Скользкая история

Скользкая история
Драться на шпагах нас тоже учили, это верно. Но учи, не учи, простому солдату не
под силу тягаться с дворянином. У них эта наука с младых ногтей, и учителя получше
наших. Возьми самого отчаянного солдата, ветерана, и выставь его на поединок на шпагах
с любым, самым никчемным дворянином. Я и медный грош не поставлю на солдата, такто, брат. Убьет его дворянин, ты и ахнуть не успеешь. А вот на мушкетах с примкнутыми
багинетами никто с нами поединки не устраивает. Оно и понятно, такому фехтованию
дворян не учат.
Потому я уверовал. Правда была на моей стороне, и Господь мне помог. Тот
сеньор был не просто знатный дворянин, он был записной драчун, и в фехтовании на
шпагах не было ему равных в наших краях. Без Божией помощи я бы нипочем его не убил.
А началось все, ясное дело, с чепухи. В тот день я возвращался в казарму от одной
вдовы. От какой? А тебе что за печаль? Вдова к этому делу отношения не имеет.
Было еще светло, но тени уже вытянулись. В переулке толкался народ. Та
девчушка – ей лет шестнадцать, наверное – стирала что-то в кадушке. Я на нее и не
смотрел. Из лавочки выскользнул этот слуга, такой, знаешь, верткий, услужливый, наглый
лакей. Подошел к девчонке, выпятил губу, глянул сверху вниз, подражая сеньорам,
перчаточкой провел ей по щеке.
-Ах, - говорит, - чертовка! Нравлюсь ли я тебе, признавайся?
Та подняла взгляд от своей кадушки, смотрит на него с недоумением. А он присел
на одну коленку, подхватил ее пальцами за подбородок, и вертит ее голову влево-вправо.
-Румяная какая. Ну-ка, вытяни шейку. Хочешь ли милости от знатных господ? Я
знатен и богат, я большой сеньор. О! Какие грудки! Решено. Скажи мне, кто ты и откуда, и
вечером жди меня.
Девчонка отшатнулась от него, смотрит огромными глазами, и ничего не может
понять.
-Послушайте, сеньор, - говорят этому лакейчику люди с улицы. Были там какие-то
мясники в фартуках, тетки с корзинами. – Не трогайте нашу Пеппиту. Здесь честный
квартал, увеселений ищите в порту.
Лакей на них и не чихнул. Усмехается, и, представь, кладет руку на талию этой
девчушке, и рука начинает скользить. Вниз.
Пеппита, или как там она, вскочила на ноги, вся красная, руку с себя сбила.
Толпа гудит.
Лакейчик поднялся, улыбается, что змея.
-Мне нравится твоя робость. Значит, Пеппита? А где живешь? В этом доме?
-Слушай, малый, - говорю я, – иди своей дорогой, не цепляй девчонку.
Тут он поворачивается, смотрит на меня, словно перед ним говорящая собака
начала считать до пяти, задирает свой подбородочек мало не выше носа, и тихим визгом
говорит, тоненько так:
-Пошел вон, чурбан!
И шлепает меня своими перчатками по морде.
Тут мне никакой Божьей помощи не было, ну, да в таких делах мне она без
надобности. Махнул я правой рукой, как учил меня господин капитан, а всей заботы в тот
момент только и было – не перестараться, да насмерть гадину не пришибить.
Не пришиб. Разбил я ему нос, ну, и еще падая на булыжники, он там себе что-то
подвернул, это уже потом на суде выяснилось.
Вот на том бы все и закончилось, мясники эти да тетки покричали немного для
порядку, да и быстро успокоились.
Но тут из лавочки вышел тот самый дворянин.
Под знатного сеньора подделаться нельзя, сам, брат, знаешь. Как лакеи ни
рядятся, как ни стараются, но истинный сеньор и в лохмотьях сеньор, а лакей и в бархате –
лакей.
Тот был – всем сеньорам сеньор. Так держаться, как держатся сеньоры, в лавочке
за деньги не обучат. Сразу было ясно, у кого этот лакей учился и губу топырить, и сверху
внизу на людей смотреть, и вполголоса говорить. Только у лакея это выходило, словно
обезьяне на скрипке играть, а тот сеньор только глянул на меня – верно тебе говорю, у
меня мороз по коже побежал.
Видел я таких господ. Высший разбор, немного их на свете, такие сеньоры могут
под пушечным обстрелом стоять, да спокойно переговариваться о вчерашней опере. Ни
черта они не боятся, словно Смерть для них всего лишь давняя приятельница: ну,
подумаешь, в гости пригласит…
-С чего это ты, Ансельмо, вздумал прилечь без разрешения? И что у тебя с лицом?
Кажется, кто-то решил, что имеет такие же права, как и я.
Он тихо так это, и как бы насмешливо говорит, и на меня даже не смотрит, а
только и мне, и всей улице понятно, что эти слова для меня – смертный приговор. Ох, и
клял я себя в ту минуту, судьбу свою незадачливую. Ну надо же было тому лакею, сатана
ему в бок, выскочить из лавочки на минуту раньше своего господина!
Я стою, понятно, и молчу. Сеньор меня не спрашивал, я без этого и пикнуть не
могу. И вся улица молчит. Кругом слышен городской гвалт, там индюки в корзинах, там
чайки в порту, где-то телеги скрипят, вдали голоса кричат, а на улочке тихо-тихо. Сеньор
говорит вполголоса, а все его слышат.
А еще я слышу, как сердце у меня колотится: бух… бух…
Девчонка вжалась в стену, дрожит. Глаза большие-большие, и смотрит то на
меня, то на знатного сеньора.
Лакей весь трясется, тоже молчит, на господина своего поглядывает со страхом, и
суетливо так начинает подниматься.
-Лежи.
Тот так и лег.
Знатный сеньор взглянул на девчонку, обвел взглядом толпу, с полдюжины
горожан, потом задумчивым спокойным взглядом остановился на мне.
Никаких расспросов ему не понадобилось, вся картина была ясна.
Меня, правду, брат, тебе скажу, дрожь била не меньше, чем того лакея. Только
господин капитан учил нас так: бойся на здоровье, когда хочешь, чего хочешь, и как
хочешь, только виду не показывай. Уж как я боялся того господина, как пули в живот, но
приказ господина капитана никто не отменял. Встал я по стойке «смирно» и постарался
вида не показывать.
Уж как там получилось, я не знаю.
Сеньор оглядел меня очень неспешно с ног до головы, затем с головы до ног.
-Рота капитана Гьяцци, полк мушкетеров, захват Скератто два месяца назад.
Ранения и лазарет. Все верно, солдат?
Мне было до того страшно, что сил хватило только кивнуть.
Знатный сеньор покивал головой и вздохнул.
-За то, что ты поднял руку на моего слугу, хоть он и проходимец, я убил бы тебя на
месте. Беда в том, что капитан Гьяцци мой добрый приятель и отличный собутыльник.
Кроме того, мы с ним росли в одних местах. Мне будет чертовски неудобно перед старым
другом, если я просто убью его солдата, да еще из-за такого пустяка.
Он помолчал, а покуда молчал, мои ноги дрожали так, словно их схватил и тряс
черт с мельницы. Все, что он сказал, было правдой, ты же знаешь. Верно, наш господин
капитан - Винченцо Гьяцци, и наш полк два месяца тому отличился при взятии Скератто, и
я был ранен в ногу, штанина разрезана и зашита, так он и понял.
Что ж теперь – смерть?
-И вот что я решил, - тихо, но всем слышно говорит знатный господин, - для
ветерана Скератто я сделаю исключение. В конце концов, на боку у славного мушкетера
висит шпага, а не кусок вяленой баранины. Мы будем с вами драться… сеньор солдат!
Вот так меня в первый раз жизни назвали сеньором, и не приведи Господь
второго такого раза!
-Прошу вас, господа горожане, быть свидетелями тому, как я, кавалер Рафаэль
Аугусто Мариньезе, вызываю на честный поединок до смерти этого бравого солдата,
мушкетера, имя же его ведают господь Бог, и его командир роты, последнее
обстоятельство, несомненно, куда важнее.
-Господь с вами, милостивый сеньор! – не удержалась какая-то торговка, побейте этого солдата, накажите его, но не убивайте до смерти.
Я бы эту торговку расцеловал, и тут же женился бы, до того мне было страшно. Но
на знатного сеньора этот крик никак не подействовал.
-О! Вы хотите, чтобы я бил честного солдата, словно он портовый мошенник? Нет,
нет, почтенная торговка. Я могу проткнуть мушкетерский мундир клинком, но не
оскорблю его побоями. Солдат! Мне нравится, как ты держишься, и, поверь, мне жаль
тебя убивать. У нас нет секундантов, но в нынешних обстоятельствах, пожалуй, оно и к
лучшему. По моему сигналу доставай шпагу и изготовься к бою, как учил тебя мой друг,
храбрый и умелый капитан Гьяцци. Обещаю, если ты проявишь мужество до самого
конца, я убью тебя быстро и легко.
Теперь я боялся так, что просто ноги подкашивались. Как умеют фехтовать такие
сеньоры, известно каждому. Да, на левом боку у меня добрая солдатская шпага, и
капитан Гьяцци, дай Боже ему здоровья и богатства, учил нашу роту не только стрельбе из
мушкетов, но и рукопашному бою, и в драке с равными я никому не спущу. Нам пришлось
как-то драться с сошедшей на берег абордажной командой, а это такие головорезы, что
не приведи Господь, но там мы были с равными и на равных, а тут – знатный сеньор,
который, можно сказать, родился со шпагой в руке.
Я не успел и рта раскрыть, как вдруг эта девчушка, что стояла, вжавшись в стену,
села, быстро сунула в свою кадушку стиранную тряпку, и кинулась прямо в ноги господину
знатному сеньору.
Такого никто не ожидал, и даже сеньор, а он, клянусь, не побоялся бы и самого
дьявола, выскочи тот из-за угла со шпагой в руке, от этой сопливой девчушки едва не
попятился. Он просто не ожидал.
-Пожалуйста, пожалуйста, милостивый синьор! Заклинаю вас именем Пресвятой
Девы, помилуйте этого человека!
Толпа опять загудела, толпа вообще любит гудеть. Но я не верил, что сеньор вот
так просто возьмет и пожалеет какого угодно человека. Он сказал свое слово, и теперь
уже не отступит, мне это было ясно, уж я повидал таких сеньоров.
Но то, что девчушка попыталась за меня заступиться, было, черт побери,
необычно и приятно. Никто за меня не заступался, не считая, конечно, нашего господина
капитана, но тот заступился бы и за самого Каина, если бы, конечно, тому повезло
служить в нашей роте.
Как это – не взяли бы? За какие такие «грехи»? В нашей роте немало народа с
такими грехами, что Каин гляделся бы жалким сопляком. Слушай, брат, дальше.
Знатный сеньор улыбнулся, наклонился, ухватил девчушку за локоток и ловко так
и быстро поднял ее с мостовой.
-Ты красавица. Все беды из-за красавиц, либо из-за денег. Но и деньги нужны
только ради красавиц, а значит, красавицы важнее. Встань-ка в сторонку, милая, и не лезь
под ноги мужчинам.
Он повел рукой, и девчушка вновь оказалось у стены.
-Вперед, солдат! – скомандовал он, и в руке его оказалась шпага, и это было так
быстро, что я не успел и глазом моргнуть.
Тут он отсалютовал мне, и смотрел, улыбаясь, и ясно было, что вот сейчас он меня
убьет с первого выпада, но я помнил о его словах, и я не хотел умирать, как собака. Я
стоял, а моя рука, тем временем, потянулась к эфесу, сама вынула из ножен тяжелый
клинок, и пока я заворожено глядел на смертельную улыбку знатного сеньора, моя
правая нога, как учил наш господин капитан, сделала шаг вперед, а рука со шпагой
вытянулась, и кончик шпаги смотрел прямо в пуговицу на его камзоле, и больше всего
меня удивляло то, что клинок ничуть не дрожит. Я и сам не знаю, отчего так было. Мне
казалось, что меня трясет, словно после укуса тарантула.
И тут случилось то, в чем я вижу Промысел Божий. И тому есть свидетели – вся
улица, а к тому времени на ней собралось уже немало разного люда.
Знатный сеньор не переставая улыбаться, сделал ловкий плавный выпад, очень
простой, который можно отбить и перейти в атаку, вот так и ловят умелые фехтовальщики
нашего брата, и я легко отбил удар и пошел вперед, потому что это был единственный
маневр, отработанный нами в роте, и тут я почувствовал, как мой клинок входит во что-то
мягкое, и в то же время плотное и живое, я закрыл глаза, ожидая холод стали в своем
животе, как страшно мне было, этого я просто не могу передать. Но шло время, никто
меня не бил, а скольжение клинка прекратилось, и гарда уперлась во что-то плотное.
Я открыл глаза, и увидел, что я очень близко смотрю в недоуменный взгляд чужих
страшных глаз. Моя шпага по самую гарду погрузилась в живот знатного сеньора, а его
шпага царапала кончиком камни мостовой.
Я опустил шпагу, он лег на бок прямо на мостовую, и так и лежал, осторожно
дыша, и не сводя с меня своего взгляда.
На мне не было и единой царапины.
Дальше я плохо помню, как все было. Конечно, прибежала городская стража.
Сеньор успел назвать себя, сказал, что это был честный поединок, что он сам вызвал меня
и что Господь Бог, видно, решил его наказать, а меня, простого мушкетера, выбрал своим
оружием. Конечно, меня тут же взяли под арест. Конечно, подеста требовал смертной
казни. Дальше ты знаешь сам, дружище. Как через неделю был суд, как вся улица явилась
свидетельствовать, как пришел наш капитан.
Родственники и наследники знатного сеньора Мариньезе конечно же были на
суде, и они заявили, что подвергать сомнению предсмертные слова их родича, значит,
подвергать сомнению честь их рода. Если сеньор Мариньезе решил, что простой солдат
достоин честной дуэли, значит, так оно и есть.
Меня освободили. Капитан Гьяцци сказал, что чертовски мною недоволен. Что
мушкетер может сколько угодно задирать девкам юбки, это ясно и понятно, но вступаться
за них перед какими-то лакеями? Черта с два. И чтобы я не имел привычки драться на
дуэлях со знатными господами, где это видано. Если еще раз такое учудишь, сказал он
мне, то пускай тебя лучше сразу прикончат, потому что ежели ты уцелеешь, то я своими
руками отделаю тебя так, ты сто раз пожалеешь, что уцелел.
И всем, конечно, было ясно, что в несчастном переулке нам, смертным, был
явлен Высокий Промысел Божий.
В то, что это Промысел уверовали все. И ладно там, судьи, да торговки. Скажу
тебе вот что. Сам капитан Гьяцци, и тот признался мне, что не спустил с меня семь шкур
лишь потому, что поразмышлял, как опытный фехтовальщик, и понял. Только Рука
Господня могла направить неумелую шпагу простого солдата в одоление отточенного
многими схватками умения опытного и знатного сеньора.
И еще бы после этого я не уверовал!
****
Никчемный проходимец-лакей был увезен родственниками сеньора Мариньезе,
и судьба его, по слухам, была печальна.
Пеппита вскоре была сосватана, вышла замуж, прожила долгую жизнь, и умерла,
окруженная внуками.
Исповедавший ее монах не знал эту давнюю историю, оттого легко простил ей тот
день, когда одной рукой вцепившись в ноги знатному сеньору, другой она, прикрывшись
широкими юбками, быстро терла мокрым мылом покатые камни мостовой.