Глава XLV О том, как премудрый Санчо Панса вступил

Глава XLV О том, как премудрый Санчо Панса вступил во владение своим островом
и как он начал им управлять.
Санчо Пансе сообщили, что остров называется Баратария. Как скоро губернатор со
свитою приблизился к воротам обнесенного стеною города, навстречу вышли местные
власти, зазвонили колокола, жители, единодушно изъявлявшие свой восторг, с великою
торжественностью повели Санчо в собор, и там было совершено благодарственное
молебствие, а засим с уморительными церемониями вручили ему ключи от города и
объявили его пожизненным губернатором острова Баратарии. Одеяние, борода, брюшко и
низкорослость нового губернатора приводили в изумление не только тех, кто понятия не
имел, в чем здесь загвоздка, но даже и людей, осведомленных обо всем, а таких было
множество. Наконец из собора Санчо Пансу провели в судебную палату, усадили в
кресло, и тут герцогский домоправитель сказал: На нашем острове, сеньор губернатор,
издревле ведется обычай: кто вступает во владение славным этим островом, тому задают
некоторые вопросы, иногда довольно запутанные и трудные, он же обязан на них
ответить, и по его ответам горожане составляют себе мнение о сметливости нового своего
губернатора и радуются его прибытию или же, напротив, приунывают.
Пока домоправитель это говорил, Санчо занимался рассматриванием длинной надписи,
выведенной крупными буквами на стене прямо против кресла; а как он читать не умел, то
спросил, что это там намалевано. Ему ответили так: Сеньор! Там записан и отмечен день,
когда ваше превосходительство изволило вступить во владение островом, а гласит сия
надпись следующее: «Сегодня, такого‑ то числа, месяца и года, вступил во владение этим
островом сеньор дон Санчо Панса, многие ему лета».
- А кого это зовут дон Санчо Панса? – спросил Санчо. – Вас, ваше превосходительство, –
отвечал домоправитель, – на наш остров не прибыло никакого другого Пансы, кроме того,
который сейчас восседает в этом кресле. – Ну так запомни, братец, – объявил Санчо, – что
я не дон, и никто в моем роду не был доном: меня зовут просто Санчо Пансою, и отца
моего звали Санчо, и Санчо был мой дед, и все были Панса, безо всяких этих донов да
распродонов. Мне сдается, что на вашем острове донов куда больше, чем камней, ну да
ладно, господь меня разумеет, и если только мне удастся погубернаторствовать хотя
несколько дней, я всех этих донов повыведу: коли их тут такая гибель, то они, уж верно,
надоели всем хуже комаров.
Для начала ему предстояло разрешить тяжбу между крестьянином и портным.
Крестьянин принес портному сукно и спросил, выйдет ли из него колпак. Услышав,
что выйдет, он спросил, не выйдет ли два колпака, а узнав, что выйдет и два, захотел
получить три, потом четыре и остановился на пяти. Когда же он пришел получать
колпаки, они оказались как раз ему на палец. Он рассердился и отказался платить
портному за работу и вдобавок стал требовать назад сукно или деньги за него. Санчо
подумал и вынес приговор: портному за работу не платить, крестьянину сукна не
возвращать, а колпачки пожертвовать заключенным.
Засим к губернатору явились два старика; одному из них трость заменяла посох, другой
же, совсем без посоха, повел такую речь: Сеньор! Я дал взаймы этому человеку десять
золотых – я хотел уважить покорнейшую его просьбу, с условием, однако ж, что он мне
их возвратит по первому требованию. Время идет, а я у него долга не требую: боюсь
поставить его этим в еще более затруднительное положение, нежели в каком он
находился, когда у меня занимал; наконец вижу, что он и не собирается платить долг, ну и
стал ему напоминать, а он мало того что не возвращает, но еще и отпирается, говорит,
будто никогда я ему этих десяти эскудо взаймы не давал, а если, дескать, и был такой
случай, то он мне их давным-давно возвратил. У меня нет свидетелей ни займа, ни отдачи,
да и не думал он отдавать мне долг. Нельзя ли, ваша милость, привести его к присяге, и
вот если он и под присягой скажет, что отдал мне деньги, то я его прощу немедленно, вот
здесь, перед лицом господа бога. – Что ты на это скажешь, старикан с посохом? – спросил
Санчо. Старик же ему ответил так: Сеньор! Я признаю, что он дал мне взаймы эту сумму,
1
– опустите жезл, ваша милость, пониже. И коли он полагается на мою клятву, то я клянусь
в том, что воистину и вправду возвратил и уплатил ему долг.
Губернатор опустил жезл, после чего старик с посохом попросил другого старика
подержать посох, пока он будет приносить присягу, как будто бы посох ему очень мешал,
а затем положил руку на крест губернаторского жезла и объявил, что ему, точно, ссудили
десять эскудо, ныне с него взыскиваемые, но что он их передал заимодавцу из рук в руки,
заимодавец же, мол, по ошибке несколько раз потом требовал с него долг. Тогда великий
губернатор спросил заимодавца, что тот имеет возразить противной стороне, а заимодавец
сказал, что должник, вне всякого сомнения, говорит правду, ибо он, заимодавец, почитает
его за человека порядочного и возвратил ему десять эскудо, и что больше он их у него не
потребует. Должник взял свой посох и, отвесив поклон, направился к выходу; тогда
Санчо, видя, что должник, как ни в чем не бывало, удаляется, а истец покорно на это
смотрит, опустил голову на грудь, и, приставив указательный палец правой руки к бровям
и переносице, погрузился в раздумье, но очень скоро поднял голову и велел вернуть
старика с посохом, который уже успел выйти из судебной палаты. Старика привели,
Санчо же, увидев его, сказал:
– Дай-ка мне, добрый человек, твой посох, он мне нужен.
– С великим удовольствием, – сказал старик, – нате, сеньор.
И он отдал ему посох. Санчо взял посох, передал его другому старику и сказал:
– Ступай с богом, тебе заплачено.
– Как так, сеньор? – спросил старик. – Разве эта палка стоит десять золотых?
– Стоит, – отвечал губернатор, – а если не стоит, значит, глупее меня никого на свете нет.
Сейчас вы увидите, гожусь я управлять целым королевством или не гожусь.
И тут он велел на глазах у всех сломать и расколоть трость. Как сказано, так и сделано, и
внутри оказалось десять золотых; все пришли в изумление и признали губернатора за
новоявленного Соломона.
Когда Санчо сел за уставленный яствами стол, ему ничего не удалось съесть: стоило ему
протянуть руку к какому-нибудь блюду, как доктор Педро Нестерпимо де Наука
приказывал убрать его, говоря, что оно вредно для здоровья.
На Баратарию напал неприятель, и Санчо должен был с оружием в руках защищать
остров. Ему принесли два щита и привязали один спереди, а другой сзади так туго, что он
не мог пошевельнуться. Как только он попытался сдвинуться с места, он упал и остался
лежать, зажатый между двумя щитами. Вокруг него бегали, он слышал крики, звон
оружия, по его щиту яростно рубили мечом и наконец раздались крики: «Победа!
Неприятель разбит!» Все стали поздравлять Санчо с победой, но он, как только его
подняли, оседлал осла и поехал к Дон Кихоту, сказав, что десяти дней губернаторства с
него довольно, что он не рожден ни для сражений, ни для богатства, и не хочет
подчиняться ни нахальному лекарю, ни кому другому. Дон Кихот начал тяготиться
праздной жизнью, которую вел у герцога, и вместе с Санчо покинул замок.
Глава LVII
Дон Кихот уже начинал тяготиться тою праздною жизнью, какую он вел в замке; он
полагал, что с его стороны это большой грех – предаваясь лени и бездействию, проводить
дни в бесконечных пирах и развлечениях, которые для него, как для странствующего
рыцаря, устраивались хозяевами, и склонен был думать, что за бездействие и праздность
господь с него строго взыщет, – вот почему в один прекрасный день он попросил у их
светлостей позволения уехать. Их светлости позволили, не преминув, однако ж, выразить
глубокое свое сожаление по поводу его отъезда. Дон Кихот накануне вечером
простившись с их светлостями, рано утром, облаченный в доспехи, появился на площади
перед замком. С галереи на него глазели все обитатели замка; герцог и герцогиня также
вышли на него посмотреть. Санчо восседал на своем сером, при нем находились его
дорожная сума, чемодан и съестные припасы. Дон Кихот учтиво поклонился герцогу с
герцогиней, а равно и всем присутствовавшим, засим поворотил Росинанта и,
2
сопровождаемый Санчо верхом на осле, выехал за ворота замка и направил путь в
Сарагосу.
Как скоро Дон Кихот, освободившись и избавившись от заигрываний Альтисидоры,
выехал в открытое поле, то почувствовал себя в своей стихии, почувствовал, что у него
вновь явились душевные силы для того, чтобы продолжать дело рыцарства, и тут он
повернулся лицом к Санчо и сказал: Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных
щедрот, которые небо изливает на людей; с нею не могут сравниться никакие сокровища:
ни те, что таятся в недрах земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради свободы, так же
точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть
величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться с человеком. Говорю же я
это, Санчо, вот к чему: ты видел, как за нами ухаживали и каким окружали довольством в
том замке, который мы только что покинули, и, однако ж, несмотря на все эти роскошные
яства и прохладительные напитки, мне лично казалось, будто я терплю муки голода, ибо я
не вкушал их с тем же чувством свободы, как если б все это было мое, между тем
обязательства, налагаемые благодеяниями и милостями, представляют собою путы,
стесняющие свободу человеческого духа. Блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за
который он никого не обязан благодарить, кроме самого неба!
3