тиран бандерас
реклама
тиран бандерас рамен дель валье-имклан г и х л • < 9 3 1 •К РАМОН ДЕЛЬ-ВАЛЬЕ-ИНКЛАН Г , 1 (о ТИРАН БАНДЕРАС РОМАН П Е Р Е В О Д С ИСПАНСКОГО Т. А. ГЛИКМАНА С ПРЕДИСЛОВИЕМ Ф. КЕЛЬИИА \ І ' О С У Д А Р С Т В Е Н Н О Е И З Д А Т Е Л Ь С Т В О Х У Д О Ж Е С Т В Е Н Н О Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы МОСКВА * 1931 * ЛЕНИНГРАД é) 6 ON RAMON D E L - V A L L E - І NC LAN TIRANO BANDERAS ответственный редактор И. Зусмановчч. Технический редактор А. Кочнов. Х у д о ж н и к Е. Авалчанч II квартал. V f БИБЛИОТЕК : имени « у®- И. ЛЕНИНА Л» <5 2011110138 . Уполномоченный Главлита Б-1447. X . - 2 I . О г н з 251. Сак. 415. Т и р . 5000 экз. 15 п. Л 1-я типография Огнза РСФСР «Образцовая». Москва, Валовая, 2Н. ПРЕДИСЛОВИЕ I Роман дона Рамона дель-Валье-Иідашна «Тиран Бандерас», ставший известным испанской читающей публике в конце 1926 года, был встречен при своем выходе в свет сочувственными отзывами испанской печати. «Для утонченного читателя, — чи- тателя-лакомки, любителя изысканной литературы, не может быть большего наслаждения, Валье-Инклана, чем чтение книги дона прославленного создателя Рамона дель- «Сонат», — писал по поводу «Тирана Бандерас» один из старейших органов испанской печати «Импарсиаль» (№ 20918 от 28 1 1927 года). «Каждый его роман — высокое достижение, сокрзеищніща переживаний, которые предлагает нам его дух, — переживаний, полных раз- личных литературных совершенств, но «Тиран Бандерас» — его последнее произведение — сверх того «Горячую Землю», — сестру воскрешает перед Америки, — где такими нами плодотвор- мыми были испанские семена и где все еще струится по жилам кровь нашей традиции. Итак, роман сочетает с несравненными красотами стиля живой интерес воспоминаний». Совершенно иначе, чем испанская печать, отнеслась к новому ' роману Валье-Инклана испанская директория. Правда, за появлением в свет «Тирана Бандерас», в котором только слепой не усмотрит язвительной и далеко идущей по своему замыслу сатиры на режим испанской военной диктатуры и на самого сігятельнейшего маркиза де-Эстелья-Примо-де-Риверу, не последовало никаких репрессий против его автора. Валье-Инклан — 1* 3 знаменитость мирового масштаба, а памяти Прнмо-де-РііЕсры несомненно было еще свежо воспоминание о буре негодования, "которую о вызвало ссылке в другого 1924 году знаменитого в Западной испанца Европе Мигеля известие де-Унаму'нэ, (<нашего Мигеля», как его зовут его соотечественники), -бури, столь удачно использованной французскими правительственными кругами для создания вокруг режима Примо-де-Риверы «черной легенды». Повторять через три года по отношению к ВальеИнклану ошибку, допущенную в 1924 году при высылке Унамуно, дііктатору было тем более нежелательно, создания «Тирана Бандерас» что 1926 год — год был одним из критических мо- ментов в жизни испанской директории. Год начался при сравнительно благоприятных предзнаменованиях. Созданное 3 декабря 1925 года полугражданское правительство, заменившее так называемый «|>ежіім полковников», осуществило ряд удачных мероприятий финансового и экономического порядка. В области внешней политики 1926 год, начавшийся с эффектной манифестации испано-американских симпатий, в связи с эскадрильи удачным команданте Франко перелетом другой в удачным Буэнос-Айрес эскадрильи перелетом и не в Маниллу, менее ознамено- вался решительной победой испано-фраицузскпх сил в Марокко (сдача Абд-эль-Крпма французам 26 мая). Этот успех был, однако, чреват рядом тяжелых для директории последствий. Исчезновение с политической арены общего врага, устраняя угрозу непосредственной военной опасности, должно было конец неестественной франко-нспанской/дружбе дов: окрыленная успехом, директория вслед положить 1925 за 1926 го- ликвидацией Абд-эль-Крима выдвинула вопрос о расширении прав Испании в Марокко, потребовав пересмотра танжерского договора от декабря 18 1923 года в смысле включения Танжера в испанскую зону. Одновременно директорией были предприняты энергичные шаги к увеличению великодержавного престижа Испании, выражением чему, по мнению испанских явиться предоставление Лиги Наций. В политиков, должно Испании постоянного места в было Совете обоих вопросах директория осенью 1926 года ч потерпела могли решительную ни заключение неудачу, (едва ли компенсировать не с договора о дружбе и арбитраже с которую благословения Италией не Англии) (7 августа 1926 года), ни выход Испании из Лиги Наций (4 сентября). В области внутренней политики ликвидация марокканских затруднений обострила классовые противоречия в Испании, поставив на очередь вопрос о существовании режима Прнмо-де-Риверы. Усиление диктатора в результате победы, одержанной в Марокко, представлялось невыгодным для его политических врагов и для той части испанской как на буржуазии, которая смотрела на Примо-де-Риверѵ, необходимое зло». Организация заговоров тем обстоятельством, что фактическое окончание облегчалась марокканской кампании возвратило в Испанию беспокойный элемент в лице недовольного офицерства, предвидевшего неизбежность со- кращения состава армии. И действительно, вся вторая половина года проходит под знаком непрерывных заговоров и покушений. В конце июня это неудачный заговор генерала А г иле pu и генерал-капитана Вейлера, в котором принимают участие ные либералы (в том числе «лукавый царедворец» вид- граф де- Романбнес и полуостровная медицинская знаменитость — доктор Г. Мараньбн). Одновременно с этим полиция арестовывает группу заговорщиков, подготовлявших покушение на королевскую мету при ее следовании в Париж. 31 июля в Барселоне производится неудачное покушение на Прнмо-де-Рнверу. В первых числах сентября новая и на этот раз весьма серьезная вспышка: в Сеговии восстают части артиллерийского корпуса, в связи с чем в стране вводится осадное положение. Прнмо-деРивере, однако, и на этот раз удается совладать с положением, плавным образом, благодаря поддержке промышленных центральной татор и северной купил ценою ударившего Испании, — поддержке, которую покровительственного закона от 9 не только по иностранному капиталу, связанной с ним каталонской промышленности. кругов но дикиюля, и по Это дает воз- можность диктатору удачно провести «национальный плебисцит» (сентябрь 1926 года), распустить мятежные артиллерийские части и сравнительно легко ликвидировать новый на этот раз «каталонский» заговор (ноябрь 1926 года). Хотя конец года проходит без особых происшествий и Нримоде-Ривера считает даже возможным амнистировать бунтовав- ших офицеров, тем не менее итог представляется показательным h свидетельствует о непрочности директории, лишенной устойчивой классовой базы. Каким образом при этих условиях мог вообще выйти в свет роман Валье-Инклана? Здесь возможны, конечно, различные объяснения: недосмотр цензуры, недооценка политического значения романа и т. п. Однако вероятнее всего, что роман ВальеИнклана еще в рукописи стал известен литературным кругам, и диктатору не оставалось ничего другого, как не узнать себя в генерале Ннньо Сантосе — «Тиране Бандерас». Но как бы то ни было, с момента появления романа судьба Валье-Инклана была предопределена. Рано или поздно, но ему предстояло ответить за свою смелость. Если применение к писателю репрессий последовало только в марте-апреле 1929 года (то есть через два с лишним года после появления «Тирана Бандерас»), то это вовсе не свидетельствует об отсутствии желания у директории, а объясняется, как мы ниями политического характера. это выше указали, Как известно, соображе- директория с самого своего возникновения откосилась с большой враждебностью к (испанской интеллигенции. В этом смысле весьма красноречивыми представляются слова ближайшего помощника ГІрігмо- де-Риверы генерала Мартіінеса Ahü то: «Я отрубил бы несколько интеллигентских голов, чтобы они больше не надоедали. Если бы я мог осуществить свою программу, Унамуно не доехал бы живым до Фуертовеіггуры. Для меня всем этим интеллигентам грош цена». Действительно, начиная с 1924 года, мы присутствуем при последовательно проводимом истреблении директорией всех ее противников из среды испанской интеллигенции. В 1924 году эта ссылка и затем вынужденная эмиграция республиканского деятеля Родриго Сориано (Неистового Родрнго) и знаменитого философа, поэта и общественного деятеля Мигеля де-Унамуно, а также арест и обложение штрафом крупнейшего испанского финансиста А. О ссбр ио- и - Г ал ья рдо. В 1925 году требование, предъявленное французскому правительству о высылке В. БласкоИбаньеса из пределов Франции; в 1926 году —арест и обложение штрафом графа де-Романонеса и доктора Г. Мараньона; в январефеврале 1929 года высылка поэта Энрике де-Месы в город Сорию, в марте-апреле (в момент студенческих беспорядков) арест главы студенческой федерации Антонио-Марии Сберта и, наконец, арест Валье-Инклана Последнему было поставлено в вину несколько фраз, произнесенных им на частном банкете. Выпущенный на свободу и обложенный крупным штрафом, писатель был снова арестован в связи с отказом уплатить штраф и заключен в тюрьму. Одновременно с устранением отдельных политических противников шел разгром культурных и научных организаций. Так, в 1924 году был закрыт мадридский -Атенео», форум испанской общественной мысли, — шаг, сопровождавшийся арестом его администрации, замененной ставленниками директории. Хотя - Атенео» и был вскоре открыт в сильно искалеченном виде, но фактически прекратил свою деятельность. Той же участи подвергся и «Промышленный Атенео» в Валенсии. В 1929 году Примо-де-Ривера, уже ранее заяачявший, что для духовного роста Испании университеты не нужны, вступил в резкую борьбу со студенческими корпорациями. Поводом к конфликту, разыгравшемуся в чрезвычайно тяжелый для диктатора момент, когда еще не были ликвидированы последствия восстания войск в Сиудад-Реале, Валенсии и других городах (январь-февраль 1929 года), послужили льготы, предоставлегпгые диктатором ученикам воинских училищ, и подчинение университетского образования контролю духовенства. Конфликт привел к студенческим беспорядкам в большинстве университетских городов, к массовому уходу профессоров, а со стороны Примо-де-Риверы к временному г Все Беренгера. эти лица были амнистированы правительством генерала закрытию ряда университетов. Кроме этих наиболее ярких случаев террора, известны еще тысячи мелких повседневных. Испанские тюрьмы были полны заключенными. Особенно печальную в этой области известность приобрел африканский остров Фернандо По, куда диктатор ссылал своих политических противников. Этот остров, вероятно, имеет в виду Валье-Инклан, изображая тюрьму Сайта Моника с ее воронами и акулами, пресытившимися трупами казненных. «Писать в Мадриде, — говорил в тридцатых годах XIX века JIappa, — значит плакать». Писать в Мадриде нашего времени, при необычайном гнете цензуры, — это значит подвергать свою жизнь серьезной опасности. Тем больший интерес приобретает при этих условиях роман Валье-Ииклана. Тогда как В. Бласко-Ибаньес и Э. Ортепа и Гассет издали свои памфлеты, находясь за границей, Валье-Инклан выступил против «диктатора» на испанской почве. Его Тиран Бандерас» жгучее клеймо на лбу диктатора и не только на лбу диктатора, но и на лбу всего правящего класса, гачупинов (крупной испанской буржуазии), ростовщиков (мелких буржуа) и, пакоісц, самого короля (посланник Беникарлес). « II У нас, в СССР, Валье-Инклан известен мало, вернее сказать, почти совсем не известен. До войны было начато издание его Сочинений на русском языке, но вышел в свет только один том ( (Весенняя соната»), ставшая библиографической редкостью Поэтому статью, сопровождающую «Тирана Бандерас», приходится начинать с характеристики самого писателя. ВальеИнклан — властитель дум того испанского поколения, за которым в специальной испанской литературе утвердилось прозвище поколения «катастрофы», поколения 1898 года. По своему происхождению он чужой дтя Испании, точнее говоря «полусвой». 1 Дон Рамон де.іь-Валье-Инклан. маркиза де-Брадомина, т. I Собрания йдя с и с п а н с к о г о издательство С. В о л ь с к о г о „Весенняя соната". Мемуары сочинени і. Авторизованный пере- с предисловием „В, И. Знаменский и К ° " . М о с к в а , А. Дерснталя. Книго1912. Этим отчасти объясняется то совершенно особое положение, которое суждено было занять ему в испанской литературе. Он родился на крайней северо-западной оконечности полуострова в полу португальской Галисии и притом в той части этой области, которая непосредствеіпю примыкает к Атлантическому океану, на берегу бухты Аросы, в небольшом захолустном городке Пуебла-делъ-Караминьаль (округа Понтеведра), в годы, непосредственно следовавшие за революцией 1868 года Г Галисию обычно принято называть «Кельтской Испанией», так как именно здесь в наиболее чистом своем виде (поскольку речь идет о полуострове) сохранились элементы древней кельтской культуры. Действительно, в Преданиях ц обрядовой жизни современной Галисии, сохранившей, кстати сказать, и большое количество памятников античной древности, много общего с кельтскими областями Франции. В частности галисийское побережье (и особенно бухту Аросу) принято сравнивать с Бретаныо. Здесь тот же влажный, туманный климат, тот же пейзаж, каштаны и дроки, черные ели, чередующиеся с голыми скалами, белые селенья с небольшими церквами. Как и в Бретани, подавляющую роль в жизни прибрежного населения играет океан, создает мрачные поверья. Галисия вокруг которого фантазия страна легенд, страна тыся- челетних преданий», страна, где до сих пор жители верят ц злобные силы природы, где до наших дней практикуется средневековый обряд ников, изгнания бесов», где особенно сильна власть священ- и Валье-Инклан теснейшим образом связан со своей ро- диной. Его фантазия носит по преимуществу мрачный характер. Он любит чудовищные образы, зловещие предания. «Его творчество является национальным, поскольку он галисиец, а Галисия принадлежит испанской нации; но он наименее национальный из испанских писателей, так как представляет собой явление, прямо противоположное испанскому искусству и Еообще всей остальной Испании», 1 1870, Одними вот отзыв о биографами Валье-Инклане год рождения одного указывается из 1869, наиболее другими известных его критиков X. Касарес По характеру своего творчества Валье-Инклан несомненно лирик, а не эпик, и в этом также сказывается его глубокая связь с Галисией, сыгравшей столь важную рать в развитии испанской лирической поэзии. Галисийское происхождение Валье-Ииклана сказалось и в другом отношении. Галисия с ее монастырем Сант-Яго деКомпостела, привлекавшим большое количество паломников (преимущественно из Франции), являлась уже в эпоху раннего средневековья одним из главных проводников иностранных влиянии на полуострове и играла крупную рать в духовной жизни Испании. Так было в IV VI веках, когда Галисия была центром местного религиозного и философского движений. Так было в XII, XIII, X I V веках, когда, по словам крупнейшего кастильского поэта X V века, маркиза де-Саіпильяна, все полуостровные лирики писали по-галисийски, подтверждением чему служит знаменитый песенник эпохи короля-поэта Хуана II «Каисионеро де-Баена». Так было в XIV и X V веках, когда Галисии сыграла несомненную роль в распространении на полуострове рыцарского романа. В XVI веке, после эпохи католических королей, когда политический и экономический центр жизни страны окончательно перемещается в Кастилию, когда особое значение приобретают промышленные города восточного и южного побережья Испании, - галисийская культура, сохраняя свои основные элементы, }трачивает свою прежнюю роль. К активной жизни она возвращается лишь во второй половине XIX века после наполеоновских и .карлистских войн. Эта эпоха ренессанса галисийской культуры отмечена, с одной стороны, ростом (областного» галисийского движения, находящею себе выражение в повышенном интересе местной интеллигенции к национальному прошлому Галисии;, а с другой,— в расцвете галисийской литературы, развивающейся под сильным английским и французским влиянием. Последний факт имеет для нас особую важность. Он объясняет нам, почему среди испанских подражателей фран- 1 J . C a s a r e s . „Cr'itika Profana», 1915. цузского натуралистического романа главное место принадле- жит уроженке Галисии Э. де-Пардо-Басан, почему французские поэты-парнасцы наложили столь глубокий отпечаток на творчество Валье-Иіп<лана, почему именно галисиец был сделать для современной испанской художественной что южно-американцы Рувен Дарно и Энрике сделали для испанской поэзии XX призван прозы то, Гомес-Карильо века. Но творчество Валье-Инклана останется для нас непонятным, если мы не учтем другой половины его художественного «я». Действительно, Валье-Инклан галисиец только наполовину, но -материнской линии, по отцовской линии он кастилец. О юношеских годах писателя мы знаем очень мало. Те сведения, которыми мы располагаем, основаны главным образом на несколько фантастических цузскому биографу Ж. Mercure de France, рассказах Валье-Инклана его фран- Шомье («D. Ramör del Valle 1914, № 402). Несомненно Inclàn», одно: в классовом отношении Валье-Инклан принадлежит к провинциальному дворянству, утратившему в XVIII—XIX веках свое влияние на политическую жизнь страны и ввиду этого занявшему эпоху карлистских войн (то есть начиная с тридцатых в годов XIX века) резко отрицательную позицию по отношению к испанским правящим кругам п к самой династии. Галисия, наравне с Бискайей и Каталонией, была именно той областью, где идея карлизма пользовалась большой популярностью. Среди ближайших родственников писателя было несколько активных участников движения. Сам Валье-Инклан также карлист, но только представитель не старшего, а младшего поколения, в значительной степени разуверившегося в успехе борьбы, в ее кровавых методах и ищущего сближения с остальным и группировками антидинастического характера (республиканцами, социалистами, демократами). Утратив поддержку крупного дворянства, а также высшего духовенства, заинтересованных в сохранении существующего в стране режима, карлисты (или, как они зовут себя теперь, шнтегристы» точнее или «хаймисты») пытаются опереться на массы, на земледельческий класс. Их идеал теперь не абсо- лютная монархия X V I - X V I I веков, как это было в первый период карлиетского движения, а скорее Испания XIII - XIV веков, когда ремесленный класс и средняя буржуазия играли известную роль в управлении страной. Эти новые веяния, нашедшие себе выражение в образовании карлистами в начале XX века особой политической группы «католических социалистов», выдвинувшей, между прочим, далеко идущую программу аграрных реформ, которой они рассчитывали привлечь на свою сторону земледельческий класс, несомненно наложили свой отпечаток на все творчество Валье-Инклана, являющегося выразителем чаяний именно этого младшего поколения. с Карлизм и клерикализм» старого типа в его творчестве являются не столько политическим, сколько эстетическим моментом. Для него «король» интересен не сам по •себе, а как определенная «романтическая» фигура. Король в изгнании», по его словам, для него понятнее короля на троне. По существу же он живет интересами своего класса и — поскольку этот последний заинтересован в сближении с крестьянскими массами — интересами этих масс. Что касается его клерикализма, то всякому, знакомому с его творчеством, хорошо известно, что в значительной своей части оно представляет собой протест (и притом очень резкий) против религиозного изуверства во всех его видах и что главный герой его «Сонат» маркиз деБрадомин едва ли не портрет самого автора. Но и этот протест является несомненным результатом разочарованности известных кругов дворянства в силе духозенства и недоверия к применяемым последним средневековым методам борьбы Сложность политической физиономии Валье-Инклана приводит к тому, что отдельные его биографы склонны изображать его одним из самых радикальных умов Испании. По свидетельству Ж. Шомье Валье-Инклан, наезжая в Мадрид, собирает вокруг себя в кафе «Леванте» передовую испанскую молодежь, являясь центром кружка, в состав которого входят ' Достаточно напомнить кровожадную фигуру карлиетского священника Сайта Крус в «былых Коршунах , являющуюся прототипом «Тирана Бандерас . сторонники самых противоположных политических и литературных течений. Здесь допускаются все точки зрения, все тенденции, — говорит тот же биограф, — не прощается только одно — угодничество перед властью, из кого бы она ни состояла, заискивание у влиятельных людей и уступки привычкам и вкусам публики». Однако мы ни на минуту не должны обманываться этой внешностью. Протест Валье-Инклана против существующего в Испании режима — протест определенного класса. В своем творчестве он такой же католический социалист», каким являлся лидер умеренных «хаймистов» Хуан Васкес-де-Мелья в своей политической деятельности. Беспокойная кровь, кровь кастильского конквистадора влек іа Валье-Инклана к приключениям, к любви, к славе Г Душной и нестерпимо скучной должна была казаться ему при этих условиях патриархальная жизнь Галисии с ее средневековьем «городом богословов», Сант-Яго де-Компостела, где он изучал право. Валье Инклап рассказывал Шомье, с каким.ужасом думал оц о тоскливой карьере юриста. Порваз с наукой, он бежал из Сант-Яго «в развалившийся дворец конквистадоров», где он проводил дни в обществе летучих мышей и диких голубей, а затем) в Мексику. Здесь его ждала жизнь, полная приключений,— жизнь, которую он начал с (поединка, а кончил походом против индейцев и участием в местном восстании. В начале девятидесятых годов он снова на полуострове, куда попадает в момент, отмеченный резким разочарованием испанского общества в результатах «европеизации», предпринятой предшествующим поколением. Известно, что напуганные ростом анархических идей в стране после революции 1868 года, а также угрозой финансового банкротства Испании, что нанесло бы тяжелый удар иностранным капиталам, вложенным в испанские предприятия, отдельные державы Франция и ' В фантастической автобиографии, опубликованной им в 1903 году в журнале „Испанская д у ш а " , Валье-Инклан с р а в н и в а е т себя с „млад- шими отпрысками д в о р я н с к и х с е м е й с т в " , искавшими счастье в Италии. Англия— произвели попытку упрочить государственную власть в Испании (реставрация Бурбонов 1874 года). За этим последовал период нового и притом довольно бурного проникновения в Испанию финансового и промышленного капігталов держав-нокровительниц, стремившихся приспособить отсталое испанское хозяйство к новым требованиям европейского рынка. Это стремление «европеизировать» страну сказывается во всех областях испанской жизни, начиная с международной политики, где Испания вступает довольно неудачно на путь союзов, и кончая внешним видом города. Проникновение внутрь страны иностранного капитала и вызванная этим ломка прежних форм жизни, попытка реформировать испанское сельское хозяйство (одним из средств к чему должно было явиться создание сети железных дорог и шоссейных путей) вызывают повышенный интерес города к деревне, столицы к провинции, находящий себе выражение в создании так называемой региональной, областной литературы (1888—1907 годы). С другой стороны, «европеизация» испанской жизни вводит в оборот ряд новых понятий и идей, создает новые настроения в испанском обществе. Литература ссмидесятых-восьмндесятых годов XIX века чутко отражает все особенности этого периода, который, с известной натяжкой, можно было бы назвать периодом «хозяйственной.реконструкции». Так, мы имеем в области художественной прозы исторический и бытовой (натуралистический) роман Б. Переса Гальдоса, X. де-Валеры, X. М. де-Переда, А. Паласио-Вальдеса Э. де-Пардо-Басан, и других, в области драмы — социальный театр X. Эчегарая и его школы, в области поэзии— философскую лирику Р. де-Кампоамора и Г. Нуньесаде-Арсе. В начале девятидесятых годов, однако, становится совершенно очевидным, что испанское сельское хозяйство (с которым, как с самым отсталым в Европе, В. И. Ленин сопоставлял сельское хозяйство императорской России) не в силах справиться с поставленными перед ним задачами. Страна вступает в полосу резкой экономической депрессіш. Это — период колониальных неудач и нового роста анархических настроений внутри страны, годы классового расслоения, охватывающего и провинцию, расслоения, благодаря которому обнаруживаются новые силы. Если старшее поколение все еще вращается в кругу усвоенных им идей, то литературная молодежь, разочаровавшаяся в результатах «правительственной европеизации», судорожно ищет новых путей. В середине девятидесятых годов XIX века в центре внимания передовой части испанской молодежи стоігт вопрос о «ценности» испанской культуры вообще, вызывающий спор между андалузцем А. Ганиветом и баском М. де-Унамуно. Уже сама постановка поиодобной темы свидетельствует о том, какой мощный сдвиг переживает в этот момент испанское общество. Действительно, чтобы притти от героических фанфар предшествующего десятилетия к рассмотрению вопроса о ценности испанской культуры (как это сделал А. Ганивет в своем «Idearium Espanol» — 1897 год), надо было проделать тяжелый путь разочарований. Свежая струя воздуха врывается и в испанскую литературу. В поэзии появля-* ется то течение, которое теперь испанские критики окрестили «экзотическим модернизмом», главными представителями которого были никарагуанец Рувен Дарйо, появляющийся в Мадриде в 1892 году, и обосновавшийся в Париже гватемалец Энрйкг Гбмес Карйльо. В художественной прозе это ранние валенсийскнс романы Бласюо-Ибаньеса, в которых уже чувствуется будущий первоклассный мастер социального романа 1 , попытка трагического А. Ганнвета изобразить фигуру интеллигентного пролетария, деклассированного человека, попадающего «на дно» городской жизни («Труды неутомимого создателя Пио Сида»), В области драмы это первые философские комедии X. Бенавенте, поставившего своей задачей придать европейский характер испанскому театру. С этой эпохой неразрывно связано н имя Валье-Инклана, котором)- суждено было стать одним из реформаторов испанской художественной прозы. Его появление в Мадриде в 1895 г. было обставлено большой таинственностью. «Приблизительно около 1896 года, пишет по • Первые крупные в 1894 и 1895 годах, произведения В, \ Бласко-Ибаньеса появились этому поводу Хосе Мартинес («Асоріш») явилось из различных частей провинции в Мадрид несколько молодых людей с литературным честолюбием; они объединились здесь с другими, начинавшими писать. Одним из этих юношей был Рамон дельВалье-Инклан, наш великий прозаик и изысканный поэт, который скоро начал оказывать на этих юношей глубоко? влияние. Легенда, окутывавшая его, создавала Валье-Инклану мистический и романтический престиж». Но помимо личного обаяшгя Валье-Инклана, помимо той притягательной силы, которую имела для молодых писателей окружавшая его тайна, находившая себе подтверждение в обстоятельствах его мадридской жизни -, в нем было, конечно, что-то такое что должно было обеспечить за ним преобладающее положение среди представителей молодого поколения. Валье-Инклан по всему вкладу своего литературного я» — революционер, новатор. «Это ему, говорит Кансинос Асенс, принадлежат наиболее острые эпиграммы на «стариков» (Эчегарая и Переса Нйеву); это он дерзает усомниться в многоречивом таланте Гальдоса и осмелился однажды сказать, что Мигель де-Сервантес был в сущности просто «бедным малым». Его пыл, его громоподобный голос привлекают к нему юношескую когорту, которая уже подражает маэстро в одежде и стиле. Вот почему мы можем назвать ВальеИнклана как бы лирическим звеном, связующим поколение 1898 года со следующим по времени поколением, открывающим собой новый век. Всем этим юношам Вальс сообщает свою непочтительную пылкость, свою жажду обновления, п все воспринимают нечто от первых плодов его лирической музы»11. Сравнивая < Azorin, А. В. С. (19 мая 1910 года). 2 В о время одного из столкновений Валье-Инклан так сильно по- страдал, что ему пришлось отнять р у к у . 3 К школе Валье-Инклана принадлежат писатели правления» ( « п р е с с и о с и с т ы » , архаизаторы (Рикардо Исаак М у н ь о с , Гой Леон, Диего Сан-Xocé, называемые поэты-кастельянисты (Энрике Репиде де-Меса конец, виднейший представитель более молодого рес де-Айала. См. Cansinos Assens, «Los « и з ы с к а н н о г о на- де-Снльва, Kappépc), и другие), так и е г о школа) и, напоколения Рамон Пе- Hermes», 1916, стр. 114 н сл. Валье-Инклана драматурга с Хаснпто Бенавенте, один из крупнейших испанских критиков XX века АндрееТонсалсс Блаико 1 следующим образом определяет роль Валье-Инклана: Бенавенте представлял собой (в «Письмах женщин», 1893 г.) мирный и лишенный грубых толчков переход от старого поколения к новому, тогда как Валье-Инклан (в «Женщинах», 1894 г.) был новизной, покушением против традиционных ценностей, ниспровержением древних идолов, живым олицетворением борьбы за новую эстетику и реторику. Поэтому Бенавенте с самого своего выступления был хорошо встречен предшествующим поколением, получил его духовную поддержку, был осыпан похвалами, тогда как ВальеИнклап был отвергнут, изгнан из старой литературной общины. Валье-Инклан являлся глашатаем эстетики, противоположной той, которую прославили наши отцы. Он видел во французских маэстро своих отцов и вдохновителей, своих духовных руководителей и отказывался от классической традиции, от наследия, завещанного расой». Расцвет литературной деятельности Валье-Инклана относится к началу XX века, то есть к эпохе, теснейшим образом связанной с катастрофой 1898 года, эпохой, когда передовая часть испанской молодежи и, беря шире, всего испанского общества в его целом окончательно порывает с правящими кругами. Испано-американская война, приведшая, как известно, к утрате королевством его колоний в Атлантическом и Тихом океанах (островов Кубы, ПортоРико, Филиппинского архипелага и острова Гуама), обнаружила чудовищные недостатки испанской государственной системы в поставила на очередь вопрос о существовании Испании в качестве-независимой державы. Именно Испанию имел в виду Сольсбери, когда в мае 1898 года он говорил о доживающих свой век малых государствах Европы. Страной овладело отчаяние, нашедшее себе выражение в ряде заявлений ответственных руководителей ее политической жизни. Испания, по знаменитому пыражению Ф. Сильвелы, была без пульса; она 1 2 A. Gonzalez Тиран Банде рае Blanco, «Los Dramatnrgns Espanoles», 1917, стр. 60. • -i «заперла на двойной замок гробницу Снда» (X. Коста). ГіардоБасан в публичной лекции в Париже на тему о гибели испанской золотой легенды» утверждала, что Испания уже распалась, так как невзирая на свою многовековую историческую жизнь, на годы могущества, мировой гегемонии и высокой культуры, испанский народ никогда не являлся нацией в подлинном смысле этого слова. Мы не станем здесь подробно останавливаться на том, какими путями Испаіпія вышла из- того отчаянного положения, в которое ее поставили роковые для нее события 1898 года. Напомним лишь, что в среде испанского общества в начале XX века произошел раскол: тогда как передовая часть его раз навсегда отказывалась от всякого сотрудничества с правительством, наиболее заинтересованные в сохранении существовавшего режима круги чиновной и промышленной буржуазии объединились вокруг молодого короля, предсказывая близкое возрождение страны. Их попытки восстановігть пошатнувшийся великодержавный престиж Испании путем заключения союза с какимлибо могущественным европейским государством (Францией, Англией, Германией или Россией) н закрепления за собою северо-западного побережья Африки увенчались к 1905 году успехом, главным образом, вследствие борьбы, шедшей между отдельными европейскими государствами за господство в западной части Средиземного моря. В области литературной 1898 год создал свое особое поколение -«поколение катастрофы»,— которое правильнее было бы назвать «поколением девятидесятых годов». Отвернувшись с презрением от обанкротившейся власти, молодые писатели стремятся противопоставить ей подлинную Испанию. Они ищут ее «в неотъемлемых свойствах народа и расы». Подобно испанским художникам молодые писатели этой эпохи обращаются за помощью к старонсранскому (кастильскому) искусству. Новое течение сначала находит себе выражение в ряде политических журналов радикального направления («Херминаль», «Новая Жизнь»), а затем в периодических изданиях литературного характера («Литературная Жизнь», «Новое Обозрение», «Электра», «Юность», другие 1898—1907 Гелиос» и годов). Хотя поколение 1898 года и принесло с собой в испанскую жизнь «дух отрицания, дух критики», оно отнюдь не поколением «упадочным». Это в свое время признала Басан, назвавшая людьми». Теперь «реиасимиенто» представителей это поколение его принято было Пардо- «духовно-здоровыми считать поколением (возрождения). Если мы теперь, через 30 лет, станем судить о поколении 1898 года на основании результатов, им достигнутых, то должны будем признать, что оно было для Испании действительно «поколением ренасимиенто». Поэзии оно дало блестящую плеяду поэтов, учеников Рувена Дарио С Художественной прозе новое поколение сообщило большое богатство оттенков. Это, с одной стороны, — философская устремленность Мигеля-де-Унамуно, а с другой, — чисто испанское пристрастие к реализму Асорйна, гордый индивидуализм Пйо Барбхи и утонченность Рамона дель- Валье-Инклана. Наконец в области драмы оно создало «философский» театр Хаспнто Бенавенте, «комедию нравов» братьев Серафина п Хоакмна Альварес Кннтёро и Грегорио Маргйнес Сиёрры. Но и в (Поэзии, н в нроз,е, и в драме несомненно одно из первых мест занимает Валье-Инклан, являющийся как бы олицетворением нового поколения, синтезом его художественных воззрений со всеми их достоинствами ц недостатками. «Символист, импрессионист, идеалист, нео-романтик, ультрадекадент» — говорят о Валье-Инклане одни критики. «Реалист, писатель, отличающийся чудовищным безбожием, пустой и холодшЗй» — определяют его другие. Это разнообразие оценок несомненно объясняется большой сложностью творческой натуры Валье-Инклана, широтой его художественного диапазона. мастер художественной (|юр.мы, Валье-Инклан, мастер слова. прежде Как всего, художник, Валье-Инклан мыслит несомненно музыкальными образами. Своіг 1 мона Ф р а н ц и с к о В и л ь я э с п ё с у , Мануэля Х к м с н е с а , Эдуардо и Антонио Мачадо, М а р к и н у , Энрике де-Месѵ, Эмильо Х у а н а РаKappépe знаменитые мемуары маркиза де-Брадомина он облекает в форму ( симфонической поэмы», состоящей из четырех «сонат»: «Весенней» (1904 год), изображающей . апрельское утро любви» во Флоренции, «Летней» (1903 год), действие которой развивается под пламенным небом Мексики, «Осенней» (1902 год) и «Зимней» (1905 год) возвращающей состарившегося героя в холодную туманную осень Галисии и снежные горы Наварры. Очарование этих «Сонат» заключается не столько в герое, повторяющем национальный тип дон-Жуана, сколько в исключительной музыкальности его языка, в редком совершенстве формы. Сам ВальеИнклан рассказывал одному из своих биографов (X. Касаресу), что в начале своей творческой деятельности он «сотни раз перечитывал вслух написанное». Ничто его не удовлетворяло. Он отделывал, сглаживал, смягчал, оттенял. Мы не ошибемся, если скажем, что и вся творческая жизнь Валье-Инклана (а не только начало ее) была такой борьбой со звуковой стороной слова. Его стиль, по мнению такого видного критика, как Андрее Гонсалес Блаико 2 , представляет собой высшее достижение испанской литературы, так как в нем сочетаются элементы «благородного архаизма» с тщательно отобранными элементами позднейшего времени, с устранением того, что представляется в языке наносным. Звуковая гармония ВальеИнклана (достигающая особого совершенства в его стихах, например, в сборнике «Благоухание легенды», 1907 год) основывается, главным образом, на игре аллитерациями и тонкой словесной инструментовке. Вот почему перевод на всякий иностранный язык Валье-Инклгша представляется задачей трудно выполнимой, почтп непосильной. Большим своеобразием отличается и синтаксис Валье-Инклана: враг относительных местоимений и союзов, он н пишет короткими периодами, подвергая их тщательной 1 Датировку произведений Валье-Инклана здесь н ниже мы берем нз главы о нем в «Historla de la lengua y literatura Castellana» X. Cexr.дора и Ф р а у к а , Мадрид, 1919 г., т. XI. 1 A. Gonzalez Blanco, 1909 г., стр. 7 8 0 и сл. Historii de la novela en Espanä. Мадрид, инструментовке. Особенно характерным для его стиля является расположение эпитетов, обычно следующих за существительным (как того, впрочем, ті требует испанский язык), но почти всегда облеченных в характерную форму триптика, с полнотой звучания и ударения на среднем члене. При подчинении всей фразы сознательно проводимому принципу звуковой гармонии трудно говорить о самодовлеющей силе образа, возникновение которого в значительной мере обусловлено требованиями инструментовки. Но, помимо этого, некоторые из наиболее оригинальных метафор и троп Валье-Инклана вызваны тем, что он—замечательный знаток старого языка, вследствие чего многие нз слов приобретают у него свое древнее, утраченное ими позднее значение. Тонкое чутье художественного слова Валье-Инклана в своей Волшебной лампаде» облек в парадоксальную формулу: «чем темнее слово, тем оно божественней», стремясь этим утвердить среди испанских писателей мысль многообразности слова. Но, признавая формального в творчестве момента, момента Валье-Инклана «звуковой преобладание гармонии», — над всеми остальными, мы вовсе не склонны, как это делает Кансннос Ассспс и А. Деренталь, преуменьшать идейную сторону его творчества. Если стиль Валье-Инклана пережил четыре периода, то не менее сложным представлялось и развитие его мысли. Начав с увлечения поэтами Барбей Д'Оревильи, Новалисом «парнасцами», Верденом, и Эса де-Кейрошем, подверг- нувшись затем довольно сильному влиянию Мегерлинка, д'Аннунцио и Казановы, к концу первого десятилетия XX века ВальеИнклан стал на более привычный для испанского прозаика путь исторического романа. считать 1909 годы, когда посте «Сонат», после повести 1908 Переломным в его творчестве можно «Цветок Святости» (1904 год), с ее главной героиней, экзальтированной «Дочь пастушкой, в значительной степени Иорно», после двух драматизированных напоминающей новелл «Орел с герба» (1907 год) и «Романс волков» (1908 год), в которых любовь ко всему ужасному доведена до высших Валье-Инклан создал цикл «Карлпстской войны». пределов, («Крестоносцы правого дела» 1908 года, коршуны 1909 свойствен в писателям этого года). большей Отблеск костра» Интерес или времени 1909 года, к национальному меньшей степени н объясняется всем новой Былые прошлому испанским волной разо- чарования, охватившей испанское общество в связи с разгулом правительственной реакции (каталонская кровавая неделя, рас- стрел Феррера), порабощением страны иностранным капиталом и той приниженной ролью, которую играла Испания в концерте европейских держав. Это разочарование заставляет одних писателей обратиться к историческому роману — общему течению подчиняется такой яркий индивидуалист, как Пио Бароха, создающий цикл Авиранета, — других, как Рамона Перес де-Айала, искать утешения в старо-испанском искусстве или в трагическом юморе (Рамон Гбмес де-Ла-Сёрна). Годы мировой войны только усиливают это настроение, углубляя ненависть передовой части общества к правительству, преемственно передающуюся новому поколению, так называемому «поколению 1921—1923 годов». За этот числе период времени Валье-Инклан сентиментально-гротескный (1913 год), создает фарс ряд пьес, «Маркиза в том Розалинда - одно из драгоценнейших произведений нового ис- панского театра. Но в центре его внимания стоит попрежнему проза, к которой он теперь подходит уже не только как художник, а как политик. Плодом этого естественного роста, переживаемого Валье-Инкланом, являются его последние по времени романы «Тиран Бандерас» — памфлет против режима Примо-де-Риверы H две первые повести из задуманного им цикла Иберийский круговорот» (1928—1929 годы), долженствующего, по мысли автора, охватить историю Испании с момента революции 1868 года и по новейшее время. Повторяем : мы нисколько не обманываемся насчет классовой сущности Валье-Инклана. Сторонник антиди- настической партии, Валье-Инклан обрушивается на существующий режим, как представитель оппозиционно настроенного дворянства, и действует в интересах этого класса. Но, поскольку он является крупнейшим из современных испанских писателей, его оценка имеет для нас несомненный интерес, тем более, что отдельные нарисованные им фигуры (особенно фигура королевы Изабеллы II в «Иберийском круговороте») художественному мастерству испанской литературе XIX по силе иронии и не имеет ничего себе равного в и XX веков, ставя автора на один уровень с таким мастером политического памфлета, как Ларра III Переходя к анализу «Тирана Бандерас», мы должны, прежде всего, отметить, что роман Валье-Инклана с большой точностью воспроизводит положение вещей, создавшееся в Испании при режиме Примо-де-Риверы. В «Тиране Бандерас» несомненно имеется некоторый элемент экзотизма и автобиографичности, введенный автором, повидимому, сознательно, так как этим путем было легче добиться от испанской цензуры разрешения на опубликование романа. Один из второстепенных героев его даже носит фамилию самого автора (майор Авилио дель-Валье). Само повествование свидетельствует о хорошем знакомстве Валье-Инклана с условиями жнзн'и в странах Латинской Америки. Тем не менее для всякого политически образованного человека совершенно ясно, что Валье-Инклан в своем романе имеет в виду не Америку, а именно Испанию, и притом Испанию Примо-де-Риверы. Действительно, как Испания, Республика Санта-Фе-де-Тиерра-Фйрме государство с добывающей промышленностью, по преимуществу земледельческое. Это мощный источник руды, сырья —хлеба, нефти, в эксплоатации которого в равной степени заинтересованы туземный капитал в лице местных аграриев и иностранный, представленный в «Тиране Бандерас» испанской кол пней (гачупины) и дипломатическим корпусом. Туземное население Санте-Фс состоит из креолов, индейцев и иммигрировавших в страну китайцев и негров. Креапы ные - землевладельцы-эксплоататоры, рабочая сила, полукрепостные. Земельная осталь- собственность сосредоточена в руках крупных землевладельцев, типичным представителем 1 которых В июле 1930 г. в романе является Валье вала», с о с т о я щ у ю из трех Инклан глава выпустил сатирических новелл» повстанческого книгу7«Вторни < карна(«Эсперпентос»). движения Филомено іѵуэвас. В этом случае Валье-Инклан вполне точно восн|Х)іізводит положение испанского народного хозяйства. Известно, что из 37 500 0 0 0 гектаров обрабатываемой земли две трети (24 8 0 0 0 0 0 гектаров) находятся в руках 10 0 0 0 крупных помещиков-феодалов, являющихся господами положения в про- винциях, где находятся их владения, особенно на юге королевства - в Андалузии. Испания классическая страна невежества. Громадная часть ее населения неграмотна. Это ставит испанское крестьянство в полную зависимость от духовенства и кациков Валье-Инклан, изображая ремесленников в своем романе крестьян и мелких темной, глубоко невежественной массой (таков хотя бы СакариасКрестоносец с его верой в спасительную силу останков), нисколько не отступает от действительности. Достаточно вспомнить, какую упорную борьбу пришлось выдержать за последние годы крупнейшему деятелю испанского народного образования Луису Бельо с правительством Прнмо-де-Риверы, согласившимся под напором общественного мнения на открытие ряда новых школ, но всячески оттягивавшим исполнение этого обещания, а также конфликт диктатора с университетами в марте-апреле 1929 года в связи с подчинением светского образования контролю духовенства, чтобы составить себе ясное представление о тех трудностях, которые встречает дело народного просвещения в Испании. Причина совершенно ясна: правительство и поддерживающие его круги, те же крупные аграрии, опасаются, что при распро- странении в стране хотя бы элементарных знаний трудно будет заставить испанского крестьянина работать, не покладая рук, на чужой земле за ту ничтожную плату, которую он получает. Жестокое обращение правящих кругов с крестьянством облечено в романе в ряд формул, вложенных 1 К а ц и к — крупнейший в уста гачугтинов, землевладелец или о к р у г а , являющийся но с у щ е с т в у е г о политическим пределяются в округе муниципальные повинуются местные административные н капиталист данного хозяином. Им рас- парламентские и судебные вроде: мандаты, ему органы. Часто цики превращаются в наследственных местных властей. ка- «Индеец пьяница», индеец нуждается в кнуте белого , <он только по виду кроток, а сам точит нож». Между аграриями и промышленниками (в романе ранче- росами» и «гачупинамн») идет борьба. Именно под этим углом зрения приходится рассматривать восстание, поднятое Филомено Куэвасом и его сторонниками против генерала Ниньо Сантоса. I Іоследний по роману стоит у власти уже пятнадцать лет. Следовательно, в течение всего этого времени он был в общем приемлем для аграриев. Его разрыв с ними произошел, как это дает понять роман, на почве невольного покровительства, емого им хищническому проникновению в страну оказыва- иностранного капитала, находящего себе поддержку в гачупинах. Здесь опятьтаки мы имеем весьма точное воспроизведение испанской действительности. Одной пз причин, приведших к падению Прнмодс-Риверы, было именно то, что диктатор, не имея прочной классовой базы, постоянно метался между покровительством риям и удовлетворением иностранного капитала, с агра- которым теснейшим образом связана испанская промышленность (особенно тяжелая) п без политической и финансовой поддержки которого не мог существовать сам диктатор, получивший, как известно, заем в Лондоне. Борьба же между испанскими аграриями и промышленниками является характерной чертой испанского народного хозяйства второй половины XIX Резкого обострения она достигла во и начала XX время мировой веков. войны, способствовавшей чрезвычайному обогащению отдельных отраслей испанской промышленности, но принесшей разорение испанскому землевладельческому классу. Гачупины—-промышленный испанский класс, поддерживающий в романе генерала Ниньо Сантоса (Примо-де-Риверу) из опасения перед революцией, — о чем Валье-Инклан кратно 1 , говорит неодно тесно связаны с иностранным капиталом, с которым они пробуют вести борьбу, но от которого всецело 1 Намек на то, чго Примо-де-Ривера был выдвинут промышленностью для борьбы с коммунистическим ским д в и ж е н и е м в стране. и зависят. каталонской синдикалистиче- В романе мы имеем несколько основных типов, принадлежащих этому классу. Это прежде всего дон Селес Галиндо, представитель верхнего слоя, правительственными человек, кругами непосредственно (с посланником связанный с Беникарлесом). Дон Сслсс держит посланника в своих руках, владея его векселями, но сам зависит от него, веря его обещанию предоставить ему министерский пост. Средний слой городской представлен в романе гачупином Кинтином Передой буржуазии ростовщи- ком. Ненависть автора к гачупинам совершенно очевидна. Недаром он вводит в стой роман сцену расправы Сакариаса с Передой, t o есть по существу испанского крестьянина с испанским мелким промышленником. Связь гачупинов с иностранным капиталом подчеркивается в романе тем, что гачупины — «испанцы», в отличие от туземного населения креолов и индейцев Чрезвычайно удачной фигурой в романе является «посланник его католического величества» Беникарлес, изображающий едва ли не самого Альфонса XIII. Тип определенно вырождающийся, садомит, меланхолик, лживый до мозга костей, Беникарлес находится во внешней зависимости от гачупинов, с которыми связан денежно, и от Нііньо Сантоса, грозящего ему разоблачениями. В обоих случаях мы имеем дело с весьма смелыми намеками автора на денежные обстоятельства Альфонса XIII и на его роль в поражении пспанскнх войск при Аішуале 1921 года. Известно, что ближайшим поводом к перево|юту 1923 года было желание короля ликвидировать неприятные для него результаты работ следственной комиссии. Беникарлес, от которого Нипьо Сантос требует через гачупинов, служащих связующим звеном между диктатором и посланником, воздействия на дипломатический корпус в желательном для себя смысле, в последнюю минуту обманывает своего противника. В общем нельзя не признать, что Валье-Инклан почти с фотографической точностью воспроизводит своеобразные отношения между королем и ' Любопытно отметить, что боевой Примо-де-Риверой. организацией гачупинов Ниньо Сантоса является в романе с Испанский клуб», то е с т ь тая «Унион Патриотика». и преслову- Особое место в республике Санта-Фе занимают военные круги и интеллигенция. Говорить о первых много не приходится. Испан и я — страна «пронунсиамиеито» (военные восстания). Влияние военных усилилось в стране главным образом после катастрофы 1898 года, когда в страну вернулось большое чисто безработных офицеров, до этого времени находивших себе применение на Кубе и на Филиппинах. Роль, кризисе 1917 сыгранная офицерскими хунтами в 1918 годов, хорошо известна. При Примо-де-Риве- ре мы имеем ряд военных мятежей, из которых самым сильным было восстание в Сиудад-Реале и Валенсии в 1929 январе-феврале года. Любопытной представляется только оценка самого явления Валье-Инкланом. В лице полковника Дом искано де-ЛаГандара он рисует тип испанского офицера, действующего из эгоистических побуждений и являющегося по существу авантюристом, едва ли не разбойником. Остальные представители военного класса ряду той сторонники Ниньо Сантоса — принадлежат к раз- грубой невежественной военщины, ярким образцом которой было «правительство полковников , созданное Примо-деРиверой с благословения Альфонса XIII. В изображении испанской интеллигенции Валье-Инклан шел по пути своеобразного «самообличения». Он с по- явным презрением относится к разглагольствованиям либеральных балтунов, вроде Санчеса Оканьп (карикатура на В. Блаоко-Ибаньеса и Родриго Сориано), и сумбурных мистиков в стиле дона Роке Сепеда (образ собирательный с несомненными чертами Мигеля де-Унамуно). Эти противники не страшны Н і т ь э Сантосу, так же как не страшен для него созванный ими митіпіг демократической молодежи в цирке Гарриса («Мадридский Атенео»). Против них у него два средства борьбы: тюрьма (Сайта Моника) и подкуп. К последнему средству он прибегает в своих пере- говорах с доном Роке Сепеда, которому предлагает стать президентом — намек на постоянные заигрывания Примо-де-Риверы с испанской социалистической партией, отдельные вожди которой Л а р г о Кавальсро, Саборит и другие—оказывали моральную поддержку диктатору. Помимо этих крупных фигур, Валье-Инклан вводит в свои роман- ряд более мелких: это пролетарии, слепой с родской нищеты, его дочерыо-певицей, студент Марко Аурелио, интеллигентные представители го- арестованный по подозрению в участии в заговоре с характерным для испанской интеллигенции равнодушием к политической жизни страны и, наконец, старик-революционер, заключенный в цитадель. В изображении Санта Моника Валье-Инклан достигает большой художественной силы. Что же представляет собой при наличии всех э і их борющихся сил сам диктатор, генерал Ниньо Сантос, «Тиран Он Бандерас»? марионетка, выдвинутая местными п иностранными капи- талистическими группами кольку она между капиталистами слепо жизнеспособная лишь постольку, пос- исполняет их предписания. начинается борьба Но как и Ниньо скоро Сантосу приходится определить свое отношение к происходящему процессу, его [Юль заканчивается, у него нет прочной классовой базы. Ниньо Сантос по происхождению индеец, то есть чужой для гачупинов, с которыми он связан денежно. Его симпатии лежат скорее на стороне туземного капитала — креолов и индейцев в их борьбе с иностранными хищниками, но пойти по этой линии он бессилен. Если мы вспомним историю ГІримоде-Рнверы, то увидим, что и в данном случае Валье-Инклан не отступает Ниньо от точного Сантос, воспроизведения Примо-де-Ривера не действительности. имел прочной Как классовой базы. Первоначально on опирался на духовенство и выдвинувшую его для борьбы с коммунистическим движением в стране крупную буржуазию (барселонскую промышленность). Он обещал покончить с африканской авантюрой, улучшить катастрофическое финансовое положение страны, произвести чистку государственного аппарата и даже начал борьбу с кацИкизмом. Но бессильный ликвидировать то тяжелое положение, которое создалось для Испашш в Марокко, ' А в т о р особенно северо-американского подчеркивает капитала. путем простой эвакуации х и щ н и ч е с к у ю роль а н г л и й с к о г о и испанском зоны, на что не соглашалась Англия, опасавшаяся усиления влияния Франции в районе Танжера, он должен был пойти по линии уступок иностранному [английскому] капиталу, благодаря чему лишился поддержки местных сил. Резкое обострение франко-испанских отношений 1926—1928 годов, а также пошатнувшееся положение диктатора в стране заставили его снова обратиться за помощью к отечественному капиталу. Постоян- ные колебания двумя противоположными экономическими принципами вконец привели к подорвали падению испанское диктатора народное преуменьшить фигуры Нннъо Сантоса выдерживает ее в хозяйство Валье-Инклан резких тонах: не (Прнмо-де-Риверы). «зеленая и старается Он мумия» — называет он тирана, «ханжа, лисица и хитрец», — говорит оп о нем в другом месте романа. Грубый солдат, окруженный такими же грубыми и невежествешіымп людьми, Ниньо Сантос вполне достоин выдвинувшей его среды. Он весь в крови казненных им революционеров. Самый роман начинается со сцены торжественного кровь, возвращения тирана посте казни в Самальпоа. которой он сам и гачупины оправдывают Эта пребывание его у власти, ложится пятном не только на него, но и на те силы, которые его выдвинули. Вот вывод из романа Валье Инклана. К этому выводу Прнмо-де-Риверу, февралем с пришла п страна, удалившая но и самого железной Альфонса необходимостью XIII. не только За испанским последует испанский октябрь, который превратит полуфеодальную Испанию в страну свободного труда и свободной мысли. Ф. Кельин. 1 в Поскольку можно судить падении сыграли Примо-де-Ривсры крупную роль но доходящим н в замене его с е в е р о американские короли ( Д е т е р д и н г и д р у г и е ) . из Испании сведениям, генералом Беренгером и английские нефтяные ПРОЛОГ 1 Филомено Куэвас, креол ранчеро решил в эту ночь 2 вооружить своих пеонов спрятанными в зарослях ружьями, и темные массы индейцев длинными рядами продвигались но низинам Тикомайиу. Ясное сияние луны, глубокие ночные горизонты, полные шопотов и эхо. 2 Прискакав с кучкой старших пастухов в Хароте-Кемадо, хозяин привязал коня и при свете фонаря стал вызывать по списку: — Мануэль Ромеро! — Здесь I Подойди ближе. Мой совет тебе— будь осторожен и не напивайся. Первый удар колокола в двенадцать часов будет сигналом. Ты отвечаешь за много жизней, вот все, что могу тебе сказать. Дай мне руку. Начальник, в эту игру нам играть не впервые. Хозяин снова заглянул в список: — Бенито Сан-Хуан! — Здесь! — Чино Вьехо, верно, сказал тебе, что делать? Чино Вьехо только сообщил, что мне нужно отпра1 Ранчеро 2 Пеон—сельскохозяйственный фермер. рабочий, поденщик. ізитЬся с несколькими всадниками на ярмарку и все перевернуть там вверх дном. Выпустить несколько зарядов и не оставить камня на камне. Дело не мудреное! — В двенадцать! С первым ударом колокола я расположусь под соборными часами. — Надо уподобиться контрабандистам и до последнего момента выдавать себя за мирных посетителей ярмарки. — Так мы и сделаем. — В добрый час! Руку! И, приблизив свой список к лучезарному конусу фонаря, хозяин опять заглянул в него: — Атилио Пальмьери! — Здесь! Атилио Пальмьери был двоюродным братом хозяйки: белокурый, коренастый, стремительный. Ранчеро пощипывал свою козлиную бородку. Атилио, для тебя есть опасное поручение. — Спасибо, свояк. Придумай лучший способ поджечь монастырь, а всех монашек, в одних рубашках, с позором выгнать на улицу. В этом твоя задача. А если попадется монашка тебе по вкусу, закрой глаза и не по/давайся соблазну. А твои люди, чтобы в рот не брали хмельного. Надо действовать быстро и с ясной головой. Успеха, Атилио! Постарайся развернуть свою деятельность к полуночи. — Хорошо, Филомсно, я выйду заранее. — Я надеюсь на это. Сакариас Сан-Хосе! Здесь! — Тебе не даю особых поручений. Поступай, как нужно, но своему усмотрению, Какую штуку ты думаешь выкинуть этою ночыо, отправившись с несколькими товарищами в Санта-Фе? Что ты собираешься сделать? Найдись хоть один подходящий товарищ, и я переверну всю ярмарку вверх дном. Опрокину зверинец И Открою клетки. Что с к а ж е ш ь , Хозяин? В о т пошла бы п о т е х а ! С пятыо молодцами я с о ж г у в с е б а р а х л о у этих гачунинов А дай мне д в а д ц а т ь пять, и я целиком захвачу всю гвардию Мостенсес. — Б о л ь ш е ты ничего не о б е щ а е ш ь ? — И очень надеюсь пустить кровь тирану Бандерас. Начальник, в той сумке, к о т о р у ю я в о ж у на л у к е седла, л е ж а т останки моего малыша. Е г о сожрали свиньи в бол о т е ! С ними одними я в ы и г р а л в карты и купил на ярмарке коняку, набросил л а с о на гачупина и невредимым у с к о л ь з н у л от п у л ь жандармов. Сегодня ночью я справл ю с ь со всяким делом. - - К р е с т о н о с е ц , бери людей, с к о л ь к о нужно, и выполни этот с л а в н ы й план. М ы еще увидимся. Д а й мне руку. А после этой ночи похорони останки. Л у ч ш и й талисман на войне — м у ж е с т в о и н а х о д ч и в о с т ь . Т в о ю р у к у ! — Н а ч а л ь н и к , эту ярмарку д о л г о б у д у т помнить. Я надеюсь. Крисанто Роаі — Здесь! Он был в списке последним, и хозяин задул П е о н ы д в и н у л и с ь д а л ь ш е в сияньи лупы. фонарь. 3 Полковник д е - л а - Г а н д а р а , д е з е р т и р о в а в ш и й из федер а л ь н ы х войск, шутя и н а с м е х а я с ь , о б с у ж д а л в о е н н ы е приготовления ранчеро. — Ф и л о м е н о , не б у д ь к о з л е н к о м ; не прыгай через колоду, пока у тебя ноги коротки. Т ы н а в л е к а е ш ь на себя б о л ь ш у ю о т в е т с т в е н н о с т ь , о б р е к а я с в о и х пеонов на ж е р т в у . Т ы в о о б р а ж а е ш ь себя генералом, а не смыслишь даже, что такое план с р а ж е н и я ! Я - ч е л о в е к науки, имею диплом военной школы. Р а з в е не говорит т е б е здравый с м ы с л , кому д о л ж н о п р и н а д л е ж а т ь к о м а н д о в а н и е ? 1 Гачупины - презрительное прозвище испанских колонистов. Неужели может быть так слепа твоя гордость, столь дерзко твое невежество? — Домисиано, войне учатся не по книгам. Все дело в том, чтобы родиться воином. — И ты считаешь, что ты судьбой предназначен стать Наполеоном? — Быть может. — Не дури, Филомено. — Домисиано, убеди меня, дай план сражения лучший, чем защищаемый мною, и я уступлю тебе командование. Что ты сделал бы с двумястами ружей? — Увеличил бы их количество, чтобы создать войско.. — Как этого достичь? — Производя наборы в селениях Сиерры. В ТьерраКалиенте у революции друзей немного. — Таков твой план? — В общих чертах. Местом военных действий должна служить Сиерра. Равнины пригодны для крупных боевых единиц, а партизанские и всякие легкие отряды находят лучшего союзника в горном рельефе. Это утверждает и наука, и с тех пор, как существуют войны, характер местности определяет характер операций. Двести человек на равнине всегда будут захвачены. — Значит, твой совет —уйти в гррьг? — Я сказал уже: найти еез^етшенную крепость, которая восполнила бы немстДток в людях. — Прекрасно^Дйгйова наука, об этом пишут трактаты, учат в шкодахТГ Я вполне согдашаюсь. Но я не ученый, не щішу трактатов, не был в военной школе. Твой план кампании не удовлетворяет меня, Домисиано. Как ты видел, я собираюсь этой ночью сделать налет на Санта-Фе. Я давно уже обдумал этот шаг, а у мола случайно сейчас стоит на причале и разгружается шкуна. Я посажу на нее своих людей и высажу их на берегу у Пунта-Серпь£нтес. Я захвачу крепостную стражу, во3 Тиран Бандерас оо оружу пленных, подниму восстание в войсках цитадели. Сержанты уже на нашей стороне. Вот мой план, Домисиано. — И ты ставишь все на карту! Нет, ты не соперник Фабия Максима! Изучил ли ты возможность отступления? Ты забываешь, что искусный воин никогда безрассудно « е жертвует собой и не нападает, не изучив предварительно путей отступления. В этом основная тактика Фабия. И в наших пампах тот, кто борется путем уступки территории, если он умеет быстро маневрировать и искусно пользуется факелом, победит всех ганнибалов и наполеонов. Филомено, партизанская война, которую ведут революционеры, может придерживаться только тактики римлянина, примененной им против карфагенца. Я сказал! — И очень красноречиво! — Ты поступаешь, как безответственный безумец, ведя па бойню эту горсточку людей. — Смелость и счастье выигрывают сражения, а не академические вычисления. Как действовали герои нашей борьбы за независимость? — Как апостолы. Это герои народных легенд, а не великие стратеги. Симон Боливар х , самый главный из них, был отвратительным генералом. Война строится на строго научных основаниях, а ты превращаешь ее в шарик рулетки. — Такова она на самом ^зле. — Ты судишь, как безумец. — Возможно! Я не ученый и повинуюсь лишь тому, что подсказывает мне сердце. Я иду в Санта-Фе за головой генерала Бандерас! — Вернее, ты потеряешь свою. — Посмотрим. Время покажет. 1 Симон Б о л и в а р ( 1 7 8 3 — 1 8 3 0 ) — политический деятель, один из в о - ждей борьбы от испанского за независимость Южной Америки и за освобождение е е владычества. — Ты затеваешь операцию без тактической ее проверки, настоящий бандитский набег, противный всякой военной теории. Ты обязан повиноваться главному штабу революционной армии, быть простой песчинкою в горах, а ты нарушаешь дисциплину, действуя независимо. Ты слишком честолюбив и самоуверен. Так! Не слушай меня. Поступай, как знаешь. Жертвуй своими пеонами. Кроме их пота, ты требуешь от них и крови. Прекрасно! — Я все взвесил в своей совести, и, несмотря на ответственность и на все трудности, я не откажусь от своей идеи. Сильнее всего этого сердечный порыв. — Честолюбивое стремление выделиться. — Домисиано, ты не можешь меня понять. Я хочу затушить войну одним дуновением, как тушат свечу. — А если проиграешь, ты посеешь уныние в рядах друзей, станешь для них плохим примером? — Или предметом подражания. — Через сто лет, для воспитанников национальных школ. Но сегодняшний день еще не история, у него более реальные иути. Однако от стольких разговоров горло пересыхает. Подай-ка сюда твою манерку. Отпив глоток, он высек огонь и зажег сигару, рассыпав пепел на свой круглый, как у тибетского идола, живот. IV Всего с пятьюдесятью людьми шел хозяин по лагунам и мангровым рощам, пока не увидел разгружавшуюся у лесопильни шкуну. Филомено приказал кормчему распустить по ветру паруса и направить шкуну к ПунтаСерпьентес. Мигавшие, как в предсмертных судорогах, огни маяка виднелись на горизонте. Люди сели, шкуна тихо снялась с якоря. Луна плыла над такелажем бакборта; море было прекрасно. Шкуна оказалась хорошим ходоком; ее нос поднимал серебряные фонтаны. А в з 35 т е н и кливера негр собрал кружок слушателей: он, шепелявя, декламировал стихи с лирическим энтузиазмом. Поделившись на группы, люди отряда играли в карты. Масляные фонарики вычерчивали силуэты игроков на задраенных люках и палубах. А в тени кливера пышным фонтаном лирики, как профессор с высоты кафедры, шепелявил негр: О , плыви, мой парус милый, Смело в бой! П у с т ь не с м о г у т вражьи силы Преградить твой бег крылатый, П у с т ь ни штиль, ии в и х р ь косматый Не управятся с тобой! 1 1 Строфа из . П е с н и пирата'' X . де-Эспронседы. Ч А С Т Ь П СИМФОНИЯ Е Р В А Я ТРОПИКОВ КНИГА ПЕРВАЯ ОБЛИК ТИРАНА 1 Санта-Фе-де-Тьерра-Фирме — пески, питы мангровые рощи, ч у м б е р ы 2 —на старых картах: Пунта-де-лас-Серпьентес. 2 На холме среди гранат и пальм, глядя на безграничное море и заходящее солнце, зажигал изразцы своих круглых колониальных куполов Сан-Мартин-де-лос-Мостенсес. На колокольне без колоколов сверкал в вышине штык часового. Сан-Мартин-де-лос-Мостенсес, заброшенный монастырь, из которого давняя революция изгнала монахов, стал, по превратности судеб, главной квартирой президента дон Сантоса Бандерас —Тирана Бандерас. 3 Генерал только что прибыл с несколькими батальонами индейцев, после расстрела инсургентов в Самальпоа. Неподвижный и молчаливый, вырисовываясь профилем 1 П и т а — м е к с и к а н с к а я агава. 2 Ч у м б е р а — фиговое д е р е в о , смоковница. в отдаленном окне и похожий на череп в черных очках и с галстуком священника, он прилежно следил за сменой караула на порыжелой площади монастырского двора. Он воевал в Перу с испанцами и в этих походах усвоил привычку жевать листья коки, отчего в углах его губ всегда виднелась струйка зеленого яда. Из далекого окна, в неподвижном оцепененъи священной вороны, глядит он на отряды индейцев, окаменевших, в своем жестоком безразличии к страданию и смерти. Мулатки и солдатские жены снуют среди рядов, суетливо шаря в сумках среди образков и огрызков хлеба, в поисках понюшки табаку или медяков для уплаты в притоне. Пестрый шар загорелся в бирюзовом небе над полем, залитым лиловатой теныо монастыря. Несколько солдат-индейцев, жителей диких лесов, подняли глаза. Санта-Фе справляла свой знаменитый праздник Святых и Усопших. В далеком окне попрежнему вырисовывался совиный профиль Тирана Бандераса. 4 Через широкие ворота монастыря вошла рота солдат со штыками, привинченными к черным ружьям, и между ними— лохматый оборванец с окровавленным лицом. Впереди на правом фланге сверкал палаш майора Абилио дель-Валье. Бурый крючок усов оттенял волчий оскал зубов, жевавших шнур обвитой серебряной лентой шляпы. — Смирно! Глядя на монастырские окна, он выстроил свой отряд. Из рядов вышли два капрала; их грудь была опоясана вместо ремней плетьми с металлическими наконечниками. Они сняли с виновного убогую холстину, прикрывавшую его тело. Покорно, по команде, подставив солнцу обнаженную спину, вошел краснокожий в трехфутовую яму, как того требует устав военных наказаний. Два капрала утоптали вокруг него землю, закопав его до вздрагивавших боков. Его обнаженный торс, всклокоченная голова и руки в оковах с мрачной трагичностью возвышались над ямой. Опустив козлиную бородку на грудь, он злобно косился на капралов, отвязывавших плети. Раздалась характерная дробь барабана, и началась классическая в лагерях экзекуция. — РазІ ДваІ Три! Лохматый без стона извивался на закованных руках: цепь терялась в углублении его груди; по ребрам его текли струи крови, а два капрала, следуя ритму барабана, наносили удары: — Семь! Восемь! Девять! 5 Ниньо Сантос отошел от окна, чтобы принять празднично разодетую депутацию испанской колонии. Бакалейщик, ростовщик, доктор без диплома, сластолюбивый мошенник, хвастливый патриот, журналист-краснобай, богач с худой славой— склонялись ио очереди перед молчаливой мумией с зеленоватой слюной в углах рта. Дон Селестино Галиндо, чванливый, круглый педант, начал речь и в преувеличенно льстивых выражениях приветствовал славного усмирителя Самальпоа. — Испанская колония возносит похвалы достойному патрицию, редкому образцу доблести и энергии, сумевшему восстановить царство порядка, подвергнув примерному наказанию революционную демагогию. У испанской колонии, неизменно благородной и великодушной, найдутся молитва и слезы для жертв рокового обмана, затмевающего разум яда. Но испанская колония не может вместе с тем не признать, что в непреклонном исполнении законов — единственный залог порядка и процветания республики. Линия гачупинов гулом выразила свое одобрение. Одни были грубы, обожжены солнцем и крепкого сложения; у других был коварный и желчный вид старых торгашей; третьи, с брюшком, сверкая дорогими камнями, дышали тупым педантизмом. Но всех их роднила неловкость от надетых на руки перчаток. Тиран Бандерас процедил сквозь зубы заученные фразы наставника: — Меня радует, что живущие здесь братья по крови подтверждают свою непреклонную веру в идеалы порядка и прогресса, в согласии с традициями матери-родины. Меня очень радует эта моральная поддержка испанской колонии. Сантос Бандерас чужд честолюбивого стремления к власти, в чем его упрекают его противники. Сантос Бандерас уверяет вас, что счастливейшим днем его жизни будет день, когда он сможет уйти и погрузиться в тень, чтобы, как Цинциннат, обрабатывать свой участок поля. Поверьте, друзья, что для старика обязанности президента—тяжелое бремя. Правителю часто приходится заглушать чувства своего сердца, исполняя закон, служащий гарантией для честных и трудящихся граждан. Правитель, вынужденный подписать смертный приговор, может обливаться слезами, но руке его не дозволено дрогнуть. Эта трагедия правителя, как я только что сказал, выше старческих сил. Таким верным друзьям, как вы, я не боюсь открыть свою слабость, и уверяю вас, что сердце разрывалось у меня, когда я подписывал смертные приговоры в Самалъпоа. Три ночи провел я без сна! — Да ну! Расстроился ряд гачугшнов. Мускулистые ноги в лакированных башмаках передвинулись на новую плиту; неловкие руки в перчатках задвигались, не зная, куда им деваться. И в молчаливом согласии заиграли гачупины часовыми цепочками из бразильского золота. Мумия подчеркнула: — Три дня и три ночи в посте и бдении! — Нно! Эти, чисто испанские, замечания делал приземистый и черный виноторговец, житель гор, с торчащими волосами и бычіьей шеей, выпиравшей из целлулоидного воротника. Хвастливый голос своей неожиданной резкостью напоминал выкрики театрального клакера. Тиран Бандерас достал табакерку и предложил всем свой крошеный виргинский табак. — Итак, говорю я, — сердце мое разрывается, а ответственность управления начинает становиться непосильно тяжелой. Отыщите себе человека, способного поддержать финансовое положение страны, человека, который направил бы в надлежащее русло ее жизненные силы. Без сомненья, в республике есть еще люди, способные управлять ею с большим искусством, чем стоящий перед вами инвалид. Пусть все представители нации и иностранцы сговорятся на этот счет. Говоря так, он качал своей пергаментной головой. Взгляд таинственно мерцал сквозь зеленоватые очки. Гул волной прокатился по ряду гачупинов, свидетельствуя об их льстивом несогласии. Прокудахтал дон Селестино: — Посланника божьего может сменить лишь божий посланник! Зааплодировал весь ряд, зашаркав по плитам пола, как стадо, встревоженное мухой. Тиран Бандерас пожал с жестом квакера руку высокопарного гачуншіа. — Останьтесь, дон Селес, сыграем партийку в лягушку. — С большим удовольствием! Произнеся последние слова, Тиран Бандерас снял маску с лица и холодно-небрежно отвесил поклон остальным гачу пинам. — Вас, друзья, я не хочу отвлекать от ваших занятий. Ваш слуга! 6 Полуседая босая мулатка с болтающимися грудями внесла шоколад и лимонад — иааюбленные напитки суден и монахов вицекоролевской эпохи. [БИБЛИОТЕКА I мманм . В . И. ЛЕНИНА С дребезжащим серебром и хрусталем в смуглых руках взглянула служанка на хозяина с сомнением и вопросом. Ниньо Сантос, скривив череп гримасой, указал ей на походный столик, выставлявший в углублении арки свои паучьи лапы. Мулатка послушно заковыляла: покорная, влажная, скользкая, то сжималась она, то выпрямлялась. Омочил губы в лимонаде Ниньо Сантос. — Подряд уже пятьдесят лет я пью этот напиток и нахожу, что он очень целебен. Рекомендую его вам, дон Селес. Дон Селес важно надулся. — Правильно, это и мой напиток] У нас сходные вкусы, и я горжусь этим! Еще бы! і Тиран Бандерас недоверчивым жестом отмахнул от себя дым лести, извороты его красноречья. Кисло скривив губы с зеленой слюной в углах, словно сосредоточившись в этом жесте, он сказал: — Друг мой, дон Селес, чтоб вырвать революцию с корнем, нужны серебряные пули. Поддакнул высокопарно гачупин: — Пули без пороха и без треска! В ответ мумия загадочно улыбнулась: — Эти бесшумные пули лучше всего. В каждой революции есть два критических момента: момент молниеносных действий и второй, когда нужны серебряные пули. Друг дон Селес, еще недавно эти пули помогли нам выиграть лучшие сражения. Наша политика теперь —привлечь революционеров. Я уважаю врагов, и для меня не тайна, что у них много друзей в соседних республиках. Среди революционеров имеются ученые, которые со своими знаниями могут поработать на благо отечества. Интеллигенция достойна уваженья. Не так ли, дон Селес? Дон Селес выразил согласие масляным улыбки: — Я во всем согласен. Конечно! отблеском — Так вот для этих ученых нужны мне серебряные пули. Среди них есть прекрасные головы, которые могли бы поспорить с иностранными светилами. В Европе эти люди могут производить исследования для нашего руководства. Их место в дипломатическом корпусе... На научных конгрессах... В комиссиях, посылаемых за границу. Отчеканил богач: — Вот мудрая политика! Шепнул конфиденциально на ухо генерал Бандерас: — Дон Селес, для этой политики нужно обильное «серебряное» снаряжение. Что скажет на это мой друг? Оправдайте мое доверие, и пусть этот разговор останется между нами. Я считаю вас своим советником, потому что знаю вам цену. Дон Селес вздохнул сквозь усы, напомаженные бриллиантином, с негой сибарита смакуя исходивший от них аромат парикмахерской. Словно буддийский живот, лоснилась луковица его лысины, и мысль ' окрылена была снами восточных миражей: контракт по поставке продовольствия Освободительному войску. Тиран Бандерас нарушил очарование: — Вы задумались над этим и правильно делаете; это вопрос чрезвычайной важности. Проговорил высокопарно гачупин, держа руку на животе: — Мое достояние, и прежде скромное, а за последнее время сильно поколебленное, к услугам" правительства. Как ни скудна моя помощь, она плод честной работы в этой благородной стране, с которой я сроднился сердцем, словно со вторым отечеством. Генерал Бандерас прервал его жестом нетерпенья, будто отгоняя от себя овода: — Испанская колония не могла бы покрыть займа? — Колония сильно пострадала за это время. Однако в виду ее связей с республикой... Л''. Генерал сжал губы, поглощенный одной мыслью: — Испанская колония понимает, как пострадали бы ее интересы в случае победы революционных идей? Если она понимает, повлияйте на нее в указанном смысле. Правительство рассчитывает на ее помощь для водворения порядка: в стране царит анархия, вызванная преступной пропагандой. Дон Селес надулся: — Индеец —хозяин своей земли... это утопия ученых. — Согласен. Оттого, я и сказал вам, что ученым нужно дать место за пределами этого края, там, где их талант не был бы опасен для нашей республики. Дон Селестино, серебряное снаряжение необходимо нам, и я вам поручаю сделать все, что можно. Повидайте министра финансов. Не откладывайте. Лиценциат знаком с этим вопросом, он вас введет в курс дела. Выясните нужные гарантии и мигом решайте это дело. Крайне важно как можно скорее расстрелять серебром революционеров. Иностранцы верят клевете, которую распространяют агентства. Мы протестовали дипломатическим путем, требуя прекращения клеветнической кампании, но этого оказывается недостаточно. Друг дон Селес, ваше остро отточенное перо должно составить документ, подписанный виднейшими испанцами и долженствующий представить правительству их родины положение дел в настоящем свете. Колония должна дать им ориентировку, показать этим ослепленным политикам, что планы революционеров являются желтой опасностью для Америки. Революция знаменует собой разорение испанских землевладельцев. Пусть там знают об этом и примут меры. Момент очень серьезен, дон Селестииѳ. До меня дошли уже слухи, что дипломатический корпус готовит выступление; поговаривают о протесте по поводу казней в Самальпоа. Не знаете, собирается ли подписаться под протестом посол Испании? У богатого гачупина покраснела лысина: — Это было бы пощечииой для колонии! — А как, по-вашему, посол Испании способен нанести такую пощечину? — Человек он очень апатичный... Делает только то, что не требует особого труда. Человек недалекий. — Он не занимается делами? — Занимается деланьем долгов, которые не платит. Можно ли от него ждать чего-либо более серьезного? На свое пребывание в республике он смотрит, как на изгнанье. — Вы опасаетесь с его стороны подвоха? — Да, боюсь. — Так этого надо избежать. Гачупин, как бы внезапно вдохновившись, хлопнул себя по выпуклому лбу ладонью: — Колония может повлиять на посла. Дон Сантос прорезал улыбкой свою зеленую индейскую маску: — Вот что значит попасть в самую точку! И действовать необходимо решительно. Интересы обосновавшихся здесь испанцев противоположны утопиям дипломатов. Все эти выдумки, связанные с протоколом, предполагают полное незнакомство с американской действительностью. Человечество для политики этих стран, это энтелехия 1 с тремя головами: креол, индеец и негр. Три человечества. Другая политика в этом климате —сплошная ерунда! Гачупин с забавной торжественностью протянул ему руку: — Когда я слушаю вас, растет мое восхищение! J Э н т е л е X и я — философский термин, введенный Аристотелем и обоз- начающий развития. вещи, которые сами в с е б е Смысл данного места: заключают направление с в о е г о человечество в этих странах иметь лишь три формы проявления — креол, индеец и н е г р . может — Не откладывайте же, дон Селес. Другими словами, отложим до завтра сделанное вам мною приглашение. Вы любите игру в лягушку? Я пользуюсь ею, как лекарством для освежения души; это с детства моя любимая игра, без нее не провожу я ни одного вечера. Очень полезна и не вредит здоровью, как другие игры. Богач, краснея от натуги, заметил: — Поразительно, как схожи наши вкусы! — Дон Селес, до скорого свиданья. Спросил гачупин: — То есть до завтра? Кивнул головой дон Сантос: — Если можно раньше, то раньше... Я почти совсем не сплю. Воскурил фимиам дон Селес: — Профессор энергии, как говорят в нашей «Газете»!.. Тиран церемонно простился с ним, выкрикнув приветствие петушиным фальцетом. 7 Тиран Бандерас, утонув в пустоте окна, как всегда, таинственно, напоминал ночную птицу. С высоты своей всматривался он в равнину, где продолжали упражняться отряды индейцев, вооруженных старыми ружьями. Город вспыхивал отблесками над изумрудным пространством моря. Благоуханный ветер был напоен ароматом померанцев и тамариндов. В далекое пустынное небо взлетали огненные шары ярмарки с блестящими хвостами. Саита-Фе справляла свой осенний праздник,—традиционный еще со времен испанских вицекоролей. Мимо круглой площади, занятой монастырем, подпрыгивая на ходу, как молодой щеголь, катилась коляска дон Селеса. Аляповато нсстрея шахматами белых и розовых балконов, мерцал огнями город, напоминавший замок, выстроенный над изгибом гавани. Море было все в барашках, и в „ лазурной, сплошь лазурной пустыне вечера загорались красными огоньками флажки казарм. Коляска гачупина прыгала, как черный паук, по нагретой солнцем окраине Куеста-Мостенсес. 8 Неподвижно застывший у дальнего окна тиран Бандерас все сильнее напоминал таинственную священную птицу. Куеста-Мостенсес купалась в сиянии морского заката; какой-то старик, изрешетенный оспинами, бренчал па гитаре, сидя под смоковницами, раскинувшими ветви, как иерусалимские канделябры. Голос слепца прорезал колебавшуюся от марева тишину. Хоть Диего Педерналес Дворянином был рожден. Обязательств своей крови Не сдержал, как должно, он. КНИГА ВТОРАЯ ПОСОЛ ИСПАНИИ I Испанская миссия MHOFO лет помещалась в большом доме с порталом, украшенным изразцами, и с деревянными балконами на витых столбах, недалеко от уединенного французского пруда, называвшегося в силу галантной традиции «Зеркальцем вицекоролевы». Барон де-Беникарлес, полномочный посланник его католического величества, был окружен той же галантной и нездоровой тайной, что и королева, глядевшаяся в зеркало своего сада с порочной мечтой на челе. Светлейший сеньор дон Мариано-Исабель-Кристино Керальт-и-Гока-де-Тогорес, барон де-Беникарлес и кавалер Бонды, имел голос старой девы и походку танцора. Напомаженный, долговязый, недалекий, склонный к сплетням и интригам, он источал фальшивую сладость. У него были руки, висящие как плети, и зоб; говорил он на французский манер в нос и под мясистыми веками глаз хранил холодные образы извращенной литературы. Это был долговязый фигляр, литературный сноб, любитель упадочных оргий, устраиваемых со всем ритуалом французской метрики. Тень пылкой вицекоролевы, укрывшейся в глубине сада, при виде любовных пиров без женщин часто плакала, закрыв лицо, непонятая и ревнивая. 2 Праздник Святых и Усопших. В это время Проспект Вицекоролевы сиял и шумел, пестрея карточными столами и ларьками. Коляска гачупина, катившая с подскоками молодого щеголя, остановилась перед испанской миссией. Согбенный китаец, с косой, делившей надвое его спину, поливал водой вестибюль дома. Дон Селес поднялся по широкой лестнице, пересек галлерею с картинами в полумраке, с резьбой, золотом и шелками. Гачупин задыхался от чванливого восторга, от чувства напыщенной гордости и почтения. Бубенцами звучали в его груди хвастливо-звонкие исторические имена, и голова кружилась, как на параде с пушками и знаменами. Его призрачное патриотическое самодовольство изливалось в скандированный ритм блестящей и крикливой музыки. Он остановился в конце галлереи. Сверкающая молчаливая дверь, открытая в большую пустынную приемную, странно успокоила нелепого гачупина, и его мысли разбежались, как дикие жеребята, вскидывающие крупом. Вдруг погасли бенгальские огни, и богач почувствовал уныние, увидев, куда он попал. Упав духом, прозаичный и робкий, словно у него не было денег, он проник в пустынную залу, смущая золотую симметрию зеркал и консолей. 3 Барон де-Беникарлес, в кимоно мандарина, лежа на канапе в глубине другой комнаты, старательно искал блох у своей собачонки. С трудом вернув самоуверенное выражение своему лицу, дон Селес вошел в комнату. Казалось, у него вдруг втянулся живот. — Сеньор посланник, я уйду, если вам мешаю. — Войдите, почтенный дон Селестино. Собачонка залаяла, и дипломатическая развалина, осклабившись, подергала ее за ухо: — Замолчи, Мерлин! Дон Селес, ваши посещения стали настолько редки, что вас уже перестал узнавать мой первый секретарь. На усталых и жирных губах дипломатической развалины разлилась вялая и злобная, туповато-любезная улрібка. Но дон Селес смотрел на Мерлина, а Мерлин скалил на дона Селеса зубы. Посол его католического величества, рассеянно-томный, двусмысленный, продолжал улыбаться с невероятной эластичностью, подобной дипломатии нейтральных стран в годы войны. Дон Селес между гримасой дипломатической развалины и остроконечной мордочкой собачонки испытывал детский страх: с льстивым и педантичным жестом, полный тщеславного притворства, он наклонился к Мерлину: — Ты не хочешь, чтобы мы были друзьями? Собачонка с лаем свернулась клубочком на коленях хозяина, яйцевидные глаза которого, почти белые, с чуть голубоватым оттенком, равнодушно дремали, как два стеклянных шара, гармонируя с его бесконечной улыбкой, выражавшей притворно-официальную любезность. Пухлая, вся в ямочках рука, рука одалиски гладила шелковистую шерсть собачонки. — Мерлин, веди себя прилично! — Он объявил мне войну! Барон де-Бемикарлес, устало протянув свое жирное обрюзгшее тело, давал целовать себя собачонке. У дона Селеса между коричневыми баками вспыхнул румянец, он снова мало-по-малу надувался, сохраняя, однако, оста•1 Тиран Баялерас д(і ток беспокойства, внутреннюю, затаенную робость освистанного актера. Среди поцелуев собачонки заговорил снова в нос и невнятно дипломатический фанфарон: — Куда держите путь, дон Селесте? Какую новую блестящую идею принесли вы от испанской колонии? Не являетесь ли вы в качестве посла?.. Путь открыт уже для вас, почтенный дон Селес. Дон Селес весь сморщился, дружелюбно соглашаясь, и сделал рукой жест человека, покорившегося своей судьбе. Шишковатый лоб, двойной апоплектический подбородок и солидный живот едва могли скрыть смущение гачупина. Он засмеялся притворно: — Пресловутая дальновидность дипломатов подтвердилась еще раз, любезный барон. Залаял Мерлин, и развалина погрозила ему пальцем: — Hé прерывай нас, Мерлин. Простите его некорректность и продолжайте, почтенный дон Селес. Дон Селес, чтобы набраться духу, мысленно повторял молитву, припоминая в то же время векселя, которые имел от барона; он отчаянно боролся, чтобы не потерять своего надутого вида; закрыл глаза. — Колония, благодаря своим связям, не может быть чуждой политике страны. Здесь крепко пустило корни ее сотрудничество, и здесь пожинает она плоды своих усилий. Принадлежа по своим миролюбивым взглядам к сторонникам либерального режима под руководством мудрых правителей, я нахожусь в двойственном положении между революционной идеологией и упрощенными мерами генерала Бандерас. Но я почти соглашаюсь с поведением испанского коллектива, так как лучшая гарантия порядка — это все же дон Сантос Бандерас. Победа революционеров легко повлекла бы за собой хаос! — Когда революции побеждают, они становятся очень благоразумны. — Но сейчас момент торгового кризиса. Дела падают, финансы колеблются, в деревнях возрождается бандитизм. Посланник подчеркнул: — Только теперь, во время гражданской войны. — Гражданская война! Мы, живущие здесь многие годы, смотрим на нее, как на присущее стране зло. Но идеи революционеров — нечто более страшное, так как они колеблют священные основы собственности. Индеец —хозяин земли,— это демагогическое заблуждение, которое не может одержать верх в хорошо организованном мозгу. Колония единодушно высказывает такое мнение; я принимаю его, может быть, не без оговорок, но, как человек реальной политики, понимаю, что интересы испанского капитала несовместимы с духом революции. Посланник его католического величества откинулся на канапе, прикрыв своим плечом морду собачонки. — Дон Селес, является ли официальным этот ультиматум колонии? — Господин посол, это не ультиматум. Колония лишь просит ориентации. — Просит ее или обязывает принять? — Я точно не смогу ответить. Как коммерсант, я мало разбираюсь в этих риторических оттенках, и если из моих слов можно сделать вывод, будто я являюсь официальным представителем, то в моих особых интересах полностью опровергнуть это подозрение сеньора посланника. Барон де-Беникарлес, с блеском легкой иронии в тускло голубом взоре, перебирая рукой одалиски шелковую шерсть собачонки, недовольно скривил толстые губы, подернутые порочной истомой. — Почтенный дон Селестино, вы один из наиболее видных финансовых, интеллектуальных и социальных деятелей колонии... Ваши мнения достойны высокого ува4* 51 жения... Однако вы все же —не испанский посланник. Большое, конечно, несчастье. Но у вас есть средство им сделаться. Просите по кабелю моего перевода в Европу. Я поддержу вашу просьбу и продам вам на аукционе всю имеющуюся у меня мебель. Богач надулся с тщеславным лукавством: — Вместе с Мерлином в качестве советника? Дипломатический фигляр обломил жало шутки холодным и вялым жестом. — Дон Селес, посоветуйте нашим испанцам воздержаться от вмешательства в политику страны и держаться строгого нейтралитета, чтобы неумеренными действиями не поколебать влияния дипломатического корпуса. Простите, почтенный мой друг, что я не задерживаю вас дольше, но мне необходимо одеться, чтобы быть на обмене мнениями в английской миссии. И дряхлый фигляр сделал в сумраке комнаты нетерпеливый жест, свидетельствовавший об его надменном нраве. 4 Дон Селес, проходя через приемную, где ковер заглушал шум шагов, больше чем когда-либо ощутил боязнь выдохнуться. В вестибюле дряхлый китаец с косою в маниакальном и детском забытье продолжал поливать плиты каменного пола. Дон Селес ощутил в себе всю силу презрения белого человека к желтокожему. — Дай пройти и смотри, не испачкай мне, пьяница, лак моих ботинок! Идя на цыпочках, с животом, подпрыгивающим, как на рессорах, подошел он к двери и позвал кучера-негра, который с другими неграми и индейцами прохлаждался под лаврами трактира, играя в кегли под звуки -шарманки и медных тарелок. — Едем скорей, бездельник! Проспект Вицекоролевы шумно пестрел выкриками, гитарами, фонарями. Санта-Фе веселилась в водовороте оргий, в лихорадке света и мрака. Водка и нож индейца, драка и сладострастный танец сплетались в одну цепь рядом бурных и несвязных картин. Чувствовалось темное, полное отчаянья трепетание жизни над вырытой ямой. Санта-Фе в трагическом времяпожирающем неистовстве спасалась от ужаса повседневной спячки криком своих праздников, шумным, как военный клич. В зареве заката над хребтом гранат и пальм зажигал изразцы своих круглых колониальных куполов Сан-Мартин-де-лосМостенсес. КНИГА ТРЕТЬЯ ИГРА В ЛЯГУШКУ 1 Окончив дела, Тиран Бандерас прошел по нижней галлерее в монастырский сад. За ним следовали приятели и адъютанты. — С делами покончено! Теперь, друзья, если угодно, рассеем вечернюю скуку, сыгравши разок-другой в лягушку. По-старомодному, с приторной вежливостью, приглашал он сыграть, не меняя кислого выражения лица и отирая свой череп большим набивным платком, как у школьных учителей или послушников. 2 Монастырский сад, геометрическая руина из кактусов и лавров, открывал вид на море. По темным стенам бегали желтые ящерицы. Там стояла игра в лягушку, уже окутанная сумраком, недавно выкрашенная в зеленый цвет 1 . Каждый вечер тиран убивал свою скуку за этой игрою. Медленно и долго целясь, жуя листья коки, кидал он монету и, делая промах, кривил гримасой зеленый рот. Он, казалось, внимательно и прилежно следил за игрой, не отвлекаясь залпами ружей, от которых далеко вдоль берега моря поднимались клубы белого дыма. Смертные приговоры приводились в исполнение всегда на закате, и каждый вечер шла под расстрел какая-нибудь группа революционеров. Тиран Бандерас, далеко от места казни, кровожадный и безумный, целился, сжав губы. Клубы дыма взлетали над морем. — Лягушка! Тиран, всегда угрюмый, обратился к группе приятелей, вынимая из кармана учительский платок и вытирая лоснящийся череп. — Учитесь и не отвлекайтесь от игры пустяками. Тяжелый туман, духота, звериный запах разлились в воздухе, напоминая о близости зарослей, где в сумерки, вместе с звездами, загораются глаза ягуаров. ' 3 Старая индианка, съежившись в тени павильона у столика с водкой и лимонадом, забегала жеманно и суетливо 'по знаку тирана. — Сию минуту, мой барин! Донья Лупита скрестила маленькие восточные ручки, прижавши к груди концы наспех накинутого на всклокоченные волосы платочка. У рабыни была улыбка и косые глаза мудрой змеи; ноги босые, гладкие, как руки; лживая речь из меда и лести: — Только прикажите, мой генерал I 1 Л я г у ш к а — и г р а , бросание с и з в е с т н о г о расстояния металличес- кого жетона или монеты в на столике л я г у ш к и . рот сделанной из металла и помещенной Генерал Бандерас тщательно и с торжественным видом складывал свой платок: — Зарабатываешь денежки, донья Лупита? — Господин, зарабатываю терпение! Терпи, трудись и внидешь в царствие небесное. В прошлую пятницу я купила веревку, чтобы повеситься, и ангел божий заступился за мою душу: я не нашла крючка! Тиран Бандерас, всегда бережливый, жевал листья коки; челюсть его дрожала, и кадык вылезал вперед. — Скажи мне, старуха, что же случилось с веревкой? — Я украсила ею, господин, образ Лимской божьей матери. — О чем просишь ее, старуха? — Ниньо Сантос, я прошу, чтобы ваша милость правила нами тысячу лет. — Не смейся надо мной, донья Лупита. В каком году испечены твои пироги? — Только что простыли, господин мой! — А что еще у тебя на столе? — Кокосовые орехи. Чича С самого высшего сорта, господин! Водка для пирушки. — Спроси, старуха, у присутствующих, чего они желают, и подай гостям. Донья Лупита, вертя концом платка, спросила группу гостей, окружавших лягушку, льстиво-трусливых перед мумией тирана: — Чем, господа, желаете освежиться? Предупреждаю, что у меня только три бокала. Недавно был здесь пьяный полковник, он все перебил и ушел, не заплативши. Тиран лаконично заметил: — Обжалуй по форме, и он ответит. Донья Лупита, играя платочком, как дама на сцене, сказала: 1 Ч и ч а — к у к у р у з н а я водка. — Генерал, адвокат не обмакнет пера, не получив вперед денег! Запрыгала дрожью бородка тирана: — Ничего не надо. Моя приемная открыта и для последнего индейца в республике. Лисенсиат Состенес Карильо, вам поручается начать следствие для выяснения личности дебошира. 4 Донья Лупита, суетливо семеня ножками, побежала за кокосовыми орехами, лежавшими на сырой земле под карликовыми пальмами. Тиран, сидя на каменной скамье, с которой монахи любуются панорамой местности, отдыхал душой, обремененной заботами, сложив крестом восковые руки на вычурных украшениях и золотом набалдашнике палки. Бородка его дрожала, зеленый рот улыбался ядовито-кислой улыбкой. — Бывалая баба, сеньор лисенсиат. — Да, господин, она виды видала. — В случае чего пригодится. Мать ее такая! Я полвека ее знаю, с тех пор как служил прапорщиком в седьмом пехотном. Это была наша полковая баба. Донья Лупита навострила ухо, суетливо бегая по палатке. Лисенсиат продолжал, насмешливо ее подзадоривая: — Не кипятись, старушка! — В закрытый рот, благодетель, не залетит муха. — Раз вздернуть не вредно. — Ох, помилуй боже! — Какой командир перевернул твою лавку, старуха? — Ниньо, оу меня допекает, хочет вывести меня из терпенья. — А ты не смущайся и дай ему отпор. — Смотрите, сорвусь я с цепи, сеньор лисенсиат. Сеньор лисенсиат был в восторге: дразня старуху, он старался рассеять меланхолию тирана. Донья Лупита, ' лживая и притворная, принесла пальмовые листья с плодами и долото, чтобы расколоть их. Майор Абилио дель-Валье, хвалившийся, что отрубил не одну голову, просил разрешения расколоть ножом кокосовые орехи. Он сделал это ловко и, торжествуя, как победитель, предложил тирану первый орех, словно череп враждебного касика Г Желтая мумия протянула руку и взяла половину. — Майор, вторую половину пусть выпьет эта старая плутовка. Если орех отравлен, пусть мы оба с ней подохнем. Д о н ь я Л у п и т а под зорким в з г л я д о м тирана Половину о р е х а и в ы л и л а за его з д о р о в ь е . взяла — Генерал, в этой старой шкуре одна бескорыстная преданность. Свидетели тому святой Петр и вся небесная братия! Тиран Баіідерас, сидя в безмолвном раздумье на скамье под тенью ветвей, был похож на черный силуэт совы. Внезапно силуэт странно оживился, и голос глухо прозвучал необычным приказом: — Донья Лупита, если ты действительно уважаешь меня, как уверяешь, назови мне имя пьяного негодяя. Скорей скажи, старуха, и ты увидишь, что и тебя ценит Сантос Бандерас. Дай мне руку, старуха... — Отец родной, позвольте мне поцеловать вашу. Тиран Бандерас не пошевельнулся, услышав имя, которое, дрожа, прошептала ему старуха. Приятели, окружающие лягушку, молчали и, навострив уши, обменива лись знаками. Индейская мумия жевала: — Чам-чам! г" 5 Тиран Бандерас оставил лягушку и в сопровождении приятелей пошел, нюхая воздух, как крыса. Когда он 1 К а с и к — г л а в а индейского племени. шел через галлерею, группа людей в мундирах, весело болтавшая в глубине галлереи, внезапно умолкла. Проходя, мумия испытующе взглянула на группу и кивком головы подозвала шефа полиции, полковника-лисенсиата Лопес-де-Саламанка : — На который час назначено выступление Демократической молодежи? — На десять. — В цирке Гаррис? — Так гласят прокламации. — Кто просил о разрешении митинга? — Дон Роке Сепеда. — Ему не чинили препятствий? — Никаких. — Мои распоряжения исполнены точно? — Мне кажется... — Пропаганда политических идеалов, во всех тех случаях, когда она осуществляется в рамках закона, есть право всех граждан и заслуживает со стороны правительства всякого уважения. Тиран коварно скривил губы. Шеф полиции, полковник-лисенсиат Лопес-де-Саламанка, заметил с игривой усмешкой: — Генерал, а если они очень разойдутся, прекратить собрание? — Регламент общественного порядка освободит вас от всяких сомнений. Полковник-лисенсиат поддакнул с шутовским притворством: — Сеньор президент: неукоснительное применение закона -будет правилом моего поведения. — Во всяком случае, если вы проявите избыток усердия, что всегда похвально, для вас не окажется большой жертвой подать прошение об отставке. Принимая ее, правительство, без сомнения, оценит ваши заслуги. Отчеканил полковник-лисенсиат: — Сеньор президент не имеет других приказаний? — Предпринято ли расследование распущенности и порочных нравов почтенного дипломатического корпуса? — Нами сделано, сверх того, сенсационное открытие. — На вечернем приеме доложите мне об этом. Полковник-лисенсиат откланялся. — Рад стараться, генерал! Индейская мумия, однако, остановила его, продолжая с зеленой гримасой: — Моя политика— уважение к закону. Пусть жандармы обеспечат порядок в цирке Гаррис. Чам-чам! Демократическая молодежь покажет сегодня ночью пример гражданского поведения. Сострил шеф полиции: — Гражданского и акробатического. Тиран двусмысленно и коварно скривил рот зеленой гримасой: — Кто знает!.. Чам-чам!.. 6 Тиран Бандерас шел молча. Приятели безмолвно, как на похоронах, следовали за ним. Он остановился в тени монастыря, окликнутый часовым, который на колокольне без колоколов пронизывал штыком луну. Тиран Бандерас стоял, любуясь звездным небом. Он любил ночь и звезды. Тайна прекрасных "Загадок успокаивала боль его мрачной души. Он умел исчислять время по положению созвездий. Сияющая математика звезд приводила его в восхищение, вечность сидеральных законов вдохновляла религиозным чувством его стоическую жестокость индейца. Он переступил порог ворот монастыря, сопровождаемый ночным окриком часового на башне, и стража, расступившись, взяла на караул. Тиран Бандерас, проходя, подозрительно разглядывал темные лица солдат. / ; Ч А С Т Ь В Т О Р А Я СМУТА И М Я Т Е Ж КНИГА ПЕРВАЯ ИБЕРИЙСКИЕ КВАРЦЫ 1 Желтые и красные, аляповато свисали балконы испанского казино. У освещенного подъезда стояла, кичливо рисуясь, коляска Селеса. 2 — Смерть гачупинам! — Смерть!.. Цирк Гарриса в глубине парка выделялся прозрачным куполом парусиновой крыши иод зеленым от звезд небом. Голосящая толпа теснилась у ворот, озаренная мигающим светом дуговых фонарей. Кавалерийские патрули стояли на перекрестках улиц, и, смешавшись с группами людей, рыскали шпионы тирана. Рукоплескания и крики «ура, ура» встретили появление ораторов. Они шли группой, окруженные студентами, несшими знамена. Приветствовали толпу, размахивая шляпами, бледные, театральные, героичные. Бурное море людей, подчиняясь действию напоминавших о законе жандармских дубинок, расступилось перед воротами цирка. Внутреннее освещение придавало парусинному куполу коричневую прозрачность. Отдельные группы со знаменами и бенгальскими огнями, рукоплеща, выкрикивали перед зданием испанского казино лозунги, призывавшие к возмущению: — Да здравствует дон Роке Сепеда! — Да здравствует освободитель индейцев! — Да здравствует!.. — Смерть тирании!.. — Смерть!.. — Смерть гачупинам!.. — Смерть!.. 3 Испанское казино с аляповатыми цветами на обоях и золочеными канделябрами, с звучащими эхом карнизами, красное и охрипшее, готово было рассесться от оглашавших его кичливых угроз. Правление заканчивало свое короткое заседание, без протокола, принимая устные и секретные резолюции. В залах, вступая в борьбу с хвастливыми возгласами, росло таинственное перешептывание. Внезапно заговорщики выбежали толпой на улицу, чтобы палками разогнать митинг. Хор гачупинов загудел в патриотическом реве. Плешивые игроки оставили на тарелочках свои ставки; жеребчики, развлекавшиеся домино, стали стучать костями и стаканами от зельтерской; биллиардисты выбежали на балконы, размахивая киями. Несколько лицемерных голосов ростовщиков и лавочников призывали к благоразумию и требовали присылки жандармов для гарантии порядка. Огни и крики наполнили трепетом интриг и политиканства нелепо разукрашенные залы, соперничавшие по своей аляповатости с министерскими кабинетами матери-родины. Вдруг банда гачупинов шумно выбежала на балконы. Крики и рукоплескания: — Да здравствует Испания! — Да здравствует генерал Бандерас! — Да здравствует латинская раса! — Да здравствует генерал президент! — Да здравствует дон Пелайо! — Да здравствует столп Сарагоссы! — Да здравствует дон Исаак Пераль! — Да здравствует честная торговля! — Да здравствует герой Самальпоа! На улице конный отряд рубил саблями толпу смуглых закутанных в плащи индейцев, и они разбегались, не успевая извлечь из-за пояса нож. 4 Под охраной жандармов кичливые гачупины расселись за столиками террасы. Вызывающие выкрики, хвастливые речи, рукоплескания. Дон Селес жевал толстую сигару, сидя между двух персонажей такого же, как и он, типа: между американцем-горнопромышленником — авантюристом мистером Контум и чрезвычайно богатым испанским помещиком, человеком малокультурным, грубым и фанатичным, уроженцем Алавы, суеверно преданным принципу устрашающей и терроризирующей власти. Дон Теодосио дель-Арако, твердый, как скала, ибериец, продолжал колониальную традицию наместничества. Дон Селес держал речь с пустой самовлюбленностью богача, стараясь ослепить своим красноречием подававшего ему кофе лакея. Улица была в брожении. Возбужденная толпа индейцев собиралась вокруг фонарей, привлекаемая трубными сигналами, возвещавшими митинг. Дон Теодосио, с усмешкой инквизитора, произнес лаконично: — Посмотрите только, какая буфонада! Покраснел от самодовольства дон Селес: — Правительство генерала Бандераса.. разрешая эту пропаганду, подтверждает тем свое уважение ко всем политическим взглядам. Этот акт увеличивает его престиж! Генерал Бандерас не боится дискуссии, он узако- нивает споры. Его слова, сказанные им, когда он давал разрешение на этот митинг, достойны того, чтобы их запомнить: в законе граждане найдут себе верный путь для мирного осуществления своих прав. Согласитесь, что так может говорить только великий правитель! Я думаю, что эти слова президента станут историческими. Лаконично заметил дон Теодосио дель-Арако: — Они этого заслуживают! Мистёр Контум взглянул на часы: — Очень интересно послушать речи. Завтра мне будет все хорошо известно. Никто мне не расскажет, я услышу все своими ушами. Дон Селес выпячивал грудь с пустым самодовольством. — Не стоит дышать этой зараженной атмосферой! — Мне интересно послушать дона Роке Сепеда. Дон Теодосио желчно огрызнулся: — Сумасшедший! Безумец! Трудно поверить, чтобы человек с его финансовым положением соединился с революционным сбродом, с людьми без всякого положения. Дон Селес напомнил с ироническим сожалением: — Роке Сепеда — идеалист. — Так надо его посадить. — Напротив, надо дать ему свободу пропаганды: он сам потерпит крушение! Дон Теодосио подозрительно покачал головой. — Вы не принимаете во внимание, какое брожение вызвали среди индейцев-крестьян проповеди этих сумасбродов. Индеец по природе неблагодарен, он никогда не ценит благодеяний, полученных от хозяина, и, притворяясь преданным, в то же время точит нож. Управлять им можно только кнутом. Он более ленив, меньше работает и больше напивается, чем антильский негр. У меня были негры, и я гарантирую вам преимущество негров перед индейцами этих республик Тихого океана. Мистер Контум с мрачным юмором заметил: — Если бы индеец не был так ленив, то не жили бы спокойно белокожие в этом раю мыса Серпьентес. Обмахиваясь панамой, дон Селес поддакнул: — Без сомнения I Но из этого утверждения следует, что индеец негоден для политических функций. Дон Теодосио горячился: — Лентяй и пьяница, он нуждается в кнуте белого, чтоб работать и служить целям общества. Вставил слово горнопромышленник-янки: — Мистер Арако, если где угрожает желтая опасность, то именно в этих республиках. Дон Селес надул свой патриотический живот, забренчав всеми звеньями длинной цепочки, которая обтягивала его, протянувшись от кармана к карману. — Наши республики, чтобы не свернуть с пути цивилизации, должны обратить свои взоры к матери-родине. На ней отразились исторические судьбы двадцати наций! Мистер Контум презрительно вытянул свое худое лицо, словно у красного попугая. — Если креолы и дольше останутся у власти, они будут обязаны этим кораблям и пушкам Северной Америки. Янки скосил один глаз, поглядев на изгиб своего носа. А толпы индейцев кричали вокруг фонарей, возвещавших митинг: — Смерть дяде СэмуІ — Смерть гачупинам! — Смерть проклятым иностранцам! 5 Директор «Испанского Критерия», сидя за соседним столиком, потягивал освежающий напиток из ананаса, содовой воды и киршвассера, которым прославился содержатель винного погреба «Метрополь Рум». Дон Селес, круглый и чванный, обмахиваясь панамой, вышел на середину террасы. — Мои поздравления издательству! Я во всем согласен с вашими тезисами. Директор-издатель «Испанского* Критерия» обладал стилем гиперболическим, патриотическим и старомодным, дышавшим пылкой преданностью ростовщикам и лавочникам гачупинам. Дон Николас Диас дель-Ривера —человек осторожный и угрюмый — маскировал свое притворство напускной грубостью выходца с Эбро. В Испании он именовался карлистом, пока не обокрал кассу седьмого Наваррского полка. За морем защищал дело реставрированной монархии. Имел два орденских креста, блестящий титул графа, собственную ссудную кассу и не имел никаких признаков честного человека. Дон Селес подошел по-ириятельски, держа панаму на животике, и, вынув изо рта сигару, великолепным жестом протянул руку. — Что скажете о сегодняшнем спектакле? Завтра, надеюсь, прочтем о нем отчет? — Насколько позволит это красный карандаш. Однако присаживайтесь, дон Селес. Я командировал моих ищеек, и скоро явится кто-нибудь с новостями. Дай бог, чтобы не пришлось нам этой ночью пожалеть о какомнибудь серьезном нарушении порядка! При этой революционной пропаганде страсти выходят из берегов... Дон Селес пододвинул качалку и уселся, обвевая себя панамой. — Если черныо будут допущены эксцессы, то ответственность за это я возложил бы на дона Роке Сепеда. Вы видели этого «милого» безумца? Ему не вредно бы посидеть в Санта-Моника. Директор «Испанского Критерия» доверчиво склонился, сдерживая волнение, стараясь скрыть его за широким таинственным жестом. 5 Тиран Бандерас 65 — Возможно, для него приготовлена уже мышеловка. Какое впечатление вынесли вы от посещения генерала? — Генерала тревожит поведение дипломатического корпуса. Он старается не выходить из пределов закона, и занятое им положение, по-моему, вполне оправдывает разрешение на митинг... А может быть то, на что вы только что намекали... Мышеловка!.. — Не думаете ли вы, что это было бы мастерским ударом? Но, может быть, замеченная вами у президента тревога... А вот и поэт наш Ларраньяга. Подойдите, поэт, поближе... 6 Поэт Ларраньяга был тщедушный, безбородый, бледный юноша с романтической шевелюрой, развевающимся шарфом, с кольцами на смуглых пальцах. На лице сладость и невинность пылкой души. Подошел с робким приветом: — Только что начал свою речь лисенсиат Санчес Оканья. Прервал его директор: — Вы записали? Покажите. Я погляжу и отправлю в набор. Каково впечатление у публики? — Большое впечатление. Небольшие протесты на галерке, но аплодисменты обеспечены. Своя публика. Дон Селес созерцал звезды, дымя сигарой. — Действительно ли столь красноречивый оратор этот лисенсиат Санчес Оканья? Насколько успел я узнать его за короткое время, он показался мне явной посредственностью. Поэт робко улыбнулся, избегая высказать свое мнение. Дон Николас Диас дель-Ривера перевел блеск своего пенснэ на страницы рукописи. Поэт Ларраньяга ждал в безмолвном волнении. Директор поднял голову: — У вас отсутствует политическое освещение. Мы не можем писать, что публика встретила выступление лисенсиата Оканья аплодисментами. Вам следовало написать: официальные аплодисменты нескольких друзей не могли затмить неудачи этого туманного ораторского выступления, в котором было все, кроме цицероновского красноречия. Эта редакция напрашивается сама собой. Вы с каждым днем становитесь все меньше и меньше журналистом! Поэт Ларраньяга робко улыбнулся: — А я боялся, что и так переусердствовал в своей критике. Директор продолжал просматривать рукопись: — «Имело место» —это галлицизм. Поэт поспешил поправить: — «Состоялось». — Этот оборот не допускается академией. С порывами ветра долетали смягченные расстоянием крики и аплодисменты. Звучным пафосом, высказал сожаление дон Селес: — Толпа повсюду падка до лжи метафор. Директор-издатель с упреком взглянул на скромного репортера: — А это что за аплодисменты? Не знаете ли, кто сейчас держит речь? — Возможно, что тот же лисенсиат. — Так что же вы делаете здесь? Возвращайтесь назад и помогите своему товарищу. Послушайте, поэт. У меня есть идея: если вам удастся ее осуществить, я обещаю вам успех в журналистике. Напишите отчет в таком духе, будто происходит цирковое представление с дрессированными попугаями. Подчеркните шутовскую сторону выступления. Начните с обстоятельного поздравления предприятию братьев Гаррис. Дон Селес важно заметил: — Видна порода журналиста! Директор отклонил похвалу, едва заметно поморщивши лоб и скривив губы. Продолжал, обращаясь к тощему поэту: — Кто вам помогает? — Фрай Мочо. — Не давайте напиваться этой скотине. Поэт Ларраньяга промолчал, смущенно улыбаясь. — До свиданья. Снова донеслись рукоплесканья. 7 Над сверканием тротуаров крики уличных торговцев, зигзаги нубийцев — чистильщиков сапог, дребезжание подносов, плывущих высоко на руках слуг из американских баров, пестрая волна снующих девушек-мулаток, сопровождаемых старухами в платках. Формы, силуэты, огни сплетаются и множатся в густом вибрирующем восточном мираже, воплощающем видения опиума и гашиша. КНИГА ВТОРАЯ ЦИРК ГАРРИС 1 Цирк Гаррис развернул среди ветвей и вольтовых дуг свой зонтик — просвечивавшую коричневую парусину. Патрули жандармов прогуливались у освещенных дверей ритмическим шагом, и их опущенные усы и окаймленные ремешками подбородки глядели грозно, как китайские маски. Народ в шумном нетерпении собирался группами в аллеях парка. Там и пастух в пончо 1 , вооруженный мачете 2 , и креол в широкополой шляпе, и простолюдин в холщевой рубахе, и индеец из Сиерры. В глубине 1 П о н ч о—прямоугольный к у с о к материи с прорезом посередине, в который продевается голова. Служит индейцам п л а т о й и одеялом. 2 М а ч е т е — к о р о т к а я и широкая сабля индейцев. прозрачный зонтик вырисовывал треугольники своих фонарей на зеленом фоне звездного неба. 2 Поэт Ларраньяга, перелетая, как коршун, черный и гладковолосый, проник через стальные ряды жандармов под брезентовый купол, вздрагивавший от взрывов рукоплесканий. Еще пел свою теноровую арию лисенсиат Санчес Оканья. Поэт, отирая со лба пот, развязал бант своего шарфа и сел рядом со своим товарищем Фрай Мочо, стариком, вымазанным чернилами, с лицом, испещренным рябинками, и большим отвислым носом. Тот обдал товарища винным дыханием. — — — — — Образец ораторского искусства! Вы что-нибудь записали? Где тут! Стремительный поток! И конца не видно. Он широко подошел к вопросу. 3 Оратор распустил леденец в стакане воды, отхлебнул глоток, принял эффектную позу, поправил накрахмаленные манжеты. — Древние испанские колонии, чтобы вернуться на путь своего исторического назначения, должны прислушаться к голосам исконных цивилизаций Америки. Только таким образом мы когда-нибудь перестанем быть духовной колонией Старого Света. Католицизм и судебные злоупотребления лежат в основе цивилизаторской работы латинского мира в нашей Америке. Католицизм и судебные злоупотребления — это те кандалы, которые отдают нас во власть дискредитированной, эгоистической и лживой цивилизации. Если мы отвергаем этот юридическирелигиозный позор, то для того, чт;обы создать новый порядок, в котором возродятся наши тысячелетние тради- ции, чтобы создать будущее, исполненное человеческой солидарности, будущее, которое ужасной встряской катаклизма сотрясет чрево мира. Чей-то голос поправил: — Твоей матери! Поднялся внезапный шум: сумятица, свалка, возмущенные крики, поднятые вверх руки. Жандармы тащили индейца; голова его была рассечена ударом хлыста. Лисенсиат Санчес Оканья, слегка побледнев, улыбался с театральным притворством, мешая ложечкой воду в стакане. Поэт в волнении шептал, склонясь к уху Фрай Мочо: — Чье перо' может отнестись к этому бесстрастно? А патрон требует беспощадной критики... Фрай Мочо достал из-за пазухи бутылку и припал к ней, целуя ее горлышко: — Какое красноречие! — Позорно продавать свою совесть. — Она ни при чем тут! Ты не продаешь совести. Ты продаешь перо, это не одно и тоже. — За подлость тридцать сребреников! — Плюнь. Нужно быть лишь поэтом. Хочешь глотнуть? — Что это? — Чича! — Не люблю. 4 Оратор поправил манжеты, сверкнул запонками, приблизился к огням рампы. Он был встречен громом аплодисментов. Раскланявшись, как тенор, продолжал он свою арию: — Креолы сохраняют все привилегии, все преимущества старых колониальных законов. Первые освободители не могли их уничтожить, и туземная раса,, как в худшие дни вицекоролевства, находится в рабстве энкомьенды С Наша Америка избавилась от испанской опеки, но не избавилась от своих предрассудков, на которые накладывают свою фарисейскую печать законы и католицизм. Не сделано попыток освобождения индейца; поруганный, беззащитный, работает он в поместьях и в копях под бичом надсмотрщика. Наш долг освободить его, в этом наша революционная вера, наш идеал справедливости, более сильный, чем патриотическое чувство, так как в нем требование общечеловеческой солидарности. Тихий океан—арена наших исторических судебв своих отдаленных пределах собирает те же голоса братства и протеста. Желтые народы пробуждаются не для того, чтобы мстить за обиды, но чтобы уничтожить узаконенную тиранию капитализма, являющуюся краеугольным камнем рушащихся дряхлых европейских государств. Ритму волн Тихого океана вторит хор голосов азиатских и американских рас, которые в тревожном сне веков взлелеяли идеал нового сознания, выкованный ценою стольких уступок, стольких жертв, столь упорной и мистической борьбы, что этой упадочной европейской цивилизации, запятнанной всеми пороками и эгоистическими вожделениями, происходящими из частной собственности, он поневоле кажется бредом браминов. Европейские государства, рожденные войнами и коварством, не сознают позора своей истории, не скрывают своих преступлений, не содрогаются от отвращения к своим кровавым грабежам. Европейские государства бесчестны до того, что горделиво кичатся своими предательствами, что похваляются своей циничной безнравственностью на протяжении многих веков. И эти свои низкие дела они выдают за славные подвиги перед молодежью в своих школах. Критика, с которой эти народы нападают на наши 1 Э н к о м ь е н д а—распределение индейцев по поместьям с к и х з а в о е в а т е л е й в качестве рабочей силы. испан- идеалы, это та же критика, которой римский патриции подвергал проповедь истины. Этот жирный патриций высказывал те же опасения. Рабовладелец, он защищал свои владения; оскверненный извержениями своего обжорства и пресыщенности, он строил жизнь общества и свое наслаждение ее богатствами на принципе рабства: толпы рабов жали хлеб на его поле, толпы рабов спускались на дно рудников, толпы рабов гребли на триреме. Земледелие, добыча металлов, морская торговля не могли бы существовать без раба —так рассуждали патріщии древнего Рима. И клеймо хозяина на теле раба превращалось в этический принцип, без которого немыслимо было ни общественное благо, ни процветание империи. Мы не столько революционные политики, не столько граждане маленького и легко осязаемого отечества, сколько адепты религиозного учения. Озаренные светом нового сознания, мы собрались на этом маленьком участке, подобно рабам катакомб, чтобы создать всемирное отечество. Мы хотим обратить каменную глыбу мира в небесный алтарь, чтобы справить на нем культ того, • что предписывается любовью. Культ вечной гармонии, которая может быть достигнута лишь равенством людей. Придадим нашим жизням роковое и бескорыстное значение звездных жизней, свяжем себя единой целью братства, очистив наши души от эгоизма, порождающего мое и твое, и победим заколдованный круг жадности и грабежа! 5 Новое смятение. Толпа гачупинов, хвастливая и дикая, огласила арену криками: — Бабья юбка! — Чурбан! — Оборвыш! — Нищий! — Преступник! — Смерть революционному сброду! Гачупины кричали и размахивали палками под защитой жандармов. По тайному соглашению шныряли среди скамей, возбуждая толпу, переодетые шпионы тирана. Нарастала перестрелка взаимных оскорблений: — Бабьи юбки! — Смерть тирании! — Обманщики! — Оборванцы! — Нищие! — Преступники! — Обманщики! — Анархисты! — Да здравствует генерал Бандерас! — Смерть революционному сброду! Ступеньки, занятые закутанными в одеяла индейцами, представляли собою бурное море: — Да здравствует дон Рокито! — Да здравствует апостол! — Смерть тирании! — Смерть иностранцам! Жандармы начали действовать саблями. Разбитые фонари, крик^, поднятые руки, окровавленные головы. Судорожное угасание огней. Угловатые изломы арены. Кубистическая картина цирка Гаррпс. КНИГА ТРЕТЬЯ ЛИСЬЕ УХО 1 Тиран Бандерас, нюхая воздух, как крыса, покинул кружок льстивых приятелей и пересек галлерею. Знаком руки приказал он следовать за собой только что прибывшему инспектору полиции гюлковнику-лисенсиату Ло- пес де-Саламанка. Не переставая нюхать воздух, прошла мумия через приемную, куда допускались все, и вступила в келью, где обычно вела она переговоры с тайными агентами. У двери раскланялась с учтивостью старого квакера: — Почтенный дон Селес, извините меня на минутку. Сеньор инспектор, войдите принять распоряжения. 2 Сеньор инспектор прошел через комнату, обменявшись на ходу кое с кем из присутствовавших подмигиваниями, шутливыми приветствиями и непристойными замечаниями вполголоса. Генерал Бандерас уже вошел в кабинет, вернее, еще входил в него, стоял спиной, мог обернуться, и тогда все оказались бы застигнутыми врасплох, жестикулирующими, как на шутовской эстраде. Полковнику-лисенсиату Лопес де-Саламанка, инспектору полиции, было за тридцать лет; человек он был смышленый, с университетским образованием, к тому же веселый собеседник. Потомок испанских наместников, получил он от них в качестве тяжелого наследия сентиментальность и бессмысленное кастовое чванство. Этим унаследованным презрением к индейцу живут и дышат креолы, хозяева этой земли, дворянское сословие, называющее себя в этих республиках патрициями. Полковник-инспектор вошел, вернув своему лицу маску важности. — К вашим услугам, генерал! Тиран Бандерас жестом приказал ему оставить дверь открытой. Помолчал. Потом заговорил, упрямо скандируя каждое слово: — Я хотел только узнать, справил ли «Союз молодежи» свою пляску? Кто из попугаев выступал там? — Первую речь произнес лисенсиат Санчес Оканья. Очень революционную. — Какие тезисы? Покороче. — Освобождение индейцев. Доколумбовский коммунизм. Тихоокеанская марсельеза. Братство желтых рас. Ерунда ! — Кто еще из попугаев? ' — Другим не пришлось. Тотчас же поднялась свалка между гачупинами и националистами, вызвавшая вмешательство жандармов. — Был ли кто арестован? — Дон Роке и несколько других; я приказал отвести их в мой кабинет, чтобы оградить их от гнева народа. — Очень хорошо. Хоть они и идейные мои враги, люди они достойные, и жизнь их должна охраняться. Если гнев народный станет усиливаться, отведите им квартиры в Саша-Моника. Не бойтесь переусердствовать,Завтра, если будет нужно, я явлюсь персонально, чтобы освободить их из тюрьмы и принесу им официальное и личное извинение. Повторяю, не бойтесь переусердствовать. А как обстоит дело с досточтимым дипломатическим корпусом? Вы помните, что я вам говорил цо поводу сеньора испанского посланника? Нам необходимо обеспечить себя залогом. — Сегодня уже сделано кое-что. — Вы проявили усердие, я вас поздравляю. Изложите положение дела. — Уже отведен темный кабинет андалузскому молодцу, полусодомиту, полутореро, которого зовут Куррито-Ми-Альма. — Что это за личность? — Красивый мальчик, который в испанской миссии чувствует себя, как комнатная собачонка. В прессе отзывались об этом довольно двусмысленно. Тиран отмахнулся целомудренным жестом. — Я не любитель подобных сплетен. Продолжайте. — Так вот этого молодого тореро задержали сегодня, обвинив в нарушении общественной благопристойности. Его поведение .вызвало некоторые подозрения, и пришлось прибегнуть к домашнему обыску. — Понимаю. Дальше. Результаты обыска? — Вот инвентарь на этом листке. — Подойдите к лампе и прочитайте. Полковник-лисансиат начал читать, немного гнусавя, безразличным тоном старых начетчиц: — Пачка писем. Два портрета с посвящениями. Палка с золотым набалдашником и монограммами. Портсигар с монограммой и короной. Ожерелье, два браслета. Парик с светлыми волосами, другой темнорусый. Коробка с мушками. Два женских платья. Немного нижнего белья из шелка и с бантами. Тиран Бандерас, строго насупившись, как квакер изрек возмущенно: — Отвратительное извращение! 3 В открытое окно с решеткой виднелись освещенные луною аркады. Силуэты летучих мышей своими черными треугольниками нарушали ночную белизну развалины. Полковник-лисенсиат с веселой серьезностью, свойственной фокусникам, медленно извлекал из различных карманов драгоценности, портреты и письма, выкладывая все рядом на стол около тирана: — Особенно интересны письма. Патологические документы. — Проявление бесстыдства! Сеньор полковник, убрать это в архив. Отчизна-мать заслуживает с моей стороны величайшей любви, и потому я особенно заинтересован в том, ч^обы не подвергать диффамации барона Беникарлеса. Примите все меры к освобождению этого балбеса. Необходимо довести до сведения испанского посланника о происшедшем. Может быть, этого будет достаточно, чтобы он понял, какую смешную роль он играет, дуя в флейту на маскараде у английского посланника. Какие имеются у вас сведения о собраінии дипломатического корпуса? — Оно перенесено на другой день. — Мне было бы прискорбно, если бы испанский посланник чересчур себя скомпрометировал. — Он исправит положение, когда узнает об этом от своего цыпленка. Тиран Бандерас в знак согласия качнул головой. Отблеск лампы засветился на слоновой кости его черепа и в круглых стеклышках очков. Взглянул на часы — серебряную луковицу —и завел их двумя ключами. — Не знаете ли вы, сумел ли дон Селес, преодолевая свое отвращение к поведению сеньора посланника, повидаться с ним? — Он только что говорил со мной об этом. — Сеньор полковник, если больше не имеете никаких спешных сообщений, отложим беседу. Не мешает узнать, что принес нам дон Селестино Галиндо. Будьте добры, попросите его войти и сами останьтесь. 4 Почтенный гачупим дон Селес Галиндо, играя палкой и шляпой, глядел на дверь кабинета. В его напыщенной и круглой фигуре, тонувшей в скудно освещенной глубине обширной приемной, была та беспокойная напряженность, которую испытывает комик, ожидающий за кулисами выхода на сцену. Он размахивал палкой и шляпой, чтобы обратить на себя внимание полковника-лисенсиата, показавшегося в дверях и глядевшего в его сторону. Он предугадывал приближение своего часа и, сознавая важность своей роли, с трудом сдерживал напор хвастливых чувств. Полковникглисенсиат повысил голос, шутовски и по-приятельски подмигивая остальным присутствующим: — Сеньор дон Селесте, прошу пожаловать. Дон Селес вошел; тиран встретил его со старомодной церемонностью. — Сожалею, что заставил вас ждать, и убедительно прошу принять мои извинения. Не подумайте, что меня не интересуют ваши сообщения. Виделись ли вы с посланником? Беседовали ли с ним? Дон Селес с раздражением широко развел руками. — Я видел Беникарлеса. Мы беседовали с ним о политике, которую должно в этих республиках проводить наше отечество. Мы совершенно разошлись с ним во взглядах. Церемонно заметила мумия: — Сожалею об этой неприятности, особенно, если вина лежит и на моей стороне. Дон Селес скривил рот и закатил глаза, давая этим понять, что дело не представляет особой важности. — Чтобы подкрепить мою точку зрения, я обмеіиялся впечатлениями с некоторыми видными представителями нашей колонии. — Расскажите об его превосходительстве сеньоре испанском посланнике. Каковы принятые им на себя обязательства? Чем объя£цяется его неблагожелательное отношение к интересам здешних испанцев? Или он не понимает, что победа туземцев несет с собой гибель землевладельцам? Помещику придется иметь здесь дело с теми же аграрными проблемами, которые он оставил неразрешенными в собственной стране и которых ее политики до сих пор не умеют разрешить. Дон Селес ответил напыщенно и льстиво: — Беникарлес не принадлежит к числу людей, которые видят вещи с такой ясностью и прозорливостью! — Какими аргументами поддерживает он свою точку зрения? Мне очень важно знать это. — Он не аргументирует. — Чем же подкрепляет он свое мнение? — Не подкрепляет ничем. — Но ведь он что-нибудь говорил? — Его точка зрения— действовать в полном согласии с принципами, которыми руководствуется дипломатический корпус. Я сделал ему всевозможные возражения и даже дал понять, что он рискует серьезным конфликтом с колонией. Что это может ему стоить карьеры. Бесполезно! Мои слова наталкивались на его полнейшее равнодушие! Он играл с сабачонкой! Он возмутил меня! Тиран Бандерас перебил его, скандируя слова с фальшивой церемонностью; — Дон Селес, вам придется, заглушая в себе отвращение, еще раз повидаться с сеньором испанским посланником. Вам следует настаивать на тех же вопросах, но с некоторыми дополнениями совершенно особого характера. Может быть, вам удастся освободить его от гибельного влияния великобританского представителя? Сеньор инспектор полиции имеет сведения, что теперешние наши затруднения обязаны своим существованием заговору Евангелического общества в Лондоне. Не правда ли, сеньор инспектор? — Вне всякого сомнения! Гуманность, к которой взывают эти пуританские воинства, есть лишь плод их выдумкй, пустая-игра словами: Английские интриганы, желая повлиять на угольную промышленность и финансы, начинают с того, что ссылаются на библию. Покачал головой дон Селес: — Я и сам догадываюсь. Мумия наклонилась к нему размеренным движением своей деревянной фигуры, перебивая его слова: — Честный испанец не может оставаться пассивным, когда дело касается добрых отношений между республикой и испанской метрополией. К тому же имеется еще грязная история полицейского характера. Предоставляю слово сеньору инспектору. Сеньор инспектор со зловещей иронией уставил одни глаз на дон Селеса. — Принципы гуманности, к которым взывает дипломатия, могли бы, пожалуй, подчиниться требованиям насущной действительности. Мумия процедила сквозь зубы: у' — И, в конечном счете, интересы живущих здесь испанцев несовместимы с принципами гуманности. Нечего таить это! Живущие здесь испанцы имеют противоположные интересы. Это должен понять сеньор посланник! Он должен считаться с этим! Если увидите, что он очень упорствует, дайте ему п^кять, что в архивах полиции имеется документ, свидетельствующий о подлинных римских оргиях, на которых один извращенный юноша симулирует роды. Слово имеет сеньор инспектор. Дон Селес пришел в ужас, а лисенсиат-полковник вонзил в разговор свое жало: — В этом представлении повивальной бабкой был, повидимому, испанский посланник. Дон Селес простонал: — Я убит. Тиран Бандерас скривил рот презрительной усмешкой : 1 — Иногда отчизна-мать шлет к нам представителями настоящих проходимцев. Дон Селес вздохнул: — Я повидаю барона. — Повидайте и дайте ему понять, что его репутация в наших руках. Сеньор посланник, несомненно, поймет, что он делает. Передайте ему нижайший поклон от генерала Сантос Бандерас. Тиран склонился тем же размеренным движением своей деревянной фигуры. — Дипломатия любит отсрочки, и это первое собрание не даст результатов. Впрочем, увидим, что принесет нам завтрашний день. Республика может погибнуть в результате войны, но она никогда не подчинится насилию. 5 Тиран Бандерас вышел на галлерею и, не присаживаясь, склонившись над столиком, быстрым росчерком стал подписывать приказы и приговоры, извлекавшиеся из папки секретарем трибунала, лисенсиатом Каррильо. С штукатурки стен устрашающе глядели плохие фрески: изображения пыток, адских мучений, погребальных процессий, зеленых чертей. Тиран, подписав последнюю бумагу, заговорил медленно, со скорбной зеленой гримасой огромного индейского рта: — Чам-чам! Сеньор лисенсиат, мы в долгу у старой солдатки седьмого пехотного. Чтобы по-должному отблагодарить ее, надо проучить одного полковника. Наказать его, как бездельника! А он принадлежит к числу самых уважаемых мной друзей — мой приятель Домисиано дела-Гандара! Этот разбойник скоро станет звать меня деспотом и переметнется в лагерь повстанцев! Высечь моего приятеля — значит ускорить его переход. Не защитить.старую индианку, изменить своему решению, которое я принял, давая ей руку,'—значит себя запятнать, опозорить. Лисенсиат, что вы можете посоветовать? — Сеньор, это гордиев узел. Тиран Бандерас, скривив огромный рот в зеленую гримасу, обратился к хору статистов. — Вы, друзья, не ^ с х о д и т е с ь . Предоставьте себя в мое распоряжение, вынесите свой приговор. Вы слышали, о чем говорил я с сеньором лисенсиатом? Вы хорошо знаете моего друга. Прекрасный малый, и -мы все ценим его! Высечь его, как проходимца,— значит озлобить его и бросить в ряды революционеров. Нака6 Тиран Б m и рас о. зать ли его или оставить на свободе, чтобы он мстил мне? Должен ли Тиран Бандерас, как глупый народ называет меня, проявить благоразумие или великодушие? Подумайте, друзья, ваше мнение мне интересно. Составьте трибунал и решите дело по совести. Раздвинув трехколенную подзорную трубу, он при- * слонился к колонне арки, глядевшей на смутные очертания сада, и погрузился в созерцание неба. 6 Приятели собираются в кружок в другом конце галлереи, подвергая логической оценке ту сложную дилемму совести, которую тиран Бандерас бросил им, как бросают кость собакам. Втирается в их толпу лисенсиат Каррильо; он спрашивает с лисьей улыбкой доброго судейского: — А каково мнение патрона? Лисенсиат Начо Вегильяс кривит рот и таращит глаза, подражая кваканью лягушки: — Ква-ква! Презрительно смотрит на него, пощипывая свою козлиную бородку, майор Абилио дель-Валье: — На этой гитаре сейчас не сыграешь! — Майор дель-Валье, придется нам поломать голову! Лисенсиат Каррильо не оставлял своей мысли: — Необходимо угадать мнение патрона и высказаться согласно. Начо Вегильяс притворялся ряженым дурачком: — Ква-ква! Я буду, лисенсиат, руководиться вашим мнением. Пробормотал майор дель-Валье: — Чтобы попасть в точку, пусть каждый поставит себя на его место. — Допустим, это будете вы, майор?.. — Что же я должен выбирать, лисенсиат? — Оказаться лгуном перед старухой или проучить, как бездельника, полковника де-ла-Гандара. Майор Абилио делъ-Валъе, продолжая пощипывать свою козлиную бородку, ответил насмешливо: — Расстрелять Домисиано, а потом его высечь — таков мой совет. Лисенсиат Начо Вегильяс поддался припадку сентиментальных чувств, свойственных простакам. — Может быть, патрон примет во внимание дружеские отношения, и узы сердца смягчат "его суровость? Лисенсиат Каррильо распустил хвост трубой: — Майор, вы развязали этот гордиев узел, как Александр. Лицо у Вегильяса исказилось: — Дебош в трактире не может караться смертью. Я снимаю с себя ответственность. Не хочу, чтобы мне являлся призрак Домисиано. Вы знаете пьесу, которую ставил вчера Пепе Валеро? «Фернандо обреченный»?? А? Эпизод из испанской истории. — Таких вещей теперь не бывает. — Каждый день, майор. — Я их не знаю. — О них никто не пишет, потому что «обреченные» — некоронованные головы. — Дурной глаз? Я в это не верю. — Я знал человека, который всегда проигрывал, если не держал в руке потухшей сигары. Лицо лисенсиата Каррильо заострилось в улыбку: — Я позволю себе вернуть вас к сути дела. Я подозреваю, что в чем-нибудь еще провинился полковник де-л,а-Гандара. Этот друг всегда был ненадежен, а в последнее время вел себя очень странно и, может быть, хотел поправить дела, вступив в революционные банды. Голоса смешались в общий ропот: — Не тайна, что он участвовал в заговоре. 6* 83 — Между тем он обязан патрону всем, что имеет. — Как и все мы. — Я первый признаю этот священный долг. — Я заплачу его дон Сантосу ценой своей жизни. — Домисиано ему отплатил самой черной неблагодарностью. Все согласились, и майор дель-Валье предложил друзьям свой портсигар. 7 Тиран водил по небу подзорной трубой. На его черепе играл лунный свет. — Через пять дней только будет видна комета, предсказанная европейскими астрономами. Небесное событие, о котором мы бы не знали, если бы о нем не сообщили иностранные ученые. Возможно, что в звездных пространствах тоже ничего не знают о наших революциях. Между нами и ими полное сходство. Все ж наша научная отсталость очевидна. Лисенсиат Вегильяс, составьте декрет о предоставлении хорошего телескопа школе мореплавания и астрономии. Лисенсиат Начо Вегильяс, вытянувшись на кривых, расставленных циркулем, ножках, выпятил грудь и протянул по-ораторски руку: — Заботиться о культуре — значит заботиться об отечестве! Тиран ответил на пьяный порыв простака юмористической гримасой и снова забегал трубой по глади ночного неба. Светляки зажгли свои танцующие огоньки на смутном фоне озаренной луной геометрии сада. 8 С диким криком и с бегающими, как у лесного зверька, глазами, проникла в зал странная на вид женщина в одной рубашке и с растрепанными волосами. Воцари- лось общее молчание, разговоры застыли в воздухе. Тиран Бандерас, испугавшись сначала, скоро оправился и топнул ногой с гневом и бранью. Боясь наказания,, остановились в дверях гнавшиеся за беглянкой прислужница и лакей. Грянул голос тирана: — Пьяница, хорошо ты охраняешь девчонку! Мерзавка, хорошо же ты бережешь ее! Обе фигуры отступили, и шепчась, замерли на пороге. В чернеющей глубине дверного просвета неясно вырисовывались их темные силуэты. Тиран Бандерас приблизился к женщине в рубашке, которая с упрямым выражением безумия на лице вцепилась ногтями в волосы и с жалобным воем искала убежища в углу: — Манолита, тебя никто не обидит! Ступай сейчас же в свою горницу. Простоволосая женщина в рубашке была дочерью тирана Бандераса. Юная, цветущая, почти девочка по годам, с блестящей бронзовой кожей, неподвижным выражением глаз и лица, она напоминала идола, маска которого отмечена печатью свирепой тайны. Пугливо изогнувшись, укрылась она под защиту служанки и лакея, все еще стоявших у дверей. Они уговорили ее уйти и скрылись с нею во» мраке. Тиран Бандерас зашагал по залу, беседуя сам с собою. Наконец, приняв решение, откланялся с галантностью призрака и стал подниматься по лестнице. — Майор дель-Валье, этого негодяя, моего приятеля,, надо арестовать сегодня же ночью. Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я ВЕСЕЛАЯ НОЧЬ КНИГА ПЕРВАЯ ЗЕЛЕНАЯ ГОРНИЦА 1 Каким великолепием отличалась ярмарка Святых и Усопших! Марсово поле, Монотомбо, Аркильо де-Мадрес были сплошь покрыты морем палаток, лотков, рулеток, карточных столиков. Сбегается народ на свет «огненного быка» в Порталитос де-Пенитентес. Бегут банды шутников, гася огни иллюминации, чтобы ярче светилось его тело. В обширном просторе неба борется с мраком насмешливая задорная луна. Коптят керосиновые лампы у входов райков, навесов и балаганов. Слепцы) с большими гитарами поют, окруженные простым людом. КреотЛіранчеро с ножами, в плащах и широких шляпах, рассаживаются вокруг столов с азартными играми и коварным счастьем. Толпами шныряет чернь, краснокожая, взлохмаченная, босая, и на лестницах церквей горшечники-индейцы продают глиняные колокольчики, украшенные орнаментом из кружочков и палочек, кричащими и драматическими изображениями. Набожные старухи и дети покупают эти зловещие глиняные безделушки, своим жалобным тоном напоминающие стадо овец и сказку про перуанского монаха. То и дело раздаются взрывы смеха и вызывающие угрозы. В галлереях, из лавок метисов и индейцев, несутся под аккомпанемент гитары песни о чудесах и разбойниках. / Н о Д и е г о Педерналес Дворянином был рожден... 2 Конгал Кукарачиты зажигал свои цветные фонарики на площадке двора и поминальные лампады в зеленой горнице. Они неразлучны на ярмарках. Лупита Романтик в пеньюаре с бантами и со сбившейся прической вздыхала в магнетическом сне под взглядом и пассами доктора Поляка. Тяжело дышала она, скованная бессилием, во власти эротического транса. — Ах! — Отвечайте, сеньорита медиум. — Ах! Он засветился и поднимается по очень высокой лестнице... Нет, не могу. Его уже нет... Он скрылся от меня. — Продолжайте, пока снова не увидите, сеньорита. — Он входит в дверь, у которой стоит часовой. — Он говорит с ним? — Да. Сейчас я уже опять не могу различить его. Не могу... Ах! — Постарайтесь настроиться, сеньорита медиум. — Не могу. — Я приказываю. — Ах! — Настройтесь. Что вы видите вокруг себя? — Ах! Звезды, большие, как луна, быстро несутся по неб}''. — Вы покинули земной план? 1 1 Конгал—дом терпимости. -- Не знаю. — Нет, вы знаете. Отвечайте. Где вы находитесь? — Я умерла! — Я вас воскрешаю, сеньорита медиум. Шарлатан приложил ей ко лбу камень своего кольца. Потом стал делать пассы руками и дуть на веки спящей дайфы Г — Ах! — Сеньорита медиум, проснитесь веселой и без головной боли. Совсем бодрой и веселой, без всяких болезненных ощущений. Он произносил обычные формулы мерно и вполголоса, как священник, ежедневно служащий обедню. Из коридора доносился крик хозяйки, а на площадке, где танцы, игра и водка слились в шумную суматоху, дебоширил полковник Домисиано де-ла-Гандара. 3 Полковник Домисиано де-ла-Гандара перебирает пальцами струны гитары. Сквозь сходящиеся вместе разрезы его рубашки и панталон глядит круглый и забавный животик тибетского божка. На босых ногах волочит он домашние туфли; голова его прикрыта широкополою шляпой, из-под которой высовываются красный платок и ухо с серьгою. Подмигивая одним глазом, держа руку на грифе гитары, говорит он непристойности блудницам с распущенными волосами и в сильно декольтированных платьях. Смуглый, коренастый, он одет в пропахнувшую потом куртку и турецкие шаровары, стянутые поясом с большой серебряной пряжкой. Грубые непристойности сопровождает он безудержным пьяным смехом. Ниньо Домисиано был всегда под хмелем и, проводя всю свою жизнь по притонам и конгалам, любил погулять и поскандалить в конце праздника. Дочери греха, томные 1 Д а й ф а — п р о с т и т у т к а , наложница, любовница. и пренебрежительные, лениво раскачивались в качалках. Красные огоньки сигар указывали, где они находились. Полковник, проверив строй гитары, сплюнул и забренчал, затянув в насмешку модную в те дни песню о Диего Педерналес. Тень его руки с отблесками колец вплетается узорами отсветов в звуковые узоры гитары: Е д е т он на драной кляче, Караулом о к р у ж е н , О н в Вальдивии был с х в а ч е н Возле дома с в о е г о , Дочь ревнивая ранчеро Судьям выдала его! 4 Бренчало ипохондрическое пианино в зале, называемой залой Зеленой горницы. Праздничная оргия происходила во дворе, и зала, казалось, ширилась и пустела в лучах света, проникавшего сквозь решетки окон, выходивших во двор. Ветер шевелил на них занавески. Слепой Велонес — шутливое прозвище —царапал мертвенные клавиши, сопровождая пение тощей певицы— бедной, простоватой, некрасивой девчонки из приюта. Припав к решетке окна, оплакивали свою упорную неудачу в картах две куклы-мулатки. Медноцветная глина их лиц смягчалась нежностью линий и тонов, а черное дерево их голов, причудливо разубранных гребнями и перьями, напоминало восточную драму, изобилующую коричневыми и зелеными пятнами. Слепой Велонес бренчал на пианино, мрачном, как сова, весь день покрытом черным чехлом из фланели. Девочка пела, теребя шнуровку своего убогого выреза, не шевеля головой, словно скованная смертью; зловещим отблеском блистала на ее груди тарелка для сбора денег. О , я твоей покорна власти, Н е убивай меня, мечта, — Святое пламя чистой страсти... Мертвенный голос в мертвенном освещении пустынного зала взлетал на невероятную высоту: С в я т о е пламя чистой страсти! Несколько пар танцовало во дворе, покачиваясь в ритм музыке. С ленивой томностью проходили они мимо окон, сливаясь в тесном объятии. Полковник, совершенно опьянев, аккомпанируя на одной струне, подпевал дребезжащим голосом: Не у б и в а й меня, мечта! 5 Вздувается зеленый атлас занавески в арке горницы. В глубине ее, отражаясь в зеркале, сверкает пышное ложе продажной любви, и по временам все качается в мигании алтарных огней. Вздыхает Лупита: — Души чистилища! Какой тяжелый сон мне приснился! Голова у меня разрывается! Фигляр ее успокоил: — Это скоро пройдет. — Раньше у черепахи вырастут волосы, чем я соглашусь опять, чтобы вы меня усыпили! Доктор Поляк, чтобы переменить разговор, поздравляет дайфу с шутовской церемонностью: — Вы представляете интереснейший случай метампсихоза. Я готов обеспечить вам контракт в одном из театров Берлина. Мы были бы одним из самых замечательных номеров. Этот опыт был чрезвычайно интересен! Дайфа схватилась за виски, вонзив сверкающие каменьями пальцы в черно-сизые пряди прически. — Теперь у меня всю ночь будет мигрень! — Чашка кофе — и все пройдет... Растворите в ней капельку эфира, и это моментально укрепит вас, вы сможете испробовать еще один опыт. — Еще один и последний! — Не решитесь ли вы дать публичное представление? При разумном руководстве вы скоро приобретете имя, которое позволит вам выступать в театрах Ныо-Йорка. Я гарантирую вам определенный процент. И года не пройдет, у вас будут дипломы самых известных академий Европы. Полковник говорил мне об одном случае с вами, очень давнем, который представляет большой интерес для науки. Вы должны предоставить себя для изучения людям, посвященным в тайны магнетизма. — Нет, я еще не ослепла, хотя бы мне обещали туго набитый бумажник. Рисковать жизнью на одном из опытов! — Этого риска не существует, если действовать по правилам науки. — Блондинка, которая сопровождала вас прежде, говорят, умерла в одном из театров. Говорят также, что меня заключили в тюрьму. Но клевета очевидна. Я на свободе. — Вы могли подпилить решетку в тюрьме. — Вы считаете меня способным на это? — Разве вы не колдун? — Изучение магнетических феноменов нельзя называть колдовством. Ну как, прошла у вас головная боль? — Да, кажется, проходит. В коридоре раздался голос хозяйки: — Лупита, тебя требуют. — Кто такой? — Гость, не задерживайся! - Иду! Если бы я менее нуждалась, я эту ночь провела бы в моленьях за души праведниц. — Лупита, вы можете иметь большой успех на эстраде. — Я очень боюсь! Она вышла из горницы, шурша юбками, сопровождаемая доктором Поляком. Этот бродячий чернокнижник, имевший на ярмарке балаган, пользовался большой популярностью в конгале Кукарачиты. КНИГА ВТОРАЯ ПОМИНАЛЬНЫЕ ЛАМПАДЫ 1 На осле для о с у ж д е н н ы х К эшафоту подвезен, С палачом он дерзко шутит, В с а в а н смертный облечен, И распятию навстречу К у к и ш складывает он! В Зеленой горнице, освещенной лампадами и свечами, горевшими на небольшом алтаре, прислушиваясь к пению, переговаривались шопотом двое закоренелых грешников. Доносился звук романса, переплетаясь со звуками гитары. Перешептывались на алтаре фитили, и шептались любовники на подушке. Дайфа: — Он был очень плохой человек! Ее возлюбленный: — Безбожник! — Этой ночью песня о палачах и казненных мне кажется чернее катафалка. — Жизнь весела, смерть печальна! — Боже помилуй! Что ты каркаешь, как ворона! Вегильяс, если бы тебе пришлось умереть, причастился бы ты, как христианин? — Я не отрицаю жизни души! — Начито, мы дух и материя] Хотя ты видишь меня во плоти, но все же я —романтик! Если бы я не была в таком бедственном положении, я праздновала бы этот день. Но я много задолжала хозяйке. Начито, знаешь ли ты человека, у которого не было бы своих покойников? Разве сироты в приютах, да и то потому, что они не знают своих родных. Этот праздник следовало бы соблюдать больше других. Он вызывает столько воспоминаний! Если бы ты был настоящий романтик, у тебя бы теперь были угрызения совести. Ты уплатил бы мне, что следует, и ушел бы во-свояси. — А если я уйду и не заплачу? — Все равно. Я романтик! Я говорю тебе, что если бы я не должна была хозяйке... — Хочешь, я погашу твой счет? — Говори яснее. — Хотела бы ты, чтобы я заплатил твой долг? — Не издевайся надо мной, Начито. — Ты много должна? — Тридцать монет. Она забыла про пятнадцать, что я ей дала в мае на прйздник святой Девы. Если бы ты взял на себя мой долг и взял меня на содержание, ты имел бы преданную рабыню. — Жаль, но я не рабовладелец! Дайфа задумалась, глядя на блеск своих фальшивых колец. Она отдавалась воспоминаниям. Крашеные губы шептали молитву. — Этот разговор происходил уже однажды у нас и совершенно так же. Ты помнишь, Вегильяс? В тех же словах и выражениях. Дочь греха, углубившись в себя, застыла в оцепененьи, не сводя глаз с сверкавших камнями колец. 2 Доносился изредка рокот гитары, пение и смех, шлепанье туфель и хлопанье в ладоши, которым сопровождали свой танец продажные девицы. Крики, беготня, захлопыванье дверей. Чье-то запыхавшееся дыхание и звуки шагов в коридоре. Стук в дверь и голос Тарасены: — Затворитесь! Сейчас идет к вам со своими песням'и Домисиано. Задвиньте засов, если вы этого еще не сделали, он пошел уже скандалить по горницам. Попрежнему погруженная в созерцание своих рук, вздохнула дайфа-романтик. — Домисиано относится к жизни, как она заслуживает этого ! — А пробуждение? — Пресвятая Мария! Разве мы только что не говорили об этом? Вегильяс, когда ты предсказал мне, что плохой конец ожидает полковника де-ла-Гандара? Закричал Вегильяс: — Эта тайна никогда не слетала с уст моих! — Я сама уже начинаю сомневаться! Дьявол говорил тогда твоими устами, Начито! — Лупита, перестань бредить! В коридоре усиливался шум песен и гитары, шуток и рукоплесканий. Буян пел песню, которую распевали обитатели равнин: Эй, лисенсиат Вегильяс, Выползай с твоею дамой! З д е с ь с тобой о с у ш и м Мы, у с о п ш и х стопку поминая! — Пресвятой боже! Эту самую песню уже пели однажды, когда мы, как и сегодня, лежали в постели !_ Полушутя, полуиспуганно, Начо Вегильяс громко шлепнул дайфу по заду. — Лупита, это для того, чтобы ты перестала быть романтиком! — Не смущай меня, Вегильяс! — Но ты всю ночь дразнишь меня. Снова раздалось пение и треньканье гитары подле двери горницы. Алтарь искрился огнями и крестами. Шепнула продажная дева: — Начо Вегильяс, ты в хороших отношениях с полковником Гайдара? — Друзья закадычные! — Отчего ты не предупредишь его, чтобы он спасся? — А ты что об этом знаешь? — Разве мы не говорили об этом? — Нет! — Поклянись в том, Начито! — Клянусь! — Что мы ничего не говорили? Ну, так ты думал об этом ! Начо Вегильяс с вылезшими на лоб глазами соскочил на ковер, прикрывшись руками: — Лупита, ты имеешь сношения с духами! — Замолчи! — Отвечай мне! — Ты смущаешь меня! Ты говоришь, что у нас не было разговора о конце, который ожидает полковника Гайдара? Постучались в дверь, и снова начался шум, сопровождавшийся пением .под аккомпанемент гитары: Надевай штаны, сеньор! Вылезай! В пылу азарта Перекинемся с тобой М ы в разорванные карты! Растворилась дверь под ударом упертой в круглый живот гитаре, Начо Вегильяс в веселом восторге на корточках, прокричав, подражая — Ква-ква! моги и, бренча на появился полковник. дурачка подпрыгнул лягушке: 3 Конгал, озаренный ярмарочными огнями, соединял на своем дворе в праздничной суматохе карты, водку и сладкие печенья. Но карты сдавались уже с утомлением. Интерес к ним ослабевал. Уменьшились ставки. Деньги, падая на зеленое сукно, как будто утрачивали смелость в желтом свете лампы. Они словно чувствовали враждебное отношение толпы к картам. Заметив, что ставки сделались более скупыми, Тарасена, желая поднять настроение у игроков, вынесла водки и чичи. Начо Вегильяс, окруженный восихщенной толпою, полураздетый, в расстегнутом жилете, волоча по земле конец подтяжек, дрыгал, изображая в лицах дуэ* жабы и лягушки. Этой классической музыкой любил услаждать свой слух Тиран Бандерас, когда ему хотелось развлечь свою мрачную душу. Начито, подобный бродячему актеру, со слезами вдохновения на глазах, принимал поздравления, пожимал руки, раскачивался в широко расставленных, «эпических» объятиях. Доктор Поляк, завидуя его успехам, разглагольствовал в толпе девиц, жестикулируя колодой карт, раскинутой в виде веера. Девицы, с синими кругами под глазами, внимательно его слушали, образуя гирлянду из бантов; в их сладком перешептывании слышалось дыханье тропиков. Девочка зловещего вида обходила с тарелкой гостей, оправляя жалкое декольте, увядшая, мрачно-покорная, ужасная в своем корсаже из синего муслина, — мертвенной роскоши голодной жизни. Начито на корточках преследовал ее, громко и весело выкрикивая: — Ква-кваІ 4 С наступлением утра под аркой Матрес-Португесас показалась мрачная пара —слепой Сыч и девочка с мертвенным лицом. Огни иллюминации гасли. В галлереях еще раздавался отголосок ярмарки: карусель совершала последний крут в ярком зареве ламп. Слепой Сыч и девочка с мертвенным лицом уныло беседовали, прерывая свой разговор: — Более гнусных времен я никогда не видел. Девочка ответила, не меняя замогильного выражения лица: — А где взять другую ярмарку! Сыч кивнул головой: У Кукарачиты все те же девицы, так не могут дела итти дальше. Что за женщиіТа Панаменья? Есть ли у нее клиентура? Очень небольшая для новом девицы. Она мочалес! — Что значит это слово? — Это любимое выражение одной девчонки, которую зовут Малагеньей! Она обозначает этим словом извращенность. Не перенимай выражений у этих женщин. Девочка печально загляделась на звезду в небе. — Заметно было, что я хрипела? — Только на первых нотах. Ты показала сегодня темперамент настоящей артистки. Если бы я не был твоим отцом, я сказал бы, что тебе обеспечен успех и в концертном зале. «Не убивай меня, мечта I» Вот тут ты блеснула очень высокой нотой! Дочка моя, необходимо, чтобы ты скорей запела в театре и вывела меня из этого бедственного положения. Я могу дирижировать оркестром. — Будучи слепым? Я сделаю операцию катаракты. — Ах, папочка, как мы размечтались! Неужели мы никогда не избавимся от этого кошмара? — Как знать! Ты сомневаешься? Я ничего не говорю! Ты не знаешь другой жизни и миришься с этой. И ты, папочка, тоже ее мало знаешь! Я видел ее у других и понимаю, что жизнь может быть лучше. — Если бы я могла завидовать, я не завидовала бы богатству. — А чему ты завидовала бы? — Птичке! Я хотела бы распевать на ветке. 7 Тиран Саидерло п- — Ты сама не знаешь, что говоришь... — Вот мы уже и пришли. В передней спал индеец со своей индианкой, покрытые оба одним одеялом. Мрачная девица и слепой Сыч прошли силуэтами мимо. Монастырский колокол благовестил за упокой душ умерших. 5 Начо Вегильяс тоже расчувствовался от вина; язык у него заплетался и глаза налились слезами. Склонив голову на грудь дайфы, распевает он в Зеленой горнице свою арию: — Даіі мне любовь, о лилия, упавшая в тину! Вздохнула мечтательно блудница: — Вот прелесть! И "-ты говоришь, что ты не романтик! - ' — Чистый ангел любви, вдохновляющий к любви! Я вытащу тебя из бездны и спасу твою девственную душу! Тарасена! Тарасена! — Не затевай скандала, Начито! Оставь в покое хозяйку, она не для твоих шуток. Дайфа закрыла своими пальцами в кольцах его пьяный рот. Начито поднялся: — Тарасена! Я уплачу долг этой лилии, упавшей в грязную тину твоего заведения! — Молчи! Не говори глупостей! Начито, сочащийся нос которого напоминал лейку, снова обратился к продажной девице: — Успокой, о ангел с разбитыми крыльями, мою жажду идеала! Положи мне на лоб руку, мой мозг пылает в море огненной лавы! — Когда я слышала эти же песни? Начито, на этом же месте были сказаны те же слова! Начито- почувствовал ревность: — Каким-нибудь старым козлом! — Или, может быть, не были сказаны... Сегодня мне кажется, что все, что происходит, уже было когда-то. Это души чистилища !.. Это иллюзия чувств, что все уже было прежде, чем случилось! — Я тебя называл в своих одиноких сновидениях! Магнит твоего взгляда пронизывает меня! Поцелуй меня, женщина 1 — Начито, не глупи, дай мне помолиться, пока продолжается благовест. — Поцелуй меня, ХарифаІ Поцелуй меня, бесстыдная, невинная! Дай мне чистое и девственное лобзанье уст твоих! Я один бродил в пустыне жизни, и вдруг передо мной открывается оазис любви, где я могу преклонить голову! Начито всхлипывал, и продажная дева, чтобы утешить, наградила его фальшивым поцелуем, приложив к его устам сердечко своих крашеных губок: — Ты глупыш! 6 Трепетал огнями алтарь душ. Порхающий отблеск всколыхнул стены Зеленой горницы. Растворилась дверь, и вошел без церемоний полковник де-ла-Гандара. Вегильяс повернул лейку своего носа и уставился на него бараньими глазами. — Домисиано, не профанируй идиллию двух душ! — Лисенсиат, я рекомендую тебе нашатырный спирт. Посмотри на меня, я совсем освободился от винных паров. Гвадалупа, отчего не даешь ты ему благодатной водицы? От шага полковника задрожали огни на алтаре душ. Профанирующий блеск его серебряных шпор всколыхнул еретическим созвучием освещение алтаря. Бросилась в глаза странная перемена в лице и одежде полковника. 7* 99 Штаны в сапогах, пояс, мачете с боку, лицо чисто выбрито с черно-сизым хохлом на лбу, гладко зачесанным и блестящим. — Вегильяс, дружище, одолжи двадцать солес 1 . 'Гебе сегодня везло в игре. Завтра ты получишь обратно. — Завтра! Слово, отзвучав, исчезло в зеленом полумраке, и Начито остался с раскрытым ртом. Слышен был благовест отдаленного колокола. Огни алтаря дрожали в испуге. Блудница в розовой рубашке, обнажавшей ее смуглое тело, крестилась за занавеской. Настаивал на своем полковник де-ла-Гандара: — Завтра!" Если же нет, то на моих похоронах! Начито вдруг разрыдался: — Смерть всегда у нас за плечами. Домисиано, возьмись за разум, деньги тебе не помогут. Из-за занавески вышла дайфа, затягивая корсет, с обнаженной грудью, ноги в чулках, высоко подтянутых розовыми подвязками. — Домисиано, спасайся! Этот трус от тебя скрывает, по ему известно, что ты в списках тирана Бандерас. Полковник устремил глаза на Начито. И Вегильяс, разводя руками, закричал в крайнем смущении: - Злой ангел! Биомагнетической змий! Своими пьянящими поцелуями ты высосала мои мысли. Полковник прыжком очутился у двери, озираясь и прислушиваясь. Затворил дверь и, задвинув засов, расставил циркулем ноги и извлек свой мачете. — Подай сюда таз, Лупита. Сейчас мы устроим кровопускание этому квакающему докторишке. Заступилась дайфа в корсете: — Будь благоразумен, Домисиано! Прежде чем ты его тронешь, ты перешагнешь через мой труп. Чего 1 С о л ь — перуанская монета: мн число—солес. тебе надо? Чего ты вертишься здесь без толку? Ты в опасности! Спасайся! Медленно расправил свои усы полковник де-ла-Гандара. Кто предает меня, Вегильяс? Что угрожает мне? Если сейчас мне не скажешь, я дам тебе свободный пропуск к душам праведным. Сейчас же расскажи все точно! Вегильяс, прислонившись к стене, натягивал штаны, извиваясь, охваченный страхом. Руки его дрожали. Он простонал в полном смятении: — Брат, на тебя донесла старая солдатка, содержащая киоск у игры в лягушку. Она донесла на тебя. — Старая шкура! Тебя погубила твоя скверная привычка скандалить в пьяном виде. — Я эту старую шкуру натяну на барабан. - Ниньо Сантос дал ей руку в залог, что тебя проучит. Торопила дайфа: — Не теряй времени, Домисиано! — Молчи, Лупита, этот друг закадычный сейчас мне расскажет, каким судом я осужден. Простонал Вегильяс: — Домисиано, не валяй дурака, ты ведь не иностранный подданный! 1 Полковник размахивал над головой сверкавшим, как молния' мачете. Дайфа в розовой сорочке закрывала глаза и отмахивалась руками. Вегильяс в рубахе, со штанами в руках, прислонившись к стене, дрожал мелкой дрожью. Полковник вырвал у него из рук штаны: — Я задушу тебя этими штанами! Скажи, к чему меня приговорили? 1 Имеется в виду режим капитуляций, в силу которого иностран- ные подданные освобождаются от подсудности местным властям. Начито корчился, тыкаясь в пупок своим носом, напоминавшим лейку: — Брат, не расспрашивай меня больше! Каждое слово мое для меня пуля... Я сам себя убиваю! Приговор, не выполненный над тобою, падет на мою голову. — Каков мой приговор? Кем он произнесен? Блудница, стоя на коленях перед огнями алтаря душ, была в полном отчаянии: — Спасайся! Если ты этого не сделаешь, тебя сейчас же схватит майор дель-Валье! Начито ужаснулся : — Зловещая женщина! Он весь скорчился, прикрывшись до самых пят полами рубашки. Полковник поднял его за волосы. Вегильяс с рубашкой, которая поднялась выше пупа, размахивал руками. Полковник рычал: — Майору дель-Валье дан приказ арестовать меня? Отвечай! f Вегильяс пролепетал: — Я себя убил! КНИГА ТРЕТЬЯ ДРАМАТИЧЕСКИЙ ГИНЬОЛЬ 1 1 Похоже было на трюк в мелодраме. Только что полковник очутился на улице, как заметил ружья патруля в арке де-лас-Португесас. Майор дель-Валье направлялся сюда, чтобы схватить его. Опасность бурно забила тревогу в его сердце. Быстро и ловко приник он к земле; ползком пересек улицу. Вот он проскальзывает в дверь, которую открывает ему полуголый индеец с увешанной амулетами грудыо. За ним следом Вегильяс, вовлеченный в круг абсурдных фатальностей. Полковник несется вверх 1 Г и н ь о л ь—паяй, шут, „петрушка". по ступеням, изогнувшись, как всадник. Начито, тычась носом в ступеньки, ловит отблеск его шпор. Под самым фонарем крыши полковник стучится в первую попавшуюся дверь. Открывает служанка со щеткою в руке. Она отскакивает в сторону, испуганно взмахивая руками; у нее на глазах беглецы проникают в коридор. Она поднимает крик, но блеск кинжала ослепляет ей глаза и сковывает язык. 2 I В конце коридора комната студента. Бледный от занятий юноша задумался над книгами, опустив голову на руки. Коптит лампа. В раскрытое окно глядит последняя звезда. Полковник входит и спрашивает, указывая пальцем: — Куда выходит окно? Студент обращает к окну профиль лица, побелевшего от драматической неожиданности. Полковник, не ожидая ответа, вскакивает на подоконник и кричит с задорным юмором: — Ну-ка, трусище! Начито приходит в ужас: — Ах, чорт! — Гоп! Полковник с ревом бросается из окна. Проносится в воздухе. Падает на навес, ломая черепицы. Исчезает на четвереньках. У Начито, испуганно высовывающего свой нос, напоминающий лейку, все лицо покрывается морщинами. — Надо быть кошкой! 3 А но горницам конгала волочит сверкающий палаш майор дель-Валье. В сопровождении нескольких солдат он то входит, то выходит, грубо бряцая шпорами. Рядом с ним в тревоге, лепеча слова оправдания, пришлепы- Еает, раскачивая задом, хозяйка в низких ботинках и с цветком за ухом: — Господин мой, я кадичанка и не л г у ! Мое слово — слово короля Испании! Полковник Гайдара, не прошло и минутки, как сказал: «Я ухожу! Только меня и видели! Только что! Чудо, если не встретили его. Он не сделал, вероятно, и трех шагов, как солдаты уже были в дверях! — Он не сказал, куда пошел? — Он вылетел отсюда, как бомба! Если его не задержит где-нибудь драка, то, наверное, он пойдет спать. Майор искоса поглядел на хозяйку конгала и крикнул сержанту: — Произведи в доме обыск. И если, Кукарачита, я найду у тебя контрабанду, тебе достанется сотня ударов. — Ниньо, у меня ты ничего не найдешь. Хозяйка зазвенела ключами. Майор с досадой пощипывал в ожидании обыска свою к о з ^ н у ю бородку; упорствуя в принятом решении, вошел он в залу Зеленой горницы. Смятение и крики, встревоженная беготня, обрывки туземных причитаний наполнили жизнь конгала в сереющем сумраке утра. Лупита, стуча каблуками, выглянула из арки Зеленой горницы с новой мушкой на щечке. Через крашеное сердечко губ она выпускала дымок сигары: — Абилио, ты в моем вкусе! — Меня сейчас нет здесь! — Слушай, как ты можешь думать, что здесь скрывается Домисиано? Ты чуть-чуть его не изловил! А теперь ищи ветра в поле! 4 А Начито Вегильяс все еще стоит ошеломленный перед окном студента... Время, казалось, удлинило все действия, нелепо застывшие в апогее мгновения; окаменев и выкристаллизовавшись, они приобрели яркость, стали непохожими на себя, словно в чаду гашиша. Студент среди своих книг, растрепанный и сонный, глядит из-за стола, охваченный удивлением. Перед ним Начито с разинутым ртом, хватаясь за голову руками, твердит: — Я себя убил! Студент с каждым мгновением мертвеет все больше и больше: — Вы бежали из Санта-Моника? Начито протирает глаза: — Д а нет, наоборот... Я ни от кого не бегу. Вот я перед вами. Посмотрите на меня, друг мой. Я не бегу... Бежит преступник. Я только его спутник... Если вы спросите, отчего я попал сюда, мне будет трудно ответить. Разве я знаю, где я нахожусь? Я поднялся сюда в каком-то слепом порыве, поддавшись влиянию того человека, которого вы видели. Даю вам честное слово, я сам не могу понять этого. Случай биомагнетизма! Студент смотрит на него в тревожном смущении, не в состоянии разобраться в путах этого кошмара. Ему мерещится лицо человека, только что исчезнувшего в белесом мраке окна, которое с упорством инертных верней было открыто всю ночь, как бы в ожидании этого мелодраматического случая. Начито плачет пьяными, трусливыми слезами: — Вот я перед вами, благородный юноша. Я прошу только о глотке воды, чтобы успокоиться. Все это сон! Его голос срывается петухом. В коридоре раздается шум голосов и оружия. С ревользером в руках заполняет просвет двери фигура майора Абилио дель-Валье. Позади—солдаты с ружьями. Руки вверх! 5 Через другую дверь входит в комнату женщина-великанша, босиком, в нижней юбке и накидке. У нее грива золотистых волос, а глаза и брови так черны, что на смуглом фоне ее лица кажутся горящими угольями, обведенными сажей. Ее мощная фигура воскрешает образ библейской старухи. Руки ее с резко выраженными мускулами полны причудливого монументального пафоса. Донья Росита Пинтадо ворвалась ураганом, испуская разгневанные крики, с взволнованной мимикой и жестами. — Чего вы ищете в моем доме? Вы думаете забрать моего ребенка? Кто дал этот ириказ? Отнять его у меня! И это называется— законы? Ответил майор дель-Валье: — Не гцевайтесь на меня, донья Росита. С вашего сынка требуется только показание. Гарантирую вам, что, исполнив эту формальность, молодец вернется, раз он невиновен. Не бойтесь никаких неприятных последствий. Этого требуют обстоятельства. Молодец вернется, если он невиновен, я вам это гарантирую. Юноша посмотрел на свою мать и, сурово нахмурив брови, взглядом приказал ей замолчать. Великанша, дрожа, подбежала обнять его, в отчаянии разводя руками. Сын твердым движением остановил ее. — Дорогая, успокойся и замолчи. Шумом ты ничего не добьешься. Закричала мать: — Ты убиваешь меня, негр из Гвинеи! — Ничего плохого со мной не может случиться! Великанша терзалась во мраке тревожного сомненья. — Майорсито дель-Валье, скажите, в чем дело? Юноша прервал ее словами: — Сюда кто-то ворвался, спасаясь от преследования, и прыгнул в окно. — А ты что сказал ему? — Я не успел даже разглядеть его лицо. Вмешался майор дель-Валье: — Вы сделаете, где нужно, это заявление, и этим все будет исчерпано. Великанша скрестила руки: — А бежавший — известно, кто был он? Начито подал голос сквозь алкогольные пары: — Полковник де-ла-Гандара! Заливаясь слезами, Начито пыхтел между двумя солдатами. С его заплаканного носика, напоминавшего лейку, капало. Ошеломленная, ничего не соображая, посмотрела на него донья Росита. — Покровитель! И вы тоже плачете? — Я себя убил! Майор дель-Валье поднимает свой палаш, и отряд выстраивается, уводя студента и Начито. Непричесанные, с синяками под глазами, следили за ними сквозь решетку питомицы Тарасены. Они старались разглядеть пленных, их молчаливые силуэты за серой сеткою ружей. Звонарь женской обители выставил свою голову из-под арки колокольни. Трубили зорю рожки в фортах и казармах. По морю протянулись солнечные пути. Индейцы, перевозящие груз по ночам, вступали в город, ведя за собой вереницы лам, нагруженных товарами и плодами из горных ранчо. Разгоряченные животные дыханьем согревали предрассветный туман. Просыпалась гавань в блуждающем звоне колоколов, а патруль с ружьями скрывался из глаз, уводя двух пленников через Аркильо де-лас-ГІортугесас. В конгале покрикивала хозяйка, приказывая девчонкам убраться в йонуры на чердаке, а хозяин, с цветком в волосах, бродил по комнатам, меняя белье на постелях продажной любви. Лутшта-романтик в розовой рубашке молилась перед свечами алтаря в ^еленой горнице. Пробормотал хозяин, держа булавку в зубах и перебирая складки одеяла: — До сих пор не могу отделаться от страха! Ч А С Т Ь Ч Е Т КОЛДОВСКОЙ КНИГА В Е Р Т А Я АМУЛЕТ ПЕРВАЯ БЕГСТВО 1 Полковник Домисиано де-ла-Гандара вспомнил в эту роковую минуту про одного индейца, преданного ему за старые услуги. Пройдя через арку де-Мадрес, чтобы не вызвать подозрений, он замедлил шаг и вышел на Кампо дель-Перулеро. 2 Сакариас Сан-Хосе, благодаря шраму, рассекавшему его лицо, был более известен под прозвищем СакариасаКрестоносца. Хижина его находилась на обширной, покрытой камышом и песками, топкой равнине, носившей название Кампо дель-Перулеро. По заболоченным краям ее клевали свою добычу большие коршуны, называемые аурас на Андских равнинах и сопилотес в Мексиканском заливе. Несколько лошадей щипали траву вдоль оросительных каналов. Сакариас выделывал глиняную посуду, стилизуя формы зловещих драконов древней мифологии. Обширные пространства, покрытые камышами и песками, купались в тумане рассвета. Свиньи рылись в лужах за хижиной, а гончар, сидя на корточках, с индейской шляпой на голове, в одной рубашке, расписывал затейли- вой живописью чашки и кувшины. Окруженный облаком мошек, он по временам вглядывался в поросшее тростником место, где лежала павшая лошадь. Крестоносец испытывал некоторую тревогу. Тот коршун, что уселся на крыше и бил по ней черными крыльями, казался ему плохим предзнаменованием. Другой зловещей приметой были слившие'ся краски изображений: желтый цвет — цвет огорчений, и черный, означавший тюрьму или даже смерть, слились на изображениях. Он вдруг вспомнил, что его жена-индианка прошлой ночыо, гася огонь, нашла под жерновом саламандру... Горшечник с медлительной аккуратностью выводил кистями рисунок, не в силах выбраться из противоречивого лабиринта работы и мыслей. 3 Индианка в глубине хакала прячет грудь в рубашку, отстраняя от себя малыша, который с ревом опрокидывается на землю. Она поднимает его шлепком и за ухо вытаскивает из хижины. Став рядом с мужем, она внимательно следит за движениями его кисти, выводящей на глине затейливые завитки. — Сакариас, отчего ты молчишь все? — Ну, чего тебе? — У меня нет ни сентаво. Сегодня я обожгу посуду. А пока что делать? Сакариас ответил с кривой усмешкой: — Не приставай! Сейчас пост и не мешает попоститься.—И застыл с повисшей в воздухе кистью, так как в этот момент у двери хакала появился, приложив палец к губам, полковник Домисиано де-ла-Гандара. 4 Индеец легким движением босых ног бежит навстречу полковнику. Оживленно беседуют они под тенью агавы. — Сакариас, поможешь мне выйти из трудного положения? — Господин, вы сами это хорошо знаете! — Голова моя пахнет порохом. Затеял погубить меня мой приятель Сантос Бандерас. Ты поможешь мне? — Только прикажите, и я повинуюсь! — Как достать мне лошадь? — Есть три способа достать: купить, попросить у друга или украсть. — Без денег іне купишь, друзей у нас нет, а украсть лошадь не легкое дело. За мной уже гонится свора иіцеек. Ты скоро увидишь! Мой план — чтобы ты перевез меня на лодке в Портреро Негрете. — Не будем же откладывать, господин. Лодка стоит у меня в камышах. — Я должен предупредить тебя, Сакариас, что ты рискуешь своей жизнью. — А что она стоит, господин? , 5 Нюхает собака землю вокруг агавы, а под пальмовой кровлей, упершись возле матери ножками в землю, хнычет малыш, прося груди. Сакариас кивнул жене, чтобы та подошла ближе: Я ухожу с господином! Индианка тихо спросила: — Это очень опасно? — Не даром слились краски на рисунке! —; Помни, если задержишься, что оставляешь меня без сентаво. Что поделаешь, милая! Что-нибудь заложишь. , — Не последнее ли одеяло? • — Заложи часы. — С разбитым стеклом не дадут и боливиано КресДоносец собрался уже отдать свои никелевые часы на оксидированной цепочке. Но прежде, чем индианка успела подойти, перехватил их полковник де-ла-Гандара: — Разве так плохи твои дела, Сакариас? Женщина вздохнула. — Все забирают карты, господин! Слепая страсть пожирает все его заработки. — Они, действительно, не стоят боливиано! Полковник раскачивает часы на .цепочке и с веселым смехом закидывает их в болото к свиньям. — Ой, покровитель! Женщина тихонько одобряет. Она следила за полетом часов, чтобы потом подобрать их. Полковник сиял с пальца кольцо: — Этим сможешь поправить свои дела. Индианка упала на землю, целуя руки покровителю. 6 Крестоносец вошел в хижину, чтобы надеть штаны и пояс с пистолетом и мачете. За ним следует его под-, руга: — Жаль, если колечко окажется фальшивым! — Еще бы не жаль! Индианка показывает ему руку, заставляя играть перстень. — Хорошо горит. Я сбегаю в какую-нибудь ссудную кассу, чтобы удостовериться. — Если пойдешь в одну, там тебя обманут. — Пойду в несколько. Сказать правду, оно стоит не меньше ста песо 2 . 1 Б о л и is и а и о — серебряная монета в Боливии, около 2 * Песо 1 рубля. (мн. число: пссос) — южно - американский доллар, рублей. около — — — — Считай, что стоит пятьсот или не стоит ни сентаво. Не сбегать ли сейчас? А вдруг тебе его, подменят? Ну, что это тебе приходит в голову! 7 Полковник, стоя в дверях хижины, всматривается в Кампо дель-Перулеро. '—«Не задерживайся, приятель. Индеец выходит с ребенком на руках, с ним рядом индианка. Женщина по-рабски вздыхает: — Когда ты вернешься? А кто знает! Зажги свечку богородице Гвадалупской. 8 — Я зажгу две. — Хорошо сделаешь! Он поцеловал ребенка, прижав его к усам и передал его матери. Полковник и Сакариас шли берегом большого канала до Посо-дель-Солдадо. Сакариас спустил в воду пирогу, увязшуію в тине, и иод прикрытием высокого тростника и цветущих лиан они поднялись вверх но каналу. КНИГА ВТОРАЯ ПЕРСТЕНЬ 1 Ссудная касса Кинтина Переда. Индианка остановилась перед витриной, сверкавшей серьгами, булавками, и запястьями, вооруженной пистолетами и кинжалами, увешанной полотнами и саране С Она долго стояла и 1 С а р а n e — р о д піаіца из шерстяной материи. смотрела. Ребенка держала она в складке накидки, как в гамаке. О т и р а л а рукой пот со лба, собирала и взбивала в о л о с ы . В д в е р ь вошла с смиренным причитаньем: Поклонник вам, барин. В о т и мы. З а т е м т о л ь к о и пришли, чтобы д а т ь з а р а б о т а т ь нашему х о з я и н у . Ужо ч е н ь вы хороший и такой б о г а т ы й , такой б о г а т ы й ! В з г л я н и т е — ч у д о , а не п е р с т е н е к ! П о в е р т е л а на прилавке своей смуглой рукой^ не снимая с нее кольца. Кинтин Переда, почтенный г а ч у п и н , о п у с т и л на колени г а з е т у , к о т о р у ю читал, и закинул на л ы с и н у очки. — В чем д е л о ? — В а ш а ц е н а ? П е р с т е н е к чудо как х о р о ш ! х о з я и н , как играет. — Как пальце! я могу оценить его, если оно Взгляните, у тебя на Э, х о з я и н , в а с не п р о в е д е ш ь ! — Н у ж н о и с п ы т а т ь кольцо крепкой водкой и в з в е с и т ь , камень! Индианка сняла кольцо и с положила его в когти г а ч у п и н а . почтительной гримасой — С е н ь о р П е р е д и г а , жду в а ш е г о с л о в а . У ц е п и в ш и с ь з а край прилавка, о н а п р и с т а л ь н о следила за движениями р о с т о в щ и к а , который, подойдя к о к н у , р а с с м а т р и в а л кольцо ч е р е з л у п у . — М н е как б у д т о знакома эта веіць. Насторожилась — Оно нуждается индианка. не мое. М е н я в деньгах. послала одна семья, которая Р о с т о в щ и к с н о в а принялся р а с с м а т р и в а т ь к о л ь ц о ; смех е г о з в у ч а л , как ф а л ь ш и в ы е н о т ы : — Эта безделушка у ж можно, что т ы ее у к р а л а . — Б а р и н , вы меня не S Тиран Бян.іорцс не раз побывала здесь. Воз- порочьте! . . -, Р о с т о в щ и к с д в и н у л с л ы с и н ы очки и захихикал смехом Иуды : — ГІо книгам б у д е т видно, на чье имя о н о было ложено раньше. за- О н взял с э т а ж е р к и т е т р а д к у и стал ее п е р е л и с т ы в а т ь . Э т о был з л о б н ы й с т а р и к а ш к а ; речь е г о полна была ков а р с т в а и меда, лжи и недомолвок. Он мальчиком покинул р о д н у ю землю и с природной ж е с т о к о с т ь ю соединял п о д о з р и т е л ь н о с т ь с в о е г о ремесла и к р е о л ь с к у ю приторн о с т ь . О н поднял г о л о в у H з а к и н у л опять очки н а л о б . — Полковник Г а н д а р а заложил э т о т камень в прошлом а в г у с т е . . . В ы к у п и л 7 октября. Я дам т е б е за н е г о пять солес. Запричитала нараспев индианка, прикрывши рог рукою: — За с к о л ь к о о н о д а с т и т е п е р ь мне. было заложено? Столько хозяин — Не е р у н д и ! Я дам т е б е пять с о л е с , чтобы ты могла хоть что-нибудь заработать. По-настоящему я должен с е й ч а с ж е п о з в а т ь жандармов. — Ч т о за ш у т к и ! — Кольцо не т в о е . В о з м о ж н о , я потеряю пять с о л е с и должен б у д у в е р н у т ь его в л а д е л ь ц у , если он п о т р е б у е т е г о судом. За то, что о к а з а л т е б е у с л у г у , за к о т о р у ю т ы платишь н е б л а г о д а р н о с т ь ю , я сам могу поплатиться. Н а , возьми с е б е три с о л е с и у б и р а й с я о т с ю д а . — Б а р и н , вы меня за д у р у с ч и т а е т е ! Р о с т о в щ и к с медлительным спокойствием о прилавок. облокотился — Я могу приказать арестовать тебя. Индианка о т к и н у л а с ь назад и пристально на в з г л я н у л а , з а к и н у в ш и р е б е н к а за спину и с х в а т и н руками за в о л о с ы . него себя — М а т е р ь б о ж ь я Г в а д а л у п с к а я ! Я в е д ь предупредила в а с , что кольцо не мое. М е н я послал с ю д а полковник. — Тебе иридется это доказать. Возьми лучше три солес и уходи от греха поскорее. — Хозяин, верните мне колечко. — И не мечтай. Возьми эти три солес, а если я ошибаюсь в своих подозрениях, пусть для заключения сделки явится сюда сам законный его владелец. Кольцо останется пока здесь на хранении. Моя фирма— достаточная гарантия. Бери деньги и уходи, да поживее. — Сеньор Передита, вы издеваетесь надо мною!.. Да, я должен бы тебя отправить на каторгу! — Сеньор Передита, вы меня не порочьте. Вы ошибаетесь. Полковник сейчас в нужде и ждет, что я принесу ему денег. Если вы боитесь со мной договориться, то верните мне перстенек. Право, барин, верните и не обижайте меня, вы всегда были ко мне так добры. — Не заставляй меня поступить по закону. Если ты сейчас же не возьмешь денег и не уберешься отсюда, то я позову жандармов. Индианка вспыхнула и возмутилась: — Видно, что гачупин! И я горжусь этим! Гачупин не покрывает кражи. А сам крадет! Ну и достанется же тебе! Негодяй! Ой, спущу я с тебя свиную шкуру! Из проклятой страны ты родом. Где тебе иметь совесть? — Не трогай моей страны, не выводи меня из себя! Ростовщик нагнулся под прилавок и вылез оттуда, размахивая хлыстом. 2 Со стыдливой робостью вошли в дверь почтенного гачупина слепой Сыч и мрачная девочка. Девочка остановила слепого перед красной занавеской у стеклянной стойки. Пробормотал отец: — С кем это ссора? — С какой-то индианкой. — Мы пришли некстати! — Ну, как знать! — Мы потом придем. — И увидим ту же картину. — Ну, подождем. Хозяин приблизился к ним со словами: — Пожалуйста, войдите. Вы, вероятно принесли свой должок за пианино? За, вами уже три взноса. Пробормотал слепец: — Солита, объясни сеньору Передита наше положение и добрые наши пожелания. Вздохнула красноречиво мрачная девочка: — Наше намерение —расплатиться и узнать, сколько мы задолжали. Усмехнулся гачупин с едкой желчью. — Одного намеренья мало, нужно подкрепить его делами. Вы очень задержали расплату. Я охотно вхожу в положение моих клиентов, хотя бы это и противоречило моим интересам. Это всегда было моим принципом, будет им и впредь, но с революцией все дела пришли в упадок. Обстоятельства слишком неблагоприятны, чтобы смягчить в вашу пользу отдельные пункты договора. Что вы намерены представить теперь в качестве залога? Слепой Сыч склонился головой на плечо девочки: — Объясни ему наши обстоятельства, Солита. Старайся быть красноречивой. Девочка скорбно пробормотала: — Нам не удалось собрать денег. Мы хотели просить вас обождать только две недели. — Невозможно, красавица! — До следующей половины месяца! •— К сожалению, я вынужден отказать вам. Я должен блюсти свои интересы, барышня. Если вы не заплатите долга, я вынужден буду, как мне ни больно, отнять у вас пианино. Может быть, для вас спокойней было бы заплатить должок. Надо вам хорошенько подумать. Слепой корчился, припав к плечу девочки... И мы, значит, лишимся наших взносов? Подчеркнул медовым голосом ростовщик: Конечно. И то мне придется оплатить перевозку и починку рояля. Испуганно залепетал слепой: — Отсрочьте на полмесяца, сеньор Передита. С прежней слащавостью повторил ростовщик: Невозможно! Меня разоряет моя снисходительность. Это выходит за всякие пределы! Я теперь скрепил уздой свое сердце, чтобы не пошло прахом мое дело. Если я распущу свои нервы, я первый стану нищим. Могу дать вам отсрочку до завтра, но не больше. Постарайтесь какнибудь устроиться. А пока не теряйте времени... Девочка продолжала его молить: — Сеньор Передита, отсрочьте на две недели! Невозможно, красавица! При всем желании сделать тебе одолжение! — Не будьте, как все ваши испанцы, сеньор Передита! — Прежде чем упоминать мою родину, оскобли себе язык чертополохом. Нечего хаять ее, дочка! Если вас до сих пор не ощипали, то этим вы обязаны Испании. Слепой нагнулся, скрывая свою досаду, и толкнул девочку, чтобы она увела его скорее. - Испания, может быть, и хороша, да образцы, которые она нам присылает, порядочная дрянь. Ростовщик ударил хлыстом по прилавку: — Сейчас же убирайтесь! Отчизна-мать и мы, ее дети, выше всего, что может сказать о нас не помнящий родства оборванец. Мрачная девочка торопила отца, дергая его за рукав: — Папочка, не сердись! Слепой ударял в порог двери железным наконечником палки: — Эта скряга-гачупин нас зарежет. Отнять у тебя пианино как раз в то время, когда ты начала делать такие успехи в замятиях! 3 Тихими, крадущимися шагами выплывает из тени индианка с ребенком. — Дон Кинтинито! Имейте совесть! Верните мне перстенек! Протягивая одну руку к кольцу, она другой делает знак мрачной паре, чтобы та подождала и не уходила. Ростовщик ударяет хлыстом по прилавку: — Будет тебе, негодяйка! — Верните мне перстенек! — Когда возвратится мой приказчик, я пошлю его повидать законного владельца. Потерпи немного, пока покончу с этим делом. Моя фирма достаточная тебе гарантия. А пока эта вещь останется у меня на храпенье. Сейчас же убирайся и не распускай мне здесь вшей! Индианка в волнении бежит к двери и зовет мрачную пару, которая удаляется, жалобно и возмущенно причитая: — Вы только послушайте! Посмотрите, как он меня грабит! Гачупин подзывает ее, роясь в кассе: — Перестань глупить. Возьми пять солес! — Оставьте деньги себе, а мне верните перстенек! — Не выводи меня из терпенья! — Сеньор Передита, подумайте, что вы делаете. Вы дождетесь, что налетит к вам за перстнем мой петушек. Дон Кинтинито, имейте в виду, что у него очень острые шпоры ! Ростовщик выставил столбиком на прилавке пять солес. — Есть законы, есть жандармерия, есть тюрьмы, а на худой конец есть и пуля: заплачу штраф, но зато освобожу общество от лишнего негодяя. — Господин, не думайте, что он так прост, чтобы подставить лоб под пулю. — Милашка, возьми эти деньги. Если окажется, по окончании законного расследования, что тебе будет еще что-нибудь причитаться, ты получишь свое. Возьми же пока деньги. Если у тебя есть вексель к оплате, теперь же примеси его, я постараюсь отсрочить. — Господин, не издевайтесь надо мной; заплатите мне мою цену. Полковник Гандарита неожиданно уехал и оставил несколько должочков. Перестаньте тянуть и выложите на прилавок деньги. — Никак невозможно, моя прелесть! Я скидываю не больше, чем пятьдесят процентов. Его цена, можешь взглянуть в книги, девять солес. Ты получаешь больше пятидесяти процентов. — Сеньор Передита, вы по ошибке забыли посчитать нули. — Принимая во внимание твои обстоятельства, я даю тебе девять солес. И не порти мне крови! Если твои слова окажутся неправдой, законный владелец привлечет меня к суду. Пока почтенный гачупин читал свое поучение, индианка собрала с прилавка девять монет, пересчитала их, перекладывая из одной руки в другую, и завязала в конец головного платка. Согнувшись, держа на ,боку ребенка, она удаляется, говоря на прощанье: — Господин, вы губите свою душу! — Ох, страна неблагодарных! Ростовщик повесил на гвоздь свой хлыст, обмахну.т щеткой торговые книги и с наслаждением взялся за чтение листка, который присылали ему из астурийского городка. «Эхо Авилы» с избытком удовлетворяло патриоти- ческие чувства почтенного гачупина. Известия о смертях, свадьбах и крещениях напоминали ему пирушки под музыку шарманки, вечерники с круговой чашей анисовой водки и каштанами. Постановления суда, в которых описываются сельские участки с их границами и распределением площади, приводили его в восхищение, воскрешая в его воображении влажный пейзаж родного края, радугу, зимние дожди, проблески солнца в непогоду, горные ущелья и зеленые волны моря. 4 Вошел Мелькиадес, приказчик и племянник гачупина. Он вел за собой ораву ребятишек, звеневших глиняными колокольцами со зловещими узорами, из числа тех, которыми торгуют в праздник Усопших у входа в церковь. Мелькиадес был маленький человечек с упрямым рыльцем эмигранта, благоденствующего и накопляющего состояние. Ватага слюнявых ребятишек, растянувшись вдоль прилавка, звенит глиняными колокольчиками. — Дети! Что это такое! Идите с своей музыкой к мамаше! Пусть переоденет вас в будничные платья! Мелькиадес, вы не портите мне детей и не позволяйте им разорять вас! Достаточно было и одного колокольчика ла четырех! У братьев, живущих между собой мирно, всегда так бывает. Идите к своей маме, ребята, пускай переменит вам платьица. Мелькиадес проводил ватагу к лесенке, ведшей на верхний этаж. — Эти колокольчики подарил им Дон Селес Галиндо. — Прекрасный человек! Дети, скажите мамаше, пусть она их спряйет. Они для вас память, и вы должны сохранить их на следующий и будущие годы. Теперь ведите себя хорошо и не шалите. Мелькиадес, стоя внизу лесенки, следил за тем, чтобы дети вюбрались, не попортив новых платьиц. Для полноты дня не хватало им еіцс взобраться ползком по ступенькам Г Мелькиадес продолжал расхваливать щедрость дон Селесаг Это самые дорогие колокольчики. Под Аркильо де-Мадрсс он выстроил детей вереницей' и приказал им выбирать. Повесы кинулись на самые дорогие. Дон Селес вынул деньги и заплатил, не торгуясь. Он просил вам напомнить, чтобы вы непременно явились на собраниев испанском казино. — Вот они колокольчики! Я уже плачу первые проценты! Меня назначат в какую-нибудь комиссию, мне придется отлучаться из магазина, может быть, запишут меня в список жертвователей. Эти собрания всегда кончаются подписными листами. Казино извращает свои основные функции и задачи, формулированные в уставе. Из центра развлечений оно стало местом, где вымогают деньги. — Колония охвачена возмущением! И справедливо! Вынь этот камень из оправы. Надо переделать перстенек. Мелькиадес, сев у прилавка, стал искать в ящике щипчики. — «Критерий» выступает против закрытия винных лавок, которого добиваются иностранные представительства. — Под предлогом, будто страдают интересы многих из их сограждан! Продажа напитков разрешается законом и облагается высоким -акцизом. Высказался ли по этому поводу дои Селестино? — Дон Селес настаивает на том, что все испанские торговцы должны действовать солидарно и должны прекратить торговлю в знак протеста. Для этого и созывается собрание нотаблей в казино. — Что за вздор! Эта идея не может иметь успеха. Я приду на собрание и заявлю о своем протесте. Такая ориентация пагубна для интересов колонии. Торговцы несут социальные функции во всех странах, а прекращение торговли, если эта мера не имеет общего характера, приводит только к потере клиентуры. В случае, если испанский посланник согласится на закрытие винных лавок, он, конечно, утратит популярность в колонии. Что об этом думает дон Селестино? Он ничего не упоминал о взглядах посланника. — Собрание нотаблей должно поставить себе задачей указать границы деятельности этого психопата. Ему необходимо дать ориентацию, а если он откажется принять ее, то не мешает проучить его, потребовав по кабелю его отозвания. Для этой справедливой цели я готов подписаться. — Это сделает всякий! А почему ты этого не делаешь, плут ты этакий? Передайте мне ваше дело и посмотрите, не подпишусь ли я. — Вечно ты противоречишь, Мелькиадес! Вечно противоречишь!.. Да, телеграмма покончила бы разом с неловким положением, создавшимся для посланника. Содомит, о котором идут пересуды во всех общественных кругах, у которого и сейчас сидит в тюрьме любовник! — Его уже выпустили. А вот только что жандармы отвели туда Кукарачу. Ну, и крик же она подняла! — Консульство не должно бы давать документов людям такого скандального поведения. Кукарачита своим безнравственным ремеслом позорит доброе имя материотчизны. — Против тетки Кукарачи выставлено сильное обвинение! Она замешана, повидимому, в бегстве полковника Гандарита. — Полковник Гандарита бежал! Брось этот перстень! Вот так история! Бежал из Санта-Моника? — Бежал, когда на заре его пришли арестовать в конгале Кукарачиты! — Бежал! Эта каналья сыграла со мной штуку! Брось щипцы! Бежал! Полковник Гандарита был человек отпетый, и от него можно было ждать, что он так кончит. Так вот о каком путешествии разглагольствовала здесь продувная индианка! Мелькиадес, этот камень принадлежал полковнику' Гандарита! Вытянул-таки он у меня девять солес! Даже в последнюю минуту этот пьяница ухитрился мне набросить аркан на шею! Мелькиадес многозначительно усмехался: — Пятьсот стоит. Почтенный гачупин сделал кислую мину: — Чорта с два! Я предпочту потерять деньги, лишь бы не влететь в эту грязную историю. Сейчас же пойду и заявлю о случившемся в участке. Возможно, у меня потребуют предъявления кольца и оставят его на хранение. Он покачал головой, думая о тщете мира и тщете егорадостей и благ. 5 Почтенный гачупин, согнувшись за прилавком, меняет туфли на новые сапоги. Потом запирает ящик на ключ и снимает с гвоздя свой пиджак. — Я пойду по этому делу. Пробурчал Мелькиадес: — Держите язык за зубами и сидите смирно! — Как же, а жандармы придут с минуты на минуту! Ты умеешь говорить одни глупости! На совет же в нужде ты не годишься. Мелькиадес, полиции наверно уже в с е известно досконально, и я не удивляюсь, что уже захватили эту негодяйку посредницу. Я могу оказаться замешанным, если -сам не заявлю о происшедшем и не исполню распоряжений генерала Бандераса. А ты рискнул бы не выполнить их? Девять солес стоило мне то, что я действовал, доверяя честности клиентов. Вот тебе пример, какой барыш "приносит торговля даже опытному торговцу, если только он не кладет, под спуд свою со12а весть. Я мог этой индианке, которая так меня надула, дать не больше трех солес, а я сунул ей в руку девять. Чтобы вести это дело, приходится быть зорким, а то, племянник, никогда не добьешься благополучия. В Испании вам снится, что в наших республиках стоит только поскрести землю, чтобы найти в ней целые клады! Чтобы не навлечь на себя неприятности, я откажусь лучше от кольца и потеряю мои дёвять солес. На лице Мелькиадеса продолжала играть мечтательнохитрая улыбка кресгьянина-астурийца. — При подаче заявления можно представить менее ценное кольцо. Почтенный гачупин внимательно посмотрел на племянника. Неожиданная спасительная идея пролила свет в душу старикашки: — Менее ценное кольцо!.. КНИГА ТРЕТЬЯ ПОЛКОВНИК 1 Под прикрытием высоких зарослей Сакариас провел лодку до лагуны Тикомайму. Утро было полно радостной суматохи: звон металла, ракеты, веселые возгласы. Индейцы справляли праздник Всех Святых. Гудели колокола. Сакариас сложил на борту весла и, тыча багром, вытянул лодку на илистый берег, под прикрытие колючих кактусов, окружавших чем-то вроде изгороди скотный двор с курами, индейками и свиньями. Индеец пробормотал: — Мы на земле ниньо Филомено. — Чудесно... Поднимись и выгляни! — Возможно, что сейчас хозяин веселится на площади. — Разыщи его. - А если он побоится себя скомпрометировать? — Филомено хороший парень. — А если он испугается и прикажет арестовать меня? — Этого не может случиться. — Надо всегда готовиться к худшей из бед, господин мой. Что касается меня, я готов служить вам, и если бы даже мне грозило попасть в коіодку, если бы мне заткнули рот и заковали руки в цепи, я и тогда исполнил бы свой долг. Полковник обрадовался. — Ты скрываешь какую-то блестящую идею. Открой мне ее, и если она окажется хорошей, то я скажу, что ты молодец. Индеец покосился через ограду. — Если ниньо Филомено нет дома, то я советую стянуть у него лошадей и дать маху. — Куда? — В лагерь к повстанцам. - Мне нужны деньги на дорогу. Полковник спрыгнул на илистый берег и вместе с индейцем стал смотреть через ограду. Между пальмами и кедрами виднелась церковная колокольня с трехцветным флагом. Земли ранчо, замыкавшиеся по краям каналами и живыми изгородями, ширцлись, пестрея разнообразными оттенками зеленого цвета и краснея только что вспаханными полями. Вдали паслось стадо коров. Несколько лошадей щипали траву, бродя по берегу каналов. Какая-то лодка подымалась вверх по каналу. Слышны были удары весел. На скамье сидел и греб седовласый индеец в большой пальмовой шляпе и холщевой рубахе. На корме помещался ниньо Филомено. Лодка причалила у ограды. Полковник пошел навстречу ранчеро: — Друг, я пришел позавтракать в, твоей компании. Ты рано проснулся! Ранчеро встретил его подозрительным взглядом: — Я ночь провел в городе. Я все еще нахожусь под впечатлением речи дон Роке Сепеда. 2 Идя рядком по обсаженной лимонами и апельсинами дорожке, они подошли к усадьбе. Вестибюль дома имел сводчатый потолок, выбеленный известкой, а каменный пол его горел красным цветом охры. С потолка свешивалось много клеток с птицами, а в прохладной тени был растянут гамак хозяина. Стены дома были обвиты голубыми вьюнками. Полковник и Филомено присели отдохнуть на хинокалы, находившиеся в вестибюле за занавеской из японского шелка. — Хинокалы — это кресла из тростинка и пальмы, работа индейцев, жителей низин,Хозяин приказал седовласому индейцу, украшенному перьями, принести жаркого на завтрак, а служанке, негритянке из Судана, сварить мате. Вернулся Чино Вьехо с постным куском баранины и на языке кутумай объяснил, что жены ранчеро и детей нет дома и что они пошли на церковный праздник. Хозяин кивнул головой в ответ и предложил гостю жаркое. Полковник, вынув из-за пояса нож, отрезал им полбока и, положив на тарелку мясо, поднял бутылку с ничей. Он трижды глотнул из нее, все более и более воодушевляясь: — Приятель, я попал в грязную историю! — Что ты говоришь! — Этому мерзавцу Бандерасу взбрело в лысую голову расстрелять меня. Положение самое плачевное! Суета сует, как говорят святые отцы! Я примчался, брат, без копейки денег, спасаясь от погони тирана. Филомено, я перехожу к повстанцам вести борьбу за освобождение и обращаюсь к твоей помощи. Я знаю, ты относишься с осуждением к позорной тирании Сантос Бандераса, Согласен оказать мне помощь? Ранчеро устремил испытующий взгляд черных глаз на полковника де-ла-Гандара: — Ты заслужил себе это! Позор, который ты теперь осуждаешь, длится уже целых пятнадцать лет. Что ты делал все это время? Ты и не вспоминал про отечество, пока был в милости у Сантос Бандераса. И возможно, что и сейчас не вспоминаешь ты о нем, а примчался ко мне, чтобы выведать какую-нибудь тайну. Тиран Бандерас сделал всех вас шпионами. Полковник встал: — Филомено, можешь пронзить меня кинжалом, но не смешивай меня с грязью! И самый развращенный человек имеет минуты просветления. Эти минуты наступили и для меня, и я готов принести искупительную жертву, отдав последнюю каплю своей крови за избавление отечества. — Если то, что ты рассказываешь, окажется ложью, это будет на твоей совести, Домисиано. Вреда ты мне большого принести не сможешь. Я и так готов поджечь свое ранчо и выступить в поход с моими пеонами... Я говорил уже тебе. Прошлой ночью я был на митинге и видел собственными глазами, как повели под конвоем конных солдат закованного в кандалы дон Роке Сепеда. Я видел страдания этого праведника и насмешки над ним жандармов. Полковник посмотрел на ранчеро блестящими глазами; его розовые щеки надулись широкой улыбкой идола, прожорливого, пузатого и пьяного. — Филомено, право личной неприкосновенности чистый вздор. Дон Роке Сепеда не скоро увидит свет солнца, если дан будет приказ заключить его в Сапта-Моника. На его стороне симпатии народа, но недостаточно обработаны им казармы, а одними голосами индейцев он не •сможет провести свою кандидатуру в президенты республики. Я вел революционную политику, и мои замыслы теперь раскрыты поэтому, не дожидаясь, пока меня расстреляют, я срываю с себя' маску. Друг, с тобою вместе мы свернем шею тирану Бандерасу! Филомено, друг мой, ты в военном деле ничего не смыслишь, тебе пригодятся советы специалиста! Я назначаю тебя своим адъютантом. Филомено, прикажи служанке сейчас же нашить тебе галуны капитана. Филомено Куэвас усмехнулся. Он был смугл и профиль имел орлиный. Зубы, как у волка, усы чернобурые и сросшиеся брови. Фигура высокая, сильная, хорошо скроенная. — Домисиано, будет досадно, если мои пеоны не захотят тебя признать командиром и в порыве ослепления исполнят приказ о твоем расстреле. Полковник отпил еще глоток и придал грустное выражение своему лицу. — Филомено, ты злоупотребляешь своим положением и издеваешься надо мною. Филомено ответил с задорным юмором: — Домисиано, я признаю твои заслуги и назначу тебя трубачом, если ты знаком с нотами. — Не шути надо мной, брат мой! В моем положении такие насмешки являются смертельной обидой. Рядом с собой на низшем посту ты меня никогда не увидишь. Лучше простимся с тобой, Филомено. Надеюсь, ты не откажешь дать мне коня и опытного проводника. Не мешало бы также дать мне немного денег. Филомено Куэвас. по-дружески, но с продолжавшей играть на губах усмешкой, положил руку на плечо Домисиано. Не кипятись, покровитель. Прежде всего, ты должен поговорить с моими пеонами. Я готов уступить тебе командование, если они изберут тебя командиром. Во всяком случае, первый поход совершим вместе, пока не будет случая нам поссориться. Полковник де-ла-Гандара надулся, расставил ноги и, подражая ранчеро, заговорил насмешливым тоном: — Ты слишком большой благодетель, чтобы я стал оспаривать у тебя пулю индейца. Тебе дано право вести их на заклание, так как ты их хозяин и платишь цм деньги. Брось же шутки и одолжи мне коня, так как если меня, здесь обнаружат, мы оба попадем в СантаМоника. Бегут уже ищейки по моим следам! — Если они покажут сюда свои морды, найдется, ком>г нас предупредить. Я знаю, чем я рискую, участвуя в заговоре, и не дам захватить себя врасплох, как зайца.. Полковник одобрительно улыбнулся. — Выходит, что можно проглотить еще глоточек. Расставить часовых в стратегических пунктах — предусмотрительность хорошего вояки. Поздравляю тебя, Филомено!.. Он говорил, держа во рту горлышко бутылки, беззаботно растянувшись на хинокале и выставив круглым живот тибетского бога. 3 Пустой дом, пустынный полумрак комнат содрогнулся от легких веселых криков: звонкий смех веселого детства наполнил пустоту коридоров. В комнату вошла обвеянная фимиамом литургии, снимая по пути закалывавшие мантилью брошки, нинья ранчеро, окруженная толпой ребятишек. Полковник де-ла-Гандара, расставив ноги, храпел в хинокале, и ритмично-торжественно, как Земной шар, трясся его вакхический животик. Переглянулась с мужем нинья ранчеро: — А зачем здесь этот апостол? — Он бежал сюда в поисках убежища. Если верить ему, он попал в немилость и находится в черном списке. — А где ты был это время? Я всю ночь провела в тревоге, ожидая твоего возвращения... Ранчеро мрачно насупился, но вдруг его сине-черный 8 Тиран Баидерао , .ц, взгляд, блестящим, как вороненая сталь, смягчился, засветившись ласковым светом. — Из-за тебя и детей я не исполняю моего долга гражданина, Лаур и та! Последний индеец, заряжающий ружье в лагере повстанцев, превосходит патриотизмом Филомено Куэвас. Я должен бы порвать семейные узы, а не довольствоваться лишь одним сочувствием, Лаурита, из-за того, что я боюсь причинить вам слезы; последний воин в рядах революционеров служит мне укором. Лаурита, я торгую и зарабатываю деньги в то время, как другие ставят на карту свою жизнь и имущество, защищая дело свободы. Я видел иочыо, как вели под конвоем дона Рокито. Если я и теперь устранюсь и не заряжу ружья, то, значит, у меня нет ни совести, ни крови. Я принял решение и не хочу слез, Лаурита! Замолчал ранчеро, и его черные глаза опять загорелись орлиным блеском. Нинья припала к подножию колонны, прикрыв глаза платочком. Полковник зевал, вытянув руки. Витая в парах алкогольного тумана, он пробуждался к радостной действительности. Заметив хозяйку, он поднялся и приветствовал ее, шутливо вытянувшись в струнку, сплетая в один венок лавры Вакха и Марса. 4 Из-за забора Чино Вьехо делал знак хозяину рукою. Виднелись уши двух взнузданных коней. Обменявшись несколькими словами, ранчеро и его помощник сели на коней и крупной рысыо поскакали в иоле. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ПОЧТЕННЫЙ ГАЧУПИН 1 Не тратя времени, почтенный гачупин направился в отделение полиции. Следуя умному совету племянника, он приложил к заявлению в качестве доказательства кольцо из низкопробного золота с фальшивым камнем, не стоившее по настоящей оценке и десяти солей. Полковник лисенсиат Jloriec де-Саламаика поблагодарил его за правильное понимание гражданского долга: — Дон Кинтин, ваше добровольное содействие делу полицейского расследования заслуживает всяческой с моей стороны благодарности. Я благодарю вас за ваше достойное поведение, так как вы не поленились притти в наше отделение передать нам этот предмет, сообщив весьма интересные данные. Потрудитесь уточнить некоторые подробности. Знали ли вы раньше ту крестьянку,, которая принесла вам кольцо? Некоторые указания касательно района ее обычного пребывания много помогли бы в поимке виновной. Нет, повидимому, сомнения, что беглец встретился с этой женщиной уже, когда ему известен был приказ об аресте. Предполагаете ли вы, что он прямо отправился за нею? — Возможно! — Не допускаете ли вы предположения о случайной встрече? — А кто знает? — А где живет индианка, вам известно? Почтенный гачупин задумался, притворяясь, что припоминает: — Нет, должен заявить, что не знаю. 2 Почтенный гачупин хитрил, страшась чем-нибудь повредить себе. Он боялся запутаться и тем выдать подмену кольца. Полковник лисенсиат с непогрешимым видом полицейского сердцеведа внимательно всматривался в него с подозрительной и насмешливой улыбкой. Ростовщик струсил, внутренно проклиная Мелькиадеса. В торговых книгах всегда имеются какие-нибудь указания. Я справлюсь. Гарантировать не могу, что мой приказчик выполнил эту формальность. Он малый неопытный, только недавно приехал из отчизны-матери. Шеф полиции оперся на стол, наклонившись всем телом к почтенному гачупину. — Будет жаль, если вас обложат штрафом из-за небрежности вашего приказчика. Ростовщик подавил досаду. — Господин полковник, если и было упущение, ваши агенты могут легко его поправить. Индианка живет с одним проходимцем, который иногда посещал мой магазин, и я уверен, что у вас имеются о нем данные, так как он не всегда себя вел, как мирный гражданин. Это один из наемных бандитов, получивших помилование, когда с вождями движения заключено было соглашение и им были предоставлены посты в армии. Теперь он скрывает свое прошлое, занимаясь ремеслом горшечника. —. А имя его вам неизвестно? — Возможно, что я его потом припомню. — А его особые приметы? — Шрам на лице. — Не Сакариас ли Крестоносец? — Я боюсь дать ложное показание, но, кажется, ваше подозрение верно. — Сеньор Передита, ваши сообщения очень ценны, и я опять выражаю вам благодарность. Мне кажется, что мы на след напали. Вы свободны теперь, сеньор Передита. Гачупин осторожно вставил слово: — А как перстенек? — Нужно приложить его к делу. — И я потеряю девять солес? — Зачем же! Подадите заявление в судебном порядке. Это, конечно, канительно, но, без сомнения, за вами будет признано право получить возмещение убытка. Подайте заявление, сеньор Передита, до свиданья! Инспектор полиции нажал звонок. Прибежал писец — невзрачный, потный, в смятом крахмальном воротничке и развязанном галстуке, с пером за ухом и пятнами чернил на куртке из чортовой кожи с чериыми нарукавниками. Полковник лисенсиат нацарапал что-то на клочке бумаги, приложил печать и подал бумаг}' писцу. — Немедленно принять меры к поимке этой пары; пусть агенты действуют с особой осторожностью. Выберите на случай перестрелки людей, достаточно смслых, и объясните им, что за личность этот Сакариас Крестоносец. Если найдете кого-нибудь, кто его знает, отдайте тому предпочтенье. В картотеке подозрительных лиц отыщите карточку этого гуся. Сеньор Псредита, до свиданья. Ваши сведения оказались очень ценны. Ом отпустил его насмешливым жестом. Почтенный гачупин удалился, понурив голову, кинув последний взгляд побитой собаки на стол, где безвозвратно потонуло в грудах бумаги его кольцо. Инспектор, дав инструкции писцу, подошел к выходившему во двор решетчатому окну. Несколько минут спустя со двора выступил ускоренным шагом в военном порядке отряд жандармов. Его капрал, метис с раздвоенной бородкой, был ветераном бандитского отряда, некогда возглавлявшегося полковником Иринео Кастаньоном, Деревянной Ногой. 3 Капрал расставил своих людей попарно близ хижины в Кампо-делъ-Перулеро. С заряженным револьвером подошел он к двери: — Сакариас, сдавайся! Изнутри раздался испуганный голос индианки: - Этот разбойник навсегда меня оставил! Его здесь не ищите! Скотина шатается где-нибудь в другом месте! Женщина, испуганно съежившаяся у жернова ручной мельницы, начала жалобно голосить. Отряд жандармов столпился у двери, направив в ее отверстие пистолеты. Капрал отдал приказ: — Выходи на улицу! — Чего вы хотите? — Украсить твои волосы цветами. Капрал старается напускной веселостью рассмешить и подбодрить солдат. Женщина вышла из дома с ребенком на руках и распустившимися по плечам волосами, босая, покорная. — Можете обыскать все углы. Этот бродяга исчез, оставив ребенку в наследство лишь пару туфель. — Тетушка, мы стреляные воробьи и понимаем прекрасно эти штуки. Вы, милая моя, заложили перстенек, принадлежащий полковнику де-ла-Гандара. — По чистой случайности оно попало ко мне в руки. Случайная находка! — Вы должны сейчас лично явиться к моему начальнику полковнику Лопес де-Саламанка. Спустите ребенка на землю и шагом марш! — А ребеночка можно мне взять? — Полицейское управление не детские ясли. — Но на кого же я его оставлю? — Надо будет отправить его в богоугодное заведение. Ребенок на четвереньках пролез между жандармов и побежал к луже. Встревоженным голосом закричала ему мать: — Поди сюда, негодный мальчишка! Капрал переступил через порог хижины и направил револьвер в темноту: — Будьте осторожны! Если есть охотники произвести обыск, пусть выходят вперед. Осторожно! Этот разбойник способен перестрелять нас всех. Кто нам гарантирует, что он здесь не спрятался? Сдавайся, Крестоносец! Не валяй дурака, ты этим лишь ухудшишь свое положение. Окруженный жандармами, вошел капрал в хижину, все время нацеливаясь в темные углы ее. 4 По окончании обыска командир вернулся на улицу и надел наручники индианке, которая, вздыхая, сидела у двери, закутавшись в плащ и закинувши на голову край его. Он пинками заставил ее подняться. Ребенок в луже ревел, окруженный хрюкающими свиньями. Подталкиваемая жандармами, мать оглядывалась назад, издавая душераздирающие крики: Иди домойI Не бойся! Уходи домой! Скорее! Ребенок побежал к дому, но останавливался и звал мать. Один жандарм обернулся, чтобы припугнуть его, и он замер на месте, плача и царапая себе лицо. Мать кричала ему охрипшим голосом: - Иди домой! Скорее! Но ребенок не двигался. Остановившись на берегу канала, он всхлипывал, видя, как растет расстояние, отделявшее его от матери. КНИГА ПЯТАЯ РАНЧЕРО 1 Филомено Куэвас и Чино Вьехо привязывают коней к двери хакала и ложатся в тени отдохнуть. Через некоторое время начинают понемногу съезжаться и другие ранчеро, с серебряными украшениями на сбруе и шляпах. Это владельцы соседних усадеб, тайно преданные революционному делу. Им назначил сюда явиться Филомено Куэвас. Эти друзья помогали ему достать оружие, чтобы со своими пеонами поднять восстание. Оружие несколько дней хранилось зарытым в ГІотреро-Негрсте. Филомено понимал, что нужно скорее достать его оттуда и снабдить ружьями и патронами отряды индейцев. От времени до времени продолжали прибывать управляющие и старшие пастухи, индейцы-проводники и охотники. Филомено Куэвас среди недомолвок и шуток составил список собравшихся и заявил о своем намерении немедленно выступить в поход. Он давно уже тайно порешил вооружить в эту ночь своих пеонов ружьями, спрятанными в кустах, но с хитрой осторожностью скрывал свое намерение. Начался спор;' креолы ранчеро поочередно высказывали свои опасения. Но, видя твердую решимость Филомено, согласились помочь ему лошадьми, пеонами и деньгами, при условии соблюдения строжайшей тайны, чтобы не попасть им на подозрение к тирану Бандерасу. Доситео Веласюо, самый среди них богатый, был вначале меньше всего склонен пускаться на это рискованное дело, но под влиянием кофе и чичи пришел в азарт и начал сыпать угрозами по адресу тирана. — Проклятый Бандецитас, мы разорвем тебя на куски и разбросаем их по всем дорогам республики! Кофе, чича и острые закуски настроили на один лад всю группу революционеров и воодушевили их всех одним общим желанием. Кто был повеселее и пошумливей, не скупился на крепкие слова; приторно-вежливые извинялись за грубость своих выражений; старые друзья обменивались нежными приветствиями: — Покровитель! — Отец родной! — До свиданья! — До свиданья! Произносили прощальные приветственные слова, уже сидя в седлах, поворачивая коней и галопируя врассыпную по широкому горизонту равнины. Утреннее солнце заливало своим сиянием молодые всходы и красные только что вспаханные участки, густую чащу каменных дубов и пышные заросли, на тенистых дорожках которых лежали быки, окутанные облаком собственных испарений. Лагуна Тикомайиу, окруженная палатками индейцев, как в зеркале отражала горящие факелы. Хозяин скачет галопом на веселом гнедом по берегу канала, а за ним погоняет свою клячу управляющий. Колокольный звон и взлеты птиц оживляют знойное утро. Вереница лодок, разукрашенных вымпелами, ветвями и эмблемами из цветов, поднимается вверх по каналам, справляя индейский праздник. Легкая флотилия с трудом держится на воде от обилия шума, музыки и танцев. Бродячая труппа — картонные маски, ленты, пики, щиты — исполняет таніец скоморохов под навесом капитанской лодки. Барабан и труба отмечают такт пируэтов и отдельных фигур танца. Издали виднеется господская усадьба. На темной зелени апельсинных деревьев играет отблеск изразцов застекленных бельведеров и балконов. Почуяв стойло, кони ускоряют свой бег. Хозяин, задерживая коня, пока управляющий поскакал за ограду, вытягивается на стременах, чтобы заглянуть под своды дома. Полковник, разлегшись в гамаке, перебирает струны гитары, заставляя плясать детей. Две краснокожие служанки в вырезанных платьях смеются и шутят из-за решетки кухонного окна, уставленного геранями. Филомено Куэвас гарцует па своем гнедом, ударяя его по крупу концом хлыста, и вдруг сналету проникает за ограду. Здорово играешь, друг! Ты за пояс заткнешь и Сантос Вега. — Ты льстишь мне... А что такое случилось? Ты хочешь, приятель, чтобы меня арестовали? С каким ты прибыл решением? Хозяин, спрыгнув с коня, вошел в вестибюль, звеня серебряными шпорами. С плеча его свешивался конец саране. Вышитое поле шляпы бросало тень на его орлиное лицо с козлиной бородкой. — Домисиано, я дам тебе на дорогу пятьдесят боливаров, проводника и коня, только удирай поскорее. Недавно, слушая твои росказни, я пообещал тебе выступить вместе в поход. Но я только что переменил свое решение. Пятьдесят боливаров будут тебе вручены, как только ты перейдешь фронт революционных войск. Ты отправишься отсюда без оружия, и проводнику будет дан приказ застрелить тебя, если ты внушишь ему малейшее подозрение. Рекомендую тебе, друг, не болтать об этом, так как приказ должен держаться в тайне. Полковник спокойно поднялся, заглушая рукой жалобный звук гитары. — Филомено, брось эти шутки! Ты прекрасно знаешь, приятель, что чувство собственного достоинства не позволит мне подписать эту позорную капитуляцию. Филомено, я не ждал такого обращения! Из друга ты превратился в цербера! Филомено Куэвас с изящной медлительностью положил на хинокал саране и шляпу, потом вынул из кармана штанов нарядный шелковый платок и отер разгоряченный лоб, сверкавший белизной на фоне сизых кудрей и загорелых щек. — Домисиано, брось валять дурака! Удовлетворись тем, что тебе дают, и не ставь условий. Полковник развел руками: — Филомено, в твоей груди бьется невеликодушное сердце! Он говорил с пьяным пафосом, с сентиментальногероичным красноречием тропических равнин. Хозяин, не прекращая шуток, растянулся в гамаке и, взяв гитару, стал ее настраивать. — Домисиано, я хочу спасти тебе жизнь! Но я еще не вполне убежден, что ты ею рискуешь, и потому принимаю меры предосторожности. Если ты шпион, будь уверен, что это обойдется- тебе дорого. Чино Вьехо доставит тебя невредимым в лагерь повстанцев, а там уже их дело, как поступить с твоей шкурой. Мне как раз нужно послать спешное известие их отряду, и ты доставишь его вместе с Чино Вьехо. Я хотел сделать тебя трубачом в моем отряде, но судьба решила иначе. Полковник подбоченился, приняв воинственную осанку. - Филомено, я признаю себя твоим пленником, но не унижусь до спора относительно условий. Жизнь моя принадлежит тебе, ты можешь отнять ее, если тебе это разрешает совесть. Нечего сказать, хороший пример гостеприимства показываешь ты этим малышам! Дети, не убегайте! Подойдите поближе и поучитесь, как принимают друга, беспомощного, ищущего убежища, чтобы не быть расстрелянным тираном. Ватага малышей кольцом окружила их, внимательно и напряженно глядя испуганно-наивными глазами. Вдруг младшая из сестер, разостлавшая свою пышную юбчонку между двух старших, застывши в оцепенении, вскочила, почуяв сердцем драму полковника. Вбежала в тревоге бабушка, старуха-итальянка, с темно-смуглым лицом, белой косичкой, угольками глаз и дантовским носом: — Что случилось с тобой, дорогая? Полковник поймал уже девочку и целовал се, царапая своей бородою. Надувшись, как шар, держал он в объятьях плачущего ребенка, и его фигура обжоры совершала такие неумеренные движения, что почти напоминала Сатурна, проглатывающего своих детей. Девочка, вырываясь, заплакала, и сильнее еще заволновалась на фоне японской занавески бабушка в криво набро- шенной на плечи накидке. Полковник поддразнивал с алкогольным юмором: — Не горячитесь, старушка, это вредит селезенке! — А вы не пугайте девочки, скверный комедиант! — Филомено, поговори со своей тещей и объясни ей, в чем дело. Ты получил урок от собственного ребенка. Тебе показал пример этот ангелочек. Не увиливай и успокой свою мамашу. Имей мужество отвечать за свои поступки ! 3 Его поддерживают единодушным хором все пятеро малышей. Посреди них полковник, расставив руки и ноги, кривит гримасой маску лица и красноречиво вздыхает, работая, как мехами, грудной клеткой. — Нежные мои крошки, вы показываете своим родным пример гражданской добродетели! Дети, не забудьте этого важного урока, когда вам придется самим действовать на жизненном поприще. Филомено, эти нежные отпрыски будут служить тебе обвинением и укором за твое плохое обращение со мною! Домисиано-де-ла-Гандара, твой преданный друг, не нашел ни малейшего отклика в твоем сердце! Он ожидал, что будет принят по-братски, а встречает худший прием, чем военнопленный. Ему не доверяют оружия, не верят его честному слову. Филомено, ты мерзко обращаешься со своим братом! Хозяин, не переставая настраивать гитару, сделал знак теще, чтобы та увела детей. Старая итальянка собрала маленькое стадо и проводила его через дверь комнаты. Филомено Куэвас положил руки на гриф гитары, пристально глядя со спокойной улыбкой на темноалых губах: — Домисиано, ты напрасно теряешь время и не становишься парламентским оратором. Ты пожинал бы обильные аплодисменты. К сожалению, мой разум слиш- ком ограничен, чтобы как следует оценить твои достоинства, и я настаиваю на условиях моего ультиматума. Длинноволосый, закутанный в плащ индеец с затененным широкими полями шляпы лицом подошел к хозяину и тихо сказал ему что-то. Филомено обратился к полковнику: — Мы попались! Федеральные войска приближаются к ранчо. Полковник сплюнул через плечо: — Ты продаешь меня, и этим путем рассчитываешь примириться с Бандеритас. Филомено, ты себя опозорил! — Не оскорбляй меня. Ты знаешь прекрасно, что я никогда не отказывался служить другу. Моя осторожность объясняется расположением, каким ты пользовался у тирана. Теперь, в виду сложившихся обстоятельств, я головой своей ручаюсь за твое спасенье. — Дай мне денег на дорогу и коня! • IИ не думай теперь бежать отсюда. На хорошем коне я скроюсь и в открытом иоле. — Ты останешься здесь до наступления ночи! — Не отказывай мне в коне! — Я отказываю тебе, -потому что озабочен твоим спасением. До ночи ты пробудешь в хлеву, где сам чорт тебя не откроет. Он привлек к себе полковника и повел его в тень вестибюля. 4 Под аркадой скользнул другой индеец и, крестясь, переступил порог двери. Легко и осторожно переступая босыми ногами, приблизился он к хозяину: — Надо сниматься. Меня чуть не поймали ласо. Уже слышен бой барабана в Кампо-де-ла-Иглесиа. Усмехнулся ранчеро, хлопая по плечу друга: — Хочешь, не хочешь, придется мне спрятать тебя в закуте! КНИГА ШЕСТАЯ ЛА СО 1 Сакариас-Крестоносец, вытащив челнок на берег, поросший камышами, стал на него, ища глазами свою хижину. Равнина, покрытая лагунами и песками, пересекаемая оросительными каналами, оглашаемая хлопаньем крыльев водяных птиц, убегала вдаль, среди своих лугов и зарослей, сверкая ярко-огненными пятнами волов и лошадей. В необъятном и звучном молчанье небесного купола тонули отголоски сельской жизни. В бирюзовом блеске дня хрюкали свиньи. Жалобно выла собака. Сакариас, вздрогнув, подозвал ее свистом. Собака подбежала быстрее ветра, трясясь всем телом, охваченная человеческой тоской. Положив" лапы на грудь индейца, она жалобно тыкается в нее мордой, хватает его за рубашку и тащит за собой из челнока. Крестоносец заряжает револьвер и в мрачном предчувствии следует за нею. Проходит мимо хижины, открытой и безмолвной. Идет к болоту. Собака настойчиво тянет его за собой, тряся ушами, обнюхивая воздух; мечется в безысходной тревоге, с вздыбившейся шерстью, жалобно взвизгивая. Сакариас идет за нею следом. В болоте хрюкают свиньи. Испуганно взлетают куры, сидящие под теныо агавы. Стая черных коршунов, спустившихся над лужей, поднимается в небо, спасаясь от собаки. Сакариас подходит и в ужасе, с исказившимся, оцепеневшим лицом, поднимает кровавые останки. Это все, что осталось от его малыша! Свиньи объели лицо ц руки ребенка, сопилоты вырвали из груди его сердце. Индеец вернулся в хижину, положил в мешок останки и, севши у двери, с мешком в ногах, стал размышлять. Он сидел, как окаменелый; мухи облепили его, и ящерицы. грелись на солнце с ним рядом. 2. Сакариас поднялся с темным предчувствием. Подошел к ручной мельнице, перевернул камень и заметил слабый блеск металла. Внизу под ним лежала сложенная вчетверо бумажка. Сакариас, не меняя выражения своей индейской маски, сосчитал девять монет, завязал деньги в пояс и прочел по складам бумажку: «Кинтин Переда. Ссудные операции. Покупка и продажа вещей». Сакариас вернулся ко входу, положил мешок на плечо и пошел по направлению к городу. Рядом с ним бежала, вертя хвостом и головой, собака. Сакариас, пройдя улицу с низенькими домиками, украшенными балконами и яркой росписью, окунулся в шум и блеск ярмарки. Приблизившись к столику с азартными играми, поставил он на карту девять монет. Удвоив ставку, выиграл три раза. Его вдруг ослепила нелепая мысль, новое жуткое предзнаменование: мешок на его плече приносил ему счастье. Он отошел, провожаемый собакой, и вошел в харчевню. Там сел, положив мешок в ногах, потягивая водку. За соседним столом сидели слепой и его дочь. Люди то входили, то выходили, индейцы, индианки, крестьяне и старухи, приходившие купить на сентаво тмину для посыпки хлебцов. Сакариас спросил жареную индейку и отделил на тарелке кусок для собаки. Потом опять начал пить, надвинув шляпу на лоб. Он сознавал с холодным спокойствием, что, эти останки предохраняют его от опасностей. Он предполагал, что его ищут и хотят арестовать, но не испытывал ни малейшей тревоги; жестокая уверенность делала его хладнокровным. Вскинул мешок на плечо и ударом ноги поднял собаку: Порфирио, пойдем в гости к гачупину! Остановился и снова сел, прислушиваясь к шопоту мрачной пары. — Не продлит срока сеньор Передита? — Мало на это надежды, папочка! — Если бы его не разозлила индианка, он проявил бы, пожалуй, большую сговорчивость. Сакариас, прикрыв лицо шляпой, с мешком на коленях, насторожился. Слепой достал из кармана пачку квитанций и стал в ней рыться. Его пальцы с траурными ногтями заменяли ему зрение. — Прочти мне опять условие договора. Наверное, найдется там для нас хоть один благоприятный пункт. Он протянул девочке лист, заполненный текстом и печатями. — Папочка, какие мы с тобой мечтатели! Гачупин накинул нам петлю на шею! — Прочитай еще раз договор. — Я знаю его. на память. Мы погибли, папа, если не найдем какого-нибудь выхода! — Сколько мы уже задолжали? — Семь песос. — Что за тяжелое время! Прежде на ярмарках семь песос были сущей безделицей. Доход одной такой ночи, как вчерашняя, превосходил эту сумму не меньше, чем в три раза. — Насколько я помню, всегда было одинаково! Ты еще очень молода. — Успею состариться. — Как ты думаешь, не следует ли еще попросить сеньора Передита? Рассказать ему о наших планах, о том, что ты скоро будешь выступать на концертах! Не лучше ли нам снова с ним повидаться? — Повидаемся! — Ты это говоришь без всякой надежды. — Потому что и не надеюсь. — Дочь моя, ты мне не скажешь и слова утешенья! Не может быть, чтобы сеньор Передита был совсем без сердца ! — Он гачупин! — И среди гачуішнов есть люди с совестью. — Сеньор Передита без сожаления затянет на шее у нас веревку. Он такой черствый! — Согласись, что прежде он бывал отзывчивей. Но он был вне себя от гнева на эту индианку, и верно не без основания, раз ее посадили. — Еще одна поплатилась из-за Домисиано! 4 Сакариас пододвинулся к мрачной паре. Слепой, удостоверившись, что девушка не читает бумаги, спрятал ее в папку из черной клеенки. На лице Сыча было вялое выражение, полное усталой покорности. Девочка протянула собаке Сакариаса свою тарелку. Продолжал с настойчивостью Велонес: — Домисиано нас подвел! Если бы не он, Тарасена продолжала бы вести свое дело и могла бы дать нам аванс или за нас поручиться. — Если бы она нам не отказала в этом. — Ах, дочка, оставь мне хоть немного надежды! Если позволишь, я попрошу бутылочку чичи. Не отказывай в моей просьбе! Мы возьмем ее домой!, и я 'почерпну в ней вдохновение, чтобы закончить вальс, который я посвящаю генералу Бандерасу. * — Папочка, вы опять напьетесь! — Дочка, мне необходимо чем-нибудь утешиться. Сакариас взял свою бутылку и наполнил стаканы девочки и старика. 10 Тиран Баиііорас , де — Тяни, дружище. Только так можно переносить собачью жизнь. Что же случилось с индианкой? На нее был донос? — Ясное дело! — И донес гачупин проклятый? < — Чтобы самому не запутаться в историю. - Ладно! Я уж поговорю за вас с сеньором Перелита. Он вскииул на плечи мешок и пошел, сопровождаемый собакой, прикрыв лицо полями шляпы. 5 Крестоносец медленно шел, пробираясь сквозь толпу крестьян и пастухов, которые, не слезая с коней, пили у дверей харчевни. С неподвижной маской зеленоватого лица, со сверлящей болью в висках, дикий, угрюмый, окунулся он в многоголосую сутолоку ярмарочной площади, где шел торг лошадьми. Кедры и пальмы служили опорой для лотков с узорной сбруей, ножами и скребницами. Он вышел на широкую и пыльную дорогу, запруженную телегами продавцов соли и съестных припасов. Крестьяне верхом на лошадях хвастались своими конями, заставляя их делать эффектные пируэты, бились об заклад и сочиняли небылицы, стараясь обмануть друг друга при продаже. Сакариас, увязнув в пыли, опираясь на кедр, присматривался к бурой лошади, которую погонял старый крестьянин. Нащупав в поясс свой выигрыш, он сделал крестьянин)' знак: — Продаешь коня? — Продаю. — Во что ценишь его, дружище? — Много дешевле, чем стоит. — Ну, без шуток! Хочешь за него пятьдесят болпвианос? — За каждую подкову. Сакариас продолжал свою песнь: Пятьдесят боливианос, если хочешь продать его. — Скажи настоящую цену! — Я стою за свою. Сакариас не менял ни голоса, ни выражения. С монотонной настойчивостью падающей капли продолжал он предлагать свою цену. Крестьянин поворотил коня, делая красивые курбеты. - Чтоб управлять им, довольно и шнурочка! Посмотри в зубы и увидишь, что он еще молод. Сакариас повторил все ту же глухую мелодию: — Могу дать только пятьдесят боливианос. Шестьдесят со сбруей. Крестьянин нагибался над лукой седла, успокаивая лошадь, похлопывая ее но шее. - Ну, приятель, семьдесят боливианос, и угощение за мой счет. — Шестьдесят вместе с седлами, да в придачу узда и шпоры. Оживился крестьянин, надеясь притти к соглашению: Шестьдесят пять! Ты приобретаешь, приятель, сокровище! Сакариас положил мешок к ногам, отвязал пояс и, сев в тени кедра, пересчитал деньги, завязанные в конец пончо. Тучи мух облепили черной массой мешок, запачканный клейкой кровью. Собака со слезящимися глазами обнюхивала воздух вокруг коня. Крестьянин соскочил на землю. Сакариас снова завязал деньги в край пончо; он медлил с заключением сделки, разглядывая колени и зубы коня. Потом, вскочив в седло, поскакал, то пробуя его в коротком беге, то осаживая его на всем скаку, как будто собираясь набросить ласо на быка. Крестьянин, стоя на краю пыльной дороги, следил за испытанием, приставив руку к глазам. Сакариас, наконец, вернулся, сдерживая бег коня. — Годится. — Не конь, а драгоценность! Сакариас развязал полу пончо и, высыпав деньги на ладонь крестьянина, перечел их монета за монетой. — Прощай, друг! — Что же ты сразу уходишь и не хочешь вспрыснуть покупки? — Сейчас) друг, у меня неотложное дело. . — Вот история! — Я должен заплатить по счету. Выпивка останется за тобой до другого раза. До свиданья! — До свиданья! Береги, приятель, моего бурого. Рыночная площадь светилась хроматическим трепетом огней. По тонущим в сумерках дорогам с их красной глиной тянулись вереницы лам, стада коров, группы крестьян на конях с бликами солнца на серебряной вышивке шляп. Сакариас, пришпорив коня, выбрался из сутолоки и поскакал через Аркильо де-Мадрес. 6 Сакариас-Крестоносец надвинул на лицо поля своей шляпы. Страшное решение, затаенная одинокая назойливая мысль, неотделимая от той сверлящей боли, которая долбила ему' виски, погрузили во мрак его душу. И он формулировал в уме своем мысль, повторяя ее с ребяческим параллелизмом: — Сеньор Передита, я о тебе позабочусь! Я позабочусь о тебе, сеньор Передита! Проезжая мимо в'стречных церквей, он крестился. Зажглись фонари в паноптикумах. Приблизившись к зверинцу, он почувствовал, как всколыхнулись бока его коня. Тигр, почуяв запах крови и мяса, став на лапы, ревел из-за решетки клетки, просовывая разъяренную голову сквозь прутья, сверкая глазами и колотя хвостом. Крестоносец пришпорил коня, стараясь проехать поскорее. Зло- вещий груз, который держал он на луке седла, прикрыл он своим пончо. Убаюкиваемый назойливой монотонностью своей мысли, Крестоносец упорно развивал ее до головокружения, и в висках у него мерно стучало, словно бился челнок в ткацкой машине: — Сеньор Передита, я о тебе позабочусь! Я позабочусь о тебе, сеньор Передита! Улицы были полны хроматического динамизма, выкриков, песен под гитару, фонарей, флагов. В темном хаосе, изнемогавших звуков, в дремотных мелодиях музыки, взлетали как ракеты внезапные крики, вопли испуга и смятения... Фигуры сливались в выразительном и монотонном синтезе, доведенные до исступления безжалостной радугой цветов, испускаемых всей этой обманчивой мишурой. Танцы, музыка, вереницы фонарей нагоняли тоску; они казались чем-то нелепым, приводили в бешенство, как видения галлюцинации. Сакариас, погрузившись душой во мрак безмолвной мести, чувствовал трепет крыльев настойчивой, монотонной мысли, повторявшей с ребяческим параллелизмом все ту же фразу: — Сеньор Передита, я о тебе позабочусь! Я позабочусь о тебе, сеньор Передита! 7 Улицу освещал фонарь с надписью на стеклах: «Ссудная касса дона Кинтина». Третье стекло было разбито и надпись была неразборчива. Красные и желтые полосы испанского флага украшали дверь: «Ссудная касса дона Кинтина». ГЗнутри лампа с зеленым абажуром освещала прилавок. Ростовщик гладил свою кошку, старую рыжую кошку мальтийской породы, догадывавшуюся о своем до нелепости странном сходстве с хозяином. Кошка и ростовщик взглянули на дверь с одинаковым выражением тревоги. Кошка, изогнувшись дугой на коленях гачупина, положила свои бархатные, как в перчатках, лапки на две симметрические заплаты из новой материи. У сеньора Лсредита были нарукавники, за ухом перо, а на голове неизменная засаленная шапочка, которую в давние годы вышила в школе его жена. — Добрый вечер, хозяин! Сакариас-Крестоносец — пончо, индейская шляпа и .юфтяные сапоги со шпорами — почти въехал в дверь на своем мерине, пригибаясь к луке седла. Почтенный гачулин посмотрел на него со скаредной подозрительностью: — Что угодно? — Несколько слов. — Привяжи у двери коня. — Он без поводьев, хозяин. Сеньор Персдита вышел из-за прилавка. — Ну, в чем у тебя дело? — Хочу познакомиться с вами, хозяин. В нашем округе вас все хорошо знают. Познакомиться хочу с вами! Лишь для этого я приехал на ярмарку, сеньор Передита. — Ты, видно, хлебнул через край. Это безобразие, лриходить издеваться над пожилым человеком! Уходи лучше по-добру по-здорову, а то позову сторожа. — Сеньор Передита, не путайтесь. Я пришел только, чтобы получить залог. — Есть у тебя доказательство? — А вот оно! Крестоносец, въехав на коне в сени, положил на прилавок запачканный мешок, мокрый от крови. Гачупин испугался. — Ты пьян! Налижетесь через меру, а потом ходите безобразничать по магазинам. Берн мешок и отваливай сейчас же, слышишь, сейчас же. Крестоносец головой почти касался брусьев потолка. Вся фигура его от груди до головы оставалась в тени, и только руки и лука его седла выделялись в падающем с прилавка свете. — Сеньор Передита, разве вы не требовали от меня доказательства? — Не морочь голову! — Развяжите мешок. — Убирайся и оставь меня с твоими глупостями. Крестоносец повторял с злой настойчивостью, голосом, придушенным яростью сдерживаемого гнева: - Развяжите, хозяин, и вы увидите доказательство. — Мне не интересно. Коза или свинья там—сам и разбирайся. Гачупин съежился, видя как над ним изогнулась тень Крестоносца. — Сеньор Передита, вы дождетесь, что вам придется развязывать мешок зубами! — Оборванец, ты, видно, хочешь затеять со мной ссору. Если тебе нужна какая услуга, приходи, когда будешь потрезвее. — Хозяин, мы сейчас же закончим. Помнишь индианку, что заложила перстень за девять боливианос? Почтенный гачупин притворился наивным. — Не припоминаю. Придется пересмотреть книги. Девять боливианос? Видно, больше и не стоило. В моем учреждении цены самые высокие. — Вы хотите сказать, что есть еще большие разбойники! Но я (пришел не только за этим. Вы, хозяин, сделали донос на индианку. Гачупин закричал, дрожа, как в припадке: — Не могу я помнить всех своих операций! Убирайся отсюда! Придешь, когда проспишься! Я посмотрю, нельзя ли увеличить ссуду! — Мы это дело закончим в одну минуту. Хозяин милый, вы донесли на индианку, так давайте теперь объяснимся. — Приходи, когда будешь потрезвее. — Хозяин, все мы смертны! Как знать? Быть может, ваша жизнь еще более неверна, чем свет этой лампы. s Хозяин, кто посадил в тюрьму индианку? Разве вы не знаете, что ее ранчо бпустело? Ничего, сейчас узнаете! А мешка вы не раскрывали? Ну-ка, сеньор Передита, да поживее! Хорошо, я это сделаю. Уж очень ты упрям, пьяница! Почтенный гачупин начал развязывать мешок. Старикашка делал это с равнодушным видом. И в самом деле, для него было неважно, что было в мешке, козленок или поросенок. Но лицо его исказилось ужасом, когда он увидел омертвелую, изгрызенную голову ребенка. - Ты совершил преступление! И хочешь, чтобы я покрыл его? Уходи и не запутывай меня в историю. Иди! Я ничего не расскажу! Ты разбойник, не компрометируй меня! Что ты можешь предложить мне? Горсточку монет! Э х , свинья! Человек с моим положением не станет себя компрометировать из-за горсти монет. Заговорил Сакариас голосом, сдавленным бездной накопившегося в нем гнева: - Это труп моего ребенка. Гнусный донос бросил его -роіимую мать в темницу. Мне оставили его одного, чтобы съели его свиньи! - Глупо приходить ко мне с подобными обвинениями. Зрелище, действительно, ужасное! Большое несчастье! Но. Кинтнн Переда к этому делу не причастен. Я возвращу тебе перстенек. И не потребую даже заплаченных денег. Пусть пойдут они тебе на пользу! Забери эти останки и похорони их. Я понимаю, что ты выпил, чтобы утешиться. Иди же. За перстнем ты придешь сюда завтра. Предай святому погребению останки. — Дон Кинтинито, сын собачий, идем вместе со мной! Крестоносец с внезапным порывом ярости пришпоривает коня, петля его ласо захлестывает шею испуганного гачупина; тот пробует освободиться, судорожно разводя руками. Один поворот, один бросок, и все слилось в неясном вихре фигур. Сакариас срывается бешеным галопом и скачет по улице,- волоча за собой гачупинаЗвенят подковы и подпрыгивает на буграх захлеснутое в петлю чучело. Согнувшись над лукой, вонзив шпоры в бока коня, всадник чувствует по напряжению веревки сопротивление подскакивающего на камнях трупа. И утешает свою скорбь — скорбь стоика-индейца —СакариасКрестоносец. КНИГА СЕДЬМАЯ ЧЕРНАЯ МАГИЯ 1 В ранчо Тикомайпу готовы кони для бегства. Полковник де-ла-Гандара обедает с ниньо Филомено. К концу обеда приказывает ранчеро позвать своих детей. Ниньм Лаурита со скрытой грустью идет за ними, и ребята прибегают вприпрыжку, не обращая внимания на мать,, которая делает строгое лицо, прижимая палец к губам. Хозяин тоже чувствует, как облако грусти окутывает своей тенью его бодрость. Он сидит с опущенным взором, не глядя на мать и на детей. Оправившись, поднимает он голову, полный суровой решимости. 2 Дети, в светлом круге лампы, вдруг примолкли, словно» их коснулось дуновение таинственного предчувствия. — Дети, я работал для того, чтобы оставить вам состояние и избавить вас от дороги бедности. Я сам шел по ней и не хотел бы, чтобы и вам пришлось изведать ее. До сих пор это было целью моей жизни, но вы сейчас увидите, почему я переменил свои взгляды. Мой отец ие .оставил мне богатства, но оставил мне честнейшее имя в стране, и это наследство хочу я вам передать. Я надеюсь, вы будете его ценить больше, чем все золото мира, а если этого не будет, мне будет за вас стыдно. Послышался стон ниньи ранчеры: — Ты навсегда нас покидаешь, Филомено! Хозяин жестом не дал продолжать ей. Глаза детей, столпившихся вокруг стола, сверкали волнением, но никто из них не плакал. — Я прошу вашу маму спокойно выслушать, что мне остается сказать. До сих пор я думал, что могу считать себя хорошим гражданином, работая для умножения вашего достояния и ничем не жертвуя на пользу отечества. Но теперь меня обвиняет моя совесть, и я не хочу, чтобы завтра я стыдился за себя, и чтобы вам было стыдно за отца. Заплакала нинья ранчера: — Значит, ты переходишь в революционное войско! — С этим товарищем. Полковник де-ла-Гандара гордо поднялся, протягивая ему руки: — Ты спартанец патриций, и я тебя не оставлю! Вздохнула ранчера: — А если тебя ждет смерть, Филомено? — Ты позаботишься о воспитании ребят и будешь напоминать им, что их отец умер за родину. Жене представлялись бурные картины революции: убийства, пожары, казни, а в отдалении, как неумолимое божество, мумия тирана. 3 Перед решеткой окутанного мраком окна, благоухавшего базиликой, осадил своего рысака Сакариас-Крестоносец. Он прискакал внезапно галопом, спугивая тишину деревенской ночи: — Беги, беги, полковник! Индианка сделалась жертвой доноса. Уж поплатился за это собака гачупин. Беги, беги же скорее! Сакариас сдерживал коня, стараясь просунуть свое мрачное лицо между железных прутьев решетки. Его задыхающийся голос проникал в комнату. В зале в с е присутствующие устремились к окошку, охваченные одним и тем же порывом. Полковник спросил: — А что такое случилось? — Величайшее несчастье моей жизни. Злой звездой сверкал перстенек! Беги, беги, полковник, ищейки несутся по моему следу! 4 В глубине зала нинья ранчера обнимает своего мужа,, и всхлипывает, уцепившись за юбку матери, ватага ребятишек. Врывается в дверь, задыхаясь от крика, старая итальянка: — Что за сумасшествие? Если Филомено повезет в революции, он сможет стать Гарибальди. Не пугайте мне детей! Крестоносец смотрит через решетку, весь окутанный геныо. Огромный глаз коня загорается иногда в игре силуэтов, врезающихся в светлый круг лампы. Сакариас все еще держит на седле мешок с трупом ребенка. В зале: семейная группа окружила хозяина. Мать поднимает детей, по очереди передавая их отцу. Сакариас смотриг с унылой покорностью: — Дети -кусочки сердца! 5 Чино Вьехо подал коней, и эхо галопа покатилосьпо ночному полю. Сакариас, когда всадники задержалисьу брода, поровнялся с полковником: — Пропал теперь Бандеритас! У нас есть сильный союзник. Он здесь, со мною! Полковник посмотрел на него с удивлением, думая,, что он выпил: — Что^-ты говоришь, приятель! — Останки моего малыша —кусок мяса, оставленный мне свиньями. Он в этом мешке. Полковник протянул ему руку) - Я тебе очень сочувствую. Но отчего ты не похоронил эти останки? - В свое время. По-моему, нехорошо это. Эти останки нам будут служить защитой. - Это отжившее суеверие! Господин, спросите об этом у собаки гачупина! — Что ты сделал? — Удавил его. Дешевле он не мог ответить за труп моего малыша. Надо предать малыша погребению. — Когда мы будем в безопасности. — Славный был малыш! — Одно отцово сердце знает! Ч А С Т Ь П Я Т А Я САНТА-МОНИКА КНИГА ПГРВАЯ МРАЧНАЯ ОБИТЕЛЬ 1 Форт Саита-Моника, служивший столько раз во дни революционных войн тюрьмой для политических, был предметом жутких легенд о зараженных колодцах, кишащих гадами подвалах, цепях и ужасных орудиях пыток. Эти рассказы, шедшие еще со времен испанского господства, нашли себе новое подтверждение в тирании генерала Сантос Бандераса. Каждый вечер во рву бастиона, при пенье сигнального рожка, подвергалась расстрелу какая-нибудь группа революционеров. Расстреливали без всякого суда, по тайному приказу тирана. 2 Сопровождаемые все тем же караулом солдат, Начито и студент прошли через потайные ворота. Тюремщик принял их без документов, по устному рапорту сержанта, посланного из солдатской лавки майором дель-Валье. Проходя потайными воротами, оба закованные подняли головы; взор их надолго окунулся в далекую лазурь неба. Тюремщик Санта-Моника, полковник Иринео Кастанъон, изображается в летописях того времени одним из самых жестоких палачей тирании. Это был кровожадный старик с грыжей, куривший трубку ,и волочивший деревян- ную ногу. С расстегнутыми штанами, насмешливый н жестокий, он впустил двух арестованных: — Счастлив оказать прием столь избранным людям. Начито проглотил сарказм, притворно засмеявшись углами губ, и пожелал объясниться: — Бывают минуты ослепленья, полковник. Полковник Иринео Кастаньон выбил трубку, постучав ею по деревянной ноге. — Ну, меня это нисколько не касается. Судебные дела, если того требуют обстоятельства, ведет лисенсиат Карбальеда. Пока налицо только приказ о задержании, и потому вы можете располагать всем тюремным помещением. Начито опять поблагодарил преувеличенно-вежливой улыбкой и кончил тем, что, сморкаясь, сказал: — Эта неприятность — случай подлинного сомнамбулизма. Тюремщик, стоя в темном просвете двери, бренчал связкою ключей. Это был мулат, скудно одетый и двигавшийся, как заводная кукла. Он носил на голове потертую французскую кепку и одет был в цветные форменные брюки и куцую пропотевшую куртку. Его лакированные башмаки, старые и изношенные, были протерты на суставах. Тюремщик весело обратился к нему: — Дон Трини, постарайтесь отвести этим двум свистунам привилегированное помещение. — Жаловаться не будут. Если они задержаны временно, им будет предоставлен люнет в стене. Дон Трини, выполнив формальность обыска, повел арестованных по сводчатым коридорам, в которых хранились в шкафах ружья. Он раскрыл в конце коридора решетку и впустил их в пространство между стенами: — Можете прогуливаться сколько угодно. Начито, как всегда, скривил рот приторно-вежливой и рабской гримасой: — Премного благодарны вам, дон Трини! Дон Трини с полной безучастностью захлопнул решетку, гремя засовами и ключами. Обернувшись, крикнул, удаляясь: Имеется лавка, если что нужно и не жаль денег. 3 Начито, вздыхая, читал на стенке тюремные надписи, украшенные фаллическими изображениями. За спиной Начито молчаливый студент свертывал папиросу. Глаза его светились насмешкой, а на темных губах цвета шелковицы лежала складка гордого состраданья. В разброску il в одиночку прогуливалось несколько заключенных. Слышно было кипение волн, которые, казалось, подрывали фундамент. Крапива росла в тенистых углах, а в прозрачной лазури неба кружилась стая черных птиц — сонилотов. Начито, подбоченившись на кривых, расставленных циркулем ножках, с упреком взглянул на студента. Ваша молчаливость не придает товарищу бодрости, в ней можно усмотреть даже отсутствие великодушия. Как ваше имя, друг мой? Марко Аурелио. — Маркито, что с нами будет? Ну, как знать? Знать очень важно! Вы слышите шум волн? Кажется, будто мы находимся на корабле. Форг Санта-Моника, бутафорский замок с укреплениями времен вицекоролей, возвышался на прибрежных скалах, лицевой стороной к необъятному южному океану, таившему в своих темных недрах циклоны и штили. На бруствере вытянулось в ряд несколько древних мортир, изъеденных, как проказой, селитрой. Они пестрели рубашками арестантов, развешанными на них для про- сушки. Старик, сидя перед необъятным морем, нашивал 'заплаты на одеяло для своей жалкой постели. На самом высоком бастионе кошка охотилась за ящерицами, а на Пунта-Сериьентес отряды солдат производили военные упражнения. 4 Вдоль стены пенистая линия волн раскачивала вереницу трупов. Вздувшиеся животы, опухшие посинелые конечности. Несколько заключенных, издавая мятежные крики, взбирались на бастион. Волны раскачивали трупы, прибивая их к основанию стены, а глубокое пылающее небо в жестоком и бесстрастном равнодушии своей бирюзы давало приют зловещему движению сопилотов. Заключенный, нашивавший заплаты на одеяло для своей скудной постели, порвал нитку и, смачивая губами конец ее, пробормотал с едкой насмешкой: — Проклятые акулы уже пресытились таким обилием революционного мяса, а все еще мало собаке Бандерасу!.. Мать его растакая! На его лице, напоминавшем выдубленную кожу, с выгравированным на ней узором морщин, лежал отпечаток стоицизма. Седая щетина давно небритого подбородка придавала его мужественным чертам погребальное выражение. Начито и Марко Аурслио шли неуверенно, как заблудившиеся путешественники. Начито, встречая когонибудь из арестантов, заботливо отходил в сторон) - , пропуская его с дружеской улыбкой. Они подошли к бастиону и стали смотреть на океан, весело игравший в сиянии утра, казавшийся заколдованным со своей траурной вереницей трупов, качавшихся в зеленоватой пене. Среди узников, собравшихся на бастионе, росли мятежные возгласы, сопровождаемые гневными жестами. Начито задыхался от ужаса. — Жертвы кораблекрушения? Старик, штопавший одеяло, взедянул на него с презрением: — Это товарищи, только что приконченные в ФосоПальмитос. Студент спросил: — Их не похоронили? — Зачем! Их бросили в море. Но так как акулы уже не переваривают революционного мяса, нас, тех, кто на очереди, они вынуждены будут похоронить... ОІІ злобно и горько расхохотался. Начито зажмурился от страха: — Старик, вы осуждены на смерть? — А разве знает наказание мягче тигр Самальпоа? На смерть! Но я плюю на это! Долой тирана! Заключенные, взобравшись на бастион, утопали взорами в зелени прибоя, разметавшейся между контрфорсами стены. Группа была полна одним безумным трепетом, одним ревом, одним воплем проклятия. Доктор Альфредо Санчес Оканья, поэт и памфлетист, знаменитый революционный трибун, поднявшись на край стены, протянул по-ораторски руку, под мрачным взглядом часового, с ружьем прогуливавшегося у потайных ворот. — Герои свободы! Мученики благородного дела! Ваши имена, написанные золотыми буквами, будут сиять на страницах нашей истории! Братья, идущие на смерть, шлют вам свой привет и берут перед вами на караул! Он широким движением сорвал с головы своей панаму, и все повторили этот жест. Часовой взвел курок: — Назад! Не приказано оставаться на бастионе. И крикнул ему доктор Санчес Оканья: — Презренный раб! В морс, подобрав паруса, маневрировала под охраной морских карабинеров лодка, подбиравшая трупы. Она погрузила семь трупов. И так как толпа на бастионе 11 Тиран Бапдерас іо. все более возбуждалась и не хотела расходиться, стража взобралась на стену и затрубила тревогу. 5 Начито, охваченный дрожыо, вцепился в руку студента : — Мы пропали! Старик, штопавший одеяло, спокойно измерил его взглядом, и его отвисшая губа затряслась от козлиного хихиканья. — Не стоит так огорчаться из-за собачьей жизни. Начито ответил тоненьким голосом среди всхлипываний : — Так грустно умирать * невинным! Меня погубили мнимые улики! Старик с ядовитой гримасой презрения продолжал донимать Начито: — Вы не революционер? Значит, вы, не заслужив этого, разделите судьбу честных людей. Начито, совсем ослабев от тоски, умоляюще смотрел на арестанта, который, насупив брови и растянув на коленях одеяло, принялся изучать геометрию одной из загілат. Начито сделал попытку завоевать расположение пергаментного старика. Случай свел их несколько позже под смоковницей, в углу двора: — Я никогда не сочувствовал идеям революции и теперь оплакиваю это; я понимаю, что вы герои и вам принадлежит место в истории. Мученики идеи! Знаете, друг: прекрасно говорит доктор Санчес Оканья! Ему поддакнул студент, произнеся с мрачным увлечением: — В революционном лагере сражаются лучшие головы республики! Льстиво поддакнул ему Начито: — Лучшие головы! Старик с одеялом, вдевая нитку в иголку, медленно проговорил, презрительно и угрюмо: — Чтобы узнать об этом, необходимо, очевидно, побывать самому в Санта-Моника. Видно, молодой человек, вы тоже не из революционеров. Произнес Марко Аурелио с твердостью убеждения: — И я каюсь теперь, что им не был, и буду, если когда-нибудь отсюда выйду. Старик, завязывая на нитке узел, засмеялся козлиным смехом: — Добрыми намерениями ад вымощен! Марко Аурелио посмотрсл на старого заговорщика. Его слова показались ему столь полными смысла, что он не почувствовал обиды: они звучали для него непреложной истиной в этой тюрьме политических заключенных, гордо ожидавших смерти. 6 • Океан своим вечным движением бил о стену, и гобои волн прославляли триумф смерти. Черные птицы описывали круги в далекой лазури: по мостовой двора пробегали тени их трепетных крыльев. Марко Аурелио чувствовал презрение к своей изнеженной жизни, под защитой матери, жизни бессмысленной, нелепой, как движения паяцов, о которых забывают, как только кончится игра. Его политическое безразличие казалось ему позорным деянцем и мучило его. Эти стены, эта темница вдохновенных революционеров, повергли его в грусть, увеличивая в нем презрение к собственной жизни, проводимой в детском бездействии среди домашнего уюта и педантической науки, поощряемой наградами в актовых залах. В смущении следил он за стариком, который втыкал и вытаскивал свою иглу. — Вы попали в тюрьму благодаря случайности или чтобы выведать то, о чем здесь говорится? Это, друг. хорошо было бы выяснить. Пройдитесь по камерам и поищите, не найдете ли вы какого-нибудь поручителя. Вы называете себя студентом! Но здесь достаточно людей из университета. Если хотите иметь друзей в этом подземелье, постарайтесь поскорей оправдать себя. Платонические революционеры внушают мало к себе доверия. Студент сильно побледнел. Начито, глядя глазами побитой собаки, молил о милосердии: • Меня тоже терроризировал тиран Бандерас. Он очень кровожаден! Но не легко было порвать цепи. Я не гожусь для работы, да и кто бы меня взял, если я не умею заработать кусок хлеба? Генерал бросал мне кость, издеваясь надо мной. В глубине души он, казалось, ценил меня. Вы скажете, что все это плохо, что я человек отпетый, что я перешел все границы, что человеческое достоинство имеет свои права? Я, конечно, с этим согласен. Но надо подумать, что предстаівляег собой человек, воля которого скована наследственностью. Мой отец —алкоголик! Моя мать —безумная истеричка! Генерал, несмотря на презрительное отношение ко мне, развлекался моими выходками. У меня были завистники! И теперь— пасть с такой высоты! Марко Аурелио и старый заговорщик молча слушали, по временам переглядываясь. Старик резюмировал свое мнение: — Есть люди — развратнее проституток! Задыхался Начито: — Все кончено! Последняя насмешка переполнила чашу. Никогда еще не доходило до этого! Развлекаться, расстреливая несчастных сирот, ведь это ж достойно Нерона. Маркито и вы, друг, я был бы вам благодарен, если бы вы меня сейчас же прикончили. Я слишком страдаю. Что мне за польза прожить еще несколько часов, если эта ужасная тревога отбивает у меня всякую охоту жить. Я знаю свой конец, мне сообщили о нем духи: в этом проклятом деле замешаны души праведных. Маркито, нанеси мне удар, избавь меня от этих страданий. Я заранее отказываюсь от жизни. Отчего, старик, вы не пустите мне кровь своим шилом? Проткните меня насквозь! Отвечайте ж друзья! А если вы боитесь осложнений, то окажите мне услугу, утешьте меня чемнибудь. 7 Трусливые H дешевые слезы кретина вызывали двойную улыбку сострадания и презрения на мрачном лице старого заговорщика и на бледном от бессоницы лице студента. В муках этого опального шута была какая-то гротескная торжественность, как в шутовских похоронах, заканчивающих карнавал. Соиилоты, взмахивая покрытыми струпьями крыльями, медленно описывали низкие круги над смоковницей. КНИГА ВТОРАЯ НОМЕР ТРИ 1 Камера № 3 представляла собой обширное помещение с высокими решетчатыми окнами, пропитанное тяжелым запахом алкоголя, пота и табака. С обеих сторон ее висели рядами койки арестантов, в большинстве политических преступников. Но здесь можно было встретить и закоснелого разбойника, и кровожадного идиота, и отважного бродягу, и бессовестного лицемера. Чтобы сделать жизнь политических еще более невыносимой, послал их в компанию этих людей полковник Иринео Кастаньон — Деревянная Нога. Падающий через высокие решетчатые окна пыльный свет, казалось, отскакивал от грязной штукатурки стен, и в его бесплодном тоскли- » вом сиянии резко выделялись изможденные лица заключенных. Доктор Санчес Оканья, высокопарным и многоречивый, жестикулируя протянутой на манер вдохновенных трибунов рукой с набегавшей из-под рукава манжетой, осыпал красноречивыми нападками тиранию: — Зловещий феникс колониального абсолютизма возрождается из развеянного на четыре стороны пепла, призывая к жизни теин священных освободителей. Священных,—да! Их жизнь должна служить нам примером, должна быть для нас светочем в эти, быть может, последние минуты, которые остается еще нам прожить. Море возвращает земле ее героев, прожорливые чудовища синих бездн оказываются милосерднее генерала Сантос Бандераса... Наши глаза... Вдруг он прервал свою речь. По коридору приближалась Деревянная Нога. Тюремщик прошел мимо, раскуривая трубку, и звуки его ковыляющей походки малопо-малу замерли в отдалении. 2 г Один из заключенных, читавший, растянувшись в своем гамаке, вытащил спрятанную было книгу. С соседнего гамака обратилась к нему тень дона Роке Сепеда: — Вечно с «Знаменитыми побегами»? — Надо изучать классиков. — Вас очень увлекает это чтение! Вы мечтаете о побеге? — Как знать! — Не дурно было бы сыграть такую шутку с полковником Деревянная Нога! Читавший со вздохом закрыл книгу. — Не стоит об этом думать. Может быть, вас и меня сегодня вечером расстреляют. Оспаривает с горячим убеждением дон Роке: — Вас, не знаю... Но я, по крайней мере, уверен, что еще увижу победу революции. Позднее, возможно, я поплачусь жизнью. Вполне возможно. Предначертания судеб всегда исполняются. — Несомненно. Но разве ваша судьба вам известна? — Меня ждет конец не в Санта-Моника! Я прожил полвека,' но ничего еще не сдетал. Я был мечтателем, и потому должен переродиться, чтобы активно участвовать в жизни народа и умереть, возродив его. • Он говорил с горячим рвением агонизирующего, который причастием святых тайн укрепляет свою веру в загробную жизнь. Его темное лицо —лицо деревенского святого — выделялось на подушке, напоминая картину воскресения, и туловище его вырисовывалось под простыней, .как под плащаницей. Его собеседник посмотрел на него с доброжелательным и насмешливым сомнением. — Я хотел бы обладать вашей верой, дон Роке! Но боюсь, что нас вместе расстреляют в Фосо-Пальмитос. — Моя судьба иная. И вы тоже бросьте эти зловещие размышления и лучше продолжайте мечтать о побеге. — Мы с вами противоположные натуры. Вы пассивно ждете, чтобы невидимая сила разверзла перед вами решетки тюрьмы. Я измышляю планы бегства, но, работая над ними, не могу избавиться чіт предчувствия моего близкого конца. Эта мысль глубоко меня волнует, и чтобы не сдаться совсем, я продолжаю караулить случай, на который уже не рассчитываю. — Судьбу можно победить, если мы для борьбы с ней сумеем собрать все наши духовные силы. В нас существуют скрытые силы, такие возможности, о которых мы и не знаем. Для того душевного состояния, в котором вы находитесь сейчас, я посоветовал бы вам другое, более осмысленное, чтение, чем «Знаменитые побеги». Я достану вам «Путь теософии». Эта книга откроет вам неведомые горизонты. — Я вам только что говорил, что мы люди совершенно различные. Хитросплетения ваших авторов ничего не говорят моему сердцу. От того ли, что я лишен религиозного чувства? Вероятно, так. Для меня все кончается в Фосо-Пальмитос. — Но, признавая себя настолько лишенным религиозного чувства, вы всегда будете более, чем посредственным революционером. Надо смотреть на жизнь, как на священное семя, данное нам для того, чтобы собрать с него плоды на благо всего человечества. Революционер—это провидец. — До этого пункта я с вами согласен. — А от кого мы получили эту жизнь, имеющую определенный смысл? Кто налагает на нее печать этих обязанностей? Можем ли мы безнаказанно предавать ее? Допускаете ли вы существование священной санкции? — После смерти? — После смерти. — Я воздерживаюсь от решения этих вопросов. — Может быть потому, что вы не задаете, их себе с достаточной настойчивостью? — Может быть. — А тайна жизни вас тоже не волнует? — Я стараюсь забыть о ней. — И можете? — Прежде мог. — А теперь? — Тюрьма всегда действует заражающе. И если вы будете продолжать так говорить со мною, то вы заставите меня в конце концов уверовать. — Если это вас раздражает, я оставлю эту тему. — Дон Роке, ваши наставления для меня могут быть только приятны. Но среди цветов вашей учености таятся шипы, которые меня колют. Почему вы считаете, что моя революционная деятельность навсегда останется посредственной? Какую зависимость устанавливаете вы ме' ж д у религиозной совестью и политическими идеалами? Мой дорогой, это одно и то же! — Одно и то же? Возможно. Я этого не вижу. — Отдайтесь больше созерцанию, и вы уразумеете много истин, которые только этим путем смогут вам открыться. — Каждый человек — целый мир, и мы оба —два несходных мира. Дон Роке, вы парите в высоких сферах, а я хожу по земле, и то, что вы меня квалифицировали, как посредственного революционера— это одно из ослеплений, которым вы подвержены. Религия чужда нашим политическим битвам. Ни одно из наших действий не может быть чуждо восприятию вечности. Только люди, освещающие свои шаги этим факелом, добиваются того, что их чтит история. Познание трансцендентной вечности есть религиозное состояние. И в нашей идеологии краеугольный камень ее— эмансипация индейца —в своей основе чисто христианское учение. — Свобода, равенство и братство— были, кажется, лозунгами французской революции. Дон Роке, мы с вами большие друзья, но не можем понять друг друга. Разве не проповедывала атеизма французская революция? Марат, Дантон, Робеспьер... — Глубоко религиозные души, хотя иногда они и сами не сознавали этого. — О, святая простота! Дон Роке, включите меня в число этих людей, и тогда вы вынете гот шип, который вы только что в меня всадили. — Согласен, только и вы не сердитесь на меня. Онн подали друг другу -руки и долго лежали рядом в гамаках, храня молчание. В глубине камеры, окруженный группой заключенных, продолжал ораторствовать доктор Санчес Оканья. Высокопарное течение троп и метафор выделялось своей холодной манерностью в тяжелой атмосфере пота, водки и табака, наполнявшей камер}7 № 3. 3 Дон Роке Сепеда собрал вокруг своего гамака группу, внимательно слушавшую его проповедь, полную несбыточной надежды. Он произносил ее тихим шепотом с ясной серафической улыбкой. Дон Роке был глубоко религиозен, и в его вере сочетались мистическая интуиция с индусскими догматами. Он жил в вечном горении, и его странствования по путям мира казались ему исполненными тайных обязательств, непреложных как звездные орбиты. Адепт теософических учений, он искал в сокровенной глубине своего сознания связь с сознанием вселенной. Вечная ответственность людей за их деяния заставляла его чувствовать мощное дыхание божественной силы. Для дона Роке люди были падшими ангелами. Виновные в небесном преступлении, они искупали свою теологическую вину на путях преходящего времени,, являющихся путями мира. Человеческие жизни на каждом своем шагу, в каждое отдельное мгновение пробуждали вечные отголоски, вводимые смертью в круг бесконечной ответственности. Души, освобождаясь от своей земной оболочки, завершали свое мировое прошлое в ясном и герметическом видении чистой совести. И этот круг вечного созерцания — радостный и скорбный - был неподвижной целью людских предназначений и искуплением для падшего ангела. Странствование по дебрям перевоплощений запечатлевало какое-нибудь священное число. Каждая жизнь, даже самая скромная, была созидатсльшіцей целого мира. При прохождении через врата смерти циклическое сознание творчества овладевало душою, и душа, заключенная, как узница, в его центре, приходила в состояние созерцательного экстаза. Роке был человек с очень разнообразной и беспорядочной начитанностью в области теософии, граничившей с кабалой, оккультизмом и александрийской философией. Ему было за пятьдесят лет. Его яркочериые брови налагали отпечаток суровой энергии на его широкий лоб и блестящую плешь средневекового святого. Тело имело крепкое строение скелета, трагическую мощь маслины и виноградной лозы. Его революционная проповедь сияла светом утренней священной тропы. КННГА ТРЕТЬЯ ТЮРЕМНЫЕ МЕЛОДИИ 1 Освещенная падавшим из решетки окна светом, играла в карты группа в восемь —десять арестантов. Чучо эльРото сдавал карты. Это был бродяга, прославившийся конокрадством, захватами в плен богатых помещиков, нападениями на почту, преступлениями, кощунством, драками, удалыо, любовными похождениями и кровавыми сценами рсвности. Он не спеша сдавал карты. Руки худые, на щеке шрам от резаной раны, во рту не хватало трех зубов. В игре участвовали заключенные самых различных категорий: тут были и крестьяне из деревни, и доктора, и солдаты-партизаны, и тюремные надзиратели. Присутствовал и Начито Вегильяс; он еще не играл, но не сводил глаз с. карт и, сунув руку в кошелек, подсчитывал деньги. Вышел валет, и он в восторге заметил: — Ни одна не обманет! Он повернулся с улыбкой к стоявшему рядом с ним задумчивому игроку, казавшемуся равнодушным. Это было пугало в помятой куртке из грубой парусины, висевшей на нем, как на вешалке. Начито снова устремил взор на колоду карт. Внезапно решившись, он вынул руку с горстью монет и бросил их на вшивое одеяло, которое в тюрьмах играет роль зеленого сукна. — Ставлю десять солес на чортова короля. Рото заметил: — Отвечаю вдвойне. — Открывай карту. — Смотри! Рото открыл карту, и вышел король треф. Начито, поощряемый выигрышем, снял ставку и весь отдался картам. По временам поднималась буря голосов и спор из-за какого-нибудь хода. Начито все время везло, и видя, как он выигрывает, задумчивое пугало желчною вида издали улыбнулось ему усталым взглядом человека, которому не везет. Начито посмотрел на него и открыл ему печаль своего сердца: — В нашем плачевном положении безразлично, выиграть или проиграть. Фосо-Пальмитос всех нас сравняет. Тот отрицательно покачал головой, устало сморщив свое желтое лицо, подобное пузырю, из которого выходит воздух. — Пока живешь, деньги являются очень важным фактором. Надо так смотреть на это! Начито вздохнул. — Осужденному на смерть какое утешение могут дать деньги? — Хотя бы то, что он может играть, чтобы забыться... Деньги до последнего момента являются незаменимым фактором. ' — А вы тоже приговорены к смерти, товарищ? — А кто знает? — Разве не всех одинаково расстреливают? — А кто знает? — Вы даете мне луч надежды. Поставлю пятьдесят солес на вторую карту. Начито выиграл, а сосед, храня все то же выражение, сморщил лицо. — И вам всегда так везет? — Не пожалуюсь. — Давайте поставим вместе пять солес, и играйте, как находите нужным. — На пять ходов. — Как хотите. — Ставим на валета. — ^ т о ваша любимая карта? — Она должна выиграть. — Проиграет. -- Все же пойдем на валета. Рото. медленно стасовал карты и, показав колоду, чтобы все ее видели, остался мгновение с поднятой рукой. Вышел валет. Начито снял деньги и, разделив на две части столбик с монетами, шепнул желтому соседу: — Я что говорил вам? - Вы словно их видите! - Теперь пойдем на семерку. — Но что это за игра? — В «нравится и не нравится». Только что я играл па ту, что мне нравилась, а теперь надо играть на семерку, к которой я равнодушен, так как она ничего не говорит мне. — Вы называете это «игрой» в «нравится и не нравится»? Я не знал до сих пор такой игры! — Я только что ее придумал. — Сейчас мы проиграем. — Смотрите, вышла семерка. — Никогда за свою жизнь я не видывал такого счастья ! — Третий раз пойдем на даму. Хотите? — Благодарю вас. Мы уже выиграли! — Надо поделить выигрыш! — Доиграем до пяти раз. — Проиграем. — Или выиграем. Мне нравится пятерка, но мы выиграем на ту, что не нравится. — Поразительная игра! Снимите половину, друг мой. — Ничего не сниму. Ставлю восемьдесят солес па тройку. — Не выйдет. — Когда-нибудь должны и проиграть. — Пасуйте. Чучо эль-Рото, косясь одним глазом, сравнивал две сданные карты. Посвистел с презрением: — ГІссс... обе одинаковые. Положив колоду на одеяло, отер лоб нарядным шелковым платочком. Видя, что игроки внимательно насторо.жились, начал сдавать с притворным равнодушием, искривив лицо пониже шрама. Вышла тройка, на которую играл Начито. Задрожало стоявшее с ним рядом привидение. — Мы выиграли! Начито, ударяя костяшками пальцев по одеялу, по'требовал: — Сто шестьдесят солес. Чучо эль-Рото, выплачивая деньги, уставился на пего с дерзкой насмешкой: — Другой бы, не такой трус, при этаком счастье сорвал бы банк. А этому даже и в голову не приходит. Начито, добродушно кивая головой, собирал деньги, шумливо повторяя: — Ква-ква! И бормотал угрюмо некто, по прозвищу капитан Вигури: — Дуракам всегда счастье! Между тем желчное привидение уже шептало на ухо Начито: » — Надо поделить выигрыш. Покачал головой Начито, скривив рот печальной усмешкой: — После пятого раза. — Это безрассудно. — Если проиграем, мы получим компенсацию в другой форме. Кто знает? Нас, может быть, и не расстреляют! Если мы выиграем, значит, мы будем не задачливы в Фосо-Пальмитос. — Оставьте глупости, друг мой, и не испытывайте судьбу. — Пойдем на валета. — Это собачья карта. — И все же умрем с ней. Друг банкомет, сто шестьдесят солес на валета. Ответил Рото: — Идет! Льстиво сказал Начито: — Премного благодарен. Картежник ответил с насмешливой гримасой: — Здесь-то я погибну! Он открыл колоду, и внизу оказался валет. Гул пронесся среди играющих. Начито был бледен, у него дрожали руки: ! — Я предпочел бы проиграть на этой карте. Ай, друг мой, противоположный жребий ждет нас в ФосоПальмитос! Задыхаясь, проговорило чучело, побледнев до смерти: — Теперь мы снимем. — По сто двадцать семь солес на брата. — Первая карга нас погубила б. — И жаль, что не погубила. В таком печальном положении, как наше, очень плохая примета — выиграть в карты. — Так отдайте деньги Рото. — Я прЪтив этого ничего не имею. — Вы будете продолжать игру? — Пока не проиграю. Только так успокоится мое сердце. — Ну, а я пойду погуляю. Очень благодарен вам за помощь, ваш покорный слуга Бсрнардино Ариас. Он удалился. Начито дрожащими руками складывал деньги в стопку. Его наполняла жутким страхом бессмыслица этой зловещей, роковой удачи, которая в то же время предвещала ему смерть. Он чувствовал себя во власти невидимых сил, чувствовал, что они окружают его, враждебные и насмешливые. Он взял в руку горсть монет и поставил их на первую вышедшую карту. Оп хотел одновременно и выиграть и проиграть. Закрыл глаза и сейчас же открыл их. Чучо эль-Рото стасовал карты, показал нижнюю карту, сдал. Начито упал духом. Он выиграл снова. Улыбаясь, извинился, чувствуя на себе злой взгляд бандита-шулера: — Возможно, кончат! что этим же вечером со мной по- 2 В другом конце камеры несколько заключенных слушало витиеватый рассказ кривого солдата. Он говорил монотонно, сидя на корточках, и описывал разгром революционных войск в Куропайтито. Лежа на полу, слушало его около пяти заключенных. — Значит, в это время я еще оставался в отряде Доротео Рохас. Собачья служба, не покидаешь ружья, вечно мокрый. Самый черный день был день седьмого июля. Мы пересекали болото, когда федералисты открыли по нас стрельб)'. Мы их не видели, так как они стреляли под защитой кустарников, которые там растут с обеих сторон. Лишь с помощью божией выбрались мы из болота. Как только мы вышли, мы ответили им жесточайшим огнем. Постреляв недолго, мы пошли дальше 11 дальше, все время по этим равнинам, которым не видно было и конца... Солнце так жгло, что накалился песок, а мы все шли, и шли, и шли, и шли. Мы бежали, как койоты, пригибаясь к земле, а федералисты шли за нами следом. Уже перестали свистеть пули. А мы все шли, и шли, и шли. Речь индейца, полная свистящих и гортанных звуков, как будто застыла на одной п той же ноте. Доктор Атлс, знаменитый оратор одной из революционных сект, уже много месяцев сидевший в тюрьме, юноша с бледным челом и романтической гривой волос, приподнявшись на своем гамаке, слушал рассказ с необыкновенным вниманием. Время от времени он записывал что-то в тетрадку и снова продолжал слушать. Индеец словно сквозь сон продолжал свое монотонное причитание: И шли, и шли, и шли... Весь день спешили мы без передышки, пока на рассвете не увидели сожженное ранчо и побежали туда, чтобы укрыться. Но это не удалось. И оттуда нас выбили, и мы пошли дальше и добрались до водокачки. Тут опять началась стрельба, но жестокая и обильная, как град. Пули шныряли то здесь, то там, и земля начинала кипеть. Федералисты хотели покончить с нами и угощали нас очень сильным огнем, и скоро стало слышно лишь одно шипение и шипение, как когда моя старуха мне поджаривала кукурузу. Товарищ, бывший около меня, бегал из стороны в сторону. Я ему правильно говорил: не дразни их, будет хуже. Бегал, пока не всадили ему пуЛю в череп; там он и остался глядеть на звезды. К рассвету мы были у подножья горного хребта, где нельзя было достать ни воды, ни кукурузы, ни вообще чего-нибудь съестного. Индеец умолк. Окружавшая его толпа заключенных продолжала курить, не делая никаких замечаний к рас12 Тиран Бандерас ,77 сказу, и казалось, будто они его и не слушали. Доктор Атле просмотрел сделанные в тетрадке пометки и, приложив карандаш к губам, спросил солдата: — Как тебя звать? — Индалесио. — Фамилия? — Сантана. — Откуда родом? — Родился в имении Чамульпо. Там моя родина, но еще мальчишкой меня отправили с партией пеонов в Льянос-де-Самальпоа. Когда вспыхнуло революционное восстание, все наши пеоны из рудников Иуды-гачупина бежали и вступили в отряд Доротео. Доктор Атле записал еще несколько строк в свою тетрадку и опять улегся в гамаке, закрыв глаза и держа карандаш у рта, искривленного горькой усмешкой. 3 По мерс того, как рассветало, лучи солнца, проникая через высокие решетчатые окна, рассекали п кроили на треугольники тюремную камеру. В эти часы воздух был наполнен густым и клейким чадом табачного дыма и людских испарений. Большинство заключенных дремали в гамаках и, ворочаясь, заставляли подыматься тучи мух, которые снова опускались, как только тела приобретали прежнюю неподвижность. Другие заключенные молчаливыми группами разбрелись по углам камеры, ища треугольников, не освещенных солнцем. Разговоры были редки и вялы, и на них лежал однообразный налет покорности превратной судьбе. Душа предчувствовала конец своих мирских скитаний; эта постоянная мучительная мысль сообщала ей печать стоического спокойствия. Редкие разговоры напоминали забытые улыбки, уродливые вспыхивания светильников, гаснущих от недостатка в них масла. Мысль о смерти придавала этим глазам, глядящим на мир с к в о з ь призму воспоминании о прошлой жизііи, к а к о е - т о к р о т к о е и м е л а н х о л и ч е с к о е в ы р а ж е н и е . О б щ н о с т ь с у д ь б ы н а л а г а л а о д и н а к о в ы й отпечаток на р а з л и ч н ы е ч е р т ы и в ы р а ж е н и я лиц. Им казал о с ь , что они и з г н а н ы на о т д а л е н н ы й б е р е г , и они д в и г а л и с ь , изможденные, р е з к о в ы д е л я я с ь на ф о н е с в е т л ы х т р е у г о л ь н и к о в , о б р а з о в а в ш и х на полу камеры подобие с о в р е м е н н о й к у б и с т и ч е с к о й картины. 12 • 179 Ч А С Т Ь Ш Е С Т А Я ЯДОВИТЫЙ ТОРТ КНИГА ПЕРВАЯ ИСПОВЕДЬ ЛОЙОДЫ 1 Печальный индеец, блуждающий по ночам, чтобы рассеять свою тоску, рассказывает топотом в трактирах о казнях, свирепости и магической силе Ниньо Сантоса. Дракон святого Михаила раскрывал ему тайны заговоров и научал его, что делать. Они были приятелями! У них был договор! Генерал Бандерас говорил о себе, что он неуязвим для пуль благодаря печати сатаны! Перед этой зловещей силой, невидимой и вечно настороженной, краснокожий люд испытывал теологический страх, чувство религиозного фатализма, полное устрашающих видений. 2 В Сан-Мартин-де-лос-Мостенсес сменялись часовые. Домашний брадобрей мылил лицо тирана. Майор дельВалье, вытянувшись по-военному, неподвижно застыл у двери спальни. Тиран, повернувшись к нему спиной, выслушал его доклад без удивления, сделав вид, будто все ему известно: Однако наш милый лисенсиат Вегильяс чистая душа! Хоть мерзавец, а добрый малый! Майор дель-Валье, вы заслуживаете награждения орденом. Плохим признаком являлась уже одна эта коварная медлительность его речи. Майору казалось, что он видит злое дожевывание его губ. Он инстинктивно переглянулся с адъютантами, стоявшими в глубине комнаты, с двумя ящерицами в блестящих мундирах, с аксельбантами и султанами. Комната представляла собой большую прохладную келью, вымощенную пыльными плитами из красного камня, с голубиными гнездами на балках потолка. Тиран Бандерас повернулся с намыленной маской. Майор все еще стоял в той же позе у дверей, приложив руку к виску. Для храбрости он пропустил перед докладом несколько бокалов и теперь ощущал мучительное чувство, будто грезил на яву. Все лица казались ему чужими, неопределенными, погруженными в какую-то дрему. Тиран молча посмотрел на него, пожевывая губами. Затем приказал слуге, чтобы тот продолжал его брить. Слуга дон Крѵс —негр бронзового цвета —напоминал старую макаку, с курчавой, седеющей "шерстью на голове. Рожденный в рабстве, он имел слезливый и унылый взгляд побитой собаки. С подобострастными приседаниями увивался он вокруг тирана: — Ну как бритвы, господин мой? — Годны, чтобы брить ими мертвого! — А ведь английские! — Дон Крус, я хочу сказать: они плохо направлены. — Господин, солнечный зной здешних равнин сделал вашу кожу очень нежной. Майор стоял попрежнему, застыв в военном приветствии. Ниньо Сантос, поглядывая искоса в висевшее перед ним зеркало, видел отражение двери и части комнаты в искаженной перспективе. — Меня огорчает, что полковник де-ла-Гандара поставил себя вне закона. Я искренно сожалею о потере друга, но его губит его неспокойный нрав! Мне было бы приятно его помиловать, но наш милый лисенсиат испортил все дело. Он сентиментален и не может видеть чужих страданий. Тоже заслужил орден: крест и пенсию. Майор дель-Валье, отдайте приказ. Пусть эта чистая душа явится для допроса. А молодчик-студенг по каким мотивам был задержан? Майор дель-Валье, вытянувшись у порога, попробовал дать объяснение: — Он не может дать удовлетворительных показаний, и его уличает открытое окно. Голос майора звучал словно машинально, какой-то потусторонней глухой мелодией. Тиран Бандерас пожевывал губами: — Вы сделали прекрасное набл'юдение: опоздай вы немного, и вам пришлось бы пялить глаза на крышу! Из какого семейства этот молодчик? — Сын покойного доктора Росалес. — Что ж, достаточно выяснены его симпатии к революционным утопиям? Не метало бы запросить департамент полиции. Возьмите это на себя, майор дель-Валье. Лейтенант Морсильо, вам поручается отдать распоряжение о скорейшем захвате полковника Домисиано де-лаГандара. Пусть комендант гарнизона сию же минуту пошлет войска для рекогносцировки по всей территории. Нужно действовать решительно. Если мы не изловим сегодня полковника, он завтра будет в лагере инсургентов. Лейтенант Вальдивиа, справьтесь, много ли народу ждет аудиенции. Покончив с бритьем бороды, подобострастный слуга помог ему облачиться в длиннополый сюртук, напоминавший священническую сутану. Адъютанты, словно прусские военные автоматы, сделав полуоборот, разошлись в разные стороны, подбирая на ходу сабли и звеня шпорами. — Чам-чам! Тиран, сверкая лысиной на солнце, глядел через оконные стекла. Играли рожки, и на буром поле перед монастырскими воротами кортеж драгунов гарцовал на конях вокруг допотопного ландо, запряженного мулами, в котором совершал свои торжественные выезды Ниньо Сантос. 3 Мелкими шажками вынюхивающей крысы, кутаясь в длиннополый сюртук, напоминавший сутану, всшел в приемную залу Тиран Бандерас: — Salntem plurimant! 1 Донья Росита Пинтадо, скинув накидку, театральным жестом упала к ногам тирана: — Генерал, нет справедливости в том, что делают с моим мальчиком! Сделала кислую гримасу индейская мумия: — Встаньте, донья Росита, приемная первого чиновника нации не подмостки комедийного театра. Изложите вашу жалобу. Что случилось с сыном блаженной памяти доктора Росалес? Этот выдающийся патриций был бы нашим могущественнейшим союзником в охране порядка! Донья Росита, изложите свою жалобу! — Генерал, сегодня утром арестовали моего мальчикй! — Донья Росита, изложите обстоятельства этого ареста! — Майор дель-Вальс преследовал одного беглеца. — Которому вы помогли укрыться? — Ничего подобного! Насколько я могла понять, это был ваш приятель Домисиано. — Мой друг Домисиано? Донья Росита, вы хотели сказать, полковник Домисиано де-ла-Гандара? — Вы терзаете меня, придираясь к моим словам! * Умножим приветствие! — У первого чиновника нации не существует приятелей, донья Росита. Но как в это неурочное время мог посетить вас полковник де-ла-Гандара? Он пробыл одно мгновение, генерал! Прибежал с улицы и выпрыгнул в окно без всяких объяснений. А чем руководился он, избрав именно ваш дом, донья Росита? Генерал, чем руководится судьба, управляющая жизнью? — Согласно этом)' учению, вы и ждите исполнения судьбы своего мальчугана: ничего с ним не может случиться вне этого закона естества. Сеньора донья Росита я ваш покорный слуга. Я испытал особенную радость снова встретить вас и воскресить в своей памяти то старое время, когда за вами ухаживал оплакиваемый нами Лауремсио Росалес. Глядя на вас, мне все" кажется, что я еще вижу перед собой наездницу из ранчо Талапачи! Идите и утешьтесь: при ограниченности нашей воли нет такой силы, которая могла бы изменить судьбу каждого из нас. — Генерал, не говорите со мной загадками! Выслушайте меня. Полковник де-ла-Гаидара, спасаясь от закона через окно, спутал все последствия этого дела, и нам никак нельзя воспрепятствовать возникшему благодаря этому процессу. Сеньора донья Росита, согласитесь, что наше положение в мире схоже с положением непослушных детей, которые ходят со связанными руками под ударами событий. Почему выбрал ваш дом полковник Домисиано де-ла-Гаидара? Донья Росита, извините меня, я не могу затягивать аудиенции, однако, примите мое уверение, что в конечном счете приговор над людьми всегда выносит судьба! Прощайте! Он отошел, откланявшись, как автомат; суровым жестом руки подозвал он к себе вытянувшегося в дверях адъютанта: Объявите, что прием окончен. Мы с вами в Санта-Моника. отправляемся 4 Пламя солнечных лучей зажигало искрами замысловатые узоры балконов, громоздившихся, словно замок, выстроенный над излучиной гавани. Необъятное южное море, таившее в своих темных недрах бури и ясную погоду, неподвижно простиралось светящейся равниной от молов до далекого горизонта. Стены редутов и укрепления выделялись своей суровой лагерной геометрией, как бульдоги, представленные в математической проекции. Военный оркестр, блестящий и крикливый, развлекал городскую толпу в павильоне плацпарада. В немой безутешности неба, измученного вечной пыткой света, звучал каким-то оскорблением металлический грохот музыки. Толпа индейцев в одеялах, теснясь на тротуарах и в подворотнях или взобравшись на ступеньки церквей и монастырей, приветствовала коленопреклонением экипаж тирана. Насмешливое выражение скривило лицо мумии в длиннополом сюртуке: — Чам-чам! Такие смиренные на вид, и так трудно поддаются управлению! Не так плохо рассуждают ученые, когда они нам говорят, что первоначальная коммунальная организация туземцев была уничтожена испанским индивидуализмом, источником нашей тирании. Креольский касіікизм, безразличие туземца, пьянство метиса и колониальный теократизм — вот те общие места, которыми стараются очернить нас американские промышленники и обезьяны европейской дипломатии. Их задача состоит в том, чтобы, поддерживая корсаров революции, обесценить нашу валюту и приобрести концессии на рудники, железные дороги и таможни. Но мы сыграем с ними штуку: извлечем из тюрьмы со всеми подобающими ему почестями будущего президента республики! Генерал скривил рот; его смех прозвучал, как фальшивые клавиши. Поддакнули, не изменяя позы военной выправки, адъютанты. Конвой из драгунов, пугая властным блеском и бряцанием оружия, окружал Ландо. Толпа расходилась, боясь, чтц, ее разгонят, и внезапно опустевшие пространства погрузили улицу в молчание. На краю тротуара индеец в одеяле и широкополой шляпе, взлохмаченный и коленопреклоненный, крестясь, отбивал земные поклоны. Бильярдисты, собравшиеся на балконе испанского казино, выходили из себя, крича «ура» и рукоплеща. Мумия в длиннополом сюртуке отвечала с квакерской важностью, снимая шляпу, а адъютанты по-военному делали под козырек. 5 Форт Санта-Моника возвышался театральными очертаниями своей архитектуры над лучезарной выпуклостью моря. У входа его выстроились войска гарнизона. Тиран не пошевельнул и мускулом своей индейской маски, чтобы ответить на приветствие полковника Иринео Кастаньон — Деревянная Нога. Он застыл в неподвижности твердой скалы, как идол, высеченный из обсидиана. — Какую камеру занимает дон Роке Сепеда? — № 3. — Оказывалось ли подобающее внимание этому знаменитому патрицию и его единомышленникам? Политический антагонизм в пределах, допускаемых законом, заслуживает всяческого уважения государственных властей. Суровость закона должна быть применяема лишь к вооруженным повстанцам. Придерживайтесь этих инструкций в будущем, а сейчас мы намерены повидать кандидата от оппозиции в президенты республики. Полковник, вы открываете шествие. Полковник сделал поворот, держа руку у козырька, и его деревянная нога, неподвижно вытянувшись, описала в воздухе полукруг. Двинувшись в поход под звяканье связки ключей, он произнес, отчеканивая по-военному: — Дон Тринидад, идите вперед. Побежал дон Трини в ботинках, протертых на суставах. Завизжали затворы и дверные петли. Раскрывши железную решетку, он побежал дальше, ритмично побрякивая связкой ключей. Как канатный танцор, он вскидывал ножками, щеголяя потертой роскошью своих лаковых ботинок. Полковник Иринео Кастаньон, возглавляя шествие, отбивал шаг. Так! Так! По переходам и галлереям эхо подчеркивало ковыляющий ритм деревянной ноги: так! так! Тиран, лисица и ханжа, кривил рот, шагая среди своих ящероподобных адъютантов. Закричал, не щадя легких, полковник-тюремщик: — Камера № 3! Тиран Бандерас, стоя у порога, поклонился, сняв, шляпу и напрягая зрение, чтобы различить дона Роке. Все население тюрьмы обернулось к дверям, замерев в немом трепете. Тиран, освоившись с полумраком камеры, прошел через двойной ряд гамаков. С преувеличенной старомодной церемонностью он отвесил почтительный поклон группе, окружавшей дон Роке Сепеда: — Сеньор дон Роке, я только что узнал о вашем заключении в форте. Я был очень огорчен этим! Окажите мне честь и считайте, что я непричастен к этой неприятности. Сантос Бандерас преисполнен всяческого уважения к столь заслуженному политику; идейные разногласия наши не так непримиримы, как вы, повидимому, думаете, сеньор дои Роке. При всех условиях вы являетесь для меня, на политическом поприще, противником, который, сознавая свои гражданские обязанности, прибегает к парламентаризму и ведет борьбу, не выходя из границ конституции. Как известно, я вел со всей строгостью судебные процессы против авантюристов, которые берутся за оружие и ставят себя вне закона. К этим главарям, не останавливающимся и перед провоцированием иностранной интервенции, я буду всегда беспощаден, но мои действия не исключают уважения и даже сочувствия к тем, кто выступает против меня иод защитой предоставленных им законом прав. Дои Роке, я хочу видеть и вас на почве закона, и скажу вам прежде всего, что полностью признаю ваш патриотизм, что мне по сердцу благородная цель вашей пропаганды, так как она своими гражданскими мотивами придает бодрость туземной расе. Мы ещі будем об этом беседовать с вами, а сейчас я хочу только принести вам свои извинения за прискорбную полицейскую ошибку, вследствие которой этому прибежищу порока и разврата суждено было возвеличиться присутствием достойного мужа, как сказал некогда римлянин Гораций. Фигура дон Роке Сепеда, в молчаливом кругу недоверчиво глядевших друзей, озарилась улыбкой сельского святого, и на загорелых морщинах его лица засветилась кроткая усмсшка. — Сеньор генерал, простите мне мою откровенность. Слушая вас мне кажется, что я слушаю библейского змия. В выражении его глаз и отблеске улыбки в морщинистых складках лица было столько наивной честности, что ею как бы оправдывалась благожелательная суровость сто слов. Тиран Бандерас сковал неподвижностью контуры своей зеленой усмешки. — Сеньор дон Роке, я не ждал с вашей стороны этой шутки. С своей — я хотел предложить вам искреннюю дружбу и пожать ваш)' руку, но, убедись, что вы не верите в мою искренность, я ограничусь повторением моих извинений. Он поклонился, сняв шляпу, и в сопровождении двух адъютантов направился к двери. М е ж д у д в о й н ы м рядом г а м а к о в .выскочил, и уродливый, лисенсиат Вегильяс. плаксивый — Ква-ква! Мумия пожевала губами. — Бездельник! — Ква-ква! — Брось паясничать! — Ква-ква V — Эта буфонада меня сейчас не развлекает. — Ква-ква! — Я вынужден буду прогнать тебя пинком. — Ква-ква! Лисенсиат в перетянутом пойсом жилете прыгал на карачках, с упрямо-плаксивой гримасой на распухшей маске лица и умоляющим взглядом. — Мне стыдно смотреть на вас! Вы не искупите этим лягушачьим кваканьем своей болтливости. — Генерал, это магнетическая ошибка! Тиран -Бандерас носком сапога отбросил его к часовому, который словно прилип к двери, делая на караул. -— Я подарю вам шапку с бубенцами! — Генерал, зачем вам беспокоиться? — Вы предстанете в ней перед святым Петром. Собирайтесь, едем в Лос-Мостенсес. Я не хочу, чтобы вы отправлялись на тог свет, будучи недовольны Сантос Бандерас. Мы весь день проведем с вами в беседе, раз так скоро придется нам расстаться. Возможно, что вам достанется смертный приговор. Милый лисенсиат, отчего вы так гнусно поступили со мной? Кто толкнул вас разболтать о решении президента? Какими побуждениями вызвано столь предосудительное поведение? Кто ваши соучастники? Окажите мне честь, садитесь со мною в экипаж и займите место справа. Мы вынесем еще приговор по поводу вашего поступка, и я не хочу предрешать вашу виновность. КНИГА СЛАБОСТИ ВТОРАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ 1 Дон Мариано-Исабель-Кристино Керальт-и-Рока-де-Тогорес, полномочный посланник его католического величества в Санта-Фе-де-Тьерра-Фирме, барон де-Беникарлесн-Кавальеро-Маестранте, украшенный большим количеством орденов, чем цыганский осел — побрякушками, находился в двенадцать часов дня в постели в кружевном капоре и рубашке из розового шелка. Мерлин, тявкающая собачонка, слизывала с его маски румяна и разрисовывала на ней краску своим язычком. На мордочке собачонки были написаны нежность, жеманство и кокетство. 2 Вез доклада камердинера вошел танцующей походкой Куррито-Ми-Альма. Молодой андалузец остановился у двери, прикоснулся лощеными ногтями к полям своей кордовской шляпы и, хлопнув по ней, надел ее набекрень. Потом с той же развязностью поднсс он к губам сигару и зашепелявил нараспев, как это делают в Санлукаре, со всеми прикрасами севильского красноречия: — Милашка! Ты уже раскрасился к страстной неделе? Мерлин придал твоей роже вид кающегося грешника. Его сиятельство повернулся спиной к испорченному мальчишке: — Ты неисправим! Вчера весь день даже не показался. — Подавай жалобу в дипломатическом порядке. Я только что вышел из заточенья, как говорим мы, классики. — Брось шутки, Курро! Я и так чрезвычайно сердит. — Уверяю тебя, Исабелита! — Ты неисправим! Наверное что-ннбудь наскандалил?- — В о з м у т и т е л ь н о ! М н е пришлось спать в у ч а с т к е , на простой цыповке, но это е щ е не самое с к в е р н о е . Полиция з а и н т е р е с о в а л а с ь моей квартирой и- всей корреспонденцией. Испанский посланник приподнялся на подушках с х в а т и в с о б а ч о н к у за шиворот, бросил ее на к о в е р . — Что ты г о в о р и ш ь ? К у р р о с о с т р о и л г р у с т н у ю мину. — Исабелита, берегись, поставят — Г д е у т е б я были мои письма? и, ѵ тебе горчичник! — В чемодане за семью английскими замками. — О х , з н а ю я т е б я , К у р р о ! Т ы явился с этой ской выдумкой, ч т о б ы в ы т я н у т ь у меня деньги. — Э т о с о в с е м не выдумка, И с а б е л и т а ! — Курро, ты переходишь все границы идиот- бесстыдства. — И с а б е л и т а , спасибо за л ю б е з н о с т ь , но в этом происшествии замешан только лисенсиат Лопсс де-Саламанка. — К у р р и т о , ты к а н а л ь я ! — В о т п у с т ь б ы к ' п о с а д и т меня на рога и у б ь е т меня! — Т а к и е письма н у ж н о с ж и г а т ь ! С ж и г а т ь их Так делают порядочные люди! нужно! — Напротив, их в с е г д а х р а н я т . — А если в с е это дело рук п р е з и д е н т а ? Я б о ю с ь и подумать о б этом! В таком с л у ч а е положение с т а л о бы крайне затруднительным и запутанным. — Ты жении? еще скажешь, что ты — Н е возмущай меня. При это может мне с т о и т ь к а р ь е р ы . впервые данных в таком поло- обстоятельствах — Постарайся предупредить удар! — У меня нелады с п р а в и т е л ь с т в о м . — А т ы прикинься дурачком и р а з ы г р а й моя, н е у ж е л и ты и этого н е с у м е е ш ь ? Представитель его католического его. величества Душа поры- вистым движением сбросил ноги с кровати и схватился за голову: — Если это проникнет в газеты, для меня создастся невозможное положение! И так уж их молчание отмяло у меня половину здоровья. — А ты проведи Тирана Бандераса! Испанский посланник поднялся, сжимая кулаки: — Я готов растерзать тебя! — НечегЪ сказать, милое желание! — Куррито, ты каналья! Все это твои фокусы, ты мучишь меня, чтобы вымотать деньги. — Исабелита, видишь этот крест? Клянусь тебе всем святым на свете. Барон повторил упрямо: — Ты каналья! — Брось ломаться. Клянусь тебе ладанкой, которую бедняжка, моя мать, на меня надела, когда я уезжал из обожаемой Испании. Курро расстрогался сентиментальным отзвуком андалузской песни. В голубоватой глубине яйцевидных глаз его сиятельства вспыхнул иронический огонек. — Ладно, замени мне теперь горничную! — Бесстыдница! 3 Представитель его католического величества, надушенный и нарумяненный, вошел в зал, где его ожидал дон Селес. Чувственный и упадочный пессимизм с его литературными изречениями и комментариями дополнял, подобно румянам, психологический профиль дипломатической развалины, в глубинах своего сознания прикрывавшей классическими лаврами порочность своих любовных вожделений. Часто вращаясь в обществе, он щеголял своими извращенными вкусами с откровенным цинизмом древнеримского щеголя. У него всегда была наготове шутка из области галантных эпиграмм для молодых, еще: неопытных товарищей, лишенных фантазии и классического образования. С нескромной откровенностью он называл себя жрецом Гебы и Ганимеда. Под этой внешностью фривольного цинизма скрывались подкупное хвастовство и обман, так как он во всяком случае не мог быть жрецом Гебы. Барон де-Бепикарлес культивировал эту фиктивную склонность, флиртуя в обществе дам, окруженный шопотом их пустой болтовни, смешков, недомолвок и интимностей. Дамы находили очаровательным этот пессимизм дипломатического мундира, эти красноречивые параболические орбиты рук в лондонских перчатках, сопровождавшие фразы, растворенные в улыбке золотых зубов. Его тонкие изречения с восторгом повторялись перезрелыми красотками: мир мог бы оказать нам большее гостеприимство, раз уж мы взяли на себя труд родиться; хорошо было бы, если бы было поменьше дураков, если бы не болели зубы и если бы банкиры списывали со счетов наши долги; год смерти должен бы быть один и тот же для всех, как год призыва на военную службу; но этих реформ ждать не приходится, так как по сравнению с достижениями техники уже устарел великий архитектор; существуют на этот предмет индустриализированные янки и немцы, они внесли бы огромные улучшения в мировой порядок, если бы находились в его административном совете. Посланник его католического величества пользовался репутацией светлой головы в хоре дам, которые напрасно старались соблазнить его своими нежными взглядами. 4 — Любезный Селес! Войдя в салон, он криво улыбнулся, стараясь скрыть тревогу исполненной подозрений души. Дои Селес! Письма! Усмешка тирана! Эта троица внезапно предстала 13 Тиран Бардерас ] перед ним; дипломатическая развалина вспомнила свои любовные послания и другую, такую же мучительную, но уже давнюю неприятность при одном из европейских дворов. Знаменитый гачупин ждал в приемной, положив шляпу и перчатки на пьедестал своего живота. Толстопузый и нелепый, с протянутой вперед рукой, он остановился, выходя из золотой полутени, пораженный как громом лаем собачонки, которая с рьяным кокетством заливалась высоким лаем между ног его сиятельства. — Не хочет признать во мне друга! Дон Селес, словно выражая соболезнование, долго и крепко пожимал руку старикашки, который поощрял его с выражением благосклонного равнодушия: Обожаемый Селес, ваше лицо говорит о каких-то важных событиях. — Дорогой друг мой, действительно я весь полон скорби. Барон де-Беникарлес вопросительно посмотрел на него с гримасой падшей женщины: — Что случилось? — Обожаемый Мариано, мне очсць больно было решиться на этот шаг. Поверьте мне. Но критические обстоятельства, в которых находятся финансы страны, вынуждают меня обратиться за возвращением моих денег. Посланник его католического величества, фальшивый и высокопарный, пожал руки знаменитого гачупина. — Селес, вы добрейший человек на свете. Я понимаю, что вы должны испытывать, прося у меня обратно свои деньги. Я теперь только оценил величие вашего сердца. Слышали ли вы последние известия из Испании? — А разве прибыла почта? — Я сношусь прямо по кабелю. Какие-нибудь политические перемены? — В палате победили поссибилисты. — Сер,ьезно? Это меня не удивляет. Я предвидел, но события произошли ран,ьше. — Селес, вы будете министром финансов. Не забудьте тогда меня, скромного изгнанника. Обнимемся! — Обожаемый Мариано! — Какой достойный венец вашей жизни, Селестино! С фальшивой заботливостью по-дружески усадил он на диван пузатого богача и, придвинувши кресло, с (молодцеватым видом старого холостяка уселся с ним рядом. Живот гачупина надулся от удовольствия. Эмилио вызовет его по кабелю. Отчизна-мат,ь! Он ощутил в себе смутное сознание предстоящих новых обязанностей, будущий почет, солидность важной персоны. Он испытывал странное ощущение, будто его тень вырастала "до неизмеримых размеров, между тем как тело становилось все мен.ьше и меньше. Расчувствовался. Приятно звучали в его ушах скандируемые слова: святые обязанности, отчет о работе, парламент, жертва. Он усвоил лозунг: все моей родине! Эта полпотел<ая матрона с короной, щитом и мечом трогала его сердце, как героиня на подмостках, скандирующая стихи в обрамлении ламп, соффитов и занавесей. Дон Селес видел себя у власти, облаченным в священные ризы; пылкое воображение уже разворачивало перед ним кривую его деятельности в шитом золотом мундире; так павлин распускает сказочную феерию своего хвоста. Хвастливые образы фантазии и тревожные опасения купца соединялись перед его взором в причудливые арабески, проносившиеся в стремительном полете, рождая отзвуки. Почтенный гачупин боялся уменьшения своих доходов, если он заменит эксплоатацшо индейцев и негров служением отчизне-матери. Коснулся груди и достал бумажник. — Обожаемый Мариано, клянусь вам, что в обстоятельствах, переживаемых страною, при неопределенности и малой устойчивости се финансов, для меня является 13 195 большим потрясением мой переезд в Испанию. Вы знаете меня, знаете все причины, которые заставляют меня торопить вас, и вы, отдав себе отчет в моих благих намерениях, не захотите поставить меня в тягостное положение! Барон де-Беникарлес, сдерживая улыбку, тянул за ухо Мерлина: — Милейший Селестино, вы взяли на себя мою роль! Ваши извинения и все ваши слова я присваиваю себе. Не вам подобает так говорить. Милейший Селестино, не угрожайте мне бумажником, который пугает меня бол,ьше револьвера. Спрячьте его и продолжим разговор. Я продаю одну усадьбу в Аликанте. Почему бы вам не решиться купить ее у меня? Это был бы блестящий подарок вашему другу, красноречивому трибуну. Решайтесь, я отдам ее дешево. Дон Селес Галиндо закатил глаза, скривив улыбкой оракула свой обрамленный Коричневыми бакенбардами рот. 5 Знаменитый гачупин вознес к самым возвышенным пределам изгибы своей мысли. Исполненный чувства исторической ответственности и напыщенного пессимизма, он усматривал оскорбление национальных цветов в переписке посла его католического величества с Куррито из Севильи. «Извращения!» И вдруг из бездны молчаливого мрака улыбнулась ему гримаса тирана Бандераса. «Извращения!» Зеленая едкая усмешка отчеканивала букву за буквой. И дон Селес, давая мысленно обеты возлюбленного сына, клялся принести свою краснеющую от стыда пузатую лысину в жертву матери-родине. Животик богача был подобен бую, четко откликавшемуся на призывы великодушия. Барон, сидя одной ягодицей на диване, кристаллизировал на своих губах двусмысленную карамель официальной улыбки. Дон Селестино с участием протя- цул ему руку, как Мария Вероника — свое покрывало на крестном пути. — Я много прожил, а кто много прожил, тот приобретает свою философию, по которой судит о всех делах лірдских. Вы понимаете меня, обожаемый Мариано? — Пока еще нет. Барон де-Беникарлес сузил голубые горизонты своих яйцевидных глаз, прищурив веки. Лицо дон Селеса приняло вдруг подавленное выражение, полное задумчивой таинственности. — Вчера полиция, превысив на мой взгляд свои полномочия, арестовала одного испанского подданного и произвела обыск в его сундуках... Повторяю, по-моему, она превысила свои полномочия. Дипломатическая развалина подтвердила с недовольножеманной гримасой: — Я только что узнал об этом. С этой печальной новостью приходил ко мне Куррито-Мн-Альма. Посланник его католического величества улыбался, и расползшиеся па его жирном бриТом лице румяна придавали ему саркастическое выражение раздавленной маски. Огорчился дои Селес: — Мариано, дело очень серьезно. Нам следует сговориться с вами, как бы замять его. — Милейший Селестино, вы девушка невинная! Бее это не имеет значения. В похотливой гримасе его маски румяна продолжали расползаться новыми трещинами. На лице дона Селеса возросло выражение таинственности. — Обожаемый Мариано, мой долг предупредить вас. Эти письма находятся в руках генерала Бандераса. Может быть, я нарушаю политическую тайну, но вы, дружба к вам и интересы родины... Милейший Мариано, мы не можем, мы не должны забывать о нашей родине! Эти письма находятся в распоряжении генерала Бандераса. — Меня радует это известие. Уверен, что сеньор президент сумеет хранить их. Барон де-Беникарлес прибег к снбиллической манере иерофанта, жреца тонкой извращенности. Продолжал настаивать дон Селес, несколько сбитый с толку его тонем.: — Обожаемый Марнаио, я сказал уже, что не имею суждения об этих письмах, но мой долг предупредить вас. — И я вам за это благодарен. Вы, почтенный друг, слишком поддаетесь воображению. Поверьте, что эти письма не имеют ни малейшего значения. — Рад был бы, если бы это было так на самом деле. Но я боюсь скандала, обожаемый Мариано. — Неужели так некультурна эта социальная среда? Это было бы совсем смешно. Дон Селес поддакнул, выразив мимикой свое согласие. — Без сомнения; однако необходимо не дать распространиться скандалу. Барон де-Беникарлес прищурил глазки, изобразив величайшее презрение. — Дичь! Этот Куррито, клянусь вам, заинтересовал меня. Вы его знаете? Стоит познакомиться! Он говорил с такой любезной улыбкой, с таким чисто британским налетом элегантного равнодушия, что у пораженного гачупина не хватило духа продолжать своп патетические замечания. Убедившись, что они не имеют успеха, он пробормотал, играя перчатками: — Нет, я его не знаю. Мариано, мой совет вам заручиться дружбой генерала. — А вы полагаете, что он не друг мне? — Я думаю, что вам следует с ним повидаться. — Это так, я не премину это сделать. — Мариано, сделайте это, прошу вас, во имя интересов нашей матери-родины. Ради нее, ради нашей колонии. Вы ведь знаете, из кого состоит она: люди не- отссанные, без утонченности, без культупы. А если кабель сообщит вам о какой-нибудь политической перемене... Я буду держать вас в курсе. А сейчас я снова желаю вам успеха. Вы великий человек, достойный пера I Ілутарха. Прощайте, обожаемый Селес. — Повидайте же президента. — Я повидаю его сегодня же вечером. - Если так, я ухожу удовлетворенный. 6 Куррито-Ми-Альма выскочил, обрывая занавески, и закричал так, словно с цепи сорвался: - Но ты прекрасно себя держал, Исабелита! Барон де-Беникарлес остановил его с церемонным негодованием, придав своему взволнованному лицу разгневанное и властное выражение: Мне не нравится подобный шпионаж! Посмотри мне в глаза! Вполне серьезно. — Брось притворяться! Кедры и мирты сада бросали застывшую водянистозеленую полутень на шторы, едва волнуемые ветерком, благоухавшим нардом. Сад вицекоролевы расстилался галантной геометрией фонтанов и мирт, прудов и планированных дорожек. Неподвижным орнаментом черных зеркал вырисовывались пруды среди колонн кипарисов. Посланник его католического величества с искрой гордости в голубом фарфоре глаз повернулся спиною к белокурому красавцу-юноше и, выйдя на выбеленный, как это делается в колониальных странах, крытый балкон, вскинул под бровь монокль. ГІо балкону всползали зеленые сети вьюнка и за стеклами виднелась тенистая зелень сада. Барон де-Беникарлес приник лбом к стеклу двери. Его неповоротливая, жеманная, англизированная фигура выражала озабоченность. Куррито и Мерлин, каждый из своего уголк», созерцали его, погруженного в водянистые сумерки балкона, в его изогнутые контуры, созданные из душистого дерева, воскресавшие воспоминания о восточных и бурбонских лаках, о менуэте, который танцевали вицекороли и принцессы, со странным именем «Цвет Миндаля». Курро нарушил очарование, обильно сплюнув в его сторону. — Исабелита, клянусь тебе, ты* испортишь прическу или сделаешь себе хохол. Исабелита, тебе придется пошевелить задом и повидаться с тираном Бандерасом. — Каналья! — Исабелита, постараемся избежать скандала! » КНИГА ТРЕТЬЯ НОТА 1 Сиятельнейший сеньор, посланник Испании, заказал карету к половине седьмого. Барон де-Бсникарлес, надушенный, нарумяненный, увешанный орденами, одетый с женской элегантностью, положил на консоль свою панаму, трость и перчатки. Ослабив немного корсет, он вернулся назад и вошел в спальную. Засучив осторожно одну из штанин, остерегаясь помять ее, он впрыснул себе морфий. Волоча с легким прихрамыванием ногу, вернулся к консолю и перед зеркалом надел шляпу и перчатки. Его яйцевидные глаза и утомленный рот выражали игрой своей мимики изгибы его мысли. Надевая перчатки, увидел он желтые перчатки дон Селеса. И вдруг новые образы воскресай в его памяти, замигав пестрым ритмом диких бычков на арене. Средь лугов и изломов грамматического строя несколько слов образовало цепь, пол фу ю эпиграфической силы: отброс общества, выродок, отщепенец! С этого трамплина го- ловокружительный прыжок, и мысль повисла, невесомая, словно наполненная газом: «Дон Селес! Милый ослик! Великолепный!» Мысль, растворяясь в смутно-радостном ощущении, превращалась в сменяющие друг друга пластические видения, блиставшие мощностью рассудочных формулировок и абсурдной логикрй сновидений. Дон Селес, на пестрой разноцветной попоне, выделывал цирковые штуки на арене. Это был он, толстопузый гачупин. Какая глупость! Кастелар заставил его поверить, что когда он будет управлять, он призовет его на должность министра финансов. Барон отошел от консоля, прошел приемную и галлерею и, отдав приказ камердинеру, спустился по лестнице. Его ослепил сверкающий шум водяного потока. Карета катилась вдоль канала. Кучер надувал щеки, сдерживая лошадей. У дверцы стоял лакей, застывший в приветствии. В зеленом лунном сиянии, струившемся сквозь редкие облачка, все фигуры приобретали характер оторванности и экстаза, смертельно-бледную, жестокую рельефность. Посол Испании, опершись ногою о подножку, вычерчивал рисунок своей мысли в ясных, но невысказанных словах: «Если создастся определенное отношение, я не смогу себя изолировать, защитить себя от смешного положения с помощью каких-нибудь четырех лавочников. Бессмыслица противиться интердикту дипломатического корпуса. Бессмыслица!» Карета катилась. Барон машинально поднял руку к шляпе. Потом подумал: «Мне поклонились. Кто это?» Перегнувшись угловато и косо, увидел улицу в суматохе света и музыки. Испанские знамена развевались над магазинами и ссудными кассами. Еще раз выглянув, он вспомнил один пьяный и дикий праздник в испанском казино. Затем но крутой темной спирали он спустился на дно своего сознания, где вкушал изысканно-тоскливое чувство оторванности от мира. В этой бездне формулы ломаной и угловатой грамматики снова стали вычерчивать полиэдры мысли; вернулись акробатические арабески, переплетенные между собой таинственными связями. «Если бы меня назначили в Центральную Африку. Туда, где нет испанской колонии... Эх, дон Селес! Гротескный персонаж!.. Какая идея пришла Кастелару!.. Я проявил слишком мало гуманности. Даже жаль! Грубая шутка!.. Но ведь он пришел, наверно, с векселями. Я хорошо сделал, что отпарировал его, как ему и следовало. Ловко придумал. Пусть долг подрастет еще немного... Тяжело это все. Чернит репутацию. Но смехотворны оклады,, которые платит Каррера. Смехотворны его подъемные деньги». 2 Карета, покачиваясь, свернула в Рипконада-де-Мадрес. Там шел бой петухов. Зрелище развертывалось на фоне напряженного молчания, прерываемого взрывами народного веселья. Барон поднял монокль, чтобы взглянуть на толпу, и опустил его снова. В силу литературной проекции, в силу ассоциации по контрасту, ему припомнилась его жизнь при европейских дворах. Приятно коснулся его обоняния ветерок, насыщенный ароматом померанцев. Карета катилась вдоль стен монастырского сада. Небо залито было зеленым светом, как на некоторых картинах Веронеза. Луна такая же, как везде, множество раз воспетая в стихах итальянских, английских и французских. И • дипломатическая развалина на фоне своей тоски по родному краю, полная горестных и нежных воспоминаний, вычерчивала неуловимые, неизъяснимые фигуры теснившихся толпою мыслей. Объяснения! К чему они? Гранитные головы!» Последовательным разветвлением мысли, теоретическим построением образов и слов, отягченных значением, подобно кабалистическим символам, он узрел очаровательную как сон картину путе- шествия по экзотическим странам. Он припомнил вдруг свою коллекцию мрамора. Пузатый, улыбающийся идол, весело глядящий на свой обнаженный живот, напомнил ему дон Селеса. Еще раз полиэдры мысли воплотились в слова: «Мне жаль будет расстаться с этой страною. Я уношу с собой много воспоминаний. Милые друзья. Были и мед и горечь. Жизнь одинакова везде... Мужчины имеют больше цены, чем женщины. То же самое было и в Лиссабоне. Среди юношей есть настоящие Аполлоны... Возможно, что меня уже никогда не покинет тоска по этим тропическим широтам. В них пульс обнаженной жизни!» Карета катилась. ІІорталитос-де-Хесус, Пласаде-Армас, Монотомбо, Ринконада-де-Мадрес пульсировали трепещущими огнями лавок, серебряных изделий, индейских ножей, стеклянных бус, столиков с азартными играми. 3 Перед английским посольством была праздничная суматоха. Карета подкатила, задевая края тротуара. Кучер надул щеки, сдерживая лошадей. Лакей, стоя у дверцы, застыл в приветствии. Выйдя из кареты, барон неясно различил женщину в мантилье. Раскрыла черные щупальцы рук, может быть, просила у него чего-нибудь. Образ ее скрылся. Может быть, старуха боролась, стараясь пробраться к карете. Барон, оставаясь мгновение на подножке, окинул взглядом праздничную толпу на площади Ринконада-де-Мадрес. Вошел в посольство. Одно мгновение ему показалось, что его позвали; да, несомненно, его позвали. Но он не мог повернуть головы. Два посланника, два оракула дипломатического церемониала, остановили его приветствием, одновременно приподняв свои шляпы. Они стояли на первой ступеньке лестницы под сверкавшей огнями люстрой, перед зеркалом, в котором изображения людей преломлялись в ско- шевной перспективе. Барон де-Беиикарлес ответил, тоже сняв шляпу, рассеянный, погруженный в свои мысли. Образ старухи с руками-щупальцами под мантильей вновь предстал перед ним и опять исчез, оставив в памяти отзвук его имени, звук слов, может быть, призывавших его. Машинально улыбнулся двум фигурам, поджидавшим его под сверкавшей люстрой. Обмениваясь любезностями и галантными фразами, поднялся он по лестнице, между послами Чили и Бразилии. Пробормотал, картавя и в нос, с протокольной любезностью: — Полагаю, что мы пришли первые. Посмотрел себе под ноги со смутным беспокойством, не завернута ли у него штанина. Он все еще чувствовал укол от морфия. Развязалась одна подвязка. Катастрофа! А у посланника Бразилии желтые перчатки дон Селеса! 4 Старшина дипломатического корпуса—сэр Джонс Г. Скотт, посланник его милостивого^ британского величества, — выражал свои пуританские сомнения бесцветным французским языком, оркестрованным на придыхательных звуках. Он был мал ростом и приземист, с животиком бонвивана и большой патриархальной лысиной. На лице его горел яркий румянец невинности, а в лазури глаз, еще озаренных утренним сиянием детских игр, светилась искра злобной подозрительности. — Англия выразила в ряде выступлений свое недовольство невыполнением самых элементарных законов войны. Англия не может ицдиферентно относиться к расстрелу пленных, производимому с нарушением всех норм и договоров, существующих у цивилизованных народов. Латино-американская дипломатия сопровождала речь одобрительным гудением, утихая всякий раз, когда достопочтенный сэр Джонс Скотт окунал свои губы в бокал с брэнди-сода. Испанский посланник с сентиментальным флиртом не спускал глаз с посланника Эквадора, доктора Анибал Ронкали— креола, до краев заряженного* электричеством, с черными локонами, пылающими глазами и изящной фигурой, полной тонкого черного трепетанья китайской тени. Германский посланник, фон Эструг, низким голосом вел нескончаемую немецкую болтовню с австрийским послом графом Криспи. Представитель Франции вытягивал голову с притворным вниманием, поблескивая моноклем, прикрывавшим половину лица. Вытерев губы, продолжал достопочтенный сэр Джонс: — Христианское чувство человеческой солидарности подносит всем нам общую чашу. Мы должны стать сопричастниками совместного выступления и добиться применения международного законодательства в части, касающейся сохранения жизни и обмена пленных. Правительство республики не отнесется, вне всякого сомнения, безучастно к указаниям дипломатического корпуса. Представитель Англии уже набросал линию поведения, но для него особенно важно выслушать мнение дипломатического корпуса. Сеньоры посланники, в этом — цель настоящего собрания. Я приношу свои глубочайшие извинения, но я полагал, что мой долг как старшины был созвать вас. Латино-американская дипломатия продолжала наполнять комнату льстивым гулом похвал, поздравляя представителя его милостивого британского величества. Посланник Бразилии, напоминавший азиатским выражением своего круглого, черного, как агат, лица, мандарина или бонзу, взял олово, согласуй свои чувства с чувством достопочтенного сэра Джонса Скотта. Он жестикулировал, размахивая смятыми в комочек перчатками. Барон де-Беникарлес почувствовал глубокое возмущение: эти жел тые перчатки мешали его флирту. Он оставил свое место и со светской улыбкой приблизился к посланнику Эквадора. — У нашего бразильского коллеги ужасные перчатки канареечного цвета. Пояснил первый секретарь французской миссии, замещавший посланника. — Это цвет «крем»: последний крик сент-джемской моды. Барон де-Беникарлес с ироническим удивлением припомнил вдруг фигуру дон Селеса. Между тем посланник Эквадора встал с своего места и, потряхивая черными кудрями, произнес напыщенную речь. Барон де-Беникарлес, большой педант в вопросах протокольной части, глядел с улыбкой сострадания и симпатии на преувеличенную жестикуляцию, сопровождавшую этот водопад метафор. Доктор Анибал Ронкали предлагал, чтобы ислано-американские дипломаты устроили предварительное собрание под председательством испанского посланника: орлятам, расправляющим крылья для героического полета, надлежало собраться около матери-орлицы. Латиноамериканская дипломатия выразила согласие одобрительным гулом. Барон де-Беникарлес поклонился: благодарил за честь от имени отчизны-матери. Затем, сжимая в руках одалиски черную руку эквадорианца, объяснил жеманно, склонив голову к плечу, со сладкой улыбкой монашки и нетерпеливым взглядом пройдохи: — Милейший коллега, я соглашусь лишь при условии, если вы не откажетесь быть секретарем! Доктор Анибал Ронкали почувствовал живейшее желание освободить свою руку, которую настойчиво жал испанский посланник. Он волновался, испытывая тоскливое и детское отвращение. Вспоминал разрумяненную старуху, которая подзывала его из-за угла, когда он ходил в лицей. Эта страшная старуха, настойчивая, как урок грамматики! А дипломатическая развалина, продолжая держать руку, казалось, собиралась похоронить ее на своей груди. Говорила с преувеличенным увлечением. глядя в экстазе с волнующим цинизмом. Посланник Эквадора сделал усилие и вырвался: — Одну минуту, сеньор посланник. Я должен приветствовать сэра Скотта. Барон де-Беникарлес вытянулся, вставляя монокль. — Я жду от вас ответа, милейший коллега. - Доктор Анибал Ронкали кивнул головой в знак согласия, тряхнул кудрями и удалился со странным чувством беспокойства в спшіе, словно слышал за собой сюсюканье той раскрашенной старухи, что подстерегала его, когда он направлялся в классы лицея. Он проник в кружок, где принимал поздравления благочестивый полномочный предтавитель Британии. Барон, высоко неся голову, ощутил на себе корсет и, покачивая бедрами, приблизился к североамериканскому послу. Преувеличенные приветствия в группе, курившей фимиам британской дипломатии, привлекли представителя Германской империи, огромного фон-Эструга. Спутником в его орбите был шафраноцветный граф Криспи, представитель АвстроВенгерской империи. Заговорил коифидецнально янки: Достопочтенный сэр Джонс Скотт красноречиво выразил гуманные чувства, вдохновляющие дипломатический корпус. Это несомненно. Но может ли быть оправдано вмешательство, хотя бы только советами, во внутреннюю политику республики? Республика, без сомнения, переживает глубокое революционное потрясение, и репрессии должны соответствовать этому. Мы являемся • свидетелями казней, мы слышим грохот ружейных выстрелов, мы затыкаем уши, закрываем глаза, говорим о необходимости воздействовать советом... Господа, мы сентиментальны. Правительство генерала Бандераса, сознавая свою ответственность и обладая достаточными данными для суждения, считает, вероятно, необходимой всю су- ровость репрессии. Может ли дипломатический корпус в таких случаях давать советы? Германский посланник, чистокровный семит, разбогатевший на боливианских каучуковых плантациях, выражал свое одобрение с наглостью полиглота на языках испанском, английском и немецком. Граф Криспи, суровый и лысый, тоже поддакивал, шевеля изысканной французской речыо свои шафрановые усы. Представитель его католического величества колебался. Три дипломата, янки, немец и австриец, репетируя терцет своего общего несогласия, наводили его на мысль о существовании интриги, и он испытывал искреннее страдание, убеждаясь, что в этом мире,— его мире, —все интриги проходили теперь без привлечения к ним испанского посланника. Достопочтенный сэр Джонс Скотт снова взял слово: — Да будет позволено мне попросить моих любезных коллег занять места. Группы, совещавшиеся тайно, расселись; сеньоры посланники, усаживаясь по местам, склонялись друг к другу, беседуя шопотом и создавая приглушенный разноязычный гул. Сэр Скотт в совестливых выражениях, насыщенных пуританским благочестием, снова предлагал почтенному дипломатичесскому корпусу чашу, наполненную гуманными чувствами. После пространной дискуссии была отредактирована нота. Ее подписали двадцать семь наций. Это был акт чрезвычайной важности. Событие, отчеканенное в эпиграфическом и лаконичном стиле депеши, облетело все большие газеты мира: — Санта-Фс-де-Тьсрра-Фирме. Почтенный дипломатический корпус постановил предъявить ноту правительству , республики. Нота, которой придается большое значение, рекомендует прекращение торговли спиртными напитками и требует усиления охраны в иностранных миссиях и банках. Ч А С Т Ь С ЗЕЛЕНАЯ Е Д Ь М А Я ГРИМАСА КНИГА ПЕРВАЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯ ТИРАНА 1 Генерал Бандерас бросил монету в рот лягушки. Донья Лупита, увешанная кольцами и ожерельями, заправляла игрой, сидя между жаровней для кофе и ручной мельницей, на цветной цыновке под раскрытым над нею пестрым зонтиком. — Лягушка! 2 — Ква-ква! Начито, льстивый и грубо суетливый, принимал по злому капризу тирана участие в игре, в числе прочих его приятелей. Зеленая маска пережевывала яд насмешки, сіцс застрявшей, еще таившейся в изгибах души. Проговорил тиран с ноткой ипохондрического сарказма: - Лисенсиат Вегильяс, в "следующую игру вы будете моим партнером. Старайтесь оказаться на высоте вашей репутации и не уроните ее. Вот вы уже дрожите, как камышинка! Эх, как же вы раскисли, молодчик! Стаканчик лимонаду вам поможет. Милый лисенсиат, если вы не возьмете себя в руки, вы потеряете свою репутацию. Не морщите лба, лисенсиатик! Лимонад очень полезен U Тиран Бандерас при душевной дрожи. Вы только сговоритесь со старой солдаткой и устройте друзьям выпивку на славу. Проститесь с треском, и мы помолимся за вас, когда вы протянете ножки. Начито вздыхал, качаясь на кривых, расставленных циркулем ножках, с опухшим от слез красным лицом, напоминавшим свеклу: — Эта сильфида из публичного дома заставила меня наложить на себя руки! — Вы бредите! — Генерал, меня губит призрачная ѵигра душ чистилища! Молю вас, поймите мои страдания! Надежды! Одной надежды! Даже в самой затерянной пустыне расцветают розы надежды. Человек не может жить без надежды. И у птицы есть надежда: она ноет, хотя под ней трещит ветка, потому что знает, что крылья спасут ее. Луч утренней зари — и тот живет надеждой. Генерал, все существа украшают себя зеленой мантией богини! Ее голос поет во всем живом! Луч ее взгляда проникает и в глубь тюрем! Она утешает осужденного в часовне перед казнью! Сулит ему помилование государственной властью! Ниньо Сантос извлек из сюртука платок — платок сельского учителя — и провел им по черепу. — Чам-чам-чам! Вы сделали синтез и очень красноречиво, любезный лисенсиат. Несомненно, доктор Санчес Оканья в Санта-Моника давал вам уроки. Чам-чам! Приятели захохотали, прославляя злую шутку тирана. "з Донья Лупита, вертлявая и заискивающая, подносила в солнечном луче живую радугу напитков. Ниньо Сантос поочередно то прикладывал губы к бокалу лимонада, то следил за движениями старухи в коралловых ожерельях с рабским медом и улыбкой Востока на устах. — Чам-чам! Донья Лупита, мне представляется, что у вас нос царицы Клеопатры. Из-за какого-то пустяка, четырех разбитых бокалов, вы вызвали целый переполох в республике. Вы больше напутали, чем почтенный дипломатический корпус. Сколько бокалов разбил у вас полковник де-ла-Гандара? Донья Лупита, меньше чем за боливиано вы мне снарядили его в революционную банду! Большего не сделал и нос египетской царицы. Донья Лупита, судебное наказание, которого вы от меня потребовали, повлекло за собой кучу роковых последствий. Оно было толчком к бунтарскому выступлению полковника де-ла-Гандара. Посадило в Санта-Моника сынишку доныі Боса Пинтадо. Кукарачита Тарассна жалуется на закрытие ее заведения, и мы вот-вот получим ноту от посланника его католического величества. Могут прерваться сношения с матерью-отчизной! А вы, моя милая, стоите и смотрите, нисколько не смущаясь такими катастрофами! Наконец, четыре бокала с вашего столика, сущая ерунда, даже меньше чем ничего, поставили меня в необходимость отказаться от лягушечьих концертов лисенсиата Вегильяс. — Ква-ква! Начито, надеясь умилостивить тирана, поддержал насмешку, подражая пению и прыжкам лягушки. С квакерской кислой миной осек его тиран Бандерас. — Не стройте из себя шута, сеньор лисенсиат. На добрых друзей моих, которые будут судить вас, не подействуют эти кривлянья. Это все люди культурные, каких не видели и парламенты старой Европы. - Ювенал и Кеведо! 1 Почтенный гачупин гладил рыжие баки, выпятив круглый живот и раздувая кадык со льстивым пылом. Крестилась старая шлюха. Пресвятая богородица, сам чорт все это подстроил! Но ведь он насвинячил! 1 14* Знаменитые сатирики — римский и испанский. 21) — Если бы всегда так запутывались нити жизни, то и сам святой не избег бы ада! — Меткое замечание, донья Лупита! Но разве ваша душа не содрогается от того, что ею вызвана бури столь крупных событий, стольких гроз, разразившихся над нашей жизнью? — Господин, вы меня не пугайте! — Донья Лупита, и у вас не вызывает дрожи мысль о вашей вечной ответственности? — В душе я молюсь богу! 4 Тиран Бандерас вдруг уставил свой взгляд на дорогу. — Чам-чам! У кого из вас лучшее зрение, не откажите уведомить меня, что это за воинство. Едущий впереди на коне, пестро разодетый всадник, не дон ли Роке Сепеда? Дои Роке в сопровождении четырех конных индейцев остановился на дороге по ту сторону, у самой изгороди. Его темное лицо, шляпа, сверкавшая золотом в его руке, жеребец, весь в серебре,— придавали фигуре всадника в лучах заходящего солнца легендарный вид средневекового святого. Тиран Бандерас с квакерской методичностью разыгрывал фарс приема. — Очень счастлив видеть вас в этих местах! Сантос Бандерасу самому надлежало бы посетить вас. Сеньор дон Роке, зачем вы изволили утруждать себя? Ваш покорный слуга должен был явиться в ваш дом и принести извинения за себя и за все правительство. С этой целыо я послал к вам одного из адъютантов, испрашивая у вас аудиенции. Вы же довели до крайних пределов вашу любезность, утруждая себя, тогда как долг вежливости лежал на Сантос Бандерасе. Дон Роке сошел с коня. С дружеским славословием раскрыл тиран свои объятия. Они повели пространную конфиденциальную беседу, сидя на монастырской скамеечке, откуда открывался вид на спокойное южное море, по которому протянулись солнечные пути в широком пожаре заката. — Чам-чам! Я очень счастлив вас видеть. — Сеньор президент, я решил до отъезда своего в деревню повидаться с вами. К акту вежливости присоединяется и мое чувство любви к республике. Я принял визит вашего адъютанта, сеньор президент, и только что —моего старого товарища Лауро Мендес, министра иностранных дел. Я поступил в согласии с нашей беседой с ним, относительно которой сеньор президент, полагаю, осведомлен. — Сеньор министр плохо сделал, если не сказал вам, что он действовал согласно моих указаний. Я люблю откровенность! Друг дон Роке, наша национальная независимость переживает опасный момент, подвергаясь нападениям со стороны алчных чужеземцев. Почтенный дипломатический корпус —воровской притон колониальных интересов —наносит нам удар с фланга, распространяя по кабелю клеветнические ноты. Дипломатия имеет свои агентства клеветы и теперь использует их против республики Санта-Фе. Каучук, рудники, нефть пробуждают американцев и европейцев. Я предвижу часы величайших тревог для всех патриотически настроенных граждан. Может быть, нам угрожает военная интервенция; и потому я, намереваясь предложить вам перемирие, добивался у вас аудиенции. Чам-чам! Повторил дон Роке: — Перемирие? — Перемирие, пока не разрешится интернациональный конфликт. Укажите ваши условия. Я начинаю с предложения вам широкой амнистии всем политическим заключенным, не принимавшим участия в вооруженной борьбе. Дон Роке пробормотал: — Амнистия —это акт справедливости, который я приветствую без всяких ограничений. А как же тс, кто был невинно обвинен? — На всех распространится амнистия! А предвыборная агитация действительно будет свободной? Она не будет встречать противодействия со стороны политических агентов правительства? Будет свободной и охраняемой законами. Могу ли я вам обещать большее? Я желаю умиротворения страны и вам предлагаю его. Сантос Бандерас не обыкновенный честолюбец, как именуют его в кругах недовольных. Я стремлюсь только к благу республики. Счастливейшим днем моей жизни будет тот, когда безвестный, подобно Цинциннату, смогу я вернуться к своей пашне. В общем вы и ваши друзья опять получите свободу и полную возможность осуществлять свои гражданские права. Но вы, как человек лойяльный, одушевляемый патриотическим чувством, постараетесь направить революцию в русло законности. Тогда, если в борьбе народ отдаст вам свой голос, я первый подчинюсь суверенной воле нации. Дон Роке, я восхищаюсь вашими гуманитарными идеалами, и мне больно, что я не могу разделять столь завидный оптимизм. Это моя трагедия правителя! Вы, креол из лучшего рода, отрекаетесь от креолизма. Я, наоборот, чистокровный индеец, не верю в добродетели и способности моей расы. Вы мне представляетесь фанатиком, и ваша вера в предназначение туземного племени напоминает мне падре Лас Касас Ч Вы хотите рассеять тот мрак, которым окутали душу индейца триста лет колониального режима. Замечательная цель! Чтобы вы достигли ее —в этом величайшее желание Сантос Чианы ( в Мексике), ж и в ш и й в Х Ѵ І в е к е и являвшийся убежденным защитником индейцев. 1 Бартоломэ д е - л о с - К а с а с, епископ Бандераса. Дон Роке, когда пройдут эти события, одержите надо мной победу, уничтожьте меня, докажите мне этой победой — которую я первый буду прославлять всю спящую потенциальную мощь моей расы. Ваш триумф, если не считать моего случайного поражения, будет триумфом непреходящего влияния индейца на судьбы родной истории. Дон Роке, усильте вашу пропаганду, добейтесь чуда в пределах законности, и верьте, что я первый прославлю его. Дон Роке, я благодарю вас за то, что вы выслушали меня, и прошу вас высказать мне детально ваши возражения со всей откровенностью. Я не хотел бы, чтобы вы давали мне обещания, которых вы, может быть, не сможете выполнить. Посоветуйтесь с виднейшими членами вашей партии и передайте им от имени Сантос Бандераса оливковую ветвь. Дон Роке смотрел на него с прямодушным и кротким выражением, столь наивным, что в нем сквозили его внутренние сомнения. — Перемирие! Перемирие. Священный союз. Дон Роке, спасем независимость родины. Тиран Бандерас с патетическим жестом раскрыл свои объятия. По временам доносились до них с порывами ветра веселые крики приятелей, которые в сумеречной глубине площадки преследовали насмешками и шутками лисенсиата Вегильяса. 5 Дон Роке, скача по дороге, помахивал издали платком. Ниньо Сантос из-за забора отвечал ему, размахивая шляпой. Конь со всадником уже скрылись в высокой кукурузе, ио все еще виднелась рука с белым приветствием платка. — Чам-чам! Чистая голубка! Мумия юмористически скривила ядовитую усмешку своего рта и взглянула на старую шлюху, которая, сидя :на кругу цыновки между жаровней для кофе и ручной мельницей, бормотала молитву, теребя четки, подавленная ужасом, погрузившись душой во мрак священной ночи. Она встала по знаку тирана. — Генерал мой, мирские козни бросают и самого святого в геенну ада. - Старуха, вам придется ампутировать свой нос Клеопатры. — Если бы это могло исправить мир, я бы сделала это сегодня же ночыо. — Четыре разбитых бокала в вашем буфете вызвали этот чортов переполох. Посмотрите только на моего музыкального друга в опале, обвиняемого в измене! Возможно, ему выйдет смертный приговор! И это все вина моего носа? - Этой проблемой займутся будущие историки. Лисенсиат Вегильяс, проститесь со старухой и дайте ей свое прощение. Покажите свою благородную душу. Оденьтесь в свою хламиду и удивите друзей, потешающихся над вами, великодушным жестом. — Ювенал и Кеведо! Мумия посмотрела на гачупина с кислым сарказмом: . -- Почтенный дон Селестино, вы будете виноваты, если надо мной станут смеяться. Ни Кеведо, ни Ювенал—Сантос Бандерас: выдающаяся фигура на южном континенте. Чам-чам! КНИГА ВТОРАЯ КЛУБНАЯ ТЕРРАСА 1 Доктор Карлос Эспарса, посланник Уругвая, выслушивал с насмешливым и светским выражением лица откровенные признания своего дорогого коллеги, док- тора Анибала Ронкали, посланника Эквадора. Они обедали в Армейском клубе. — Барон де-Беникарлес поставил меня в очень неприятное положение. Ты не станешь, не правда ли, отрицать, что я обладаю слишком блестящими доказательствами своего мужского естества, чтобы мне бояться каких-нибудь сплетен, однако, при всем этом, поведение испанского посланника становится несносным! Какие улыбки, какие взгляды, друг мой! — Что поделаешь! Влюблен! Доктор Карлос Эспарса, белокурый, близорукий, элегантный, вставил в о'рбиту глаза монокль в желтой черепаховой оправе. Доктор Анибал Ронкали посмотрел на него с полунедовольной, полувеселой улыбкой. — Тебе все шутки! Посланник Уругвая извинился с шутливым изумлением. — Анибал, я вижу, что ты скоро оставишь свой плащ в руках Беникарлеса. А это может вызвать дипломатический конфликт п даже отозвание его отчизной-матерыо. Посланник Эквадора .сделал жест нетерпения, подкрепив его встряхиванием кудрей. — Ты не можешь не издеваться! — Что ты думаешь делать? , — Не знаю. — Конечно, ты не примешь секретарского поста для. сотрудничества в великом предприятии, которое ты так. красноречиво описал нынче вечером? — Несомненно. 4 — Из трусости? — Не играй словами. — Я не играю. Повторяю, у тебя нет достаточных оснований упустить столь благоприятную возможность осуществить твои заманчивые надежды. .Орел и орлята расправляют молодые крылья для героического полета! Ты нашел очень удачное выражение! Ты большой лирик. — Не издевайся надо мной, милый докторI ' — Лирик, сентиментальный, чувственный, чувствительный, как восклицал наш «Лебедь Никарагуа» Вот почему ты не в состоянии провести границу между дипломатической деятельность^ и флиртом испанского послан1 пика. — Поговорим серьезно, милый доктор. Какого ты мнения об инициативе сэр Джонса? — Это переход в наступление. И какие дальнейшие последствия ожидаешь ты от этой ноты? — Кто может сказать? Эта пота может явиться прецедентом для новых нот... Все зависит от того, какую позицию займет президент. Сэр Джонс, такой сердечный, такой евангелический, добивается лишь компенсации в размере двадцати миллионов для Веете Лимитед Компани. Лишний раз под цветущими ветвями гуманных чувств таится аспид. — Нота, без сомнения, является зондировкой. Но как ты полагаешь, какова будет позиция генерала? Согласится ли правительство на такую компенсацию? — Наша Америка продолжает, к несчастью, быть европейский колонией. Но правительство Санта-Фс в этом случае, возможно, не даст наложить на себя руку. Оно знает, что идеалы революционеров непримиримы с монополиями отдельных компаний. Тиран Бандерас не умрет от удара дипломатического рога. Его поддержат, объединившись вместе, эгоизм креолов, хозяев земли, и сила иностранного капитала. Правительство, если дело дойдет до этого, может отказать в компенсациях, в уверенности, что революционный радикализм никогда не встретит поддержки канцелярий. Очевидно, что на эмансипацию 1 Лебедь Никарагуа—Рубен дернист ( 1 8 6 4 — 1 9 1 6 ) . Дарио, знаменитый поэт-мо- индейцев мы д о л ж н ы с м о т р е т ь как на факт неизбежный. Не разумно з а к р ы в а т ь г л а з а на э т у д е й с т в и т е л ь н о с т ь . Но из признания неизбежности к а к о г о - н и б у д ь факта е щ е не с л е д у е т признание н е п о с р е д с т в е н н о й его близости. Н е и з б е ж н а с м е р т ь , и однако в с я наша жизнь с т р о и т с я на стремлении о т д а л и т ь ее. Дипломатический корпус д е й с т в у е т б л а г о р а з у м н о , защищая с у щ е с т в о в а н и е с т а р ы х политических организмов, х о т я бы и к л о н я щ и х с я к с в о е м у упадку. М ы я в л я е м с я костылями для этих х р о н и ч е с к и х больных, похожих на тех древних моралистов, которые умирали и никак не могли у м е р е т ь . М о р с к о й в е т е р о к шевелил ш т о р ы ; вдали в и д н е л а с ь г о л у б а я з а в е с а моря, о к у т а н н а я глубокими тенями сумерек, о с в е щ е н н а я опаловым сиянием маяков и о г о н ь к а м и мачтовых фонарей. 2 Д ы м я сигарами, вышли на т е р р а с у посланники Э к в а дора и У р у г в а я . Японский посланник, Т у - Л а г - Т и , у в и д е в их, привстал с бамбуковой качалки с л ж и в ы м и л ю б е з н ы м п р и в е т с т в и е м в о с т о ч н о г о дипломата. Он с м а к о в а л к о ф е , поглядывая с к в о з ь з о л о т ы е очки в а н г л и й с к у ю г а з е т у . I Іодошли к нему посланники Л а т и н с к о й Америки. И з ы с канная л ю б е з н о с т ь у л ы б к и , о п е р е т о ч н ы е позы, кадрильныс поклоны, рукопожатия, ф р а н ц у з с к а я б о л т о в н я . С л у г а , в е р т л я в ы й мулат, в н и м а т е л ь н о следя за движениями дипломатов, придвинул д в е качалки. Д о к т о р Ронкали, потряхивая кудрями, у д а р и л с я в ораторский в о с т о р г , в о с п е в а я к р а с о т у ночи, л у н ы и моря. Т у - Л а г - Т и , японский посланник, г л я д я косыми, подозрительно-злобными г л а з к а м и , слушал с мрачной усмешкой с ж а т ы х г у б , п о х о ж и х на две темные стрелы, избгнувшиеся вокруг белых зубов. Д о к т о р Э с п а р с а , и н т е р е с у я с ь экзотическими н о в о с т я м и , заметил как бы н е в з н а ч а й : — В Японии ночи, д о л ж н о б ы т ь , восхитительны! — О!.. Конечно! Но и эта ночь не лишена очарования японской ! У Ту-Лаг-Ти голос был слабый, с обрывающимися тихими нотками, его движения были связаны, как у заводной куклы, жесты угловаты, толчками, а внутренняя связь, казалось, зависела от действия пружины. Он усмехнулся своей неестественной, мрачной улыбкой. — Милые коллеги, я до сих пор не .успсл узнать ваше мнение. Какое вы придаете значение ноте? — Это первый шаг!.. Доктор Эспарса подчеркнул свои слова двусмысленной улыбкой, полной недоговоренности. Продолжал настаивать японский посланник: — Мы все так поняли. Без сомнения. Первый шаг. Но каковы будут дальнейшие шаги? Не нарушится ли согласие дипломатического корпуса? Куда мы идем? Английский посланник действует под давлением своих гуманитарных чувств, но этот благородный импульс может встретить отпор. Иностранные колонии, все без исключения, представляют интересы, мало гармонирующие с идеалами революции. Испанская колония, столь многочисленная, столь влиятельная, столь связанная с креолами в своих действиях, в своих чувствах, в свосм понимании социальных проблем, — откровенно враждебна аграрной реформе, заключающейся в плане, выработанном в Самальпоа. В настоящий момент —по имеющимся у меня сведениям— она подготовляет выступление, которое должно синтезировать и укрепить ее близость к правительству республики. Не случится ли так, что достопочтенный сэр Скотт окажется одиноким в своей гуманитарной деятельности ? Прищурил умный и хитрый взгляд своих близоруких глаз доктор Карлос Эспарса: — Милейший коллега, согласитесь, что дипломати- 'ческис отношения не могут регулироваться понятными для всех нормами евангелия. Ту-Лаг-Ти ответил жалобным мяуканьем: — Япония подчиняет интересы проживающих здесь японских граждан принципам международного права. Но, говоря откровенно, хотя это может быть и неосторожно, я не могу скрыть от вас моего пессимизма по поводу той моральной поддержки, которую некоторые наши коллеги оказывают похвальным побуждениям английского посланника. Как честный человек, я не могу поверить инсинуациям и злословию некоторых оборотней, слишком преданных правительству республики. Вест Компания! Это абсурд! Последнее злое восклицание повисло в воздухе каким-то шипением, сопровождаемое едкой, азиатской улыбкой Ту-Лаг-Ти. Доктор Анибал Ронкали поглаживал свои усы и с легкой дрожыо на губах чуть слышно повторял сентиментальную фразу. Он заговорил с нервным подергиванием, от которого дрожали упругие, как хвосты ящериц, локоны его черных волос: — Доктор Бандерас не может приказать закрыть лавки со спиртными напитками. Если он это сделает, то вспыхнет бунт черни. Эти праздники являются вакханалией для всех метисов и индейцев! 3 Доносились отголоски ярмарочного веселья. Плясали на проволоках вдоль улицы длинные вереницы фонариков. В конце улицы кружилось колесо карусели. Ее сияющий истерически-пронзительный выкрик гипнотизировал кошек на карнизах крыш. На улице то и дело вспыхивали огни, соразмерявшие свой блеск с акробатическими упражнениями ветра, гудевшего в проволоках, унизанных фонариками. Вдали на фойе туманной дымки, усеянной звездами, вырисовывал черный профиль своей архитектуры Сан-Мартин-де-Лос-Мостенсес. КНИГА ТРЕТЬЯ ШУТОВСКОЙ ВЫХОД V 1 Тиран Бандсрас, стоя у окна, направлял подзорную трубу на город Санта-Фе. — Мне нравится иллюминация! Правда, очень красиво, друзья мои? Группа приятелей окружала трубу и астрологическую лестницу с взобравшейся на самую вышку зеленой мумией. — Нельзя отказывать народу в хлебе и зрелищах. Но посмотрите, как красива иллюминация! Из Санта-Моника морской ветер доносил заглушенные звуки расстрелов. — Народ, свободный от пагубной пропаганды, хорош сам по себе! А суровое правление ему на пользу! Группа приятелей, окружавшая лестницу, с напряженным вниманием следила за тираном. 2 Тиран Бандерас оставил вышку и, подойдя к кругу друзей, взял за ухо лисенсиата Вегильяс. — Ну, послушаем в последний раз лягушачий концерт! В каком состоянии ваше горло? Не хотите ли прочистить голос каким-нибудь полосканьем? Окружающая компания встретила шутку льстивым смехом, в котором был и страх, и желание угодить, и грубый цинизм. Залепетал Начито: — Какую чистоту звука можно требовать от будущего трупа? — Вы плохо делаете, что отказываетесь смягчить музыкой ваших судей. Сеньоры, этот закадычный друг мой обвиняется в измене, и если бы не было раскрыто его соучастие в преступлении, он мог бы погубить всех вас. Вы помните, что вчера ночыо, действуя на основе доверия, я рассказал вам о моем намерении возбудить судебный процесс в связи с антиправительственной деятельностью полковника Домисиано де-ла-Гандара. И вот слова, произнесенные мною в кругу друзей, были разглашены за его пределами. Вы скажете мне, какое наказание заслуживает этот разглашатсль моих тайн. Я вызвал свидетелей с его стороны, и если вы позволите, я призову их. Вы услышите их показания. Как явствует из его заявления, одна публичная женщина, страдающая сомнамбулизмом, угадала его мысли. Предварительно эта особа была подвергнута магнетическим пассам некоим доктором Поляком. Перед нами роман в стиле Александра Дюма! Этот доктор, обнаруживающий при помощи магнетизма дар ясновидения у девиц из конгалов, является выродившимся потомком Хосе Бальсамо. Вы помните этот роман? Очень интересная книга. Мы переживаем ее теперь на яву! Подумайте! Лисенсиатик Вегильяс — соперник гениального мулата! Сейчас он нам расскажет, куда он направлялся в компании бунтовщика полковника де-лаГандара. Задыхался Начито: Мы вышли вместе, разговаривая, из одного заведения. - Оба пьяные? — Господин мой, по случаю праздника вся Санта-Фе — разливанное морс! И вот этот повеса, когда мы шли и разговаривали, вдруг сорвался с места и бросился в одну из дверей, которую тотчас же открыл ему кто-то в рубашке. И в замешательстве я как дикая лама помчался вслед за ним. — Можете назвать мне заведение, в котором вы встретились для попойки? — Генерал, не заставляйте меня краснеть, это слиш- ком предосудительное место, чтобы я мог назвать его в этой зале суда. Перед вашей благородной фигурой патриция мое лицо заливает краска стыда. — Отвечайте на вопрос. В каком притоне вы находились с полковником де-ла-Гандара, и о чем совещались с ним в поименованном месте? Лисенсиат, вам известен был приказ об аресте, и вы каким-нибудь словом, оброненным в состоянии опьянения, вызвали в беглеце подозрение. — Моя многолетняя лойяльность разве не внушает ко мне доверия? — Возможно, что это был необдуманный поступок, но состояние опьянения не является смягчающим вину обстоятельством в трибунале Сантос Бандераса. Вы, пьяница, проводящий ночи за попойками в домах свиданий. Знайте, что все ваши шаги известны Сантос Бандерасу. Предупреждаю вас, что только говоря правду, вы можете смягчить мой гнев. Милый лисенсиат, я готов протянуть вам руку и извлечь вас из той трясины, в которой вы беспомощно барахтаетесь, потому что преступная измена влечет за собой по нашему кодексу очень суровое наказание. — Сеньор президент, в жизни бывают такие сцепления обстоятельств, которые, захватив нас врасплох, заставляют призадуматься,— сцепления обстоятельств, похожие на роман. В ночь, которой интересуется суд, я был случайно у одной кошечки, читающей в мыслях. — И кошечка с такими талантами живет в притоне и ждет, чтобы вы за ней там ухаживали? — По крайней мере, в прошлую ночь это случилось в конгале Кукарачиты. Я хочу изложить все и облегчить свою совесть. Мы оба грешили. Вчера была ночь Всех Усопших! Благодетели, уверяю вас честью, у этой смуглянки была священная свечка, которая раскрывает тайны. Она читала в мыслях! — Милый лисенсиат, это все пьяный бред: вы вчера ночью были совершенно пьяны, когда любезничали с этой индианкой. Вы оказались предателем, разгласили мои тайны во время предосудительных сношений с продажной особой, и в качестве меры пресечения для успокоения вашей пылкой плоти вам назначена была тюрьма. Милый лисенсиат, удалитесь в уголок, преклоните колени и постарайтесь вознестись мыслью к всевышнему. Мои любимые друзья должны судить вас, и в результате их совещания вам может выйти смертный приговор. Любезный лисенсиат, здесь предстанут свидетели, вызванные вами для вашей защиты, и если их показания окажутся для вас благоприятными, я первый буду этим чрезвычайно доволен. Сеньор полковник Лопес де-Саламанка, немедленно примите меры, чтобы прибыли сюда для дачи показаний эта публичная особа и доктор Поляк. 3 Полковник лисенсиат Лопес де-Саламанка, остановившись у двери, пропустил вперед доктора Поляка. Сзади, ступая на носках, показалась Лупита-Романтик. Доктор Поляк, высокий, с бакенбардами, выпуклым лбом и гривой мудреца, был во фраке с двумя орденами на груди и розеткой в петлице. Он отвесил церемонно-театральный поклон, сунув свой цилиндр подмышку. — Свидетельствую свое почтение высшему сановнику республики. Мнкаелис Лухин, доктор Каирского университета, посвященный в тайную мудрость брахманов Беніалии. — Вы исповедуете учение Аллана Кардека? 1 — Я лишь скромный последователь Месмера 2 . Спиритизм Аллана Кардека — детское извращение древней 1 Аллан К а р д е к — французский автор книг о спиритизме. " M е с м е р — о с н о в а т е л ь учения о животном магнетизме ( 1 7 3 3 — 1 8 1 5 ) . 15 Тиран Бандерас 223 некромантии. Вызывать покойников умели еще в древности: об этом упоминают египетские папирусы и халдейские таблицы. Слово, обозначающее это явление, состоит из двух греческих слов. — Вы, любезный доктор, выражаетесь, как подобает глубокому ученому. И что же, вы зарабатываете деньги благодаря титулу каирского пророка? — Сеньор президент, моя заслуга, если таковая имеется, не в том, что я зарабатываю деньги и накопляю богатства. Я облечен миссией распространять теософическое учение и подготовлять людей к близкой эре чудес. — Признаете ли вы, что усыпляли эту девицу при помощи магнетических пассов? — Я признаю, что произвел несколько опытов. Она замечательный объект. — Расскажите подробно о каждом. — Сеньор президент, если вам угодно, вы можете познакомиться с программой моих опытов в цирках и академиях Санкт-Петербурга, Вены, Неаполя, Берлина, Парижа, Лондона, Лиссабона, Рио-де-Жанейро. Недавно мои теории о карме и био-магнетическом внушении обсуждались в большой прессе Чикаго и Филадельфии. Гаванский клуб «Теософическая Звезда» преподнес мне титул Совершенного Брата. Австрийская императрица нередко оказывает мне честь, обращаясь ко мне за истолкованием значения ее снов. Я знаю тайны, которых никогда не открою. Президент французской республики и прусский король хотели подкупить меня во время моих выступлений в этих странах. Бесполезно! Тропа теософии научает презирать почести и богатства. Если мне будет дозволено, я представлю в распоряжение сеньора президента мои альбомы со снимками и вырезками из газет. — Но как же, будучи доктором такой строгой дисциплины, обладателем столь высокой степени теософского познания, вы занимаетесь кутежами в публичных притонах? Будьте добры просветить нас своей мудростью и объяснить явную несообразность вашего поведения. — Разрешите, сеньор президент, обратиться к свидетельству сеньориты медиума. Сеньорита, победив в себе естественный стыд, скажите этим сеньорам, имело ли здесь место грешное вожделение? Сеньор президент, один лишь научный интерес к био-магнетическим опытам, без всяких чуждых ему отклонений, был руководящей нормой моих действий. Я посетил это место, потому что мне рассказали об этой сеньорите. Я хотел с нею познакомиться и, если возможно, перевести ее жизнь в другую, более совершенную сферу. Сеньорита, не предгал ли я вам выкупить вас? — Заплатить мой долг? Всю ночь приставал ко мне с этой глупостью лисенсиат. Сеньорита Гвадалупе, вспомните, что я, как отец, предлагал вам сопровождать меня в моих странствиях по жизненному иопршцу I — Показывать меня в театре? Показывать неверующей публике скрытые творческие силы, которые дремлют в той глине, из которой создан человек. Вы меня оттолкнули, и я должен был удалиться, скорбя о своей неудаче. Сеньор президент, я уверен, что рассеял все ваши подозрения относительно чистоты моих действий. В Европе самые крупные люди науки изучают эти явления. Месмеризм в настоящее время достиг наивысшего расцвета в германских университетах. — Потрудитесь повторить с буквальной точностью эксперименты, произведенные вами прошлой ночью над этой особой. — Сеньор президент, я к вашим услугам. Я повторяю, что могу предложить вам отборную программу подобных экспериментов. 15* 227 — Эта особа из уважения к ее полу будет допрошена первой. Лисенсиат Вегильяс сообщил нам, как несомненный факт, что при определенной обстановке у пего была выпытана мысль путем магнетического воздействия этой девицы. Продажная дева опустила свои взоры на поддельные камни, украшавшие ее руки. — Если бы я обладала такой силой, я не находилась бы из-за долга в рабстве у Кукарачи, милый лисенсиат, вам это известно. — Лупита, ты оказалась для меня бно-магнетическнм змием. Не стыдно ли вам возводить на меня такие обвинения, и все из-за того, что я угостила вас нашатырным спиртом? — Лупита, ты должна признать, что в прошлую ночь ты находилась в состоянии магнетического истеризмл. Ты прочитала мои мысли, когда буянил во время танцев безобразник Домисиано. Ты дала ему знать, чтобы он спасался. Милый лисенсиат, вы оба были иьянехоньки! Я хотела одного: видеть вас подальше от моей спальни. — Лупита, тогда-то ты и угадала мои мысли. Лупита, ты находишься в сношении с духами. Будешь ли ты отрицать, что обнаружила способности медиума, когда усыпил тебя доктор Поляк? — Действительно, эта сеньорита -замечательный случай магнетического ясновидения. Чтобы уважаемое собрание могло лучше оценить этот феномен, сеньорита медиум займет кресло в центре под лампой. Сеньорита медиум, окажите мне любезность. Он взял ее за руку и церемонно вывел на середину залы. Девица очень скромно, на цыпочках и опустив в землю взоры, едва опиралась клавиатурой своих ногтей о белую перчатку доктора Поляка. • — Чам-чам 1 Зеленой старостью веяло от карикатурной гримасы индейской мумии. Доктор Поляк извлек из фрака магнетическую палочку, выкованную из семи металлов, и коснулся ею век Лупиты. Окончив, он церемонно поклонился и сделал магическим жестом приветственный знак. Тяжело вздыхая, дайфа погрузилась в сон. Вегильяс, стоя на коленях в углу, ожидал чуда. Сейчас воссияет свет его невиновности. В этот момент Лупита и фигляр увлекали его очарованием священной легенды. В глубине души он надеялся через эти мистерии снова войти в расположение тирана. Он вздрогнул. Зеленая маска жевала удила молчания: — Чам-чам! Потрудитесь воспроизвести с буквальной точностью (я уже, кажется, указал вам это) эксперименты, которые в прошлую ночь вы произвели над замешанной в настоящем процессе девицей. — Сеньор президент, три преходящие формы принимает телепатическое ясновидение: прошедшее, настоящее, будущее. Этот троичный феномен редко сосредоточен в одном медиуме. Он обычно бывает рассеян. У сеньориты Гвадалупе телепатическая потенция не выходит за пределы настоящего. Прошлое и будущее для нее —двери, запечатанные семью замками, но и в пределах феномена ее телепатического видения ближайшее вчера является для нее отдаленным прошлым. Эта сеньорита лишена возможности воспроизводить какой-нибудь предыдущий эксперимент. Совершенно! Сеньорита является мало развитым медиумом, алмазом, не подвергшимся шлифовке. Сеньор президент, я к вашим услугам; я предоставлю вам отборную программу подобных экспериментов, но лишь в пределах возможного. Кислая усмешка покрыла морщинами маску тирана: — Сеньор доктор, не уклоняйтесь от удовлетворения высказанного мною вам желания. Я хочу, чтобы вы повторили один за другим все вчерашние эксперименты в публичном доме. — Сеньор президент, я могу повторить лишь сходные эксперименты. Сеньорита медиум не обладает ретроспективным зрением. Она ясновидящая весьма ограниченного кругозора. Она может прочитать мысль, присутствовать при событии, происходящем где-нибудь далеко, отгадать число, которое угодно будет задумать сеньору президенту. — И со всей этой выучкой цирковой собаки она проституирует себя в публичном доме? — В современной науке только великим истерическим неврозом могло бы быть объяснено это явление. Сеньорита, сеньор президент соблаговолит задумать какоенибудь число. Возьмите его за руку и скажите громко, чтобы все услышали. Громко и отчетливо, сеньорита медиум! — Семь! — Верно, как семь кинжалов. Чам-чам! Простонал в своем изгнании Начито: — Вот этой-то призрачной игрой вы вчера и угадали мою мысль! Тиран Бандерас повернулся с кислой и юмористической усмешкой: — А зачем вы посещаете скверные места, старина? — Господин, даже в песне поется, что человек -- тлен. Тиран, снова замкнувшись в свою мрачную позу, остановил подозрительно-испытующий взгляд на продажной девице. Падая без чувств в кресло, она растеряла гребни; волосы черными змеями рассыпались у нее но плечам. Тиран Бандерас присоединился к группе своих приятелей: — Детьми мы смотрели эти чудеса за два реала. Столько дипломов, столько орденов и так мало умения! Вы мне кажетесь обманщиком, и я дам приказ сбрить вам гриву немецкого профессора. Вы не имеете права носить ее. — Сеньор президент, я чужеземец, нашедший в своем изгнании убежище под флагом этой благородной республики. Я учу народ истине и спасаю его от материалистического позитивизма. С помощью моих скромных опытов пролетариат приобретает обязательное представление о сверхъестественном мире. Народ облагораживает свою жизнь, склоняясь над бездной, исполненной тайны. — Дон Крус, за эти прекрасные речи вы сбреете ему лишь половину головы. Тиран пожевал губами с кислым сарказмом, глядя на слугу-брадобрея, который подавал ему волосатый предмет, свешивавшийся с черной грозди его пальцев. — Это парик, господин! 5 Продажная дева со вздохом просыпалась, возвращаясь к пределам жизни, мертвенно-бледная, еще охваченная сном; а на вышке лестницы индейская мумия направляла трубу на город. Беспорядочное мигание иллюминации баюкало в общей колыбели крикливую кутерьму пороховых вспышек, пожаров и колокольного звона с тревожными звуками военных рожков. Чам-чам! Началась катавасия! Дон Крус, ступайте приготовьте мне военное снаряжение. Караульный на башне, отделив свой штык от лунного диска, выстрелил в темноту, населенную тревожным шумом. Соборные часы развернули звонкий хвост своих двенадцати ударов, а на лестнице вышки диктовал свои распоряжения тиран: Майор дель-Валье, возьмите несколько человек и сделайте разведку, выясните, в каких частях города началась стрельба. Выходя, майор дель-Валье встретил шедшего ему навстречу слугу, державшего на подносе меж бойко расставленных рук мундир с лежавшей на нем шпагой генерала Бандераса. Они столкнулись, и шпата с грохотом свалилась на пол. Разгневанный тиран с яростным криком топнул ногой, отчего задрожали лестничка и труба. — Негодяи, не смейте к ней прикасаться! Какая примета! Как вы объясните эту загадку, сеньор доктор магии? Фигляр с. неподвижным .спокойствием посмотрел на освещенную залу, испуганные лица, на тирана, поддавшегося грубому суеверию. Он поклонился: — В этих обстоятельствах мне невозможно формулировать предсказание. — А эта честная девица, в которой прежде так сильно обнаруживался дар ясновидений, не может ли она сообщить нам что-нибудь цо поводу восстания в Санта-Фе? Сеньор доктор, потрудитесь усыпить и спросить сеньориту медиума. Я пойду и надену мундир. Пусть никто не касается шпаги. Лязг оружия пронесся раскатом по освещенным луной галлереям. Прибыли резервы для подкрепления гарнизона. Продажная дева вздыхает под магнетическими пассами лысого фигляра, устремив белки своих глаз к тайне. — Что вы видите, сеньорита медиум? é - - 6 Соборные часы смолкают. Еще висят в воздухе двенадцать ударов, а петушки на флюгерах уже поднимают в испуге свои гребни. На крышах совещаются кошки, и из окон чердаков выглядывают фигуры в рубашках. Колокол на колокольне де-Мадрес колотится, как безумный. Под Аркой, склонив рога, проносится стадо быков вслед за вожаками, под отчаянный перезвон бубенцов. Пороховые взрывы. Боевые звуки рожков. Группа монашек, простоволосых и в одних рубашках, сбегается с жалобными криками и молитвами к оскверненным воротам монастыря. Вдали слышатся прерывистые звуки перестрелки. Носятся кони. Смятение, испуганные крики. Встречные волны людей. Вырвавшиеся из клеток тигры — с горящими глазами взбираются по выступам зданий. На плоской крыше, белеющей от лунного света, две снующие тени тащат черное пианино. За ними из отверстия спускной двери среди языков пламени вырываются клубы дыма. Тани с загоревшейся одеждой, держась, за руки, спешат по карнизу площадки и, не разжимая рук, прыгают на улицу. А луна в диадеме из облаков играет в прятки со звездами над объятой революцией СантаФе-де-Тиерра-Фирме. 7 Лупита-Романтик продолжает вздыхать в магнетическом транса, устремив к тайне белки своих глаз. ЭПИЛОГ 1 — Чам-чам! Тиран, осторожный, подозрительный, наблюдает за: укреплениями, приказывает возводить фашины и парапеты, обходит бастионы и -Траншеи, отдает распоряжения:. — Чам-чам! Возмущенный малодушием, проявленным солдатами,, грозит он суровыми наказаниями трусам и предателям. Ему досадно, что не) удался его первоначальный план — напасть на восставший город и проучить его кровавым наказанием. Окруженный адъютантами, с презрительным молчанием удаляется он с фронта, произнеся предварительно речь перед отрядом ветеранов на передовых позициях Кампо-де-ла-Раннта: — Чам-чам! Перед рассветом увидел он себя окруженным революционными отрядами и батальонами, восставшими в казармах Санта-Фе. Чтобы изучить расположение и тактику нападающих, он поднялся на башню без колоколов. Враг, чернея неясными линиями на погруженных в сумерки дорогах, обнаруживал хороший военный строй. Он еще не стянул своего кольца, снабжая подступы траншеями и окопами. Поняв серьезность положения, сильнее скривил свою зеленую гримасу тиран Бандерас. Во дворе монастыря две женщины проворными руками разрывали землю вокруг закопанного по пояс индейца. — Эти тетки считают меня уже трупом. Эй, что ты там смотришь, собачий часовой? Часовой, не спеша, прицеливается: — Стоят неудобно, чтобы достать их пулей. — Всади им заряд, и пусть делят его шкуру! Часовой выстрелил, и пошла перестрелка по всей передовой линии. Женщины в облаке порохового дыма -свалились комьями по обе стороны индейца в жутком молчании, пронесшемся после вихря свинца. А индеец •с продырявленной головой размахивает руками, прощаясь с последними звездами. Генерал: — Чам-чам! 3 При первом натиске дезертировали солдаты передового отряда, и увидел это с башни тиран. — Мать ваша растакая! Я знал, что в критический момент вы от меня сбежите! Дон Крус, ты оказываешься пророком! Эти слова были вызваны тем, что слуга-брадобрей ему часто шептал на ухо рассказы об изменах. Перестрелка между авангардами все продолжалась, и инсургенты старались стянуть кольцо осады, чтобы помешать всякой попытке вылазки со стороны осажденных. Они выкатили пушки, но, прежде чем открыть огонь, из рядов выехал на статном коне полковник де-ла-Гандара. И, объезжая фронт, с риском для жизни, он громким голосом предлагал сдаться. Тиран с башни осыпал его бранью: — Собачий сын, я прикажу выпустить заряд тебе в спину! Подняв голову над рядами солдат, выстроенных у подножья башни, он приказал им открыть огонь. Они послушались, но целились так высоко, что ясно было их намерение не причинить врагу урона. — Вы целитесь в звезды, сукины дети! В этот момент, объехав галопом линию защиты, перешел в лагерь врага майор дель-Валье. Крикнул тиран: — Одних воронов породил я! И, дав приказ, чтобы все его отряды заперлись в монастыре, он спустился с башни. Потребовав у брадобрея список подозрительных лиц, приказал он повесить пятнадцать, рассчитывая, что этой крайней мерой удастся ему остановить бегство. — Видно, бог думает, что кучка негодяев сумеет посыпать мне пеплом голову! Нет, он ошибается в этом! Он рассчитывал день продержаться и под прикрытием ночи попробовать сделать вылазку. 4 С наступлением утра восставшие части открыли орудийный огонь и вскоре пробили брешь для атаки. Тиран Бандерас пытался заткнуть пролом, но его отряды разбежались, и ему пришлось вернуться и запереться в своем укреплении. Тогда, считая себя погибшим, не видя вокруг себя друзей, кроме слуги-брадобрея, он снял лояс с пистолетами и, роняя ядовитую, зеленую слюну, передал их ему со словами: - — Лисенеиату концертисту подобает нами в п у т е ш е с т в и е в п р е и с п о д н ю ю ! отправиться с Своей обычной походкой, вынюхивающей воздух к р ы с ы , в о ш е л он в г о р н и ц у , г д е з а к л ю ч е н а была е г о дочь. О т к р ы в а я д в е р ь , он у с л ы ш а л б е з у м н ы е крики. — Д о ч ь моя, н е пришлось т е б е б ы т ь замужем и в а ж н о й дамой, как д у м а л о с ь г р е ш н и к у , в ы н у ж д е н н о м у с е й ч а с о т н я т ь у т е б я жизнь, к о т о р у ю он дал т е б е д в а д ц а т ь л е т тому н а з а д ! Н е л ь з я т е б е о с т а в а т ь с я на с в е т е , ч т о б ы н а д р у г а л и с ь над т о б о ю в р а г и т в о е г о отца и поносили т е б я , н а з ы в а я д о ч е р ь ю собаки Б а н д е р а с а ! У с л ы ш а в эти с л о в а , с т а л и у м о л я т ь е г о и с п у г а н н ы е с л у ж а н к и , о х р а н я в ш и е б е з у м н у ю . Тиран у д а р и л их по лицу: — Б е с с т ы ж и е ! Если я о с т а в л ю вам жизнь, то лишь затем, ч т о б ы вы как а н г е л а нарядили ее в п о г р е б а л ь н ы е одежды ! О н извлек кинжал, с х в а т и л д о ч ь крепко за в о л о с ы и з а к р ы л г л а з а . В мемуарах п о в с т а н ц е в у п о м и н а е т с я , что он н а н е с ей п я т н а д ц а т ь у д а р о в . 5 Т и р а н Б а н д е р а с подошел к о к н у , размахивая кинжалом, и у п а л , и з р е ш е т е н н ы й пулями. Е г о г о л о в а , оберн у т а я в желтый с а в а н , п о д в е р г л а с ь по п р и г о в о р у с у д а в т е ч е н и е т р е х д н е й поруганиям на эшафоте, в о з в е д е н н о м на П л а с а - д е - А р м а с . Тем же п р и г о в о р о м б ы л о п о с т а н о в л е н о ч е т в е р т о в а т ь е г о труп и р а з о с л а т ь е г о части о т границы до границы, о т моря д о моря. С а м о л ы ю а и Нуэва-Картахена, Пуэрто-Колорадо и Санта-Роса-дельТ и т и п а й были о с ч а с т л и в л е н н ы м и городами. О Г Л А В Л Е Н И Е Предисловие Пролог Часть I. Симфония тропиков Книга I. Облик тирана » Ii. Посол Испании » III. Игра в л я г у ш к у Ч а с т ь II. Смута и мятеж Книга Г Иберийские кварцы II. Пирк Гаррис III. Л и с ь е у х о Ч а с т ь III. Веселая ночь Книга I. Зеленая горница II. Поминальные лампады III. Драматический гиньоль Ч а с т ь IV. Колдовской амулеѴ Книга I. Б е г с т в о II. Перстень III. Полковник IV. Почтенный гачупин V. I анчеро . . VI Л а с о » VII. Черная магня Ч а с т ь V Санта-Моника Книга Г. M ачная обитель И. Номер три III. Тюремные мелодии Ч а с т ь VI. Ядовитый торт Книга I. Исповедь Лойолы » II. Слабости ч е л о в е ч с с к е 14. Нота Ч а с т ь VII. Зеленая гримаса Книга I. Развлечения тирана » II. Клубная терраса » III Ш у т о в с к о й в ы х о д Эпилог Стр. • 3 30 37 — 47 53 60 — 68 73 86 — 92 102 108 — 112 Г24 130 135 142 153 157 — 165 171 180 190 200 209 — 216 222 233 СОВРЕМЕННАЯ ПЕРЕ ВОДНАЯ Г О Л Д , М. Е в р е й с к а я с англ. (с ЛИТЕРАТУРА беднота. рукописи) М. Авториз. Волосова. Стр. перев. 308. Ц. 2 р. 10 к. Яркая картина нищенской жизни иммигрантов Ист-Сайла Нью - Йорке, разнородной бедноты, на костях которой строилось богатство и „процветание" капиталистической Америки. „Еврейская беднота" написана на основании воспоминаний детства и непосредственных ж и в ы х впечатлений. В этой книге Майкл Голд не только пламенный революционер-агитатор и трибун, но и яркий своеобразный пролетарский художник. Г О Т О П П , А. Б а р к а с с нем. рукописи Д. „Ли Г. Ф . 1 3 й . Авториз. п е р е в . С. Усова. С послесловием Э. Мюллера. С т р . 2 5 6 . Ц. 1 р. 6 0 к. Герои Готоппа — это рыбаки с С е в е р н о г о моря, лишенные сентиментальности, закаленные в б у р я х , под вечной угрозой смерти. Замкнутый круг их жизни „рыбалить, продавать, выходить в море..." с каждым годом становится все теснее, в с е труднее сводить концы с концами. Героиня р о м а н а — Л и , жена рыбака, падает жертвой варварской 218-іі статьи б у р ж у а з н о г о законодательства, карающего аборт тюремным заключением. Процесс пролетаризации мелкого собственника неминуемо приводит рыбаков к сознанию, что все они принадлежат к классу эксплоатируемых, и рыбаки невольно вовлекаются в революционное движение. ДОС-ПАССОС, Д. Манхэттэн. Роман. Перев с англ. В . Стенича. И з д . 2 - е . С т р . 3 5 6 . Ц . 2 р. 2 5 к. Импрессионистическое изображение хаоса жизни в НьюЙорке X X в е к а . В лихорадочном темпе этой жизни мелькают многочисленные д е й с т в у ю щ и е лица: капиталисты, иммигранты, обыватели, богема, рабочие, авантюристы и их переплетающиеся с у д ь б ы . Единственное постоянно д е й с т в у ю щ е е лицо — сам город с е г о „скученными на узком острове миллионными зданиями". СОВРЕМЕННАЯ ПЕРЕВОДНАЯ К И Ш , Э. И м е е т риканский честь рай. ЛИТЕРАТУРА представить Авториз. вам перев. с аменем. А. Ариан. С т р . 4 0 0 . Ц . 2 р. 8 0 к., в пер. 3 р. 0 5 к. П у т е в ы е очерки, посвященные современной Америке. К и ш — о д и н из наиболее значительных западно-европейских журналистов, коммунист, разоблачает в н е ш н е е . б л а г о п о л у ч и е " С А С Ш . Он не равнодушный п у т е ш е с т в е н н и к , а п у т е ш е с т в е н ник-публицист, с у м е в ш и й на ряде фактов в с к р ы т ь СУЩНОСТЬ мнимого . а м е р и к а н с к о г о рая". Описываетли Киш крупнейшие города С А С Ш , банки, кино-промышленность, заводы Ф о р д а , футбольные состязания, негритянские кварталы Нью-Йорка, судопроизводство, тюрьмы — всюду он разоблачает самодовольство американского б у р ж у а и показывает истинное лицо американской к у л ь т у р ы . Л Е Ф Е В Р , Ж . Я б р о д я г а . А в т о р и з . перев. с франц. Н. Ж а р к о в о й . С т р . 180. Ц. 1 р. 4 0 к. С ч е р к и так называемого . д н а " мировых городов, — Д о н дона, Берлина, Гамбурга, Парижа — в послевоенное время. Описаны мрачные, похожие на тюрьмы, ночлежные дома; полные с у д о р о ж н о г о , торопливого веселья ночные бары; безмолвно умирающие от голода берлинские нищие старики; беззаботные бродяги Парижа и др. Автор — французский буржуазный журналист, решивший испытать некоторое время на личном опыте жизнь бродяги и быстро у б е д и в ш и й с я в призрачном и \низитслыгом характере общественной благотворительности и в чрезвычайной прибыльности дела эксплоатации нищеты (владельцами ночлежек, д е ш е в ы х гостиниц н т. п.). — Предисловие Б . П е с и с а . ТРАВЭН, Б. С б о р щ и к и хлопка. П е р е в . с нем. Э . Г р е й н е р - Г е к к . Стр. 191. Ц . 1 р. 4 0 к. Скитанья по М е к с и к е , работа на хлопковых плантациях, в кондитерской о к р у ж н о г о города, на скотоводческой ф е р м е — жизнь полная приключений и жесткой трудовой страды, жизнь с у р о в а я и увлекательная — раскрывается в книге Травэна. Автор бесхитростно, с подкупающей простотой, с большим знанием местного быта, п о в е с т в у е т о пережитом. Цена 2 р. Пер, 35 к. 2011110138 АДРЕС ИЗДАТЕЛЬСТВА Москва, Центр, ул. ПРАВЛ. НИ*) '5 (б. Никольская», СКЛАД* Октбрь 10 ИЗДАНИЙ Кньгоцвнтр, Миснва, Богояклннсний, 4
