Faculté d`humanités de l`Université de Coimbra /

Ойген Финк – Анализ содрогания (1929)1
Вводный тезис: в основе философии лежит содрогание [Grauen]2. Удивление: θαυμάζειν исконное
слово греков является одним из модусов содрогания. Другие модусы: загадочность, чуждость,
одиночество, потерянность и ужас. Ужас — это не настолько первичное настроение как содрогание.
Ужас [Angst] и отшатывание [Entsetzen] — это фундаментальные модусы содрогания.
Тезис: содрогание — это опыт сущего. Обладание опытом само по себе значит отталкивание от
сущего: содрогание. "Предмет" — это то, перед чем мы испытываем содрогание. В содрогании как в
неком "редком" настроении прорывается предметность предмета. Предмет — это не то чтобы задержка,
сопротивление – скорее это чуждость. В содрогании открывается окружённость сущим, попадание в
него, заключённость среди сущего.
Только потому я сущностным образом заключён [gefangen] в сущем, я могу быть им “захвачен
[befangen]”. В содрогании на меня наседает Другое, Внешнее, затрагивает меня, мы ощущаем холодное
дыхание Чужого, неописуемого. – Противоположное настроение – любящая солидарность с сущим,
дружба с ним. – Содрогание это глубочайшая сущность бодрствования.
Противо-тезис: содрогание — это чувство чуждости эмманированного, основание первородной вины
онтификации. Бог содрогается от “содеянного”. “Amor dei intellectualis” преодолевает содрогание:
сошествие.
[...]
Содрогание и бодрствование (1930):
Бодрствование как сохранение открытости горизонтов для сущего: бодрствование как
интенциональность поля (не интенциональность предмета) показывает себя определённым предельным
образом в настроении содрогания. В содрогании открывается предметность предметов: её
нерастворимость в бытии предмета, раскрывается только потерянность посреди сущего, которым я не
являюсь. Чуждость и неэгологичность не-Я, бытие обстоятельств, быть ограниченным и задетым,
затронутым этим!
В содрогании интенциональности поля с большим чем когда-либо напряжением направлены на то,
что внутри поля.3
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
1
[Fink E. PW 1, S. 292-293].
2
Ужас-отвращение. Grauen – от средне-верхне-немецкого "grûwen": 1) дрожь; озноб 2) ужас;
отвращение; содрогание; страх.
3
[Fink E. PW 2, S. 58].
Эммануэль Левинас – О побеге (1935), Раздел VI
[47] Проанализируем случай, в котором природа недомогания проявляется со всей чистотой и к которому
предпочтительно применяется слово недомогание – тошноту. Тошнотворное состояние, предшествующее рвоте и
от которого рвота нас избавит, окружает нас со всех сторон. Что-то восстаёт изнутри нас; наша глубина
задыхается под нами самими; нас “мутит”.
Это бунтующее против нас самих наше собственное присутствие, рассматриваемое в тот момент когда оно
переживается и в окружающей его атмосфере, проявляется как непреодолимое. Но, в конфликте и в
двойственности пролегающей между нами и тошнотоворным состоянием, которая таким образом даёт о себе
знать, мы не знаем как охарактеризовать это препятствие; этот образ исказил бы и обеднил бы истинное
положение вещей. Препятствие является внешним по отношению к усилию, которое его преодолевает. Когда оно
непреодолимо, этот характер прибавляется к его природе препятствия, но не изменяет его, так, несмотря на то, что
мы ощущаем его огромность, оно никак не перестаёт быть внешним. Мы ещё можем отвернуться от него.
Тошнота, как раз наоборот, плотно прилегает к нам. Но даже сказать, что тошнота является препятствием,
которого нам не избежать, было бы не точно. Это значило бы ещё придерживаться двойственности между нами и
ей, оставляя в стороне следствие sui generis, характеризующее эту двойственность, к которому мы ещё вернёмся.
В тошноте есть отказ оставаться в этом состоянии, есть усилие [48] выйти из него. Но это усилие отныне
охарактеризовано как безнадёжное: в любом случае, таким оно является для всякой попытки действовать или
мыслить. И эта безнадёжность, эта прикованность составляет весь ужас тошноты. В тошноте, которая
представляет собой невозможность быть теми, кто мы есть, мы в то же время прикованы к самим себе, помещены
в узкий удушающий круг. Мы здесь, и с этим больше ничего не поделаешь, к этому всепоглощающему факту,
который нам теперь полностью известен, нечего прибавить: это сам опыт чистого бытия, о которым мы
заявляли с самого начала этой работы. Но это “с-этим-больше-ничего-не-поделать” отмечено пограничной
ситуацией где бесполезность всякого действия как раз указывает на наивысший момент, когда ничего не остаётся
кроме как выйти. Опыт чистого бытия это в то же время опыт его внутреннего антагонизма и побега, который
становится настоятельно необходимым.
Тем не менее выход, к которому толкает этот опыт это не смерть. Смерть может быть проявлена, только если
опыт в рефлексии направлен сам на себя. Тошнота как таковая раскрывает только обнажённость бытия в его
полноте и в его непростительном присутствии.
Поэтому стыд, который вызывает тошнота, по форме своей особенно значим. Тошнота стыдна не только
потому, что она угрожает нарушить общественные приличия. Социальный аспект стыда менее заметен в тошноте
и во всех стыдных проявлениях нашего тела, чем в любом действии, плохом в моральном отношении. Стыдные
проявления нашего тела компрометируют совсем другим образом, чем ложь или неискренность. Вина состоит не
в том, что мы нарушаем приличия, а чуть ли не в самом факте обладания телом, бытия здесь. В тошноте стыд
проявляется в очищенном от всех примесей коллективного представления. Когда она переживается в одиночестве
её компрометирующий характер, который отнюдь не исчезает, проявляется во всей своей оригинальности.
Изолированный больной, которому “стало плохо” и которому остаётся только стошнить всё равно шокирует, но
только сам себя. Присутствие другого даже, в некоторой степени, желательно, поскольку позволяет свести
скандальный характер тошноты к разряду “болезни”, социально приемлемого факта, с которым можно иметь
дело, в отношении которого, следовательно, можно принять объективную установку. Феномен стыда перед
самим собой, о котором мы говорили выше, проявляется только в тошноте.
Но тошнота, не является ли она фактом сознания, который знакомо Я как одно из его состояний? Это само
существование или только существующее? Спрашивать себя об этом значило бы забывать последствие sui generis
которое её задаёт и которое позволяет видеть в ней осуществление самого бытия того сущего, которое мы есть.
Это потому, что сама тошнота задаёт отношение между ей и нами. Непростительность тошноты составляет саму
основу тошноты. Безнадёжность этого неизбежного присутствия составляет само это присутствие. Таким образом
тошнота полагается не только как нечто абсолютное, но и как сам акт полагания себя: это само утверждение
бытия. Она отсылает только к самой себе, она закрыта для всего остального, лишена окон выходивших бы на
другие вещи. Она несёт в себе свой центр притяжения. И основа этого полагания состоит в бессилии перед лицом
своей собственной реальности, которое тем временем и составляет саму эту реальность. Таким образом, можно
сказать, что тошнота раскрывает нам присутствие бытия во всём его бессилии, которое и задаёт его в качестве
такового. Это бессилие чистого бытия во всей его обнажённости. Таким образом, наконец, тошнота проявляется
также и как беспрецедентный факт сознания. Если во всех психологических фактах бытие факта смешивается с
его познанием, если осознанный факт известен исходя из самого его существования, то его природа не
смешивается с его присутствием. Природа тошноты это, напротив, не что иное, как её присутствие, не что иное,
как бессилие выйти из этого присутствия.