«Слово о Законе и Благодати» Иллариона Киевского
О ЗАКОНѢ, МОИСѢОМЪ ДАНѢѢМЪ, И
О БЛАГОДѢТИ И ИСТИНѢ, ИСУСОМЪ
ХРИСТОМЪ БЫВШИИ И КАКО ЗАКОНЪ ОТИДЕ, БЛАГОДѢТЬ ЖЕ И ИСТИНА ВСЮ ЗЕМЛЮ ИСПОЛНИ, И
ВѢРА ВЪ ВСЯ ЯЗЫКЫ ПРОСТРЕСЯ И
ДО НАШЕГО ЯЗЫКА РУСКАГО, И ПОХВАЛА КАГАНУ НАШЕМУ ВЛОДИМЕРУ, ОТ НЕГОЖЕ КРЕЩЕНИ
БЫХОМЪ, И МОЛИТВА КЪ БОГУ ОТ
ВСЕА ЗЕМЛЯ НАШЕА
Господи, благослови, отче.
«Благословленъ Господь Богъ Израилевъ», Богъ христианескъ, «яко посѣти и
сътвори избавление людемь своимъ», яко
не презрѣ до конца твари своеа идольскыимъ мракомъ одержимѣ быти и
бѣсовьскыимъ служеваниемь гыбнути. Нъ
оправдѣ прежде племя Авраамле скрижальми и закономъ, послѣжде же сыномъ
своимъ вся языкы спасе Евангелиемь и
крещениемь, въводя á въ обновление пакыбытиа, въ жизнь вѣчьную.
Кто бо великъ, яко Богъ нашь. Тъ единъ
творяи чюдеса, положи законъ на проуготование истинѣ и благодѣти, да въ немь
обыкнеть человѣчьско естьство, от многобожества идольскааго укланяяся, въ единого Бога вѣровати, да яко съсудъ скверненъ человѣчьство, помовенъ водою, закономъ и обрѣзаниемь, прииметь млѣко
благодѣти и крещениа. <…>
Законъ бо прѣдътечя бѣ и слуга благодѣти
и истинѣ, истина же и благодѣть слуга будущему вѣку, жизни нетлѣннѣи. Яко законъ привождааше възаконеныа къ благодѣтьному крещению, крещение же сыны
своа прѣпущаеть на вѣчную жизнь. Моисѣ бо и пророци о Христовѣ пришествии
повѣдааху, Христос же и апостоли его о
въскресении и о будущиимъ вѣцѣ.
Еже поминати въ писании семь и пророчьскаа проповѣданиа о Христѣ, и апостольскаа учениа о будущиимъ вѣцѣ, то
излиха есть и на тъщеславие съкланяяся.
Еже бо въ инѣх книгах писано и вами
вѣдомо ти сде положити, то дръзости образъ есть и славохотию. Ни къ
невѣдущиимъ бо пишемь, нъ прѣизлиха
О ЗАКОНЕ, ДАННОМ МОИСЕЕМ, И О
БЛАГОДАТИ И ИСТИНЕ, ЯВЛЕННОЙ
ИИСУСОМ ХРИСТОМ, И КАК ЗАКОН
МИНОВАЛ, А БЛАГОДАТЬ И ИСТИНА
НАПОЛНИЛА ВСЮ ЗЕМЛЮ, И ВЕРА
РАСПРОСТРАНИЛАСЬ ВО ВСЕХ НАРОДАХ ВПЛОТЬ ДО НАШЕГО НАРОДА
РУССКОГО; И ПОХВАЛА ВЕЛИКОМУ
КНЯЗЮ НАШЕМУ ВЛАДИМИРУ, КОИМ
МЫ БЫЛИ КРЕЩЕНЫ; И МОЛИТВА К БОГУ ОТ ВСЕЙ ЗЕМЛИ НАШЕЙ
Господи, благослови, отче.
«Благословен Господь Бог Израилев», Бог
христианский, «что посетил народ свой и сотворил избавление ему»! Ибо вовсе не попустил творению своему пребывать во власти
идольской тьмы и погибать в служении бесовском. Но прежде скрижалями и законом
оправдал род Авраамов, затем же сыном своим спас все народы, Евангелием и крещением
путеводя их в обновление возрождения, в
жизнь вечную.
И кто столь велик, как Бог наш? Он, «един
творящий чудеса», уставил закон в предуготовление истины и благодати, чтобы <пестуемое> в нем человеческое естество, уклоняясь от языческого многобожия, обыкло веровать в единого Бога, чтобы, подобно оскверненному сосуду, человечество, будучи, как
водою, омыто законом и обрезанием, смогло
воспринять млеко благодати и крещения.
<…>
Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать —
служитель будущего века, жизни нетленной.
Ибо закон приводил подзаконных к благодатному крещению, а крещение провождает
сынов своих в жизнь вечную. Моисей ведь и
пророки проповедали о пришествии Христовом, Христос же и апостолы — о воскресении
и жизни будущего века.
Поминать же в писании сем и пророческую
проповедь о Христе, и апостольское учение о
жизни будущего века излишне было бы и похоже на тщеславие. Ведь излагать здесь то,
что в иных книгах писано и вам ведомо, есть
признак дерзости и славолюбия. Ибо не несведущим мы пишем, но с преизбытком
насытившимся книжной сладости, не враж-
насыштьшемся сладости книжныа, не къ
врагомъ Божиемь иновѣрныимъ, нъ
самѣмь сыномъ его, не къ странныимъ, нъ
къ наслѣдникомъ небеснаго царьства. Но
о законѣ, Моисѣемь даннѣмь и о благодѣти и истинѣ, Христосомъ бывшии, повѣсть си есть, и что успѣ законъ, что ли
благодѣть.
Прѣжде законъ, ти по томь благодѣть,
прѣжде стѣнь, ти по томь истина. Образъ
же закону и благодѣти Агаръ и Сарра, работнаа Агаръ и свободнаа Сарра, работнаа
прѣжде, ти потомь свободнаа, да разумѣеть, иже чтеть!
Яко Авраамъ убо от уности своеи Сарру
имѣ жену си, свободную, а не рабу, и Богъ
убо прѣжде вѣкъ изволи и умысли сына
своего въ миръ послати и тѣмь благодѣти
явитися.
Сарра же не раждааше, понеже бѣ неплоды. Не бѣ неплоды, нъ заключена бѣ Божиимъ промысломъ на старость родити.
Безвѣстьная же и таинаа прѣмудрости
Божии утаена бяаху ангелъ и человѣкъ, не
яко неявима, нъ утаена и на конець вѣка
хотяща явитися.
Сарра же глагола къ Аврааму: «Се заключи мя Господь Богъ не раждати, вълѣзи
убо къ рабѣ моеи Агари и родиши от
неѣ». Благодѣть же глагола къ Богу: «Аще
нѣсть врѣмене сънити ми на землю и спасти миръ, съниди на гору Синаи и законъ
положи».
Послуша Авраамъ рѣчи Саррины и вълѣзе
къ рабѣ еѣ Агарѣ. Послуша же и Богъ яже
от благодѣти словесъ и съниде на Синаи.
Роди же Агаръ раба от Авраама, раба робичишть, и нарече Авраамъ имя ему Измаилъ. Изнесе же и Моисѣи от Синаискыа
горы законъ, а не благодѣть, стѣнь, а не
истину.
По сихъ же уже стару сущу Аврааму и
Саррѣ, явися Богъ Аврааму, сѣдящу ему
прѣд дверьми кушкѣ его въ полудне у дуба Мамьвриискааго. Авраамъ же текъ въ
срѣтение ему поклонися ему до землѣ и
приятъ и́ в кушту свою. Вѣку же сему къ
коньцу приближающуся посѣтить Господь человѣчьскааго рода и съниде съ
небесе, въ утробу Дѣвици въходя. Приятъ
же и́ Дѣвица съ покланяниемь въ кущу
дующим с Богом иноверным, но истинным
сынам его, не чуждым, но наследникам царства небесного. И повествование наше — о
законе, данном Моисеем, и о благодати и истине, явленной Христом, и о том, чего достиг
закон, и чего — благодать.
Прежде <дан был> закон, затем же — благодать, прежде — тень, затем же — истина.
Прообраз же закона и благодати — Агарь и
Сарра, рабыня Агарь и свободная Сарра:
прежде — рабыня, а потом — свободная, —
да разумеет читающий!
И как Авраам от юности своей имел женою
себе Сарру, свободную, а не рабу, так и Бог
предвечно изволил и благорассудил послать
Сына Своего в мир и им явить благодать.
Однако Сарра не рождала, будучи неплодной.
<Вернее>, не была она неплодной, но промыслом Божественным определена была познать чадорождение в старости <своей >. Неведомое и тайное премудрости Божией сокрыто было от ангелов и от людей не как бы
неявляемое нечто, но утаенное и должное открыться в кончину века.
И сказала Сарра Аврааму: «Вот, предназначил мне Господь Бог не рождать; войди же к
служанке моей Агари и будешь иметь детей
от нее». — А благодать сказала Богу: «Если
не время сойти мне на землю и спасти мир,
сойди на гору Синай и утверди закон».
И внял Авраам речам Сарриным, и вошел к
служанке ее Агари. — Внял же и Бог словесам благодати и сошел на Синай.
И родила Агарь-рабыня от Авраама: рабыня
— сына рабыни; и нарек Авраам имя ему Измаил. — Принес же и Моисей с Синайской
горы закон, а не благодать, тень, а не истину.
Затем же, как Авраам и Сарра состарились
уже, Бог явился Аврааму, сидевшему при
входе скинии его, в полдень, у дубравы
Мамрийской. И Авраам, выйдя навстречу
ему, поклонился ему до земли и принял его в
скинию свою. — Когда же век сей близился к
концу, то посетил Господь человеческий род.
И сошел он с небес, войдя в лоно Девы. И
приняла его Дева с поклонением в телесную
скинию <свою>, неболезненно, молвив анге-
плътяную, не болѣвьши, глаголющи ти къ
ангелу: «Се раба Господня, буди мнѣ по
глаголу твоему».
Тогда убо отключи Богъ ложесна Саррина, и, заченьши, роди Исаака, свободьнаа
свободьнааго. И присѣтивьшу Богу человѣчьска естьства, явишася уже безвѣстнаа и утаенаа и родися благодѣть, истина,
а не законъ, сынъ, а не рабъ.
И ако отдоися отрочя Исаакъ и укрѣпѣ,
сътвори Авраамъ гоститву велику, егда
отдоися Исаакъ сынъ его. Егда бѣ Христос на земли, и еще не у ся благодѣть
укрѣпила бяаше, нъ дояшеся, и еще за 30
лѣтъ, въ ня же Христосъ таяашеся. Егда
же уже отдоися и укрѣпѣ и явися благодѣть Божиа всѣмъ человѣкомъ въ Иорданьстѣи рѣцѣ, сътвори Богъ гоститву и
пиръ великъ тельцемь упитѣныим от вѣка,
възлюбленыимъ Сыномъ своимъ Исусом
Христомь, съзвавъ на едино веселие
небесныа и земныа, съвокупивъ въ едино
ангелы и человѣкы.
По сихъ же видѣвши Сарра Измаила, сына
Агариина, играюща съ сыномъ своимъ
Исакомъ, и ако приобидѣнъ бысть Исаакъ
Измаиломъ, рече къ Аврааму: «Отжени
рабу и съ сыномъ еѣ, не имать бо
наслѣдовати сынъ рабынинъ сына свободныа». По възнесении же Господа Исуса, ученикомъ же и инѣмь вѣровавшиимъ
уже въ Христа сущемь въ Иерусалимѣ, и
обоимъ съмѣсь сущемь, иудеомъ же и
христианомъ, и крещение благодатьное
обидимо бяаше от обрѣзаниа законьнааго,
и не приимаше въ Иеросалимѣ христианьскаа церкви епискупа необрѣзана, понеже,
старѣише творящеся, сущеи отъ обрѣзаниа насиловааху на хрестианыа, рабичишти на сыны свободныа, и бывааху
междю ими многы распрѣ и которы. Видивши же свободьнаа благодѣть чада своа
христианыи обидимы от иудѣи, сыновъ
работнааго закона, възъпи къ Богу: «Отжени иудѣиство и съ закономъ расточи по
странамъ, кое бо причастие стѣню съ истиною, иудѣиству съ христианьством».
И отгнана бысть Агаръ раба съ сыномъ еѣ
Измаиломъ, и Исаакъ, сынъ свободныа,
наслѣдникъ бысгь Аврааму, отцу своему.
И отгнани быша иудѣи и расточени по
странам, и чяда благодѣтьнаа христиании
лу, <вещавшему ей>: «Се, раба Господня; да
будет мне по слову твоему»!
Тогда же отверз Бог ложесна Саррины, и, зачав, родила она Исаака: свободная — свободного. — И, когда посетил Бог человеческое
естество, открылось уже <дотоле> неведомое
и утаенное, и родилась благодать — истина, а
не закон, сын, а не раб.
И, как вскормлен млеком был младенец Исаак и окреп, устроил Авраам великий пир, как
вскормлен млеком был Исаак, сын его. — Когда Христос явился на земле, тогда не была
еще благодать окрепшей, но младенчествовала прежде более чем тридцать лет, кои и
Христос провел в безвестности. Когда же
вскормлена уже была и окрепла благодать и
явилась на реке Иорданской всем людям,
устроил Бог трапезу и великий пир с тельцом,
воскормленным от века, Сыном своим возлюбленным Иисусом Христом, созвав на всеобщее веселие небесное все и земное, совокупив воедино ангелов и людей.
Затем же, видев, как Измаил, сын Агари, играет с сыном ее Исааком и терпит Исаак от
Измаила обиды, сказала Сарра Аврааму: «Изгони рабу <сию> с сыном ее, ибо не наследует сын рабынин с сыном свободной». — По
вознесении же Господа Иисуса, когда ученики и иные, уверовавшие уже во Христа, были
в Иерусалиме и иудеи и христиане пребывали
совместно, тогда терпело благодатное крещение обиды от законного обрезания и христианские церкви в Иерусалиме не принимали
епископа из необрезанных, ибо, похищая
первородство, обрезанные притесняли христиан: сыны рабыни — сынов свободной, —
и бывали между ними многие распри и споры. И, увидев, как чада ее, христиане, терпят
обиды от иудеев, сынов работного закона,
вознесла свободная благодать вопль свой к
Богу: «Изгони иудеев с законом их и рассей
между язычниками, ибо что общего между
тенью и истиной, иудейством и христианством?»
И изгнана была Агарь-рабыня с сыном ее Измаилом, а Исаак, сын свободной, стал
наследником Аврааму, отцу своему. — Изгнаны были и иудеи и рассеяны среди язычников, а чада благодати, христиане, стали
наслѣдници быша Богу и Отцу. Отиде бо
свѣтъ луны, солнцю въсиавъшу, тако и
законъ, благодѣти явльшися, и студеньство нощьное погыбе, солнечьнѣи теплотѣ землю съгрѣвши. И уже не гърздится
въ законѣ человѣчьство, нъ въ благодѣти
пространо ходить.
Иудѣи бо при свѣшти законнѣи дѣлааху
свое оправдание, християни же при благодѣтьнѣим солнци свое спасение зиждють. Яко иудеиство стѣнемь и закономъ
оправдаашеся, а не спасаашеся, хрьстиани
же истиною и благодатию не оправдаються, нъ спасаються.
Въ иудѣихъ бо оправдание, въ христианыихъ же спасение. Яко оправдание въ
семь мирѣ есть, а спасение въ будуідиимъ
вѣцѣ. Иудѣи бо о земленыих веселяахуся,
христиани же о сущиихъ на небесѣхъ. И
тоже оправдание иудѣиско скупо бѣ зависти ради, не бо ся простирааше въ ины
языкы, нъ токмо въ Иудеи единои бѣ.
Христианыихъ же спасение благо и щедро
простираяся на вся края земленыа. <…>
Яко же и бысть. Законъ бо прѣжде бѣ и
възнесеся въ малѣ, и отииде. Вѣра же христианьская, послѣжде явльшися, больши
первыа бысть и расплодися на множьство
языкъ. И Христова благодѣть всю землю
обятъ и ако вода морьскаа покры ю. И
вси, ветъхая отложьше, обетъшавъшая завистию иудеискою, новая держать, по
пророчьству Исаину: «Ветхая мимоидоша, и новая вамъ възвѣщаю; поите Богу
пѣснь нову, и славимо есть имя его от конець земли, и съходящеи въ море, и плавающеи по нему, и острови вси». И пакы:
«Работающимъ ми наречется имя ново,
еже благословится на земли, благословять
бо Бога истиньнааго». <…>
Прѣжде вѣкъ от Отца рожденъ, единъ
състоленъ Отцу, единосущенъ, яко же
солнцу свѣтъ, съниде на землю, посѣти
людии своих, не отлучивъся Отца, и
въплотися отъ Дѣвицѣ чисты, безмужны и
бесквернены, въшедъ, яко же самъ вѣсть.
Плоть приимъ, изиде, яко же и въниде.
наследниками Богу и Отцу. Ведь исчезает
свет луны, лишь только воссияет солнце; и
холод ночной проходит, как солнечное тепло
согревает землю. Так и закон <миновал> в
явление благодати. И не теснится уже человечество в <ярме> закона, но свободно шествует под <кровом> благодати.
Иудеи ведь соделывали оправдание свое в
<мерцании> свечи закона, христиане же созидают спасение свое в <сиянии> солнца благодати. Ибо иудейство посредством тени и
закона оправдывалось, но не спасалось. Христиане же поспешением истины и благодати
не оправдываются, но спасаются.
В иудействе тем самым — оправдание, в христианстве же — спасение. И оправдание — в
сем мире, а спасение — в будущем веке. И
потому иудеи услаждались земным, христиане же — небесным. И к тому же оправдание
иудейское, — по причине ревности подзаконных, — убого было и не простиралось на
другие народы, но свершалось лишь в Иудее.
Христианское спасение же — благодатно и
изобильно, простираясь во все края земные.
<…>
Так и произошло. Закон ведь и прежде был и
несколько возвысился, но миновал. А вера
христианская, явившаяся и последней, стала
большей первого и распростерлась во множестве народов. И благодать Христова, объяв
всю землю, ее покрыла, подобно водам моря.
И, отложив все ветхое, ввергнутое в ветхость
злобой иудейской, все новое хранят, по пророчеству Исайи: «Ветхое миновало, и новое
возвещаю вам; пойте Богу песнь новую,
славьте имя его от концов земли, и выходящие в море, и плавающие по нему, и острова
все». И еще: «Работающие мне нарекутся
именем новым, кое благословится на земле,
ибо благословят они Бога истинного». <…>
Предвечно от Отца рожденный, <Бог и Сын
Божий>, единосопрестольный Отцу, единосущный <ему>, как и свет — солнцу, сошел
на землю и посетил народ свой. Не разлучившись и с Отцом, он воплотился от Девы,
<Девы> чистой, безмужной и непорочной,
войдя <в лоно ее> образом, ведомым ему одному. Прияв плоть, он исшел, как и вошел.
Един сыи от Троицѣ въ двѣ естьствѣ: БоОдин из <Святой> Троицы, он — в двух естежество и человѣчьство, исполнь человѣкъ ствах: Божестве и человечестве, совершенпо въчеловѣчению, а не привидѣниемь, нъ ный, а не призрачный человек — по вочело-
исполнь Богъ по божеству, а не простъ
человѣкъ показавыи на земли божьскаа и
человѣчьскаа:
яко человѣкъ бо утробу матерьню растяше, и яко Богъ изиде, дѣвьства не врѣждь
яко человѣкъ матерьне млѣко приатъ, и
яко Богъ пристави ангелы съ пастухы
пѣти: «Слава въ вышниихъ Богу»
яко человѣкъ повиться въ пелены, и яко
Богъ вълхвы звѣздою ведяаше;
яко человѣкъ възлеже въ яслехъ, и яко
Богъ от волхвъ дары и поклонение приатъ;
яко человѣкъ бѣжааше въ Египетъ, и яко
Богу рукотворениа египетъскаа поклонишася;
яко человѣкъ прииде на крещение, и ако
Бога Иорданъ устрашився, възвратися;
вечению, но и совершенный Бог — по Божеству. Явивший на земле свойственное Божеству и свойственное человечеству,
как человек, он, возрастая, ширил материнское лоно, — но как Бог исшел <из него>, не
повредив девства;
как человек, он питался материнским млеком,
— но, как Бог, повелел ангелам с пастырями
воспевать: «Слава в вышних Богу»;
как человек, он был повит пеленами, — но,
как Бог, звездою путеводил волхвов;
как человек, он возлежал в яслях, — но, как
Бог, принимал от волхвов дары и поклонение;
как человек, он бежал в Египет, — но, как Богу, поклонились <ему> рукотворения египетские;
как человек, он пришел воспринять крещение, — но, как Бога, устрашившись <его>,
Иордан обратился вспять;
яко человѣкъ, обнажився, вълѣзе въ воду, как человек, обнажившись, он вошел в воду,
и ако Богъ от Отца послушьство приатъ:
— но, как Бог, приял свидетельство от Отца:
«Се есть Сынъ мои възлюбленыи»;
«Сей есть Сын мой возлюбленный»;
яко человѣкъ постися 40 днии и възалка, и как человек, он постился сорок дней и взаляко Богъ побѣди искушающаго;
кал, — но, как Бог, победил искусителя;
яко человѣкъ иде на бракъ Кана Галилѣи, как человек, он пошел на брак в Кане Галии ако Богъ воду въ вино приложи;
лейской, — но, как Бог, претворил воду в вино;
яко человѣкъ въ корабли съпааше, и ако
как человек, он спал в корабле, — но, как Бог,
Богъ запрѣти вѣтромъ и морю, и послузапретил <бушевать> ветру и морю — и они
шашя его;
повиновались Ему;
яко человѣкъ по Лазари прослезися, и ако как человек, он прослезился, <восскорбев> о
Богъ въскрѣси и́ от мертвыихъ;
Лазаре, — но, как Бог, воскресил его из мертвых;
яко человѣкъ на осля въсѣде, и ако Богу
как человек, он воссел на осла, — но, как Бозвааху: «Благословленъ Грядыи въ имя
гу, возглашали <ему>: «Благословен ГрядуГосподне!»;
щий во имя Господне!»;
яко человѣкъ распятъ бысть, и ако Богъ
как человек, он был распят, — но, как Бог,
своею властию съпропятааго съ нимъ
своею властью распятого с ним <благоразумвъпусти въ раи;
ного разбойника> ввел в рай;
яко человѣкъ оцьта въкушь, испусти духъ, как человек, он, вкусив оцта, испустил дух,
и ако Богъ солнце помрачи и землею по— но, как Бог, помрачил солнце и потряс
трясе;
землю;
яко человѣкъ въ гробѣ положенъ бысть, и как человек, он положен был во гробе, — но,
ако Богъ ада раздруши и душѣ свободи;
как Бог, разрушил ад и <страждущие там>
души освободил;
яко человѣка печатлѣша въ гробѣ, и ако
как человека, запечатали <его> во гробе, —
Богъ изиде, печати цѣлы съхрань;
но, как Бог, он исшел, целыми печати сохранив;
яко человѣка тъщаахуся иудеи утаити
как человека, тщились иудеи утаить воскревъскресение, мьздяще стражи, нъ яко Богъ сение <его>, мздовоздавая страже, — но, как
увѣдѣся и познанъ бысть всѣми конци
Бога, познанием и ведением <его> исполни-
земля. <…>
Приде бо Спасъ и не приать бысть от Израиля, и, по евангельскому слову, «въ своа
прииде и свои его не приаша». От языкъ
же приать бысть. Яко же рече Иаковъ: «И
тъ чаяние языкомъ». Ибо и въ рождении
его вълсви от языкъ прѣжде поклонишася
ему, а иудеи убити его искааху, его же ради и младенця избиша.
И събысться слово Спасово, яко: «Мнози
ото въстокъ и западъ приидуть и възлягнуть съ Авраамомъ и Исакомъ и Иаковомъ въ царствии небеснѣмь, а сынове
царьствиа изгнани будуть въ тму
кромѣшнюю». И пакы, яко: «Отимется от
вас царство Божие и дасться странамъ,
творящиимъ плоды его».
Къ ним же посла ученикы своа, глаголя:
«Шедъше въ весь миръ, проповѣдите
Евангелие всей твари. Да иже вѣруеть и
крьститься, спасенъ будеть». И:
«Шьдъше, научите вся языкы, крестяще я́
въ имя Отца и Сына и Святаго Духа, учаще я́ блюсти вся, елика заповѣдах вамъ».
Лѣпо бѣ благодати и истинѣ на новы люди въсиати. Не въливають бо, по словеси
Господню, вина новааго учениа благодѣтьна въ мѣхы вѣтхы, обетшавъши въ
иудеиствѣ, «аще ли, то просядутся мѣси и
вино пролѣется». Не могъше бо закона
стѣня удержати, но многажды идоломъ
покланявшеся, како истинныа благодѣти
удержать учение. Нъ ново учение — новы
мѣхы, новы языкы! «И обое съблюдется».
Яко же и есть. Вѣра бо благодѣтьнаа по
всеи земли прострѣся и до нашего языка
рускааго доиде. И законное езеро
прѣсъше, евангельскыи же источникъ
наводнився и всю землю покрывъ, и до
насъ разлиася. Се бо уже и мы съ всѣми
христиаными славимъ Святую Троицу, и
Иудеа молчить; Христос славимъ бываеть,
а иудеи кленоми; языци приведени, а
иудеи отриновени. Яко же пророкъ Малахиа рече: «Несть ми хотѣниа въ сынехъ
Израилевѣх, и жерты от рукъ ихъ не прииму, понеже ото въстокъ же и западъ имя
мое славимо есть въ странахъ и на всякомъ мѣстѣ темианъ имени моему приносится, яко имя мое велико въ странах». И
Давыдъ: «Вся земля да поклонить ти ся и
лись все концы земли. <…>
Итак, пришел Спаситель, но не был принят
Израилем, по словам Евангелия: «Пришел к
своим, и свои его не приняли». Языческими
народами же был <Христос> принят. Как говорит Иаков: «И он — чаяние языков». Ибо и
по рождестве его прежде поклонились ему из
язычников волхвы. Иудеи же убить его искали, почему и совершилось избиение младенцев.
И исполнились слова Спасителя: «Многие
придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном, а сыны царства извержены будут во
тьму внешнюю». И еще: «Отнимется от вас
царство Божие и дано будет народам, приносящим плоды его».
К ним же и послал <Христос> учеников своих, говоря: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет». И <еще>:
«Идите, научите все народы, крестя их во имя
Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что я повелел вам».
И подобало благодати и истине воссиять над
новым народом. Ибо не вливают, по словам
Господним, вина нового, учения благодатного, «в мехи ветхие», обветшавшие в иудействе, — «а иначе прорываются мехи, и вино
вытекает». Не сумев ведь удержать закона —
тени, но не единожды поклонявшись идолам,
как удержат учение благодати — истины? Но
новое учение — новые мехи, новые народы!
«И сберегается то и другое».
Так и совершилось. Ибо вера благодатная
распростерлась по всей земле и достигла
нашего народа русского. И озеро закона пересохло, евангельский же источник, исполнившись водой и покрыв всю землю, разлился и до пределов наших. И вот уже со всеми
христианами и мы славим Святую Троицу, а
Иудея молчит; Христос прославляется, а
иудеи проклинаются; язычники приведены, а
иудеи отринуты. Как говорил пророк Малахия <от лица Господа Саваофа>: «Нет благоволения моего к сынам Израилевым, и жертвы от рук их не прииму, ибо от востока же и
запада славится имя мое среди языков и на
всяком месте имени моему приносится фимиам, ибо велико имя мое между народами». И
Давид: «Вся земля да поклонится тебе и поет
поеть тобѣ». И: «Господи, Господь нашь,
яко чюдно имя твое по всеи земли».
И уже не идолослужителе зовемся, нъ
христиании, не еще безнадежници, нъ
уповающе въ жизнь вѣчную. И уже не капище сътонино съграждаемь, нъ Христовы церкви зиждемь; уже не закалаемь
бѣсомъ другъ друга, нъ Христос за ны закалаемь бываеть и дробимъ въ жертву Богу и Отьцю. И уже не жерьтвеныа крове
въкушающе, погыбаемь, нъ Христовы
пречистыа крове въкушающе, съпасаемся.
Вся страны благыи Богъ нашь помилова и
насъ не презрѣ, въсхотѣ и спасе ны, и въ
разумъ истинныи приведе.
Пустѣ бо и прѣсъхлѣ земли нашей сущи,
идольскому зною исушивъши ю́, вънезаапу потече источникъ евангельскыи,
напаая всю землю нашу. Яко же рече
Исаиа: «Разверзется вода ходящиимъ по
безднѣ, и будеть безводнаа въ блата, и въ
земли жажущии источникъ воды будеть».
Бывшемъ намъ слѣпомъ и истиннааго
свѣта не видящемь, нъ въ льсти идольстии
блудящемь, къ сему же и глухомъ от спасенааго учениа, помилова ны Богъ — и
въсиа и въ насъ свѣтъ разума, еже познати
его, по пророчьству: «Тогда отверзутся
очеса слѣпыих и ушеса глухыих услышать».
И потыкающемся намъ въ путех погыбели, еже бѣсомъ въслѣдовати и пути, ведущааго въ живот, не вѣдущемь, къ сему
же гугънахомъ языкы нашими, моляше
идолы, а не Бога своего и творца, посѣти
насъ че-ловѣколюбие Божие. И уже не
послѣдуемь бѣсомъ, нъ ясно славимъ
Христа Бога нашего, по пророчьству: «Тогда скочить, яко елень, хромыи, и ясенъ
будеть языкъ гугнивыих».
И прѣжде бывшемь намъ яко звѣремь и
скотомъ, не разумѣющемь десницѣ и
шюицѣ и земленыих прилежащем, и ни
мала о небесныих попекущемся, посла
Господь и къ намъ заповѣди, ведущаа въ
жизнь вѣчную, по пророчьству Иосиину:
«И будеть въ день онъ, глаголеть Господь,
завѣщаю имъ завѣтъ съ птицами небесныими и звѣрьми земленыими и реку не
людем моимъ: «людие мои вы», и ти ми
рекуть: «Господь Богъ нашь еси ты». <…>
Хвалить же похвалныими гласы Римьскаа
тебе». И <еще>: «Господи, Господь наш, как
величественно имя твое по всей земле»!
И уже не идолопоклонниками зовемся, но
христианами, не без упования еще живущими, но уповающими на жизнь вечную. И уже
не друг друга бесам закалаем, но Христос за
нас закалаем, <закалаем> и раздробляем в
жертву Богу и Отцу. И уже не <как прежде>,
жертвенную кровь вкушая, погибаем, но,
пречистую кровь Христову вкушая, спасаемся.
Все народы помиловал преблагой Бог наш, и
нас не презрел он: восхотел — и спас нас и
привел в познание истины!
Тогда как пуста и иссохша была земля наша,
ибо идольский зной иссушил ее, внезапно
разлился источник Евангельский, напояя всю
землю нашу. Как говорит Исайя: «Прольются
воды странствующим в пустыне, и превратится <земля> безводная в озеро, и в земле
жаждущей будет источник вод».
Тогда как слепы были мы и не видели света
истины, но блуждали во лжи идольской, к
тому же глухи были к спасительному учению,
помиловал нас Бог — и воссиял и в нас свет
разума к познанию его, по пророчеству: «Тогда отверзутся очи слепых, и уши глухих
услышат».
Тогда как претыкались мы на путях погибели,
бесам последуя, и не ведали пути, ведущего в
жизнь <вечную>, к тому же и коснели мы
языками нашими, молились идолам, а не Богу
и творцу своему, посетило нас человеколюбие Божие. И уже не последуем бесам, но ясно славим Христа Бога нашего, по пророчеству: «Тогда воспрянет, как олень, хромой, и
речь косноязычных будет ясной».
И хотя прежде пребывали мы в подобии зверином и скотском, не различали мы десницы
и шуйцы и, прилежа земному, не заботились
нисколько о небесном, ниспослал Господь и
нам заповеди, ведущие в жизнь вечную, по
пророчеству Осии: «И будет в день тот, говорит Господь, дам завет им быть в союзе с
птицами небесными и зверями полевыми, и
скажу не моему народу: «ты — народ мой», и
он скажет мне: «Ты — Господь Бог мой».
<…>
Хвалит же гласом хваления Римская страна
страна Петра и Паула, имаже вѣроваша въ
Исуса Христа, Сына Божиа; Асиа и
Ефесъ, и Патмъ Иоанна Богословьца, Индиа Фому, Египетъ Марка. Вся страны и
гради, и людие чтуть и славять коегождо
ихъ учителя, иже научиша я́ православнѣи
вѣрѣ. Похвалимъ же и мы, по силѣ нашеи,
малыими похвалами великаа и дивнаа
сътворьшааго нашего учителя и наставника, великааго кагана нашеа земли Володимера, вънука старааго Игоря, сына же
славнааго Святослава, иже въ своа лѣта
владычествующе, мужьствомъ же и храборъствомъ прослуша въ странахъ многах, и побѣдами и крѣпостию поминаются
нынѣ и словуть. Не въ худѣ бо и
невѣдомѣ земли владычьствоваша, нъ въ
Руськѣ, яже вѣдома и слышима есть
всѣми четырьми конци земли.
Сии славныи от славныихъ рожься, благороденъ от благородныих, каганъ нашь
Влодимеръ, и възрастъ и укрѣпѣвъ от
дѣтескыи младости, паче же възмужавъ,
крѣпостию и силою съвершаяся, мужьствомъ же и съмыслом прѣдъспѣа. И единодержець бывъ земли своеи, покоривъ
подъ ся округъняа страны, овы миромъ, а
непокоривыа мечемь.
И тако ему въ дни свои живущю и землю
свою пасущу правдою, мужьствомь же и
съмысломъ, приде на нь посѣщение Вышняаго, призрѣ на нь всемилостивое око
благааго Бога, и въсиа разумъ въ сердци
его, яко разумѣти суету идольскыи льсти
и възыскати единого Бога, сътворьшааго
всю тварь видимую и невидимую.
Паче же слышано ему бѣ всегда о благовѣрьнии земли Гречьскѣ, христолюбиви
же и сильнѣ вѣрою, како единого Бога въ
Троици чтуть и кланяются, како въ них
дѣются силы и чюдеса и знамениа, како
церкви людии исполнены, како веси и
гради благовѣрьни вси въ молитвах предстоять, вси Богови прѣстоять. И си слышавъ, въждела сердцемь, възгорѣ духомъ,
яко быти ему христиану и земли его.
Еже и бысть, Богу тако изволившу и
възлюбившу человѣчьское естьство.
Съвлѣче же ся убо каганъ нашь и съ ризами ветъхааго человѣка, съложи тлѣннаа,
Петра и Павла, коими приведена к вере в
Иисуса Христа, Сына Божия; <восхваляют>
Асия, Ефес и Патмос Иоанна Богослова, Индия — Фому, Египет — Марка. Все страны,
грады и народы чтут и славят каждые своего
учителя, коим научены православной вере.
Восхвалим же и мы, — по немощи нашей
<хотя бы и> малыми похвалами, — свершившего великие и чудные деяния учителя и
наставника нашего, великого князя земли
нашей Владимира, внука древнего Игоря, сына же славного Святослава, которые, во дни
свои властвуя, мужеством и храбростью известны были во многих странах, победы и
могущество их воспоминаются и прославляются поныне. Ведь владычествовали они не в
безвестной и худой земле, но в <земле> Русской, что ведома во всех наслышанных о ней
четырех концах земли.
Сей славный, будучи рожден от славных,
благородный — от благородных, князь наш
Владимир и возрос, и укрепился, младенчество оставив, и паче возмужал, в крепости и
силе совершаясь и в мужестве и мудрости
преуспевая. И самодержцем стал своей земли,
покорив себе окружные народы, одни — миром, а непокорные — мечом.
И когда во дни свои так жил он и справедливо, с твердостью и мудростью пас землю
свою, посетил его посещением своим Всевышний, призрело на него всемилостивое око
преблагого Бога. И воссиял в сердце его
<свет> ведения, чтобы познать ему суету
идольского прельщения и взыскать единого
Бога, сотворившего все видимое и невидимое.
К тому же непрестанно слушал он о православной Греческой земле, христолюбивой и
сильной верою: что <в земле той> чтут и поклоняются единому в Троице Богу, что <проявляются> в ней силы, творятся чудеса и знамения, что церкви <там> полны народом, что
города <ее> и веси правоверны, <что> все
молитве прилежат, все Богу предстоят. И,
слыша это, возгорелся духом и возжелал он
сердцем стать христианином самому и <христианской> — земле его.
Так, произволением Божиим о человеческом
роде, и произошло. И совлек с себя князь наш
— вместе с одеждами — ветхого человека,
отложил тленное, отряс прах неверия — и
оттрясе прахъ невѣриа и вълѣзе въ святую
купѣль. И породися от Духа и воды, въ
Христа крестився, въ Христа облѣчеся, и
изиде от купѣли бѣлообразуяся, сынъ
бывъ нетлѣниа, сынъ въскрѣшениа. Имя
приимъ вѣчно, именито на роды и роды,
Василии, имже написася въ книгы животныа въ вышниимъ градѣ и нетлѣннѣимъ
Иерусалимѣ.
Сему же бывьшу, не доселѣ стави благовѣриа подвига, ни о том токмо яви сущую въ немь къ Богу любовь. Нъ подвижеся паче, заповѣдавъ по всеи земли и
крьститися въ имя Отца и Сына и Святаго
Духа, и ясно и велегласно въ всѣх градѣх
славитися Святѣи Троици, и всѣмъ быти
христианомъ малыим и великыимъ, рабомъ и свободныим, уныим и старыим,
бояромъ и простыим, богатыим и
убогыимъ. И не бы ни единого же противящася благочестному его повелѣнию, да
аще кто и не любовию, нъ страхом повелѣвшааго крещаахуся, понеже бѣ благовѣрие его съ властию съпряжено.
И въ едино время вся земля наша въслави
Христа съ Отцемь и съ Святыимъ Духомъ.
Тогда начатъ мракъ идольскыи от нас отходити, и зорѣ благовѣриа явишася; тогда
тма бѣсослуганиа погыбе, и слово евангельское землю нашю осиа. Капища разрушаахуся, и церкви поставляахуся, идолии съкрушаахуся, и иконы святыих являахуся, бѣси пробѣгааху, крестъ грады
свящаше. <…>
Тебе же како похвалимъ, о честныи и
славныи въ земленыих владыках,
прѣмужьственыи Василие? Како добротѣ
твоей почюдимся, крѣпости же и силѣ?
Каково ти благодарие въздадимъ, яко тобою познахомъ Господа и льсти идольскыа избыхомъ, яко твоимъ повелѣниемь
по всеи земли твоеи Христос славится? Ли
что ти приречемь, христолюбче, друже
правдѣ, съмыслу мѣсто, милостыни
гнѣздо?
Како вѣрова? Како разгорѣся въ любовь
Христову? Како въселися въ тя разумъ
выше разума земленыихъ мудрець, еже
Невидимаго възлюбити и о небесныихъ
подвигнутися? Како възиска Христа, како
предася ему? Повѣждь намъ, рабомъ твоимъ, повѣждь, учителю нашь! Откуду ти
вошел в святую купель. И возродился он от
Духа и воды: во Христа крестившись, во
Христа облекся; и вышел из купели просветленный, став сыном нетления, сыном воскресения. Имя он принял древнее, славное в роды и роды — Василий, с которым и вписан в
книгу жизни в вышнем граде, нетленном
Иерусалиме.
И, совершив сие, не остановился он на том в
подвиге благочестия и не только тем явил
вселившуюся в него любовь к Богу. Но простерся далее, повелев и всей земле <своей >
креститься во имя Отца и Сына и Святого
Духа, чтобы во всех градах ясно и велегласно
славиться Святой Троице и всем быть христианами: малым и великим, рабам и свободным, юным и старцам, боярам и простым людям, богатым и убогим. И не было ни одного
противящегося благочестивому повелению
его, даже если некоторые и крестились не по
доброму расположению, но из страха к повелевшему <сие>, ибо благочестие его сопряжено было с властью.
И в единовремение вся земля наша восславила Христа со Отцом и со Святым Духом. Тогда идольский мрак стал удаляться от нас —
и явилась заря правоверия; тогда тьма служения бесовского исчезла — и слово евангельское осияло нашу землю. <Тогда> капища
разрушались и поставлялись церкви, идолы
сокрушались и являлись иконы святых, бесы
убегали, крест же освящал грады.<…>
Как же мы тебя восхвалим, о досточестной и
славный средь земных владык и премужественный Василий? Как же выразим восхищение твоею добротою, крепостью и силой?
И какое воздадим благодарение тебе, ибо
приведены тобою в познание Господа и избыли идольское прельщение, ибо повелением
твоим по всей земле твоей славится Христос?
Или что тебе <еще> примолвим, христолюбче, друже правды, вместилище разума, средоточие милости?
Как уверовал? Как воспламенился ты любовью ко Христу? Как вселилось и в тебя разумение превыше земной мудрости, чтобы возлюбить невидимого и устремиться к небесному? Как взыскал Христа, как предался ему?
Поведай нам, рабам твоим, поведай же, учитель наш! Откуда повеяло на тебя благоуха-
припахну воня Святааго Духа? Откуду
испи памяти будущая жизни сладкую чашу? Откуду въкуси и видѣ, «яко благъ
Господь»?
Не видилъ еси Христа, не ходилъ еси по
немь, како ученикъ его обрѣтеся? Ини,
видѣвше его, не вѣроваша; ты же, не
видѣвъ, вѣрова. Поистинѣ бысть на тебѣ
блаженьство Господа Исуса, реченое къ
Фомѣ: «Блажени не видѣвше и вѣровавше». Тѣмже съ дрьзновениемь и несуменно зовемь ти: о блажениче! — самому тя
Спасу нарекшу. Блаженъ еси, яко вѣрова
къ нему и не съблазнися о немь, по словеси его нелъжнууму: «И блаженъ есть, иже
не съблазниться о мнѣ». Вѣдущеи бо законъ и пророкы распяша и́; ты же, ни закона, ни пророкъ почитавъ, Распятому поклонися.
Дивно чюдо! Ини царе и властеле, видяще
вся си, бывающа от святыихъ мужь, не
вѣроваша, нъ паче на мукы и страсти
прѣдаша ихъ. Ты же, о блажениче, безъ
всѣхъ сихъ притече къ Христу, токмо от
благааго съмысла и остроумиа разумѣвъ,
яко есть Богъ единъ творець невидимыимъ и видимыим, небесныимъ и земленыимъ, и яко посла въ миръ спасениа
ради възлюбенаго Сына своего. И си помысливъ, въниде въ святую купѣль.<…>
Подобниче великааго Коньстантина, равноумне, равнохристолюбче, равночестителю служителемь его! Онъ съ святыими
отци Никеискааго Събора закон человѣкомъ полагааше, ты же съ новыими
нашими отци епископы сънимаяся чясто,
съ многымъ съмѣрениемь съвѣщаваашеся,
како въ человѣцѣхъ сихъ ново познавшиихъ Господа законъ уставити. Онъ въ
елинѣхъ и римлянѣх царьство Богу покори, ты же — в Руси: уже бо и въ онѣхъ и
въ насъ Христос царемь зовется. Онъ съ
материю своею Еленою крестъ от Иерусалима принесъша и по всему миру своему
раславъша, вѣру утвердиста, ты же съ бабою твоею Ольгою принесъша крестъ от
новааго Иерусалима, Константина града,
и сего по всеи земли своеи поставивша,
утвердиста вѣру. Егоже убо подобникъ
сыи, съ тѣмь же единоя славы и чести
обещьника сътворилъ тя Господь на
небесѣх благовѣриа твоего ради, еже имѣ
ние Святого Духа? Откуда <возымел> испить
от сладостной чаши памятования о будущей
жизни? Откуда <восприял> вкусить и видеть,
«как благ Господь»?
Не видел ты Христа, не следовал за ним. Как
же стал учеником его? Иные, видев его, не
веровали; ты же, не видев, уверовал. Поистине, почило на тебе блаженство, о коем говорилось Господом Иисусом Фоме: «Блаженны
не видевшие и уверовавшие». Посему со
дерзновением и не усомнившись взываем к
тебе: о блаженный! — ибо сам Спаситель так
назвал тебя. Блажен ты, ибо уверовал в него и
не соблазнился о нем, по неложному слову
его: «И блажен, кто не соблазнится о мне»!
Ибо знавшие закон и пророков распяли его;
ты же, ни закона, ни пророков не читавший,
Распятому поклонился!
О дивное чудо! Другие цари и властители,
видев все это, святыми мужами свершаемое,
<не только> не веровали, но и предавали еще
тех на мучения и страдания. Ты же, о блаженный, безо всего этого притек ко Христу,
лишь благомыслием и острым умом постигнув, что есть единый Бог, творец <всего> видимого и невидимого, небесного и земного, и
что он послал в мир, ради спасения <его>,
возлюбленного Сына своего. И сие помыслив, вошел в святую купель. <…>
О подобный великому Константину, равный
<ему> умом, равный любовью ко Христу,
равный почтительностью к служителям его!
Тот со святыми отцами Никейского Собора
полагал закон народу <своему>, — ты же,
часто собираясь с новыми отцами нашими —
епископами, со смирением великим совещался <с ними> о том, как уставить закон народу
нашему, новопознавшему Господа. Тот покорил Богу царство в еллинской и римской
стране, ты же — на Руси: ибо Христос уже
как и у них, так и у нас зовется царем. Тот с
матерью своею Еленой веру утвердил, крест
принеся из Иерусалима и по всему миру своему распространив <его>, — ты же с бабкою
твоею Ольгой веру утвердил, крест принеся
из нового Иерусалима, града Константинова,
и водрузив <его> по всей земле твоей. И, как
подобного ему, соделал тебя Господь на небесах сопричастником одной с ним славы и
чести <в награду> за благочестие твое, которое стяжал ты в жизни своей. <…>
въ животѣ своемь. <…>
Добръ же зѣло и вѣренъ послухъ сынъ
твои Георгии, егоже сътвори Господь
намѣстника по тебѣ твоему владычьству,
не рушаща твоих уставъ, нъ утвержающа,
ни умаляюща твоему благовѣрию положениа, но паче прилагающа, не казяща, нъ
учиняюща. Иже недоконьчаная твоя
наконьча, акы Соломонъ Давыдова, иже
дом Божии великыи святыи его Премудрости създа на святость и освящение граду твоему, юже съ всякою красотою украси: златомъ и сребромъ, и камениемь драгыимъ, и съсуды честныими. Яже церкви
дивна и славна всѣмь округьниимъ странамъ, яко же ина не обрящется въ всемь
полунощии земнѣѣмь ото въстока до запада.
Доброе же весьма и верное свидетельство
<тому> — и сын твой Георгий, которого соделал Господь преемником власти твоей по
тебе, не нарушающим уставов твоих, но
утверждающим, не сокращающим учреждений твоего благоверия, но более прилагающим, не разрушающим, но созидающим.
Недоконченное тобою он докончил, как Соломон — <предпринятое> Давидом. Он создал дом Божий, великий и святой, <церковь>
Премудрости его, — в святость и освящение
граду твоему, — украсив ее всякою красотою: и золотом, и серебром, и драгоценными
каменьями, и дорогими сосудами. И церковь
эта вызывает удивление и восхищение во
всех окрестных народах, ибо вряд ли найдется иная такая во всей полунощной стране с
востока до запада.
И славныи градъ твои Кыевъ величьИ славный град твой Киев он окружил велиствомъ, яко вѣнцемь, обложилъ, прѣдалъ
чием, как венцом, и народ твой и град святой
люди твоа и градъ святыи, всеславнии,
предал <в покровительство> скорой помощскорѣи на помощь христианомъ Святѣи
нице христианам Пресвятой и Преславной
Богородици, еи же и церковь на ВеБогородице, которой на Великих вратах и
ликыихъ вратѣх създа въ имя первааго
церковь воздвиг во имя первого Господского
Господьскааго праздника — святааго Бла- праздника — святого Благовещения, чтобы
говѣщениа, да еже цѣлование архангелъ
приветствие, возвещенное архангелом Деве,
дасть Дѣвици, будеть и граду сему. Къ
прилагалось и к граду сему. И если той <возонои бо: «Радуися, обрадованаа! Господь вещено было>: «Радуйся, благодатная! Госс тобою!», къ граду же: «Радуися, блаподь с тобою!», то граду: «Радуйся, град праговѣрныи граде! Господь с тобою!»
вославный! Господь с тобою!»
Въстани, о честнаа главо, от гроба твоего! Востань, о честная глава, из гроба твоего! ВоВъстани, оттряси сонъ! Нѣси бо умерлъ,
стань, отряси сон! Ибо не умер ты, но спишь
нъ спиши до обьщааго всѣмъ въстаниа.
до всеобщего востания. Востань, не умер ты!
Въстани, нѣси умерлъ! Нѣсть бо ти лѣпо
Не надлежало умереть тебе, уверовавшему во
умрѣти, вѣровавшу въ Христа, живота
Христа, <который есть> жизнь, <дарованная>
всему миру. Оттряси сонъ, възведи очи, да всему миру. Отряси сон <свой>, возведи взор
видиши, какоя тя чьсти Господь тамо
и узришь, что Господь, таких почестей спосъподобивъ, и на земли не беспамятна
добив тебя там, <на небесах>, и на земле не
оставилъ сыномъ твоимъ. Въстани, виждь без памяти оставил в сыне твоем. Востань,
чадо свое Георгиа, виждь утробу свою,
посмотри на чадо свое, Георгия, посмотри на
виждь милааго своего, виждь егоже Госвозлюбленного своего, посмотри на того, что
подь изведе от чреслъ твоихъ, виждь кра- Господь извел от чресл твоих, посмотри на
сящааго столъ земли твоеи — и возрадуи- украшающего престол земли твоей — и возся и възвеселися!
радуйся и возвеселись!
Къ сему же виждь благовѣрную сноху
Посмотри же и на благоверную сноху твою
твою Ерину, виждь вънукы твоа и праИрину, посмотри на внуков твоих и правнувнукы: како живуть, како храними суть
ков: как они живут, как хранимы Господом,
Господемь, како благовѣрие держать по
как соблюдают правую веру, данную <им>
предаянию твоему, како въ святыа церкви тобой, как прилежат к святым церквам, как
чястять, како славять Христа, како покла- славят Христа, как поклоняются имени его.
няются имени его.
Виждь же и градъ, величьством сиающь,
виждь церкви цветущи, виждь христианьство растуще, виждь град, иконами святыихъ освѣщаемь и блистающеся, и тимианомъ обухаемь, и хвалами божественами и пѣнии святыими оглашаемь. И си
вься видѣвъ, възрадуися и възвеселися и
похвали благааго Бога, всѣмь симъ строителя!
Видѣ же, аще и не тѣломъ, нъ духомъ показаеть ти Господь вся си, о нихъже радуйся и веселися, яко твое вѣрное
въсѣание не исушено бысть зноемь
невѣриа, нъ дождемь Божиа поспѣшениа
распложено бысть многоплоднѣ.
Радуйся, въ владыкахъ апостоле, не мертвыа тѣлесы въскрѣшав, нъ душею ны
мертвы, умерьшаа недугомь идолослужениа въскрѣсивъ! Тобою бо обожихомъ и
Живота Христа познахомъ. Съкорчени
бѣхомъ от бѣсовьскыа льсти и тобою прострохомся и на путь животныи наступихомъ; слѣпи бѣхомъ сердечныими очима, ослѣплени невидѣниемь, и тобою прозрѣхомъ на свѣтъ трисолнечьнаго Божьства; нѣми бѣхомъ, и тобою проглаголахомъ. И нынѣ уже мали и велицѣи славимъ единосущную Троицу.
Радуйся, учителю нашь и наставниче благовѣрию! Ты правдою бѣ облѣченъ,
крѣпостию прѣпоясанъ, истиною обутъ,
съмысломъ вѣнчанъ и милостынею яко
гривною и утварью златою красуяся. Ты
бѣ, о честнаа главо, нагыимъ одѣние, ты
бѣ алчьныимъ кърмитель, ты бѣ жаждющиимъ утробѣ ухлаждение, ты бѣ въдовицамъ помощник, ты бѣ странныимъ покоище, ты бѣ бескровныимъ покровъ, ты бѣ
обидимыимъ заступникъ, убогыимъ обогащение.
Имъже благыимъ дѣломъ и инѣмь възмездие приемля на небесѣхъ, блага, «яже уготова Богъ вамъ, любящиимъ его», и
зрѣниа сладкааго лица его насыщаяся,
помолися о земли своеи и о людех, въ
нихъже благовѣрно владычьствова, да
съхранить á въ мирѣ и благовѣрии
прѣданѣѣмь тобою, и да славится въ нем
Посмотри же и на град <твой>, величием сияющий, посмотри на церкви процветающие,
посмотри на христианство возрастающее, посмотри на град, иконами святых блистающий
и <ими> освящаемый, фимиамом благоухающий, славословиями божественными <исполненный> и песнопениями святыми оглашаемый. И, все это видев, возрадуйся и возвеселись и восхвали преблагого Бога, устроителя всего!
Но ты уже видел <сие>, хотя и не телесными
<очами>, но духом, <ибо> Господь открывает
тебе все то, о чем подобает радоваться и веселиться. Ибо семена веры, тобою посеянные,
не иссушены зноем неверия, но, <орошенные> дождем Божия поспешения, принесли
многообильные-плоды.
Радуйся, апостол среди владычествующих,
воскресивший не мертвые тела, но нас воскресивший, мертвых душою, смерть претерпевших от недуга идолослужения! Ибо тобою
приблизились мы к Богу и познали Жизнь
<Божественную> — Христа. Согбены были
мы, подпав бесовскому прельщению, но тобою исправлены и вступили на путь жизни
<вечной>; слепы были мы сердечными очами, лишены <духовного> видения, но поспешением твоим прозрели, увидев свет трисолнечного Божества; немы были мы, но тобою
возвращен нам дар слова. И ныне уже <все>
мы, малые и великие, славим единосущную
Троицу.
Радуйся, учитель наш и наставник благочестия! Ты облечен был правдою, препоясан
крепостью, обут истиной, венчан добромыслием и, как гривною и золотою утварью,
украшен милосердием. Ты, о честная глава,
был нагим — одеяние, ты был алчущим —
насыщение, ты был жаждущим — охлаждение их утробы, ты был вдовам — вспомоществование, ты был странствующим — обиталище, ты был обидимым — заступление, убогим — обогащение.
<В утешение> за эти и иные добрые дела
приемля воздаяние на небесах, <вкушая>
блага, «что приготовил Бог вам, любящим
его», и насыщаясь сладостным лицезрением
его, помолись, <о блаженный>, о земле своей
и о народе, которым благочестно владычествовал ты, да сохранит его <Господь> в мире и благочестии, данном <ему> тобою, и да
правовѣрие, и да кленется всяко еретичьство, и да съблюдеть á Господь Богъ от
всякоа рати и плѣнениа, от глада и всякоа
скорби и сътуждениа!
Паче же помолися о сынѣ твоемь, благовѣрнѣмь каганѣ нашемь Георгии, въ
мирѣ и въ съдравии пучину житиа
прѣплути и въ пристанищи небеснааго
завѣтрия пристати, неврѣдно корабль душевны и вѣру съхраньшу, и съ богатеством добрыими дѣлы, безъ блазна же Богомъ даныа ему люди управивьшу, стати с
тобою непостыдно прѣд прѣстоломъ
Вседръжителя Бога и за трудъ паствы людии его приати от него вѣнець славы нетлѣнныа съ всѣми праведныими, трудившиимися его ради.
славится в нем правая вера и да проклинается
всякая ересь, и да соблюдет его Господь Бог
от всякого нашествия и пленения, от глада и
всякой скорби и напасти!
И еще помолись о сыне твоем, благоверном
князе нашем Георгии, да в мире и здравии
переплыть <ему> пучину жизни <сей> и
неврежденно привести корабль душевный
<свой> к безбурному пристанищу небесному,
и веру сохранив, и с богатством добрых дел,
да, непреткновенно управив Богом вверенный ему народ, вместе с тобою непостыдно
предстать <ему> престолу Вседержителя Бога
и за труды пастьбы народа своего приять от
него венец славы нетленной со всеми праведниками, потрудившимися ради него.
«Повесть временных лет»
ПОВѢСТЬ ВРЕМЕННЫХЪ ЛѢТ ОТКУДУ ПОВЕСТЬ О МИНУВШИХ ГОДАХ ОТЕСТЬ ПОШЛА РУСКАЯ ЗЕМЛЯ <...> И
КУДА ПОШЛА РУССКАЯ ЗЕМЛЯ <...>
ХТО В НЕЙ ПОЧАЛЪ ПѢРВѢЕ КНЯЖИКТО В НЕЙ СТАЛ ПЕРВЫМ КНЯЖИТЬ,
ТИ, И ОТКУДУ РУСКАЯ ЗЕМЛЯ СТАЛА
И ОТКУДА ВОЗНИКЛА РУССКАЯ ЗЕМЕСТЬ
ЛЯ
Се начнемь повѣсть сию.
Так начнем же повесть эту.
По потопѣ бо 3-е сынове Ноеви роздѣлиша После потопа трое сыновей Ноя разделили
земьлю: Симъ, Хамъ, Афетъ. Яся въстокъ
землю: Сим, Хам, Иафет. И достался восток
Симови <…> Хамови же яся полуденья
Симу <…> Хаму же достался юг <…> Иачасть <…> А Афетови же яся полунощная
фету же достались северные страны и застрана и западная <…> Афетово же колѣно падные <…> Потомство Иафета также: ваи то: варязи, свеи, урмане, готѣ, русь,
ряги, шведы, норманны, готы, русь, англы,
аглянѣ, галичанѣ, волохове, римлянѣ,
галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи,
нѣмци, корлязи, венедици, фряговѣ и провенецианцы, фряги и прочие, — они причии, присѣдять от запада къ полуденью и
мыкают на западе к южным странам и сосъсѣдятся съ племенем Хамовомъ.
седят с племенем Хамовым.
Симъ же, и Хамъ и Афетъ, раздѣливше зем- Сим же, и Хам и Иафет, разделив землю и
лю, и жребии метавше, не переступати нибросив жребий, чтобы не вступать никому в
комуже въ жребий братень, и живяху кождо удел брата, жили каждый в своей части. И
въ своей части. И бысть языкъ единъ. И
был единый народ. И когда умножились
умножившимся человѣком на земли, и полюди на земле, то замыслили они создать
мыслиша создати столпъ до небеси въ дни
столп до неба в дни Нектана и Фалека. И
Нектана и Фалека. И събравшеся на мѣстѣ
собрались на месте поля Сенаар строить
Сенарь поле здати <...> столпъ до небесе и
столп до неба и около него город Вавилон;
городъ около его Вавилонъ, и здаша столпъ и строили столп тот сорок лет, и не заверза 40 лѣт, и не свѣршенъ бысть. И сниде
шен был. И сошел Господь Бог видеть гоГосподь Богъ видѣть город и столпа, и рече род и столп, и сказал Господь: «Вот род
Господь: «Се родъ единъ и языкъ единъ». И един и язык един». И смешал Бог народы, и
смѣси Богъ языкы, и раздѣли на 70 и на два разделил на семьдесят и два народа, и расязыка, и рассѣя по всей земли. По размѣше- сеял по всей земле. По смешении же нароньи же языкъ Богъ вѣтромъ великомъ раздов Бог ветром великим разрушил столп; и
друши столпъ, и есть останокъ его межи
есть остатки его между Ассирией и ВавиАсура и Вавилона, и есть въ высоту и въ
лоном, и имеют в высоту и в ширину 5433
шириню лакотъ 5433 локотъ, въ лѣта многа локтя, и много лет сохраняются эти остатхранимъ останокъ.
ки.
По раздрушении же столпа и по раздѣлении По разрушении же столпа и по разделении
языкъ прияша сынове Симовы въсточныя
народов приняли сыновья Сима восточные
страны, а Хамовы же сынове полуденныа
страны, а сыновья Хама — южные страны.
страны. Афетови же сынове западъ прияша Иафетовы же сыновья приняли запад и сеи полунощьныя страны. От сихъ же 70 и
верные страны. От этих же семидесяти и
дву языку бысть языкъ словенескъ, от пледвух народов произошел и народ славянмени же Афетова, нарѣцаемѣи норци, иже
ский, от племени Иафета — так называемые
суть словенѣ. <…>
норики, которые и есть славяне. <…>
Андрѣю учащю в Синопии, пришедшю ему Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в
в Корсунь, увидѣ, яко ис Коръсуня близъ
Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуня
устье Дьнѣпръское, и въсхотѣ поити в
устье Днепра, и захотел пойти в Рим, и проРимъ, и приде въ устье Днепръское, и отплыл в устье днепровское, и оттуда отпратолѣ поиде по Днѣпру горѣ. И по приклювился вверх по Днепру. И случилось так,
чаю приде и ста подъ горами на березѣ. И
что он пришел и стал под горами на берегу.
заутра, въставъ, рече к сущимъ с нимъ уче- И утром, встав, сказал бывшим с ним ученикомъ: «Видите горы сия? Яко на сихъ го- никам: «Видите ли горы эти? Так на этих
рахъ въсияеть благодать Божия: имать и городъ великъ быти и церкви мьногы имат
Богъ въздвигнути». И въшедъ на горы сиа, и
благослови я, и постави крестъ, и помолився Богу, и слѣзе съ горы сея, идеже
послѣже бысть Киевъ, и поиде по Днѣпру
горѣ. И приде въ словены, идеже нынѣ
Новъгород, и видѣвъ люди ту сущая, какъ
ихъ обычай и како ся мыють и хвощются, и
удивися имъ. И иде въ Варягы, и приде в
Римъ, исповѣда, елико научи и елико видѣ,
и рече имъ: «Дивно видѣхъ землю словеньску, идущю ми сѣмо. Видѣхъ банѣ древяны,
и пережьгуть я велми, и съвлекутся, и будуть нази, и обольются мытелью, и возмуть
вѣникы, и начнуть хвостатися, и того собѣ
добьють, одва вылѣзуть еле живы, и обольются водою студеною, и тако оживут. И тако творять по вся дни, не мучими никымже,
но сами ся мучать, и то творят не мытву
себѣ, а <...> мученье». И се слышавше, дивляхуся. Андрѣй же, бывъ в Римѣ, приде въ
Синопию.
Поляномъ же живущиим о собѣ и владѣющимъ роды своими, яже и до сея братья бяху поляне, и живяху кождо съ родом своимъ на своихъ мѣстехъ, володѣюще кождо
родомъ своимъ. И быша 3 брата: а единому
имя Кий, а другому Щекъ, а третьему Хоривъ, и сестра ихъ Лыбѣдь. И сѣдяше Кий
на горѣ, кдѣ нынѣ увозъ Боричевъ, а Щекъ
сѣдяше на горѣ, кдѣ нынѣ зовется Щековица, а Хоривъ на третьей горѣ, отнюду же
прозвася Хоривица. Створиша городокъ во
имя брата ихъ старѣйшаго и наркоша и́ Киевъ. И бяше около города лѣсъ и боръ великъ, и бяху ловяще звѣрь, бяхуть бо мудрѣ
и смыслени, и нарицахуся поляне, от нихъ
же суть поляне — кияне и до сего дни.
Инии же, не вѣдуще, ркоша, яко Кий есть
перевозникъ бысть, у Киева бо перевозъ
бяше тогда съ оноя страны Днепра, тѣмь
глаголаху: «На перевозъ на Киевъ». Аще бо
былъ перевозникъ Кый, то не бы ходилъ къ
Цесарюграду. Но сий Кий княжаше в роду
своем, и приходившю ему къ цесарю — не
свѣмы, но токмо о сѣмъ вѣмы, якоже сказають: яко велику честь приялъ есть от цесаря, которого не вѣмъ и при котором приходи цесари. Идущю же ему опять, приде
къ Дунаеви, и възлюби мѣсто, и сруби городокъ малъ, и хотяше сѣсти с родомъ сво-
горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей». И взойдя на горы эти, благословил их
и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии будет
Киев, и пошел вверх по Днепру. И пришел к
славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей — каков их обычай и как моются и хлещутся, и подивился
на них. И пошел к варягам, и пришел в Рим,
и поведал о том, скольких научил и кого
видел, и рассказал им: «Диво видел я в Славянской земле, когда шел сюда. Видел бани
деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются мытелью,
и возьмут веники, и начнут хлестаться, и до
того себя добьют, что едва вылезут, чуть
живые, и обольются водою студеною, и
только так оживут. И творят это постоянно,
никем же не мучимые, но сами себя мучат,
и то творят не мытье себе, а <...> мученье».
Те же, слышав, удивлялись; Андрей же, побыв в Риме, пришел в Синоп.
Поляне же жили в те времена сами по себе
и управлялись своими родами; ибо и до той
братии были уже поляне, и жили они все
своими родами на своих местах, и каждый
управлялся самостоятельно. И были три
брата: а один по имени Кий, а другой —
Щек, а третий — Хорив, и сестра их — Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем
Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне
зовется Щековица, а Хорив на третьей горе,
отчего и названа Хоривицей. И построили
город и в честь старшего своего брата дали
имя ему Киев. Был вокруг города лес и бор
велик, и ловили там зверей, а были люди те
мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне — киевляне и доныне.
Некоторые же, не зная, говорили, что Кий
был перевозчиком; был-де тогда у Киева
перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз на Киев». Если бы был
Кий перевозчиком, то не ходил бы к
Царьграду. А этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к цесарю, <какому> —
не знаем, но только то знаем, что, как говорят, великих почестей удостоился тогда от
цесаря, какого — не знаю, к которому он
приходил. Когда же возвращался, пришел
он к Дунаю, и облюбовал место, и срубил
городок небольшой, и хотел сесть в нем со
имъ, и не даша ему близъ живущии; еже и
донынѣ нарѣчють дунайци городище Киевѣць. Киеви же пришедшю въ свой городъ
Киевъ, ту и сконча животъ свой, и брата его
— Щекъ и Хоривъ, и сестра ихъ Лыбѣдь ту
скончашася. <…>
своим родом, да не дали ему живущие
окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то — Киевец. Кий
же, вернувшись в свой город Киев, тут и
окончил жизнь свою; и братья его Щек и
Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались. <…>
Словеньску же языку, якоже ркохом, жиКогда же славянский народ, как мы говоривущю на Дунаи, придоша от скуфъ, рекше
ли, жил на Дунае, пришли от скифов, то
от козаръ, рекомии болгаре, и сѣдоша по
есть от хазар, так называемые болгары, и
Дунаеви, насѣлницѣ словеномъ бѣша. А по- сели по Дунаю, и были поселенцами на
семъ придоша угре бѣлии и наслѣдиша зем- земле славян. Затем пришли белые угры и
лю словѣньскую, прогнавше волохы, иже
заселили землю славянскую, прогнав волобѣша приялѣ землю словеньску. Си бо угри хов, и овладели землей славянской. Угры
почаша быти пр-Ираклии цесари, иже хоэти появились при цесаре Ираклии, они и
диша на Хоздроя, цесаря пѣрьскаго. В си же воевали с Хосровом, персидским царем.
времена быша и обре, иже воеваша на цеса- Были в те времена и обры, воевали они с
ря Ираклия и мало его не яша. Си же обри
цесарем Ираклием и чуть было его не завоеваша на словѣны и примучиша дулѣбы,
хватили. Эти обры воевали и против славян
сущая словѣны, и насилье творяху женамъ
и притесняли дулебов — также славян, и
дулѣбьскымъ: аще поѣхати бяше обрину, не творили насилие женщинам дулебским: быдадяше въпрячи коня, ни волу, но веляше
вало когда поедет обрин, то не позволял завъпрячи 3, или 4, ли 5 женъ в телѣгу и пове- прячь коня или вола, но приказывал впрячь
сти обрина, и тако мучаху дулѣбы. Бяху бо
в телегу трех, или четырех или пять женобри тѣломъ велицѣ, а умомъ горди, и пощин и везти обрина, и так мучили дулебов.
треби я Богъ, и помроша вси, и не оста ни
Были же эти обры велики телом, а умом
единъ обринъ. И есть притча в Руси и до
горды, и Бог истребил их, вымерли все, и не
сего дни: погибоша аки обри, ихъ же нѣсть осталось ни одного обрина. И есть поговорни племене, ни наслѣдка. По сихъ бо прика на Руси и доныне: «Погибли как обры»,
доша печенизѣ, и пакы идоша угри чернии
— их же не осталось ни рода, ни потомства.
мимо Киевъ послѣже при Ользѣ.
После обров пришли печенеги, а затем
прошли черные угры мимо Киева, но было
это после, уже при Олеге.
Поляномъ живущимъ о себѣ, якоже ркоПоляне же, жившие сами по себе, как мы
хомъ, сущии от рода словѣньска и наркоуже говорили, были из славянского рода и
шася поляне, а деревляне от словенъ же и
назвались полянами, и древляне произошли
нарекошася древляне; радимичи бо и вятиот тех же славян и назвались древляне; рачи от ляховъ. Бяста бо два брата в лясѣхъ:
димичи же и вятичи — от рода поляков.
Радимъ, а другый Вятко, и, пришедша,
Были ведь два брата у поляков — Радим, а
сѣдоста: Радимъ на Съжю, и прозвашася
другой — Вятко. И пришли и сели: Радим
радимичи, а Вятко сѣде своимъ родомъ по
на Сожи, и от него прозвались радимичи, а
Оцѣ, от него прозвашася вятичи. И живяху
Вятко сел с родом своим по Оке, от него
в мирѣ поляне, и древляне, и северо, и раполучили свое название вятичи. И жили
димичи, и вятичи и хорвати. Дулѣби же жи- между собою в мире поляне, древляне, севяху по Бугу, кде нынѣ волыняне, а уличи,
веряне, радимичи, вятичи и хорваты. Дулетиверци сѣдяху по Бугу и по Днѣпру, и
бы же жили по Бугу, где ныне волыняне, а
присѣдяху къ Дунаеви. И бѣ множество
уличи и тиверцы сидели по Бугу и по Днеихъ, сѣдяху бо по Бугу и по Днепру оли до
пру и возле Дуная. Было их множество: симоря, и суть городы ихъ и до сего дне, да то дели по Бугу и по Днепру до самого моря, и
ся зовяху от Грѣкъ Великая скуфь.
сохранились города их и доныне; и греки
называли их «Великая скифь».
Имѣяхуть бо обычая своя и законы отець
Все эти племена имели свои обычаи, и за-
своихъ и предания, кождо своя норовъ. Поляне бо своихъ отець обычай имяху тихъ и
кротокъ, и стыдѣнье къ снохамъ своимъ и
къ сестрамъ, и къ матеремъ своим, и снохы
къ свекровамъ своимъ и къ дѣверемъ велико стыдѣнье имуще. И брачный обычай
имѣаху: не хожаше женихъ по невѣсту, но
привожаху вечеръ, а заутра приношаху что
на ней вдадуче. А деревляни живяху звѣрьскымъ образомъ, живуще скотьскы: и убиваху другъ друга, ядуще все нечисто, и браченья в нихъ не быша, но умыкаху у воды
дѣвица. А радимичи, и вятичи и северо
одинъ обычай имяху: живяху в лѣсѣ, якоже
всякый звѣр, ядуще все нечисто, и срамословье в нихъ предъ отьци и пред снохами,
и бьраци не бываху в нихъ, но игрища
межю селы, и схожахуся на игрища, на плясанья и на вся бѣсовьскыя пѣсни, и ту умыкаху жены собѣ, с неюже кто свѣщевашеся.
Имяхут же по двѣ и по три жены. И аще кто
умряше, творяху трызну надъ нимь, и посемъ творяху кладу велику, и възложать на
кладу мертвѣца и съжигаху, и посемъ,
събравше кости, вложаху въ <...> ссудъ
малъ и поставляху на столпѣ на путехъ, иже
творять вятичи и нынѣ. Си же обычаи творяху и кривичи и прочии погании, не вѣдуще закона Божиа, но творяху сами себѣ законъ. <…>
коны своих отцов, и предания, каждое —
свои обычаи. Поляне имеют обычай отцов
своих тихий и кроткий, стыдливы перед
снохами своими и сестрами, и матерями; и
снохи перед свекровями своими и перед деверями великую стыдливость имеют; соблюдают и брачный обычай: не идет жених
за невестой, но приводят ее накануне, а на
следующий день приносят что за нее дают.
А древляне жили звериным обычаем, жили
по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и
северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по сговору с
ними; имели же по две и по три жены. И
если кто умирал, то устраивали по нем
тризну, а затем делали большую колоду и
возлагали на эту колоду мертвеца и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в
небольшой сосуд и ставили на столбах по
дорогам, как делают и теперь еще вятичи.
Этого же обычая держались и кривичи и
прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон.
<…>
По сихъ же лѣтехъ, по смерти братья сея,
По прошествии времени, после смерти брабыша обидими деревляны и инѣми околтьев этих, стали притеснять полян древляне
ными. И наидоша я козаре, сѣдящая в
и иные окрестные люди. И набрели на них
лѣсѣхъ на горах, и ркоша козарѣ: «Платите хазары, на сидящих в лесах на горах, и сканамъ дань». Здумавше же поляне и вдаша
зали хазары: «Платите нам дань». Поляне,
от дыма мечь. И несоша козарѣ къ князю
посовещавшись, дали от дыма по мечу, и
своему и къ старѣйшинамъ своим и рѣша
отнесли их хазары к своему князю и к стаимъ: «Се, налѣзохомъ дань нову». Они же
рейшинам своим, и сказали им: «Вот, норѣша имъ: «Откуду?», Они же рѣша имъ:
вую дань нашли». Те же спросили у них:
«В лѣсѣ на горах, над рѣкою Днѣпрьскою». «Откуда?» Они же ответили им: «В лесу на
Они же ркоша: «Что суть вдалѣ?» Они же
горах над рекою Днепром». Опять спросили
показаша мечь. И рѣша старцѣ козарьстии:
те: «А что дали?» Они же показали меч. И
«Не добра дань, княже! Мы доискахомся
сказали старцы хазарские: «Не на добро
оружьемь одиноя страны, рѣкше саблями, а дань эта, княже: мы добыли ее оружием,
сихъ оружье обоюду остро, рекше мечи. Си острым только с одной стороны, — сабляимуть имати и на нас дань и на инѣхъ стра- ми, а у этих оружие обоюдоострое — мечи.
нахъ». Се же събысться все: не от своея во- Им суждено собирать дань и с нас и с иных
ля ркоша, но от Божия изволѣнья. Яко и при земель». И сбылось все это, ибо не по своей
фараонѣ, цесари егупетьстемь, егда привеволе говорили они, но по Божьей воле. Так
доша Моисѣя пред фараона, и ркоша старци было и при фараоне, царе египетском, когда
фараони: «Сий хощеть смирити область
привели к нему Моисея и сказали старцы
Егупетьску»; якоже и бысть: погыбоша
егуптянѣ от Моисѣя, а пѣрвѣе бѣша работающе имъ. Тако и си: пѣрвѣе владѣша, а
послѣдѣ самѣми владѣют; якоже и бысть:
володѣють бо козары русьстии князи и до
днешняго дне.
фараоновы: «Этому суждено унизить землю
Египетскую»; так и случилось: погибли
египтяне от Моисея, а сперва были <евреи>
рабами их. Так же и эти: сперва властвовали, а после над ними самими властвуют; так
и есть: владеют русские князья хазарами и
по нынешний день.
В лѣто 6360, индикта 15, наченшю Михаилу В год 6360 (852), индикта 15, когда начал
цесарьствовати, нача ся прозывати Руская
царствовать Михаил, стала прозываться
земля. О семъ бо увѣдахом, яко при сем це- Русская земля. Узнали мы об этом потому,
сари приходиша Русь на Цесарьград, якоже что при этом царе приходила Русь на
писашеть в лѣтописании грѣцком
Царьград, как пишется об этом в летописании греческом.
В лѣто 6370. И изгнаша варягы за море, и не В год 6370 (862). И изгнали варягов за море,
даша имъ дани, и почаша сами в собѣ вои не дали им дани, и начали сами собой
лодѣти. И не бѣ в нихъ правды, и въста
владеть, и не было среди них правды, и
родъ на род, и быша усобицѣ в них, и воевстал род на род, и была у них усобица, и
вати сами на ся почаша. И ркоша: «Постали воевать друг с другом. И сказали:
ищемъ сами в собѣ князя, иже бы володѣлъ «Поищем сами себе князя, который бы вланами и рядилъ по ряду, по праву.» Идоша за дел нами и рядил по ряду и по закону».
море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты
Пошли за море к варягам, к руси. Те варяги
варягы русь, яко се друзии зовутся свее,
назывались русью, как другие называются
друзии же урмани, аньгляне, инѣи и готе,
шведы, а иные — норманны и англы, а еще
тако и си. Ркоша руси чюдь, словенѣ, крииные готы — вот так и эти. Сказали руси
вичи и вся: «Земля наша велика и обилна, а чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша
наряда въ ней нѣтъ. Да поидете княжить и
велика и обильна, а порядка в ней нет. Приволодѣть нами». И изъбрашася трие брата с ходите княжить и владеть нами». И избрароды своими, и пояша по собѣ всю русь, и
лись трое братьев со своими родами, и взяпридоша къ словѣномъ пѣрвѣе. И срубиша
ли с собой всю русь, и пришли прежде всегород Ладогу. И сѣде старѣйший в Ладозѣ
го к славянам. И поставили город Ладогу. И
Рюрикъ, а другий, Синеусъ на Бѣлѣ озерѣ, а сел старший, Рюрик, в Ладоге, а другой —
третѣй Труворъ въ Изборьсцѣ. И от тѣхъ
Синеус, — на Белом озере, а третий,
варягъ прозвася Руская земля. По дъвою же Трувор, — в Изборске. И от тех варягов
лѣту умре Синеусъ и братъ его Труворъ. И
прозвалась Русская земля. Через два года
прия Рюрикъ власть всю одинъ, и пришед
умерли Синеус и брат его Трувор. И принял
къ Ильмерю, и сруби город надъ Волховом, всю власть один Рюрик и пришел к Ильмеи прозваша и́ Новъгород, и сѣдѣ ту, княжа,
ню, и поставил город над Волховом, и
и раздая мужемъ своимъ волости и городы
назвал его Новгород, и сел тут княжить, и
рубити: овому Полътескъ, овому Ростовъ,
стал раздавать мужам своим волости и годругому Бѣлоозеро. И по тѣмь городомъ
рода ставить — тому Полоцк, этому Ростов,
суть находницѣ варязи; пѣрвии населници в другому Белоозеро. Варяги в этих городах
Новѣгородѣ словенѣ, и в Полотьскѣ криви- — находники, а коренные жители в Новгочи, Ростовѣ меряне, Бѣлѣозерѣ весь, Муроде — славяне, в Полоцке — кривичи, в
ромѣ мурома. И тѣми всѣми обладаше РюРостове — меря, в Белоозере — весь, в Мурикъ.
роме — мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик.
И бяста у него два мужа, не племени его, но И было у него два мужа, не родственники
боярина, и та испросистася къ Цесарюграду его, но бояре, и отпросились они в Царьград
с родом своимъ. И поидоста по Дънепру,
со своим родом. И отправились по Днепру,
идуче мимо и узрѣста на горѣ городокъ. И
и когда плыли мимо, то увидели на горе невъспрошаста, ркуще: «Чий се городъ?» Они большой город. И спросили: «Чей это гороже ркоша: «Была суть три братья — Кий,
док?» Те же ответили: «Были три брата,
Щекъ, Хоривъ, иже сдѣлаша городъ сий, и
изъгыбоша, а мы сѣдимъ род ихъ, и платимы дань козаром». Асколдъ же и Диръ
остаста в городе семъ, и многы варягы
съвокуписта и начаста владѣти польскою
землею, Рюрику же княжящу в Новѣгородѣ.
<…>
В лѣто 6374. Иде Асколдъ и Диръ на Грѣкы,
и приде въ 14 лѣто Михаила цесаря. Цесарю
же отшедъшю на агаряны, и дошедшю ему
Черное рѣкы, вѣсть епархъ посла ему, яко
русь идеть на Цесарьград, и воротися цесарь. Си же внутрь Суда вшедъше, много
убийство християномъ створиша, и въ двою
сту кораблий Цесарьград оступиша. Цесарь
же одва в городъ вниде, и с патриарьхом
Фотиемъ къ сущий церкви святий Богородици Вълахерни всю нощь молитву створиша, такоже божественую ризу святыя Богородица с пѣсьнѣми изнесъше, в рѣку
омочиша. Тишинѣ сущи и морю укротившюся, абье буря с вѣтром въста, и волнамъ
великымъ въставшим засобь, и безъбожных
руси корабля смяте, и къ берегу привѣрже,
и изби я, яко малу ихъ от таковыя бѣды избыти и въсвояси възвратишася. <…>
Кий, Щек и Хорив, которые построили город этот и сгинули, а мы тут сидим, родичи
их, и платим дань хазарам». Аскольд же и
Дир остались в этом городе, собрали у себя
много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде. <..>
В год 6373 (865). В год 6374 (866). Пошли
Аскольд и Дир на греков и пришли к ним в
четырнадцатый год царствования Михаила.
Цесарь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх
прислал ему весть, что Русь идет на
Царьград, и возвратился цесарь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Цесарь же с трудом вошел в город и
всю ночь молился с патриархом Фотием в
церкви святой Богородицы Влахернской, и
вынесли они с пением божественную ризу
святой Богородицы и погрузили в реку. Была в это время тишина и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и встали огромные волны, и разметало
корабли безбожной Руси, и прибило их к
берегу, и переломало, так что немногим из
них удалось спастись от этой беды и вернуться домой. <…>
В лѣто 6387. Умѣршю же Рюрикови преВ год 6387 (879). Умер Рюрик и передал
дасть княжение свое Олгови, от рода ему
княжение свое Олегу— родичу своему, отсуща, въдавъ ему на руцѣ сына своего Иго- дав ему на руки сына Игоря, ибо был тот
ря, бяше бо молодъ велми. <…>
еще очень молод. <…>
В лѣто 6390. Поиде Олгъ, поемъ вои свои
В год 6390 (882). Выступил в поход Олег,
многы: варягы, чюдь, словѣны, мѣрю, весь, взяв с собою много воинов своих: варягов,
кривичи. И прия городъ Смольнескъ и почудь, славян, мерю, весь, кривичей, и овласади в нем мужь свой. Оттуда поиде внизъ
дел городом Смоленском и посадил в нем
и, пришедъ, взя Любечь, и посади мужь
своего мужа. Оттуда отправился вниз, и
свой. И придоста къ горамъ киевьскымъ, и
придя, взял Любеч, и также посадил мужа
увидѣ Олгъ, яко Осколдъ и Диръ княжита, и своего. И пришли к горам киевским, и увипохорони вои въ лодьях, а другыя назади
дел Олег, что княжат тут Аскольд и Дир,
остави, а самъ приде, нося Игоря молода. И спрятал он воинов в ладьях, а других остаприступль под Угорьское, похоронивъ вои
вил позади, а сам приступил, неся отрока
свои, и посла къ Асколду и Диру, глаголя,
Игоря. И подошел к Угорской горе, спрятав
яко «Гостье есмы, идемъ въ Грѣкы от Олга
своих воинов, и послал к Аскольду и Диру,
и от Игоря княжича. Да придета к роду сво- говоря им, что-де «мы купцы, идем в Греки
ему, к нам». Асколдъ же и Диръ придоста, и от Олега и княжича Игоря, Придите к нам, к
выскакаша вси из лодѣй, и рече Олгъ къ
родичам своим». Когда же Аскольд и Дир
Асколъдови и Дирови: «Вы нѣста князя, ни пришли, выскочили все из ладей, и сказал
роду княжя, но азъ есмь роду княжа», и вы- Олег Аскольду и Диру: «Не князья вы и не
несоша Игоря: «Сь сынъ Рюриковъ». И
княжеского рода, но я княжеского рода», и
убиша Асколъда и Дира, и несоша на гору,
вынесли Игоря: «А это сын Рюрика». И
и погребоша на горѣ, еже ся нынѣ зоветь
убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и
Угорьское, идеже нынѣ Олминъ дворъ; на
той могилѣ поставилъ божницю святаго
Николы: и Дирова могила за святою Ориною. И сѣде Олегъ, княжа в Киевѣ, и рече
Олегъ: «Се буди мати городом русскымъ».
И бѣша у него словѣни и варязи и прочии,
прозвашася русью. Се же Олегъ нача городы ставити, и устави дани словѣном, и кривичемъ и мерямъ, и устави варягом дань
даяти от Новагорода 300 гривенъ на лѣто,
мира дѣля, еже до смерти Ярославля даяше
варягом. <…>
погребли <Аскольда> на горе, которая
называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил
церковь святого Николая; а Дирова могила
— за церковью святой Ирины. И сел Олег
княжить в Киеве, и сказал Олег: «Да будет
это мать городам русским». И были у него
славяне и варяги, и прочие, прозвавшиеся
русью. Тот Олег начал ставить города и
установил дани славянам, и кривичам, и
мери, и установил варягам давать дань от
Новгорода по триста гривен ежегодно ради
сохранения мира, что и давалось варягам до
самой смерти Ярослава. <…>
Словѣномъ бо живущимъ кресщеным и
Когда славяне жили уже крещеными, княкняземъ ихъ, Ростиславъ, и Святополкъ и
зья их Ростислав, Святополк и Коцел поКоцелъ послаша къ цесарю Михаилу, гласлали к цесарю Михаилу, говоря: «Земля
голюще: «Земля наша крѣщена, и нѣсть в
наша крещена, но нет у нас учителя, котонас учитель, иже бы нас училъ и казалъ, и
рый бы нас наставил и поучал нас и объяспротолоковалъ святыя книгы. Не разумѣемъ нял святые книги. Ведь не знаем мы ни гребо ни грѣчькому языку, ни латиньскому —
ческого языка, ни латинского; одни учат нас
оны бо ны инако учать, а друзии — инако,
так, а другие иначе, потому что не знаем мы
тѣмьже не разумѣем книжнаго разума, ни
ни начертания букв, ни их значения. И посилы ихъ. А послете ны учителя, иже мошлите нам учителей, которые бы могли нам
гуть ны сказати книжная словеса и разумъ
истолковать слова книжные и смысл их».
ихъ». Се слышавъ, Михаилъ цесарь съзъва
Услышав это, цесарь Михаил созвал всех
философы вся и сказа имъ рѣчи вся слофилософов и передал им все сказанное славеньскыхъ князь. И ркоша философы: «Есть вянскими князьями. И сказали философы:
мужь в Селуни, именемь Левъ, И суть у не- «В Селуни есть муж, именем Лев. И есть у
го сынове, разумиви язьку словеньску, и
него сыновья, знающие славянский язык;
хытра два сына у него и философа». Се
оба сына у него искусные философы».
слышавъ, цесарь посла по ня в Селунь къ
Услышав об этом, цесарь послал за ними ко
Лвови, глаголя: «Пошли к намъ сына своя,
Льву в Селунь, со словами: «Пошли к нам
Мефедья и Костянтина». Се слышавъ, Левъ без промедления своих сыновей Мефодия и
въскорѣ посла я. И придоста къ цесареви, и Константина». Услышав об этом, Лев вскорече има цесарь: «Се прислалася ко мнѣ
ре же послал их, и пришли они к цесарю, и
словеньская земля, просяще учителя себѣ,
сказал он им: «Вот, прислала ко мне слаиже бы моглъ имъ истолковати святыя
вянская земля, прося себе учителя, который
книгы, сего бо желают». И умолена быста
мог бы им истолковать священные книги,
цесаремъ, и послаша я въ словѣньскую
ибо этого они хотят». И уговорил их цесарь
земьлю къ Ростиславу, и Святополку и
и послал их в славянскую землю к РостиКоцьлови. Сима же пришедъшима, начаста славу, Святополку и Коцелу. Когда же они
съставляти писмена азъбуковьная словень<Константин и Мефодий> пришли, то начаскы, и преложиста Апостолъ и Еуангелие. И ли составлять славянскую азбуку и переверади быша словѣнѣ, яко слышаша величья
ли Апостол и Евангелие. И рады были слаБожия своимъ языком. Посемъ же переловяне, что услышали они о величии Божием
жиста Псалтырь и Октаикъ и прочая книгы. на своем языке. Затем перевели Псалтырь и
Нѣции же начаша хулити словеньскыя
Октоих и другие книги. Некие же стали хукнигы, глаголюще, яко: «Не достоить нико- лить славянские книги, говоря, что «ни одторому же языку имѣти буковъ своихъ,
ному народу не следует иметь свою азбуку,
разъвѣ еврѣи, и грѣкъ и латины, по Пилато- кроме евреев, греков и латинян, согласно
ву писанию, еже на крестѣ Господни напинадписи Пилата, который на кресте Гос-
са». Се же услышавъ, папежь римьскый похули тѣхъ, иже ропьщют на книгы словѣньскыя, рька: «Да ся исполнит книжное слово:
яко “Въсхвалять Бога вьси языци”; другое
же: “Вси възглаголють языкы различными
величья Божия, якоже дасть им Святый
Духъ отвѣщевати”. Да аще кто хулить словеньскую грамоту, да будут отлучени от
церкве, дондеже исправятся; ти бо суть
волци, а не овцѣ, яже достоить от плодъ познати я и хранитися ихъ. Вы же, чада, Божия послушайте учения и не отринете наказания церковнаго, якоже вы наказалъ Мефедий, учитель вашь». Костяньтинъ же възвратися въспять и иде учить болгарьска
языка, а Мефедий оста въ Моравѣ. Посемь
же Коцелъ князь постави Мефедия епископа въ Пании, на мѣстѣ святаго апостола
Андроника, единого от 70, ученика святаго
апостола Павла. Мефедий же посади 2 попа
борзописца велми, и преложи вся кьнигы
исполнь от грѣцька языка въ словѣнѣскъ
шестью мѣсяць, наченъ от марта мѣсяца до
двунадесяту и 6 дний октября мѣсяца.
Окончавъ же, достойную хвалу и славу Богу въздасть, дающему таку благодать епископу Мефедью, настолнику Андроникову.
Тѣмьже словѣньску языку есть учитель Андроникъ апостолъ. Моравы бо доходилъ и
апостолъ Павелъ и училъ ту; ту бо е Илурикъ, егоже доходилъ апостолъ Павелъ, ту
бо бяша словѣни пѣрвѣе. Тѣмьже словѣньску языку учитель есть Павелъ, от негоже
языка и мы есме русь, тѣмже и намъ руси
учитель есть Павелъ апостолъ, понеже
училъ есть языкъ словѣнескъ и поставилъ
есть епископа и намѣстника по себѣ Андроника словѣньску языку. А словѣнескъ
языкъ и рускый одинъ. От варягъ бо прозвашася Русью, а пѣрвѣе бѣша словѣне; аще
и поляне звахуся, но словѣньская рѣчь бѣ.
Полями же прозвашася, занеже в полѣ
сѣдяху, языкъ словѣньскый бѣ имъ единъ.
<…>
В лѣто 6411. Игореви възрастъшю, и хожаше по Олзѣ и слушаше его, и приведоша
ему жену от Плескова, именемь Ольгу.
<…>
В лѣто 6415. Иде Олегъ на Грѣкы, Игоря
оставивъ Кыевѣ. Поя же множьство варягъ,
и словѣнъ, и чюди, и кривичи, и мерю, и
поляны, и сѣверо, и деревляны, и радимичи,
поднем написал <только на этих языках>».
Услышав об этом, папа римский осудил тех,
кто хулит славянские книги, сказав так: «Да
исполнится слово Писания: “Пусть восхвалят Бога все народы”, и другое: “Пусть все
восхвалят своими языками величие Божие,
поскольку Дух Святой дал им говорить”.
Если же кто бранит славянскую грамоту, да
будет отлучен от церкви, пока не исправится; это волки, а не овцы, их следует узнавать по поступкам их и беречься их. Вы же,
чада, послушайте божественного учения и
не отвергните церковного поучения, которое дал вам наставник ваш Мефодий». Константин же вернулся назад и отправился
учить болгарский народ, а Мефодий остался
в Моравии. Затем князь Коцел поставил
Мефодия епископом в Паннонии на месте
святого апостола Андроника, одного из семидесяти, ученика святого апостола Павла.
Мефодий же посадил двух попов, хороших
скорописцев, и перевел все книги полностью с греческого языка на славянский за
шесть месяцев, начав в марте, а закончив в
26 день октября месяца. Закончив же, воздал достойную хвалу и славу Богу, давшему
такую благодать епископу Мефодию, преемнику Андроника; поэтому учитель славянскому народу — апостол Андроник. К
моравам же ходил и апостол Павел и учил
там; там же находится и Иллирия, до которой доходил апостол Павел и где первоначально жили славяне. Поэтому учитель славян — Павел, из тех же славян — и мы,
русь; поэтому и нам, руси, учитель апостол
Павел, так как учил славянский народ и поставил по себе у славян епископом и
наместником Андроника. А славянский
народ и русский един. От варягов ведь прозвались русью, а прежде были славяне; хоть
и полянами назывались, но речь была славянской. Полянами же прозваны были потому, что сидели в поле, а язык им был общий — славянский. <…>
В год 6411 (903). Когда Игорь вырос, то сопровождал Олега, и слушал его, и привели
ему жену из Пскова, именем Ольгу. <…>
В год 6415 (907). Пошел Олег на греков,
оставив Игоря в Киеве; взял же с собою
множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и полян, и северян, и древ-
и хорваты, и дулѣбы, и тиверци, яже суть
толковины; си вси звахуться Великая скуфь.
И сь сѣми всеми поиде Олегъ на конѣхъ и в
кораблѣх, и бѣ числомъ кораблий 2000. И
приде къ Цесарюграду, и грѣци замкоша
Судъ, а городъ затвориша. И вылѣзе Олегъ
на берегъ, и повелѣ воемъ изъволочити корабля на берегъ, и повоева около города, и
много убийство створи грѣком, и полаты
многы разбиша, а церькви пожьгоша, А
ихъже имяху полоняникы, овѣхъ посѣкаху,
другыя же мучаху, иныя же растрѣляху, а
другыя въ море вметаша, и ина многа зла
творяху русь грѣком, елико же ратнии творять.
лян, и радимичей, и хорватов, и дулебов, и
тиверцев, известных как толмачи: этих всех
называли «Великая скифь». И с этими всеми пошел Олег на конях и в кораблях; и
было кораблей числом две тысячи. И пришел к Царьграду; греки же замкнули Суд, а
город затворили. И вышел Олег на берег, и
приказал воинам вытащить корабли на берег, и разорил окрестности города, и много
перебил греков, и множество палат разрушили и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили,
иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла причинили
русские грекам, как обычно поступают враги.
И повелѣ Олегъ воемъ своим колеса
И повелел Олег своим воинам сделать колеизъдѣлати и въставити корабля на колеса. И са и поставить на колеса корабли. И когда
бывшю покосну вѣтру, успяша парусы с
поднялся попутный ветер, подняли они в
поля, и идяше къ городу. Видѣвше же
поле паруса и двинулись к городу. Греки
грѣцѣ, убояшася, и ркоша; выславше ко
же, увидев это, испугались и сказали, поОльгови: «Не погубляй город, имемься по
слав к Олегу: «Не губи города, согласимся
дань, якоже хощеши». И устави Олегъ вои,
на дань, какую захочешь». И остановил
и вынесоша ему брашна и вино, и не прия
Олег воинов, и вынесли ему пищу и вино,
его — бѣ бо устроено съ отравою. И убояно не принял его, так как было оно отравлешася грѣцѣ и ркоша: «Нѣсть се Олегъ, но
но. И испугались греки и сказали: «Это не
святый Дмитрий, посланъ на ны от Бога». И Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас
заповѣда Олегъ дань даяти на 2000 корабБогом». И потребовал Олег выплатить дань
лий, по 12 гривнѣ на человѣка, а в корабли
на две тысячи кораблей: по двенадцать грипо 40 мужь.
вен на человека, а было в каждом корабле
по сорок мужей.
Няшася грѣци по се, и почаша грѣци мира
И согласились на это греки, и стали греки
просити, дабы не воевалъ Грѣцькой земли.
просить мира, чтобы не разорял Греческой
Олегъ же, мало отступивъ от города, нача
земли. Олег же, немного отойдя от столицы,
миръ творити съ цесарема грѣцькыма, съ
начал переговоры о мире с греческими цеЛеономъ и съ Александром. Посла к нима в сарями Леоном и Александром и послал к
городъ Карла, Фарлофа, Велмуда, Рулава и
ним в столицу Карла, Фарлафа, Вермуда,
Стѣмида, глаголя: «Имете ми ся по дань». И Рулава и Стемида со словами: «Платите мне
ркоша грѣцѣ: «Чего хочете и дамы ти». И
дань». И сказали греки: «Что хочешь, дадим
заповѣда Олегъ дати воемъ на 2000 корабтебе». И приказал Олег дать воинам своим
лий по двѣнатьчать гривнѣ на ключь, и пона две тысячи кораблей по двенадцати гритом даяти углады на руские городы: пѣрвое вен на уключину, а затем дать дань для русна Киевъ, таже и на Черниговъ, и на Перея- ских городов: прежде всего для Киева, заславлъ, и на Полътескъ, и на Ростовъ и на
тем для Чернигова, для Переяславля, для
Любечь и на прочая городы; по тѣмь бо го- Полоцка, для Ростова, для Любеча и для
родомъ сѣдяху князья, подъ Ольгом суще.
других городов: ибо по этим городам сидят
великие князья, подвластные Олегу.
«Да приходять русь сълебное емлють, елико «Когда приходят русские, пусть берут сохотят, а иже придуть гостье, да емлють
держание для послов сколько хотят; а если
мѣсячину на 6 мѣсяць, и хлѣбъ, и вино, и
придут купцы, пусть берут месячное на
мяса, и рыбы и овощемъ. И да творять имъ
шесть месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и
мовь, елико хотять. И поидут же русь домо- плоды. И пусть устраивают им баню —
ви, да емлют у цесаря вашего на путь брашно, и якоря, и ужа, и парусы и елико
надобѣ.» И яшася грѣци, и ркоша цесаря и
боярьство все: «Аще приидуть русь бес
купли, да не взимают мѣсячины. Да запрѣтить князь людем своимъ, приходящим
руси здѣ, да не творят пакости в селѣхъ и въ
странѣ нашей. Приходящии русь да витают
у святаго Мамы, и послеть царство наше, да
испишют имена ихъ, и тогда возмут мѣсячное свое — пѣрвое от города Киева, и пакы
ис Чернигова и Переяславля и прочии городи. И да входять в городъ одиными вороты
съ цесаревымъ мужемъ, безъ оружья, мужь
50, и да творят куплю, якоже имъ надобѣ, и
не платяче мыта ни в чемьже».
Цесарь же Леонъ съ Александром миръ
створиста съ Ольгом, имъшеся по дань, и
ротѣ заходивше межи собою, целовавше
сами крестъ, а Ольга водиша и мужий его
на роту по рускому закону: кляшася оружьемь своимъ, и Перуномъ, богомъ своимъ, и
Волосом, скотьимъ богомъ, и утвердиша
миръ. И рече Олегъ: «Исшийте парусы паволочиты руси, а словѣном кропийнныя». И
бысть тако. И повѣсиша щиты своя въ
вратѣхъ, показающе побѣду, и поиде от Цесаряграда. И въспяша русь парусы паволочитыѣ, а словѣне кропийнныя, и раздра я
вѣтръ. И ркоша словенѣ: «Имемъся своим
толъстинамъ — не даны суть словѣном парусы кропинныя». И приде Олегъ къ Киеву,
неся золото, и паволокы, и овощи, и вина, и
всяко узорочье. И прозваша Ольга «вѣщий»
— бяху бо людие погани и невѣголоси.
<…>
И живяше Олегъ, миръ имѣя къ всѣмъ странамъ, княжа въ Киевѣ. И приспѣ осень, и
помяну Олегъ конь свой, иже бѣ поставилъ
кормити, не всѣдати на нь. Бѣ бо преже
въпрошалъ волъхвовъ и кудесникъ: «От чего ми есть умьрети?». И рече ему одинъ кудесникъ: «Княже! Конь, егоже любиши и
ѣздиши на немъ, от того ти умрети». Олегъ
же приимъ въ умѣ, си рече: «Николи же
всяду на конь, ни вижю его боле того». И
повѣлѣ кормити и́ и не водити его к нему, и
пребывъ нѣколко лѣтъ не дѣя его, дондеже
и на грѣкы иде. И пришедшю ему къ Киеву
сколько захотят. Когда же русские отправятся домой, пусть берут у цесаря на дорогу
еду, якоря, канаты, паруса и что им нужно».
И обязались греки, и сказали цесари и все
бояре: «Если русские явятся не для торговли, то пусть не берут месячное. Пусть запретит русский князь людям своим, приходящим сюда русским, творить бесчинства в
селах и в стране нашей. Приходящие сюда
русские пусть живут у церкви святого Мамонта, и пришлют к ним от нашего царства,
и перепишут имена их, и тогда возьмут полагающееся им месячное, — сперва те, кто
пришли из Киева, затем из Чернигова, и из
Переяславля, и из других городов. И пусть
входят в город только через одни ворота в
сопровождении царского мужа, без оружия,
по пятьдесят человек, и торгуют сколько им
нужно, не уплачивая никаких сборов».
Цесари же Леон и Александр заключили
мир с Олегом, обязались уплачивать дань и
присягали друг другу: сами целовали крест,
а Олега с мужами его водили присягать по
закону русскому, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом,
богом скота, и утвердили мир. И сказал
Олег: «Сшейте для руси паруса из паволок,
а славянам шелковые», и было так. И повесили щиты свои на вратах в знак победы, и
пошел от Царьграда. И подняла русь паруса
из паволок, а славяне шелковые, и разодрал
их ветер. И сказали славяне: «Возьмем свои
толстины, не даны, знать, славянам паруса
шелковые». И вернулся Олег в Киев, неся
золото и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье. И прозвали Олега Вещим, так
как были люди язычниками и непросвещенными. <…>
И жил Олег, мир имея со всеми странами,
княжа в Киеве. И пришла осень, и вспомнил
Олег коня своего, которого прежде поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо спрашивал он когда-то волхвов
и кудесников: «От чего я умру?» И сказал
ему один кудесник: «Князь! От коня твоего
любимого, на котором ты ездишь, — от него тебе и умереть!» Запали слова эти в душу
Олегу, и сказал он: «Никогда не сяду на него и не увижу его больше». И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил
несколько лет, не пользуясь им, пока не
и пребысть 4 лѣта, на 5 лѣто помяну конь
свой, от негоже бяху рекъли волъсви умрети Ольгови. И призва старѣйшину конюхомъ, ркя: «Кде есть конь мой, егоже бѣхъ
поставилъ кормити и блюсти его?». Онъ же
рече: «Умерлъ есть». Олегъ же посмѣяся и
укори кудесника, ркя: «То ть неправо молвять волъсви, но все то лъжа есть: конь
умерлъ, а я живъ». И повелѣ осѣдлати конь:
«Да ть вижю кости его». И приѣха на мѣсто,
идеже бяху лежаще кости его голы и лобъ
голъ, и слѣзъ с коня, посмѣяся, ркя: «От сего ли лъба смерть мнѣ взяти»?» И въступи
ногою на лобъ, и выникнучи змѣя и уклюну ̀и в ногу. И с того разболѣвся, умьре. И
плакашася по немъ вси людие плачем великом, и несоша ̀и, и погребоша ̀и на горѣ,
иже глаголеться Щековица; есть же могила
его до сего дни, словеть могила Олгова. И
бысть всѣхъ лѣтъ его княжения 33.
пошел на греков. А когда вернулся в Киев и
прошло четыре года, — на пятый год помянул он своего коня, от которого тогда волхвы предсказали ему смерть. И призвал он
старейшину конюхов и сказал: «Где конь
мой, которого приказал я кормить и беречь?» Тот же ответил: «Умер». Олег же
посмеялся и укорил того кудесника, сказав:
«Неверно говорят волхвы, но все то ложь:
конь умер, а я жив». И приказал оседлать
коня: «Да увижу кости его». И приехал на
то место, где лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал:
«От этого ли черепа смерть мне принять?»
И наступил он ногою на череп, и выползла
из черепа змея, и ужалила его в ногу. И от
того разболелся и умер. Оплакивали его все
люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемою Щековица;
есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения
его тридцать и три.
Се же не дивно есть, яко от волъхвования
Это не удивительно, что от волхвования
сбывается чародѣйством. Якоже бысть во
сбывается чародейство. Так было и в царцарство Деметьяново, нѣкый волхвъ, имествование Домициана: тогда был известен
немъ Аполоня Тянинъ, знаемъ бяше, шенекий волхв именем Аполлоний Тианский,
ствуя и творя всюду, в городех и в селѣх,
который ходил и творил всюду бесовские
бѣсовьская чюдеса творя. От Рима бо причудеса — в городах и селах. Однажды, кошедъ въ Узантию, умоленъ бысть от живугда из Рима пришел он в Византию, упрощих ту, створити сия: отгна множьство
сили его живущие там сделать следующее:
змий и скоропия изъ града, яко не вьрежаон изгнал из города множество змей и
тися человѣкомъ от нихъ, ярость коньскую
скорпионов, чтобы не было от них вреда
обуздавъ, егда схожахуся боярѣ. Тако же и
людям, и ярость конскую обуздал на глазах
въ Антиохию пришедъ и умоленъ бывъ от
у бояр. Так и в Антиохию пришел, и упроних, томимомъ бо антиохомъ от скорпий и
шенный людьми теми — антиохиянами,
от комаровъ, створи скорпий мѣдянъ и пострадавшими от скорпионов и комаров,
гребе и́ в земли, и малъ столпъ мраморянъ
сделал медного скорпиона и зарыл его в
постави надъ ним. И повелѣ трость дѣржати землю, и поставил над ним небольшой мрачеловѣкомъ, и ходити по городу, звати, тро- морный столп, и повелел взять людям палстемъ трясомомъ: «Бес комара граду». Тако ки и ходить по городу и покрикивать, поизъщезоша изъ града комари и скорпия. И
трясая теми палками: «Быть городу без коспросиша же и пакы о належащемь на градѣ мара!» И так исчезли из города комары и
трусѣ, въздохну, списа на дщицѣ сия: «Увы скорпионы. И спросили его еще об угротебе, оканьный городе, яко потрясешися
жавшем городу землетрясении, и, вздохнув,
много, одѣржимъ будеши огнемъ, оплачеть написал он на дощечке следующее: «Увы
же тя и при березѣ си Оронтии». О немь же тебе, несчастный город, много ты потряи великый Анастасий Божия города рече:
сешься, и огнем будешь попален, оплачет
«Аполонию же доже и донынѣ на нѣцѣхъ
тебя <тот, кто будет> на берегу Оронта».
мѣстех сбываются створенаа, стоящая ова
Об < Аполлонии > этом и великий Анастана отвращение четвероногъ, птица, могущи сий из Божьего града сказал: «Чудеса, совредити человѣкы, другыя же на въздѣржа- творенные Аполлонием, даже и до сих пор
ние струямъ рѣчнымъ, нездѣржаньно текуна некоторых местах исполняются: одни —
щимъ, но ина нѣкая на тлѣнье и вредъ человѣкомъ суща на побѣжение стоять. И не
точью бо за живота его така и таковая створиша бѣсовѣ его ради, но и по смерти его
пребывающа у гроба его знаменья творяху
во имя его, а на прелещение оканнымъ человѣкомъ, болма крадомымъ на таковая от
дьявола». Кто убо что речеть о творящихъ
волшевныхъ дѣлъ? Яко то таковый горазнъ
бысть волшебнымъ прелщениемъ, яко воину зазряше ведый Аполоний, яко неистовьствен на ся философьскую хитрость имуща;
подобашеть бо ему рещи, якоже и «Азъ
словомъ точью творити, ихъже хотяша», а
не свѣршениемъ творити повелѣваемая от
него. Та же вся ослаблениемъ Божиимъ и
творениемь бѣсовьскымъ бываеть, таковыми вещьми искушатися нашея преславныя
вѣры, аще тверда есть, искрь пребывающи
Господеви, ни не влекома врагомъ мечетныхъ ради чюдесъ и сотонинъ дѣлъ, творимомъ от рабъ и слугъ злобие. 2-е и еще и
именемъ Господнимъ пророчьствоваша
нѣции, яко Валамъ, и Саулъ, и Каияфа, и
бѣсъ пакы изгнаша, яко Июда и сынове
Скевави. Убо и на недостойнии благодѣтьствует многажды, да етеры свидѣтельствуеть, ибо Валаамъ чюжь бѣ обоихъ — житья
изящна и вѣры, но обаче свѣдѣльство в
немъ благодать инѣхъ ради смотрения. И
Фараонъ таковый бѣ, но и тому предбудущаа показа. И Навходъносоръ законопреступный, но и сему пакы по мнозѣхъ сущих
посредѣ же града откры, тѣмь являя, яко
мнози, прекостьни имуще умъ, предъ образомъ Христовымъ знаменають иною кознью
на прелѣсть человѣкомъ, не разумѣющимъ
добраго, якоже бысть Симонъ волъхвъ, и
Менандръ, ини таковыхъ ради, поистинѣ
рече: «Не чюдесы прельщати...».
для отогнания четвероногих животных и
птиц, которые могли бы вредить людям,
другие же для удержания речных струй,
вырвавшихся из берегов, но иные и на погибель и в ущерб людям, хотя и на обуздание их. Не только ведь при жизни его так
делали бесы, такие чудеса, но и по смерти,
находясь у гроба его, творили чудеса его
именем, чтобы обольщать несчастных людей, часто уловляемых на них дьяволом».
Итак, кто что скажет о творящих волшебным искушением дела? Вот ведь, искусен
был Аполлоний на волшебное обольщение
и никогда не считался с тем, что в безумстве предался мудрому ухищрению; а следовало бы ему сказать: «Словом только
творю я то, что хотел», и не совершать действий ожидаемых от него. То все попущением Божиим и творением бесовским случается, — всеми подобными делами испытывается наша православная вера, что тверда она и крепка, пребывая подле Господа и
не увлекаема дьяволом, его призрачными
чудесами и сатанинскими делами, творимыми врагами рода человеческого и слугами зла. Другое же, когда некоторые именем
Господа пророчествуют, как Валаам, и Саул, и Каиафа, и даже бесов изгоняют, как
Иуда и сыны Скевавели. Потому что и на
недостойных многократно действует благодать, как многие свидетельствуют: ибо Валаам всего был чужд — и праведного жития
и веры, но тем не менее явилась в нем благодать для убеждения других. И Фараон такой же был, но и ему было раскрыто будущее. И Навуходоносор был законопреступен, но и ему также было открыто будущее
многих поколений, тем свидетельствуя, что
многие, имеющие превратные понятия, еще
до пришествия Христа творят знамения не
по собственной воле на прельщение людей,
не знающих доброго, каков был и Симон
волхв, и Менандр, и другие такие же, из-за
которых и было справедливо сказано: «Не
чудесами прельщать...»
В лѣто 6421. Поча княжити Игорь по Ользѣ. В год 6421 (913). После Олега стал княжить
В се же время поча царствовати КостянИгорь. В это же время стал царствовать
тинъ, сынъ Леонтовъ, зять Романовъ. И деКонстантин, сын Леона и зять Романа. И
ревлянѣ заратишася от Игоря по Олговѣ
затворились от Игоря древляне после смерсмѣрти.
ти Олега.
В лѣто 6422. Иде Игорь на древляны и,
В год 6422 (914). Пошел Игорь на древлян
побѣдивъ, възложи на ня дань болшю Ольи, победив их, возложил на них дань боль-
говы. В то же лѣто приде Семеонъ Болгарьскый на Цесарьград и, створивъ миръ, иде
въсвояси. <…>
В лѣто 6452. Игорь совокупи воя многы —
варягы, и русь, и поляны, и словѣны, и кривичи, и тиверцы, и печенѣгы ная и тали в
нихъ поемъ, поиде на грѣкы в лодьяхъ и на
конехъ, хотя мьстити себе. Се слышавше,
корсунци послаша къ Роману, глаголюще:
«Се идуть Русь, покърыли суть море корабли». Тако же и болгаре послаша вѣсть, глаголюще: «Идуть Русь и печенѣгы наяли
суть к собѣ». Се слышавъ, цесарь посла къ
Игореви лутьшии бояры, моля и глаголя:
«Не ходи, но возьми дань, юже ималъ
Олегъ, и придамъ еще къ той дани». Такоже
и печенѣгомъ послаша паволокы и золото
много. Игорь же, дошедъ Дуная, съзва дружину, и нача думати и повѣда имъ рѣчь цесареву. Ркоша же дружина Игорева: «Да
аще сице глаголеть цесарь, то что хощемъ
боле того: не бившися, имати злато, и серебро, и паволокы? Еда кто вѣсть: кто
одолѣеть, мы ли, они ли? Или с моремъ кто
свѣтенъ? Се бо не по земли ходимъ, но по
глубинѣ морьстий — и обьча смерть
всѣмъ». И послуша ихъ Игорь, и повелѣ печенѣгомъ воевати Болгарьскую землю, а
самъ, вземъ у грѣкъ злато и паволокы на вся
воя, възвратися въспять и приде къ Киеву
въсвояси. <…>
Игорь же нача княжити въ Киевѣ, и миръ
имѣя къ всѣмъ странамъ. И приспѣ осень, и
нача мыслити на деревляны, хотя примыслити болшюю дань.
В лѣто 6453. Ркоша дружина Игореви: «Отроци Свѣнделжи изодѣлѣся суть оружьемь
и порты, а мы нази. И поиди, княже, с нами
в дань, да и ты добудешь и мы». И послуша
ихъ Игорь, иде в Дерева в дань, и примысляше къ пѣрвой дани, и насиляше имъ и
мужи его. И возмя дань и поиде въ свой городъ. Идущю же ему въспять, размысли,
рече дружинѣ своей: «Идете вы с данью
домови, а язъ възвращюся и похожю еще».
И пусти дружину свою домови, с маломъ
же дружины възвратися, желая болшая
имѣнья. Слышавше же древляне, яко опять
идеть, съдумавше древляне съ княземъ своимъ Маломъ и ркоша: «Аще ся въвадить
волкъ въ овцѣ, то относить по единой все
стадо, аще не убьють его; тако и сий, аще не
ше Олеговой. В тот же год пришел Симеон
Болгарский на Царьград и, заключив мир,
вернулся восвояси. <…>
В год 6452 (944). Игорь собрал воинов многих: варягов, и русь, полян, и славян, и кривичей, и тиверцев, и нанял печенегов, и заложников у них взял, и пошел на греков в
ладьях и на конях, желая отомстить за себя.
Услышав об этом, корсунцы послали к Роману со словами: «Вот идут русские, покрыли море корабли». Также и болгары послали весть, говоря: «Идут русские и наняли себе печенегов». Услышав об этом, цесарь прислал к Игорю лучших бояр с мольбою, говоря: «Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, прибавлю и еще к той дани». Также и к печенегам послал паволоки
и много золота. Игорь же, дойдя до Дуная,
созвал дружину, и стал с нею держать совет, и поведал ей речь цесареву. Сказала же
дружина Игорева: «Если так говорит цесарь, то чего нам еще нужно, — не бившись, взять золото, и серебро, и паволоки?
Разве знает кто — кто одолеет: мы ли, они
ли? Или с морем кто в союзе? Не по земле
ведь ходим, но по глубине морской: всем
общая смерть». И послушал их Игорь и повелел печенегам воевать Болгарскую землю, а сам, взяв у греков золото и паволоки
на всех воинов, возвратился назад и пришел
к Киеву восвояси. <…>
Игорь же начал княжить в Киеве, мир имея
ко всем странам. И пришла осень, и стал он
замышлять пойти к древлянам, желая взять
с них большую дань.
В год 6453 (945). Сказала дружина Игорю:
«Отроки Свенельда изоделись оружием и
одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами
за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их Игорь — пошел к древлянам за
данью и прибавил к прежней дани новую, и
творили насилие над ними мужи его. Взяв
дань, пошел он в свой город. Когда же шел
он назад, — поразмыслив, сказал своей
дружине: «Идите вы с данью домой, а я
возвращусь и похожу еще». И отпустил
дружину свою домой, а сам с малой частью
дружины вернулся, желая большего богатства. Древляне же, услышав, что идет снова,
держали совет с князем своим Малом и сказали: «Если повадится волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его; так и
убьем его, то вси ны погубить», И послаша
к нему, глаголюще: «Почто идеши опять?
Поималъ еси вьсю дань». И не послуша ихъ
Игорь, и шедше из города Искоростѣня
противу древляне и убиша Игоря и дружину
его, бѣ бо ихъ мало. И погребенъ бысть
Игорь, и есть могила его у Искоростиня города в Деревѣхъ и до сего дни.
этот: если не убьем его, то всех нас погубит». И послали к нему, говоря: «Зачем
идешь опять? Забрал уже всю дань». И не
послушал их Игорь; и древляне, выйдя
навстречу ему из города Искоростеня, убили Игоря и дружинников его, так как было
их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у города Искоростеня в Деревской
земле и до сего времени.
Ольга же бяше в Киевѣ съ сыномъ своимъ
Ольга же была в Киеве с сыном своим, редѣтьском Святославомъ, и кормилець бѣ
бенком Святославом, и кормилец его был
его Асмудъ, и воевода бѣ Свинделдъ, — то Асмуд, и воевода был Свенельд, тот был
же отець Мьстишинъ. Ркоша же деревлянѣ: отец Мстиши. Сказали же древляне: «Вот
«Се князя рускаго убихомъ, поимемъ жену
убили мы князя русского; возьмем жену его
его Олгу за князь свой Малъ и Святослава,
Ольгу за князя нашего Мала и Святослава
и створимъ ему, якоже хощемъ». И послаша возьмем и сделаем ему, что захотим». И подеревляне лучьшии мужи свои, числомъ 20, слали древляне лучших мужей своих, чисв лодьи къ Ользѣ. И присташа подъ Бориче- лом двадцать, в ладье к Ольге, и пристали в
вом въ лодьи. Бѣ бо тогда вода текущи воз- ладье под Боричевым. Ведь вода тогда теклѣ горы Киевьскыя, и на Подолѣ не сѣдяла возле Киевской горы, а на Подоле не жихуть людье, но на горѣ. Городъ же бяше
ли люди, но на горе. Город же Киев был
Киевъ, идеже есть нынѣ дворъ Гордятинъ и там, где ныне двор Гордяты и Никифора, а
Никифоровъ, а дворъ кьняжь бяше в гокняжеский двор был в городе, где ныне
родѣ, идеже есть нынѣ дворъ Воротиславль двор Воротислава и Чудина, а место для
и Чюдинь, а перевѣсище бѣ внѣ города.
ловли птиц было вне города. Двор теремной
Дворъ теремный и другый — идеже есть
и другой двор были, где стоит сейчас двор
дворъ демесниковъ за святою Богородицею, деместика, позади церкви святой Богородинадъ горою. Бѣ бо ту теремъ каменъ. И поцы, над горою. Был там каменный терем. И
вѣдаша Олзѣ, яко деревляни придоша, и
поведали Ольге, что пришли древляне, и
възва Ольга к собѣ и рече имъ: «Добрѣ, гос- призвала их Ольга к себе и спросила их:
тье, приидоша?» И ркоша древляне: «При«Хорошо ли, гости, дошли?» И ответили
дохомъ, княгини». И рече имъ Ольга: «Да
древляне: «Пришли, княгиня». И сказала им
глаголите, что ради приидосте сѣмо?» И
Ольга: «Так говорите же, зачем пришли сюркоша деревляни: «Посла ны Деревьская
да?» Ответили древляне: «Послала нас Деземля, ркущи сице: мужа твоего убихомъ,
ревская земля с такими словами: “Мужа
бяшеть бо мужь твой яко волкъ, въсхыщая и твоего мы убили, так как муж твой, как
грабя, а наши князи добри суть, иже
волк, расхищал и грабил, а наши князья хороспасли суть Деревьскую землю, да иди за рошие, потому что берегут Деревскую земнашь князь за Малъ» — бѣ бо ему имя
лю, — пойди замуж за нашего князя за МаМалъ, князю деревьскому. Рече же имъ Ол- ла”». Было ведь имя ему Мал, князю древга: «Люба ми есть рѣчь ваша, уже мнѣ свое- лянскому. Сказала же им Ольга: «Любезна
го мужа не крѣсити, но хощю вы почтити
мне речь ваша, — мужа моего мне уже не
наутьрѣя пред людми своими, а нынѣ идете воскресить; ныне же идите к своей ладье и
в лодью свою и лязьте в лодьи величаюложитесь в ладью, с гордостью. Утром я
щеся. Азъ утро пошлю по вы, вы же речете: пошлю за вами, вы же скажите: “Не едем на
“Не ѣдемъ ни на конехъ, ни пѣши идемъ, но конях, ни пешком не пойдем, но понесите
понесете ны в лодьи”, и възьнесуть вы в
нас в ладье” — и вознесут вас в ладье», и
лодьи». И отпусти я в лодью. Ольга же поотпустила их к ладье. Ольга же приказала
велѣ ископати яму велику и глубоку на
выкопать яму великую и глубокую на тередворѣ теремьскомъ внѣ города. И заутра
мном дворе, вне града. На следующее утро,
Ольга, сѣдящи в теремѣ, посла по гости, и
сидя в тереме, послала Ольга за гостями, и
приидоша к нимъ, глаголюще: «Зоветь вы
пришли к ним и сказали: «Зовет вас Ольга
Ольга на честь велику». Они же ркоша: «Не
ѣдемъ ни на конехъ, ни на возѣх, ни пешь
идемъ, но понесите ны в лодьи». Ркоша же
киянѣ: «Намъ неволя: князь нашь убитъ, а
княгини наша хощеть за вашь князь», и понесоша я в лодьи. Они же сѣдяху в перегбех
въ великихъ сустогахъ гордящеся. И принесоша я на дворъ къ Ользѣ, и, несъше я, и
вринуша въ яму и съ лодьею. И приникши
Олга и рече имъ: «Добьра ли вы честь?»
Они же ркоша: «Пуще ны Игоревы смѣрти». И повелѣ засыпати я живы, и посыпаша я.
И пославши Олга къ деревляном, рече: «Да
аще мя право просите, то пришлите къ мнѣ
мужи нарочиты, да въ велице чести поиду
за вашь князь, еда не пустять мене людье
киевьсции». Се слышавше, древляне
изъбраша лучьшая мужи, иже дѣржать Деревьскую землю, и послаша по ню. Деревляномъ же пришедъшим, повелѣ Олга мовницю створити, ркущи сице: «Измывшеся,
придета къ мнѣ». Они же пережьгоша мовницю, и влѣзоша древляне и начаша мытися, и запроша мовницю о них, и повелѣ зажечи я от двѣрий, и ту изгорѣша вси.
И посла къ деревляном, ркущи сице: «Се
уже иду к вамъ, да пристройте меды мьногы
у города, идеже убисте мужа моего, да поплачюся надъ гробомъ его, и створю трызну
мужю моему». Они же, слышавше, свезоша
меды многы зѣло. Олга же, поемши мало
дружинѣ и легъко идущи, приде къ гробу
его и плакася по мужи своемъ. И повелѣ
людем съсути могилу велику, и, яко съспоша, повелѣ трызну творити. Посем сѣдоша
деревлянѣ пити, и повелѣ Олга отроком
своимъ служити передъ ними. И ркоша деревляне къ Олзѣ: «Кдѣ суть друзѣ наши,
ихъже послахомъ по тя?» Она же рече:
«Идуть по мнѣ съ дружиною мужа моего».
И яко упишася деревляне, повелѣ отрокомъ
своим пити на ня, а сама отиде прочь и
потомъ повелѣ отроком сѣчи я, и исъсѣкоша ихъ 5000. А Ольга възвратися къ Киеву
и пристрои воя на прокъ ихъ.
Начало княженья Святославьля.
В лѣто 6454. Ольга съ сыномъ Святославомъ събра вои многы и храбры, и иде на
Деревьскую землю. И изыдоша древляне
для чести великой». Они же ответили: «Не
едем ни на конях, ни на возах, ни пешком
не идем, но понесите нас в ладье». И ответили киевляне: «Нам неволя; князь наш
убит, а княгиня наша хочет за вашего князя», — и понесли их в ладье. Они же сидели, избоченившись и в великих нагрудных
бляхах. И принесли их на двор к Ольге и
как несли, так и сбросили их вместе с ладьей в яму. И, склонившись к яме, спросила
их Ольга: «Хороша ли вам честь?» Они же
ответили: «Горше нам Игоревой смерти». И
повелела засыпать их живыми; и засыпали
их.
И послала Ольга к древлянам и сказала им:
«Если вправду меня просите, то пришлите
лучших мужей, чтобы с великой честью
пойти за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди». Услышав об этом,
древляне избрали лучших мужей, управлявших Деревскою землею, и прислали за
ней. Когда же древляне пришли, Ольга приказала приготовить баню, и вошли в нее
древляне и стали мыться; и заперли за ними
баню, и повелела Ольга зажечь ее от дверей, и тут сгорели все.
И послала к древлянам со словами: «Вот
уже иду к вам, приготовьте меды многие в
городе, где убили мужа моего, да поплачусь
на могиле его и сотворю тризну по своем
муже». Они же, услышав об этом, свезли
множество меда. Ольга же, взяв с собою
небольшую дружину, отправилась налегке,
пришла к могиле своего мужа и оплакала
его. И повелела людям насыпать высокий
холм могильный и, когда насыпали, приказала совершать тризну. После того сели
древляне пить, и приказала Ольга отрокам
своим прислуживать им. И сказали древляне Ольге: «Где другие мужи наши, которых
послали за тобой?» Она же ответила: «Идут
за мною с дружиною мужа моего». И когда
опьянели древляне, велела отрокам своим
пить в их честь, а сама отошла недалеко, а
потом приказала отрокам рубить древлян, и
иссекли их пять тысяч. И Ольга вернулась в
Киев и собрала войско на оставшихся.
Начало княжения Святослава.
В год 6454 (946). Ольга с сыном Святославом собрала много храбрых воинов и пошла
на Деревскую землю. И вышли древляне
противу. И снемъшемася обѣма полкома на
скупь, суну копьемъ Святославъ на деревляны, и копье летѣвъ сквози уши коневи и
удари в ногы коневи, бѣ бо велми дѣтескъ.
И рече Свенгелдъ и Асмудъ: «Князь уже
почалъ, потягнемъ, дружино, по князи». И
побѣдиша деревьляны. Деревлянѣ же
побѣгоша и затворишася в городѣхъ своихъ. Ольга же устрѣмися съ сыномъ своимъ
на Искоростѣнь городъ, яко тѣ бяху убилѣ
мужа ея, и ста около города съ сыномъ своимъ, а деревляне затворишася в городѣ, и
боряху крѣпько из города, вѣдаху бо, яко
сами убилѣ князя и на что ся предати. И
стоя Ольга лѣто цѣло, и не можаше взяти
города, и умысли сице: посла къ городу,
ркущи: «Чего хощете досѣдѣти? А вси ваши
городи передашася мнѣ, и ялися по дань, и
дѣлають нивы своя и землю свою, а вы
хощете голодомъ измерети, не имучися по
дань». Деревляни же рькоша: «Ради быхомъ
ся яли по дань, но хощеши мьшати мужа
своего». Рече же имъ Ольга, яко «Азъ уже
мьстила есмь мужа своего, когда придоша
къ Киеву, и второе, и третьее, еже когда
творяхут трызъну мужю моему. А уже не
хощю отмщения творити, но хощю дань
имати помалу и, смирившися с вами, поиду
опять». Ркоша же древляне: «Что хощеши у
нас? Ради даемъ и медом и скорою». Она же
рече имъ: «Нынѣ у вас нѣту меду, ни скоры,
но мала у васъ прошю: дайте ми от двора по
три голуби и по три воробьи. Азъ бо не
хощю тяжькы дани възложити на васъ,
якоже мужь мой, но сего у вас прошю мала:
изнемогли бо ся есте въ осадѣ, да вдайте ми
се малое». Деревляне же ради быша,
събраша же от двора по три голуби и по три
воробьи, и послаша къ Ользѣ с поклоном.
Ольга же рече имъ: «Се уже ся есте покорилѣ мнѣ и моему дѣтяти, а идете в городъ,
а язъ заутра отступлю от города и поиду в
городъ свой». Деревьляне же ради быша,
вънидоша в город и повѣдаша людемъ, и
обрадовашася людье в городе. Ольга же
раздая воемъ комуждо по голуби, а дьругимъ по воробьеви, и повелѣ къемуждо голубеви и воробьеви привязати чѣрь и,
обѣрътываючи въ платкы малы, нитькою
повѣрьзаючи къ всѣмъ голубемъ и воробьемъ. И повелѣ Ольга, яко смѣрчеся, пустити
голуби и воробии воемъ своимъ. Голуби же
против нее. И когда сошлись оба войска для
схватки, Святослав метнул копье в древлян,
и копье пролетело между ушей коня и ударило коня по ногам, ибо был Святослав еще
совсем мал. И сказали Свенельд и Асмуд:
«Князь уже начал; последуем, дружина, за
князем». И победили древлян. Древляне же
побежали и затворились в своих городах.
Ольга же устремилась с сыном своим к городу Искоростеню, так как те убили ее мужа, и стала с сыном своим около города, а
древляне затворились в городе и стойко сопротивлялись, ибо знали, что сами убили
князя и что их ожидает. И стояла Ольга все
лето и не могла взять города, и замыслила
так: послала она к городу со словами: «До
чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и согласились на дань
и уже возделывают свои нивы и земли; а
вы, отказываясь от дани, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы
бы рады платить дань, но ведь ты хочешь
мстить за мужа своего». Сказала же им
Ольга, что-де «Я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву, и во
второй раз, а в третий — когда устроили
тризну по моем муже. Больше уже не хочу
мстить, — хочу только взять с вас небольшую дань и, заключив с вами мир, уйду
прочь». Древляне же спросили: «Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мед и меха». Она же сказала: «Нет у вас теперь ни
меду, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три
голубя да по три воробья. Я ведь не хочу
возложить на вас тяжкой дани, как муж
мой, поэтому-то и прошу у вас мало. Вы же
изнемогли в осаде, так дайте же мне эту малость». Древляне же, обрадовавшись, собрали с каждого двора по три голубя и по
три воробья и послали к Ольге с поклоном.
Ольга же сказала им: «Вот вы и покорились
уже мне и моему дитяти, — идите в город, а
я завтра отступлю от него и пойду в свой
город». Древляне же с радостью вошли в
город и поведали обо всем людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же, раздав
воинам — кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к
каждому голубю и воробью. И, когда стало
и воробьеве полетѣша въ гнѣзда своя, ови в
голубникы своя, воробьеве же подъ
острѣхы, и тако загарахуться голубници, и
от нихъ клѣти и одрины. И не бѣ двора,
идеже не горяше, и не бѣ льзѣ гасити, вси
бо дворѣ възгорѣшася. И побѣгоша людье
из города, и повелѣ Олга воемъ своимъ
имати я. И яко взя городъ и пожьже и́,
старѣйшины же города изънима и прочая
люди овѣхъ изби, а другия работѣ преда
мужем своимъ, а прокъ остави ихъ платити
дань.
И възложи на ня дань тяжьку, и двѣ части
идета Киеву, а третьяя — Вышегороду къ
Ользѣ; бѣ бо Вышегородъ Ольжинъ город.
И иде Олга по Деревьской земли съ сыномъ
своимъ и дружиною своею, уставляющи
уставы и урокы, и суть становища ея и ловища ея. И приде в городъ свой Киевъ съ
сыномъ своимъ Святославом и, пребывши
лѣто едино, в лѣто 6455 иде Олга Новугороду. И устави по Мьстѣ погосты и дань, и
по Лузѣ погосты и дань, и оброкы; и ловища ея суть по всей земли, и знамения и
мѣста и погосты. И сани ея стоять въ
Плесъковѣ и до сего дни, и по Днѣпру перевѣсища и по Деснѣ, и есть село ея Ольжичи и до сего дни. Изрядивши, възвратися
къ сыну своему в Киевъ и пребываше с ним
въ любви. <…>
В лѣто 6463. Иде Олга въ Грѣкы и приде к
Цесарюграду. И бѣ тогда цесарь Костянтинъ, сынъ Леонтовъ. И видѣвъ ю добру
сущю лицем и смыслену велми, и удивися
цесарь разуму ея, бесѣдова к ней и рекъ ей:
«Подобна еси царствовати в городѣ семъ с
нами». Она же, разумѣвши, и рече къ цесарю: «Азъ погана есмь, да аще мя хощеши
крестити, то крѣсти мя самъ, аще ли — то
не кресщюся». И крести ю цесарь с патриархом. Просвѣщена же бывши, радовашеся
душею и тѣломъ. И поучи ю патриархъ о
вѣрѣ и рече ей: «Благословена ты еси в
руськых князехъ, яко възлюби свѣтъ, а тму
остави. Благословити тя имуть сынове рустии и въ послѣдний родъ внукъ твоихъ». И
заповѣда ей о церковнемъ уставѣ, и о молитвѣ, и постѣ, и о милостыни и о
смеркаться, приказала Ольга своим воинам
пустить голубей и воробьев. Голуби же и
воробьи полетели в свои гнезда: голуби в
голубятни свои, а воробьи под стрехи, и так
загорелись голубятни, а от них клети и сеновалы. И не было двора, где бы не горело,
и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать
их. А как взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а прочих
людей убила, а иных отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить
дань.
И возложила на них тяжкую дань: две части
дани шли в Киев, а третья в Вышгород Ольге, ибо был Вышгород городом Ольгиным.
И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною своею по Древлянской земле, устанавливая дани и налоги; и сохранились места
ее стоянок и места для охоты. И пришла в
город свой Киев с сыном своим Святославом и, пробыв здесь год, в год 6465 (947)
отправилась Ольга к Новгороду. И основала
по Мете погосты и установила дани, и по
Луге — погосты и дани и оброки установила, и места охот ее сохранились по всей
земле, и есть свидетельства о ней, и места
ее и погосты. И сани ее стоят в Пскове и
поныне, и по Днепру есть ее места для ловли птиц и по Десне, и сохранилось село ее
Ольжичи до сих пор. И так, установив все,
возвратилась к сыну своему в Киев и там
пребывала с ним в любви.<…>
В год 6463 (955). Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. Был
тогда цесарь Константин, сын Льва. И увидев, что она красива лицом и весьма умна,
подивился цесарь ее разуму, беседуя с нею,
и сказал ей: «Достойна ты царствовать с
нами в городе этом». Она же, поразмыслив,
ответила цесарю: «Я язычница; если хочешь
крестить меня, то крести меня сам — иначе
не крещусь». И крестил ее цесарь с патриархом. Просветившись же, она радовалась
душой и телом; и наставил ее патриарх в
вере и сказал ей: «Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословят тебя сыны русские
до последних поколений внуков твоих». И
дал ей наставления о церковном уставе, и о
молитве, и о посте, и о милостыне, и о со-
въздѣржании тѣла чиста. Она же, поклонивши главу, стояше, аки губа напаяема,
внимающи ученью, и, поклонившися патриарху, глаголаше: «Молитвами твоими,
владыко, да съхранена буду от сѣти неприязнены». Бѣ же имя ей наречено въ кресщении Олена, якоже и древняя цесарица, мати
Великого Костянтина. И благослови ю патриархъ и отпусти ю. И по кресщении призва
ю цесарь и рече ей: «Хощю тя поняти
женѣ». Она же рече: «Како мя хощеши поняти, а крѣстивъ мя самъ и нарекъ мя
дщерь? А въ крестьянѣхъ того нѣсть закона,
а ты самъ вѣси». И рече цесарь: «Переклюка мя, Олга». И вдасть ей дары многы, золото и серебро, паволокы, съсуды разноличныя и отпусти ю, нарекъ ю дщерь себѣ. Она
же, хотячи домови, приде къ патриарху,
благословения просящи на домъ, и рече
ему: «Людье мои погани и сынъ мой, дабы
мя Богъ съблюлъ от вьсякого зла». И рече
патриархъ: «Чадо вѣрное! Въ Христа
крѣстилася еси и въ Христа облечеся, и
Христосъ съхранить тя, якоже съхрани
Еноха в пѣрвыя роды, потомъ Ноя в ковчезѣ, Аврама от Авимелеха, Лота от содомлянъ, Моисѣя от Фараона, Давида от Саула,
три отрокы от пещи, Данила от звѣрий, тако
и тебе избавить от неприязни и сѣтий его».
И благослови ю патриархъ, и иде с миром в
землю свою и приде къ Киеву. <…>
Си же Ольга приде къ Киеву, и, якоже
рькохом, и присла к ней цесарь грѣцкый,
глаголя, яко «Много дарихъ тя. Ты же глагола ми, яко «аще възвращюся в Русь,
многы дары послю ти: челядь, и воскъ и
скору, и воя многы в помощь». Отвѣщавши
же, Олга рече къ послом: «Аще ты, рци, тако же постоиши у мене в Почайнѣ, якоже
азъ в Суду, то тогда ти вдамъ». И отпусти
слы, си рекши.
Живяше же Олга съ сыномъ своимъ Святославом, и учашет его мати креститися, и не
брежаше того, ни въ уши внимаше, но аще
кто хотяше волею креститися, не браняху,
но ругахуся тому. «Невѣрнымъ бо вѣра крестьяньская уродьство есть»; «Не смыслиша
бо, ни разумѣша въ тмѣ ходящии», и не
видѣша славы Господня. «Одобелѣша бо
сердца ихъ, и ушима бо тяшько слышати,
блюдении чистоты телесной. Она же, склонив голову, стояла, внимая учению, как
губка напояемая; и поклонилась патриарху
со словами: «Молитвами твоими, владыка,
пусть буду сохранена от сетей дьявольских». И было наречено ей в крещении имя
Елена, как и древней царице — матери
Константина Великого. И благословил ее
патриарх и отпустил. После крещения призвал ее цесарь и сказал ей: «Хочу взять тебя
в жены». Она же ответила: «Как ты хочешь
взять меня, когда сам крестил меня и назвал
дочерью? А у христиан не разрешается это
— ты сам знаешь». И сказал ей цесарь:
«Перехитрила ты меня, Ольга». И поднес ей
многочисленные дары — золото, и серебро,
и паволоки, и сосуды различные, и отпустил ее, назвав своею дочерью. Она же, собравшись домой, пришла к патриарху, и
попросила у него благословения дому, и
сказала ему: «Люди мои и сын мой язычники, — да сохранит меня Бог от всякого зла».
И сказал патриарх: «Чадо верное! В Христа
ты крестилась, и в Христа облеклась, и
Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха
во времена праотцев, а затем Ноя в ковчеге,
Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян,
Моисея от фараона, Давида от Саула, трех
отроков от печи, Даниила от зверей, — так
и тебя избавит он от козней дьявола и от
сетей его». И благословил ее патриарх, и
отправилась она с миром в свою землю и
пришла в Киев. <…>
Ольга же эта пришла в Киев, как мы сказали, и прислал к ней цесарь греческий послов со словами: «Много даров я дал тебе.
Ты ведь говорила мне: когда возвращусь в
Русь, много даров пришлю тебе: челядь,
воск, и меха, и много воинов в помощь».
Отвечала Ольга через послов: «Если ты так
же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». И отпустила послов
с этими словами.
Жила же Ольга вместе с сыном своим Святославом и уговаривала принять крещение,
но он и не думал прислушаться к этому; но
если кто собирался по своей воле креститься, то не запрещал, а только насмехался над
тем. Ибо «для неверующих вера христианская юродство есть»; Ибо «не знают, не разумеют те, кто ходят во тьме», и не ведают
славы Господней; «Огрубели сердца их, с
очима видѣти». Рече бо Соломонъ: «Дѣла
нечестивых далече от разума»: «Понеже
звахъ вы, и не послушасте, и прострох словеса, и не разумѣсте, но отмѣтасте моя
свѣты и моихъ же обличений не внимасте»;
«Възненавидѣша бо премудрость, а страха
Господня не изволиша, ни хотяху моихъ
внимати свѣтъ, подражаху же моя обличения». Якоже бо Олга часто глаголаше:
«Азъ, сыну, Бога познах и радуюся, аще и
ты познаеши Бога, то радоватися начнеши».
Онъ же не внимаше того, глаголя: «Како азъ
хочю инъ законъ одинъ язъ приняти? А
дружина моя сему смѣяти начнут». Она же
рече ему: «Аще ты крестишися, вси имут то
же створити». Онъ же не послуша матери и
творяше норовы поганьскыя. Аще кто матери не слушаеть, в бѣду впадае, якоже рече:
«Аще кто отца или матерь не слушаеть,
смертью да умреть». Се же тому гнѣвашеся
на матерь. Соломонъ бо рече: «Кажа злыя,
приемлеть себе досажение, обличая нечестиваго, поречеть себѣ; обличения бо нечестивымъ мозолье имъ суть. Не обличай
злыхъ, да не възненавидять тебе». Но обаче
любяше Олга сына своего Святослава, ркущи: «Воля Божия да будет: аще Богъ
въсхощеть помиловати роду моего и земли
Рускые, да възложит имъ на сердце обратитися къ Богу, якоже и мнѣ Богъ дарова».
И се рекши, моляшеся за сына и за люди по
вся дни и нощи, кормячи сына своего до
мужьства его и до възъраста его. <….>
трудом уши их слышат, а очи видят». Ибо
сказал Соломон: «Дела нечестивых далеки
от разума»; «Потому что звал вас и не послушались, обратился к вам, и не поняли,
но отвергли мои советы и обличений моих
не приняли»; «Возненавидели премудрость,
а страха Божьего не избрали для себя, не
захотели принять советов моих, презрели
обличения мои». Так и Ольга часто говорила: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь;
если и ты познаешь Бога — тоже станешь
радоваться». Он же не внимал тому, говоря:
«Как мне одному принять иную веру? А
дружина моя станет насмехаться». Она же
сказала ему: «Если ты крестишься, то и все
сделают то же». Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям.
Если кто матери не послушает — в беду
впадет, как сказано: «Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет». Святослав же притом гневался на мать. Соломон же сказал: «Поучающий злых наживет
себе беды, обличающего же нечестивого
самого оскорбят; ибо обличения для нечестивых как мозоли. Не обличай злых, чтобы
не возненавидели тебя». Однако Ольга любила своего сына Святослава и говаривала:
«Да будет воля Божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то
вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне». И, говоря
так, молилась за сына и за людей всякую
ночь и день, воспитывая сына до его возмужалости и до его совершеннолетия. <…>
В лѣто 6472. Князю Святославу възрастьшю В год 6472 (964). Когда Святослав вырос и
и възмужавшю, нача воя съвокупляти
возмужал, стал он собирать много воинов
многы и храбры. Бѣ бо и самъ хоробръ и
храбрых. Был ведь и сам он храбр, и ходил
легокъ, ходя аки пардусъ, войны многы
легко как пардус, и много воевал. Не возил
творяше. Возъ бо по себѣ не возяше, ни
за собою ни возов, ни котлов, не варил мякотла, ни мясъ варя, но потонку изрѣзавъ
са, но, тонко нарезав конину, или зверину,
конину, или звѣрину, или говядину, на
или говядину и зажарив на углях, так ел; не
угълехъ испекъ, ядяше, ни шатра имяше, но имел он шатра, но спал, постилая потник с
подъкладъ постилаше, а сѣдло въ головах;
седлом в головах, — такими же были и все
тако же и прочии вои его вси бяху. И посы- остальные его воины. И посылал в иные
лаше къ странам, глаголя: «Хочю на вы
земли со словами: «Хочу на вас идти». И
ити». И иде на Оку рѣку и на Волгу, и
пошел на Оку реку и на Волгу, и набрел на
налѣзе вятичи и рече имъ: «Кому дань даевятичей, и спросил вятичей: «Кому дань дате?» Они же ркоша: «Козаром по щелягу от ете?» Они же ответили: «Хазарам по щелярала даем».
гу с сохи даем».
В лѣто 6473. Иде Святославъ на козары.
В год 6473 (965). Пошел Святослав на хаСлышавше же, козаре изыдоша противу съ
зар. Услышав же, хазары вышли навстречу
княземъ своим каганомъ, и съступиша ся
во главе со своим князем каганом и со-
бити, и бывши брани межи ими, одолѣ Святославъ козаром и городъ ихъ Бѣлу Вежю
взя. И ясы побѣди и касогы, и приде къ Киеву.
В лѣто 6475. Иде Святославъ на Дунай на
Болъгары. И бившимъся, одолѣ Святославъ
болгаромъ и взя городовъ 80 по Дунаю, и
сѣде княжа ту въ Переяславци, емля дань на
грѣцѣхъ.
В лѣто 6476. Придоша печенизи пѣрвое на
Рускую землю, а Святославъ бяше в Переяславци. И затворися Ольга съ внукы своими
Ярополкомъ, и Олгомъ и Володимеромъ в
городѣ Киевѣ. И оступиша печенизи городъ
в силѣ тяжьцѣ, бещисленое множьство около города, и не бѣ лзѣ вылѣсти изъ града, ни
вѣсти послати, и изънемогаху людье гладом
и водою. И събравшеся людье оноя страны
Днѣпьра в лодьяхъ и об ону страну стояху,
и не бѣ лзѣ внити в Киевъ ни единому же
ихъ, ни изъ города къ онѣмъ. И въстужиша
людье в городѣ и ркоша: «Нѣ ли кого, иже
бы на ону страну моглъ доити и речи имъ:
аще не приступите утро подъ городъ, предатися имамъ печенѣгом?» И рече одинъ
отрокъ: «Азъ могу преити». Горожани же,
ради бывше, ркоша отроку: «Аще можеши,
како ити — иди». Онъ же изыде изъ града
съ уздою и хожаше сквозѣ печенѣгы, глаголя: «Не видѣ ли коня никтоже?» Бѣ бо умѣя
печенѣжскы, и ̀и мняхуть и-своихъ. И яко
приближися к рѣцѣ, свѣргъ порты съ себе,
сунуся въ Днѣпръ, и побрѣде. И видѣвше,
печенѣзи устрѣмишася на нь, стрѣляюще
его, и не могоша ему ничтоже створити.
Они же, видѣвше съ оноя страны, приѣхавше в лодьи противу ему, взяша и́ в лодью и
привезоша и къ дружинѣ. И рече имъ: «Аще
не подъступите заутра рано подъ город,
предатися имуть людье пѣченѣгом». Рече
же имъ воевода ихъ, именемъ Претичь:
«Подъступимъ заутра в лодьях и, попадъше
княгиню и княжичи, умьчимъ на сю страну,
и люди. Аще ли сего не створим, погубити
ны имать Святославъ». И яко бысть заутра,
всѣдоша в лодья противу свѣту, въструбиша велми трубами, и людье въ градѣ кликоша. Печенизѣ же мнѣша князя пришедша,
побѣгоша розно от града. И изыде Олга съ
внукы и съ людми к лодьямъ. И видѣвъ же,
князь печенѣжьскый възвратися единъ къ
воеводѣ Притичю и рече: «Кто се приде?»
шлись биться, и в войне с ними одолел Святослав хазар и город их Белую Вежу взял. И
победил ясов и касогов, и пришел в Киев.
В году 6475 (967). Пошел Святослав на Дунай на болгар. И сразились, и одолел Святослав болгар, и взял городов восемьдесят
по Дунаю, и сел княжить там в Переяславце, беря дань с греков.
В год 6476 (968). Пришли печенеги впервые
на Русскую землю, а Святослав был тогда в
Переяславце. И заперлась Ольга со своими
внуками — Ярополком, Олегом и Владимиром в городе Киеве. И осадили печенеги
город силой великой: было их бесчисленное
множество вокруг города, и нельзя было ни
выйти из города, ни вести послать, и изнемогли люди от голода и жажды. И собрались люди противоположной стороны Днепра в ладьях и стояли на том берегу, и нельзя было никому из них пробраться в Киев,
ни из города к ним. И стали тужить люди в
городе и сказали: «Нет ли кого, кто бы смог
перебраться на ту сторону и сказать им: если не подступите утром к городу, — сдадимся печенегам». И сказал один отрок: «Я
смогу пройти». Горожане же обрадовались
и сказали отроку: «Если знаешь, как пройти, — иди». Он же вышел из города, держа
уздечку, и прошел через стоянку печенегов,
спрашивая их: «Не видел ли кто-нибудь коня?» Ибо знал он по-печенежски, и его принимали за своего. И когда приблизился он к
реке, то, скинув с себя одежду, бросился в
Днепр и поплыл. Увидев это, печенеги кинулись за ним, стреляли в него, но не смогли ему ничего сделать. Те же заметили его с
другого берега, подъехали к нему в ладье,
взяли его в ладью и привезли его к дружине. И сказал им отрок: «Если не подступите завтра рано утром к городу, то люди
сдадутся печенегам». Воевода же их, по
имени Претич, сказал: «Пойдем завтра в
ладьях и, захватив с собой княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не
сделаем этого, то погубит нас Святослав».
И на следующее утро, близко к рассвету,
сели в ладьи и громко затрубили, а люди в
городе закричали. Печенеги же решили, что
пришел князь, и побежали от города врассыпную. И вышла Ольга с внуками и людьми к ладьям. Печенежский же князь, увидев
И рече ему: «Людье оноя страны». И рече
князь печенѣжьскый: «А ты князь ли еси?»
Онъ же рече: «Азъ есмь мужь его и пришелъ есмь въ сторожехъ, а по мнѣ идеть
вой бещисленое множьство». Се же рече,
грозя имъ. И рече князь печенѣжьскый Претичу: «Буди ми другъ». Онъ же рече: «Тако
буди». И подаста руку межю собою, и
въдасть печенѣжьскый князь Претичю конь,
саблю, стрѣлы. Онъ же дасть ему брони,
щитъ, мечь. И отступиша печенѣзѣ от города, и не бяше лзѣ коня напоити: на Лыбеди
печенѣгы. И послаша киянѣ къ Святославу,
глаголюще: «Ты, княже, чюжей земли
ищешь и блюдешь, а своея ся лишивъ: малѣ
бо нас не възяша печенѣзи, и матерь твою и
дѣтий твоихъ. Аще не придеши, ни оборониши нас, да пакы възмуть. Аще ти не жаль
отьчины своея, и матерь, стары суща, и
дѣти своих?» То слышавъ, Святославъ
вборзѣ въсѣдъ на кони съ дружиною своею
и приде къ Киеву, и цѣлова матерь свою и
дѣти своя, съжалиси о бывшем от печенѣгъ.
И събра воя и прогна печенѣгы в поле, и
бысть мирно.
В лѣто 6477. Рече Святославъ къ матери
своей и къ боярам своимъ: «Не любо ми
есть в Киевѣ жити, хочю жити в Переяславци в Дунаи, яко то есть среда земли моей,
яко ту вся благая сходяться: от Грѣкъ паволокы, золото, вино и овощи разноличьнии,
и и-Щеховъ и изъ Угоръ — серебро и комони, изъ Руси же — скора, и воскъ, и медъ и
челядь». И рече ему мати: «Видиши ли мя
болну сущю, камо хощеши от мене?» — бѣ
бо разболѣлася уже. Рече же ему: «Погребъ
мя, иди аможе хощеши». И по трехъ днехъ
умре Олга. И плакася по ней сынъ ея, и
внуци ея и людье вси плачемъ великим и,
несъше, погребоша ю на мѣстѣ. И бѣ заповѣдала Олга не творити трызны над собою, бѣ бо имущи прозвутера, и тъ похорони блажену Олгу.
Си бысть предътекущия хрестьяньской земли, аки дѣньница пред солнцем и аки заря
предъ свѣтомъ. Си бо сияше аки луна в нощи, тако и си в невѣрныхъ человѣцѣхъ
свѣтяшеся аки бисеръ въ калѣ: калнѣ бо
бѣша грѣхом, не омовени святымъ кресще-
это, возвратился один к воеводе Претичу и
спросил: «Кто это пришел?» А тот ответил
ему: «Люди той стороны <Днепра>». Печенежский князь спросил: «А ты не князь
ли?» Претич же ответил: «Я муж его, пришел с передовым отрядом, а за мною идет
воинов бесчисленное множество». Так сказал он, чтобы их припугнуть. Князь же печенежский сказал Претичу: «Будь мне другом». Тот ответил: «Будет так». И подали
они друг другу руки, и одарил печенежский
князь Претича конем, саблей и стрелами.
Тот же дал ему кольчугу, щит и меч. И отступили печенеги от города, и нельзя было
коня напоить: стояли печенеги на Лыбеди.
И послали киевляне к Святославу со словами: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней
заботишься, а свою потеряешь, нас ведь
чуть было не взяли печенеги, и мать твою и
детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не
жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?» Услышав это, Святослав с дружиною быстро сел на коней и вернулся в
Киев; приветствовал мать свою и детей и
сокрушался о перенесенном от печенегов. И
собрал воинов, и прогнал печенегов в степь,
и наступил мир.
В год 6477 (969). Сказал Святослав матери
своей и боярам своим: «Не любо мне сидеть
в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае,
ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли — паволоки, золото, вина, различные плоды, из
Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси
же меха, и воск, и мед, и рабы». Отвечала
ему Ольга: «Разве не видишь — я больна;
куда хочешь уйти от меня?» — ибо она уже
разболелась. И сказала: «Когда похоронишь
меня, — отправляйся куда захочешь». Через
три дня Ольга умерла, и плакали о ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди,
и понесли, и похоронили ее на выбранном
месте. Ольга же завещала не совершать по
ней тризны, так как имела при себе священника — тот и похоронил блаженную Ольгу.
Была она предвозвестницей христианской
земле, как утренняя звезда перед солнцем,
как заря перед рассветом. Она ведь сияла,
как луна в ночи; так и она светилась среди
язычников, как жемчуг в грязи; были тогда
люди запятнаны грехами, не омыты святым
нием. Си бо омыся святою купѣлью, съвлечеся грѣховныя одежда ветхаго человѣка
Адама, и въ новый Адамъ облѣчеся, еже
есть Христосъ. Мы же речемъ къ ней: «Радуйся, руское познание къ Богу, начатокъ
примирению быхом». Си пѣрвое вниде въ
царство небесное от Руси, сию бо хвалять
рустии сынове акы началницю, ибо по
смерти моляшеся къ Богу за Русь. Праправеднихъ бо душа не умирают, якоже рече
Соломонъ: «Похваляему правѣдному възвеселятся людье», бесмертье бо есть память
его, яко от Бога познавается и от человѣкъ.
Се бо вси человѣци прославляют, видяще
лежащю в тѣлѣ за многа лѣта, рече бо пророкъ: «Прославляюща мя прославлю». О
сяковыхъ бо Давидъ глаголаше: «В память
вѣчную будеть правѣдникъ, от слуха зла не
убоится; готово серце его уповати на Господа, утвѣрдися сердце его и не подвижится». Соломонъ бо рече: «Праведници въ
вѣкы живуть, и от Господа мьзда имъ есть и
строение от Вышняго. Сего ради приимут
царствие красотѣ и вѣнѣць доброты от рукы
Господня, яко десницею защитить я и
мышьцею покрыеть я». Защитилъ бо есть
силою блаженую Ольгу от противника и
супостата дьявола.
крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды
первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, то есть в Христа. Мы же взываем к ней: «Радуйся, русское познание Бога,
начало нашего с ним примирения». Она
первая из русских вошла в царство небесное, ее восхваляют сыны русские — свою
начинательницу, ибо и по смерти молится
она Богу за Русь. Ведь души праведных не
умирают; как сказал Соломон: «Радуется
народ похваляемому праведнику»; память
праведника бессмертна, так как признается
он и Богом и людьми. Здесь же ее все люди
прославляют, видя, что она лежит много
лет, не тронутая тлением; ибо сказал пророк: «Прославляющих меня прославлю». О
таких ведь Давид сказал: «В вечной памяти
будет праведник, не убоится дурной молвы;
готово сердце его уповать на Господа;
утверждено сердце его и не дрогнет». Соломон же сказал: «Праведники живут вовеки; награда им от Господа и попечение о
них у всевышнего. Посему получат они
царство красоты и венец доброты от руки
Господа, ибо он защитит их десницею и покроет их мышцею». Защитил ведь он и эту
блаженную Ольгу от врага и супостата —
дьявола.
В лѣто 6478. Святославъ посади Ярополка в В год 6478 (970). Святослав посадил ЯроКыевѣ, а Олга в Деревѣхъ. В се же время
полка в Киеве, а Олега у древлян. В то врепридоша людье новъгородьстии, просяще
мя пришли новгородцы, прося себе князя:
князя себѣ: «Аще не поидете к нам, то
«Если не пойдете к нам, то сами добудем
налѣземъ князя себѣ». И рече к нимъ Свясебе князя». И сказал им Святослав: «А кто
тославъ: «А бы кто к вам шелъ». И отпрѣся бы пошел к вам?» И отказались Ярополк и
Ярополкъ и Олгъ. И рече Добрыня: «Проси- Олег. И сказал Добрыня: «Просите Владите Володимиря». Володимиръ бо бѣ от Ма- мира». Владимир же был от Малуши — милуши, милостьницѣ Ольжины; сестра же бѣ лостницы Ольгиной. Малуша же была сестДобрыня, отець же бѣ има Малъко Любчара Добрыни; отец же им был Малк Любечанинъ, и бѣ Добрыня уй Володимеру. И
нин, и приходился Добрыня дядей Владирѣша новгородци Святославу: «Въдай ны
миру. И сказали новгородцы Святославу:
Володимира». И пояша новгородьци Воло- «Дай нам Владимира». И взяли к себе новдимира себѣ, и иде Володимиръ съ Добрыгородцы Владимира, и пошел Владимир с
нею, уемъ своим, к Новугороду, а СвятоДобрынею, своим дядей, в Новгород, а Свяславъ къ Переяславцю. <…>
тослав в Переяславец. <…>
Створивъ же миръ Святославъ съ грѣкы и
Заключив мир с греками, Святослав в ладьпоиде в лодьяхъ къ порогом. И рече ему во- ях отправился к порогам. И сказал ему воеевода отень и Свѣнгелдъ: «Поиди, княже,
вода отца его Свенельд: «Обойди, князь,
около на конех, стоять бо печенѣзи в попороги на конях, ибо стоят у порогов печерозѣхъ». И не послуша его и поиде въ лодь- неги». И не послушал его и пошел на ладьяхъ. Послаша же переяславци къ печенѣгом, ях. А переяславцы послали к печенегам скаглаголя: «Идеть Святославъ в Русь, възем
зать: «Вот идет мимо вас на Русь Святослав
имѣнье много у грѣкъ и полонъ бещисленъ,
а с маломъ дружины». Слышавше же печенѣзи се, заступиша порогы. И приде Святославъ къ порогомъ, и не бѣ лзѣ проити
пороговъ. И ста зимовать въ Бѣлобережьи,
не бѣ в них брашна, и бысть гладъ великъ,
яко по полугривнѣ голова коняча, и зимова
Святославъ. Веснѣ же приспѣвъши, поиде
Святославъ в порогы.
с небольшой дружиной, забрав у греков
много богатства и пленных без числа».
Услышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел Святослав к порогам, и
нельзя было их пройти. И остановился зимовать в Белобережье, и не стало у них еды,
и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и перезимовал Святослав. Когда же наступила
весна, отправился Святослав к порогам.
В лѣто 6480. Приде Святославъ в порогы, и В год 6480 (972). Пришел Святослав к понападе на ня Куря, князь печенѣжьскый, и
рогам, и напал на него Куря, князь печеубиша Святослава, и взяша голову его, и во нежский, и убили Святослава, и взяли гололбѣ его здѣлаша чашю, оковавше лобъ его,
ву его, и сделали чашу из черепа, оковав
и пьяху в немъ. Свѣнгелдъ же приде къ Ки- его, и пили из него. Свенельд же пришел в
еву къ Ярополку. И бысть всѣхъ лѣт княже- Киев к Ярополку. А было всех лет княжения Святославля лѣт 28.
ния Святослава двадцать восемь
В лѣто 6485. Поиде Ярополкъ на Олга, бра- В год 6485 (977). Пошел Ярополк на брата
та своего, на Деревьскую землю. И изыде
своего Олега в Деревскую землю. И вышел
противу ему Олегъ, и ополчистася, и срапротив него Олег, и исполчились обе стозившимася полкома, и побѣди Ярополкъ
роны. И в начавшейся битве победил ЯроОлга. Побѣгъшю же Олгови с вои своими в полк Олега. Олег же со своими воинами погород, рѣкомый Вручий, и бяше мостъ
бежал в город, называемый Овруч, а через
чресъ гроблю к воротам городным, и,
ров к городским воротам был перекинут
тѣснячися другъ друга, спехнуша Олга с
мост, и люди, теснясь на нем, сталкивали
моста въ дебрь. И падаху людье мнози с мо- друг друга вниз. И столкнули Олега с моста
ста, и удавиша и кони и человѣци. И вшедъ в ров. Много людей падало с моста, и кони
Ярополкъ в город Олговъ, прия волость его, давили людей. Ярополк, войдя в город Олеи посла искати брата своего, и искавше его, гов, захватил власть и послал искать своего
не обрѣтоша. И рече одинъ древлянинъ:
брата, и искали его, но не нашли. И сказал
«Азъ видѣхъ вчера, яко съпехънуша ̀и с мо- один древлянин: «Видел я, как вчера спихста». И посла Ярополкъ искатъ, и волочиша нули его с моста». И послал Ярополк найти
трупье изъ гробли от утра и до полудни, и
брата, и вытаскивали трупы изо рва с утра и
налѣзоша исподи Олга подъ трупьемъ, и
до полдня, и нашли Олега внизу под трупавнесъше, положиша ̀и на коврѣ. И приде
ми; вынесли его и положили на ковре. И
Ярополкъ надъ онь и плакася, и рече Свень- пришел Ярополк, плакал над ним и сказал
гелду: «Вижь, иже ты сего хотяше». И поСвенельду: «Смотри, этого ты и хотел!» И
гребоша Ольга на мѣстѣ у города Вручего,
похоронили Олега в поле у города Овруча,
и есть могила его у Въручего и до сего дни. и есть могила его у Овруча и до сего времеИ прия волость его Ярополкъ. И у Ярополка ни. И наследовал власть его Ярополк. У
жена грѣкини бѣ, и бяше была черницею,
Ярополка же была жена гречанка, а перед
юже бѣ привелъ отець его Святославъ и
тем была она монахиней, в свое время привъда ю за Ярополка, красы дѣля лица ея.
вел ее отец его Святослав и выдал ее за
Слышавъ же се Володимиръ в Новѣгородѣ, Ярополка, красоты ради лица ее. Когда
яко Ярополкъ уби Олга, убоявся, бѣжа за
Владимир в Новгороде услышал, что Яроморе. А Ярополкъ посади посадникъ свой
полк убил Олега, то испугался и бежал за
въ Новѣгородѣ, и бѣ володѣя единъ в Руси. море. А Ярополк посадил своих посадников
<…>
в Новгороде и владел один Русскою землею. <…>
И посла [Володимиръ] к Роговолоду ПоИ послал <Владимир> к Рогволоду в Полотьску, глаголя: «Хощю пояти дщерь твою лоцк сказать: «Хочу дочь твою взять в жеженѣ». Онъ же рече дъщери своей: «Хоще- ны». Тот же спросил у дочери своей: «Хо-
ши ли за Володимира?». Она же рече: «Не
хощю розути Володимера, но Ярополка хочю». Бѣ бо Рогъволодъ перешелъ изъ заморья, имяше волость свою Полотьскѣ, а Туръ
Туровѣ, от него же и туровци прозвашася. И
приидоша отроци Володимири и повѣдаша
ему всю рѣчь Рогнѣдину, дщери Рогъволожѣ, князя полотьского. Володимиръ же
събра вои многы, варягы и словѣны, и чюдь
и кривичи, и поиде на Рогъволода. В се же
время хотяху вести Рогънѣдь за Ярополка.
И приде Володимиръ на Полотескъ, и уби
Рогъволода и сына его два, и дщерь его
Рогънѣдь поя женѣ.
И поиде на Ярополка. И приде Володимиръ
къ Киеву съ вои многыми, и не може Ярополкъ стати противу Володимиру, и затворися Ярополкъ въ Киевѣ съ людьми своими
и съ Блудом; и стояше Володимиръ, обрывся на Дорогожичи, межи Дорогожичемъ и
Капичемъ, и есть ровъ и до сего дне. Володимиръ же посла къ Блуду, воеводѣ Ярополчю, с лѣстью глаголя: «Поприяй ми!
Аще убью брата своего, имѣти тя начну въ
отца мѣсто своего, и многу честь возмеши
от мене: не я бо почалъ братью бити, но
онъ. Азъ же того убояхъся и придохъ на
нь». И рече Блудъ къ посланымъ Володимиром: «Азъ буду ти въ приязнь». О злая
лѣсть чловѣчьская! Якоже Давидъ глаголеть: «Ядый хлѣбъ мой, възвеличилъ есть
на мя лѣсть». Сьи убо лукавоваше на князя
лѣстью. И пакы: «Языкы своими льшаху.
Суди имъ, Боже, да отпадут от мыслий своих; по множьству нечестиа их изърини я,
яко прогнѣваша тя, Господи». И пакы тоже
рече Давидъ: «Мужи крови льстиви не припловят дний своих». Се есть свѣтъ золъ, еже
свѣщевають <...> на кровопролитье, то суть
неистовии, иже приимъше от князя или от
господина своего честь и дары, ти мыслят о
главѣ князя своего на погубление, горьше
суть таковии бѣсовъ. Якоже и Блудъ предасть князя своего, приимъ от него чести
многы, сь бо бысть повиненъ крови той. Се
бо Блудъ затворивъся съ Ярополком, слаше
къ Володимиру часто, веля ему приступати
къ городу бранью, самъ мысля убити Ярополка; гражаны же не лзѣ убити его. Блуд
же не възмогъ, како бы ̀и погубити, замысли
лѣстью, веля ему не изълазити на брань изъ
града. И рече же Блудъ Ярополку: «Киянѣ
чешь ли за Владимира?» Она ответила: «Не
хочу разуть Владимира, но хочу за Ярополка». Этот Рогволод пришел из-за моря и
держал власть свою в Полоцке, а Туры
держал власть в Турове, по нему и прозвались туровцы. И пришли отроки Владимира
и поведали ему всю речь Рогнеды — дочери
полоцкого князя Рогволода. Владимир же
собрал много воинов — варягов, славян,
чуди и кривичей — и пошел на Рогволода.
А в это время собирались уже вести Рогнеду за Ярополка. И напал Владимир на Полоцк и убил Рогволода и двух его сыновей,
а дочь его Рогнеду взял в жены.
И пошел на Ярополка. И пришел Владимир
к Киеву с большим войском, а Ярополк не
смог противостоять Владимиру и затворился Ярополк в Киеве со своими людьми и с
Блудом, и стоял Владимир, окопавшись, на
Дорогожиче — между Дорогожичем и Капичем, и существует ров тот и поныне.
Владимир же послал к Блуду — воеводе
Ярополка — с коварством говоря: «Будь
мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя как своего отца и честь
большую получишь от меня; не я ведь
начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него». И сказал Блуд посланным Владимиром: «Буду я
тебе друг». О злое коварство человеческое!
Как говорит Давид: «Человек, который ел
хлеб мой, возвел на меня клевету». Этот же
обманом задумал измену князю. И еще:
«Языками своими льстили. Осуди их, Боже,
да откажутся они от замыслов своих; по
множеству нечестия их отвергни их, ибо
прогневили тебя, Господи». И еще сказал
тот же Давид: «Муж скорый на кровопролитие и коварный не проживет и половины
дней своих». Зол совет тех, кто толкает на
кровопролитие; безумны те, кто, приняв от
князя или господина своего почести или
дары, замышляют погубить жизнь своего
князя; хуже они бесов. Так вот и Блуд предал князя своего, приняв от него многую
честь; потому и виновен он в крови той. Затворился Блуд <в городе> вместе с Ярополком, а сам, обманывая его, часто посылал к
Владимиру с призывами идти приступом на
город, замышляя в это время убить Ярополка, но из-за горожан нельзя было убить его.
Не смог Блуд никак погубить его и приду-
слются къ Володимирю, глаголюще: “Приступай къ городу бранью, яко предамы ти
Ярополка”. Побѣгни изъ града». И послуша
его Ярополкъ и бѣжа изъ града, и, пришедъ,
затворися въ градѣ Родѣнѣ на устьи Ръси, а
Володимиръ вниде в Киевъ, и осѣдяху Ярополка в Роднѣ. И бѣ гладъ великъ в немъ, и
есть притча и до сего дне: бѣда аки в Роднѣ.
И рече Блудъ Ярополку: «Видиши ли, колко
вой у брата твоего? Намъ ихъ не перебороти. И твори миръ съ братомъ своимъ», льстя
подъ ним, се рече. И рече Ярополкъ: «Тако
буди». И посла Блудъ къ Володимеру, глаголя, яко «Събыся мысль твоя, яко приведу
Ярополка к тебѣ, и пристрой убити ̀и». Володимиръ же, то слышавъ, въшедъ въ дворъ
теремьный отень, о немьже преже сказахом,
сѣде ту с вои и съ дружиною своею. И рече
Блудъ Ярополку: «Поиди къ брату своему и
рьци ему: что ми ни вдаси, то язъ прииму».
Поиде же Ярополкъ, и рече ему Варяжько:
«Не ходи, княже, убьють тя; побѣгъни в печенѣгы и приведеши воя». И не послуша
его. И приде Ярополкъ къ Володимиру, и
яко полѣзе въ двѣри, подъяста и́ два варяга
мечема подъ пазусѣ. Блудъ же затвори
двѣри и не дасть по немъ внити своимъ. И
тако убьенъ бысть Ярополкъ. Варяжько же,
видѣвъ, яко убьенъ бысть Ярополкъ, бѣжа
съ двора в Печенѣги и мьного воева с печенѣгы на Володимира, и одва приваби ̀и,
заходивъ к нему ротѣ. Володимиръ же
залѣже жену братьню грѣкиню, и бѣ непраздна, от нея же роди Святополка. От
грѣховнаго бо корене злый плодъ бываеть:
понеже была бѣ мати его черницею, а второе — Володимиръ залеже ю не по браку,
прелюбодѣйчищь бысть убо. Тѣмьже и
отець его не любяше, бѣ бо от двою отцю
— от Ярополка и от Володимира. <…>
И нача княжити Володимиръ въ Киевѣ
одинъ и постави кумиры на холъму внѣ
двора теремнаго: Перуна деревяна, а голова
его серебряна, а усъ золот, и Хоръса, и
Дажьбога, и Стрибога и Сѣмарьгла, и Мокошь. И жряхут имъ, наричуще богы, и
мал хитрость, подговаривая Ярополка не
выходить из города на битву. Сказал Блуд
Ярополку: «Киевляне посылают к Владимиру, говоря ему: “Приступай к городу,
предадим-де тебе Ярополка”. Беги же из
города». И послушался его Ярополк, бежал
из города и, придя в город Родень в устье
реки Роси, затворился там, а Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне. И
был там жестокий голод, так что осталась
поговорка и до наших дней: «Беда как в
Родне». И сказал Блуд Ярополку: «Видишь,
сколько воинов у брата твоего? Нам их не
победить. Заключай мир с братом своим»,
— так говорил он, обманывая его. И сказал
Ярополк: «Пусть будет так!» И послал Блуд
к Владимиру со словами: «Сбылась-де
мысль твоя, и как приведу к тебе Ярополка,
будь готов убить его». Владимир же, услышав это, вошел в отчий двор теремной, о
котором мы уже упоминали, и сел там с воинами и с дружиною своею. И сказал Блуд
Ярополку: «Пойди к брату своему и скажи
ему: “Что ты мне ни дашь, то я и приму”.
Ярополк пошел, а Варяжко сказал ему: «Не
ходи, князь, убьют тебя; беги к печенегам и
приведешь воинов», и не послушал его
Ярополк. И пришел Ярополк ко Владимиру;
когда же входил в двери, два варяга подняли его мечами под мышки. Блуд же затворил двери и не дал войти за ним своим. И
так убит был Ярополк. Варяжко же, увидев,
что Ярополк убит, бежал со двора того теремного к печенегам и долго воевал с печенегами против Владимира, с трудом привлек его Владимир на свою сторону, дав
ему клятвенное обещание. Владимир же
стал жить с женою брата — гречанкой, и
была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод
бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней
не в браке, а как прелюбодей. Потому-то и
не любил Святополка отец его, что был он
от двух отцов: от Ярополка и от Владимира.
<…>
И стал Владимир княжить в Киеве один и
поставил кумиры на холме за теремным
двором: деревянного Перуна с серебряной
головой и золотыми усами, и Хорса и
Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их
привожаху сыны своя, и жряху бѣсомъ, и
осквѣрняху землю требами своими. И
осквѣрнися требами земля Русская и холмъ
тъ. Но преблагый Богъ не хотяй смерти
грѣшником: на томъ холмѣ нынѣ церкы
есть святаго Василья, якоже послѣдѣ скажем. Мы же на преднее възвратимся.
богами, и приводили своих сыновей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю
жертвоприношениями своими. И осквернилась жертвоприношениями земля Русская и
холм тот. Но исполненный блага Бог не захотел гибели грешников, и на том холме
ныне есть церковь святого Василия, как
расскажем об этом после, Теперь же возвратимся к прежнему.
Володимиръ же посади Добрыню, уя своеВладимир посадил Добрыню, своего дядю,
го, в Новѣгородѣ. И пришед Добрыня Нов Новгороде. И, придя в Новгород, Добрыня
вугороду, постави Перуна кумиръ надъ
поставил кумира Перуна над рекою Волхорѣкою Волховомъ, и жряхуть ему людье
вом, и приносили ему жертвы новгородцы
новгородьстии акы Богу.
как богу.
Бѣ же Володимиръ побѣженъ похотью
Был же Владимир побежден похотью. Были
женьскою. Быша ему водимыя: Рогънѣдь,
у него жены: Рогнеда, которую поселил на
юже посади на Лыбеди, идеже есть нынѣ
Лыбеди, где ныне находится сельцо Предселце Передславино, от нея же роди 4 сыславино, от нее имел он четырех сыновей:
ны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава, ВсеИзяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода
волода, и двѣ дщери; от грѣкини — Святои двух дочерей; от гречанки имел он Святополка; от чехыни — Вышеслава; а от другия полка, от чехини — Вышеслава, а еще от
— Святослава, а от болъгарыни — Бориса и одной жены — Святослава и Мстислава, а
Глѣба. И наложьниць у него 300 въ Вышеот болгарыни — Бориса и Глеба, и наложгородѣ, 300 в Бѣлѣгородѣ, а 200 на Берениц было у него триста в Вышгороде, тристовѣмъ в сельци, еже зовут и нынѣ Береста в Белгороде и двести в Берестове, в
стовое. И бѣ несытъ блуда, и приводя к
сельце, которое называют сейчас Берестосебѣ мужьскыя жены и дѣвици растляя. Бѣ
вое. И был он ненасытен в блуде, приводя к
бо женолюбець, яко и Соломонъ: бѣ бо у
себе замужних женщин и растлевая девиц.
Соломона, рече, женъ 700, а наложьниць
Был он такой же женолюбец, как и Соло300. Мудръ же бѣ, а на конѣць погибе; сь
мон, ибо говорят, что у Соломона было
же бѣ невеглас, на конѣць обрѣте спасение. семьсот жен и триста наложниц. Мудр он
<…>
был, а в конце концов погиб. Этот же был
невежда, а под конец обрел себе вечное
спасение.
В лѣто 6491. Иде Володимиръ на ятвягы и
В год 6491 (983). Пошел Владимир против
взя землю ихъ. И приде къ Киеву и творяше ятвягов и захватил их землю. И пошел к
требу кумиромъ с людми своими. И ркоша
Киеву, принося жертвы кумирам с людьми
старци и бояре: «Мечемъ жребий на отрока своими. И сказали старцы и бояре: «Бросим
и дѣвицю, на негоже падеть, того зарѣжемы жребий на отрока и девицу, на кого падет
богомъ». И бяше варягъ одинъ, бѣ дворъ
он, тех и зарежем в жертву богам». Был тоего, идеже бѣ церкви святыя Богородица,
гда варяг один, и был двор его, где сейчас
юже създа Володимиръ. Бѣ же варягь тъй
церковь святой Богородицы, которую попришелъ от Грѣкъ и дѣржаше вѣру в тайнѣ строил Владимир. Пришел тот варяг из
крестьяньскую. И бѣ у него сынъ красенъ
Греческой земли и втайне исповедовал хрилицем и душею, и на сего паде жребий по
стианскую веру. И был у него сын, презависти дьяволи. Не тѣрпяше бо дьяволъ,
красный лицом и душою, на него-то и пал
власть имѣя надъ всими, сьй бяше ему акы
жребий по зависти дьявола. Ибо не терпел
тѣрнъ въ сердци, и тщашеся потребити
его дьявол, имеющий власть над всеми, а
оканный и наусти люди. И рѣша, приэтот был ему как терние в сердце, и пытался
шедъша, послании к нему, яко: «Паде жресгубить его, окаянный, и натравил людей. И
бий на сынъ твой, изволиша бо ̀и бози себѣ, посланные к нему, придя, сказали: «На сыда створим требу богомъ». И рече варягъ:
на-де твоего пал жребий, избрали его себе
«Не суть то бози, но древо; днесь есть, а
утро изъгнило есть, не ядять бо, ни пьють,
ни молвять, но суть дѣлани руками въ древѣ
секирою и ножемъ. А Богъ единъ есть,
емуже служать грѣци и кланяются, иже
створилъ небо, и землю, и человѣка, и
зъвѣзды, и солнце, и луну, и далъ есть жити
на земли. И си бози что сдѣлаша? Сами
дѣлани суть. Не дамъ сына своего бѣсом».
Они же, шедъше, повѣдаша людемъ. Они
же, вземъше оружье, поидоша на нь и разъяша дворъ около его. Онъ же стояше на
сѣнехъ съ сыномъ своимъ. Рѣша ему: «Дай
сына своего, дамы ̀и богомъ». Онъ же рече:
«Аще суть бози, то единого себе послють
бога, да поимуть сына моего. А вы чему перетребуете имъ?». И кликнуша и сѣкоша
сѣни подъ ними, и тако побиша я. И не
свѣсть никтоже, кде положиша я. Бяху бо
человѣци тогда невегласи, погани, и дьяволъ радовашеся сему, не вѣды, яко близъ
погибель хотяше быти ему. Тако бо и преди
тъщашеся погубити родъ хьрестьяньскый,
но прогонимъ бяше крестомъ честнымъ во
иныхъ странах, здѣ же мняшеся оканьный,
яко здѣ ми есть жилище, здѣ бо не суть
учили апостоли, ни пророци прорекъли, не
вѣдый пророка, глаголюща: «И нареку не
люди моя люди моя»; о апостолѣхъ же рече:
«Во всю землю изидоша вѣщания ихъ и в
конѣць вселеныя глаголи ихъ». Аще бо и
тѣломъ апостоли суть здѣ не были, но учения ихъ, яко трубы, гласять по вселений въ
цѣрьквахъ, имъже ученьемъ побѣжаемъ
противнаго врага, попирающе подъ нозѣ,
якоже попраста и сия отьченика, и приимъша вѣнѣць небесный съ святыми мученикы и съ праведными.
В лѣто 6494. Приидоша болгаре вѣры бохъмичи, глаголюще, яко «Ты князь еси
мудръ и смысленъ и не вѣси закона; да
вѣруй въ законъ наш и поклонися Бохъмиту». Рече Володимиръ: «Кака есть вѣра ваша?» Они же рѣша: «Вѣруемъ Богу, а Бохъмитъ ны учить, глаголя: обрѣзати уды
тайныя, а свинины не ѣсти, а вина не пити,
и по смерти съ женами похоть творити
блудную. Дасть Бохъмить комуждо по семидесятъ женъ красенъ, и избереть едину
красну, и всѣхъ красоту възложит на едину,
и та будеть ему жена. Здѣ же, рече, досто-
боги, так принесем же жертву богам». И
сказал варяг: «Не боги это, а дерево: нынче
есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют,
не говорят, но сделаны вручную из дерева
секирою и ножом. Бог же один, которому
служат греки и поклоняются; сотворил он
небо, и землю, и человека, и звезды, и
солнце, и луну, и создал жизнь на земле. А
эти боги что сделали? Сами они сделаны.
Не дам сына своего бесам». Посланные
ушли и поведали обо всем людям. Те же,
взяв оружие, пошли на него и разнесли его
двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: «Дай сына своего, да принесем его богам». Он же ответил: «Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и
возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?» И кликнули, и подсекли
под ними сени, и так их убили. И не ведает
никто, где их положили. Ведь были тогда
люди невежды и нехристи. Дьявол же радовался тому, не зная, что близка уже его погибель. Так пытался он и прежде погубить
род христианский, но прогнан был честным
крестом из иных стран. «Здесь же, — думал
окаянный, — обрету себе жилище, ибо
здесь не учили апостолы, ни пророки не
предрекали», не зная, что пророк сказал: «И
назову людей не моих моими людьми»; об
апостолах же сказано: «По всей земле
разошлись речи их, и до конца вселенной —
слова их». Если и не были здесь апостолы
сами, однако учение их как трубные звуки
раздается в церквах по всей вселенной: их
учением побеждаем противника и врага —
дьявола, попирая его под ноги, как попрали
и эти два отца наших, приняв венец небесный наравне со святыми мучениками и праведниками.
В год 6494 (986). Пришли болгары магометанской веры, говоря: «Ты, князь, мудр и
смыслен, а закона не знаешь, уверуй в закон
наш и поклонись Магомету». И спросил
Владимир: «Какова же вера ваша?» Они же
ответили: «Веруем богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами. Даст
Магомет каждому по семидесяти красивых
жен, и изберет одну из них красивейшую, и
возложит на нее красоту всех; та и будет
ему женой. Здесь же, говорит, следует пре-
ить блудъ творити всякый. На семъ же
свѣтѣ аще будет кто убогъ, то и тамо, аще
ли богатъ есть здѣ, то и тамо». И ина многа
лѣсть, еяже нелзѣ писати срама ради. Володимиръ же слушаше ихъ, бѣ бо самъ любяше жены и блужение многое, и послушаше
сладъко, Но се бѣ ему не любо: обрѣзание
удовъ и о неядении свиныхъ мясъ, а о питьи
отинудь рекъ: «Руси веселье питье, не можемъ безъ того быти». По семъ же придоша
нѣмци от Рима, глаголюще, яко «Придохомъ послани от папежа». И ркоша ему:
«Реклъ ти папежь: “Земля твоя яко земля
наша, а вѣра ваша не акы вѣра наша, вѣра
бо наша свѣтъ есть, кланяемъся Богу, иже
створи небо и землю, и звѣзды, и мѣсяць и
всяко дыхание, а бози ваши — древо
суть”». Володимиръ же рече: «Кака есть заповѣдь ваша?» Они же рѣша: «Пощение по
силѣ. Аще кто пьеть или ѣсть, все въ славу
Божию, рече учитель нашъ Павелъ». Рече
же Володимиръ нѣмцомъ: «Идете опять,
яко отци наши сего не прияли суть». Се
слышавше, жидове козарьстии приидоша,
ркуще: «Слышахомъ, яко приходиша
болъгаре и хрестьяни, учаще тя кождо ихъ
вѣрѣ своей. Хрестьяни бо вѣрують, егоже
мы распяхомъ, а мы вѣруемъ едину Богу
Аврамову, Исакову, Ияковлю». И рече Володимиръ: «Что есть законъ вашь?» Они же
рѣша: «Обрѣзатися и свинины не ясти, ни
заячины, суботу хранити». Онъ же рече:
«То кде есть земля ваша?» Они же рѣша:
«Въ Иерусадимѣ». Онъ же рече: «То тамо
ли есть?» Они же рѣша: «Разъгнѣвалъся
Богъ на отци наши и расточи ны по странам
грѣхъ ради нашихъ, и предана бысть земля
наша хрестьяномъ». Володимиръ же рече:
«То како вы инѣхъ учите, а сами отвѣржени
от Бога? Аще бы Богъ любилъ васъ, то не
бысте расточнени по чюжимъ землямъ. Еда
и намъ то же мыслите зло прияти?»
По семъ прислаша грѣци къ Володимиру
философа, глаголюще сице: «Слышахомъ,
яко приходили суть болгаре, учаще тя приняти вѣру свою. Ихъ же вѣра осквѣрняеть
небо и землю, иже суть проклятѣ паче
всѣхъ человѣкъ, уподобльшеся Содому и
Гомору, на няже пусти Богъ камѣнье горущее и потопи я, и погрязоша, яко и сихъ
ожидаеть день погибели ихъ, егда придеть
Богъ судити на землю и погубити вься тво-
даваться всякому блуду. Если кто беден на
этом свете, то и на том, если здесь богат, то
и там», и другую всякую ложь говорили, о
которой и писать стыдно. Владимир же
слушал их всласть. Но вот что было ему
нелюбо: обрезание и воздержание от свиного мяса, а о питье и подавно сказал: «Руси
есть веселие пить: не можем без того быть».
Потом пришли немцы из Рима, говоря:
«Пришли мы, посланные папой», и обратились к Владимиру: «Так говорит тебе папа:
“Земля твоя такая же, как и наша, а вера
ваша не похожа на веру нашу, так как наша
вера — свет; кланяемся мы Богу, сотворившему небо и землю, звезды и месяц и все,
что дышит, а ваши боги — просто дерево”».
Владимир же спросил их: «В чем заповедь
ваша?» И ответили они: «Пост по силе; “если кто пьет или ест, то все это во славу Божию”, — как сказал учитель наш Павел».
Сказал же Владимир немцам: «Идите откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого». Услышав об этом, пришли хазарские
евреи и сказали: «Слышали мы, что приходили болгары и христиане, уча тебя каждый
своей вере. Христиане же веруют в того,
кого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраамова, Исаакова и Иаковля». И
спросил Владимир: «Что у вас за закон?»
Они же ответили: «Обрезаться, не есть свинины и заячины, соблюдать субботу». Он
же спросил: «А где земля ваша?» Они же
сказали: «В Иерусалиме». А он спросил:
«Точно ли она там?» И ответили: «Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по
различным странам за грехи наши, а землю
нашу отдал христианам». Сказал на это
Владимир: «Как же вы иных учите, а сами
отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог
любил вас и закон ваш, то не были бы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же
хотите?»
Затем прислали греки к Владимиру философа, так сказавшего: «Слышали мы, что
приходили болгары и учили тебя принять
свою веру; вера же их оскверняет небо и
землю, и прокляты они более всех людей,
уподобились жителям Содома и Гоморры,
на которых низверг Господь горящий камень и затопил их, и потонули, так вот и
этих ожидает день погибели их, когда придет Бог судить народы и погубит всех, тво-
рящая безаконье и сквѣрны дѣющая. Си бо
омывають оходы своя, поливавшеся водою,
и въ ротъ вливають, и по брадѣ мажются,
наричюще Бохмита. Тако же и жены ихъ
творят ту же сквѣрну и ино же пуще: от совокупления мужьска вкушають». Си слышавъ, Володимиръ плюну на землю, рекъ:
«Нечисто есть дѣло». Рече же философъ:
«Слышахомъ же и се, яко приходиша от
Рима учить васъ к вѣрѣ своей, ихъ же вѣра с
нами мало же развращена: служать бо
опрѣснокы, рекши оплатъкы, ихъже Богъ не
преда, но повелѣ хлѣбом служити, и преда
апостоломъ, приимъ хлѣбъ, и рек: “Се есть
тѣло мое, ломимое за вы”. Такоже и чашю
приимъ, рече: “Се есть кровь моя новаго
завѣта”. Си же того не творять, и суть не
исправилѣ вѣры». Рече же Володимиръ:
«Придоша къ мнѣ жидове, глаголюще: яко
нѣмьци и грѣци вѣрують, егоже мы распяхом». Философъ же рече: «Воистину в
того вѣруемъ, тѣхъ бо пророци прорькоша,
яко Богу родитися, а другии — распяту быти и третьй день въскреснути и на небеса
възити. Они же ты пророкы и избиваху, а
другия претираху. Егда же събысться проречение ихъ, сниде на землю, и распятье
приятъ, и въскресе и на небеса възиде, а
сихъ же ожидаше покаянья за 40 лѣтъ и за
6, и не покаяшася, и посла на ня римляны.
Грады ихъ разъбиша, а самѣхъ расточиша
по странам, и работають въ странахъ». Рече
же Володимиръ: «Что ради сниде Богъ на
землю и страсть таку приятъ?» Отвѣщавъ
же, рече философъ: «Аще хощеши, княже,
послушати из начала, что ради сниде Богъ
на землю?» Володимиръ же рече: «Послушаю, радъ». И нача философъ глаголати
сице:
Въ начало испѣрва створи Богъ небо и землю въ 1 день. Въ вторый день створи
твердь, иже есть посредѣ водъ. Сего же дни
раздѣлишася воды, полъ ихъ възиде на
твѣрдь, а полъ ихъ под твердь. Въ 3 день
сътвори море, рѣкы, источникы и сѣмена.
Въ 4 — солнце, и луну, и звѣзды, и украси
Богъ небо. Видѣвъ же пѣрвый от ангелъ,
старѣйшина чину ангельску, помысли в себе, рекъ: «Сниду на землю, и прииму землю, и поставлю столъ свой на облацѣхъ
сѣверьскыхъ, и буду подобенъ Богу». И ту
абье свѣрже ̀и съ небеси, и по немъ спадоша
рящих беззакония и скверное делающих.
Ибо, подмывшись, поливаются этой водой
и вливают ее в рот, мажут ею по бороде и
поминают Магомета. Так же и жены их
творят ту же скверну, и еще даже большую:
скверну совокупления вкушают». Услышав
об этом, Владимир плюнул на землю и сказал: «Нечисто это дело». Сказал же философ: «Слышали мы и то, что приходили к
вам из Рима научить вас вере своей. Вера
же их немного от нашей отличается: служат
на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на
хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: “Это
есть тело мое, ломимое за вас”. Так же и
чашу взял и сказал: “Это есть кровь моя нового завета”. Те же, которые не творят этого, неправильно веруют». Сказал же Владимир: «Пришли ко мне евреи и сказали,
что немцы и греки веруют в того, кого мы
распяли». Философ ответил: «Воистину веруем в того; их же пророки предсказывали,
что родится Бог, а другие — что распят будет и погребен, но в третий день воскреснет
и взойдет на небеса. Они же одних пророков избивали, а других истязали. Когда же
сбылись пророчества их, когда сошел он на
землю, был он распят и, воскреснув, взошел
на небеса, от них же ожидал Бог покаяния
сорок “шесть лет, но не покаялись, и тогда
послал на них римлян; и разбили их города,
а самих рассеяли по иным землям, где и
пребывают в рабстве». Владимир спросил:
«Зачем же сошел Бог на землю и принял
такое страдание?» Ответил же философ:
«Если хочешь послушать, то скажу тебе по
порядку с самого начала, зачем Бог сошел
на землю». Владимир же сказал: «Рад послушать». И начал философ говорить так:
В начале, в первый день, сотворил Бог небо
и землю. Во второй день сотворил твердь
посреди воды. В тот же день разделились
воды — половина их взошла на твердь, а
половина сошла под твердь. В третий день
сотворил он море, реки, источники и семена. В четвертый день — солнце, луну, звезды, и украсил Бог небо. Увидел все это первый из ангелов — старейшина чина ангельского и решил: «Сойду на землю, и овладею
ею, и поставлю престол свой на облаках северных, и буду подобен Богу». И тотчас же
был свергнут с небес и вслед за ним пали
иже бѣша подъ нимъ, чинъ десятый. Бѣ же
имя противнику Сотанаилъ, в неже мѣсто
постави старѣйшину Михаила. Сотана же,
грѣшивъ помысла своего и отпадъ славы
пѣрвыя, наречеся противьникъ Богу. По
семъ же въ 5 день створи Богъ кыты, и гады, и рыбы, и птица пернатыя, и звѣри, и
скоты, и гады земныя. Въ 6 день створи же
Богъ человѣка. Въ 7 день почи Богъ от дѣлъ
своихъ, еже есть субота. И насади Богъ Рай
на въстоци въ Едемѣ, и въведе Богъ ту человѣка, егоже созда, и заповѣда ему от древа всякого ясти, от древа же единого не
ясти, иже есть разумѣти злу и добру. И бѣ
Адамъ в Раи, и видяше Бога и славяше, егда
ангели славяху Бога, и онъ с ними. И
възложи Богъ на Адама сонъ, и успе Адамъ,
и взятъ Богъ едино ребро у Адама, и створи
ему жену, и приведе ю къ Адаму, и рече
Адамъ: «Се кость от кости моея и плоть от
плоти моея, си наречеться жена». И нарече
Адамъ имена всѣмъ скотом и птицам, и
звѣрем, и гадомъ, и самѣма ангелъ повѣда
имени. И покори Богъ Адаму звѣри и скоты,
и обладаше всими, и послушаху его.
Видѣвъ же дьяволъ, яко почести Богъ человѣка, позавидѣвъ ему, преобразися въ
змию, и прииде в Евзѣ, и рече ей: «Почто не
яста от древа, сущаго посредѣ Рая?» И рече
жена къ змии: «Рече Богъ: не имата ясти,
оли — да умрета смертью». И рече змия къ
женѣ: «Смертью не умрета; вѣдаше бо Богъ,
яко въньже день яста от него, отвѣрзостася
очи ваю, и будета яко Богъ, разумѣвающа
добро и зло». И видѣ жена, яко добро древо
въ ядь, и вземьши жена снѣсть, и въдасть
мужю своему, и яста, и отвѣрзостася очи
има, и разумѣста, яко нага еста, и сшиста
листвием смоковьнымь препоясание. И рече
Богъ: «Проклята земля въ дѣлехъ твоихъ, в
печали яси вся дни живота твоего». И рече
Господь Богъ: «Егда како прострета руку, и
возмета от древа животнаго, и живета в
вѣки». Изъгна Господь Богъ Адама из Рая.
И сѣде прямо Раю, плачася и дѣлая землю,
и порадовася сатана о проклятьи земля. Се
на ны пѣрвое падение, горкый отвѣтъ, отпадения ангелъскаго житья. И роди Адамъ
Каина и Авеля, и бѣ Каинъ ратай, а Авѣль
пастух. Принесе Каинъ от плод земныхъ къ
Богу, и не прия Богъ даровъ его. А Авель
принесе от агнѣць пѣрвѣнѣць, и прия Богъ
те, кто находился под его началом — десятый ангельский чин. Было имя врагу — Сатанаил, а на его место Бог поставил старейшину Михаила. Сатана же, обманувшись в замысле своем и лишившись первоначальной славы своей, назвался противником Богу. Затем, в пятый день сотворил Бог
китов, и гадов, и рыб, и птиц пернатых, и
зверей, и скотов, и гадов земных. В шестой
день сотворил Бог человека. В седьмой же
день почил Бог от дел своих, это и есть суббота. И насадил Бог Рай на востоке в Едеме
и ввел в него человека, которого создал, и
заповедал ему есть плоды каждого дерева, а
плодов одного дерева — познания зла и
добра — не есть. И был Адам в Раю, видел
Бога и славил его, когда ангелы славили Бога, и он с ними. И навел Бог сон на Адама, и
уснул Адам, и взял Бог одно ребро у Адама,
и сотворил ему жену, и привел ее к Адаму,
и сказал Адам: «Вот кость от кости моей и
плоть от плоти моей; она будет называться
женою». И нарек Адам имена всем скотам и
птицам, зверям и гадам, и дал имена даже
самим ангелам. И подчинил Бог Адаму зверей и скот, и обладал он всеми, и все его
слушали. Дьявол же, увидев, как почтил Бог
человека, и позавидовав ему, преобразился
в змия, пришел к Еве, и сказал ей: «Почему
не едите от дерева, растущего посредине
Рая?» И сказала жена змию: «Сказал Бог: не
ешьте, а не то — смертью умрете». И сказал
жене змий: «Смертью не умрете; ибо знает
Бог, что в день тот, в который съедите от
дерева этого, откроются очи ваши и будете,
как Бог, ведать добро и зло». И увидела жена, что дерево съедобное, и взяв, съела жена
плод и дала мужу своему, и ели оба, и открылись им очи, и поняли они, что наги, и
сшили себе перепоясание из листвы смоковницы. И сказал Бог: «Проклята земля за
твои дела, в печали будешь питаться все
дни твоей жизни». И сказал Господь Бог:
«Когда прострете руки и возьмете от дерева
жизни, — будете жить вечно». И изгнал
Господь Бог Адама из Рая. И поселился он
против Рая, плачась и возделывая землю, и
порадовался сатана о проклятии земли. Это
первое наше падение и горькая расплата,
отпадение от ангельского жития. Родил
Адам Каина и Авеля. Каин был пахарь, а
Авель пастух. И понес Каин в жертву Богу
дары Авѣлевы. Сотона же вълѣзе въ Каина
и пострѣкаше Каина на убийство Авѣлево.
И рече Каинъ къ Авелю: «Изидевѣ на поле». И яко изидоша, въста Каинъ и хотяше
убити ̀и, не умѣяше убити ̀и. И рече ему сотона: «Возми камень и удари ̀и». И уби
Авѣля. И рече Богь Каину: «Кде есть братъ
твой?» Он же рече: «Еда азъ стражь есмь
брату моему?» И рече Богъ: «Кровь брата
твоего въпиет къ мнѣ, буди стоня и трясыся
до живота своего». Адамъ же и Евга
плачющася бяста, и дьяволъ радовашеся,
рекъ: «Сего же Богъ почести, азъ створих
ему отпасти от Бога, и се нынѣ плачь ему
налѣзох». И плакастася по Авѣлѣ лѣт 30, и
не съгни тѣло его, и не умѣста погрести его.
И повелѣньемъ Божиимъ птѣнца два прилетѣста, единъ ею умре, и единъ же ископа
яму, вложи умѣршаго и погребе. Видѣвша
же се, Адамъ и Евга ископаста яму, и вложиста Авѣля, и погребоста ̀и съ плачем.
Бысть же Адамъ лѣт 230 роди Сифа и 2
дщери, и поя едину Каинъ, а другую Сифъ,
и от того чловѣци расплодишася по земли.
И не познаша створшаго я, исполнишася
блуда и всякого скаредиа, и убийства, и зависти, и живяху скотьскы человѣци. И бѣ
Ной единъ правѣденъ в родѣ семъ. И роди 3
сына: Сима, Хама, Афета. И рече Богъ: «Не
имать пребывати духъ мой въ человѣцехъ»,
и рече: «Да потреблю человѣка, егоже створих, от человѣка до скота». И рече Богъ Ноеви: «Створи ковчегъ в долготу лакотъ 300,
а в широту 80, а възвышье 30 лакот» —
егупьтѣ бо локтемъ саженъ зовуть. Дѣлаему
же ковчегу за 100 лѣт, и повѣдаше Ной, яко
быти потопу, посмѣхахуся ему. И егда
сдѣла ковчегъ, рече Господь Богь Ноеви:
«Влѣзи ты, и жена твоя, и сынове твои, и
снохы твоя, и въведи я к себѣ по двоему от
всѣх гадъ, скот и птицъ». И въведе Ной,
якоже заповѣда ему Богъ. И наведе Богь потопъ на землю, и потопе всяка плоть, и ковчегъ плаваше на водѣ. Егда же посяче вода,
излѣзе Ной, и сынове его, и жена его. И от
сихъ расплодися земля. И быша человѣци
мнози и единогласни, рѣша другъ другу:
«Съзижемъ столпъ до небесе». И начаша
здати, и бѣ старѣйшина имъ Невродь. И рече Богъ: «Умножишася человѣци, и помыслы ихъ суетны». И съниде Богъ, и размѣси
языкы на 70 и два языка. Адамовъ же языкъ
плоды земные, и не принял Бог даров его.
Авель же принес первенца ягненка, и принял Бог дары Авеля, Сатана же вошел в Каина и стал подстрекать его убить Авеля. И
сказал Каин Авелю: «Пойдем в поле». И,
когда вышли, восстал Каин на Авеля и хотел убить его, но не сумел это сделать. И
сказал ему сатана: «Возьми камень и ударь
его». И убил Каин Авеля. И сказал Бог Каину: «Где брат твой?» Он же ответил: «Разве
я сторож брату моему?» И сказал Бог:
«Кровь брата твоего вопиет ко мне, будешь
стенать и дрожать до конца жизни своей».
Адам и Ева плакали, а дьявол радовался,
говоря: «Кого Бог почтил, того я заставил
отпасть от Бога, и вот ныне горе на него
навлек». И плакались по Авеле тридцать
лет, и не истлело тело его, и не умели его
похоронить. И повелением Божьим прилетели два птенца, один из них умер, другой
же ископал яму и положил в нее умершего
и похоронил его. Увидев это, Адам и Ева
выкопали яму, положили в нее Авеля и похоронили с плачем. Когда Адаму было 230
лет, родил он Сифа и двух дочерей, и взял
одну Каин, а другую Сиф, и оттого пошли
плодиться люди на земле. И не познали сотворившего их, исполнились блуда, всякой
нечистоты, убийства, зависти, и жили люди
как скоты. Только Ной один был праведен в
роде людском. И родил он трех сыновей:
Сима, Хама и Иафета. И сказал Бог: «Не
будет дух мой пребывать среди людей»; и
еще: «Истреблю то, что сотворил, от человека и до скота». И сказал Господь Бог
Ною: «Построй ковчег в длину 300 локтей,
в ширину 80, а в вышину 30»; египтяне же
называют локтем сажень. Сто лет делал
Ной свой ковчег, и когда поведал Ной людям, что будет потоп, посмеялись над ним.
Когда же сделал ковчег, сказал Ною Господь: «Войди в него ты и твоя жена, и сыновья твои, и снохи твои, и введи к себе по
паре от всех гадов, скотов и птиц». И ввел
Ной, кого повелел ему Бог. И навел Бог потоп на землю, потонуло все живое, а ковчег
плавал на воде. Когда же спала вода, вышел
Ной, его сыновья и жена его. От них и
населилась земля. И было людей много, и
говорили они на одном языке, и сказали они
друг другу: «Построим столп до неба». И
начали строить, и был старейшина у них
бысть не отъятъ у Авера: то бо единъ не
приложися къ безумью ихъ, рѣкъ сице:
«Аще бы человѣком Богъ реклъ на небо
столпъ дѣлати, то повелѣлъ бы самъ Богъ
словом, якоже створи небеса, и землю, и
моря и вся видимая и невидимая». Того ради сего языкъ не премѣнися, от сего суть
еврѣи. На 70 и единъ языкъ раздѣлишася и
разидошася по странам, кождо свой нравъ
прияша. И по дьяволю научению ови рощением и кладязямъ жряху и рѣкам, и не познаша Бога. От Адама же до потопа лѣт
2242, а от потопа до разъдѣленья языкъ лѣт
529.
Неврод; и сказал Бог: «Умножились люди и
замыслы их суетные». И сошел Бог, разделил речь их на 70 и 2 языка. Только язык
Адама не был отнят у Евера: этот один из
всех остался непричастен к их безумному
делу, и сказал так: «Если бы Бог приказал
людям создать столп до неба, то повелел бы
сам Бог словом своим — так же как сотворил небо, землю, море, все видимое и невидимое». Вот почему не переменился его
язык; от него пошли евреи. Итак, разделились люди на 70 и 1 народ и разошлись по
всем странам, и каждый народ принял свой
нрав. По научению дьявола приносили они
жертвы рощам, колодцам и рекам, и не познали Бога. От Адама же и до потопа прошло 2242 года, а от потопа до разделения
народов 529 лет.
По семъ же дьяволъ в болша прелщения
Затем дьявол ввел людей в еще большее завъвѣрже человѣкы, и начаша кумиры твоблуждение, и стали они изготовлять кумирити, ови древяныа и мѣдяныя, а друзии
ры: одни — деревянные, другие — медные,
мороморяны, златы и сребряны, и кланятретьи — мраморные, а некоторые — золохуться имъ, и привожаху сыны своя и
тые и серебряные. И поклонялись им, и
дьщери своя и закалаху предъ ними, и бѣ
приводили к ним своих сыновей и дочерей,
вся земля осквѣрнена. И началникъ же бяше и закалывали их перед ними, и была
кумиротворению Серухъ, творяше бо куми- осквернена вся земля. Первым же стал деры въ имена мерътвыхъ человѣкъ, бывшимъ лать кумиры Серух, создавал он их в честь
овѣмъ цесаремъ, другымъ храбрымъ, и
умерших людей: некоторых бывших царей
волъхвомъ, и женамъ прелюбодѣицамъ. Се или храбрых людей и волхвов, и жен преже Серухъ роди Фару, Фара же роди 3 сылюбодеек. Серух же родил Фарру, Фарра же
ны: Аврама, и Нахора, и Арана. Фара же
родил трех сыновей: Авраама, Нахора и
творяше кумиры, навыкъ у отца своего. Ав- Аарона. Фарра же делал кумиры, научиврамъ же, пришедъ въ ум, възрѣвъ на небо, и шись этому у своего отца. Авраам же, задурече: «Воистину той есть Богъ, иже ствомавшись, посмотрел на небо и сказал: «Ворилъ небо и землю, а отець мой прельщает
истину тот Бог, который создал небо и земчеловѣкы». И рече Аврамъ: «Искушю богь
лю, а отец мой обманывает людей». И скаотца своего» и рече: «Отче! Прельщаеши
зал Авраам: «Испытаю богов отца своего» и
человѣкы, творя кумиры древяны. То есть
обратился к отцу: «Отец! Зачем обманываБогъ, иже створилъ небо и землю». И приешь людей, делая деревянные кумиры? Тот
имъ Аврамъ огнь, зажьже идолы въ храБог, кто сотворил небо и землю». Авраам,
минѣ. Видѣвъ же се Аранъ, братъ Авравзяв огонь, зажег идолов в храмине. Аарон
мовъ, рѣвнуя по идолѣхъ, хотѣ умьчати
же, брат Авраама, увидев это и чтя идолов,
идолъ, самъ згорѣ ту Аранъ и умре пред от- захотел вынести их, но и сам тут же сгорел
цемъ. Пред сѣмъ бо не умиралъ сынъ предъ и умер раньше отца. Перед этим же не умиотцемъ, но отець пред сыномъ, и от сего
рал сын прежде отца, но отец прежде сына;
начаша умирати сынове пред отцемъ. И
и с тех пор стали умирать сыновья прежде
възлюби Богъ Аврама, и рече Богъ Авраму: отцов. Бог же возлюбил Авраама и сказал
«Изиди изъ дому отца твоего и поиди в
ему: «Изыди из дома отца твоего и пойди в
землю, в нюже ти покажю, и створю тя въ
землю, которую покажу тебе, и произведу
языкъ великъ, и благословять тя колѣна
от тебя великий народ, и благословят тебя
земная». И створи Аврамъ, якоже заповѣда поколения людские». И сделал Авраам так,
ему Богь. И поя Аврамъ Лота, сыновца сво- как заповедал ему Бог. И взял Авраам Лота,
его, и бѣ бо ему Лотъ шюринъ и сыновець,
бѣ бо Аврамъ поялъ братьню дщерь Ароню,
Сарру. И приде в землю Хананѣйску къ дубу высоку, и рече Богь къ Авраму: «Сѣмени
твоему дамъ землю сию». И поклонися Аврамъ Богу. Аврамъ же бяше лѣт 75, егда
изиде от Хараона. Бѣ же Сарра неплоды,
болящи неплодскым. Рече Сарра Авраму:
«Влѣзи убо къ рабѣ моей». И поемши Сарра
Агарь и вдасть ю мужеви своему, и влѣзъ
Аврамъ къ Агари. И зача Агарь и роди сына, и прозва Аврамъ Измаилом, а Аврамъ
же бѣ лѣт 86, егда родися Измаил. По семъ
же, заченши, Сарра роди сына и нарече имя
ему Исакъ. И повѣлѣ Богъ Авраму обрѣзати
отроча, и обрѣза Аврам въ 8 день. И
възълюби Богь Аврама и племя его, и нарече я в люди себѣ, и отлучи я от языкъ,
нарекъ люди своя. Сему же Исаку
възмогшу, Авраму же живущю лѣт 175 и
умре, и погребенъ бысть. Исаку же бывшю
лѣт 60, роди два сына — Исава и Якова. Исавъ же бысть лукавъ, а Яков правдивъ. Сий
же Яковъ работа у уя своего изъ дьщери его
из меньшие 7 лѣт, и не дасть ему ея Лаван,
уй его, рекъ: «Старѣйшюю поими». И
вдасть ему Лию, старѣйшюю, и изъ другое
рекъ ему: «Другую работай 7 лѣт». Онъ же .
работа другую 7 лѣт из Рахили. И поя себѣ
2 сестреници, от неюже роди 8 сыновъ: Рувима, Семеона, Левгию, Июду, Исахара, и
Заулона, Иосифа и Веньамина, и от робу
двою: Дана, Нефталима, Гада, Асира. И от
сихъ расплодишася жидовѣ. Ияковъ же
сниде въ Егупетъ, сы лѣт 130 с родомъ своим, числом 65 душь. Поживе же в Егуптѣ
лѣт 17, и успе, и поработиша племя его за
400 лѣт.
По сихъ же лѣтѣхъ възмогоша людье жидовьстии, умножишася, и насиляхуть им егуптяне работою. В си же времена родися Моисѣй в жидех, и рѣша волъсви егупетьстии
цесарю, яко «Родилъся есть дѣтищь въ жидох, иже хощеть погубити Егупет». Ту абье
повелѣ цесарь ражающаяся дѣти жидовьскыя вмѣтати в рѣку. Мати же Моисѣова,
убоявшися сего погубления, вземъши младенѣць, вложи въ крабьицю и, несъши, постави в лузѣ. В се же время сниде дщи фараонова Фермуфи купаться и видѣ отроча
племянника своего; этот Лот был ему и шурин и племянник, так как Авраам взял за
себя дочь брата Аарона — Сару. И пришел
Авраам в землю Хананейскую к высокому
дубу, и сказал Бог Аврааму: «Потомству
твоему дам землю эту». И поклонился Авраам Богу. Аврааму же было 75 лет, когда
вышел он из Харрана. Сара же была неплодной, болела бесчадием. И сказала Сара
Аврааму: «Войди к рабе моей». И взяла Сара Агарь и отдала ее мужу своему, и вошел
Авраам к Агари. Агарь же зачала и родила
сына, и назвал его Авраам Измаилом. Аврааму же было 86 лет, когда родился Измаил.
Затем зачала Сара и родила сына, и нарекла
имя ему Исаак. И приказал Бог Аврааму совершить обрезание отрока, и обрезал его
Авраам на восьмой день. Возлюбил Бог Авраама и племя его, и назвал его своим народом, а назвав своим народом, отделил его от
других. И возмужал Исаак, а Авраам жил
175 лет и умер, и был погребен. Когда же
Исааку было 60 лет, родил он двух сыновей: Исава и Якова. Исав же был лжив, а
Яков — праведен. Этот Яков работал у своего дяди семь лет, добиваясь его младшей
дочери, и не дал ее ему Лаван — дядя его,
сказав: «Возьми старшую». И дал ему Лию,
старшую, а ради другой сказал ему: «Работай еще семь лет». Он же работал еще семь
лет ради Рахили. И так взял себе двух сестер и родил от них восемь сыновей: Рувима, Симеона, Левгию, Иуду, Исахара, Заулона, Иосифа и Вениамина, и от двух рабынь: Дана, Нефталима, Гада и Асира. И от
них пошли евреи. Иаков же, когда ему было
130 лет, пошел в Египет вместе со всем родом своим, числом 65 душ. Прожил он в
Египте 17 лет и умер, а потомство его находилось в рабстве 400 лет.
По прошествии же этих лет усилились
евреи и умножились, а египтяне притесняли
их как рабов. В эти времена родился у евреев Моисей, и сказали волхвы египетские
царю: «Родился ребенок у евреев, который
погубит Египет». И тотчас же повелел царь
всех рождающихся еврейских детей бросать
в реку. Мать же Моисея, испугавшись этого
истребления, взяла младенца, положила его
в корзину и, отнеся, поставила ее подле реки. В это время пришла дочь фараона Фермуфи купаться и увидела плачущего ребен-
плачющеся, и възя е и пощади е, и нарече
имя ему Моисий, и въскорми е. И бысть отроча красно, и бысть 4 лѣт, и приведе ̀и дщи
фараоня къ отцю своему фараону. Видѣвъ
же Моисѣя фараонъ, нача любити фараонъ
отроча. Моисий же, хапаяся за шию цесареву, срони вѣнѣць съ главы цесаревы, и попра ̀и. Видѣвъ же волхвъ, рече цесареви: «О
цесарю! Погуби отроча се: аще ли не погубиши, имаеть погубити всь Егупет». И не
послуша его цесарь, но паче повелѣ не погубити дѣтий жидовьскыхъ. Моисѣеви же
възмогъшю, и бысть великъ в дому фараони. И бысть цесарь инъ, възавидѣша ему
бояре. Моисѣй же уби егупьтянина, бѣжа
изъ Егупта и приде в землю Мадиамьску и,
ходя по пустыни, научися от ангела Гавриила о бытьи всего мира, и о пѣрвѣмъ человѣци, и яже суть была по нем и по потопѣ, и о смѣшении языкъ, аще кто колико
лѣтъ бяше былъ, и звѣздное хожение и число, земльную мѣру и всяку мудрость. По
семъ же явися ему Богъ в купинѣ огньмь и
рече ему: «Видѣхъ бѣду людий моих въ
Егуптѣ и низълѣзохъ изяти я от руку
егупетьску, изъвѣсти я от земли тоя. Ты же
иди къ фараону цесарю егупетъску и речеши ему: “Пусти Израиля, да три дни положать требу Господу Богу”. Аще не послушаеть тебе цесарь егупетъскый, побью ̀и и
всими чюдесы моими». И пришедъшю Моисѣови, и не послуша его фараонъ, и пусти
Богъ 10 казний на фараона: 1 — рѣкы въ
кровь, 2 — жабы, 3 — мьшицѣ, 4 — пѣсья
мухы, 5 — смерть на скотъ, 6 — прыщьеве
горющии, 7 — градъ, 8 — прузи, 9 — тма
три дни, 10 — моръ в человѣцѣхъ. Сего ради 10 казний бысть на нихъ, яко 10 мѣсяць
топиша дѣти жидовьскы. Егда же бысть
моръ въ Егупте, рече фараонъ Моисѣови и
брату его Аарону: «Отъидета въскорѣ».
Моисѣй же, събравъ люди жидовьскыя, поиде от земля Егупетъскыя. И ведяше я Господь путемъ по пустыни къ Чермьному морю, и предъидяше пред ними нощью столпъ
огньнъ, а во дни — облаченъ. Слышавъ же
фараонъ, яко бѣжать людье, погна по нихъ,
и притисну я къ морю. Видѣвъше же людье
жидовьстии въспиша на Моисѣя, ркуще:
«Почто изведе ны на смерть?». И въспи
Моисѣй къ Богу, и рече Господь: «Что вопиеши къ мнѣ? Удари жезломъ в море». И
ка, взяла его, пощадила и дала имя ему Моисей, и вскормила. Был же тот мальчик красив, и, когда исполнилось ему четыре года,
привела его дочь фараона к своему отцу.
Фараон же, увидев Моисея, полюбил мальчика. Моисей же, хватаясь как-то за шею
царя, уронил с царской головы венец и
наступил на него. Волхв же, увидев это,
сказал царю: «О царь! Погуби отрока этого,
если же не погубишь, то он сам погубит
весь Египет». Царь же не только его не послушал, но, больше того, приказал не губить еврейских детей. Моисей, повзрослев,
стал великим мужем в доме фараона. Когда
же стал в Египте иной царь, бояре начали
завидовать Моисею. Моисей же, убив египтянина, бежал из Египта и пришел в землю
Мадиамскую, и, когда бродил по пустыне,
узнал он от ангела Гавриила о бытии всего
мира, о первом человеке и о том, что было
после него и после потопа, и о смешении
языков, и кто сколько лет жил, и о движении звезд и о числе их, и о размерах земли и
всякую премудрость. Затем явился Моисею
Бог пламенем в терновнике и сказал ему:
«Видел я бедствия людей моих в Египте и
сошел, чтобы освободить их из-под власти
египетской, вывести их из этой земли. Иди
же к фараону, царю египетскому, и скажи
ему: “Выпусти Израиля, чтобы три дня совершали они требу Богу”. Если же не послушает тебя царь египетский, то побью его
всеми чудесами моими». Когда пришел
Моисей, не послушал его фараон, и напустил Бог на него десять казней: 1) окровавленные реки, 2) жабы, 3) мошки, 4) песьи
мухи, 5) мор скота, 6) нарывы, 7) град, 8)
саранча, 9) трехсуточная тьма, 10) мор на
людей. Потому напустил Бог на них десять
казней, что десять месяцев топили они детей еврейских. Когда же начался мор в
Египте, сказал фараон Моисею и брату его
Аарону: «Поскорей уходите!» Моисей же,
собрав евреев, пошел из Египта. И вел их
Господь через пустыню к Красному морю,
и шел впереди их огненный столп ночью, а
днем — облачный. Услышал же фараон, что
бегут люди, и погнался за ними, и прижал
их к морю. Увидев это, евреи стали кричать
на Моисея: «Зачем повел нас на смерть?» И
возопил Моисей к Богу, и сказал Господь:
«Что взываешь ко мне? Ударь жезлом по
створи Моисѣй тако, и раступися вода
надвое, и внидоша сынове израилеви в море. Видѣвъ же, фараонъ гна по нихъ, сынове
же израилеви проидоша посуху. Яко излѣзоша на брегъ, и съступися море о фараонѣ и о воихъ его. И възлюби Богъ Израиля,
и идоша от моря три дня по пустыни, и
придоша в Меронъ. И бѣ ту вода горка, и
възропташа людье на Бога, и показа имъ
древо, и вложи е Моисѣй въ воду, и осладишася воды. По семъ же пакы възропташа
людье на Моисѣя и на Арона, ркущи: «Луче
ны бяше въ Егуптѣ, еже ядохом мяса, и
тукъ и хлѣбъ до сытости». И рече Господь
Бог Моисѣови: «Слышах хулнание сыновъ
Израилевъ». И дасть им манну ясти. По
семъ же дасть имъ законъ на горѣ Синайстий. И Моисѣови въшедъшю на гору къ
Богу, они же, съльявше тѣльчью главу, поклонишася аки Богу. Ихъ же Моисѣй
исъсѣче 3000 числом. По семъ же пакы
възропташа на Моисѣя и на Арона, еже не
бѣ воды. И рече Господь Моисѣови: «Удари
жезломъ в камень», рекъ: «Исъ сего камени
егда не испустивѣ воды?» И разгнѣвася
Господь на Моисѣя, яко не възвеличи Господа, и не вниде в землю обѣтованую сего
ради, роптанья онѣхъ ради, но възведе ̀и на
гору Вамьску и показа ему землю обѣтованую. И умре Моисѣй ту на горѣ. И прия
власть Исусъ Навгинъ. Сий приде въ землю
обѣтованую и изби хананѣйско племя, и
всели в нихъ мѣсто сыны Израилевы.
Умѣрьшю же Исусу, бысть судья въ него
мѣсто Июда, инѣхъ судий бысть 14. При
них же, забывше Бога, изъведъшаго я изъ
Егупта, начаша служити бѣсом. И
разъгнѣвася Богъ, предаяшеть я иноплеменьником на расхыщение. И егда ся
начьну каяти, помиловашеть их, и пакы
укланяхуся на бѣсослужение. По сихъ же
служаше Илий жрець, и по семъ Самуилъ
пророкъ. Рѣша людье Самуилу: «Постави
нам цесаря». И разъгнѣвася Богъ на Израиля и постави надъ ними цесаря Саула. Таче
Саулъ не изволи ходити въ завѣтѣ Господни, избра Господь Давида, постави ̀и цесаря
надъ Израилемъ, и угоди Давидъ Богу. Сему Давиду кляся Богь, яко от племени его
родитися Богу. И пѣрвое начаша пророчьствовати о воплощении Божии, рекъ: «Изъ
щрева преже деньница родихъ тя». Се же
морю». И поступил Моисей так, и расступилась вода надвое, и вошли дети Израиля в
море. Увидев это, фараон погнался за ними,
сыновья же Израиля перешли море по суху.
И когда вышли на берег, сомкнулась вода
над фараоном и воинами его. И возлюбил
Бог Израиля, и шли они от моря три дня по
пустыне, и пришли в Мерру. Была здесь вода горька, и возроптали люди на Бога, и показал он им дерево, и положил его Моисей
в воду, и усладилась вода. Затем снова возроптали люди на Моисея и на Аарона:
«Лучше нам было в Египте, где ели мы мясо, лук и хлеб досыта». И сказал Господь
Моисею: «Слышал ропот сынов Израилевых», и дал им есть манну. Затем дал им
закон на горе Синайской. Когда Моисей
взошел на гору к Богу, люди отлили голову
тельца и поклонились ей как Богу. И иссек
Моисей три тысячи этих людей. А затем
снова возроптали люди на Моисея и Аарона, так как не было воды. И сказал Господь
Моисею: «Ударь жезлом в камень» и сказал: «Из камня этого разве не источите вы
воды?» И разгневался Господь на Моисея,
что не возвеличил Господа. И не вошел он в
землю обетованную из-за ропота людей, но
возвел его на гору Вамьскую и показал землю обетованную. И умер Моисей здесь на
горе. И принял власть Иисус Навин. Этот
вошел в землю обетованную, избил хананейское племя и вселил на место его сынов
Израилевых. Когда же умер Иисус, стал на
его место судья Иуда; а иных судей было
четырнадцать. При них забыли евреи Бога,
изведшего их из Египта, и стали служить
бесам. И разгневался Бог, и предал их иноплеменникам на расхищение. Когда же
начинали они каяться,— миловал их Бог; и
снова уклонялись на служение бесам. Затем
был судья Илья жрец, а затем пророк Самуил. И сказали люди Самуилу: «Поставь нам
царя». И разгневался Бог на израильтян, и
поставил им царя Саула. Однако Саул не
захотел подчиниться закону Господню, и
избрал Господь Давида, и поставил его царем над Израилем, и угодил Давид Богу.
Давиду этому обещал Бог, что родится Бог
от племени его. Он первый стал пророчествовать о воплощении Божьем, говоря: «Из
чрева прежде утренней звезды родил тебя».
Так он пророчествовал 40 лет и умер. А по-
пророчьствовавъ 40 лѣт и умре. И по нем
царствова и пророчьствова сынъ его Соломонъ, иже възгради церковь Богови и нарече ю Святая Святыхъ. И бысть мудръ, но на
конѣць поползеся; цесарьствовавъ лѣт 40 и
умре. По Соломонѣ же цесарьствовавъ
сынъ его Ровоамъ. При семъ раздѣлися царство надвое жидовьское: въ Ерусалимъ
одино, а другое в Самарии Въ Самарѣи же
царьствова Еровамъ, холопъ Соломонь, иже
створи двѣ кравѣ златѣ и постави едину вь
Вефили на холмѣ, а другу въ Енданѣ и рекъ:
«Се Бога твоя, Израилю». И кланяхуся
людье, а Бога забыша. Таче и въ Ерусалимѣ
забывати Бога начаша, кланятися Валу,
рекъше ратьну богу, еже есть Арей, и забыша Бога отець своихъ. И нача Богъ посылати к нимъ пророкы. Пророци же начаша
обличати о безаконьи ихъ и о служеньи кумиръ. Они же начаша пророкы избивати,
обличаеми от них. И разгнѣвася Богъ на
Израиля велми и рече: «Отрину от себе и
призову ины люди, иже мене послушают. И
аще съгрѣшат, не помяну съгрѣшения ихъ».
И нача посылати пророкы, глаголя: «Прорицайте о отвѣржении жидовьстѣ и о призваньи стран».
Пѣрвое же начаша пророчьстьвовати Осий,
глаголя: «Преставлю царство дому Израилева и скрушю лукъ Израилевъ, и не приложю пакы помиловати дому Израилева, но
отмѣтаа, отвѣргуся ихъ, — глаголеть Господь, — и будут блудяще въ языцѣхъ».
Иеремѣя же рече: «Аще станеть Самуилъ и
Моисѣй, не помилую ихъ», И пакы той же
Еремѣя рече: «Тако глаголеть Господь: Се
кляхся именемъ моим великымъ, аще будеть отселѣ кдѣ имя мое именуемо въ устѣх
июдѣйскыхъ». Иезекеиль же рече: «Тако
глаголеть Господь Аданай: Расъсѣю вы вся,
останкы твоя въ вся вѣтры, зане святая моя
осквѣрнависте вьсими негодованми твоими.
Азъ же тя отрину и не имамъ тя помиловати
пакы». Малахия же рече: «Тако глаголеть
Господь: Уже нѣсть ми хотѣнья въ вас,
понеже от въстока и до запада имя мое прославися въ языцѣх, и на всяком мѣстѣ приносится кадило имени моего и жертва чиста, зане велье имя мое въ языцѣх. Сего ради дамъ васъ на поносъ и на пришествие въ
вся языкы». Исая великый рече: «Тако глаголеть Господь: Простру руку свою на тя,
сле него царствовал и пророчествовал сын
его Соломон, который создал храм Богу и
назвал его Святая Святых. И был он мудр,
но под конец согрешил; царствовал 40 лет и
умер. После Соломона царствовал сын его
Ровоам. При нем разделилось еврейское
царство надвое: в Иерусалиме одно, а в Самарии другое. В Самарии же царствовал
Иеровоам, холоп Соломона; сотворил он
два золотых тельца и поставил — одного в
Вефиле на холме, а другого в Дане, сказав:
«Вот боги твои, Израиль». И поклонялись
им люди, а Бога забыли. Так и в Иерусалиме стали забывать Бога и поклоняться Ваалу, то есть богу войны, иначе говоря Арею;
и забыли Бога отцов своих. И стал Бог посылать к ним пророков. Пророки же начали
обличать их в беззаконии и служении кумирам. Они же, обличаемые, стали избивать
пророков. Бог разгневался сильно на Израиля и сказал: «Отвергну от себя, призову
иных людей, которые будут послушны мне.
Если и согрешат, не помяну согрешений
их». И стал он посылать пророков, говоря
им: «Пророчествуйте об отвержении евреев
и о призвании иных народов».
Первым стал пророчествовать Осия, говоря:
«Положу конец царству дома Израилева и
сокрушу лук Израилев, уже не буду более
миловать дом Израилев, но, отметая, отвергнусь их, — говорит Господь, — И будут скитальцами между народами». Иеремия же сказал: «Хотя бы восстали Моисей и
Самуил, не помилую их». И еще сказал тот
же Иеремия: «Так говорит Господь: “Вот я
поклялся именем моим великим, что не будет имя мое произносимо устами евреев”».
Иезекииль же сказал: «Так говорит Господь
Адонаи: Рассею вас, и все остатки ваши
развею по всем ветрам за то, что осквернили святилище мое всеми мерзостями вашими. Я же отрину тебя и не помилую тебя
снова». Малахия же сказал: «Так говорит
Господь: “Уже нет моего благоволения к
вам, ибо от востока и до запада прославится
имя мое между народами, и повсюду возносят фимиам имени моему и жертву чистую,
так как велико имя мое между народами. За
то и отдам вас на поношение и на рассеяние
среди всех народов”». И еще сказал тот же
пророк: «Возненавидел я праздники и нача-
истьлю тя и расѣю тя, и не приведу тя». И
пакы и тъ же рече: «Възненавидѣхъ праздникы ваша и начаткы мѣсяць ваших не приемлю». Амосъ же пророкъ рече: «Слышите
слово Господне: Азъ приемлю на вы плачь.
Домъ Израилевъ падеся и не приложи
въстати». Малахия же рече: «Тако глаголеть
Господь: Послю на вы клятву и проклѣну
благословление ваше, и разорю, и не будет
въ вас».
И много пророчьствоваша о отвѣржении их.
Симъ же пророкомъ повелѣ Богъ пророчьствовати о призваньи инѣх странъ в них
мѣсто. Нача звати Исая, тако глаголя: яко
«Законъ от мене изидет, и судъ мой свѣтъ
странамъ. Приближается скоро правда моя,
изидеть, и на мышцю мою страны уповают». Иеремѣя же рече: «Тако глаголеть
Господь: И положю дому Июдову завѣтъ
новъ, дая законы в разумѣнья ихъ, и на
сѣрдца ихъ напишю, и будут имъ въ Богъ, и
ти будут мьнѣ въ люди». Исая же рече:
«Ветхая мимоидоша, а новая възвѣщаю. И
преже възвѣщения явлено бысть вамъ: пойте Господеви пѣснь нову. Работающим ми
призоветь имя ново, еже благословиться
имя ново, еже благословится имя всей земли. Домъ мой домъ молитвѣ прозовется по
всѣмъ языком». Той же Исая глаголеть:
«Открыеть Господь мыщьцю свою святую
пред всѣми языкы. Узрять вси конци земля
спасение Бога нашего». Давидъ же: «Хвалите Господа вси языци, похвалите его вьси
людье».
Тако Богу възлюбившю новыя люди, рекъ
имъ снити к нимъ самъ и явитися человѣком плотью и пострадати за Адамово
преступление. И начаша пророчьствовати о
воплощении Божии. И пѣрвое Давидъ, глаголя: «Рече Господь Господеви моему: сяди
одѣсъную мене, дондеже положю врагы
твоя подножье ногама твоима». И пакы:
«Рече Господь къ мнѣ: сынъ мой еси ты, азъ
днесь родих тя». Исая же рече: «Не солъ, ни
вѣстьникъ, но самъ Господь, пришедъ, спасеть ны». И пакы: «Яко дѣтищь родися
намъ, ему же бысть начало на рамѣ его. И
прозовется имя его “велика свѣта ангелъ” и
велика власть его, и миру его нѣсть конца».
И пакы: «Се въ утробѣ дѣвая зачат и родить
сынъ, и прозовуть имя ему Еммануилъ».
Михѣя же рече: «Ты Вифлеоме, доме Еф-
ла месяцев ваших не приемлю». Амос же
пророк сказал: «Слышите слово Господне:
“Я подниму плач о вас. Пал дом Израилев и
не встанет более”». Малахия же сказал:
«Так говорит Господь: “Пошлю на вас проклятие и прокляну ваше благословение...
разрушу его и не будет с вами”».
И много пророчествовали пророки об отвержении их. Тем же пророкам повелел Бог
пророчествовать о призвании на их место
иных народов. И стал взывать Исайя, так
говоря: «От меня произойдет закон и суд
мой — свет для народов. Скоро приблизится правда моя и восходит, и на мышцу мою
надеятся народы». Иеремия же сказал: «Так
говорит Господь: “Заключу с домом Иудиным новый завет, давая им законы в разумение их, и на сердцах их напишу их, и буду им Богом, а они будут моим народом”».
Исайя же сказал: «Прежнее миновало, а новое возвещу. И прежде возвещания оно было явлено вам: пойте Богу новую песнь. Рабам моим дастся новое имя, которое будет
благословляться по всей земле. Дом мой
назовется домом молитвы всех народов».
Тот же пророк Исайя говорит: «Обнажит
Господь святую мышцу свою перед глазами
всех народов, — и все концы земли увидят
спасение от Бога нашего». Давид же говорит: «Хвалите Господа все народы, прославляйте его все люди».
Так возлюбил Бог новых людей и открыл
им, что сойдет к ним сам, явится человеком
в плоти и искупит страданием грех Адама.
И стали пророчествовать о воплощении Бога. Первым Давид возвестил: «Сказал Господь Господу моему: “Сядь одесную меня,
доколе положу врагов твоих к подножию
ног твоих”». И еще: «Сказал мне Господь:
“Ты сын мой; я ныне родил тебя”». Исайя
же сказал: «Ни посол, ни вестник, но сам
Бог придя, спасет нас». И еще: «Как младенец родится нам, владычество на плечах
его, и нарекут имя ему “великого света ангел” и велика власть его, и миру его нет
предела». И еще: «Вот, дева во чреве зачнет, и нарекут имя ему Еммануил». Михей
же сказал: «Ты, Вифлеем — дом Ефранта,
разве ты не велик между тысячами Иуди-
рантовъ, еда не многъ еси быти в тысящах
Июдовах? Ис тебе бо ми изидет старѣйшина быти въ князех въ Израили; исходъ его
от дний вѣка. Сего ради дасться до времени
ражающая родит, и прочии от братья его
обратятся на сыны Израилевы». Иеремия же
рече: «Се Богъ наш, и не въмѣнится инъ к
нему. Изъобрѣте вьсякъ путь художьства,
яко дасть Иякову, отроку своему. По сихъ
же на земли явися и съ человѣкы поживе».
И пакы: «Человѣкъ есть, и кто увѣсть, яко
Богъ есть, яко человѣкъ же умираеть». Захарья же рече: «Не послушаша сына моего,
и не услышю ихъ, глаголеть Господь».
Иосѣй рече: «Тако глаголеть Господь:
Плоть моя от нихъ».
Прорекоша же и о страсти его, ркуще, якоже рече Исая: «О лютѣ души ихъ, понеже
свѣтъ золъ свѣщаша, ркуще: Свяжемъ праведника». И пакы той же рече: «Тако глаголеть Господь: Азъ не супротивлюся <...> ни
глаголю противу. Плещи мои дах на раны, и
ланитѣ мои на заушение, и лица своего не
отвратих от студа заплеваниа». Еремия же
рече: «Приидите, въложим древо въ хлѣбъ
его, изътребимъ от земля животъ его». Моисѣй же рече о распятьи его: «Узрите жизнь
вашю висящю предъ очима вашима». И Давидъ рече: «Въскую шаташася языци». Исая
же рече: «Яко овьча на заколенье веденъ
бысть». Ездра же рече: «Благословенъ Богъ,
распростеръ руцѣ свои и спаслъ Иерусалима».
И о въскресении же его рькоша. Давидъ:
«Въстани, Боже, суди земли, яко ты
наслѣдиши въ всѣх странах». И пакы: «Да
въскреснеть Богъ, и разидутся врази его». И
пакы: «Въскрѣсни, Господи Боже мой, да
възнесеться рука твоя». Исая же рече:
«Сходящии въ страну и сѣнь смѣртьную,
свѣтъ восияеть на вы». Захарья же рече:
«Ты въ крови завѣта твоего испустилъ еси
ужникы своя от рова, не имущи воды». И
ино много пророчьствова о немъ же, и
събыстся все.
Рече же Володимиръ: «То въ кое время
събысться се? И было ли се есть? Еда ли
топѣрво хощет быти се?» И философъ же,
отвѣщавъ, рече ему, яко «Уже преже
сьбысться все, егда Богъ въплотися. Якоже
преже ркох, жидомъ пророкы избивающим,
цесаремъ ихъ законы преступающим, пре-
ными? Из тебя ведь произойдет тот, который должен быть владыкою во Израиле и
исход которого от дней вечных. Посему он
ставит их до времени, доколе не родит тех,
которые родят, и тогда возвратятся оставшиеся братья их к сынам Израиля». Иеремия же сказал: «Сей есть Бог наш, и никто
другой не сравнится с ним. Он нашел все
пути премудрости и даровал ее отроку своему Иакову. После того он явился на земле
и жил между людей». И еще: «Человек он;
кто узнает, что он Бог, ибо умирает как человек». Захария же сказал: «Не послушали
сына моего, а я не услышу их, говорит Господь». И Осия сказал: «Так говорит Господь: “Плоть моя от них”».
Прорекли же и страдания его, говоря, как
сказал Исайя: «Горе душе их, ибо совет зол
сотворили, говоря: “Свяжем праведника”».
И еще сказал тот же пророк: «Так говорит
Господь: “Я не воспротивлюсь, не скажу
вопреки. Хребет мой отдал я для нанесения
ран, а щеки мои — на заушение, и лица моего не отвернул от поругания и оплевывания”». Иеремия же сказал: «Придите, положим дерево в пищу его и отторгнем от земли жизнь его». Моисей же сказал о распятии его: «Увидите жизнь вашу висящую перед глазами вашими». И Давид сказал: «Зачем мятутся народы». Исайя же сказал:
«Как овца, веден был он на заклание». Ездра же сказал: «Благословен Бог, распростерший руки свои и спасший Иерусалим».
И о воскресении его вещали. Сказал Давид:
«Востань, Боже, суди землю, ибо ты наследуешь среди всех народов». И еще: «Да
воскреснет Бог, и да расточатся враги его».
И еще: «Воскресни, Господь Бог мой, да
вознесется рука твоя». Исайя же сказал:
«Сошедшие в страну тени смертной, свет
воссияет на вас». Захария же сказал: «И ты
ради крови завета твоего освободил узников
своих изо рва, в котором нет воды». И много пророчествовали о нем, что и сбылось
все.
Спросил же Владимир: «Когда же это сбылось? И сбылось ли все это? Или еще только теперь сбудется?» Философ же ответил
ему: «Все это уже сбылось, когда воплотился Бог. Как я уже сказал, когда евреи избивали пророков, а цари их преступали законы, предал их <Бог> на расхищение, и вы-
дасть я на расхыщение въ пленъ, и ведени
быша въ Асурию, грѣхъ ради их, и работаша тамо лѣт 70. И по семъ възвратишася на
землю свою, и не бѣ у нихъ цесаря, но архиерѣи обладаху ими <...> до Ирода иноплеменьника, иже облада ими.
В сего же власть, в лѣто 5000 и 500 посланъ
бысть Гаврилъ въ Назарефъ къ дѣвици Марьи, от колѣна Давидова, рещи ей: «Радуйся, обрадованная, Господь с тобою!» И от
слова сего зачатъ Слово Божие во утробѣ, и
породи сына, и нарече имя ему Исусъ. И се
волъсви приидоша от въстока, глаголюще:
«Кде есть рожийся цесарь жидовескъ?
Видѣхом звѣзду его на въстоци, приидохом
поклонится ему». Слышавъ же се, Иродъ
цесарь смятеся, и всь Иерусалимъ с нимъ, и,
призвавъ книжникы и старци людьскыя,
въпрашаше: «Кде Христосъ ражается?» Они
же рѣша ему: «Въ Вифлеомѣ июдѣйстѣмь».
Иродъ же, се слышавъ, посла, рекъ:
«Избѣйте младенца сущаа до дву лѣту».
Они же, шедше, избиша младениць 14 000.
Марья же, убоявшися, скры отроча. Иосифъ
же съ Мариею, поимъ отроча и бѣжа въ
Егупетъ, и бысть ту до умертвия Иродова.
Въ Егупте же явися аньгѣлъ Иосифу, глаголя: «Въстани, поими отроча и матерь его и
иди в землю Израилеву». Пришедъшю же
ему, вселися въ Назарефъ. И възрастъшю
же ему и бывшю ему лѣт 30, нача чюдеса
творити и проповѣдати царство небесное.
Изъбра 12 и яже ученикы себѣ нарече, и нача чюдеса творити велика: мертвыя
въскрешати, прокаженыя очищати, хромыя
ходити, слѣпымъ прозрѣнье творити, и ина
многа чюдеса велика, якоже бѣша пророци
прорекли о немъ, глаголюще: «Тъ недугы
наша ицѣли, и болезни подъя». И крестися
въ Иерданѣ от Ивана, показая новымъ людем обновление. Крестившю же ся ему, и се
отвѣрзошася небеса, и Духъ сходящь зраком голубиномъ на нь, и глас глаголя: «Се
есть сынъ мой възлюбленый, о немъже благоизволих». И посылаше ученикы своя проповѣдати царство небесное и покаяние въ
оставленье грѣховъ. И хотя исполнити пророчьство, и нача проповѣдати, яко подобает
сыну человѣчьскому пострадати, и распяту
быти, и въ 3 день въскреснути. И учащю
ему въ церкви, архиерѣи исполнишася зависти и книжници искаху убити ̀и, и емъше ̀и,
ведены были в плен в Ассирию за грехи
свои, и были в рабстве там 70 лет. А затем
возвратились в свою землю, и не было у
них царя, но архиереи властвовали над ними до иноплеменника Ирода, ставшего над
ними властвовать.
В дни владычества его, в году пять тысяч и
пятисотом послан был Гавриил в Назарет к
деве Марии, родившейся в колене Давидовом, сказать ей: «Радуйся, обрадованная,
Господь с тобою!» И от слова этого зачала
она в утробе Слово Божие, и родила сына, и
назвала его Иисус. И вот пришли с востока
волхвы, говоря: «Где родившийся царь еврейский? Ибо видели звезду его на востоке
и пришли поклониться ему». Услышав об
этом, Ирод царь пришел в смятение и весь
Иерусалим с ним, и, призвав книжников и
старцев, спросил их: «Где рождается Христос?» Они же ответили ему: «В Вифлееме
иудейском». Ирод же, услышав это, послал
с приказанием: «Избейте младенцев всех до
двух лет». Они же пошли и истребили младенцев четырнадцать тысяч. А Мария, испугавшись, спрятала отрока. Затем Иосиф с
Марией, взяв отрока, бежали в Египет и
пробыли там до смерти Ирода. В Египте же
явился Иосифу ангел и сказал: «Встань,
возьми младенца и мать его и иди в землю
Израилеву». И, вернувшись, поселился в
Назарете. Когда же Иисус вырос и было ему
30 лет, начал он творить чудеса и проповедывать царство небесное. И избрал двенадцать и назвал их учениками своими, и стал
творить великие чудеса — воскрешать
мертвых, очищать прокаженных, исцелять
хромых, давать прозрение слепым — и
иные многие великие чудеса, которые
прежние пророки предсказали о нем, говоря: «Тот исцелил недуги наши и болезни
наши на себя взял». И крестился он в Иордане от Иоанна, показав обновление новым
людям. Когда же он крестился, отверзлись
небеса, и Дух сошел в образе голубином, и
голос сказал: «Вот сын мой возлюбленный,
его же благоизволил». И посылал он учеников своих проповедывать царствие небесное и покаяние для оставления грехов. И
собирался исполнить пророчество, и начал
проповедывать о том, как подобает сыну
человеческому пострадать, быть распяту и в
третий день воскреснуть. Когда же учил он
ведоша ̀и къ игѣмону Пилату. Пилатъ же,
испытавъ, яко безъ вины предаша ̀и, хотѣ
пустити ̀и. Они же рѣша ему: «Аще того пустиши, не имаеши быти другь кесареви».
Пилатъ же повелѣ, да ̀и расъпнут. Они же,
поемъше Исуса, ведоша ̀и на мѣсто краньево, и ту ̀и распяша. И бысть тма по всей
земли от шестаго часа до 9-го, и при 9-мь
часѣ испусти духъ Исусъ. И церковьная запона раздрася надвое, и мертвии въстаяху
мьнози, имъже повелѣ въ раи быти. И
снемъше же ̀и съ креста, положиша ̀и въ
гробѣ, и печатьми запечаташа гробъ людье
же жидовьстии, и стражи приставиша, ркуще: «Еда украдуть и нощью ученичи его».
Онъ же въ 3 день въскресе. И явися учеником, и въскресъ изъ мертвыхъ, рекъ имъ:
«Идете въ вся языкы и научите вся языкы,
крестяще во имя Отца и Сына и Святаго
Духа». И пребысть с ними 40 дний, являяся
имъ по въскресении. И егда исполнися
дьний 40, повелѣ имъ ити на гору Елеоньскую. И ту явися имъ и, благословивъ я, рече имъ: «Сядете въ градѣ Иерусалимѣ, дондеже послю обѣтование Отца моего». И
егда възношашеся на небо, ученикы поклонишася ему. И възъратишася въ Иерусалимъ и бяху воину въ церкви. И егда скончася днии 50, сниде Духъ Святый на апостолы, и приимъше обѣтование Святаго Духа, разидошася по вьселенѣй, учаще и крестяще водою».
в церкви, архиереи исполнились зависти и
хотели убить его и, схватив его, повели к
правителю Пилату. Пилат же, дознавшись,
что без вины его ему передали, захотел его
отпустить. Они же сказали ему: «Если отпустишь этого, то не будешь другом Цесарю». Тогда Пилат приказал, чтобы его распяли. Они же, взяв Иисуса, повели на лобное место, и тут распяли его. Настала тьма
по всей земле от шестого часа и до девятого, и в девятом часу испустил дух Иисус.
Церковная завеса разодралась надвое, востали мертвые многие, которым повелел
войти в рай. Сняли его с креста, положили
его в гроб, и печатями запечатали гроб
евреи, приставили стражу, сказав: «Как бы
не украли ученики его». Он же воскрес на
третий день. Воскреснув из мертвых, явился он ученикам своим и сказал им: «Идите
ко всем народам и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». Пробыл он с ними сорок дней, приходя
к ним после своего воскресения. Когда
прошло сорок дней, повелел им идти на гору Елеонскую. И тут явился им и, благословив их, сказал: «Будьте в граде Иерусалиме,
пока не пришлю вам обетование Отца моего». И, когда возносился на небо, поклонились ему ученики. И возвратились в Иерусалим, и были всегда в церкви. По прошествии пятидесяти дней сошел Дух Святой
на апостолов. А когда приняли обетование
Святого Духа, то разошлись по вселенной,
уча и крестя водою».
Рече же Володимиръ къ философу: «Что
Владимир же спросил философа: «Почему
ради от жены родися, и на дьревѣ расродился он от жены, был распят на дереве и
пятъся, и водою крестися?». Философъ же
крестился водою?» Философ же ответил
рече ему: «Сего ради, понеже испѣрва родъ ему: «Того ради, что вначале род человечечеловѣчьскый женою съгрѣши: дьяволъ
ский женою согрешил: дьявол прельстил
прелѣсти Евгою Адама, и отпаде рая; тако
Адама Евою, и лишился тот рая; так и Бог
же и Богъ отмѣстье створи дьяволу, женою отомстил дьяволу: через жену была первопѣрвѣе побѣженье бысть дьяволу, женою бо начальная победа дьявола, из-за жены перпѣрьвѣе испадение бысть Адаму из раа; от
воначально был изгнан Адам из рая; так же
жены же пакы въплътися Богъ и повелѣ в
через жену воплотился Бог и повелел войти
рай ити вѣрным. А еже на древѣ распяту
в рай верным. А на древе он был распят побыти, сего ради, яко от древа вкушь и испа- тому, что от древа вкусил <Адам> и лишилде породы; Богъ же на древѣ страсть прися рая; Бог же на древе принял страдания,
ать, да древом диаволь побѣжен будет, и от чтобы древом был побежден дьявол, и дредрева праведнаго приимут праведнии. А
вом праведным спасутся праведные. А обеже водою обновление, понеже при Нои
новление водою совершилось потому, что
умножившемъся грѣхом въ человѣцех, и
при Ное, когда умножились грехи у людей,
наведе Богъ потопь на землю и потопи ченавел Бог потоп на землю и потопил людей
ловѣкы водою. Сего ради рече Богъ:
«Понеже погубих водою человѣкы грѣх ради их, нынѣ же пакы водою очищу грѣхы
человѣком обновлениемь водою», ибо жидовьскый род въ мори очистишася от египетскаго злаго нрава, понеже вода изначала
бысть пръвое; рече бо, и Духъ Божий ношашеся връху воды, еже бо и нынѣ крестятся водою и Духом. Проображение бысть
пръвое водою, якоже Гедеон прообрази.
Егда прииде к нему аггелъ, веляше ему ити
на мадиама, онъ же, искушая, рече къ Богу,
положивь руно на гумнѣ, рекь: «И аще будет по всей земли роса, а на рунѣ суша...».
И бысть тако. Се же прообрази, яко иностраны бѣша преже суша, а жидове — руно,
послѣже на странах роса, еже есть святое
крещение, а на жидѣх суша. И пророци же
проповѣдаша, яко водою обновление будет.
Апостолом же учащим по вселенней вѣровати Богу, их же учение и мы, греци, приахом, и вся вселеннаа вѣрует учению их.
Нарекль же есть Богъ един день, в он же
хощет судити, пришедый, живым и мертвым и въздати комуждо по дѣлом их: праведному царство небесное, и красоту неизреченную, веселие без конца, и не умирати
в вѣкы, а грѣшником — мука огненна, и
червь неусыпаемый, и муцѣ не будет конца.
Сице же будут мучениа, иже не вѣруют
Господу нашему Иисус Христу: мучими
будут въ огни, иже ся не крестит». И се
рекь, показа ему запону, на нейже бѣ написано судище Господне, показываше же ему
одесную праведныа въ веселии предъидуща
в рай, а ошуюю — грѣшныа, идущих въ муку. Вълодимер же, въздохнувь рече: «Добро
сим одесную, горе же сим ошуюю». Он же
рече: «Аще хощеши одесную стати, то крестися». Вълодимеръ же положи на сердци
своем, рекь: «Пожду еще мало», хотя испытати о всѣх вѣрах. Вълодимер же, сему дары многы въдавь, отпусти съ честию великою.
В лѣто 6495. Съзва Вълодимерь бояры своя
и старци градскыа и рече имь: «Се приходиша къ мнѣ болгаре, рекуще: “Приими закон нашь”. По сем же приидоша нѣмци, и
тые хваляху закон свой. По сих приходиша
жидове. Сих же послѣди приходиша и гре-
водою; потому-то и сказал Бог: «Как водою
погубил я людей за грехи их, так и теперь
вновь водою очищу от грехов людей, — водою обновления»; ибо и евреи в море очистились от египетского злого нрава, ибо
первой была сотворена вода; сказано ведь:
Дух Божий носился поверх вод, потому и
ныне крестятся водою и Духом. Первое
преображение тоже было водою, чему Гедеон дал прообраз. Когда пришел к нему
ангел, веля ему идти на мадимьян, он же,
испытывая, обратился к Богу, положив руно
на земле, сказал: «Если будет по всей земле
роса, а руно сухо...» И было так. Это же было прообразом, что все иные страны были
прежде без росы, а евреи — руно, после же
на другие страны пала роса, которая есть
святое крещение, а евреи остались без росы.
И пророки предрекли, что обновление будет через воду.
Когда апостолы учили по вселенной веровать Богу, учение их и мы, греки, приняли,
и вся вселенная верует учению их. Установит же Бог и день единый, в который будет
судить живых и мертвых, и воздаст каждому по делам его: праведникам царство
небесное и красоту неизреченную, веселие
без конца и бессмертие вечное; грешникам
же страдания в огне, червь неусыпающий и
муки без конца. Таковы же будут мучения
тем, кто не верит Господу нашему Иисусу
Христу: будут мучиться в огне те, кто не
крестится». И, сказав это, <философ> показал <Владимиру> завесу, на которой изображено было судилище Господне, указал
ему на праведных справа, в веселии идущих
в рай, а грешников слева, идущих на мучение. Владимир же, вздохнув, сказал: «Хорошо тем, кто справа, горе же тем, кто слева». <Философ> же сказал: «Если хочешь с
праведниками по правую сторону стать, то
крестись». Владимиру же запало это в
сердце, и сказал: «Подожду еще немного»,
желая разузнать о всех верах. И дал ему
Владимир многие дары и отпустил его с честию великою.
В год 6495 (987). Созвал Владимир бояр
своих и старцев городских и сказал им:
«Вот приходили ко мне болгары, говоря:
“Прими закон наш”. Затем приходили
немцы и хвалили закон свой. За ними пришли евреи. После же всех пришли греки,
ци, хуляще всѣ законы, свой же хваляще, и
много глаголаша, сказующе от начала миру.
Суть же хитро сказающе, яко и другый
свѣтъ повѣдают быти, и чюдно слышати их:
да аще кто, дѣеть, в нашю вѣру ступить, то
паки, умеръ, станеть, и не умрети ему в
вѣки, аще ли в-ынъ законъ ступить, то на
ономъ свѣтѣ в огнѣ горѣти. Да что ума придасте? что отвѣщаете?» И рѣша бояре и
старци: «Вѣси, княже, яко своего никтоже
не хулить, но хвалить. Аще хощеши испытати гораздо, то имаши у собе мужи:
пославъ, испытай когождо ихъ службу, и
кто како служить Богу». И бысть люба рѣчь
князю и всѣмъ людемъ. Избраша мужи добры и смыслены, числомъ 10, и рѣша имъ:
«Идете первое в Болгары, испытайте вѣру
ихъ и службу». Они же идоша и, пришедше,
видиша сквѣрная дѣла ихъ и кланяние вь
ропати, и придоша в землю свою. И рече
имъ Володимѣръ: «Идете пакы в нѣмцѣ и
сглядайте такоже, и оттуду идете въ
Грѣкы». Они же придоша в нѣмцѣ и сглядавше церковь и службу ихъ, и придоша к
Цесарюграду и внидоша къ цесарю. Цесарь
же испыта, коея ради вины придоша. Они
же исповѣдаша ему вся бывшая. Се слышавъ цесарь и рад бысть, и честь велику
створи имъ въ тъ день. Наутрѣя же посла къ
патрѣарху, глаголя сице: «Придоша русь,
пытающе вѣры нашея, да пристрой церковь
и крилосъ и самъ причинися въ святительския ризы, да видять славу Бога нашего». И
си слышавъ патрѣархъ и повелѣ созвати
крилось всь, и по обычаю створи празникъ,
и кадила вьжгоша, и пѣния ликы составиша.
И иде и цесарь с ними во церковь, и поставиша я на пространьнѣ мѣстѣ, показающе
красоту церковьную, и пѣнья, и службу архиерѣйскы, и предстоянья дьяконъ, сказающе имъ служение Бога своего. Они же въ
изумѣньи бывше и удивившеся, похвалиша
службу ихъ. И призвавша я цесаря Василѣй
и Костянтинъ, и рѣста имъ: «Идете в землю
вашю». И отпустиша я с дары великы и с
честью. Они же придоша в землю свою. И
созва князь бояры своя и старца, рче Володимеръ: «Се придоша послании нами мужи,
да слышимъ от нихъ бывшее», и рече имъ:
«Скажите предъ дружиною». Они же рѣша,
яко «ходихомъ первое в Болгары и смотрихомъ, како ся кланяють въ храминѣ, рекше
браня все законы, а свой восхваляя, и многое говорили, рассказывая от начала мира.
И удивительное рассказывают, будто бы и
другой свет есть — и чудно слушать их, —
если кто, говорят, перейдет в нашу веру, то
по смерти снова востанет, и не умереть ему
вовеки; если же в ином законе будет, то на
том свете гореть ему в огне. Что же вы посоветуете? что ответите?» И сказали бояре
и старцы: «Знай, князь, что своего никто не
бранит, но хвалит. Если хочешь поистине
все разузнать, то ведь имеешь у себя мужей:
послав их, разузнай, какая у кого служба и
кто как служит Богу». И понравилась речь
их князю и всем людям; избрали мужей
славных и умных, числом десять, и сказали
им: «Идите сперва к болгарам и испытайте
веру их и службу». Они же отправились и,
придя к ним, видели их скверные дела и поклонение в мечети, и вернулись в землю
свою. И сказал им Владимир: «Идите еще к
немцам, высмотрите и у них все, а оттуда
идите в Греческую землю». Они же пришли
к немцам, увидели службу их церковную, а
затем пришли в Царьград и явились к цесарю. Цесарь же спросил их: «Зачем пришли?» Они же рассказали ему все. Услышав
это, цесарь обрадовался и в тот же день оказал им почести великие. На следующий же
день послал к патриарху, так говоря ему:
«Пришли русские, разузнать о вере нашей,
приготовь церковь и клир и сам оденься в
святительские ризы, чтобы видели они славу Бога нашего». Услышав об этом, патриарх повелел созвать клир, сотворил по обычаю праздничную службу, и кадила зажгли,
и устроили пение и хоры. И пошел с русскими в церковь, и поставили их на лучшем
месте, показав им церковную красоту, пение и службу архиерейскую, предстояние
дьяконов и рассказав им о служении Богу
своему. Они же были в восхищении, дивились и хвалили их службу. И призвали их
цесари Василий и Константин, и сказали
им: «Идите в землю вашу», и отпустили их
с дарами великими и с честью. Они же вернулись в землю свою. И созвал князь бояр
своих и старцев, и сказал Владимир: «Вот
пришли посланные нами мужи, послушаем
же все, что было с ними», — и обратился к
послам: «Говорите перед дружиною». Они
же сказали: «Ходили прежде всего в Болга-
в ропатѣ, стояще бес пояса: и поклонивься,
сядет и глядить сѣмо и овамо, акы бѣшенъ,
и нѣсть веселия у нихъ, но печаль и смрадъ
великъ. И нѣсть добръ законъ ихъ. И придохомъ в Нѣмцѣ и видихомъ службу творяща, а красоты не видихомъ никоеяже. И
придохом же въ Грѣкы, и ведоша ны, идеже
служать Богу своему, и не свѣмы, на небеси
ли есмы были, или на землѣ: нѣсть бо на
земли такого вида или красоты такоя, недоумѣемь бо сказати. Токмо то вѣмы, яко
онъдѣ Богъ съ человѣкы пребываеть, и есть
служба ихъ паче всих странъ. Мы убо не
можемь забыти красоты тоя — всякъ бо человѣкъ, аще преже вкусить сладка, послѣди
же <...> не можеть горести прияти — тако и
мы не имамъ сде жити». Отвѣщавъша же
боярѣ и рѣша: «Аще лихъ бы законъ
грѣчкый, то не бы баба твоя Олга прияла
кресщения, яже бѣ мудрѣйши всих человѣкъ». Отвѣщав же Володимѣръ, рече:
«То кде кресщение приимемь?». Они же
рѣша: «Кдѣ ти любо».
И минувшу лѣту, в лѣто 6496, иде Володимеръ с вои на Корсунь, град грѣчкый, и затворишася корсуняни въ градѣ. И ста Володимѣръ об онъ полъ града в лимени, вьдале
града стрѣлище едино. И боряхуся крѣпко
горожанѣ с ними. Володимеръ обьстоя град.
И изнемогаху людие въ градѣ, и рече Володимеръ к гражаномъ: «Аще ся не вдасте,
имамъ стояти за три лѣта». Они же не послушаша того. Володимеръ же изряди воя
своя и повелѣ приспу сыпати к граду. Сим
же спущимъ, корсуняне, подкопавше стѣну
градьскую, крадяху сыплемую перьсть и
ношаху к собѣ в град, сыплюще посредѣ
града. Вои же присыпаху боле, и Володимеръ стояше. И се мужь именемь Анастасъ
корсунянинъ стрѣли, написавъ на стрѣлѣ:
«Кладези, яже суть за тобою от вьстока, ис
того вода идеть по трубѣ, копавше, преимете воду». Володимеръ же, се слыша,
възрѣвъ на небо, и рече: «Аще ся сбудеть,
се имамъ креститися». И ту абье повелѣ копати прекы трубамъ, и переяша воду. И
людье изнемогаху жажею водною и предашася. И вниде Володимеръ въ град и дружина его, и посла Володимиръ къ цесареви,
Василию и Костянтину, глаголя сице: «Се
град ваю славный взях; слышю же се, яко
сестру имаете дѣвою, да аще ея не вдасте за
рию, смотрели, как они молятся в храме,
называемом мечетью. Стоят там без пояса
и, сделав поклон, садятся и глядят туда и
сюда, как безумные, и нет в них веселья,
только печаль и смрад великий. Не хорош
закон их. И пришли мы к немцам и видели
их службу, но красоты не видели никакой.
И пришли мы в Греческую землю, и ввели
нас туда, где служат они Богу своему, и не
знали мы — на небе или на земле: ибо нет
на земле такого зрелища и красоты такой, и
не знаем, как и рассказать об этом, — знаем
мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других
странах. Не можем мы забыть красоты той,
ибо каждый человек, если вкусит сладкого,
не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь жить». Сказали же бояре:
«Если бы плох был закон греческий, то не
приняла бы бабка твоя Ольга крещения, а
была она мудрейшей из всех людей». И
спросил Владимир: «Где примем крещение?» Они же сказали: «Где тебе любо».
И когда прошел год, в 6496 (988) году пошел Владимир с войском на Корсунь, город
греческий, и затворились корсуняне в городе. И стал Владимир на другом берегу лимана, на расстоянии полета стрелы от города, и крепко сопротивлялись горожане.
Владимир же осадил город. Люди в городе
стали изнемогать, и сказал Владимир горожанам: «Если не сдадитесь, то простою и
три года». Они же не послушали его. Владимир же, изготовив войско свое, приказал
насыпать землю горой у городских стен. И
когда насыпали они, корсунцы, подкопав
стену городскую, крали насыпанную землю,
и носили ее себе в город, и ссыпали посреди
города. Воины же присыпали еще больше, и
Владимир стоял. И вот некий муж именем
Анастас, корсунянин, пустил стрелу, написав на ней: «Перекопай и перейми воду,
идет она по трубам из колодцев, которые за
тобою с востока». Владимир же, услышав
об этом, посмотрел на небо и сказал: «Если
сбудется это, — сам крещусь!» И тотчас же
повелел копать поперек трубам, и перекрыли воду. Люди изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною
своей и послал к цесарям Василию и Константину сказать: «Вот взял уже ваш город
славный; слышал же, что имеете сестру де-
мя, то створю граду вашему, яко и сему
створихъ». И се слышавша цесаря, быста
печална, посласта вѣсть, сице глаголюще:
«Не достоить крестьяномъ за поганыя посягати и даяти. Аще ли ся крестиши, то приимеши се и получиши царство небесное, и с
нами единовѣрникъ будеши. Аще ли сего не
хощеши створити, не можевѣ дати сестры
своей за тя». И сѣ слышавъ Володимѣръ и
рече посланымъ от цесарю: «Глаголите цесарема тако, яко азъ кресщюся, яко испытахъ преже сихъ дний законъ вашь, и есть
ми любъ, и вѣра ваша и служение, иже ми
исповѣдаша послании нами мужи». И се
слышавша цесаря и рада быста, и умолиста
сестру свою, именемь Анну, и посласта к
Володимеру, глаголющи: «Крестися, тогда
послевѣ сестру свою к тобѣ». И рече Володимиръ: «Да пришедше съ сестрою вашею
крестять мя». И послушаста цесаря и посласта сестру свою и сановникы нѣкыя и прозвутеры. Она же не хотяше ити яко в поганыя, и рече им: «Луче бы ми сде умрети». И
рѣста ей брата: «Еда како обратить Богъ
Рускую землю в покаяние, а Грѣчкую землю избавиши от лютыя рати. Видиши ли
колико зло створиша русь грѣкомъ? Нынѣ
же, аще не идеши, то же имуть творити
намъ». И одва принудиста. Она же, всѣдши
в кубару, цѣловавши ужикы своѣ с плачемь,
поиде чресъ море. Яко приде ко Корсуню, и
излѣзоша корсуняни с поклономъ, и введоша ю въ градъ, и посадиша ю в полатѣ. По
Божью же строенью вь се время разболѣлся
Володимиръ очима и не видяше ничтоже, и
тужаше велми, и не домышляше, что створити. И посла къ нему цесариця, рекуще:
«Аще хощеши болезни сея избыти, то
вьскорѣ крестися, аще ли ни, то не имаеши
избыти сего». И си слышавъ, Володимеръ
рече: «Аще се истина будет, поистѣнѣ великъ Богъ крестьянескь». И повелѣ крестити ся. И епископъ же корсуньскый с попы
цесарицины, огласивъ и
̀ , и крести Володимѣра. И яко возложи руку на нь, и абье
прозрѣ. Видив же се Володимеръ напрасное
исцѣление и прослави Бога, рекъ: «То первое увидѣхъ Бога истиньнаго». Си же увидивше дружина его, мнози крестишася.
Крести же ся въ церкви святое Софьи, и
есть церкви та стояще в Корсуни градѣ, на
мѣстѣ посредѣ града, идеже торгъ дѣють
вицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу». И, услышав это, опечалились цесари и
послали ему весть такую: «Не пристало
христианам жениться и выдавать замуж за
язычников. Если же крестишься, то и ее получишь, и царство небесное воспримешь, и
с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за
тебя». Услышав это, сказал Владимир посланным к нему от цесарей: «Скажите цесарям вашим так: я крещусь, ибо еще прежде
разузнал о законе вашем и люба мне вера
ваша и богослужение, о котором рассказали
мне посланные нами мужи». И рады были
цесари, услышав это, и упросили сестру
свою, именем Анну, и послали к Владимиру, говоря: «Крестись, и тогда пошлем
сестру свою к тебе». Ответил же Владимир:
«Пусть пришедшие с сестрою вашею и крестят меня». И послушались цесари и послали сестру свою, сановников и пресвитеров.
Она же не хотела идти к язычникам и сказала им: «Лучше бы мне здесь умереть». И
сказали ей братья: «Может быть, обратит
Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны.
Видишь ли, сколько зла наделала грекам
Русь? Теперь же, если не пойдешь, то сделают и нам то же». И едва принудили ее.
Она же села на корабль, попрощалась с
ближними своими с плачем и отправилась
через море. Когда прибыла в Корсунь, вышли корсунцы навстречу ей с поклоном, и
ввели ее в город, и отвели ее в палату. По
божественному промыслу разболелись в то
время у Владимира глаза, и не видел ничего, и скорбел сильно и не знал, что сделать.
И послала к нему царица сказать: «Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то
не сможешь избавиться от недуга этого».
Услышав это, Владимир сказал: «Если же
так и будет, то поистине велик Бог христианский». И повелел крестить себя. Епископ
же корсунский с царицыными попами,
огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тот тотчас же прозрел.
Владимир же, увидев свое внезапное исцеление, прославил Бога: «Теперь познал я
истинного Бога». Многие из дружинников,
увидев это, крестились. Крестился же он в
корсунянѣ; полата Володимѣря воскрай
церкви стоить и до сего дни, а цесарицина
полата за олътаремь. По кресщении же приведе цесарицю на обручение.
церкви святой Софии, а стоит церковь та в
городе Корсуни посреди града, где собираются корсунцы на торг; палата же Владимира стоит с края церкви и до наших дней,
а царицына палата — за алтарем. После
крещения привели царицу для совершения
брака.
Се же не свѣдуще право, глаголють, яко
Не знающие же истины говорят, что крекрестился есть в Кыевѣ, инии же рѣша — в стился Владимир в Киеве, иные же говорят
Василевѣ, друзии же рѣша инако сказающе. — в Васильеве, а другие и по-иному скажут.
Володимеръ же поимъ цесарицю, и Настаса, Владимир же взял царицу, и Анастаса, и
и попы корсуньскыя, мощи святаго Клисвященников корсунских с мощами святого
мента и Фива, ученика его, и поима сьсуды Климента, и Фива, ученика его, взял и сосуцерковныя, иконы на благословенье себе.
ды церковные и иконы на благословение
Постави же церковь святаго Иоана Предсебе. Поставил и церковь святого Иоанна
течю в Корсунѣ на горѣ, иже ссыпаще
Предтечи в Корсуни на горе, которую
средѣ града, крадуще приспу, и яже и церк- насыпали посреди города, когда крали земви стоить и до сего дни. Взяша же, идя,
лю из насыпи; стоит церковь та и доныне.
мѣдянѣ 2 капищи, и 4 конѣ мѣдяны, иже и
Отправляясь, захватил он с собой и двух
нынѣ стоять за святою Богородицею, яко
медных идолов и четырех медных коней,
иже невѣдуще мнять я мраморяны суща.
что и сейчас стоят за церковью святой БоВдасть же за вѣно Корсунь грѣкомъ цесагородицы и про которых невежды думают,
рицѣ дѣля, а самъ прииде Кыеву. И яко
что они мраморные. Корсунь же отдал греприде, повелѣ кумиры испроврещи, овы
кам как вено за царицу, а сам вернулся в
исѣщи, а другыя огньви предати. Перуна же Киев. И когда пришел, повелел повергнуть
повелѣ привязати кь коневи хвосту и влещи идолы — одни изрубить, а другие сжечь.
с горы по Боричеву на Ручай, и 12 мужа
Перуна же приказал привязать к хвосту копристави бити жезлиемь. Се же не яко дре- ня и волочить его с горы по Боричеву к Руву чюющю, но на поругание бѣсу, иже при- чью и приставил двенадцать мужей колольщаше симъ образомъ человѣкы, да возтить его палками. Делалось это не потому,
мѣстье прииметь от человѣкъ. «Велий еси,
что дерево что-нибудь чувствует, но для
Господи, чюдная дѣла твоя!» Вчера чьстимь поругания беса, который обманывал людей
от человѣкъ, а днесь поругаем. И влѣкому
в этом образе, — чтобы принял он возмездже ему по Ручаеви кь Днѣпру, плакахуся
ие от людей. «Велик ты, Господи, и чудны
его невѣрнии людье, еще бо не бяху прияли дела твои!» Вчера еще был чтим людьми, а
кресщения. И привлекше, и вринуша ̀и въ
сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по
Днѣпръ. И пристави Володимеръ, рекъ:
Ручью к Днепру, оплакивали его неверные,
«Аще кде пристанеть, вы-то отрѣвайте его
так как не приняли они еще святого крещеот берега, доньдеже порогы проидеть, тогда ния. И, приволочив, кинули его в Днепр. И
охабитеся его», Они же повелѣное створипоручил Владимир <людям>, сказав: «Если
ша. Яко пустиша ѝ, и проиде сквозѣ попристанет где к берегу, отпихивайте его,
рогы, извѣрже ѝ вѣтръ на рѣнь, яже и до
пока не пройдет пороги, тогда только
сего дни словет Перуня рѣнь. По сем же
оставьте его». Они же исполнили повеленВолодимиръ посла послы своя по всему
ное. И когда пустили Перуна и прошел он
граду, глаголя: «Аще не обрящеться кто за- пороги, выбросило его ветром на отмель,
утра на рѣцѣ, богатъ ли, убогь, или нищь,
которая и до сих пор зовется Перунья отили работенъ — противникъ мнѣ да бумель. Затем разослал Владимир посланцев
деть». И се слышавше, людье с радостью
своих по всему городу сказать: «Если не
идяху, радующеся и глаголаху: «Аще бы се придет кто завтра на реку — будь то богане добро было, не бы сего князь и бояри
тый, или бедный, или нищий, или раб, —
прияли». Наутрѣя же изииде Володимѣръ с будет мне врагом». Услышав это, с радо-
попы цесарицины и корсуньскыми на
Днѣпръ, и снидеся бе-щисла людий. И
влѣзоша вь воду и стояху ови до шеѣ, а другии до персий, младѣи же по перси от берега, друзии же младенци держаще, свѣршении же бродяху, поповѣ же, стояще, молитвы творяху. И бяше видити: радость велика
на небеси и на земли, толико душь спасаемых, а дьяволъ стенаше, глаголя: «Увы мнѣ,
яко отсюду прогонимь есмь! Здѣ бо мнѣхъ
жилище имѣти, яко сде не суть учения апостолскаа, ни суть вѣдуще Бога, но веселяхуся о службѣ ихъ, еже служаху мнѣ. И се уже
побѣжаемь есмь от невѣгласа сего, а не от
апостолъ и мученикъ, и ни имамъ уже царствовать во странах сихъ». Крестившим же
ся людемь, идоша когождо в домы своя.
Володимѣръ же радъ бывъ, яко позна Бога
самъ и людие его, и възрѣвъ на небо и рече:
«Боже великый, створивый небо и землю!
Призри на новыя люди своя, вдай же имъ,
Господи, увѣдити тебе, истеньнаго Бога,
якоже увидиша страны крестьяньскыя, и
утверди у нихъ вѣру правую и несъвратну,
мнѣ помози, Господи, на супротивнаго врага, да, надѣюся на тя и на твою державу,
побѣжаю козни его». И се рекъ, повелѣ рубити церькви и поставляти по мѣстомъ,
идеже стояше кумиры. И постави церковь
святаго Василья на холмѣ, идѣже стояше
кумири — Перунъ и прочии, идеже требы
творяху князь и людье. И нача ставити по
градомъ церкви и попы, и людие на кресщение приводити по всемъ градом и селомъ, И, пославъ, нача поимати у нарочитой чади дѣти, и даяти на учение книжное.
А матери же чадъ своихъ плакахуся по
нихъ, и еще бо ся бяху не утвѣрдилѣ вѣрою,
но акы по мерьтвѣцѣ плакахуся. <…>
стью пошли люди, ликуя и говоря: «Если
бы не было это хорошим, не приняли бы
этого князь наш и бояре». На следующий
же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и
стояли там одни, погрузившись до шеи,
другие по грудь, молодые же у берега по
грудь, некоторые держали младенцев, а
взрослые бродили, попы же, стоя, совершали молитвы. И была видна радость великая
на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ; а дьявол говорил, стеная:
«Увы мне! Прогнан я отсюда! Здесь думал я
обрести себе жилище, ибо здесь не было
учения апостольского, не знали здесь Бога,
но радовался я служению тех, кто служил
мне. И вот уже побежден я невеждой этим,
а не апостолами и не мучениками; не смогу
уже царствовать более в этих странах».
Люди же, крестившись, разошлись по домам. Владимир же был рад, что познал Бога
сам и люди его, возвел глаза на небо и сказал: «Боже великий, сотворивший небо и
землю! Взгляни на новых людей этих и дай
им, Господи, познать тебя, истинного Бога,
как познали тебя христианские страны.
Утверди в них правую и неуклонную веру,
и мне помоги, Господи, против дьявола, да
одолею козни его, надеясь на тебя и на
твою силу». И сказав это, приказал рубить
церкви и ставить их по тем местам, где
прежде стояли кумиры. И поставил церковь
во имя святого Василия на холме, где стоял
идол Перуна и другие и где приносили им
жертвы князь и люди. И по другим городам
стал ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по
всем городам и селам. Посылал он собирать
у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них, ибо не утвердились еще они в
вере и плакали о них как о мертвых. <…>
Володимиръ же просвѣщенъ самъ, и сынови Владимир же был просвещен сам, и сыноего, и земля его. Бѣ бо у него сыновь 12:
вья его, и земля его. Было у него двенадцать
Вышеславъ, Изяславъ, Святополкъ, и Яросыновей: Вышеслав, Изяслав, Святополк и
славь, Всеволодъ, Святославъ, Мьстиславъ, Ярослав, Всеволод, Святослав, Мстислав,
Борисъ и Глѣбъ, Станиславъ, Позвиздъ, Су- Борис и Глеб, Станислав, Позвизд, Судидиславъ. И посади Вышеслава в Новѣгослав. И посадил Вышеслава в Новгороде,
родѣ, а Изяслава в Полотьсцѣ, а Святополка Изяслава в Полоцке, а Святополка в Турове,
в Туровѣ, Ярослава в Ростовѣ. И умершю
Ярослава в Ростове. Когда же умер старший
же старѣйшому Вышеславу в Новѣгородѣ,
Вышеслав в Новгороде, посадил Ярослава в
и посади Ярослава в Новѣгородѣ, а Бориса
в Ростовѣ, а Глѣба вь Муромѣ, Святослава в
Деревѣх, Всеволода в Володимѣрѣ, Мьстислава вь Тмутороканѣ. И рече Володимеръ:
«Се не добро есть: мало городовъ около
Кыева». И нача ставити городы по Деснѣ, и
по Устрьи, и по Трубешеви, и по Сулѣ, и по
Стугнѣ. И поча нарубати мужи лутши от
словенъ, и от кривичъ, и от чюдии, и от вятичь, и от сихъ насели и грады; бѣ бо рать
от печенѣгъ. И бѣ воюяся с ними и одоляя
имъ. <…>
Въ лѣто 6501. Иде Володимиръ на Хорваты.
Пришедшю же ему с войны хорватьской, и
се печенѣзѣ придоша по оной сторонѣ от
Сулы, Володимеръ же поиде противу имъ.
И усрѣтѣ я на Трубеши на броду, кдѣ нынѣ
Переяславль. И ста Володимеръ на сей
странѣ, а печенѣзѣ на оной, и не смѣяху си
на ону сторону, и они на сю сторону. И
приѣха князь печенѣскый к рѣцѣ, и возва
Володимира и рече ему: «Пусти ты свой
мужь, а я свой, да ся борета. Да аще твой
мужь ударить моимъ, да не воюемься за три
лѣта <...>. Аще ли нашь мужь ударить вашимъ, да воюемь за три лѣта». И разидостася разно. Володимеръ же, пришедъ в товары, посла по товаромъ бирича, глаголя:
«Нѣтутѣ ли такаго мужа, иже бы ся ялъ с
печенѣжаниномъ брати?» И не обрѣтеся
никдѣже. И заутра приѣхаша печенѣзѣ, а
свой мужь приведоша, а наших не бысть. И
поча тужити Володимѣръ, сля по всимъ
воемь своим. И приде единъ мужь старъ к
нему и рече ему: «Княже! Есть у мене
единъ сынъ дома менший, а сь четырми
есмь вышелъ, и онъ дома. От дѣтьства си
своего нѣсть кто имъ ударилъ. Единою бо
ми сварящю, оному же мнущю уснье, и разгнѣвася на мя, преторже черевии руками».
Князь же, се слышавъ, и рад бысть, и посла
по нь борзо, и приведоша и́ ко князю, и
князь повѣда ему вся. Сьй же рече: «Княже!
Не вѣмь, могу ли со нь, да искусите мя:
нѣтуть ли вола, велика и силна?» И
налѣзоша волъ силенъ, и повелѣ раздражити вола, и возложиша на нь желѣзо горяче,
и пустиша вола. И побѣже волъ мимо нь, и
похвати вола рукою за бокъ и выня кожю с
мясы, елико ему рука я. И рече ему Володимѣръ: «Можеши ся с нимъ бороти ». И
назавьтрѣе придоша печенѣзѣ и почаша
Новгороде, а Бориса в Ростове, а Глеба в
Муроме, Святослава в Древлянской земле,
Всеволода во Владимире, Мстислава в Тмуторокани. И сказал Владимир: «Это плохо,
что мало городов вокруг Киева». И стал
ставить города на Десне, и по Остру, и по
Трубежу, и по Суле, и по Стугне. И стал
набирать мужей лучших от славян, и от
кривичей, и от чуди, и от вятичей и ими
населил города, так как была война с печенегами. И воевал с ними и побеждал их.
<…>
В год 6501 (993). Пошел Владимир на хорватов. Когда же возвратился он с хорватской войны, пришли печенеги по той стороне Днепра от Сулы; Владимир же выступил против них и встретил их на Трубеже у
брода, где ныне Переяславль. И стал Владимир на этой стороне, а печенеги на той, и
не решались наши перейти на ту сторону,
ни те на эту. И подъехал князь печенежский
к реке, вызвал Владимира и сказал ему:
«Выпусти ты своего мужа, а я своего —
пусть борются. Если твой муж бросит моего
на землю, то не будем воевать три года и
разойдемся; если же наш муж бросит вашего оземь, то будем разорять вас три года».
Владимир же, вернувшись в стан свой,
разослал глашатаев объявлять: «Нет ли такого мужа, который бы поборолся с печенегом?» И не сыскался нигде. На следующее
утро приехали печенеги и привели своего
мужа, а у наших не оказалось. И стал тужить Владимир, посылая по всему войску
своему, и пришел к князю один старый муж
и сказал ему: «Князь! Есть у меня один сын
меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он
дома остался. С самого детства никто его не
бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а
он мял кожу, так он рассердился на меня и
разодрал кожу руками». Услышав об этом,
князь обрадовался, и тут же послал за ним,
привели его к князю, и поведал ему князь
все. Тот отвечал: «Князь! Не знаю, могу ли
я с ним схватиться, но испытайте меня: нет
ли крупного и сильного вола?» И нашли
могучего вола, и приказал он разъярить вола; возложили на него раскаленное железо и
пустили вола. И побежал вол мимо него, и
схватил его рукою за бок и вырвал кожу с
мясом, сколько захватила рука. И сказал
ему Владимир: «Можешь с ним бороться».
звати: «Нѣсть ли мужа? Се нашь доспѣль».
Володимѣръ же повелѣ той ночи облѣщися
въ оружье. И выпустиша печенѣзѣ мужь
свой, и бѣ превеликъ зѣло и страшенъ. И
выступи мужь Володимѣръ, и възрѣвъ печенѣжинъ и посмѣяся, — бѣ бо средний
тѣломъ. И размѣривше межи обѣима полкома, и пустиша я к собѣ. И ястася крѣпко,
и удави печенѣжинина в руку до смерти. И
удари имь о землю. И вьскликоша русь, а
печенѣзѣ побѣгоша, а русь погнаша по
нихъ, сѣкуще ѣ, и прогнаша их. Володимѣръ же, рад бывъ, и заложи городъ на
броду томь и нарче и́ Переяславль, зане перея славу отрокъ. Володимиръ же великомь
мужемь створи того и отца его. Володимиръ
же възвратися вь Киевь с побѣдою и славою
великою. <…>
На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать «Где же муж? Вот наш готов!»
Владимир повелел в ту же ночь облечься в
доспехи. Печенеги выпустили своего мужа:
был же он огромен и страшен. И выступил
муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками и
пустили их друг против друга. И схватились, и удавил муж печенежина руками до
смерти. И бросил его оземь. И кликнули
русские, и побежали печенеги, и гнались за
ними русские, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у
брода того и назвал его Переяславлем, ибо
перенял славу отрок. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И
возвратился Владимир в Киев с победою и
со славою великою. <…>
Въ лѣто 6505. Володимеру шедшю к НовуВ год 6505 (997). Пошел Владимир к Новгороду по вѣрхъние воѣ на печенѣгы, бѣ бо городу за северными воинами против печерать велика бес пересту. В то же время
негов, так как была в это время беспрерывувѣдаша печенѣзѣ, яко князя нѣту, придоша ная великая война. Узнали печенеги, что
и сташа около Бѣлагорода. И не дадяхуть
нет князя, пришли и стали под Белгородом.
вылѣсти из града. Бѣ бо голодъ великъ вь
И не давали выйти из города, и был в гороградѣ, и не лзѣ Володимиру помочи, и не бѣ де голод сильный, и не мог Владимир пойти
лзѣ поити ему, и еще бо ся бяхуть не собра- к нему, так как не собрались еще к нему воли к нему вои, печенѣгь же бѣ множьство
ины, а печенегов было многое множество.
много. И удолжишася, остояче вь градѣ лю- И затянулась осада города, и начался среди
ди, и бѣ глад великъ. И створиша вѣче вь
горожан сильный голод. И собрали вече в
градѣ и рѣша: «Се хочемь помрети от глада, городе и сказали: «Вот уже скоро умрем от
а от князя помочи нѣтъ. Да луче ли ны
голода, а от князя помощи нет. Разве лучше
умрети? Вдадимся печенѣгомъ, да кого ли
нам так умереть? Сдадимся печенегам —
оживят, кого ли умертвять, уже помираемь
кого оставят в живых, а кого умертвят; все
от глада». И тако свѣтъ створиша. И бѣ же
равно помираем от голода». И так порешиодинъ старець не былъ в вѣчи томь, вьпрали на вече. Был же один старец, который не
шаше: «Что ради створиша вѣче людье?» И был на том вече, и спросил он: «Зачем соповѣдаша ему, яко утро хотять ся людье пе- брали люди вече?» И поведали ему, что завредати печенѣгомъ. Се же слышавь, посла
тра горожане хотят сдаться печенегам.
по старѣйшины градьскыя и рече имъ:
Услышав об этом, послал он за городскими
«Слышахъ, яко хочете передатися пестарейшинами и сказал им: «Слышал, что
ченѣгомъ». Они же рѣша: «Не стѣрпять
хотите сдаться печенегам». Они же ответилюдье голода». И рече имъ: «Послушайте
ли: «Не стерпят люди голода». И сказал им:
мене, не предайтеся за три дни, и азъ что вы «Послушайте меня, не сдавайтесь еще три
велю и створите». И они же ради и
дня и сделайте то, что я вам велю». Они же
обѣщашася послушати. И рече имъ: «Сбес радостью обещали послушаться. И сказал
рете по горьсти овса, или пшеницѣ, ли отим: «Соберите по горсти овса, пшеницы
руб». Они же, шедше, ради снискаху. И по- или отрубей». Они же охотно пошли и совелѣ женам створити цѣжь, в немже варять брали. И повелел женщинам сделать болкисель, и повелѣ копати кладязь, и вьстави- тушку, на чем кисель варят, и велел копать
ти тамо кадь, и налья цѣжа кадь. И повелѣ
колодец и поставить в него кадь и налить ее
копати другий кладязь и вьставити тамо
болтушкой. И велел копать другой колодец
другую кадь. Повелѣ имь искати меду. Они
же, шедше, взяша лукно меду, бѣ бо погребено вь княжи медуши. И повелѣ росытити
воду велми и вьльяти вь кадь и в друземь
кладязѣ тако. Наутрѣя же посла по печенѣгы. Горожани же рекоша, шедше, печенѣгомъ: «Поимете к собѣ тали наша, а
васъ до 10 мужь идете вь градъ и видите,
что ся дѣеть вь градѣ нашемь». Печенѣзи
же радѣ бывше, мняще, яко хотять ся передати, а сами избраша лучшии мужи вь
градѣ и послаша я вь град, да розъглядають,
что ся дѣеть вь градѣ у нихъ. И придоша вь
градъ, и рекоша людие: «Почто губите себе? Коли можете перестояти нас? Аще стоите 10 лѣт, что можете створити намъ?
Имѣемь бо кормьлю от земля. Аще ли не
вѣруете, да видите своима очима». И приведоша я кь кладязю, идѣже цѣжь, и почерпоша вѣдромъ и льяху в латкы. И варяху
пред ними, и яко свариша пред ними кисель, и поемь я, и приведоша кь другому
кладязю, и почерпоша сыты, и почаша ясти
первое сами, потом же и печенѣзѣ. И удивишася, рекоша: «Не имуть сему вѣры наши
князи, аще не ядять сами». И людье нальяша корчагу цѣжа и сыты от кладязя и вдаша
печенѣгомъ. Они же, пришедше, повѣдаша
вся бывшая. И вариша кисель, и яша князи
печенѣжьстии и подивишася. И поемше тали своя, а онѣхъ пустивше, и вьсташа от
града, и вь своя идоша. <…>
и поставить в него другую кадь. Повелел им
поискать меду. Они же пошли и взяли лукошко меду, которое было спрятано в княжеской медуше. И приказал сделать из него
пресладкую сыту и влить в кадь во втором
колодце. На следующий же день повелел он
послать за печенегами. И сказали горожане,
придя к печенегам: «Возьмите от нас заложников, а сами войдите человек с десять
в город, чтобы посмотреть, что творится в
городе нашем». Печенеги же обрадовались,
подумав, что хотят им сдаться, а сами выбрали лучших мужей в своих родах и послали в город, чтобы проведали, что делается у тех в городе. И пришли они в город,
и сказали им люди: «Зачем губите себя?
Разве можете перестоять нас? Если будете
стоять и десять лет, то что сделаете нам?
Ибо имеем мы пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами». И
привели их к колодцу, где была болтушка
для киселя, и почерпнули ведром и вылили
в латки. И стали варить у них на глазах; когда сварили кисель, взяли его, и пришли к
другому колодцу, и почерпнули сыты из
колодца, и стали есть сперва сами, а потом
и печенеги. И удивились те и сказали: «Не
поверят нам князи наши, если не отведают
сами». Люди же налили им корчагу кисельного раствора и сыты из колодца и дали печенегам. Они же, вернувшись, поведали все,
что было. И, сварив кисель, ели князья печенежские и дивились. И, взяв своих заложников, а белгородских пустив, поднялись и пошли от города восвояси. <…>
Въ лѣто 6523. Хотящю ити Володимѣру на
В год 6523 (1015). Когда Владимир собралЯрослава, Ярослав же, посла за море и при- ся идти против Ярослава, Ярослав, послав
веде варягы, бояся отца своего. Но Богъ не
за море, привел варягов, так как боялся отца
дасть дьяволу радости. Володимеру же раз- своего; но Бог не дал дьяволу радости. Коболѣвшюся, в се же время бяше у него Богда Владимир разболелся, был у него в это
рисъ, а печенѣгомъ идущимъ на Русь, и
время Борис, а тем временем печенеги попосла противу имъ Бориса, а самъ боляше
шли походом на Русь, и Владимир послал
велми, в нейже болести и скончася мѣсяца
против них Бориса, а сам сильно разболелиуля въ 15 день. Умре же Володимиръ,
ся; в этой болезни и умер июля в пятнадцакнязь великый, на Берестовъмь, и потый день. Умер же князь великий Владимир
таиша ̀и, бѣ бо Святополкъ в Кыевѣ. И нона Берестове, и утаили смерть его, так как
щью же межи клѣтми проимавъше помостъ, Святополк был в Киеве. Ночью же разобрав ковьрѣ опрятавши и ужи свѣсиша и на
ли помост между двумя клетями, завернули
землю, и възложивъша ̀и на сани, и везоша, его в ковер и спустили веревками на землю;
и поставиша ̀и вь святѣй Богородици церкзатем, возложив его на сани, отвезли и пови, юже бѣ самъ создалъ. Се же увидѣвше
ставили в церкви святой Богородицы, котолюдье и снидошася бе-щисла, и плакашася
рую сам когда-то построил. Узнав об этом,
по немь, бояре аки заступника земли ихъ,
убозии акы заступника и кормителя. И вложиша ̀и вь гробѣ мраморяни, спрятавше
тѣло его с плачемь великим, блаженаго князя. <…>
сошлись люди без числа и плакали по нем
— бояре как по заступнике страны, бедные
же как о своем заступнике и кормителе. И
положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем
великим. <…>
Святополкъ же сѣде в Киевѣ по отци
Святополк сел в Киеве после смерти отца
своемь, и созва кыяны и нача имѣние имь
своего, и созвал киевлян, и стал давать им
даяти, а они приимаху, и не бѣ сердце ихъ с дары. Они же брали, но сердце их не лежанимь, яко братья ихъ быша с Борисомъ. Бо- ло к нему, потому что братья их были с Борису же возвратившюся с воины, не
рисом. Когда Борис уже возвратился с войобрѣтшю печенѣгъ, вѣсть приде ему, яко
ском назад, не найдя печенегов, пришла к
«Отець ти умерлъ». И плакася по отци вел- нему весть: «Отец у тебя умер». И плакался
ми, любимъ бо бѣ отцемь паче всих, и ста
по отцу горько, потому что любим был отна Алтѣ, пришедъ. Рѣша ему дружина отня: цом больше всех, и остановился, дойдя до
«Се дружина у тебе отня и вои. Поиди, сяди Альты. Сказала же ему дружина отцовская:
в Кыевѣ на столѣ отнѣ». Онъ же рече: «Не
«Вот у тебя отцовская дружина и войско.
буди то — мнѣ вьзняти рукы на брата на
Пойди, сядь в Киеве на отцовском столе».
старѣйшаго: аще отець ми умре, то сѣй ми
Он же отвечал: «Не подниму руки на брата
будеть вь отца мѣсто». И се слышавше вои
своего старшего: если и отец у меня умер,
и разиидошася от него. Борисъ же стояше
то пусть этот будет мне вместо отца».
съ отрокы своими. Святополкь же исполни- Услышав это, воины разошлись от него.
ся безакония, Каиновъ смыслъ приимъ, по- Борис же остался стоять с одними своими
сылая к Борису, глаголя, яко «С тобою
отроками. Святополк же, исполнившись
хощю любовь имѣти и к отню ти придамъ», беззакония, воспринял мысль Каинову и
льстя под нимь, како бы погубити. Святопослал сказать Борису: «Хочу с тобою люполкъ же приде нощью к Вышегороду и
бовь иметь и придам тебе еще к полученотай призва Путшю и вышегородьскыя боному от отца владению», но сам обманывал
ярьцѣ, и рече имъ: «Прияете ли мнѣ всимъ
его, чтобы как-нибудь его погубить. Святосердцемь?». И рече Путьша: «Можемь гополк пришел ночью в Вышгород, тайно
ловы своѣ с вышегородци положити». Он
призвал Путшу и вышгородских мужей боже рче имъ: «Не повѣдите никомуже, шедярских и сказал им: «Преданы ли вы мне
ше, убийте брата моего Бориса». Они же
всем сердцем?» Отвечал же Путша: «Совьскорѣ обѣщашася ему створити се. О сягласны я и вышегородцы головы свои слоковыхъ бо Соломонъ рече: «Скоры суть бес жить за тебя». Тогда он сказал им: «Не гоправды прольяти кровь. Сбирають собѣ
воря никому, ступайте и убейте брата моего
злая. Ти бо обьщаются крови. Сихъ путье
Бориса». Те же обещали ему немедленно
суть скончевающе безаконие, нечестьемь бо исполнить это. О таких сказал Соломон:
свою душю емлють». Послании же придоша «Спешат они на неправедное пролитие кронощью, и подъступиша ближе, и слышаша
ви. Ибо принимают они участие в пролитии
блаженаго Бориса, поюща заутренюю —
крови и навлекают на себя несчастия. Такоповѣдаша бо ему, яко хотять тя погубити.
вы пути всех, совершающих беззаконие,
И, вьставъ, нача пѣти, глаголя: «Господи!
ибо нечестием изымают свою душу». ПоЧто ся умножиша стужающии ми. Вьстають сланные же пришли ночью, и когда подстуна мя мнози», и пакы: «Яко стрѣлы твоя
пили ближе, то услыхали, что Борис поет
уньзоша во мнѣ, яко азъ на раны готовъ, и
заутреню, так как сказали уже ему, что соболѣзнь моя предо мною есть», и пакы гла- бираются погубить его. И, встав, начал он
голаше: «Господи! Услыши молитву мою, и петь: «Господи! За что умножились враги
не вниди в судъ с рабомъ твоимъ, яко не
мои! Многие восстают на меня»; и еще:
оправдиться предъ тобою всякъ живый, яко «Ибо стрелы твои вонзились в меня; ибо я
погна врагь душю мою». И кончавь ексапготов к бедам, и скорбь моя предо мною»; и
салмы и, видивь, яко послании суть погуеще говорил он: «Господи! Услышь молит-
бить его, и нача пѣти псальтырь, глаголя,
яко «Обыидоша мя унци тучни. И сборъ
злобныхъ осѣде мя. Господи, Боже мой, на
тя уповахъ, и спаси мя, и от всихъ гонящихъ избави мя». По сем же нача канунъ
пѣти. Тако вь заутрьню, помолися, зря на
икону, глаголя, на образъ владычень: «Господи Иисусе Христе! Иже симь образомъ
явися на земли спасения ради нашего, изволивый своею волею пригвоздити руци свои
на крестѣ, и приемь страсть грѣхъ ради
нашихъ, тако и мене сподоби прияти
страсть. Се же не от противныхъ приимаю,
но от брата своего, и не створи ему, Господи, в семь грѣха». И помолившюся ему, и
вьзлеже на одрѣ своемь. И се нападоша на
нь, акы звѣрье дивии около шатра, и насунуша и копьи, и прободоша Бориса и слугу
его, падша на немь, прободоша с нимь. Бѣ
бо сь любимъ Борисомъ. Бяше бо отрокъ сь
родомъ угринъ, именемь Георгий, егоже
любляше повелику Борисъ; бѣ бо възложи
на нь гривьну злату, в нейже предстояше
ему. Избиша же отрокы многы Борисовы.
Георгиеви же, не могуще сняти вборзѣ
гривны сь шѣи, и усѣкънуша главу его и
тако сняша гривну ту, а главу отвѣргъше
прочь, тѣмже не обрѣтоша послѣже тѣла
его вь трупьи. Бориса же убивше, оканьнии,
увѣртѣвше ̀и в шатеръ, и вьзложиша ̀и на
кола, повезоша ̀и, еще дыщющу ему. И увидивьше се, оканьный Святополкъ, и яко еще
ему дышющу, и посла два варяга приконьчевати его. Онѣма же пришедшима и видившема, яко еще ему живу сущю, и единъ
ею извлекъ мечь и проньзе ù кь сердцю. И
тако скончася блаженый Борисъ, приимь
вѣнѣць от Христа Бога с правѣдными, причтеся сь пророкы и съ апостолы, и с лики
мученичьскыми въдворяяся, Авраму на
лонѣ почивая, видя неизречьньную радость,
вьспѣвая съ ангелы и веселяся с ликы святыхъ. И положиша тѣло его, принесоша ̀и
отай Вышегороду, вь церкви святаго Василия. Оканьнии же убийци придоша кь Святополку, аки хвалу имуще, безаконьници.
Суть же имена симъ законопреступникомъ:
Путьша, Талець, Еловичь, Ляшько, отець же
ихъ сотона. Сици бо слугы бѣси бывають:
бѣси бо на зло посылаеми бывають, а ангели на благое слеми бывают. Ангелъ бо и
человѣку зла не створяет, но благое мыс-
ву мою и не входи в суд с рабом твоим, потому что не оправдается пред тобой никто
из живущих, так как преследует враг душу
мою». И, окончив шестопсалмие и увидев,
что пришли посланные убить его, начал
петь псалмы: «Обступили меня тельцы тучные. Скопище злых обступило меня»; «Господи, Боже мой, на тебя уповаю, спаси меня
и от всех гонителей моих избавь меня». Затем начал он петь канон. А затем, кончив
заутреню, помолился и сказал так, смотря
на икону, на образ владыки: «Господи
Иисусе Христе! Как ты в этом образе явился на землю ради нашего спасения, собственною волей дав пригвоздить руки свои
на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь принять страдание.
Я же не от врагов принимаю это страдание,
но от своего же брата, и не вмени ему, Господи, это в грех». И, помолившись Богу,
возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, обступив шатер, и проткнули его копьями, и пронзили Бориса, и
слугу его, прикрывшего его своим телом,
пронзили. Был же он любим Борисом. Был
отрок этот родом венгр, по имени Георгий;
Борис его очень любил, и одел он на него
большое золотое ожерелье, в котором тот и
служил ему. Убили они и многих других
отроков Бориса. Не могли они быстро снять
ожерелье с шеи Георгия и отсекли голову
ему, и только тогда сняли ожерелье, а голову отбросили прочь; поэтому-то впоследствии и не обрели тела его среди трупов.
Убив же Бориса, окаянные завернули его в
шатер, положив на телегу, повезли, еще
дышавшего. Святополк же окаянный, узнав,
что Борис еще дышит, послал двух варягов
прикончить его. Когда те подошли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек
меч и пронзил его в сердце. И так скончался
блаженный Борис, приняв с другими праведниками венец вечной жизни от Христа
Бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая
на лоне Авраама, видя неизреченную радость, воспевая с ангелами и в весельи пребывая со всеми святыми. И положили тело
его в церкви Василия, тайно принеся его в
Вышгород. Окаянные же те убийцы пришли
к Святополку, словно хвалу заслужившие,
беззаконники. Вот имена этих законопре-
лить ему всегда; пакы же крестьяномъ помагають и заступають от супротивнаго врага. А бѣси на злое всегда ловять, завидяще
ему, понеже видять человѣка Богомъ
почьщена, и завидяще ему, и на зло слеми
скори суть. Рече бо: «Кто идеть прельстити
Ахава?» И рече бѣсъ: «Се азъ иду». Золъ
человѣкъ тщиться на злое, не хужьши есть
бѣса, бѣси бо бояться Бога, а золъ человѣкъ
ни Бога ся боить, ни человѣкъ стыдиться;
бѣси бо креста Господня бояться, а золъ человѣкъ ни креста боиться. Тѣмже и Давидъ
глаголаше: «Аще воистину убо право глаголите, право судите, сынови человѣчстии,
ибо вь сердди дѣлаете безаконие, на земли
неправду рукы ваша сплѣтають учюжени
быша грѣшници от ложеснъ, заблудиша от
чрева, глаголюща лжю, ярость ихъ по образу <...> змиину».
ступников: Путша, Талец, Еловит, Ляшко, а
отец им всем сатана. Ибо такие слуги подобны бесам: бесы ведь посылаются на
злое, ангелы же посылаются для добрых
дел. Ангелы ведь не творят человеку зла, но
добра ему желают постоянно, особенно же
помогают христианам и защищают их от
супостата-дьявола; а бесы побуждают человека на зло, завидуя ему; и так как видят,
что человек от Бога в чести, — потому и
завидуют и скоры на совершение зла. Было
сказано: «Кто идет прельстить Ахава?» И
ответил бес: «Это я иду». Злой человек,
усердствуя злому делу, хуже самих бесов,
ибо бесы хоть Бога боятся, а злой человек
ни Бога не боится, ни людей не стыдится;
бесы ведь и креста Господня боятся, а человек злой и креста не боится. Поэтому и Давид говорит: «Воистину ли верно говорите
и по праву ли судите, сыны человеческие?
Но в сердце творите беззаконие, на земле
неправду ваши руки плетут, от самого лона
материнского отступили грешники <от
правды>, заблудились, <выйдя> из чрева,
говоря ложь, а ярость их подобна змеиной».
Святополкъ же оканьный помысли в себе,
Святополк же окаянный стал думать: «Вот
рекъ: «Се уже убихъ Бориса, а еще како бы убил я Бориса; как бы убить Глеба?» И, заубити Глѣба?» И приимъ смысль Каиновъ, с мыслив Каиново дело, послал, обманывая,
лестью посла кь Глѣбу, глаголя сице: «Пои- гонца к Глебу, говоря так: «Приезжай сюда
де вборьзѣ, отець тя зоветь, нездоровить бо поскорее, отец тебя зовет: сильно он бовелми». Глѣбъ же, всѣдъ на конь, поиде с
лен». Глеб тотчас же сел на коня и отпрамаломъ дружины, бѣ бо послушьливъ отцю. вился с малою дружиною, потому что был
И пришедшю ему на Волгу, на полѣ
послушлив отцу. И когда пришел он на
потъчеся конь вь рвѣ, и наломи ему ногу
Волгу, то в поле споткнулся конь его на
мало. И приде ко Смоленьску, и поиде от
рытвине, и повредил Глеб себе немного ноСмоленьска, яко зрѣима, и ста на Смядинѣ в гу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смокорабли. В се же время пришла бѣ вѣсть от ленска недалеко, и стал на Смядыне на коПередьславы кь Ярославу о отни смерти, и
рабле. В это же время пришла от Предславы
посла Ярославъ кь Глѣбу, глаголя: «Не ховесть к Ярославу о смерти отца, и послал
ди, отець ти умерлъ, а братъ ти убитъ от
Ярослав сказать Глебу: «Не ходи: отец у
Святополка». И се слышавъ, Глѣбъ вьспи
тебя умер, а брат твой убит Святополком».
велми сь слезами и плачася по отци, паче
Услыхав это, Глеб громко возопил со слеже и по братѣ, и нача молитися со слезами, зами, плачась по отце, но еще больше по
глаголя: «Увы мнѣ, Господи! Луче бы мнѣ
брате, и стал молиться со слезами, говоря
умрети с братомь, нежели жити вь свѣтѣ
так: «Увы мне, Господи! Лучше было бы
семь. Аще бо быхъ, брате, видилъ лице твое мне умереть с братом, нежели жить на свете
ангелское, умерлъ быхъ с тобою. Нынѣ же
этом. Если бы видел я, брат мой, лицо твое
что ради остахъ азъ единъ? Кде суть слове- ангельское, то умер бы с тобою. Ныне же
са твоя, яже глаголаше ко мнѣ, брате мой
зачем остался я один? Где речи твои, что
любимый? Нынѣ уже не услышю тихаго
говорил ты мне, брат мой любимый? Ныне
твоего наказания. Да аще еси получилъ
уже не услышу тихого твоего наставления.
деръзновение у Бога, молися о мнѣ, да и азъ Если доходят молитвы твои к Богу, то по-
быхъ ту же приялъ страсть. Луче бы ми с
тобою умрети, нежели вь свѣтѣ семь прельстнемь жити». И сице ему молящюся сь
слезами, и внезапу придоша послании от
Святополка на погубленье Глѣба. И ту абье
послании яша корабль Глѣбовъ и обнажиша
оружья. И отроци Глѣбовы уныша. Оканьный же Горясѣръ повелѣ вборзѣ зарѣзати
Глѣба. Поваръ же Глѣбовъ, именемь Торчинъ, выньзъ ножь, зарѣза Глѣба, аки агня
непорочно.
молись обо мне, чтобы и я принял ту же
мученическую кончину. Лучше бы было
мне умереть с тобою, чем жить на этом
полном лжи свете». И когда он так молился
со слезами, внезапно пришли посланные
Святополком погубить Глеба. И неожиданно захватили посланные корабль Глебов, и
обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали
духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба.
Повар же Глеба, именем Торчин, вынув
нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка.
Принесеся на жерътву Богови, вь воню бла- Так был принесен он в жертву Богу, вместо
гоухания, жерьтва словесная, и прия
благоуханного фимиама — жертва одушеввѣнѣць, вшед в небесныя обители, и узрѣ
ленная, и принял венец, войдя в небесные
желаемаго брата своего, и радовашеся с
обители, и увидел там желанного брата свонимь неизреченьною радостью, юже улучи- его, и радовался с ним неизреченною радоста братолюбьемь своимь. «Се коль добро и стию, которой удостоились они за свое браколь красно еже жити братома вкупѣ!» А
толюбие. «Как хорошо и как прекрасно
оканни же вьзвратишася вьспять, якоже ре- жить братьям вместе!» Окаянные же возче Давидъ: «Възвратишася грѣшници въ
вратились назад, как сказал Давид: «Да возадъ». И пакы: «Оружье изьвлѣкоша
вратятся грешники в ад». И еще: «Оружье
грѣшници и напрягоша лукы своя
обнажили грешники и натянули луки свои,
истрѣляти нища и убога, заклати правыя
чтобы застрелить нищего и убогого, заклать
сердцемь, и оружье ихъ вниде вь сердца
чистых сердцем. И оружье их вонзится в их
ихъ, и луци ихъ скрушаться. Яко грѣшници же сердца, и луки их переломятся. Как
погибнуть изьщезающе яко дымъ погрешники они погибнут, исчезая словно
гибьнуть».
дым погибнут».
Онѣм же пришедшимъ, повѣдающимъ Свя- Пришли <убийцы> и сказали Святополку:
тополку, яко «Створихомъ повѣленое то«Сделали приказанное тобою». Он же,
бою». Он же, се слыша, и вьзвеселися серд- услышав это, возгордился еще больше, не
це его болма, и не вѣды Давида, глаголюща: ведая, что Давид сказал: «Что хвалишься
«Что ся хвалиши о злобѣ, силный? Безакозлодейством, сильный? Беззаконие умышнье умысли языкъ твой, яко бритва
ляет язык твой, изостренный словно бритва,
изострена. Створилъ еси лесть, вьзлюбилъ
творит коварное. Полюбил зло более благоеси злобу паче благостыня, неправду, неже
стыни, неправду больше, чем говорить
глаголати правду. Возлюбилъ еси вся глаправду. Полюбил все слова гибельные, язык
голы потопныя, языкъ льстивъ. Сего ради
лживый. За это Бог уничтожит тебя до конБогъ раздрушить тя до конца и вьстерьгнеть ца и исторгнет тебя из села твоего и корень
тя от села твоего и корень твой от земля
твой из земли живущих». Как и Соломон
живущихъ». Якоже и Соломонъ рче: «Азъ
говорит: «Я посмеюсь над погибелью вавашей погибели посмѣюся, порадую же ся,
шей, порадуюсь, когда придет на вас бедвнегда грядеть на вы пагуба. Тѣмже снѣдять ствие. Поэтому съедят своих дел плоды и
своего труда плоды и своея нечести насынасытятся своего нечестия».
тяться».
Глѣбу же убьену и повѣржену бывшю на
Итак, Глеб был убит и положен на берегу
брезѣ межю двѣима кладома. По сем же
между двумя колодами. Затем же, взяв его,
вьземше и везоша ̀и, и положиша ̀и у брата
увезли и положили рядом с братом его Босвоего Бориса у церькви святаго Василья.
рисом в церкви святого Василия.
<…>Святополкъ же оканьный, злый уби
<…> Святополк же окаянный и злой убил
Святьслава, пославь кь горѣ Угорьской,
Святослава, послав к нему к горе Угорской,
бѣжащу ему вь Угры. И нача помышляти,
когда тот бежал к уграм. И стал помыш-
яко «Избью всю братью свою и прииму
власть рускую единъ». <…>
Святополкъ же оканьны нача княжити в
Кыевѣ. И созвавъ люди, и нача даяти овѣмь
корьзна, а другимъ кунами, и раздая множьство. Ярославу же не вѣдущю отни смерти,
варязи бяху мнози у Ярослава и насилье
творяху новгородьцемь. И, вьставша на нь,
новгородьци избиша варягы вь дворѣ Поромони. И разгнѣвася Ярославъ и, шедъ на
Рокъмъ, и сѣде вь дворѣ. И пославъ к
новьгородьцемь и рече: «Уже мнѣ сихъ не
крѣсити». И позва к собѣ ; нарочитая мужа,
иже бяху исьсѣкли варяги, и обльсти я сице,
исѣче их 1000. В ту же нощь приде ему
вѣсть ис Кыева от сестры его Передьславы:
«Отець ти умерлъ, а Святополкъ сѣдить в
Киевѣ, уби Бориса и по Глѣба посла, а ты
блюдися сего повелику». И се слышавъ,
Ярославъ печаленъ бысть по отци, и по брату, и о дружинѣ. Заутра же собравъ избытокъ новгородцевь и рече Ярославъ: «О,
любимая дружино, юже избихъ вчера, а
нынѣ быша надобѣ». И утре слезъ и рече
имъ на вѣчѣ: «Отець мой умерлъ, а Святополкъ сѣдить в Кыевѣ, избивая братью
свою». И рѣша новгородьцѣ: «Аще, княже,
братья наша исѣченѣ суть, можемь по тобѣ
бороти». И собра Ярославъ варягъ тысящю,
а прочихъ вой 40 тысящь и поиде на Святополка, нарекъ Бога, рекъ: «Не азъ почахъ
избивать братью, но онъ; да будеть Богъ
отместьникъ крови брату моея, зане без вины пролья кровь Борисову и Глѣбову праведною. Еда и мнѣ си же створить? Но суди
ми, Господи, по правдѣ, да скончаеться
злоба грѣшнаго». И поиде на Святополка.
Слышавъ же Святополкъ идуща Ярослава и
пристрои бе-щисла вой — руси и печенѣгъ
— и изииде противу Любчю об онъ полъ
Днѣпра, а Ярославъ обь сю.
Въ лѣто 6524. Приде Ярославъ на Святополка, и сташа противу обаполъ Днѣпра, и
не смѣаху ни си на они наити, и ни тѣи на
сихъ, и стояша за 3 мѣсяцѣ противу собѣ. И
воевода нача Святополчь, яздя вьзлѣ
бѣрегъ, укаряти новгородци, глаголя: «Что
приидосте с хромьцемь симъ, а вы плотници суще? А приставимъ вы хоромъ рубить
нашихъ». Се слышавше новгородци и рѣша
лять: «Перебью всех своих братьев и стану
один владеть Русской землею». <…>
Святополк же окаянный стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому
плащи, а другим деньгами, и роздал много
богатства. Когда еще Ярослав не знал об
отцовской смерти, было у него множество
варягов, и творили они насилие новгородцам. Новгородцы же поднялись на них и
перебили варягов во дворе Поромоньем. И
разгневался Ярослав и пошел в Ракомо, сел
там во дворе. И послал к новгородцам сказать: «Мне уже тех не воскресить». И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил их тысячу. В ту же ночь пришла ему весть из Киева
от сестры его Предславы: «Отец твой умер,
а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса и
за Глебом послал, берегись его очень».
Услышав это, Ярослав опечалился об отце,
и о брате, и о дружине. На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав:
«О милая моя дружина, которую я вчера
перебил, а сегодня она оказалась нужна».
Утер слезы и обратился к ним на вече:
«Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве, истребляя братьев своих». И сказали
новгородцы: «Хотя, князь, и иссечены братья наши, — можем за тебя сражаться!» И
собрал Ярослав тысячу варягов, а других
воинов сорок тысяч, и пошел на Святополка, и, воззвав к Богу, сказал: «Не я начал
избивать братьев моих, но он; да будет Бог
мстителем за кровь братьев моих, потому
что без вины пролил он праведную кровь
Бориса и Глеба. Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да
прекратятся злодеяния грешного». И пошел
на Святополка. Услышав же, что идет Ярослав, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу на тот берег
Днепра, а Ярослав был на этом.
В год 6524 (1016). Пришел Ярослав на Святополка, и стали по обе стороны Днепра, и
не решались ни эти на тех напасть, ни те на
этих, и стояли так три месяца друг против
друга. И стал воевода Святополка, разъезжая по берегу, укорять новгородцев, говоря:
«Что пришли с хромцом этим, вы, плотники? Поставим вас хоромы нам ставить!»
Слыша это, сказали новгородцы Ярославу:
Ярославу, яко «Заутра перевеземься на
нихъ; аще кто не поидеть с нами, то сами
потнем». Бѣ бо уже вь заморозъ. И стояше
Святополкъ межи двѣима озерома, и вьсю
нощь упивься с дружиною своею. Ярославъ
же заутра, исполчивъ дружину, противу
свѣту перевезеся. И, высѣдше на брегъ, отринуша лодиа от берега и поидоша противу
собѣ, и сьвькупившеся на мѣстѣ. И бысть
сѣча зла, не бѣ лзѣ озеромъ помогати печенѣгомъ, и притиснуша Святополчи вои кь
озеру, и вьступиша на ледъ, и обломися лед
с вои Святополчи, и мнози потопоша въ водах, и одолѣвати нача Ярославъ. Видивъ же,
Святополкъ побѣже, и одолѣ Ярославъ.
Святополкъ же бѣжа в Ляхы. Ярославъ же
сѣде в Кыевѣ на столѣ отни. Бѣ же тогда
Ярославъ лѣт 28.
«Завтра мы переправимся и пойдем на них;
если кто не пойдет с нами, сами убьем его».
Наступили уже заморозки. Святополк стоял
между двумя озерами и всю ночь пил с
дружиной своей. Ярослав же на другой
день, на рассвете, исполчив дружину, переправился. И, высадившись на берег, оттолкнули ладьи от берега, и пошли друг
против друга, и сошлись в схватке. Была
сеча жестокая, и не могли из-за озера печенеги помочь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили на лед, и подломился лед под воинами Святополка, и многие утонули в воде. И стал одолевать Ярослав. Видев же это, Святополк побежал, и
одолел Ярослав, а Святополк бежал в
Польшу, Ярослав же сел в Киеве на столе
отцовском. И было тогда Ярославу двадцать восемь лет.
В лѣто 6526. Поиде Болеславъ сь Святопол- В год 6526 (1018). Пришел Болеслав на
комъ на Ярослава с ляхы, Ярославъ же
Ярослава со Святополком и с поляками.
множество совокупи руси, варягы, словены, Ярослав же, собрав множество руси, и варяпоиде противу Болеславу и Святополку. И
гов, и словен, пошел против Болеслава и
приде Волыню, и сташа оба полъ рѣкы БуСвятополка. И пришел к Волыню, и стали
га. И бѣ у Ярослава корьмилець и воевода
они по обеим сторонам реки Буга. И был у
Буды, и нача Буды укаряти Болеслава, глаЯрослава кормилец и воевода по имени Буголя: «Да что ти пропоремь трескою чрево
да, и стал он оскорблять Болеслава, говоря:
твое толъстое». Бѣ бо великъ и тяжекъ Бо«Проткнем тебе колом брюхо твое толлеславъ, яко ни на кони не моги сѣдѣти, но стое». Ибо был Болеслав так велик и тяжек,
бяше смысленъ. И рече Болеславъ: «Аще вы что и на коне не мог сидеть, но зато был
сего укора <...> не жаль, азъ единъ погибумен. И воскликнул Болеслав, обратившись
ну!» И, вьсѣдъ на конь, вьбреде в рѣку, а по к дружине своей: «Если вас не оскорбляет
немь вои его. Ярослав же не утягну исполнасмешка эта, то погибну один». Сев на кочитися, и побѣди Болеславъ Ярослава. Яро- ня, въехал он в реку, а за ним воины его,
славъ же убѣжавь с четырми человѣкы к
Ярослав же не успел исполниться, и побеНовугороду. Болеслав же вниде в Кыевъ сь дил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с
Святополкомъ. И рече Болеславъ: «Разведе- четырьмя мужами в Новгород. Болеслав же
те дружину мою по городомъ на кормъ». И вступил в Киев со Святополком. И сказал
бысть тако. Ярославу же прибѣгшу к Нову- Болеслав: «Разведите дружину мою по гогороду, хотяше бѣжати за море, и посадродам на покорм»; и было так. Ярослав же,
никъ Коснятинъ, сынъ Добрынъ, с новьгодобравшись до Новгорода, хотел бежать за
родци расѣкоша лодья Ярославлѣ, рекуще:
море, но посадник Константин, сын Добры«Можемь ся еще бити с Болеславомъ и сь
ни, с новгородцами рассек ладьи ЯрославоСвятополкомъ». И начаша скотъ брати от
вы, говоря: «Можем и дальше биться с Бомужа по четыре куны, а от старостъ по 10
леславом и со Святополком». Стали собигривенъ, а от бояръ по осмидесять гривенъ. рать деньги от мужа по четыре куны, а от
Приведоша варягы и вьдаша имъ скотъ, и
старост по десять гривен, а от бояр по восьсовькупи Ярославъ воя многи. Болеслав же мидесяти гривен. И привели варягов и дали
бѣ вь Кыевѣ сѣдя, безумный же Святополкъ им деньги, и собрал Ярослав множество ворече: «Елико же ляховъ по городомъ, изби- инов. Когда Болеслав еще находился в Киевайте я». Избиша ляхы. Болеслав же бѣжа
ве, безумец Святополк сказал: «Сколько
ис Кыева, възма имѣние и бояры Ярославлѣ есть поляков по городам, избивайте их». И
и сестрѣ его, и Настаса пристави десятиньнаго кь имѣнию, бѣ бо ся ему вьвѣрилъ
лестью. И людий множьство веде съ собою,
и грады червѣньскыя зая собѣ, и приде вь
свою землю. Святополкъ же нача княжити в
Кыевѣ. И поиде Ярославъ на Святополка, и
побѣди Ярославъ Святополка, и бѣжа Святополкъ вь Печенѣгы.
В лѣто 6527. Приде Святополкъ с печенѣгы
в силѣ тяжьцѣ, и Ярославъ собра множьство
вой, и изыде противу ему на Алъто. Ярославъ же ста на мѣстѣ, идеже убиша Бориса,
и вьздѣвъ руцѣ на небо, и рече: «Кровь брата моего вопиеть к тобѣ, Владыко! Мьсти от
крове правѣднаго сего, якоже мьстилъ еси
от крови Авелевы, положивъ на Каинѣ
стѣнанье и трясение, — тако положи на
семь. И, помолився, рекъ: «Брата моя! Аще
есте отсюду тѣломъ отошла, то молитвою
помозита ми на противнаго сего убийцю
гордаго». И се ему рекшю, и поидоша противу собѣ, и покрыша поле Летьское обои
от множьства вой. Бѣ же пяток тогда,
вьсходящю солнцю, и совокупишася обои,
и бысть сѣча зла, ака же не была в Руси, и
за рукы емлюще сѣчахуся, и соступишася
трижды, яко по удольемь кровь течаще. И
кь вечеру одолѣ Ярославъ, а Святополкъ
бѣжа. Бѣжащю же ему, и нападе на нь бѣсъ,
и раслабѣша кости его, и не можаше сѣдѣти
на кони, и ношахуть ̀и вь носилахъ. И принесоша ̀и к Берестью, бѣгающе с нимъ. Он
же глаголаше: «Побѣгнете со мною, женуть
по насъ». Отроци же его посылаху противу:
«Еда кто женет по немь?» И не бѣ никогоже
вьслѣдъ женущаго, и бѣжаху с нимь. Онъ
же в немощи лежа, и, вьсхапився, глаголаше: «Осе женуть, оно женуть, побѣгнете».
И не можаше стерпѣти на единомъ мѣстѣ и
пробѣже Лядьскую землю, гонимъ гнѣвомъ
Божиимъ, и пробѣже пустыню межи Чяхи и
Ляхы, и ту испровѣрже животъ свой злѣ.
«Его же и по правдѣ, яко неправѣдна, суду
пришедшу по отшестьвии сего свѣта прияша муки сего, оканьнаго». Святополка
«показываше явѣ посланая пагубная рана,
вь смерть немилостивно вьгна», и по смерти
вѣчно мучимъ есть и связанъ. Есть же могила его в пустыни той и до сихъ дний. Ис-
перебили поляков. Болеслав же бежал из
Киева, забрав богатства и бояр Ярославовых и сестры его, а Анастаса — попа Десятинной церкви — приставил к этим богатствам, ибо тот обманом вкрался ему в доверие. И людей множество увел с собою, и
города червенские забрал себе, и пришел в
свою землю. Святополк же стал княжить в
Киеве. И пошел Ярослав на Святополка, и
победил Ярослав Святополка, и бежал Святополк к печенегам.
В год 6527 (1019). Пришел Святополк с печенегами в силе грозной, и Ярослав собрал
множество воинов и вышел против него на
Альту. Ярослав стал на место, где убили
Бориса, и, воздев руки к небу, сказал:
«Кровь брата моего вопиет к тебе, владыка!
Отомсти за кровь праведника сего, как отомстил ты за кровь Авеля, обрек Каина на
стенания и трепет: так возложи и на этого».
Помолившись сказал: «Братья мои! Хоть и
отошли вы телом отсюда, но молитвою помогите мне против врага сего — убийцы и
гордеца». И когда сказал так, двинулись
противники друг на друга, и покрыло поле
Альтинское множество воинов. Была же
тогда пятница, и всходило солнце, когда
сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси, и, за руки
хватаясь, рубились, и сходились трижды,
так что текла кровь по низинам. К вечеру
же одолел Ярослав, а Святополк бежал. И
когда бежал он, напал на него бес, и расслабли все члены его, и не мог он сидеть на
коне, и несли его на носилках. И бежавшие
с ним принесли его к Берестью. Он же говорил: «Бегите со мной, гонятся за нами».
Отроки же его посылали посмотреть: «Гонится ли кто за нами?» И не было никого,
кто бы гнался за ними, и дальше бежали с
ним. Он же лежал немощен и, привставая,
говорил: «Вот уже гонятся, ой, гонятся, бегите». Не мог он вытерпеть на одном месте
и пробежал он через Польскую землю, гонимый Божьим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и
там в муках окончил жизнь свою. «Праведный суд постиг его, неправедного, и после
смерти принял он муки окаянного». Святополку «показало явно: посланная на него
Богом пагубная кара безжалостно предала
его смерти», и по отшествии от сего света,
ходить же от ней смрадъ золъ. Се же Богъ
показа на показание княземь рускымъ, да
аще сице же створять, се слышавше, ту же
казнь приимуть, но больши сея, понеже се
вѣдуще бывшее, створити такое же зло братоубийство. 7 бо мьстий прия Каинъ, убивъ
Авѣля, а Ламехъ 70, понеже бо Каинъ не
вѣды мьщьния прияти от Бога, а Ламехъ
вѣды казнь, бывшюю на прародителю его,
створи убийство. «Рече бо Ламехъ своима
женама: мужа убихъ вь вредъ мнѣ и уношю
вь язву мнѣ, тѣмже, рече, 70 мьстий на мнѣ,
понеже, рече, вѣдая, створихъ се». Ламехъ
уби 2 брата Енохова, и поя собѣ женѣ ею;
сьй же Святополкъ — новы Авимелех, иже
ся родилъ от прелюбодѣанья, иже изби братью свою, сыны Гедеоновы, тако и сь
бысть.
связанный, вечно терпит муки. Есть могила
его в том пустынном месте и до сего дня.
Исходит же из нее тяжелый смрад. Все это
Бог явил в поучение князьям русским; если
еще раз совершат такое же, уже слышав обо
всем этом, то такую же казнь примут, и даже еще большую той, потому что совершат
такое злое братоубийство, уже зная обо
всем этом. Семь казней принял Каин, убив
Авеля, а Ламех семьдесят, потому что Каин
не знал, что придется принять мщение от
Бога, а Ламех совершил убийство, уже зная
о казни, постигшей прародителя его. «Ибо
сказал Ламех женам своим: “Мужа убил во
вред себе и, юношу убив, навлек на себя
беду, потому, — сказал он, — и семьдесят
мщений положено мне, что, зная обо всем,
сотворил я это”». Ламех убил двух братьев
Еноховых и взял себе жен их; этот же Святополк — новый Авимелех, родившийся от
прелюбодеяния и избивший своих братьев,
сыновей Гедеоновых; так и свершилось.
Ярославъ же, пришедъ, сѣде в Кыевѣ, утеръ Ярослав же пришел и сел в Киеве, утер пот
пота с дружиною своею, показавъ побѣду и с дружиною своею, показав победу и труд
трудъ великъ. <…>
велик. <…>
Въ лѣто 6530. Приде Ярославъ кь Берестью. В год 6530 (1022). Пришел Ярослав к БереВь си же времена Мьстиславу сущю вь
стью. В то же время Мстислав находился в
Тмуторокани, и поиде на касогы. Слышавъ Тмуторокани и пошел на касогов. Услыша
же се, князь касожький Редедя изыиде про- же это, князь касожский Редедя вышел противу ему. И ставшима обѣиима полкома
тив него. И, когда стали оба полка друг
противу собѣ, и рече Редедя кь Мьстиславу: против друга, сказал Редедя Мстиславу:
«Что ради губивѣ дружину межи собою? Но «Чего ради погубим дружины? Но сойдемснидевѣ сама бороться. Да аще одолѣешь
ся, чтобы побороться самим. Если одолеешь
ты, и возмеши имѣние мое, и жену мою и
ты, возьмешь богатства мои, и жену мою, и
землю мою. Аще ли азъ одолѣю, то возму
землю мою. Если же я одолею, то возьму
твое все». И рече Мьстиславъ: «Тако буди». твое все». И сказал Мстислав: «Да будет
И сьѣхастася, и рече Редедя кь Мьстиславу: так». И съехались. И сказал Редедя Мсти«Не оружьемь ся бьевѣ, но борьбою». И
славу: «Не оружием будем биться, но борьяста ся бороти крѣпко, и надолзѣ борюбою». И схватились бороться крепко, и в
щимся има, и нача изнемогати Мьстиславъ: долгой борьбе стал изнемогать Мстислав,
бѣ бо великъ и силень Редедя. И рече
ибо был рослым и сильным Редедя. И скаМьстиславъ: «О пресвятая Богородице, по- зал Мстислав: «О пречистая Богородица,
мози ми. Аще бо одолѣю сему, сьзижю цер- помоги мне! Если же одолею его, воздвигну
ковь вь имя твое». И се рекъ, удари имъ о
церковь во имя твое». И, сказав так, бросил
землю. И вынемь ножь, удари ̀и вь гортань
его на землю. И выхватил нож, и ударил его
ножемь, и ту бысть зарѣзанъ Редедя. И
ножом в горло, и тут был зарезан Редедя. И,
вьшедъ в землю его, и взя все имѣние его, и войдя в землю его, забрал все богатства его,
жену его и дѣти его, и дань възложи на каи жену его, и детей его, и дань возложил на
согы. И пришедьшю к Тьмутороканю и закасогов. И, придя в Тмуторокань, заложил
ложи церковь святыя Богородица, и созда
церковь святой Богородицы и воздвиг ту,
ю, яже стоить и до сего дни в Тмутороканѣ. что стоит и до сего дня в Тмуторокани.
<…>
<…>
Въ лѣто 6545. Заложи Ярославъ городъ великый Кыевъ, у него же града врата суть
Златая; заложи же и церковь святыя Софья,
Премудрость Божию, митрополью, и по
семь — церьковь на Златыхъ вратѣхъ камену святыя Богородица Благовѣщение. Сий
же премудрый князь Ярославъ то того дѣля
створи Благовѣщение на вратѣхъ, дать всегда радость граду тому святымь благовѣщениемь Господнимь и молитвою святыя Богородица и архаангела Гаврила. По семь
святаго Георгия манастырь и святыя Орины. И при семь нача вѣра крестьяньская
плодитися и раширятися, и чернорисци поча множитися, и манастыреве почаху быти.
И бѣ Ярославъ любя церковьныя уставы, и
попы любяше повелику, излиха же бѣ любя
черноризьци, и книгамъ прилежа, почитая
часто в день и вь нощи. И собра писцѣ
многы и прѣкладаше от грѣкь на словеньскый языкъ и писмо. И списаша многы
книгы, и сниска, ими же поучаються вѣрнии
людье и наслажаються учения божественаго
гласа. Якоже бо нѣкто землю разореть,
другый же насѣеть, инии же пожинають и
ядять пищу бескудну, — тако и се: отець бо
сего Володимиръ землю разора и умягчи,
рекше кресщениемь просвѣтивъ. Сий же
Ярославъ, сынъ Володимерь, насѣя книжными словесы сердца вѣрныхъ людий. А
мы пожинаемь, учение приемлюще
книжьное.
Велика бо полза бываеть человѣку от учения книжнаго; книгами бо кажеми и учими
есми пути покаянию, и мудрость бо
обрѣтаемь и вьздержание от словесъ книжныхъ. Се бо суть рекы, напаяющи вселеную
всю, се суть исходища мудрости; книгамъ
бо есть неищетная глубина, сими бо <...> в
печали утѣшаемы есмы, си суть узда
вьздеръжанию. Мудрость бо велика есть,
якоже и Соломонъ хваляше ю, глаголаше:
«Азъ, премудрость, вселихъ свѣтъ и разумъ,
и смыслъ азъ призвах. Страх Господень.
Мой свѣтъ, моя мудрость, мое утвѣржение.
Мною цесари царствують, и силнии пишют
правду. Мною вельможи величаються, мучители удержать землю. Азъ любящая мя
люблю, ищющии мене обрящють». Аще бо
поищеши вь книгахъ мудрости <...> прилежно, то обрящеши великую ползу души
В год 6545 (1037). Заложил Ярослав великий город <городские стены> Киев, у того
же города Золотые ворота; заложил и церковь святой Софии, Премудрости Божьей,
митрополию, и затем церковь каменную на
Золотых воротах — святой Богородицы
Благовещения. Этот премудрый князь Ярослав для того создал <церковь> Благовещения на вратах, чтобы даровать навсегда радость городу тому благовещением Господним и молитвою святой Богородицы и архангела Гавриила. Потом <заложил> монастырь святого Георгия и святой Ирины. И
стала при нем вера христианская плодиться
и расширяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться. И любил
Ярослав церковные уставы, попов любил
немало, особенно же любил черноризцев, и
к книгам имел пристрастие, читая их часто
и ночью, и днем. И собрал писцов многих, и
перелагали они с греческого на славянский
язык и на письмо. Переписали они и собрали множество книг, которые наставляют
верующих людей, и наслаждаются они учением Божественного слова. Как если один
землю вспашет, другой же засеет, а иные
жнут и едят пищу неоскудевающую, — так
и этот. Отец ведь его Владимир землю
вспахал и размягчил, то есть крещением
просветил. Этот же Ярослав, сын Владимиров, посеял книжные слова в сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение принимая книжное.
Велика ведь бывает польза людям от учения
книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных
обретаем мудрость и воздержание. Это ведь
— реки, напояющие всю вселенную, это
источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина; ими мы в печали утешаемся; они — узда воздержания. Велика есть
мудрость; ведь и Соломон, прославляя ее,
говорил: «Я, премудрость, вселила свет и
разум, и смысл я призвала. Страх Господень... Мои советы, моя мудрость, мое
утверждение. Мною цесари царствуют, и
сильные узаконяют правду. Мною вельможи величаются и мучители управляют землею. Любящих меня люблю, ищущие меня
найдут». Если прилежно поищешь в книгах
мудрости, то найдешь великую пользу душе
своей. Ибо кто часто читает книги, тот бе-
своей. Иже бо часто кто чтеть книгы, то
бесѣдуеть с Богомъ или святыми мужьми.
Почитая пророчькыя бесѣды, еуангелская
учения и апостолская, и житья святыхъ
отець <...>, вьсприемлеть душа ползу велику.
Ярославъ же сь, якоже рекохомъ, любимъ
бѣ книгамъ, и многы, списавь, положи вь
церкви святой Софьи, юже созда самъ. И
украси ю иконами многоцѣньными, и златомъ и сребромъ и сосуды церковьными, въ
ней же обычныя пѣсни Богу вьздають в годы обычныя. И ины церкви ставяше по градомъ и по мѣстомъ, поставляя попы и дая
им имѣния своего урокъ, и веля имъ учити
людий, и приходити часто кь церквамъ, попови бо часто достоить учити людий, понеже тому есть поручено Богомъ. И умножишася прозвутери и людье хрестьяньстѣи.
И радовашеся Ярославъ, видя многи церкви
и люди крестьяныи зѣло, а врагъ сѣтоваше,
побѣжаемь новыми людми крестьяными.
<…>
В лѣто 6559. Постави Ярославъ Лариона
митрополитомъ Руси въ святѣй Софьи, собравъ епископы.
И се да скажемъ, чего ради прозвася Печерьскый манастырь.
Боголюбивому князю Ярославу любяще Берестовое и церковь ту сущую Святыхъ апостолъ и попы многы набдящю, и в них же
бѣ прозвутерь, именемь Ларионъ, мужь
благъ, и книженъ и постникъ, и хожаше с
Берестового на Дьнѣпръ, на холмъ, кде
нынѣ ветхый манастырь Печерьскый, и ту
молитвы творяше, бѣ бо лѣсъ ту великъ.
Иськопа ту печеръку малу, 2-саженю, и
приходя с Берестового, отпеваше часы и
моляшеся ту Богу втайнѣ. Посем же возложи Богъ князю въ сердце, и постави его
митрополитомъ святѣй Софьи, а си печерка
тако ста. И не по мнозѣхъ днѣхъ бѣ нѣкий
человѣкъ, именемь мирьскимь, от града
Любча; и вьзложи сему Богъ в сердце вь
страну ити. Онъ же устремися вь Святую
Гору ити. И видѣ манастыря сущая ту, и
вьзлюби чернѣцьскый образъ, и приде вь
единъ манастырь от сущихъ ту манастыревъ, и моли игумена того, дабы на нь
възложилъ образъ мнишьскый. И онъ же,
послушавъ его, постриже его и нарче имя
ему Аньтоний, и наказавъ его и научивъ его
седует с Богом или со святыми мужами.
Тот, кто читает пророческие беседы, и евангельские и апостольские поучения, и жития
святых отцов, обретает душе великую пользу.
Ярослав же, как мы уже сказали, любил
книги и, много их написав, положил в церкви святой Софии, которую создал сам.
Украсил ее иконами бесценными, и золотом, и серебром, и сосудами церковными, и
возносят в ней к Богу положенные песнопения в назначенное время. И другие церкви
ставил по городам и по местам, поставляя
попов и давая от богатств своих жалованье,
веля им учить людей и постоянно пребывать в церкви, потому что попам достоит
всегда наставлять людей, ибо им поручено
это Богом. И умножились пресвитеры и
люди христиане. И радовался Ярослав, видя
множество церквей и людей христиан, а
враг сетовал, побеждаемый новыми людьми
христианскими. <…>
В год 6559 (1051). Поставил Ярослав Илариона русским митрополитом в святой Софии, собрав епископов.
А теперь скажем, почему назван так Печерский монастырь.
Боголюбивый князь Ярослав любил село
Берестовое и находившуюся там церковь
Святых апостолов и помогал попам многим,
среди которых был пресвитер, именем Иларион, муж благочестивый, книжный и постник, и ходил он из Берестового на Днепр, на
холм, где ныне находится старый монастырь Печерский, и там молитву творил,
ибо был там большой лес. Выкопал он небольшую пещерку, двухсаженную, и, приходя из Берестового, пел там церковные часы и молился Богу втайне. Затем Бог положил князю мысль на сердце поставить его
митрополитом в святой Софии, а пещерка
эта так и осталась. И некоторое время спустя некоему человеку, мирянину из города
Любеча, положил Бог мысль на сердце пойти странничать. И направился он на Святую
Гору, и увидел тамошние монастыри, и, полюбив монашескую жизнь, пришел в один
из тамошних монастырей, и умолил игумена, чтобы постриг его в монахи. Тот послушал, постриг его, дал ему имя Антоний,
наставив и научив, как жить по-монашески,
чернѣцкому образу, и рече ему: «Да иди
опять вь Русь, и буди благословение от
Святыя Горы, и мнози от тебе чернорисци
будуть». И благослови его, отпусти, рекъ
ему: «Иди сь миромъ». Антоний же приде
Кыеву и мышляше, кдѣ жити; и походи по
манастыремь и не возлюби, Богу не хотящу.
И поча ходити по дебремь и по горамъ,
ища, кде бы ему Богъ показалъ. И приде на
холмъ, идеже бѣ Ларионъ печеру ископалъ,
и вьзлюби мьстьце се и вселися во нь, и нача молитися Богу со слезами, глаголя:
«Господи! Утверди мя в мѣстьцѣ семь, и да
будеть на мѣстьци семь благословение Святые Горы и моего игумена, иже мя постриглъ». И поча жити ту, моля Бога, яды
хлѣбъ сухий и того чересъ день, и воды в
мѣру вкушая, и копая печеру, и не дадя
собѣ покоя ни день, ни нощь, вь трудѣхъ
пребывая, вь бьдѣни и вь молитвахъ. По сем
же уведавше добрѣи человѣцѣ и приходяху
к нему, приносяще ему на потребу. И прослу же <...> великий Антоний, и приходяще
к нему, просяху от него благословения. По
сем же, преставлешюся великому кьнязю
Ярославу, и прия власть его сынъ Изяславъ
и сѣде Кыевѣ. Антоний же прославленъ
бысть в Руской земли. Изяславъ же,
увѣдавъ житие его, и приде с дружиною
своею, прося у него благословения и молитвы. И увѣданъ бысть всими великий Антоний и честимъ, и начаша приходити к нему
братья, и нача приимати и постригати я, и
собрашася братья к нему яко числомъ 12,
иськопаша печеру велику, и церковь, и
кѣлья, яже суть и до сего дни в печерѣ подъ
ветхымъ манастыремь.
Совокуплени же братьи, рече имъ Антоний:
«Се Богъ васъ съвокупи, братье, от благословения есте Святыя Горы, иже постриже
мене игуменъ Святыя Горы, а я васъ постригалъ; да буди на васъ благословение
первое от Бога, а второе от Святыя Горы».
И се рекъ имъ <...>: «Живете о собѣ, поставлю вы игумена, и самъ хощю вь ину гору сѣсти одинъ, якоже и преже бяхъ
обыклъ, уединився». И постави имъ игумена именемь Варламъ, а самъ иде в гору, ископа печеру, яже есть под новымъ манастыремь, в ней же и сконча животъ свой, живъ
вь добродѣтели и не выходя ис печеры лѣт
40 николиже никаможе, в нейже лежать
и сказал ему: «Иди снова на Русь, и да будет на тебе благословение Святой Горы,
ибо от тебя многие станут черноризцами».
И благословил его и отпустил, сказав ему:
«Иди с миром». Антоний же пришел в Киев
и стал думать, где бы поселиться; и ходил
по монастырям, и нигде ему не нравилось,
так как Бог не хотел того. И стал ходить по
дебрям и горам, в поисках места, которое
бы ему указал Бог. И пришел на холм, где
Иларион выкопал пещерку, и полюбил место то, и поселился в ней, и стал молиться
Богу со слезами, говоря: «Господи! Укрепи
меня в месте этом, и да будет на нем благословение Святой Горы и моего игумена, который меня постриг». И стал жить тут, молясь Богу, питаясь хлебом сухим, и то через
день, и воды испивая в меру, копая пещеру
и не давая себе покоя днем и ночью, пребывая в трудах, в бдении и в молитвах. Потом
узнали о нем добрые люди и приходили к
нему, принося все, что ему требовалось. И
прослыл он как великий Антоний, и, приходя к нему, просили у него благословения.
После же, когда преставился великий князь
Ярослав, принял власть сын его Изяслав и
сел в Киеве. Антоний же прославлен был в
Русской земле. Изяслав, узнав о житии его,
пришел с дружиною своею, прося у него
благословения и молитвы. И ведом стал
всем великий Антоний и чтим всеми, и стали приходить к нему братья, и начал он
принимать и постригать их, и собралось к
нему братии числом двенадцать, и ископали
пещеру великую, и церковь, и кельи, которые и до сего дня еще существуют в пещере
под старым монастырем.
Когда собралась братия, сказал им Антоний: «Это Бог вас, братия, собрал, и вы
здесь по благословению Святой Горы, по
которому меня постриг игумен Святой Горы, а я вас постригал, — да будет благословение на вас, первое от Бога, а второе от
Святой Горы». И так сказал им: «Живите же
сами по себе, и поставлю вам игумена, а
сам я хочу уединиться в другой горе, так
как и прежде уже привык жить в уединении». И поставил им игуменом Варлаама, а
сам пришел к горе и ископал пещеру, что
под новым монастырем, и в ней скончал
дни свои, живя в добродетели, не выходя
никогда и никуда из пещеры в течение со-
мощи его и до сего дни. Братья же и игуменъ живяху в печерѣ. И умножившимся
братьи и не могущимъ имъ вмѣститися в
печеру, и помыслиша поставити внѣ печеры
манастырь. И приде игуменъ и братья ко
Аньтонию и рекоша ему: «Отче! Умножилося братьи, а не можем ся въмѣстити в печерѣ. Да бы Богъ повелѣлъ и твоя молитва,
да быхомъ поставилѣ церквицю малу внѣ
печеры». И повелѣ имъ Аньтоний. Они же
поклонишася ему и поставиша церьквицю
малу надъ печерою во имя святыя Богородица Успение. И нача Богъ умножати черноризѣць молитвами святыя Богородица, и
свѣтъ створиша братья съ игуменомъ поставити манастырь. И рѣша братья <...> къ
Антонию: «Отче! Братья умножаеться, а
хотѣлѣ быхомъ поставити манастырь». Антоний же, рад бывъ, рче: «Благословенъ
Богь о всемь, и молитвами святыя Богородица и сущихъ отець, иже вь Святѣй Горѣ,
да будеть с вами». И се рекъ, посла единаго
от братья къ Изяславу князю, река тако:
«Княже мой! Се Богъ умножаеть братью, а
мѣстце мало; да бы ны вдалъ гору ту, яже
есть надъ печерою». Изяславъ же, се слышавъ, радъ бывъ и мужи свои посла и дасть
имъ гору ту. Игуменъ же и братья заложиша
церковь велику, и манастырь оградиша
столпъемь, и кѣлья поставиша многы, и
церковь свѣршиша и украсиша ю иконами.
И оттолѣ начаша звати манастырь Печерьскый, имже бѣша жили черньци преже в печерѣ, и от того прозвася Печерьскый манастырь. Есть же Печерьскы манастырь от
благословения Святыя Горы пошелъ.
Манастыреви же свершену, игуменьство же
держащю Варламу, Изяславъ же постави
манастырь святаго Дмитрѣя, и выведе Варлама на игуменьство кь святому Дмитрею,
хотя створити выший сего манастыря,
надѣяся богатствѣ. Мнозии бо манастыри
от цесарь и от бояръ и от богатства поставлени, но не суть таци, кации же суть поставлени слезами, и пощениемь, и молитвою, и бдѣниемь. Антоний бо не имѣ злата,
ни сребра, но стяжа пощениемь и слезами,
якоже глаголахъ. Варламу же шедшю кь
святому Дмитрѣю, и свѣтъ створше братья,
идоша кь старцю Аньтонию и рекоша: «Постави намъ игумена». Онъ же рче имъ: «Кого хощете?» Они же рѣша ему: «Кого
рока лет, в ней лежат мощи его и до сего
дня. Братия же с игуменом жили в прежней
пещере. И в те времена, когда братия умножилась и не могла уже вместиться в пещере, задумали поставить монастырь вне пещеры. И пришли игумен с братией к Антонию и сказали ему: «Отец! Умножилась
братия, не можем вместиться в пещере; если бы Бог повелел, по твоей молитве поставили бы мы церковку вне пещеры». И повелел им Антоний. Они же поклонились ему и
поставили церковку малую над пещерою во
имя Успения святой Богородицы. И начал
Бог, по молитвам святой Богородицы,
умножать черноризцев, и совет сотворили
братья с игуменом поставить монастырь. И
пошли братья к Антонию и сказали: «Отец!
Братия умножается, и мы хотели бы поставить монастырь». Антоний же сказал с радостью: «Благословен Бог во всем, и молитва святой Богородицы и отцов Святой Горы
да будет с вами». И, сказав это, послал одного из братьев к князю Изяславу, говоря
так: «Князь мой! Вот Бог умножает братию,
а местечко мало: дал бы нам гору ту, что
над пещерою». Изяслав же услышал это и
был рад, и послал мужа своего, и отдал им
гору ту. Игумен же и братия заложили церковь великую, и монастырь огородили
острогом, келий поставили много, завершили церковь и украсили ее иконами. И с той
поры начал прозываться Печерский монастырь: оттого, что жили чернецы прежде в
пещере, и прозвался монастырь Печерским.
Основан же монастырь Печерский по благословению Святой Горы.
Когда устроился монастырь при игумене
Варлааме, Изяслав поставил другой монастырь, святого Дмитрия, и вывел Варлаама
на игуменство к святому Дмитрию, желая
сделать тот монастырь выше Печерского,
надеясь на свое богатство. Много ведь монастырей цесарями, и боярами, и богачами
поставлено, но не такие они, как те, которые прославлены слезами, постом, молитвою, бдением. Антоний ведь не имел ни золота, ни серебра, но достиг всего постом и
слезами, как я уже говорил. Когда Варлаам
ушел к святому Дмитрию, братья, сотворив
совет, пошли к старцу Антонию и сказали:
«Поставь нам игумена». Он же сказал им:
«Кого хотите?» Они же ответили: «Кого хо-
хощеть Богъ и ты». И рече: «Кто болий есть
в вас, акь есть Федосий: послушливъ, и кротокъ, и смиреный, да сьй будеть игуменъ
вамъ». Братья же ради бывше и поклонишася старцю, и поставиша Федосья игуменомъ братии сущей числомъ 20. Федосьеви
же приимшю манастырь, и поча имѣти
вьздержание велико, пощение и молитвы сь
слезами, и совокупляти нача многы черьноризци, и совокупи братьии числомъ 100. И
нача иськати правила чернечьскаго, и
обрѣтеся тогда Михаилъ, чернѣць манастыря Студискаго, иже бѣ пришелъ изь Грѣкь с
митрополитомъ Георгиемь, и нача у него
искати устава черьнець студийскых. И
обрѣтъ у него, и списа, и устави въ манастыри своемъ, как пѣти пѣния манастырьская и поклонъ како держати, и чтения почитати, и стояние въ церкви, и весь рядъ
церковьный, на тряпезѣ сѣдание, и что ясти
въ кыя дни, все съ уставлениемь. Федосий
все то приобрѣтъ и предасть манастырю
своему. От него же манастыря прияша вси
манастырѣ уставъ по всемь манастыремь:
тѣмже почтенъ есть манастырь Печерьскый
старѣй всихъ и честью боле всихъ. Федосьеви же живущю в манастырѣ и правящю
добродѣтелное житье и чернѣцьское правило, и приимающе всякого приходящего к
нему, к нему же и азъ придохъ, худый и недостойны рабъ, и приять мя лѣтъ ми сущю
17 от рожения моего. Се же написахъ и положихъ, и в кое лѣто почалъ быти манастырь, и что ради зоветься Печерьскый манастырь. А о Федосьевѣ житьи паки скажемь. <…>
В лѣто 6562. Преставися великый князь
рускый Ярославь. И еще живу сущю ему,
наряди сыны своя, рекы имъ: «Се азъ отхожю свѣта сего, а вы, сыновѣ мои, имѣйте
межи собою любовь, понеже вы есте братья
одиного отца и единой матере. Да аще будете в любви межи собою, и Богъ будеть в
васъ и покорить вы противныя подь вы. И
будете мирно живуще. Аще ли будете ненавистьно живуще, вь распряхъ, которающеся, то и сами погибнете, и землю отець
своихъ и дѣдъ погубите, иже налѣзоша трудомъ великомъ; но послушайте братъ брата,
пребывайте мирно. Се же поручаю в себе
мѣсто столъ свой старѣйшому сынови своему, брату вашему Изяславу — Кыевъ, сего
чет Бог и ты». И сказал им: «Кто из вас
больше Феодосия — послушного, кроткого,
смиренного, — да будет он вам игумен».
Братия же рада была, поклонилась старцу; и
поставили Феодосия игуменом братии, числом их было двадцать. Когда же Феодосии
принял монастырь, стал он следовать воздержанию, и строгим постам, и молитвам со
слезами, и стал собирать многих черноризцев, и собрал братии числом сто. И стал искать устава монашеского, и нашелся тогда
Михаил, монах Студийского монастыря,
пришедший из Греческой земли с митрополитом Георгием, — и стал у него Феодосии
спрашивать устав студийских монахов. И
нашел у него, и списал, и ввел в монастыре
своем — как петь пения монастырские, и
как класть поклоны, и как читать, и как стоять в церкви, и весь распорядок церковный,
и на трапезе поведение, и что вкушать в какие дни — все это по уставу. Найдя этот
устав, Феодосии ввел его в своем монастыре. От того же монастыря переняли все монастыри этот устав, оттого и считается монастырь Печерский старшим изо всех. И
почитаем более других. Когда же жил Феодосии в монастыре, и вел добродетельную
жизнь, и соблюдал монашеские правила, и
принимал всякого, приходящего к нему, —
пришел к нему и я — худой и недостойный
раб, — и принял меня, а лет мне было от
роду семнадцать. Написал я это и указал, в
какой год начался Печерский монастырь и
чего ради зовется Печерским. А о житии
Феодосия скажем после. <…>
В год 6562 (1054). Преставился великий
князь русский Ярослав. Еще при жизни дал
он наставление сыновьям своим, сказав им:
«Вот я покидаю мир этот, а вы, сыновья
мои, имейте любовь между собой, потому
что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви
между собой, Бог будет с вами и покорит
вам врагов. И будете жить в мире. Если же
будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю
отцов своих и дедов, которые добыли ее
трудом своим великим; но слушайтесь брат
брата, живите мирно. Вот я поручаю престол мой в Киеве старшему сыну моему и
брату вашему Изяславу; слушайтесь его,
послушайте, якоже послушасте мене, да ть
вы будеть вь мене мѣсто. А Святославу —
Черниговъ, а Всеволоду — Переяславль, а
Вячеславу — Смолнескь». И тако раздѣли
городы, заповѣдавъ имъ не преступати
предѣла братня, ни сгонити, рекь Изяславу:
«Аще кто хощеть обидити своего брата, то
ты помогай, егоже обидять», И тако наряди
сыны своя пребывати в любви. Самому же
болну сущю и пришедшю ему к Вышегороду, разболѣся велми. Изяславу тогда в Туровѣ князящю, а Святославу вь Володимерѣ, а Всеволодъ тогда у отца, бѣ бо любимъ отцемь паче всея братья, егоже имяше
у себе. <…>
В лѣто 6575. Заратися Всеславъ, сынъ
Брячьславль, Полотьский, и зая Новъгородъ. Ярославичи же трие — Изяславъ,
Святославъ, Всеволодъ, — совокупивше
воя, идоша на Всеслава, зимѣ сущи велицѣ.
И придоша кь Мѣньску, и мѣнянѣ затворишася вь градѣ. Си же братья взяша
Мѣнескъ, исьсѣкоша мужи, а жены и дѣти
взяша на щиты, и поидоша кь Немизѣ, и
Всеславъ поиде противу. И совокупившеся
обои на Немизѣ, мѣсяца марта вь 3 день. И
бяше снѣгъ великъ. И поидоша противу
собѣ, и бысть сѣча зла, падоша мнозѣ, и
одолѣ Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, а
Всеславъ бѣжа. По сем же, мѣсяца иуня вь
10 день, Изяславъ, Святославъ и Всеволодъ
целовавше крестъ честный кь Всеславу,
рекше: «Приди к нама, а не створим ти зла».
Он же, надѣяся цѣлованию креста, переѣха
в лодьи чресъ Днѣпръ. Изяславу же в шатеръ предъидущю. И тако яша Всеслава на
Рши у Смоленьска, преступивше крестъ.
Изяславъ же приведе Всеслава Кыеву, и
вьсадиша ̀и в порубъ съ двѣима сынома.
В лѣто 6576. Придоша иноплеменьници на
Рускую землю, половци мнозѣ. Изяславъ
же, и Святославъ и Всеволодъ изиидоша
противу имъ на Льто. И бывши нощи, поидоша противу собѣ. Грѣхъ ради нашихъ попусти Богъ на ны поганыя, и побѣгоша
русьскыя князи, и побѣдиша половци. <…>
Изяславу же со Всеволодомъ Кыеву пришедшю, а Святославу — Чернигову, и
людье кыевьстии прибѣгоша Кыеву, и створивше вѣче на торговищи, и рѣша, пославшеся ко князю: «Се половци росулися по
как слушались меня, пусть будет он вам
вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а
Всеволоду Переяславль, а Вячеславу Смоленск». И так разделил между ними города,
завещав им не переступать границы уделов
других братьев и не изгонять их, и сказал
Изяславу: «Если кто захочет обидеть своего
брата, ты помогай тому, кого обижают». И
так наставил сыновей своих жить в любви.
Сам уже он был болен тогда и, приехав в
Вышгород, сильно расхворался. Изяслав
тогда княжил в Турове, а Святослав во Владимире, а Всеволод же был тогда при отце,
ибо любил его отец больше всех братьев и
держал его при себе. <…>
В год 6575 (1067). Начал междоусобную
войну Всеслав Полоцкий, сын Брячислава,
и занял Новгород. Трое же Ярославичей:
Изяслав, Святослав, Всеволод, — собрав
воинов, пошли на Всеслава в сильный мороз. И подошли к Минску, и минчане затворились в городе. Братья же эти взяли Минск
и перебили всех мужей, а жен и детей захватили в плен и пошли к Немиге, и Всеслав пошел против них. И встретились противники на Немиге месяца марта в 3-й день;
и было много снегу, и пошли друг на друга.
И была сеча жестокая, и многие пали в ней
и одолели Изяслав, Святослав и Всеволод,
Всеслав же бежал. Позднее, месяца июля в
10-й день, Изяслав, Святослав и Всеволод,
поцеловав крест честной, сказали Всеславу:
«Приди к нам, не сотворим тебе зла». Он
же, надеясь на их крестоцелование, переехал к ним в ладье через Днепр. Изяслав
первым вошел в шатер. И так схватили Всеслава, на Рши у Смоленска, преступив крестоцелование. Изяслав же, приведя Всеслава в Киев, посадил его в темницу с двумя
сыновьями.
В год 6576 (1068). Пришли иноплеменники
на Русскую землю, половцев множество.
Изяслав же, и Святослав, и Всеволод вышли
против них на Альту. И ночью пошли друг
на друга. Навел на нас Бог поганых за грехи
наши, и побежали русские князья, и победили половцы. <…>
Когда Изяслав со Всеволодом пришли в
Киев, а Святослав — в Чернигов, то киевляне прибежали в Киев, и собрали вече на
торгу, и послали к князю сказать: «Вот, половцы рассеялись по всей земле, дай, кня-
земли, да вдай, княже, оружья и кони, и еще
бьемся с ними». Изяслав же сего не послуша. И начаша людье говорити на воеводу на
Коснячька, и идоша с вѣча <...> на гору, и
придоша на дворъ Коснячьковъ и не
обрѣтоша его, у двора сташа Брячьславля и
рѣша: «Поидемь, высадимь дружину ис погреба». И раздѣлишася надвое: и половина
ихъ иде кь погребу, а половина иде по Мосту, сии же идоша на княжь дворъ. Изяславу сѣдящю на сенѣхъ с дружиною своею, и
начаша прѣтися сь княземь стояще долѣ, а
кьнязю изо оконца зрящю и дружинѣ стоящи у князя, рече Тукы, Чюдиновь брат,
Изяславу: «Видиши, княже, людье вьзвыли,
посли, ать блюдуть Всеслава». И се ему
глаголющю, и другая половина людий приде от погреба, отворивше погребъ. И рѣша
дружина князю: «Се зло есть, посли ко Всеславу, ать призвавше ко оконьцю и проньзут и́ мечемь». И не послуша сего князь.
Людье же кликнуша и идоша к порубу Всеславлю. Изяслав же, се видивъ, со Всеволодомь побѣгоста с двора. Людье же высѣкоша Всеслава ис поруба вь 15 день сентября
и поставиша ̀и средѣ двора княжа. И дворъ
княжь разъграбиша, бещисленое множьство
злата и сребра, и кунами и скорою. Изяслав
же бѣжа в Ляхы. <…>
же, оружие и коней, и мы еще сразимся с
ними». Изяслав же того не послушал. И
стали люди роптать на воеводу Коснячка;
пошли с веча на гору и пришли на двор
Коснячков и, не найдя его, стали у двора
Брячиславова и сказали: «Пойдем освободим дружину свою из темницы». И разделились надвое: половина их пошла к темнице, а половина их пошла по Мосту, эти и
пришли на княжеский двор. Изяслав в это
время на сенях совет держал с дружиной
своей, и заспорили с князем те, кто стоял
внизу. Когда же князь смотрел из оконца, а
дружина стояла возле него, сказал Тукы,
брат Чудина, Изяславу: «Видишь, князь,
люди расшумелись; пошли, пусть постерегут Всеслава». И пока он это говорил, другая половина людей пришла от темницы,
отворив ее. И сказала дружина князю: «Не к
добру это; пошли ко Всеславу, пусть, подозвав его к оконцу, пронзят мечом». И не послушал того князь. Люди же закричали и
пошли к темнице Всеслава. Изяслав же, видя это, побежал со Всеволодом со двора,
люди же освободили Всеслава из поруба —
в 15-й день сентября — и поставили его
среди княжеского двора. Двор же княжий
разграбили — бесчисленное множество золота и серебра, и монеты, и меха. Изяслав
же бежал в Польшу. <…>
В лѣто 6577. Поиде Изяславъ с Болеславомъ В год 6577 (1069). Пошел Изяслав с Болена Вьсеслава, Всеславъ же поиде противу.
славом на Всеслава, Всеслав же выступил
И приде к Бѣлугороду Всеславъ, бывши
навстречу. И пришел к Белгороду Всеслав и
нощи, утаися кыянъ, бѣжа из Бѣлагорода кь с наступлением ночи тайно от киевлян беПолотьску. <…>
жал из Белгорода в Полоцк. <…>
<…>В си бо времена и в сѣ лѣта приключи- <…> В то же время, в те же годы, случися нѣкоему новгородьцю прити в чюдь. И
лось некоему новгородцу прийти в землю
приде кудесьнику, хотя волъхвования от
Чудскую. И пришел к кудеснику, прося
него. Онъ же по обычаю своему нача приволхвования его. Тот же по обычаю своему
зывати бѣсы вь храмину свою. Новгородцю начал призывать бесов в дом свой. Новгоже сѣдящю на порозѣ тоя храмины вь стородец же сидел на пороге того дома, а куронѣ, кудесникъ лежаше оцѣпъ, и шибе имъ десник лежал в оцепенении, и ударил им
бѣсъ. Кудесникъ же, вьставъ, рече новгобес. И, встав, сказал кудесник новгородцу:
родцю: «Бози наши не смѣють внити, нѣчто «Боги не смеют прийти, — имеешь на себе
имаши на собѣ, егоже бояться». Онъ же по- нечто, чего они боятся». Тот же вспомнил,
мяну кресть на собѣ и, отъшедъ, повѣси
что на нем крест, и, отойдя, повесил его вне
кромѣ храмины тоя. Онъ же нача изнова
дома того. Кудесник же начал вновь призыпризывати бѣсы. Бѣси же, метавше имъ, по- вать бесов. Бесы же, тряся его, поведали то,
вѣдаша, что ради пришелъ есть. По сем же
ради чего пришел новгородец. Затем новгонача просити его: «Что ради бояться его,
родец стал спрашивать кудесника: «Чего
егоже носимъ на собѣ — крестъ?» Онъ же
ради бесы боятся того, чей крест на себе мы
рече: «То есть знамение небеснаго Бога,
носим?» Он же сказал: «Это знамение
егоже наши бози бояться». Онъ же рече:
«То каци суть бози ваши, кде живуть?».
Онъ же рече: «Бози наши живуть вь безднахъ. Суть же образомъ черни, крилати,
хвостъ имущи; вьсходять же и подъ небо,
слушающе вашихъ боговъ. Ваши бози на
небесѣ суть. Аще кто умреть от вашихъ людий, то возносимь есть на небо, аще ли от
нашихъ умираеть, но носимъ есть к нашимъ
богомъ вь бездну». Якоже грѣшници вь адѣ
суть, ждуще мукы вѣчныя, а правѣдници вь
небеснемь <...> жилищи вьдворяються съ
ангелы. <…>
Сице бысть волъхвъ вьсталъ при Глѣбѣ в
Новѣгородѣ; глаголашеть бо людемь и творяшеть бо ся аки богъмъ, и многы прельсти,
мало не весь городъ, глаголаше бо, яко «Все
ведаю», хуля вѣру крестьяньскую, глаголашеть бо, яко «Преиду по Волъхову предъ
всими». И бысть мятежь в городѣ, и вси
яша ему вѣру и хотя побѣдити епископа.
Епископъ же, вземь крестъ и оболкъся в ризы, ста, рекъ: «Иже хощеть вѣру яти
волъхву, да за нь идеть, аще ли вѣруеть кто
кресту, да идеть к нему». И раздѣлишася
надвое: князь бо Глѣбъ и дружина его сташа у епископа, а людье вси идоша за
волъхва. И бысть мятежь великъ вельми.
Глѣбъ же, возма топоръ подъ скутъ, и приде
к волъхву и рече ему: «То веси ли, что утрѣ
хощеть быти, что ли до вечера?» Онъ же
рече: «Все вѣдаю». И рече Глѣбъ: «То вѣси
ли, что ти хощеть днесь быти?» Онъ же рече: «Чюдеса велика створю». Глѣбъ же, выня топоръ, и ростя ̀и, и паде мертвъ, и людие разиидошася. Он же погибе тѣломъ и
душею предався дьяволу. <…>
В лѣто 6582. Федоси, игуменъ Печерьскый,
преставися. Скажемь о успении его мало.
Федосий бо обычай имяше, приходящю бо
постьному времени, в недѣлю масленую,
вечеръ, бо по обычаю целовавъ братью и
поучивъ ихъ, како проводити постьное время, вь молитвахъ нощьных и дневныхъ, и
блюстися от помыслъ скверныхъ, и от
бѣсовьскаго насѣянья. «Бѣси бо, — рече, —
всѣвають черноризьцемь помышлениа, похотѣния лукава, вжагающе имъ помыслы,
тѣмьже врежаеми бывають имъ молитвы.
Да приходящая таковыя мысли вьзбраняти
<...> знамениемь крестнымь, глаголюще сице: “Господи Иисусе Христе, Боже нашь,
небесного Бога, которого наши боги боятся». Новгородец же сказал: «А каковы боги
ваши, где живут?» Кудесник же сказал:
«Боги наши живут в безднах. Обличьем они
черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются
же и под небо послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из
ваших людей, то его возносят на небо, если
же кто из наших умирает, его несут к
нашим богам в бездну». Так ведь и есть:
грешники в аду пребывают, ожидая муки
вечной, а праведники в небесном жилище
водворяются с ангелами. <…>
Такой волхв объявился при Глебе в Новгороде; говорил людям, представляя себя богом, и многих обманул, чуть ли не весь город, говорил ведь: «Все знаю», хуля веру
христианскую, уверял: «Перейду по Волхову перед всеми». И была смута в городе, и
все поверили ему, и хотели погубить епископа. Епископ же взял крест в руки и
надел облачение, встал и сказал, что кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто
же верует кресту, пусть к нему идет. И разделились люди надвое: князь Глеб и дружина его стали около епископа, а люди все
пошли к волхву. И началась смута великая
между ними. Глеб же взял топор под плащ,
подошел к волхву и спросил: «Знаешь ли,
что завтра случится и что сегодня до вечера?» Тот ответил: «Знаю все». И сказал
Глеб: «А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?» Он же ответил: «Чудеса великие
сотворю». Глеб же, вынув топор, разрубил
волхва, и пал он мертв, и люди разошлись.
Так погиб он телом, а душою предался дьяволу. <…>
В год 6582 (1074). Феодосии игумен Печерский преставился. Скажем же о кончине его
вкратце. Феодосии имел обычай с наступлением поста, в воскресенье на Масленой
неделе вечером, по обычаю прощаясь со
всей братией, поучать ее, как проводить
время поста: в молитвах ночных и дневных,
блюсти себя от помыслов скверных, от бесовского соблазна. «Бесы ведь, — говорил,
— внушают черноризцам дурные помыслы,
мысли лукавые, разжигая в них желания, и
тем нарушены бывают их молитвы; когда
приходят такие мысли, следует отгонять их
знамением крестным, говоря так: “Господи,
Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас,
помилуй насъ, аминъ”. И к симъ вьздержание имѣти от многаго брашна; въ ѣденьи бо
мьнозѣ и вь питьи безмернѣ вьзрастають
помысли лукавии, помысломъ же вьзьрастьшимь стваряеться грѣхъ». «Тѣмже, —
рече, — противитися бѣсовьскому дѣйству
и пронырьству ихъ, и блюстися от лѣности
и от многаго сна, и бодру быти на пѣние
церковьное, и на предания отецьская и на
почитания книжная. Паче же имѣти во
устѣхъ псаломъ Давидовъ подабаеть черноризьцемь — симь бо прогонити бѣсовьское
уныние. Паче же всего имѣти любовь в себе
к мѣншимь и кь старѣйшимъ покорение и
послушание, <...> старѣйшимь же <...> кь
мѣншимь любовь и наказание. Образъ бывати собою вьздержаниемь и бдѣньемь, и
хожениемь смиренымь, и тако наказывати и
мѣньшая, утѣшивати я, и тако проводити
постъ». Глаголашеть бо сице, яко «Богъ
далъ есть намъ сию 40 дний на очищение
души; се бо есть десятина, от лѣта даема
Богу: дний бо есть от года до года 300 и 60
и 5 дний, и от сихъ дний десятый день
вьздаяти Богу — десятину, еже есть постъ
си четырѣдесятный, в ня же дни очистившися душа, празнуеть свѣтло вьскресение
Господне, веселящеся о Бозѣ. Постьное бо
время очищаеть убо умъ человѣку. Пощение бо исперва проображено бысть: Адаму
не вкусити от древа единого; пости бо ся
Моисѣй дний 40, сподоби бо ся прияти законъ на горѣ Синайстѣй и вѣдѣвъ славу
Божию; постомъ Самуила мати роди;
постивьшеся ниневгитянѣ гнѣва Божия избыша; постився, Данилъ видѣнья сподобися
великаго; постився Илья акы на небо взятъ
бысть и в пищю породную; постившеся
трие отроци угасиша силу огненую;
постивься Господь дний 40, намъ показа
постное время». Постомъ апостоли искорениша бѣсовьское учение; постомъ явишася
отци наши акы свѣтила в мирѣ и сияють и
по смерти, показавше труды великыя и
вьздьрьжания, яко сей великий Антоний, и
Евьфимий, и Сава и прочии отци, ихже и
мы поревнуемь, братье». Сице поучивъ братью и цѣловавъ вся по имени, и тако изиидяше из манастыря, возмя мало коврижекъ. И вшедъ в пещеру, и затворяше двери
пещеры и засыпаше пьрьстью, и не глаголаше никомуже. Аще ли будяше нужное
аминь”. И еще надо воздерживаться от
обильной пищи, ибо от многоядения и пития безмерного возрастают помыслы лукавые, от возросших же помыслов случается
грех». «Поэтому, — говорил он, — противьтесь делам бесовским и хитрости их,
остерегайтесь лености и многого сна, бодрствуйте для церковного пения и для усвоения предания отеческого и чтения книжного; больше же всего подобает черноризцам
иметь на устах псалмы Давидовы и ими
прогонять бесовское уныние, а всего более
хранить в себе любовь ко всем меньшим и к
старшим покорность и послушание, старшим же к меньшим проявлять любовь, и
наставлять их, и давать собою пример воздержания, бдения и смиренного хождения;
так учить меньших и утешать их и так проводить пост». «Ибо, — говорил он, — Бог
дал нам эти сорок дней для очищения души;
это ведь десятина, даваемая нами от года
Богу: дней в году триста и шестьдесят и
пять, а от этих дней отдавать Богу десятый
день как десятину — это и есть пост сорокадневный, и, в эти дни очистившись, душа
празднует светло день воскресения Господня, в радости о Боге. Ибо постное время
очищает ум человека. Пост ведь искони
имел свой прообраз: Адам в первые времена не вкушал плодов от запретного древа;
пропостившись сорок дней, Моисей сподобился получить закон на горе Синайской и
видел славу Божию; постясь, Самуила мать
родила; постившись, ниневитяне от гнева
Божия избавились; постясь, Даниил великого виденья сподобился; постясь, Илья как
бы на небо взят был в благодать райскую;
постясь, трое отроков угасили силу огненную; постился и Господь сорок дней, показав нам время поста; постом апостолы искоренили бесовское учение; благодаря посту явились отцы наши в мире как светила,
что сияют и по смерти, дав пример трудов
великих и воздержания, как и тот великий
Антоний, или Евфимий, или Савва и прочие
отцы, примеру которых мы последуем, братия». И так поучив братию, Феодосии прощался с каждым поименно и потом уходил
из монастыря, взяв немного хлебцев, и,
войдя в пещеру, затворял двери в пещере и
засыпал их землею и не говорил ни с кем;
когда же бывало к нему какое-нибудь необ-
орудье, то оконцемь мало бѣсѣдоваше в суботу или в недѣлю, а по иныи дни пребываше в постѣ и вь молитвѣ, и вьздержашеся
крѣпко. И прихожаше в манастырь в пятокъ
на канунъ Лазоревъ, в сий бо день кончаеться постъ 40-ный, начинаеться от перваго
понедѣлника наставшии Федоровѣ недѣлѣ,
кончаеть же ся в пятокъ Лазоревъ; а
Страстная недѣля уставлена есть поститися
страсти ради Господня.
ходимое дело, то через оконце малое беседовал он в субботу или в воскресенье, а в
остальные дни пребывал в посте и молитвах, в строгом воздержании. И снова приходил в монастырь в пятницу, в канун Лазарева дня, ибо в этот день кончается пост
сорокадневный, начинающийся с первого
понедельника Федоровой недели, кончается
же пост в пятницу Лазареву; а в Страстную
неделю установлено поститься в память
страданий Господних.
Федосьеви же пришедшю по обычаю, цѣло- И в этот раз Феодосии же, вернувшись, по
ва братью и празнова сь ними недѣлю
обычаю приветствовал братию и праздноЦвѣтную, и дошедъ великаго дни Вьскресе- вал с ними Цветное воскресенье, когда же
ниа, по обычаю празновавъ свѣтло, впаде в пришел день Воскресения, по обычаю отболезнь. И разболѣвшюся ему и болѣвшю
праздновав его светло, впал в болезнь. Разему дний 5, по семь, бывшу вечеру, и поболевшись и проболев дней пять, как-то вевелѣ изьнести ся на дворъ. Братья же,
чером приказал он вынести себя на двор;
вземше ̀и на санехъ, и поставиша ̀и прямо
братия же, положив его на сани, поставила
церкви. Онъ же повелѣ братью собрати всю. их против церкви. Он же приказал созвать
Братья же удариша в било, и собравшеся
братию всю, братья же ударили в било, и
вси. Онъ же рече имъ: «Братье моя, и отци
собрались все. Он же сказал им: «Братия
мои, и чада моя! Се азъ отхожю от васъ,
моя, и отцы мои, и дети мои! Вот я отхожу
якоже яви ми Господь в постьное время, в
от вас, как это открыл мне Господь во врепещерѣ ми сущю, изыити от свѣта сего. Вы мя поста, когда я был в пещере, что отойти
же кого хощете игуменомь поставити себѣ; мне от света сего. Вы же кого хотите игуда и азъ благословение подалъ быхъ ему?»
меном иметь у себя? Я бы подал ему благоОни же рекоша ему: «Ты еси отець намъ
словение». Они же сказали ему: «Ты нам
всѣмъ, да его же изволиши самъ, то намъ
всем отец, и кого пожелаешь сам, тот нам и
будеть отець и игуменъ, и послушаемь его,
будет отец и игумен, и будем слушаться
яко и тебе». Отець же нашь Федосий рече:
его, как и тебя». Отец же наш Феодосии
«Шедше кромѣ мене, наречете, егоже хоще- сказал: «Отойдите от меня и назовите, кого
те, кромѣ двою брату, Николы и Игната; вь хотите, кроме двух братьев, Николы и Игпрочихъ кого хощете, от старѣйшихъ даже
ната; из прочих же — кого захотите, от стаи до меншихъ». Они же, послушавъше его,
рейших и до меньших». Они, послушав его,
отступивше мало кь церкви, сдумавьше, и
отошли немного к церкви и, посовещавпослаша два брата, глаголюще сице: «Егоже шись, послали к нему двух братьев сказать
изволить Богъ и твоя честная молитва, его- так: «Кого захочет Бог и твоя честная може тобѣ любо, того нарци». Федосий же ре- литва, кого тебе любо, того и назови». Феоче имъ: «Да аще от мене хощете игумена
досии же сказал им: «Если уж от меня хотиприяти, то азъ створю вамъ, но не по своему те игумена принять, то я поступлю не по
изволению, но по Божию строенью». И
своей воле, а по божественному промыслу».
нарече имъ Якова прозвутера. Братьи же
И назвал им Иакова пресвитера. Братии же
нелюбо бысть, глаголюще, яко «Не здѣ есть это не любо было, говорили, что «не здесь
постригълъся»; бѣ бо Ияковъ пришелъ сь
пострижен». Ибо Иаков пришел с Альты,
Летьца с братомъ своимъ Павломъ. И нача- вместе с братом своим Павлом. И стала
ша братья просити Стефана деместника,
братия просить Стефана доместика, бывшесуща тогда ученика Федосьева, глаголюще, го тогда учеником Феодосия, говоря, что
яко «Се сь есть вьздраслъ подъ рукою тво«тот вырос под рукой твоей и у тебя послуею и <...> тебе послужилъ есть, сего нынѣ
жил, его нам и назначь». Сказал же им Феовдай». Рече же имъ Федосий: «Се азъ по
досии: «Вот я по Божию повелению назвал
Божию повелению нареклъ бѣхъ вам Якова; вам Иакова, а вы на своей воле настаивае-
се же вы своею волею створити хощете». И
послушавъ ихъ, и предасть имъ Стефана, да
будеть имъ игуменъ. И благослови Стефана
и рече ему: «Чадо! Се предаю ти манастырь,
блюди с опасением его, якоже устроихъ и
вь службахъ, то держи. Преданья манастырьская и устава не измѣняй, но твори
вся по закону и по чину манастырьскому».
И по семь вземше ̀и братья, и несоша ̀и в
кѣлью и положиша ̀и на одрѣ. И шестому
дни наставшю, и болну сущю велми, приде
к нему Святославъ сь сыномъ своимъ
Глѣбомъ. И сѣдящима има у него, рече ему
Федосий: «Се отхожю свѣта сего и се предаю ти манастырь на сблюденье, еда будеть
что смятение в немь. Се поручаю Стефану
игуменьство, не давай его въ обиду». И
князь, цѣловавъ его, и обѣщася пещися манастыремь, и отиде от него. Семому же дни
пришедшю, изнемогающю Федосьеви, и
призва Стефана и братью и нача имъ глаголати сице: «Аще по моемь отшествии свѣта
сего, аще буду Богу угодилъ, и приялъ мя
будеть Богъ, то по моемь отшествии манастырь ся начнеть строити и прибывати в
немь, то вѣжьте, яко приялъ мя есть Богъ.
Аще ли по моемь животѣ оскудѣвати
начнетьь манастырь <...> черноризьци, потребами манастырьскыми, то вѣдуще будете, яко не угодилъ буду Богу». И се ему глаголющю, плакахуся братья, глаголюще:
«Отче! Моли за ны Господа; вѣмы бо, яко
Богъ труда твоего не презрѣ». И прѣсѣдѣша
братья у него ту нощь всю, и наставшю дни
осмому, вь вторую суботу по Пасцѣ вь 2 час
дни, и предасть душю в руцѣ Божии мѣсяца
мая вь 3 день, индикта вь 11 лѣто. И плакашася по немь братья. Бѣ же Федосий заповѣдалъ братьи положити ся в пещерѣ,
идѣже показа труды многы, и рекъ сице: «В
нощи похраните тѣло мое», якоже и створиша. Вечеру бо приспѣвшю, вся братья
вземше тѣло его и положиша ̀и в пещерѣ,
проводивьше сь пѣсньми, и сь свѣщами,
честьно, на хвалу Господу нашему Иисусу
Христу.
Стефану же предержащю манастырь и блаженое стадо, яже бѣ совокупилъ Феодосий... Таки черноризьци, аки свѣтила в
Руськой земли сияху: ово бо бяху постьници, овии же на бдѣние, овии же на кланяние
коленьное, овии на пощение чересъ день и
те». Однако послушал их, дал им Стефана,
да будет им игуменом. И благословил Стефана, и сказал ему: «Чадо, вот поручаю тебе
монастырь, блюди его бережно, и как я
уставил службы, так и держи. Преданий
монастырских и устава не изменяй, но твори все по закону и по чину монастырскому». И после того взяли его братья, отнесли
в келью и положили на постели. И когда
настал шестой день и ему было уже очень
плохо, пришел к нему князь Святослав с
сыном своим Глебом, и когда они сели у
него, сказал ему Феодосии: «Вот, отхожу от
света сего и поручаю монастырь тебе на
попечение, если будет в нем какое-нибудь
смятение. И поручаю игуменство Стефану,
не дай его в обиду». Князь же простился с
ним и обещал заботиться о монастыре, и
ушел. Когда же настал седьмой день, Феодосии, уже изнемогая, призвал Стефана и
братию и стал говорить им так: «Если после
того, как я покину свет этот, буду я Богу
угоден и примет меня Бог, то монастырь
этот начнет устраиваться и пополняться;
так и знайте, что принял меня Бог. Если же
после моей смерти оскудевать начнет монастырь черноризцами и монастырскими запасами, то знайте, что не угодил я Богу». И
когда он говорил это, плакали братья и говорили: «Отче! Молись за нас Богу, ибо
знаем, что Бог трудов твоих не презрит». И
просидела братия у него всю ту ночь, и когда настал день восьмой, во вторую субботу
по Пасхе, во втором часу дня, отдал душу в
руки Божьи, месяца мая 3-го, индикта в 11й год. Плакала по нем братия. Феодосии же
завещал братии положить себя в пещере,
где явил подвиги многие, сказав так: «Ночью похороните тело мое», как и сделали.
Когда наступил вечер, братья взяли тело его
и положили его в пещере, проводив с песнопениями, со свечами, достойно, на хвалу
Богу нашему Иисусу Христу.
Когда же Стефан правил монастырем и
блаженным стадом, собранным Феодосием... Такие чернецы как светила в Русской
земле сияли: ибо одни были постники крепкие, другие же крепки на бдение, третьи —
на преклонение коленное, четвертые — на
чересъ два дни, овии же ядяху хлѣбъ с водою, инии же зелье варено, и друзии сыро.
В любви пребывающе, мѣншии покоряющеся старѣйшимъ, не смѣюще пред ними
глаголати, но все с покорениемь и с послушаниемь великомъ. И тако же и старѣйшии
имяху любовь к меншимъ, наказаху и
утѣшающе аки чада вьзлюбленая. Аще который братъ впадеть в кое любо согрѣшение, и утѣшаху ̀и, и епитемью единого брата раздѣляху 3-е или 4 за великую любовь.
Такова бо бяше любовь в братьи той и
вьздержание велико. Аще братъ етеръ вънъ
идяше изь манастыря, и вся братья имяху о
томъ печаль велику и посылають по нь,
приводяху брата кь манастырю и, шедше,
вси покланяхуся игумену, и умолять игумена и приимаху в манастырь брата с радостью. Таци бо бѣша любовници, и
вьздѣрьжници. От нихъ же намѣню нѣколико мужь чюдьныхъ.
пощение, через день и через два дня, иные
же ели только хлеб с водой, иные же овощи
вареные, другие — сырые. В любви пребывая, младшие покорялись старшим и не
смели при них говорить, но всегда вели себя с покорностью и с послушанием великим. Также и старшие любовь имели к
младшим, поучали их, утешая, как детей
возлюбленных. Если кто-нибудь из братьев
в какой-либо грех впадал, его утешали, а
епитимью, наложенную на одного, разделяли между собой трое или четверо, из великой любви. Таковы были любовь и воздержание великое в братии той. Если брат какой-нибудь покидал монастырь, вся братия
бывала этим сильно опечалена, посылали за
ним, приводили его в монастырь, шли всей
братией кланяться игумену, и молили игумена, и принимали брата в монастырь с радостью. Вот какие это были люди, полные
любви, воздержники и постники; из них я
назову несколько чудных мужей.
Первый Дѣмьань прозвутерь, бяше постьПервый среди них, Демьян пресвитер, был
никъ и вьздерьжьник, яко развѣе хлѣба и
такой постник и воздержник, что, кроме
воды ясти ему до смерти своей. Аще бо ко- хлеба и воды, ничего не ел до смерти своей.
ли кто принесяше дѣтищь боленъ, кацимъ
Если кто когда приносил в монастырь
любо недугомъ одерьжимъ, приношаху в
больного ребенка, каким недугом одержиманастырь, или свѣршенъ человѣкъ, кацимъ мого, или взрослый человек, каким-либо
любо недугомъ одръжим, прихожаше в ма- недугом одержимый, приходил в монастырь
настырь кь блаженому Федосьеви, и пок блаженному Феодосию, тогда приказывал
велѣваше сему Дѣмьяну молитву творити
он этому Демьяну молитву сотворить над
над болящимъ. И абье творяше молитву и
больным, и тотчас же творил молитву и
масломъ святымъ помазаше, и абье иселеем мазал, и тут же выздоравливали прицѣлѣваху приходящии к нему. Единою же
ходящие к нему. Когда же он разболелся и
ему разболѣвшюся, и конѣць прияти лежалежал при смерти в немощи, пришел ангел
щю ему в болести, и приде к нему ангелъ вь к нему в образе Феодосия, даруя ему
образѣ Федосьевѣ, даруя ему царство
царствие небесное за труды его. Затем принебесное за труды его. По семь же приде
шел Феодосии с братиею, и сели около неФедосий съ братьею, и сѣдоша у него, оно- го; он же, изнемогая, взглянув на игумена,
му же изнемогающю, вьзрѣвъ на игумена и сказал: «Не забывай, игумен, что мне оберече: «Не забывай, игумене, еже ми еси но- щал». И понял великий Феодосии, что тот
чесь обѣщалъ». И разумѣ Федосий великий, видел видение, и сказал ему: «Брат Демьян,
яко видѣние видѣ, и рече ему: «Брате Дѣмь- что я обещал, то тебе будет». Тот же, смеяне! Еже ти есмь обѣщалъ, то ти буди». Онь жив очи, предал дух в руки Божий. Игумен
же смѣживъ очи и предасть духъ в руцѣ
же и братия похоронили тело его.
Божии. Игумен же и братья похоронивше
тѣло его.
Тако же и другый братъ, именемъ Еремѣй,
Был также другой брат, именем Еремия, коиже помняше крещение земли Руськой. Се- торый помнил крещение земли Русской.
му даръ данъ от Бога: проповѣдаше, проЕму был дар дарован от Бога: предсказывал
видѣ будущая. И аще кого видяше в побудущее и если видел, что у кого-нибудь
мышлении, обличаше втайнѣ и наказаше
нечистые помыслы, то обличал его втайне и
блюстися от дьявола. Аще который братъ
мысляше изыити из манастыря, узряше и,
пришедъ к нему, и обличаше мысль его и
утѣшаше брата. И аще кому речаше, любо
добро, любо зло, сбывашеться старцево
слово.
Бѣ же и другий братъ, именемь Матфѣй,
той бѣ прозорливъ. Единою ему стоящю вь
церкви на мѣстѣ своемь, и вьзведе очи свои,
и позрѣ по братьи, иже стоять, поюще, по
обѣими сторонама, и видѣ обьходяща бѣса
вь образѣ ляха в лудѣ, носяща вь приполѣ
цтвѣтокъ, еже глаголеться лѣпокъ. И обьходя подлѣ братью, взимая из лона цьвѣтокъ и
вѣржаше на кого любо. Аще прилпяше кьму
цтвѣтокъ поющих от братья, и тъ, мало стоявъ и раслабевъ умомъ, вину створивъ каку
любо, исходяше изь церкви, и шедъ в кѣлью
и спаше, и не възвратяшеся вь церковь до
отпѣтья. Аще ли верже на другаго, и не
прилпяше к нему цтвѣтокъ, стояше бо
крѣпко вь пѣньи, дондеже отпояху
утренюю, и тогда идяше в кѣлью свою. И се
видя, старѣць повѣда братьи своей. И пакы
же сий старѣць виде се: по обычаю бо сему
старцю отстоявшю утренюю, братьи отпѣвши заутрѣнюю, предъ зорями идоша по
кѣльямь своимъ, сий же старѣць послѣди
исхожаше ись церкви. Идущю же ему единою, и сѣде, почивая, подъ биломъ, бѣ бо
кѣлья его подале церкви, и види се, акы
толпа поиде от врать. И вьзведе очи свои,
видѣ единого сѣдяіда на свиньи, а другыя
текуща около его. И рече имь старѣць: «Камо идете?» И рече бѣсъ, сѣдя на свиньи:
«По Михаля по Толбоковича». Старѣць
знаменася крестьнымъ знаменьемь и приде
в кѣлью свою. И бысть свѣт, и разумѣ
старѣць и рече кѣлѣйнику: «Иди, вьспроси,
есть ли Михаль в кельи?» И рѣша ему, яко
«Выскочилъ есть чресъ столпъе по заутрени». И повѣда старѣць видѣние се игумену
и всей братьи. При семь бо старьци Федосий преставилъся, и бысть Стефанъ игуменъ, и по Стефани Никонъ, и сему старцю
и еще сущю. Единою ему стоящю на заутрѣнии, вьзведе очи, хотя видити игумена
Никона, и видѣ осла, стояща на игумени
мѣстѣ, и разумѣ, яко не вьсталъ есть игуменъ. Тако же ина многа видѣния провидяше старѣць сь, и почи вь старости добрѣ в
манастырѣ семь.
учил, как уберечься от дьявола. Если ктонибудь из братьев замышлял уйти из монастыря, то, увидя его и придя к нему, обличал замысел его и утешал брата. Если же он
кому предрекал что, хорошее или дурное,
сбывалось слово старца.
Был же и другой старец, именем Матвей:
был он прозорлив. Однажды, когда он стоял
в церкви на месте своем, поднял глаза, обвел ими братию, которая стояла и пела по
обеим сторонам на клиросе, и увидел обходившего их беса, в образе поляка, в плаще,
несшего под полою цветок, который называется лепок. И, обходя братию, бес вынимал из-под полы цветок и бросал его на кого-нибудь; если прилипал цветок к комунибудь из поющих братьев, тот, немного
постояв, с расслабленным умом, придумав
предлог, выходил из церкви, шел в келью и
засыпал, и не возвращался в церковь до
конца службы; если же бросал цветок на
другого и к тому не прилипал цветок, тот
оставался стоять крепко на службе, пока не
отпоют утреню, и тогда уже шел в келью
свою. Видя такое, старец поведал об этом
братии своей. Другой раз видел старец следующее. Обычно, когда старец этот отстоит
заутреню, а братия, отпев заутреню, перед
рассветом расходилась по келиям своим,
старец этот уходил из церкви после всех. И
вот однажды, когда он шел так, присел он
отдохнуть под билом, ибо была его келья
поодаль от церкви, и вот видит, как толпа
идет от ворот; поднял глаза и увидел когото верхом на свинье, а другие идут около
него. И сказал им старец: «Куда идете?» И
сказал бес, сидевший на свинье: «За Михалем Тольбековичем». Старец осенил себя
крестным знамением и пришел в келию
свою. Когда рассвело и понял старец, в чем
дело, сказал он келейнику: «Поди спроси, в
келье ли Михаль». И сказали ему, что после
заутрени перескочил через ограду. И поведал старец о видении этом игумену и братии. При этом старце Феодосии преставился, и Стефан стал игуменом, а по Стефане
Никон: все это было еще при старце. Стоит
он как-то на заутрене, подымает глаза, чтобы посмотреть на игумена Никона, и видит
осла, стоящего на игуменовом месте; и понял он, что не встал еще игумен. Много и
других видений видел старец, и почил он в
старости почтенной в монастыре этом.
Яко се бысть другый черноризець, именемь А был еще и другой черноризец, именем
Исакий, яко еще сущю в мирьскомъ житьи
Исакий; был он, когда еще жил в миру, бои богату сущю ему, бѣ бо купець, родомъ
гат, ибо был купец, родом торопчанин, и
торопчанинъ, и помысли быти мнихомъ, и
задумал он стать монахом, и роздал имущераздая имѣние свое трѣбующимъ и по маство свое нуждающимся и монастырям, и
настыремь, иде кь великому Антонию в пе- пошел к великому Антонию в пещеру, мощеру, моляшеся ему, дабы створилъ
ля, чтобы постриг его в монахи. И принял
черьноризьцемь. И приятъ ̀и Антоний, и
его Антоний, и возложил на него одеяние
возложи на нь порты чернѣцькиѣ и нарече
чернеческое, и дал имя ему Исакий, а было
имя ему Исакий, бѣ бо имя ему мирьское
ему имя мирское Чернь. Этот Исакий повел
Чернь. Сий же Исакий вьсприя житье креп- строгую жизнь: облекся во власяницу, велел
ко: облѣчеся въ власяницю, и повелѣ купи- купить себе козла, содрать мешком его
ти собѣ козелъ и одерти мѣшькомь козелъ,
шкуру, и надел на власяницу, и обсохла на
и возьвлече ̀и на власяницю, и осъше около нем шкура сырая. И затворился в пещере, в
его кожа сыра. И затворися в пещерѣ, вь
одном из проходов, в малой кельице, в чеединой улици, вь кѣльицѣ малѣ, яко 4 латыре локтя, и там молил Бога со слезами
котъ, и ту моляше Бога беспрестани день и
непрестанно день и ночь. Была же пищей
нощь со слезами. Бѣ же ядение его проскура его просфора одна, и та через день, и воды в
одина, и та же чресъ день, и воды в мѣру
меру пил. Приносил же ему пищу великий
пьяше. Приношаше же ему великий АнтоАнтоний и подавал ее через оконце — таний и подаваше оконьцемь ему, яко ся
кое, что только руку просунуть, и так привмѣстяше рука, и тако приимаше пищю. И
нимал пищу. И так подвизался он лет семь,
того створи лѣт 7, на свѣтъ не вылазя, ни на не выходя на свет, никогда не ложась на
ребрехъ лежа, но, сѣдя, мало приимаше сна. бок, но, сидя, спал немного. И однажды по
И единою, по обычаю, наставшю вечерю, и обычаю, с наступлением вечера, стал класть
поча кланятися, поя псалмы оли до полупоклоны и петь псалмы по полуночи; когда
нощи, и яко трудяшеться, сѣдяше же на
же уставал, садился на своем сиденье. И
сѣдалѣ своемь. И единою же ему сѣдящю
как-то, когда он так сидел по обыкновению
по обычаю и свѣщю угасившю, и внезапу
и погасил свечу, внезапно свет воссиял в
свѣтъ восия, яко солнце, вь пещерѣ, яко
пещере, как от солнца, точно глаза вынимая
зрак вынимаа человѣку. И поидоста двѣ
у человека. И подошли к нему двое юношей
уноши к нему прекрасьна, и блистася лице
прекрасных, и блистали лица их, как солнима, яко и солнце, и глаголаста к нему:
це, и сказали ему: «Исакий, мы — ангелы, а
«Исакье! Вѣ есвѣ ангела, а се идеть к тобѣ
там идет к тебе Христос с ангелами». И,
Христосъ, сь ангелы». И, вьставъ, Исакий
встав, Исакий увидел толпу, и лица их ярче
видѣ толпу, и лица ихъ паче солнца, и
солнца, а один среди них — от лица его сиединъ посредѣ ихъ и сьяху от лица его паче яние ярче всех. И сказали ему: «Это Хривсихъ. И глаголаста ему: «Исакье, то ти
стос, пади и поклонись ему». Он же, не поХристосъ, падъ, поклонися ему». Онь же не няв бесовского наваждения и забыв переразумѣ бѣсовьскаго дѣйства, ни памяти
креститься, встал и поклонился, точно Хрипрекреститися, выступя поклонися, акы
сту, бесовскому действу. Бесы же закричаХристу, бѣсовьскому дѣйству. Бѣси же
ли: «Наш Исакий уже!» И, введя его в келькликнуша и рѣкоша: «Нашь еси уже, Исаицу, посадили и стали сами рассаживаться
кье», и вьведоша ̀и в кѣльицю, и посадивокруг него — полна ими келья его и весь
ша ̀и, и начаша садитися около его — полна проход пещерный. И сказал один из бесов,
келья и улица печерьская. И рече единъ от
называемый Христом: «Возьмите сопели,
бѣсовъ, глаголемый Христосъ: «Возмите
бубны и гусли и играйте, пусть нам Исакий
сопѣли и бубны и гусли, и ударяйте, ать ны спляшет». И грянули в сопели, и в гусли, и
Исакье сьпляшеть». И удариша в сопѣли и
в бубны, и стали им забавляться. И утомив
вь гусли и вь бубни и начаша имъ играти. И его, оставили его еле живого и ушли, так
утомивше ̀и, оставиша ̀и еле жива сущи, и
надругавшись над ним.
отъидоша, поругавшеся ему.
Заутра же бывши свѣту и приспѣвшю вкушению хлѣба, и приде Антоний кь оконцю
по обычаю и глагола: «Благослови, отче Исакье!» И не бысть гласа, ни послушания. И
многажды глагола Аньтоний, и не бысть
отвѣта. И глагола Антоний: «Се уже яко
преставилъся есть». И посла в манастырь по
Федосья и по братью. И откопавше, гдѣ бѣ
загражено устье, и пришедше и взяша ̀и,
мняще ̀и мертваго, и вынесьше, положиша ̀и
предъ пещерою. И узрѣша, яко живъ есть. И
рече игуменъ Федосий, яко «Се имать от
бѣсовьскаго дѣйства». И положиша ̀и на
одрѣ, и служаше около его Антоний. В то
же время приключися Изяславу прити из
Ляховъ, и нача гнѣватися Изяславъ на Антония изо Всеслава. И приславъ Святьславъ
нощью, поя Антония к Чернигову. Антоний
же, пришедъ кь Чернигову, и вьзлюби
Болъдину гору, и ископавъ пещеру, и ту
вселися. И есть манастырь святоі Богородицѣ на Болдинахъ горахъ и до сихъ дний.
Федосий же, увѣда, яко Антоний шелъ кь
Чернигову, и, шедъ с братьею, вьзя Исакья
и принесе кь собѣ в кѣлью, и служаше около его. Бѣ бо раслабленъ тѣломъ и умомъ,
яко не мощи ему обратитися на другую
страну, ни вьстати и ни сѣдити, но лежа на
единой странѣ и подъ ся поливаше многажды, и червье кыняхуся подъ бедру ему с
мочения. Федосий же самъ своима рукама
омываше и спряташе ̀и, за 2 лѣтѣ створи се
около его. Се же бысть чюдно и дивно, яко,
за двѣ лѣтѣ лежа, сий ни хлѣба вькуси, ни
воды, ни от какаго брашна, ни от овоща, ни
языкомъ проглагола, но нѣмъ и глухъ лежа
за 2 лѣтѣ. Федосий моляшеть Бога за нь и
молитву творяшеть над нимь нощь и день,
дондеже на 3-ее лѣто проглаголавъ и слыша, и на ногы нача вьставати акы младенѣць, и нача ходити. И не брежаше кь
церкви ити, но нужею привлечахуть его кь
церкви, и тако по малу научиша ̀и. И по
семь научися и на тряпезницю ходити, и
посажаше ̀и кромѣ братья и положаху пред
нимь хлѣбъ, и не взимаше его, олны вложити будяше в руцѣ ему. Федосий же рече:
«Положите хлѣбъ пред нимь и не вькладайте в руцѣ ему, ать самъ ясть», и не бреже за
недѣлю ясти и, помалу оглядавься, кушав-
На другой день, когда рассвело и подошло
время вкушения хлеба, подошел Антоний,
как обычно, к оконцу и сказал: «Благослови, отче Исакий». И не слышно было голоса. И еще не раз взывал Антоний, и не было
ответа. И сказал Антоний: «Вот, он уже
преставился». И послал в монастырь за Феодосией и за братией. И, прокопав там, где
был засыпан вход, вошли и взяли его, думая, что он мертв; вынесли и положили его
перед пещерою. И увидели, что он жив. И
сказал игумен Феодосии: «Случилось это от
бесовского действа». И положили его на
постель, и стал прислуживать ему Антоний.
В то время случилось прийти князю Изяславу из Польши, и начал гневаться Изяслав
на Антония из-за Всеслава. И Святослав,
прислав, ночью отправил Антония в Чернигов. Антоний же, придя в Чернигов, возлюбил Болдины горы; выкопав пещеру, там и
поселился. И существует там монастырь
святой Богородицы на Болдиных горах и до
сего дня.
Феодосии же, узнав, что Антоний отправился в Чернигов, пошел с братией, и взял
Исакия, и принес его к себе в келью, и ухаживал за ним, ибо был он расслаблен телом
и разумом так, что не мог сам ни повернуться на другую сторону, ни встать, ни
сесть, но лежал на одном боку и постоянно
мочился под себя, так что от мочения и
черви завелись у него под бедрами. Феодосии же сам своими руками умывал и переодевал его и делал так в течение двух лет.
То было дивное чудо, что в течение двух
лет тот ни хлеба не вкусил, ни воды, никакой иной пищи, ни овощей, ни слова не
произнес, но нем и глух лежал два года.
Феодосии же молился Богу за него и молитву творил над ним ночью и днем, пока
тот на третий год не заговорил, и не начал
слышать, и на ноги вставать, как младенец,
и стал ходить. Но не стремился посещать
церковь, силою притаскивали его к церкви
и так понемногу приучили его. И затем
научился он в трапезницу ходить, и сажали
его отдельно от братии, и клали перед ним
хлеб, и не брал его, пока не вкладывали его
в руки ему. Феодосии же сказал: «Положите
хлеб перед ним, но не вкладывайте его в
руки ему, пусть сам ест»; и тот неделю не
ше хлѣба, и тако научися ѣсти, и тако избави ̀и Федосий от козни дьяволя и от
прелѣсти.
ел и, только понемногу оглядевшись, стал
откусывать хлеб; так научился он есть, и
так избавил его Феодосии от козней дьявольских и коварства.
Исакий же вьсприя дерьзновение и вьздерИсакий же обратился к подвижничеству и
жание жестоко. Федосью же преставиввоздержанию строгому. Когда же скончался
шюся и Стефану в него мѣсто бывшю, Иса- Феодосии и на его месте был Стефан, Исакий же рече: «Се уже прельстилъ мя еси,
кий сказал: «Ты уже было прельстил меня,
дьяволе, сѣдяща на единомъ мѣстѣ, а уже
дьявол, когда я сидел на одном месте; а тене имамъ затворитися в пещерѣ, но имамъ
перь я уже не затворюсь в пещере, но одертя побѣдити, ходя в манастырѣ». И облежу над тобой победу, ходя по монастырю».
чеся въ власяницю, и на власяницю свиту
И облекся в власяницу, а на власяницу
вотоляну, и нача уродьство творити, и понадел свиту из грубой ткани и начал юродмагати нача поваромъ и варити на братью.
ствовать и помогать поварам, варя на браИ на заутренюю ходя преже всихъ, и стоятию. И, приходя на заутреню раньше всех,
ше крѣпко и неподвижно. Егда же пристоял твердо и неподвижно. Когда же
спѣяше зима и мрази лютии, и сьтояше вь
наступала зима и морозы лютые, стоял в
прабошняхъ, вь черевьихъ и вь протоптабашмаках с протоптанными подошвами, так
ныхъ, яко примѣрьзняше нози его кь камечто примерзали ноги его к камню, и не двини, и не двигняше ногами, дондеже отпояху гал ногами, пока не отпоют заутреню. И позаутренюю. И по заутрени идяше в поварсле заутрени шел в поварню и приготовлял
ницю и приготоваше огнь, и воду, и дрова,
огонь, воду, дрова, а затем уже приходили
и приходяху прочии повари от братья.
прочие повара из братии. Один же повар,
Единъ же поваръ, такоже бѣ именемь Исатоже по имени Исакий, в насмешку сказал
кий, и рече, посмихаяся: «Исакьи! Оно
Исакию: «Вон сидит ворон черный, ступай,
сѣдить вранъ черьный, иди, ими его». Онъ
возьми его». Исакий же поклонился ему до
же, поклонився ему до земли и, шедъ, я
земли, пошел, взял ворона и принес ему при
врана и принесе ему предо всими повары. И всех поварах. И те ужаснулись и поведали о
ужасошася и повѣдаша игумену и братьи. И том игумену и братии, и стала братия починачаша ̀и братья чтити. Онъ же, не хотя
тать его. Он же, не желая славы человечеславы человѣчскыя, и нача уродьствовати и ской, начал юродствовать и пакостить стал
пакостити нача ово игумену, ово братьи,
то игумену, то братии, то мирянам, так что
ово мирьскымь человѣкомъ, друзии же ранекоторые и били его. И стал ходить к мины ему даяху. И поча по миру ходити, тако рянам, также юродствуя. Поселился он в
же уродомъ ся творя. И вселися в пещеру, в пещере, в которой жил прежде, — Антоний
нейже преже былъ, уже бо бѣ Аньтоний
уже умер к тому времени, — и собрал к сепреставилъся, и совокупи собѣ уныхъ и
бе детей, и одевал их в одежды чернечевьскладаше на нь порты чернѣцькыя, да ово ские, и принимал побои то от игумена Ниот игумена Никона раны приимаше, ово ли кона, то от родителей тех детей. Он же все
от родитель дѣтьскыхъ. Се сь же то все тер- то терпел, выносил побои, и наготу, и хопяше и подъимаше раны и наготу, и студень лод, днем и ночью. В одну из ночей разжег
день и нощь. Вь едину бо нощь вьжегъ
он печку в избушке у пещеры, и когда разпещь во истопцѣ у пещеры, и яко разгорѣся горелась печь, заполыхал огонь через щели,
пещь, бѣ бо утла, и нача палати пламень ут- ибо была она ветхой. И не было ему чем
лизнами. Оному же нѣчимь заложити, и
заложить щели, и встал на огонь ногами бовьступле на пламень ногама босыма, ста на сыми, и простоял на огне, пока не прогорепламени, дондеже изгорѣ пещь, и слезе.
ла печь, и тогда слез. И многое другое расИна много повѣдаху о немь, а другому и
сказывали о нем, а иному я сам был очесамовидци быхомъ. И тако взя побѣду на
видцем. И так он победил бесовские силы,
бѣсовьскыя силы, яко и мухъ ни во что же
как мух, невзирая на их запугивания и
имяше устрашения ихъ и мечтания ихъ,
наваждения, говоря им: «Хоть вы меня коглаголашеть бо к нимъ: «Аще бо мя бѣсте
гда-то и прельстили в пещере, потому что
первое прельстилѣ, понеже не вѣдахъ козний вашихъ и лукавьства. Нынѣ же имамъ
Господа Иисуса Христа, Бога нашего, и молитву отца нашего Федосья, надѣюся на
Христа, имамъ побѣдити васъ». И многажды бѣси пакости дѣаху и глаголаху ему
<...>: «Нашь еси, поклонилъся еси нашему
старѣйшины и намъ». Онъ же глагола имъ:
«Вашь старѣйшина есть антихрьсть, а вы
бѣси есте». И перекрѣстися, и тако ищезняху. Овогда же ли пакы в нощи прихожаху к
нему, и страхъ ему творяще ово вь мечтѣ,
яко се многъ народъ с мотыками и с лыскари, глаголюще: «Раскопаемы пещеру сию и
се здѣ загребемь». Инии же глаголаху:
«Бѣжи, Исакье, хотять тя загрести». Онъ же
глаголаше к нимъ: «Аще бысте человѣцѣ
былѣ, то вь день бысте ходили, а вы есте
тма, во тмѣ ходите». И знаменася крестнымь знамениемь, они же ищезняху. А другоичи страшахуть ̀и во образѣ медвѣжьи,
овогда же лютомь звѣремь, овогда же воломь, ово ли змия ползаху к нему, ово ли
жабы, и мыши и всякъ гадъ. И не возмогоша ему ничьтоже створити. И рекоша ему:
«Исакий! Побѣдилъ ны еси». Онъ же рече:
«Якоже и вы первѣе мене побѣдили есте вь
образѣ Исусъ Христовѣ и вь ангелскомъ,
недостойнѣ суще того видѣния, топервое
являстеся вь образѣ звѣриномъ и скотьемь,
змиями и гадомь, аци же и сами бысте
сквѣрни, зли вь видѣньи. И абье погыбоша
бѣси от него, и оттолѣ не бысть ему пакости
от бѣсовъ, якоже самъ повѣдаше, яко «Се
бысть ми за три лѣта брань си». И потомь
нача крѣплѣе жити и вьздержание имѣти,
пощенье и бдѣние. И тако живущу ему,
сконча житье свое. И разболѣся в пещерѣ, и
несоша ̀и болна в манастырь, и до осмога
дни скончася о Господѣ. Игумен же Иванъ
и братья спрятавше тѣло его и погребоша ̀и.
Таци же бѣша чернорисци Федосьева манастыря, иже сияють и по смерти, яко свѣтила, и молять Бога за здѣ сущюю братью, и
за приносящия в манастырь, и за мирьскую
братью. Вь нем же и нынѣ добродѣтельно
житье живуть и обыце вкупѣ, вь пѣньихъ, и
вь молитвахъ и в послушаньихъ на славу
Богу всемогущому, и Федосьевами молитвами сблюдаеми, ему же слава вь вѣкы,
аминь. <…>
В лѣто 6605. Приидоша Святополкъ и Во-
не знал я козней ваших и лукавства, ныне
же со мною Господь Иисус Христос и Бог
наш и молитва отца нашего Феодосия,
надеюсь на Христа и одержу победу над
вами». Много раз бесы пакостили и говорили ему: «Наш ты, поклонился нашему старейшине и нам». Он же говорил им: «Ваш
старейшина антихрист, а вы — бесы». И
осенял себя крестным знамением, и оттого
исчезали. Иногда же вновь приходили к
нему ночью, пугая его видением, будто
идет много народа с мотыгами и кирками,
говоря: «Раскопаем пещеру эту и засыплем
его здесь». Иные же говорили: «Беги, Исакий, хотят тебя засыпать». Он же говорил
им: «Если бы вы были люди, то днем пришли бы, а вы — тьма, и во тьме ходите, и
тьма вас поглотит». И осенял себя крестным знамением, и они исчезали. Другой раз
пугали его то в образе медведя, то лютого
зверя, то вола, то вползали к нему змеями,
или жабами, или мышами и всякими гадами. И не могли ему ничего сделать и сказали ему: «Исакий! Победил ты нас». Он же
сказал: «Когда-то вы победили меня, приняв образ Иисуса Христа и ангелов, но недостойны были вы того образа, а теперь понастоящему являетесь в образе зверином и
скотском и в виде змей и гадов, какие вы и
есть на самом деле: скверные и злые на
вид». И пострадали от него бесы, и с тех
пор не было ему пакости от бесов, как он и
сам поведал, что была у него с ними три года война. Потом стал он жить в строгости и
соблюдать воздержание, пост и бдение. В
таком житии и кончил жизнь свою. И разболелся он в пещере, и перенесли его больного в монастырь, и через неделю в благочестии скончался. Игумен же Иван и братия
убрали тело его и похоронили.
Таковы были черноризцы Феодосиева монастыря; сияют они и по смерти, как светила, и молят Бога за живущую здесь братию,
и за жертвующих в монастырь, и за мирскую братию. В монастыре же и доныне
добродетельной жизнью живут все вместе,
сообща, в пении, и в молитвах, и в послушании, на славу Богу всемогущему, хранимые молитвами Феодосия, ему же слава
вечная, аминь. <…>
В год 6605 (1097). Пришли Святополк, и
лодимеръ, и Давыдъ Игоревичь, и Василко
Ростиславичь, и Давыдъ Святославичь и
братъ его Олегъ, и сняшася Любчи на строенье мира. И глаголаше к собѣ, рекуще:
«Почто губимъ Рускую землю, сами на ся
котору <...> имуще? А половци землю нашю несуть роздно и ради суть, оже межи
нами рать донынѣ. Отселѣ имѣмься въ едино сердце и съблюдѣмь Рускую землю.
Кождо держить очьчину свою: Святополку
— Киевъ Изяславль, Володимеръ — Всеволожю, Давыдъ и Олегъ, Ярославъ — Святославлю, имьже раздаялъ Всеволодъ городы:
Давыдови Володимерь, Ростиславичема —
Перемышль Володареви, Теребовлъ <...>
Василькови». И на томъ цѣловаша хрестъ:
«Да аще отселѣ кто на кого вьстанеть, то на
того будемъ вси и честьный крестъ». И рекоша вси: «Да будеть на нь хрестъ честный
и вся земьля Руская». И цѣловавшеся и поидоша усвояси.
И прииде Святополкъ Кыеву съ Давыдомъ,
и радѣ быша людье вси, токмо дьяволъ печаленъ быше о любви сѣй. И влѣзе сотона у
сердьце нѣкоторымъ мужемъ, и начаша глаголати къ Давыдови Игоревичю, рекуще
сице, яко «Володимеръ сложилъся есть с
Василкомъ на Святополка и на тя». Давыдъ
же, имъ вѣры лживымъ словесемь, нача
молвити на Василка, глаголя сице: «Кто
есть убилъ брата твоего Ярополка, а нынѣ
мыслить на тя и на мя, и сложилъся есть с
Володимеромъ? Да промышляй си о своей
головѣ». Святополкъ же смятеся умомъ, рекий: «Еда се право будеть или лжа, не вѣдѣ.
И рече Святополкъ к Давыдови: «Да аще
право молвиши, да Богъ ти буди послухъ,
аще ли завистью молвиши, да Богъ будеть
за тѣмъ». Святополкъ же съжалиси по братѣ
своемь и о себѣ нача помышляти, еда се
право будеть? И я вѣру Давыдови, и перельсти Давыдъ Святополка, и начаста думати
о Василцѣ, а Василко сего не вѣдаше и Володимеръ. И нача Давыдъ глаголати: «Аще
не имеве Василка, то ни тобѣ княженья у
Киевѣ, ни мнѣ Володимери». И послуша
сего Святополкъ. И прииде Василко въ 4
ноября и перевезеся на Выдобичь, иде поклонится къ святому Михаилу в манастырь,
и ужина ту, а товары своя постави на Рудици. Вечеру же бывшю, прииде в товаръ
свой. Наутрия же бывшю, присла Свято-
Владимир, и Давыд Игоревич, и Василько
Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат
его Олег и собрались на совет в Любече для
установления мира, и говорили друг другу:
«Зачем губим Русскую землю, сами между
собой устраивая распри? А половцы землю
нашу несут розно и рады, что между нами
до сих пор идут войны. Да отныне объединимся чистосердечно и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей: Святополк — Киевом, Изяславовой отчиной, Владимир — Всеволодовой,
Давыд и Олег и Ярослав — Святославовой,
и те, кому Всеволод роздал города: Давыду
— Владимир, Ростиславичам же: Володарю
— Перемышль, Васильку — Теребовль». И
на том целовали крест: «Если отныне кто на
кого пойдет, против того будем мы все и
крест честной». Сказали все: «Да будет
против того крест честной и вся земля Русская». И попрощавшись, пошли восвояси.
И пришли Святополк с Давыдом в Киев, и
рады были люди все, но только дьявол
огорчен был их любовью. И влез сатана в
сердце некоторым мужам, и стали они
наговаривать Давыду Игоревичу, говоря
так: «Владимир соединился с Васильком на
Святополка и на тебя». Давыд же, поверив
лживым словам, начал наговаривать ему на
Василька: «Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и
тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове». Святополк же
сильно смутился и сказал: «Правда это или
ложь, не знаю». И сказал Святополк Давыду: «Коли правду говоришь, Бог тебе свидетель; если же от зависти говоришь, Бог за
того будет». Святополк же пожалел брата
своего и про себя стал думать, а ну как
правда все это? И поверил Давыду, и обманул Давыд Святополка, и начали они думать о Васильке, а Василько этого не знал,
и Владимир тоже. И стал Давыд говорить:
«Если не схватим Василька, то ни тебе не
княжить в Киеве, ни мне во Владимире». И
послушался его Святополк. И пришел Василько 4 ноября, и перевезся на Выдубичь,
и пошел поклониться к святому Михаилу в
монастырь, и ужинали тут, а обоз свой поставил на Рудице; когда же наступил вечер,
вернулся в обоз свой. И на другое утро прислал к нему Святополк, говоря: «Не ходи от
полкъ, река: «Не ходи от именинъ моихъ».
Василко же отопрѣся, река: «Не могу ждати, еда будеть рать дома». И присла к нему
Давыдъ: «Не ходи, брате, и не ослушайся
брата старѣйшаго. Поидевѣ оба». И не
въсхотѣ Василко створити тако, ни послушаеть ею. И рече Давыдъ къ Святополку:
«Видиши ли, не помнить тебе, ходя в руку
твоею. Аще ли отъидеть въ свою волость,
самъ узриши, аще ти не займеть городовъ
твоихъ — Турова и Пиньска и прочихъ городовъ твоихъ. Да помянеши мя. Но, призвавъ ̀и ныня, ими и дай его мнѣ». И послуша его Святополкъ и посла по Василка, глаголя: «Да аще не хощеши ждати до имянинъ моихъ, и прииди нынѣ, да цѣлуеши
мя, и посѣдимы вси с Давыдомъ». Василко
же обѣщася приити, не вѣдый лесть, юже
коваше на нь Давыдъ, Василко же, всѣдъ на
конь, поѣха, и въсрѣте ̀и отрокъ его и повѣда ему, глаголя: «Не ходи, княже, хотять
тя яти». И не послуша сего, помышляя:
«Како мя хотять яти? Оногды , цѣловали
хресть, рекуще: аще кто на кого будеть,
хресть на того и мы вси». И помысливъ си,
перехрестися, река: «Воля Господня да будеть». И приѣха в малѣ дружинѣ на княжь
дворъ, и вылезе противу ему Святополкъ, и
идоша въ гридьницю, и прииде Давыдъ, и
сѣдоша. И нача Святополкъ глаголати:
«Остани на святокъ». И рече Василко: «Не
могу, брате, остати, уже есмь повелѣл товаромъ поити переди». Давыдъ же сѣдядше
аки нѣмъ. И рече Святополкъ: «Завътрокай,
брате!». И обѣщася Василко завътрокати. И
рече Святополкъ: «Посидита вы здѣ, а язъ
лѣзу, наряжю». И лѣзе вонъ, а Давыдъ с Василкомъ сѣдоста. И нача Василко глаголати
ко Давыдови, и не бѣ в Давыдѣ гласа и ни
послушанья: бѣ бо вжаслъся и лесть имѣя
въ сердцѣ». И посѣдѣвъ мало Давыдъ, рече:
«Гдѣ есть братъ?» Они же рекоша ему:
«Стоить на сѣнехъ». И въставъ Давыдъ, рече: «Ать иду по нь, а ты ту, брате, посѣди».
И, въставъ, Давыдъ лѣзе вонъ. И яко выступи Давыдъ, и запроша Василка, въ 5 ноября,
и оковавъше въ двоѣ оковы, и приставиша к
нему сторожѣ на ночь. Наутрия же Святополкъ созва бояре и кияне и повѣда имъ,
еже бѣ ему повѣдалъ Давыдъ, яко «Брата ти
убилъ и на тя свѣщалъ с Володимеромъ, хочеть тя убити и градъ твой заяти». И рекоша
именин моих». Василько же отказался, сказав: «Не могу медлить, как бы не случилось
дома войны». И прислал к нему Давыд: «Не
уходи, брат, не ослушайся брата старшего.
Пойдем оба». И не захотел Василько ни
сделать так, ни послушаться их. И сказал
Давыд Святополку: «Видишь ли — не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же
уйдет в свою волость, сам увидишь, что
займет все твои города — Туров, Пинск и
другие города твои. Тогда помянешь меня.
Но призови его теперь, схвати и отдай мне».
И послушался его Святополк, и послал за
Васильком, говоря: «Если не хочешь дожидаться именин моих, то придя сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыдом». Василько же обещал прийти, не догадываясь об обмане, который задумал против него Давыд. Василько же, сев на коня,
поехал, и встретил его отрок его и сказал
ему: «Не езди, княже, хотят тебя схватить».
И не послушал его, подумав: «Как им меня
схватить? Только что целовали крест, говоря: если кто на кого пойдет, то на того будет крест и все мы». И, подумав так, перекрестился и сказал: «Воля Господня да будет». И приехал с малою дружиной на княжеский двор, и вышел к нему Святополк, и
пошли в гридницу, и пришел Давыд, и сели.
И стал говорить Святополк: «Останься на
праздник». И сказал Василько: «Не могу
остаться, брат: я уже и обозу велел идти
вперед». Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк: «Позавтракай хоть, брат». И
обещал Василько позавтракать. И сказал
Святополк: «Посидите вы здесь, а я пойду
распоряжусь». И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить
с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса,
ни слуха, ибо был объят ужасом и обман
держал в сердце. И, посидев немного, спросил Давыд: «Где брат?» Они же сказали
ему: «Стоит на сенях». И, встав, сказал Давыд: «Я пойду за ним, а ты, брат, посиди».
И, встав, Давыд вышел вон. И как только
вышел Давыд, заперли Василька — 5 ноября,— и оковали его двойными оковами, и
приставили к нему стражу на ночь. На другое же утро Святополк созвал бояр и киевлян и поведал им, что сказал ему Давыд,
что «брата твоего убил, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить
бояре и людье: «Тобѣ, княже, головы своеѣ
достоить блюсти. Да аще есть молвилъ право Давыдъ, да прииметь Василко казнь: аще
ли неправо глаголалъ Давыдъ, да прииметь
месть от Бога и отвѣщаеть предъ Богомъ».
И увѣдѣша игумени и начаша молитися о
Васильцѣ къ Святополку, и рече имъ Святополкъ: «Ото Давыдъ». Давыдъ же, се
въвѣдавъ, нача поостривати на ослѣпленье:
«Аще ли сего не створиши и его пустиши,
тъ ни тобѣ княжити, ни мнѣ». Святополкъ
же хотяше пустити и
̀ , но Давыдъ не хотяше,
блюдася его. И на ту ночь ведоша ̀и Звенигороду, иже есть городъ малъ у Киева, яко
десяти веръстъ <...> въдале, и привезъше ̀и
на колѣхъ, окована суща, и съсадиша ̀и с
колъ и въведоша в-истобъку малу. И
сѣдящю ему, узрѣ Василко торчина, остряща ножь, и вразумѣ, яко хотят ̀и ослипити, и
възпи къ Богу плачемъ великомъ и стонаньемь великомъ. И се влѣзоша послании Святополкомъ и Давыдомъ Сновидъ Изечевичь,
конюхъ Святополчь, и Дмитръ, конюхъ Давыдовъ, почаста простирати коверъ и, простерша, яста Василка и хотяще поврѣщи ̀и,
боряшеться с нима крѣпко, и не можета его
поврѣщи. И се влѣзъше друзии, повергоша ̀и, и связаша ̀и, и снемьше доску с печи и
възложиша на персии ему. И сѣдоста
обаполы Сновидъ Изечевичь и Дмитръ и не
можаста его удержати. И приступиста ина
два, и сняста другую дъску с печи, и сѣдоста, и вдавиша ̀и рамяно, яко персемъ
троскотати. И приступи търчинъ именемь
Береньди, овчюхъ Святополчь, держа ножь,
хотя уверьтѣти ножь в око, и грѣши ока и
перерѣза ему лице, и бяше знати рану ту на
лици ему. По семь же увертѣ ему ножь в
зѣницю, изя зѣницю, по семь у другое око
уверьтѣ ножь, изя другую зиницю. И томъ
часѣ бысть яко мертвъ. И вземьше ̀и на
коврѣ, узложиша ̀и на кола яко мертва, и
повезоша ̀и Володимерю. И пришедъше,
сташа с нимъ, перешедъше мостъ Въздвиженьскы, на торговищи, и сволъкоша с него
сорочьку кроваву и вдаша попадьи опрати.
Попадья же, оправъши, узволоче на нь,
онѣмъ обѣдающимъ, и плакатися нача попадья оному, яко мерьтву сущю. Узбуди ̀и
плачь, и рече: «Кдѣ се есьмь?» Они же рекоша ему: «Въ Звѣждени градѣ». И въпроси
воды, они же даша ему, и испи воды, и
и города твои захватить». И сказали бояре и
люди: «Тебе, князь, следует заботиться о
голове своей; если правду сказал Давыд,
пусть понесет Василько наказание; если же
неправду сказал Давыд, то пусть сам примет месть от Бога и отвечает перед Богом».
И узнали игумены и стали просить за Василька Святополка; и отвечал им Святополк: «Это все Давыд». Давыд же, узнав
обо всем, начал подговаривать на ослепление: «Если не сделаешь этого, а отпустишь
его, то ни тебе не княжить, ни мне». Святополк хотел отпустить его, но Давыд не хотел, остерегаясь его. И в ту же ночь повезли
Василька в Звенигород — небольшой город
около Киева, верстах в десяти; и привезли
его в телеге закованным, высадили из телеги и повели в небольшую избу. И, сидя там,
увидел Василько торчина, точившего нож, и
понял, что хотят его ослепить, и возопил к
Богу с плачем великим и со стенаньями
громкими. И вот вошли посланные Святополком и Давыдом Сновид Изечевич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, и начали расстилать ковер, и, разостлав, схватили Василька, и хотели его повалить; и боролись с ним крепко, и не смогли его повалить. И вот вошли другие, и повалили его, и связали его, и, сняв доску с
печи, положили на грудь ему. И сели по
сторонам доски Сновид Изечевич и Дмитр
и не могли удержать его. И подошли двое
других, и сняли другую доску с печи, и сели, и придавили так сильно, что грудь затрещала. И приступил торчин, по имени Берендий, овчарь Святополков, держа нож, и
хотел вонзить нож в глаз, и, промахнувшись, порезал ему лицо, и видна та рана на
лице его. И затем вонзил ему нож в глаз и
исторг глаз, и потом — в другой глаз вонзил нож и вынул другой глаз. И был он в то
время как мертвый. И, взяв его на ковре,
взвалили его на телегу как мертвого, повезли во Владимир. И по пути остановились с
ним, перейдя Здвиженский мост, на торговище и стащили с него окровавленную сорочку и дали попадье постирать. Попадья
же, постирав, натянула на него, когда те
обедали; и стала оплакивать его попадья
как мертвого. И разбудил его плач, и сказал: «Где я?» И ответили ему: «В Здвижене
городе». И попросил воды, они же дали
въступи во нь душа, и помянуся, и пощюпа
сорочкы и рече: «Чему есте сняли с мене?
Да быхъ в сѣй сорочици смерть приялъ и
сталъ предъ Богомъ в кровавѣ сорочицѣ».
Онѣмъ же обѣдавшимъ, поидоша с нимь
въекорѣ на колѣхъ, а по грудну пути, бѣ бо
тогда мѣсяць груденъ, рекше ноябрь. И
приидоша с нимъ Володимерю въ 6 день.
Прииде же и Давыдъ по немъ, яко звѣрь
уловилъ. И посадиша ̀и у дворѣ Вакѣевѣ, и
приставиша 30 мужь стрѣщи, а 2 отрока
княжа, Улана и Колчю.
ему, и испил воды, и вернулась к нему душа
его, и опомнился, и пощупал сорочку и сказал: «Зачем сняли ее с меня? Лучше бы в
той сорочке смерть принял и предстал бы в
окровавленной сорочке перед Богом». Те
же, пообедав, вскоре поехали с ним на телеге по неровному пути, ибо был тогда месяц
«неровный» — грудень, то есть ноябрь. :И
прибыли с ним во Владимир на шестой
день. Прибыл же и Давыд с ним, точно зверя изловив. И посадили его во дворе Вакееве, и приставили стеречь его тридцать человек и двух отроков княжих, Улана и Колчка.
Вълодимеръ же, слышавъ, яко ятъ есть ВаВладимир же, услышав, что схвачен Василко и ослѣпленъ, ужасася, и въсплакася
силько и ослеплен, ужаснулся, горько завельми и рече: «Сего не было есть у Русьплакал и сказал: «Не бывало еще в Русской
ской земли ни при дѣдехъ наших, ни при
земле ни при дедах наших, ни при отцах
отцихъ нашихъ, сякого зла». И ту абье
наших такого зла». И тотчас послал к Дапосла ко Давыду и к Ольгови Святъславивыду и Олегу Святославичам, говоря:
чема, глаголя: «Поидѣта к Городцю, да по«Приходите в Городец, да поправим зло,
правимъ сего зла, еже ся сотвори у Русьслучившееся в Русской земле среди нас,
ской земли и в насъ, братьи, оже уверже в
братьев, ибо нож в нас ввержен. И если этоны ножь. Да аще сего не поправимъ, болше го не поправим, то еще большее зло встанет
зло въстанеть в насъ, и начнеть братъ брата среди нас, и начнет брат брата закалывать и
заколати, и погыбнеть земля Русьская, и
погибнет земля Русская, и враги наши поврази наши половци, пришедъше, возмуть
ловцы, придя, возьмут землю Русскую».
землю Русьскую». Се слышавъ, Давыдъ и
Услышав это, Давыд и Олег сильно опечаОлегъ печална быста вельми и начаста пла- лились и заплакали, говоря, что «этого не
катися, рекуща, яко «Сего не было в родѣ
бывало еще в роде нашем». И тотчас, сонашемь». И ту абье собравъша воя и прибрав воинов, пришли к Владимиру. Владиидоста к Володимеру. Володимеру сущю с
мир же с воинами стоял тогда в бору, Влавои стоящю у бору, Володимеръ же и Дадимир же и Давыд и Олег послали мужей
выдъ и Олегъ послаша мужѣ свои къ Свясвоих к Святополку, говоря: «Зачем ты зло
тополку, глаголюще: «Что се створилъ еси в это учинил в Русской земле и вверг нож в
Русьской землѣ — уверьглъ еси ножь в ны? нас? Зачем ослепил брата своего? Если бы
Чему еси ослипил брата своего? Аще бы ти было у тебя какое обвинение против него,
вина какая была на нь, обличилъ бы пред
то обличил бы его перед нами, и, доказав
нами и, упрѣвъ бы ̀и, створилъ ему. А ныне его вину, тогда и поступил бы с ним так. А
кая вина до него, оже ему се створилъ еси?» теперь объяви вину его, за которую ты соИ рече Святополкъ: «Повѣдалъ ми Давыдъ
творил с ним такое». И сказал Святополк:
Игоревичь, яко Василко брата ти убилъ,
«Поведал мне Давыд Игоревич: “Василько
Ярополка, и тебе хощеть убити и заяти вобрата твоего убил, Ярополка, и тебя хочет
лость твою — Туровъ, и Пинескъ, и Берести убить и захватить волость твою, Туров, и
и Погорину, и шелъ ротѣ с Володимѣромъ,
Пинск, и Берестье, и Погорину, а договояко сѣсти Володимеру в Киевѣ, а Василкови рился с Владимиром, что сесть Владимиру
Володимери. А неволя ми главы своея блю- в Киеве, а Васильку во Владимире”. А мне
сти. И не язъ его слѣпилъ, но Давыдъ, и
поневоле нужно свою голову беречь. И не я
велъ ̀и к собѣ». И рѣша мужи Володимери,
его ослепил, но Давыд; он и привез его к
и Давыдови и Олгови: «Извѣта о семь не
себе». И сказали мужи Владимировы, и Даимѣй, яко Давыдъ есть слѣпилъ ̀и. Не в Да- выдовы, и Олеговы: «Не отговаривайся,
выдовѣ градѣ ятъ есть, ни ослѣпленъ, но въ будто Давыд ослепил его. Не в Давыдовой
твоемъ городѣ ятъ и ослѣпленъ». И се имъ
глаголющимъ, разидошася раздно. Наутрия
же хотя Володимеру и Давыдови и Олгови
чересъ Днѣпръ на Святополка, Святополкъ
же хотяше побѣгнути ис Кыева, и не даша
ему кияне побѣгнути, но послаша Усеволожюю и митрополита Николу къ Володимеру, глаголюща: «Молимся, княже, тобѣ и
братома твоима, не мозѣте погубити Русьской землѣ. Аще бо возмете рать межю собою, погани имуть радоватися и возмуть
землю нашю, юже бѣша стяжали ваши дѣди
и отци ваши трудомъ великимъ и хороборьствомъ, побарающе по Русьской земли, а
ины земли приискаху, а вы хощете погубити Русьскую землю». Всеволожая и митрополитъ приидоста к Володимерю и молистася ему и повѣдаста молбу кыянъ, яко
створити миръ и блюсти земли Руской, и
брань имѣти с погаными. И се слышавъ,
Володимеръ расплакася и рече: «Поистинѣ
отци наши и дѣди наши соблюдоша Русьскую землю, а мы ю хочемъ погубити». И
преклонися на молбу княгинину, чтяшеть
бо ю яко матерь, отца ради своего, бѣ бо
любимъ отцю своему повелику в животѣ и
по смерти, и не ослушася его ни в чемь же.
И послуша яко матере и митрополита такоже, чтя санъ святительскый, не прѣслуша
молбы его.
Володимеръ же такъ есть любьзнивъ: любовь имѣя к митрополитомъ и къ епискупомъ и къ игуменом, паче же и черноризецький чинъ любя, и приходящая к нему
напиташе и напояше, акы мати дѣти своя.
Аще кого видить или шюмна, или в коемь
зазорѣ, и не осужаше, но все на любовь
прикладаше и втѣшаше.
городе схвачен и ослеплен, но в твоем городе взят и ослеплен». И, сказав это, разошлись. На следующее утро Владимир и Давыд и Олег собрались перейти через Днепр
на Святополка, Святополк же хотел бежать
из Киева, и не дали ему киевляне бежать, но
послали вдову Всеволодову и митрополита
Николу к Владимиру, говоря: «Молим,
княже, тебя и братьев твоих, не погубите
Русской земли. Ибо если начнете войну
между собою, поганые станут радоваться и
возьмут землю нашу, которую собрали ваши деды и отцы ваши трудом великим и
храбростью, борясь за Русскую землю и
другие земли приискивая, а вы хотите погубить землю Русскую». Всеволодова же вдова и митрополит пришли к Владимиру, и
молили его, и поведали мольбу киевлян —
заключить мир и блюсти землю Русскую и
биться с погаными. Услышав это, Владимир
расплакался и сказал: «Воистину отцы
наши и деды наши соблюли землю Русскую, а мы хотим погубить». И уступил
Владимир мольбе княгининой, которую почитал как мать, в память об отце своем, ибо
сильно любил он отца своего и при жизни
его и по смерти не ослушивался его ни в
чем. И послушал ее как мать свою, и митрополита также чтил за сан святительский и
не ослушался мольбы его.
Владимир был полон любви: любовь имел
он и к митрополитам, и к епископам, и к
игуменам, особенно же любил монашеский
чин, и приходивших к нему кормил и поил,
как мать детей своих. Когда видел кого
шумным или в каком постыдном положении, не осуждал того, но ко всем относился
с любовью и всех утешал.
«Сказание о Борисе и Глебе»
СЪКАЗАНИЕ И СТРАСТЬ И ПОХВАЛА
СКАЗАНИЕ И СТРАДАНИЕ И ПОХВАЛА
СВЯТЮЮ МУЧЕНИКУ БОРИСА И
МУЧЕНИКАМ СВЯТЫМ БОРИСУ И
ГЛѢБА
ГЛЕБУ
Господи, благослови, отьче!
Господи, благослови, отче!
«Родъ правыихъ благословиться, — рече
«Род праведных благословится, — говорил
пророкъ, — и сѣмя ихъ въ благословлении
пророк, — и потомки их благословенны бубудеть».
дут».
Сице убо бысть малъмь преже сихъ. Сущю
Так и свершилось незадолго до наших дней
самодрьжьцю вьсей Русьскей земли Волопри самодержце всей Русской земли Владимиру, сыну Святославлю, вънуку же Иго- димире, сыне Святославовом, внуке Игоререву, иже и святыимь крьщениемь вьсю
вом, просветившем святым крещением всю
просвѣти сию землю Русьску. Прочая же
землю Русскую. О прочих его добродетелях
его добродѣтели инде съкажемъ, нынѣ же
в другом месте поведаем, ныне же не время.
нѣсть время. А о сихъ по ряду сице есть: сь О том же, что начали, будем рассказывать
убо Володимиръ имѣяше сыновъ 12 не отъ
по порядку. Владимир имел 12 сыновей, и
единоя жены, нъ отъ раснъ матеръ ихъ. Въ
не от одной жены: матери у них были разнихъ же бяше старѣй Вышеславъ, а по немь ные. Старший сын — Вышеслав, после него
Изяславъ, 3 — Святопълкъ, иже и убийство — Изяслав, третий — Святополк, который
се зълое изъобрѣтъ. Сего мати преже бѣ
и замыслил это злое убийство. Мать его
чьрницею, гръкыни сущи, и поялъ ̀ю бѣ
гречанка, прежде была монахиней. Брат
Яропълкъ, братъ Володимирь, и ростригъ ̀ю Владимира Ярополк, прельщенный красокрасоты дѣля лица ея. И зача отъ нея сего
той ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и
Святоплъка оканьнааго, Володимиръ же
зачал от нее окаянного Святополка. Владипоганъй еще, убивъ Яропълка и поятъ жену мир же, в то время еще язычник, убив Яроего непраздьну сущю. Отъ нея же родися
полка, овладел его беременной женою. Вот
сий оканьный Святопълкъ, и бысть отъ
она-то и родила этого окаянного Святополдъвою отьцю и брату сущю. Тѣмьже и не
ка, сына двух отцов-братьев. Поэтому и не
любляаше его Володимиръ, акы не отъ себе любил его Владимир, ибо не от него был он.
ему сущю. А отъ Рогнѣди 4 сыны имѣяше:
А от Рогнеды Владимир имел четырех сыИзяслава, и Мьстислава, и Ярослава, и Все- новей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава,
волода, а отъ иноя Святослава и Мьстисла- и Всеволода. От другой жены были Святова, а отъ българынѣ Бориса и Глѣба. И послав и Мстислав, а от жены-болгарки —
сажа вся по роснамъ землямъ въ княжении, Борис и Глеб. И посадил их всех Владимир
иже инъде съкажемъ, сихъ же съповѣмы
по разным землям на княжение, о чем в
убо, о нихъже и повѣсть си есть.
другом месте скажем, здесь же расскажем
про тех, о ком сия повесть.
Посади убо сего оканьнааго Святопълка въ Посадил Владимир окаянного Святополка
княжении Пиньскѣ, а Ярослава — Новѣгона княжение в Пинске, а Ярослава — в Новродѣ, а Бориса — Ростовѣ, а Глѣба — Мугороде, а Бориса — в Ростове, а Глеба — в
ромѣ. Нъ се остаану много глаголати, да не Муроме. Не стану, однако, много толковать,
многописании въ забыть вълѣземъ, нъ о
чтобы во многословии не забыть о главном,
немьже начахъ, си съкажемъ убо сице.
но, о ком начал, поведаем вот что. Протекло
Многомъ же уже дьньмъ минувъшемъ, и
много времени, и, когда минуло 28 лет пояко съконьчашася дьние Володимиру, уже
сле святого крещения, подошли к концу дни
минувъшемъ лѣтомъ 28 по святѣмь крьщеВладимира — впал он в тяжкий недуг. В
нии, въпаде въ недугь крѣпъкъ. Въ то же
это же время пришел из Ростова Борис, а
время бяше пришелъ Борисъ изд-Ростова,
печенеги вновь двинулись ратью на Русь, и
печенегомъ же о онуду пакы идущемъ равеликая скорбь охватила Владимира, так
тию на Русь, въ велицѣ печали бяаше Воло- как не мог он выступить против них, и это
димиръ, зане не можааше изити противу
сильно печалило его. Призвал тогда он к
имъ, и много печаляашеся. И призъвавъ Бо- себе Бориса, нареченного в святом креще-
риса, емуже бѣ имя наречено въ святѣмь
крьщении Романъ, блаженааго и скоропослушьливааго, предавъ воѣ мъногы въ руцѣ
его, посъла и́ противу безбожьнымъ печенѣгомъ. Онъ же съ радостию въставъ иде
рекъ: «Се готовъ есмь предъ очима твоима
сътворити, елико велить воля сьрдьца твоего». О таковыихъ бо рече Притъчьникъ:
«Сынъ быхъ отьцю послушьливъ и любиимъ предъ лицьмь матере своея».
Ошедъшю же ему и не обрѣтъшю супостатъ
своихъ, възвративъшюся въспять ему. И се
приде вѣстьникъ къ нему, повѣдая ему
отьчю съмрьть, како преставися отьць его
Василий, въ се бо имя бяше нареченъ въ
святѣмь крьщении, и како Святопълкъ потаи сьмьрть отьца своего, и ночь проимавъ
помостъ на Берестовѣмь и въ ковъръ
обьртѣвъше, съвѣсивъше ужи на землю,
везъше на саньхъ, поставиша и́ въ цьркви
святыя Богородица. И яко услыша святый
Борисъ, начатъ тѣлъмь утьрпывати и лице
его вьсе сльзъ испълнися, и сльзами разливаяся и не могый глаголати. Въ сьрдьци си
начатъ сицевая вѣщати: «Увы мнѣ, свѣте
очию моею, сияние и заре лица моего,
бъздро уности моеѣ, наказание недоразумѣния моего! Увы мнѣ, отьче и господине
мой! Къ кому прибѣгну, къ кому възьрю?
Къде ли насыщюся таковааго благааго учения и казания разума твоего? Увы мнѣ, увы
мнѣ! Како зайде свѣте мой, не сущу ми ту!
Да быхъ понѣ самъ чьстьное твое тѣло своима рукама съпрятялъ и гробу предалъ. Нъ
то ни понесохъ красоты мужьства тѣла твоего, ни съподобленъ быхъ цѣловати добролѣпьныхъ твоихъ сѣдинъ. Нъ, о блажениче,
помяни мя въ покои твоемь! Сьрдьце ми
горить, душа ми съмыслъ съмущаеть и не
вѣмь къ кому обратитися и къ кому сию
горькую печаль простерети? Къ брату ли,
егоже быхъ имѣлъ въ отьца мѣсто? Нъ тъ,
мьню, о суетии мирьскыихъ поучаеться и о
биении моемь помышляеть. Да аще кръвь
мою пролѣеть и на убийство мое потъщиться, мученикъ буду Господу моему. Азъ бо
не противлюся, зане пишеться: «Господь
гърдыимъ противиться, съмѣренымъ же даеть благодать». Апостолъ же: «Иже рече —
“Бога люблю”, а брата своего ненавидить —
лъжь есть». И пакы: «Боязни въ любъви
нѣсть, съвьршеная любы вънъ измещеть
нии Романом, блаженного и скоропослушливого, и, дав ему под начало много воинов,
послал его против безбожных печенегов.
Борис же с радостью пошел, говоря: «Готов
я пред очами твоими свершить, что велит
воля сердца твоего». О таких Приточник
говорил: «Был сын отцу послушный и любимый матерью своею».
Когда Борис, выступив в поход и не встретив врага, возвращался обратно, прибыл к
нему вестник и поведал ему о смерти отца.
Рассказал он, как преставился отец его Василий (этим именем назван был Владимир в
святом крещении) и как Святополк, утаив
смерть отца своего, ночью разобрал помост
в Берестове и, завернув тело в ковер, спустил его на веревках на землю, отвез на санях и поставил в церкви святой Богородицы. И как услышал это святой Борис, стал
телом слабеть и все лицо его намокло от
слез, обливаясь слезами, не в силах был говорить. Лишь в сердце своем так размышлял: «Увы мне, свет очей моих, сияние и
заря лица моего, узда юности моей, наставник неопытности моей! Увы мне, отец и
господин мой! К кому прибегну, к кому обращу взор свой? Где еще найду такую мудрость и как обойдусь без наставлений разума твоего? Увы мне, увы мне! Как же ты
зашло, солнце мое, а меня не было там! Был
бы я там, то сам бы своими руками честное
тело твое убрал и могиле предал. Но не нес
я доблестное тело твое, не сподобился целовать прекрасные твои седины. О, блаженный, помяни меня в месте успокоения твоего! Сердце мое горит, душа мой разум смущает и не знаю, к кому обратиться, кому
поведать эту горькую печаль? Брату, которого я почитал как отца? Но тот, чувствую
я, о мирской суете печется и убийство мое
замышляет. Если он кровь мою прольет и
на убийство мое решится, буду мучеником
перед Господом моим. Не воспротивлюсь я,
ибо написано: «Бог гордым противится, а
смиренным дает благодать». И в послании
апостола сказано: «Кто говорит: “Я люблю
Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец».
И еще: «В любви нет страха, совершенная
любовь изгоняет страх». Поэтому, что я
скажу, что сделаю? Вот пойду к брату мое-
страхъ». Тѣмьже что реку или чьто сътворю? Се да иду къ брату моему и реку: «Ты
ми буди отьць — ты ми братъ и старѣи.
Чьто ми велиши, господи мой?»
И си на умѣ си помышляя, идяаше къ брату
своему и глаголааше въ сьрдьци своемъ:
«То понѣ узьрю ли си лице братьца моего
мьньшааго Глѣба, яко же Иосифъ Вениямина?» И та вься полагая въ сьрдьци си: «Воля
твоя да будеть, Господи мой». Помышляше
же въ умѣ своемь: «Аще поиду въ домъ
отьца своего, то языци мнози превратять
сьрдьце мое, яко прогнати брата моего,
якоже и отьць мой преже святаго крещения,
славы ради и княжения мира сего, и иже все
мимоходить и хуже паучины. То камо
имамъ приити по ошьствии моемь отсюду?
Какъ ли убо обрящюся тъгда? Кый ли ми
будеть отвѣтъ? Къде ли съкрыю мъножьство грѣха моего? Чьто бо приобрѣтоша
преже братия отьца моего или отьць мой?
Къде бо ихъ жития и слава мира сего, и багряница и брячины, сребро и золото, вина и
медове, брашьна чьстьная, и быстрии кони,
и домове красьнии и велиции, и имѣния
многа, и дани, и чьсти бещисльны, и
гърдѣния, яже о болярѣхъ своихъ? Уже все
се имъ, акы не было николиже: вся съ нимь
ищезоша, и нѣсть помощи ни отъ когоже
сихъ — ни отъ имѣния, ни отъ множьства
рабъ, ни отъ славы мира сего. Тѣмь и Соломонъ, все прошьдъ, вься видѣвъ, вся сътяжавъ и съвъкупивъ, рече расмотривъ вьсе:
“Суета и суетие, суетию буди”, тъкмо помощь от добръ дѣлъ, и отъ правовѣрия, и
отъ нелицемѣрьныя любъве».
Идый же путьмь, помышляаше о красотѣ и
о доброте телесе своего, и сльзами разливаашеся вьсь. И хотя удрьжатися и не можааше. И вси зьряще его тако, плакаашеся о
доброродьнѣмь тѣлѣ и чьстьнѣмь разумѣ
въздраста его. И къжьдо въ души своей стонааше горестию сьрдьчьною, и вси съмущаахуся о печали.
Къто бо не въсплачеться съмрьти тоѣ пагубьноѣ, приводя предъ очи сьрдьца своего?
Образъ бо бяаше унылъй его, възоръ и
скрушение сьрдьца его святаго, такъ бо бѣ
блаженый тъ правьдивъ и щедръ, тихъ,
крътъкъ, съмѣренъ, всѣхъ милуя и вься
набъдя. <…>
му и скажу: «Будь мне отцом — ведь ты
брат мой старший. Что повелишь мне, господин мой?»
И, помышляя так в уме своем, пошел к брату своему и говорил в сердце своем: «Увижу ли я хотя бы братца моего младшего
Глеба, как Иосиф Вениамина?» И решил в
сердце своем: «Да будет воля твоя, Господи!» Про себя же думал: «Если пойду в дом
отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал,
ради славы и княжения в мире этом, отец
мой до святого крещения. А ведь все это
преходяще и непрочно, как паутина. Куда я
приду по отшествии своем из мира этого?
Где окажусь тогда? Какой получу ответ?
Где скрою множество грехов своих? Что
приобрели братья отца моего или отец мой?
Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды,
яства обильные, и резвые кони, и хоромы
изукрашенные и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими? Всего этого будто
и не было: все с ним исчезло, и ни от чего
нет подспорья — ни от богатства, ни от
множества рабов, ни от славы мира сего.
Так и Соломон, все испытав, все видев,
всем овладев и все собрав, говорил обо
всем: “Суета сует — все суета!” Спасение
только в добрых делах, в истинной вере и в
нелицемерной любви».
Идя же путем своим, думал Борис о красоте
и молодости своей и весь обливался слезами. И хотел сдержаться, но не мог. И все
видевшие его тоже оплакивали юность его
и его красоту телесную и духовную. И каждый в душе своей стенал от горести сердечной, и все были охвачены печалью.
Кто же не восплачется, представив пред
очами сердца своего эту пагубную смерть?
Весь облик его был уныл, и сердце его святое было сокрушено, ибо был блаженный
правдив и щедр, тих, кроток, смиренен, всех
он жалел и всем помогал. <…>
Святопълкъ же, сѣдя Кыевѣ по отьци, призвавъ кыяны, многы дары имъ давъ, отпусти. Посла же къ Борису, глаголя: «Брате,
хочю съ тобою любъвь имѣти и къ отьню ти
придамь». Льстьно, а не истину глаголя.
Пришедъ Вышегороду ночь, отай призъва
Путьшю и вышегородьскыѣ мужѣ и рече
имъ: «Повѣдите ми по истинѣ, приязньство
имѣете ли къ мнѣ?» Путьша рече: «Вьси мы
можемъ главы своя положити за тя».
Видѣвъ же дияволъ и искони ненавидяй
добра человѣка, яко вьсю надежю свою на
Господа положилъ есть святый Борисъ,
начатъ подвижьнѣи бываати, и обрѣтъ,
якоже преже Каина на братоубийство горяща, тако же и Святопълка. По истинѣ въторааго Каина улови мысль его, яко да избиеть вся наслѣдьникы отьца своего, а самъ
приимьть единъ въсю власть.
Тъгда призъва къ себе оканьный трьклятый
Святопълкъ съвѣтьникы всему злу и началникы всей неправьдѣ, и отъвьрзъ пресквьрньная уста рече, испусти зълый гласъ
Путьшинѣ чади: «Аще убо главы своя
обѣщастеся положити за мя, шедъше убо,
братия моя, отай, къде обрящете брата моего Бориса, съмотрьше время убиите и́». И
обѣщашася ему тако створити. <…>
Блаженый же Борисъ якоже ся бѣ воротилъ
и сталъ бѣ на Льтѣ шатьры. И рѣша къ нему
дружина: «Поиди, сяди Кыевѣ на столѣ
отьни, се бо вси вои въ руку твоею суть».
Онъ же имъ отъвѣщааваше: «Не буди ми
възяти рукы на брата своего и еще же и на
старѣйша мене, егоже быхъ имѣлъ, акы
отьца». Си слышавъше вои разидошася от
него, а самъ оста тъкъмо съ отрокы своими.
И бяаше въ дьнь суботьный. Въ тузѣ и печали, удручьнъмь сьрдьцьмь и вълѣзъ въ
шатьръ свой, плакашеся съкрушенъмь
сьрдьцьмь, а душею радостьною, жалостьно
гласъ испущааше: «Сльзъ моихъ не презьри, Владыко, да яко же уповаю на тя, тако
да с твоими рабы прииму часть и жребий съ
вьсѣми святыими твоими, яко ты еси Богъ
милостивъ, и тебе славу въсылаемъ въ
вѣкы. Аминь».
Помышляшеть же мучение и страсть святаго мученика Никиты и святаго Вячеслава,
подобно же сему бывъшю убиению, и како
Святополк же, сев на княжение в Киеве после смерти отца, призвал к себе киевлян и,
щедро одарив их, отпустил. К Борису же
послал такую весть: «Брат, хочу жить с тобой в любви и к полученному от отца владению добавлю еще». Но не было правды в
его словах. Святополк, придя ночью в
Вышгород, тайно призвал к себе Путьшу и
вышегородских мужей и сказал им: «Признайтесь мне без утайки — преданы ли вы
мне?» Путьша ответил: «Все мы готовы головы свои положить за тебя».
Когда увидел дьявол, исконный враг всего
доброго в людях, что святой Борис всю
надежду свою возложил на Бога, то стал
строить козни и, как в древние времена Каина, замышлявшего братоубийство, уловил
Святополка. Угадал он помыслы Святополка, поистине второго Каина: ведь хотел перебить он всех наследников отца своего,
чтобы одному захватить всю власть.
Тогда призвал к себе окаянный треклятый
Святополк сообщников злодеяния и зачинщиков всей неправды, отверз свои прескверные уста и вскричал злобным голосом
Путьшиной дружине: «Раз вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, братья мои, и где встретите брата моего
Бориса, улучив подходящее время, убейте
его». И они обещали ему сделать это. <…>
Блаженный же Борис возвратился и раскинул свой стан на Альте. И сказала ему дружина: «Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол — ведь все воины в твоих руках». Он же им отвечал: «Не могу я поднять
руку на брата своего, к тому же еще и
старшего, которого чту я как отца». Услышав это, воины разошлись, и остался он
только с отроками своими. И был день субботний. В тоске и печали, с удрученным
сердцем вошел он в шатер свой и заплакал в
сокрушении сердечном, но, с душой просветленной, жалобно восклицая: «Не отвергай слез моих, Владыка, ибо уповаю я на
тебя! Пусть удостоюсь участи рабов твоих
и разделю жребий со всеми святыми твоими, ты Бог милостивый, и славу тебе возносим вовеки! Аминь».
Вспомнил он о мучении и страданиях святого мученика Никиты и святого Вячеслава,
которые были убиты так же, и о том, как
святѣй Варварѣ отьць свой убойца бысть. И
помышляаше слово премудрааго Соломона:
«Правьдьници въ вѣкы живуть и отъ Господа мьзда имъ и строение имъ от Вышьняаго». И о семь словеси тъчию
утѣшаашеся и радоваашеся.
Таче бысть вечеръ и повелѣ пѣти вечерънюю, а самъ вълѣзъ въ шатьръ свой
начатъ молитву творити вечернюю съ сльзами горькыми и частыимь въздыханиемь, и
стонаниемь многымь. По сихъ леже съпати,
и бяше сънъ его въ мънозѣ мысли и въ печали крѣпъцѣ и тяжьцѣ и страшьнѣ: како
предатися на страсть, како пострадати и течение съконьчати и вѣру съблюсти, яко да и
щадимый вѣньць прииметь от рукы
Вьседьржителевы. И видѣвъ, възбьнувъ рано, яко годъ есть утрьний. Бѣ же въ святую
недѣлю. Рече къ прозвутеру своему:
«Въставъ, начьни заутрьнюю». Самъ же,
обувъ нозѣ свои и умывъ лице свое, начатъ
молитися къ Господу Богу.
Посълании же приидоша отъ Святопълка на
Льто ночь и подъступиша близъ, и слышаша гласъ блаженааго страстотьрпьца поюща Псалтырь заутрьнюю. Бяше же ему и
вѣсть о убиении его. И начать пѣти: «Господи! Чьто ся умножиша сътужающии!
Мънози въсташа на мя», и прочая псалма,
до коньца. И начатъ пѣти Псалтырь: «Обидоша мя пси мнози и уньци тучьни
одьржаша мя». И пакы: «Господи Боже
мой! На тя уповахъ, спаси мя». Таже по
семь канонъ. И коньчавъшю ему утрьнюю,
начатъ молитися, зьря къ иконѣ Господьни
рече: «Господи Исусъ Христе! Иже симь
образъмь явися на земли изволивы волею
пригвоздитися на крьстѣ и приимъ страсть
грѣхъ ради нашихъ, съподоби и мя прияти
страсть!»
И яко услыша шпътъ зълъ окрьстъ шатьра и
трьпьтьнъ бывъ и начатъ сльзы испущати
отъ очию своею и глаголааше: «Слава ти,
Господи, о вьсемь, яко съподобилъ мя еси
зависти ради прияти сию горькую съмьрть
и все престрадати любъве ради словесе твоего. Не въсхотѣхомъ възискати себе самъ;
ничто же себе изволихъ по апостолу: “Любы вьсе тьрпить, всему вѣру емлеть и не
ищьть своихъ си”. И пакы: “Боязни въ
убийцей святой Варвары был ее родной
отец. И вспомнил слова премудрого Соломона: «Праведники вечно живут, и от Господа им награда и украшение им от Всевышнего». И только этими словами утешался и радовался.
Между тем наступил вечер, и Борис повелел петь вечерню, а сам вошел в шатер свой
и стал творить вечернюю молитву со слезами горькими, частым воздыханием и непрерывными стенаниями. Потом лег спать, и
сон его тревожили тоскливые мысли и печаль горькая, и тяжелая, и страшная: как
претерпеть мучение и страдание, и окончить жизнь, и веру сохранить, и приуготовленный венец принять из рук Вседержителя. И, проснувшись рано, увидел, что время
уже утреннее. А был воскресный день. Сказал он священнику своему: «Вставай, начинай заутреню». Сам же, обувшись и умыв
лицо свое, начал молиться к Господу Богу.
Посланные же Святополком пришли на
Альту ночью, и подошли близко, и услышали голос блаженного страстотерпца, поющего на заутреню Псалтырь. И получил он
уже весть о готовящемся убиении его. И
начал петь: «Господи! Как умножились враги мои! Многие востают на меня» — и
остальную часть псалма, до конца. И,
начавши петь по Псалтыри: «Окружили меня скопища псов и тельцы тучные обступили меня», продолжил: «Господи Боже мой!
На тебя я уповаю, спаси меня!» И после
этого пропел канон. И когда окончил заутреню, стал молиться, взирая на икону
Господню и говоря: «Господи Иисусе Христе! Как ты, в этом образе явившийся на
землю и собственною волею давший пригвоздить себя к кресту и принять страдание
за грехи наши, сподобь и меня так принять
страдание!»
И когда услышал он зловещий шепот около
шатра, то затрепетал, и потекли слезы из
глаз его, и промолвил: «Слава тебе, Господи, за все, ибо удостоил меня зависти ради
принять сию горькую смерть и претерпеть
все ради любви к заповедям твоим. Не захотели мы сами избегнуть мук, ничего не пожелали себе, последуя заповедям апостола:
“Любовь долготерпелива, всему верит, не
завидует и не превозносится”. И еще: “В
любъви нѣсть — съвьршеная бо любы вънъ
отъмещеть боязнь”. Тѣмь, Владыко, душа
моя въ руку твоею въину, яко закона твоего
не забыхъ. Яко Господеви годѣ бысть —
тако буди». И узьрѣста попинъ его и отрокъ, иже служааше ему, и видѣвъша господина своего дряхла и печалию облияна
суща зѣло, расплакастася зѣло и глаголаста:
«Милый господине наю и драгый! Колико
благости испълненъ бысть, яко не въсхотѣ
противитися брату своему любъве ради
Христовы, а коликы воѣ дьржа въ руку своею!» И си рекъша умилистася.
И абие узьрѣ текущиихъ къ шатьру, блистание оружия и мечьное оцѣщение. И без милости прободено бысть чьстьное и многомилостивое тѣло святаго и блаженааго
Христова страстотьрпьца Бориса. Насунуша
копии оканьнии Путьша, Тальць, Еловичь,
Ляшько.
Видѣвъ же отрокъ его, вьржеся на тѣло
блаженааго, рекый: «Да не остану тебе, господине мой драгый, да идеже красота тѣла
твоего увядаеть, ту и азъ съподобленъ буду
с тобою съконьчати животъ свой!»
Бяше же сь родъмь угринъ, имьньмь же Георгий. И бѣаше възложилъ на нь гривьну
злату, и бѣ любимъ Борисъмь паче мѣры. И
ту же и́ проньзоша.
И яко бысть ураненъ и искочи и-шатьра въ
оторопѣ. И нача глаголати стояще округъ
его: «Чьто стоите зьряще! Приступивъше
сконьчаимъ повелѣное намъ!» Си слышавъ
блаженый, начатъ молитися и милъ ся имъ
дѣяти, глаголя: «Братия моя милая и любимая! Мало ми время отдайте, да понѣ помолюся Богу моему». И възьрѣвъ на небо съ
сльзами и горцѣ въздъхнувъ начатъ молитися сицими глаголы: «Господи Боже мой
многомилостивый и милостивый и премилостиве! Слава ти, яко съподобилъ мя еси
убѣжати отъ прельсти жития сего льстьнааго! Слава ти, прещедрый живодавьче яко
сподоби мя труда святыихъ мученикъ! Слава ти, Владыко чловѣколюбьче, сподобивый
мя съконьчати хотѣние сьрдьца моего! Слава ти, Христе, мъногому ти милосьрдию,
иже направи на правый путь мирьны ногы
моя тещи къ тебе бесъблазна! Призьри съ
высоты святыня твоея, вижь болѣзнь сьрдьца моего, юже прияхъ от съродника моего,
яко тебе ради умьрщвяемъ есмь вь сь дьнь,
любви нет страха, ибо истинная любовь изгоняет страх”. Поэтому, Владыка, душа моя
в руках твоих всегда, ибо не забыл я твоей
заповеди. Как Господу угодно — так и будет». И когда увидели священник Борисов и
отрок, прислуживающий князю, господина
своего, объятого скорбью и печалью, то заплакали горько и сказали: «Милостивый и
дорогой господин наш! Какой благости исполнен ты, что не восхотел ради любви
Христовой воспротивиться брату, а ведь
сколько воинов держал под рукою своей!»
И, сказав это, опечалились.
И вдруг увидел устремившихся к шатру,
блеск оружия, обнаженные мечи. И без жалости пронзено было честное и многомилостивое тело святого и блаженного Христова
страстотерпца Бориса. Поразили его копьями окаянные Путьша, Талец, Елович, Ляшко.
Видя это, отрок его прикрыл собою тело
блаженного, воскликнув: «Да не оставлю
тебя, господин мой любимый, — где увядает красота тела твоего, тут и я сподоблюсь
окончить жизнь свою!»
Был же он родом венгр, по имени Георгий,
и наградил его князь золотой гривной, и
был любим Борисом безмерно. Тут и его
пронзили.
И, раненный, выскочил он в оторопе из шатра. И заговорили стоящие около шатра:
«Что стоите и смотрите! Начав, завершим
повеленное нам». Услышав это, блаженный
стал молиться и просить их, говоря: «Братья
мои милые и любимые! Погодите немного,
дайте помолиться Богу». И воззрев на небо
со слезами, и горько вздохнув, начал молиться такими словами: «Господи Боже мой
многомилостивый и милостивый и премилостивый! Слава тебе, что сподобил меня
уйти от обольщения этой обманчивой жизни! Слава тебе, щедрый дарователь жизни,
что сподобил меня подвига достойного святых мучеников! Слава тебе, Владыка человеколюбец, что сподобил меня свершить
сокровенное желание сердца моего! Слава
тебе, Христос, слава безмерному твоему
милосердию, ибо направил ты стопы мои на
правый путь! Взгляни с высоты святости
твоей и узри боль сердца моего, которую
претерпел я от родственника моего — ведь
ради тебя умерщвляют меня в день сей.
Въмѣниша мя, яко овьна на сънѣдь. Вѣси
бо, Господи мой, яко не противлюся ни
въпрекы глаголю, а имый въ руку вься воя
отьца моего и вься любимыя отьцемь
моимь, и ничьтоже умыслихъ противу брату моему. Онъ же селико, елико възможе,
въздвиже на мя. Да “аще бы ми врагъ поносилъ, протьрпѣлъ убо быхъ, аще бы ненавидя мене вельречевалъ, укрылъ быхъ ся”. Нъ
ты, Господи, вижь и суди межю мною и
межю братъмь моимь. И не постави имъ,
Господи, грѣха сего, нъ приими въ миръ
душю мою. Аминь».
И възьрѣвъ къ нимъ умиленама очима и
спадъшемь лицьмь, и вьсь сльзами облиявъся рече: «Братие, приступивъше,
съконьчаите служьбу вашю. И буди миръ
брату моему и вамъ, братие».
Да елико слышаху словеса его, отъ сльзъ не
можааху ни словесе рещи, отъ страха же и
печали горькы и мъногыхъ сльзъ. Нъ съ
въздыханиемь горькымь жалостьно глаголааху и плакаахуся и къжьдо въ души своей
стонааше: «Увы намъ, къняже нашь милый
и драгый и блаженый, водителю слѣпыимъ,
одеже нагымъ, старости жьзле, казателю
ненаказанымъ! Кто уже си вься исправить?
Како не въсхотѣ славы мира сего, како не
въсхотѣ веселитися съ чьстьныими вельможами, како не въсхотѣ величия, еже въ житии семь. Къто не почюдиться великууму
съмерению, къто ли не съмѣриться, оного
съмѣрение видя и слыша?»
И абие усъпе, предавъ душю свою въ руцѣ
Бога жива, мѣсяца июлия въ 24 дьнь, преже
9 каландъ агуста.
Избиша же и отрокы многы. Съ Георгия же
не могуще съняти гривьны и отсѣкъше главу, отъвьргоша и́ кромѣ. Да тѣмь и послѣдь
не могоша познати тѣла его.
Блаженааго же Бориса обьртѣвъше въ
шатьръ възложивъше на кола, повезоша. И
яко быша на бору, начатъ въскланяти святую главу свою. И се увѣдѣвъ Святоплъкъ,
пославъ два варяга и прободоста и́ мечьмь
въ сьрдьце. И тако съконьчася и въсприятъ
неувядаемый вѣньць. И положиша тѣло его
принесъше Вышегороду у цьркъве святааго
Василия въ земли погребоша.
И не до сего остави убийства оканьный
Святопълкъ, нъ и на большая неистовяся,
начатъ простиратися. <…> И си на умѣ си
Меня уравняли с овном, уготовленным на
убой. Ведь ты знаешь, Господи, не противлюсь я, не перечу и, имев под своей рукой
всех воинов отца моего и всех, кого любил
отец мой, ничего не замышлял против брата
моего. Он же, сколько смог, воздвиг против
меня. “Если бы враг поносил меня — это я
стерпел бы; если бы ненавистник мой клеветал на меня, — укрылся бы я от него”. Но
ты, Господи, будь свидетель и сверши суд
между мною и братом моим. И не осуждай
их, Господи, за грех этот, но прими с миром
душу мою. Аминь».
И воззрев на своих убийц горестным взглядом, с осунувшимся лицом, весь обливаясь
слезами, промолвил: «Братья, приступивши,
заканчивайте порученное вам. И да будет
мир брату моему и вам, братья!»
И все, кто слышали слова его, не могли вымолвить ни слова от страха и печали горькой и слез обильных. С горькими воздыханиями жалобно сетовали и плакали, и каждый в душе своей стенал: «Увы нам, князь
наш милостивый и блаженный, поводырь
слепым, одежда нагим, посох старцам,
наставник неразумным! Кто теперь их всех
направит? Не восхотел славы мира сего, не
восхотел веселиться с вельможами честными, не восхотел величия в жизни сей. Кто
не поразится столь великому смирению, кто
не смирится сам, видя и слыша его смирение?»
И так почил Борис, предав душу свою в руки Бога живого в 24-й день месяца июля, за
9 дней до календ августовских.
Перебили и отроков многих. С Георгия же
не могли снять гривны и, отрубив ему голову, отшвырнули ее прочь. Поэтому и не
смогли опознать тела его.
Блаженного же Бориса, обернув в шатер,
положили на телегу и повезли. И когда ехали бором, начал приподнимать он святую
голову свою. Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, и те пронзили Бориса
мечом в сердце. И так скончался, восприняв
неувядаемый венец. И, принесши тело его,
положили в Вышгороде и погребли в земле
у церкви святого Василия.
И не остановился на этом убийстве окаянный Святополк, но в неистовстве своем стал
готовиться на большее преступление. <…>
положивъ, зълый съвѣтьникъ дияволь,
посла по блаженааго Глѣба рекъ: «Приди
въбързѣ. Отьць зоветь тя и несъдравить ти
вельми».
Онъ же въбързѣ, въ мале дружинѣ, въсѣдъ
на конь поѣха. И пришедъ на Вългу, на поле потъчеся подъ нимь конь въ ровѣ, и наломи ногу малы. И яко приде Смолиньску и
поиде отъ Смолиньска, яко зьрѣимъ едино,
ста на Смядинѣ въ кораблици. И въ се время пришьла бяаше вѣсть отъ Передъславы
къ Ярославу о отьни съмьрти. И присла
Ярославъ къ Глѣбу река: «Не ходи, брате!
Отьць ти умьрлъ, а братъ ти убиенъ отъ
Святопълка».
И си услышавъ блаженый възъпи плачьмь
горькыимь и печалию сьрдьчьною и сице
глаголааше: «О увы мнѣ, господине мой,
отъ двою плачю плачюся и стеню, дъвою
сѣтованию сѣтую и тужю. Увы мнѣ, увы
мнѣ! Плачю зѣло по отьци, паче же
плачюся и отъчаяхъся по тебе, брате и господине Борисе. Како прободенъ еси, како
без милости прочее съмрьти предася, како
не отъ врага, нъ отъ своего брата пагубу
въсприялъ еси? Увы мнѣ! Уне бы съ тобою
умрети ми, неже уединену и усирену отъ
тебе въ семь житии пожити. Азъ мнѣхъ
въбързѣ узьрѣти лице твое ангельское, ти се
селика туга състиже мя, и уне бы ми съ тобою умрети, господине мой! Нынѣ же что
сътворю азъ, умиленый, очюженый отъ твоея доброты и отъ отьца моего мъногааго разума? О милый мой брате и господине! Аще
еси уполучилъ дрьзновение у Господа, моли
о моемь унынии, да быхъ азъ съподобленъ
ту же страсть въсприяти и съ тобою жити,
неже въ свѣтѣ семь прельстьнѣмь».
И сице ему стенющю и плачющюся и сльзами землю омачающю съ въздыхании частыими Бога призывающю, приспѣша вънезапу посълании отъ Святопълка зълыя его
слугы, немилостивии кръвопийцѣ, братоненавидьници люти зѣло, сверѣпа звѣри
душю имущю.
Святый же поиде въ кораблици и сърѣтоша
и́ устие Смядины. И яко узьрѣ я святый,
въздрадовася душею, а они узьрѣвъше и
омрачаахуся и гребяахуся к нему, а сь
цѣлования чаяяше отъ нихъ прияти. И яко
быша равьно пловуще, начаша скакати
зълии они въ лодию его, обнажены меча
И, замыслив это, злой дьявола сообщник
послал за блаженным Глебом, говоря:
«Приходи не медля. Отец зовет тебя, тяжко
болен он».
Глеб быстро собрался, сел на коня и отправился с небольшой дружиной. И когда
пришли на Волгу, в поле оступился под ним
конь в яме, и повредил слегка ногу. А как
пришел Глеб в Смоленск, отошел от Смоленска недалеко и стал на Смядыни, в ладье. А в это время пришла весть от Предславы к Ярославу о смерти отца. И Ярослав
прислал к Глебу, говоря: «Не ходи, брат!
Отец твой умер, а брат твой убит Святополком».
И, услышав это, блаженный возопил с плачем горьким и сердечной печалью, и так
говорил: «О, увы мне, Господи! Вдвойне
плачу и стенаю, вдвойне сетую и тужу. Увы
мне, увы мне! Плачу горько по отце, а еще
горше плачу и горюю по тебе, брат и господин мой, Борис. Как пронзен был, как без
жалости убит, как не от врага, но от своего
брата смерть воспринял? Увы мне! Лучше
бы мне умереть с тобою, нежели одинокому
и осиротевшему без тебя жить на этом свете. Я-то думал, что скоро увижу лицо твое
ангельское, а вот какая беда постигла меня,
лучше бы мне с тобой умереть, господин
мой! Что же я буду делать теперь, несчастный, лишенный твоей доброты и многомудрия отца моего? О милый мой брат и господин! Если твои молитвы доходят до Господа, — помолись о моей печали, чтобы и я
сподобился такое же мучение восприять и
быть с тобою, а не на этом суетном свете».
И когда он так стенал и плакал, орошая слезами землю и призывая Бога с частыми
вздохами, внезапно появились посланные
Святополком злые слуги его, безжалостные
кровопийцы, лютые братоненавистники с
душою свирепых зверей.
Святой же плыл в это время в ладье, и они
встретили его в устье Смядыни. И когда
увидел их святой, то возрадовался душою, а
они, увидев его, помрачнели и стали грести
к нему, и подумал он — приветствовать его
хотят. И, когда поплыли рядом, начали злодеи перескакивать в ладью его с блещущи-
имуще въ рукахъ своихъ, бльщащася, акы
вода. И абие вьсѣмъ весла отъ руку испадоша, и вьси отъ страха омьртвѣша. Си
видѣвъ блаженый, разумѣвъ яко хотять его
убити, възьрѣвъ къ нимъ умиленама очима
и сльзами лице си умывая, съкрушенъмь
срьдьцьмь, съмѣренъмь разумъмь и частыимь въздыханиемь, вьсь сльзами разливаяся, а тѣлъмъ утьрпая, жалостьно гласъ
испущааше: «Не дѣите мене, братия моя
милая и драгая! Не дѣите мене, ни ничто же
вы зъла сътворивъша! Не брезѣте, братие и
господье, не брезѣте! Кую обиду сътворихъ
брату моему и вамъ, братие и господье мои?
Аще ли кая обида, ведѣте мя къ князю вашему, а къ брату моему и господину. Помилуйте уности моеѣ, помилуйте, господье
мои! Вы ми будѣте господие мои, а азъ
вамъ рабъ. Не пожьнете мене отъ жития не
съзьрѣла, не пожьнѣте класа, не у же
съзьрѣвъша, нъ млеко безълобия носяща!
Не порѣжете лозы не до коньца въздрастъша, а плодъ имуща! Молю вы ся и милъ
вы ся дѣю. Убойтеся рекъшааго усты апостольскы: “Не дѣти бывайте умы, зълобиемь же младеньствуйте, а умы съвьршени
бывайте”. Азъ, братие, и зълобиемь и въздрастъмь еще младеньствую. Се нѣсть убийство, нъ сырорѣзание! Чьто зъло сътворихъ
съвѣдѣтельствуйте ми, и не жалю си. Аще
ли кръви моеѣ насытитися хочете, уже въ
руку вы есмь, братие, и брату моему, а вашему князю».
И не понѣ единого словесе постыдѣшася,
нъ яко же убо сверѣпии звѣрие, тако въсхытиша его. Онъ же видѣвъ, яко не вънемлють
словесъ его, начатъ глаголати сице: «Спасися, милый мой отьче и господине Василие,
спасися, мати и госпоже моя, спасися и ты,
брате Борисе, старѣйшино уности моея,
спасися и ты, брате и поспѣшителю Ярославе, спасися и ты, брате и враже Святопълче, спасетеся и вы, братие и дружино,
вьси спасетеся! Уже не имамъ васъ видѣти
въ житии семь, зане разлучаемъ есмь отъ
васъ съ нужею». И глаголааше плачася:
«Василие, Василие, отьче мой и господине!
Приклони ухо твое и услыши гласъ мой, и
призьри и вижь приключьшаяся чаду твоему, како без вины закалаемъ есмь. Увы мнѣ,
увы мнѣ! Слыши небо и вънуши земле. И
ты, Борисе брате, услыши гласа моего. Оть-
ми, как вода, обнаженными мечами в руках.
И сразу у всех весла из рук выпали, и все
помертвели от страха. Увидев это, блаженный понял, что хотят убить его. И, глядя на
убийц кротким взором, омывая лицо свое
слезами, смирившись, в сердечном сокрушении, трепетно вздыхая, заливаясь слезами и ослабев телом, стал жалостно умолять:
«Не трогайте меня, братья мои милые и дорогие! Не трогайте меня, никакого зла вам
не причинившего! Пощадите, братья и повелители мои, пощадите! Какую обиду
нанес я брату моему и вам, братья и повелители мои? Если есть какая обида, то ведите меня к князю вашему и к брату моему
и господину. Пожалейте юность мою, смилуйтесь, повелители мои! Будьте господами
моими, а я буду вашим рабом. Не губите
меня, в жизни юного, не пожинайте колоса,
еще не созревшего, соком беззлобия налитого! Не срезайте лозу, еще не выросшую,
но плод имеющую! Умоляю вас и отдаюсь
на вашу милость. Побойтесь сказавшего
устами апостола: “Не будьте детьми умом:
на дело злое будьте как младенцы, а по уму
совершеннолетни будьте”. Я же, братья, и
делом и возрастом молод еще. Это не убийство, но живодерство! Какое зло сотворил я,
скажите мне, и не буду тогда жаловаться.
Если же кровью моей насытиться хотите, то
я, братья, в руках ваших и брата моего, а
вашего князя».
И ни единое слово не устыдило их, но как
свирепые звери напали на него. Он же, видя, что не внемлют словам его, стал говорить: «Да избавятся от вечных мук и любимый отец мой и господин Василий, и мать
госпожа моя, и ты, брат Борис, — наставник
юности моей, и ты, брат и пособник Ярослав, и ты, брат и враг Святополк, и все вы,
братья и дружина, пусть все спасутся! Уже
не увижу вас в жизни сей, ибо разлучают
меня с вами насильно». И говорил плача:
«Василий, Василий, отец мой и господин!
Преклони слух свой и услышь глас мой, посмотри и узри случившееся с сыном твоим,
как ни за что убивают меня. Увы мне, увы
мне! Услышь, небо, и внемли, земля! И ты,
Борис брат, услышь глас мой. Отца моего
Василия призвал, и не внял он мне, неужели
и ты не хочешь услышать меня? Погляди на
ца моего Василия призъвахъ и не послуша
мене, то ни ты не хочеши мене послушати?
Вижь скьрбь сьрдьца моего и язву душа моея, вижь течение сльзъ моихъ, яко рѣку! И
никтоже не вънемлеть ми, нъ ты убо помяни мя о мнѣ къ обьщему Владыцѣ, яко имѣя
дьрзновение и престоя у престола его».
И начатъ, преклонь колѣнѣ, молитися сице:
«Прещедрый и премилостиве Господи!
Сльзъ моихъ не премълчи, нъ умилися на
мое уныние. Вижь съкрушение сьрдьца моего: се бо закалаемъ есмь, не вѣмь, чьто ради, или за котерую обиду не съвѣдѣ. Ты
вѣси, Господи, Господи мой! Вѣмь тя
рекъша къ своимъ апостоломъ яко: “За имя
мое, мене ради възложать на вы рукы, и
предани будете родъмь и другы, и братъ
брата предасть на съмьрть и умьртвять вы
имене моего ради”. И пакы: “Въ тьрпѣнии
вашемъ сътяжите душа ваша”. Вижь, Господи, и суди: се бо готова есть душа моя
предъ тобою, Господи! И тебе славу въсылаемъ, Отьцю и Сыну и Святууму Духу,
нынѣ и присно и въ вѣкы вѣкомъ. Аминь».
аче възьрѣвъ къ нимъ умиленъмь гласъмь и
измълкъшьмь грьтаньмь рече: «То уже
сътворивъше приступльше сътворите, на не
же посълане есте!»
Тъгда оканьный Горясѣръ повелѣ зарѣзати
и́ въбързѣ. Поваръ же Глѣбовъ, именьмь
Търчинъ, изьмъ ножь и, имъ блаженааго, и
закла ̀и яко агня непорочьно и безлобиво,
мѣсяца септября въ 5 дьнь, въ понеделникъ.
И принесеся жьртва чиста Господеви и благовоньна, и възиде въ небесныя обители къ
Господу, и узьрѣ желаемааго си брата и
въсприяста вѣньца небесныя егоже и
въжелѣста, и въздрадовастася радостию великою неиздреченьною, юже и улучиста.
<…>
Убиену же Глѣбови и повьржену на пустѣ
мѣстѣ межю дъвѣма колодама. И Господь
не оставляяй своихъ рабъ, якоже рече Давыдъ: «Хранить Господь вься кости ихъ, и
ни едина отъ нихъ съкрушиться».
И сему убо святууму лежащю дълго время,
не остави въ невѣдѣнии и небрежении отинудь пребыти неврежену, нъ показа: овогда
бо видѣша стълпъ огньнъ, овогда свѣщѣ
горущѣ и пакы пѣния ангельская слышааху
мимоходящии же путьмь гостие, ини же,
скорбь сердца моего и боль души моей, погляди на потоки слез моих, текущих как река! И никто не внемлет мне, но ты помяни
меня и помолись обо мне перед Владыкой
всех, ибо ты угоден ему и предстоишь пред
престолом его».
И, преклонив колени, стал молиться: «Прещедрый и премилостивый Господь! Не презри слез моих, смилуйся над моей печалью.
Воззри на сокрушение сердца моего: убивают меня неведомо за что, неизвестно, за
какую вину. Ты знаешь, Господи Боже мой!
Помню слова, сказанные тобою своим апостолам: “За имя мое, меня ради поднимут
на вас руки, и преданы будете родичами и
друзьями, и брат брата предаст на смерть, и
умертвят вас ради имени моего”. И еще:
“Терпением укрепляйте души свои”. Смотри, Господи, и суди: вот готова моя душа
предстать пред тобою, Господи! И тебе славу возносим, Отцу и Сыну и Святому Духу,
ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Потом взглянул на убийц и промолвил жалобным и прерывающимся голосом: «Раз
уж начали, приступивши, свершите то, на
что посланы!»
Тогда окаянный Горясер приказал зарезать
его без промедления. Повар же Глебов, по
имени Торчин, взял нож и, схватив блаженного, заклал его, как агнца непорочного и
невинного, месяца сентября в 5-й день, в
понедельник.
И была принесена жертва Господу чистая и
благоуханная, и поднялся в небесные обители к Господу, и свиделся с любимым братом, и восприняли оба венец небесный, к
которому стремились, и возрадовались радостью великой и неизреченной, которую
получили. <…>
Когда убили Глеба, то бросили его в пустынном месте меж двух колод. Но Господь, не оставляющий своих рабов, как сказал Давид, «хранит все кости их, и ни одна
из них не сокрушится».
И этого святого, лежавшего долгое время,
не оставил Бог в неведении и небрежении,
но сохранил невредимым и явлениями
ознаменовал: проходившие мимо этого места купцы, охотники и пастухи иногда видели огненный столп, иногда горящие свечи
ловы дѣюще и пасуще.
Си же видяще и слышаще, не бысть памяти
ни единому же о възискании телесе святааго, дондеже Ярославъ, не тьрпя сего зълааго
убийства, движеся на братоубийца оного,
оканьньнааго Святоплъка и брани мъногы
съ нимь съставивъ. И вьсегда пособиемь
Божиемь и поспѣшениемь святою,
побѣдивъ елико брани състави, оканьный
посрамленъ и побѣженъ възвращаашеся.
Прочее же сь трьклятый прииде съ
множьствъмь печенѣгъ, и Ярославъ,
съвъкупивъ воя, изиде противу ему на Льто
и ста на мѣстѣ, идеже бѣ убиенъ святый Борисъ. И въздѣвъ руцѣ на небо и рече: «Се
кръвь брата моего въпиеть къ тебе, Владыко, якоже и Авелева преже. И ты мьсти его,
якоже и на ономь положи стонание и трясение на братоубиици Каинѣ. Ей, молю тя,
Господи, да въсприиметь противу тому». И
помолися и рек: «О, брата моя, аще и
тѣлъмь ошьла еста, нъ благодатию жива
еста и Госповеди предъстоита и молитвою
помозѣта ми!»
И си рекъ, и поидоша противу собѣ и покрыша поле Льтьское множьствъмь вои. И
съступишася, въсходящю сълнцю, и бысть
сѣча зла отинудь и съступашася тришьды, и
бишася чересъ дьнь вьсь, и уже къ вечеру
одолѣ Ярославъ, а сь оканьныий Святопълкъ побѣже. И нападе на нь бѣсъ, и
раслабѣша кости его, яко не мощи ни на кони сѣдѣти, и несяхуть его на носилѣхъ. И
прибѣгоша Берестию съ нимъ. Онъ же рече:
«Побѣгнѣте, осе женуть по насъ!» И посылахуть противу, и не бѣ ни гонящааго, ни
женущааго въ слѣдъ его. И, лежа въ немощи, въсхопивъся глаголааше: «Побѣгнѣмы
еще, женуть! Охъ мнѣ!» И не можааше
тьрпѣти на единомь мѣстѣ, и пробѣже
Лядьску землю гонимъ гнѣвъмь Божиемь.
или слышали ангельское пение.
И ни единому, видевшему и слышавшему
это, не пришло на ум поискать тело святого,
пока Ярослав, не стерпев сего злого убийства, не двинулся на братоубийцу окаянного Святополка и не начал с ним жестоко воевать. И всегда соизволением Божьим и помощью святых побеждал в битвах Ярослав,
а окаянный бывал посрамлен и возвращался
побежденным.
И вот однажды этот треклятый пришел со
множеством печенегов, и Ярослав, собрав
войско, вышел навстречу ему на Альту и
стал в том месте, где был убит святой Борис. И, воздев руки к небу, сказал: «Кровь
брата моего, как прежде Авелева, вопиет к
тебе, Владыка. И ты отомсти за него и, как
братоубийцу Каина, повергни Святополка в
ужас и трепет. Молю тебя, Господи, — да
воздается ему за это». И помолился и сказал: «О, братья мои, хотя телом вы и отошли отсюда, но благодатию живы и предстоите перед Господом и своей молитвой
поможете мне!»
После этих слов сошлись противники друг с
другом, и покрылось поле Альтское множеством воинов. И на восходе солнца вступили в бой, и была сеча зла, трижды вступали
в схватку и так бились целый день, и лишь
к вечеру одолел Ярослав, а окаянный Святополк обратился в бегство. И обуяло его
безумие, и так ослабели суставы его, что не
мог сидеть на коне, и несли его на носилках. Прибежали с ним к Берестью. Он же
говорит: «Бежим, ведь гонятся за нами!» И
послали разведать, и не было ни преследующих, ни едущих по следам его. А он, лежа
в бессилии и приподнимаясь, восклицал:
«Бежим дальше, гонятся! Горе мне!» Невыносимо ему было оставаться на одном месте, и пробежал он через Польскую землю,
гонимый гневом Божьим.
И прибѣже въ пустыню межю Чехы и Ляхы, И прибежал в пустынное место между Чеи ту испроврьже животъ свой зълѣ. И прихией и Польшей и тут бесчестно скончался.
ятъ възмьздие отъ Господа, якоже показася И принял отмщение от Господа: довел Свяпосъланая на нь пагубьная рана и по съмьр- тополка до гибели охвативший его недуг, и
ти муку вѣчьную. И тако обою животу липо смерти — муку вечную. И так потерял
хованъ бысть: и сьде не тъкъмо княжения,
обе жизни: здесь не только княжения, но и
нъ и живота гонезе, и тамо не тъкъмо
жизни лишился, а там не только царства
царствия небеснааго и еже съ ангелы жития небесного и с ангелами пребывания не попогрѣши, нъ и муцѣ и огню предасться. И
лучил, но мукам и огню был предан. И соесть могыла его и до сего дьне, и исходить
хранилась могила его до наших дней, и ис-
отъ неѣ смрадъ зълый на показание
чловѣкомъ. Да аще кто си сътворить слыша
таковая, си же прииметь и вящьша сихъ.
Якоже Каинъ, не вѣдый мьсти прияти и
едину прия, а Ламехъ, зане вѣдѣвъ на Каинѣ, тѣмь же седмьдесятицею мьстися ему.
Така ти суть отъмьстия зълыимъ дѣлателемъ. Якоже бо Иулиянъ цесарь, иже
мъногы кръви святыихъ мученикъ пролиявъ, горькую и нечеловѣчьную съмьрть
прия: не вѣдомо отъ кого прободенъ бысть
копиемь въ сьрдьце въдруженъ. Тако и сь
бѣгая не вѣдыйся отъ кого зълострастьну
съмьрть прия.
И оттолѣ крамола преста въ Русьскѣ земли,
а Ярославъ прея вьсю волость Русьскую. И
начатъ въпрашати о тьльсьхъ святою, како
или кде положена еста. И о святѣмь Борисѣ
повѣдаша ему, яко Вышегородѣ положенъ
есть. А о святѣмь Глѣбѣ не вьси съвѣдяаху,
яко Смолиньскѣ убиенъ есть. И тъгда съказаша ему, яже слышаша от приходящиихъ
отътуду, како видѣша свѣтъ и свѣщѣ въ
пустѣ мѣстѣ. И то слышавъ, посъла Смолиньску на възискание презвутеры, рекый,
яко: «То есть братъ мой». И обретоша и́
идеже бѣша видѣли, и шьдъше съ крьсты и
съ свѣщами мънозѣми, и съ кандилы, и съ
чьстию многою и́ въложьше въ корабль, и
пришедъше положиша и́ Вышегородѣ, идеже лежить и тѣло преблаженааго Бориса и
раскопавъше землю, и тако же положиша ̀и,
недоумѣюще, якоже бѣ лепо пречьстьнѣ.
<…>
Нъ или могу вься съповѣдати или съказаати
творимая чюдесы, по истинѣ ни вьсь миръ
можеть понести, яже дѣються предивьная
чюдеса и паче пѣсъка морьскааго. И не ту
единде, нъ и по вьсѣмъ сторонамъ и по
вьсѣмъ зѣмлямъ преходяща, болѣзни вься и
недугы отъгонита, сущиихъ въ тьмьницахъ
и въ узахъ посѣщающа. И на мѣстѣхъ идеже
мученьчьскыимь вѣньцьмь увязостася,
съзьданѣ быста цьркви въ имя ею. Да и ту
тако же многа чюдеса посѣщающа съдѣваета. <…>
О, блаженая убо гроба приимъши телеси
ваю чьстьнѣи акы съкровище мъногоцѣньно! Блаженая цьркы, въ нейже положенѣ быста рацѣ ваю святѣи, имущи блаженѣи телеси ваю, о Христова угодьника!
Блаженъ по истинѣ и высокъ паче всѣхъ
ходит от нее ужасный смрад в назидание
всем людям. Если кто-нибудь поступит так
же, зная об этом, то поплатится еще горше.
Каин, не ведая об отмщении, единую кару
принял, а Ламех, знавший о судьбе Каина, в
семьдесят раз тяжелее наказан был. Такова
месть творящим зло. Вот Юлиан цесарь —
пролил он много крови святых мучеников,
и постигла его страшная и бесчеловечная
смерть: неведомо кем пронзен был копьем в
сердце. Так же и этот — неизвестно от кого
бегая, позорной смертью скончался.
И с тех пор прекратились усобицы в Русской земле, а Ярослав принял всю землю
Русскую. И начал он расспрашивать о телах
святых — как и где похоронены? И о святом Борисе поведали ему, что похоронен в
Вышгороде. А о святом Глебе не все знали,
что у Смоленска был убит. И тогда рассказали Ярославу, что слышали от приходящих
оттуда: как видели свет и свечи в пустынном месте. И, услышав это, Ярослав послал
к Смоленску священников разузнать в чем
дело, говоря: «Это брат мой». И нашли его,
где были видения, и, придя туда с крестами,
и свечами многими, и с кадилами, торжественно положили Глеба в ладью и, возвратившись, похоронили его в Вышгороде, где
лежит тело преблаженного Бориса; раскопав землю, тут и Глеба положили с подобающим почетом. <…>
Невозможно описать или рассказать о творимых чудесах, воистину весь мир их не
может вместить, ибо дивных чудес больше
песка морского. И не только здесь, но и в
других странах, и по всем землям они проходят, отгоняя болезни и недуги, навещая
заключенных в темницах и закованных в
оковы. И в тех местах, где были увенчаны
они мученическими венцами, созданы были
церкви в их имя. И много чудес совершается с приходящими сюда. <…>
О, блаженны гробы, принявшие ваши честные тела как сокровище многоценное! Блаженна церковь, в коей поставлены ваши
гробницы святые, хранящие в себе блаженные тела ваши, о Христовы угодники! Поистине блажен и величественнее всех горо-
градъ русьскыихъ и выший градъ, имый въ
себе таковое скровище. Ему же не тъчьнъ
ни вьсь миръ. Поистинѣ Вышегородъ наречеся — выший и превыший городъ всѣхъ;
въторый Селунь явися въ Русьскѣ земли,
имый въ себе врачьство безмьздьное, не
нашему единому языку тъкъмо подано
бысть Бъгъмь, нъ и вьсей земли спасение.
Отъ всѣхъ бо странъ ту приходяще туне
почьреплють ицѣление, якоже и въ святыихъ Евангелиихъ Господь рече святымъ
апостоломъ яко: «Туне приясте, туне и дадите». О сихъ бо и самъ Господь рече:
«Вѣруяй въ мя, дѣла, яже азъ творю и тъ
сътворитъ и больша тѣхъ».
Нъ о блаженая страстотьрпьца Христова, не
забываита отьчьства, идеже пожила еста въ
тели, егоже всегда посѣтъмь не оставляета.
Тако же и въ молитвахъ вьсегда молитася о
насъ, да не придеть на ны зъло, и рана да не
приступить къ телеси рабъ ваю. Вама бо дана бысть благодать, да молита за ны, вама
бо далъ есть Богъ о насъ молящася и ходатая къ Богу за ны. Тѣмьже прибѣгаемъ къ
вама, и съ сльзами припадающе, молимъся,
да не придеть на ны нога гърдыня и рука
грѣшьнича не погубить насъ, и вьсяка пагуба да не наидеть на ны, гладъ и озълобление
отъ насъ далече отъженѣта и всего меча
браньна избавита насъ, и усобичьныя брани
чюжа сътворита и вьсего грѣха и нападения
заступита насъ, уповающиихъ къ вама. И къ
Господу Богу молитву нашю усьрдьно принесѣта, яко съгрѣшихомъ зѣло и безаконьновахомъ премъного, и бещиньствовахомъ паче мѣры и преизлиха. Нъ ваю молитвы надѣющеся къ Спасу възъпиемъ глаголюще: «Владыко, единый без грѣха!
Призьри съ небесе святаго твоего на насъ
убогыхъ, елма же съгрѣшихомъ, нъ ты
оцѣсти, и безаконьновахомъ, ослаби,
претъкнухомъся по пременении, яксь
блудьницю оцѣсти ны и яко мытоимьца
оправи! Да придеть на ны милость твоя! Да
въсканеть на ны чловѣколюбие твое! И не
ослаби ны преданомъ быти грѣхы нашими,
ни усънути, ни умрети горкою съмьртию,
нъ искупи ны отъ настаящааго зла и дажь
ны время покаянию, яко многа безакония
наша предъ тобою, Господи! Сътвори съ
нами по милости твоей, Господи, яко имя
твое нарицаеться въ насъ, нъ помилуй ны и
дов русских и высший город, имеющий такое сокровище. Нет равного ему во всем
мире. По праву назван Вышгород — выше и
превыше всех городов: второй Солунь
явился в Русской земле, исцеляющий безвозмездно, с Божьей помощью, не только
наш единый народ, но всей земле спасение
приносящий. Приходящие из всех земель
даром получают исцеление, как в святых
Евангелиях Господь говорил святым апостолам: «Даром получили, даром давайте».
О таких и сам Господь говорил: «Верующий в меня, в дела, которые я творю, сотворит сам их, и больше сих сотворит».
Но, о блаженные страстотерпцы Христовы,
не забывайте отечества, где прожили свою
земную жизнь, никогда не оставляйте его.
Так же и в молитвах всегда молитесь за нас,
да не постигнет нас беда и болезни, да не
коснутся тела рабов ваших. Вам дана благодать, молитесь за нас, вас ведь Бог поставил перед собой заступниками и ходатаями
за нас. Потому и прибегаем к вам, и, припадая со слезами, молимся, да не окажемся мы
под пятой вражеской, и рука нечестивых да
не погубит нас, пусть никакая пагуба не
коснется нас, голод и беды удалите от нас, и
избавьте нас от неприятельского меча и
межусобных раздоров, и от всякой беды и
нападения защитите нас, на вас уповающих.
И к Господу Богу молитву нашу с усердием
принесите, ибо грешим мы сильно, и много
в нас беззакония, и бесчинствуем с излишком и без меры. Но, на ваши молитвы надеясь, возопием к Спасителю, говоря: «Владыко, единый без греха! Воззри со святых
небес своих на нас, убогих, и хотя согрешили, но ты прости, и хотя беззаконие творим,
помилуй, и, впавших в заблуждение, как
блудницу, прости нас и, как мытаря, оправдай! Да снизойдет на нас милость твоя! Да
прольется на нас человеколюбие твое! И не
допусти нас погибнуть из-за грехов наших,
не дай уснуть и умереть горькою смертью,
но избавь нас от царящего в мире зла и дай
нам время покаяться, ибо много беззаконий
наших пред тобою, Господи! Рассуди нас по
милости твоей, Господи, ибо имя твое
нарицается в нас, помилуй нас и спаси и
защити молитвами преславных страстотерпцев твоих. И не предай нас в поругание,
ущедри и заступи молитвами пречьстьною
страстотьрпьцю твоею. И не сътвори насъ
въ поносъ, нъ милость твою излѣй на овьца
пажити твоея, яко ты еси Богъ нашь и тебе
славу въсылаемъ Отьцю и Сыну и Святууму
Духу нынѣ и присно и въ вѣкы вѣком.
Аминь».»
О Борисѣ, какъ бѣ възъръм.
Сь убо благовѣрьный Борисъ благого корене сый послушьливъ отьцю бѣ, покаряяся
при всемь отьцю. Тѣлъмь бяше красьнъ,
высокъ, лицьмь круглъмь, плечи велицѣ,
тънъкъ въ чресла, очима добраама, веселъ
лицьмь, борода мала и усъ — младъ бо бѣ
еще. Свѣтяся цесарьскы, крѣпъкъ тѣлъмь,
вьсячьскы украшенъ акы цвѣтъ цвьтый въ
уности своей, в ратьхъ хръбъръ, въ
съвѣтѣхъ мудръ и разумьнъ при вьсемь и
благодать Божия цвьтяаше на немь.
а излей милость твою на овец стада твоего,
ведь ты Бог наш и тебе славу воссылаем,
Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь!»
О Борисе, какой был видом.
Сей благоверный Борис был благого корени, послушен отцу, покорялся во всем отцу.
Телом был красив, высок, лицом кругл,
плечи широкие, тонок в талии, глазами
добр, весел лицом, борода мала и ус — ибо
молод еще был, сиял по-царски, крепок
был, всем был украшен — точно цветок
цвел он в юности своей, на ратях храбр, в
советах мудр и разумен во всем, и благодать Божия цвела в нем.
«Житие Феодосия Печерского»
ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНААГО ОТЬЦА
ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА НАШЕНАШЕГО ФЕОДОСИЯ, ИГУМЕНА ПЕГО ФЕОДОСИЯ, ИГУМЕНА ПЕЧЕРСКОЧЕРЬСКАГО
ГО
Благодарю тя, владыко мой, Господи Исусе Благодарю тебя, владыко мой, Господи
Христе, яко съподобилъ мя еси недостойна- Иисусе Христе, что сподобил меня, недоаго съповѣдателя быти святыимъ твоимъ
стойного, поведать о твоих святых подвижвъгодьникомъ, се бо испьрва писавъшю ми никах; сначала написал я о житии и о поо житие и о погублении и о чюдесьхъ свягублении и чудесах святых и блаженных
тою и блаженою страстотрьпьцю Бориса и
мучеников твоих Бориса и Глеба; побудил я
Глѣба, понудихъ ся и на другое исповѣдасебя взяться и за другое повествование, коние приити, еже выше моея силы, ему же и
торое превыше сил моих и не достоин я его,
не бѣхъ достоинъ — грубъ сы и неразуибо невежда я и недалек умом, не обучен к
мичьнъ, къ симъ же яко и не бѣхъ ученъ ни- тому же я никакому искусству, но вспомнил
коеиждо хытрости, нъ въспомянухъ, Госпо- я, Господи, слово твое, вещающее; «Если
ди, слово твое, рекъшее: «Аще имате вѣру
имеете веру с горчичное зерно и скажете
яко и зьрно горущьно и речете горѣ сей:
горе: сойди с места и низвергнись в море,
преиди и въврьзися въ море, и абие послутотчас же повинуется вам». Вспомнил я об
шаеть васъ». Сина умѣ азъ грѣшьный Несэтом, грешный Нестор, и, укрепив себя ветерь приимъ и оградивъся вѣрою и уповарой и надеясь, что все возможно, если есть
ниемь, яко вься възможьна отъ тебе суть,
на то Божья воля, приступил к повествованачатъкъ слову списания положихъ, еже о
нию о житии преподобного Феодосия,
житии преподобнааго отьца нашего Феодо- бывшего игумена этого монастыря святой
сия, бывъша игумена манастыря сего свявладычицы нашей Богородицы, которого
тыя владычицѣ нашея Богородицѣ, его же и ныне чтим и поминаем в день преставления
день усъпение нынѣ праздьнующе память
его. <…>
творимъ. <…>
Градъ есть отстоя отъ Кыева, града стольВ пятидесяти поприщах от стольного горонааго, 50 попьрищь, именемь Васильевъ. Въ да Киева есть город по названию Васильев.
томь бѣста родителя святаго въ вѣрѣ крьВ нем и жили родители святого, исповедуя
стияньстѣй живуща и всячьскыимь блаверу христианскую и славясь всяческим
гочьстиюмь украшена. Родиста же блажена- благочестием. Родили они блаженное чадо
го дѣтища сего, таче въ осмый дьнь принесвое и затем, на восьмой день, принесли его
соста и́ къ святителю Божию, якоже обычай к священнику, как это подобает христиаесть крьстияномъ, да имя дѣтищю нарекуть. нам, чтобы дать ребенку имя. Священник
Прозвутеръ же, видѣвъ дѣтища и
же, взглянув на отрока, провидел сердечсьрьдьчьныма очима прозьря, еже о немь,
ными очами, что смолоду тот посвятит себя
яко хощеть измлада Богу датися, ФеодосиБогу, и назвал его Феодосией. Потом же,
емь того нарицаеть. Таче же, яко и минуша когда исполнилось чаду 40 дней, окрестили
40 дьний дѣтищю, крьщениемь того освяего. Рос отрок, окружен родительским потиша. Отроча же ростяше, кърмимъ родите- печением, и благодать божественная прелема своима, и благодать Божия съ нимь, и бывала на нем, и Дух Святой от рождения
Духъ Святый измлада въселися въ нь. <…> вселился в него. <…>
Растый убо тѣлъмь и душею влекомъ на
Рос он телом, а душой тянулся к любви Болюбъвь Божию, и хожаше по вся дьни въ
жьей, и ходил каждый день в церковь Боцьркъвь Божию, послушая божьствьныхъ
жью, со всем вниманием слушая чтение
книгъ съ всѣмь въниманиемь. Еще же и къ
божественных книг. Не приближался он к
дѣтьмъ играющимъ не приближашеся, яко- играющим детям, как это в обычае у маложе обычай есть унымъ, нъ и гнушашеся иг- летних, но избегал их игр. Одежду носил
рамъ ихъ. Одежа же его бѣ худа и сплатана. старую и залатанную. И не раз уговаривали
О семь же многашьды родителема его нуего родители одеться почище и пойти поигдящема и́ облещися въ одежю чисту и на
рать с детьми. Но он не слушал этих угово-
игры съ дѣтьми изити. Онъ же о семь не послушааше ею, нъ паче изволи быти яко
единъ от убогыхъ. Къ симъ же и датися веля
на учение божьствьныхъ книгь единому от
учитель; якоже и створи. И въскорѣ извыче
вся граматикия, и якоже всѣмъ чюдитися о
премудрости и разумѣ дѣтища и о скорѣмь
его учении. Покорение же его и повиновение къто исповѣсть, еже сътяжа въ учении
своемь не тъкмо же къ учителю своему, нъ
и къ всѣмъ учащимъся с ним?
Въ то же время отьць его житию коньць
приятъ. Сущю же тъгда божьствьному Феодосию 13 лѣт. Оттолѣ же начатъ на труды
паче подвижьнѣй бывати, якоже исходити
ему съ рабы на село и дѣлати съ всякыимь
съмѣрениемь. Мати же его оставляше и́, не
велящи ему тако творити, моляше и́ пакы
облачитися въ одежю свѣтьлу и тако исходити ему съ съвьрьстьникы своими на игры.
Глаголаше бо ему, яко «тако ходя, укоризну
себе и роду своему твориши». Оному о томь
не послушающю ея, и якоже многашьды ей
отъ великыя ярости разгнѣватися на нь и
бити и́, бѣ бо и тѣлъмь крѣпъка и сильна,
якоже и мужь. Аще бо кто и не видѣвъ ея,
ти слышааше ю бесѣдующю, то начьняше
мьнѣти мужа ю суща.
Къ симъ же пакы божьствьный уноша мысляаше, како и кымь образъмь спасеться. Таче слыша пакы о святыхъ мѣстѣхъ, идеже
Господь нашь Исусъ Христосъ плътию походи, и жадаше тамо походити и поклонитися имъ. И моляшеся Богу, глаголя: «Господи Иисусъ Христе мой! Услыши молитву
мою и съподоби мя съходити въ святая твоя
мѣста и съ радостию поклонитися имъ!» И
тако многашьды молящюся ему, и се приидоша страньници въ градъ тъ, иже и
видѣвъ я божьствьный уноша и радъ бывъ,
текъ, поклонися имъ, и любьзно цѣлова я, и
въпроси я, отъкуду суть и камо идуть.
Онѣмъ же рекъшемъ, яко отъ святыхъ
мѣстъ есмъ, и, аще Богу велящю, хощемъ
въспять уже ити. Святый же моляше я, да и́
поимуть въ слѣдъ себе и съпутьника и́ створять съ собою. Они же обѣщашася пояти и́
съ собою и допровадити и́ до святыхъ
мѣстъ. Таче се слышавъ блаженый Феодосий, еже обѣщашася ему, радъ бывъ, иде въ
домъ свой. И егда хотяху страньнии отъити,
възвѣстиша уноши свой отходъ. Онъ же,
ров и по-прежнему ходил словно нищий. К
тому же попросил он отдать его учителю
поучиться божественным книгам, что и
сделали. Скоро постиг он всю грамоту, так
что поражались все уму его и способностям
и тому, как быстро он всему научился. А
кто расскажет о покорности и послушании,
какими отличался он в учении не только
перед учителем своим, но и перед учащимися с ним?
В это время истекли дни жизни отца его. А
было тогда божественному Феодосию 13
лет. И с тех пор стал он еще усерднее трудиться и вместе со смердами выходил в поле и работал там с великим смирением.
Мать же удерживала его и, не разрешая работать, снова упрашивала его одеться почище и пойти поиграть со сверстниками. И
говорила ему, что своим видом он и себя
срамит, и семью свою. Но тот не слушал ее,
и не раз, придя в ярость и гнев, избивала
она сына, ибо была телом крепка и сильна,
как мужчина. Бывало, что кто-либо, не видя
ее, услышит, как она говорит, и подумает,
что это мужчина.
А тем временем божественный юноша все
размышлял, как и каким образом спасет он
свою душу. Услышал он как-то о святых
местах, где провел свою земную жизнь
Господь наш Иисус Христос, и сам захотел
посетить те места и поклониться им. И молился Богу, взывая: «Господи Иисусе Христе! Услышь молитву мою и удостой меня
посетить святые места твои и с радостью
поклониться им!» И много раз молился он
так, и вот пришли в его город странники, и,
увидев их, обрадовался божественный
юноша, подойдя к ним, поклонился, поприветствовал их сердечно и спросил, откуда
они и куда идут. Они же отвечали, что идут
из святых мест и снова, по божественному
повелению, хотят туда возвратиться. Святой же стал упрашивать их, чтобы разрешили ему пойти вместе с ними, приняли бы
его себе в попутчики. Они пообещали взять
его с собой и проводить до святых мест.
Услышав обещание их, блаженный Феодосии радостный вернулся домой. Когда же
собрались странники в путь, то сообщили
въставъ нощию и не вѣдущю никомуже, тай
изиде из дому своего, не имый у себе
ничсоже, развѣ одежа, въ нейже хожаше, и
та же худа. И тако изиде въслѣдъ страньныхъ. Благый же Богъ не попусти ему отъити отъ страны сея, егоже и-щрева матерьня
и пастуха быти въ странѣ сей богогласьныихъ овьць назнамена, да не пастуху
убо отшьдъшю, да опустѣеть пажить, юже
Богъ благослови, и тьрние и вълчьць въздрастеть на ней, и стадо разидеться.
По трьхъ убо дьньхъ увѣдѣвъши мати его,
яко съ страньныими отъиде, и абие погъна
въслѣдъ его, тъкъмо единого сына своего
поимъши, иже бѣ мьний блаженааго Феодосия. Таче же, яко гънаста путь мъногъ, ти
тако пристигьша, яста и́, и отъ ярости же и
гнѣва мати его имъши и́ за власы, и поврьже и́ на земли, и своима ногама пъхашети и́, страньныя же много коривъши, възвратися въ домъ свой, яко нѣкоего зълодѣя
ведущи съвязана. Тольми же гнѣвъмь
одрьжима, яко и въ домъ ей пришьдъши,
бити и́, дондеже изнеможе. И по сихъ же,
въведъши и́ въ храмъ и ту привяза и́, и затворьши, и тако отъиде. Божьствьный же
уноша вься си съ радостию приимаше, и
Бога моля, благодаряше о вьсѣхъ сихъ. Таче
пришедъши мати его по двою дьнию
отрѣши и́ и подасть же ему ясти, еще же
гнѣвъмь одьржима сущи, възложи на нозѣ
его желѣза, ти тако повелѣ ему ходити,
блюдущи, да не пакы отъбѣжить отъ нея.
Тако же сътвори дьни мъногы ходя. По
томь же пакы умилосрьдивъшися на нь, нача съ мольбою увѣщавати и́, да не
отъбѣжить оть нея, любляше бо и́ зѣло паче
инѣхъ и того ради не тьрпяше без него.
Оному же обѣщавъшюся ей не отъити отъ
нея, съня желѣза съ ногу его, повелѣвъши
же ему по воли творити, еже хощеть. Блаженый же Феодосий на прьвый подвигъ
възвратися и хожаше въ цьркъвь Божию по
вся дьни. Ти видяше, яко многашьды лишаемѣ сущи литургии, проскурьнааго ради
непечения, жаляшеси о томь зѣло и умысли
же самъ своимь съмѣрениемь отълучитися
на то дѣло. Еже и сътвори: начатъ бо пещи
проскуры и продаяти, и еже аще прибудяше
ему къ цѣнѣ, то дадяше нищимъ. Цѣною же
пакы купяше жито и, своима рукама
измълъ, пакы проскуры творяше. Се же та-
юноше о своем уходе. Он же, встав ночью,
тайно от всех вышел из своего дома, не взяв
с собой ничего, кроме одежды, что была на
нем, да и та ветха. И так отправился вслед
за странниками. Но милостивый Бог не допустил, чтобы он покинул свою страну, ибо
еще от рождения предначертал ему быть в
этой стране пастырем разумных овец, а не
то уйдет пастырь, и опустеет пажить, благословенная Богом, и зарастет тернием и
бурьяном, и разбредется стадо.
Спустя три дня узнала мать Феодосия, что
он ушел с паломниками, и тотчас же отправилась за ним в погоню, взяв с собой лишь
своего сына, который был моложе блаженного Феодосия. Немалый проделала она
путь, прежде чем догнала его, и схватила, и
в гневе вцепилась ему в волосы, и, повалив
его на землю, стала пинать ногами, и осыпала упреками странников, а затем вернулась домой, ведя Феодосия, связанного,
точно разбойника. И была она в таком гневе, что, и придя домой, била его, пока не
изнемогла. А после ввела его в дом и там,
привязав, заперла, а сама ушла. Но божественный юноша все это с радостью принимал и, молясь Богу, благодарил за все перенесенное. Через два дня мать, придя к
нему, освободила его и покормила, но, еще
гневаясь на него, возложила на ноги его
оковы и велела в них ходить, опасаясь, как
бы он опять не убежал от нее. Так и ходил
он в оковах много дней. А потом, сжалившись над ним, снова принялась с мольбами
уговаривать его, чтоб не покидал ее, ибо
очень его любила, больше всех других, и не
мыслила жизни без него. Когда же Феодосии пообещал матери, что не покинет ее, то
сняла с его ног оковы и разрешила ему делать что захочет. Тогда блаженный Феодосии вернулся к прежнему своему подвижничеству и каждый день ходил в Божью
церковь. И, узнав, что часто не бывает литургии, так как некому печь просфоры,
очень опечалился и задумал сам со смирением приняться за это дело. Так и поступил:
начал он печь просфоры и продавать, а
прибыль от продажи раздавал нищим. На
остальные же деньги покупал зерно, сам же
молол и снова пек просфоры. Это уж Бог
так пожелал, чтобы чистые просфоры приносились в церковь Божию от рук безгреш-
ко Богу изволивъшю, да проскуры чисты
приносяться въ цьркъвь Божию отъ непорочьнаго и несквьрньнааго отрока. Сице же
пребысть двѣнадесяте лѣтѣ или боле творя.
Вьси же съврьстьнии отроци его ругающеся
ему, укаряхути и́ о таковѣмь дѣлѣ, и тоже
врагу научающю я. Блаженый же вься си съ
радостию приимаше, съ мълчаниемь и съ
съмѣрениемь.
Ненавидя же испрьва добра золодѣй врагъ,
видя себе побѣжаема съмѣрениемь богословесьнааго отрока, и не почиваше, хотя
отъвратити и́ отъ таковаго дѣла. И се начатъ
матерь его поущати, да ему възбранить отъ
таковааго дѣла. Мати убо, не тьрпящи сына
своего въ такой укоризнѣ суща, и начатъ
глаголати съ любъвию к нему: «Молю ти
ся, чадо, останися таковааго дѣла, хулу бо
наносиши на родъ свой, и не трьплю бо
слышати отъ вьсѣхъ укаряему ти сущю о
таковѣмь дѣлѣ. И нѣсть бо ти лѣпо, отроку
сущю, таковааго дѣла дѣлати». Таче съ
съмѣрениемь божьствьный уноша
отъвѣщавааше матери своей, глаголя: «Послушай, о мати, молю ти ся, послушай!
Господь бо Исусъ Христосъ самъ поубожися и съмѣрися, намъ образъ дая, да и мы его
ради съмѣримъся. Пакы же поруганъ бысть
и опльванъ и заушаемъ, и вься претьрпѣвъ
нашего ради спасения. Кольми паче лѣпо
есть намъ трьпѣти, да Христа приобрящемъ.
А еже о дѣлѣ моемь, мати моя, то послушай: егда Господь нашь Исусъ Христосъ на
вечери възлеже съ ученикы своими, тъгда
приимъ хлѣбъ и благословивъ и преломль,
даяше ученикомъ своимъ, глаголя: “Приимѣте и ядите, се есть тѣло мое, ломимое за
вы и за мъногы въ оставление грѣховъ”. Да
аще самъ Господь нашь плъть свою нарече,
то кольми паче лѣпо есть мнѣ радоватися,
яко съдѣльника мя съподоби Господь плъти
своей быти». Си слышавъши мати его и
чюдивъшися о премудрости отрока и
отътолѣ нача оставатися его. Нъ врагъ не
почиваше, остря ю на възбранение отрока о
таковѣмь его съмѣрении. По лѣтѣ же единомь пакы видѣвъши его пекуща проскуры
и учьрнивъшася от ожьжения пещьнаго,
съжалиси зѣло, пакы начатъ оттолѣ бранити
ему овогда ласкою, овогда же грозою, другоици же биющи и́, да ся останеть таковаго
дѣла. Божьствьный же уноша въ скърби ве-
ного и непорочного отрока. Так и провел он
лет двенадцать или более. Все отроки,
сверстники его, издевались над ним и порицали его занятие, ибо враг научал их этому.
Но блаженный все упреки принимал с радостью, в смиренном молчании.
Искони ненавидящий добро злой враг, видя,
что побеждаем он смирением божественного отрока, не дремал, помышляя отвратить
Феодосия от его дела. И вот начал внушать
его матери, чтобы запретила она ему дело
это. Мать и сама не могла смириться с тем,
что все осуждают ее сына, и начала говорить ему с нежностью: «Молю тебя, чадо
мое, брось ты свое дело, ибо срамишь ты
семью свою, и не могу больше слышать, как
все потешаются над тобой и твоим делом.
Разве пристало отроку этим заниматься!»
Тогда божественный юноша смиренно возразил матери: «Послушай, мати, молю тебя,
послушай! Ведь сам Господь Иисус Христос подал нам пример уничижения и смирения, чтобы и мы, во имя его, смирялись.
Он-то ведь и поругания перенес, и оплеван
был, и избиваем, и все вынес нашего ради
спасения. А нам и тем более следует терпеть, тогда и приблизимся к Богу. А что до
дела моего, мати моя, то послушай: когда
Господь наш Иисус Христос возлег на вечере с учениками своими, то, взяв в руки
хлеб и благословив его, разломил и дал им
со словами: “Возьмите и ешьте, это — тело
мое, преломленное за вас и за многих других, чтобы очистились вы все от грехов”.
Если уж сам Господь наш хлеб назвал плотью своею, то как же не радоваться мне, что
сподобил он меня стать содеятелем плоти
своей». Услышав это, подивилась мать
мудрости отрока и с тех пор оставила его в
покое. Но и враг не дремал, побуждая ее
воспрепятствовать смирению сына. И както спустя год, снова увидев, как он, почерневший от печного жара, печет просфоры,
опечалилась она и с той поры опять принялась убеждать сына то ласкою, то угрозою,
а иногда и избивая его, чтобы бросил он
свое занятие. Пришел в отчаяние божественный юноша и не знал, что же ему делать. И вот тогда ночью тайно покинул свой
лицѣ бысть о томь, и недъумѣя, чьто створити. Тъгда же, въставъ нощию отай изыде
из дому своего, и иде въ инъ градъ, не далече сущь оттолѣ, и обита у прозвутера, и
дѣлааше по обычаю дѣло свое. Потомь же
мати его, яко его искавъши въ градѣ своемь
и не обрете его, съжалиси по немь. Таче по
дьньхъ мнозѣхъ слышавъши, къде живеть, и
абие устрьмися по нь съ гнѣвъмь великъмь,
и пришедъши въ прежереченый градъ и, искавъши, обрете и́ въ дому презвутерове, и
имъши, влечаше и́ въ градъ свой биющи. И
въ домъ свой приведъши и запрети ему,
глаголющи, яко «къ тому не имаши отити
мене; елико бо аще камо идеши, азъ,
шедъши и обрѣтъши тя, съвязана биющи
приведу въ сий градъ». Тъгда же блаженый
Феодосий моляшеся Богу, по вся дьни ходя
въ цьркъвь Божию, бѣ же съмѣренъ
сьрьдцьмь и покоривъ къ вьсѣмъ.
Якоже и властелинъ града того, видѣвъ отрока въ такомь съмерении и покорении суща, вълюби и́ зѣло и повелѣ же ему, да пребываеть у него въ цьркви, въдасть же ему и
одежю свѣтьлу, да ходить въ ней. Блаженый
же Феодосий пребысть въ ней ходя мало
дьний, яко нѣкую тяжесть на собѣ нося, тако пребываше. Таче съньмъ ю, отдасть ю
нищимъ, самъ же въ худыя пърты обълкъся,
ти тако хожаше. Властелинъ же, видѣвы и́
тако ходяща, и пакы ину въдасть одежю,
вящьшю пьрвыя, моля и́, да ходить въ ней.
Онъ же съньмъ и ту отъда. Сице же многашьды сътвори, якоже судии то
увѣдѣвъшю, большимь начатъ любити и́,
чюдяся съмѣрению его. По сих же божьствьный Феодосий шедъ къ единому от
кузньць, повелѣ ему желѣзо съчепито съковати, иже и възьмъ и препоясася имь въ
чресла своя, и тако хожаше. Желѣзу же
узъку сущю и грызущюся въ тѣло его, онъ
же пребываше, яко ничсоже скьрбьна от него приемля тѣлу своему.
Таче, яко ишьдъшемъ дьньмъ мъногомъ и
бывъшю дьни праздьничьну, мати его
начать велѣти ему облещися въ одежю
свѣтьлу на служение вьсѣмъ бо града того
вельможамъ, въ тъ дьнь възлежащемъ на
обѣдѣ у властелина. И повелѣно бѣ убо
блаженууму Феодосию предъстояти и служити. И сего ради поущашети и́ мати его, да
облечеться въ одежю чисту, наипаче же
дом, ушел в другой город, находившийся
неподалеку, и, поселившись у священника,
принялся за свое обычное дело. Мать же,
поискав его в своем городе и не найдя, горевала о нем. Когда же много дней спустя
узнала, где он живет, то тотчас же в гневе
отправилась за ним, и, придя в упомянутый
город и поискав, нашла его в доме священника и с побоями повела назад. Приведя
домой, заперла его, сказав: «Теперь уж не
сможешь убежать от меня, а если куда уйдешь, то я все равно догоню и разыщу тебя,
свяжу и с побоями приведу обратно». Тогда
блаженный Феодосии снова стал молиться
Богу и ежедневно ходить в церковь Божию,
ибо был он смирен сердцем и покорен нравом.
Когда же властелин этого города узнал о
смирении и послушании отрока, то полюбил его и повелел постоянно находиться у
себя в церкви, и подарил ему дорогую
одежду, чтобы ходил в ней. Но блаженный
Феодосии недолго в ней пребывал, ибо чувствовал себя так, как будто носит какую-то
тяжесть. Тогда он снял ее и отдал нищим, а
сам оделся в лохмотья и так ходил. Властелин же, увидев, в чем он ходит, подарил
ему новую одежду, еще лучше прежней,
упрашивая ходить в ней. Но он и эту снял с
себя и отдал. Так поступал он не раз, и когда властелин узнал об этом, то еще больше
полюбил Феодосия, дивясь его смирению.
А божественный Феодосии некоторое время спустя пошел к кузнецу и попросил его
сковать железную цепь и опоясал ею чресла
свои, да так и ходил. Узок был пояс этот
железный, вгрызался в тело его, а он ходил
с ним так, словно не чувствовал боли.
Прошло еще немало дней, и настал праздник, и мать велела отроку переодеться в
светлые одежды и пойти прислуживать городским вельможам, созванным на пир к
властелину. Велено было и блаженному
Феодосию прислуживать им. Поэтому мать
и заставила его переодеться в чистую одежду, а еще и потому, что слышала о его поступке. Когда же стал он переодеваться в
якоже и слышала бѣ, еже есть сътворилъ.
Якоже ему облачащюся въ одежю чисту,
простъ же сы умъмь неже блюдыйся ея. Она
же прилѣжьно зьряаше, хотящи истѣе
видѣти, и се бо видѣ на срачици его кръвь
сущю от въгрызения желѣза. И раждьгъшися гнѣвъмь на нь, и съ яростию въставъши и
растьрзавъши сорочицю на немь, биющи же
и́, отъя желѣзо от чреслъ его. Божий же отрокъ, яко ничьсоже зъла приятъ от нея,
обълкъся и, шедъ, служаше предъ възлежащими съ вьсякою тихостию.
Таче по времени пакы нѣкоторѣмь слыша
въ святѣмь еуангелии Господа глаголюща:
«Аще кто не оставить отьца или матере и въ
слѣдъ мене не идеть, то нѣсть мене достоинъ». И пакы: «Придѣте къ мънѣ вьси тружающеися и обременении, и азъ покою вы.
Възьмѣте ярьмъ мой на ся и научитеся от
мене, яко крътъкъ есмь и съмѣренъ
сьрдьцьмь, и обрящете покой душамъ вашимъ». Си же слышавъ богодъхновеный
Феодосий и раждьгъся божьствьною
рьвьностию и любъвию, и дышаниемь Божиемь, помышляаше, како или кде
пострѣщеся и утаитися матере своея. По
сълучаю же Божию отъиде мати его на село,
и якоже пребыти ей тамо дьни мъногы.
Блаженый же, радъ бывъ, помоливъся Богу,
и изиде отай из дому, не имый у себе ничьсоже, развѣ одежа, ти мало хлѣба немощи
дѣля телесьныя. И тако устрьмися къ Кыеву
городу, бѣ бо слышалъ о манастырихъ ту
сущиихъ. Не вѣдый же пути, моляшеся Богу, дабы обрѣлъ съпутьникы, направляюща
и́ на путь желания. И се по приключаю Божию бѣша идуще путьмь тѣмь купьци на
возѣхъ съ бремены тяжькы. Увѣдѣвъ же я
блаженый, яко въ тъ же градъ идуть, прослави Бога и идяшеть въслѣдъ ихъ издалеча,
не являяся имъ. И онѣмъ же ставъшемъ на
нощьнѣмь становищи, блаженый же не доида, яко и зьрѣимо ихъ, ту же опочивааше,
единому Богу съблюдающю и́. И тако идый,
трьми недѣлями доиде прежереченааго града. Егда же пришедъ и обьходи вся манастыря, хотя быти мнихъ и моляся имъ, да
приятъ ими будеть. Они же видѣвъше отрока простость и ризами же худами облечена,
не рачиша того прияти. Сице же Богу изволивъшю тако, да на мѣсто, идеже бѣ Бъгъмь
от уности позъванъ, на то же ведешеся.
чистую одежду, то, по простодушию своему, не поостерегся. А она не спускала с него глаз, желая узнать всю правду, и увидела
на его сорочке кровь от ран, натертых железом. И, разгневавшись, в ярости набросилась на него, разорвала сорочку и с побоями
сорвала с чресл его вериги. Но божественный отрок, словно никакого зла не претерпел от нее, оделся и отправился с обычным
смирением прислуживать возлежащим на
пиру.
Некоторое время спустя привелось ему
услышать, что говорит Господь в святом
Евангелии: «Если кто не оставит отца или
мать и не последует за мной, то он меня недостоин». И еще: «Придите ко мне, все
страдающие и обремененные, и я успокою
вас. Положите бремя мое на себя, и научитесь у меня кротости и смирению, и обретете покой душам вашим». Услышал это боговдохновенный Феодосии, и воспылал
рвением и любовью к Богу, и исполнился
божественного духа, помышляя, как бы и
где постричься и скрыться от матери своей.
По воле Божьей случилось так, что мать его
уехала в село и задержалась там на несколько дней. Обрадовался блаженный и,
помолившись Богу, тайком ушел из дома,
не взяв с собой ничего, кроме одежды, да
немного хлеба для поддержания сил. И
направился он к городу Киеву, так как
слышал о тамошних монастырях. Но не
знал он дороги и молился Богу, чтобы
встретились попутчики и показали бы ему
желанный путь. И случилось по воле Божьей так, что ехали той же дорогой купцы на
тяжело груженных подводах. Блаженный,
узнав, что и они направляются в тот же город, прославил Бога и пошел следом за ними, держась поодаль и не показываясь им
на глаза. И когда останавливались они на
ночлег, то и блаженный, остановившись
так, чтобы издали видеть их, ночевал тут, и
один только Бог охранял его. И вот после
трех недель пути достиг он упомянутого
города. Придя туда, обошел он все монастыри, желая постричься в монахи и упрашивая принять его. Но там, увидев простодушного отрока в бедной одежде, не соглашались его принять. Это уж Бог так пожелал, чтобы пришел он на то место, куда Бог
Тъгда же бо слышавъ о блаженѣмь Антонии, живущиимь въ пещерѣ, и окрилатѣвъ
же умъмь устрьмися къ пещерѣ. И пришьдъ
къ преподобьнуму Антонию, его же видѣвъ
и, падъ, поклонися ему съ сльзами, моляся
ему, да бы у него былъ. Великый же Антоний казаше и глаголя: «Чадо, видиши ли
пещеру сию, скьрбьно суще мѣсто и
тѣснѣйше паче инѣхъ мѣстъ. Ты же унъ
сый, якоже мню, и не имаши трьпѣти на
мѣстѣ семь скърби». Се же не тъкмо искушая и́ глаголаше, нъ и прозорочьныма очима прозря, яко тъ хотяше възградити самъ
мѣстъ то и манастырь славьнъ сътворити на
събьрание множьству чьрньць. Богодъхновеный же Феодосий отвѣща ему съ умилениемь: «Вѣжь, чьстьный отче, яко проразумьникъ всячьскыихъ Богъ приведе мя къ
святости твоей и спасти мя веля, тѣмьже,
елико ми велиши сътворити, сътворю».
Тъгда глагола ему блаженый Антоний:
«Благословенъ Богъ, чадо, укрѣпивый тя на
се тьщание, и се мѣсто — буди въ немь».
Феодосий же, пакы падъ, поклонися ему.
Таче благослови и́ старьць и повелѣ великому Никону острѣщи и́, прозвутеру тому
сущю и чьрноризьцю искусьну, иже и поимъ блаженаго Феодосиа и по обычаю святыихъ отьць остригы и облече и́ въ
мьнишьскую одежю.
Отьць же нашь Феодосий предавъся Богу и
преподобьнууму Антонию, и оттолѣ подаяшеся на труды телесьныя, и бъдяше по вся
нощи въ славословлении Божии, съньную
тягость отвръгъ, къ въздьржанию же и
плътию своею тружаяся, рукама дѣло свое
дѣлая и въспоминая по вься дьни псалъмьское оно слово: «Вижь съмѣрение мое и
трудъ мой и остави вься грѣхы моя». Тѣмь
вьсь съ вьсѣмь въздьржаниемь душю
съмѣряаше, тѣло же пакы трудъмь и подвизаниемь дручааше, яко дивитися преподобьнууму Антонию и великому Никону
съмѣрению его, и покорению, и толику его
въ уности благонравьству, и укрѣплению, и
бъдрости. И вельми о вьсемь прослависта
Бога.
Мати же его много искавъши въ градѣ
своемь и въ окрьстьнихъ градѣхъ и яко не
обрете его, плакаашеся по немь лютѣ, биющи въ пьрси своя яко и по мрьтвѣмь. И за-
призвал его еще с юности.
Вот тогда и услышал Феодосии о блаженном Антонии, живущем в пещере, и, окрыленный надеждой, поспешил в пещеру.
Придя к преподобному Антонию и увидев
его, пал ниц и поклонился со слезами, умоляя разрешить остаться у него. Великий
Антоний, указывая ему на пещеру, сказал:
«Чадо, разве не видишь пещеру эту: уныло
место и непригляднее всех других. А ты
еще молод и, думается мне, не сможешь,
живя здесь, снести все лишения». Это он
говорил, не только испытывая Феодосия, но
и видя прозорливым взором, что тот сам
создаст на этом месте славный монастырь,
куда соберется множество чернецов. Боговдохновенный же Феодосии отвечал ему с
умилением: «Знай, честной отец, что сам
Бог, все предвидящий, привел меня к святости твоей и велит спасти меня, а потому,
что повелишь мне исполнить — исполню».
Тогда отвечал ему блаженный Антоний:
«Благословен Бог, укрепивший тебя, чадо,
на этот подвиг. Вот твое место, оставайся
здесь!» Феодосии снова пал ниц, поклонившись ему. Тогда благословил его старец
и велел великому Никону постричь его; был
тот Никон священником и умудренным
черноризцем, он и постриг блаженного Феодосия по обычаю святых отцов, и облек
его в монашескую одежду.
Отец же наш Феодосии всей душой отдался
Богу и преподобному Антонию, и с тех пор
стал истязать плоть свою, целые ночи проводил в беспрестанных молитвах, превозмогая сон, и для изнурения плоти своей
трудился, не покладая рук, вспоминая всегда, что говорится в псалмах: «Посмотри на
смирение мое и на труд мой и прости все
грехи мои». Так он душу смирял всяческим
воздержанием, а тело изнурял трудом и подвижничеством, так что дивились преподобный Антоний и великий Никон его смирению и покорности и такому его — в юные
годы — благонравию, твердости духа и
бодрости. И неустанно славили за все это
Бога.
Мать же Феодосия долго искала его и в
своем городе и в соседних и, не найдя сына,
горько плакала, бия себя в грудь, как по покойнике. И было объявлено по всей той
повѣдано же бысть по всей странѣ той, аще
къде видѣвъше такого отрока, да
пришьдъше възвѣстите матери его и велику
мьзду приимуть о възвещении его. И се
пришьдъше от Кыева и повѣдаша ей, яко
преже сихъ 4 лѣт видѣхомы и́ въ нашемь
градѣ ходяща и хотяща острѣщися въ единомь от манастыревъ. И то слышавъши она
и не облѣнивъшися и тамо ити. И нимало
же помьдьливъши, ни дълготы же пути убоявъшися въ прежереченый градъ иде на
възискание сына своего. Иже и пришедъши
въ градъ тъ, и обьходи вься манастыря,
ищющи его. Послѣди же повѣдаша ей, яко
въ пещерѣ есть у преподобнааго Антония.
Она же и тамо иде, да и́ тамо обрящеть. И
се начатъ старьца льстию вызывати, глаголющи, яко да речете преподобьнууму, да
изидеть. «Се бо многъ путь гънавъши приидохъ, хотящи бесѣдовати къ тебе и поклонитися святыни твоей, и да благословлена
буду и азъ от тебе». И възвѣщено бысть
старьцю о ней, и се изиде къ ней. Его же
видѣвъши и поклонися ему. Таче сѣдъшема
има, начатъ жена простирати к нему бесѣду
многу, послѣди же обави вину, еяже ради
прииде. И глаголаше же: «Молю ти ся,
отьче, повѣжь ми, аще сде есть сынъ мой.
Много же си жалю его ради, не вѣдущи,
аще убо живъ есть». Старьць же сый простъ
умъмь и, не разумѣвъ льсти ея, глагола ей,
яко «сде есть сынъ твой, и не жалиси его
ради, се бо живъ есть». То же она къ нему:
«То чьто, отьче, оже не вижю его? Многъ
бо путь шьствовавъши, придохъ въ сий
градъ, тъкмо же да вижю си сына своего. Ти
тако възвращюся въ градъ свой». Старьць
же к ней отъвѣща: «То аще хощеши видѣти
и́ да идеши нынѣ въ домъ, и азъ, шедъ,
увѣщаю и́, не бо рачить видѣти кого. Ти въ
утрѣй дьнь пришедъши, видиши и́». То же
слышавъши, она отъиде, чающи въ приидущий дьнь видѣти и́. Преподобьный же
Антоний, въшедъ въ пещеру, възвѣсти вся
си блаженууму Феодосию, иже и́ слышавъ,
съжалиси зѣло, яко не може утаитися ея. Въ
другый же дьнь прииде пакы жена, старьць
же много увѣщавааше блаженааго изити и
видѣти матерь свою. Онъ же не въсхотѣ.
Тъгда же старьць, ишьдъ, глагола ей, яко
«много молихы и́, да изидеть къ тебе, и не
рачить». Она же к тому уже не съ съмѣре-
земле, что если кто видел отрока, то пусть
придет и сообщит его матери и получит за
известие о нем большую награду. И вот
пришли из Киева и рассказали ей, что четыре года назад видели его в нашем городе,
когда собирался он постричься в одном из
монастырей. Услышав об этом, она не поленилась поехать в Киев. И нимало не медля и не побоявшись долгого пути, отправилась в упомянутый город разыскивать своего сына. Достигнув того города, обошла она
в поисках его все монастыри. Наконец сказали ей, что он обитает в пещере у преподобного Антония. Она и туда пошла, чтобы
найти его. И вот стала хитростью вызывать
старца, прося сказать преподобному, чтобы
он вышел к ней. «Я, мол, долгий путь прошла, чтобы побеседовать с тобой, и поклониться святости твоей, и получить от тебя
благословение». Поведали о ней старцу, и
вот он вышел к ней. Она же, увидев его, поклонилась. Потом сели оба, и начала женщина степенно беседовать с ним и лишь в
конце разговора упомянула о причине своего прихода. И сказала: «Прошу тебя, отче,
поведай мне, не здесь ли мой сын? Уж
очень горюю я о нем, ибо не знаю, жив ли
он». Простодушный старец, не догадавшись, что она хитрит, отвечал: «Здесь твой
сын, и не плачь о нем — жив он». Тогда она
снова обратилась к нему: «Так почему же,
отче, не вижу его? Немалый путь проделав,
дошла я до вашего города, чтобы только
взглянуть на сына своего. И тогда возвращусь восвояси». Старец же отвечал ей: «Если хочешь повидаться с ним, то сейчас иди
домой, а я пойду и уговорю его, ибо он не
хочет никого видеть. Ты же завтра придешь
и повидаешься с ним». Послушалась она и
ушла, надеясь, что на следующий день увидит сына. Преподобный Антоний, вернувшись в пещеру, рассказал обо всем блаженному Феодосию, а тот, услышав обо всем,
очень опечалился, что не смог скрыться от
матери. На другой день женщина снова
пришла, и старец долго уговаривал блаженного выйти и повидаться с матерью. Он же
не захотел. Тогда вышел старец и сказал ей:
«Долго я упрашивал его выйти к тебе, но не
хочет». Она же теперь обратилась к старцу
уже без прежнего смирения, в гневе крича и
обвиняя его, что силою захватил ее сына и
ниемь начатъ глаголати къ старьцю, съ
гнѣвъмь великъмь въпияаше о нуже старьца
сего, яко имый сына моего и съкрывый въ
пещерѣ, не рачить ми его явити. «Изведи
ми, старьче, сына моего, да си его вижю. И
не трьплю бо жива быти, аще не вижю его!
Яви ми сына моего, да не зълѣ умьру, се бо
сама ся погублю предъ двьрьми печеры сея,
аще ми не покажеши его». Тъгда Антоний,
въ скърби велицѣ бывъ и въшедъ въ пещеру, моляаше блаженааго Антоний, да изидеть къ ней. Онъ же не хотя ослушатися
старьца и изиде къ ней. Она же видѣвъши
сына своего въ таковѣй скьрби суща, бѣ бо
уже лице его измѣнилося отъ многааго его
труда и въздьржания, и, охопивъшися емь,
плакашеся горко. И одъва мало
утѣшивъшися, сѣде и начатъ увѣщавати
Христова слугу, глаголющи: «Поиди, чадо,
въ домъ свой, и еже ти на потребу и на спасение души, да дѣлаеши въ дому си по воли
своей, тъкмо же да не отълучайся мене. И
егда ти умьру, ты же погребеши тѣло мое,
ти тъгда възвратишися въ пещеру сию,
якоже хощеши. Не трьплю бо жива быти не
видящи тебе». Блаженый же рече къ ней:
«То аще хощеши видѣти мя по вся дьни,
иди въ сий градъ, и въшьдъши въ единъ манастырь женъ и ту остризися. И тако, приходящи сѣмо, видиши мя. Къ симъ же и
спасение души приимеши. Аще ли сего не
твориши, то — истину ти глаголю — к тому
лица моего не имаши видѣти». Сицѣми же и
инѣми многыими наказани пребывааше по
вся дьни, увѣщавая матерь свою. Онъй же о
томь не хотящи, не понѣ послушати его. И
егда отъхожаше от него, тъгда блаженый,
въшедъ въ пещеру, моляшеся Богу прилѣжно о спасении матере своея и обращении сьрьдьца ея на послушание. Богъ же
услыша молитву угодьника своего. О семь
бо словеси рече пророкъ: «Близъ Господь
призывающиимъ въистину и волю боящимъся его творить, и молитву ихъ услышить, и спасеть я». Въ единъ бо дьнь
пришьдъши мати ему глаголя: «Се, чадо,
велимая вься тобою сътворю, и къ тому не
възвращюся въ градъ свой, нъ яко Богу волящю, да иду въ манастырь женъ, и ту
остригьшися прочая пребуду дьни своя. Се
бо от твоего учения разумѣхъ, яко ничтоже
есть свѣтъ сий маловременьный». Си слы-
скрыл в пещере и не хочет его показать.
«Выведи ко мне, старче, сына моего, чтобы
я смогла повидаться с ним. Не смогу я
жить, если не увижу его! Покажи мне сына
моего, а не то умру страшной смертью, сама
себя погублю перед дверьми вашей пещеры, если только не покажешь мне сына!»
Тогда Антоний опечалился и, войдя в пещеру, стал упрашивать блаженного выйти к
матери. Не посмел тот ослушаться старца и
вышел к ней. Она же, увидев, каким изможденным стал сын ее, ибо и лицо его изменилось от непрестанного труда и воздержания,
обняла его и горько заплакала. И, насилу
успокоившись немного, села и стала уговаривать слугу Христова, причитая: «Вернись, чадо, в дом свой и все, что нужно тебе
или на спасение души — то и делай у себя
дома как тебе угодно, только не покидай
меня. А когда умру, ты погребешь тело мое
и тогда, если захочешь, вернешься в эту
пещеру. Но не могу я жить, не видя тебя».
Блаженный же отвечал ей: «Если хочешь
видеть меня постоянно, то оставайся в
нашем городе и постригись в одном из женских монастырей. И тогда будешь приходить сюда и видеться со мной. Притом и
душу свою спасешь. Если же не сделаешь
так, то — правду тебе говорю — не увидишь больше лица моего». И так, и другие
доводы приводя, всякий день уговаривал он
свою мать. Она же не соглашалась и слушать его не хотела. А когда уходила от него, то блаженный, войдя в пещеру, усердно
молился Богу о спасении матери своей и о
том, чтобы дошли слова его до ее сердца. И
услышал Бог молитву угодника своего. Об
этом так говорит пророк: «Рядом Господь с
теми, кто искренне зовет его и боится волю
его нарушить, и услышит их молитву, и
спасет их». И вот однажды пришла мать к
Феодосию и сказала: «Чадо, исполню все,
что ты мне велишь, и не вернусь больше в
город свой, а, как уж Бог повелел, пойду в
женский монастырь и, постригшись, проведу в нем остаток дней своих. Это ты меня
убедил, что ничтожен наш кратковременный мир». Услышав эти слова, возрадовался духом блаженный Феодосии и, войдя в
пещеру, поведал великому Антонию, и тот,
услышав, прославил Бога, обратившего
сердце ее на покаяние. И, выйдя к ней, дол-
шавъ, блаженый Феодосий въздрадовася
духъмь и въшьдъ съповѣда великому Антонию, иже, и услышавъ, прослави Бога, обративъшааго сьрьдце ея на такавое покаяние. И шьдъ къ ней и много поучивъ ю, еже
на пользу и на спасение души, и възвѣстивъ
о ней княгыни, пусти ю въ манастырь женьскый, именуемъ святааго Николы. И ту постриженѣ ей быти, и въ мьнишьскую одежю
облеченѣ ей быти, и поживъши же ей въ
добрѣ исповѣдании лѣта многа, съ миръмь
усъпе.
Се же житие блаженааго отьца нашего Феодосия отъ уны вьрсты до сде, дондеже прииде въ пещеру, мати же его съповѣда единому от братия, именьмь Феодору, иже бѣ
келарь при отьци нашемь Феодосии. Азъ же
от него вся си слышавъ, оному съповѣдающю ми, и въписахъ на память всѣмъ почитающимъ я. Обаче и на прочее съказание
отрока исправления поиду, съврьшение же
глаголъ ми укажеться благоисправляющю
Богу и словослову.<…>
Въ то же время иже бѣ прьвый у князя въ
болярѣхъ имьньмь Иоан. И того сынъ часто
прихожаше къ преподобьнымъ, наслажаяся
медоточьныихъ тѣхъ словесъ, иже исхожааху изъ устъ отьць тѣхъ, и възлюби же я зѣло
и яко въсхотѣти ему жити съ ними и вься
презьрѣти въ житии семь, славу и богатьство ни въ что же положивъ. Прикосну бо
ся емь слово Господне, рекшее, яко «удобѣе
есть вельбуду сквозѣ иглинѣ уши проити,
нежели богату въ царствие небесное вънити». Тъгда же повѣда единому Антонию
мысль свою, глаголя: «Хотѣлъ быхъ, отьче,
аще Богу годьно, мнихъ быти и жити съ вами». Глаголя ему старьць: «Благо хотѣние
твое, чадо, и помыслъ, испълненъ благодати, нъ блюди, чадо, да не богатьство и слава
мира сего възврати тя въспять. Господу
рекъшю: “Никтоже възложь рукы своея на
рало и зря въспять, управленъ есть въ
царствии небеснѣмь”, тако и мнихъ, възвращаяся къ миру мыслию и пекыися о
мирьскыхъ, не имать управитися въ жизнь
вѣчьную». И ина многа старьць бесѣдова къ
отроку и оному же сьрьдце боле остряшеся
на любъвь Божию и тъгда отиде въ домъ
свой.
И въ другый же дьнь одѣвъся въ одежю
свѣтьлу и славьну и тако въсѣдъ на конь
го поучал ее на пользу и для спасения души
ее, и поведал о ней княгине, и послал ее в
женский монастырь святого Николы. Там
постриглась она, облеклась в монашеское
одеяние и, прожив много лет в искреннем
покаянии, мирно скончалась.
Об этой жизни блаженного отца нашего
Феодосия с детских лет и до той поры, когда пришел он в пещеру, поведала мать его
одному из братии, именем Феодору, который был келарем при отце нашем Феодосии. Я же от него все это услышал — он
рассказывал мне — и записал, чтобы узнали
все, почитающие Феодосия. Однако обращусь я к дальнейшему рассказу о подвигах
отрока, а нужное слово укажет мне Бог, дарующий благо и славослов. <…>
В это же время был некто по имени Иоанн,
первый из княжеских бояр. Сын же его часто приходил к преподобным, наслаждаясь
медоточивыми речами, истекавшими из уст
отцов тех, и полюбил их, и захотел жить с
ними, отринув все мирское, славу и богатство ни во что не ставя. Ибо дошло до слуха
его слово Господне, вещающее: «Легче
верблюду пройти сквозь игольное ушко,
нежели богатому войти в царство небесное». Тогда поведал он одному лишь Антонию о своем желании, сказав ему: «Хотел
бы, отец мой, если это угодно Богу, стать
монахом и поселиться с вами». Отвечал ему
старец: «Благое желание твое, чадо, и
мысль твоя исполнена благодати, но остерегайся, чадо, вдруг богатство и слава мира
сего позовут тебя назад. Господь говорит:
“Никто, возложивший руки свои на плуг и
озирающийся, не найдет себе места в
царствии небесном”; так же и монах, если
помыслы его возвращаются к мирской жизни и печется он о мирских делах, не удостоится жизни вечной». И долго еще беседовал старец с отроком, а сердце того еще
более разгоралось любовью к Богу, с тем и
вернулся он в дом свой.
И на другой же день оделся в праздничные
и богатые одежды и, сев на коня, поехал к
поеха къ старцю и отроци бѣша окрестъ его
едуще и другыя коня въ утвари ведуще пред
ним, и тако въ славѣ велицѣ приеха къ печерѣ отець тѣх. Онѣмь же изшедшим и поклонившимся ему, якоже есть лѣпо велможам, он же пакы поклонися имъ до земля,
потомь же снемъ съ себе одежу боляръскую
и положи ю пред старцемь, и також коня,
сущаа въ ютвари, и постави пред нимь, глаголя: «Се вся, отче, красьнаа прельсть мира
сего суть, и якоже хощеши, тако сътвори о
них, азъ бо уже вся си прѣзрѣх и хощу мних
быти и с вами жити в печерѣ сей, и к тому
не имам възвратитися в дом свой». Старець
же рече к нему: «Блюди, чадо, къ кому
обѣщаваешися и чий въинь хощеши быти,
се бо невидимо предстоятъ аггели Божии,
приемлюще обѣщаниа твоя. Но егда како
отець твой пришед съ многою властию и
изведет тя отсюду, нам же не могущим помощи ти, ты же пред Богом явишися, якож
ложь и отмѣтникь его». И глагола ему отрок: «Вѣрую Богу моему, отче, яко аще и
мучити мя начнеть отець мой, не имам послушати его, еже възвратити мя къ миру.
Молю же ти ся, отче, да въскорѣ острыжеши мя». Тогда повелѣ преподобный Антоние великому Никону, да пострижеть его и
облечеть въ мнишескую одежю. Он же, по
обычаю, молитвовавь, и остриже его, и въ
мнишескыя ризы облече его, Варлаам имя
тому нарекь.
Тогда же приде каженикъ нѣкто от княжа
дому, иже бѣ любим князем и предръжа у
него вся, и моляшеся старцю Антонию, и
той хотя быти чръноризець. Его же поучивъ
старець еже о спасении души, и предасть
его Никону, да того острыжеть. Он же и того остригь, облече его въ мнишескую
одеждю и Ефрѣм имя тому нарекъ. Нѣсть
же лѣпо таити, еже нанесе врагь скръбь на
преподобныя ею ради. Ненавидяй же добра
врагь, диаволъ, видя себе побѣждаема от
святаго стада и разумѣвь, яко оттолѣ хотяше прославленно быти мѣсто то, плакашеся
своея погыбели. Начат же злыми своими
козньями раждизати сердце князю на преподобныя, да поне тако то святое стадо распудить, но ни тако възможе, но сам посрамлень бысть молитвами их и въпадеся въ
яму, юже сътвори. «Обратится болѣзнь его
на главу его и на верхъ его сниде неправда
старцу, и отроки его ехали подле него, а
другие вели перед ним коня в богатой
упряжи, и вот так торжественно подъехал
он к пещере тех отцов. Они же вышли и поклонились ему, как подобает кланяться
вельможам, а он в ответ поклонился им до
земли, потом снял с себя одежду боярскую
и положил ее перед старцем, и также коня в
богатом убранстве поставил перед ним и
сказал: «Все это, отче, — красивые соблазны мира сего, и сделай с ними что хочешь,
я же от всего этого уже отрекся, и хочу
стать монахом, и с вами поселиться в пещере этой, и поэтому не вернусь в дом свой».
Старец же сказал ему: «Помни, чадо, кому
обещаешься и чьим воином хочешь стать,
ведь невидимо предстоят тебе ангелы Божий, принимая обещания твои. А что если
отец твой, придя сюда во всей силе власти
своей, уведет тебя отсюда? Мы же не сможем тебе помочь, а ты перед Богом явишься
лжецом и отступником его». И отвечал ему
отрок: «Верю Богу моему, отче; если даже
начнет истязать меня отец мой, не послушаю его и не вернусь к мирской жизни.
Молю я тебя, отче, поскорее постриги меня». Тогда велел преподобный Антоний великому Никону постричь отрока и облечь
его в монашескую одежду. Тот же, как требует обычай, прочел молитву, постриг его,
и одел в монашеское одеяние, и имя нарек
ему Варлаам.
В это же время пришел некий скопец из
княжеского дома; был он любим князем и
всем управлял в его дому; и стал умолять
старца Антония, желая стать черноризцем.
Старец же, наставив его о спасении души,
передал его Никону, чтобы тот постриг его.
Никон же и того постриг, облек его в монашескую одежду и нарек имя ему Ефрем.
Не следует скрывать, что из-за них двух
навлек враг беды на преподобных. Ненавидящий все доброе враг наш, дьявол, видя,
что побеждаем он святым стадом, и понимая, что с этих пор прославится то место,
оплакивал свою погибель. И начал он злыми кознями разжигать гнев князя на преподобных, чтобы таким образом разогнать
святое стадо, но ни в чем не преуспел, и сам
был посрамлен молитвами их, и пал в яму,
которую сам же выкопал, «На его же голову
обратится злоба его, и на темя его обрушат-
его».
И увѣдавь убо князь Изяславь бывшее о боляринѣ и о каженицѣ его, разгнѣвався зѣло
и повелѣ единого от них привести пред ся,
дръзнувша таковаа сътворити. И ту абие,
скоро шедше, великаго Никона приведоша
предо нь. Князь же, со гнѣвом възрѣв на
Никона, глагола ему: «Ты ли еси остригый
болярина и каженика без повелѣниа моего?». Никонъ же отвѣща: «Благодатию Божиею азъ есмъ остригы их повелѣнием
небеснаго царя и призвавшаго их Исуса
Христа на таковый подвигь». Князь же рече
то: «Или увѣщавь их в дом свой поити, или
на заточение послю тя и сущаа с тобою, и
печеру вашу раскопаю». К симь же Никонь
отвѣща се: «Еже есть, владыко, угодно пред
очима твоима, тако сътвори, мнѣ же нѣсть
лѣпо отвратити въинь от царя небеснаго».
Антоний же и иже с ним, въземше одежда
своа, отъидоша от мѣста своего, хотяще
отъити въ ину область. Князю же еще
гнѣвающюся и укоряющу Никона, и се
единь от отрокь, вшед, поведаше, яко Антоний и иже съ нимь отъходить отъ града сего
въ ину область. Тъгда глагола ему жена его:
«Послушай, господи, и не гнѣвайся. Яко
тако же бысть и въ странѣ нашей,
отъбѣжавъшемъ нѣкоея бѣды ради чрьньцемъ, много зъла створися въ земли той ихъ
ради, нъ блюди, господи, да не тако въ области твоей будеть». То же слышавъ князь и
убоявъся гнѣва Божия, отпусти великааго
Никона, повелѣвъ ему ити въ пещеру свою,
По онѣхъ же посла, рекый, да съ мольбою
възвратяться въспять. Иже едва по три дьни
увѣщани быша възвратитися въ свою пещеру, яко се нѣкотории храбри от брани,
побѣдивъше супостата своего врага. И бѣша
въину молящеся дьнь и нощь къ Господу
Богу. Нъ ни тако не почиваше врагъ, боряся
съ ними. Тъгда бо увѣдѣвъ боляринъ Иоанъ,
яко никоегоже имъ зъла не створи христолюбивый князь Изяславъ, и раждьгъся на ня
гнѣвъмь, сына ради своего, и поимъ отрокы
многы, и иде на святое стадо, иже и распудивъ я, и въшедъ въ пещеру, и имъ сына
своего, божьствьнааго Варлаама, извлече и́
вънъ, таче съньмъ съ него святую мантию, и
въврьже ю въ дьбрь, такоже и шлѣмъ спасения, иже бѣ на главѣ его, съньмъ, завьрже
и́. И тъгда же и́ облече въ одежю славьну и
ся ухищрения его».
Когда же узнал князь Изяслав, что произошло с боярином и со скопцом его, то
страшно разгневался и приказал привести к
себе того, кто дерзнул все это сделать. Тотчас же пошли и привели великого Никона к
князю. Князь же, в гневе обратившись к
Никону, спросил его: «Ты ли тот, кто постриг боярина и скопца без моего повеления?» Никон же отвечал: «По благодати
Божьей я постриг их, по повелению небесного царя и Иисуса Христа, призвавшего их
на такой подвиг». Князь же отвечал так:
«Или убеди их вернуться по домам, или же
и ты заточен будешь, и те, кто с тобою, а
пещеру вашу засыплю». На это Никон отвечал так: «Если, владыка, угодно тебе так
поступить — делай, а мне не подобает совращать воинов царя небесного». Антоний
же и все, кто были с ним, взяв одеяния свои,
покинули свое место, намереваясь уйти в
другую землю. В то время, когда разгневанный князь еще укорял Никона, пришел
один из его отроков и поведал, что Антоний
и все остальные уходят из их города в другую землю. Тогда обратилась к князю жена
его: «Послушай, господин, и не гневайся.
Вот так же случилось и в нашей стране: когда из-за какой-то беды покинули ее черноризцы, то много напастей претерпела та
земля, так остерегайся же, господин, чтобы
не случилось того же в твоей земле».
Услышав это, князь устрашился гнева Божьего и отпустил великого Никона, повелев
ему вернуться в свою пещеру. За остальными же послал, передав им, чтобы с молитвами возвращались бы назад. Их же почти
три дня убеждали, прежде , чем вернулись
они в свою пещеру, словно герои после
битвы, победив противника своего дьявола.
И снова зажили там, молясь день и ночь
Господу Богу. Но не дремал и враг, боровшийся с ними. Ибо как только узнал боярин
Иоанн, что никакого зла не причинил монахам христолюбивый князь Изяслав, то воспылал на них гневом из-за сына своего, и,
взяв с собой множество отроков, двинулся
на святое стадо, и, разогнав монахов, вошел
в пещеру и вывел из нее сына своего, божественного Варлаама, тут же снял с него святую мантию, бросил ее в ров, сорвав,
швырнул и шлем спасения, что был на го-
свѣтьлу, якоже е лѣпо боляромъ. Онъ же
съврьже ю долу, не хотя ни видѣти ея, и тако створи многашьды. Тоже повелѣ отьць
его съ гнѣвъмь съвязати ему руцѣ и одѣти и́
въ прежереченую одежю, ти тако ити ему
сквозѣ градъ въ домъ свой. Онъ же, иже поистинѣ теплый душею на Божию любъвь
Варламъ, идый путьмь, узрѣ распалину,
калну сущю, и скоро въшьдъ въ ню и Божиею помощию съврьже одежю съ себе, и
своима ногама попирашеть ю въ калѣ, попирая съ тѣми и злыя помыслы и лукаваго
врага. Таче по сихъ пришедъшемъ имъ въ
домъ, повелѣ отець его сѣсти съ нимь на
трѣпезѣ. Оному же сѣдъшю, и ничьсоже
въкуси отъ брашьна, нъ пребывааше нича и
долу зря. По отъядении же отъпусти и́ въ
своя храмы, приставивъ отрокы блюсти, да
не отъидеть; повелѣ же и женѣ его утворитися въ утварь всякую на прельщение отрока и служити предъ нимь. Рабъ же Христовъ Варламъ въшедъ въ едину клѣть, сѣдѣ
в углѣ ея. Жена же его, якоже бѣ ей повелѣно, хожаше предъ нимь и моляшети и́
сѣсти на одрѣ своемь. Видѣвъ же онъ
неистовьство жены и разумѣвъ, яко на прельщение ему уготова отьць, моляшеся въ
тайнѣ сьрьдца своего къ милосьрдууму Богу, могущууму спасти отъ прельсти тоя.
Пребысть же на мѣстѣ томь сѣдя три дьни,
не въстая от него, ни брашьна же въкушая,
ни въ одежю облечеся, нъ въ единой свитѣ
си пребывааше. Преподобьный же Антоний
и съ сущиими съ нимь и съ блаженыимь
Феодосиемь бѣша въ печали мнозѣ его ради
и моляхуться Богу за нь. Богъ же услыша
молитву ихъ: «възъваша бо, — рече, —
правьдьни, и Господь услыша я и от вьсѣхъ
печалий ихъ избавить я. Близь Господь
съкрушеныихъ сьрьдцьмь и съмѣреныя
духъмь спасеть».
Видѣвъ убо благый Богъ тьрпѣние и
съмѣрение отрока, обрати жестокое сьрьдце
отьца его на милость къ сыну своему. Тъгда
убо възвѣстиша ему отроци, глаголюще, яко
«се уже четвертый день имать не въкушая
брашьна, ни въ одежю рачить облѣщися».
То же слышавъ, отьць его съжалиси зѣло
его ради, блюдый, да не гладъмь и зимою
умреть. Призъвавъ же и любьзно цѣловавъ
и отпусти и́. Бы же тъгда вещь пречюдьна и
плачь великъ, яко и по мрьтвѣмь. Рабы и
лове у него. И тотчас же одел сына в богатые и красивые одежды, в каковых подобает ходить боярам. Но тот сорвал их с себя и
швырнул на землю, не желая и видеть их; и
так повторялось не один раз. Тогда отец
его, разгневавшись, приказал связать ему
руки и одеть в те же одежды и в них провести чрез весь город до своего дома. Он же
— поистине исполненный любви к Богу
Варлаам — увидев по дороге грязную рытвину, прыгнул в нее, и с Божьей помощью
сорвал с себя одежду, и стал топтать ее в
грязи, вместе с ней попирая и злые помыслы и лукавого врага. Когда же они пришли
домой, велел отец ему сесть с ним вместе за
трапезу. Тот сел, однако ни крошки не вкусил из яств, а сидел опустив голову и глядя
в землю. После обеда отпустил отец сына в
его покои, приставив отроков следить, как
бы он не ушел; а жене его приказал нарядиться в разные одежды, чтобы прельстить
отрока, и во всем угождать ему. Раб же
Христов Варлаам, войдя в один из покоев,
сел в углу. Жена его, как ей было приказано, расхаживала перед ним и умоляла его
сесть на постели своей. Он же, видя
неистовство жены и догадавшись, что отец
послал ее, чтобы прельстить его, в душе
своей молился милосердному Богу, могущему спасти от такого искушения. И просидел на одном месте три дня, не вставая с
него, не беря в рот ни крошки и не одеваясь
— так и сидел в одной рубашке. Преподобный же Антоний со всеми бывшими с ним и
с блаженным Феодосием очень печалились
о Варлааме и молили за него Бога. И Бог
услышал молитву их: «Воззвали — как говорится — праведные, и Господь услышал
их, и от всех печалей избавил их. Близок
Господь сокрушенным сердцем и спасает
смиренных душой».
Бог же благой, видя терпение и смирение
отрока, смягчил жестокое сердце отца его и
обратил его на милость к сыну. Тогда как
раз сказали ему отроки, что уже четвертый
день не принимает он пищи и одежду не
хочет одевать. Услышав об этом, сжалился
отец его, страшась, как бы он не умер от
голода и холода. Призвал его к себе и, облобызав, разрешил ему покинуть дом. И
было тогда нечто дивное, и плач стоял
словно по мертвом. Слуги и служанки
рабыня плакахуться господина своего и яко
отъхожааше отъ нихъ, иде жена, мужа лишающися плакашеся, отьць и мати сына
своего плакастася, яко отлучашеся отъ
нихъ, и тако съ плачьмь великъмь проважахути и́. Тъгда Христовъ воинъ ишедъ из
дому своего, яко птица ис пругла
истьргъшися или яко сьрна отъ тенета, тако
скоро текый, и доиде пещеры оноя. Его же
видѣвъше, отьци ти въздрадовашася радостию великою и, ставъше, прославиша Бога,
яко услыша молитву ихъ. То уже оттолѣ
многыимъ приходящемъ въ пещеру благословления ради еже от отьць тѣхъ и друзии
от нихъ бывааху чрьньци Божиею благодатию. <…>
А еже испьрва житие ихъ въ пещерѣ, и елико скърби и печали прияша, тѣсноты ради
мѣста того, Богу единому съвѣдущю, а
устомъ человѣчьскомъ не мощьно исповѣдати. Къ симъ же и ядь ихъ бѣ ръжанъ
хлѣбъ тъкмо, ти вода. Въ суботу же ти въ
недѣлю сочива въкушахуть; многашьды же
и въ та дьни не обрѣтъшюся сочиву, зелие
съваривъше едино и то ядяху. Еще же и рукама своима дѣлахуть дѣло: ово ли копытьца плетуще и клобукы, и ина ручьная дѣла
строяще и тако, носяще въ градъ, продаяху
и тѣмь жито купяху, и се раздѣляхуть, да
къждо въ нощи свою часть измеляшеть на
състроение хлѣбомъ. Таче по томь начатъкъ
пѣнию заутрьнюуму творяаху и тако пакы
дѣлааху ручьное свое дѣло. Другоици же въ
оградѣ копахуть зелиинааго ради растения,
дондеже будяше годъ божьствьнууму славословию, и тако вьси въкупѣ съшедъшеся
въ цьркъвь, пѣния часомъ творяахуть, таче
святую служьбу съврьшивъше, и тако въкусивъше мало хлѣба и пакы дѣлѣ ся своемь
къждо имяшеть. И тако по вся дьни трудящеся, пребывахуть въ любъви Божии.
Отьць же нашь Феодосий съмѣренъмь
съмыслъмь и послушаниемь вься
преспѣвааше, трудъмь и подвизаниемь и
дѣлъмь телесьныимь, бяше бо и тѣлъмь
благъ и крѣпъкъ и съ поспѣшьствъмь всѣмъ
служаше, и воду нося и дръва из лѣса на
своею плещю, бъдя же по вся нощи въ славословлении Божии. И братии же на опочители суще, блаженый же възьмъ раздѣленое
жито и когождо часть измълъ и поставляше
на своемь мѣстѣ. Другоици же, оваду сущу
оплакивали господина своего как уходящего от них, с плачем шла следом жена, ибо
лишалась мужа, отец и мать рыдали о своем
сыне, ибо уходил от них, и так с громкими
стенаниями провожали его. Тогда воин
Христов вышел из дома своего, словно птица вырвавшаяся из сети или серна из западни, и чуть ли не бегом достиг пещеры. Увидев его, отцы те возрадовались великой радостью и, встав, прославили Бога, услышавшего их молитву. И с этого времени
многие приходили в пещеру за благословением отцов тех, а другие по Божьей благодати становились чернецами. <…>
А какова была сперва их жизнь в пещере, и
сколько скорби и печали испытали они изза всяких невзгод в том месте — это одному
Богу ведомо, а устами человеческими невозможно и рассказать. К тому же и еда их
была — один ржаной хлеб и вода. В субботу же и в воскресенье ели чечевицу, но зачастую и в эти дни не было чечевицы, и тогда ели одни вареные овощи. При этом и
трудились непрестанно: одни обувь плели
или шили клобуки, и иным ремеслом занимались, и носили сделанное в город, продавали, и на вырученные деньги покупали
зерно, и его делили между собой, чтобы
каждый ночью свою долю помолол для печения хлеба. Потом служили заутреню, а
затем снова принимались за свое дело. Другие же в огороде копались, выращивая овощи, пока не наставал час новой молитвы, и
так все вместе сходились в церковь, отпевали положенные часы и совершали святую
службу, а затем, поев немного хлеба, снова
обращались каждый к своему делу. И так
трудились день за днем в неугасимой любви к Богу.
Отец же наш Феодосий смирением и послушанием всех превосходил, и трудолюбием, и подвижничеством, и делами, ибо
телом был могуч и крепок и с удовольствием всем помогал, воду нося и дрова из леса
на своих плечах, а ночи все бодрствовал,
славя в молитвах Бога. Когда же братия почивала, блаженный, взяв выделенную каждому часть зерна, молол за них и относил на
то место, откуда взял. Иногда же, когда было особенно много оводов и комаров, но-
многу и комаромъ, въ нощи излѣзъ надъ
пещеру и, обнаживъ тѣло свое до пояса,
сядяше, прядый вълну на съплетение копытьцемъ и псалтырь же Давидову поя. Отъ
множьства же овада и комара все тѣло его
покръвено будяше, и ядяху плъть его о
немь, пиюще кръвь его. Отьць же нашь
пребываше неподвижимъ, ни въстая от
мѣста того, дондеже годъ будяше утрьний,
и тако преже всѣхъ обрѣташеся въ цьркви.
И ставъ на своемь мѣстѣ непоступьнъ сы,
ни мятыйся умъмь, божьствьное славословие съврьшаше, ти тако пакы и-црькве
послѣже всѣхъ излажааше. И сего ради вьси
любляхути и́ зѣло и яко отьца имяхути и́,
зѣло дивящеся съмѣрению его и покорению.
Таче по сихъ божествьный Варлаамъ, игуменъ сы братии въ пещерѣ, изведенъ бысть
княжемь повелѣниемь въ манастырь святаго
мученика Димитрия и ту игуменъмь поставленъ. Тъгда же братия ту сущая въ пещерѣ събравъшеся, изволениемь всѣхъ,
възвѣстивъше преподобьноуму Антонию,
блаженааго отьца нашего Феодосия
игумьнъмь себе нарекоша, яко и чьрньчьскую жизнь управивъша и Божия извѣсто
заповѣди излиха вѣдуща.
Тъгда бо сий великий Феодосий обрѣтъ
мѣсто чисто, недалече от печеры суще, и
разумѣвъ, яко довъльно есть на възгражение манастыря, и разбогатѣвъ благодатию
Божиею и оградивъся вѣрою и упованиемь,
испълнивъ же ся Духа Святаго, начатъ
подвизатися въселити мѣсто то. И якоже
Богу помагающю ему, въ мало время
възгради цьрькъвь на мѣстѣ томь въ имя
святыя и преславьныя Богородица и приснодѣвица Мария, и оградивъ и постави келиѣ многы, и тъгда преселися от пещеры съ
братиею на мѣсто то въ лѣто 6570. И
отътолѣ Божиею благодатию въздрасте
мѣсто то, и бысть манастырь славьнъ, се же
и донынѣ есть Печерьскый наричемъ, иже
от святаго отьца нашего Феодосия съставленъ бысть.
По сихъ же посла единого отъ братия въ
Костянтинь градъ къ Ефрему скопьцю, да
вьсь уставъ Студийскааго манастыря, испьсавъ, присълеть ему. Онъ же преподобьнааго отьца нашего повелѣная ту абие и
створи. и всь уставъ манастырьскый ис-
чью садился на склоне возле пещеры и, обнажив свое тело до пояса, сидел, прядя
шерсть для плетения обуви и распевая Давидовы псалмы. Оводы и комары покрывали все его тело, и кусали его, и пили его
кровь. Отец же наш пребывал недвижим, не
вставая со своего места, пока не наступал
час заутрени, и тогда раньше всех приходил
в церковь. И, став на своем месте, не двигался и не предавался праздным мыслям,
совершая божественное славословие, и
также самым последним выходил из храма.
И за это все любили его и чтили, как отца, и
не могли надивиться смирению его и покорности.
Вскоре после этого божественный Варлаам,
игумен братии, обитавшей в пещере, по
княжескому повелению был поставлен игуменом в монастыре святого мученика
Дмитрия. Тогда же монахи, жившие в пещере, собрались и по всеобщему решению
возвестили преподобному Антонию, что
они поставили себе игуменом блаженного
отца нашего Феодосия, ибо он и жизнь монастырскую блюл и божественные заповеди
знал, как никто другой.
В то время великий Феодосии присмотрел
свободное место невдалеке от пещеры, и
рассчитал, что достаточно оно для сооружения монастыря, и собрал средства по
благодати божественной, и, укрепившись
верой и надеждой и Духом Святым исполнившись, начал готовиться к переселению
на то место. И с Божьей помощью в недолгое время построил на том месте церковь во
имя святой и преславной Богородицы и
приснодевы Марии, и окружил стеной место то, и построил множество келий, и переселился туда из пещеры с братией в год
6570 (1062). И с того времени по божественной благодати возвысилось то место, и
существует монастырь славный, который и
доныне называем мы Печерским и который
устроен отцом нашим Феодосией.
Некоторое время спустя послал Феодосии
одного из братии в Константинополь, к Ефрему скопцу, чтобы тот переписал для него
устав Студийского монастыря и прислал бы
ему. Он же без промедления выполнил волю преподобного отца нашего, и весь устав
пьсавъ, и посъла къ блаженому отьцю
нашему Феодосию. И его же приимъ отьць
нашь Феодосий, повелѣ почисти предъ братию, и оттолѣ начатъ въ своемь манастыри
вся строити по уставу манастыря Студийскааго, якоже и донынѣ есть, ученикомъ его
сице съврьшаемъмъ. Вьсякому же хотящю
быти чьрноризьну и приходящему къ нему,
не отрѣвааше ни убога, ни богата, нъ вся
приимаше съ всякымь усьрдиемь, бѣ бо и
самъ въ искушении томь былъ, якоже и
выше речеся: егда бо приде отъ града своего, хотя быти мнихъ, якоже обьходящю тому вься манастыря, не рачахуть бо того
прияти — Богу тако сътворьшю на искушение ему. Се бо си въспоминая благый, какова скьрбь бываеть человѣку, тъгда хотящюуму острѣщися, и сего ради вся съ радостию приходящая приимаше. Нъ не ту абие
постригаше его, нъ повелѣваше ему въ своей одежи ходити, дондеже извыкняше всь
устрой манастырьскый, таче по сихъ облечашети и́ въ мьнишьскую одежю и тако пакы въ всѣхъ служьбахъ искушашети и́, ти
тъгда остригы, и оболочашети и́ въ мантию,
дондеже пакы будяше чьрньць искусьнъ
житиемь чистъмь си, ти тъгда сподобяшети
и́ прияти святую скиму. <…>
монастырский переписал, и послал его к
блаженному отцу нашему Феодосию. Получив его, отец наш Феодосии повелел прочесть его перед всей братией и с тех пор
устроил все в своем монастыре по уставу
монастыря Студийского, правила те и доныне ученики Феодосиевы блюдут. Если же
кто приходил к нему, чтобы стать монахом,
не прогонял ни бедняка, ни богатого, но
всякого принимал со всем радушием, ибо
сам на себе все это испытал, как поведали
мы об этом выше: когда пришел он из города своего, желая постричься в монахи, и обходил один за другим все монастыри, не
хотели его принимать — Богом так было
задумано для его искушения. И вот, вспоминая все это, как трудно может быть человеку, желающему стать монахом, блаженный всегда с радостью принимал приходивших к нему. Но не сразу такого постригал, а давал ему пожить, не снимая с себя
мирской одежды, пока не привыкал тот к
уставу монастырскому, и только после этого облекал его в монашеское одеяние; и
также испытывал его во всех службах, и
лишь после этого постригал и облачал в
мантию: когда станет тот искушенным чернецом, безупречным в житии своем, тогда и
удостоится принятия монашеского чина.
<…>
Имѣяше же обычай сиць великый отьць
Великий отец наш Феодосий имел обыкнонашь Феодосий, якоже по вся нощи обиховение каждую ночь обходить все монашедити ему келиѣ мниховы вьсѣ, хотя увѣдѣти ские кельи, желая узнать, как проводят мокогоджо ихъ како житие. Егда бо услынахи время. Если слышал, как кто-то мошааше кого молитву творяща, ти тъгда,
лится, то и сам, остановившись, славил о
ставъ, прославяше о немь Бога, егда же панем Бога, а если, напротив, слышал, что
кы кого слышааше бесѣдующа дъва ли или где-то беседуют, собравшись вдвоем или
трие съшедъшеся въкупѣ, то же ту, ударивъ втроем в келье, то он тогда, стукнув в их
своею рукою въ двьри ти, тако отхожааше,
дверь и дав знать о своем приходе, прохоназнаменавъ тѣмь свой приходъ. Таче въ
дил мимо. А на другой день, призвав их к
утрѣй дьнь призъвавъ я, нъ не ту абие обли- себе, не начинал тут же обличать, а заводил
чааше ихъ, нъ якоже издалеча притъчами
разговор издалека, притчами и намеками,
нагоня, глаголааше къ нимъ, хотя увѣдѣти,
чтобы увидеть, какова их приверженность к
еже къ Богу тъщание ихъ. Аще бо будяше
Богу. Если брат был чист сердцем и искребратъ льгъкъмь сьрьдьцьмь и теплъ на
нен в любви своей к Богу, то такой, скоро
любъвь Божию, то сий въскорѣ разумѣвъ
осознав свою вину, падал ниц и, кланяясь,
свою вину, падъ, поклоняшеся, прощения
просил прощения. А бывало, что у иного
прося отъ него прияти. Аще ли будяше пабрата сердце омрачено наваждением бесовкы братъ омрачениемь бѣсовьскымь
ским, и такой стоит и думает, что говорят о
сьрьдьце покръвено имый, то сий станяше,
другом, и не чувствует себя виноватым, помьня, яко о иномь бесѣдують, самъ чистъ ся ка блаженный не обличит его и не отпустит,
творя, дондеже блаженый обличашети и́,
укрепив его епитимьей. Вот так постоянно
епитимиею того утвьрдяше, и отъпустяше.
И тако вься прилѣжьно учааше молитися къ
Господу и не бесѣдовати ни къ кому же по
павечерьний молитвѣ, и не преходити отъ
келиѣ въ келию, нъ въ своей келии Бога молити, якоже кто можеть и рукама же своима
дѣлати по ся дьни, псалмы Давыдовы въ
устѣхъ своихъ имущее. <…>
Въ единъ же от дьний хотящемъ имъ
праздьникъ творити святыя Богородица, и
водѣ не сущи, преже же намѣненууму Феодору, сущю тъгда келарю, иже и многаа ми
съповѣда о преславьнѣмь мужи семь. Тъ же,
шедъ, повѣда блаженууму отьцю нашему
Феодосию, яко нѣсть къто воды нося. То же
блаженый, съ спѣхъмь въставъ, начатъ воду
носити отъ кладязя. И се единъ отъ братия
видѣвы и́ воду носяща и, скоро шедъ,
възвѣсти нѣколику братии, иже и съ тъщаниемь притекъше наносиша воды до избытъка. И се же пакы дръвомъ нѣколи приготованомъ не сущемъ на потребу варения,
шедъ же келарь Феодоръ къ блаженууму
Феодосию глаголя, яко да повелиши единому от братия, сущюуму праздьну, да,
въшедъ, приготовить дръва, еже на потребу.
То же блаженый отъвѣща ему: «То се азъ
праздьнъ есмь, и се поиду». Таче повелѣ на
трапезу братии ити, бѣ бо годъ обѣду, самъ
же, възьмъ сѣчиво, нача сѣчи дръва. И се по
отъядении излѣзъше братия, ти видѣша
преподобьнааго игумена своего сѣкуща
дръва и тако тружающася. И възятъ къждо
сѣчиво свое, таже тако приготоваша дръва,
якоже тѣмъ довольномъ имъ быти на многы
дьни. <…>
И се въ единъ дьнь шедъшю великууму
отьцю нашему Феодосию нѣкоторааго ради
орудия къ христолюбьцю князю Изяславу,
далече ему сущю отъ града. Таче яко и
пришьдъ и до вечера умудивъшю ему орудия ради. И повелѣ христолюбьць, нощьнааго ради посъпания ему, на возѣ допровадити и́ до манастыря его. И яко бысть идый
путьмь и возяй его, видѣвы и́ въ такой одежи сущааго, и мьнѣвъ, яко единъ от
убогыхъ есть, глагола ему: «Чьрноризьче!
Се бо ты по вься дьни пороздьнъ еси, азъ же
трудьнъ сый. Се не могу на кони ѣхати. Нъ
сице сътворивѣ: да азъ ти лягу на возѣ, ты
же могый на кони ѣхати». То же блаженый
съ вьсякыимь съмѣрениемь въставъ, сѣде на
учил он молиться Господу и не беседовать
ни с кем после вечерней молитвы, и не бродить из кельи в келью, а в своей келье молиться Богу, а если кто может — заниматься постоянно каким-либо ремеслом, распевая при этом псалмы Давидовы. <…>
Однажды, когда готовились к празднику
святой Богородицы, не хватило воды, а келарем был тогда уже упомянутый Феодор,
который многое поведал мне о преславном
этом муже. И вот пошел тот Феодор к блаженному отцу нашему Феодосию и сказал,
что некому наносить воды. А блаженный
поспешно встал и начал носить из колодца
воду. Тут увидел его, носящего воду, один
из братии и поспешил поведать об этом нескольким монахам, и те, с готовностью
прибежав, наносили воды с избытком. А в
другой раз не оказалось наколотых дров для
приготовления пищи, и келарь Феодор,
придя к блаженному Феодосию, попросил
его: «Прикажи, чтобы кто-либо из свободных монахов пошел и приготовил бы дров
сколько потребуется». Блаженный же отвечал ему: «Так вот я свободен и пойду». Затем повелел он братии идти на трапезу, ибо
настал час обеда, а сам, взяв топор, начал
колоть дрова. И вот, отобедав, вышли монахи и увидели, что преподобный их игумен колет дрова и так трудится. И взялся
каждый за свой топор, и столько они накололи дров, что хватило их на много дней.
<…>
Как-то однажды отправился великий отец
наш Феодосии по какому-то делу к христолюбивому князю Изяславу, находившемуся
далеко от города. Пришел и задержался по
делам до позднего вечера. И приказал христолюбец, чтобы смог Феодосии поспать
ночь, довезти его до монастыря на телеге. И
уже в пути возница, видя, как он одет, решил, что это простой монах, и сказал ему:
«Черноризец! Вот ты всякий день без дела,
а я устал. Не могу на коне сидеть. Но сделаем так: я лягу в телегу, а ты можешь и на
лошади ехать». Блаженный же Феодосии
смиренно поднялся и сел на коня, а тот лег
в телегу, и продолжал Феодосии свой путь,
радуясь и славя Бога. Когда же одолевала
кони, а оному же легъшю на возѣ, и идяше
путьмь, радуяся и славя Бога. И егда же
въздрѣмаашеся, тъгда же съсѣдъ, текъ,
идяаше въскрай коня, дондеже трудяашеся,
ти тако пакы на конь въсядяше. Таче же уже
зорямъ въсходящемъ и вельможамъ ѣдущемъ къ князю, и издалеча познавъше блаженааго и съсѣдъше съ конь, покланяахуся
убо блаженууму отьцю нашему Феодосию.
Тъгда же глагола отроку: «Се уже, чадо,
свѣтъ есть! Въсяди на конь свой». Онъ же
видѣвъ, еже тако вьси покланяхуться ему, и
ужасеся въ умѣ и, трепетенъ сыи, въста и
въсѣде на конь. Ти тако поиде путьмь, а
преподобьнууму Феодосию на возѣ
сѣдящю. Вси же боляре, сърѣтъше, покланяхуся ему. Таче дошьдъшю ему манастыря, и се ишедъше вься братия поклонишася
ему до земля. То же отрокъ больми ужасеся,
помышляя въ себе: кто сь есть, еже тако
вьси покланяються ему? И емы и́ за руку,
въведе и́ въ трапезьницю, таче повелѣ ему
дати ѣсти и пити, елико хощеть, еще же и
кунами тому давъ, отъпусти и́. Си же
съповѣда самъ братии повозьникъ тъ, а
блаженууму о семь никомуже явивъшю, нъ
сице бѣ убо по вся дьни о сихъ уча братию,
не възноситися ни о чемь же, нъ съмерену
быти мниху, а самому мьньшю всѣхъ творитися и не величатися, нъ къ вьсѣмъ покориву быти. <…>
<…>Тако же въ единъ вечеръ дѣлающема
има къжьдо свое дѣло, и се въниде икономъ, глаголя блаженому, яко въ утрий
дьнь не имамъ купити, еже на ядь братии и
на ину потребу. То же блаженый глагола
ему: «Се, якоже видиши, уже вечеръ сущь,
и утрьний дьнь далече есть. Тѣмьже иди и
потрьпи мало, моляся Богу, некъли тъ помилуеть ны и попечеться о насъ, якоже
самъ хощеть». И то слышавъ, икономъ
отъиде. Таче, въставъ, блаженый иде въ келию свою пѣтъ по обычаю обанадесяте
псалма. Тако же и по молитвѣ, шьдъ, сѣде
дѣлая дѣло свое. И се пакы въниде икономъ, то же глаголя. Тъгда отвѣща ему
блаженый: «Рѣхъ ти, иди и помолися Богу.
Въ утрий дьнь шедъ въ градъ и у продающиихъ да възьмеши възаимъ, иже ти на потребу братии, и послѣдь, егда благодѣавшу
Богу, отдамы дългъ от Бога, таче вѣрьнъ
есть глаголай: “Не пьцѣтеся утрѣйшимь, и
его дремота, то сходил с коня и шел рядом с
ним, пока не уставал, а затем вновь садился
верхом. Стало рассветать, и начали им
встречаться в пути вельможи, едущие к
князю, и, издали узнав блаженного, сойдя с
коня, кланялись они блаженному отцу
нашему Феодосию. Тогда он сказал отроку:
«Вот уже рассвело, чадо! Садись на своего
коня». Тот же, видя, как все кланяются Феодосию, пришел в ужас, и в страхе вскочил,
и сел на коня. Так и продолжали они путь, а
преподобный Феодосии сидел в телеге. И
все бояре, встречая их, кланялись ему. Так
доехал он до монастыря, и вот вышла
навстречу вся братия, кланяясь ему до земли. Отрок же тот испугался еще больше,
думая про себя: кто же это, что все так кланяются ему? А Феодосии, взяв его за руку,
ввел в трапезную и велел досыта накормить
и напоить и, дав ему денег, отпустил. Все
это рассказал братии сам возница, а блаженный никому не обмолвился о случившемся, но все так же постоянно учил братию не зазнаваться, а быть смиренными монахами, и самих себя считать недостойнейшими из всех, и не быть тщеславными, но
быть покорными во всем. <…>
<…>Так же вот в один из вечеров заняты
они были каждый своим делом, и тут вошел
эконом и сказал блаженному, что завтра не
на что купить ни еды для братии, ни чеголибо иного, им потребного. Блаженный же
отвечал ему: «Сейчас, видишь, уже вечер, а
до утра далеко. Поэтому иди, потерпи немного, молясь Богу: может быть, помилует
он нас и позаботится о нас, как ему будет
угодно». Выслушал его эконом и ушел. А
блаженный снова вернулся в свою келью
распевать по обычаю двенадцать псалмов.
И, помолившись, сел и принялся за свое дело. Но тут снова вошел эконом и опять заговорил о том же. Тогда отвечал ему блаженный: «Сказал же тебе: иди и помолись
Богу. А наутро пойдешь в город и попросишь в долг у торговцев, что нужно для
братии, а потом, когда смилуется Бог, с его
помощью отдадим долг, ибо истинны слова:
“Не заботься о завтрашнем дне, и Бог нас не
тъ не имать насъ оставити”». Таче отшедъшю иконому, и се вълезе свѣтьлъ отрокъ въ воиньстѣй одении и поклонивъся, и
ничьсоже рекый, и положивъ же на стълпѣ
гривьну злата и тако пакы мълча излезе
вънъ. Тъгда же въставъ блаженый, и възьмъ
злато, и съ сльзами помолися въ умѣ
своемь. Таче вратаря възъвавъ, пыташе ̀и,
еда къто къ воротомъ приходи въ сию нощь.
Онъ же съ клятвою извѣщася, яко и еще
свѣтѣ затвореномъ сущемъ воротомъ, и оттолѣ нѣсмь ихъ отврьзалъ, и никтоже приходилъ къ нимъ. Тъгда же блаженый, призвавъ иконома, подасть ему гривьну злата
глаголя: «Чьто глаголеши, брате Анастасе,
яко не имамъ чимь купити братии требования? Нъ сице, шьдъ, купи еже на потребу
братии. Въ утрѣй же пакы дьнь Богъ да попечеться нами». Тъгда же икономъ, разумѣвъ, падъ, поклонися ему. Блаженый же
учааше и́ глаголя: «Николиже не отъчаися,
нъ въ вѣрѣ крѣпяся, вьсю печаль свою
възвьрзи къ Богу, яко тъ попечеться нами,
якоже хощеть. И сътвориши братии праздьникъ великъ дьнесь». Богъ же пакы нескудьно подавааше ему еже на потребу божествьнууму тому стаду. <…>
По сихъ же множащися братии, и нужа
бысть славьному отьцю нашему Феодосию
распространити манастырь на поставление
келий, множьства ради приходящихъ и бывающимъ мнихомъ. И бѣ самъ съ братиею
дѣлая и городя дворъ манастырьскый. И се
же разгражену бывъшю манастырю и
онѣмъ не стрѣгущемъся, и се въ едину
нощь, тьмѣ сущи велицѣ, приидоша на ня
разбойници. Глаголаху, яко въ полатахъ
цьркъвьныихъ, ту есть имѣние ихъ
съкръвено, да того ради не идоша ни къ
одиной же келии, нъ цьркви устрьмишася.
И се услышаша гласъ поющихъ въ цьркви.
Си же, мьнѣвъше, яко братии павечерняя
молитвы поющимъ, отъидоша. И мало
помьдливъше въ лѣсѣ, таче мьнѣша, яко
уже коньчану быти пѣнию, пакы придоша
къ цьркви. И се услышаша тъ же глас и
видѣша свѣтъ пречюдьнъ въ цьркви сущь, и
благоухание исхожаше отъ цьркве, ангели
бо бѣша поюще въ ней. Онѣмъ мнящемъ,
яко братии полунощьное пѣние съвьрьшающемъ, и тако пакы отидоша, чающе,
донъдеже сии съконьчають пѣние, и тъгда,
оставит”». Как только удалился эконом, в
сиянии явился отрок в воинской одежде,
поклонился Феодосию, и ни слова не говоря, положил на стол золотую гривну, и также молча вышел. Тогда встал блаженный, и
взял золото, и со слезами помолился про
себя. Тут же позвал он привратника и спросил его: «Разве кто-нибудь приходил этой
ночью к воротам?» Но тот поклялся, что
еще засветло заперты были ворота, и с той
поры не отворял их никому, и никто не
подходил к ним. Тогда блаженный позвал к
себе эконома и отдал ему гривну золота со
словами: «Что скажешь, брат Анастасий?
Не на что купить нужное для братии? Так
иди же и купи все, что нужно для братии. А
завтра Бог снова позаботится о нас». Тогда
понял все эконом и, пав ниц, поклонился
ему. Блаженный же стал поучать его, говоря: «Никогда не предавайся отчаянию, но
будь крепок в вере, обратись с печалью своей к Богу, чтобы он позаботился о нас, как
ему будет угодно. И ныне устрой для братии великий праздник». Бог же и в дальнейшем щедро подавал ему все, что было
нужно тому божественному стаду. <…>
К тому времени возросла числом братия, и
стало необходимо отцу нашему Феодосию
расширять монастырь и строить новые кельи: слишком много стало монахов и приходящих в монастырь. И он сам с братией
строил и огораживал двор монастырский. И
когда разрушена была монастырская ограда
и не сторожил никто монастырь, однажды
темной ночью пришли в монастырь разбойники. Говорили они, что в церкви скрыто
богатство монастырское, и потому не пошли по кельям, а устремились к церкви. Но
тут услышали голоса поющих в церкви.
Разбойники, подумав, что это братия поет
вечерние молитвы, отошли. И переждав некоторое время в лесу, решили, что уже
окончилась служба, и снова пошли к церкви. И тут услышали те же голоса и увидели
чудный свет, льющийся из церкви, и благоухание из нее исходило, ибо ангелы пели в
ней. Разбойники же подумали, что это братия поет полунощные молитвы, и снова
отошли, ожидая, когда они закончат пение,
чтобы тогда войти в церковь и забрать все в
ней хранящееся. И так еще не раз приходи-
въшьдъше въ цьркъвь, поемлють вься сущая въ и́. И тако многашьды приходящемъ
имъ, и тъ глас аньгельскый слышащемъ. И
се годъ бысть утрьнюуму пѣнию, и пономонареви биющю въ било. То же они,
отъшьдъше мало въ лѣсъ и сѣдъше, глаголааху: «Чьто сътворимъ? Се бо мьниться
намъ, привидѣние бысть въ цьркви? Нъ се
да егда съберуться вьси въ цьркъвь, тъгда,
шьдъше и от двьрий заступивъше, вься я
погубимъ и тако имѣние ихъ възьмемъ». То
же тако врагу на то острящю я, хотящю
тѣмъ святое то стадо искоренити от мѣста
того, нъ обаче ни како възможе, нъ обаче
самъ от нихъ побѣженъ бысть, Богу помагающю молитвами преподобьнааго отьца
нашего Феодосия. Тъгда бо зълии ти человѣци, мало помудивъше, и преподобьнууму тому стаду събьравъшюся въ цьркъвь
съ блаженыимь наставьникъмь и пастухъмь
своимь Феодосиемь и поющемъ утрьняя
псалмы, устрьмишася на ня, акы звѣрие дивии. Таче яко придоша, и се вънезаапу чюдо
бысть страшьно: отъ земля бо възятъся
цьркы и съ сущиими въ ней възиде на
въздусѣ, яко не мощи имъ дострѣлити ея.
Сущеи же въ цьркви съ блаженыимь не разумѣша, ни чюша того. Они же, видѣвъше
чюдо се, ужасошася и, трепетьни бывъше,
възвратишася въ домъ свой. И оттолѣ умилишася никомуже зъла сътворити, якоже и
старѣйшинѣ ихъ съ инѣми трьми
пришьдъшемъ къ блаженому Феодосию покаятися того и исповѣдати ему бывъшее.
Блаженый же, то слышавъ, прослави Бога,
спасъшааго я от таковыя съмьрьти. Онъ же
поучивъ я, еже о спасении души, и тако отпусти я, славяща и благодаряща Бога о
вьсѣхъ сихъ. <…>
Въ единъ же от дьнии приде къ преподобьнуму Феодосию прозвутеръ от града, прося
вина на служьбу святыя литурьгия. И ту
абие блаженый, призъвавъ строителя
цьркъвьнаго, повелѣ налияти вина, юже
ношаше викию, и дати ему. Онъ же глагола,
яко «мало имамъ вина, еже тъкъмо
довълѣеть на 3, или на 4 дьни святѣй литурьгии». Блаженый же отвѣща ему: «Излѣй
вьсе человѣку сему, и нами Богъ да попечеться». Онъ же отшьдъ и прѣобидѣвъ святааго повелѣния, вълия ему въ викию мало
вина, оставивъ на утрия цьркъвьнѣй
ли они и слышали все те же ангельские голоса. И вот уже настал час заутрени, и уже
пономарь ударил в било. Разбойники же,
зайдя немного в глубь леса, присели и стали
рассуждать: «Что же будем делать? Кажется, видение было в церкви! Но вот что: когда соберутся все в церковь, подойдем и, не
выпустив никого из дверей, перебьем всех и
захватим их богатства». Это враг их так
научал, чтобы с их помощью изгнать с этого места святое стадо. Но не только не смог
этого совершить, но и сам побежден был
братией, ибо Бог помогал ей по молитвам
преподобного отца нашего Феодосия. Тогда
злодеи, подождав немного, пока преподобное стадо собралось в церкви с блаженным
наставником и пастухом своим Феодосием
и запело утренние псалмы, двинулись на
них словно дикие звери. Но едва приблизились, как внезапно свершилось страшное
чудо: отделилась от земли церковь и вместе
со всеми бывшими в ней вознеслась в воздух, так что и стрела не могла бы до нее долететь. А бывшие с блаженным в церкви не
знали об этом и ничего не почувствовали.
Разбойники же, увидев такое чудо, пришли
в ужас и в страхе возвратились к себе домой. И с той поры, раскаявшись, никому
больше не причиняли зла, и даже главарь их
с тремя другими разбойниками приходил к
блаженному Феодосию покаяться и рассказать обо всем случившемся. Услышав это,
блаженный прославил Бога, спасшего их от
такой смерти. А разбойников поучил о спасении души и отпустил их, также славящих
и благодарящих за все Бога. <…>
В один из дней пришел к преподобному
Феодосию священник из города, прося дать
вина для служения святой литургии. Блаженный тут же, призвав пономаря, велел
налить вина в принесенный тем сосуд и отдать ему. Но пономарь сказал, что мало у
него вина и хватит его только на три или
четыре дня святой литургии. Блаженный же
отвечал ему: «Налей все, что есть, человеку
этому, а о нас Бог позаботится». Тот ушел,
но, нарушив повеление святого, налил в сосуд немного вина, оставив для утреннего
богослужения. Священник же, ибо мало ему
служьбѣ. Прозвутеръ же, несъ, еже мало
ему въда, показа блаженому Феодосию. И
пакы призъвавъ пономонаря, глагола ему:
«Рѣхъ ти, излѣй вьсе и о утрѣйшьниимь
дьне не пьцися, не бо имать Богъ оставити
цьркве сея въ утрий дьнь бе-служьбы, нъ се
въ сий дьнь подасть намъ вина до избытъка». Тъгда же, шьдъ, пономонарь излия
вьсе вино прозвутерови и тако и́ отъпусти.
Таче по отъѣдении къ вечеру сѣдящемъ
имъ, и се по проречению блаженаго привезоша 3 возы пълъны суще къръчагъ съ
винъмь, ихъ же посъла жена нѣкая, иже бѣ
прѣдьрьжащи вься въ дому благовѣрьнааго
князя Вьсеволода. Си же видѣвъ, парамонарь прослави Бога, чюдяся проповѣданию
блаженаго Феодосия, еже якоже рече: «Въ
сий дьнь вина до избытъка Богь подасть
намъ», — такоже и бысть. <…>
Боголюбивый же кънязь Изяславъ, иже поистинѣ бѣ теплъ на вѣру, яже къ Господу
нашему Иисусу Христу и къ прѣчистѣй матери его, иже послѣже положи душю свою
за брата своего по Господню гласу, сь
любъвь имѣя, якоже речеся, не просту къ
отьцю нашему Феодосию, и часто приходя
къ нему, и духовьныихъ тѣхъ словесъ
насыщаяся от него. И тако въ единъ от
дьний пришьдъшю тому, и въ цьркви сѣдящема има на божьствьнѣй тои бесѣдѣ, и
годъ бысть вечерьний. Тако же сий христолюбьць обрѣтеся ту сь блаженыимь и съ
чьстьною братиею на вечерьниимь славословии. И абие Божиею волею дъждю велику лѣющюся, блаженый же, видѣвъ тако
належание дъждю, призъвавъ же келаря,
глагола ему: «Да приготовиши на вечерю
брашьна на ядь кънязю». Тъгда же приступи къ нему ключарь, глаголя: «Господи
отьче! Меду не имамъ, еже на потрѣбу пити
кънязю и сущиимъ съ нимь». Глагола тому
блаженый: «Ни ли мало имаши?» Отвѣща
онъ: «Ей, отьче, яко ни мало не имамъ,
бѣаше бо, якоже рече, опроворотилъ таковый съсудъ тъщь и ниць положилъ». Глагола тому пакы блаженый: «Иди и съмотри
истѣе, еда осталося или мало чьто от него
будеть». Онъ же отвѣщаваше рекый: «Ими
ми вѣру, отьче, яко и съсудъ тъ, въ немьже
бѣ таковое пиво, опровратихъ и тако ниць
положихъ». То же блаженый, иже поистинѣ
испълъненъ духовьныя благодѣти, глагола
дали, принес и показал блаженному Феодосию. Тот снова призвал пономаря и сказал
ему: «Говорил тебе, вылей все и о завтрашнем дне не заботься, не оставит Бог церкви
этой завтра без службы, но сегодня же подаст нам вина в избытке». Тогда пошел пономарь, налил все вино в сосуд священнику
и так отпустил его. После ужина вечером
сидели они, и вдруг, как и было предсказано блаженным, привезли три воза, наполненных корчагами с вином, которые послала некая женщина, ведшая все хозяйство в
доме благоверного князя Всеволода. Увидев
это, пономарь прославил Бога, удивляясь
предвидению блаженного Феодосия, ибо
как сказал тот: «В этот день подаст нам Бог
вина до избытка», — так и случилось. <…>
Боголюбивый же князь Изяслав, который
искренне и горячо верил Господу нашему
Иисусу Христу и пречистой его матери, тот,
который сложил впоследствии голову свою
за брата по призыву Господню, он, как говорили, искренне любил отца нашего Феодосия, и часто навещал его, и насыщался
духовными беседами с ним. Вот так однажды пришел князь, и сидели они в церкви,
беседуя о божественном, а время было уже
вечернее. Так и оказался тот христолюбец с
блаженным и честной братией на вечерней
молитве. И вдруг, по воле Божьей, полил
сильный дождь, и блаженный, видя, что
раздождилось, призвал келаря и сказал ему:
«Приготовь ужин для князя». Тогда пришел
к нему ключник со словами: «Господи отче!
Нет у меня меда, чтобы предложить князю
и спутникам его». Спросил его блаженный:
«Нисколько нет?» Тот ответил: «Да, отче!
Нисколько не осталось, я же, как уже сказал, перевернул пустой сосуд и положил
набок». Блаженный же снова посылает его:
«Пойди и посмотри лучше, вдруг осталось
что-нибудь или немного наберется». Тот же
говорит в ответ: «Поверь мне, отче, что я и
сосуд тот, где было это питье, опрокинул и
положил набок». Тогда блаженный, поистине исполненный духовной благодати,
сказал ему так: «Иди, и по слову моему и во
имя Господа нашего Иисуса Христа
найдешь мед в том сосуде». Он же, поверив
блаженному, вышел и отправился в кладо-
тому сь: «Иди по глаголу моему и въ имя
Господа нашего Иисуса Христа обрящеши
медъ въ съсудѣ томь». Онъ же, вѣру имъ
блаженому, отъиде, и пришьдъ въ храмъ, и
по словеси святааго отьца нашего Феодосия
обрѣте бъчьвь ту правѣ положену и пълъну
сущю меду. Въ страсѣ же бывъ и въскорѣ
шьдъ, съповѣда блаженому бывъшее. Глагола тому блаженый: «Мълъчи, чадо, и не
рьци никомуже о томь слова, нъ иди и носи,
елико ти на трѣбу кънязю и сущиимъ съ
нимь; и еще же и братии подай от него, да
пиють. Се бо благословление Божие есть».
Таче пакы дъждю прѣставъшю, отъиде христолюбьць въ домъ свой. Бысть же тако
благословление въ дому томь, якоже на
мъногы дьни довъльномъ имъ тѣмь быти.
Пакы же нѣколи въ единъ от дьний къ сему
блаженому и преподобьному отьцу нашему
Феодосию приде старѣй пекущиимъ, глаголя, яко «мукы не имамъ на испечение
хлѣбомъ братии». Глагола тому блаженый:
«Иди, съглядай въ сусѣцѣ, еда како мало
мукы обрящеши въ немь, донъдеже пакы
Господь попечеться нами». Онъ же
вѣдяашеся, яко и помелъ бѣ сусѣкъ тъ и въ
единъ угълъ мало отрубъ, яко се съ троѣ
или съ четверы пригъръще, тѣмьже глаголааше: «Истину ти вѣщаю, отьче, яко азъ
самъ пометохъ сусѣкъ тъ, и нѣсть въ немь
ничьсоже, развѣ мало отрубъ въ угълѣ единомь». Глагола тому отьць: «Вѣру ми ими,
чадо, яко мощьнъ есть Богъ, и от тѣхъ малыихъ отрубъ напълънить намъ сусѣкъ тъ
мукы, иже якоже и при Илии сътвори въдовици оной, умъноживъ от единѣхъ
пригъръщь мукы множьство, якоже прѣпитатися ей съ чады своими въ гладьное
врѣмя, донъдеже гобино бысть въ людьхъ.
Се бо нынѣ тъ же есть, и мощьнъ есть и такоже и намъ от мала мъного сътворити. Нъ
иди и съмотри, еда благословление будеть
на сусѣцѣ томь». То же слышавъ, онъ
отьиде, и яко въниде въ храмъ тъ, ти видѣ
сусѣкъ тъ, иже бѣ пьрьвѣе тъщь, и молитвами преподобьнааго отьца нашего Феодосия пълънъ сущь мукы, якоже прѣсыпатися
ей чрѣсъ стѣну на землю. Тъгда же въ ужасти бысть, видя таковое прѣславьное чюдо
и, въспятивъся, блаженому съповѣда. То же
святый къ тому: «Иди, чадо, и не яви никомуже сего, нъ сътвори по обычаю братии
вую: и по слову святого отца нашего Феодосия стоит опрокинутый прежде бочонок и
доверху полн меда. Испуганный ключник
тотчас вернулся к блаженному и поведал
ему о случившемся. Отвечал ему блаженный: «Молчи, чадо, и не говори об этом никому ни слова, а иди и носи, сколько нужно
будет князю и спутникам его; да и братии
подай, пусть пьют. Все это — благословение Божье». Тем временем дождь перестал,
и христолюбец князь отправился домой. И
таково было благословение на монастыре
том, что и впредь на много дней еще хватило меда. <…>
Некоторое время спустя пришел как-то к
блаженному и преподобному отцу нашему
Феодосию старший над пекарями и сказал,
что не осталось муки, для того чтобы испечь братии хлебы. Ответил ему блаженный: «Пойди, посмотри в сусеке, а ну, как
найдется в нем немного муки на то время,
пока Господь снова не позаботится о нас».
Тот же помнил, что подмел сусек и замел
все отруби в один угол, да и тех немного —
с три или четыре пригоршни, — и поэтому
сказал: «Правду тебе говорю, отче, сам вымел сусек, и нет там ничего, разве только
отрубей немного в одном углу». Отвечал
ему отец Феодосии: «Поверь мне, чадо, что
велик Бог и от той пригоршни отрубей
наполнит нам сусек мукой, как сделал и при
Илье, превратив одну пригоршню муки в
множество, чтобы смогла некая вдовица
перебиться с детьми в голодное время, пока
не пришла пора собирать урожай. Вот так и
ныне, может Бог также из малого многое
сотворить. Так пойди же и посмотри: вдруг
осенило благословение и тот сусек». Услышав эти слова, вышел пекарь, а когда вошел
в дом тот, то увидел, что сусек, прежде пустой, по молитвам преподобного отца
нашего Феодосия, наполнен мукой, так что
даже пересыпается она через стенку на землю. Пришел он в ужас, видя такое преславное чудо, и, вернувшись, рассказал обо всем
блаженному. Святой же в ответ: «Иди, чадо,
и, никому не говоря, испеки, как обычно,
хлебы для братии. Это по молитвам преподобной нашей братии ниспослал нам Бог
хлѣбы. Се бо молитвами преподобьныя
братия нашея посъла Богъ милость свою къ
намъ, подая намъ вься на потрѣбу, егоже
аще хощемъ». <…>
Сицево преподобьному и прѣблаженому
отьцю нашему Феодосию пасущю стадо
свое съ вьсякыимь благочьстиемь и чистотою и еще же и житие свое съ въздьрьжаниемь и подвигъмь исправляющю, бысть въ то
врѣмя съмятение нѣкако от вьселукавааго
врага въ трьхъ кънязьхъ, братии сущемъ по
плъти, якоже дъвѣма брань сътворити на
единого старѣйшааго си брата, христолюбьца, иже поистинѣ боголюбьця Изяслава. То же тако тъ прогънанъ бысть от града
стольнааго, и онѣма, пришьдъшема въ
градъ тъ, посылаета же по блаженааго отьца
нашего Феодосия, бѣдяща того прити къ
тѣма на обѣдъ и причетатися неправьдьнѣмь томь съвѣтѣ. То же, иже бѣ
испълъненъ Духа Святаго, преподобьный
же Феодосий разумѣвь, еже неправьдьно
суще изгънание, еже о христолюбьци, глаголеть посъланому, яко «не имамъ ити на
тряпезу Вельзавелину и причаститися брашьна того, испълнь суща кръви и убийства». И ина же многа укоризьна глаголавъ,
отпусти того, рекый, яко да възвѣстиши
вься си посълавъшимъ тя.
Тъгда же отьць нашь Феодосий, напълнивъся Святаго Духа, начатъ того обличати,
яко неправьдьно сътворивъша и не по закону сѣдъша на столѣ томь, и яко отьця си и
брата старѣйшаго прогьнавъша. То же тако
обличаше того, овъгда епистолия пиша, посылааше тому, овъгда же вельможамъ его,
приходящемъ къ нему, обличааше того о
неправьдьнѣмь прогънании брата, веля
тѣмъ повѣдати тому. Се же и послѣже
въписа къ нему епистолию велику зѣло, обличаяя того и глаголя: «Глас кръве брата
твоего въпиеть на тя къ Богу, яко Авелева
на Каина». И инѣхъ многыихъ дрѣвьниихъ
гонитель, и убойникъ, и братоненавидьникъ
приводя, и притъчами тому вься еже о немь
указавъ и тако въписавъ, посъла. И яко тъ
прочьте епистолию ту, разгнѣвася зѣло, и
яко львъ рикнувъ на правьдьнааго, и удари
тою о землю. И якоже отътолѣ промъчеся
вѣсть, еже на поточение осужену быти блаженому. Тоже братия въ велицѣ печали
быша и моляаху блаженааго остатися и не
свою милость, подав нам все, чего ни пожелаем». <…>
В то время, когда преподобный и преблаженный отец наш Феодосий пас стадо свое
со всяческим благочестием и чистотою и
свою жизнь проводил в воздержании и подвигах, начался раздор — по наущению лукавого врага — среди трех князей, братьев
по крови: двое из них пошли войной на третьего, старшего своего брата, христолюбца
и поистине боголюбца Изяслава. И был изгнан он из своего стольного города, а они,
придя в город тот, послали за блаженным
отцом нашим Феодосией, приглашая его
прийти к ним на обед и приобщиться к неправедному их союзу. Но тот, исполненный
Духа Святого, преподобный Феодосии, видя, что несправедливо изгнан христолюбец,
ответил посланному, что не пойдет на пир
Иезавелин и не прикоснется к яствам, пропитанным кровью убиенных. И долго еще
укорял их, отпуская посланного, наказал
ему: «Передай мои слова пославшим тебя».
Тогда же отец наш Феодосии, исполнившись Духа Святого, стал укорять князя, что
несправедливо он поступил и не по закону
сел на престоле, изгнав старшего брата своего, бывшего ему вместо отца. И так обличал его, то письма ему посылая, а то осуждая беззаконное изгнание брата перед приходившими к нему вельможами и веля им
передать слова его князю. А после написал
ему большое послание, осуждая его в таких
словах: «Голос крови брата твоего взывает
к Богу, как крови Авелевой на Каина!» И
приведя в пример многих других притеснителей, убийц и братоненавистников прежних времен и в притчах поступок его изобличив, обо всем этом написал и послал. Когда же прочел князь это послание, то пришел в ярость и, словно лев, рыкнув на праведного, швырнул письмо его на землю. И
тогда облетела всех весть, что грозит блаженному заточение. Братия же в великой
печали умоляла блаженного отступиться и
больше не обличать князя. И многие из
обличати его. Тоже такоже и от боляръ
мънози приходяще повѣдахуть ему гнѣвъ
княжь на того сущь и моляхуть и́ не супротивитися ему. «Се бо, — глаголааху, — на
заточение хочеть тя посълати». Си же слышавъ блаженый, яко о заточении его рѣша,
въздрадовася духъмь и рече къ тѣмъ: «Се бо
о семь вельми ся радую, братие, яко ничьсоже ми блаже въ житии семь: еда благодатьство имѣнию лишение нудить мя? Или
дѣтий отлучению и селъ опечалуеть мя?
Ничьсоже от таковыихъ принесохомъ въ
миръ сь, нъ нази родихомъся, такоже подобаеть намъ нагомъ проити от свѣта сего.
Тѣмьже готовъ есмь или на съмьрьть». И
оттолѣ начатъ того укаряти о братоненавидѣнии, жадааше бо зѣло, еже поточену
быти. <…>
И въ единъ от дьний шьдъшю къ тому благому и богоносьному отьцю нашему Феодосию, и яко въниде въ храмъ, идеже бѣ князь
сѣдя, и се видѣ многыя играюща прѣдъ
нимь: овы гусльныя гласы испущающемъ,
другыя же оръганьныя гласы поющемъ, и
инѣмъ замарьныя пискы гласящемъ, и тако
вьсѣмъ играющемъ и веселящемъся, якоже
обычай есть прѣдъ князьмь. Блаженый же,
бѣ въскрай его сѣдя и долу нича и яко малы
въсклонивъся, рече къ тому: «То будеть ли
сице на ономь свѣтѣ?» То же ту абие онъ съ
словъмь блаженаго умилися и малы просльзиси, повелѣ тѣмъ прѣстати. И оттолѣ, аще
коли приставяше тыя играти, ти слышааше
блаженаго пришьдъша, то повелѣвааше
тѣмъ прѣстати от таковыя игры.
Многашьды же пакы, егда възвѣстяхуть
приходъ тому блаженаго, то же, тако
ишьдъ, того сърѣташе, радуяся, прѣдъ
двьрьми храму, и тако вънидоста оба в
храмъ. Се же, якоже веселяся, глаголаше
преподобьному: «Се отьче, истину ти глаголю: яко аще быша ми възвѣстили отьця
въставъша от мьртвыихъ, не быхъ ся тако
радовалъ, яко о приходѣ твоемь. И не быхъ
ся того тако боялъ или сумьнѣлъ, яко же
преподобьныя твоея душа». Блаженый же
тоже: «Аще тако боишися мене, то да
сътвори волю мою и възврати брата своего
на столъ, иже ему благовѣрьный отьць твой
прѣдасть». Онъ же о семь умълъче, не
могый чьто отвѣщати къ симъ, тольми бо бѣ
и́ врагъ раждьглъ гнѣвъмь на брата своего,
приходивших к нему бояр говорили о княжеском гневе и умоляли не противиться
князю. «Он ведь, — говорили, — хочет заточить тебя». Услышав речи о своем заточении, блаженный воспрянул духом и сказал: «Это очень радует меня, братья, ибо
ничто мне не мило в этой жизни: разве тревожит меня, что лишусь я благоденствия
или богатства? Или опечалит меня разлука
с детьми и утрата сел моих? Ничего из этого не принес я с собой в мир сей: нагими
рождаемся, так подобает нам нагими же и
уйти из мира сего. Поэтому готов я принять
смерть». И с тех пор по-прежнему обличал
братоненавидение князя, всей душой желая
оказаться в заточении. <…>
Однажды пришел к князю благой и богоносный отец наш Феодосий и, войдя в княжеские палаты, где находился князь, увидел
множество музыкантов, играющих перед
ним: одни бренчали на гуслях, другие били
в органы, а иные свистели в замры, и так
все играли и веселились, как это в обычае у
князей. Блаженный же сел рядом с князем,
опустив очи долу, и, склонившись к нему,
спросил: «Вот так ли будет на том свете?»
Тот же растрогался от слов блаженного, и
прослезился, и велел прекратить музыку. И
с тех пор, если приглашал к себе музыкантов, то, узнав о приходе блаженного, приказывал им прекратить игру.
И много раз впоследствии, когда сообщали
князю о приходе блаженного, то он выходил и радостно встречал его перед дверями
хоромов своих, и так оба входили в дом.
Князь же как-то сказал преподобному с
улыбкой: «Вот, отче, правду тебе говорю:
если бы мне сказали, что отец мой воскрес
из мертвых, и то бы не так обрадовался, как
радуюсь твоему приходу. И не так я боялся
его и смущался пред ним, как перед твоей
преподобной душой». Блаженный же возразил: «Если уж так боишься меня, то исполни мою волю и возврати своему брату престол, который поручил ему твой благоверный отец». Промолчал князь, не зная, что
отвечать, так ожесточил его враг против
брата, что и слышать о нем не хотел. А отец
яко ни слухъмь хотяше того слышати.
Отьць же нашь Феодосий бѣ по вься дьни и
нощи моля Бога о христолюбьци Изиславѣ,
и еще же въ ектении веля того поминати,
яко стольному тому князю и старѣйшю
вьсѣхъ, сего же, якоже рече, чрѣсъ законъ
сѣдъшю на столѣ томь, не веляше поминати
въ своемь манастыри. О семь же едъва умоленъ бывъ от братиѣ, повелѣ и того съ нимь
поминати, обаче же пьрьвое христолюбьца,
ти тъгда сего благаго. <…>
Умрѣтъ же отьць нашь Феодосий въ лѣто 6
и 582, мѣсяца маия въ 3, въ суботу, якоже
прорече самъ, въсиявъшю сълньцю.
наш Феодосии дни и ночи молил Бога за
христолюбца Изяслава и в ектении велел
упоминать его как киевского князя и старшего надо всеми, а Святослава — как мы
говорили, против закона севшего на престол — не велел поминать в своем монастыре. И едва умолила его братия, и тогда
повелел поминать обоих, однако же первым
— христолюбца, потом же и этого, благого.
<…>
Умер же отец наш Феодосии в год 6582
(1074) — месяца мая на третий день, в субботу, как и сам предсказал, после восхода
солнечного.
«Поучение» Владимира Мономаха
ПОУЧЕНЬЕ
ПОУЧЕНИЕ
зъ худый дѣдомъ своимъ Ярославомъ,
Я, худой, дедом своим Ярославом, благослоблагословленымъ, славнымъ, нареченый
венным, славным, нареченный в крещении
въ крещении Василий, русьскымь имеВасилием, русским именем Владимир, отцом
немь Володимиръ, отцемь възлюбленымь возлюбленным и матерью своею из рода Мои матерью своею Мьномахы... и хрестьяномахов... и христианских ради людей, ибо
ных людий дѣля, колико бо сблюдъ по
сколько их соблюл по милости своей и по отмилости своей и по отни молитвѣ от всѣх цовской молитве от всех бед! Сидя на санях,
бѣдъ! Сѣдя на санех, помыслих в души
помыслил я в душе своей и воздал хвалу Босвоей и похвалих Бога, иже мя сихъ дневъ гу, который меня до этих дней, грешного, согрѣшнаго допровади. Да дѣти мои, или
хранил. Дети мои или иной кто, слушая эту
инъ кто, слышавъ сю грамотицю, не пограмотку, не посмейтесь, но кому из детей
смѣйтеся, но емуже люба дѣтий моихъ, а
моих она будет люба, пусть примет ее в сердприметь è в сердце свое, и не лѣнитися
це свое и не станет лениться, а будет труначнеть, такоже и тружатися.
диться.
Первое, Бога дѣля и душа своея, страх
Прежде всего, Бога ради и души своей, страх
имѣйте Божий в сердци своемь и милоимейте Божий в сердце своем и милостыню
стыню творя неоскудну, то бо есть начаподавайте нескудную, это ведь начало всякотокъ всякому добру. Аще ли кому не люба го добра. Если же кому не люба грамотка эта,
грамотиця си, а не поохритаються, но тако то пусть не посмеются, а так скажут: на дальсе рекуть: на далечи пути, да на санех
нем пути, да на санях сидя, безлепицу молсѣдя, безлѣпицю си молвилъ.
вил.
Усрѣтоша бо мя слы от братья моея на
оже ли не поидеши с нами, то мы собѣ будем,
Волзѣ, рѣша: «Потъснися к нам, да выже- а ты собѣ». И рѣхъ: «Аще вы ся и гнѣваете,
немъ Ростиславича и волость ихъ отъимем не могу вы я ити, ни креста переступити».
И отрядивъ ̀я, вземъ Псалтырю, в печали
И, отпустив их, взял Псалтырь, в печали
разгнухъ я́, и то ми ся выня: «Вскую печа- разогнул ее, и вот что мне вынулось: «О чем
луеши, душе? Вскую смущаеши мя?» и
печалишься, душа моя? Зачем смущаешь мепрочая. И потомь собрах словца си любая, ня?» — и прочее. И потом собрал я эти полюи складохъ по ряду, и написах. Аще вы
бившиеся слова и расположил их по порядку
послѣдняя не люба, а передняя приимайи написал. Если вам последние не понравятте. <…>
ся, начальные хоть возьмите.<…>
А Бога дѣля не лѣнитеся, молю вы ся, не
Бога ради, не ленитесь, молю вас, не забызабывайте 3-х дѣлъ тѣхъ: не бо суть тяжвайте трех дел тех, не тяжки ведь они; ни зака; ни одиночьство, ни чернечьство, ни
творничеством, ни монашеством, ни голодаголодъ, яко инии добрии терпять, но манием, которые иные добродетельные претерлым дѣломь улучити милость Божью.
певают, но малым делом можно получить
<…>
милость Божию. <…>
Аще вы Богь умякчить сердце, и слезы
Если вам Бог смягчит сердце, пролейте слезы
своя испустите о грѣсѣх своих, рекуще:
о грехах своих, говоря: «Как блудницу, раз«Якоже блудницю и разбойника и мытаря бойника и мытаря помиловал ты, так и нас,
помиловалъ еси, тако и нас, грѣшных, по- грешных, помилуй». И в церкви то делайте и
милуй!» И в церкви то дѣйте и ложася. Не ложась. Не пропускайте ни одной ночи, —
грѣшите ни одину же ночь, аще можете,
если можете, поклонитесь до земли; если вам
поклонитися до земли; а ли вы ся начнеть занеможется, то трижды. Не забывайте этого,
не мочи, а трижды. А того не забывайте,
не ленитесь, ибо тем ночным поклоном и моне лѣнитеся, тѣмь бо ночным поклоном и литвой человек побеждает дьявола, и что
пѣньем человѣкъ побѣжает дьявола, и что нагрешит за день, то этим человек избавляетвъ день согрѣшить, а тѣмъ человеѣкъ изся. Если и на коне едучи не будет у вас никабываеть. Аще и на кони ѣздяче не будеть
кого дела и если других молитв не умеете
ни с кым орудья, аще инѣх молитвъ не
сказать, то «Господи помилуй» взывайте бес-
умѣете молвити, а «Господи помилуй»
зовѣте беспрестани, втайнѣ: та бо есть
молитва всѣх лѣпши, нежели мыслити
безлѣпицю ѣздя.
Всего же паче убогых не забывайте, но
елико могуще по силѣ кормите, и придайте сиротѣ, и вдовицю оправдите сами, а не
вдавайте силным погубити человѣка. Ни
права, ни крива не убивайте, ни повелѣвайте убити его; аще будеть повиненъ
смерти, а душа не погубляйте никакояже
хрестьяны. Рѣчь молвяче, и лихо и добро,
не кленитеся Богомь, ни хреститеся, нѣту
бо ти нужа никоеяже. Аще ли вы будете
крестъ цѣловати к братьи или г кому, а ли
управивъше сердце свое, на немже можете
устояти, то же цѣлуйте, и цѣловавше
блюдѣте, да не, приступни, погубите
душѣ своеѣ. Епископы, и попы, и игумены... с любовью взимайте от них благословленье, и не устраняйтеся от них, и по
силѣ любите и набдите, да приимете от
них молитву... от Бога. Паче всего гордости не имѣйте в сердци и въ умѣ, но
рцѣмъ: смертни есмы, днесь живи, а заутра в гробъ; се все, что ны еси вдалъ, не
наше, то твое, поручил ны еси на мало
дний. И в земли не хороните, то ны есть
великъ грѣхъ. Старыя чти яко отца, а молодыя яко братью. В дому своемь не
лѣнитеся, но все видите; не зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмѣются приходящии к вам ни дому вашему, ни обѣду
вашему. На войну вышедъ, не лѣнитеся,
не зрите на воеводы; ни питью, ни ѣденью
не лагодите, ни спанью; и сторожѣ сами
наряживайте, и ночь, отвсюду нарядивше
около вои, тоже лязите, а рано встанѣте; а
оружья не снимайте с себе вборзѣ, не разглядавше лѣнощами, внезапу бо человѣкъ
погыбаеть. Лжѣ блюдися и пьяньства и
блуда, в томъ бо душа погыбаеть и тѣло.
Куда же ходяще путемъ по своимъ землямъ, не дайте пакости дѣяти отрокомъ,
ни своимъ, ни чюжимъ, ни в селѣх, ни в
житѣх, да не кляти вас начнуть. Куда же
поидете, идеже станете, напойте, накормите унеина; и боле же чтите гость, откуду же к вам придеть, или простъ, или
добръ, или солъ; аще не можете даромъ —
брашном и питьемь: ти бо мимоходячи
прославять человѣка по всѣм землям лю-
престанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, — нежели думать безлепицу, ездя.
Всего же более убогих не забывайте, но,
насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а
не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души.
Говоря что-либо, дурное или хорошее, не
клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе
в этом никакой нужды. Если же вам придется
крест целовать братии или кому-либо, то,
проверив сердце свое, на чем можете устоять,
на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте,
чтобы, преступив, не погубить души своей.
Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и
не устраняйтесь от них, и по силам любите и
заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от Бога. Паче же всего гордости не
имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны
мы, сегодня живы, а завтра в гробу; все это,
что ты нам дал, не наше, но твое, поручил
нам это на немного дней. И в земле ничего не
сохраняйте, это нам великий грех. Старых
чтите, как отца, а молодых, как братьев. В
дому своем не ленитесь, но за всем сами
наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на
отрока, чтобы не посмеялись приходящие к
вам, ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте, и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не
оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтеся, и пьянства,
и блуда, от того ведь душа погибает и тело.
Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни
своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете
и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к
вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его
подарком, — то пищей и питьем: ибо они,
проходя, прославят человека по всем землям,
бо добрым, любо злымъ. Болнаго
присѣтите; надъ мертвеця идѣте, яко вси
мертвени есмы. И человѣка не минѣте, не
привѣчавше, добро слово ему дадите. Жену свою любите, но не дайте имъ надъ собою власти. Се же вы конець всему:
страхъ Божий имѣйте выше всего.
Аще забываете сего, а часто прочитайте: и
мнѣ будеть бе-сорома, и вамъ будеть добро.
Егоже умѣючи, того не забывайте доброго, а егоже не умѣючи, а тому ся учите,
якоже бо отець мой, дома сѣдя, изумѣяше
5 языкъ, в томъ бо честь есть от инѣхъ
земль. Лѣность бо всему мати: еже
умѣеть, то забудеть, а егоже не умѣеть, а
тому ся не учить. Добрѣ же творяще, не
мозите ся лѣнити ни на что же доброе,
первое к церкви: да не застанеть вас солнце на постели; тако бо отець мой дѣяшет
блаженый и вси добрии мужи свершении.
Заутренюю отдавше Богови хвалу, и
потомъ солнцю въсходящю, и узрѣвше
солнце, и прославити Бога с радостью и
рече: «Просвѣти очи мои, Христе Боже,
иже далъ ми еси свѣтъ твой красный!» И
еще: «Господи, приложи ми лѣто къ лѣту,
да прокъ, грѣховъ своих покаявъся,
оправдивъ животъ», тако похвалю Бога! И
сѣдше думати с дружиною, или люди
оправливати, или на ловъ ѣхати, или
поѣздити, или лечи спати: спанье есть от
Бога присужено полудне. Отъ чина бо почиваеть и звѣрь, и птици и человѣци.
А се вы повѣдаю, дѣти моя, трудъ свой,
оже ся есмь тружалъ, пути дѣя и ловы с 13
лѣт. <…> А всѣх путий 80 и 3 великих, а
прока не испомню менших. <…>
А се в Черниговѣ дѣялъ есмъ: конь диких
своима руками связалъ есмь въ пушах 10
и 20 живых конь, а кромѣ того же по ровни ѣздя ималъ есмъ своима рукама тѣ же
кони дикиѣ. Тура мя 2 метала на розѣх и с
конемъ, олень мя одинъ болъ, а 2 лоси,
одинъ ногами топталъ, а другый рогома
болъ, вепрь ми на бедрѣ мечь оттялъ, медвѣдь ми у колѣна подъклада укусилъ, лютый звѣрь скочилъ ко мнѣ на бедры и
конь со мною поверже. И Богъ неврежена
мя съблюде. И с коня много падах, голову
или добрым, или злым. Больного навестите,
покойника проводите, ибо все мы смертны.
Не пропустите человека, не поприветствовав
его, и доброе слово ему молвите. Жену свою
любите, но не давайте им власти над собой. А
вот вам и основа всему: страх Божий имейте
превыше всего.
Если не будете помнить это, то чаще перечитывайте: и мне не будет стыдно, и вам будет
хорошо.
Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего
не умеете, тому учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от
других стран. Леность ведь всему мать: что
кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому
не научится. Добро же творя, не ленитесь ни
на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть
не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи
совершенные. На заутрене воздавши Богу
хвалу, потом на восходе солнца и увидев
солнце, надо с радостью прославить Бога и
сказать: «Просвети очи мои, Христе Боже,
давший мне свет твой прекрасный». И еще:
«Господи, прибавь мне год к году, чтобы
впредь, в остальных грехах своих покаявшись, исправил жизнь свою»; так я хвалю Бога и тогда, когда сажусь думать с дружиною,
или собираюсь творить суд людям, или ехать
на охоту или на сбор дани, или лечь спать:
спанье в полдень назначено Богом; по этому
установленью почивают ведь и зверь, и птица, и люди.
РАССКАЗ МОНОМАХА О СВОЕЙ ЖИЗНИ
А теперь поведаю вам, дети мои, о труде своем, как трудился я в разъездах и на охоте с
тринадцати лет. <…> А всего походов было
восемьдесят и три великих, а остальных и не
упомню меньших. <…>
А вот что я в Чернигове делал: коней диких
своими руками связал я в пущах десять и
двадцать, живых коней, помимо того, что,
разъезжая по равнине, ловил своими руками
тех же коней диких. Два тура метали меня
рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч
оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и
коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову
си розбих дважды, и руцѣ и нозѣ свои вередих, въ уности своей вередих, не блюда
живота своего, ни щадя гоовы своея.
Еже было творити отроку моему, то сам
есмь створилъ, дѣла на войнѣ и на ловѣхъ,
ночь и день, на зною и на зимѣ, не дая
собѣ упокоя. На посадники не зря, ни на
биричи, сам творилъ, что было надобѣ,
весь нарядъ, и в дому своемь то я творилъ
есмь. И в ловчих ловчий нарядъ сам есмь
держалъ, и в конюсѣх, и о соколѣхъ и о
ястребѣх.
Тоже и худаго смерда и убогыѣ вдовицѣ
не далъ есмъ силным обидѣти, и церковнаго наряда и службы сам есмъ призиралъ.
Да не зазрите ми, дѣти мои, ни инъ кто,
прочетъ, не хвалю бо ся ни дерзости своея, но хвалю Бога и прославьляю милость
его, иже мя грѣшнаго и худаго селико лѣт
сблюд от тѣхъ часъ смертныхъ, и не
лѣнива мя былъ створилъ, худаго, на вся
дѣла человѣчьская потребна. Да сю грамотицю прочитаючи, потъснѣтеся на вся
дѣла добрая, славяще Бога с святыми его.
Смерти бо ся, дѣти, не боячи, ни рати, ни
от звѣри, но мужьское дѣло творите, како
вы Богь подасть. Оже бо язъ от рати, и от
звѣри и от воды, от коня спадаяся, то
никтоже вас не можеть вредитися и убити,
понеже не будет от Бога повелѣно. А иже
от Бога будет смерть, то ни отець, ни мати, ни братья не могуть отьяти, но аче
добро есть блюсти, Божие блюденье
лѣплѣѣ есть человѣчьскаго.
О многострастный и печалны азъ! Много
борешися сердцемь, и одолѣвши, душе,
сердцю моему, зане, тлѣньнѣ сущи, помышляю, како стати пред страшным судьею, каянья и смѣренья не приимшим
межю собою.
Молвить бо иже: «Бога люблю, а брата
своего не люблю», — ложь есть. И пакы:
«Аще не отпустите прегрѣшений брату,
ни вам отпустить Отець вашь небесный».
Пророкъ глаголеть: «Не ревнуй лукавнующим, ни завиди творящим безаконье».
«Что есть добро и красно, но еже жити
братья вкупѣ!» Но все дьяволе наученье!
то бо были рати при умных дѣдѣх наших,
себе дважды разбивал и руки и ноги свои повреждал — в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей.
Что надлежало делать отроку моему, то сам
делал — на войне и на охотах, ночью и днем,
в жару и стужу, не давая себе покоя. На посадников не полагаясь, ни на биричей, сам
делал, что было надо; весь распорядок и в
доме у себя также сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок сам устанавливал,
и у конюхов, и о соколах и о ястребах заботился.
Также и бедного смерда и убогую вдовицу не
давал в обиду сильным и за церковным порядком и за службой сам наблюдал.
Не осуждайте меня, дети мои или другой, кто
прочтет: не хвалю ведь я ни себя, ни смелости своей, но хвалю Бога и прославляю милость его за то, что он меня, грешного и худого, столько лет оберегал от тех смертных
опасностей, и не ленивым меня, дурного, создал, на всякие дела человеческие годным.
Прочитав эту грамотку, постарайтесь на всякие добрые дела, славя Бога со святыми его.
Смерти ведь, дети, не боясь, ни войны, ни
зверя, дело исполняйте мужское, как вам Бог
пошлет. Ибо, если я от войны, и от зверя, и от
воды, и от падения с коня уберегся, то никто
из вас не может повредить себя или быть
убитым, пока не будет от Бога повелено. А
если случится от Бога смерть, то ни отец, ни
мать, ни братья не могут вас отнять от нее, но
если и хорошее дело — остерегаться самому,
то Божие сбережение лучше человеческого.
ПИСЬМО МОНОМАХА К ОЛЕГУ СВЯТОСЛАВИЧУ
О я, многострадальный и печальный! Много
борешься, душа, с сердцем и одолеваешь
сердце мое; все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед страшным
судьею, не покаявшись и не помирившись
между собою.
Ибо кто молвит: «Бога люблю, а брата своего
не люблю», — ложь это. И еще: «Если не
простите прегрешений брату, то и вам не
простит Отец ваш небесный». Пророк говорит: «Не соревнуйся лукавствующим, не завидуй творящим беззаконие». «Что лучше и
прекраснее, чем жить братьям вместе». Но
все наущение дьявола! Были ведь войны при
умных дедах наших, при добрых и при бла-
при добрых и при блаженыхъ отцихъ
наших. Дьяволъ бо не хочет добра роду
человѣчскому, сваживает ны. Да се ти
написах, зане принуди мя сынъ мой, егоже еси хрстилъ, иже то сѣдить близь тобе,
прислалъ ко мнѣ мужь свой и грамоту,
река: «Ладимъся и смѣримся, а братцю
моему судъ пришелъ. А вѣ ему не будевѣ
местника, но възложивѣ на Бога, а станутъ
си пред Богомь; а Русьскы земли не погубим». И азъ видѣх смѣренье сына своего,
сжалихси, и Бога устрашихся, рекох: онъ
въ уности своей и в безумьи сице смѣряеться — на Бога укладаеть; азъ человѣкъ
грѣшенъ есмь паче всѣх человѣкъ.
Послушах сына своего, написах ти грамоту: аще ю приимеши с добромь, ли с поруганьемь, свое же узрю на твоем писаньи. Сими бо словесы варих тя переди,
егоже почаяхъ от тебе, смѣреньем и покаяньем, хотя от Бога ветхыхъ своихъ
грѣховъ оставления. Господь бо нашь не
человѣкъ есть, но Богъ всей вселенѣи, иже
хощеть, в мегновеньи ока вся створити
хощеть, то сам претерпѣ хуленье, и оплеванье, и ударенье, и на смерть вдася, животом владѣя и смертью. А мы что есмы,
человѣци грѣшни и лиси? — днесь живи,
а утро мертви, днесь в славѣ и въ чти, а
заутра в гробѣ и бес памяти, ини собранье
наше раздѣлять.
Зри, брате, отца наю: что взяста, или чим
има порты? но токмо оже еста створила
души своей. Но да сими словесы, пославше бяше переди, брат, ко мнѣ варити
мене. Егда же убиша дѣтя мое и твое пред
тобою, и бяше тебѣ, узрѣвше кровь его и
тѣло увянувшю, яко цвѣту нову процветшю, якоже агньцю заколену, и рещи
бяше, стояще над ним, вникнущи въ помыслы души своей: «Увы мнѣ! что створихъ? И пождавъ его безумья, свѣта сего
мечетнаго кривости ради налѣзох грѣх
собѣ, отцю и матери слезы».
женных отцах наших. Дьявол ведь ссорит
нас, ибо не хочет добра роду человеческому.
Это я тебе написал, потому что понудил меня
сын мой, крещенный тобою, что сидит близко
от тебя; прислал он ко мне мужа своего и
грамоту, говоря в ней так: «Договоримся и
помиримся, а братцу моему Божий суд пришел. А мы не будем за него мстителями, но
положим то на Бога, когда предстанут перед
Богом; а Русскую землю не погубим». И я
видел смирение сына моего, сжалился и, Бога
устрашившись, сказал: «Он по молодости
своей и неразумению так смиряется, на Бога
возлагает; я же — человек, грешнее всех людей».
Послушал я сына своего, написал тебе грамоту: примешь ли ты ее по-доброму или с поруганием, то и другое увижу из твоей грамоты.
Этими ведь словами я предупредил тебя, чего
я ждал от тебя, смирением и покаянием желая
от Бога отпущения прошлых своих грехов.
Господь наш не человек, но Бог всей вселенной, — что захочет, во мгновение ока все сотворит, — и все же сам претерпел хулу, и
оплевание, и удары и на смерть отдал себя,
владея жизнью и смертью. А мы что такое,
люди грешные и худые? — сегодня живы, а
завтра мертвы, сегодня в славе и чести, а завтра в гробу и забыты, — другие собранное
нами разделят.
Посмотри, брат, на отцов наших: что они
скопили и на что им одежды? Только и есть у
них, что сделали душе своей. С этими словами тебе первому, брат, надлежало послать ко
мне и предупредить меня. Когда же убили
дитя, мое и твое, перед тобою, следовало бы
тебе, увидев кровь его и тело его, увянувшее
подобно цветку, впервые распустившемуся,
подобно агнцу заколотому, сказать, стоя над
ним, вдумавшись в помыслы души своей:
«Увы мне, что я сделал! И, воспользовавшись
его неразумием, ради неправды света сего
суетного нажил я грех себе, а отцу и матери
его принес слезы!»
И рещи бяше Давыдскы: «Азъ знаю, грѣх Надо было бы сказать тебе словами Давида:
мой предо мною есть воину». Не крове
«Знаю, грех мой всегда передо мной». Не издѣля пролиться, — помазаникъ Божий
за пролития крови, а свершив прелюбодеяДавыдъ, прелюбодѣянье створивъ, посыпа ние, помазанник Божий Давид посыпал главу
главу свою и плакася горко; во тъ час отда свою и плакал горько, — в тот час отпустил
ему согрѣшенья его Богъ. А к Богу бяше
ему согрешенья его Бог. Богу бы тебе покапокаятися, а ко мнѣ бяше грамоту утѣше- яться, а ко мне написать грамоту утешитель-
ную, а сноху мою послати ко мнѣ, зане
нѣсть в ней ни зла, ни добра, да бых,
обуимъ, оплакалъ мужа ея и оны сватбы
ею въ пѣсний мѣсто: не видѣхъ бо ею
первѣе радости, ни вѣнчанья ею, за грѣхы
своя! А Бога дѣля пусти ю ко мнѣ вборзѣ
с первым сломь, да с нею кончавъ слезы,
посажю на мѣстѣ, и сядет акы горлица на
сусѣ древѣ желѣючи, а язъ утѣшюся о
Бозѣ.
Тѣм бо путем шли дѣди и отци наши:
судъ от Бога ему пришелъ, а не от тебе.
Аще бы тогда свою волю створилъ, и Муромъ налѣзлъ, а Ростова бы не заималъ, а
послалъ ко мнѣ, отсюда ся быхом уладили. Но сам разумѣй, мнѣ ли бы послати к
тебѣ достойно, ци ли тобѣ ко мнѣ? Даже
еси велѣлъ дѣтяти: «Слися къ отцю», десятью я есмъ послалъ.
Дивно ли, оже мужь умерлъ в полку ти?
Лѣпше суть измерли и роди наши. Да не
выискывати было чюжего, — ни мене в
соромъ, ни в печаль ввести. Научиша бо и́
паропци, да быша собѣ налѣзли, но оному
налѣзоша зло. Да еже начнеши каятися
Богу, и мнѣ добро сердце створиши,
пославъ солъ свой, или пископа, и грамоту напиши с правдою, то и волость
възмешь с добромъ, и наю сердце обратиши к собѣ, и лѣпше будемъ яко и преже; нѣсмъ ти ворожбитъ, ни местьникъ.
Не хотѣхъ бо крови твоея видѣти у Стародуба: но не дай ми Богъ крови от руку
твоею видѣти, ни от повелѣнья твоего, ни
котораго же брата. Аще ли лжю, а Богъ мя
вѣдаеть и крестъ честный. Оли то буду
грѣх створилъ, оже на тя шедъ к Чернигову, поганых дѣля, а того ся каю; да то
языком братьи пожаловахъ, и пакы е повѣдах, зане человѣкъ есмь.
Аще ти добро, да с тѣмь... али ти лихо е,
да то ти сѣдить сынъ твой хрестьный с
малым братомъ своимь, хлѣбъ ѣдучи
дѣдень, а ты сѣдиши в своемъ — а о се ся
ряди; али хочеши тою убити, а то ти еста,
понеже не хочю я лиха, но добра хочю
братьи и Русьскѣй земли. А егоже то и
хощеши насильем, тако вѣ даяла и у Стародуба и милосердуюча по тебѣ, очину
твою. Али Богъ послух тому, с братом
твоимъ рядилися есвѣ, а не поможеть рядитися бес тебе. И не створила есвѣ лиха
ную да сноху мою послать ко мне, — ибо нет
в ней ни зла, ни добра, — чтобы я, обняв ее,
оплакал мужа ее и ту свадьбу их, вместо песен: ибо не видел я их первой радости, ни
венчания их, за грехи мои. Ради Бога, пусти
ее ко мне поскорее с первым послом, чтобы,
поплакав с нею, поселил у себя, и села бы она
как горлица на сухом дереве, горюя, а сам бы
я утешился в Боге.
Тем ведь путем шли деды и отцы наши: суд
от Бога пришел ему, а не от тебя. Если бы тогда ты свою волю сотворил и Муром добыл, а
Ростова бы не занимал и послал бы ко мне, то
мы бы отсюда и уладились. Но сам рассуди,
мне ли было достойно послать к тебе или тебе ко мне? Если бы ты велел сыну моему:
«Сошлись с отцом», десять раз я бы послал.
Дивно ли, если муж пал на войне? Умирали
так лучшие из предков наших. Но не следовало ему искать чужого и меня в позор и в
печаль вводить. Подучили ведь его слуги,
чтобы себе что-нибудь добыть, а для него добыли зла. И если начнешь каяться Богу и ко
мне будешь добр сердцем, послав посла своего или епископа, то напиши грамоту с правдою, тогда и волость получишь добром, и
наше сердце обратишь к себе, и лучше будем,
чем прежде: ни враг я тебе, ни мститель. Не
хотел ведь я видеть крови твоей у Стародуба;
но не дай мне Бог видеть кровь ни от руки
твоей, ни от повеления твоего, ни от коголибо из братьев. Если же я лгу, то Бог мне
судья и крест честной! Если же в том состоит
грех мой, что на тебя пошел к Чернигову изза язычников, я в том каюсь, о том я не раз
братии своей говорил и еще им поведал, потому что я человек.
Если тебе хорошо, то... если тебе плохо, то
вот сидит подле тебя сын твой крестный с
малым братом своим и хлеб едят дедовский, а
ты сидишь на своем хлебе, об этом и рядись;
если же хочешь их убить, то вот они у тебя
оба. Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии
и Русской земле. А что ты хочешь добыть
насильем, то мы, заботясь о тебе, давали тебе
и в Стародубе отчину твою. Бог свидетель,
что мы с братом твоим рядились, если он не
сможет рядиться без тебя. И мы не сделали
ничего дурного, не сказали: пересылайся с
ничтоже, ни рекла есвѣ: сли к брату, дондеже уладимся. Оже ли кто вас не хочеть
добра, ни мира хрестьяном, а не буди ему
от Бога мира узрѣти на оном свѣтѣ души
его!
Не по нужи ти молвлю, ни бѣда ми которая по Бозѣ, сам услышишь; но душа ми
своя лутши всего свѣта сего.
На Страшнѣй при бе-суперник обличаюся. И прочее.
братом до тех пор, пока не уладимся. Если же
кто из вас не хочет добра и мира христианам,
пусть тому от Бога мира не видать душе своей на том свете!
Не от нужды говорю я это, ни от беды какойнибудь, посланной Богом, сам поймешь, но
душа своя мне дороже всего света сего.
На Страшном суде без обвинителей сам себя
обличаю. И прочее.
«Хожение» игумена Даниила
ЖИТЬЕ И ХОЖЕНЬЕ ДАНИЛА РУСЬЖИТИЕ И ХОЖДЕНИЕ ИГУМЕНА ДАСКЫЯ ЗЕМЛИ ИГУМЕНА
НИИЛА ИЗ РУССКОЙ ЗЕМЛИ
Се азъ недостойный игуменъ Данил Руския Вот я, недостойный игумен Даниил из Русземля, хужши во всѣх мнисѣх, съмѣреныый ской земли, худший из всех монахов, отяггрѣхи многими, недоволенъ сый во всяком
ченный грехами многими, неспособный ни
дѣлѣ блазѣ, понужен мыслию своею и
к какому делу доброму, будучи понуждаем
нетрьпѣнием моимъ, похотѣхъ видѣти свямыслью своею и нетерпением моим, захотый град Иерусалимъ и Землю обѣтовантел видеть святой город Иерусалим и Земную. И благодатию Божиею доходихъ свялю обетованную. И, благодатью Божьею,
таго града Иерусалима и видѣх святаа
дошел я до святого города Иерусалима, и
мѣста, обиходих всю земьлю Галилѣйскую видел святые места, обошел всю землю Гаи около святаго града Иерусалима по свялилейскую и около святого города Иерусатымъ мѣстом, куда же Христос Богъ нашь
лима святые места, куда Христос Бог наш
походи своима ногама и велика чюдеса походил своими ногами и где, по местам тем
каза по мѣстом тѣмъ святым. И то все
святым, он показал великие чудеса. И то все
видѣх очима своима грѣшныма. Безлобивидел я глазами своими грешными. Незловый показа ми Богъ видѣти, его же жадах
бивый Бог показал мне, чтобы я видел то,
много дний мыслию моею.
чего желал я много дней мыслью моею.
О ЕРУСАЛИМѢ, О ЛАВРѢ
О ИЕРУСАЛИМЕ, О ЛАВРЕ
Азъ недостоин игуменъ Данил, пришед въ
Я, недостойный игумен Даниил, придя в
Иерусалимъ, пребых мѣсяць 16 в мѣстѣ в
Иерусалим, пробыл шестнадцать месяцев
лаврѣ святаго Савы, и тако могох походити на одном месте, в лавре святого Саввы, и
и испытати вся святая си мѣста. Невозмож- потому смог обойти и рассмотреть все свяно бо без вожа добра и безь языка испытати тые эти места. А так как невозможно без
и видѣти всѣхъ святыхъ мѣстъ, и что имѣя в хорошего проводника и без знания языка
руку моею худаго мего добыточка, то от
разыскать и увидеть все святые места, то я,
того все подавах вѣдущиимь добрѣ вся свя- что имел под рукой из бедного моего добытаа мѣста в градѣ и внѣ града, да быша ми
точка, все для того подавал знающим хороуказали все добрѣ; яко же и бысть. И пришо все святые места в городе и вне города,
годи ми Богъ налѣсти в лаврѣ мужа свята и — чтобы показали мне все хорошо; как оно
стара деньми, и книжна вельми; тому свяи было. И помог мне Бог встретить в лавре
тому мужеви вложи Богъ въ сердце любити мужа святого и старого днями, и очень
мя худаго, и тъи указа ми добрѣ вся святаа
книжного; тому святому мужу вложил Бог в
та мѣста: и въ Иерусалимѣ и по всей земли
сердце любить меня, худого, и он показал
той поводи мя, и до Тивириадъскаго моря
мне хорошо все святые те места: и в Иеруповоди мя, и до Фаворы, и до Назарефа, и
салиме, и по всей земле той поводил меня, и
до Хеврона, и до Иордана, и по всѣмъ тѣмъ до Тивериадского моря проводил меня, и к
мѣстом поводи мя, и потрудися со мною
Фавору, и в Назарет, и до Хеврона, и до
любве ради. И ина святаа мѣста видѣх мно- Иордана, и по всем тем местам поводил мега, яже послѣди скажу. <…>
ня, и потрудился со мною, движимый любовью. И другие святые места я видел многие, о чем после скажу. <…>
О ЕРУСАЛИМѢ
О ИЕРУСАЛИМЕ
Есть же святый град Иеросалим в дербех,
Святой город Иерусалим расположен в тесоколо его горы каменыи высокы. Да нолны нине, вплотную около него — высокие капришедше близь ко граду тоже видѣти
менные горы. Подходя уже к самому горопръвое столпъ Давидовъ и потом, дошедше ду, видишь сначала столп Давидов, а потом,
мало, увидѣти Елеоньскую гору, и Святаа
пройдя немного, видишь Елеонскую гору, и
Святых, и Въскресение церковь, идѣже есть Святая Святых, и церковь Воскресения, где
Гробъ Господень, и узрѣти потом весь град. находится Гроб Господен, и потом видишь
И ту есть гора равъна о пути близь града
весь город. И есть там пологая гора вблизи
Иерусалима яко версты вдале; на той горѣ
ссѣдают с конь вси людие и поставляють
крестьци ту и покланяются святому
Въскресению на дозорѣ граду. И бываеть
тогда радость велика всякому християнину,
видѣвше святый град Иерусалимъ; и ту слезамъ пролитье бываеть от вѣрныхъ человѣкъ. Никтоже бо можеть не прослезитися, узрѣвъ желанную ту землю и мѣста святаа вида, идѣже Христосъ Богъ нашь
претрьпѣ страсти нас ради грѣшных. И
идуть вси пѣши с радостию великою къ
граду Иерусалиму.
И ту есть на левой руцѣ у пути, тамо идучи,
церкви святаго Стефана Первомученика: на
том мѣстѣ побиенъ бысть камениемъ Стефанъ Прьвомученикъ от июдѣй, и ту есть
гроб его. И ту есть гора камена плоска
просѣлася в распятие Христво; то зоветься
Адъ; есть близь стѣны градныя, яко доверъжет. <…>
О ЦЕРКВИ ВЪСКРЕСЕНЬЯ ГОСПОДНЯ
Есть церкви Въскресениа Господня всяка
образом: кругло создана, столповъ имат 12
обьлых, а 6 зданыхъ; мощена же есть
дъсками мраморяными красно; двери же
имат шестеры; а на полатех столпов имат
16. А над полатьми под верхом исписани
суть пророци святии мусиею, яко живи стоятъ. А над олтарем написан есть Христос
мусиею. Въ олатри же велицѣм написано
есть Адамово воздвижение мусиею; горѣ
верху написано есть мусиею възнесение
Господне, обаполы олтаря на обою столпу
написано есть мусиею Благовѣщение.
Врьхъ же церковный не до конца сведенъ
каменемъ, но тако сперенъ есть древом тесаным, яко полъстичнымъ образом; и тако
есть безъ верха, не покрыта ничимже. Под
тым самым врьхом непокрытым Гробъ Господень.
Есть же сице Гробъ Господень: яко печерка
мала у камени сѣчена, дерци имущи малы,
яко можеть человѣкъ влѣсти на колѣну поклонься. Възвыше же есть мала, всямокачна
4 лакоть и в длину и в ширину. И яко
влѣзуче в пещерку ту дверцами малыми, и
на деснѣй руцѣ есть яко лавица засѣчена въ
томже камени пещерьнѣмъ, и на той лавицѣ
лежа тѣло Господа нашего Исуса Христа.
Есть нынѣ лавица та святая покрыта дъска-
от дороги, на расстоянии примерно версты
до Иерусалима, — на той горе ссаживаются
с коней все люди, и кладут там крестные
поклоны, и поклоняются святому Воскресению на виду у города. И испытывает тогда
всякий христианин огромную радость, видя
святой город Иерусалим, и слезы льются
тут у верных людей. Никто ведь не может
не прослезиться, увидев эту желанную землю и видя святые места, где Христос Бог
наш претерпел страсти нас ради, грешных.
И идут все пешком с радостью великою к
городу Иерусалиму.
И стоит здесь, по левую руку от дороги, когда там проходишь, церковь святого Стефана Первомученика: на том месте Стефан
Первомученик был побит иудеями, там
находится и гроб его. И тут есть гора каменная плоская — она просела во время
распятия Христова; то место зовется Ад;
оно находится около городской стены, на
расстоянии примерно броска. <…>
О ЦЕРКВИ ВОСКРЕСЕНИЯ ГОСПОДНЯ
Церковь Воскресения Господня такова: по
форме она круглая; в ней двенадцать круглых цельных столпов, а шесть сложенных;
она красиво вымощена мраморными плитами; дверей у нее шесть; а на хорах у нее
шестнадцать столпов. А над хорами на потолке мозаичное изображение святых пророков — как живые стоят. А над алтарем
мозаикой изображен Христос. В алтаре же
великом мозаика изображает воздвижение
Адама, дальше кверху — мозаичное изображение вознесения Господня; на обоих
столпах по сторонам алтаря изображено мозаикою Благовещение. Верх же церкви не
до конца сведен камнем, но расперт каркасом из тесаного дерева, так что она без верха, ничем не покрыта. Под самым же тем
непокрытым верхом — Гроб Господен.
Гроб же Господен собою таков: это как бы
маленькая пещерка, высеченная в камне, с
небольшими дверцами, через которые может, став на колени, войти человек. В высоту она мала, а в длину и в ширину одинаково четыре локтя. И когда входишь в эту пещерку через маленькие дверцы, по правую
руку — как бы скамья, высеченная в том же
пещерном камне: на той скамье лежало тело
Господа нашего Иисуса Христа. Сейчас та
ми мраморяными. Суть на странѣ продѣлана оконца 3 кругла, и тѣми оконци видиться
святый тъ камень, и тудѣ цѣлують вси
христьяне. Висит же в Гробѣ Господни 5
кандил великих с маслом, и горят беспрестани кандила свята день и нощь. Лавица
же та святаа, идѣже лежало тѣло Христово,
есть в длину 4 лакот, а в ширину 2 лакти, а
възвыше полулакти. И пред дверми пещерными предлежить камень, треи стопъ вдале
от дверець тѣх пещерных: на том камени
аггелъ, сѣдя, явися женамъ и благовѣсти
има въскресение Христово.
святая скамья покрыта мраморными плитами. Сбоку проделаны три круглых оконца,
и через эти оконца виден этот святой камень, и туда целуют все христиане. Пять
больших лампад с маслом висят в Гробе
Господнем, и горят беспрестанно лампады
святые день и ночь. Скамья ж та святая, где
лежало тело Христово, в длину четыре локтя, в ширину два локтя, а по высоте поллоктя. Перед дверьми пещеры лежит камень
— на расстоянии трех стоп от тех пещерных дверец: на том камне, сидя, ангел явился женам и благовестовал им о воскресении
Христовом.
Есть пещерка та святаа одѣлана около крас- Пещерка же та святая отделана снаружи
ным мрамором, яко имѣнъ, и столпьци око- красным мрамором наподобие амвона, и
ло мрамором красным стоят числом 12.
столбики из красного мрамора стоят вокруг
Верху же над пещеркою сдѣланъ яко теречислом двенадцать. Сверху же над пемець красенъ на столпѣх, верху круголъ и
щеркой построен как бы теремец красивый
сребреными чешюями позлащеными покона столбах, сверху он круглый и окован пован; и на връхъ того теремца стоит Христос, золоченными чешуями; а наверху того тесдѣланъ сребром яко в мужа болѣе, и то
ремца стоит Христос, изваянный из серебсуть фрязи сдѣлали, и нынѣ есть под самым ра, выше человеческого роста; это фряги
врьхом тѣмъ непокрытымъ. Суть двери 3-и сделали; и ныне он стоит под самым верхом
у теремца того учинени хитро, яко и решето тем непокрытым. Есть три двери у теремца
крестьци; и тѣми дверми влазят люде къ
того, устроенных хитро — как решетка из
Гробу Господню. Да то есть Гробъ Госпокрестов; через те двери люди входят к Гродень был пещерка та, якоже то сказах: исбу Господню. А что Гробом Господним быпытах добрѣ от сущих ту издавъна и вѣдула та пещерка, как я сказал, я хорошо разщих поистиннѣ вся та святаа мѣста.
узнал от живущих здесь издавна и понастоящему знающих все те святые места.
Есть же церковь та Въскресение образомъ
Церковь же Воскресения по форме круглая,
кругла, всямокачна: и в длѣ и въ преки
а в длину и в ширину равно имеет тридцать
имать же сажень 30. Суть же в ней полати
саженей. В ней устроены просторные попространьны, и тамо горѣ живет патриархъ. мещения, и там наверху живет патриарх.
И есть же отъ дверей Гробных до стены ве- Расстояние же от дверей Гроба до стены
ликого олтаря саженъ 12. Ту есть внъ стѣны великого алтаря двенадцать саженей. Здесь
за олтаремъ Пупъ земли, и создана над
же, за стеной, вне алтаря, находится Пуп
нимъ комарка, и горѣ написан Христос му- земли; над ним сделан свод, и сверху мозасию, и глаголеть грамота: «Се пядию моею икой изображен Христос, и надпись гласит:
измѣрих небо и землю».
«Вот пядью моей я измерил небо и землю».
О МѢСТѢ СРЕДИ ЗЕМЛЯ, ИДѢЖѢ РАСО МЕСТЕ СРЕДИ ЗЕМЛИ, ГДЕ БЫЛ
ПЯТЬСЯ ХРИСТОС
РАСПЯТ ХРИСТОС
А отъ Пупа земнаго до Распятия Господня и А от Пупа земного до Распятия Господня и
до Края есть саженъ 12. Есть же Распятие
до Края двенадцать саженей. Распятие ГосГосподне къ встоку лиць, есть же на камеподне находится с восточной стороны на
ни, высоко было, яко стружия выше. Какамне, оно было высоко, выше копья. Камень же тый был круголъ, яко горка мала. А мень же тот был круглый, вроде маленькой
посреди камени того, на самом врьху,
горки. А посреди того камня, на самом вервысѣчена есть скважня лакти воглубле, а
ху, высечена скважина локтя два глубиной,
вширѣ мний пяди кругъ; и ту был въдрув ширину меньше пяди, круглая, тут был
женъ крестъ Господень. Исподи же под
водружен крест Господен. В земле же под
тѣмъ каменемь лежить прьвозданаго Адама
глава. И в распятие Господне, егда на
крестѣ Господь нашь Исус Христос предасть духъ свой, и тогда раздрася церковная
катапетазма, и камение распадеся; тогда же
и тъ камень просѣдеся над главою
Адамлею, и тою разсѣлиною сниде кровь и
вода изъ ребръ Владычень на главу Адамову и омы вся грѣхы рода человѣча. И есть
разсѣлина та на камени том и до днешняго
дне. Знати есть на деснѣй странѣ Распятиа
Господня знамение то честное. <…>
О ГРАДѢ ЕРУСАЛИМѢ
Иерусалимъ же град есть велик и твердь
стѣнами, всямокаченъ: на 4 углы крестьным
образом созданъ есть. Дебри суть многи
около его и горы каменыя. Безводно мѣсто
то есть: ни рѣки, ни кладязя, ни источника
нѣсть близ Иерусалима, но токмо едина
купѣль Силоамля. Но дъждевою водою живуть вси людие и скоти въ градѣ том. И жита добра ражаються около Иерусалима в
камении том без дожда, но тако, Божиимъ
повелѣниемъ и благоволением. Родиться
пшеница и ячмень изрядно: едину бо кадь
всѣявъ и взяти 90 кадей, а другоици 100 кадей по единой кади. То нѣсть ли то благословение Божие на земли той Святѣй! Суть
винограда мнози около Иерусалима и
овощнаа древеса многоплодовита, смокви и
агодичия, и масличие, и рожци; и ина вся
различнаа древеса бес числа по всей зели
той суть. И на той же горѣ Елеоньстѣй есть
пещера глубока близъ Възнесения Господня
на полудне лиць, и в той пещерѣ и гроб святыя Пелагии блудници. И ту есть столпникъ
близь, муж духовенъ велми. <…>
О ЕРДАНЪ
Иордан же рѣка течет быстро, бреги же
имать об онъ полъ прикруть, а отсуду пологы. Вода же мутна велми и сладка пити, и
нѣсть сыти пиюще воду ту святую; ни с нея
болѣть, ни пакости во чревѣ человѣку.
Всѣм же есть подобенъ Иордан к рѣцѣ
Сновьсѣй — и вширѣ, и въглубле, и луково
течет и быстро велми, якоже Сновь рѣка.
Вглубле же есть 4 сажень среди самое
купѣли, якоже измѣрих и искусих сам собою, ибо пребродих на ону страну Иордана,
много походихомъ по брегу его. Вширѣ же
есть Иордан якоже есть Сновь на устии.
этим камнем лежит голова первозданного
Адама. А во время распятия Господня, когда Господь наш Иисус Христос предал
свой дух на кресте, тогда разорвалась церковная завеса, и камень тогда же распался;
и разошелся тот камень над головой Адама;
и через ту расселину кровь и вода из ребер
Владыки сошли на голову Адама и омыли
все грехи рода человеческого. И есть расселина эта на камне том и до сегодняшнего
дня. С правой стороны Распятия Господня
можно видеть знамение то честное. <…>
О ГОРОДЕ ИЕРУСАЛИМЕ
Иерусалим же большой город с крепкими
стенами; стены его равны друг другу; построен он о четырех углах в форме креста.
Ущелья во множестве вокруг него и горы
каменные. Безводно то место: ни реки, ни
колодца, ни источника нет вблизи Иерусалима, но только одна купель Силоамская.
Но дождевой водой живут все люди и скоты
в городе том. И хлеба хорошие родятся
около Иерусалима в камнях тех без дождя,
но так, Божиим повелением и благоволением. Родятся изрядно пшеница и ячмень:
ведь одну кадь посеяв, берут девяносто кадей, а другой раз сто кадей за одну кадь.
Это ли не благословение Божие земле той
святой! Много виноградников около Иерусалима и деревьев фруктовых многоплодных, смокв, шелковиц, маслин, рожков; и
другие все различные деревья без числа по
всей земле той растут. И на той же горе
Елеонской есть пещера глубокая близко от
Вознесения Господня с южной стороны, и в
той пещере — гроб святой Пелагииблудницы. И там есть столпник поблизости,
муж духовный весьма. <…>
О ИОРДАНЕ
Иордан-река течет быстро, берега же ее с
той стороны круты, а с этой пологи. Вода
очень мутная и вкусная для питья; не насытиться, когда пьешь воду ту святую; от нее
— ни болезни, ни расстройства желудка у
человека. Во всем похож Иордан на реку
Сновь — и шириной, и глубиной, и тем, что
петляет и очень быстро течет, как и Сновьрека. Глубина же четыре сажени посреди
самой купели, как я измерил и проверил
сам, ибо я перебродил на ту сторону Иордана и много походил по его берегу. Шириной же Иордан — как Сновь в устье. На
Есть же по сей странѣ Иордана на купѣли
тои яко лѣси древо не высоко, аки вербѣ
подобно есть, и выше купѣли тоя по брегу
Иорданову стоитъ яко лозие много, но
нѣсть якоже наша лоза, но нѣкако аки силяжи подобно есть; есть же и тростие много; болоние имать, яко Сновь рѣка. Звѣрь
мног ту, и свинии дикии бе-щисла много, и
пардуси мнози ту суть, лвове же.
О СВѢТѢ НЕБЕСНѢМ: КАКО СХОДИТ
КО ГРОБУ ГОСПОДНЮ
А се о свѣтѣ святѣмъ, како сходит къ Гробу
Господню. Се ми Господь показа видѣти
худому и недостойному рабу. И видѣх очима своима грѣшныма поистинѣ, како сходит
святый свѣт къ Гробу животворящему Господа нашего Исуса Христа. Мнози бо
странници неправо глаголють о схожении
свѣта святаго; инъ бо глаголеть, яко Святый
Духъ голубем сходит къ Гробу Господню, а
друзии глаголють: молнии сходить с небесе,
и тако вжигаются кандила над Гробом Господнимь. И то есть лжа и неправда: ничтоже бо есть не видѣти тогда, ни голубя, ни
молнии. Но тако, невидимо сходит с небеси
благодатию Божиею и вжижгает кандила в
Гробѣ Господни. Да и о том скажю, яко
видѣх по истинѣ.
В Великую пятницю по вечерни потирають
Гробъ Господень, и помывают кандила та
вся, и вливають масла честнаго без воды,
единого масла того токмо. И вотъкнувше
свѣтилна во оловца, и не вжигають свѣтилен тѣх, но тако оставляють кандила та
невожжена. И запечатають Гробъ въ 2 час
нощи. И тогда изгасять вся кандила и
свѣщи по всѣм церквамъ въ Иерусалимѣ.
Тогда азъ худый, недостойный, в ту пятницю, въ 1 час дни, идох къ князю тому
Балдвину и поклонихся ему до земли. Он
же, видѣв мя худаго, и призва мя к себѣ с
любовию, и рече ми: «Что хощеши, игумене
русьский?» Познал мя бяше добрѣ и люби
мя велми, якоже есть мужь благодѣтенъ и
смѣрен велми и не гордить ни мала. Аз же
рекох ему: «Княже мой, господине мой!
Молю ти ся Бога дѣля и князей дѣля русских: повели ми, да бых и азъ поставил свое
кандило на Гробѣ Святѣмь от всея Русьскыя земля!» Тогда же онъ со тщанием и с
любовию повѣле ми поставити кандило на
Гробѣ Господни и посла со мною мужа,
этой стороне Иордана около купели той —
вроде леса; деревья невысокие, похожие на
вербу, а выше той купели по берегу Иордана стоит во множестве своего рода лоза, но
она не такая, как наша лоза, несколько похожа на кизил; много и тростника, затоны
есть, как у Снови-реки. Зверей много тут; и
свиней диких без числа много, и барсов тут
много, и львов.
О СВЕТЕ НЕБЕСНОМ: КАК СХОДИТ КО
ГРОБУ ГОСПОДНЮ
А это — о свете святом: как сходит ко гробу Господню. Это мне Господь дал видеть,
худому и недостойному рабу. И видел очами своими грешными поистине, как сходит
святой свет ко Гробу животворящему Господа нашего Иисуса Христа. Многие ведь
странники неправду говорят о схождении
света святого: ведь один говорит, что Святой Дух голубем сходит ко Гробу Господню, а другие говорят: молния сходит с небес, и там зажигаются лампады над Гробом
Господним. И то ложь и неправда, ибо ничего не видно тогда — ни голубя, ни молнии. Но так, невидимо, сходит с небес благодатию Божиею и зажигает лампады в
Гробе Господнем. Да и о том скажу, как видел, поистине.
В Великую пятницу после вечерни протирают Гроб Господен, и вымывают лампады
те все, и вливают масла чистого без воды —
одного только масла того. И, воткнув светильники в оловцы, не зажигают светильников тех, но так оставляют лампады те незажженными. И запечатывают Гроб в два
часа ночи. И тогда гасят все лампады и свечи по всем церквам в Иерусалиме.
Тогда я, дурной и недостойный, в ту пятницу в час дня, пошел ко князю тому Балдуину и поклонился ему до земли. Он же, видя
меня, дурного, подозвал меня к себе с любовью и сказал мне: «Чего хочешь, русский
игумен?» Он меня хорошо узнал и полюбил
меня очень, поскольку муж он добродетельный, и смиренный весьма, и ничуть не
гордый. Я же сказал ему: «Князь мой, господин мой! Молю тебя Бога ради и князей
ради русских: повели мне, чтобы и я поставил свою лампаду на Гробе Святом от всей
Русской земли!» Тогда он серьезно и с любовью повелел мне поставить лампаду на
Гроб Господен, и послал со мной мужа,
своего слугу лучьшаго, къ иконому Святаго
Въскресения и к тому, иже держить ключь
гробный. И повѣлѣста ми иконом и ключарь Святаго Гроба принести ми кандило
свое с маслом. Аз же поклонився има,
идохъ с радостию великою, и купих кандило стькляно, велико велми, и налиавъ масла
честнаго все, принесох ко Гробу Господню,
уже вечеру сущу. Упросихъ ключаря того,
единого внутрь Гроба суща, и обѣстихся
ему; он же отврьзе ми двери святыя, и повелѣ ми выступити ис калиговъ, и тако босого введе мя единого въ святый Гробъ
Господень и с кандилом, еже нося с собою,
и повелѣ ми поставити кандило на Гробѣ
Господни. И поставих своима рукама грѣшныма в ногах, идеже лежаста пречистѣи
нозѣ Господа нашего Исуса Христа. В главах бо стояше кандило гречьское, на персехъ поставлено бяше кандило Святаго Савы и всѣхъ монастырей. Тако бо обычай
имут: по вся лѣта поставляють кандило
гречьское и Святаго Савы. И благодѣтью
Божиею та ся 3 кандила вожгоша тогда; а
фряжьскаа каньдила повѣшена бяху горѣ, а
от тѣх ниединоже възгорѣся.
Аз же тогда, поставивъ кандило на Гробѣ
Святѣмь, и поклонився честному Гробу тому, и облобызавъ мѣсто то святое с любовию и съ слезами, идеже лежало тѣло Господа нашего Исуса Христа, изидох из Гроба
Святаго с радостию великою и идохъ в келию свою.
Заутра же в Великую суботу въ 6 час дне
сбираются вси людие пред церковь Святаго
Въскресениа — бесщисленое множьство
народа, от всѣх странъ пришелци и тоземци: и от Вавилона, и от Египьта, и от всѣх
конець земли. Ту ся сбирають во тъ день
несказанно множьство. И наполнятся вся та
мѣста людий около церкви и около Распятиа Христова; и велика тѣснота и томление
лютѣ людемъ ту бываеть; мнози бо человѣци ту задыхаются от тѣсноты людий
бещисленных. И ти людие вси стоятъ съ
свѣщами не вожженами и ждуть отврьзениа
дверий церковных. Внутрь же церкви тогда
токмо попове едини суть. И ждуть попове и
вси людие, дондеже прииде князь съ дружиною; и тогда бывает отврьзение дверемъ
церковным, и входять людие въ церковь в
своего лучшего слугу, к эконому церкви
Святого Воскресения и к тому, кто держит
ключ от Гроба. И повелели мне эконом и
ключник Святого Гроба, чтобы я принес
лампаду свою с маслом. Я же, поклонившись им, пошел с радостью великой и купил лампаду стеклянную, очень большую,
и, налив полную масла чистого, принес ко
Гробу Господню, когда уже наступил вечер.
Упросил я ключника того, одного тогда
внутри Гроба бывшего, и кое-что обещал
ему, и он открыл мне двери святые, велел
мне снять сапоги, и так босого ввел меня
одного в святой Гроб Господен с лампадой,
которую я нес с собой, и повелел мне самому поставить лампаду на Гроб Господен. И
я ее поставил своими руками грешными в
ногах — где лежали пречистые ноги Господа нашего Иисуса Христа. Ибо в головах
стояла лампада греческая, на груди же поставлена была лампада святого Саввы и
всех монастырей. Ведь такой здесь обычай:
каждый год ставят греческую лампаду и
святого Саввы. И благодатию Божиею те
три лампады загорелись тогда; а фряжская
лампада повешена была сверху, а из тех ни
одна не загорелась.
Я же тогда, поставив лампаду на Гробе
Святом, и поклонившись честному Гробу
тому, и облобызав с любовью и со слезами
место то святое, где лежало тело Господа
нашего Иисуса Христа, вышел из Гроба
Святого с радостью великою и пошел в
свою келью.
Назавтра же, в Великую субботу в шестой
час дня собираются все люди перед церковью Святого Воскресения — бесчисленное
множество народа, жители той земли и
пришельцы из всех стран: и из Вавилона, и
из Египта, и со всех концов земли. Собирается там в тот день несказанное множество.
И наполняются людьми все те места около
церкви и около Распятия Христова; и великая теснота и давка жестокая среди людей
там бывает, так что многие люди тогда задыхаются от тесноты народа бесчисленного. И те люди все стоят со свечами незажженными и ждут открытия церковных
дверей. Внутри же церкви тогда одни только попы находятся. И ждут попы и все люди, пока придет князь с дружиной; и тогда
бывает открытие дверей церковных, и вхо-
тѣснотѣ велицѣ и въ гнетении, и наполняють церковь ту. И полати вси полны будуть,
не могуть бо ся вмѣстити вси людие въ церковь ту, но ту стоять внѣ церкви людие
мнози зѣло около Голгофы и около Краниева мѣста и дотуда, идеже кресты налѣзени;
и все то полно будеть людий бе-щисла много множьство. И ти людие вси въ церкви и
внѣ церкве иного не глаголють ничтоже, но
токмо «Господи, помилуй!» зовут неослабно и вопиють силно, яко тутнати и гремѣти
всему мѣсту тому от вопля людий тѣх. И ту
источници слезам проливаются от вѣрных
людий. Аще бо кто окаменено сердце имат,
но тогда можеть прослезити. Всякъ бо человѣкъ зазрит в себѣ тогда, и поминаеть
грѣхи своя, и глаголеть в собѣ всякъ человѣкъ: «Еда моих дѣля грѣхов не снидет
свѣт святый?» И тако стоать вси вѣрнии
людие слезни и скрушенным сердцемъ. И
тъ самъ князь Балъдвинъ стоитъ съ страхом
и смирениемъ великим, источници проливаются чюдно от очию его. Такоже и дружина его около его стоятъ прямо Гробу,
близь олтаря великаго, вси бо сии стоят съ
смѣрением.
И яко бысть 7 час дне суботнаго, тогда поиде Балъдвинъ князь ко Гробу Господню и з
дружиною своею из дому своего, и вси бо
сии пѣши. И присла въ метохию Святаго
Савы и позва игумена того Святаго Савы и
съ черници его. И поиде игуменъ с братиею
къ Гробу Господню, и азъ худый ту же поидох съ игуменом тѣмъ и з братиею. И приидохом ко князю тому и поклонихомся ему
вси. Тогда и онъ поклонися игумену и всей
братии и повелѣ игумену Святаго Савы и
мнѣ худому близь себе поити повелѣ, а
иным игуменом и черньцем всѣм повелѣ
пред собою поити, а дружинѣ своей повелѣ
позаду поити.
И приидохомъ къ церкви Въскресения Христова к западным дверем. И се множьство
людий заступили двери церковныя, и не могохомъ тогда въ церковь внити. Тогда князь
Балдвинъ повелѣ воином, и разгнаша люди
насилие, и створиша яко улицю олне до
Гроба, и тако могохом проити сквозѣ люди
ольне до Гроба. И приидохом къ восточным
дверемъ Святаго Гроба Господня, и князь
по час прииде и ста на мѣстѣ своем на
деснѣй странѣ у преграды великаго олтаря,
дят люди в церковь в тесноте великой и в
давке, и наполняют церковь ту и хоры.
Всюду делается полно, ибо не могут поместиться все люди в ту церковь, но остается
очень много людей вне церкви около Голгофы и около Крайнева места, и вплоть до
того места, где были найдены кресты, и все
то делается полно бесчисленно многим
множеством людей. И те люди все в церкви
и вне церкви ничего другого не говорят,
только: «Господи, помилуй!» взывают
неослабно и кричат громко, так что гудит и
гремит все то место от вопля тех людей. И
тут ручьями проливаются слезы у верных
людей. Даже с каменным сердцем человек
может тогда прослезиться. Ибо каждый заглядывает тогда в себя, и вспоминает свои
грехи, и говорит каждый в себе: «Неужели
из-за моих грехов не сойдет святой свет?» И
так стоят все верные люди в слезах с сокрушенным сердцем. И сам тот князь Балдуин стоит со страхом и смирением великим, и ручьи чудесно текут из очей его.
Также и дружина его стоит около него
напротив Гроба, вблизи алтаря большого; и
все они стоят со смирением.
И когда наступил седьмой час дня субботнего, тогда пошел князь Балдуин ко Гробу
Господню с дружиной своею из дома своего; пешком ведь все пошли. И послал князь
в метох Святого Саввы, и позвал игумена
того Святого Саввы с чернецами его. И пошел игумен с братией ко Гробу Господню,
и я, худой, тут же пошел с игуменом тем и с
братиею. И подошли мы к князю тому, и
поклонились ему все. Тогда и он поклонился игумену и всей братии, и повелел игумену Святого Саввы и мне, худому, пойти рядом с ним, и иным игуменам и чернецам
всем повелел перед собой пойти, а дружине
своей повелел сзади пойти.
И пришли мы к церкви Воскресения Христова, к западным дверям. И вот множество
людей закрыло собой двери церкви, и не
смогли мы тогда войти в церковь. Тогда
князь Балдуин отдал приказ воинам, и они
силой разогнали людей и сделали как бы
улицу до самого Гроба, и тогда мы смогли
пройти между людьми прямо до Гроба. И
подошли к восточным дверям Святого Гроба Господня, и князь за нами подошел и
стал на месте своем с правой стороны у
противу всточным дверем и Гробным; ту бо
есть мѣсто княже, создано высоко.
И повелѣ князь игумену Святаго Савы стати
над Гробом с своими черньци и с правовѣрными попы. Мене же худаго повелѣ поставити высоко над самыми дверми Гробными,
противу великому олтарю, яко дозрѣти ми
лзѣ бяше въ двери Гробныя. Двери же та
Гробныя всѣ трои запечатаны бяху, и запечатаны печатию царскою. Латиньстии же
попове в велицѣм олтари стояху. И яко
бысть 8 час дне, и начаша вечернюю пѣти
на Гробѣ горѣ попове правовѣрнии, и черноризци, и вси духовнии мужи; пустынници
мнози ту бяху; латина же в велицѣм олтари
начаша верещати свойскы. И тако поющим
имъ всѣм, аз ту стояъ, прилѣжно зрях ко
дверем Гробным. И яко начяша чести паремии тоя суботы великиа, на первих пареми
изиде епископъ с дьяконом из великого олтаря, и приде къ дверем Гробным, и позрѣ
въ Гробъ сквозѣ крестець дверей тѣхъ, и не
узрѣ свѣта в Гробѣ, и възвратися опять. И
яко начаша чести 6-ю паремию, тот же епископъ прииде къ дверем Гробным и не видѣ
ничтоже. И тогда вси людие възпиша съ
слезами «Кирие, елеисонъ», еже есть «Господи, помилуй!». И яко бысть 9-му часу
минувшую и начаша пѣти пѣснь проходную
«Господеви поим», тогда внезаапу прииде
туча мала от встока лиць и ста над верхом
непокрытым тоа церкве, и дождь малъ над
Гробом Святымъ, и смочи ны добрѣ стоящих на Гробѣ. И тогда внезаапу восиа свѣтъ
святый во Гробѣ Святѣмь: изиде блистание
страшно и свѣтло из Гроба Господня Святаго. И пришед епископъ съ 4-рми дияконы,
отверзе двери Гробныя, и взяша свѣщу у
князя того у Балдвина, и тако вниде въ
Гробъ, и вожже свѣщу княжю первѣе от
свѣта того святаго. Изнесше же из Гроба
свѣщу ту и даша самому князю тому в руцѣ
его. И ста княз-ет на мѣстѣ своемъ, свѣщю
держа с радостию великою. И от того вси
свои свѣщи въжгохомъ, а от наших свѣщь
вси людие вожгоша свои свѣщи, по всей
церкви друг отъ друга вожгоша свѣщи.
Свѣт же святы не тако, яко огнь земленый,
но чюдно, инако свѣтится изрядно, и
преграды великого алтаря против восточных дверей и дверей Гроба, ибо тут место
княжее, построенное высоко.
И повелел князь игумену Святого Саввы
стать над гробом со своими чернецами и с
православными попами. Меня же, дурного,
приказал поставить высоко над самыми
дверьми Гроба против великого алтаря,
чтобы мне возможно было заглядывать в
двери Гроба. Двери же Гроба все три запечатаны были, и запечатаны царскою печатью. Латинские же попы в великом алтаре
стояли. И когда наступил восьмой час дня,
начали вечерню петь на Гробе вверху попы
православные, и черноризцы, и все духовные мужи; и пустынники многие тут были;
латиняне же в великом алтаре начали верещать по-своему. И так пели они все, а я тут
стоял, прилежно глядя на двери Гроба. И
когда начали читать паремии той Великой
субботы, во время первой паремии вышел
епископ с дьяконом из великого алтаря, подошел к дверям Гроба, и заглянул в Гроб
сквозь крестец дверей тех, и не увидел света в Гробе, и возвратился на место. И когда
начали читать шестую паремию, тот же
епископ подошел к дверям Гроба и опять
ничего не увидел. И тогда все люди возопили со слезами «Кирие, елейсон!», что значит «Господи, помилуй!» И когда минул
девятый час и начали петь проходную песнь
«Господу поем», тогда внезапно пришла
небольшая туча с востока и стала над непокрытым верхом той церкви, и пошел дождь
небольшой над Гробом Святым, и смочил
нас хорошо, стоящих на Гробе. И тогда внезапно воссиял свет святой в Гробе святом:
вышло блистание страшное и светлое из
Гроба Господня Святого. И подойдя, епископ с четырьмя дьяконами открыл двери
Гроба, и взял свечу у князя того, у Балдуина, и с нею вошел в Гроб, и первым делом
зажег свечу князя от того святого света.
Вынеся же из Гроба ту свечу, дал самому
князю тому в его руки. И стал князь на месте своем, держа свечу с великой радостью.
И от него мы все зажгли свои свечи, а от
наших свечей все люди зажгли свои свечи
по всей церкви, друг от друга зажигая свечи.
Свет же святой не так, как огонь земной, но
чудесно, иначе светится, необычно; и пламя
пламянь его червлено есть, яко киноварь, и
отнудь несказанно свѣтиться. <…>
И Богъ тому послух и Святый Гробъ Господень, яко во всѣх мѣстѣх святых не забых
именъ князь русскых, и княгинь, и дѣтей
ихъ, епископъ, игуменъ, и боляръ, и дѣтей
моих духовных, и всѣх христианъ николиже
не забыл есмь; но во всѣх святыхъ мѣстѣх
поминалъ есмь. Первѣе поклонялъся есмь
за князей за всѣх, и потомъ о своих грѣсѣх
помолился есмь. И о сем похвалю благаго
Бога, яко сподоби мя худаго имена князей
рускых написати в лаврѣ у Святаго Савы; и
нынѣ поминаются имена их во октении, с
женами и с дѣтьми их. Се же имена их: Михаил Святополкъ, Василие Владимеръ, Давидь Святославич, Михаилъ Олегъ,
Панъкратие Святославич, Глѣбъ Менский.
Толко есмь ихъ помнѣл имѣнъ, да тѣх вписах. Опрочѣ всѣхъ князь русскых,— и о болярех у Гроба Господня и во всѣх мѣстѣх
святых. И отпѣхом литургии за князи русскыя и за вся християны, 50 литургий; а за
усопшаа 40 литургий отпѣхом.
Буди же всѣмъ, почитающим писание се с
вѣрою и с любовию, благословение от Бога
и от Святаго Гроба Господня и от всѣх
мѣстъ сих святыхъ: приимут мзду от Бога
равно с ходившими мѣста си святаа. Блажени же видѣвше вѣроваша, треблажени не
видѣвшие вѣровавше. Вѣрою бо прииде
Авраамъ в Землю обѣтованную. Поистинѣ
бо есть вѣра равна добрым дѣлом.
Бога ради, братие и господье мои, не зазрите худоумию моему и грубости моей. Да не
будет в похуление написание се, мене ради
и Гроба Господня и святыхъ ради мѣстъ
сих. Кто любовию почтеть, да мьзду прииметь от Бога Спаса нашего Исуса Христа.
И Богъ мира со всѣми вами в вѣки, аминь.
его красно, как киноварь; и совершенно
несказанно светится. <…>
И Бог тому свидетель, и Святой Гроб Господен, что, находясь во всех местах святых,
я не забыл имен князей русских, и княгинь,
и детей их, епископов, игуменов и бояр, и
детей моих духовных; и всех христиан никогда не забывал; но во всех святых местах
поминал. В первую очередь я кланялся за
князей за всех, а потом о своих грехах молился. И за то хвалю благого Бога, что сподобил меня, худого, имена князей русских
написать в лавре Святого Саввы; и ныне
поминаются имена их в ектенье, с женами и
с детьми их. Вот имена их: МихаилСвятополк, Василий-Владимир, Давид Святославич, Михаил-Олег, Панкратий Святославич, Глеб Минский. Только их имена я и
помнил, их и вписал. Помимо всех князей
русских, и о боярах я молился у Гроба Господня и во всех местах святых. И отпели мы
литургии за князей русских и за всех христиан — всего пятьдесят литургий, а за
усопших сорок литургий отпели.
Да будет же всем, читающим писание это с
верою и с любовию, благословение от Бога,
и от Святого Гроба Господня, и от всех
мест этих святых: примут они награду от
Бога наравне с ходившими по местам этим
святым. Блаженны, увидев, поверившие,
втройне же блаженны, не видя, верующие.
Веруя, пришел ведь Авраам в Землю обетованную. Поистине ведь вера равна добрым
делам.
Бога ради, братья и господа мои, не попрекните меня за скудоумие мое и грубость
мою. Да не поругано будет писание это ради меня, и Гроба Господня, и ради святых
этих мест. Кто с любовью прочтет, да примет награду от Бога Спаса нашего Иисуса
Христа. И Бог мира со всеми вами вовеки
— аминь.
Переводная литература XI-XII веков
«Шестоднев» Иоанна экзарха болгарского
ПРОЛОГ
ПРОЛОГ
Что краснѣе, что ми сладчайше боголюбЧто прекраснее, что сладостнее для богоцемъ, иже поистиннѣ жадят жизни вѣчныя, любцев, поистине жаждущих вечной жизни,
не ежели присно Бога не отступити мыслию нежели всегда держаться мыслью Бога и
и поминати Его добрыя твари? Яко и се ты, помнить благие дела Его? И раз уж ты, госгосподи мой, княже славный Симеоне хри- подин мой, славный князь Симеонстолюбче, не престаеши възыская похристолюбец, непрестанно познаешь заповелѣний Его и твари, хотя ся ими красити и веди Его и творения, дабы теми украсить и
славити, тако бо и в нас обычай бываетъ. И прославить себя, того же и мы держимся
егда видит рабъ приязнивый господина сво- правила. А доброжелательный раб, видя
его добро что сотворша, то не точию самъ
добрые дела господина своего, не только
бы хотѣлъ, единъ вѣдый, радоватися и кра- сам бы хотел, об этом ведая, радоваться и
сити, но аще бы лзѣ, хотѣлъ бы да и миръ
веселиться, но желал бы, если возможно,
слышит. Елико бо питиа и ядения насыщачтобы и мир о том услышал. Сколь румяны,
ющеся румяни бываютъ и свѣтли и весели,
радостны и веселы бывают те, кто насыщато колико паче иже ся кормит мысльми, на
ет себя питьем и пищей! Но еще более —
Божиа дѣла възирая и красяся ими. Хотѣл
тот, кто питает себя мыслями, взирая на дебы да быша и инии видѣли и прилѣпилися
ла Божии и радуясь им! Хочет тот, чтобы и
их. Тацы бо иже будутъ, якоже Писание
другие видели и полюбили их. У таких люглаголетъ, перие возрастут, якоже орли, те- дей, как говорит Писание, крылья вырастут,
щи же имут и не трудитися, радость бо ни
как орлы полетят они без труда, ибо радость
труда вѣсть и крилѣ раститъ. И како не хоне знает тягот и крылья растит. И как же им
тятъ радоватися, възыскающии того и разу- не радоваться, ища и постигая, для кого это
мевше, кого дѣля се есть небо солнцемъ и
небо украшено солнцем и звездами, ради
звѣздами украшено, кого ли ради и земля
кого земля покрыта садами, дубравами и
садом и дубравами и цвѣтомъ утворена и
цветами и увенчана горами, для кого море и
горами увяста, кого ли дѣля море и рѣки и
реки и все воды наполнены рыбой, кому рай
вся воды рыбами исполнены, кого ли ради
и само то царствие уготованы? Как им не
рай и самое то царство уготовано? — Таче
радоваться и не веселиться, славословя, поразумѣвше, яко не иного никогоже ради, но стигая, что это — не для кого-либо иного,
тѣхъ, како ся не имутъ радоватися и весели- но для них самих! А нужно еще и о том поти, славящеи. Ктому нужда и се помыслити, мыслить, каким образом сами они сотворекацѣмъ суть образомъ сотворени, что ли
ны, каков их сан, на что они позваны. И поимъ есть санъ, на что ли суть позвани. И все мыслив так, пусть они на деле и не таковы,
помысливше, аще и друзи, како себе не
как им не радоваться и не веселиться! Я же
имут красити и радовати! Здѣ же азъ поми- здесь быстро в шести кратких словах все
ная всю, 6 словесъ скратя, в малѣ проиду.
это напомню. А потом — и отдохнуть, о
Год же и послѣди отити, о добрѣй сей твари добром этом творении побеседовав.
побесѣдовавше.
Сотвори Богъ, не аки человѣцы, зиждюще,
Творил Бог не так, как люди, возводящие
или корабли творяще, или мѣдницы, или
здания или строящие корабли, или медники,
златари, или поставы ткущеи, или усмаре,
или золотых дел мастера, или ткачи шерсти,
или инацѣ и козненицы, вещи ты събираю- или кожевники, или, скажем, художники.
ще, готовы образы творят, яцы же имъ суть Те создают свои изделия, какие им нужно,
требѣ, а сосуды и сѣчива другъ от друга
по готовым образцам, запасаясь материалом
въземлюще, имиже то творити. Но Богъ и
и беря орудия труда друг у друга. Богу же
кде помысли, то и сотвори, а прежде имъ не достаточно что-то помыслить, чтобы сотвобывшемъ. Не бо требуетъ ничто же Богъ, а
рить то, чего прежде не бывало. Ибо Богу
человѣческыя хитрости другъ друга требудля созидания ничего не нужно, а человече-
етъ. Требѣ бо есть кормнику, корабль творящу, иже древо сѣчетъ, и корчия, и иже
пеклъ творитъ; и паки сѣяй что-либо земля
требуетъ, и садове, и сѣмена, наводнения; и
иже корчиа дѣлают вещь требуютъ корчии
зиждющаго; и подобнаго сосуда кождо требуетъ еже комуждо ся ключитъ на дѣло. А
Творецъ Великий ни сосуда требуетъ, ни
вещи, ни бо в него мѣсто есть. Инѣмъ козникомъ вещи сосудъ, еще же и лѣто, и
трудъ, и хитрость, и поспѣшение; се Богови
— хотѣние. Все бо еже восхотѣ Господь, и
сотвори — въ мори и въ всѣх безднахъ,
якоже глаголютъ чистая словеса. Восхотѣ
бо сотворити не елико може, но елико же
вѣдяше, яко довлѣетъ. Удобь бяше ему
утварий сихъ, рекше миръ, сотворити и тму,
и двѣ свѣтилѣ велицѣи. Се же есть паче
восхотѣниа удобѣе и творение. Намъ бо
всего удобѣе есть иже восхотѣти чесому,
неже творити, не бо можем творити еже хотяще. А Богу творцю все мощьно иже
хощетъ. Хотѣнию бо Божию сила припряжена, да елико хощетъ творити.
Тѣм же иже и твореное ово есть нами видимо и знается, ово же разумно. Тих разумных есть ефир и небо причастие. Ово земное, ово же небесное. На требу и животы
сотвори чювьствекы, овы же и разумны. Разумнымъ небо и ефира, а земным землю и
море дастъ жилище. Тии же разумнымъ
друзи на золь ся совратиша и изгнани быша
съ небесных мѣстъ, и на воздусѣ и на земли
часть имъ отлучи: не якоже да съвершаютъ
еже аще умыслятъ на человѣки зло, — воздражает бо я аггелское сохранение и стража, — но да тѣмъ представлениемъ разумѣють, колико ти зло обрѣтает презорьство и нырение. Но понеже надвое раздѣли
чювьственаго рода, ти ов осмысленъ и словесенъ сотвори, ов же бе-смысла. И повину
смысленому роду бесловеснаго естества.
Пакости же обаче друзии бесловесных творят и, супротивящеся, востаютъ на своя
властели. Не бо но и сих властели си же такожде творят: и смыслом, и словесем почесть приемше, и бѣсятся на Творца своего.
Да сего ради и сии бесловеснии востаютъ,
яко да еже сами творятъ. То от того разумѣютъ, колико зло есть еже свой чинъ
ские искусства нуждаются друг в друге.
Кормчему нужен кораблестроитель, и дровосек, и кузнец, и смолокур; также и сеящему что-либо нужны земля, растения, семена и вода для полива; и кузнецу для работы нужен материал и тот, кто построит кузницу. И свое орудие нужно для каждого дела — какое кому больше годится. А Творец
Великий ни в орудии не нуждается, ни в
материале, ни вообще в чем-либо. Другим
созидателям нужны материал и орудие, а
также время, труд, умение, старание, а Богу
— только Его воля. Ибо все, что захотел
Господь, то и сотворил — в море и во всех
безднах, как говорят чистые слова. Захотел
же Он сотворить не столько, сколько мог
бы, но столько, сколько знал, что нужно.
Мог бы легко Он сотворить вселенных таких, что зовутся миром, и десяток тысяч, и
два десятка великих светил. Это и значит:
творение много легче хотения. Нам вот гораздо легче захотеть что-нибудь, чем сотворить, ибо мы не можем творить все, что хотим. А Богу-Творцу по силам все, чего бы
он ни пожелал. Ибо Божие желание сопряжено с силой сотворения того, что хочется.
Из сотворенного же одно мы видим и чувствуем, другое мыслим. Область мысленных созданий — эфир и небо. Одно из сотворенного земное, а другое — небесное.
Как и надлежало, Он сотворил и живые существа: одни чувственные, а другие мысленные. Мысленным дал Он для житья небо
и эфир, а земным землю и море. Некоторые
же из мысленных созданий совратились на
зло и были изгнаны из небесных жилищ, и
Он выделил им часть в воздухе и на земле
— не для того, чтобы они совершали зло,
какое умыслят на людей, — препятствует
им в этом ангельское охранение и стража,
— но чтобы по этой перемене было понятно, какое зло влекут за собой гордыня и обман. И сотворил Он род чувственных, разделив его надвое, сделав одних осмысленными и словесными, а других без смысла. И
подчинил бессмысленные существа осмысленному роду. Однако же некоторые из бессловесных пакости творят и, сопротивляясь,
восстают на своих властителей. Но ведь и
властители их то же делают: приняли почесть владения смыслом и словом и восстают на своего Творца. Потому-то и бес-
комуждо преступати и уставныя предѣлы
без боязни миновати. Сия же предѣлныя
уставы вѣдѣти есть, како ти бездушныа вещи хранятъ.
словесные эти восстают, что они сами так
поступают. Отсюда понятно, какое зло кому
бы то ни было нарушать свой чин и безбоязненно преступать установленные ему
пределы. Надлежит знать, как бездушные
вещи соблюдают эти установленные пределы.
Море бо, бурями мутимо и надымающися
Так, море, мутимое бурями, воздымаясь на
на сусѣду землю и проливаемо, пѣска ся
соседку землю и обрушиваясь, стыдится
стыдитъ и нарочитых предѣлъ не рачитъ
песка и не любит преступать определенных
преступати, но яко конь текий и воздержаграниц; но как конь бегущий удерживается
ется уздою, сице ти море, неписанный зауздою, так и море, видя неписаный закон,
конъ видя, пѣском написанъ, и възвращает- песком начертанный, возвращается в свои
ся. Сице ти и рѣки текутъ, якоже суть учипределы. И реки, как устроены сначала, так
нены исперва; и студенцы истичютъ, и кла- и текут; и ключи бьют, и колодцы дают подязи даютъ человѣкомъ иже на потребу. И
требное людям. И все часы времени по полѣта вся часы другъ друга по чину премирядку друг за другом проходят; по тому же
нуют; по сему закону и дние, и нощи хразакону и дни, и ночи хранят тот чин, и, бунятъ чинъ той, и продолжаеми не хвалятся, дучи удлиняемы, не хвалятся, а сокращаени укращаеми не тужатъ, но, другъ от друга мы, не тужат; но, друг от друга приемля погодъ приемлюще, паки бес пря долгъ отдару, вновь без споров, долг отдавая, должное
юще приемлютъ. Се же такожде Творчюю
приемлют. И вот еще что показывает препремудрость кажет и силу: ни земля бо, в
мудрость и силу Творца: ведь ни земля, тытысущих лѣт орема, и сѣема, и садима, и
сячи лет возделываемая, и засеваемая, и закормяще плоды, перома и копаема, и
саживаемая, и кормящая плоды, и толкаедождемъ мочима и снѣгомъ, и жьгома,
мая, и копаемая, и дождем мочимая и снеоскудѣния никакоже не приа, но плод земгом, и опаляемая, нисколько не оскудела, но
ным дѣлателемъ неудръжанъ приноситъ.
приносит земледельцам изобильные плоды.
Ни море, оттуду облакомъ вземлющемъ
Ни море, откуда облака берут водную стиводное естество и дождя ражающе и земли
хию, и дожди рождают, и земле дают, не
даемы, не охудѣ, ни пресхну николиже, ни
уменьшилось, не высохло нисколько, и так
паки возрасте, приемля бещисмени рѣки,
же не выросло, принимая бесчисленные ревтичающая в то. И се глаголю: откуду убо
ки, втекающие в него. И вот что скажу: а
истоки рѣчныя истичютъ? Недовѣдомо бо
откуда истоки рек истекают? Непонятно
ми и се помышление: како солнце мокротмне и такое явление: почему солнце не моное сущее не может иссучити удобь зело?
жет с великой легкостью высушить все
Иже хощетъ разумѣти: не бо оно сушить
мокрое? Для тех, кто хочет уразуметь: ведь
тины, и водныя соборы пресушаетъ, и наша не высушивает оно ни тины, ни водоемы,
телеса минуетъ. Видѣти же рѣки худѣюща, минует и наши тела. Реки кажутся меньше,
егда же, оставивъ южныя страны, и на
когда оно, оставив южные страны, перехосѣверныя преходитъ, и жатву творитъ. Сего дит в северные и производит лето. Потому
ради и Нила мѣнятъ не в той же год водняи наводнения Нила, считают, происходят не
щася, в он же и иныа рѣкы, но у полы жатв то время, что у других рек, ибо он напояет
вы напаяютъ Егупетъ, имже солнце тогда
Египет в середине лета, в то время когда
по сѣверному поясу ходитъ и инѣмъ рѣкамъ солнце ходит по северному поясу и угнетапритужает, а от сего кромя ся отдаливши.
ет иные реки, а от этих краев отдаляется.
Аще ли же ины вины мѣнят, имиже ся своХотя существуют и другие мнения о том,
дить, то нынѣ нѣсть ти ни на кою же потре- чем это объясняется, но сейчас они тебе собу. <…>
вершенно ни к чему. <…>
Си же словеса шесть, господи мой, не о се- Эти же шесть слов, господин мой, не сам я
бе мы есмы сътворили, но ово от Ексамера
сочинил, но иное взял нз верных слов Шесвятаго Василиа истовая словеса, ово же и
стоднева святого Василия, а иное по смыслу
разумы от него приемлюще, такоже и от
Иоанна, а другое от другых: аще есмы кождо что почитали иногда, такоже есмы сплатили ее.
Яко же се бы кто минуемь владыкою, аще
мимоходящу владыцѣ, восхотѣлъ бы храмъ
ему сътворити. Не имущу же ему чимъ
сътворити, шедъ бы к богатымъ и спросилъ
бы от них — от ового мраморъ, а от другаго
бръселиа, ти стѣны бы возградилъ, и мраморомъ помостилъ прошениемъ от богатыхъ. И покрыти хотящу, и не имущу противу стѣнамъ тѣмъ и помосту мраморному
достойна покрова, лѣсу бы исплелъ потонку
храму тому, и створилъ, и покрылъ соломою, и двери наплѣталъ терниемъ, и тако
затворъ сотворил. Сице бо достоить неимущему в дому своемь ничтоже.
Сице бо есть нищий нашь умъ: да не имы в
дому своемъ ничтоже, чюжими возгради
словесы, приложи же и от нищаго дому
своего, но акы солому и лѣсы — словеса
своя. Аще владыка, милуяй его, все то акы
своя труды приемлеть его, ему же владыцѣ
Господь Богь надъ владыками даждь сию
жизнь добрѣ угаждающу Тебѣ рая доити съ
преподобными мужи всѣми.
Аминь.
СЛОВО ШЕСТАГО ДНИ
Яко же смердъ и нищь человѣкъ и страненъ,
пришед издалеча к преворамъ княжа двора
и видѣвъ я, дивится и, приступивъ къ вратомъ, чюдится, въпрашая, и вънутрь въшед,
видѣть на обѣ странѣ храмы стояща украшены камениемъ и древомъ истесаны, и
прочее въ дворець въшед и узрѣвъ полаты
высокы и церкви, издобрены без года камениемъ и древомъ и шаромъ, изутрь же мраморомъ и мѣдью, съребром же и златом,
таче не съвидый, чьсому приложити их,
нѣсть бо того видѣлъ на своей земли развѣ
хызъ лѣпленъ и убогъ, ти акы погубивъ си
умъ чюдиться имъ ту. Но аще ся прилучится ему и князь видѣти, сѣдяща въ срачицѣ
бисеромъ покыданѣ, гривну цатаву на выи
носяща и обручи на руку, и поясомъ вольрьмитомъ поясана, и меч златъ при бедрѣ
висящь, обаполы его боляры стояща въ златыхъ гривнах и поасѣх и обручих, ти его
аще его кто вопрашаеть, възвращьшася на
свою землю, рекый: «Что видѣ тамо?», —
рече: «Не вѣдѣ, како вы повѣдѣ того. Свои
у него заимствовал, также и у Иоанна, а
другое у других: что мне когда-либо приходилось читать, то я и соединил.
Это похоже на то, как если бы кто-нибудь,
кого минует, ходя мимо, его господин, захотел бы построить ему хоромы. Не имея
же из чего строить, пошел бы он к богатым
людям и попросил бы у них — у одного
мрамор, у другого бревна, и возвел бы стены, а мрамором, выпрошенным у богатых,
вымостил бы пол. И захотел бы те хоромы
покрыть, но не имея материала, достойного
стен и мраморного пола, сплел бы сетку на
том доме и покрыл бы его соломой, а двери
сплел бы из прутьев и такой же сделал бы
запор. Так ведь остается поступить не имущему в своем доме ничего.
Таков же и нищий наш ум: не имея у себя
дома ничего, строит он из чужих слов, добавляя понемногу из своего нищего дома,
но вроде соломы и прутьев — свои слова.
Если владыка, снисходя к нему, все эти
труды его примет как свои, то дай этому
владыке Господь, Бог над владыками, угодить Тебе в этой жизни и со всеми преподобными мужами до рая дойти.
Аминь.
СЛОВО ШЕСТОГО ДНЯ
Как смерд и нищий человек или странник,
придя издалека к оградам княжеского дворца и увидав их, удивляется и, подойдя к воротам, восхищается, расспрашивая, и,
внутрь войдя и видя стоящие с обеих сторон хоромы, украшенные камнем и деревом
резным, а затем, во дворец войдя и увидав
высокие палаты и церкви, богато украшенные камнем, деревом и живописью, а изнутри мрамором, медью, серебром и золотом, не знает, чему их приравнять, ибо не
видел он в своей земле ничего, кроме жалких и убогих хижин, и как безумный удивляется этому тут. А если случится ему и
князя увидеть, сидящего в облачении, осыпанном бисером, с гривной изукрашенной
на шее и обручами на руке, поясом красным
препоясанного и с мечом золотым, при бедре висящим, с двух сторон его бояр, стоящих в золотых гривнах, поясах и обручах,
тогда, если кто спросит его по возвращении
в свою землю, говоря: «Что ты там видел?»,
— он скажет: «Не знаю, как вам рассказать
бы бѣсте очи умѣлѣ достоинѣ чюдитися той
красотѣ». Тако же и азъ не могу достойнѣ
тоя доброты и чина сказати, но самъ кождо
васъ, очима плотныма видя и умомъ безплотнымъ домышляя, паче ся можеть
извѣстнѣе чюдитися. Свои бо очи никомуже сължетѣ, аще и тѣ ся другоици блазнитѣ.
Но обаче тѣ извѣстнѣиши есть иного. Видя
бо небо утворено звѣздами, солнцем же и
мѣсяцемъ, и землю злакомъ и древомъ, и
море рыбами всяцѣми исполнено, бисеромь
же и всяцѣми рунесы пиньскыми, пришед
же къ человѣку, и умъ си акы погублю, чюдяся, и недомышлюся: въ коль малѣ тѣлѣ
толика мысль, обыидущи всю землю и выше небесъ възыдущи. Гдѣ ли есть привязанъ умъ тъй? Како ли изыдый ис тѣла проидеть кровы насобыя, проидеть въздух и
облакы минеть, солнце и мѣсяць и вся поясы, и звѣзды, ефиръ же и вся небеса, и въ
томъ часѣ пакы въ тѣлѣ ся своемъ обрящеть? Кыима крилома възлѣтѣ? Кыим ли
путемъ прилетѣ? Не могу ислѣдѣти. И точию се вѣдѣ рещи съ Давидомъ: «Удивися
разумъ Твой, мною укрѣпися, не возмогу
противу ему», «Възвесели мя, Господи, тварью твоею, и дѣломъ руку Твоею възрадуюся», яко же «Възвеличишася душа Твоя,
Господи, вся премудростию сътвори».
о том. Лишь своими глазами можно достойно подивиться той красоте». Так же и я
не могу достойно сказать о том хорошем
устроении и чине, но каждый из вас сам,
очами телесными видя и умом бестелесным
домышляя, больше и с лучшим знанием дела может удивляться. Свои ведь очи никому
не солгут, хотя и те иной раз ошибаются.
Однако же они извещают лучше прочего.
Увидав же небо, украшенное звездами,
солнцем и месяцем, и землю — злаками и
деревьями, и море, рыбами всякими наполненное, бисером и всякими завитушками
ракушек, и переходя к человеку, как бы ума
лишаюсь от удивления и не могу понять,
откуда в таком малом теле столь высокая
мысль, способная обойти всю землю и выше небес взойти. К чему привязан ум тот?
Как, исходя из тела, проходит он сферы одну за другой, проходит воздух и минует облака, солнце, месяц, и все пояса, и звезды,
эфир, и все небеса и тотчас же вновь оказывается в своем теле? На каких крыльях он
взлетел? Каким путем прилетел? Не могу
проследить. Только и знаю, что говорить
вместе с Давидом: «Удивился разум Твой,
мною укрепился, не возмогу против него»,
«Возвеселил меня, Господи, творением твоим, и делам рук Твоих я возрадуюсь», ибо
«Возвеличились дела Твои, Господи; всё
премудростию сотворил».
«Физиолог»
СЛОВО И СКАЗАНИЕ О ЗВЕРЕХ И
СЛОВО И СКАЗАНИЕ О ЗВЕРЯХ И ПТИПТАХАХ
ЦАХ
Фисилогъ и о лвѣ. Три естества имат левъ. Физиолог о льве. Три свойства имеет лев. КоЕгда бо раждает лвица мьртво и слепо
гда львица родит, то приносит мертвого и
раждает, седит же и блюдет до третьего
слепого детеныша, сидит она и сторожит его
дьни. По трех же днех приидет левъ и ду- до трех дней. Через три же дня приходит лев,
нет в ноздри ему и оживет. Тако и о вѣрдунет ему в ноздри, и детеныш оживет. То же
ных языцѣхъ. Прежде бо крещениа мьрти с верными народами. До крещения они
ви суть, по крещении же просвѣщаються
мертвы, а после крещения очищаются Свяот Святаго Духа.
тым Духом.
Второе естество лвово. Егда спит, а очи
Второе свойство льва. Когда спит, то глаза
его бдита. Тако и Господь наш рече ко
его бодрствуют. Так и Господь наш говорит
июдеом, якоже: «Азъ сплю, а очи мои бо- иудеям: «Я сплю, а глаза мои божественные и
жественыа и сердце бдита».
сердце бодрствуют».
А третье естество лвово: егда отбегает
А третье свойство льва,— когда львица белвица, хвостом своим покрывает стопы
жит, то следы свои заметает своим хвостом, и
своя. Да не может ловець осочити слѣда
охотник не может отыскать ее следов. Так и
его. Тако и ты, человѣче. Егда твориши
ты, человек. Когда творишь милостыню, то
милостыню, да не чюет леваа рука, что
пусть левая рука не знает, что делает твоя
творит десница твоя. Да не возбранит дья- правая. Да не помешает дьявол делам помысволъ дѣло помысла твоего.
ла твоего.
О утропѣ. Утропъ имать два рога. Живет
Об антилопе. У антилопы два рога. Живет
же близъ рѣкы акиана на крайны земли.
она около реки-океана на краю земли. Когда
Да егда ся вожедает, пьет от нея и упиваже захочет пить, то пьет из реки и упивается,
еться и бореться со землею и чешет роги
упирается в землю и роет ее рогами своими.
своими. И есть же тамо древо нарицаемо
И есть там дерево, называемое танис, сильно
танисъ, подобно зѣло виннѣй лозѣ добра- напоминающее виноградную лозу широкими
ми вѣтми и густо прутиемъ и чеша прути- ветвями и густыми прутьями,— и, продираемъ соплетаеться в них и обрѣтаеть его
ясь сквозь прутья, антилопа запутывается в
ловець и удолѣеть ему. Тако и человѣкъ.
них,— тогда охотник ее ловит и одолевает.
В рогъ мѣсто далъ ему есть Бог оба
Так и человек. Вместо рогов Бог дал ему оба
Завѣта, Вѣтхаго и Новаго. Рогы противЗавета, Ветхий и Новый. Рога — это сопроныа сили, якоже рече пророкъ Давидъ: «О тивление силе; как говорит пророк Давид: «С
тобѣ врагы наша избодем рогы». Рѣка
тобою избодаем рогами врагов наших». Река
акианьска есть богатъство. Танис же —
океанская — это богатство. Танис же — жисласть житейскаа. Да въплетаяся человѣкъ тейские наслаждения. Запутывается в них чене брѣжет о вѣрѣ, но обрѣтъ и дьяволъ и
ловек, который не заботится о вере, и находит
удолеет ему.
его дьявол и одолевает его.
О иряби. Ирябь много яець пологает на
О куропатке. Куропатка кладет много яиц в
гнѣзде своем. Любива же и чадом своим.
гнезде своем. Она весьма чадолюбива. И даДа идет на чюжда гнѣзда и крадет яйца
же идет к чужим гнездам и таскает оттуда
ихъ. Да ся умножать чада ея. Тако и ты,
яйца. Только чтобы увеличить число птенцов
человѣче, елико богатьство сбираеши не
своих. Так и ты, человек: когда собираешь
имаши сыти, но еси на все несытъ.
богатство, не можешь насытиться, и все тебе
мало.
О горлици. Горлица мужелюбица птах
О горлице. Горлица — птица-однолюб. Если
есть. Да аще бо погибнет единъ ею, отхо- погибнет одна из четы, то другая улетает в
дит другаа в пустыню и сядет на усохле
пустыню, садится на сухом дереве и оплакидревѣ, плачющись подруга своего. И к
вает супруга своего. И уже не сочетается
тому не спряжеться сь имъ николиже. Та- больше ни с кем другим никогда. Так и ты,
ко и ты, человѣче, отлучился еси жены
своея к тому не прилепися к ней.
О неясыти. Неясытъ чадолюбива птах
есть. Проклеваеть бо жена ребра птенцем
своимъ. А онъ приходит от кормли своей.
Проклюет ребра своя, да исходящи кровь
оживляет птенца. Тако и Господь наш, от
жидовъ копием ребра его прободоша.
Изыиде кровь и вода. И оживи вселеную,
сиречь умершаа.
О дятлѣ. Дятелъ пестра птица есть, живет
же в горах и ходит на кедры и клюет носом своим. Да гдѣ налезѣть мякко древо,
ту творит гнѣздо свое. Тако и дьяволъ бореться со человѣкы. Да в нем же налезет
слабость и небрежение молитвы, внидет в
онь и вогнѣздяться. В нем же ли обрящет
бодрость; бежит от него.
человек, если разлучился с женой своей, то не
прилепись к другой.
О пеликане. Пеликан — чадолюбивая птица.
Самка проклевывает ребра птенцам своим. А
самец прилетает с кормом, раздирает клювом
грудь свою и вытекшей кровью оживляет
птенца. Так и Господь наш. Его ребра прокололи иудеи копьем. Выступили кровь и вода.
И оживил он вселенную, то есть умерших.
О дятле. Дятел — пестрая птица, живет она в
горах, садится на кедры и стучит своим клювом. А где найдет мягкое дерево, там делает
себе гнездо. Так и дьявол борется с людьми.
И когда в ком-то найдет слабость и пренебрежение к молитвам, то войдет в него и
угнездится. Если же в другом найдет крепость, то бежит от него.
«История Иудейской войны» Иосифа Флавия
О ВЗЯТИИ ИЕРУСАЛИМА
Мятежници же от цръкьве по вся дни биюМятежники, все дни ведя из храма бой с
щеся съ дѣлающими приспу, и въ 27 день
теми, кто делал насыпь, в 26-й день указанпреждереченнаго мѣсяца таку лесть сътвоного месяца устроили такую хитрость: задриша: заднюю комару между соломенемъ и нюю крытую галерею между верхней перевръхомъ исплъниша хвороста съ смолою и
кладиной и крышей наполнили хворостом
съ сѣрою, потом же творяхутся акы бѣгаю- со смолой и серой, а потом притворились,
ще. И к тому мнози от несмотрящихъ
что убегают. И тогда многие, неосмотриустремльшеся нападоша на отступльшаа, и
тельно бросившись, напали на отступивпоставиша лествиця и възлѣзоша горѣ на
ших, поставили лестницы и влезли вверх на
комары. И абие иудѣи пожгоша, и расгалерею. И сразу же иудеяне подожгли
полѣвшюся огню, всюда обступи вся, и не
<их>, и огонь, разгоревшись, окружил всех
можахуть како промыслити и метахутся
отовсюду, и они, бессильные что-либо
назад въ пропасти, инии же къ супостатомъ предпринять, бросались назад в пропасть
исъкрушахутся, а инии изгорѣшася, а инии
или падали к противникам; некоторые сгоизрѣзашяся. Кесарь же гнѣвашеся на порели, а иные погибли от меча. Цезарь же
гыбшаа, зане безъ повелѣния възлѣзоша, но разгневался было на погибших за то, что
обаче съжалиси о нихъ. И не могущю нико- они влезли без приказа, но, однако, проникмуже помощи имъ, се бысть утѣха истляю- ся к ним жалостью. И поскольку никто не
щимся, понеже видяше кесарь, за негоже
мог им помочь, утешением для горящих
кождо ихъ душю полагаше, кличюще бо и
было то, что их видел цезарь, за которого
поскачюще и молящеся другъ другу, да
каждый из них полагал душу; крича, прывъспомогуть, имже лзѣ, и гласы свѣтлы пу- гая, умоляя друг друга помочь, если кто
щающе, с похвалами и с веселиемъ умираможет, и испуская радостные возгласы, они
ху. Инии же къ комарнѣй стѣнѣ прибѣгше,
умирали с похвалою и весельем. А некотошироцѣ сущи, и от огня избавишася. Обрые, прибежав к широкой стене галереи,
ступльше же ихъ иудѣи биюща я, падоша
спаслись от огня. Обступившие их иудеяне
вси.
рубились с ними, и они все погибли.
Единъ же от нихъ уноша, именемъ Логинъ, Один же из них, юноша по имени Логин,
дѣло сътвори достойно памяти. Иудѣи бо не совершил поступок, достойный памяти.
могуще убити, даяхуть ему руку, молящеся Иудеяне не могли его убить и давали руку,
да слѣзеть къ нимъ. Братъ же его Корнилий, упрашивая, чтобы он слез к ним. Но его
противу ему стоя, въпияше къ нему, да не
брат Корнелий, стоя напротив него, кричал
посрамить своего рода, ни укорить вой
ему, чтобы он не посрамил своего рода и не
римскыхъ. И сей, послушавъ его, и извлекъ навлек позора на римских воинов. И тот,
мечь, всѣмь на нь зрящимъ въгрузи в ся.
послушав его, извлек меч на глазах у всех и
Токмо же Арторий лестию от огня избы:
вонзил в себя. Только Арторий хитростью
тъй бо призва своего Лукья, своего товарспасся от огня: он позвал своего товарища
ника, и рече к нему великымъ гласомъ:
Луция и громко сказал ему: «Тебя оставляю
«Тебе оставлю наслѣдника моему стяжанаследником своего имущества, если ты
нию, аще приступль ухитиши мя». Оному
подойдешь и поймаешь меня». И когда тот
же бодро притекшю, съвержеся на нь и
быстро подбежал, он рухнул на него и
живъ бысть; Лукий же от тяжасти зараженъ остался жив; Луций же был повален тяжебысть, и падъ ниць на камени умре.
стью и, упав лицом на камень, умер.
Си лесть печяль възложи на римляны за ма- Эта хитрость на некоторое время повергла в
ло время, потом же научишася блюсти от
уныние римлян, но потом они научились
льсти иудѣйскы, имже многажды спакоостерегаться хитрости иудеян, потому что
стишаси, не вѣдуще градныхъ мѣстъ и нра- им часто вредили незнание местности, где
ва мужь. И пожжены быша комары до
стоял город, и нрава его жителей. И сожжеИоаннова сына, егоже създа, егда биашеся
ны были галереи до башни Иоанна, кото-
съ Симономъ. Утру же бывшю, римляне съ
сѣверныя комары иждегоша.
рую тот построил, когда воевал с Симоном.
На следующее утро римляне сожгли северные галереи.
Иже истляхуть от глада въ градѣ, падахуть
А в городе угасающие от голода падали как
якы листвие и яко пѣсокъ, и страсть ихъ не- листья и как песок, и страдания их были
изъглаголема бысть. По всѣмъ храмомъ,
неописуемы. Во всех домах, если появляаще и крупь стѣнъ явился бы, то рать бысть, лась хотя бы тень крошки, то начиналось
и руками биахуся любимии сродници, выпобоище, и любимые родственники дрались
давливающе изъ гортани сквернное извлеврукопашную, выдавливая из горла скверчение душевное. Не имѣяхуть вѣры ни уми- ное извержение души. Не верили даже умирающимъ, но издыхающихъ разбойници
рающим: разбойники обыскивали испускаиспытааху, аще кто пищю въ надрѣхъ нося, ющих душу, проверяя, не притворяется ли
творится лжа умираа. И зияюще, акы бѣсчеловек умирающим, скрывая пищу за пании пси, не улучяху въ двери, поревающеся зухой. И с раскрытым ртом, как бешеные
и уклоняющеся, аможе не хотяху, акы пиапсы, толкаясь в двери, они не попадали в
нии. И не могуще никдѣже обрѣсти что
них и уклонялись туда, куда не хотели, будснѣдно, въ едину храмину и трижды, и 4то пьяные. И, поскольку не могли нигде
жды влазяху въ единъ час. И вся обрѣтаенайти ничего съестного, входили в один и
маа в зубы вношаше нужда. Яже непотреб- тот же дом по три и четыре раза за один
на быша сквернымъ безсловеснымъ живочас. И все, что находили, нужда заставляла
тинамъ, то сами выбирающе ради ядяху, и
тащить в рот. И что непотребно скверным
на конци ни поясъ, ни сапогъ гнушахуся, ни бессловесным животным, то сами, выбирая,
кожь щитныхъ, но раздирающе я ради ядяпоедали с радостью и под конец не гнушаху. Аще же согнившее сѣно или солому кто лись ни поясов, ни сапог, ни кож со щитов,
обрѣташе, то бяше имъ пища акы съ благо- но раздирая их, ели с удовольствием. Если
уханным зѣлиемъ устроена. Инии же тонко же кто находил сгнившее сено или солому,
сѣно събирающе, продаяху полъ гривны
то это была для них как будто пища, привѣса на четырехъ златницѣхъ атитьскыхъ,
правленная благоуханными травами. А неяже суть 8 златникъ погоручих. И въскую
которые, собирая сухие стебельки, продавапотолику исповѣдаю нужду гладную? Иду
ли полгривны веса за четыре аттических
же на показание дѣла, иже ни въ еллинѣхъ, золотых, что равно восьми золотым черни въ варварѣхъ написано бысть, страшно
вонного золота. Но зачем я так много говоглаголющимъ и невѣрно слышащимъ. Азъ
рю о голодной нужде? Перехожу к рассказу
же молилъся быхъ послѣднимъ человѣкомъ, о происшествии, подобное которому не быда быша не мнѣли мене лжуща, и съ сладо- ло описано ни у эллинов, ни у варваров, о
стию бых преступилъ злобное слово се, аще котором страшно рассказывать и, слушая,
быша не были послуси и видоци бесчисленевозможно поверить. Я же прошу потомнии; обаче же суетну благодать сътворю
ков не думать, что я лгу; я с радостью опуотечьству моему, аще потаю страсть, юже
стил бы этот страшный рассказ, если бы не
прияша.
было бесчисленных свидетелей и очевидцев; да и плохую службу сослужу я моему
отечеству, если скрою страдания, которые
претерпели <люди>.
Жена бо нѣкаа, живущи об онъ полъ Иерда- Одна женщина, живущая по ту сторону
на, именемъ Мария, дщи Елеазарова, от ве- Иордана, по имени Мария, дочь Елеазара,
си Вафехоръ, еже сказается домъ усоповъ,
из села Батехор, что значит «дом иссопа»,
родом же и богатством нарочита сущи, и съ известная своею знатностью и богатством,
прочими людми въ Иерусалимъ прибѣгши. прибежала среди прочих в Иерусалим. Ее
Еяже стяжание мучители расхищьше, елико имущество — то, что она сберегла и прибо пристроивши принесе от оного полу
несла с того берега Иордана, — разграбили
Иордана, не оставиша ничтоже и-съсудъ
мучители и не оставили ничего из дорогой
драгыхъ, и всяку промысленую пищю, при- утвари, а всю пищу, которую удавалось
ходяще по вся дни, отимаху. Лютъ же гнѣвъ
вниде въ жену сию, и лающи и кленущи
въсхитающаа, на ся поостриваше я, да бы ю
кто убилъ. Потом же видящи, яко никтоже
брежеть убити ея, ни гнѣвающуся на ню, ни
жалующу по ней, тружашеся ходящи къ
инѣмъ, да бы ю обрѣла что снѣдно. И не
могущи обрѣсти никдѣже, гладу ходящю
сквозѣ утробу и мозгы, и приемши съдумника нуждю, на свое естество устрѣмися.
Бѣ же у нея отрочя у сесца, и приемши и в
руцѣ и рече къ нему: «Младенче милый! Се
обидоша на насъ рать, и гладъ, и мятежь.
Кому тя храню? Аще римляне възмуть нас,
тамо работа тяжка и нестеръпима; аще же
они не приспѣють, то глад нас въсхитить;
мятежници же лютѣйши обою. Гряди, чядо,
откуду еси вышелъ, и буди ми пища, и мятежникомъ клятва, и вѣку притчя, яже дойде иудѣйскаа жития!» И тако рекши, закла
сына своего, и испѣкши и раздѣли и надвое
наполы, и полъ предасть утробѣ, а полъ же
его покрывши схрани. И абие мятежници
приступивше по обычаю, скверный смрадъ
обухавше, запрещахуть убити ю, аще не
явить пристроенаго. Она же рече яко: «И
добру чясть оставила есмь вамъ», — и откры имъ остаток чяда. Онѣх же узрѣвших
обья ихъ страхъ и трепетъ и ужасъ, и противу видѣнию окаменишася. Она же рече:
«Се чядо мое от мене рожденно, а дѣло мое.
Снѣжьте, ибо и азъ ела есмь. И не будѣте
мякчейше жены, ни милостиви паче матере.
Аще же вы есте благочестиви и мое заколение отмѣтаете, но азъ снѣх, и прокъ мнѣ
оставите». По том же они трепещюще изидоша, тѣмъ единѣмъ устрашьшеся, и одва
сея пища отступиша матере. И абие
извѣщено бысть по всѣму граду си скверность, и кождо прѣд своима очима положи
страсть сю, яко самъ творивъ трепеташе.
Гладнии же тесняхутся къ смръти и ублажахуть прежде умръшаа, преже даже не
видѣша таковаго зла. <…>
И двѣма плъкома скончявшима приспу въ
осмый день мѣсяца лоя, иже есть август,
повелѣ поставити овны на западнѣмъ мѣсте
внутреняя цръкве. Прѣд тѣм же по шесть
денъ бия безъ престани Побѣдникъ стѣны,
иже есть болий всѣхъ овенъ, не възможе
раздобыть, отнимали, являясь каждый день.
И лютый гнев охватил эту женщину, и, браня и кляня расхитителей, она стала подстрекатъ их, чтобы кто-нибудь убил ее. Потом, видя, что никто не думает убивать ее
ни из гнева. ни из жалости, она мучилась в
поисках съестного, ходя к другим. И поскольку не могла найти ничего, а голод
пронизывал утробу и мозг, взяв в советчики
нужду, устремилась на свое естество. Был у
нее грудной младенец; и, взяв его на руки,
сказала она ему: «Милый малютка! Вокруг
нас война, голод и мятеж. Для кого мне тебя
хранить? Если римляне нас возьмут, там
тяжкое и нестерпимое рабство; если же они
не успеют, тогда нас сразит голод; а мятежники страшнее и того, и другого. Ступай
же, дитя, туда, откуда вышел, и будь мне
пища, а мятежникам проклятие, и веку
притча о том, до чего дошла жизнь иудеян!» И сказав так, заколола своего сына и
испекла, потом разделила его на две половины и одну съела, а другую, накрыв, оставила. И тут же мятежники, явившись, по
обыкновению, и учуяв скверный смрад,
приступили, угрожая убить ее, если она не
покажет, что припасла. А она ответила:
«Добрую часть я оставила вам!» — и открыла им, что осталось от ребенка. Когда
же они увидели, их охватил страх, трепет и
ужас, и они окаменели перед этим зрелищем. Она же сказала: «Вот дитя мое, мною
рожденное, и дело — моих рук. Съешьте,
ведь и я ела. И не будьте мягче женщины и
жалостливее матери. Если же вы благочестивы и отвергаете мое заклание, то я уже
ела, и остальное оставьте мне». После этого
они, трепеща, вышли: только этого они
устрашились и насилу эту пищу отказались
взять у матери. И сразу по всему городу
прошла весть об этой скверне, и каждый
воочию представил себе это ужасное деяние
и содрогнулся, как если бы сам его сотворил. Голодные жаждали быстрей умереть и
считали счастливыми тех, кто умер прежде,
чем увидел такое зло. <…>
И когда два полка закончили насыпь в
восьмой день месяца лоя, то есть августа,
он приказал поставить бараны с западной
стороны внутреннего храма. Перед этим
Победитель — самый большой баран — в
течение шести дней без перерыва наносил
ничтоже разбити. Под сѣверными же враты
подкопаша ини създанаа основания, и зѣло
трудившеся, одва вывалиша преднии камени три, но не порушишяся стѣны, но стояша
крѣпко. Римляне же, ни овны, ни желѣзы
могуще разбити я, ни инѣмъ ничимъже,
лѣствица приставиша къ камарамъ. Иудѣи
же не вариша бранити имъ възлѣзти горѣ,
но послѣди притекше сняшася съ възлѣзшими, крѣпко бишася. И овы мѣтаху долу,
овы же въ пропасти връжаху, овы же бодяху, инѣх же топръво възлѣзшихъ, и еще не
доспѣвшимъ възняти щитъ, варяющися
сѣчяху, инѣх же, лѣствиць укланяюще я,
мѣтаху доловъ. Римляне же въ иномъ мѣсте
възнесоша хоругви кесаревскыя. Иудѣи же
потекше люту сѣчю съставиша, тоснущеся
отяти я. Они же, срамоту безславную мняще
отимания ихъ, не осклабишася биюще, дондеже вси погибоша. Иудѣи же хоругви отъемше и възлѣзших избивше, хупяхуся яко
самого кесаря бивше или плѣнивше. От
римлянъ же никтоже безо мьсти погыбѣ, но
убивъ прежде, тожде убиенъ есть. Титъ же
видя, яко на пакость воиномъ его щадѣние
цръковное, и повелѣ да зажгуть врата.
удары, но не смог ничего разбить. Другие
же подкопали под северными воротами построенное основание и с большим трудом
насилу вывалили три передних камня, однако стены не обрушились, но стояли крепко. И римляне, не в силах сокрушить их ни
баранами, ни железом, ни чем-либо еще,
приставили лестницы к галереям. Иудеяне
же не успели воспрепятствовать им влезть
наверх, но затем, прибежав, схватились с
взобравшимися и крепко бились. И одних
сбрасывали вниз, других низвергали в пропасть, третьих закалывали, а тех, кто только
что влез и еще не успел взять щит, опережая, зарубали, иных же, сталкивая с лестниц, сбрасывали вниз. А римляне в другом
месте подняли значки цезаря. Иудеяне же,
сбежавшись, учинили лютую сечу, пытаясь
отнять их. А те, считая, что лишиться их —
значит навлечь на себя бесславный позор,
бились не уступая, пока все не погибли. А
иудеяне, отняв значки и перебив влезших
<на галереи>, похвалялись так, будто убили
или взяли в плен самого цезаря. Из римлян
же никто не погиб, не отомстив, но каждый
был убит, убив прежде сам. И Тит, видя,
что щадит храм во вред <своим> воинам,
приказал поджечь ворота.
И тогда прибѣгоста къ нему Анан, иже от
И тогда прибежали к нему Анан из Еммауса
Амауса, и Архилай Магудатинъ сынъ, упо- и Архелай, сын Магадата, надеясь получить
вающе проститися от него, зане одолѣвот него прощение, потому что прибежали
шимъ иудѣом прибѣгоста. Титъ же мняше,
после победы иудеян. Но Тит думал, что
яко лестию приидоша, и слышавъ жестоони пришли с хитростью, и, наслышанный
сердие иудѣйско, повелѣ убити глаголя,
о непреклонности иудеян, велел убить их,
яко: «Нуждею приидоста, а не волею, и ни
говоря, что: «Вынужденно вы пришли, а не
еста достойна спасению, зане прискочиста, по своей воле, и не достойны спасения, повидяща запаляемо отечьство». Но обаче
тому что прибежали, видя, что уже горит
вѣры ради въздержа гнѣвъ и пусти я, но не
отечество». Но, однако, не желая поступить
бы има чясти равны, якоже инѣмъ.
вероломно, укротил <свой> гнев и отпустил
их, но участь им была уготована не та же,
что другим.
Воином же възложившимъ огнь на врата
А воины подожгли серебряные ворота, и
сребренаа, сребру же растекающюся, и яся
когда серебро начало плавиться, от пламени
пламень дскамъ, и оттуду внезаапу пойде
занялись доски, и оттуда внезапно пламя
пламень по камарамъ. Иудѣом же видяперекинулось на галереи. Когда иудеяне
щимъ пламень окръстъ себе, телеса и душа
увидели пламя вокруг себя, тела и души их
ихъ раслабѣшася, и ужасомъ никтоже не
обессилели, и от ужаса никто не двигался
подвизашеся на угашение, но въ едином
тушить, но все стояли на одном месте и
мѣсте стояху зряще. Потомъ же стуживше- смотрели. Потом к ним, сильно удрученси зѣло, прияша умъ, но не цѣлъ, и
ным, вернулся разум, но не здравый, и они
възъяришася на римляны болма. Въ той же
страшно разъярились на римлян. В тот день
день и нощь огнь запаляше по храмомъ и по и ночь огонь палил по пристройкам и гале-
каморамъ. <…>
Кесарь же разумѣвъ, яко не можеть устремления удръжати войскаго, и огнь одолѣваше, вниде съ гѣмоны внутрь и видѣ святое
цръковное, егоже жадаше, и вся яже в немъ
преславна, не токмо у своихъ людий, но и у
иноплеменникъ, чюдна и преславна и прекрасна. Пламени же и еще не прошедшу
внутрь, но окрестнаа храмы обходящю, мня
Титъ, яко възможно есть и еще отъяти дѣло
огня, прискочи и начя самъ гасити огнь, и
воины понуждаше. И Ливерарья пристави
сотника бити непослушающаа, да възбранять пламени. Гнѣвъ же ихъ и ненависть
иудѣйска одаляше чести кесаревѣ и страху,
и устремления ратнаа полаху паче пламене.
Мнозии же въсхищения надѣющеся болма
зажигаху, мняще, яко вся исплънена внутреняя богатства, зане видѣша окръстнаа
златом покрыта. Вышедшю же кесарю на
възбранение вой, нѣкто вложи огнь въ темныя двери внутрении, и внезапу изъвнутрь
явившюся пламени, отступиша игемони съ
кесаремъ, и оттолѣ не възбраниша никомуже. И цръкви же такоже зажжена бысть, не
хотящю кесарю.
реям. <…>
Цезарь, увидев, что не может удержать
устремления воинов и что огонь одолевает,
вошел с военачальниками внутрь и увидел
святилище храма, который он жаждал
<увидеть>, и все, что было в нем, о чем шла
слава не только среди своих людей, но и
иноплеменников, — чудное, достойное славы и прекрасное. Поскольку пламя еще не
проникло внутрь, но распространялось по
окрестным строениям, Тит, думая, что еще
возможно спасти здание от огня, подскочил
и начал сам гасить огонь и заставлял воинов. Он приставил сотника Либералия бить
неповинующихся, чтобы воспрепятствовать
огню. Но, охваченные гневом и ненавистью
к иудеянам, они уже перестали почитать и
бояться цезаря, и ратное рвение пылало
сильнее пламени. А многие, надеясь пограбить, поджигали еще больше, думая, что
внутри все наполнено богатствами, потому
что видели, что кругом было золотое
убранство. Когда же цезарь вышел, чтобы
остановить воинов, кто-то бросил огонь в
темные внутренние двери — и внезапно изнутри показалось пламя; тогда отступили
военачальники с цезарем и больше уже никого не останавливали. Так был подожжен
храм, против воли цезаря.
Дѣло велика рыдания достойно, прѣдивТворение, достойное великого плача, самое
нейши всѣхъ, елико слышахомъ и видѣхомъ удивительное из всех, сколько мы слышали
и създаниемъ, и величествомъ, и красотою, и видели, и строением, и величием, и красои устроениемъ, и славою от святаа. Велико
тою, и убранством, и славою своих святынь.
же утѣшение прииметь кто зря на суд БоНо глубоко утешится тот, кто подумает о
жий, егоже не възможьно утечи ни съдушь- суде Божьем, которого не может избежать
нымъ, ни бездушнымъ, ни дѣломъ, ни
ни обладающее душой, ни то, что души не
мѣстомъ. Удивить же ся кто времѣнному
имеет, ни дело, ни место. И подивится ктокругу: судъ бо и съблюдѣ и того мѣсяца, и
нибудь кругу времен: судьба соблюла и тот
того же дне, якоже рекохомъ, в онже древле же месяц, и тот же день, в который, как мы
вавилоняне пожьгоша ту цръковь. И от пер- сказали, в давние времена вавилоняне соваго же създаниа ея, еже нача Соломанъ
жгли этот храм. От первоначальной поцѣсарь, до нынѣшьня разорениа, еже бысть стройки его, начатой царем Соломоном, до
въ двѣ лѣте кесарьства Еуспасианова, съчи- нынешнего разрушения, которое случилось
тается лѣт 1000 и 100 и 30, и 7 мѣсяць,
в два года правления цезаря Веспасиана,
дневъ 15, от послѣдняго же създаниа, еже
насчитывается 1130 лет, 7 месяцев и 15
сътвори Аггѣй во 2 лѣто цѣсарьства Киродней, а от последней постройки, которую
ва, до сего плѣнениа съчитается лѣтъ 600 и предпринял Аггей во 2-й год царствования
30 и 9, и мѣсяць одинъ и 15 дневъ.
Кира, до этого пленения насчитывается 639
лет, один месяц и 15 дней.
Съгарающи же цръкви вся обретаемая въ
Пока храм горел, было разграблено и расгробѣжь и въ расхыщение быша, и вси похищено все, что удавалось найти; и все, костигаемии желѣзомъ скончашася, и не
го настигало железо, погибли, и не было
бысть милости никоторомуже възрасту, ни
стыдѣния на благообразныхъ, но и дѣти, и
старии, и сквернии, и иерѣи равно смръть
прняша: рать бо обья всякъ род бьющихся и
молящихся. И пламени же бучащю, и вопль
падающих и стонание громъ въспущаше.
Высоты ж ради горнѣе и величества дѣля
съгарающю дѣлу, реклъ бы кто издалечя
зря, яко весь градъ горить. И невъзможно
помыслити что лютѣйша и страшнѣйша тогдашняго вопля: римстии плъци бо мятущеся кликаху, мятежници же обступлени
огнемъ и оружиемъ въпияху, иже остася
людий бѣжаху съ ужасомъ кличюще, противу страсти плачюще; мнози же от глада
иссохше и мжаще, видѣвше цръковный
огнь, възмогоша пакы кликати и плакати. И
противу кличю възгласяху горы окрестнаа и
лѣси. И всюда бысть мятежь и страсть люта, и мнѣли бо цръковную гору ис корения
скачющю, зане исплънися всюда пламене.
Кровь же бысть обилнейши огня, и убиваемии болѣ убивающихъ, и не бысть лзѣ
видѣти земля, зане вся покрыта бысть трупиемъ. Воини же и на стогы мрътвець
въступающе на бѣгающаа течяху. Мятежници же одва проборовшеся къ внѣшнѣй
цръкви въстекоша, и оттуду къ граду, останокъ же народа вбѣже въ внешнюю комару.
Иерѣи же пръвѣе вертелища желѣзнаа истлъчьными ногами метаху на римляны;
потомъ же яко дойде ихъ огнь, поступиша
къ стѣне широцѣ сущи 8 лакотъ. Два же от
нарочитых въвергостася въ огнь и сожжена
быста съ цръковью — Мииръ, сынъ Вельговъ, и Иосифъ Далѣевъ. <…>
пощады никакому возрасту, ни уважения к
благообразию, но и дети, и старцы, и нечистые, и священники — все равно приняли
смерть, ибо война захватила всех сражающихся и молящихся. И в то время как выло
пламя, гремели вопли и стоны погибающих.
Из-за высоты горы и огромных размеров
горящего сооружения глядящий издалека
сказал бы, что горит весь город. И невозможно вообразить ничего более жуткого и
страшного, чем тогдашний вопль: ибо и
римские полки кричали, мечась, и мятежники, окруженные огнем и битвой, испускали вопли, и те, кто уцелел, бежали в ужасе, крича и плача при виде бедствия; и ко
многим иссохшим от голода и видевшим
смежающимися глазами огонь в храме, вернулись силы кричать и плакать. И на крик
отзывались окрестные горы и леса. И повсюду было смятение и лютый ужас, и казалось, что гора, на которой стоял храм,
выпрыгивает из основания, потому что вся
она покрылась пламенем. Но кровь была
обильнее огня, и убиваемых было больше,
чем убивающих, и земли не было видно,
потому что вся она была покрыта трупами.
Но воины гнались за убегающими даже попирая груды мертвецов. Мятежники же, едва пробившись, сбежались к внешнему
храму и оттуда — к городу, а остальной
народ вбежал во внешнюю галерею. Священники поначалу кидали в римлян железные вертела, выламывая у них основания;
потом, когда до них дошел огонь, отступили к стене шириной в 8 локтей. А двое из
именитых <граждан> бросились в огонь и
сгорели вместе с храмом — Миир, сын
Вельги, и Иосиф, сын Далея. <…>
Из Синайского патерика
Яко отъ единого попьрища святого Иердана В одном поприще от святого Иордана-реки
рѣкы лавра естъ, авва Герасима нарицаема. есть лавра, называемая лаврой отца ГерасиВъ ту лаврю прѣходящемъ намъ повѣдаша
ма. Когда перешли мы в ту лавру, рассказасѣдящии ту старьци о аввѣ Герасимѣ, яко
ли нам живущие тут старцы об отце Гераходя единою по блату святого Иердана,
симе, как ходил он однажды по болоту у
усърѣте и львъ, зѣло рыдая отъ ногы своея; Иордана, и встретил его лев, громко ревевимяше бо трьстяну трѣску, уньзъшю ему.
шнй из-за лапы своей: вонзилась в нее
Яко отъ сего отещи ему нозѣ и плънѣ гноя
тростниковая щепка. От этого распухла лабыти. Якоже узьрѣ львъ старьца, показаше
па и наполнилась гноем. Как увидел лев
ему ногу, яже бѣ язвьна отъ уньзъшая
старца, показал ему лапу, пораненную вонпорѣзи, плачя ся яко и нѣчьсо и моля ся
зившейся занозой, плача и как бы умоляя
ему, исцѣленъ от него быти. Якоже видѣ и
его исцелить. Как увидел старец его в такой
старьць въ такой бѣдѣ, сѣдъ и имъ и за ногу беде, сел и, взяв его за лапу, раздвинул рану
и роздвигъ мѣсто, изя тръсть съ мъногомь
и вынул тростинку с обильным гноем. Хогноимь. И, добрѣ очистивъ струпъ и обярошо очистив язву и завязав ее платком,
завъ платомь, пусти и. Львъ же ицѣленъ по отпустил его. Исцеленный же лев потом не
семь не оста старьца, нъ яко свой ученикъ,
оставил старца, но, как ученик, куда бы ни
яможе идяаше ему, яко чюдитися старьцю,
шел тот, следовал за ним, так что дивился
толику разуму звѣри, и прочее. Оттолѣ ста- старец и впоследствии такому разуму зверя.
рьць питаше и, помеща ему хлѣбъ и мочена С тех пор старец кормил его, бросал ему
сочива. Имяше же та лавра одинъ осьлъ, на хлеб, давал чечевичную похлебку. Был же в
немьже приношааше воду въ потрѣбу отьтой лавре один осел, на котором приносили
цемъ святого Иердана, отнюдуже пиють во- воду для нужд святых отцов из святого
ду; отстоить же от лавры рѣка попьрище
Иордана, откуда пьют воду; отстоит же от
одино. Обычай же имяху старьци даяти
лавры река в одном поприще. Вошло у
льву, да ходить и пасеть и по краю святого
старцев в обычай льва посылать, чтобы хоИердана. Одиною же пасомъ осьлъ отъ
дил он и пас осла по краю святого Иордана.
льва, отиде отъ него не маломь отшьствиОднажды, пасясь, отошел осел ото льва доемь. И се мужь съ вельблуды отъ Аравия
вольно далеко, и вот человек с верблюдами,
идыи обрѣтъ и поятъ и въ своя си. Львъ же, из Аравии идущий, нашел его и взял с сопогубивъ осьла, приде въ лавру зѣло унывъ бою. Лев же, утратив осла, вернулся в лави дряхлъ къ авва Герасиму. Мьняше же авва ру, очень печальный и угрюмый, к отцу ГеГерасимъ, яко изѣлъ есть осьла львъ, глаго- расиму. Решил же отец Герасим, что съел
ля ему: «Къде есть осьлъ?» Сь же, яко чеосла лев, и спросил: «А где осел?» Тот же,
ловѣкъ, стояше млъчя и долу зьря. Глагола
подобно человеку, молча стоял, глядя в
ему старьць: «Изѣлъ ли и еси? Благослоземлю. Сказал ему старец: «Съел ли его ты?
венъ Господь, еже творяше осьлъ, отселѣ
Благословен Господь: все, что делал осел,
тебѣ есть творити». Отътолѣ же млъвльшю отныне делать тебе». С тех пор, как и сказал
старьцю ношаше канпилий комърогы
старец, таскал он короб с четырьмя кувшиимущь четыри и приношаше воды. Приде
нами и приносил воду. Пришел же однажды
же одиною воинъ молитвы дѣля къ старьцю воин к старцу молитъся и увидел льва, нои, видѣвъ льва, носяща воду и увѣдѣвъ висящего воду, а узнав причину, сжалился над
ну, помилова и́., и, выньмъ три златьникы,
ним и, вынув три золотых, дал старцам,
дасть старьцемъ, да купять осьлъ въ почтобы купили осла для своих надобностей и
трѣбу себѣ и свободять отъ таковыя работы освободили бы от такой работы льва. Влальва. Вельблудьникъ же, иже бѣ осьла поделец же верблюдов, который похитил осла,
ялъ, идяше пакы пьшениця продаятъ въ
вновь возвращался, чтобы продать пшеницу
святый градъ, имы осьлъ съ собою. И
в святом граде, и осел был при нем. Перейпрѣшьдъ святого Иердана, усърѣте ся по
дя святой Иордан, случайно тот встретился
сълучаю съ львомь, и видѣвъ и, оставивъ
с львом: увидел его и, оставив верблюдов,
вельблуды, бѣжа. Львъ же, познавъ осьлъ,
тече к нему и усты имъ и, якоже бѣ обыклъ,
ведяше и съ трьми вельблуды, радуя ся
въкупѣ и зовы, яко осьла, егоже погуби,
обрѣтъ, приведе и къ старьцю. Старьць бо
мьняше, яко львъ изѣлъ осьла. Тогда старьць, увѣдѣвъ, яко облъганъ бысть львъ,
положи же имя льву Иерданъ. Сътвори же
въ лаврѣ львъ вяще пяти лѣтъ, не отлучая ся
отъ него присно. Егда же къ Господу приде
авва Герасимъ и отьци погребены бысть, по
съмотрению Божию львъ не обрѣте ся въ
лаврѣ. По семь же мало приде львъ въ лавру
и искаше старьца своего. Авва же Севатий
киликъ, ученикъ авва Герасима, видѣвъ и,
глаголаше ему: «Иердане, старьць нашь
остави насъ, сиры, и къ Господу изиде, —
нъ възьми ѣждь». Львъ же ѣсти не хотяше и
начатъ стоя очима своима сѣмо и онамо чясто възирати, ища старьца своего, рикая
вельми и не трьпя отъчаяти ся. Авва же Севатий и прочии старьци, гладяще и по
хрьбьту, глаголаху: «Отиде старьць къ Господу, оставивъ ны». Ни тако имъ глаголюще къ нему, не можяху его отъ въпля и от
рыдания уставити. Нъ елико же мьняху его
словомь утѣшити и прѣмѣняти, толико же
онъ паче рыдаше и въпля больша двизаше,
и рыданию притваряше, показая гласы и
измѣнуя гласы, — и лицьмь, и очима печаль, юже имяше, не видя старьца. Тогда
глагола ему авва Севатий: «Поиди съ
мьною, понеже не имеши намъ вѣры, и покажю ти, къде лежить нашь старьць». И поимъ веде и, идеже бѣша погребли его. Отстояше же отъ церкве полъ попьрища.
Ставъ же авва Севатий врьху гроба авва Герасима, глагола льву: «Се старьць нашь
сьде погребенъ бысть». И прѣклони колѣнѣ
авва Саватий врьху гроба старьча. Якоже
слыша львъ и видѣ, како поклони ся авва
Саватий врьху гроба и плакаше ся, поклони
ся и сь, и, ударяя главою о землю зѣло и ревы. И тако абие скоро умретъ врьху гроба.
Се же вьсе бысть не яко душю словесьну
имѣюща, нъ яко Богу хотящю славящимъ
его прославити не тъкмо въ житии семь, нъ
и по съмрьти, и показати намъ, како повиновение имяаху звѣрие къ Адаму прѣжде
ослушания его заповѣди и еже въ породѣ
пища.
бежал. Лев, признавши осла, помчался к
нему и, взяв его пастью за холку, как делал
обычно, привел — с тремя верблюдами, одновременно и радуясь, и возглашая, что
осла, которого потерял, отыскав, привел к
старцу. Старец же думал, что лев съел осла.
Тогда старец, узнав, что оболган был лев,
дал имя льву Иордан. Находился же в лавре
лев свыше пяти лет, не отлучаясь из нее никогда. Когда же к Богу отправился отец Герасим и погребен был отцами, по Божьему
усмотрению не было в лавре льва. Немного
спустя вернулся он в лавру и искал старца
своего. Отец Севатий, ученик отца Герасима, киликиец, увидя его, сказал: «Иордане!
Старец наш оставил нас, сирот, и отправился к Господу, — но возьми и поешь!» Лев
же есть не хотел и начал, стоя, глазами своими туда и сюда часто поводить, ища старца своего, громко рыча, но не теряя надежды. Отец же Севатий и прочие старцы, гладя его по спине, говорили: «Отошел старец
к Господу, оставив нас». Но хотя ему так
они говорили, не могли его от воплей и рыдания отвратить. Только думали его словом
утешить и успокоить, как он лишь пуще
рыдал, и вопли сильней испускал, и стоны
издавал, перемежая их криками, — и мордой, и глазами выражая печаль, какую испытывал, не видя старца. Тогда сказал ему
отец Севатий: «Пойди со мною, потому что
не веришь нам, и покажу тебе, где лежит
наш старец». И взяв, повел его туда, где того погребли. Находилось это от церкви за
полпоприща. Став над могилой отца Герасима, отец Севатий сказал льву: «Вот, старец наш здесь погребен был». И преклонил
колени отец Севатий над гробом старца.
Лишь услышал лев и увидел, как склонился
отец Севатий над гробом, оплакивая,
наклонился и он, сильно ударяя головою о
землю и ревя. И так очень скоро умер над
гробом. Все это было с бессловесной душой, как если бы Бог желал прославить его
почитающих не только в сей жизни, но и
после смерти, и показать нам, как повиновались звери Адаму до ослушания им божеской заповеди и до лишения блаженства в
раю.
«Повесть о Варлааме и Иоасафе»
КНИГЫ ВАРЛАМ. ИЗОБРАЖЕНИЕ ДУКНИГИ, НАЗЫВАЕМЫЕ ВАРЛААМ, ПОШЕПОЛЕЗНОЕ ИЗ УТРЕНЯЯ ЕФИОПЬВЕСТЬ ДУШЕПОЛЕЗНАЯ, ИЗ ВОСТОЧСКЫЯ СТРАНЬІ, ГЛАГОЛЕМЫЯ ИННОЙ ЭФИОПСКОЙ СТРАНЫ, НАЗЫВАДЕЙСКЫЯ СТРАНЫ, ВЪ СВЯТЫЙ ГРАД
ЕМОЙ ИНДИЕЙ, В СВЯТОЙ ГРАД
ПРИНЕСЕНО ИОАНОМЪ МНИХОМЪ И
ИЕРУСАЛИМ ПРИНЕСЕННАЯ ИОАНМУЖЕМЪ ЧЕСТНЫМЪ И ДОБРОНОМ, МОНАХОМ, МУЖЕМ ЧЕСТНЫМ И
ДѢТЕЛНЫМЪ СУЩАГО ОТ МАНАСТЫ- ДОБРОДЕТЕЛЬНЫМ, ИЗ МОНАСТЫРЯ
РЯ СВЯТОГО САВЫ
СВЯТОГО САВВЫ
<...> Иньдейскаа глаголемаа страна далече
<...> Страна, называемая Индийской, лежит
бо прилежить Егупта, велика бо сущи и
далеко от Египта, велика и многонаселенна.
многочеловечьна. <...> Въста нѣкый царь в
<...> Правил в той стране некий царь по
той странѣ именемъ Авениръ вели бо бысть имени Авенир, великий богатством и могубогатствомъ и силою <...> зѣло о беществом <...> весьма привержен он был бесовьстѣй прелести прилежа <...> Родися ему совской прелести. <...> Родился у него преотроча отнуд красно <...> Иоасафъ нарече
красный сын <...> Иоасафом назвал его
ему имя <...> Въ той же праздникъ рожение царь <...> В самый праздник рождения ототрочяте приидоша къ царевѣ изборнии
рока пришли к царю пятьдесят пять избранмужи яко до пятидесять и пять, от халдѣян
ных мужей, наученных халдейской мудронаученѣ мудростию о звѣздныихъ течений
сти звездочетства <...> Один из этих звездо<...> Единъ же от звѣздословникъ с ними сы четов, самый старый и мудрый, сказал:
старѣй же всѣхъ и мудрѣй рече: «Яко
«Как говорят мне движения звезд, о царь,
научаютъ мя звѣзднаа течениа, о царю, попреуспеяние <...> ныне родившегося сына
спѣшение <...> нынѣ родившюся отрочяте
твоего не в твоем царстве будет, но в ином,
твоему не въ твое царство будеть, нъ въ ино в лучшем <...> Думаю я, что примет он говъ лучше <...> Мню же и тобою гонимѣй
нимую тобою христианскую веру...»
крестьяньстѣй вѣрѣ прияти его...»
Царь же, яко услышавъ сиа, печаль бысть
Царь, услышав об этом, впал в печаль вмеему въ веселиа мѣсто. Въ градѣ Домосѣ по- сто радости. Выстроив в городе Домосе
лату създавъ осъбъ красну <...> ту отроча
уединенный прекрасный дворец, он помевсели по скончании перваго въздраста, не
стил туда сына, как только тот вышел из
исшествовану ему быти ничегоже повелѣ,
детского возраста; и повелел, чтобы царепѣстунѣя же и слугы пристави юны въздвич не выходил никуда, и приставил к нему
растомь и образомъ красны, запретивъ имъ воспитателями и слугами молодых и самых
ничесо-же житиа сего явите ему, ни скорбна красивых людей, запретив им рассказывать
сътворити <...>, да <...> отнуд ни худымь
ему о жизни, о горестях ее <...>, чтобы <...>
глаголомъ о Христосѣ и учении его и о зане услышал он ни одного слова о Христе,
конѣ да услышить <...>
учении его и законе <...>
Бысть в то время мнихъ етеръ премудръ о
Был в то время некий монах, умудренный
божественыхъ, житиемъ и словомъ украбожественным учением, украшенный свяшенъ <...> Варламъ бѣ имя сему старцю. Се той жизнью и красноречием <...> Варлаам
убо откровениемь некоторымъ от Бога
было имя тому старцу. Божественным отбысть ему увѣдити о сынѣ царевѣ.
кровением дано было ему узнать о царском
Изьшедшю ему ис пустынѣ, <...> в ризы же сыне. Покинув пустыню, <...> оделся он в
мирьскыя облекся и в лодию всѣдь, прииде мирскую одежду и, сев на корабль, прибыл
въ царствие Иньдиское и створився купцем, в Индийское царство, прикинулся купцом и
в град той приде, идеже царев сынъ полату
пришел в тот город, где жил во дворце цаимяше <...> Пришедъ особь, глагола <...>:
ревич <...> Придя однажды, Варлаам сказал
«<...> Купец есмь азъ <...> имамъ камыкъ
<...>: «Я купец <...> есть у меня драгоценчестныи, емуже подобие нигдѣже не обреный камень, подобного которому нет нигде;
теся, <...> можеть слѣпыя сердцемъ свѣтъ
<...> может он тем, кто слеп сердцем, даро-
даровати премудрый и глухыимъ уши
отверзати и нѣмымь глас дасть <...>»
Глагола Иасафъ к старцю: «Покажи ми
многоцѣннаго камыка <...> Ищю слова
слышати нова и блага <...>»
И Варлам вѣща: «<...> Бѣ бо нѣкый царь
велий и славенъ, бысть же ему шествовати
на колесницѣ позлащенѣ и окрестъ его
оружници, якоже подобаеть царемъ; усрести два мужа растерзанами ризами и скверными оболчена суща, худа же лицемъ и
зѣло поблѣдѣвша. Бѣ же царь сею зная, телеснымъ си томлениемъ и постныимъ трудом и потомъ тѣлу изѣдаему. Якоже узри я,
съскочи абие с колесница и падъ при землѣ,
поклонися има и, вставъ, обьятъ я с любовию и лобызаа ею. Велможе его и князѣ
негодоваша о семъ, яко недостойно царьскыя славы се створити доумевающимъ. Не
дерзающе же пред лицемъ обличити, искреному брату его глаголаша, да глаголеть къ
царевѣ да не досажати высоту и славу царьскаго вѣнца. Сему же си къ брату глаголющю, негодующю ему тщеславиа его худаго, дасть ему отвѣтъ царь, егоже брат не
разумѣ.
Обычай же бѣ тому царю, егда отвѣтъ
смертный которому даяше, проповедникы
къ вратомъ его посылаше, въ трубе
смертьнѣй увѣдати глаголемое, и гласомъ
трубныимъ разумяху вси, яко виновать
смерти тъ есть. Вечеру убо наставшю, посла
царь трубу смертную въструбити при дверехъ дому брата своего. Якоже услыша онъ
трубу смертную, недоумѣваше о своемъ
животѣ и размышляше о себѣ всю нощь.
Утру же наставшю, оболкъся в худыя и в
плачаныя одежа, купно с женою и с чады
иде къ полатѣ царевѣ и ста при дверехъ,
плачяся и рыдая.
Въведе же его царь к себѣ и тако видивъ и
рыдая, глагола к нему: “О неразумне и
безумне, яко ты тако устрашися преподобника подобнорожена ти и подобночестна
своего брата, к нему никакоже весма себѣ
съгрѣшивша вѣдая, како на мя зазрѣние
наведе, въ смирении цѣловавшю ми и проповидника Бога моего гласнѣе трубы наречествовавшю ми смерть и страшнаго
усрѣтениа Владыкы моего, яко многа и велия в себѣ грѣхы свѣдая. Се убо нынѣ твоего обличяя неразумиа, таковымъ образомъ
вать свет мудрости, глухим открыть уши,
немым дать голос <...>»
Сказал Иоасаф старцу: «Покажи мне драгоценный камень <...> Хочу услышать слово
новое и доброе <...>»
И Варлаам отвечал: «<...> Был некий царь
великий и славный, ехал он однажды на золотой колеснице и в окружении стражи, как
и подобает царям; встретились ему два человека, одетые в рваные и грязные одежды,
с изможденными и бледными лицами. Знал
царь их, истощивших свою плоть телесным
изнурением, трудом и потом поста. Как
только увидел он их, сошел тотчас с колесницы и, пав на землю, поклонился им; поднявшись, обнял их с любовью и облобызал
их. Вельможи его и князья вознегодовали
на это, полагая, что сделал он это недостойно царского величия. Не смея обличить его
прямо, уговорили они брата его родного
сказать царю, чтобы тот не оскорблял величия и славы царского венца. Когда брат сказал об этом царю, негодуя на неуместное
его унижение, дал ему ответ царь, которого
брат не уразумел.
А у того царя был обычай: когда он выносил кому-либо смертный приговор, то посылал к дверям этого человека глашатая с
трубой смерти возвестить приговор, и по
звуку трубы узнавали все, что тот осужден
на смерть. И когда настал вечер, послал
царь трубу смерти трубить у дверей дома
брата его. Когда же услышал тот трубу
смерти, то отчаялся в своем спасении и всю
ночь провел в мыслях о себе. Когда настало
утро, то, одевшись в жалкие и траурные
одежды, вместе с женой и детьми отправился он к царскому дворцу и встал у дверей,
плача и рыдая.
Ввел его царь к себе и, видя его рыдающим,
сказал ему: “О глупый и безумный, если ты
так устрашился глашатая единоутробного и
равного тебе честью брата, перед каковым
не знаешь никакой своей вины, то как же
мог ты укорять меня за то, что я смиренно
приветствовал глашатаев Бога моего, громче трубы возвещающих мне смерть и
страшное предстание перед Владыкой моим, перед которым сознаю в себе многие и
тяжкие грехи. Таким образом и задумал я
поступить с тобой, чтобы ныне обличить
замыслихъ, такоже с тобою свѣщавшиимъ
еже о мне зазора, скоро наявѣ обличю”. И
тако угодивъ брату своему и показавъ, пусти в свой домъ.
Повелѣ же царь створити ковчеги четыре от
древа, два же обложи златомъ и костѣ мертвыя смердяща вложити в ня, златыими же
гвозды загвозди а. Другою же двою помазавъ смолою и попелом и наполни а камыкъ
честных и бисеръ многоцѣнныихъ, всѣхъ
вонь благоуханных исполнивъ. Власяными
ужи обязая и призвав вельможи, зазрѣвъшиимъ царя от двою оною мужю смиреною сретшею, и постави пред ними четыре ковчегы, да судять, колику достойна еста
златаа, колику же осмоленая. Онѣ же двою
златою осудиша я къ множеству цѣны достойна еста, мняхуть бо, яко царьстии вѣнци и поясы вложенѣ в ня. Смолою же помазаная и пепелом малы и худы цѣны достойна еста глаголаху. Царь же глагола к нимъ:
“Видяхъ азъ, яко тако вамъ глаголати, чювьственыима очима чювьственый образъ
разумеете, еще же не тако подобаеть творити, нъ утренима очима внутрь лежащее подобаеть видѣти, ли честь, ли бесщестие˝.
твое неразумие, а также заодно с тобой советовавших укорить меня скоро открыто
обличу”. И так вразумив брата своего, отпустил его в дом его.
И повелел царь сделать четыре ковчега из
дерева, два позолотить и вложить в них
смердящие кости мертвецов, забив золотыми гвоздями; два же других, обмазав смолою и дегтем, наполнить драгоценными
камнями, дорогим жемчугом, умастив их
всякими благовониями. Обвязав ковчеги
волосяными веревками, призвал царь вельмож, осуждавших его за смиренное приветствие тех двух мужей, и поставил перед ними четыре ковчега, чтобы оценили они достоинства позолоченных и осмоленных
ковчегов. Они же оценили два позолоченных как достойные самой высокой цены,
ибо полагали, что в них вложены царские
венцы и пояса. О ковчегах же, обмазанных
смолой и дегтем, сказали, что они достойны
малой и ничтожной цены. Тогда царь сказал
им: “Знал я, что так скажете, ибо, поверхностное имея зрение, воспринимаете вы
лишь внешний образ; но не так следует поступать, а внутренним зрением подобает
видеть сокрытое внутри — ценное оно или
не имеющее цены”.
И повелѣ царь отврѣсти златаа ковчега.
И велел царь открыть позолоченные ковчеОтверзенома же ковчегома, злый смрадъ
ги. Как только раскрыли ковчеги, страшный
повѣа из нею и некраснаа видѣна бысть
смрад повеял оттуда и безобразное открывидъ. Рече убо царь: “Се образъ есть въ
лось взорам. И сказал царь: “Это подобие
светлыя и славныя оболченыимъ, много
тех, кто облечен в сверкающие и дорогие
славою и силою гордящиимься, и вънутрь
одежды и горд своей славой и могущесуть мертве смердящаа кости и злыихъ делъ ством, внутри же полон мертвых и смердяисполнь”. Таче повелѣ отверсти осмолена и щих костей и злых дел”. Затем повелел отбекомъ помазана. Сима же отверзенома су- крыть ковчеги, покрытые смолою и дегтем.
щиимъ ту вся възвеселиста о лежащиихъ в
И когда их раскрыли, все поразились пренею свѣтлости, и благоухание изиде от нею. красным видом лежащего в них, и благоГлагола же к нимъ царь: “Весте ли, кому
ухание исходило из них. И сказал царь
подобна еста ковчега си? Подобна еста
вельможам: “Знаете ли, кому подобны эти
смиреныима онѣма и в худыя ризы оболче- ковчеги? Подобны они тем двоим смиреннома, ихъже вы внешний образъ видяще,
ным и в жалкие одежды облеченным; вы
досажение въменисте лица ею мое покложе, видя их наружный образ, поносили меняние до земля. Азъ же разумныма очима
ня за то, что я до земли поклонился перед
доброту ихъ и честь душевную разумѣвъ,
лицом их. Я же, разумными очами познав
чюдився ею прикасание, лучше вѣнца и
благородство их и красоту душевную, получше царьскаго обдѣ честнейшая вмечел за честь для себя прикоснуться к ним,
нихъ˝. Тако осрами велможа своа и научи я считая их дороже царского венца и лучше
о видимыхъ не блазнитися, нъ и разумных
царской одежды”. Так устыдил царь своих
вниматися» <...>
вельмож и научил их не обманываться видимым, а внимать разумному» <...>
Иоасафъ же к нему отвѣща: «Велия и
дивьныя вещи глаголеши ми, о человече
<...> Что подобаеть сътворити намъ да
избѣгнути уготованыихъ мукъ гръшникомъ
и сподобитися радости праведникъ?» <...>
Варламъ же купно отвѣщаваше: «<...> Сущему бо въ неразумении Божии тма есть и
смерть душевная или работати идоломъ на
погыбелие естественое <...> Кому уподоблю и како ти образъ неразумѣющиихъ
предпоставлю, нъ притчю ти приложю,
нѣкорымъ мужемъ премудрыимъ изглаголано ко мнѣ. Глаголаше бо, яко подобнѣ
суть идоломь кланяющиися человеку липителю, иже устроивъ лѣпа, ятъ единъ от малых птиць, соловей сию наричють. Приим
же нож, закалаеть ю на ядь, дасться соловьевѣ глас язычный, и глагола к лѣпителю:
“Кая ти полза, человече, о моемь заколении? Не возможеши бо мною наполнити
своего чрева, нъ аще от сихъ узъ свободиши
мя, дам ти заповѣди три. Аще храниши, то
велика полза ти будеть паче живота своего˝.
Онъ же чюдивъся о глаголанию птици, воскорѣ свободить ю от узъ. Възвративъ же ся,
соловей глагола человеку: “Никогдаже ничтоже от неприиманныхъ начни приимати,
начнеши яти, и не буди каяся о вещи мимоходящи, и невѣрну слову никогда ими вѣру.
Си убо три заповѣди храни, и добро ти будеть”.
Радуяся мужь о добрѣ видении и о разумнемъ глаголании, разрешивъ от уз, на аеръ
пусти. Соловѣй же убо, хотя увѣдити, аще
разумѣ мужь глаголаныих ему силу глаголъ
и аще ли наплодися кою любо ползу от
нихъ, глагола к нему парящи птица на аерѣ:
“Въздохни о своемъ несъвѣщании, человече, каково бо днесь съкровище погуби. Есть
бо внутренихъ бисеръ преимѣя величествомъ струфокамиловыих яиць˝.
Якоже услыша си лѣпитель, печаленъ
бысть, каяся, како избѣжа соловей тъ из руку его, и хотя абие яти ю, рече: “Прии в
домь мой, и друга створившему тя добрѣ с
честию отпущю”. Соловѣй же рече к нему:
“Нынѣ убо крѣпко не разумѣ. Приимъ бо
глаголанное к тебѣ с любовию и съ сладостию послуша, ни единоя же от них ползы
стяжа си. Рекохъ ти — не кайся о вещи мимоидущи, и бысть ти печаль, яко от руку
Иоасаф же ему отвечал: «Великие и дивные
слова говоришь ты, человек. <...> Что же
должны делать мы, чтобы избежать мук,
уготованных грешникам, и удостоиться радости праведников?» <...>
Варлаам вновь отвечал: «<...> Тот, кто не
ведает Бога, пребывает во тьме и смерти
душевной и в порабощении идолам на погибель всей природы. <...> Чтобы уподобить и выразить неведение таких людей,
поведаю тебе притчу, рассказанную мне
одним мудрейшим человеком. Он говорил,
что поклоняющиеся идолам подобны птицелову, который, устроив силки, поймал
однажды малую птицу, называемую соловей. Взяв нож, собрался он уже заколоть ее,
чтобы съесть, как вдруг соловей заговорил
человеческим голосом и сказал птицелову:
“Какая тебе польза, человече, если убьешь
меня? Ведь не сможешь даже наполнить
мною свой желудок, но если из силков
освободишь меня, то дам тебе три заповеди.
Соблюдая их, великую пользу приобретешь
себе во всю твою жизнь”. Подивился птицелов речи соловья и обещал, что освободит его от уз. Обернувшись, соловей сказал
человеку: “Никогда не стремись достичь
невозможного, не жалей о том, что прошло
мимо, и не верь никогда сомнительному
слову. Храни эти три заповеди и будешь
благоденствовать”.
Обрадовался птицелов удачной встрече и
разумным словам и, освободив птицу из
силков, выпустил ее на воздух. Соловей же
захотел проверить, уразумел ли человек
смысл сказанных ему слов и получил ли какую-нибудь пользу от них, и сказала ему
птица, паря в воздухе: “Пожалей о своем
неразумии, человече, ведь какое сокровище
упустил ты ныне. Есть внутри у меня жемчуг, превосходящий величиною страусово
яйцо”.
Услышав это, опечалился птицелов, сожалея, что упустил соловья из рук, и, желая
снова поймать его, сказал: “Приди в дом
мой, и, приняв тебя как друга, с честью отпущу”. И ответил ему соловей: “Ныне оказался ты весьма неразумным. Ведь приняв
сказанное тебе с любовью и охотно выслушав, никакой пользы не получил ты от этого. Сказал я тебе — не жалей о том, что
прошло мимо, а ты печалишься, что выпу-
твоею избѣгохъ, каяся о вещи мимошедьши. Глаголахъ ти — не начни от неприатыхъ приимати, и хощети яти мя, не могый
приимати моего шествиа. К симъже и
невѣрна глагола не ими вѣры, глаголахъ ти,
нъ се веру ятъ, яко есть вънутренихъ моиъ
бисеръ паче възраста моего, и недомыслися
разумѣти, яко весь азъ не могу прияти в
себѣ толико великыхъ яиць струфокамиловыихъ и како бисера толика вмѣстити
имамъ в себѣ”. Тако убо не разумѣють
надѣющися на идолы своя <...>»
Иоасафь рече: «<...> Хотяхъ путь обрести
хранити истинно и повѣлѣниа Божиа и не
уклонитися от нихъ...»
Варлам же глагола: «...Связанѣ житейскыми
вещьми и своих прилежа печалий и мятежа
и въ пищи живя... подобнѣ суть мужю,
бѣгающю от лица бѣсующюмуся инорогу,
яко не терпящу гласа въпля его и рютиа его
страшнаго, нъ крѣпко отбѣгь, да не будеть
ему ядь. Текущю же ему борзо, в великъ
ровъ въпаде. Впадающю же ему, руцѣ простеръ, за древо твердо ятъся, держащю же
ся ему крѣпко, яко на степенѣ нозѣ утвердивъ, мняше миръ уже есть и твердынѣ.
Възрѣвъ же убо, видѣ двѣ мышѣ, едину белу, а другую черну, ядуща беспрестанѣ корень древа, идѣже бѣ держася, и елма же
приближающися да погрызета древо.
Възревъ въ глубину рва и змѣя види страшна образомь и огнемъ дышюща и горко взирающа, усты же страшно зѣвающа и пожрети его хотяща. Възрѣвъ же абие на степень
онъ, идеже нозѣ его утверженѣ бѣста, четыре главы види аспидовы, из стены исходяща, идеже бѣ утвердился. Възрѣвъ очима,
видѣ из вѣтвий древа того мало медъ. Оставивъ убо расмотряти одержащиихъ его
напастей, яко внѣуду бо инорогъ злѣ бѣсуяся искаше его на ядь, долѣ же злый змий
зѣяя да пожреть его, древо же, о немьже ятся, уже пастися хотяше, нозѣ же на колзание и нетвердо степенѣ утверженѣ, толикы
убо и таковыихъ злыхъ забывъ, потща себе
на сладость горкаго оного меду.
Се подобие въ прелести сущимъ сего жития
створившемъ. Сию истину изглаголю ти
мира сего прелщающихся, егоже сказание
стил меня из рук, жалея об упущенном.
Сказал тебе — не стремись достичь невозможного, а ты хочешь поймать меня, не будучи в силах догнать. К этому же сказал я
тебе — не верь невероятному, но ты поверил, что внутри меня есть жемчуг больше
меня самого, и не сообразил ты, что весь я
не могу вместить в себе такое большое
страусово яйцо; как же может быть внутри
меня жемчуг такой величины?” Таковы неразумием и те, кто надеется на идолов своих {...}»
И сказал Иоасаф: «<...> Я желал бы обрести
путь, чтобы хранить в чистоте заповеди
Божии и не уклоняться от них...»
Варлаам же отвечал: «...Те, что связаны житейскими делами, и заняты своими заботами и волнениями, и живут в наслаждениях...
подобны человеку, убегающему от разъяренного единорога: не в силах вынести
звука рева его и рычания его страшного,
человек быстро мчался, чтобы не быть съеденным. А так как он бежал быстро, то упал
в глубокий ров. Падая, простер он руки и
ухватился за дерево, и, крепко держась,
уперевшись ногами на выступ, считал он
себя уже в покое и безопасности. Взглянув
вниз, увидел он двух мышей, одну белую, а
другую черную, грызущих непрерывно корень дерева, за которое он держался, и уже
почти сгрызших корень до конца. Взглянув
в глубину рва, увидел он дракона, страшного видом и дышащего огнем, свирепо глядящего, страшно разевающего пасть и готового проглотить его. Посмотрев же на выступ, в который уперся ногами, увидел он
четыре змеиных головы, выходящих из стены, о которую он опирался. Подняв глаза,
увидел человек, что из ветвей дерева понемногу капает мед. Забыв и думать об окружающих его опасностях: о том, что снаружи
единорог, свирепо беснуясь, стремится растерзать его; внизу злой дракон с разинутой
пастью готов проглотить его; дерево, за которое он держится, готово упасть, а ноги
стоят на скользком и непрочном основании,
— забыв об этих столь великих напастях,
предался он наслаждению этим горьким
медом.
Это подобие тех людей, которые поддались
обману земной жизни. Эту истину о прелыцающихся этим миром изложу тебе, смысл
ныне реку ти. Ибо инорогъ образъ есть
смерти гоняй выину и яти послѣдьствуеть
Адамля рода. Ровъ же весь миръ есть, исполнь сы всѣхъ злыхъ и смертоносныхъ
сѣтей. Древо же, от двою мышу беспрестанѣ грызаемо, ихже створихомъ путь
есть, яко жившю комуждо ядомыи гибляяи
час радѣ дневныхъ и нощныхъ и усѣкновение коренное приближается. Четырѣ же аспиды еже о прегрѣшеных и безмѣстныхъ
стухый и съставлено человечьское тѣло
съставляется, имиже бещиньствующемь и
мятущемься телесный раздрушается
съставъ. К симъже огненый онъ и немилостивый змий страшное изобразуеть адово
чрево, зѣвающю приати же сущихъ красотъ
паче будущихъ блахъ изволѣша. Медвеная
же капля сладость пробовляеть всего мира
сладкыхъ, имже онъ прелща злѣ своя другы
и оставляеть я прилежания творити о спасении своемь <...>
этого подобия сейчас расскажу тебе. Ибо
единорог — это образ смерти, вечно преследующей род Адама и наконец пожирающей его. Ров же — это весь мир, полный
всяких злых и смертоносных сетей. Дерево,
непрерывно подгрызаемое двумя мышами,
— это путь, который совершаем, ибо пока
каждый живет, поглощается и гибнет сменой часов дня и ночи, и усекновение корня
приближается. Четыре же змеиных головы
— это ничтожные и непрочные стихии, из
которых составлено человеческое тело; если они приходят в беспорядок и расстройство, то разрушается телесный состав. А
огнедышащий и беспощадный дракон изображает страшное адово чрево, готовое пожрать тех, кто предпочитает наслаждения
сегодняшней жизни благам будущей. Капля
меда изображает сладость удовольствий
этого мира, которыми он зло прельщает
любящих его, и они перестают заботиться о
спасении своем <...>
Житие Евстафия Плакиды
В ТОЙ ЖЕ ДЕНЬ. ПИСАНИЕ ЖИТИА И
В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. ОПИСАНИЕ ЖИТИЯ И
МУКИ СВЯТАГО ЕУСТАФИА И ЖЕНЫ
МУЧЕНИЯ СВЯТОГО ЕВСТАФИЯ, И
ЕГО ФЕОПЕСТИА, И ЧАДУ ЕЮ АГАПИА ЖЕНЫ ЕГО ФЕОПИСТИИ, И ДЕТЕЙ ИХ
И ФЕОПИСТА
АГАПИЯ И ФЕОПИСТА
В дни царьства Траияня, идольстии жрътвѣ В дни правления Траяна, когда приносили
одръжащи, бѣ етеръ стратилатъ, именемъ
жертвы идолам, был некий стратилат по
Плакида, добра рода и славна, богатъ же
имени Плакида, человек высокого и славнозѣло паче всѣхъ златомъ и прочею служго рода, имеющий более других золота и
бою; еллинъ же бѣ вѣрою, а дѣлы праведвсякого добра; он был язычником, но украными украшашеся, алчющая насыщая,
шал себя праведными делами, кормил гожаждущая напаяа, нагыа одѣвая, впадаюлодных, поил жаждущих, одевал нагих, пощимъ в бѣду помагая, ис темница изимаа, и могал бедствующим, освобождал из темниц
всѣмъ людемъ отнюдъ помогая. Имѣ же и
и вообще стремился помочь всем людям.
жену тояжде вѣры и си же дѣла творящю.
Была у него жена, той же веры, но, как и он,
Родиста же два сына и въспитаста а в той
творила она (добрые) дела. У них родились
же добрѣй воли. Бѣ же тако прослулъ мужь два сына, и они воспитали их в тех же добсьй доброю дѣтелию и крѣпостию и силою, рых обычаях. И так как этот муж прослаяко вси погании и варвари именованиемъ
вился добродетелями, храбростью и силою,
токмо бояхуся его. Бѣ бо храборъ велий и
то все чужестранцы и варвары боялись одловецъ худогъ, по вся дни весело ловя. Ченого только его имени. Он был храбрый воловѣколюбецъ же Богъ, призвавый всегда
ин и искусный охотник и всегда развлекалвездѣ сущая достойны его, не позрѣ его въ
ся охотой. Человеколюбец Бог, всегда и
тмѣ идольских жрътвъ, но якоже писано
везде призывающий к себе достойных себя,
есть, яко: «Всякъ человѣкъ, бояйся Бога, въ не посмотрел на то, что он находится во
всякомъ языцѣ, приятъ имъ есть», въсхотѣ
тьме идолопоклонства, — ведь сказано в
сего спасти сицемъ образомъ: отшедшю бо Писании: «Человек, боящийся Бога, в люему въ единъ отъ днии по обычаю на ловъ
бом народе, приятен ему», — захотел спасвой и съ слугами своими, явися ему стадо
сти его следующим образом: когда однаелений ходяще; и растрои воя, и начя гони- жды Плакида отправился, как обычно, на
ти. И видѣ елень болий въ всемъ стадѣ и
охоту со своими слугами, появилось стадо
краснѣй; отлучи же ся елень той от стада,
бегущих оленей; Плакида расставил охототлучи же ся и Плакида с маломъ чадѣ, и
ников и начал гон. И увидел он оленя, самоначятъ с ними гонити по немъ. Гонящим
го крупного и самого красивого во всем
же, изнемогоша всѣмъ, Плакида же единъ
стаде, и отделился тот олень от стада, Планачятъ гонити по немъ, отлучи же ся далече кида тоже отделился с небольшой свитой и
от дружины. Долго же гонящу ему, елень
стал с ними преследовать этого оленя. Пока
той взиде на камень высокъ и ста на немъ.
они его преследовали, все обессилели, и
Приѣхавъ же близъ стратилатъ, не сущю ни Плакида один продолжал гнаться за оленем,
единому с нимъ отъ слугъ, помышляше же в и вскоре оказался далеко от его дружины.
себѣ, которымъ образомъ уловилъ бѣ. Богъ Долго гнал он оленя, олень вскочил на выже, съдръжай и устраяй всячьскиа пути на
сокую скалу и стал на ней. Стратилат подъспасение человѣкомъ, той паче улови явле- ехал ближе, обдумывая, каким бы ему обраниемъ своимъ, не якоже Корнилия Петром, зом поймать оленя, ведь слуг с ним не быно якоже Павла гоняща. Долго же стоящу
ло. Но Бог, всем управляющий и устраиваПлакидѣ и зрящу и дивящуся, показа ему
ющий различные пути для спасения людей,
Богъ чюдо сицемъ образомъ, да якоже при
уловил он своим явлением — не так, как
Валамѣ проглагола оселъ его человѣчьски.
Корнилия — Петром, а как Павла-гонителя.
Такожде и сей показа над рогама же елеДолго так стоял Плакида, смотрел и удивнема образъ святаго креста, свѣтящься паче лялся, и показал Бог чудо так, как некогда
солнца, посредѣ же рогу образъ святаго
Валааму, когда осел заговорил по-
тѣла Христова. Гласъ же человѣческъ Богъ
вложи вѣ елень, и рече к нему, глаголя: «О
Плакидо! Что мя гониши? Се тебе ради
пришелъ есмъ на животнѣмь семъ явитися
тебѣ. Азъ есмь Иисус Христос, егоже ты
нынѣ не вѣдый чтеши. Добрыя бо твоа
дѣтели, яже ты твориши нищим, взидоша
пред мя, да того ради приидохъ явитися
тебѣ на животнѣмъ семъ възловить тебѣ,
нѣсть бо праведно моему приятелю вязити в
сѣти неприязненѣ». Си слышавъ стратилатъ
и пристрашенъ бѣ, спаде с коня; годинѣ же
минувши въста, хотя истѣе видѣти, и рече:
«Кто есть глас сей, иже слышу, явися мнѣ
глаголя, да вѣрую в тя!» Рече же к нему
Господь: «Разумѣй, Плакидо, азъ есмь
Иисус Христос, сътворей небо и землю от
не сущихъ; азъ есмъ сътворей солнце на
просвѣщение дни, луну же и звѣзды въ просвѣщение нощи; азъ есмь създавый человѣка от земля и спасениа ради человѣческа явихся плотию, пропятие же пострадавъ
и погребение, и въ третий день въскресохъ». Си слышавъ Плакида, паде на земли,
глаголя: «Вѣрую в тя, Господи, яко ты еси
творець всячьскимъ и животворець мертвымъ». Рече же к нему пакы Господь: «Аще
вѣруеши в мя, иди въ град и приступи къ
иерѣю хрестияньску, и проси у него крещениа». Рече же Плакида: «Господи! Велиши
ли си повѣдати женѣ моей и чадома моима,
да и ти вѣру имуть?» Рече же Господь:
«Повѣждь, и крещьшеся истребитеся от
грѣхъ вашихъ. И прииди сѣможде, да тебѣ
явѣ сътворю спасеныя тайны». Съшедъ же
Плакида, уже вечеру сущу, начятъ повѣдати
женѣ своей великая чюдеса Христова, яже
видѣвъ. Егдаже сконча глаголя, възопи жена его, глаголющи: «О господи мой! Пропятаго ли видѣлъ еси, егоже христиане чтуть?
Тъй бо есть Богъ истинный, спасаяй тацѣми
знамении вѣрующая в онь». Еще же възъпи,
глаголющи: «Помилуй мя, Господи Иисусе
Христе, и оба младенца моя!» Рече же к
мужу: «И азъ в мимошедшую нощь видѣхъ
и́ во снѣ, глаголющь: утрѣ ты и мужь твой и
обѣ чадѣ твои приидѣте к мнѣ и разумѣите,
яко азъ есмь Иисус Христос. Пойди убо в
сию нощь, да идемь и крестимся: сим бо
крещениемь свои ему будемъ». И рече к ней
Плакида: «Се же бо и мнѣ рече явлий ми
ся». И егда полунощи бысть, таи поимша
человечески. И еще над рогами оленя показался святой крест, светящийся ярче солнца,
и между рогами — образ святого тела Христова. И дал Бог человеческий голос оленю,
который сказал ему: «О Плакида! Зачем ты
меня гонишь? Это ведь ради тебя пришел я,
чтобы явиться тебе в образе этого животного. Я — Иисус Христос, которого ты почитаешь, не ведая. Твои добрые дела, что творишь ты нищим, дошли до меня, и из-за
этого я пришел явиться тебе в образе этого
животного и уловить тебя, так как несправедливо, чтобы последователь мой увяз в
дьявольской сети». Услышав это, стратилат,
объятый страхом, упал с коня; через некоторое время он встал и, желая лучше увидеть, сказал: «Кто ты, голос, который я
слышу? — явись мне, говорящий, чтобы я
уверовал в тебя!» Сказал ему Господь:
«Знай, Плакида, я Иисус Христос, сотворивший небо и землю из небытия; я, сотворивший солнце, чтобы дать свет дню, и луну и звезды, чтобы дать свет ночи; я, создавший человека из земли, ради спасения
человека явился во плоти, претерпел распятие и погребение и в третий день воскрес».
Услышав это, Плакида упал на землю и сказал: «Верую в тебя, Господи, верую, что ты
творец всего и животворец мертвых». И
снова сказал ему Господь: «Если веруешь в
меня, иди в город, обратись к христианскому священнику и проси у него крещения».
Плакида же сказал: «Господи! Велишь ли
сказать об этом моей жене и детям моим,
чтобы и они уверовали?» Сказал Господь:
«Расскажи им; крестившись, вы очиститесь
от ваших грехов. А потом приди сюда, я тебе раскрою тайны спасения». Вернувшись
домой, когда уже был вечер, Плакида стал
рассказывать жене своей о великих чудесах
Христа, которые он видел. Когда он кончил,
жена воскликнула: «О господин мой! Ты
видел распятого, которого чтут христиане?
Он есть Бог истинный, такими знамениями
спасающий верующих в него!» И еще она
воскликнула: «Помилуй меня, Господи
Иисусе Христе, и обоих моих младенцев!»
И сказала она мужу: «И я прошлой ночью
видела его во сне, и он сказал: “Завтра ты, и
муж твой, и оба ребенка придете ко мне и
поймете, что я есть Иисус Христос”. Давай
пойдем этой ночью и крестимся: этим кре-
оба младенца и мало от отрокъ, приидоша к
иерѣю. Оставльше же внѣ слугы и
възвѣстиша иереови вся видѣниа ею, исповѣдавше же ся вѣровати в Господь нашь
Иисус Христос, молиша и́, да дасть имъ
знамение крещениа Христова. Он же рад
бывъ и прославль Господа Иисус Христа,
хотящаго всякого человѣка спасти и в разумь истинный привести, и поимъ а́, молитву сътвори над ними и научи а́ вѣре, крести
же во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Плакиду же нарече Еустафиа, а жену его
Татьяну нарече Феопесту, сына же прьвенца нарече Агапия, а меншаго нарече Феописта; и дасть имъ от святаго причастия святаго тѣла и крове Господа нашего Иисус Христа, и отпусти а́, рекъ: «Богъ буди с вами и
царьство свое даждь вамъ! Аз бо разумѣхъ,
яко рука Господня над вами есть. Вы же,
егда въдворитеся в раи пища, помянете душу мою Иоаннову, ей, молюся вам».
щением мы станем ему свои». И сказал ей
Плакида: «То же самое сказал мне тот, который мне явился». И когда наступила полночь, с обоими младенцами и несколькими
слугами пришли они к священнику. Оставив слуг снаружи, они (вошли) и рассказали
священнику обо всех видениях; объявили
себя верующими в Господа нашего Иисуса
Христа и просили его свершить над ними
таинство крещения Христова. Священник
обрадовался и прославил Господа Иисуса
Христа, который хочет спасти всякого человека и привести его к истине, и, взяв их,
сотворил он над ними молитву, научил их
вере и крестил их во имя Отца и Сына и
Святого Духа. Плакиду он назвал Евстафием, а жену его Татьяну — Феопистией, сына — первенца — Агапием, а меньшого —
Феопистом; и причастил их святого тела и
крови Господа нашего Иисуса Христа, и
отпустил их, сказав: «Бог да будет с вами и
да даст вам царствие свое. Я понял, что рука Господня над вами. Вы же, когда будете
в раю, помяните мою душу, Иоанна, прошу
вас!»
Утру же бывшу, и поимъ Еустафий мало
Наступило утро, и Евстафий, взяв с собой
снузникъ с собою, взиде на гору. Близ же
нескольких всадников, поехал на гору.
бывъ мѣста, идѣже бѣ видѣние видѣлъ, отОколо того места, где ему было видение, он
сла слугы, рекъ: «Поищете лова». Он же
отослал слуг, сказав им: «Поищите лова».
мало претръпѣвъ, паде ниць, вопия и глаго- И, немного подождав, упал ниц, восклицая:
ля: «Молюся тебѣ, Господи Иисусе Христе, «Молюсь тебе, Господи Иисусе Христе,
разумѣхъ, яко ты еси Христос, сын Бога
знаю, что ты Христос, сын Бога живого, веживаго, и вѣрую въ Отецѣ и Сынъ и Святый рую в Отца и Сына и Святого Духа; а теДухъ; и нынѣ приидох и молюся божеству
перь я пришел и молюсь божеству твоему,
твоему, да ми вѣсто сътвориши, еже ми си
чтобы ты открыл мне то, о чем говорил мне
реклъ». Рече же к нему Господь: «Блаженъ
тогда!» И сказал ему Господь: «Блажен ты,
еси, Еустафие, приимъ баню благодати
Евстафий, ибо принял баню моей благодамоеа; нынѣ съвлеклъся еси истлѣннаго чети; теперь ты стряхнул с себя тленного человѣка и облъкся еси в неистлѣннаго. Нынѣ ловека и облекся в нетленного. Ныне же
имать явитися дѣло твоеа вѣры. Понѣже
проявится дело твоей веры. Поскольку ты
оставилъ еси диавола, ищеть на тя напасти
отошел от дьявола, он хочет для тебя какойетеры; сю же аще претръпиши, приимеши
нибудь беды; если перенесешь ее, примешь
вѣнецъ побѣды. Се бо възнеслъся еси бовенец победы. Ты вознесся богатством жигатьством житиа, и смиритися имаши ботейским, а теперь должен смириться богатгатьствомъ духовным; и не мози въспятити- ством духовным; не вздумай отступить,
ся, поминая на древнюю славу свою, и яко- вспомнив свою прежнюю славу,— как ты
же угодилъ еси земному царю, такоже потугодил земному царю, постарайся победить
щися побѣдити диавола и хранити мою
дьявола и хранить мою веру: ты будешь
вѣру: другый бо Иовъ явитися имаши в
вторым Иовом в несчастьях. Опасайся, чтонапастехъ. Блюди убо, да не взыдеть на
бы хула не вошла в твое сердце. Когда смисердце твое хула. Егда бо смиришися, приришься, приду к тебе и устрою тебя в прежиду к тебѣ и устрою тя въ славѣ твоей
ней славе». И, сказав это, Господь взошел
пръвѣй». И си рекъ Господь, взыде на небеса, рекъ къ Устафиеви: «Нынѣ ли хощеши,
да ти приидеть напасть или в послѣдняа
дни?» Рече же Еустафий: «Молюся тебѣ,
Господи, аще нѣкако да мимоидеть реченное, нынѣ повелѣ, да приидеть напасть. Но
даждь, Господи, силу и съхрани ны от зла
помышлениа, да не смутятся сердца наша».
Рече же к нему Господь: «Подвизайся и
крѣпися, Еустафие, благодать моа с вами
буди».
Съшед же с горы, вниде в домъ и повѣда
женѣ своей. Поклонше же колѣна, моляхуся
Богу, глаголюще: «Господи, твоя воля буди!» Малу же дни мимошедши, вниде моръ
в домъ его, изъмроша вси раби его. Сему же
бывшу, ощути Еустафие реченую напасть;
приим же ю́ с похвалою, тѣшаше жену свою
не изнемощи. Не по многу же времени, тожде моръ вниде и въ скотъ его, и изъмроша
вси кони и скоти его. Приим же и сию
напасть с похвалою. И отъиде из дому своего таи на ино мѣсто едино съ женою и съ
сынома. Видѣвше же татие отшествие их, в
нощи въсхитиша имѣниа ихъ, злато же и
сребро, и челядь, и все богатство. Въ дни же
ты праздньство творяще царь, зане бѣ
побѣдилъ воя перскиа; подобаше же
обрѣстися ту и стратилату, зане бѣ честнѣй
всеа сунькликиа. Искаше же его и не
обрѣтоша; и вси жаловаху, како толь скоро
имѣние его погыбе, и сам же не обрѣташеся; и жаловаше же и царь и вси сущии о
немъ.
на небеса, говоря Евстафию: «Хочешь ли,
чтобы несчастье пришло к тебе сейчас или
потом?» И сказал Евстафий: «Молю тебя,
Господи, если никак нельзя избежать предначертанного, пусть ныне придет бедствие.
Но дай, Господи, силу и сохрани нас от злого помышления, и пусть не смутятся наши
сердца!» Сказал ему Господь: «Борись и
крепись, Евстафий, с вами будет моя благодать».
Сойдя с горы, Евстафий вернулся домой и
рассказал все жене своей. И, преклонив колени, они молились Богу, говоря: «Господи,
да будет воля твоя!» Когда прошло немного
дней, мор вошел в его дом, и умерли все
рабы его. Когда все это случилось, Евстафий понял, что это та предсказанная
напасть; и принял ее с благодарностью,
ободряя свою жену, чтобы она не пала духом. Но прошло еще немного времени, и
опять вошел мор, и пали все кони и скотина. И эту напасть он принял с благодарностью. Тайно ушел он прочь из своего дома с
женой и сыновьями. И воры, заметив их
уход, ночью украли их имущество: забрали
и золото, и серебро, и челядь, и все богатство. В те дни царь устроил праздник, ибо
одержал победу над персидским войском;
следовало присутствовать там и стратилату,
ведь он был самым почетным в синклите.
Его искали и не нашли; и все сетовали, как
внезапно погибло его богатство и он сам
пропал; очень о нем жалели царь и все, кто
там был.
Жена же Плакидина рече к нему: «Доколѣ
Жена сказала Плакиде: «Долго ли еще буждемъ здѣ, господи мой? Прииди, да поими дем ждать здесь, господин мой? Давай
обѣ чадѣ наю: тѣ бо оставленѣ есте наю; и
возьмем обоих детей наших — ведь они одда отъидевѣ от сеа земля, яко поношение
ни нам оставлены — и уйдем из этой земли,
быховѣ знающимь ны». В нощи же въстав— ведь здесь мы — поношение всем, знаша, поимша обѣ отрочатѣ свои, идяшета въ ющим нас». Ночью они встали, взяв своих
Егупетъ. Два же дни шедша, приидоста на
двух мальчиков, и отправились в Египет.
море; обрѣтша же корабль стоящь въ приДва дня они шли, и пришли к морю, и увистанищи, влѣзоша в онь. Бѣ же господинъ
дели корабль, стоящий в гавани, и зашли на
корабля того варваръ сверѣпъ; влѣзше же
него. Хозяином корабля был свирепый варпоплуша. Видѣвъ же науклиръ жену Еуста- вар; итак, они сели на корабль и поплыли.
фиеву, яко красна бѣ лицемъ зѣло, възлюби Корабельщик увидел жену Евстафия, котою́; и егда приидоша на онъ полъ, прошаше у рая была очень красива, и она ему полюбинею мъзды. Не имущима же има что дати,
лась; а когда они приплыли на другую стоудръжа жену Еустафиеву за мыто. Протирону, корабельщик потребовал плату за певящу же ся Еустафию и молящуся еа ради,
реезд. И так как у них не было, чем заплапоману науклиръ корабленикомъ, да ю́ в
тить, он забрал жену Евстафия вместо пла-
море ввергнуть. Разумѣвъ же Еустафий, не
по воли остави жену свою; поимъ же обѣ
отрочатѣ свои, идяше, и плачася и глаголя:
«Увы мнѣ и вама, яко мати ваю издана есть
мужеви иноплеменнику!» Грядый же слезенъ доиде етеры рѣкы; видѣв же ю́ водну,
убояся вкупѣ пренести обѣ отрочатѣ. Взем
же на рамо отроча преплуть рѣку, о сь поль
другое оставль; пренесъ же положи на земли и възвратися, хотя другое пренести. И
внегда бысть посредѣ рѣкы, видѣ, яко левъ
восхыти отроча его, бѣжить. Видѣв же се и
възвратися къ другому, чаяние свое имѣа;
видѣв же такожде и то волкомъ въсхищено
бысть. И видѣвъ чадѣ свои звѣрьма въсхищенѣ, торгая власы своа и плачася горко,
хотяше ся утопити в рѣцѣ; но не дасть ему
Богъ того сътворити, и изыде из рекы. Левъ
же выше преплувъ рѣку, идяаше в пустыню,
нося отроча Божиею же волею здраво.
Видѣвше же пастуси отроча живо носимо,
гониша съ псы по львѣ. Убояв же ся левъ,
повръже отроча здраво и отъиде. Другое же
отроча такожде вълкомъ въсхищено,
видѣвше же ратаи етери здраво носимо отрочя, въскричаша по немъ, онъ же повръгъ
отроча, побѣже; ратаи же и пастыри изь
единоа вѣси бѣша, и поимше отрочатѣ,
въспиташа и́. Сего же Еустафий не видяше;
но идяше по пути, плачася и сице глаголя:
«Увы мнѣ, иногда яко цвѣтущу, нынѣ же
обнажену! Увы мнѣ, иногда богату бывшу,
нынѣ же аки плѣнену сущу! Увы мнѣ, иногда тма людий служаше ми, нынѣ же единъ
есмъ оставленъ, ни понѣ чадцю свою имый!
Но не остави мене, Господи, Господи, до
конца, ни моих слезъ мози презрѣти; помяни, Господи, рекша тя: прияти имаши
напасть, якоже Иовъ, но се боле Иова мнѣ
бысть. Онъ бо аще имѣния лишенъ бысть,
но на своемъ смѣтищи сѣдяше: аз же на
страннѣ земли муки приемлю; онъ приятеля
имѣше утѣшающая и́: мое же утѣшение
дѣтьное звѣрие дивии на пустынѣ сей
отъяша; онъ аще и от вѣтвий лишенъ бысть,
но корене женьскаго зря утѣшашеся; аз же
окаянный отвсюду искорененъ быхъ и якоже трость в пустыни бурею неприязненою
колѣблюся. Но не отвръзи мене, Господи
Иисусе Христе, раба твоего, много глаголющи: болѣзнию бо сердца, не волею се
глаголю; положи, Господи, съхранение
ты. А когда Евстафий стал противиться
этому и просить за нее, хозяин корабля
кивнул матросам, чтобы они бросили ее в
море. Понял это Евстафий и поневоле должен был оставить свою жену; взяв обоих
мальчиков своих, он шел на берег, плача и
говоря: «Горе мне и вам! Ваша мать отдана
мужу-иноплеменнику!» Так, плача, он дошел до какой-то реки; река была многоводна, и он побоялся перенести через нее обоих
мальчиков сразу. Одного он взял на плечи,
чтобы с ним вместе переплыть реку, а другого оставил на берегу; перебравшись, Евстафий посадил ребенка на землю и вернулся, желая перенести и другого. Когда он
был на середине реки, он увидел, что лев
схватил его ребенка и убежал. Увидев это,
он обратился к другому, имея намерение и
его перенести, и увидел, что и того мальчика уносил волк. Увидев, что его детей утащили звери, он горько плакал, рвал на себе
волосы и хотел утопиться в реке, — но Бог
этого не допустил, и он вышел из реки. А
между тем лев, переплыв реку выше, пошел
в пустыню, неся ребенка, Божьей волей
невредимого. Пастухи увидели, что лев
несет живого ребенка, погнались за львом с
собаками. Лев испугался, бросил ребенка
невредимого и убежал. А что касается другого ребенка, унесенного волком, некие пахари увидели, что зверь несет живого ребенка, стали кричать ему вслед, тот бросил
дитя и убежал; эти пастухи и пахари были
из одного села, они приняли детей и воспитали их. Евстафий этого не знал; он шел по
дороге, плакал и так говорил: «Горе мне!
когда-то дела мои процветали, а ныне я лишился всего! Горе мне! когда-то я был богат, а ныне я будто в плену! Горе мне! когда-то множество людей мне служили, а теперь я остался один и даже детей у меня
нет! Но не оставь меня совсем, Господи,
слез моих не отвергни! Вспомни, Господи,
что ты сказал мне: примешь напасть, как
Иов, — но мне выпало больше, чем Иову.
Он, хотя и лишился богатства, но сидел на
своем гноище, а я терплю муки в чужой
стране; у него были друзья, которые его
утешали; мое же утешение, моих детей, отняли дикие звери в пустыне; он, хотя и лишенный ветвей, утешался тем, что видел
корень — жену свою; я же, окаянный, ото-
устомъ моимъ и двери ограждены о устнахъ
моихъ; да не уклонится сердце мое въ словеса лукавна, да не отвръженъ буду отъ
твоего лица». И си глаголя со въздыханиемъ и слезами, дойде етеры веси, нарицаемыа Вадисонъ. Вшед же в ню, дѣлаше и
взимаше дневную пищу. Пожив же в ней
много лѣтъ, умоли мужа тоа веси и устроиша и́, да хранить жита их; взимаа же мьзду
свою, пожи лѣтъ 15.
всюду искоренен, и колеблет меня враждебная буря, как тростник в пустыне. Но не
отвергни меня, Господи Иисусе Христе,
твоего раба, который так много говорит,—
от боли сердечной, а не по воле я это говорю; положи, Господи, охрану устам моим и
огради двери уст моих, не дай уклониться
сердцу моему к словам лукавым, да не буду
отвержен от лица твоего». И говоря это с
воздыханиями и слезами, дошел он до некоего селения, называемого Вадисон. Поселившись там, он стал работать, зарабатывая
себе пропитание. Прожив там много лет, он
упросил жителей того селения, чтобы они
позволили ему сторожить их посевы; получая плату за это, он прожил пятнадцать лет.
Сына же его вспитѣна быста въ друзѣй веСыновья же его были воспитаны в другом
си, не знающа себе, яко брата си еста.
селении; они не знали, что они братья. А
Науклиръ же онъ иноплеменник веде жену
корабельщик-иноплеменник привел жену
Еустафиеву на свою землю; Богу же сице
Евстафия в свою землю; но Бог так пожеизволшу, умреть иноплеменникъ той, не
лал, чтобы этот иноплеменник умер, не
прикъснувся ей: свободь же бывше, живяше коснувшись ее: она стала свободна и так
тако.
жила.
Воеваша же иноплеменници ти на Римь и
А эти иноплеменники воевали с Римом и
отъяша многу страну. Многу же печаль имѣ завоевали много областей. Об этом весьма
о томъ царь, и помяну Плакиду, зане бѣ
печалился царь, и вспомнил он Плакиду,
доблий храборъ. Воспомянув же, зѣло див- который был доблестным и храбрым воиляшеся о измѣнении бывшимъ ему внезаном. Вспомнил и весьма удивился внезапно
апу. Избрав же воя, хотя воевати; и пекыйся случившемуся с ним. Стал царь набирать
о Плакидѣ, въпрашаше когожде его ради,
воинов, готовясь к войне, и интересовался
живъ ли есть или умерлъ. И заповѣда всѣмъ Плакидой, спрашивая о нем у всех, жив ли
искати его, аще живъ есть. И посла по всеон или умер. Он приказал всем искать его,
му царству своему искать его, рекь: «Аще
если он жив. И послал по всему своему царкто обрящеть и повѣсть и́ мнѣ, сътворю ему ству искать его, и сказал: «Если кто найдет
честь велию и приложу къ уроку его». Два
его и скажет мне о нем, воздам тому честь
же етера въина, имаже есте имени си Анвеликую и увеличу жалованье». Два воина
тиох и Акакий, яже служашета всегда Пла— имена их были Антиох и Акакий, — кокидѣ, идоста взыскати его. Обшедша же
торые всегда служили Плакиде, отправивсю землю, приидоста в весь, в нейже жились искать его. Обойдя всю страну, они
вяше Еустафий не вѣдущи. Видѣвша же и́,
пришли в селение, где жил, ничего не зная,
не мысляшета въпросити его. Еустафий же
Евстафий. Увидев его, они не догадались
издалеча я́ позна. И въспомянув древнее
расспросить его. Евстафий же издали их
свое житие, начать плакати и молитися, гла- узнал. И вспомнил он свою прежнюю
голя: «Господи Боже милостивый, избавжизнь, и стал плакать и молиться, говоря:
ляай от всякоа скръби уповающая на тя!
«Господи Боже милостивый, избавляющий
Якоже есмь внезапу видѣлъ бывшаа съ
от всякой скорби надеющихся на тебя! Как
мною древле, сподоби мя видѣти рабу твою, некогда увидел я все, что внезапно случиа жену мою! Нищии бо мои чадѣ видѣ, яко
лось со мной, так теперь удостой меня увизвѣрие суть снѣли злыхъ ради моихъ дѣлъ!
деть твою рабу, а мою жену! Видел я своих
Даждь же, Господи Боже истинный Христе, несчастных детей, которые стали пищей
да поне въ день въскресения узрю чадѣ
зверей из-за злых моих дел! Дай, Господи
свои!» Си же глаголющу ему, услыша глас с Боже истинный Христе, хоть в день воскре-
небесѣ, глаголющь ему: «Дерзай, Еустафие!
В се бо время паки устроенъ будеши вь
древню свою чьсть, и жену свою приимеши
и сына своа. На въскресение же болша
узриши, и наслаждение же вѣчных благъ
получиши, и имя твое величано будеть в
род и родомъ». Си слышав Еустафий и пристрашенъ бывъ, сѣде; видѣв же воина приближающася к нему, съшед с мѣста, идѣже
сѣдяше, и ста при пути противу има. Близъ
же его бывшима има, не познаста его. Рѣста
же к нему: «Радуйся, друже!» Онъ же к нима: «Миръ буди вама, брата!» Рѣста же к
нему: «Рцы нама, аще знаеши здѣ етера
странна именемъ Плакиду, с женою и с
двѣма отрочатма? И аще покажеши и́ нама,
дадивѣ ти злата много». Онъ же рече к нима: «То чьсо ради ищета его?» Она же
рѣста: «Другь наю есть и имавѣ многа лѣта
не видѣвша его, да того ради хощевѣ и́
видѣти». Рече же к нима: «Не знаю такого
мужа здѣ. Но всяко препочийта поне мало в
хижицы моей, и азъ бо странникъ есмь».
Веде же ю́ в хижицю свою и иде купить вина, да я́ напоить зноа ради. Рече же къ господину дому того, в нем-же самъ живяше:
«Знаема ми еста мужа сиа, да того ради
приидоста ко мнѣ. Даждь ми убо хлѣба и
вина, да предложю има, и въздам ти въ время дѣла моего». Он же дасть ему, елико хотяше. Пьющимь же имъ и ядущимъ, напаяя
же я́ Еустафий, не можаше терпѣти, помышляа древнее истое житие; но слезы ся
ему възвертѣша. Излазя же вонъ, плакашеся
и умываше си лице; и влазя пакы, служаше
има. Она же зряща его, начаста помалу познавати его. Рѣста же к себѣ едина: «Кольми подобенъ есть мужь сей искомому
нама». Рече же единъ къ другу своему:
«Зѣло подобенъ к нему есть. Но азъ вѣдѣ,
яко мало есть знамение вреда на выи его,
бывьшии ему на брани. Да видѣвѣ, аще
имать знамение то, тъ тъй есть ищемый
нама». Зрѣвша же прилѣжно, видѣста знамение то на выи его; и абие въскочиста, облобызаста и́, и со слезами въпрашаста и́,
аще той есть бывый иногда стратилатъ Плакида. Онъ же прослезися, рече к нима, яко
нѣсмъ азъ. Показающема же има знамение
на выи его и кланяющимася има, яко ты еси
стратилатъ Плакида, въпросиста же и о
женѣ его и о сыну ею, и ина многа въспо-
сения мне увидеть их!» Когда он так молился, услышал он глас с небес, обращенный к нему: «Мужайся, Евстафий! Теперь
ты снова обретешь свою прежнюю честь, и
жену свою найдешь, и сыновей. А в день
воскресения ты больше увидишь и получишь вечное блаженство, и имя твое будет
прославляться из рода в род». Устрашенный, сидел Евстафий, слыша это; когда он
увидел, что воины приближаются к нему,
он сошел с того места, где сидел, и вышел
им навстречу. Даже приблизившись к нему,
они его не узнали и сказали ему: «Здравствуй, друг!» Он же им: «Мир вам, братья!»
Они сказали: «Скажи нам, не знаешь ли
здесь некоего чужестранца по имени Плакида с женой и двумя детьми? Если покажешь его нам, дадим тебе много золота».
Он же сказал: «А зачем вы его ищете?» Они
же сказали: «Он наш друг, мы не видели его
много лет, поэтому хотим его видеть». Он
сказал им: «Я не знаю здесь такого человека. Но все же отдохните немного в моей
хижине, я тоже здесь чужестранец». Привел
он их в свою хижину и пошел купить вина,
чтобы напоить их, ведь было очень жарко.
Он сказал хозяину дома, в котором жил:
«Эти люди — мои знакомые, и поэтому они
пришли ко мне. Дай мне хлеба и вина, чтобы угостить их, я расплачусь с тобой своей
работой». И тот дал ему, что он просил. И
когда они пили и ели, Евстафий угощал их
и не мог сдержаться, вспоминая о своей
прежней жизни, слезы наворачивались у
него на глаза. Он выходил из дома и плакал,
потом умывал лицо и возвращался, чтобы
служить им. Они же, глядя на Евстафия,
начали понемногу узнавать его. Один из
них подумал: «Как похож он на того, кого
мы ищем». И сказал другу своему: «Очень
он похож на него. Но я знаю, что у него на
шее есть небольшой след от раны, полученной в бою. Давай узнаем: если у него есть
этот знак, значит он тот, кого мы ищем».
Посмотрев внимательно, они увидели этот
рубец на шее, и тогда вскочили, обняли его,
и со слезами спросили, не он ли Плакида,
бывший некогда стратилатом. Он же, прослезившись, сказал им: «Нет, не я». Но тогда они показали ему знак на шее и, кланяясь ему, сказали: «Ты стратилат Плакида»,
и спросили его о жене и сыновьях, и вспом-
минашета. И тогда исповѣда, яко азъ есмь.
О женѣ же своей и о сынову рече к нима,
яко умроша. Сим же бесѣдующимся, вси
людие тоя веси стекошася, яко на велико
чюдо. Воина же утолша молву, начаста повѣдати людем дѣание и житие и храборьство и гордыню его. Слышавше же се людие, плакахуся, глаголюще: «О каковъ мужъ
великъ наимникъ бысть!» Тогда показаста
ему букви царя, а облъкша и́ в ризы, поимша и поидоша. Вся же весь провожаше и́; он
же утѣшь, възврати я.
Идущим же им повѣда има, како видѣ Христа, и яко нареченое ему есть имя въ крещении Еустафий; и вся приключьшаяся ему
повѣда има. Шедша же 15 днии, приидоша
къ царю. Влѣзъша же, повѣдаста, како
обрѣтоста Плакиду. Изиде же царь въ
срѣтение ему, и облобыза и́; и много прослежь, въпроси отъ него вины отшествиа
его. Онъ же по ряду повѣда къ царю и къ
всѣмъ другомъ и о женѣ своей, яко в море
оста, и о сынову своею, како звѣремь стравленѣ быста. Бысть же радость велика о
обрѣтении его. Умоли же и́ царь, да ся препояшеть мечемь; и препоясася, якоже и
пръвѣе стратилатъ сый.
Видѣвъ же воя, яко не довлѣють противу
варваромъ, повелѣ тироны собрати; и написаны быша книгы от царя во вся грады и въ
вся веси Римьския области. Приключи же
ся и в ту весь, идѣже бѣста въспитѣна сына
Еустафьева, доити написанию цареву. Вси
же сущии в той веси оба юноши та, якоже
странна сущи, предаша а́ воиномъ; бѣста же
растомъ и видѣниемъ красна зѣло. Събраномъ же всѣмъ тирономъ, и приведеномъ
бывшимъ къ стратилату, видѣвь я́ вся учинены на нумеры, видѣв же она юноши оба
паче всѣхъ краснѣйша, учини а́ себѣ на
службу. Зря же ею тако красну, повелѣ има
всегда ѣсти с собою на трапезѣ. И расчинь
воа, иде на брань; и страну, юже бяше
прьвѣе отъяли варвари, свободи; оны же
побѣждь, преѣде рѣку, нарѣцаемую Идаспая. Преѣхавше же, внидоша в Вышнюю
страну варварьскую, и ту побѣдиша. Мышляше же ѣхати и на другую, Божии же воли
водящи и, идѣже бѣ жена его съхранена от
иноплеменника того. Умершю бо ему, от-
нили много другого. Тогда он признался:
«Да, это я». О своей жене и о детях он сказал, что они умерли. Пока они так беседовали, все жители того селения собрались,
как на великое чудо. Воины, успокоив шум,
стали рассказывать людям о его жизни и
деяниях, о его храбрости и гордости. И,
слышав об этом, люди плакали, говоря:
«Какой великий человек был наемником!»
Тогда воины показали ему царское послание, и одели его в (дорогие) одежды, и, взяв
с собой, отправились в путь. Все селение
провожало их, и он, утешив их, отправил по
домам.
По пути он рассказал воинам, что видел
Христа и что наречено в крещении ему имя
Евстафий, и все, что случилось, рассказал
им. Через пятнадцать дней пришли они к
царю. И, придя к нему, рассказали, как они
нашли Плакиду. Царь вышел навстречу
ему, поцеловал его и, сильно прослезившись, спросил его о причинах ухода. Евстафий же по порядку рассказал царю и
всем друзьям о своей жене, оставшейся в
море, и о сыновьях, съеденных зверями. Все
радовались, что он нашелся. Царь просил
его препоясаться мечом; и он препоясался и
стал, как прежде, стратилатом.
Увидев же, что войска недостаточно для
войны против варваров, Евстафий велел собрать молодых воинов; и были разосланы
царские грамоты во все города и селения
Римской империи. Случилось же так, что в
то селение, где были воспитаны сыновья
Евстафия, дошло царское послание. Жители
селения отдали воинам этих двух юношей,
так как они были чужеземцами; оба они
были рослые и очень красивые. Когда все
новобранцы были собраны и приведены к
стратилату и все распределены по отрядам,
он увидел этих двух юношей, которые были
прекраснее всех, и назначил их к себе на
службу. Видя, как они красивы, он велел им
всегда быть вместе с ним за трапезой. И,
распределив воинов, пошел на войну; освободил местность, которую прежде завоевали варвары, победив, он перешел реку,
называемую Идаспая. Совершив переход,
он вошел в Верхнюю страну варваров и ее
победил. Задумал он, руководимый Божьей
волей, напасть и на ту страну, где была же-
шедши и хижину створши, стрѣжаше вертограды тѣх людий. Пришед же в ту весь
стратилатъ и повоевавь ю́, препочи с вои в
ней три дни. Приключи же ся колимогу его
близъ хижа еа поставлену быти при вертоградѣ иже храняше жена его. Юноши же
она обитаста в хыжицы жены тоя, не вѣдуща, яко мати има есть. В полудни же сѣдяща, повѣдашета о младеньствѣ своемъ:
помняшета бо мало что. Мати же ею послушаше. Рече же старѣй братъ, яко: «Азъ
иного не помню ничтоже развѣ се, яко
отець мой стратилат бѣ, мати же моя зѣло
красна; имѣста же два сына: мене и инъ мни
мене, русъ власы, красенъ зѣло. И поимша
ны, изыдоста из дому в нощи и влѣзоста в
корабль с нама. Не вѣмъ, камо хотяша ити.
Внегдаже излѣзохомъ ис корабля на землю,
мати же наю не бѣ с нами, и не вѣмъ, како в
мори оста. Отець же взят ны на рамѣ, и
идяше, плачася. Приидохомъ же на етеру
рѣку, и пренесе меншаго брата, а мене остави на семъ полу. Хотящу же възвратити, да
мя пренесеть, левъ прииде и въсхищь мя
идяше, пастырие же овчии отъяша мя лву, и
въспѣтѣша мя въ веси, в нейже и самъ вѣси.
Боле сего юже не вѣмь». Слышав же си
словеса менший братъ, въскочи, и плачася
глаголаше: «Тако ми сила Христова! Братъ
ми еси ты. Познахъ бо яже ми повѣда; такожде бо ми суть повѣдали иже мя
въспитѣша, яко волку тя отъяхомъ». Приимше лобызаше и́. Слышавши же се мати, и
познавши бесѣду реченую до корабля, и разумѣвши, съжали себѣ зѣло, наипаче лобызающеся видящи, и плачющася, помышляюще, еда то еста сына еа, паче же слышавшиа, яко отець има стратилатъ бѣ. Въ
другий же день прииде къ стратилату жена
та, глаголющи: «Молюся тебѣ, господи мой,
азъ римлянынѣ сущи, плѣнена есмь сѣмо,
да веди мя на свою землю». И се глаголющи
жена, зряше знамениа сущаго на мужи еа. И
познавши и́, бояшеся вопросити его. Дерзнувше же, припаде к нему, глаголющи:
«Молюся тебѣ, господи мой, не мози ся
гнѣвати на рабу твою, но кротко послушай.
Повѣждь мнѣ древнее твое житие: азъ бо
мню, яко ты еси стратилать Плакида, именовавыйся въ крещении Еустафий, емуже
Христось явися еленемь, вѣровавый в онь и
впадый в напасти, поимый жену свою, мя, и
на его спасена от того иноплеменника. Когда тот умер, она ушла в другое селение,
построила себе хижину и стерегла сады тамошних жителей. Когда стратилат пришел в
то селение и захватил его, он остался в нем
со своим войском на три дня для отдыха. И
так случилось, что шатер стратилата был
поставлен около ее хижины возле сада, который охраняла жена его. А юноши те жили
в хижине той жены, не зная, что она — их
мать. Однажды в полдень они сидели, рассказывая о своем детстве: они мало что
помнили. А мать слушала. И сказал старший брат: «Я ничего не помню, кроме того,
что мой отец был стратилат, а мать очень
красива; и у них было два сына — я и другой, младше меня, русоволосый, очень красивый. Однажды они взяли нас и ночью
ушли из дома, сели на корабль вместе с
нами. Я не знаю, куда они хотели плыть.
Когда мы сошли на землю с корабля, матери с нами не было; я не знаю, каким образом она осталась в море. Отец взял нас на
плечи и пошел, плача. Пришли мы на какую-то реку, и он перенес младшего брата,
а меня оставил на этом берегу. Когда он хотел вернуться, чтобы перенести меня, пришел лев и, похитив меня, побежал, овечьи
пастухи отняли меня у льва и воспитали в
том самом селении, где и тебя. Кроме этого,
я ничего не знаю». Услышав его рассказ,
младший брат вскочил и, заплакав, сказал:
«Такова сила Христова! Ты — мой брат! Я
знаю то, о чем ты рассказал; воспитавшие
меня тоже сказали, что они отняли меня у
волка». И они поцеловались. А мать, слушая это и поняв все, что было рассказано до
событий на корабле, очень растрогалась,
особенно же когда она увидела, что они заключили друг друга в объятья; и заплакала,
подумав, не ее ли это сыновья, тем более
услышав, что отец их был стратилат. На
другой день эта женщина пришла к стратилату и сказала: «Умоляю тебя, господин
мой, я римлянка, и здесь я в плену, — отведи меня на родину». Так говоря, увидела
она шрам, который был на ее муже. Узнав
его, она побоялась спрашивать. Потом,
осмелившись, бросилась к нему в ноги, говоря так: «Умоляю тебя, господин мой, не
гневайся на свою рабу, выслушай меня терпеливо. Расскажи мне о своей прежней
обѣ чадѣ свои Агапиа и Феописта, и
въсхотѣ ити въ Египетъ; овогда же плаваховѣ в корабли, науклиръ варваръ поятъ мя,
иже мя приведе на сю землю. Свѣдитель же
ми есть Христос, яко ни тъй, ни инъ никтоже не оскверни мене до днешняго дне. Аще
бо ты еси, егоже азъ познахъ знамениими,
повѣждь ми. Тако ти сила Христова». Слышавше же се Еустафий от неа, и той такоже
позна ю́. Възрадовавъ же ся, плакася велми
и рече: «Азъ есмъ, егоже ты глаголеши». И
воста абие и облобызашетася, славяще Христа Господа, избавляющаго рабы своя от
многых скръбей. Рече же к нему жена его:
«Господи мой! Еста здѣ чадѣ наю». Он же
рече: «Звѣремъ стравлена еста». И повѣда
еи, како я́ погуби. Она же рече: «Да хваливѣ
Христа Господа, да якоже нама дасть
обрѣстися, такожде нама имать дати чадѣ
наю». Рече же к ней Еустафий: «Рѣх ти, яко
звѣрми стравленѣ бысте». Рече к нему жена
его: «Вчера сѣдящи въ вертоградѣ, слышахъ
етера юноши два к себѣ глаголюща о младенствѣ своемъ и познахъ я́, яко та еста сына наю. Но и та не знаяшетася, яко брата си
бяшета, токмо повѣстию старѣйшаго брата.
Аще бо до днешняго дне сего нѣси видѣлъ,
разумѣй, колика милость есть Христова!
Слыши же от нею, и речета ти». Призвав же
оба юноши стратилатъ, въпроси а́: «Кто
еста и что ся приключило есть вама?» Повѣдаста же ему все, и позна я́, яко та еста
сына ею. Приим же а́ Еустафий, облобыза я́;
такожде же и мати облобызавше съ слезами,
хвалящи Бога о славнѣмь обрѣтени ихь. От
вторыа же годины до шестыа прослу чюдо
се по всѣмъ воемъ; и собрашася вои, веселяхуся о обрѣтени их паче, нежели о бывший побѣдѣ на варварѣх. Праздньство же
велико сътвори Еустафий о познани ихь, въ
другий же день Бога призвавъ и гласы похвалны въ славу Христову о велицемъ человѣколюбии его. Побѣждьше всю страну
варварьску, възвратишася с побѣдою велиею, обьдо много несый, боле же плѣнникы
ведый.
жизни, потому что мне кажется, что ты —
стратилат Плакида, названный при крещении Евстафием, которому Христос явился в
виде оленя, он уверовал в него и затем впал
в бедствия; взяв жену свою — меня и двоих
детей, Агапия и Феописта, захотел отправиться в Египет; а когда мы плыли на корабле, корабельщик-варвар забрал меня и
привел в эту землю. Но Христос мне свидетель, что ни он, ни кто другой не осквернили меня до сегодняшнего дня. Если действительно ты тот, кого я узнала по знакам,
скажи мне! Такова сила Христова!» Услышав же все это, Евстафий тоже узнал ее.
Обрадовался он, заплакал и сказал ей: «Да,
я тот, о ком ты говоришь!» Он тотчас вскочил, и они расцеловались, славя Христа Бога, избавляющего своих рабов от многих
скорбей. Сказала Евстафию жена его: «Господин мой! Наши дети здесь!» Он же сказал: «Их съели звери!» И рассказал, как он
погубил детей. Она же сказала: «Восхвалим
же Христа Господа, пусть он даст нам
найти наших детей, так же как дал нам
найти друг друга!» Сказал ей Евстафий: «Я
же тебе сказал, их съели звери». Но поведала ему жена: «Вчера, сидя в саду, я слышала, как два некие юноши говорили между
собой о своем детстве, и я узнала, что это
наши сыновья. Но и они не знали, что они
братья, и догадались об этом благодаря рассказу старшего брата. Если ты до сегодняшнего дня этого не видел, пойми теперь,
как велика милость Христова! Послушай их
самих, они скажут тебе». Позвав юношей,
стратилат спросил их: «Кто вы такие и что с
вами было?» Они рассказали ему все, и он
понял, что они — их сыновья. Обнял их Евстафий, расцеловал; так же и мать их целовала со слезами, благодаря Бога за их чудесное обретение. От второго до шестого
часа стало известно это чудо всему войску,
собрались воины, и все радовались их
счастливой встрече более, чем победе над
варварами. Великий праздник устроил Евстафий в честь такого события, а на другой
день он хвалебными словами принес молитву Богу, прославив Христа за его великое человеколюбие. Завоевав всю страну
варваров, возвратились они с победой великою, захватив богатую добычу и приведя
много пленников.
Уключи же ся, даже Еустафий не възвратися со брани, умретъ царь Траиянъ. Поставленъ же бысть инъ царь в него мѣсто, именемъ Андрѣянъ, еллинъ и той такожде, лющий всѣх царь древних. Възвращьшю же
Еустафию с побѣдою, срѣте и́ царь, якоже
обычай есть римляномъ. Увидѣв же побѣду,
юже сътвори, и обрѣтение жены его и сынову его, болшиими радоваше и иде въ церковъ неприязнену жрътвы принести идоломъ. Влазящю же ему въ церковь Аполоню, не вниде с нимъ въ церковь Еустафий,
но внѣ оста. Призвав же и́ царь, рече: «Почто не пожреши богомъ, приѣхавъ с побѣды?
Достоить бо тебѣ не побѣды ради токмо, но
и обрѣтениа ради жены твоеа и сынову
жрътвы сътворити». Рече же Еустафий къ
царю: «Азъ Христу своему всылах и вослю
молитвы и молениа: иного же бога ни знаю,
ни чту, токмо сътворшаго словомъ всячьская». Тогда повелѣ царь изврещи и́ от чести тоа, стати же пред нимь яко простому
человѣку; жену же его привести и сына его
и тако испытати а́. Видѣв же царь непреложную вѣру его, повелѣ самого и жену его
и дѣти его пустити къ звѣри. Тек же левъ и
ста близъ блаженых, и поклонься имъ,
отьиде, хотя излѣсти изъ игралища; и изыде
ис позорища. Тогда царь, видѣвъ дивное то
чюдо, яко не прикоснуся ихъ звѣрь, повѣле
ражжещи волъ мѣдянъ и въврещи святыа в
онь. Собраша же ся вси вѣрнии, от еллинъ
немало, хотяще видѣти вмѣтаемыя въ мѣдь.
И егда близъ приидоша, въздѣвше рукы
своа на небо, помолишася, глаголюще:
«Господи, Боже силъ, и всѣмъ невидимъ,
намъ же видимъ! Якоже въсхотѣлъ еси, послушай насъ молящихся тебѣ! Се бо молитва наша скончася, зане совокупихомся. И
сподобил ны еси части святых твоих: яко и
трие отроцы въвержении в Вавилонѣ въ
огнь и не отвръгшеся тебе, тако и ны сподоби скончатися огнемъ симъ, и да прияти
тобою будемъ, яко жрътва благоприятна.
Даждь же, Господи Боже, всякому поминающему память нашу участие въ царствии
небеснѣмь твоемъ, ярость же огня сего преложи на хладъ и сподоби ны, да в немъ
скончаемся. Еще же, Господи, сподобиши,
да не разлучатся тѣлеса наша, но да вкупѣ
лягуть». Сице же помолшимся имь, гласъ
бысть съ небесѣ, глаголя: «Буди тако, якоже
Случилось же так, что до возвращения Евстафия с войны умер царь Траян. Вместо
него стал царь по имени Адриан, язычник,
самый свирепый из всех древних царей. Когда Евстафий вернулся с победой, царь
встретил его по римскому обычаю. Узнав о
совершенной Евстафием победе, а также о
том, что он нашел жену и сыновей, очень
обрадовался царь и отправился в сатанинский храм, чтобы принести жертвы идолам.
Когда же царь вошел в храм Аполлона, Евстафий не последовал за ним в храм, а
остался снаружи. Призвал его царь и сказал:
«Почему ты не приносишь жертвы богам,
приехав с победой? А ведь тебе надлежит
не только ради победы, но и ради обретения
жены и сыновей совершить жертвоприношения». Сказал же Евстафий царю: «Я
Христу своему воссылал и буду воссылать
молитвы и моления, иного же Бога не знаю
и не чту, кроме того, который сотворил
словом все». Тогда велел царь лишить Евстафия всех почестей и стать ему простым
человеком, а также приказал привести жену
его и сыновей и их испытать. Но, видя их
твердую веру, повелел царь его с женой и
детьми бросить зверям. Выбежал лев и
встал около блаженных, поклонился им и
отошел, стремясь выбраться с арены, и
ушел из цирка. Тогда царь, который видел
это удивительное чудо, что зверь не прикоснулся к ним, повелел раскалить медного
быка и бросить туда святых. Собрались вокруг все христиане и многие язычники, желая видеть тех, которых ввергали в раскаленную медь. Они приблизились, воздели
руки к небу и помолились так: «Господи,
Боже сил, для всех невидимый, нами же
зримый! Поскольку ты соблаговолил к нам,
послушай нас, молящихся тебе! Наша молитва теперь кончилась, ибо мы соединились. Ты удостоил нас участи святых твоих:
как три отрока в Вавилоне были брошены в
огонь и не отреклись от тебя, так нас ныне
удостой скончаться в этом огне — да будем
мы приняты тобою как угодная тебе жертва.
Подай, Господи Боже, всякому, поминающему нашу память, доли в твоем царствии
небесном; ярость же этого огня преврати в
холод и сподоби нас в нем скончаться. А
еще, Господи, удостой нас того, чтобы тела
наши не разлучались, пусть их вместе по-
просита. И боле вамъ будетъ, яко многы
напасти претрьпѣсте и не побѣждени бысте;
идете в миръ, приимѣте вѣнца побѣдныя,
почивайте въ вѣкы вѣкомъ за страсти ваша». И си слышавше святии с радостию
предашася огню. И яко вьвержени быша во
огнь, и абие огнь угасе. Прославльше же
Пресвятую Троицу, предаша в миръ душа
своа, и не прикоснуся огнь ни понѣ
власѣхъ. По трех же днехь приде нечьстивый царь на мѣсто то, и повелѣ отвръсти
мѣдяный тъй волъ, да видить, что есть
сътворено телесемь святыхъ мученикъ.
Обрѣте же цѣла тѣлеса ихъ и мнѣ, яко живи
суть. Изнесше же, положиша я́ на земли;
дивиша же ся вси стоящии, яко и власех ихъ
не прикоснуся огнь; свѣтяху же ся тѣлеса
их паче снѣга. Убояв же ся скверненый
царь, отиде. Людие же възопиша: «Въ истинну велий есть Богъ кристианескъ! Единъ
истиненъ Богъ Иисус Христос и нѣсть инъ,
иже съхрани святыа своа!» Крестиане же
тай, украдше тѣлеса святыхъ мученикъ, положиша вь честнѣ мѣстѣ; и егда преста гонение, храм честенъ създаша кристияне, и
положиша тѣлеса святых мученикъ, славяще Господа нашего Иисуса Христа, емуже
слава, честь и покланяние съ безначалным
Отцемь и с пресвятымъ Духом, и нынѣ и
присно и въ вѣкы вѣкомъ. Аминь.
ложат!» Когда они так помолились, раздался голос с небес, говорящий: «Пусть будет
так, как вы просите. И более этого будет
вам дано, потому что многие напасти перенесли вы и не были ими побеждены; ныне
же примите мир, получите венцы победные
и почивайте во веки веков за ваши страдания». И, услышав это, святые с радостью
пошли в огонь. И когда были они ввержены
в огонь, огонь вдруг угас. Прославляя Пресвятую Троицу, предали они в мир души
свои; не прикоснулся к ним огонь, ни единого волоса не тронул. Через три дня нечестивый царь пришел на то место, велел открыть медного быка, чтобы увидеть, что
случилось с телами святых мучеников? Он
увидел тела их невредимыми, и показалось
ему, что они живы. Их вынесли и положили
на землю; удивились все стоящие, что огонь
не коснулся даже волос их, тела же их сверкали ярче снега. Испугался нечестивый
царь и ушел. Люди же воскликнули: «Воистину велик Бог христианский! Один истинный Бог — Иисус Христос, нет другого бога, который бы сохранял святых своих!»
Христиане же тайно, украв тела святых мучеников, похоронили их в почитаемом месте, а когда кончились гонения, построили
там храм честен и положили в нем тела святых мучеников, славя Господа нашего
Иисуса Христа, ему же слава, честь и поклонение со безначальным его Отцом и
Пресвятым Духом ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
«Повесть об Акире Премудром»
Синагрипъ цесарь Адоровъ и Наливьской Во времена Синагрипа, царя Адорской и
страны, в того время азъ, Акиръ, книгьчий Наливской земли, был я, Акир, у него советбѣх. И речено ми бысть от Бога: «От тебе ником. И было возвещено мне от Бога: «У
чадо не родиться». Имѣние же имѣх паче тебя чада не родится». Богатства же имел я
всѣх человѣкъ, поях жену и устроихъ
больше всех иных людей, взял жену себе и
домъ и жихъ 60 лѣт, и не бы ми чада. И
устроил дом свой, и прожил шестьдесят лет, а
создах требники и възгнѣтих огнь и рѣх:
не было у меня чада. И воздвиг жертвенники,
«Господи Боже мой! Аще умру и не буи возжег огонь, и вопросил: «Господи Боже
деть ми наслѣдника, и рчуть человѣчи:
мой! Если умру и не оставлю наследника, то
“Акиръ праведенъ бѣ и Богу истиньно
скажут люди: “Акир праведником был и Богу
служаше. Аще умреть, не обрящется
честно служил. А умрет, и не окажется ни
мужьскъ полъ, иже постоитъ на гробѣ его, сына, который постоял бы у гроба его, ни дони дивическъ полъ, иже бы его оплакалъ,
чери, чтобы его оплакала, никого, кто бы
ни иже по нем задницю възметь и будеть
имущество его принял и стал бы его наследнаслѣдникъ”. И нынѣ прошю у тебе, Гос- ником”. И теперь прошу тебя, Господи Боже
поди Боже мой, дай же ми чадо мужьскъ
мой, даруй мне дитя мужского пола. Когда
полъ. Егда преставлюся, да всыплѣть ми
преставлюсь, пусть он посыплет прахом очи
персть на очи мои». И Господь послуша
мои». И внял Господь молитве моей, и глас
моления моего, и глас ми приде съ небесъ, сошел ко мне с небес, и возвестил: «Акир!
глаголя: «Акире! Всяко ти прошение
Всякую просьбу твою исполню, а о сыне не
створю, а еже о чядѣ, то не проси у мене.
проси меня. Но вот племянник твой Анадан,
Се сестрициць твой Анаданъ, и сего поиего и возьми себе вместо сына». И как услыми въ сына мѣсто». И яко услышах глас от шал я глас Господа, то снова возопил: «ГосГоспода и пакы възъпих: «Господи, Боже поди Боже мой! Если бы был у меня сын, в
мой! Аще бы у мене мужьскый полъ, и въ день смерти моей посыпал бы прахом очи
день смерти моея въсыпалъ бы персти на
мои. Если бы до дня смерти своей ежедневно
очи мои. Аще бы до смерти своея вдалъ
тратил бы он по пуду золота на нужды свои,
бы на день кеньтинарь злата на потрѣбу
то и тогда не истощил бы богатства моего».
собѣ, не истощилъ бы дому моего». И не
Но не ответил мне глас, и послушался я слов
бысть ми глас, и прияхъ рѣчь Господню, и Бога, и взял племянника своего Анадана вмеприяхъ сестричица своего Анадана въ сы- сто сына. Был он еще дитя тогда, и приказал
на мѣсто. И младъ бѣ, и дах одоити и́,
растить его, и вскормил его медом и вином, и
воскормих и́ медом и вином, и одѣхъ и́
одел его в шелка и в парчу, а когда подрос он,
бебромъ и брачиномъ, и яко възрасте, и
научил его всякой премудрости.
научихъ и́ всякой грамотѣ.
И царь ми тако рече: «О, Акире, премудИ царь мне сказал так: «О Акир, премудрый
рый книгъчие, свѣтниче мой! Аще сокнижник, советник мой! Когда состаришься
старѣешися и прѣставишися, кого обряты и умрешь, кто же станет советником мощю свѣтьника моего?» И тако отвѣщахъ:
им?» И я так отвечал: «Царь мой, живи вове«Цесарю, въ вѣкы живы! Есть у мене
ки! Есть у меня сын, мне самому подобен:
сынъ, якоже есмь азъ: уму и всякой
умен он, и всякой премудрости и наукам обупрѣмудрости и книгам научихъ и́». И отчил я его». И отвечал мне царь: «Приведи ко
рече ми цесарь: «Приведи ми сына своего, мне сына своего, чтобы увидел я его, и если
да вижю и́, аче можеть предо очима
сможет он угодить мне, тогда отпущу тебя в
моима угодити, да тя тогда отпущу додом твой, и в покое проведешь дни старости
мовь, и въ старости дний своихъ въ покои своей». Взял я сына своего Анадана и привел
живеши». И пояхъ сына своего Анадана, и его к царю. И увидел его царь, и сказал мне в
приведохъ и́ къ царю. И узрѣ цесарь и
ответ: «Благословен будет день этот Акиру,
отвѣща, рька: «Благословенъ буди дньибо представил он сына своего мне при жизшний день Акирови, яко прѣдстави сына
ни моей». И поклонился я царю: «Ты сам ве-
своего прѣд мною в животѣ моемь». И
поклонихся цареви: «Ты самъ вѣси, како
есмь служилъ отцю твоему и тобѣ. И
нынѣ дѣчьства отрочати сего пожди ми, и
да будеть милость твоя на старости моей».
И яко услыша от мене рѣчь мою царь и
клять ми ся, ркя, яко «заднича твоея
никтоже ины не прииметь». <…>
Азъ, Акиръ, тако рѣх въ сердци своемь,
яко: «Сынъ мой Анаданъ моего наказания
послушаеть, и представлю и́ царю въ свое
мѣсто». Не увѣдѣх, яко Анаданъ не послушаеть рѣчи моея. Азъ тщахся научити
и́, а онъ помышляше о смерти моей. И тако дѣяшеть: «Отець мой старъ есть, и
ближе ему къ смѣрти, а уже умом скуденъ
есть». И нача Анаданъ (...) растачати домъ
мой безъ милости, и бияше рабы моя и
рабыни моя, и милыя моя прѣд очима
моима великими ранами, и коня и ослята
моя умаряюще безъ милости. И яко видѣх
Анадана тако дѣющя и възнегодовах,
съжалих си и пощадѣхъ имѣния моего,
рѣх: «Сыну, не порти ми скота моего, поистѣнѣ бо въ Писании та мнить: о немже
ся кто не труди, то того не рядить».
Шедъ, възвѣстих Синагрипу, царю своему, и тако ми отвѣща царь: «До живота
твоего, Акире, да не обладаеть домомъ
твоимь инъ». Анаданъ, узрѣвъ брата своего, егоже такоже кормях в дому своемь, и
нача от того дни завидити и гняти, рька:
«Еда Акиръ, отечь мой, отженеть мя и
оному задничю дасть». Яко учютих и́ тако
мысляща, и сварих и́, сице рѣкъ: «Како
попортил ми еси наказания моя, и скотъ
мой испортилъ еси». И се слыша от мене
сынъ мой Анаданъ, яростью разгнѣвався и
иде в дом царевъ и, уловль годину, написа
грамотѣ 2. К ратному цареви перскому,
емуже имя Алонъ, и тако написа, рекий:
«Синагрипа царя книжникъ и свѣтник азъ,
Акиръ, перьскому цесарю Алону радоватися! Во ньже день приидет грамота сия,
готовъ буди со своими вои. Азъ ти предамъ Адорьскую землю. И приимеши ю́,
не побѣдився ни с кымже». И другую
грамоту къ егупетьскому царю Фараону,
тако река: «Якоже придет грамота си к
тобѣ, тако готовъ буди и прииди на поле
Егупетьское мѣсяца августа въ 25 день, и
азъ тя въведу въ Аналивьскый град, и
даешь, как служил я отцу твоему и тебе. А
ныне подожди, пока возмужает отрок сей, и
да будет милость твоя со мной во все дни
старости моей». И когда услышал царь эти
слова мои, пообещал мне, так говоря: «Никто
иной не станет твоим наследником». <…>
Я, Акир, так сказал себе в сердце своем:
«Сын мой Анадан советы мои усвоит и будет
вместо меня предстоять царю». Не думал я,
чтоб Анадан не внял словам моим. Я старался
наставить его, а он помышлял о смерти моей.
И так говорил: «Отец мой стар, и уже близок
к смерти, уже умом оскудел». И стал Анадан
(...) бездумно расточать богатства мои, и жестоко истязать рабов моих, и рабынь, и любимцев моих на глазах у меня, и коней, и
ослов моих безжалостно мучить. Когда же
увидел я, что творит Анадан, вознегодовал, и
опечалился, и пожалел богатства свои, и сказал: «Сын мой, не расточай сокровищ моих,
поистине в Писании говорится: что не своим
трудом заработано, того и не жалеют».
Пошел я и рассказал обо всем Синагрипу, царю своему, и ответил мне царь так: «Пока
жив ты, Акир, никто другой не станет хозяином в доме твоем». Анадан же стал подумывать о брате своем, которого я также воспитывал в доме своем, и начал с той поры завидовать ему, говоря: «Что если Акир, отец
мой, прогонит меня и тому наследство оставит?» Когда догадался я, что он задумал, то
стал укорять его, говоря ему так: «Почему
презрел ты все наставления мои и богатства
мои расточил?» Услышав эти слова мои, сын
мой Анадан пришел в ярость, отправился в
царский дворец и, выбрав удобное время,
написал две грамоты. Врагу нашему, царю
персидскому, имя которого Алон, так написал: «Царя Синагрипа мудрец и советник, я,
Акир, пишу: персидскому царю Алону радоваться! В тот день, когда придет к тебе эта
грамота, изготовь войско свое. Я предам в
твои руки Адорскую землю. И овладеешь ею
без боя». И другую грамоту написал к египетскому царю Фараону, а в ней говорилось:
«Когда придет к тебе грамота моя, будь готов
прийти на поле Египетское месяца августа в
двадцать пятый день, и я введу тебя в Налив-
преимеши предѣлы его не бивъся».
И в то врѣмя царь бѣ распустилъ воеводы
своя, и царь единъ бѣ въ тъ чинъ. И грамоты написалъ бѣ моемь писмянем, и
моимъ перьстьнем запечата, и прия у себе
обѣ грамоти, жда годины, како бы вдати
цареви. И написа паки и ину грамоту, река
тако: «От царя Синагрипа къ Акирови,
свѣтнику моему. Имже дни придет грамота си, сбери воя моя и воеводы моя, и
пристрой я. И готовъ буди мѣсяца августа
25 день на поли Егупетьстѣ. И когда аз
выйду, тогда пристрой воя, аки на бранъ,
яко есть у мене посол Фараоновъ, и хощю,
да видить воя моя».
И вда сынъ мой Анаданъ грамоту со
двѣма отроками, присла ко мнѣ, творя я
от царя. Анаданъ, сынъ мой, предстояше
цареви и принесе обѣ грамотѣ пред царемь, еже бѣ написалъ к ратнымъ царемь,
и рече: «Царю, въ вѣки живи! Се грамота
отца моего Акира, и азъ не приях совѣта
его, но се принесохъ к тобѣ грамотѣ его,
зане ялъ есмь брашно твое, и не достоить
ми тьбѣ зла мыслити. Послушай рѣчи моея, господи царю! Ты отца моего Акира
възвыси и възвелици паче велможь своих,
и се вижь, что писа на тя и на царство
твое». И се рекъ, вда цареви грамоты.
И яко слыша царь и велми оскорбѣ и рече:
«Господи Боже! Кое зло створих Акирови,
да селико зло помысли на мя и на царство
мое?» Отвѣща ему Анаданъ, рече: «Царю
мой! Что то есть, да оклеветанъ будеть?
Но мѣсяца августа дабы шелъ на поле
Егупетьское, тогда бы увидилъ, аще есть
истина». И послуша царь сына моего.
Приде царь на поле Егупетеское, и сынъ
мой Анаданъ бѣ со царемь. И яко узрѣхъ
царя приближающася и уготовахъ воя, яко
въ день брани по реченому писанью. И не
вѣдяхъ, яко сынъ мой Анаданъ подо мною
ровъ копаеть. Яко узрѣ мя царь с вои уготовившася, великимъ страхомъ обьяся и
рече, яко: «Вся глаголаная Анаданом истина суть». И отвѣща Анаданъ: «Господи
мой царю! Се уже видилъ еси своима
очима, еже створи отець мой Акиръ. И
уже възвратися отсюду, азъ иду къ отцю
моему Акиръви и развѣщаю мысль его
злую, и распущу воя, и самого увѣщавъ
ский город и овладеешь им без боя».
А в это время царь распустил воевод своих, и
оставался тогда царь совсем один. И грамоты
написал Анадан моим почерком, и запечатал
моим перстнем, и оставил их у себя, выжидая
часа, когда бы предъявить их царю. И написал еще такую грамоту: «От царя Синагрипа
к Акиру, советнику моему. В тот день, когда
придет к тебе эта грамота, собери воинов моих, и воевод моих, и уряди полки. И будь готов месяца августа в двадцать пятый день
явиться на поле Египетское. А когда я прибуду, построй полки, словно готовишься к бою,
так как находится у меня посол Фараона и
хочу я, чтобы он увидел войско мое».
И отдал сын мой Анадан грамоту эту двум
отрокам, и отослал ее ко мне как бы от имени
царя. А сам Анадан, сын мой, предстал перед
царем и отдал те две грамоты царю, которые
написал к враждебным нам царям, и сказал:
«Царь мой, живи вовеки! Вот грамота отца
моего Акира, но я не согласился с замыслом
его и принес тебе его грамоты, ибо я ем хлеб
твой и не подобает мне злоумышлять против
тебя. Послушай, что скажу я, господин мой
царь! Ты отца моего Акира возвысил и возвеличил более всех вельмож своих, и вот посмотри, что задумал он против тебя и против
царства твоего». И, сказав так, передал царю
грамоты.
Как услышал все это царь, то огорчился безмерно и воскликнул: «Господи Боже! Какое
же зло причинил я Акиру, если он такое злодеяние задумал против меня и царства моего?» Отвечал ему Анадан: «Царь мой! А что
если он оклеветан? Но если в месяце августе
придешь ты на поле Египетское, то тогда и
увидишь, правда ли все это». И послушался
царь сына моего. Пришел царь на поле Египетское, и сын мой Анадан был с царем. И
когда увидел я, что приближается царь, то
построил полки, словно готовясь к битве, как
и было приказано мне в той грамоте. И не подумал я, что сын мой Анадан подо мной яму
копает. Как только увидел царь меня с изготовившимися полками, охватил его страх, и
решил он, что все сказанное Анаданом —
правда. И сказал ему Анадан: «Господин мой,
царь! Вот ты и увидел своими глазами, что
сделал отец мой Акир. И поспеши уйти отсюда, а я пойду к отцу моему Акиру, и разрушу его злой замысел, и распущу войско, и
добрыми словесы, приведу к тобѣ, и тогда
судиши ему противу дѣломъ его».
Обращающися цареви, и се сынъ мой
Анаданъ приде ко мнѣ и, человавъ мя, и
рѣче: «Здравъ буди, отче Акире! Се царь
мой прислалъ мя к тобѣ и реклъ ти: “Благословенъ буди, Акире, яко угоди мнѣ въ
днешний день и представи воя моя, яко ти
бѣх велѣлъ. И се възвелицихся пред послы Фараоновы. И сам ко мнѣ приди”». И
по речению распусти воя и идохъ съ сыномъ своимъ Анаданомъ къ цареви.
Узрѣв мя царь и рече: «Приде ли, Акире,
свѣтнице мой, книгцие мой? Аз тя бѣхъ
възвысилъ въ честь и в славу, ты же въздвиже рать на мя». И се рекъ, вда ми грамоту. И видихъ, яко подобно моему писанию и печатано моим перьстнемъ. Яко
прочьтох, и составы костий моих разслабѣша, и связяся языкъ мой. И взисках
премудрости в собѣ, и не обрѣтеся мнѣ,
зане ужасъ великъ наиде на мя. И тогда
сынъ мой Анаданъ, егоже бѣх поставилъ
пред цесаремь, тако ми рече: «Старѣй
несмысленая! Почто не отвѣщаеши пред
царемь? Се нынѣ по дѣлом твоимь обрѣлъ
еси собѣ!» И тако ми рече сынъ мой Анаданъ: «Тако велит царь: руци твои на связание предадутся, нозѣ твои на окованье,
и потом да усѣкнут главу твою от телѣсѣ
твоего и, отнесше 100 локотъ от тѣла твоего, да повергуть ю». И приях отвѣтъ царевъ, и падохъ, и поклонихся цареви и рекох: «Господи мой, царю! Въ вѣкы живы!
Како мя хощеши погубити, не слышавъ от
мене отвѣта? Но Богъ вѣсть, яко царству
твоему не согрѣшилъ есмь. Но уже суд
твой да збудеться, но повели, да быша мя
погубили въ дому моемь, да погребеться
тѣло мое».
И повели ми царь, и преда мя мужеви, с
нимже имѣх любовь исперва, и пристави
отроки своя, и отпусти мя на погубление.
И послах в дом мой преди и рекох женѣ
своей: «Изыди противу мнѣ и поими 1000
дивиць целяди моея, иже мужа не знают,
одѣвша а и в беберъ и въ бранину, да мя
оплачють, зане суд смертный приалъ от
царя. И повели, да уготовають тряпезу
чади моей, и да введиши чадь сию в дом
мой, да нели азъ, вшед бых в дом свой, с
ними вкусилъ брашна и испилъ вина и по-
его самого, улестив, приведу к тебе, и тогда
осудишь его за все содеянное».
Возвратился царь, а сын мой Анадан пришел
ко мне и, поцеловав меня, сказал: «Будь здоров, отец мой Акир! Вот царь мой прислал
меня к тебе и велел передать так: “Будь благословен, Акир, ибо угодил мне сегодня и показал войско мое, как я тебе повелел. И предстал я во всей славе перед послами Фараоновыми. Ты же сам ко мне приди”». И по этому
повелению распустил я воинов и с сыном
своим Анаданом отправился к царю.
Увидев меня, сказал царь: «Ты ли это пришел, Акир, советник мой и мудрец мой? Я
тебя возвысил и прославил, а ты войско поднял против меня». И, сказав так, отдал мне те
грамоты. И увидел я, что почерк похож на
мой и запечатаны они моим перстнем. Когда
же прочел я их, то подкосились ноги мои и
отяжелел язык мой. И воззвал я к мудрости
своей и не обрел ее, ибо охватил меня великий ужас. И тогда сын мой Анадан, которого
я же представил царю, обратился ко мне со
словами: «Старец безумный! Почему же не
отвечаешь царю? Вот теперь по деяниям твоим и воздается тебе!» И так сказал мне сын
мой Анадан: «Вот что приказал царь: руки
твои да будут связаны, ноги твои — окованы,
и потом отсекут голову твою от тела твоего и
отнесут на сто локтей от тела твоего и повергнут в прах». И, услышав волю царя, упал
я, и поклонился ему, и сказал: «Господин
мой, царь! Вовеки будь жив! Как можешь меня погубить, не выслушав моего оправданья?
Но видит Бог, что не виновен я перед царем
моим. Пусть же свершится суд твой, повели
лишь, чтобы казнили меня в доме моем и
чтобы погребено было тело мое».
И приказал царь передать меня в руки мужа,
с которым издавна связывала нас любовь, и
приставил воинов своих, и отправил меня на
казнь. Я же послал в дом свой, чтобы предупредили жену мою: «Выйди мне навстречу и
возьми тысячу девиц из рабынь моих, не познавших мужа, и одень их в шелка и в парчу,
чтобы оплакали меня, ибо осужден я царем
на смерть. И прикажи, чтобы приготовили
пир для домочадцев моих, и пусть соберутся
они в доме моем, чтобы я, придя в дом свой,
вкусил с ними яств и испил вина и потом уже
том рценый суд приалъ». И все твори жена моя, якоже повѣлѣл ей. И пришедши
въсрѣте ны, и вшед я в домъ мой, и введша мя с собою, и представлену бывшю
брашну, и начаша пити и ѣсти и упишася,
и леже кождо ихъ спати.
И тогда азъ, Акиръ, въстона из глубины
сердца своего и рѣхъ къ другу своему,
емуже мя велилъ погубити, и рѣх ему:
«Възри на небо, убойся Бога, в сей час
помяни, яко дружбою живяховѣ дни многи, помяни, яко царь, Синагрѣповъ отець,
въдалъ тя бѣ мнѣ на усѣчение и бывши
винѣ на тя, и азъ удержах тя и исправих,
яко без вины, и схраних тя, дондеже взыска тобе царь. И се нынѣ молю ти ся, зане
азъ преданъ тобѣ, и нынѣ молю ти ся: не
погуби мене, но съблюди мя, якоже и азъ
тя соблюдохъ, створи милось свою со
мною, от царя не устрашайся. Се бо есть
мужь у мене в темницѣ, емуже имя Арапаръ, образомъ сличенъ мнѣ и повиненъ
есть смерти. Да совлек ризы с мене, облече и́, и изведъ и́ вонь, и извѣсти други
своѣ, и, приближающимся имъ, посѣщи и́,
и отнеси главу его 100 лакотъ, яко ти есть
повелѣлъ царь».
И яко услыша от мене рѣць сию, прискорбна бысть душа его, и рече ми: «Великъ суд цесаревъ — како могу ослушатися его? Но за любовь твою, якоже ми
рече, тако створю. Писано бо есть: “Иже
любит другъ друга своего, положит душю
свою за нь”. И азъ нынѣ соблюду тя. Аще
ны обличить цесарь, да погибну с тобою».
И се рекъ, взя порты моя и възложи ризы
моя на Арапара, и выведъ вонъ, извѣсти
други своя, и рече имъ: «Видите: се
усѣкаю и́». И, приближающимъся онемъ,
усѣце главу его и отнесъ от тѣла 100 лакотъ. И не вѣдаша, яко не азъ бѣхъ, но
мнѣша, яко мою главу.
Промчеся слово то по всей земли Адорьстѣй и Наливстѣй, яко Акир книгций убиенъ бысть. И тогда другъ мой и жена моя
уготоваста ми мѣсто в земли: 4 локотъ въ
долготу, 4 в ширину, 4 въ глубину, и ту
внесоша ми хлѣбъ и воду. И, шедъ, другъ
мой възвѣсти Синагрипу царю, яко
«Акиръ усѣкновенъ бысть, якоже еси повелѣлъ». Вси людии слышавше въсъплакашася, и жены ихъ сѣтовахуся и глагола-
принял бы смерть». И сделала все жена моя,
как я ей приказал. И пришли мы, и встретили
нас, и вошел я в дом свой, и расставлены были яства, и стали все пить и угощаться, и, перепившись, улеглись спать.
И тогда я, Акир, застонал из глубины сердца
моего и, обратившись к другу своему, которому царь поручил меня казнить, сказал:
«Взгляни на небо, побойся Бога, вспомни в
этот час, что многие годы связывала нас
дружба, вспомни, как царь, Синагрипов отец,
велел мне тебя казнить, и был осужден ты, но
я спас тебя, установив твою невиновность, и
сохранил тебе жизнь до той поры, пока не
вспомнил о тебе царь. А вот теперь прошу
тебя, раз уж предан я в твои руки, и ныне молю: не погуби меня, но спаси, как и я тебя
спас, сжалься надо мною, а царя не бойся.
Есть муж в моей темнице по имени Арпар, с
виду он похож на меня и обречен на смерть.
Так сними с меня одежды мои, и одень его в
них, и изведи его из темницы, и возвести друзьям своим, и когда будут приближаться они,
отсеки ему голову и отнеси ее на сто локтей,
как приказал тебе царь».
И когда он услышал эти слова мои, запала
скорбь в душу его и сказал мне: «Страшусь я
суда царского, как мне ослушаться его? Но за
любовь твою ко мне сделаю так, как ты сказал. Говорится в Писании: “Если любит друг
друга своего, то положит душу свою за него”.
И я теперь спасу тебя. А если узнает царь, то
погибну с тобой». И сказав так, взял одежды
мои, и одел в них Арпара, и вывел его, и объявил друзьям своим: «Видите, вот казню его».
И еще до того, как подошли они, отсек тому
голову и отнес ее от тела на сто локтей. И не
узнал никто, что это был не я, а подумали,
что моя то голова.
Разнеслась по всей земле Адорской и Наливской весть, что казнен Акир-мудрец. И тогда
друг мой и жена моя приготовили мне убежище в земле: четыре локтя в длину, четыре в
ширину, четыре в глубину, и принесли мне
туда хлеб и воду. И пошел друг мой и возвестил Синагрипу-царю, что «казнен Акир, как
ты повелел». И все люди, услышав об этом,
возрыдали, и жены их горевали, и говорили
все: «Акир Премудрый, мудрец земли нашей,
ху: «Акиръ Прѣмудрий, книгций земля
нашея, убоенъ бысть; иже бѣ твердь градомъ нашимъ, и си аки убийца убиенъ
бысть. Отселѣ такого не имамъ налѣсти».
И посем рече царь сыну моему Анадану:
«Иди в домъ, сѣтуй отца своего и, минувшимъ днемъ сѣтования, възратися и приди ко мнѣ». И прииде сынъ мой Анаданъ в
дом мой и не прият сѣтования, отинудь
ничтоже ни помышляше о смерти моей,
но паче собра игрѣца и гудца в дом мой, и
начя творити пиры великыя с веселиемь.
И рабы моя умаряше — нача казнит казнями великими и муками лютими мучаху.
И то не довляшеть ему, но и к женѣ моей
глаголюще, яко быти ей с ним. И аз Акиръ
лежах во тмѣ и сѣни смертнѣй, слышах,
якоже творяше сынъ мой Анаданъ в дому
моемъ, и въздыхах въ горести сердца своего, и не можах ничтоже створити. Изнеможе тѣло мое от бѣды, юже видихъ. И
посемь другъ мой приде посѣтить мене.
И, влѣзшу ему ко мнѣ, сѣдъ у мене, начя
тѣшити. И рѣхъ азъ другу своему: «Исходящю тобѣ от мене, помолися за мя к Богу». И рѣх тако: «Святъ еси, Господи, и
праведенъ, истиненъ. И ныня помяни раба
своего и изведи ис тѣмницѣ сея, и на тя
възложилъ упованье свое. Егда бо бѣхъ въ
сану своемь, телци упитанныя и агнеци
приношах ти, Владыко. И се ныне яко
мерьтвѣць в земли погребенъ бысть и не
видить свѣта твоего. Нынѣ, Господи Боже, призри, изведи мя ото рва сего, послушай молитвы сея, еюже молюся тобѣ».
И яко слыша егупетъский царь Фараонъ,
яко Акиръ убиенъ бысть, и възрадовася
радостью великою. И посла Фараонъ царю Синагрипу, написа грамоту, а рка тако:
«От егупечкаго царя Фараона Адарьскому
и Наливьскому царю, радоватися! Хощу
дѣлати домъ межу небомъ и землею. Да
посли ми мудра дѣлателя, да здѣлают ми
и устроять я, якоже ми годѣ будет. И ину
мудрость, прошу, да ми отвѣщаеть. Аще
ми пришлешь толь мудра дѣлателя, аще
ми створит, елико ему рку — 3 лѣта дани
моей прислю ти. Аще ли ми не пришлеши
такова мужа прѣмудра, или въспросу моему не отвѣщаеть — 3 лѣта дани земли
своея да прислеши ми». И яко прочтоша
грамоту сию пред царемъ Синагрипом,
казнен, а был он — стена городов наших, а
теперь казнен, словно преступник. Отныне
нам такого больше не найти».
И тогда сказал царь сыну моему Анадану:
«Иди в дом, оплачь отца своего, а когда минут дни скорби, возвратишься и придешь ко
мне». И пришел сын мой Анадан в дом мой,
но не стал печалиться и вовсе не вспоминал о
смерти моей, но, напротив, собрал музыкантов и песенников в доме моем и стал пировать с пышностью и веселием. И рабов моих
истязал — стал казнить их казнями страшными и мучить лютыми муками. И этого ему
было мало, но и к жене моей стал приставать,
требуя, чтобы она отдалась ему. И я, Акир,
лежал в тьме и могильном мраке, слышал, что
творит сын мой Анадан в дому моем, и вздыхал от сердечной муки, и не мог ничего поделать. Иссохло все тело мое от бед, которые я
видел. А потом друг мой пришел навестить
меня. И влез он ко мне, сел подле меня и стал
утешать. И сказал я другу своему: «Когда
выйдешь ты отсюда, то помолись за меня Богу». И сказал я так: «Свят ты, Господи, и
справедлив и истинен. И вспомни ныне о рабе своем, и изведи из темницы этой, на тебя
возложил надежду свою. Когда саном я обладал, то быков упитанных и баранов жертвовал тебе, Владыка. И вот теперь, словно
мертвец, в земле погребен и не вижу света
твоего. Ныне, Господи Боже, вспомни обо
мне, выведи меня изо рва этого, услышь молитву эту, с которой обращаюсь к тебе».
Когда же узнал египетский царь Фараон, что
Акир убит, то возрадовался радостью великою. И отправил Фараон к царю Синагрипу
грамоту, написав в ней так: «От египетского
царя Фараона Адорскому и Наливскому царю, радоваться! Хочу построить дом между
небом и землей. Так пришли же ко мне искусного строителя, пусть сделают и устроят
все так, как мне угодно. И на другие мудреные вопросы мои пусть ответит. Если мне
пришлешь такого искусника, который все
сможет сделать, что ему ни скажу, то трехлетние дани свои пришлю тебе. Если же не
найдешь такого мудрого мужа или не сможет
он ответить на мои вопросы, то пришлешь
мне трехлетние доходы своей земли». И когда прочли грамоту эту перед царем Си-
призва умники земля своея, и прочте пред
ними грамоту, присланую от Фараона. И
рече имъ цесарь: «Хто есть от вас, да идет
въ Египетьскую землю къ царю Фараону,
и отвѣты добры да створить Фараону?» И
рѣша ему умнии земля его: «Ты, царю,
самъ вѣси: въ дни твоя и во дни отца твоего кое любо слово премудрый Акыръ исправляше. А се ныне сынъ его Анаданъ,
иже наученъ от него всякой премудрости
книжнѣй, и тотъ да идеть». Яко се слыша
Анаданъ, великим гласомъ рече: «Господи
мой, царю! Егоже Фараон просит, то поне
бози могуть створити и како могут человѣчи?»
Се слыша царь, велми оскорбѣ, и съступи
съ престола своего златого, и облечеся въ
вретище, и нача скорбѣти, рца: «О, како
тя погубих, Акире, премудрый книгцие
моея земля, дѣтьска послушавъ! Въ единъ
час погубих тя! И ныне подобна тебѣ не
могу обрести, егоже быхъ послалъ к Фараону. Гдѣ ныне обрящу тя, о Акире! И
яко въ едино помышление свое погубихъ
тя!» И яко слыша другъ мой от царя рѣць
сию, и, падъ, поклонися цареви и глагола
ему: «Иже не створить повеленья господиня своего, повиненъ есть смерти. Преступих, царю, заповѣдь твою, и ныне повели, да мя погубять: зане ты ми повелѣ
погубити Акиря, а азъ схраних, и се живъ
есть». И отвѣща ему царь, рек: «Глаголи,
глаголи, угоднице мой! Якоже глаголюще
по правдѣ, представиши ми Акира жива, и
вдамъ ти дары: 100 кентинарь злата, 1000
сребра, 5 свит златых вдам ти». И отвѣща
другъ мой, рече цареви: «Покляни ми ся,
царю, яко не створиши ему вины никоторыяже в сей винѣ, в нейже есть нынѣ!
Аще ли ти вину иную створить, то тогда
сам отвѣщает за дѣла своя». И поклятся
ему царь, во той час посла царь по Акира
и повелѣ прѣвести.
И азъ, Акиръ, придох предъ цесаря и падох ниць пред царемь. И бяху власи главнии ниже чреслъ моих, и брада моя ниже
персей моихъ сошла бѣ. И тѣло мое в персти прѣмѣнилося бѣ. Ногти мои подобни
бяхуть оръловымъ. Якъ узря мя царь, великимъ плацемъ въсплакася, и устыдѣся
царь мене, зане преже в велицѣ чти имяше
мя. И минувшу часу, и отвѣща ми царь,
нагрипом, то созвал он мудрецов своей земли
и прочел перед ними грамоту, присланную
Фараоном. И сказал им царь: «Кто из вас
пойдет в Египетскую землю к царю Фараону
и сумеет достойно ему ответить?» И отвечали
ему мудрецы земли его: «Ты сам, царь, ведаешь: в дни царствования твоего и в дни отца
твоего во всех трудных делах помогал премудрый Акир. А сейчас вот сын его Анадан,
наученный им всей премудрости книжной,
пусть он и идет». Как услышал это Анадан,
возопил во весь голос: «Господин мой, царь!
То, о чем Фараон просит, одни боги смогут
совершить, а как же смогут люди?»
Услышав это, очень опечалился царь, и сошел с престола своего золотого, и оделся в
грубые одежды, и начал стенать в горе: «О,
как же погубил тебя, Акир, премудрый книжник земли моей, юнца послушав! В один час
погубил тебя! А теперь не смогу найти равного тебе, кого бы послать к Фараону. Где теперь найду тебя, о Акир! И как это я, не раздумывая, погубил тебя!» Когда услышал друг
мой эти слова царевы, пал ниц, поклонился
царю и сказал ему: «Кто не исполнит повеления господина своего, тот повинен в смерти.
Нарушил я, царь, приказ твой, и прикажи
ныне, чтобы меня казнили: ибо ты повелел
мне погубить Акира, а я спас его, и он жив».
И воскликнул царь в ответ: «Говори же, говори, спаситель мой! Если говоришь ты правду
и представишь мне Акира живым, то одарю
тебя — дам сто кентинариев злата, тысячу —
серебра, и пять одеяний, расшитых золотом,
подарю тебе». И друг мой в ответ сказал царю: «Поклянись мне, царь, что не накажешь
ничем его за ту провинность, в которой обвинен он ныне! Если же еще в чем перед тобой
провинится, то тогда пусть сам и ответит за
дела свои». И поклялся ему царь, и в тот же
час послал за Акиром и повелел его привести.
И я, Акир, предстал пред царем, и пал ниц
перед царем. И отросли волосы на голове моей ниже бедер моих, и борода моя ниспадала
ниже груди. И тело мое в земле иссохло. Ногти мои уподобились когтям орла. Как увидел
меня царь, восплакал плачем великим, и
устыдился царь вида моего, ибо прежде очень
чтил меня. И потом обратился ко мне царь со
словами: «О Акир! Не я виноват, но все сын
рече: «О Акире! Азъ не согрѣших, но
сынъ твой Анаданъ: си вся приведе на тя».
И отвѣщах, рѣхъ цареви: «Господи мой,
царю! Уже есмь видилъ лице твое, то уже
бѣды не поднялъ есмь никоеяже».
Отвѣщав ми царь и рече: «Иди нынѣ в
домъ свой, и прибуди 40 днии, и тогда
приди ко мнѣ».
И азъ Акиръ идох в домо свой и пребысть
40 дний. И измѣнися тѣло мое, и бых, яко
и преже, и придох пред царя. И рече ми
царь: «Не слыша ли Акыре, что писа египетьскыя царь на Адорьскую землю и
Наливъсию и вси людие слышавшеи
убоашеся того и отбѣгоша от пределъ
своих?» И отвѣщавъ, рѣхъ: «Господи мой,
царю! Въ твоя день тако есмь сотворилъ,
яже будяше человѣку какая люб вина велика, и азъ прииди тя и оправда их. И яко
слышаша погубление мое и не бѣ такого
убѣжника людемъ, и за то вси разыдошася. Нынѣ повели, царю, да възвѣстят
людем, яко Акиръ живъ есть и предстоит
цареви, и да услышавше мя, зберутся. А о
писании, еже ти писа Фараонъ, то не печаленъ буди: азъ бо шед и отвѣщаю ему, а
3 лѣта дани земля его, въземъ, принесу
ти». Яко се слышавъ царь, възрадовася
радостию великою, и съзва умники земля
своея, и вда ми дары велики, и друга моего, иже мя избавилъ от смерти, выше велможь своих посади.
Тогда азъ Акиръ послах в домъ свой и
рькох: «Налѣзите ми орлица двѣ и
въскормите я. Рцѣте ястребникомъ моимъ
и да научать я горѣ възлѣтати. И устройте
клѣтку, и обрящеть у домачадець моих
дѣтя ясно; и всадите въ клѣтку къ орлицама. И тако учите я възлѣтати, отрочя
научите глаголати: “Понесите извисть и
камение, се дѣлатели доспѣли суть”. И
привяжѣте вервь к ногама има». <…>
Стоящу цареви и всѣм людем с ним,
въспустих орлица горѣ, и отроча над нею.
Въсходящема орлома, въспи отрочище,
глаголя, якоже наученъ: «Се дѣлатели доспѣли! Понесите камение и извѣсть». И
тогда цареви рѣхъ: «Повели, царю, да понесуть камение и извѣсть, да не медлять
дѣлатели!». И отвѣщавъ рече царь: «Кто
может на толику высоту въздати!». И
твой Анадан — это он оклеветал тебя». И я в
ответ сказал царю: «Господин мой, царь! Раз
уже я вижу лицо твое, то уже не помню никакого горя». И отвечал мне царь: «Иди сейчас
в дом свой, и пробудь там сорок дней, и тогда
снова придешь ко мне».
И я, Акир, пошел в дом свой и пробыл там
сорок дней. И изменило вид свой тело мое, и
снова стал я таким, каким был прежде, и
пришел к царю. И сказал мне царь: «Слышал
ли ты, Акир, что писал египетский царь нам,
в Адорскую и Наливскую землю, и что все
люди, услышав об этом, испугались и покинули дома свои?» И сказал я в ответ: «Господин мой, царь! В дни царства твоего я так поступал: если бывал в чем-либо повинен человек, то приходил к тебе и оправдывал его. И
когда услышали люди о казни моей и о том,
что нет больше такого их заступника, тогда
все разбежались. А ныне повели, царь, пусть
возвестят людям, что Акир жив и снова предстоит царю, и, услышав обо мне, все возвратятся. А о послании, которое написал тебе
Фараон, не печалься, ибо я пойду и отвечу
ему, и трехлетние дани с земли его получу и
принесу тебе». Как услышал все это царь,
пришел в радость великую, и созвал мудрецов земли своей, и поднес мне дары богатые,
и друга моего, который избавил меня от
смерти, посадил выше всех вельмож своих.
Тогда я, Акир, послал к домочадцам своим и
наказал им: «Найдите мне двух орлиц и
вскормите их. И скажите сокольничим моим,
чтобы научили их взлетать вверх. И изготовьте клетку, и отыщите среди домочадцев
моих умного мальчика, и посадите его в
клетку, (носимую) орлицами. И научите их
взлетать (с клеткой), а мальчика научите кричать: “Несите известь и камни, уже строители
готовы”. А к ногам орлиц привяжите веревку». <…>
И на глазах у царя <Фараона> и всех приближенных его выпустил я орлиц в поднебесье и мальчика с ними. Когда же взлетели орлицы, то закричал мальчик, как его научили:
«Вот строители готовы! Несите же камни и
известь». И тогда сказал я царю: «Прикажи,
царь, пусть принесут камни и известь, чтобы
не мешкали мастера!» Но возразил мне царь:
«Кто же может на такую высоту поднять?» А
отвѣщавъ, рѣх цареви: «Азъ дѣлатели
въспустилъ, а ты камения и извѣсти аще
не въспустиши, то не до нас вина есть». И
не може ми царь отвѣщати что. «Се дѣлатели доспѣли суть, понесите камение и
керемиду и кал». Они же недужи быша
воздати камения и керемиды и кала. И
азъ, Акиръ, вземъ пруть, начах бити, и
побѣгоша дружина Фараонова и бояре
его. И видѣ Фараонъ, прогнѣвася на мя и
рече мне тако: «Ци потворы дѣеши, оже
биеши люди моя без лѣпа. Кто может тамо взъдати камение и калъ?». И рекох ему
тако: «Азъ ни потворы дѣю силы тыи, оже
еси задѣлъ мнѣ небылное дѣло дѣлать.
Оже бы хотелъ Синагрипъ царь, одиниимъ днемъ 2 двора створь, тому бо не
дивно: оже хощеть, то створить». И рече
ми Фараонъ: «Ослабимь дѣла сего дворнего». И рече ми: «Иди во обитель си, и
прииди утро рано». <…>
И рече ми тако Фараонъ: «Акире! Совѣй
ми 2 ужа пѣском 5 лакот вдоле же, а
вътнѣе — перста». И рекох ему тако:
«Повели тивуном своим, да вынесут уж
тѣмже лицем ис полаты, да и азъ в того же
образ совью». И рече ми Фараонъ: «Не
слушаю твоего слова и (...) не съвиеши ми
тако ужа, да нѣсть ти нести дани египетскыя къ своему царю». Потом азъ,
Акиръ, помыслих въ сердци своемъ, идох
на требище фараоне и провертѣх оконце
противу солнца вътнѣе, якы перстъ внидет. И якоже солнце взыде и вниде во
оконце, к потом азъ, Акыръ, вземъ горсть
мягкого пѣску и всуну въ оконце.
Възвертѣся въ солнци, яко уже. И потом
кликнух и рѣх Фараону: «Послы отрок, да
согублют уже сего, а другое в того мѣсто
совию». Якъ се видѣ Фараонъ, посмѣяся
рече ми тако: «Днешным днем буди, Акире, възялъ пред Богомъ, яхо тя видих жива, яко изучил мя еси мудром словом». И
потомъ сотвори ми Фараонъ пиръ велик и
вда ми 3 лѣта дань египетскою, и почти
мя, и пусти мя къ своему царю Синагрипу.
И придох къ царю, и якоже слыша мя
идуща, и изыде противу мнѣ, и сотвори
великъ день, и посади мя выше велмож
своихъ, и рече ми: «Акире! Егоже хощеши, вдам ти. А проси у мене!» И рекох
я ответил царю: «Я мастеров отправил, а если
ты камня и извести не подашь им, то это не
наша вина». И не смог мне царь ничего ответить. (А мальчик кричал:) «Вот уже строители готовы, так несите же камни, и плиты, и
глину». Они же не могли поднять ни камней,
ни плит, ни глины. И я, Акир, взяв палку,
стал их бить, и обратилась в бегство дружина
Фараонова и бояре его. И видя это, разгневался на меня Фараон и сказал мне так: «Сам
чародействуешь, а людей моих избиваешь без
повода. Кто же может поднять туда камни и
глину?» И сказал ему так: «Я не чародействую, но ты сам поручил мне заняться таким
небывалым делом. Если бы захотел царь Синагрип, то в один день два дворца построил
бы, и то ему не диво: что хочет, то и сделает».
И сказал мне Фараон: «Оставим дело это с
постройкой дворца». И добавил: «Иди в пристанище свое и приходи рано утром». <…>
И так мне сказал Фараон: «Акир! Свей мне
две веревки из песка, длиною по пять локтей,
а толщиной – в палец». И сказал я ему: «Прикажи ключникам своим, пусть вынесут мне
такую же веревку из дома, тогда и я по ее образцу совью». И сказал мне Фараон: «Не
слушаю я возражений твоих, и не совьешь
мне такой веревки, тогда и не отнесешь дани
египетской своему царю». Потом я, Акир, пораскинул умом своим, пошел в храм фараонов и провертел в стене его дырочку на солнечной стороне, так чтобы палец в нее входил. И тогда позвал я всех и сказал Фараону:
«Пошли отроков своих, чтобы сложили веревку эту, а я другую тем временем совью».
Как увидел это Фараон, посмеявшись, сказал
мне так: «Сегодня приходи ко мне, Акир,
всем ты взял перед Богом, и рад я, что увидел
тебя живого, что наставил ты меня своими
мудрыми словами». И потом устроил мне
Фараон пир великий, и дал мне трехлетнюю
дань с Египта, и почтил меня, и отпустил меня к моему царю Синагрипу.
И вернулся я к царю, и когда услышал он о
моем приходе, то вышел мне навстречу, и
устроил великий праздник, и посадил меня
выше всех вельмож своих, и сказал мне:
«Акир! Все, что хочешь, то дам тебе. Проси
ему тако: «Царю, покляняю ти ся, понеже
твой живот, егоже ми хощеши дати, то
дай Набугинаилу (...) другу моему: от того
бо ми живот. И вдай ми сына моего Анадана; научил бо и бѣх уму своему и мудрости, и нынѣ вижю, яко забылъ есть первая словеса и прежнюю мудрость».
И потом азъ, Акир, поим сына своего и
приведох и́ в дом свой, и възложих на нь
уже желѣзно 9 кинтинарь вѣсом, и въ
проскѣпъ руцѣ его вльжих, и на выю кладу ему навязах, и дах ему по хребту 1000
ранъ, а по чреву 1000 ранъ. И посадих и
под сѣнми своими, и дах ему хлѣба и воды в мѣру, и поручих отроку своему блюсти и́, имя ему Анабугилъ. И ркох ему тако: «Еже ти азъ, вылѣзъ и влѣзъ, молвлю
къ Анадану, ты то пиши». И потомъ азъ
начахъ молвити къ Анадану, сыну
своему… <…>
В той час надувся Анаданъ, яки кнея, и
пересѣдеся на полы.
Иже добро творить, тому добро будет, а
иже яму копаеть подъ другомъ, да самъ в
ню впадеть.
же у меня!» И сказал я ему так: «Царь мой,
прошу я тебя, чтобы сокровища свои, которыми хочешь ты наградить меня, отдал ты
Набугинаилу, другу моему: тот сохранил мне
жизнь. И дай мне сына моего Анадана, я ведь
учил его мудрости своей и поведал ему знания свои, а теперь вижу, что забыл он слова
мои прежние и всю мудрость».
И потом я, Акир, взял сына сывоего, и привел
его в дом свой, и возложил на него цепь железную девяти кентинарей весом, и руки его
вложил в колодки, и на шею ему привязал
деревянный обруч, и нанес ему тысячу ударов по спине и тысячу по животу. И посадил
его под крыльцом своим, и дал ему хлеба и
воды сколько потребно, и поручил стеречь
его отроку своему, по имени Анабугил. И
приказал ему так: «Если я, выходя из дому
или входя в него, скажу что-либо Анадану, то
ты все это записывай». А потом я начал говорить Анадану, сыну своему… <…>
И тогда надулся Анадан, словно кувшин, и
разломился пополам.
Кто добро делает, тому и благо будет, а кто
под другом своим яму копает, тот сам в нее и
упадет.
«Девгениево деяние»
ЖИТИЕ ДЕВГЕНИЯ
ЖИЗНЬ ДЕВГЕНИЕВА
Преславный Дѣвгений на 12 лѣто мечемъ Преславный Девгений двенадцати лет отроду
играше, а на 13 лѣто копиемь, а на 14 лето стал мечом играть, а в тринадцать — копьем,
покушашеся вся звѣри побѣдити и начатъ а в четырнадцать лет захотел всех зверей
прилежно нудити отца своего и стрыевъ:
одолеть и начал изо дня в день упрашивать
«Поидите со мною на ловы». И рече ему
отца своего и дядей: «Пойдите со мной на
отецъ: «Еще еси, сыну мой, младъ, о лоохоту». И сказал ему отец: «Еще молод ты,
вехъ не молви, понеже жаль ми тебѣ, мла- сын мой, не говори об охоте, ибо боюсь тебя,
да, нудити». И рече Девгений отцу своеюного, утомить». И отвечал Девгений отцу
му: «Тѣм, отче, не пуди менѣ, понеже
своему: «Этим, отец, не пугай меня, так как
имамъ упование на сотворшаго Бога, яко
надеюсь я на Бога-творца, что будет мне охонѣсть ми нуды в томъ, но великое утѣше- та не труд, а великая утеха». <…>
ние». <…>
И два медведя по тростию хождаше, и с
И бродили в камыше два медведя и медвежаними дети ихъ бысть. И очюти медведица та с ними. И почуяла медведица юношу, выюношу, противъ ему поскочи и хотяше
скочила ему навстречу и хотела его сожрать.
его пожрети. Юноша же еще не ученъ, ка- А юноша, не научен еще, как зверей бить,
ко звѣри бити, и поскочи вборзе переди
бросился быстро ей навстречу, обхватил ее и
ея, похвати и согну ея лактями, и все, еже так сдавил локтями, что все потроха ее выбѣ во чреве ея, выде из нея, борзо мертва
шли наружу, и она тут же издохла в его рубысть в руку. Други медведь бежаше во
ках. А другой медведь убежал в камышовые
глубину тростия того.
заросли.
И кликну его стрый к нему: «Чадо, стере- Тут окликнул Девгения дядя его: «Берегись,
гись, доколе не скочитъ на тебѣ медведь». чадо, как бы не бросился на тебя медведь!»
И Девгений радостенъ бысть и поверже
Обрадовался Девгений и, оставив палицу
свою рогвицу на месте, на немже стояше, свою там, где стоял, словно быстрый сокол,
яко скоры соколъ медведя наскочи. И
налетел на медведя. Повернул медведь ему
медведь к нему возвратись, разверзь уста
навстречу, оскалил пасть свою, норовя его
своя, хотя его пожрети. Юноша же борзо
сожрать. Но юноша стремглав подскочил,
скочи, и ухвати его за главу, и оторва ему схватил его за голову и оторвал голову, и
главу, и вборзе умре в руку его. От рыкатотчас издох медведь в его руках. А от рева
ния жъ медведя того и от гласа юноши
медвежьего и от крика юноши гул по лесу
голкъ великъ побѣже.
раскатился.
И Амира царь к сыну кликну: «Девгений, И Амир-царь крикнул сыну: «Девгений, сын
сыну мой, стерегись, понеже лось бѣжитъ мой, берегись: бежит на тебя огромный лось,
велми великъ, тебе же укрытися негде».
а тебе негде укрыться». Услышав это, ДевгеТо слышавъ, Девгений поскочи, яко левъ, ний, бросился, точно лев, догнал лося и, схваи догнавъ лося, похвати его за задние нотив за задние ноги, разорвал надвое.
ги, надвое раздра.
«О чюдо преславно Божиимъ даровани«О чудо преславное, ниспосланное Богом!
емъ! Кто сему не дивится? Какова дерзКто этому не дивится? Какую удаль проявил
ность явись млада отрочати, кто лося домолодой отрок, догнав лося быстрее, чем лев!
гна быстрее лва? От Бога ему надо всемъ
От Бога дана ему сила над всеми. А как побесилу имѣти. Како побѣди медведи безъ
дил медведя без оружия! О чудо преславное!
оружия! О чюдо преславно! Видимъ
Видим юношу четырнадцати лет, но не из
юноши 14 летъ возрастомъ суща, но не от обычных людей он, а самим Богом создан».
простыхъ людей, но от Бога есть соТак говорили между собой, и внезапно свизданъ». Но глаголаше межъ собою, и абие репый зверь выскочил из болота, из того же
зверъ, лютъ зѣло, из болота выиде, из того камыша. И увидели они юношу, и стали слеже тростия. И узреста юношу, и часто
дить, как бы не напал на него зверь. А Девге-
глядаху, дабы не вредилъ юноши. Девгений же влечаше лосову главу в правой руке и два медведя убитие, на левой руке —
раздраны лось. И стрый рече ему: «Приди,
чадо, сѣмо и мертвая та поверги. Зде суть
ины живы звер, понеже то есть не лось
раздрати надвое, то люты левъ, с великою
обороною итти к нему». Отвещаша юноша: «Господине стрыю! Надеюсь на
Творца и на его величие Божие и молитву
матерню, яжь мя породи». И то слово
Девгений рече ко стрыю, прииде и восхити мечь свой вборзе и противу звери поиде. Звер же обрелъ юношу к себѣ идуща и
начатъ рыкати, и хвостомъ своя ребра бити, и челюсти своя разнемъ на юношу, и
поскочи. Девгени жъ удари его мечемъ во
главу и пресече его на полы. <…>
О СВАДЬБЕ ДЕВГЕЕВЕ И О ВСЪХЫЩЕНИИ СТРАТИГОВНЫ
Преславны же Девгени взя молитву у отца
своего и у матери своей, и совокупи воя
немного, и взя с собою драгоценые порты
и звончатые гусли, и всяде на конь свой
борзы фарь, и поиде ко Стратигу.
И доиде сумежия Стратиговы земли. И не
доиде до града за пять поприщ, и устави
войско свое, и повеле им около себя стражу поставити и крепко имети, а сам поеде
ко граду Стратигову. И приеде во грат, во
врата града Стратигова, и встрете юношу
Стратигова двора, и вопроша его о Стратиге и о сынех его и самой Стратиговне.
Отвещав же ему юноша: «Нет господина
Стратига нашего дома, но в ыной стране
ловы деюща и с четырми сыны своими. И
о Стратиговне вопрошаеши, ино, господине, несть таковыя прекрасныя на свете
сем. Мнози суть приежали, а никто в очи
ея не видал, занеже Стратиг храбер и силен, и сынове и прочие войско ево, один
на сто наидет, а сама Стратиговна мужескую дерзость имеет, иному некому подобна суть, разве тебе».
Слышав же Девгени радостен бысть, занеже суть указана ему и написано: прикоснется Стратиговне и жития сего 36 лет.
И поеде же Девгений градом Стратиговым
и приеде ко твору Стратигову, и нача взирати на твор Стратигов.
Видев же Стратиговна и приниче ко окну,[20] а сама не показася, Девгени же и
ний в правой руке нес голову лося и двух
убитых медведей, а в левой — разодранного
лося. И крикнул ему дядя: «Иди, чадо, сюда и
брось этих мертвых. Здесь иной зверь, живой,
это не то что лося разорвать надвое: это свирепый лев, с великой осторожностью подходи к нему». Отвечал ему юноша: «Господин
мой, дядя! Надеюсь на Творца, и на могущество Божье, и на молитву родившей меня матери». И, ответив такими словами дяде, подбежал Девгений, быстро выхватил свой меч и
пошел навстречу зверю. Зверь же, увидев
идущего к нему юношу, зарычал, и стал бить
себя хвостом по бокам, и, разинув пасть
свою, прыгнул. Но Девгений ударил его мечом по голове и рассек на две половины.
<…>
О СВАДЬБЕ ДЕВГЕНИЯ И О ПОХИЩЕНИИ СТРАТИГОВНЫ
Преславный Девгений, получив благословение у отца своего и у матери своей, собрал
небольшое войско и, взяв с собой дорогие
одежды и звонкие гусли, сел на своего быстрого коня и поехал к Стратигу.
И достиг рубежа владений Стратига. И, не
доехав до города его пяти поприщ, остановил
он войско свое и велел вокруг расставить
стражу крепкую, а сам поехал в город Стратига. И приехал в город, въехал в ворота городские, и повстречал юношу, слугу Стратига, и стал расспрашивать его о Стратиге, и о
сыновьях его, и о дочери, Стратиговне.
Отвечал ему юноша: «Нет господина нашего
Стратига дома, охотится он в дальней стране
с четырьмя сыновьями своими. А о Стратиговне спрашиваешь, — так нет, господин, подобной красавицы во всем свете. Многие
приезжали, но никто не видел ее, потому что
Стратиг храбр и могуч, и сыновья его, и все
его воины: один против сотни выходит, а сама Стратиговна отважна, как мужчина, и никто, кроме тебя, не может с ней сравниться».
Услышав это, обрадовался Девгений, потому
что было ему предсказано и записано: если
женится на Стратиговне, то проживет тридцать шесть лет. И поехал Девгений по городу
Стратига, и приехал ко двору Стратига, и
стал смотреть на двор его.
Увидев его, Стратиговна прильнула к окну,
но сама не показалась, Девгений же вновь
вспять возвратяся, взирающе на дворъ. И
тогда девая видевше и подивися.
Бе бо время преминуло на нощъ, а Девгени поиде во своя шатры, взя с собою
юношу того, любовь велику до него имея,
совлѣщи повеле с него порты худыя и облещи в драгия, и сотвори радость велику в
ту нощь со своими милостивники. А заутра воста рано и повеле своей дружине
имети у себѣ сторожу и рече имъ: «Разделитеся на многия пути и другъ друга стерегите. Аще к вамъ приидетъ Стратигъ,
азъ же не приготовлюсь, и начнетъ вамъ
пакости творити со многих странъ, и
бѣйтеся с нимъ не ужасно, донележе азъ
не приспею».
То слово изрекъ, и облечеся во многоценныя ризы, и повеле взяти гусли со златыми струнами, и повеле приняти юношу
новоприятаго, и поехал самъ четвертъ ко
двору Стратигову, и взя гусли, начатъ играти и пети, понеже дана ему Божия помощь, иже имеетъ всегда на себе. Всегда
ему доспеется, а прекрасной дѣвице Стратиговне исхищенной быти от Девгения,
сына Амиро царя.
И слышавши того гласа дѣва и прекраснаго играния, бысть ужасна и трепетна, к
оконъцу приниче и узре Девгения самого
четверта мимо дворъ едуща. И вселися в
ню любовь. И начатъ звати кормилицу и
рече ей: «Какъ юноша мимо дворъ еха и
умъ ми исхити! И ныне молю ти съ всемъ
сердцемъ прилежно: иди и глаголи к нему
предварити». И когда возвратися юноша,
и виде кормилица и рече к нему: «Кою
дерзость имаши и что есть тѣбѣ орудие к
сему дому? Но не смеетъ птица пролетети
мимо двора сего: от моей госпожи мнози
главы своя положиша». И отвеща Девгений: «Кто тя посла глаголати мнѣ?» И рече ему: «Мене посла госпожа моя, прекрасная Стратиговна, жалуючи юность
твою, да быша тебѣ не вредили». Глагола
к ней: «Молви госпоже своей: тако рек
Девгений — вборзе приклони лице свое
ко оконцу и покажи образа своего велелепного, и тогда уведаешь, чего ради...
Аще ли того не сотворишь, не имаши живота имети себѣ и въси твои родители». И
услышавъ, дѣвица Стратиговна ко оконцу
скоро припаде и начатъ глаголати к Дев-
возвратился, заглядывая во двор. Смотрела на
него девица и дивилась.
Но время шло к ночи, и вернулся Девгений в
свои шатры, взяв с собою полюбившегося
ему юношу, и велел снять с него простые
одежды и одеть его во все дорогое, и пировал
всю ночь со своими любимыми слугами. А
наутро, встав рано, велел своей дружине выставить дозоры и сказал: «Разойдитесь по
разным дорогам, но друг друга из вида не теряйте. Если нападет на вас Стратиг и начнет
досаждать вам со всех сторон, а я еще не готов буду к бою, то бейтесь с ним в полсилы,
пока я не подоспею».
И, сказав так, оделся в дорогие одежды, и велел захватить с собою златострунные гусли, и
велел взять юношу, нового слугу своего, поехал сам-четверт ко двору Стратигову и, взяв
гусли, стал играть и петь, ибо дана ему была
Божья помощь, которая всегда была с ним.
Всегда все удается ему, а прекрасной девице
Стратиговне суждено быть похищенной Девгением, сыном Амира-царя.
И, услышав голос его и звуки прекрасные,
испугалась девица, затрепетала и, прильнув к
оконцу, увидела, как Девгений сам-четверт
проезжает мимо двора. И вселилась в сердце
ее любовь. И, позвав кормилицу, сказала она
ей: «Как это юноша мимо двора проехал, а
разум мой смутил! И прошу тебя от всего
сердца: иди и задержи его своей беседой». И
когда снова проезжал юноша мимо двора,
увидела его кормилица и обратилась к нему:
«Откуда столько дерзости в тебе и что нужно
тебе в доме этом? Мимо двора нашего птица
пролететь не смеет: из-за моей госпожи многие головы свои сложили». И спросил Девгений: «Кто послал тебя говорить со мною?»
Отвечала она ему: «Послала меня моя госпожа, прекрасная Стратиговна, жалея юность
твою, как бы не причинили тебе зла». Он же
сказал ей: «Молви госпоже своей, вот что
сказал Девгений — выгляни скорее в окно,
покажи лицо свое прекрасное и тогда узнаешь, зачем... Если же этого не сделаешь, то не
быть живой ни тебе, ни всему твоему роду».
Услышав это, прильнула девица Стратиговна
к оконцу и начала говорить Девгению: «Свет
светлый, солнце прекрасное! Жаль мне тебя,
гению: «Свете светозарны, о прекрасное
солнце! Жаль ми тѣбѣ, господине, аще
моей ради любьве хощеши ся погубити,
зане ини мнози мене ради главы своя положиша, а не видевъ, ни глаголавъ со
мною. А ты кто еси, показавъ велию дерзость? Отецъ мой велми храбръ, и братия
моя силни суть, а у отца моего мужие —
единъ от нихъ на 100 наедетъ. А ты имаши мало с собою вой». Глагола Девгений
къ дѣвице: «Аще бы я Бога не боялся,
смерти бы предал тя. Даждь ми ответъ
вскоре, что имаши на уме: хощеши ли
слыти Девгениева Акрита жена или требуеши ему быти раба полоненна?»
Слышав же то, дѣва слезно отвеща ему:
«Аще имаши любовь ко мнѣ велию, то
ныне мя исхыти, яко отца моего дома нет,
ни силной моей братии. Или чему ти исхитити менѣ: азъ сама еду с тобою, токмо
в мужескую одежду облецы мя, зане
имамъ мужескую дерзость. Аще путем мя
нагонятъ, то сама оборонюсь. Мнози бо
предо мною не успеютъ ничтоже сотворити».
И то слышав, Девгений радостенъ бысть и
рече к дѣвице: «Несть на сердце тако,
якоже ты глаголеши, понеже ми есть в
томъ срамъ от отца твоего и от братии
твоей. Начнут глаголати: татъбою приехавъ, Девгений дѣвицу от нас исхыти. Но
сице ти глаголю: повеленное мое сотвори.
Когда приидетъ отецъ твой и братия твоя,
скажи имъ исхищение свое». И рече ей:
«Выди пред врата».
И поклонися Девгению, и приятъ Девгений единою рукою, и посади ю на гриве у
коня, и начат ю любезно целовати, и ссади
ю с коня своего. Дѣвица же не хотяше отлучитися от него, и рече Девгений: «Возвратися и сотвори, якоже ти рекохъ: до
отца твоего пришествия ожидай и менѣ к
себѣ, пристроившесь, стани внѣ храма
пред сеньми».
И тако рекъ, поцелова ю и поиде от нея. И
пусти во градъ юношу, егоже взятъ пред
градомъ, и приказа ему с вестью быти,
какъ приедетъ Стратигъ. То слово рекъ, а
самъ поиде к шатру своему и сотвори радость велию з дружиною своею.
И абие Стратигъ с лову приехавъ, а юноша к Девгению с вестью приспе, и рече
господин, что хочешь погубить себя из-за
любви ко мне, ибо многие за меня свои головы сложили, даже не видя меня и словом со
мной не перемолвясь. А ты кто таков, решившийся на такую неслыханную дерзость?
Ведь отец мой безмерно храбр и братья мои
могучи, а воины у отца моего — каждый из
них может с сотней сражаться. А у тебя с собой мало воинов». Отвечал Девгений девице:
«Если бы я Бога не боялся, то предал бы тебя
смерти. Но ответь мне скорее, что в мыслях у
тебя: хочешь стать женой Девгения Акрита
или хочешь быть его полонянкой — рабыней?»
Услышав это, отвечала ему девушка со слезами: «Если любишь меня так сильно, то похищай немедля, пока нет дома ни отца моего,
ни могучих моих братьев. Да и зачем тебе
меня похищать? — я и сама с тобой поеду,
только дай мне мужскую одежду, ибо удали я
молодецкой. Если нагонят меня по пути, то
не дам я себя в обиду. И многие меня не смогут одолеть».
Услышав эти слова, обрадовался Девгений и
сказал девице: «Не лежит у меня сердце к тому, что ты предлагаешь, ибо покрою я себя
позором перед отцом твоим и братьями твоими. Станут говорить: Девгений, точно вор,
похитил у нас девицу. Но вот что скажу тебе:
сделай так, как я повелю. Когда вернется отец
твой и братья твои, расскажи им, что тебя похищают». И позвал ее: «Выйди за ворота».
И поклонилась она Девгению, и, подхватив
одной рукой, посадил Девгений ее на холку
своего коня и начал ее нежно целовать, а потом снял с коня своего. Девица же не хотела
отходить от него, но Девгений сказал: «Возвращайся и сделай так, как я тебе повелел:
как вернется отец твой, так жди и меня к себе, и будь готова — стань у дома перед сенями».
И, сказав так, поцеловал ее и ускакал. И отпустил в город юношу, которого встретил перед воротами, и приказал ему сообщить, когда вернется Стратиг. И, сказав это, направился к шатру своему, и стал пировать весело
со своей дружиной.
Только возвратился Стратиг с охоты, а юноша уже поспешил с вестями к Девгению и
Девгению: «Стратигъ приеха». И повеле
Девгений фара своего борзаго седлати, а
самъ облечесь во многоценыя ризы и поеха полубице инаходомъ, а фара борзого
повеле пред собою вести. И приехавъ во
градъ, вседе на фаръ свой, милостивники
пусти пред градомъ, а самъ взятъ копие и
ко двору Стратигову приеха.
Она жъ дѣва начатъ поведати отцу своему, еже ей повеле Девгений. И рече Стратиг: «Ту думу думали мнози храбри, и не
збытся». И то слово изрече Стратигъ, а
славны Девгений приспе. И услышавъ
дѣвица громъ фара и глас златыхъ звонцовъ и скочи борзо пред сени, где ей Девгений повеле.
А Девгений ударивъ во врата копиемъ, и
врата распадошась, и въехавъ на дворъ, и
начатъ велегласно кликати, Стратига вонъ
зовы и силныя его сыны, дабы видели
сестры своея исхищение. Слуги же Стратига зовяху и поведа ему, какову Девгений дерзость показа, на дворе стоя без боязни, Стратига вонъ зовы.
И слышавъ Стратигъ Девгения, и не ятъ
веры, глаголя сице: «Зде в мой дворъ птица не смеетъ влететь, ниже человѣку внити». И поиде вонъ из храма. Девгени же
стоя три часы, ожидаяи его, и не бысть
ему никаков ответъ, а ини предстоящи не
смея ничтоже глаголати.
И повеле Девгений дѣвице преклонитися
к себѣ, и яко орелъ исхити прекрасную
Стратиговну, и посади ю на гриве у борзаго своего фара, и рече Стратигу: «Выеде и
отъими дщерь свою прекрасную у Девгения, да не молвиши тако, что пришедъ
татьбою украде». И то слово изрекъ, и поехавъ з двора, сладкую пѣснь пояху и Бога
хваля. И ту песнь сконча, и пред градъ
выеде к милостивникомъ своимъ, и посади дѣвицу на коне иноходомъ, и поиде к
шатромъ своимъ.
И шедъ на гору борзе обозревся, ест ли по
немъ погоня. И рече дѣвице: «Велика есмь
срама добылъ, аще не будетъ по мнѣ погони, хощу возвратитися и поносъ имъ
сотворити». Девгений милостивники
нарядивъ и повеле воемъ стрещи около
дѣвицы, а самъ поеде во градъ ко двору
Стратигову. И поеха во дворъ Стратиговъ,
и удари в сени Стратиговы копиемъ, и се-
сказал ему: «Стратиг приехал». И велел Девгений оседлать своего борзого коня, а сам
оделся в одежды дорогие и поехал на конеиноходце, а борзого коня повелел вести перед
собою. И, въехав в город, сел на коня своего,
а любимых слуг своих оставил у городских
стен, сам же взял копье и поехал ко двору
Стратига.
Девица же сказала все отцу своему, как повелел ей Девгений. И ответил Стратиг: «Об
этом помышляли многие богатыри, да не вышло». И только сказал те слова Стратиг, как
подоспел славный Девгений. И, услышав топот коня и звон золотых бубенцов, быстро
выскочила девица и стала перед сенями, как
Девгений ей повелел.
А Девгений ударил в ворота копьем, и рассыпались ворота, и въехал во двор, и начал взывать громогласно, чтобы вышли к нему Стратиг и могучие его сыновья и увидели бы похищение сестры своей. Слуги стали Стратига
звать и поведали ему, какую дерзость высказал Девгений: на дворе стоит без страха и
Стратига к себе вызывает.
И услышал Стратиг голос Девгения, но не
поверил, говоря: «Сюда, в мой двор, птица не
смеет влететь, не то что человек войти». И
вышел из дома своего. А Девгений три часа
стоял, ожидая его, и не дождался ответа, а
слуги и сказать ничего не посмели.
И приказал Девгений девице подойти к нему,
и, как орел, подхватил прекрасную Стратиговну, посадил ее на холку своего борзого
коня и крикнул Стратигу: «Выйди, отними
дочь свою прекрасную у Девгения, чтобы не
говорил, будто я, словно вор, украл ее». И с
этими словами поехал со двора, распевая
звонкую песню и славя Бога. И окончил песню, и выехал за город к любимым слугам
своим, и, посадив девицу на коня-иноходца,
поехал к шатрам своим.
И, взойдя на гору, тотчас обернулся посмотреть: нет ли за ним погони? И сказал девице:
«Покрою я себя великим позором, если не
будет за мной погони; хочу вернуться и им
самим бесчестье нанести». И отрядил Девгений своих верных слуг, и повелел воинам
стражу нести вокруг девицы, а сам вернулся в
город ко двору Стратига. И въехал на двор
Стратигов, и ударил копьем в сени дома его,
ни распадошася, и вси быша во ужасти во
дворе. И начатъ велегласно кликать, вонъ
зовы Стратига и рече: «О Стратиже преславны, кою дерзость имаши или сынове
твои, иже есмь исхитилъ у тѣбѣ тщерь, и
не бысть по мнѣ погони от тѣбѣ, ни от
сыновъ твоихъ? И еще возвратихся и понос ти великъ сотворихъ, да не глаголеши
последи, что татьбою пришедь, исхити у
мене тщерь. Аще имееши мужескую дерзость у себѣ, и кметы твои, то отъими у
мене тщерь свою!» И то слово изрече, и
поеха з двора, и возвратись вспять, и
кликну велегласно: «Азъ еду из града и
пожду васъ на поле, да не молвите, что
пришедъ и обольстивъ, побеже от насъ».
Услыша Стратигь и зело вострепета и
начат кликати сыны своя: «Где сутъ мои
кметы, иже 1000 емлютъ, а ини и по две и
по 5000 и по десяти тысящъ? И ныне борзо совокупите ихъ и протъчи сильни вои!»
Девгени же приде к дѣвице и ссади с коня
своего и рече дѣвице: «Сяди, обыщи мя,
главу мою, дондеже отець твой и братия
твоя приидутъ с вои своими. Аще азъ
усну, то не мози будити мя ужасно, но
возбуди мя тихо». И сяде дѣвица, начатъ
ему искати главу, и Дивгений усне, а
дѣвица имея у себѣ стражу.
Стратиг же собра множество вой своихъ и
кметы своя, и тысящники, и поиде
отъимати тщерь свою у Девгения. И выехаша из града со многими вои своими, и
узре дѣвица, и бысть ужасна, и начатъ будити Девгения тихо, со слезами рекуще
такъ: «Востани! Воссия солнце и месяцъ
просветися. Стратиг бо уже приспе на тя
со многими вои своими, а ты еще не собра
своихъ вой! Какъ ему даешь надежду
тверду?»
Девгени жъ, восставъ рече: «Не требую
азъ человѣческия помощи, но надеюсь на
силу Божию». И въскочи, и сяде на борземь своемь фаре, и препоясася мечемъ, и
рогвицу свою вземъ, и начатъ дѣвицы вопрошати: «Хощеши ли отцу своему и братии живота, или вскоре смерти предамъ?»
И начатъ дѣвица прилежно молитись:
«Господине, Богомъ зданы силою, не предай отца моего смерти, да греха не имаши
и поношения от людей, да не глаголютъ
и рассыпались сени, и ужас охватил всех, кто
был во дворе. И кликнул Девгений громогласно, вызывая к себе Стратига, и сказал: «О
Стратиг преславный, где же отвага твоя и сыновей твоих, если я похитил твою дочь, но не
помчались за мной в погоню ни ты сам, ни
сыновья твои? И опять я вернулся, и великое
бесчестье тебе нанес, чтобы не стал ты потом
говорить, что я, словно вор, пришел и дочь
твою похитил. Если же есть мужская отвага в
тебе и в воинах твоих, то отними же у меня
дочь свою!» И, сказав так, выехал со двора, и
опять возвратился, и снова воскликнул громогласно: «Я выеду из города и буду ждать
вас в поле, чтобы не сказали потом, что пришел, обманул и бежал от вас».
Услышав эти слова, Стратиг затрясся в гневе
и начал звать сыновей своих: «Где же воины
мои отборные, из которых каждый тысячу
полонит, а иные и по две тысячи, и по пяти, и
по десяти тысяч? Так немедля же соберите их
и других могучих воинов!»
А Девгений, приехав к девице и сойдя с коня
своего, сказал ей: «Сядь и поищи у меня в голове, пока не придут отец твой и братья твои
со своим войском. Если же я усну, то не буди
меня, пугая, а буди осторожно». И села девица, и стала искать у него в голове, и уснул
Девгений, а девица сон его стерегла.
Стратиг же собрал множество воинов своих и
богатырей своих, и воевод, и отправился отнимать дочь свою у Девгения. И выехал из
города с бесчисленными своими воинами, и
увидела их девица, и пришла в ужас, и стала
осторожно будить Девгения, со слезами говоря ему: «Вставай! Солнце засияло, и месяц
засветил. То Стратиг уже пришел на тебя с
бесчисленным войском своим, а ты еще своих
воинов не собрал! Зачем же вселяешь в него
надежду?»
Отвечал Девгений, вставая: «Не прошу я помощи от людей, но надеюсь на силу Божию».
И вскочил, и сел на своего борзого коня, и
препоясался мечом, и палицу свою взял, и
стал спрашивать у девицы: «Хочешь ли ты,
чтобы остались живы отец твой и братья, или
я их тотчас смерти предам?» И начала девица
его умолять: «Господин, получивший силу от
Бога, не предай отца моего смерти, не соверши греха, не покрой себя позором в глазах
людей, пусть никто не скажет тебе, что ты
тѣбѣ, что тѣстя убилъ». И начатъ ея вопрошати: «Скажи ми отца своего и братию, каковы суть». И начатъ ему дѣвица
глаголати: «На отце моемъ брони златы и
шеломъ златъ з драгимъ камениемъ и
жемчюгомъ саженъ, а конь его покрытъ
паволокою зеленою; а братия мои суть в
сребряных бронех, токмо шеломы на них
златы, а кони их покрыты паволоками
червлеными».
И то слышавъ, Девгений поцеловавъ ю, и
противъ ихъ поеха, издалече стрети ихъ, и
яко дюжи соколъ ударися посреди ихъ, и
якоже добры косецъ траву положи: первое
скочи — уби 7000, и абие возвратися —
уби 20000; третии ударися — и Стратига
нагна, удари его рогвицею тихо сверхъ
шелома, и с коня сверже. И начатъ Стратигъ молитись Девгению: «Буди тебе радоватись с восхищеною дѣвицею, прекрасною моею дщерью! Подаждь ми животъ!» И тутъ пусти его Девгений, а сыновъ его превяза, нагнавъ, и приведе их; а
Стратига не вяза. А иных превяза, яко
пастухъ овецъ пред собою погна, где
дѣвица стояще. И узре дѣвица отца и рече: «Азъ, отче, преже ти глаголах, ты же
мне не ят веры». И повеле Девгений своимъ милостивником Стратиговы вои
гнатъ связаны, а самаго Стратига и сыновъ его съ собою поняти. <…>
Девгений жъ начатъ ихъ на сватьбу к себе
звати. И рече Стратигъ: «Несть подобно
нам пленикомъ ехати к тебѣ на сватьбу.
Но молю ти ся прилежно и чада моя, не
введи нас в срамъ и чад моихъ: будуще
единой и тщери у матери, яко пленницу
хощеши вести. И возвратися в дом мой, и
радость ти велию сотворю и свадьбу преславную, дары приимеши, с великою честию возвратишись». Услышав же Девгений мольбы Стратиговы, возвратись в
домъ Стратигов с своею обручницею, и
три мѣсяца свадьбу деяша, и сотвориша
радость велию. И приятъ дары многи Девгений, и все имение, еже было невестъчего, приятъ, и кормилица, и слуги, и с великою честию поеха восвоясы.
тестя убил». И начал расспрашивать Девгений: «Скажи мне, каковы отец твой и братья?» И стала ему девица объяснять: «На отце
моем золотые доспехи и шлем золотой, драгоценными камнями и жемчугом осыпан, а
конь его под зеленой паволокой; а братья мои
в серебряных доспехах, только шлемы у них
золотые, а кони под паволоками красными».
Выслушав все это, поцеловал ее Девгений, и
выехал против них, и встретил их далеко в
поле, и как сильный сокол ударил в середину
войска, и как хороший косец траву косит: раз
проскакал — убил семь тысяч, назад возвратился — убил двадцать тысяч, третий раз поскакал — Стратига нагнал, ударил его слегка
палицей по верху шлема и сбросил с коня. И
начал Стратиг молить Девгения: «Будь ты
счастлив с похищенною девицею, прекрасной
моей дочерью! Оставь мне жизнь!» И отпустил его Девгений, а сыновей его, догнав,
связал и повел с собой; а Стратига не связывал. А воинов, связав, как пастух стадо овечье, погнал перед собою туда, где стояла девица. И увидела девица отца, и сказала: «Вот
говорила же я тебе, отец, а ты мне не поверил». И велел Девгений своим слугам подгонять связанных воинов Стратига, а самого
Стратига и сыновей его с собой вести. <…>
И стал Девгений приглашать их на свадьбу. И
отвечал Стратиг: «Не пристало нам, пленникам, ехать к тебе на свадьбу. Но прошу тебя я
и дети мои, не покрывай меня и детей позором: единственную дочь у матери, словно
пленницу, хочешь увезти. Но возвратись в
дом мой, и устрою пир веселый, и сыграю
свадьбу преславную, и, дары получив, с великой честью возвратишься». И услышал
Девгений мольбы Стратига, и возвратился в
дом Стратига со своей невестой, и три месяца
свадьбу играли и в великой радости пребывали. И получил Девгений дары бесчисленные
и все, что было приданого у невесты, и кормилицу ее, и слуг ее, и в великой чести поехал восвояси.
Апокриф «Как Бог сотвори Адама»
СКАЗАНИЕ, КАКО СОТВОРИ БОГЪ
СКАЗАНИЕ, КАК СОТВОРИЛ БОГ АДААДАМА
МА
(...) Создати въ земли Мадиамстей че(...) Создать в Мадиамской земле человека,
ловѣка, вземъ земли горсть ото осьми чавзяв земли горсть от восьми частей: 1) от
стей: 1) отъ земли — тѣло, 2) отъ камени — земли — тело, 2) от камня — кости, 3) от
кости, 3) отъ моря — кровъ, 4) отъ солнца
моря — кровь, 4) от солнца — глаза, 5) от
— очи, 3) отъ облака — мысли, 6) отъ свѣта облака — мысли, 6) от света — свет, 7) от
— свѣтъ, 7) отъ вѣтра — дыхание, 8) отъ
ветра — дыхание, 8) от огня — теплоту. И
огня — оттепла. И поиде Господь Богъ очи стал Господь Бог глаза ему доставать от
имати отъ солнца, и остави Адама единаго
солнца, оставив Адама лежать одного на
лежаща на земли; прииде же окаянный Соземле; и пришел окаянный Сатана к Адаму
тона ко Адаму и измаза его каломъ и тиною и вымазал его калом, тиной и соплями.
и возгрями. И прииде Господь ко Адаму и
Вернулся к Адаму Господь и хотел вложить
восхотѣ очи вложити во Адама, и видѣ его
в Адама глаза, но увидел его всего вымамужа измазанна; и разгнѣвася Господь на
занного (в нечистотах); и разгневался Госдиявола и нача глаголати: «Окаянне дияво- подь на дьявола, и стал говорить ему: «Окале, проклятый, не достоить ли твоя погиянный дьявол, проклятый, разве ты не забель? Что ради человѣку сему сотворилъ
служил гибели? Зачем напакостил ты этому
еси пакость, измаза его? и проклять ты бучеловеку, вымазав его? будь ты проклят»,
ди», — и дияволъ исчезе, аки молния,
— и дьявол исчез сквозь землю, как молсквозь землю отъ лица Господня. Господь
ния, от лица Господнего. Господь же, сняв с
же, снемъ съ него пакости сотонины, и въ
Адама всю грязь Сатанинскую и смешав со
томъ сотвори Господь собаку, и смѣсивъ со Адамовыми слезами, сотворил собаку, и
Адамовыми слезами, и теслою очисти его
теслом очистил Адама, как зеркало, от всех
аки зерцало отъ всѣхъ сквернъ, и постави
скверн. И, поставив собаку, повелел ей стесобаку и повелѣ стрещи Адама, а самъ Гос- речь Адама, а сам Господь пошел в горний
подь отъиде въ горний Иерусалимъ по дыИерусалим за дыханием для Адама. И во
хание Адамлево. И прииде вторые Сотона и второй раз явился Сатана, и хотел напувосхотѣ на Адама напустити злую скверну, стить на Адама злую скверну, но увидел
и видѣ собаку при ногахъ Адамлевыхъ лесобаку, лежащую у ног Адама, и очень исжаща, и убоя си вельми Сотона. Собака
пугался. Собака стала зло лаять на дьявола,
начала зло лаяти на диавола, окаянный же
а окаянный Сатана взял палку и истыкал
Сотона, вземъ древо, и истыка всего чевсего человека Адама и впустил в него
ловѣка Адама, и сотвори ему въ немъ 70
семьдесят недугов. Когда Иисус возвратилнедугов. И прииде Исусъ изъ горнево Иеру- ся из горнего Иерусалима, он увидел Адасалима, и видѣ Адама древомъ исколота, и
ма, истыканного палкой, и стало ему его
милосердова о немъ и рече Сотонѣ: «Прожалко, и сказал он Сатане: «Проклятый
клятый дияволе, что сотворилъ человѣку
дьявол, что ты сделал с человеком, зачем
сему, почто вложилъ недуги сия?» Тогда
эти недуги впустил в него?» Тогда ответил
отвѣща дияволъ, окаянный Сотона, Господьявол, окаянный Сатана, Господу: «Если
ду, глаголя: «Аще приидетъ кая болѣзнь че- какая-нибудь болезнь подступит к этому
ловѣку сему, да не постигнетъ, до скончачеловеку, но минует его, то он до конца тения всего тобя не помянетъ; аще ль побобя не вспомнит; а если заболеет, перестралитъ, кой недугъ въ немъ постраждетъ, тодает каким-нибудь недугом, тогда всегда
гда всегда тебя имать на помощь призывати будет он в страданиях призывать тебя на
въ недузехъ сихъ». И отгна Господь дияво- помощь». И прогнал Господь дьявола, и
ла и исчезе дияволъ, прогнанъ аки тма
дьявол исчез, как тьму прогоняет свет, а все
свѣтомъ, и обороти вся недуги въ него.
недуги обернулись в него (самого).
И посла Господь ангела своего, повелѣ
И послал Господь своего ангела, повелев
взяти «азъ» на востоцѣ, «добро» на западѣ,
ему взять «аз» на востоке, «добро» на запа-
«мыслете» на сѣверѣ и на юзѣ. И бысть человѣкъ въ душу живу, нарече имя ему
Адамъ. А костей сотвори Богъ во Адамѣ
345, и бысть Адамъ царь всѣмъ землямъ и
птицамъ небеснымъ и звѣремъ земнымъ и
рыбамъ морскимъ, и самовласть дасть ему
Богъ. И рече Господь Адаму, глаголя:
«Тебѣ работаетъ солнце и луна и звѣзды, и
птицы небесныя и рыбы морския, и птицы и
скоты и гади». И насади Господь Богъ Рай
на востоцѣ, и велѣ Адаму пребыти, а жена
Адаму еще не сотворена бысть. И вложи
Господь Богъ сонъ во Адама, и успе Адамъ,
и взятъ его ребро лѣвое, и въ томъ ребрѣ
протяже руцѣ и нозѣ и главу, и созда ему
жену въ шестый день, и показа ему Господь
свою смерть и распятие, и воскресение, и
провидѣ вознесение за полшесты тысящь
лѣть. И видѣ Адамъ Господа распята, а
Петра въ Римѣ ходяща, а Павла въ Дамасцѣ
учаща народъ и проповѣдующе Твое воскресение, и вознесеся Господь...
И воста Адамъ отъ сна своего и трепетень
бысть во ужасѣ велицѣ о провидѣнии. И
вожда Господь Адама въ рай ходящя и рече
ему: «Адаме, Адаме, повѣждь ми». Адамъ
же убояся велми, не смѣя Богу повѣдати
того видѣния. И рече ему Господь Богъ:
«Адаме, Адаме!» — Адамъ же рече ему:
«Господи владыко, Тебе видѣхъ на крестѣ
распята во Иерусалимѣ, а ученики Твоя
видѣхъ ходяща — Петра въ Римѣ, а Павла
въ Дамасцѣ, проповѣдующе Твое распятие
и воскресение». И рече ему Господь: «Подобаетъ ми тебе ради снити на землю и распяту быти и въ третий день воскреснути; а
ты же не повѣдай никомуже видѣния сего,
дондеже увидиши мя въ Раю сѣдяща одесную Отца, и ты о томъ поскорби, Адаме».
И бысть Адамъ въ Раи 7 дний, прообразуя
Господь Богъ житие человѣческое: десять
лѣтъ исполнится рожение, 20 лѣтъ — юноша, 30 лѣтъ — свершение, 40 лѣтъ — средовѣчие, 50 лѣтъ — сѣдина, 60 лѣтъ — старость, 70 лѣтъ — скончание.
де, «мыслете» на севере и на юге. И оживил
душу в человеке, и дал ему имя Адам. А костей Бог создал в Адаме триста сорок пять,
и стал Адам царем над всеми землями, и
птицами небесными, и зверями земными, и
рыбами морскими, и дал ему Бог власть
надо всем. И сказал Бог Адаму: «Тебе служат солнце, луна и звезды, и птицы небесные, и рыбы морские, и птицы, и животные,
и гады». Господь Бог на востоке насадил
Рай и велел Адаму там жить, а жена Адаму
еще не была создана. И наслал Бог на Адама сон, и Адам уснул, и Бог взял его левое
ребро, а из ребра выпростал руки, и ноги, и
голову, и создал жену в шестой день; и
предсказал Господь Адаму свою смерть, и
распятие, и воскресение, и предвидел Он
вознесение за пять тысяч пятьсот лет. И
увидел Адам Господа распятого, Петра в
Риме, а Павла в Дамаске, обучающих народ
и проповедующих его воскресение, и как
вознесся Господь...
Проснулся Адам в сильном волнении и
страхе великом из-за вещего сна. И водил
Господь Адама в Раю и сказал ему: «Адам,
Адам, расскажи мне». Но Адам сильно испугался, не смея рассказать Богу свой сон.
И сказал ему Господь Бог: «Адам, Адам!»
Адам же ответил ему: «Господи владыко, я
видел, что Тебя распяли на кресте в Иерусалиме и что ученики Твои — Петр в Риме
и Павел в Дамаске — ходят и проповедуют
Твое распятие и воскресение». И сказал ему
Господь: «Мне следует ради тебя, Адам,
сойти на землю, и быть распятым, и воскреснуть в третий день; а ты никому не рассказывай этот сон, покуда не увидишь меня,
сидящего в Раю справа от Отца, — и ты о
том поскорби, Адам».
И был Адам в Раю семь дней, чем предсказывал Господь Бог человеческую жизнь:
десять лет — это ребенок, двадцать лет —
юноша, тридцать лет — зрелость, сорок лет
— средовечие, пятьдесят лет — седина,
шестьдесят лет — старость, семьдесят лет
— смерть.
Апокриф «Сказание о Соломоне и Китоврасе»
О ДВУХ БЛУДНИЦАХ
(...) И в то врѣмя створи Соломон пиръ
(...) И в то время устроил Соломон большой
велик отроком своим. Тогда предстаста
пир своим людям. Тогда предстали пред цадвѣ женѣ блудницѣ пред царемь, и рече
рем две женщины-блудницы, и сказала одна
жена едина: «Въ мнѣ есть бѣда, господине женщина: «Я в беде, господин мой. Я и эта
мой. Аз и си подруга моа, и живевѣ в доподруга моя — мы живем в одном доме, в кому, понеже и породилися есвѣ в дому. И
тором обе и родились. У меня родился сын. А
родих сынъ. И бысть по третиемь дни
на третий день после того, как я родила, и эта
рожьдши ми, и роди и си жена сынъ. И бѣ женщина родила сына. Живем же мы только
токмо сами межи собою, и не бѣ никогоже вдвоем, и никого нет с нами в нашем доме.
с нама от инѣх в дому наю. И умре сынъ
Этой ночью сын этой женщины умер, потому
жены сея в нощь сию, якоже лежа на нем. что она заспала его. И вот, встав среди ночи,
И въставши полунощи, взят отрочя мое от она взяла с моей руки моего мальчика и поруку моею, и успи е на лонѣ своем, а отложила его спать на свое ложе, а своего
роча свое умръшее положила бѣяше у
умершего мальчика положила ко мне. Я встамене. И въстах заутра да подою отрочяте, ла утром покормить младенца и нашла его
и обрѣтох е мертво. И се азъ проразумѣх, мертвым. Тут я и разобралась, что это не мой
яко нѣсть ее сынъ мой, егоже азъ есмь ро- сын, которого я родила». А другая женщина
дила». И рече жена другаа: «Ни, но се есть сказала: «Нет, мой сын живой, а это твой
сынъ мой живый сий, а се есть твой
умер». И спорили они перед царем.
умръший». И прястася пред царемъ.
И рече има царь: «Ты глаголеши тако: “Се И сказал им царь: «Значит, ты говоришь так:
есть сынъ мой живый съй, а оноя есть
“Это мой сын живой, а ее мертвый”, — а она
мертвый”, — а си глаголеты “Ни, но жиговорит: “Нет, мой сын живой, а твой умер”».
вый есть сынъ мой, а твой умерший”». И
И сказал царь слугам: «Разрубите этого жирече царь слугам: «Присечете отрочя се
вого мальчика пополам и отдайте половину
сущее живое на полы и дадите пол сей, а
его этой, а половину той. И мертвого тоже,
пол оной. И мертвое такоже, пресѣкше,
разрубив, дайте половину его этой, а половивдадите пол сей, а пол оной».
ну той».
И отвѣща жена, еяже бѣ сынъ живый,
И ответила женщина, сын которой был жив,
понеже убо смятеся утроба еа о сыну ея, и ибо в смятение пришла душа ее из-за сына ее,
рече: «Въ мнѣ да будеть бѣда, господине
и сказала: «Пусть я буду в беде, господин
мой. То дадите ей отроча се, а не смертию мой. Отдайте ей этого мальчика, не умерщуморите его». И рече другаа жена: «Да не вляйте его». А другая женщина сказала:
будет ни мнѣ, ни сей! Но пресѣчете и
«Пусть не будет ни мне, ни ей! Разрубите его
надвое». И отвѣщавь царь рече: «Дадите
надвое». Царь в ответ сказал: «Отдайте редѣтищь живый женѣ, рекшей “Дадите сей, бенка живым женщине, сказавшей: “Отдайте
а не смертию уморите его”. Да той дадите ей, а не умерщвляйте его”. Отдайте его ей,
и, то бо есть мати его».
ибо она — его мать».
Слышав же весь Израиль суд сей, имъже
Услышал Израиль об этом суде, которым сусуди царь, и убояшася от лица царева, ра- дил царь, и убоялись все лица царева, ибо позумѣша бо, яко смыслъ Божий бѣ в немь
няли, что ему дан смысл Божий творить суд и
творити суд и оправданиа.
правду.
СКАЗАНИЕ О ТОМЪ, КАКО ЯТЪ
СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК БЫЛ ВЗЯТ КИБЫСТЬ КИТОВРАСЪ СОЛОМОНОМ
ТОВРАС СОЛОМОНОМ
Егда же здаше Соломонъ Святая Святых,
Когда Соломон строил Святая Святых, то потогда же бысть потреба Соломону вопро- надобилось ему задать вопрос Китоврасу.
сити Китовраса. Осочиша, где живеть, ре- Донесли ему, где тот живет, сказали — в пукоша — в пустыни далней. Тогда мудростыне дальней. Тогда мудрый Соломон задустию своею замысли Соломонъ сковати
мал сковать железную цепь и железный об-
у́же желѣзно и гривну желѣзну, написа же
на ней во имя Божие заречение, и посла
же болярина лучшего съ отроки, и веляше
вести вино и медъ, и руна овчяя с собою
взяша. Приидоша к мѣсту его, ко трем
кладязем его, а его туто нѣт. По указанию
Соломоню и волияша в кладязи тѣ вино и
медъ, и заткаша устия кладязем руны овчьми. Влияша же два кладяза вина, а третий меду. А сами съхранишася таино, и
зряху ис таи, оже приити ему воды пити
ко кладязем. И прииде абие, и приникъ к
водѣ, нача пити, и рече: «Всякъ, пия вино,
не умудряеть». Якоже перехотѣ воды, и
рече: «Ты еси вино, веселящее сердце человѣком», — и выпи всѣ 3 кладязи. И
хотѣ поспати мало, и разня его вино, и
уснувъ твердо. Болярин же, пришед, искова его твердо по шии, по рукам и по ногам. И, шчютився, хотя крянутися. И рече
ему боляринъ: «Господине, Соломонъ имя
Господне со запрѣщением написа на веригах, нынѣ на тебѣ». Онъ видѣ на себѣ, и
поиде кротокъ во Иерусалимъ ко царю.
Нрав же его бяше таковъ. Не ходяшеть
путемъ кривым, но правым. И, во Иерусалимъ пришед, требляхут путь пред нимъ и
полаты рушаху, не ходя бо криво. И приидоша ко вдовицѣнѣ храминѣ. И вытекши
вдовица, и взопи, глаголя, молящися Китоврасу: «Господине, вдовица есмь убога.
Не оскорби мя!». Он же огнуся около угла, не соступяся с пути, и изломи си ребро. И рече: «Языкъ мякокъ кость ломить».
Ведом же сквозѣ торгъ, и слыша мужа,
рекуща: «Не ли черви на 7 лѣт?» — и рассмѣяся Китоврасъ. И видѣ другаго мужа
ворожаща, и посмѣяся. И видѣ свадбу играющу, и восплакася. И видяще мужа, на
пути блудяща кромѣ пути, и наведе и на
путь. И приведоша его въ дворъ царевъ.
В первом же дни не ведоша его к Соломону. И рече Китоврасъ: «Чему мя не зоветь
к себѣ царь?» Рѣша ему: «Перепилъ есть
вечеръ». Взя же Китоврась камень и положи на камени. И повѣдаша Соломону
творение Китоврасово. И рече царь: «Велит ми пити питие на питье». Во другий
же день не зва его к себѣ царь. И рече:
«Чему не ведете мя ко царю и почто не
вижю лица его?» И рѣша: «Немогаеть
царь, имже вчера много ѣлъ». Сня же Ки-
руч, а на нем написал заклятие именем Божиим, и послал первого из своих бояр со слугами, и велел везти вино и мед, и взяли с собой
овечьи шкуры. Пришли к жилью Китовраса, к
трем колодцам его, но не было его там. И по
указанию Соломона влили в те колодцы вино
и мед, а сверху накрыли колодцы овечьими
шкурами. В два колодца налили вино, а в третий мед. Сами же, спрятавшись, смотрели из
тайника, когда придет он пить воду к колодцам. И скоро пришел он, приник к воде,
начал пить и сказал: «Всякий, пьющий вино,
мудрее не делается». Но расхотелось ему
пить воду, и он сказал: «Ты — вино, веселящее людям сердце», — и выпил все три колодца. И захотел поспать немного, и разобрало его вино, и он уснул крепко. Боярин же,
подойдя, крепко сковал его по шее, по рукам
и по ногам. И, проснувшись, хотел он рвануться. А боярин ему сказал: «Господин, Соломон имя Господне с заклятием написал на
веригах, которые теперь на тебе». Он же,
увидев их на себе, кротко пошел в Иерусалим
к царю.
Нрав же его был такой. Не ходил он путем
кривым, но — только прямым. И когда пришли в Иерусалим, расчищали перед ним путь
и дома рушили, ибо не ходил он в обход. И
подошли к дому вдовы. И, выбежав, вдова
закричала, умоляя Китовраса: «Господин, я
вдова убогая. Не обижай меня!» Он же изогнулся около угла, не соступясь с пути, и
сломал себе ребро. И сказал: «Мягкий язык
кость ломает». Когда же вели его через торг,
то, слыша, как один человек говорил: «Нет ли
башмаков на семь лет?» — Китоврас рассмеялся. И, увидев другого человека, ворожащего, засмеялся. А увидев свадьбу справляемую, заплакал. Увидев же на пути человека,
блуждающего без дороги, он направил его на
дорогу. И привели его до двор царев.
В первый день не повели его к Соломону. И
сказал Китоврас: «Почему меня не зовет к
себе царь?» Сказали ему: «Перепил он вчера». Китоврас же взял камень и положил на
другой камень. Соломону рассказали, как поступил Китоврас. И сказал царь: «Велит мне
пить питье на питье». И на другой день не
позвал его к себе царь. И Китоврас спросил:
«Почему не ведете меня к царю и почему я не
вижу лица его?» И сказали: «Недомогает
царь, оттого что вчера много ел». Тогда снял
товрасъ камень с камени.
В 3 же день рѣша: «Зовет тя царь». Он же,
умѣря прутъ четырехъ локотъ, и вниде
пред царя, и поклонися, и поверже прутъ
пред царемъ молча. Царь же мудростию
своею протолкова прутъ боляромъ своимъ
и рече: «Область ти далъ есть вселенную,
и не насытился еси, изымалъ еси мене». И
рече ему Соломонъ: «Не на потребу свою
приведох тя, но на вопрос очертаний Святая Святых. Приведох тя по повелѣнию
Господню, яко не повелѣно ми есть тесати
камени желѣзом».
И рече Китоврасъ: «Есть ноготь птица
малъ во имя Шамиръ. Хранит же кокоть
дѣтьскыи во гнѣздѣ своемь на горѣ каменнѣй в пустыни далнѣй». Соломон же
посла болярина своего с отрокы своими
по наказанию Китоврасову ко гнѣзду. Китоврас же вда бѣлое сткло болярину,
наказа его съхранитися от гнѣзда: «Яко
вылетитъ кокотъ, замажи стьклом симъ
гнѣздо». Болярин же поиде ко гнѣзду; оли
в нем птенци мали, кокот же бѣ летѣлъ по
кормлю. И заложи стклом устие гнѣзду.
Мало же постояша, и кокотъ прилетѣ,
хотѣ влѣсти в гнѣздо. Куренци пискаху
сквозѣ стькло, а онъ к нимъ не умѣетъ
влести. Схранил бо бяше на нѣкакоемъ
мѣстѣ, и принесе и къ гнѣзду, и положи на
стѣклѣ, хотя и росадити. Они же кликоша,
и упусти. И, вземъ, бояринъ принесе ко
Соломону.
Бысть же Соломонъ вопрашая Китовраса:
«Почто ся еси расмѣялъ, мужу прашащу
черви на 7 лѣт?» — «Видѣхъ на немъ, —
рече Китоврасъ, — яко не будеть до 7 дни
живъ». Посла же царь испытати, и бысть
тако. И рече Соломонъ: «Почто еси расмиялся, мужю ворожащу?» Отвѣща Китоврас и рече: «Онъ повѣдаше людем
скровная, а самъ не вѣдя крова под собою
со златом». И рече Соломонъ: «Шедше,
испытайте». И испыташа, и бысть тако. И
рече царь: «Почто еси плакалъ, видѣвъ
свадбу?» И рече: «Съжалихси, яко жених
той не будет живъ до 30 дни». И испыта
же царь, и бысть тако. И рече царь: «Почто мужа пиана наведе на путь?» Отвѣща
Китоврас и рече: «Слышах с небесе, яко
вѣренъ есть муж той, а достоить послужити ему».
Китоврас камень с камня.
На третий же день сказали: «Зовет тебя
царь». Он же измерил прут в четыре локтя,
вошел к царю, поклонился и молча бросил
прут перед царем. Царь же по мудрости своей
разъяснил боярам своим, что означает прут, и
поведал: «Бог дал тебе во владение вселенную, а ты не насытился, поймал и меня». И
сказал ему Соломон: «Не по прихоти своей
привел я тебя, но чтобы спросить, как строить
Святая Святых. Привел тебя по повелению
Господню, так как не позволено мне тесать
камни железом».
И сказал Китоврас: «Есть малый птичий ноготь по имени Шамир. Хранит его полевой
петух в гнезде своем на горе каменной в пустыне дальней». Соломон же послал боярина
своего со слугами своими, по указанию Китовраса, ко гнезду. А Китоврас дал боярину
прозрачное стекло и наказал ему спрятаться у
гнезда: «Когда вылетит кокот, закрой стеклом
этим гнездо». Боярин пошел к гнезду; а в нем
— птенцы маленькие, кокот же улетел за
кормом. И он заложил стеклом устье гнезда.
Немного подождали, и кокот прилетел, захотел влезть в гнездо. Птенцы пищат сквозь
стекло, а он к ним не может попасть. Хранил
он Шамир на некоем месте, и принес к гнезду, и положил на стекле, хотя его рассадить.
Тогда люди крикнули, и он выпустил. И, взяв,
боярин принес к Соломону.
Потом спросил Соломон Китовраса: «Почему
ты рассмеялся, когда человек спрашивал
башмаки на семь лет?» — «Видел по нему, —
ответил Китоврас, — что не проживет и семи
дней». Послал царь проверить, и оказалось
так. И спросил Соломон: «Почему ты рассмеялся, когда человек ворожил?» Отвечал Китоврас: «Он рассказывал людям о тайном, а
сам не знал, что под ним — клад с золотом».
И сказал Соломон: «Пойдите и проверьте».
Проверили, и оказалось так. И спросил царь:
«Почему плакал, увидев свадьбу?» Китоврас
ответил: «Опечалился, потому что жених тот
не проживет и тридцати дней». Проверил
царь, и оказалось так. И спросил царь: «Зачем
пьяного человека вывел на дорогу?» Ответил
Китоврас: «Слышал я с небес, что добродетелен тот человек и следует ему послужить».
Бысть же у Соломона Китоврас до свершения Святая Святых.
Бысть егда нача молвити Соломонъ Китоврасу: «Нынѣ видѣх, яко сила ваша яко
человѣческа, и нѣсть вашия силы болши
нашия силы, и якоя и та». И рече ему Китоврас: «Царю, аще хощеши видѣти силу
мою, да соими с мене уже, дай же ми жуковину свою с руки, да видиши силу
мою». Соломон же сия с него у́же
желѣзное и дасть ему жуковину. Он же
пожре, и простре крило свое, и заверже, и
удари Соломона, и заверже и́ на конець
земля обѣтованныя. Увѣдаша же мудреци
его и книжници, взыскаша Соломона.
Въ дни Соломоня бысть мужь, имѣя 3 сыны. Умираа же, муж онъ призва к собѣ
сыны своа и рече имъ: «Имѣю кровъ в
земли. Томь мѣстѣ, — река, — 3 спуды
стояща другь на друзѣ горѣ. А по смерти
моей възми старѣиший връхнее, а середний середнее, а исподнее — менший». По
умртвии же отца их открыша сынове его
кровъ онъ пред людми. И бысть верхнее
полно злата, а среднее полно костий, а исподнее полно персти. Бысть же бо и сваръ
въ братии оной, рекуще: «Ты ли еси сынъ,
оже въземши злато, а вѣ не сына?» И
идоша на прю къ Соломону. И расуди а
Соломон: иже что златомь — то старѣйшему, а иже что скотомь и челядью — и
то середнему, — по разуму костий; а иже
что винограды и нивами и житомь — то
меншему. И рече имъ: «Отець вашь был
муж мудр, и раздѣлилъ вы зажива».
Се пакы идоша три мужи на путь свой,
имуще чересы своа съ златомь. Ставше же
суботовати в пустыни, смолвиша повѣтъ:
«Съхранимь златомь на скупѣ: да аще будуть разбойници, да убѣжимъ, а оно будеть съхранено». Ископавше же ровъ,
въскладоша вси чересы своа на скупь. И
бысть в полнощи, яко упоста два друга,
единъ же, имѣя мысль злу, въставь, перехорони чересы на ино мѣсто. И яко, отсуботовавше, идоша на мѣсто взяти чересы
своа, и не обрѣтше, завопиша вси одино;
он же, си лукавый, завопи велми боле
обою. И възвратишася вси домови. И
рѣша: «Поидемь к Соломону и скажемь
Пробыл Китоврас у Соломона до завершения
Святая Святых.
Однажды сказал Соломон Китоврасу: «Теперь я видел, что ваша сила — как и человеческая, и не больше нашей силы, но такая
же». И сказал ему Китоврас: «Царь, если хочешь увидеть, какая у меня сила, сними с меня цепи и дай мне свой перстень с руки, тогда
увидишь мою силу». Соломон же снял с него
железную цепь и дал ему перстень. А тот
проглотил перстень, простер крыло свое,
размахнулся и ударил Соломона, и забросил
его на край земли обетованной. Узнали об
этом мудрецы и книжники и разыскали Соломона.
О НАСЛЕДСТВЕ ТРЕХ БРАТЬЕВ
В дни Соломона жил человек, имевший трех
сыновей. Умирая, человек этот призвал их к
себе и сказал им: «У меня есть клад в земле.
В том месте, — сказал, — три сосуда стоят
друг на друге. После моей смерти старший
пусть возьмет верхний, средний — средний, а
меньший — нижний». После смерти отца открыли сыновья его этот клад в присутствии
людей. И оказалось в верхнем сосуде полно
золота, в среднем полно костей, а в нижнем
полно земли. Стали ссориться эти братья, говоря: «Ты — сын, раз возьмешь золото, а мы
— не сыновья?» И пошли на суд к Соломону.
И рассудил их Соломон: что есть золота — то
старшему, что скота и слуг — то среднему, —
судя по костям; а что виноградников, нив и
хлеба — то меньшему. И сказал им: «Отец
ваш был умный человек и разделил вас при
жизни».
О ТРЕХ ПУТНИКАХ
Шли однажды три человека своим путем,
неся в поясах своих золото. Остановившись
для субботнего отдыха в пустынном месте,
они посовещались и решили: «Спрячем золото в тайнике: если нападут разбойники, мы
убежим, а оно будет сохранено». Выкопав
яму, все они положили свои пояса в тайник.
Среди ночи же, когда два друга уснули, третий, питая злую мысль, встал и перепрятал
пояса в другое место. И когда они, отдохнув,
пришли к тайнику, чтобы взять свои пояса,
то, не найдя их, закричали они все разом;
злодей же тот завопил гораздо громче обоих
других. И возвратились все домой. И сказали:
«Пойдем к Соломону и расскажем ему о
пагубу нашю». И приидоша к Соломону и
рѣша: «Не вѣмы, царю, звѣр ли взял, птица ли, ангелъ ли. Повѣжь намъ, царю». Он
же рече имъ мудростию своею: «Обрящу
вы заутра. Понеже аще путници есте,
упрося прошю у вас, повѣжьте ми:
Бысть отрок обручивъ дѣвку красну, и вда
ей жюковину вѣрную безъ увѣдениа отня
и матерня. Отрокъ же онъ иде в землю
ину и оженися тамо. Отець же дѣвку дасть
замуж. И яко хотѣ отрокъ съвъкупитися с
нею, завопи дѣвка, ркущи: “Въ стыдѣнии
своемъ не повѣдала есмь отцю: аз бо есмь
обручена онсяго. А убояся Бога, поиди къ
обрученику моему на упросъ повелѣний
его: да буду тобѣ жена по словеси его”.
Въскрутя же ся отрок съ добыткомь
многымь и с дѣвкою, иде тамо. И повелѣ
ему: “Буди тобѣ жена, како то еси ю понял”. Отрокъ же рече к ней: “Възвративѣся опять и створивѣ свадбу изнова”.
Идущема же има путемь въспять, усрѣте и́
насилникъ единъ съ отрокы своими, и яша
и с дѣвкою и с добыткомь. Хотѣ же ей
насилье створити разбойникъ онъ, и възопи дѣвка, и сказа разбойнику, яко ходила
есть на упросъ, и не была есть с ним в постели. Подивова же ся разбойникъ и рече
мужеви ея: “Поими жену свою и иди с добыткомь своимь”».
И рече Соломон: «Сказах вамъ дѣвку сию
и отрока. Повежте ми вы, трие мужи, изгубившеи чересы своя: и кто есть лѣплий
— отрок ли, или дѣвка, или разбойник?»
Отвѣщавъ единъ и рече: «Дѣвка добра,
оже повѣдала обручение свое». Другый
рече: «Отрок добръ, оже терпѣл до повѣлѣниа». Третий рече: «Разбойникъ
добръ лучи обою, оже възвратил дѣвку, а
самого пустилъ. А добытка было не дать».
Тогда отвѣща Соломон: «Друже, охвотивъ
еси на чюжий добыток. Ты еси взял чересы всѣ». Он же рече: «Царю господине,
въистину тако есть. Не потаю тебе».
По семь же Соломон премудрый, хотя испытати смыслъ женьскый, призва боярина
своего, имя ему Декиръ, и рече ему:
«Милъ ми еси муж велми. И еще възлюблю тя паче, аще створиши волю мою:
убий жену свою, и дамъ за тя дщерь свою
нашей беде». И пришли к Соломону, и сказали: «Не знаем, царь, зверь ли взял, птица ли
или ангел. Объясни нам, царь». Он же по
мудрости своей сказал им: «Найду вас завтра.
Но раз вы путники, очень прошу вас, растолкуйте мне:
Некий юноша, обручившись с красивой девушкой, подарил ей обручальное кольцо без
ведома ее отца и матери. Этот юноша пошел
в другую землю и там женился. А отец выдал
девушку замуж. И когда захотел жених совокупиться с ней, девушка закричала и сказала:
“От стыда я не сказала отцу, что обручена с
другим. Побойся Бога, пойди к обручнику
моему, спроси у него разрешения: пусть я буду тебе женой по слову его”. Собрался юноша и, взяв много добра и девушку, пошел туда. И тот разрешил ему: “Пусть она будет тебе женой, раз уж ты ее взял”. Жених и говорит ей: “Возвратимся назад и устроим свадьбу снова”. А когда они шли домой назад, им
повстречался некий насильник со своими
людьми и захватил его и с девушкой, и с добром. И захотел этот разбойник насилье сотворить над девушкой, а она закричала и рассказала разбойнику, что ходила за разрешением
и не была еще со своим мужем в постели.
Удивился разбойник и сказал ее мужу:
“Возьми жену свою и иди со своим добром”».
И сказал Соломон: «Я рассказал вам про этих
девушку и юношу. Скажите теперь мне вы,
люди, потерявшие свои пояса: кто лучше —
юноша ли, или девушка, или разбойник?»
Один в ответ сказал: «Девушка хороша, потому что рассказала о своем обручении».
Другой сказал: «Юноша хорош, потому что
подождал до разрешения». Третий сказал:
«Разбойник лучше всех, потому что возвратил девушку и самого отпустил. А добра не
надо было отдавать». Тогда сказал в ответ
Соломон: «Друг, ты охоч на чужое добро. Ты
взял все пояса». Тот же сказал: «Царьгосподин, воистину так и есть. Не утаюсь от
тебя».
О СМЫСЛЕ ЖЕНСКОМ
А потом Соломон премудрый, желая испытать смысл женский, призвал боярина своего,
по имени Декир, и сказал ему: «Ты мне очень
нравишься. И еще больше полюблю тебя, если ты выполнишь мое желание: убей жену
свою, и я отдам за тебя дочь свою лучшую».
лучшюю». Того же молви ему нѣпоколико
дний. И не хотяше сего створити Декиръ.
И пакы рече: «Створю волю твою, царю».
Царь же вдасть ему меч свой, глаголя:
«Егда уснет жена твоя, усѣкни ей главу,
да не обласкаетъ тебе языкомь своимь».
Шед же онъ, обрѣте жену свою спящу, и
по сторон ей двое отрочят. Он же, видѣвь
жену свою и дѣти своа спяща, и рече на
сердци своемь: «Тако ударю в подружие
мое мечемь, и разцвѣлю дѣти моя». Царь
же възва и к собѣ и въпроси и, глаголя:
«Створил ли еси волю мою еже ти бѣх
сказал уне жены?» Рече же: «Не могох,
господи мой царю, створити».
Посла же его царь на посолъ въ инъ град
и, призвавъ жену его, и рече ей: «Любима
ми еси въ всѣхъ женах велми. Оже ми
створиши еже ти повелю, поставлю тя царицею. Заколи мужа своего спяща на постели, а се ти меч». Отвѣщавши жена и
рече: «Рада, царю, како велиши». Соломонъ же, разумѣвь мудростию своею мужа ея, яко не хощет убити жены своеа,
вдасть ему мечь остръ; и разумѣвь жену
его, яко хощеть убити мужа своего, вда ен
мечь прудянъ, зрящи, яко остр есть, глаголя: «Мечемь симь заколи мужа своего,
на постели спяща ти». Она же положи на
грудех мужю своему и потре и по горлу,
мнящи, яко остръ есть. Он же ся въсхопи
вборзѣ, мня, яко врази нѣкотории, и
видѣвь, яко жена его держить меч. «Почто, — рече, — подружие мое, подума на
мя убити мя?» Отвѣщавши жена мужю
своему, рече: «Языкъ человѣческъ обласка мя, яко убити тя». Он же хотѣ съзвати
люди, и разумѣ, яко научение Соломоне.
Соломонъ, слышавь, вписа въ Изборникъ
стих сьй и рече: «Человѣка обрѣтох в тысящах, а жены въ свѣтѣ въ всѣмь не
обрѣтох».
То же самое сказал ему через несколько дней.
И не хотел сделать это Декир. И наконец сказал: «Я выполню волю твою, царь». Царь же
дал ему меч свой со словами: «Отруби голову
жене своей, когда она уснет, чтобы не отговорила она тебя речами своими». Тот пошел,
нашел жену свою спящей, а по сторонам ее
двое детей. И он, посмотрев на жену свою и
на своих детей спящих, сказал в сердце своем: «Если так ударю подругу мою мечом, то
огорчу детей моих». Царь же позвал его к себе и спросил его, говоря: «Выполнил ли ты
волю мою относительно твоей жены?» Тот
ответил: «Не смог я, господин мой царь, выполнить».
Царь же отправил его послом в другой город
и, призвав жену его, сказал ей: «Ты нравишься мне гораздо больше всех женщин. Если ты
сделаешь, что я тебе повелю, поставлю тебя
царицею. Заколи мужа своего, спящего на постели, а это тебе — меч». В ответ жена сказала: «Я рада, царь, что ты так велишь». Соломон же, понимая мудростью своею ее мужа,
— что тот не хочет убить жену свою, — давал ему меч острый; и понимая жену его, —
что она хочет убить мужа своего, дал ей меч
тупой, сделав вид, что он острый, говоря:
«Мечом этим заколи мужа своего, спящего на
постели твоей». Она же положила меч на
грудь мужу своему и стала водить им по его
горлу, думая, что он острый. А тот быстро
вскочил, полагая, что напали какие-то враги,
и увидев, что жена его держит меч, «почему,
— сказал, — подруга моя, ты надумала убить
меня?» В ответ мужу своему жена сказала:
«Язык человеческий убедил меня, чтобы я
убила тебя». Он же хотел позвать людей и тут
понял, что научил ее Соломон.
Соломон, услышав об этом, вписал в Сборник
этот стих, сказав: «Человека нашел одного
среди тысяч, а женщины во всем свете не
нашел».
Апокриф «Хожение Богородицы по мукам»
ХОЖДЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ ПО МУХОЖДЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ ПО МУКАМ
КАМЪ
<…>Богородица, хотящи, дабы видѣла, ка- <…>Богородица хотела увидеть, как мучако ся душа мучать, и рече Михаилу арются души человеческие, и сказала архистратигу: «Исповѣмся, исповѣждь ми,
хистратигу Михаилу: «Поведай мне обо
яже суть на земли всяческая». И рече к ней
всем, на земле сущем». И ответил ей МихаМихаилъ: «Яко же (...) речеши, Благодатил: «Что (...) просишь, Благодатная, я все
ная, азъ всяческая тебѣ исповѣмъ». И рече
тебе расскажу». И спросила его Святая Бокъ нему Святая Богородица: «Колко есть
городица: «Сколько мук, какими мучится
мукъ, идѣже мучится родъ христьянскии?» род христианский?» И ответил ей архистраИ рече къ ней архистратигъ: «Неизрекомыи тиг: «Не назвать всех мук». Попросила его
суть мукы». Рече же къ нему Благодатная:
Благодатная: «Расскажи мне, какие они на
«Исповѣжь ми на небеси и на земли».
небесах и на земле?»
Тогда повелѣ архистратигъ явитися ангеТогда архистратиг велел явиться ангелам с
ломъ отъ полудне, и отверзеся Адъ, и видѣ
юга, и разверзся Ад, и увидела Богородица
во Адѣ мучащаяся, и бяше ту множество
мучающихся в аду, и было тут множество
мужъ и женъ, и вопль много бяше. И восмужей и жен, и вопили они. И спросила
проси Благодатная архистратига: «Кто си
Благодатная архистратига: «Кто это такие?»
суть?» И рече архистратигъ: «Сии суть, иже И ответил архистратиг: «Это те, кто не вене вѣроваша во Отца и Сына и Святаго Ду- ровали в Отца и Сына, и Святого Духа, заха, но забыша Бога и вѣроваша юже ны бѣ
были Бога и веровали в то, что сотворил
тварь Богъ на работу сотворилъ, того они
нам Бог для трудов наших, прозвав это бовсе боги прозваша: солнце и мѣсяць, землю гами: солнце и месяц, землю и воду, и звеи воду, и звѣри и гади, то святѣи человѣкы, рей и гадов; все это те люди сделали из
камени ту устроя, Трояна, Хърса, Велеса,
камней, — Траяна, Хорса, Белеса, Перуна в
Перуна, но быша обратиша бѣсомъ злымъ и богов превратили, и были одержимы злым
вѣроваша, и доселѣ мракомъ злымъ содербесом, и веровали, и до сих пор во мраке
жими суть, того ради здѣ тако мучатся...».
злом находятся, потому здесь так мучаются...»
И видѣ на друзѣмъ мѣстѣ тму велику, и ре- В другом месте она увидела тьму великую,
че Святая Богородица: «Что сии есть тма
и спросила Святая Богородица: «Что это за
сии, и кто суть пребывающи въ ней?» И ре- тьма такая и кто находится там?» И ответил
че архистратигъ: «Многи душа пребываютъ архистратиг: «Много душ пребывает в том
въ мѣстѣ семъ». И рече Святая Богородица: месте». И сказала Святая Богородица:
«Да отымется тма сии, да быхъ видѣла и ту «Пусть разойдется тьма, чтобы видела я и
муку». И отвѣщаша ангели, стрегущии муте мучения». Ангелы, стерегущие их, отвеку: «Пореченно есть, да не видять свѣта,
чали: «Сказано, что не увидят они света,
дондеже явится Сынъ твои благыи, паче 7
пока не явится твой благостный Сын, светсолнцъ свѣтлийши». — И прискорбна бысть лее, чем семь солнц». Огорчилась Святая
Святая Богородица, и ко ангеломъ возведе
Богородица, подняла на ангела свои глаза и,
очи свои, и возрѣвъ на невидимыи престолъ взглянув на невидимый престол Своего ОтОтца Своего, и рече: «Во имя Отца и Сына
ца, сказала: «Во имя Отца и Сына и Святого
и Святаго Духа, да отимется тма сии, и да
Духа пусть рассеется тьма сия, чтобы я вибыхъ видѣла сию муку». И отъятся тма си и дела это мучение». И распалась тьма, и по7 небесъ явися, и ту пребываше множство
казалось семь небес, и было тут множество
народу, мужъ и женъ, вопль многии бысть и народу, мужей и жен, (...) и доносился
гласъ велик (...) исхожаше. И видѣвши я
вопль сильный и плач. Увидев их, ПресвяПресвятая Богородица, и рече къ нимъ,
тая Богородица воскликнула со слезами:
плачющися со слезами: «Что сотворили
«Что вы сделали, несчастные, окаянные, как
есте, бѣдницы окаянии, недостойнии, како
попали вы сюда, недостойные?» Но ни го-
вы сѣмо приидосте?» И не бысть гласа отъ
нихъ, ни отвѣта, и рекоша ангели стрегуще:
«Почто не глаголите?» Рекоша мучащиися:
«О Благодатная, отъ вѣка нѣсмь свѣта
видѣли, да не можемъ зрѣти горѣ». И возрѣвши на ня Святая Богородица, и восплакася велми. И видѣвши ю мучащиися, и рекоша къ ней: «Како ны еси присѣтила, Святая Богородица, но Сынъ твой благодатныи
на землю приходитъ, и не воспроси насъ, то
ни Авраамъ прадѣдъ, ни Моисѣи пророкъ,
ни Иоаннъ креститель, то ни апостолъ Павелъ, возлюбленникъ Божии, но ты, Пресвятая Богородице, заступнице, — ты еси
роду христьянскому стѣна, ты молишь Бога,
како еси насъ присѣтила бѣдныхъ?» Тогда
рече Святая богородица ко архистратигу
Михаилу: «Что есть согрѣшение техъ?» И
рече Михаилъ: «Сии суть, иже не вѣроваша
во Отца и Сына и Святаго Духа, то ни въ тя,
Святая Богородица, не хотяща проповѣдати
имени твоего, якоже родися отъ тебе нашъ
Исус Христос, плоть приимъ, освяти землю
крещениемъ, — да того дѣля въ томъ мѣстѣ
мучатся». И паки прослезися Святая Богородица и рече къ нимъ: «Почто ся соблазнисте, не вѣсте ли вы, якожъ мое имя чте
все создание?» <…>
И видѣ жену, висящу за зубъ, и различныя
змия исхожаху изо устъ ея и ядяху ея. И
видѣвши Пресвятая, и воспроси ангела:
«Что есть жена сии, что ли грѣхъ ея?» И
отвѣща архистратигъ и рече: «Та есть, Госпоже, еже хожаше по ближная своя и по
сусѣдомъ, послушающи, что глаголютъ, и
слагающи словеса неприязнена, сважающии
на сварѣ, да того ради сице мучится». И рече святая Богородица: «Добро было человѣку тому, да ся бы не ражалъ». И рече къ
ней Михаилъ: «И еще, Святая Богородица,
нѣсть видѣла великихъ мукъ». И рече Святая ко архистратигу: «Изыдемъ да походимъ, да видимъ вся муки». И рече Михаилъ: «Куды хощеши, Благодатная?» И рече
Святая: «На полунощь». И обратишася херувими и серафими и 400 ангелъ, изведоша
Благодатную на полунощъ. И бысть облакъ
огненъ распростертъ, посреди его одрове,
яко пламеныи огнь, и на нихъ лежаше
множство мужъ и женъ. И видѣвши Святая,
и воздохнувъ, и рече ко архистратигу: «Кто
си суть, что суть согрѣшили?» И рече ар-
лоса, ни ответа не слышно было, и сказали
ангелы, стерегущие их: «Почему не отвечаете?» Тогда мученики сказали: «О Благодатная, мы никогда света не видели, не можем смотреть наверх». Святая Богородица
взглянула на них и горько заплакала. И
увидели мученики ее, и сказали Ей: «Почему ты пришла к нам, Святая Богородица?
твой Сын благодатный приходил на землю
и не спросил нас ни о чем, ни прадед Авраам, ни пророк Моисей, ни Иоанн Креститель, ни апостол Павел, божий любимец, но
ты, Пресвятая Богородица, заступница, ты,
стена роду христианскому, молишь Бога,
как же ты пришла к нам, бедным?» Тогда
спросила Святая Богородица у архистратига
Михаила: «В чем их грех?» И ответил Михаил: «Это те, кто не верил в Отца и Сына и
Святого Духа, и в тебя, Святая Богородица;
они не хотели проповедовать имени твоего
и что родился от тебя наш Иисус Христос,
воплотился и освятил землю крещением —
вот из-за этого и мучаются они там». И
вновь заплакала Святая Богородица, и
спросила их: «Почему вы впали в соблазны,
разве не знаете, что вся тварь чтит мое
имя?» <…>
И увидела Богородица жену, подвешенную
за зубы, разные змеи выползали из ее рта и
поедали ее. Видя это, Пресвятая спросила
ангела: «Что это за женщина, и в чем грех
ее?» И отвечая, архистратиг сказал ей: «Эта
женщина, Госпожа, ходила к своим близким и к соседям, слушала, что про них говорят, и ссорилась с ними, распуская сплетни; из-за этого и мучается». И сказала Святая Богородица: «Лучше бы такому человеку не родиться». Михаил сказал ей: «Еще не
видела ты, Святая Богородица, великих
мук». Святая сказала архистратигу: «Пойдем и увидим все муки». И сказал Михаил:
«Куда ты хочешь идти, Благодатная?» Святая ответила: «На север». И, повернувшись,
херувимы и серафимы и четыреста ангелов
вывели Благодатную на север. Там расстилалось огненное облако, а посреди него
стояли раскаленные скамьи, и на них лежало множество мужей и жен. Увидев это,
Святая вздохнула и сказала архистратигу:
«Кто это такие, в чем согрешили?» Архистратиг сказал: «Это те, кто в Святое вос-
хистратигъ: «Сии суть, Госпоже, иже во
Святую недѣлю на заутреню не воставають,
но лѣнящеся лежатъ, яко мертви, да за то тѣ
мучатся». И рече Святая Богородица: «Да
аще кто не можетъ стати, да что сотворили?» И рече Михаилъ: «Послушаи, Святая,
аще кому загорится храмина на четверо, и
обыдеть и огнь и згоритъ не мога востати,
таковъ не имать грѣха». <…>
И увидѣ Святая Богородица древо желѣзно,
имѣюще отрасли и витвии желѣзныи, и
вершие вѣтвия того имѣяше уды желѣзныя,
и бяше множство висящии, мужъ и женъ, за
языки. И видѣвши Святая, прослезися и
воспроси Михаила: «Кто си суть, что ли согрѣшении ихъ?» И рече архистратигъ: «И се
суть клеветницы и свадницы, иже разлучиша брата отъ брата и мужъ отъ женъ своихъ». И рече Михаилъ: «Послушаи, Пресвятая, да ти азъ скажу и о сихъ: аще кто хотяше креститися и покаятися грѣховъ своихъ,
то ти разглаголаху и не поучаху спасению,
да того ради тако мучатся на вѣкъ». <…>
И видѣ Святая мужа, змии крылатъ
имѣющь 3 главы, едина же бѣ глава ко очима мужа, а 2-я ко устомъ его. И рече архистратигъ: «Се есть бѣдныи человѣкъ, яко
не можетъ отдохнути отъ змию сего». И рече архистратигъ: «Се есть, Госпоже, и святыя книги прочиташе и евангелия, а самъ не
послушаше; люди учаше, а самъ не творяше
воля Божия, блудомъ и всѣмъ безакониемъ». <…>
И повелѣ архистратигъ, и предсташа херувими и серафими, и вознесоша Благодатную
на высоту небесную, и поставиша ю предъ
невидимымъ Отцемъ у престола, и воздѣ
руцѣ свои ко благодатному Сыну своему, и
рече: «Помилуи, Владыко, грѣшныя, яко
видѣхъ я, и не могу терпѣти, да ся мучю и
азъ со крестьяны». И прииде гласъ къ ней,
глаголя: «Како хощу тыя помиловати? А
вижу гвоздия во дланехъ сыну моему, да не
имамъ я како тѣ помиловати». И рече:
«Владыко, не молюся за невѣрныя жиды, но
за крестьяны молю твое милосердие». И
прииде гласъ, глаголя: «Азъ вижу, яко братия моея не помиловаша, да нѣсть ми како
тѣхъ помиловати». И рече паки Пресвятая:
«Помилуй, владыко, грѣшныя; помилуй,
Господи, тварь руку своею, яко по всей
земли твое имя нарицаютъ и въ мукахъ и на
кресение не встают на заутреню, ленятся и
лежат, как мертвые, за это они мучаются».
И сказала Святая Богородица: «Но если кто
не может встать, то какой грех сотворили
они?» И ответил Михаил: «Послушай, Святая, если у кого загорится дом с четырех
сторон, и обойдет его огонь кругом, и сгорит этот человек, так как встать не сможет,
то он не грешен». <…>
И увидела Святая Богородица железное дерево, с железными ветвями и сучьями, а на
вершине его были железные крюки, а на
них множество мужей и жен, подвешенных
за языки. Увидев это, святая заплакала и
спросила Михаила: «Кто это, в чем их грехи?» И сказал архистратиг: «Это клеветники и сплетники, разлучившие брата с братом и мужа с женой». И сказал Михаил:
«Послушай, Пресвятая, что я тебе скажу о
них: если кто-то хотел креститься и покаяться в своих грехах, то эти клеветники отговаривали их и не наставляли их к спасению, за это они навек мучаются». <…>
И увидела Святая мужа и крылатого змея с
тремя головами — одна голова была обращена к глазам мужа, а другая — к его губам. И сказал архистратиг: «Этот бедный
человек не может отдохнуть от змея». И добавил архистратиг: «Он, Госпожа, и святые
книги, и Евангелие прочитал, сам не следовал им; учил людей, а сам не волю Божию
творил, а жил в блуде и беззаконии». <…>
И архистратиг повелел, и появились херувимы и серафимы, и вознесли Благодатную
на высоту небесную, и поставили ее перед
невидимым Отцом у престола; Богородица
воздела руки к благодатному Сыну своему
и сказала: «Помилуй грешников, Владыка,
так как я видела и не могу переносить их
мучений, пусть буду и я мучиться вместе с
христианами». И раздался голос, ей говоривший: «Как я помилую их? Вижу гвозди
в ладонях сына моего, и не знаю, как можно
их помиловать». И сказала Богородица:
«Владыко, я не прошу за неверных иудеев,
но прошу милосердия твоего для христиан». И раздался голос, говоривший: «Вижу,
что братию мою не помиловали, и не могу
тех помиловать». B cнова сказала Пресвятая: «Помилуй, Владыко, грешников; помилуй, Господи, сотворенных твоими руками,
всякомъ мѣстѣ, и по всей земли глаголюще:
“Пресвятая Госпожа Богородице, помогаи
намъ”, и егда ражается человѣкъ, и глаголетъ: “Святая Богородице, помози ми”». Тогда рече къ ней Господь: «Послушай, Пресвятая Богородице, Владычице, — нѣсть
того человѣка, иже не молить имени твоего;
азъ же не оставляю тѣхъ то ни на небеси, ни
на земли».
И рече Пресвятая Богородица: «Гдѣ есть
Моисѣи пророкъ, гдѣ ли суть вси пророцы,
и вы, отци, иже грѣха не сотвористе николиже; гдѣ ли Павелъ возлюбленикъ божий;
гдѣ есть недѣля, похвала христьянская; гдѣ
ли есть сила честнаго креста, иже Адама и
Евгу отъ клятвы избави?» Тогда Михаилъ
архистратигъ и вси ангели рекоша: «Помилуй, Владыко, грѣшныя». Тогда Моисѣи
возопи, глаголя: «Помилуй, Владыко, яко
азъ законъ твой дахъ имъ». Тогда Иоаннъ
возопи, глаголя: «Помилуй, Владыко, азъ
Евангелие твое проповѣдахъ имъ». Тогда
Павелъ возопи, глаголя: «Помилуй, Господи Владыко, яко азъ епистолья твоя принесохъ церквамъ». И рече Господь Бог: «Послушайте вси вы: аще по Евангелию моему
или по закону моему, и аще есть по евангельскому проповѣданию, еже проповѣдаше Иоаннъ, епистольямъ, яже принесъ Павелъ, то тако судъ приимутъ, — имѣеши
чсо ради рещи ангели, толико “Помилуй
Господи — праведны еси”». И рече Пресвятая Богородица: «Помилуй, Владыко,
грѣшныя, яко ти Евангелие прияша и законъ твой сохраниша». Тогда рече къ ней
Господь: «Послушай, Пресвятая, аще кто
тѣхъ сотвори зло, но не каются ни отъ работы, да добрѣ глаголеши, яко закону твоему
поучишася, и паки сотвориша злое, егда не
отдаша злаго, азъ что да реку, яко есть речено, подасть тѣмъ противу злобѣ ихъ». Тогда вси святии, слышавше Владыку глаголюще, не смѣша что отвѣщати.
И видѣвше Пресвятая, яко вси не успѣша
ничтоже и Господь святыхъ не послуша, но
удаляетъ милость свою отъ грѣшникъ, и рече Пресвятая: «Гдѣ есть архистратигъ Гаврилъ, иже возвѣсти мнѣ, — радуися, якоже
преже всѣхъ вѣкъ внемляше Отца, — и
нынѣ на грѣшники не призираеть; гдѣ есть
велики, иже градъ носить на версѣ своемь и
потому что они по всей земле произносят
твое имя, и в мучениях, и во всех местах по
всей земле, говоря: “Пресвятая Госпожа Богородица, помоги нам”, и когда человек
рождается, говорит: “Святая Богородица,
помоги мне”». Тогда сказал ей Господь:
«Послушай, Пресвятая Богородица, владычица, нет того человека, кто не молился бы
имени твоему, и я не оставлю их ни на небесах, ни на земле».
И сказала Пресвятая Богородица: «Где пророк Моисей, где все пророки и вы, отцы,
которые никогда не грешили; где Павел,
божий любимец; где воскресение, христианская похвала; где сила честного креста,
которая избавила Адама и Еву от проклятия?» Тогда архистратиг Михаил и все ангелы сказали: «Помилуй, Владыко, грешных». Тогда Моисей возопил, говоря: «Помилуй, Владыко, ведь я дал им закон твой».
Тогда Иоанн вскричал, говоря: «Помилуй,
Владыко, я твое Евангелие им проповедовал». Тогда и Павел возопил, говоря: «Помилуй, Господи Владыко, так как я церквам
дал твое послание». И сказал Господь Бог:
«Послушайте вы все: если по Евангелию
моему или по закону моему и если по евангельской проповеди, которую провозгласил
Иоанн, по посланиям, которые принес Павел, судить, — то такой суд и примут. И
имеют ангелы, за что просить, только: “Помилуй, Господи, — праведны мы”». И сказала Пресвятая Богородица: «Помилуй,
Владыко, грешников, так как они Евангелие
приняли и закон твой сохранили». Тогда
Господь сказал ей: «Послушай, Пресвятая,
если кто-то из них сделал зло, но не покаялся в рабстве — а ты верно говоришь, что
они закону твоему научились, — и снова
они сделали зло, когда не отплатили им за
зло, что говорю — уже сказано, и воздается
им по злобе их». Тогда все святые, слышавшие Владыку, говорящего это, не смели
ничего ответить.
И увидела Пресвятая, что никто ничего не
достиг и Господь святых не послушал, но
удаляет от грешников свою милость, и сказала Пресвятая: «Где архистратиг Гавриил,
который возвестил мне: “Радуйся”, ведь он
прежде всех услышал Отца, он теперь на
грешников не смотрит; где великий, тот,
кто носит город на вершине своей и на еди-
на единой земли, за неприязнена дѣла человѣческая искаляна бысть земля, — и
посла Господь Богъ Сына Своего и утверди
плодъ земьныи; гдѣ суть служители престолу, гдѣ есть Иоаннъ Богословець? почто не
явистеся съ нами на мольбу Владыцѣ за
крестьяныя грѣшники? Не видите ли мене
плачющуся за грѣшныя? Приидѣте вси ангели и сущии на небесѣхъ; приидѣте вси
праведнии, яже Господь оправди, и вамо
дано есть молитися за грѣшныя. Прииди ты,
Михаиле, — ты еси первый безплотнымъ и
до престола Божия, — повели и всѣмъ, да
припадемъ предъ невидимымъ Отцемъ, и не
подвижемъ себе, дондеже послушаетъ насъ
Богъ и помилуетъ грѣшныя». Тогда падеся
Михаилъ ницъ лицемъ своимъ предъ престоломъ, и вся лики небесныя, и вси чини
безплотныхъ. И видѣ Владыка молбу святыхъ, умилосердися Сына ради своего единороднаго, и рече: «Сниди, Сынъ мой возлюбленный, виждь молбу святыхъ, и яви
лице свое на грѣшники».
И сшедъ Господь отъ невидимаго престола,
и увидѣша и во тмѣ сущии, и возопиша вси
единымъ гласомъ, глаголюще: «Помилуй
ны, Сыне Божий; помилуй ны, цьсарю
всѣхъ вѣкъ». И рече Владыка: «Слышите
вси, рай насадихъ и человѣка создахъ по
образу своему и поставихъ и господина раеви, и животъ вѣчный дахъ имъ, они же
ослуху створиша и въ своемъ хотѣнии согрѣшиша, и предашась смерти; азъ же не
быхъ хотѣлъ обозрити дѣла руку своею мучима отъ Диявола, снидохъ на землю и воплотихся во дѣвицу, и вознесохся на крестъ,
да свобожу ся отъ работы и отъ первыя
клятвы; воды испросихъ, и даша ми желчи
со оцетомъ смѣшено; руцѣ мои создаста человѣка, и во гробъ вложиша мя; да и во Адъ
снидохъ и врага своего попрахъ, избраны
своя воскресихъ, Иорданъ благословихъ, да
вы прощу отъ первыя клятвы, — и вы не
брегосте покаятися грѣховъ своихъ, но крестьяне ся творяще словомъ точию, а заповѣдей моихъ не соблюдосте; да того ради
обрѣтостеся во огни негасимомъ, да не
имамъ васъ помиловати. Нынѣ же за милосердие Отца моего, яко посла мя къ вамъ, и
за молитвы матери моея, яко плакася много
за васъ, и за Михаила архистратига завѣту и
за множство мученикъ моихъ, яко многа
ной земле, а земля из-за гнусных человеческих дел испачкана, и послал Господь Бог
своего Сына, и утвердил земной плод, где
служители престола, где Иоанн Богослов?
почему не молитесь с нами Владыке за христианских грешников? Разве вы не видите,
что я плачу о грешниках? Придите все ангелы и все, кто на небесах; придите все праведные, кого оправдал Господь, вам позволено молиться за грешников. Приди и ты,
Михаил, ты — первый среди бесплотных,
стоящих у престола Божия, — вели всем
припасть к невидимому Отцу, и не подымемся, пока не послушает нас Бог и не помилует грешников». Тогда Михаил пал ниц
пред престолом, и с ним все лики небесные
и все чины бесплотных. И увидел Владыка
моление святых, смилостивился ради Сына
своего единородного и сказал: «Сойди, Сын
мой возлюбленный, посмотри на моление
святых и яви лицо свое грешникам».
И сошел Господь с невидимого престола, и
его увидели сидящие во тьме, и возопили в
один голос, говоря: «Помилуй нас, Сын
Божий; помилуй нас, царь всех времен». И
сказал Владыка: «Слушайте все. Я рай
насадил и создал человека по образу своему, и сделал его хозяином рая, и дал им
вечную жизнь, они же ослушались и в своем желании согрешили, и предались смерти; я не хотел видеть, как Дьявол мучает
творение моих рук, сошел на землю и воплотился в деву, вознесся на крест, чтобы
их освободить от рабства и от первого проклятия; просил воды, а дали мне желчи,
смешанной с уксусом; руки мои создали
человека, и они положили меня во гроб; и
сошел я в Ад, победил своего врага, избранных своих воскресил, благословил
Иордан, чтобы искупить ваше первое проклятие, а вы пренебрегли покаянием в грехах своих. Христианами вы называетесь
только на словах, а заповедей моих не соблюдаете — поэтому и находитесь в огне
негасимом, и не помилую вас. Теперь же
ради милосердия моего Отца, который послал меня к вам, ради молитв матери моей,
которая много плакала о вас, ради завета
архистратига Михаила и ради многих моих
мучеников, которые много страдали за вас,
трудишася за васъ, и се даю вамъ мучащимся день и нощь отъ Великаго четверга до
святыя Пянтикостия, имѣте вы покои и
прославите Отца и Сына и Святаго Духа».
И отвѣщаша вси: «слава милосердию твоему».
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и
нынѣ и присно и во вѣки вѣкомъ. Аминь.
— я даю вам, мучающимся день и ночь, покой от Великого четверга до святой Пятидесятницы, прославьте Отца и Сына и Святого Духа». И все отвечали: «Слава милосердию твоему».
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и
ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Слова Кирилла Туровского
Летописные повести о походе князя Игоря
ИЗ ИПАТЬЕВСКОЙ ЛЕТОПИСИ
ИЗ ИПАТЬЕВСКОЙ ЛЕТОПИСИ
Того же лѣта Богъ вложи въ сердце СвяВ том же году побудил Бог Святослава, князя
тославу, князю киевьскому и великому
киевского, и великого князя Рюрика Ростикнязю Рюрикови Ростиславичю ... поити
славича пойти войной на половцев. И послана половцѣ. И посласта по околниѣ князи, ли они к соседним князьям, и собрались к
и совкупишася к нима Святославича
ним Мстислав и Глеб Святославичи, и ВлаМьстиславъ и Глѣбъ, и Володимѣръ
димир Глебович из Переяславля, Всеволод
Глѣбовичь ис Переяславля, Всеволодъ
Ярославич из Лучьска с братом Мстиславом,
Ярославичь из Лучьска с братомъ Мьсти- Мстислав Романович, Изяслав Давидович и
славомъ, Романовичь Мьстиславъ, ИзясМстислав Городенский, Ярослав, князь пинлавъ Давыдовичь и Городеньский Мьсти- ский с братом Глебом, и из Галича пришла
славъ, Ярославъ, князь пиньский с брапомощь от Ярослава, а свои братья не притомъ Глѣбомъ, из Галича от Ярослава по- шли, говоря: «Далеко нам идти к низовьям
мочь, а своя братья не идоша, рекуще:
Днепра, не можем свою землю оставить без
«Далече ны есть ити в низъ Днѣпра, не
защиты, но если пойдешь через Переяславль,
можемь своѣе землѣ пусты оставити: но
то встретимся с тобой на Суле». Святослав
еже поидеши на Переяславль, то совокуже, рассердившись на братьев своих, попимся с тобою на Сулѣ». Святослав же, не спешно отправился в путь, побуждаемый Болюбуя на свою братью, поиде, поспѣшая
жественным промыслом; потому-то старшие
путь свой и поущаемь Божиимъ промыссыновья его и не поспели из Черниговщины.
ломъ, тѣмь старѣйшии его сынове не утя- Двинулся он вдоль Днепра и достиг того мегоша от Черниговьской сторонѣ. Идущю
ста, которое называется Инжир-бродом, и тут
же ему по Днепру, и ста ту, идеже
перешел на вражеский берег Днепра и пять
нарѣцаеться Инжирь бродъ, и ту перебро- дней искал половцев. Тогда отправил младдися на ратьную сторону Днѣпра и 5 дней ших князей перед своими полками: послал
искаша ихъ. Ту же отряди моложьшеѣ
Владимира Переяславского, и Глеба, и Мстикнязѣ передъ своими полки: отряди же
слава, сына своего, и Мстислава Романовича,
Володимера Переяславьского, и Глѣба, и
и Глеба Юрьевича, князя дубровицкого, и
Мьстислава, сына своего, и Романовича
Мстислава Владимировича, и берендеев было
Мьстислава и Глѣба Гюрговича, князя
с ним две тысячи сто. А половцы, увидев отдубровицьского, и Мьстислава Володиме- ряд Владимира, смело идущий им навстречу,
рича и берендѣевъ с нимь было 2100. По- побежали, гонимые гневом Божьим и святой
ловци же, узрѣвше Володимерь полкъ,
Богородицы. Русские, погнавшись за ними,
крѣпко идущь на нихъ, и побѣгоша, гони- не догнали, возвратились и остановились на
ми гнѣвомъ Божиимъ и святѣй Богороместе, называемом Орель, которое на Руси
дицѣ. Оним же, ѣхавшимъ по нихъ, не по- зовется Угол.
стигъше, возворотишася русь, и стояша на
мѣстѣ, нарѣцаемемь Ерель, егоже русь
зоветь Уголъ.
Половецький же князь Кобякъ, мнѣвъ
Половецкий же князь Кобяк, решив, что это и
толко руси, возвратися и погна во слѣдъ
есть все русское войско, возвратился и стал
ихъ. Идущим же имъ по нихъ, узрѣша
преследовать его. Когда половцы, преследуя,
полци рустѣи, начаша ся стрѣляти о рѣку увидели полки русские, то начали перестреи начаша межи собою перегонити, и
ливаться через реку и старались обойти друг
бысть имъ того надолзѣ. Слышав же Свя- друга, и так продолжалось немалое время.
тославъ и Рюрикъ и пустиста имъ болшиѣ Узнав об этом, Святослав и Рюрик отправили
полкы на помочь, а сама поидоста за ними им на помощь основные силы, а сами спешно
поспѣвающа. Якоже узрѣша половци подвинулись следом. Когда же половцы увидемочныя полкы и мнѣша ту Святослава и
ли полки, пришедшие на помощь, то решили,
Рюрика, абье поскочиша. Русь же, причто с ними и Святослав и Рюрик, и тотчас же
имше помощь Божию и въвѣртѣшася в нѣ, повернули назад. Русские же, укрепившись
и начаша ѣ сѣчи и имати. И тако створи
Господь милость хрестьяномъ, в тый же
день возвеличи Богъ князя Святослава и
Рюрика за вѣру ею.
Божьей помощью, прорвали их строй и начали их сечь и пленить. И так проявил Господь
милость свою христианам, в тот день возвеличил Бог Святослава и Рюрика за благочестие их.
И ту яша Кобяка Карлыевича со двѣима
И взяли в плен тогда Кобяка Карлыевича с
сынома, Билюковича Изая и Товлыя съ
двумя сыновьями, Билюковича Изая, и Товсыномъ, и брата его Бокмиша, Осалука,
лыя с сыном, и брата его Бокмиша, Осалука,
Барака, Тарха, Данила и Съдвака КулоБарака, Тарха, Данила и Содвака Кулобичбичкого яша жь, и Корязя Калотановича
ского также пленили, и Корязя Калотановича
ту убиша и Тарсука, а инѣхъ бе-щисла.
тут убили и Тарсука, а прочих — без счета.
Створи же Богъ побѣду сю мѣсяца июля
Даровал Бог победу эту месяца июля в тридвъ 30 в понедѣлникъ, в память святаго
цатый день, в понедельник, в день памяти
Ивана Воиника. Великий же князь Свято- святого Ивана Воиника. А великий князь
славъ Всеволодичь и Рюрикъ РостислаСвятослав Всеволодич и Рюрик Ростиславич,
вичь приемше от Бога на поганыя побѣду получив от Бога победу над погаными, вози возвратишася восвояси съ славою и чевратились по домам со славой и с честью вестью великою. <…>
ликой. <…>
В то же время Святославичь Игорь, внукъ А в это время Игорь Святославич, внук ОлеОлговъ, поѣха из Новагорода мѣсяца
гов, выступил из Новгорода месяца апреля в
априля въ 23 день, во вторникъ, поимяи со двадцать третий день, во вторник, позвав с
собою брата Всеволода ис Трубечка, и
собой брата Всеволода из Трубчевска, и СвяСвятослава Олговича, сыновця своего изъ тослава Ольговича, племянника своего, из
Рыльска и Володимѣра, сына своего, ис
Рыльска, и Владимира, сына своего, из ПуПутивля. И у Ярослава испроси помочь — тивля. И у Ярослава попросил на помощь
Ольстина Олексича, Прохорова внука, с
Ольстина Олексича, Прохорова внука, с кокоуи черниговьскими. И тако идяхуть ти- вуями черниговскими. И так двинулись они
хо, сбираюче дружину свою, бяхуть бо и у медленно, на раскормленных конях, собирая
нихъ кони тучни велми. Идущимъ же имъ войско свое. Когда подходили они к реке
к Донцю рѣкы в годъ вечерний, Игорь жь Донцу в вечерний час, Игорь, взглянув на
возрѣвъ на небо и видѣ солнце стояще яко небо, увидел, что солнце стоит словно месяц.
мѣсяць. И рече бояромъ своимъ и друИ сказал боярам своим и дружине своей:
жинѣ своей: «Видите ли? Что есть знаме- «Видите ли? Что значит знамение это?» Они
ние се?». Они же узрѣвше и видиша вси и же все посмотрели, и увидели, и понурили
поникоша главами, и рекоша мужи:
головы, и сказали мужи: «Князь наш! Не су«Княже! Се есть не на добро знамение
лит нам добра это знамение!» Игорь же отвесе». Игорь же рече: «Братья и дружино!
чал: «Братья и дружина! Тайны БожественТайны Божия никтоже не вѣсть, а знаменой никто не ведает, а знамение творит Бог,
нию творѣць Богъ и всему миру своему. А как и весь мир свой. А что нам дарует Бог —
намъ что створить Богъ или на добро, или на благо или на горе нам, — это мы увидим».
на наше зло, а то же намъ видити».
И то рекъ, перебреде Донѣць и тако приИ, сказав так, переправился через Донец, и
ида ко Осколу, и жда два дни брата своего пришел к Осколу, и ждал там два дня брата
Всеволода: тотъ бяше шелъ инемь путем
своего Всеволода: тот шел другой дорогой из
ис Курьска. И оттуда поидоша к Салницѣ. Курска. И оттуда пришли к Сальнице. Здесь
Ту же к нимь и сторожеви приѣхаша,
приехали к ним разведчики, которых посылаихже бяхуть послалѣ языка ловитъ, и рели ловить языка, и сказали, приехав: «Видели
коша, приѣхавше: «Видихомся с ратными, врагов, враги наши во всем вооружении езратници ваши со... доспѣхомъ ѣздять, да
дят, так что либо поезжайте без промедления,
или поѣдете борзо, или возворотимся долибо возвратимся домой: не удачное сейчас
мовь, яко не наше есть веремя». Игорь же для нас время». Игорь же обратился к братии
рече с братьею своею: «Оже ны будеть не своей: «Если нам придется без битвы вер-
бившися возворотитися, то соромъ ны будеть пуще и смерти; но како ны Богъ
дасть». И тако угадавше, и ѣхаша чересъ
ночь.
Заутра же, пятъку наставшу, во обѣднее
веремя, усрѣтоша полкы половѣцькиѣ,
бяхуть бо до нихъ доспѣлѣ — вежѣ своѣ
пустили за ся, а сами собравшеся от мала
и до велика, стояхуть на оной сторонѣ
рѣкы Сюурлия. И ти изрядиша полковъ 6:
Игоревъ полкъ середѣ, а по праву брата
его — Всеволожь, а по лѣву — Святославль, сыновця его, на передѣ ему, сынъ
Володимѣрь и другий полкъ Ярославль,
иже бяху с Ольстиномъ коуеве, а третий
полкъ напереди же — стрѣлци, иже бяхуть от всихъ князий выведени. И тако
изрядиша полкы своя. И рече Игорь ко
братьи своей: «Братья! Сего есмы искалѣ,
а потягнемь!». И тако поидоша к нимъ,
положаче на Бозѣ упование свое. И яко
быша к рѣцѣ ко Сюурлию, и выѣхаша ис
половѣцькихъ полковъ стрѣлци и пустивше по стрѣлѣ на русь, и тако поскочиша. Русь же бяхуть не переѣхалѣ еще
рѣкѣ Сюрлия, поскочиша же и ти полци
силы половѣцькии, коториѣ же далече
рѣкы стояхуть.
Святослав же Олговичь, и Володимѣрь
Игоревичь, и Ольстинъ с коуи стрѣлци
поткоша по нихъ, а Игорь и Всеволодъ
помалу идяста, не роспустяста полку своего. Переднии же ти русь биша ѣ, имаша.
Половцѣ же пробѣгоша вежѣ, и русь же
дошедше вежь и ополонишася. Друзии же
ночь приѣхаша к полкомъ с полономъ. И
яко собрашася полци вси, и рече Игорь ко
братома и к мужемь своим: «Се Богъ силою своею возложилъ на врагы наша
побѣду, а на нас честь и слава. Се же видихомъ полки половѣцькии, оже мнози
суть, ту же ци вся си суть совокупили.
Нынѣ же поѣдемы чересъ ночь, а кто
поѣдѣть заутра по насъ, то ци вси
поѣдуть, но лучьшии коньници переберуться, а самѣми как ны Богъ дасть». И рече
Святославъ Олговичь строема своима:
«Далече есмь гонилъ по половцехъ, а кони
мои не могуть, аже ми будеть нынѣ
поѣхати, то толико ми будеть на дорозѣ
остати». И поможе ему Всеволодъ, якоже
облечи ту. И рече Игорь: «Да не дивно
нуться, то позор нам будет хуже смерти; так
будет же так, как нам Бог даст». И, так порешив, ехали всю ночь.
Наутро же, в пятницу, в обеденное время,
встретились с полками половецкими; успели
подготовиться половцы: вежи свои отправили
назад, а сами, собравшись от мала до велика,
стали на противоположном берегу реки
Сюурлий. А наши построились в шесть полков: Игорев полк посередине, а по правую
руку — полк брата его Всеволода, по левую
— Святослава, племянника его, перед этими
полками — полк сына его Владимира и другой полк, Ярославов, — ковуи с Ольстином, а
третий полк впереди — стрелки, собранные
от всех князей. И так построили полки свои.
И обратился Игорь к братии своей: «Братья!
Этого мы искали, так дерзнем же!» И двинулись на половцев, возложив на Бога надежды
свои. И когда приблизились к реке Сюурлию,
то выехали из половецких полков стрелки и,
пустив по стреле на русских, ускакали. Еще
не успели русские переправиться через реку
Сюурлий, как обратились в бегство и те половецкие полки, которые стояли поодаль за
рекой.
Святослав же Ольгович, и Владимир Игоревич, и Ольстин с ковуями-стрелками бросились их преследовать, а Игорь и Всеволод
двигались медленно, держа строй своих полков. Передовые полки русских избивали половцев и хватали пленных. Половцы пробежали через вежи свои, а русские, достигнув
веж, захватили там большой полон. Некоторые с захваченными пленниками лишь ночью
вернулись к своим полкам. И когда собрались
все полки, обратился Игорь к братии своей и
к мужам своим: «Вот Бог силой своей обрек
врагов наших на поражение, а нам даровал
честь и славу. Но видим мы бесчисленные
полки половецкие — чуть ли не все половцы
тут собрались. Так поедем же сейчас, ночью,
а кто утром пустится преследовать нас, то
разве все смогут: лишь лучшие из половецких
конников переправятся, а нам самим — уж
как Бог даст». Но сказал Святослав Ольгович
дядьям своим: «Далеко гнался я за половцами, и кони мои изнемогли; если мне сейчас
ехать, то отстану по дороге». Согласился с
ним Всеволод и предложил заночевать здесь.
есть разумѣющи, братья, умрети». И обле- И сказал Игорь: «Не удивительно, братья, все
гоша ту.
обдумав, нам и смерть будет принять». И заночевали на том месте.
Свѣтающи же суботѣ, начаша выступати
Когда же занялся рассвет субботнего дня, то
полци половецкии, акъ боровѣ.
начали подходить полки половецкие, словно
Изумѣшася князи рускии, кому ихъ кото- лес. И не знали князья русские, кому из них
рому поѣхати: бысть бо ихъ бе-щисленое
против кого ехать — так много было половмножество. И рече Игорь: «Се вѣдаюче,
цев. И сказал Игорь: «Вот думаю, что собрасобрахомъ на ся землю всю — Кончака, и ли мы на себя всю землю Половецкую —
Козу Бурновича, и Токсобича, Колобича,
Кончака, и Козу Бурновича, и Токсобича, Кои Етебича и Терьтробича». И тако угалобича, и Етебича, и Тертробича». И тогда,
давше, вси сосѣдоша с коний, хотяхуть бо посоветовавшись, все сошли с коней, решив,
бьющеся доити рѣкы Донця; молвяхуть
сражаясь, дойти до реки Донца, ибо говорибо, оже побѣгнемь — утечемь сами, а
ли: «Если поскачем — спасемся сами, а прочерныя люди оставимъ, то от Бога ны бу- стых людей оставим, а это будет нам перед
деть грѣхъ: сихъ выдавше, поидемь. Но
Богом грех: предав их, уйдем. Но либо
или умремь, или живи будемь на единомь умрем, либо все вместе живы останемся». И
мѣстѣ». И та рекше, вси сосѣдоша с конѣй сказав так, сошли с коней и двинулись с бои поидоша бьючеся. И тако Божиимъ поем. Тогда по Божьей воле ранили Игоря в рупущениемь уязвиша Игоря в руку и умрт- ку, и омертвела его левая рука. И опечаливиша шюицю его. И бысть печаль велика
лись все в полку его: был у них воевода, и
в полку его. И воеводу имяхуть — тотъ
ранили его прежде других. И так ожесточеннапереди язвенъ бысть. И тако бишася
но сражались весь день до вечера, и многие
крѣпко ту днину до вечера, и мнози ране- были ранены и убиты в русских полках.
ни и мертви быша в полкохъ руских.
Наставши же нощи суботнии, и поидоша
Когда же настала ночь субботняя, все еще
бьючися. Бысть же свѣтающе недѣлѣ,
шли они сражаясь. На рассвете же в воскревозмятошася ковуеве в полку, побѣгоша.
сение вышли из повиновения ковуи и обратиИгорь же бяшеть в то время на конѣ, зане лись в бегство. Игорь же в это время был на
раненъ бяше, поиде к полку ихъ, хотя воз- коне, так как был ранен, и поспешил к ним,
воротити к полкомъ. Уразумѣв же, яко
пытаясь возвратить их к остальным полкам.
далече шелъ есть от людий, и, соимя шоНо заметив, что слишком отдалился он от
ломъ, погънаше опять к полкомъ, того
своих, сняв шлем, поскакал назад к своему
дѣля, что быша познали князя и возворополку, ибо уже узнали бежавшие князя и
тилися быша. И тако не возворотися
должны были вернуться. Но так никто и не
никтоже, но токмо... Михалко Гюрговичь, возвратился, только Михалко Юрьевич, узнав
познавъ князя, возворотися. Не бяхуть бо князя, вернулся. А с ковуями не бежал никто
добрѣ смялися с ковуи, но мало от произ бояр, только небольшое число простых востыхъ, или кто от отрокъ боярьскихъ, доинов да кое-кто из дружинников боярских, а
бри бо вся бьяхуться, идуще пѣши, и повсе бояре сражались в пешем строю, и среди
среди ихъ Всеволодъ не мало мужьство
них Всеволод, показавший немало мужества.
показа. И яко приближися Игорь к полКогда уже приблизился Игорь к своим полкомъ своимъ, и переѣхаша поперекъ и ту
кам, половцы, помчавшись ему наперерез,
яша, единъ перестрѣлъ одале от полку
захватили его на расстоянии одного пересвоего. Держим же Игорь видѣ брата сво- стрела от воинов его. И уже схваченный,
его Всеволода крѣпко борющася, и проси Игорь видел брата своего Всеволода, ожестодуши своей смерти, яко дабы не видилъ
ченно бьющегося, и молил он у Бога смерти,
падения брата своего. Всеволодъ же толма чтобы не увидеть гибели брата своего. Всевобившеся, яко и оружья в руку его не долод же так яростно бился, что и оружия ему
ста. И бьяху бо ся, идуще в кругъ при
не хватало. И сражались, обходя вокруг озеезерѣ.
ро.
И тако во день Святаго Воскресения наве- И так в день Святого Воскресения низвел на
де на ня Господь гнѣвъ свой, в радости
мѣсто наведе на ны плачь, и во веселиа
мѣсто желю на рѣцѣ Каялы. Рече бо дѣи
Игорь: «Помянухъ азъ грѣхы своя пред
Господомь Богомъ моимъ, яко много
убийство, кровопролитье створихъ в
землѣ крестьяньстѣй, якоже бо азъ не пощадѣхъ хрестьянъ, но взяхъ на щитъ городъ Глѣбовъ у Переяславля. Тогда бо не
мало зло подъяша безвиньнии хрестьяни:
отлучаеми — отець от рожений своих,
братъ от брата, другъ от друга своего, и
жены от подружий своихъ, и дщери от материй своихъ, и подруга от подругы своея.
И все смятено плѣномъ и скорбью тогда
бывшюю, живии мертвымъ завидять, а
мертвии радовахуся, аки мученици
святѣи, огнемь от жизни сея искушение
приемши. Старцѣ порѣвахуться, уноты же
лютыя и немилостивыя раны подъяша,
мужи же пресѣкаеми и расѣкаеми бывають, жены же осквѣрняеми. И та вся створивъ азъ, — рече Игорь, — не достойно
ми бяшеть жити! И се нынѣ вижю отмѣстье от Господа Бога моего: гдѣ нынѣ
возлюбленый мой братъ? гдѣ нынѣ брата
моего сынъ? гдѣ чадо рожения моего? гдѣ
бояре думающеи? гдѣ мужи храборьствующеи? гдѣ рядъ полъчный? гдѣ кони и
оружья многоцѣньная? Не ото всего ли
того обнажихся! И связана преда мя в
рукы безаконьнымъ тѣмь. Се возда ми
Господь по безаконию моему и по злобѣ
моей на мя, и снидоша днесь грѣси мои на
главу мою. Истиненъ Господь, и прави
суди его зѣло. Азъ же убо не имамъ со
живыми части. Се нынѣ вижю другая мучения вѣньца приемлюще; почто азъ
единъ повиньный не прияхъ страсти за вся
си? Но, владыко Господи Боже мой, не
отрини мене до конца, но яко воля твоя,
Господи, тако и милость намъ, рабомъ
твоимъ».
И тогда кончавшюся полку, розведени
быша, и поиде кождо во своя вежа. Игоря
же бяхуть яли Тарголове, мужь именемь
Чилбукъ, а Всеволода, брата его, ялъ Романъ Кзичь, а Святослава Олговича —
Елдечюкъ въ Вобурцевичехъ, а Володимера — Копти в Улашевичихъ. Тогда же
на полъчищи Кончакъ поручися по свата
Игоря, зане бышеть раненъ. От толикихъ
нас Господь гнев свой, вместо радости обрек
нас на плач и вместо веселья — на горе на
реке Каялы. Воскликнул тогда, говорят,
Игорь: «Вспомнил я о грехах своих перед
Господом Богом моим, что немало убийств и
кровопролития совершил на земле христианской: как не пощадил я христиан, а предал
разграблению город Глебов у Переяславля.
Тогда немало бед испытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с детьми своими, брат с братом, друг с другом своим, жены с мужьями своими, дочери с матерями
своими, подруга с подругой своей. И все были в смятении: тогда были полон и скорбь,
живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, как святые мученики, в огне
очистились от скверны этой жизни. Старцев
пинали, юные страдали от жестоких и немилостивых побоев, мужей убивали и рассекали, женщин оскверняли. И все это сделал я,
— воскликнул Игорь, — и не достоин я
остаться жить! И вот теперь вижу отмщение
от Господа Бога моего: где ныне возлюбленный мой брат? где ныне брата моего сын? где
чадо, мною рожденное? где бояре, советники
мои? где мужи-воители? где строй полков?
где кони и оружие драгоценное? Не всего ли
этого лишен я теперь! И связанного передал
меня Бог в руки беззаконникам. Это все воздал мне Господь за беззакония мои и за жестокость мою, и обрушились содеянные
мною грехи на мою же голову. Неподкупен
Господь, и всегда справедлив суд его. И я не
должен разделить участи живых. Но ныне
вижу, что другие принимают венец мученичества, так почему же я — один виноватый —
не претерпел страданий за все это? Но, владыка Господи Боже мой, не отвергни меня
навсегда, но какова будет воля твоя, Господи,
такова и милость нам, рабам твоим».
И тогда окончилась битва, и разлучены были
пленники, и пошли половцы каждый к своим
вежам. Игоря же взял в плен муж именем
Чилбук из Тарголовцев, а Всеволода, брата
его, захватил Роман Кзич, а Святослава Ольговича — Елдечук из Вобурцевичей, а Владимира — Копти из Улашевичей. Тогда же на
поле битвы Кончак поручился за свата своего
Игоря, ибо тот был ранен. И из стольких лю-
же людий мало ихъ избысть нѣкакомъ получениемь, не бяшеть бо лзѣ ни бѣгаючимъ утечи, зане, яко стѣнами силнами,
огорожени бяху полкы половѣцьскими.
Но наших руси съ 15 мужь утекши, а ковуемь мнѣе, а прочии в морѣ истопоша.
В то же время великый князь Всеволодичь
Святославъ шелъ бяшеть в Корачевъ и
сбирашеть от Вѣрхъних земль вои, хотя
ити на половци к Донови на все лѣто. Яко
возворотися Святославъ и бысть у Новагорода Сѣверьского, и слыша о братьи
своей, оже шли суть на половци, утаившеся его, и не любо бысть ему. Святослав
же идяше в лодьяхъ, и яко приде к Чернигову, и во тъ годъ прибѣже Бѣловолодъ
Просовичь, и повѣда Святославу бывшее
о половцѣхъ. Святослав же, то слышавъ и
вельми воздохнувъ, утеръ слезъ своих и
рече: «О, люба моя братья, и сыновѣ и
мужѣ землѣ Рускоѣ! Дал ми Богъ притомити поганыя, но не воздержавше уности
отвориша ворота на Русьскую землю. Воля Господня да будеть о всемь! Да како
жаль ми бяшеть на Игоря, тако нынѣ жалую болми по Игорѣ, братѣ моемь». <…>
Поганыи же половци, побѣдивъше Игоря
с братьею, и взяша гордость велику и скупиша всь языкъ свой на Рускую землю. И
бысть у нихъ котора; молвяшеть бо Кончакъ: «Поидемъ на Киевьскую сторону,
гдѣ суть избита братья наша и великый
князь нашь Бонякъ», а Кза молвяшеть:
«Поидем на Семь, гдѣ ся осталѣ жены и...
дѣти: готовъ намъ полонъ собранъ, емлем
же городы без опаса». И тако раздѣлишася надвое: Кончакъ поиде к Переяславлю и оступи городъ, и бишася ту всь день.
Володимеръ же Глѣбовичь бяше князь в
Переяславлѣ, бяше же дерзъ и крѣпокъ к
рати, выеха из города и потче к нимъ. И
по немь мало дерьзнувъ дружинѣ. И бися
с ними крѣпко, и обьступиша мнозии половцѣ. Тогда прочии, видивше князя своего крѣпко бьющеся, выринушася из города и тако отьяша князя своего, язьвена
сущи треми копьи. Сий же добрый Володимеръ язвенъ, труденъ въѣха во городъ
свой, и утре мужественаго поту своего за
очину свою... Володимеръ же слашеть ко
Святославу и ко Рюрикови и ко Давыдови
и рече имъ: «Се половьци у мене, а помо-
дей мало кто смог по счастливой случайности
спастись, невозможно было скрыться беглецам — словно крепкими стенами окружены
были полками половецкими. Но наших русских мужей пятнадцать убежало, а ковуев и
того меньше, а остальные в море утонули.
В это время великий князь Святослав Всеволодич отправился в Карачев и собирал в
Верхних землях воинов, намереваясь на все
лето идти на половцев к Дону. Когда уже на
обратном пути оказался Святослав у Новгорода-Северского, то услышал о братьях своих, что пошли они втайне от него на половцев, и был он этим очень раздосадован. Святослав в то время плыл в ладьях; когда же
прибыл он в Чернигов, прибежал туда Беловолод Просович и поведал Святославу о случившемся в Половецкой земле. Святослав,
узнав об этом, вздохнул тяжело и сказал, утирая слезы: «О дорогая моя братия, и сыновья,
и мужи земли Русской! Даровал мне Бог победу над погаными, а вы, не сдержав пыла
молодости, отворили ворота на Русскую землю. Воля Господня да будет во всем! И как я
только что досадовал на Игоря, так теперь
оплакиваю его, брата своего». <…>
Поганые же половцы, победив Игоря с братией, немало возгордились и собрали всех людей своих, чтобы пойти на Русскую землю. И
начался у них спор; говорил Кончак: «Пойдем к Киеву, где была перебита братия наша
и великий князь наш Боняк»; а Гза говорил:
«Пойдем на Сейм, где остались их жены и
дети: там для нас готовый полон собран, будем города забирать, никого не опасаясь». И
так разделились надвое: Кончак пошел к Переяславлю, и окружил город, и бился там весь
день. Владимир же Глебович, князь Переяславля, был храбр и силен в бою, выехал он из
города и напал на врагов. И лишь немногие
из дружины решились ехать за ним. Жестоко
бился он и окружен был множеством половцев. Тогда остальные переяславцы, видя, как
мужественно бьется их князь, выскочили из
города и выручили князя своего, раненного
тремя копьями. А славный воин тот, Владимир, тяжело раненный, въехал в город свой и
утер мужественный пот за отчину свою. И
послал Владимир к Святославу, и к Рюрику, и
к Давыду, с просьбой: «Половцы у меня, так
помогите же мне». Святослав послал к Давыду, а Давыд стоял у Треполя со смоленцами.
зите ми». Святослав же слашеть ко Давыдови, а Давыдъ стояшеть у Треполя со
смолняны. Смолнянѣ же почаша вѣчѣ
дѣяти рекуще: «Мы пошли до Киева, даже
бы была рать, билися быхом, намъ ли
иноѣ рати искати, то не можемь, уже ся
есмы изнемоглѣ». Святослав же съ Рюрикомъ и со инѣми помочьми влегоша во
Днѣпрь противу половцемь, а Давыдъ
возвратися опять со смолняны. То слышавше половци и возвратишася от Переяславя. Идущи же мимо, приступиша к Римови. Римовичи же затворишася в городѣ
и возлѣзъше на заборолѣ, и тако Божиимъ
судомъ летѣста двѣ городници с людми
тако к ратнымъ. И на прочая гражаны наиде страх, да которѣи же гражанѣ выидоша изъ града и бьяхуться, ходяще по Римьскому болоту, то тѣ и избыша плѣна, а
кто ся осталъ в городѣ, а тѣ вси взяти быша. Володимеръ же слашеться ко Святославу Всеволодичю и ко Рюрикови Ростиславичю, понуживая ихъ к собѣ, да быша
ему помоглѣ. Он же опоздися, сжидающе
Давыда с смолняны. И тако князѣ рускиѣ
опоздишася и не заѣхаша ихъ. Половци
же, вземше городъ Римовъ, и ополонишася полона и поидоша восвояси, князи
же возворотишася в домы своя, бяхуть бо
печални и со сыномъ своимъ Володимѣромъ Глѣбовичемъ, зане бяшеть раненъ велми язвами смертьными, и хрестьянъ плененыхъ от поганыхъ.
И се Богъ, казня ны грѣхъ ради нашихъ,
наведе на ны поганыя, не аки милуя ихъ,
но насъ казня и обращая ны к покаянью,
да быхом ся востягнули от злыхъ своих
дѣлъ. И симъ казнить ны нахожениемь
поганыхъ, да некли смирившеся воспомянемься от злаго пути.
А друзии половцѣ идоша по оной сторонѣ
к Путивлю. Кза у... силахъ тяжькихъ и повоевавши волости их и села ихъ пожгоша.
Пожгоша же и острогъ у Путивля и возвратишася восвояси.
Игорь же Святославличь тотъ годъ бяшеть
в Половцехъ, и глаголаше: «Азъ по достоянью моему восприяхъ побѣду от повеления твоего, владыко Господи, а не поганьская дерзость обломи силу рабъ твоихъ.
Не жаль ми есть за свою злобу прияти
нужьная вся, ихже есмь приялъ азъ». По-
Смоленцы же начали совещаться и сказали
так: «Мы пришли к Киеву, если бы была там
сеча — сражались бы, но зачем нам другой
битвы искать, не можем — устали уже». А
Святослав с Рюриком и с другими, пришедшими на помощь, пошли по Днепру против
половцев, Давыд же возвратился назад со
своими смоленцами. Половцы, услышав об
этом, отступили от Переяславля. И, проходя
мимо Римова, осадили его. Римовичи затворились в городе и заполнили все заборолы, и,
по воле Божьей, рухнули две городницы с
людьми на сторону осаждавших. На остальных же горожан напал страх, кто из них выбежал из города и бился в болотах подле Римова, те и спаслись от плена, а кто остался в
городе — тех всех пленили. Владимир же посылал к Святославу Всеволодичу и к Рюрику
Ростиславичу, призывая их к себе на помощь.
Но Святослав задержался, ожидая Давыда со
смоленцами. И так опоздали князья русские и
не догнали половцев. Половцы же, взяв город
Римов, с полоном отправились восвояси, а
князья вернулись по своим домам, печалясь о
сыне своем Владимире Глебовиче, получившем тяжелые смертельные раны, и о христианах, взятых в полон погаными.
Вот так Бог, казня нас за грехи наши, привел
на нас поганых не для того, чтобы порадовать
их, а нас наказывая и призывая к покаянию,
чтобы мы отрешились от своих дурных деяний. И наказывает нас набегами поганых,
чтобы мы, смирившись, опомнились и сошли
с пагубного своего пути.
А иные половцы двинулись по другой стороне Сулы к Путивлю. Гза с большим войском разорил окрестности его и села пожег.
Сожгли половцы и острог у Путивля и вернулись восвояси.
Игорь же Святославич в то время находился у
половцев, и говорил он постоянно: «Я по делам своим заслужил поражение и по воле
твоей, владыка Господь мой, а не доблесть
поганых сломила силу рабов твоих. Не стою я
жалости, ибо за злодеяния свои обрек себя на
несчастия, которые я и испытал». Половцы
ловци же, аки стыдящеся воевъдъства его,
и не творяхуть ему, но приставиша к нему
сторожовъ 15 от сыновъ своихъ, а господичичевъ пять, то тѣхъ всихъ 20, но волю
ему даяхуть: гдѣ хочеть, ту ѣздяшеть и
ястрябомъ ловяшеть, а своих слугъ съ 5 и
съ 6 с нимь ѣздяшеть. Сторожевѣ же тѣ
слушахуть его и чьстяхуть его, и гдѣ
послашеть кого — бесъ пря творяхуть повелѣное им. Попа же бяшеть привелъ из
Руси к собѣ со святою службою, не вѣдяшеть бо Божия промысла, но творяшеться
тамо и долъго быти. Но избави и́ Господь
за молитву хрестьяньску, имже мнозѣ печаловахуться и проливахуть же слезы своя
за него.
Будущю же ему в половцехъ, тамо...
налѣзеся мужь, родомъ половчинъ, именемь Лаворъ. И тотъ приимъ мысль благу
и рече: «Поиду с тобою в Русь». Игорь же
исперва не имяшеть ему вѣры, но держаше мысль высоку своея уности, мышляшеть бо, емше мужь, и бѣжати в Русь,
молвяшеть бо: «Азъ славы дѣля не
бѣжахъ тогда от дружины, и нынѣ неславнымъ путемь не имамъ поити». С
нимъ бо бяшеть тысячского сынъ и конюший его, и та нудяста и глаголюща:
«Поиди, княже, в землю Рускую, аще восхощет Богь — избавить тя». И не угодися
ему время таково, какого же искашеть. Но
якоже преже рекохомъ, возвратишася от
Переяславля половци, и рекоша Игореви
думци его: «Мысль высоку и не угодну
Господеви имѣешь в собѣ: ты ищеши няти
мужа и бѣжати с нимъ, а о семь чему не
разгадаешь, оже приедуть половци с войны, а се слышахомъ, оже избити им князя
и васъ и всю русь. Да не будеть славы
тобѣ, ни живота». Князь же Игорь приимъ
во сердцѣ свѣтъ ихъ, уполошася приѣзда
ихъ, и возиска бѣжати.
Не бяшеть бо ему лзѣ бежати в день и в
нощь, имъже сторожевѣ стрежахуть его,
но токмо и веремя таково обрѣтѣ в заходъ
солнца. И посла Игорь к Лаврови конюшого своего, река ему: «Перееди на ону
сторону Тора с конемь поводнымъ», бяшеть бо свѣчалъ с Лавромъ бѣжати в
Русь. В то же время половци напилися бяхуть кумыза. А и бы при вечерѣ пришедъ
конюший повѣда князю своему Игореви,
же, словно стыдясь доблести его, не чинили
ему никакого зла, но приставили к нему пятнадцать стражей из числа своих соплеменников и пять сыновей людей именитых, и всего
их было двадцать, но не ограничивали его
свободы: куда хотел, туда ездил и с ястребом
охотился, а своих слуг пять или шесть также
ездило с ним. Те стражи его слушались и почитали, а если посылал он кого-либо куданибудь, то беспрекословно исполняли его
желания. И попа привел из Руси к себе для
святой службы, не зная еще Божественного
промысла, но рассчитывая, что еще долго там
пробудет. Однако избавил его Господь по
молитвам христиан, ибо многие печалились о
нем и проливали слезы.
Когда же был он у половцев, то нашелся там
некий муж, родом половец, по имени Лавр. И
пришла тому мысль благая, и сказал он Игорю: «Пойду с тобою в Русь». Игорь же сначала не поверил ему, к тому же лелеял он дерзкую надежду, как это свойственно юности,
замышляя бежать в Русь вместе со своими
мужами, и говорил: «Я, страшась бесчестия,
не бросил тогда дружину свою, и теперь не
могу бежать бесславным путем». С Игорем
же были сын тысяцкого и конюший его, и те
убеждали князя, говоря: «Беги, князь, в землю Русскую, если будет на то Божья воля —
спасешься». Но все не находилось удобного
времени, какого он ждал. Однако, как говорили мы прежде, возвратились половцы изпод Переяславля, и сказали Игорю советчики
его: «Не угоден Богу твой дерзкий замысел:
ты ищешь случая бежать вместе с мужами
своими, а что же об этом не подумаешь: вот
приедут половцы из похода, и, как слышали
мы, собираются они перебить и тебя, князь, и
мужей твоих, и всех русских. И не будет тебе
ни славы, ни самой жизни». Запал князю
Игорю в сердце совет их; испугавшись возвращения половцев, решил он бежать.
Но нельзя ему было бежать ни днем, ни ночью, потому что стерегли его стражи, но показалось ему самым удобным время на заходе
солнца. И послал Игорь к Лавру конюшего
своего, веля передать: «Переезжай на тот берег Тора с конем поводным», ибо решился он
бежать с Лавром в Русь. Половцы же в это
время напились кумыса. Когда стало смеркаться, пришел конюший и доложил князю
своему Игорю, что ждет его Лавр. Встал
яко ждеть его Лаворъ. Се же вставъ, ужасенъ и трепетенъ, и поклонися образу Божию и кресту честному, глаголя: «Господи сердцевидче! Аще спасеши мя, Владыко, ты недостойнаго!» И возмя на ся
крестъ и икону, и подоима стѣну, и лѣзе
вонъ, сторожем же его играющимъ и веселящимся, а князя творяхуть спяща. Сий
же пришедъ ко рѣцѣ, и перебредъ, и всѣде
на конь, и тако поидоста сквозѣ вежа.
Се же избавление створи Господь в пятокъ в вечерѣ. И иде пѣшь 11 денъ до города Донця, и оттолѣ иде во свой Новъгородъ, и обрадовашася ему. Из Новагорода
иде ко брату Ярославу к Чернигову, помощи прося на Посемье. Ярослав же обрадовася ему и помощь ему... обѣща.
Игорь же оттолѣ ѣха ко Киеву, к великому
князю Святославу, и радъ бысть ему Святославъ, такъже и Рюрикъ, сватъ его.
ИЗ ЛАВРЕНТЬЕВСКОЙ ЛЕТОПИСИ
В то же лѣто Богъ вложи... в сердце княземъ русскымъ; ходиша бо князи русстии
вси на половци: Святославъ Всеволодичь,
Рюрикъ Ростиславичь, Володимеръ
Глѣбовичь, Святославичь Глѣбъ, Гюргевичь Глѣбъ Туровьскый, Романовичь
Мстиславъ, Давыдовичь Изяславъ, Всеволодъ Мстиславичь и галичьская помочь и
володимерьская и лучьская. И поидоша к
ним вкупѣ вси, и, перешедше Уголъ рѣку,
5 дний искаша ихъ. Володимеръ же
Глѣбовичь, внукъ Юргевъ, ѣздяше напереду в сторожих с переяславци, и берендѣевъ было съ нимь 2000 и 100.
Половци же услышавше русь, оже пришли на них, ради быша, надѣющеся на
силу, рекоша: «Се Богъ вдалъ есть князи
русскиѣ и полкы ихъ в руцѣ наши».
Устремишася на бой, не вѣдуще глаголемаго, яко: «Нѣсть мужьства, ни есть думы
противу Богови». Поидоша противу Володимеру, кличючи, яко пожрети хотяще.
Володимеръ же Божьею помочью и святое
Богородици и дѣда своего святою молитвою укрѣпляем и отца своего, поиде противу им. Испросилъся бяше у Святослава,
рекъ: «Моя волость пуста от половець;
пусти мя, отче Святославе, напередъ с
сторожи». Князи же русстии не утягли бяху с Володимеромъ. Половци же, узрѣвше
полкъ Володимерь крѣпко идущь на них,
Игорь в страхе и в смятении, поклонился образу Божьему и кресту честному, говоря:
«Господи, в сердцах читающий! О, если бы
ты спас меня, Владыка, недостойного!» И,
взяв с собой крест и икону, поднял стену шатра и вылез из него, а стражи тем временем
забавлялись и веселились, думая, что князь
спит. Он же, подойдя к реке, перебрался на
другой берег, сел на коня, и так поехали они с
Лавром через вежи.
Принес ему Господь избавление это в пятницу вечером. И шел Игорь пешком до города
Донца одиннадцать дней, а оттуда — в свой
Новгород, и все обрадовались ему. Из Новгорода отправился он к брату своему Ярославу
в Чернигов, прося помочь ему в обороне Посемья. Обрадовался Игорю Ярослав и обещал
помощь. Оттуда направился Игорь в Киев, к
великому князю Святославу, и рад был Игорю Святослав, а также и Рюрик, сват его.
ИЗ ЛАВРЕНТЬЕВСКОЙ ЛЕТОПИСИ
В то лето Бог вложил в сердце русским князьям мысль — ходили все князья русские на
половцев: Святослав Всеволодич, Рюрик Ростиславич, Владимир Глебович, Глеб Святославич, Глеб Юрьевич Туровский, Мстислав
Романович, Изяслав Давыдович, Всеволод
Мстиславич и помощь из Галича, Владимира
и Лучьска. И пошли все вместе на половцев,
и перешли реку Угол, и пять дней искали их.
Владимир же Глебович, внук Юрия, ездил
впереди в сторожевом полку с переяславцами, и берендеев было с ним две тысячи сто.
Половцы же, услышав, что русские пришли
на них, обрадовались, надеясь на силу свою,
и сказали: «Вот Бог отдал князей русских и
полки их в руки наши». Бросились в битву, не
ведая, что говорится: «Тщетно мужество и
умысел, если Бог противится». Пошли они
против Владимира, с кликами, словно пожрать его хотели. А Владимир, с помощью
Божьей и святой Богородицы и укрепляем
молитвой деда своего и отца своего, пошел
им навстречу. Он упросил Святослава, говоря: «Волость моя опустошена половцами, пусти меня, отец мой Святослав, с передовым
сторожевым полком». А князья русские не
поспели за Владимиром. Половцы же, увидев
полк Владимира, храбро на них идущий, побежали, гонимые гневом Божиим и святой
побѣгоша гоними гнѣвомъ Божьимъ и
святое Богородици.
Наши же погнаша, сѣкуше я, 7 тысячь руками изъимаша ихъ, князий одинѣхъ было
половецкихъ 400 и 17: Кобяка руками
яша, Осолука, Барака, Тарга, Данила,
Башкърта, Тарсука, Изу, Глѣба Тирьевича,
Ексна, Алака и Толгыя, Давыдовича тести, с сыном, Тѣтия с сыном, Кобякова
тьсти Турундая. И поможе Богъ и святая
Богородиця Володимеру мѣсяца иуля въ
31 день в понедѣлник, на память святаго
Евдокима Новаго.
Сдѣя Господь спасенье велико нашим
князем и воемъ ихъ надъ врагы нашими,
побѣжени быша иноплеменьници... кумани, рекше половци. И рече Володимеръ:
«Сь день, иже створи Господь, възрадуемся и възвеселимся в онь, яко Господь избавил ны есть от врагъ наших и покори
врагы наша под нозѣ наши, и скруши главы змиевыя». И бысть радость велика:
дружина ополонишася и колодникы поведоша, оружья добыша и конь, и възвратишася домовь, славяще Бога и святую
Богородицю, скорую помощницю роду
хрестьяньску. <…>
Мѣсяца мая въ 1 день на память святаго
пророка Иеремия, в середу на вечерни бы
знаменье въ солнци, и морочно бысть
велми, яко и звѣзды видѣти человѣкомъ,
въ очью, яко зелено бяше, и въ солнци
учинися яко мѣсяць, из рогъ его яко угль
жаровъ исхожаше. Страшно бѣ видѣти
человѣкомъ знаменье Божье.
Того же лѣта здумаша Олгови внуци на
половци, занеже бяху не ходили томь
лѣтѣ со всею князьею, но сами поидоша о
собѣ, рекуще: «Мы есмы ци не князи же?
Такыже собѣ хвалы добудем!». И сняшася
у Переяславля Игорь съ двѣма сынома из
Новагорода Сѣверьскаго, ис Трубѣча Всеволодъ, братъ его, Олговичь Святославъ
из Рыльска и черниговьская помочь. И
внидоша в землю ихъ. Половьци же,
услышавше, поидоша, рекуще: «Братья
наша избита и отци наши, а друзии изъимани, а се нонѣ на нас идут». Послашася
по всей земли своей, а сами поидоша к
симъ, и ждаша дружины своея, а си к ним
идуть, к вежамъ ихъ. Они же не пустячи в
вежѣ, срѣтоша ихъ, а дружины не до-
Богородицы.
Наши же погнали их, и рубили их, и семь тысяч взяли в полон, одних князей половецких
было четыреста семнадцать, и Кобяка схватили, Осолука, Барака, Тарга, Данилу, Башкорта, Тарсука, Изу, Глеба Тириевича, Ексна,
Алака и Толгыя, тестя Давыдова, с сыном,
Тетия с сыном, Кобякова тестя Турундая. И
помог Бог и святая Богородица Владимиру
месяца июля в тридцать первый день, в понедельник, в день памяти святого Евдокима
Нового.
Даровал Господь победу великую нашим
князьям и воинам их над врагами нашими,
побеждены были иноплеменники куманы,
или половцы. И сказал Владимир: «В этот
день, дарованный нам Господом, возрадуемся
и возвеселимся, ибо Господь избавил нас от
врагов наших и поверг врагов наших под ноги наши, и сокрушил головы змиевы». И была радость великая: дружина обогатилась
пленниками, и колодников повели, оружье
добыли и коней, и возвратились домой, славя
Бога и святую Богородицу, скорую на помощь роду христианскому. <…>
Месяца мая в первый день, в день памяти
святаго пророка Иеремии, в среду, под вечер
было знаменье на солнце, и так сильно потемнело, что можно было людям увидеть
звезды, и в глазах все позеленело, а солнце
превратилось как бы в месяц, а в рогах его
словно горящие угли. Страшно было видеть
людям знамение Божие.
В том же году надумали внуки Ольговы пойти на половцев, так как не ходили в прошлом
году со всеми князьями, но сами по себе пошли, говоря: «А что, мы разве не князья? Такую же себе славу добудем!» И встретились у
Переяславля Игорь с двумя сыновьями из
Новгорода-Северского, брат его Всеволод из
Трубчевска, Святослав Ольгович из Рыльска
и пришедшие на помощь к ним из Чернигова.
И вошли в землю половцев. Те же, услышав,
пошли навстречу, говоря: «Братия наша перебита и отцы наши, а другие в плену, а теперь вот на нас идут». Послали весть по всей
земле своей, а сами пошли навстречу и поджидали войска свои, а наши к ним идут, к
вежам их. Половцы встретили их, не подпустив к вежам, и, не дожидаясь остальных
ждавъше и сступишася. И побѣжени
бывше половци, и биша и до вежь, множество полона взяша, жены и дѣти, и стояша на вежах 3 дни веселяся, а рекуще:
«Братья наша ходили с Святославомъ, великим князем, и билися с ними, зря на
Переяславль, а они сами к ним пришли, а
в землю ихъ не смѣли по них ити. А мы в
земли их есмы, и самѣхъ избили, а жены
их полонены, и дѣти у насъ. А нонѣ поидемъ по них за Донъ и до конця избьемъ
ихъ. Оже ны будет ту побѣда, идем по них
и луку моря, гдѣже не ходили ни дѣди
наши, а возмем до конца свою славу и
честь». А не вѣдуще Божья строенья.
А остатокъ бьеных тѣх бѣжаша дружинѣ
своей, гдѣ бяху переже вѣсть послали, и
сказаша имъ свою погыбель. Они же,
слышавше, поидоша к ним, а по друзи
послаша. И сняшася с ними стрѣлци, и
бишася 3 дни стрѣлци, а копьи ся не снимали, а дружины ожидаючи, а к водѣ не
дадуче имъ ити.
И приспѣ к ним дружина вся, многое
множство. Наши же, видѣвше ихъ, ужасошася, и величанья своего отпадоша, не
вѣдуще глаголемаго пророкомъ: «Нѣсть
человѣку мудрости, ни есть мужства, ни
есть думы противу Господеви». Изнемогли бо ся бяху безводьемь и кони и сами, в
знои и в тузѣ, и поступиша мало к водѣ,
по 3 дни бо не пустили бяху ихъ к водѣ.
Видѣвше ратнии, устремишася на нь, и
притиснуша и к водѣ, и бишася с ними
крѣпко и бысть сѣча зла велми. Друзии
конѣ пустиша к нимъ съсѣдше, и кони бо
бяху под ними изнемогли, и побѣжени
быша наши гнѣвом Божьимъ. Князи вси
изъимани быша, а боляре и велможа и вся
дружина избита, а другая изъимана и та
язвена. И възвратишася с побѣдою великою половци, а о наших не бысть кто и
вѣсть принеса за наше согрѣшенье.
<…> Князем же всѣм слышавше таку погыбель о братьѣ своей и до бояръ, возпиша вси, и бысть плачь и стенанье: овѣмъ
бо братья избита и изъимана, а другымъ
отци и ближикы. А князь Святославъ
посла по сыны своѣ и по всѣ князи. И собрашася к нему г Кыеву и выступиша г
Каневу. Половци же, услышавше всю
войск, сошлись в битве. И побеждены были
половцы, и гнали их до веж, и взяли русские
полон — жен и детей, и стояли три дня в вежах их, веселясь и говоря: «Братия наша ходила со Святославом, великим князем, и бились с половцами на виду у Переяславля, те
сами к ним пришли, а в землю Половецкую
не посмели за ними пойти. А мы в земле их, и
самих перебили, и жены их полонены, и дети
их у нас. А теперь пойдем следом за ними за
Дон и перебьем их всех без остатка. Если же
и тут одержим победу, то пойдем вслед за
ними и до лукоморья, куда не ходили и деды
наши, а славу и честь свою всю возьмем до
конца». Но не знали о предначертании Божьем.
А остатки разбитых половцев бежали к войску своему, куда прежде весть посылали, и
рассказали им о своем поражении. Те же,
услышав, пришли к ним на помощь и за другими послали. И сошлись с русскими стрельцы, и бились три дня стрельцы, а в копийном
бою не сходились, ожидая свою дружину, а к
воде не дали им подойти.
А подошло к ним войско все, бесчисленное
множество. Наши же, увидев их, ужаснулись
и забыли о похвальбе своей, ибо не ведали
сказанного пророком: «Тщетны человеку и
мудрость, и мужество, и замысел, если Бог
противится». Изнемогли от безводия и кони и
сами, в жаре и в муках, и наконец пробились
к воде, а то три дня не подпускали их к воде.
Видев это, враги устремились на них, и прижали их к воде, и яростно бились с ними, и
лютая была битва. Сменили половцы коней
своих, а у наших кони изнемогли, и были побеждены наши гневом Божьим. Князей всех в
плен взяли, а из бояр и вельмож и дружины
всей, — кто убит, другие в плен взяты или
ранены. И возвратились с победой великой
половцы, а о наших не ведомо кто и весть
принес, а все за грехи наши.
<…> Князья же все, услышав о таком несчастии с братией своей и с боярами, застенали
все, и повсюду был плач и рыдания: у одних
братья погибли или в плен попали, у других
отцы или близкие. А князь Святослав послал
за сыновьями своими и за всеми князьями. И
собрались к нему в Киев, и выступили к Каневу. Половцы же, услышав, что вся земля
землю Русскую идуще, бѣжаша за Донъ.
Святослав же, слышавъ ихъ бѣжавших,
възвратися г Кыеву со всею князьею, и
разидошася в страны своя.
Половци же, услышавше ихъ отшедших,
гнаша отай к Переяславлю, и взяша всѣ
городы по Сулѣ, и у Переяславля бишася
весь день. Володимеръ же Глѣбовичь,
видѣ острогъ взимаем, выѣха из города к
ним в малѣ дружинѣ, и потче к ним, и
бишася с ними крѣпко, и обиступиша князя злѣ. И видѣвше горожане изнемагающа
своих и выринушася из города и бишася,
одва изотяша князя, боденаго треми
копьи. А дружины много избьено. И
вбѣгоша в городъ и затворишася. А они
възвратишася со многым полоном в вежѣ.
И по малых днѣхъ ускочи Игорь князь у
половець — не оставить бо Господь праведнаго в руку грѣшничю: очи бо Господни на боящаяся его, а уши его в молитву
ихъ! Гониша бо по нем и не обрѣтоша,
якоже и Саулъ гони Давыда, но Богъ избави и́, тако и сего Богь избави из руку
поганых. А они вси держими бяху твердо,
и стрегоми, и потвержаеми многими
желѣзы и казньми.
Се же... здѣяся грѣх ради наших, зане
умножишася грѣси наши и неправды.
Богъ бо казнить рабы своя напастьми различьными, огнемь и водою и ратью, и
иными различными казньми, хрестьяномъ
бо многыми напастьми внити въ царство
небесное. Согрѣшихом — казними есмы,
яко створихом, тако и прияхом, но кажет
ны добрѣ Господь нашь, но да никтоже
можеть рещи, яко ненавидит нас Богь —
не буди такого! Тако любить, якоже ны
възлюбилъ е, и страсть приятъ, нас ради,
да ны избавить от неприязни.
Русская идет против них, бежали за Дон. Святослав же, узнав, что они бежали, возвратился со всеми князьями к Киеву, и разошлись
все по своим землям.
А половцы, услышав, что они отошли, внезапно напали на Переяславль, и взяли все города по Суле, и у Переяславля бились весь
день. Владимир же Глебович, видя, что они
сейчас захватят острог, выехал из города с
небольшой дружиной, и напал на них, и смело сразился с ними, они же, на беду, окружили князя. Но горожане, видя, что свои изнемогают в бою, выскочили из города и в бою
едва отняли князя, раненного тремя копьями.
А из дружины его многие погибли. И поспешили в город, и затворились в нем. А половцы возвратились с большим полоном в вежи.
Вскоре бежал Игорь от половцев — ибо Господь не оставит праведника в руках грешников: взирает Господь на тех, кто боится его, и
прислушивается к молитвам их! Гнались за
ним и не догнали; как Саул преследовал Давида, но Бог избавил того, так и Игоря Бог
избавил от рук поганых половцев. А остальных держали строго и сторожили, угрожая
цепями и муками.
Все это свершилось из-за грехов наших, так
как умножились грехи наши и преступления.
Бог ведь казнит рабов своих различными
напастями, и огнем, и водой, и войной, и
иными различными бедами; христианам,
многое перенесшим, суждено будет войти в
царство небесное. Согрешили и казнимы, как
поступали, за то и получили, но наказывает
нас справедливо Господь наш, и пусть никто
не посмеет сказать, что ненавидит нас Бог —
не будет этого! Так любит, как возлюбил нас,
когда муки принял нас ради, чтобы избавить
нас от дьявола.
«Слово о полку Игореве»
СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВѢ, ИГОРЯ,
СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ, ИГОРЯ,
СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГО- СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕВА
ГОВА
Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти стаНе пристало ли нам, братья, начать старыми
рыми словесы трудныхъ повѣстий о пълку
словами ратных повестей о походе ИгореИгоревѣ, Игоря Святъславлича? Начати же вом, Игоря Святославича? Начаться же этой
ся тъй пѣсни по былинамь сего времени, а
песне по былям нашего времени, а не по
не по замышлению Бояню!
обычаю Боянову!
Боянъ бо вѣщий, аще кому хотяше пѣснь
Ведь Боян вещий, если кому хотел песнь
творити, то растѣкашется мыслию по древу, слагать, то растекался мыслию по древу,
сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ серым волком по земле, сизым орлом под
подъ облакы, помняшеть бо, рече, първыхъ облаками, ибо помнил он, говорят, прежних
временъ усобицѣ. Тогда пущашеть 10 соко- времен усобицы. Тогда напускал он десять
ловь на стадо лебедѣй, которыи дотечаше,
соколов на стаю лебедей, и какую лебедь
та преди пѣснь пояше старому Ярославу
настигал сокол — та первой и пела песнь
храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю
старому Ярославу, храброму Мстиславу,
предъ пълкы касожьскыми, красному Рома- зарезавшему Редедю перед полками касожнови Святъславличю. Боянъ же, братие, не
скими, прекрасному Роману Святославичу.
10 соколовь на стадо лебедѣй пущаше, нъ
А Боян, братья, не десять соколов на стаю
своя вѣщиа пръсты на живая струны
лебедей напускал, но свои вещие персты на
въскладаше, они же сами княземъ славу ро- живые струны возлагал, а они уже сами
котаху.
славу князьям рокотали.
Почнемъ же, братие, повѣсть сию отъ стаНачнем же, братья, повесть эту от старого
раго Владимера до нынѣшняго Игоря, иже
Владимира до нынешнего Игоря, который
истягну умь крѣпостию своею и поостри
обуздал ум своею доблестью и поострил
сердца своего мужествомъ, наплънився
сердца своего мужеством, преисполнивратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на шись ратного духа, навел свои храбрые
землю Половѣцькую за землю Руськую,
полки на землю Половецкую за землю Русскую.
О Бояне, соловию стараго времени! А бы ты О Боян, соловей старого времени! Если бы
сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по
ты полки эти воспел, скача, соловей, по
мыслену древу, летая умомъ подъ облакы,
мысленному древу, взлетая умом под обласвивая славы оба полы сего времени, рища
ка, свивая славы вокруг нашего времени,
въ тропу Трояню чресъ поля на горы!
возносясь по тропе Трояновой с полей на
горы!
Пѣти было пѣснь Игореви, того внуку: «Не Так бы петь песнь Игорю, того внуку: «Не
буря соколы занесе чресъ поля широкая —
буря соколов занесла через поля широкие
галици стады бѣжать къ Дону Великому».
— стаи галок несутся к Дону великому».
Чи ли въспѣти было, вѣщей Бояне, ВелеИли так пел бы ты, вещий Боян, внук Велесовь внуче: «Комони ржуть за Сулою —
са: «Кони ржут за Сулой — звенит слава в
звенить слава вь Кыевѣ. — Трубы трубять
Киеве. — Трубы трубят в Новгороде —
въ Новѣградѣ — Cтоять стязи въ Путивлѣ» Cтоят стяги в Путивле»
Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече Игорь ждет милого брата Всеволода. И скаему Буй Туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ,
зал ему Буй-Тур Всеволод: «Один брат,
одинъ свѣтъ свѣтлый — ты, Игорю! Оба
один свет светлый — ты, Игорь! Оба мы
есвѣ Святъславличя! Сѣдлай, брате, свои
Святославичи! Седлай же, брат, своих борбръзыи комони, а мои ти готови, осѣдлани у зых коней, а мои готовы, уже оседланы у
Курьска напереди. А мои ти куряни свѣдоКурска. А мои куряне бывалые воины: под
ми къмети: подъ трубами повити, подъ ше- трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с
ломы възлелѣяны, конець копия въскръмконца копья вскормлены; пути им ведомы,
лени; пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми,
яруги известны, луки у них натянуты, кол-
луци у нихъ напряжени, тули отворени,
сабли изъострени. Сами скачють, акы
сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти, а
князю — славѣ».
Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и
видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, И рече Игорь къ дружинѣ своей: «Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти,
неже полонену быти, а всядемъ, братие, на
свои бръзыя комони да позримъ синего Дону». Спала князю умь похоти, и жалость
ему знамение заступи искусити Дону Великаго. «Хощу бо, — рече, — копие приломити конець поля Половецкаго; съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо
испити шеломомь Дону».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю. Солнце ему
тъмою путь заступаше, нощь стонущи ему
грозою птичь убуди, свистъ звѣринъ въста,
збися Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ
послушати земли незнаемѣ, Влъзѣ, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и
тебѣ, Тьмутороканьскый блъванъ. А половци неготовами дорогами побѣгоша къ
Дону Великому: крычатъ телѣгы полунощы, рци, лебеди роспущени.
Игорь къ Дону вои ведетъ. Уже бо бѣды его
пасетъ птиць по дубию, влъци грозу въсрожатъ по яругамъ, орли клектомъ на кости
звѣри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя
щиты.
О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Длъго ночь мрькнетъ. Заря свѣтъ запала,
мъгла поля покрыла, щекотъ славий успе,
говоръ галичь убудися. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи
себѣ чти, а князю — славы.
Съ зарания въ пятъкъ потопташа поганыя
плъкы половецкыя и, рассушясь стрѣлами
по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя
оксамиты, Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и
грязивымъ мѣстомъ, и всякыми узорочьи
половѣцкыми. Чрьленъ стягъ, бѣла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружие —
храброму Святьславличю!
Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе
гнѣздо. Далече залетѣло! Не было онъ
обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни
чаны открыты, сабли наточены. Сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести,
а князю — славы».
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и
увидел, что от него тенью все его войско
прикрыто. И сказал Игорь дружине своей:
«Братья и дружина! Лучше убитым быть,
чем плененным быть; так сядем, братья, на
своих борзых коней да посмотрим на синий
Дон». Страсть князю ум охватила, и желание изведать Дона великого заслонило ему
предзнаменование. «Хочу, — сказал, — копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона».
Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему
тьмой путь преграждало, ночь стенаниями
грозными птиц пробудила, свист звериный
поднялся, встрепенулся Див, кличет на
вершине дерева, велит прислушаться земле
неведомой: Волге, и Поморию, и Посулию,
и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутараканский идол. А половцы непроторенными дорогами устремились к Дону великому:
скрипят телеги в полуночи, словно лебеди
встревоженные.
Игорь к Дону войско ведет. Уже гибели его
ожидают птицы по дубравам, волки беду
будят по яругам, орлы клекотом зверей на
кости зовут, лисицы брешут на червленые
щиты.
О Русская земля! Уже ты за холмом!
Долго темная ночь длится. Заря свет зажгла,
туман поля покрыл, щекот соловьиный затих, галичий говор пробудился. Русичи широкие поля червлеными щитами перегородили, ища себе чести, а князю — славы.
Спозаранку в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись
стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты. Покрывалами, и
плащами, и одеждами, и всякими нарядами
половецкими стали мосты мостить по болотам и топям. Червленый стяг, белая хоругвь, червленый бунчук, серебряное древко — храброму Святославичу!
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо.
Далеко залетело! Не было оно на обиду
рождено ни соколу, ни кречету, ни тебе,
тебѣ, чръный воронъ, поганый половчине!
Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ
ему слѣдъ править къ Дону Великому.
Другаго дни велми рано кровавыя зори
свѣтъ повѣдаютъ, чръныя тучя съ моря
идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ
трепещуть синии млънии. Быти грому великому, итти дождю стрѣлами съ Дону Великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся
саблямъ потручяти о шеломы половецкыя,
на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону Великаго.
О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Се вѣтри, Стрибожи внуци, вѣютъ съ моря
стрѣлами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси поля
прикрываютъ, стязи глаголютъ: «Половци
идуть»; отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ
странъ рускыя плъкы оступиша. Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша, а храбрии
русици преградиша чрълеными щиты.
Яръ Туре Всеволодѣ! Стоиши на борони,
прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, Туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, — тамо лежатъ поганыя головы
половецкыя, поскепаны саблями калеными
шеломы оварьскыя отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде! Кая рана дорога, братие, забывъ чти
и живота, и града Чрънигова отня злата
стола, и своя милыя хоти, красныя Глѣбовны, свычая и обычая!
Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля,
были плъци Олговы, Ольга Святьславличя.
Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и
стрѣлы по земли сѣяше. Ступаетъ въ златъ
стремень въ градѣ Тьмутороканѣ, той же
звонъ слыша давный великый Ярославь
сынъ Всеволодъ, а Владимиръ по вся утра
уши закладаше въ Черниговѣ. Бориса же
Вячеславлича слава на судъ приведе, и на
Канину зелену паполому постла за обиду
Олгову, храбра и млада князя. Съ тоя же
Каялы Святоплъкь полелѣя отца своего
междю угорьскими иноходьцы ко святѣй
Софии къ Киеву. Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась. Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ
кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа
себѣ дѣляче, а галици свою рѣчь говоря-
черный ворон, поганый половчанин! Гзак
бежит серым волком, Кончак ему путь прокладывает к Дону великому.
На другой день раным-рано кровавые зори
рассвет возвещают, черные тучи с моря
идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в
них трепещут синие молнии. Быть грому
великому, идти дождю стрелами с Дона великого! Тут копьям преломиться, тут саблям иступиться о шлемы половецкие, на
реке на Каяле, у Дона великого.
О Русская земля! Уже ты за холмом!
А вот уже ветры, Стрибожьи внуки, веют с
моря стрелами на храбрые полки Игоря.
Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля
покрывает, стяги вещают: «Половцы
идут!», — от Дона, и от моря, и со всех сторон обступили они русские полки. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые
русичи перегородили червлеными щитами.
Яр-Тур Всеволод! Стоишь ты всех впереди,
осыпаешь воинов стрелами, гремишь по
шлемам мечами булатными. Куда, Тур, ни
поскачешь, своим золотым шлемом посвечивая, — там лежат головы поганых половцев, расщеплены саблями калеными шлемы
аварские от твоей руки, Яр-Тур Всеволод!
Какая рана удержит, братья, того, кто забыл
о почестях и богатстве, забыл и города Чернигова отцовский золотой престол, и своей
милой жены, прекрасной Глебовны, любовь
и ласку!
Были века Трояна, минули годы Ярослава,
были и войны Олеговы, Олега Святославича. Тот ведь Олег мечом раздоры ковал и
стрелы по земле сеял. Вступает он в золотое
стремя в городе Тмутаракани, звон же тот
слышал давний великий Ярославов сын
Всеволод, а Владимир каждое утро уши закладывал в Чернигове. Бориса же Вячеславича жажда славы на смерть привела и на
Канине зеленую паполому постлала ему за
обиду Олега, храброму и молодому князю.
С такой же Каялы и Святополк бережно повез отца своего между венгерскими иноходцами к святой Софии, к Киеву. Тогда
при Олеге Гориславиче засевалось и прорастало усобицами, гибло достояние
Даждь-Божьих внуков, в княжеских распрях
век людской сокращался. Тогда на Русской
земле редко пахари покрикивали, но часто
вороны граяли, трупы между собой деля, а
хуть, хотять полетѣти на уедие.
галки по-своему говорили, собираясь лететь
на поживу.
То было въ ты рати, и въ ты плъкы, а сицей То было в те рати и в те походы, а о такой
рати не слышано! Съ зараниа до вечера, съ
рати и не слыхано! С раннего утра и до вевечера до свѣта летятъ стрѣлы каленыя,
чера, с вечера до рассвета летят стрелы кагримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа
леные, гремят сабли о шеломы, трещат кохаралужныя въ полѣ незнаемѣ среди земли пья булатные в поле чужом среди земли
Половецкыи. Чръна земля подъ копыты
Половецкой. Черная земля под копытами
костьми была посѣяна, а кровию польяна;
костьми посеяна, а кровью полита; бедами
тугою взыдоша по Руской земли!
взошли они на Русской земле!
Что ми шумить, что ми звенить давечя рано Что шумит, что звенит в этот час рано пепредъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ;
ред зорями? Игорь полки заворачивает, ибо
жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася жаль ему милого брата Всеволода. Бились
день, бишася другый, третьяго дни къ полу- день, бились другой, на третий день к полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата
дню пали стяги Игоревы. Тут разлучились
разлучиста на брезѣ быстрой Каялы; ту
братья на берегу быстрой Каялы; тут кровакроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша вого вина не хватило, тут пир докончили
храбрии русичи: сваты попоиша, а сами по- храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жа- легли за землю Русскую. Никнет трава от
лощами, а древо с тугою къ земли прекложалости, а дерево в печали к земле приклонилось.
нилось.
Уже бо, братие, невеселая година въстала,
Вот уже, братья, невеселое время настало,
уже пустыни силу прикрыла. Въстала Оби- уже пустыня войско прикрыла. Поднялась
да въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила
Обида в силах Даждь-Божьего внука, встудѣвою на землю Трояню, въсплескала лебе- пила девою на землю Трояню, всплескала
диными крылы на синѣмъ море у Дону,
лебедиными крылами на синем море у Доплещучи, убуди жирня времена. Усобица
на, плеском вспугнула времена обилия. Закняземъ на поганыя погыбе, рекоста бо
тихла борьба князей с погаными, ибо сказал
братъ брату: «Се мое, а то мое же». И набрат брату: «Это мое, и то мое же». И стали
чяша князи про малое «се великое» млъвикнязья про малое «это великое» молвить и
ти, а сами на себѣ крамолу ковати, а погасами себе беды ковать, а поганые со всех
нии съ всѣхъ странъ прихождаху съ
сторон приходили с победами на землю
побѣдами на землю Рускую.
Русскую.
О, далече заиде соколъ, птиць бья, — къ
О, далеко залетел сокол, избивая птиц, — к
морю. А Игорева храбраго плъку не крѣси- морю. А Игорева храброго полка не воскрети! За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи
сить! Вслед ему завопила Карна, и Жля попо Руской земли, смагу людемъ мычючи въ мчалась по Русской земле, сея горе людям
пламянѣ розѣ. Жены руския въсплакашась, из огненного рога. Жены русские восплакааркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни лись, причитая: «Уже нам своих милых лад
мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни
ни в мысли помыслить, ни думою сдумать,
очима съглядати, а злата и сребра ни мало
ни очами не увидать, а золота и серебра и в
того потрепати!» А въстона бо, братие, Ки- руках не подержать!» И застонал, братья,
евъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска
Киев в горе, а Чернигов от напастей. Тоска
разлияся по Руской земли, печаль жирна
разлилась по Русской земле, печаль пототече средь земли Рускыи. А князи сами на
ками потекла по земле Русской. А князья
себе крамолу коваху, а погании сами,
сами себе невзгоды ковали, а поганые сами
побѣдами нарищуще на Рускую землю, ем- в победных набегах на Русскую землю браляху дань по бѣлѣ отъ двора.
ли дань по белке от двора.
Тии бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Ведь те два храбрые Святославича, Игорь и
Всеволодъ, уже лжу убудиста которою; ту
Всеволод, непокорством зло пробудили, кобяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный торое усыпил было отец их, — Святослав
великый Киевскый грозою, бяшеть притре- грозный великий киевский, — грозою сво-
палъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую,
притопта хлъми и яругы, взмути рѣки и
озеры, иссуши потоки и болота. А поганаго
Кобяка изъ луку моря, отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже. И падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ, въ
гридницѣ Святъславли. Ту Нѣмци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу
Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы половецкия, рускаго злата насыпаша. Ту Игорь
князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло
кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче.
А Святъславь мутенъ сонъ видѣ въ Киевѣ
на горахъ. «Синочи съ вечера одѣвахуть мя,
— рече — чръною паполомою на кровати
тисовѣ; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѣшено, сыпахуть ми тъщими тулы
поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на
лоно, и нѣгуютъ мя. Уже дьскы безъ кнѣса в
моемъ теремѣ златовръсѣмъ. Всю нощь съ
вечера бусови врани възграяху у Плѣсньска
на болони бѣша дебрь Кисаня и несоша къ
синему морю».
И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга
умь полонила. Се бо два сокола слѣтѣста съ
отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже
соколома крильца припѣшали поганыхъ
саблями, а самою опуташа въ путины
желѣзны. Темно бо бѣ въ 3 день: два солнца
помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста,
и въ морѣ погрузиста, и съ нима молодая
мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ
покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и великое буйство подасть Хинови. Уже снесеся хула на
хвалу; уже тресну нужда на волю; уже
връжеса Дивь на землю. Се бо готския
красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему
морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время
Бусово, лелѣютъ месть Шароканю. А мы
уже, дружина, жадни веселия».
Тогда великий Святъславъ изрони злато
слово, слезами смѣшено, и рече: «О, моя
сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста
начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а
себѣ славы искати. Нъ нечестно одолѣсте,
нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю
ею, усмирил своими сильными полками и
булатными мечами; вступил на землю Половецкую, протоптал холмы и яруги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота.
А поганого Кобяка из Лукоморья, из железных великих полков половецких, словно
вихрем вырвал. И повержен Кобяк в городе
Киеве, в гриднице Святослава. Тут немцы и
венецианцы, тут греки и моравы поют славу
Святославу, корят князя Игоря, который
потопил благоденствие в Каяле, реке половецкой, — русское золото рассыпали. Тогда
Игорь-князь пересел из золотого седла в
седло невольничье. Уныли городские стены, и веселие поникло.
А Святослав тревожный сон видел в Киеве
на горах. «Этой ночью с вечера одевали меня, — говорил, — черною паполомою на
кровати тисовой, черпали мне синее вино, с
горем смешанное, осыпали меня крупным
жемчугом из пустых колчанов поганых и
утешали меня. Уже доски без конька в моем
тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, и
из дебри Кисановой понеслись к синему
морю».
И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе
разум нам застилает. Вот ведь слетели два
сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмутаракани, либо испить шеломом Дону. Уже соколам крылья подрезали саблями поганых, а самих опутали в путы железные. Темно стало на третий день:
два солнца померкли, оба багряные столпа
погасли и в море погрузились, и с ними два
молодых месяца тьмою заволоклись. На реке на Каяле тьма свет прикрыла; по Русской
земле рассыпались половцы, точно выводок
барсов, и великую радость пробудили в хинове. Уже пала хула на хвалу, уже ударило
насилие по воле, уже бросился Див на землю. Вот уже готские красные девы запели
на берегу синего моря, позванивая русским
золотом, поют они о времени Бусовом, лелеют месть за Шарукана. А мы, дружина,
лишились веселия».
Тогда великий Святослав изронил золотое
слово, со слезами смешанное, и сказал: «О
племянники мои, Игорь и Всеволод! Рано
вы начали Половецкую землю мечами терзать, а себе искать славу. Но не по чести
одолели, не по чести кровь поганых проли-
храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте
моей сребреней сѣдинѣ!
А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего Ярослава, съ
черниговьскими былями, съ могуты, и съ
татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ
ревугы, и съ ольберы. Тии бо бес щитовь, съ
засапожникы, кликомъ плъкы побѣждаютъ,
звонячи въ прадѣднюю славу. Нъ рекосте:
“Мужаемѣся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами подѣлимъ”. А чи
диво ся, братие, стару помолодити? Коли
соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птацъ
възбиваетъ, не дастъ гнѣзда своего въ обиду. Нъ се зло — княже ми непособие; наниче ся годины обратиша. Се у Римъ кричатъ
подъ саблями половецкыми, а Володимиръ
подъ ранами. Туга и тоска сыну Глѣбову!»
Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти
прелетѣти издалеча, отня злата стола
поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы
ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти — удалыми сыны Глѣбовы.
Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли вои
злачеными шеломы по крови плаваша? Не
ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури,
ранены саблями калеными, на полѣ незнаемѣ? Вступита, господина, въ злата стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!
Галичкы Осмомыслѣ Ярославе! Высоко
сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ столѣ,
подперъ горы Угорскыи своими желѣзными
плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ
Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки,
суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ
текутъ, отворяеши Киеву врата, стрѣляеши
съ отня злата стола салтани за землями.
Стрѣляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы,
буего Святславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая
мысль носитъ ваю умъ на дѣло. Высоко
плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ на
вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ
ли. Ваши храбрые сердца из твердого булата скованы и в дерзости закалены. Что же
учинили вы моим серебряным сединам!
А уже не вижу власти сильного и богатого
брата моего Ярослава, с воинами многими,
с черниговскими боярами, с могутами, и с
татранами, и с шельбирами, и с топчаками,
и с ревугами, и с ольберами. Все они и без
щитов, с засапожными ножами, кликом
полки побеждают, звеня прадедней славой.
Но сказали вы: “Помужествуем сами: мы и
прежнюю славу поддержим, а нынешнюю
меж собой разделим”. Но не диво ли, братия, старику помолодеть! Когда сокол возмужает, высоко птиц взбивает, не даст
гнезда своего в обиду. Но вот мне беда —
княжеская непокорность, вспять времена
повернули. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир изранен. Горе
и беда сыну Глебову!»
Великий князь Всеволод! Не помыслишь ли
ты прилететь издалека, отцовский золотой
престол поберечь? Ты ведь можешь Волгу
веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать. Если бы ты был здесь, то была бы
невольница по ногате, а раб по резане. Ты
ведь можешь посуху живыми шереширами
стрелять, удалыми сынами Глебовыми.
Ты, храбрый Рюрик, и Давыд! Не ваши ли
воины злачеными шлемами в крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рыкает,
словно туры, раненные саблями калеными,
в поле чужом? Вступите же, господа, в золотые стремена за обиду нашего времени,
за землю Русскую, за раны Игоря, храброго
Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь на своем златокованом престоле, подпер горы Венгерские своими железными
полками, заступив королю путь, затворив
Дунаю ворота, меча бремена через облака,
суды рядя до Дуная. Страх перед тобой по
землям течет, отворяешь Киеву ворота,
стреляешь с отцовского золотого престола в
султанов за землями. Стреляй же, господин,
в Кончака, поганого половчанина, за землю
Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!
А ты, храбрый Роман, и Мстислав! Храбрые
помыслы влекут ваш ум на подвиг. Высоко
летишь ты на подвиг в отваге, точно сокол,
на ветрах паря, стремясь птицу в дерзости
одолѣти. Суть бо у ваю желѣзныи паворзи
подъ шеломы латинскими. Тѣм и тресну
земля, и многи страны — хинова, литва, ятвязи, деремела и половци — сулици своя
повръгоша, а главы своя подклониша подъ
тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже, Игорю утръпѣ солнцю свѣтъ, а древо не бологомъ листвие срони: по Роси и по Сули гради подѣлиша. А Игорева храбраго плъку не
крѣсити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь
князи на побѣду. Олговичи, храбрыи князи,
доспѣли на брань.
Инъгварь и Всеволодъ, и вси три Мстиславичи, не худа гнѣзда шестокрилци! Не
побѣдными жребии собѣ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы
ляцкии и щиты? Загородите Полю ворота
своими острыми стрѣлами, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребреными струями
къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ
течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ
кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ,
сынъ Васильковъ, позвони своими острыми
мечи о шеломы литовския, притрепа славу
дѣду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѣ травѣ притрепанъ
литовскыми мечи. И схоти ю на кров, а тьи
рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы
приодѣ, а звѣри кровь полизаша». Не бысть
ту брата Брячяслава, ни другаго — Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ
храбра тѣла чресъ злато ожерелие. Уныли
голоси, пониче веселие. Трубы трубятъ городеньскии.
Ярославли вси внуци Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ.
Вы бо своими крамолами начясте наводити
поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю: которою бо бѣше насилие отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ
жребий о дѣвицю себѣ любу. Тъй клюками
подпръся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и
дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго.
Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣлаграда, обѣсися синѣ мьглѣ,
утръже вазни с три кусы: отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи
одолеть. Ведь у ваших воинов железные паворзи под шлемами латинскими. Потому и
дрогнула земля, и многие народы — хинова, литва, ятвяги, деремела и половцы —
копья свои побросали и головы свои склонили под те мечи булатные. Но уже, князь,
Игорю померк солнца свет, а дерево не к
добру листву сронило: по Роси и по Суле
города поделили. А Игорева храброго полка
не воскресить! Дон тебя, князь, кличет и
зовет князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, уже поспели на брань.
Ингварь и Всеволод и все три Мстиславича
— не худого гнезда шестокрыльци! Не по
праву побед расхитили себе владения! Где
же ваши золотые шлемы, и сулицы польские, и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами, за землю Русскую,
за раны Игоря, храброго Святославича!
Вот уже Сула не течет серебряными струями к городу Переяславлю, и Двина болотом
течет у тех грозных полочан под кликами
поганых. Один только Изяслав, сын Васильков, прозвенел своими острыми мечами
о шлемы литовские, поддержал славу деда
своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве литовскими мечами
изрублен... И <…> сказал: «Дружину твою,
князь, птицы крыльями приодели, а звери
кровь полизади». Не было тут ни брата Брячислава, ни другого — Всеволода, так он
один и изронил жемчужную душу из храброго своего тела через золотое ожерелье.
Приуныли голоса, сникло веселье. Трубы
трубят городенские.
Ярославовы все внуки и Всеславовы! Не
вздымайте более стягов своих, вложите в
ножны мечи свои затупившиеся, ибо потеряли уже дедовскую славу. В своих распрях
начали вы призывать поганых на землю
Русскую, на достояние Всеславово. Из-за
усобиц ведь началось насилие от земли Половецкой!
На седьмом веке Трояна бросил Всеслав
жребий о девице ему милой. Тот хитростью
поднялся... достиг града Киева и коснулся
копьем своим золотого престола киевского.
А от них бежал, словно лютый зверь, в полночь из Белгорода, окутанный синей мглой,
трижды добыл победы: отворил ворота
Новгороду, разбил славу Ярославову, скак-
влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ.
На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ
кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни,
посѣяни костьми рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ
грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше; изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь
прерыскаше. Тому въ Полотскѣ позвониша
заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Киевѣ звонъ слыша. Аще и
вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды
страдаше. Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божиа не минути!»
О, стонати Руской земли, помянувше
пръвую годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владимира нельзѣ бѣ пригвоздити къ
горамъ киевскимъ; сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзии — Давидовы, нъ
розно ся имъ хоботы пашутъ. Копиа поютъ.
На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ,
зегзицею незнаема рано кычеть. «Полечю,
— рече, — зегзицею по Дунаеви, омочю
бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ, утру князю
кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ».
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: «О вѣтре вѣтрило! Чему,
господине, насильно вѣеши? Чему мычеши
хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною
крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горѣ подъ облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ? Чему, господине, мое
веселие по ковылию развѣя?»
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на
заборолѣ, аркучи: «О Днепре Словутицю!
Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую. Ты лелѣялъ еси на себѣ
Святославли носады до плъку Кобякова.
Възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ, а
быхъ не слала къ нему слезъ на море рано».
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: «Свѣтлое и тресвѣтлое
слънце! Всѣмъ тепло и красно еси! Чему,
господине, простре горячюю свою лучю на
ладѣ вои? Въ полѣ безводнѣ жаждею имь
лучи съпря-же, тугою имъ тули затче».
нул волком на Немигу с Дудуток.
На Немиге снопы стелют из голов, молотят
цепами булатными, на току жизнь кладут,
веют душу от тела. Немиги кровавые берега
не добрым засеяны, засеяны костями русских сынов.
Всеслав-князь людям суд правил, князьям
города рядил, а сам ночью волком рыскал:
из Киева до рассвета дорыскивал до Тмутаракани, великому Хорсу волком путь перебегал. Ему в Полоцке позвонили к заутрене
рано у святой Софии в колокола, а он в Киеве звон тот слышал. Хотя и вещая душа
была у него в дерзком теле, но часто от бед
страдал. Ему вещий Боян еще давно припевку молвил, мудрый: «Ни хитрому, ни
удачливому ...суда Божьего не избежать!».
О, печалиться Русской земле, вспоминая
первые времена и первых князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к
горам киевским; а ныне одни стяги Рюриковы, а другие — Давыдовы, и порознь их
хоругви развеваются. Копья поют...
На Дунае Ярославнин голос слышится, одна-одинешенька спозаранку как кукушка
кличет. «Полечу, — говорит, — кукушкою
по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каялереке, оботру князю кровавые его раны на
горячем его теле».
Ярославна с утра плачет на стене Путивля,
причитая: «О ветер, ветрило! Зачем, господин, так сильно веешь? Зачем мечешь хиновские стрелы на своих легких крыльях на
воинов моего лады? Разве мало тебе под
облаками веять, лелея корабли на синем
море? Зачем, господин, мое веселье по ковылю развеял?»
Ярославна с утра плачет на стене города
Путивля, причитая: «О Днепр Словутич! Ты
пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе ладьи Святославовы до стана Кобякова. Возлелей, господин, моего ладу ко мне, чтобы не слала я
спозаранку к нему слез на море».
Ярославна с утра плачет в Путивле на
стене, причитая: «Светлое и тресветлое
солнце! Для всех ты тепло и прекрасно!
Почему же, владыка, простерло горячие
свои лучи на воинов лады? В поле безводном жаждой им луки расслабило, горем им
колчаны заткнуло».
Прысну море полунощи; идутъ сморци
мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ
изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ
отню злату столу. Погасоша вечеру зари.
Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию
поля мѣритъ отъ Великаго Дону до Малаго
Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ свисну
за рѣкою — велить князю разумѣти: князю
Игорю не быть! Кликну, стукну земля,
въшумѣ трава, вежи ся половецкии подвизаша. А Игорь князь поскочи горнастаемъ
къ тростию, и бѣлымъ гоголемъ на воду,
възвръжеся на бръзъ комонь, и скочи съ него босымъ влъкомъ, и потече къ лугу Донца, и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обѣду, и
ужинѣ. Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда
Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.
Донецъ рече: «Княже Игорю! Не мало ти
величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа!» Игорь рече: «О, Донче! Не мало ти величия, лелѣявшу князя на влънахъ,
стлавшу ему зелѣну траву на своихъ сребреныхъ брезѣхъ, одѣвавшу его теплыми
мъглами подъ сѣнию зелену древу. Стрежаше его гоголемъ на водѣ, чайцами на
струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ». Не тако
ли, рече, рѣка Стугна: худу струя имѣя, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена к
усту, уношу князя Ростислава затвори днѣ
прѣ темнѣ березѣ. Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславѣ. Уныша
цвѣты жалобою, и древо с тугою къ земли
прѣклонилося.
А не сорокы втроскоташа — на слѣду Игоревѣ ѣздитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда
врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ рѣцѣ кажутъ,
соловии веселыми пѣсньми свѣтъ повѣдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, — соколича
рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами».
Рече Кончакъ ко Гзѣ: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, а вѣ соколца опутаевѣ красною
дивицею». И рече Гзакъ къ Кончакови:
«Аще его опутаевѣ красною дѣвицею, ни
нама будетъ сокольца, ни нама красны
дѣвице, то почнутъ наю птици бити въ полѣ
Половецкомъ».
Вспенилось море в полуночи, в тучах движутся вихри. Игорю-князю Бог путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему золотому престолу. Погасла
вечерняя заря. Игорь спит и не спит: Игорь
мыслию поля мерит от великого Дона до
малого Донца. В полночь свистнул Овлур
коня за рекой — велит князю разуметь: не
быть князю Игорю! Кликнул, стукнула земля, зашумела трава, задвигались вежи половецкие. А Игорь-князь горностаем прыгнул
в тростники, белым гоголем — на воду,
вскочил на борзого коня, соскочил с него
босым волком, и помчался к лугу Донца, и
полетел соколом под облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, и к обеду, и к
ужину. Когда Игорь соколом полетел, то
Овлур волком побежал, отряхивая с себя
студеную росу: загнали они своих быстрых
коней.
Донец сказал: «Князь Игорь! Разве не мало
тебе славы, а Кончаку досады, а Русской
земле веселья!» Игорь сказал: «О Донец!
Разве не мало тебе славы, что лелеял ты
князя на волнах, расстилал ему зеленую
траву на своих серебряных берегах, укрывал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева. Стерег ты его гоголем на воде,
чайками на струях, чернядями в ветрах» Не
такая, говорят, река Стугна: бедна водою,
но, поглотив чужие ручьи и потоки, расширилась к устью и юношу князя Ростислава
скрыла на дне у темного берега. Плачется
мать Ростиславова по юноше князе Ростиславе. Уныли цветы от жалости, а дерево в
тоске к земле приклонилось.
То не сороки застрекотали — по следу Игоря рыщут Гзак с Кончаком. Тогда вороны
не каркали, галки примолкли, сороки не
стрекотали, только полозы ползали. Дятлы
стуком путь к реке указывают, соловьи веселыми песнями рассвет предвещают. Говорит Гзак Кончаку: «Если сокол к гнезду
летит, — расстреляем соколенка своими
злачеными стрелами». Говорит Кончак Гзе:
«Если сокол к гнезду летит, то опутаем мы
соколенка красной девицей». И сказал Гзак
Кончаку: «Если опутаем его красной девицей, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы, и станут нас птицы бить в поле
Половецком».
Рекъ Боянъ и Ходына Святъславля,
пѣснотворца стараго времени Ярославля:
«Ольгова коганя хоти! Тяжко ти головы
кромѣ плечю, зло и тѣлу кромѣ головы», —
Руской земли безъ Игоря!
Солнце свѣтится на небесѣ — Игорь князь
въ Руской земли. Дѣвици поютъ на Дунаи
— вьются голоси чрезъ море до Киева.
Игорь ѣдетъ по Боричеву къ святѣй Богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели.
Пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а потомъ
молодымъ пѣти! Слава Игорю Святъславличю, Буй Туру Всеволоду, Владимиру
Игоревичу! Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинѣ!
Аминь.
Сказали Боян и Ходына Святославовы,
песнотворцы старого времени Ярославова:
«Олега кагана жена! Тяжко ведь голове без
плеч, горе и телу без головы». Так и Русской земле без Игоря.
Солнце светит на небе — Игорь-князь в
Русской земле. Девицы поют на Дунае —
вьются голоса через море до Киева. Игорь
едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей. Страны рады, города веселы.
Спев песнь старым князьям, потом — молодым петь! Слава Игорю Святославичу,
Буй-Тур Всеволоду, Владимиру Игоревичу!
Здравы будьте, князья и дружина, выступая
за христиан против полков поганых! Князьям слава и дружине!
Аминь.
«Слово» и «Моление» Даниила Заточника
СЛОВО ДАНИЛА ЗАТОЧЕНИКА, ЕЖЕ
СЛОВО ДАНИИЛА ЗАТОЧНИКА, КОТОНАПИСА СВОЕМУ КНЯЗЮ, ЯРОСЛАРОЕ ОН НАПИСАЛ СВОЕМУ КНЯЗЮ,
ВУ ВОЛОДИМЕРОВИЧЮ
ЯРОСЛАВУ ВЛАДИМИРОВИЧУ
Въструбимъ, яко во златокованыя трубы,
Вострубим, как в златокованные трубы, в рав разумъ ума своего и начнемъ бити в
зум ума своего и начнем бить в серебряные
сребреныя арганы возвития мудрости
органы плетения мудрых словес своих. Воссвоеа. Въстани, слава моя, въстани въ
стань, слава моя, восстань в псалтири и в гуспсалтыри и в гуслех! Востану рано, ислях! Встану рано, исповедуюсь тебе; да расповѣмъ ти ся; да разверзу въ притчах гакрою в притчах раздумья мои и возвещу
даниа моя и провѣщаю въ языцѣх славу
народам славу мою. Ведь сердце разумного
мою. Сердце бо смысленаго укрѣпляется
укрепляется в теле его красотою и мудровъ телеси его красотою и мудростию.
стью.
Бысть языкъ мой — трость книжникаБыл язык мой — словно трость книжникаскорописца, и увѣтлива уста, аки рѣчная
скорописца, и сладкоречивы уста, как быстбыстрость. Сего ради покушахся написати рые струи речные. Поэтому вознамерился я
всякъ съузъ сердца моего и разбих злѣ,
написать о всех оковах сердца моего и разбил
аки древняя — младенца о камень. Но
их с ожесточением, как древние — младенцев
боюся, господине, похулениа твоего на
о камень. Но боюсь, господине, осуждения
мя. Азъ бо есмь аки óна смоковница протвоего, ибо я — как та смоковница проклятая:
клятая: не имѣю плода покаянию. <…>
не имею плода покаяния. <…>
Азъ бо есмь, княже господине, аки трава
Ведь я, княже мой, господине, как чахлая
блещена, растяще на застѣнии, на нюже
трава, растущая в застении, на которую ни
ни солнце сиаеть, ни дождь идет; тако и
солнце не светит, ни дождь не попадает; так и
азъ всѣмъ обидимъ есмь, зане ограженъ
я всего лишен, ибо огражден страхом гнева
есмь страхом грозы твоеа, яко плотомъ
твоего, как оградой прочной.
твердым.
Но не възри на мя, господине, аки волкъ
Но не взирай на меня, господине, как волк на
на ягня, но зри на мя, аки мати на младеягненка, а зри на меня, как мать на младенца.
нецъ. Возри на птица небесныа, яко тии
Взгляни на птиц небесных: не пашут они, не
не орють, ни сѣють, но уповають на мисеют, но уповают на милость Божию; так и
лость Божию; тако и мы, господине, жемы, господине, жаждем милости твоей.
лаем милости твоея.
Зане, господине, кому Боголюбиво, а мнѣ Ибо, господине, кому Боголюбово, а мне —
горе лютое; кому Бѣло озеро, а мнѣ
горе лютое; кому Белое озеро, а мне — черчернѣй смолы; кому Лаче озеро, а мнѣ, на ней смолы; кому Лаче озеро, а мне, на нем <в
нем сѣдя, плачь горкий; и кому ти есть
ссылке> живущему, плач горький; и кому
Новъгород, а мнѣ и углы опадали, зане не Новгород, а по мне — и углы развалились,
процвите часть моя.
ибо не процвела там моя судьба.
Друзи же мои и ближнии мои и тии отДрузья же мои и близкие мои — и те отвергвръгошася мене, зане не поставих пред
ли меня, ибо не предложил им трапезы с мноними трепезы многоразличных брашенъ.
горазличными яствами. Многие ведь дружат
Мнози бо дружатся со мною, погнѣтающе со мной, опуская руку со мною в блюдо, а в
руку со мною в солило, а при напасти аки несчастье ведут себя как враги, помогая даже
врази обрѣтаются и паки помагающе
сбить меня с ног; очами плачут со мной, а в
подразити нози мои; очима бо плачются
душе смеются надо мною. Поэтому не верь
со мною, а сердцемъ смѣють ми ся.
другу и не надейся на брата. <…>
Тѣмъже не ими другу вѣры, ни надѣйся на
брата. <…>
Зане, господине, богат мужь везде знаем
Ибо, господине, богатый муж везде известен,
есть, и на чюжей странѣ друзи держить, а он и на чужой стороне друзей имеет, а убогий
убогъ во своей ненавидим ходить. Богат
и в своей презренным ходит. Богатый загово-
возглаголеть — вси молчат и вознесут
слово его до облакъ, а убогий возглаголеть — вси на нь кликнуть. Ихже ризы
свѣтлы, тѣх рѣчь честна.
Княже мой, господине! Избави мя от нищеты сея, яко серну от тенета, аки птенца
от кляпци, яко утя от ногти носимаго ястреба, яко овца от устъ лвовъ.
Азъ бо есмь, княже, аки древо при пути:
мнозии бо посѣкають его и на огнь
мечють; тако и азъ всѣм обидимъ есмь,
зане ограженъ есмь страхом грозы твоеа.
Якоже бо олово гинеть, часто разливаемо,
тако и человѣкъ, приемля многия бѣды.
Никтоже может соли зобати, ни у печали
смыслити. Всякъ бо человѣкъ хитрить и
мудрить о чюжей бѣди, а о своей не можеть смыслити. Злато искушается огнемъ,
а человѣкъ напастьми. Пшеница бо, много
мучима, чистъ хлѣбъ являеть, а в печали
человѣкъ обрѣтаеть умъ свръшенъ. Молеве, княже, ризы ѣдять, а печаль — человѣка; печалну бо мужу засышють кости.
Аще кто в печали человѣка призрит, какъ
студеною водою напоить во знойный
день.
Птица бо радуется весни, а младенець матери; весна украшаеть цвѣты землю, а ты
оживляеши вся человѣкы милостию своею, сироты и вдовици, от велможь погружаемы. Княже мой, господине! Яви ми
зракъ лица своего, яко гласъ твой сладокъ,
и образ твой красенъ; мед истачають устнѣ твои, и послание твое — аки рай с плодом.
Но егда веселишися многими брашны — а
мене помяни, сух хлѣбъ ядуща; или пиеши сладкое питие — а мене помяни, теплу
воду пиюща от мѣста незавѣтрена; егда
лежиши на мяккых постелях под собольими одѣялы — а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа,
и каплями дождевыми, аки стрѣлами,
сердце пронизающе. <…>
Дивиа за буяном кони паствити; тако и за
добрымъ князем воевати. Многажды безнарядиемъ полци погибають. Видих: великъ звѣрь, а главы не имѣеть; тако и
многи полки без добра князя. Гусли бо
страяются персты, а тѣло основается жилами, а дубъ крѣпится множеством корениа; тако и градъ нашь — твоею дръжа-
рит — все умолкнут и вознесут речь его до
небес, а убогий заговорит — все на него
крикнут. Чьи одежды светлы, тех и речь
честна.
Княже мой, господине! Избавь меня от нищеты этой, как серну от сетей, как птенца от
силков, как утенка от когтей ястреба, как овцу от львиной пасти.
Я ведь, княже, как дерево при дороге: многие
обрубают его и бросают в огонь; так вот и я
обижаем всеми, ибо не огражден страхом
наказания твоего.
Как олово гибнет, часто переплавляемое, так
и человек, претерпевающий много бед. Ведь
никто не может ни солью питаться, ни в печали размышлять. Всякий человек находчив и
мудр, когда судит о чужой беде, а к своей ума
не приложит. Злато испытывается огнем, а
человек бедами. Пшеница, долго мучимая,
становится чистым хлебом, а человек, будучи
в печали, обретает зрелый ум. Моль, княже,
одежду ест, а печаль — человека; у горюющего человека сохнут кости. И если кто человека в печали призрит, то как студеной водой
его в жаркий день напоит.
Птица ведь радуется весне, а младенец матери; весна украшает цветами землю, а ты
оживляешь всех людей своей милостью, сирот и вдовиц, вельможами обижаемых. Княже
мой, господине! Дай же мне лицезреть тебя,
ибо голос твой сладок и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и послание твое
— как сад с плодами.
Когда увеселяешься многими яствами —
вспомни меня, сухой хлеб жующего; или когда пьешь вкусные напитки — вспомни меня,
теплую воду пьющего на ветру; когда лежишь на мягкой постели под собольими одеялами — вспомни меня, под единой тряпицей
лежащего и от холода умирающего, и каплями дождевыми, словно стрелами, до сердца
пронзаемого. <…>
Славно со смельчаком коней пасти; так и с
хорошим князем в бой идти. Часто из-за беспорядка полки погибают. Видел я: огромен
зверь, а головы нет; так же и множество полков без мудрого князя. Гусли ведь настраиваются перстами, а тело скрепляется жилами,
а дуб удерживается множеством корней; так
же и град наш — твоею властью.
вою.
Зане князь щедръ отець есть слугамъ многиим; мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибѣгают. Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу
господину служа, дослужится болшеи роботы. Зане князь щедръ — аки рѣка, текуща без бреговъ сквози дубравы, напаяюще не токмо человѣки, но и звѣри, а
князь скупъ — аки рѣка въ брезѣх, а брези
камены: нѣлзи пити, ни коня напоити. А
бояринъ щедръ — аки кладяз сладокъ при
пути: напаяеть мимоходящих. А бояринъ
скупъ — аки кладязь сланъ.
Не имѣй собѣ двора близъ царева двора и
не дръжи села близъ княжа села: тивунъ
бо его — аки огнь, трепетицею накладенъ,
и рядовичи его — аки искры. Аще от огня
устережешися, но от искоръ не можеши
устеречися и сождениа портъ.
Господине мой! Не лиши хлѣба нища
мудра, ни вознесе до облакъ богата
несмыслена. Нищь бо мудръ — аки злато
в кални судни, а богат красенъ и не смыслить — то аки паволочито изголовие, соломы наткано.
Господине мой! Не зри внѣшняя моя, но
возри внутреняя моа. Азъ бо одѣниемъ
оскуденъ есмь, но разумом обиленъ; унъ
възрастъ имѣю, а старъ смыслъ во мнѣ.
Бых мыслию паря, аки орелъ по воздуху.
<…>
Мужа бо мудра посылай — и мало ему
кажи, а безумнаго посылай — и самъ не
лѣнися по немъ ити. Очи бо мудрых желают благых, а безумнаго — дому пира.
Лѣпше слышати прѣние умных, нижели
наказаниа безумных. Дай бо премудрому
вину — премудрие будеть. Не сей бо на
бразнах жита, ни мудрости на сердци
безумных. Безумных бо ни сѣють, ни
орють, ни в житницю сбирают, но сами ся
родят. Какъ в утелъ мѣх лити, такъ безумнаго учити. Псомъ бо и свиниамъ не
надобѣ злато, ни сребро, ни безумному —
драгии словеса. Ни мертвеца росмѣшити,
ни безумнаго наказати. Коли пожреть синиця орла, коли камение въсплавлет по
водѣ, и коли иметь свиниа на бѣлку лаяти,
— тогды безумный уму научится. <…>
Господине мой! То не море топить кораб-
Ведь щедрый князь — отец всем слугам своим; многие оставляют отца и мать и к нему
приходят. Ибо кто доброму господину служит — дослужится до свободы, а кто злому
господину служит — дослужится до большей
неволи. Ведь щедрый князь — как равнинная
река с пологими берегами, насыщающая не
только людей, но и зверей, а скупой князь —
как река в каменных берегах: нельзя ни самому напиться, ни коня напоить. А боярин
щедрый — как источник с пресной водой при
дороге: насыщает мимо идущих. А боярин
скупой — как источник с соленой водой.
Не имей двора близь царского двора и не
держи села близь княжьего села. Ибо тиун
господский — как огонь, на осине разложенный, а рядовичи его — как искры. Если от
огня убережешься, то от искр не сможешь
уберечься — и прожжешь одежду.
Господине мой! Не лиши хлеба нищего мудреца и не вознеси до небес богатого глупца.
Ибо нищий мудрец — как злато в грязном
сосуде, а богатый — разодетый, но глупый —
как шелковая наволочка, соломой набитая.
Господине мой! Не смотри на внешность
мою, но вглядись в сущность мою. Ибо одеждой я оскудел, но разумом богат; юный возраст у меня, но зрелый ум во мне. Парил бы я
мыслию, как орел по воздуху. <…>
Мудрого мужа посылая — мало ему объясняй, а неразумного посылая — и сам не ленись вслед идти. Ибо очи мудрых устремлены к благим делам, а очи неразумных — к
дому пирующих.
Лучше слышать спор умных, чем наставление
глупых. Наставь премудрого — станет еще
мудрее. Не сей на бороздах жито, а мудрость
— в сердце глупых. Глупых не сеют, не выращивают, и в житницу не собирают, — сами
родятся. Как в дырявый сосуд лить, так и
безумного учить. Псам и свиньям не нужно
злато и серебро, а глупому — дорогие слова.
Мертвеца не рассмешить, а глупого не
научить. Когда пожрет синица орла, когда
камень поплывет по воде, и когда будет свинья на белку лаять, — тогда глупый уму
научится. <…>
Господине мой! Ведь не море топит корабли,
ли, но вѣтри; не огнь творить ражежение
желѣзу, но надымание мѣшное; такоже и
князь не самъ впадаеть въ вещь, но думци
вводять. З добрымъ бо думцею думая,
князь высока стола добудеть, а с лихимъ
думцею думая — меншего лишенъ будеть.
Глаголеть бо в мирскых притчах: не скотъ
въ скотѣх коза, ни зверь въ звѣрех ожь, ни
рыба въ рыбах ракъ, ни потка въ потках
нетопырь, не мужь в мужех, иже кимъ
своя жена владѣеть, не жена в женах, иже
от своего мужа блядеть, не робота в роботах — под жонками повозъ возити. <…>
Или ми речеши: «Женися у богата тьстя
чти великиа ради; ту пий и яжь». Ту
лѣпше ми волъ буръ вести в дом свой,
нѣже зла жена поняти. Волъ бо ни молвить, ни зла мыслить, а зла жена бьема
бѣсѣться, а кротима высится; въ богатествѣ гордость приемлеть, а в убожествѣ
иных осужаеть.
Что есть жена зла? Гостинница неуповаема, кощунница бѣсовская. Что есть жена
зла? Мирский мятежь, ослѣпление уму,
началница всякой злобѣ; въ церкви —
бѣсовская мытница: поборница грѣху, засада от спасениа. <…>
Добра жена — вѣнець мужу своему и безпечалие, а зла жена — лютая печаль, истощение дому. Червь древо тлить, а зла
жена домъ мужа своего теряеть. Лутче
есть утли лодии ездѣти, нежели злѣ женѣ
тайны повѣдати: утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего
погубить. Лѣпше есть камень долоти, нижели зла жена учити. Железо уваришь, а
злы жены не научишь: зла бо жена ни
учениа слушаеть, ни церковника чтить, ни
Бога ся боить, ни людей ся стыдить, но
всѣх укоряет и всѣх осужаеть.
Что лва злѣй в четвероногих, и что змии
лютѣй в ползущихъ по земли? Всего того
злѣй зла жена. Нѣсть на земли лютѣй
женской злобы. Женою сперва прадѣдъ
нашь Адамъ из рая изгнанъ бысть; жены
ради Иосифъ Прекрасный в темници затворенъ бысть; жены ради Данила пророка в ровъ ввергоша, и лви ему нози лизаху. О злое, острое оружие Диаволе и
стрѣла, лѣтяща с чемеремъ!
а ветры; не огонь раскаляет железо, а нагнетающие воздух мехи; так же и князь не сам
впадает в грех, а советники вводят. С мудрым
советником совещаясь, князь высокий престол займет, а с плохим советником совещаясь — меньшего лишен будет.
Говорится ведь в народных присловьях: не
скот меж скота козы, не зверь меж зверей еж,
не рыба меж рыб рак, не птица меж птиц летучая мышь, не муж среди мужей, над которым жена властвует, не жена среди жен, которая от своего мужа блудит, не работа среди
работ — под началом женок повоз возить.
<…>
Быть может, скажешь мне: «Женись на богатой ради чести великой; у богатого тестя в
доме пей и ешь». Но лучше мне бурого вола
ввести в свой дом, чем злую жену взять. Вол
ведь не говорит и зла не замышляет, а злая
жена наказуема — бесится, а укрощаема —
заносится; в богатстве тщеславной становится, а в бедности других осуждает.
Что такое злая жена? Приют ненадежный,
бесчинница бесовская. Что такое злая жена?
В миру — мятеж, ослепление уму, источник
всякой злобы; в церкви — таможня бесовская: греху — пособница, спасению — преграда. <…>
Добрая жена — украшение мужу своему и
беспечалие, а злая жена — горе лютое, разорение дому. Червь дерево точит, а злая жена
дом мужа своего истощает. Лучше в утлой
ладье плавать, нежели злой жене тайну поведать: утлая ладья одежду намочит, а злая жена всю жизнь своего мужа погубит. Лучше
камень долбить, чем злую жену учить. Железо переплавишь, а злой жены не научишь, ибо
злая жена ни учения не слушает, ни священника не чтит, ни Бога не боится, ни людей не
стыдится, но всех укоряет и всех осуждает.
Кто свирепее льва среди четвероногих, и кто
ядовитее змеи среди ползущих по земле?
Всех тех злее злая жена. Нет на земле ничего
лютее женской злобы. Сперва из-за жены
предок наш Адам из рая изгнан был; из-за
жены Иосиф Прекрасный в темницу заточен
был; из-за жены пророка Даниила в ров
ввергли, где львы ему ноги лизали. О злое,
острое оружие дьявола и стрела, летящая с
ядом!
Нѣ у когоже умрѣ жена. Онъ же по малых
днех нача дѣти продавати. И люди рѣша
ему: «Чему дѣти продаешь?» Он же рече:
«Аще будуть родилися в матерь, то, возрошьши, мене продадут».
Еще возвратимся на предняя словеса. Азъ
бо, княже, ни за море ходилъ, ни от философъ научихся, но бых аки пчела, падая
по розным цвѣтом, совокупляя медвеный
сотъ; тако и азъ, по многим книгамъ
исъбирая сладость словесную и разум, и
съвокупих, аки в мѣх воды морскиа. <…>
Да не възненавидим буду миру со многою
бесѣдою, якоже бо птиця, частяще пѣсни
своя, скоро възненавидима бываеть. Глаголеть бо в мирскых притчах: рѣчь продолжена — не добро, добро — продолжена паволока.
Господи! Дай же князю нашему Самсонову силу, храбрость Александрову,
Иосифль разумъ, мудрость Соломоню и
хитрость Давидову. И умножи, Господи,
вся человѣкы под руку его. Богу нашему
слава и нынѣ, и присно, и в вѣк.
У некоего человека умерла жена. Он же вскоре начал детей продавать. И люди спросили
его: «Почему детей продаешь?» Он же ответил: «Если уродились они в мать, то, выросши, меня продадут».
Но вернемся к прежнему. Я, княже, за море
не ходил, у философов не учился, но был как
пчела, припадающая к разным цветам и собирающая <их нектар> в соты; так и я, из многих книг выбирая сладость словесную и мудрость, собрал их, как в сосуд воды морские.
<…>
Да не буду ненавистен миру долгою беседою,
как птица, что поет без умолку и скоро ненавистной становится. Говорится ведь в народных присловьях: длинная речь — не благо,
благо — длинная паволока.
Господи! Дай же князю нашему Самсонову
силу, храбрость Александрову, разум Иосифа, мудрость Соломона, хитрость Давида. И
умножь, Господи, людей, подвластных ему.
Богу нашему слава и ныне, и присно, и в век.
«Киево-печерский патерик»
ПАТОРИК ПЕЧЕРЬСКЫЙ, ИЖЕ О
ПАТЕРИК ПЕЧЕРСКИЙ, ПОСВЯЩЕНСЪЗДАНИИ ЦЕРКИ, ДА РАЗУМѢЮТЬ
НЫЙ СОЗДАНИЮ ЦЕРКВИ, ЧТОБЫ
ВСИ, ЯКО САМОГО ГОСПОДА БОГА
ЗНАЛИ ВСЕ, КАК САМОГО ГОСПОДА
ПРОМЫСЛОМЬ И ВОЛЕЮ И ЕГО ПРЕБОГА ПРОМЫСЛОМ И ВОЛЕЮ И ЕГО
ЧИСТЫ МАТЕРЕ МОЛИТВОЮ И
ПРЕЧИСТОЙ МАТЕРИ МОЛИТВОЙ И
ХОТѢНИЕМЬ СЪЗДАСЯ И СЪВРЬШИСЯ БЛАГОВОЛЕНЬЕМ СОЗДАЛАСЬ И
БОГОЛѢПНАА И НЕБЕСНОПОДОБНАА
СВЕРШИЛАСЬ БОГОЛЕПНАЯ, НЕБУ
ВЕЛИКАА ЦЕРЬКИ БОГОРОДИЦИНА
ПОДОБНАЯ, ВЕЛИКАЯ ПЕЧЕРСКАЯ
ПЕЧЕРЬСКАА, АРХИМАНДРИТИА ВСЕА ЦЕРКОВЬ БОГОРОДИЦЫ, АРХИМАНДРУСКЫА ЗЕМЛЯ, ЕЖЕ ЕСТЬ ЛАВРА
РИТИЯ ВСЕЙ РУССКОЙ ЗЕМЛИ, КОТОСВЯТОГО И ВЕЛИКОГО ОТЦА НАШЕГО РАЯ ЯВЛЯЕТСЯ ЛАВРОЙ СВЯТОГО И
ФЕОДОСИЯ
ВЕЛИКОГО ОТЦА НАШЕГО ФЕОДОСИЯ
СЛОВО 1
СЛОВО 1
Благослови, отче.
Благослови, отче.
Бысть в земли Варяжской княз Африканъ,
Был в земле Варяжской князь Африкан,
брат Якуна Слепаго, иже отбеже от златы
брат Якуна Слепого, который потерял свой
луды, биася плъком по Ярославѣ с лютымь золотой плащ, сражаясь на стороне ЯрослаМьстиславом. И сему Африкану бяху два
ва с лютым Мстиславом. У этого Африкана
сына — Фриадъ и Шимон. По смерти же
было два сына — Фриад и Шимон. Когда
отцю ею изъгна Якунъ обою брату от обла- умер их отец, Якун изгнал обоих братьев из
сти ею. Прииде же Шимонъ къ благовѣрно- их владений. И пришел Шимон к благоверму князю нашему Ярославу; его же приимь, ному князю нашему Ярославу; тот принял
въ чести имяше и дасть его сынови своему
его, держал в чести и отослал его к сыну
Всеволоду, да будет старей у него; приа же своему Всеволоду, чтобы был он у него
велику власть от Всеволода. Вина же бысть старшим, и принял Шимон великую власть
такова любвии его къ святому тому мѣсту.
от Всеволода. Причина же любви Шимона
такова к святому тому месту.
При благовѣрномь и великом князи ИзясВо время княжения благоверного и великолавѣ в Киевѣ половцем ратию пришедшимъ го князя Изяслава в Киеве, когда пришли в
на Рускую землю в лѣто 6576, и изыдоша
6576 (1068) году половцы на Русскую земсие трие Ярославичи въ сретение им: Изяс- лю и пошли трое Ярославичей — Изяслав,
лавъ, Святославь и Всеволод, имый съ соСвятослав и Всеволод — навстречу им, с
бою и сего Шимона. Пришедшим же им к
ними был и этот Шимон. Когда же пришли
великому и святому Антонию молитвы ради они к великому и святому Антонию для мои благословениа, старець же отвръзъ нелитвы и благословения, старец отверз неложнаа своа уста и хотящую имъ быти положные свои уста и ожидающую их погигыбель ясно исповедаше. Сий же варягъ пад бель без утайки предсказал. Варяг же этот
на ногу старцу и моляшеся съхранену ему
пал в ноги старцу и молил, чтобы уберечься
быти от таковыа бѣды. Блаженны же рече
ему от такой беды. Блаженный же сказал
тому: «О чадо, яко мнози падут острием
ему: «О чадо! Многие падут от острия меча,
меча, и бежащимь вамь от супостат ваших,
и, когда побежите вы от врагов ваших, бупопрани и язвени будете и в водѣ истопите- дут вас топтать, наносить вам раны, будете
ся; ты же, спасень бывь, зде имаеши полотонуть в воде; ты же, спасенный там, буженъ быти в хотящей създатися церкви».
дешь положен в церкви, которую здесь создадут».
Бывшим же имь на-Лтѣ, съступишася плъци И вот, когда они были на Альте, сошлись
обои, и Божиимь гнѣвом побѣжени бысть
оба войска, и по Божию гневу побеждены
христиане, и бѣжащим имь, убьени быша и были христиане, и, когда обратились в бегвоеводы съ множеством вои, егдаже състуство, были убиты воеводы и множество вопишася. Ту же и Шимонъ лежаше язвен по- инов в этом сражении. Тут же и раненый
срѣдѣ их. Въззрѣв же горѣ на небо, и видѣ
Шимон среди них лежал. Взглянул он вверх
церковь превелику, якоже прежде видѣ на
мори, и въспомяну глаголы Спасовы, и рече: «Господи! Избави мя от горкиа сиа
смерти молитвами пречистыа твоеа Матере
и преподобную отцу Антониа и Феодосиа!»
И ту абие нѣкаа сила изъят его из среды
мертвых, и абие исцѣлѣ от ранъ и вся своа
обрѣтѣ цѣлы и здравы.
на небо и увидел церковь превеликую —
такую, какую уже прежде видел на море, и
вспомнил он слова Спасителя и сказал:
«Господи! Избавь меня от горькой этой
смерти молитвами пречистой твоей Матери
и преподобных отцов Антония и Феодосия!» И тут вдруг некая сила исторгла его
из среды мертвецов, он тотчас исцелился от
ран и всех своих нашел целыми и здоровыми.
Пакы възвратися к великому Антонию, ска- И возвратился он к великому Антонию, и
за ему вещь дивну, тако глаголя: «Отець
поведал ему историю дивную, так говоря:
мой Африканъ съдѣла крестъ и на немь
«Отец мой Африкан сделал крест и на нем
изообрази богомужное подобие Христово
изобразил красками богомужное подобие
написаниемь вапным, новъ дѣло, якоже ла- Христа, образ новой работы, как чтут латитина чтут, велик дѣломь, яко 10 лакот. И
няне, большой величины — в десять локсему честь творя, отець мой възложи поясъ тей. И воздавая честь ему, отец мой украсил
о чреслѣх его, имущь вѣса 50 гривенъ злата, чресла его поясом, весом в пятьдесят грии венець злат на главу его. Егда же изгна мя вен золота, и на голову возложил венец зоЯкунъ, стрый мой, от области моеа, азъ же
лотой. Когда же дядя мой Якун изгнал меня
взях поясъ съ Иисуса и венець съ главы его из владений моих, я взял пояс с Иисуса и
и слышах глас от образа; обратився ко мнѣ
венец с головы его и услышал глас от обраи рече ми: “Никакоже, человѣче, сего
за; обратившись ко мне, он сказал: “Никовъзложи на главу свою, неси же на уготогда не возлагай этого венца, человече, на
ванное мѣсто, идѣже зиждется церковь Ма- свою голову, неси его на уготовленное ему
тере моея от преподобнаго Феодосиа, и томесто, где созидается церковь Матери моей
му в руцѣ вдаждь, да обѣсит над жрътовни- преподобным Феодосием, и тому в руки пекомъ моим”. Аз же от страха падохся,
редай, чтобы он повесил над жертвенником
оцепнѣвь, лежах акы мертвъ; и въстав, ско- моим”. Я же упал от страха и, оцепенев,
ро внидох в корабль.
лежал как мертвый; затем, встав, я поспешно взошел на корабль.
И пловущимь намь, бысть буря велиа, яко
И когда мы плыли, поднялась буря великая,
всѣмь намь отчяятись живота своего, и натак что все мы отчаялись в спасении, и
чях въпити: “Господи, прости мя, яко сего
начал я взывать: “Господи, прости меня,
ради пояса днесь погыбаю, понеже изъяхъ
ибо ради этого пояса погибаю за то, что
от честнаго твоего и человѣкоподобнаго
взял его от честного твоего и человекопообраза!” И се видѣх церковь горѣ и помыш- добного образа!” И вот увидел я церковь
ляхомь, каа си есть церковь? И бых свыше
наверху и подумал: “Что это за церковь?” И
глас к намь, глаголяй: “Еже хощет създати- был свыше к нам голос, говорящий: “Котося от преподобнаго въ имя Божиа Матере, в рая будет создана преподобным во имя Бонейже и ты имаши положенъ быти”. И яко- жией Матери, в ней же и ты положен буже видѣхомь величествомь и высотою, раз- дешь”. И видели мы ее величину и высоту,
мѣривь поясомь тѣмь златымь, 20 лактей в
если размерить ее тем золотым поясом, то
ширину и 30 — в долину и 30 — в высоту
двадцать локтей — в ширину, тридцать — в
стѣны, с верхомь — 50. Мы же вси просла- длину, тридцать — в высоту стены, а с вервихомь Бога и утѣшихомся радостию вели- хом — пятьдесят. Мы же все прославили
кою зѣло, избывше гръкыа смерти. Се же и Бога и утешились радостью великой, что
донынѣ не свѣдя, гдѣ хощет създатися поизбавились от горькой смерти. И вот доказаннаа ми церкви на мори и на-Лтѣ, и уже ныне не знал я, где создастся церковь, поками при смерти сущу, дондеже слышах от
занная мне на море и на Альте, когда я уже
твоихъ честныхъ устенъ, яко здѣ ми полонаходился при смерти, пока не услыхал я из
жену быти, в хотящей създати церкви». И
твоих честных уст, что здесь меня положат
иземь, дасть пояс съ златы и глаголя: «Се
мѣра и основание, сий же вѣнець да
обѣшенъ будет надъ святою трапезою».
в церкви, которая будет создана». И, вынув
золотой пояс, он отдал его, говоря: «Вот
мера и основа, этот же венец пусть будет
повешен над святым жертвенником».
Старець же похвали Бога о семь, рекь варя- Старец же восхвалил Бога за это и сказал
гови: «Чадо, отселе не наречется имя твое
варягу: «Чадо! С этих пор не будешь ты
Шимонъ, но Симонъ будет имя твое». При- называться Шимоном, но Симон будет имя
звав же Антоний блаженнаго Феодосиа, ре- твое». Призвав же блаженного Феодосия,
че: «Симоне, сий хощет въздвигнути такоАнтоний сказал: «Симон, вот он хочет тавую церьковь», и дасть ему поясъ и венець. кую церковь построить», и отдал Феодосию
И оттоле великую любовь имяше къ святопояс и венец. С тех пор великую любовь
му Феодосию, подавь ему имѣниа многа на имел Симон к святому Феодосию и давал
възграждение монастырю.
ему много денег на устроение монастыря.
Нѣкогда же сему Симонови пришедшу къ
Однажды этот Симон пришел к блаженноблаженному и по обычней бесѣде рече ко
му и после обычной беседы сказал святому:
святому: «Отче, прошу у тебе дара едина«Отче, прошу у тебя дара одного». Феодого». Феодосий же рече к нему: «О чядо, что сии же спросил его: «О чадо, что просит
просит твое величьство от нашего смиретвое величие от нашего смирения?» Симон
ниа?» Симонъ же рече: «Велика же паче и
же сказал: «Великого, выше силы моей,
выше моеа силы требую азъ от тебе дара».
прошу я от тебя дара». Феодосии же отвеФеодосий же рече: «Съвеси, чадо, убожьтил: «Ты знаешь, чадо, убожество наше: частво наше, иже иногда многажды и хлѣбу
сто и хлеба недостает в дневную пищу, а
не обрѣстися въ дневную пищу, иного же не другого не знаю, что имею». Симон же скасвѣмь, что имѣю». Симонъ же глагола:
зал: «Если захочешь одарить меня, то смо«Аще хощеши подаси ми, можеши бо по
жешь по данной тебе благодати от Бога, коданнѣй ти благодати от Бога, еже именова
торый назвал тебя преподобным. Когда я
тя преподобным. Егда бо снимах вѣнець с
снимал венец с главы Иисуса, он мне скаглавы Иисусовы, той ми рече: “Неси на уго- зал: “Неси на приготовленное место и отдай
тованное мѣсто и вдаждь в руцѣ преподоб- в руки преподобному, который строит церному, иже зижет церковь Матере моеа”. И
ковь Матери моей”. Вот чего прошу я у тесе убо прошу у тебе: да ми даси слово, яко
бя: дай мне слово, что благословит меня
да благословит мя душа твоа якоже в жидуша твоя как при жизни, так и по смерти
вотѣ, тако и по смерти твоей и моей». И
твоей и моей». И отвечал святой: «О Симон,
отвѣща святый: «О Симоне, выше силы
выше силы прошение твое, но если ты увипрошение, но аще узриши мя, отходяща от- дишь меня, отходящего отсюда, из мира
суду, свѣта сего, и по моемь отшествии сию этого, и если по моем отшествии церковь
церковь устроенну, и уставы преданныа
эта устроится и данные ей уставы будут сосъвръшатся в той, извѣстно ти буди, яко
блюдаться в ней, то, да будет тебе известно,
имам дръзновение къ Богу; нынѣ же не
что имею я дерзновение у Бога, теперь же
съвѣмь, аще приата ми есть молитва».
не знаю, доходит ли моя молитва».
Симонъ же рече: «От Господа свѣдѣтельСимон же сказал: «От Господа было мне
ствованъ еси, сам бо от пречистыхь устъ
свидетельство, я сам слышал о тебе это из
святого его образа слышахь о тебѣ, и сего
пречистых уст святого его образа, потому и
ради молю ти ся, якоже о чръноризцѣх, тако молю тебя — как о своих черноризцах, так
и о мнѣ, грѣшнемь, помолися, и о сыну мо- и обо мне, грешном, помолись, и о сыне моемь Георгии, и до послѣднихь рода моего». ем Георгии, и до последних рода моего».
Святый же яко обещася и рече: «Не о сихь
Святой же, обещавши ему это, сказал: «Не о
единехь молю, но и о любящих мѣсто сие
них единых молюсь я, но и обо всех, любясвятое мене ради». Тогда Симонъ поклони- щих это святое место ради меня». Тогда
ся до земля и рече: «Не изыду от тебе, отче, Симон поклонился до земли и сказал: «Не
аще написанием не извѣстиши ми».
уйду, отче, от тебя, если писанием своим не
удостоверишь меня».
Принужен же бывь любве его ради преподобный, и пишет тако, глаголя: «Въ имя
Отца и Сына и Святаго Духа», иже и донынѣ влагаются умершему в руку таковую
молитву. И оттоле утвердися таковое написание пологати умерьшимь, прѣжде бо сего
инъ не сотвори сицевыа вещи в Руси. Пишет же и сие въ молитвѣ: «Помяни мя, Господи, егда приидеши въ царствии си и
въздати хотя комуждо по дѣлом его, тогда
убо, Владыко, и раба своего Симона и Георгиа сподоби одесную тебе стати въ славе
твоей и слышати благы твой глас: “Приидѣте, благословении Отца моего,
наслѣдуйте уготованное вам царство искони мира”».
И рече Симонъ: «Рцы же и к симь, отче, и
да отпустятся грѣси родителма моима и
ближним моимь». Феодосий же въздвигъ
руци свои и рече: «Да благословить тя Господь от Сиона, и узрите благаа Иерусалиму
вся дьни живота вашего и до послѣднихь
рода вашего!» Симон же приимь молитву и
благословение от святого, яко нѣкы бисер
многоценный и дарь. Иже прежде бывь варягь, и нынѣ же благодатию Христовою
христианъ, наученъ бывь святымь отцемъ
нашимь Феодосиемъ; оставивь латиньскую
буесть и истиннѣ вѣровавъ въ Господа
нашего Иисуса Христа и со всѣмь домомь
своимь, яко до 3000 душь, и со ерѣи своими, чюдесъ ради бывающих от святою Антониа и Феодосиа. И сий убо Симонъ
пръвый положенъ бысть в той церкы. <…>
О ДВОЮ БРАТУ, О ТИТЕ ПОПѢ И ЕВАГРИИ ДИАКОНѢ, ИМѢВШИМ МЕЖУ
СОБОЮ ВРАЖДУ. СЛОВО 23
Два брата бѣста по духу: Евагрий-дияконъ,
Титъ же попъ. Имяста же любовь велику и
нелицемѣрну межи собою, яко всѣмь дивитися единоумию их и безмѣрней любви.
Ненавидяй добра диаволъ, иже всегда рыкаеть, яко левъ, ища кого поглотити, и сътвори им вражду, и таку ненависть вложи има,
яко и в лице не хотяху видѣти другъ друга,
и уклоняхуся друг от друга. Многажды братиа моливше ею, еже смиритися има съ собою, они же ни слышати хотяше.
Идущу же Титови с кадилом, отбѣгаше Евагрий фимиана; егда же ли не бѣгаше, то
Преподобный же, побуждаемый любовью к
нему, написал так: «Во имя Отца и Сына и
Святого Духа», что и доныне вкладывают
умершему в руку такую молитву. И с тех
пор утвердился обычай класть такое письмо
с умершим, прежде же никто не делал этого
на Руси. Написано же было и это в молитве:
«Помяни меня, Господи, когда придешь во
царствие твое, чтобы воздать каждому по
делам его, тогда, Владыка, и рабов своих,
Симона и Георгия, сподоби справа от тебя
стать, в славе твоей, и слышать благой твой
глас: “Придите, благословенные Отцом моим, наследуйте уготованное вам царство от
создания мира”».
И попросил Симон: «Прибавь к этому, отче,
чтобы отпустились грехи родителям моим и
ближним моим». Феодосии же, воздев руки
к небу, сказал: «Да благословит тебя Господь от Сиона, и да узрите вы благодать
Иерусалима во все дни жизни вашей и до
последнего в роду вашем!» Симон же принял молитву и благословение от святого как
некую драгоценность и дар великий. Тот,
кто прежде был варягом, теперь же благодатью Христовой стал христианином, просвещенный святым отцом нашим Феодосием, оставил он латинское заблуждение и
истинно уверовал в Господа нашего Иисуса
Христа со всем домом своим, около трех
тысяч душ, и со всеми священниками своими, ради чудес святых Антония и Феодосия.
Этот Симон был первым погребен в той
церкви. <…>
О ДВУХ БРАТЬЯХ, О ТИТЕ-ПОПЕ И О
ЕВАГРИИ-ДИАКОНЕ, ВРАЖДОВАВШИХ
МЕЖДУ СОБОЙ. СЛОВО 23
Были два брата по духу, Евагрий-диакон и
Тит-поп. И имели они друг к другу любовь
великую и нелицемерную, так что все дивились единодушию их и безмерной любви.
Ненавидящий же добро дьявол, который
всегда рыкает, как лев, ища кого поглотить,
посеял между ними вражду, и такую ненависть вложил он в них, что они и в лицо не
хотели видеть друг друга, и избегали друг
друга. Много раз братья молили их примириться между собой, но они и слышать не
хотели.
Когда Тит шел с кадилом, то Евагрий отбегал от фимиама; если же не отбегал, то Тит
пременоваше его Титъ, не покадивъ. И пребысть много врѣмя въ мрацѣ грѣховнѣмь:
Титъ убо прощениа не възмя, Евагрий же
камъкаше гнѣваася. На се врагу въоружившу ихъ.
Нѣкогда же сему Титу разболѣвшуся велми
и уже в нечаании лежащу, и нача плакатися
своего лишениа, и посла с молениемь ко
диякону, глаголя: «Прости мя, брате, Бога
ради, яко без ума гнѣвахся на тя». Се же
жестокыми словесы проклинаше его.
Старци же ти, видевше Тита умирающа,
влечаху Евагриа нуждею, да проститься съ
братомъ. Болный же, видѣвъ брата, мало
въсконься, паде ниць пред ногама его, глаголя: «Прости мя, отче, и благослови». Онъ
же, немилостивый и лютый, отвръжеся пред
всѣми нами, глаголя: «Николиже хощу с
нимъ прощениа имѣти: ни в сий вѣк, ни в
будущей», — и истръгъся от рукъ старець
тѣхъ, и абие падеся. И хотѣвшим намъ
въставити его, и обретохом его уже
умеръша, и не могохомъ ему ни рукы протягнути, ни устъ свѣсти, яко давно уже
умерша. Болный же скоро въставъ, яко николиже болѣвъ.
Мы же ужасохомся о напрасней смерти и о
скором исцелѣнии его, и много плакавше,
погребохом Евагриа, отвръстѣ имѣ уста и
очи, и руцѣ растяженѣ.
Въпросихомъ же Тита: «Что сътворися?»
Титъ же сказаше намъ, глаголя: «Видѣхъ,
— рече, — аггелы отступльша от менѣ и
плачащуся о души моей, бѣси же радующеся о гневѣ моемь. И тогда начах молити
брата, да простит мя. Егда же его приведосте ко мнѣ, и видѣхъ аггела немилостива,
дръжаща пламенное копие, и егда же не
прости мя, удари его, и падеся мертвъ, мнѣ
же подасть руку и въстави мя». Мы же, сиа
слышавше, убояхомся Бога, рѣкшаго:
«Оставите — оставятся вам». Рече бо Господь: «Всякъ, гнѣваяся на брата своего без
ума, повиненъ есть суду». Ефрѣм же: «Аще
кому случится въ враждѣ умрети, и неизмолимъ суд обрящуть таковии».
Аще ли же сий святыхъ ради Антониа и
Феодосиа отрады не прииметь, лютѣ человѣку тому, сицевою страстию побежену
быти.
СЛОВО 27. И О СВЯТЕМЬ И БЛАЖЕН-
проходил мимо него, не покадив. И так
пробыли они много времени во мраке греховном: Тит, не прося прощения, а Евагрий,
гневаясь при причастии. На это вооружил
их враг.
Однажды этот Тит сильно разболелся и,
лежа уже при смерти, стал горевать о своем
прегрешении, и послал с мольбой к диакону, говоря: «Прости меня, брат, ради Бога,
что я напрасно гневался на тебя». Евагрий
же отвечал жестокими словами и проклятиями. Старцы же те, видя, что Тит умирает,
привели Евагрия насильно, чтобы помирился он с братом. Больной же, увидев брата,
приподнялся немного, пав ниц ему в ноги,
говоря: «Прости меня, отче, и благослови».
Он же, немилостивый и лютый, отказался
перед всеми нами, сказав: «Никогда не захочу примириться с ним: ни в этой жизни,
ни в будущей», — и вырвался из рук старцев, и вдруг упал. Хотели мы поднять его,
но увидали, что он уже мертв, и не могли
мы ему ни рук расправить, ни рта закрыть,
как будто он уже давно умер. Больной же
вскоре встал, как будто никогда и болен не
был.
И ужаснулись мы внезапной смерти одного
и скорому исцелению другого, и со многим
плачем погребли мы Евагрия, рот и глаза у
него так и остались открыты, а руки растянуты.
Тогда спросили мы Тита: «Что случилось?»
Тит же рассказал нам так: «Видел я, — говорил он, — ангелов, отступивших от меня
и плачущих о душе моей, и бесов, радующихся гневу моему, и тогда начал я молить
брата, чтобы он простил меня. Когда же вы
привели его ко мне, я увидел ангела немилостивого, держащего пламенное копье, и,
когда Евагрий не простил меня, он ударил
его, и тот пал мертвым, мне же он подал
руку и поднял меня». Мы же, услышавши
это, убоялись Бога, сказавшего: «Всякий,
гневающийся на брата своего напрасно,
подлежит суду». Ефрем же говорит: «Если
кому случится во вражде умереть, то
неумолимый суд ждет таких».
И если этот Евагрий, ради святых Антония
и Феодосия, прощения не получит — горе
лютое ему, побежденному такою страстью!
СЛОВО 27. И О СВЯТОМ И БЛАЖЕН-
НЕМЬ АГАПИТѢ, БЕЗМѢЗДНОМЪ ВРАЧИ
Бѣ нѣкто от Киева постригшеся, именемь
Агапитъ, при блаженнем отци нашем Антонии, иже послѣдъствоваше житию его аггельскому, самовидець бывъ исправлению
его. Якоже онъ, великий, покрываа свою
святость, болныа исцѣляше от своеа яди:
мняся тѣмъ врачевное зѣлие подаваа, и тако
здрави бываху молитвою его; тако и сий
блаженный Агапит, ревнуа святому тому
старцю, помогаше болным. И егда кто от
братиа разболяшеся, и тако остави кѣлию
свою, приходяще ко болящему брату и служаще ему, — не бѣ бо ничтоже крадомаго в
кѣлии его, — подоимаа же и полагаа же его,
на своею руку износя, и подаваа ему от
своеа яди, еже сваряше зѣлие, и тако здравъ
бываше болный молитвою его. Аще ли продолъжашеся недугъ его, сице Богу благоволящу, да вѣру и молитву раба своего умножить. Сий же блаженный Агапит пребываше неотступно, моля за нь Бога непрестанно, дондеже Господь здравие подасть болящему молитвы его ради. И сего ради прозван бысть Лечець, сему бо дарова Господь
даръ исцелениа. И слышанно бысть о немь
въ градѣ, яко нѣкто в монастыри лечець, и
мнози болящии прихождаху к нѣму и здрави бываху.
Бысть же въ врѣмя сего блаженнаго человѣкъ нѣкий, армѣнинъ родом и вѣрою,
хитръ бѣ врачеванию, яко таковъ не бѣ
прежде его: еже толико видѣвь болящаго,
познаваше и повѣда ему смерть, нарекъ ему
день и час, — и ниякоже изменяшеся слово
его, — и сего никакоже врачюеть. И от сих
единъ болный принесенъ бысть в Печерьский монастырь, иже пръвый бысть у князя
Всеволода, егоже арменинъ в нечаание
въведе, прорекъ ему по осми дни смерть.
Блаженный же Агапит, давъ тому зѣлиа,
еже самъ ядяше, и здрава сътвори его. И
промчеся о немь слава по всей земли той.
Арменинъ же уязвенъ бысть завистною
стрѣлою, и нача укоряти блаженнаго, и
нѣкого осуждена на смерть посла в монастырь, повелѣвъ дати тому смертнаго зѣльа,
да пред ними вкусивъ, пад, умреть. Блаженный же, сего видѣвъ умирающа, дасть ему
монастырьскиа яди, и здрава сътвори его
НОМ АГАПИТЕ, БЕСКОРЫСТНОМ ВРАЧЕ
Некто из Киева, именем Агапит, постригся
при блаженном отце нашем Антонии и последовал житию его ангельскому, будучи
самовидцем подвигов его. Как тот, великий,
скрывая свою святость, исцелял больных
пищей своей, а они думали, что получают
от него врачебное зелье, и выздоравливали
его молитвою, так и этот блаженный Агапит, подражая святому тому старцу, помогал больным. И когда кто-нибудь из братии
заболевал, он, оставив келию свою, — а в
ней не было ничего, что можно было бы
украсть, — приходил к болящему брату и
служил ему: подымал и укладывал его, на
своих руках выносил, давал ему еду, которую варил для себя, и так выздоравливал
больной молитвою его. Если же продолжался недуг болящего, что бывало по изволению Бога, дабы умножить веру и молитву
раба его, блаженный Агапит оставался
неотступно при больном, моля за него Бога
беспрестанно, пока Господь не возвращал
здоровье болящему ради молитвы его. И
ради этого прозван он был «Целителем»,
потому что Господь дал ему дар исцеления.
И услышали в городе, что в монастыре есть
некто целитель, и многие больные приходили к нему и выздоравливали.
Был же, во времена этого блаженного, человек некий, армянин родом и верою, столь
искусный во врачевании, как еще никто не
бывал прежде него: только увидит он больного, сразу узнает и объявит ему смерть,
назначив день и час, — и не было случая,
чтобы не исполнилось слово его, — и такого уже он не лечил. И один из таких больных, первый у князя Всеволода, принесен
был в Печерский монастырь: армянин привел его в отчаяние, предсказав ему через
восемь дней смерть. Блаженный же Агапит
дал ему еды, которой сам питался, и тот выздоровел. И промчалась о нем слава по всей
земле той.
Армянин же, уязвленный стрелой зависти,
стал укорять блаженного и некоего осужденного на смерть послал в монастырь, повелев дать ему смертного зелья, чтобы тот,
принявши яд перед монахами, пал мертвым.
Блаженный же, видя, как тот умирает, дал
ему монастырской пищи, и он стал здоров
молитвою своею, и от смерти избави повиннаго смерти. И оттоле въоружается на
нь иновѣрный той арменинъ, и научи на
святаго Агапита единовѣрники своа, дати
ему испити смертоноснаго зѣлиа, хотя его
симъ зѣлиемь уморити. Блаженный же пиаше бес пакости, ничтоже зла пострадавъ,
вѣсть бо Господь благочестивыа от смерти
избавляти: «Иже аще и смертно что испиють, ничтоже ихъ не вредить; на недужныа
рукы възложать — здрави будуть».
молитвою его, и так избавил от смерти
осужденного на смерть. После этого ополчился на него иноверный тот армянин и
напустил на святого Агапита единоверцев
своих, чтобы они дали ему выпить смертного зелья, желая его тем зельем уморить.
Блаженный же испил без вреда и никакого
зла не претерпел, ибо ведает Господь, как
благочестивых от смерти избавлять: «Если
что смертоносное выпьют они, не повредит
им; возложат они руки на больных, и те
здоровы будут».
В тыи же дьни разболѣвся князь Владимерь В те же дни разболелся князь Владимир
Всеволодовичь Мономах, и прилежаше ему Всеволодович Мономах, и усердно лечил
арменинъ, врачюа его, и ничтоже успѣ, но
его армянин, но безуспешно, и только усипаче недуг бываше болий. И уже при конци ливался недуг. Будучи уже при конце жизбывъ, посылаеть молбу къ Ивану, игумену
ни, посылает князь молить игумена ПечерПечерьскому, да поиудить Агапита прийти
ского Ивана, чтобы он понудил Агапита
до него, — бѣ бо тогда князя в Черниговѣ.
прийти к нему, — он княжил тогда в ЧерниИгуменъ же, призвавъ Агапита, велить ити
гове. Игумен же, призвав Агапита, велит
в Черниговъ. И отвещавъ блаженный: «Аще идти в Чернигов. И сказал блаженный: «Еско князю иду, то и ко всѣмь иду; не буди
ли мне к князю идти, то и ко всем идти;
мнѣ славы ради человѣческиа пред монанельзя мне ради людской славы за монастырьскиа врата изыти и преступнику быти стырские ворота выйти и нарушить свой
обѣта своего, еже обещахся пред Богомъ
обет, который я дал перед Богом, чтобы
быти ми в монастырѣ и до послѣдняго избыть мне в монастыре до последнего вздодыханиа. Аще ли изгониши мя, иду въ ину
ха. Если же ты изгонишь меня, я пойду в
страну и потом възвращуся, дондеже вещь
другое место и возвращусь после того, как
сию минеть». Не бѣ бо николиже исходилъ минет эта беда». Никогда еще блаженный
из монастыря. Видѣв же посланный от кня- не выходил из монастыря. Посланный же
зя, яко не хощеть ити, молить мниха, яко да князя, видя, что не хочет идти инок, стал
поне зѣлиа дасть. Принуженъ же бысть
молить его, чтобы он хотя зелья дал. И тот,
игуменомъ, дасть ему зѣлие от своеа яди, да будучи принужден игуменом, дал ему зелья
дасть болящему. И егда же князь вкуси
от своей еды, чтобы дали болящему. И как
зѣлиа, и ту абие здравъ бысть.
только князь принял это зелье, тотчас выздоровел.
Прииде же Владимерь в Киевь и вниде в
После этого, будучи в Киеве, Владимир
Печерьский монастырь, хотя почтити мниха пришел в Печерский монастырь, желая пои видѣти, кто есть даровавы тому зѣлие и
чтить инока и увидеть того, кто дал ему зездравие съ Богомъ, — не бѣ бо николиже
лья и возвратил здоровье с помощью Божьвидѣлъ, — мня сего имѣниемь подарити.
ей, — никогда он его не видал, — и хотел
Агапит же, не хотя славимъ быти, съкрыся. одарить его. Агапит же, избегая славы,
Князь же принесенно ему злато дасть игускрылся. И принесенное для него золото
мену. Потом же посла Владимеръ къ блакнязь отдал игумену. Потом послал Владиженному Агапиту единого от болярь своихъ мир к блаженному Агапиту одного из бояр
съ многыми дары. Его же посланный болясвоих со многими дарами. Посланный боринъ обрете в кѣлии, и принесъ, положи
ярин нашел его в келии, и принес, и полопред ним принесенныа дары. И отвеща
жил перед ним принесенные дары. И сказал
мних: «О чадо, николиже от кого что взяхъ, инок: «О чадо! Никогда и ни от кого ничего
— нынѣ ли погублю мзду свою злата ради,
не брал я, — неужели теперь губить мне дар
егоже не трѣбую ни от кого же?» И отвеща свой ради золота, которого ни от кого не
боляринъ: «Отче, вѣсть пославый мя, яко не требую?» И отвечал боярин: «Отче! Знает
требуеши сего, но менѣ ради утѣши сына
своего, емуже о Бозѣ даровалъ еси здравие,
се приими и даждь нищимъ». И отвеща старець: «С радостью прииму тебѣ ради, яко
требе ми суть. Рьци же пославшему тя:
“Все, еже имѣлъ еси, чюжа бяху, тебѣ же
отходящу, не могущу взяти ничтоже съ собою, нынѣ же раздай все трѣбующимъ, еже
имаши, яко сего ради избавил тя Богъ от
смерти, азъ бо ничтоже ти бых успѣлъ; и не
мози ослушатися мене, да не тоже постражеши”». И вземь Агапит принесенное злато, изнесъ вне кѣлиа, повръже, сам же
скрыся. И изшед боляринъ, видѣвъ поверьжено пред враты принесенное злато и
дары, и вземъ все, дасть игумену Иоанну, и
сказа все князю, еже о старци. И разумѣша
вси, яко рабъ Божий есть. Князь же не смѣ
преслушатися старца, но все имѣние свое
раздасть нищимъ, по словеси блаженнаго.
По сих же разболѣвся сий черноризець
Агапитъ, и прииде к нему предъ реченный
арменинъ посетити его. И нача стязатися с
ним о врачевней хитрости, глаголя, киимъ
зѣлиемь цѣлится какий недугъ. И отвѣща
блаженный: «Имже Господь подасть здравие». Разумѣв же арменинъ, отинуд не
въдуща его ничтоже, и глагола къ своимъ:
«Не умѣеть сий ничтоже». И емь его за руку, рече, яко въ 3-й день сий умреть. «Се же
истинна есть, не изменится слово мое; аще
ли не будеть тако, и азъ буду мнихъ».
Блаженный же съ яростию глагола тому:
«Сицева ли суть твоего врачеваниа образи:
смерть ми повѣдаа, а помощи ми не можеши! Аще еси худогъ, то дай же ми животъ;
аще ли симь не владѣеши, то почто укоряеши мя, осуждаа въ 3-й день умрети ми?
Мнѣ же извѣстилъ есть Господь въ 3-й
мѣсяць умрети». Глаголеть же ему арменинъ: «Яко се уже разумѣлъ ся еси, то уже
никакоже преидеши трѣтиаго дьне», бѣ бо
изболѣлъ велми, яко не мощи ему ни двигнути собою.
Тогда принесоша болна нѣкоего от Киева,
въставъ же Агапит, яко не болѣвъ, взя
зѣлие, еже сам ядяше, показа лечьцу, глаголя: «Се есть зелие, разумѣй и виждь».
Видѣвъ же, лечець глагола мниху: «Нѣсть
пославший меня, что не требуешь ты награды, но, для меня, утешь сына своего, которому ты даровал, о Боге, здоровье, возьми
это и раздай нищим». И отвечал ему старец:
«С радостию приму ради тебя, как будто бы
мне требуется. Пославшему же тебя скажи:
“Все, что ты имел, было чужое, и, отходя из
этого мира, ты ничего не можешь взять с
собой, — раздай же теперь нуждающимся
все, что имеешь, ибо ради этого избавил тебя Бог от смерти, а я ничего бы не смог сделать; и не думай ослушаться меня, чтобы,
как прежде, не пострадать”». И взял Агапит
принесенное золото, вынес вон из келии,
бросил его, а сам скрылся. И боярин, вышедши, увидал брошенным у ворот принесенное им золото и дары, взял и отдал все
игумену Иоанну, и рассказал князю о старце. И поняли все, что то истинный раб Божий. Князь же не посмел ослушаться старца
и все имение свое раздал нищим по слову
блаженного.
После этого разболелся Агапит, и пришел
посетить его армянин, о котором мы говорили прежде. И начал он беседовать с иноком о врачебном искусстве, спрашивая его,
каким зельем какой недуг лечится. И отвечал блаженный: «Каким Господь подаст
здоровье». Армянин понял, что он нисколько не сведущ в этом, и сказал своим: «Ничего он не знает». Потом взял его руку и
сказал, что через три дня он умрет. «И это
истинно, — прибавил врач, — и не изменится слово мое; если же будет не так, то я
сам стану монахом».
Блаженный же с негодованием сказал ему:
«Так вот в чем суть твоего врачевания:
смерть мне предсказываешь, а помочь не
можешь! Если ты искусен, то дай мне
жизнь, а если этим не владеешь, — за что
же укоряешь меня, осуждая на смерть через
три дня? А меня Господь известил, что я
через три месяца умру». И сказал ему армянин: «Раз сам ты уже понял, что умрешь, то
никак не переживешь третьего дня», а блаженный изболел уже весь так, что сам и
двинуться не мог.
В это время принесли одного больного из
Киева, и Агапит встал, как будто вовсе и не
болел, взял зелье, которое сам ел, и показал
лекарю, говоря: «Вот целебное зелье, смотри и разумей». Лекарь посмотрел и сказал
се от наших зѣлей, но мню, яко се от Александриа приносят». Посмеав же ся блаженный невѣжеству его, дасть зѣлие болящему,
и того здрава сътвори. Глаголеть же къ
лечцю: «Чадо, не жали си, понеже убози
есмы, не имамъ чимъ напитати тя».
Армѣнинъ же рече к нему: «Нынѣ, отче, 4
дьни постимся мы сего мѣсяца». Въпроси
же блаженный: «Кто еси ты и коеа вѣры
еси?» Лечець же рече к нему: «Не слышалъ
ли еси менѣ, яко арменинъ есми?» Блаженный же рече к нему: «То како смѣлъ еси
внити и осквернити кѣлию мою и дръжати
за грѣшную мою руку? Изыди от мене,
иновѣрне и нечестиве!» Осрамленъ же бывъ
арменинъ, отъиде. Блаженный же Агапитъ
пребывъ 3 мѣсяци и, мало поболѣвъ, къ
Господу отъиде.
По смерти же его прииде арменинъ в монастырь и глагола игумену: «Отселе уже и азъ
буду черноризець, и оставляю арменьскую
вѣру, и истинно вѣрую въ Господа Иисус
Христа. Яви бо ми ся блаженный Агапитъ,
глаголя: “Обещался еси въсприати мнишеский образъ, аще сължеши, съ животомъ и
душу погубиши”. И тако вѣрую. Но аще бы
сий блаженный хотѣлъ на много врѣмя жити здѣ, не бы Богъ преставилъ от свѣта сего;
аще же и приатъ его Господь, но вѣчный
живот дарова ему, и мню, яко своею волею
отъиде от нас, небеснаго царства жалаа,
могый еще жити с нами. Якоже азъ разумѣхъ, 3 дьни не бѣ приити ему, и сего ради приложи себѣ 3 мѣсяци, и аще бых реклъ
3 мѣсяци, но и 3 лѣта бых пребылъ. Но аще
умьре сий, но вселися въ обители, пребывающаа в животъ вѣчный, и тамо живъ
есть». Таже сий арменинъ пострижеся в Печерьскомъ монастырѣ, и ту животъ свой
сконча в добре исповѣдании.
О СВЯТЕМЬ ГРИГОРИИ ЧЮДОТВОРЦИ.
СЛОВО 28
Сей блаженный Григорий прииде ко отцю
нашему Феодосию в Печерьскый монастырь и от него наученъ бысть житию чернеческому: нестяжанию, смирению, и послушанию, и прочимъ добродѣтелемь. Молитве же паче прилежаше, и сего ради приатъ на бесы побѣду, еже и далече сущимъ
имъ вопити: «О, Григорий, изгониши ны
молитвою своею!» Имѣаше бо блаженный
обычай по всякомъ пѣнии запрещалныа
иноку: «Это не из наших зелий, думаю, что
его из Александрии приносят». Посмеялся
блаженный невежеству его, дал зелье больному, и тот стал здоров. Потом сказал лекарю: «Сын мой, не погневайся: убоги мы, и
нечем нам угостить тебя». Армянин же сказал ему: «Теперь, отче, четыре дня этого
месяца мы постимся». Блаженный же спросил его: «Кто же ты и какой веры?» Лекарь
же ответил ему: «Разве ты не слыхал, что я
армянин?» И сказал ему блаженный: «Как
же смел ты войти, и осквернить мою келью,
и держать мою грешную руку? Иди прочь
от меня, иноверный и нечестивый!» Армянин, посрамленный, ушел. Блаженный же
Агапит прожил три месяца, потом, немного
поболевши, отошел к Господу.
После смерти его пришел армянин в монастырь и сказал игумену: «С этих пор и я буду черноризцем, и отрекаюсь от армянской
веры, и истинно верую в Господа Иисуса
Христа. Явился мне блаженный Агапит, говоря: “Ты обещался принять иноческий образ, и если солжешь, то с жизнью и душу
погубишь”. И так я уверовал. Но если бы
этот блаженный захотел долгое время жить
здесь, то Бог не взял бы его к себе из этого
мира, но, принявши его, Господь даровал
ему жизнь вечную, и думаю я, что отошел
он от нас по своей воле, желая небесного
царства, а мог бы и еще жить с нами. Так
как я узнал, что жить ему не больше трех
дней, — он прибавил себе три месяца; а если бы я сказал: три месяца, — он три года
бы прожил. Хотя и умер он, но вселился в
обители пребывающих в жизни вечной и
там жив». И постригся этот армянин в Печерском монастыре, и тут кончил жизнь
свою в добром исповедании.
О СВЯТОМ ГРИГОРИИ ЧУДОТВОРЦЕ.
СЛОВО 28
Этот блаженный Григорий пришел в Печерский монастырь к отцу нашему Феодосию и от него научился житию иноческому:
нестяжанию, смирению, послушанию и
прочим добродетелям. Особенное прилежание имел он к молитве, и за то получил
власть над бесами, так что, находясь даже
вдали от него, они вопили: «О Григорий,
изгоняешь ты нас молитвою своею!» У
блаженного был обычай после каждого пе-
творити молитвы.
Не теръпя же старый врагъ прогнаниа от
него, не могый чимъ инемь житию его спону сътворити, и научи злыа человѣкы, да
покрадуть его. Не бѣ бо иного ничтоже
имѣа, развѣ книгъ. Въ едину же нощь приидоша татие и стрежаху старца, да егда
изыдеть на утренюю, и шедше, възмуть вся
его. Ощутив же Григорий приход ихъ, — и
всегда бо по вся нощи не спаше, но поаше и
моляшеся беспрестани, посреди кѣлиа стоа.
Помоли же ся и о сихъ, пришедших красти:
«Боже, дай же сонъ рабом твоимъ, яко
утрудишася всуе, врагу угажающе». И спаша 5 дьней и 5 нощей, дондеже блаженный,
призвавъ братию, възбуди ихъ, глаголя:
«Доколе стражете всуе, покрасти мя хотяще? Уже отъидета в домы своа». Въставшю
же, и не можаху ходити, бяше бо изнемогли
от глада. Блаженный же давъ имъ ясти и
отпусти ихъ.
Се увѣдавъ градъский властелинъ и повеле
мучити татии. Стужив же сий Григорие, яко
его ради предани суть, и шед, дасть книгы
властѣлину, татие же отпусти. Прочиа же
книгы продавъ, и раздасть убогым, рекъ тако: «Да не како в беду впадуть хотящии покрасти à». Рече бо Господь: «Не съкрывайте
себѣ съкровища на земли, идѣже татие подкоповають и крадуть; съкрывайте же себѣ
съкровища на небесехъ, идѣже ни тля тлить,
ни татие крадуть. Идеже бо, — рече, —
съкровище ваше, ту и сердца ваша». Татие
же ти, покаашеся чюдеси ради бывшаго на
них, и к тому не възвратишася на пръваа
дѣла своа, но пришедше в Печерьский монастырь, въдашася на работу братии.
Имѣаше же сей блаженный малъ оградець,
идѣже зѣлие сѣаша и древа плодовита. И на
се пакы приидоша татие, и егда взяше на
своа бремя, хотящеи отъити, и не възмогоша. И стоаша два дьни неподвижими и
угнетаеми бремены, и нача въпити: «Господине Григорие, пусти ны, уже покаемся
грѣховъ своих, и к тому не сътворим сицевыи вещи!» Слышавше же черно-ризци, и,
пришедше, яша их, и не могаста съвести
ихъ от мѣста того. И въпросиша ихъ: «Когда сѣмо приидоста?» Татие же рѣша: «Два
дьни и две нощи стоимъ здѣ». Мниси же
рѣша: «Мы всегда выходяще, не видехом
ния творить запретительные молитвы.
Не желая более терпеть гонений от инока,
древний враг, не в силах ничем навредить
ему, научил злых людей обокрасть его. Он
же не имел ничего, кроме книг. Однажды
ночью пришли воры и подстерегали старца,
чтобы, когда он пойдет к заутрене, войти и
взять все его имущество. Но почуял Григорий приход их, — обычно он целые ночи
проводил без сна, пел и молился беспрестанно, стоя посреди келии своей. Помолился он и о пришедших обокрасть его:
«Боже! Дай сон рабам твоим, ибо утрудились они всуе, врагу угождая». И спали они
пять дней и пять ночей, до тех пор, пока
блаженный, призвав братию, не разбудил
их, говоря: «Долго ли будете вы стеречь
напрасно, думая обокрасть меня? Идите теперь по домам своим». Они встали, но не
могли идти, так как изнемогли от голода.
Блаженный же дал им поесть и отпустил их.
Об этом узнал властитель города и велел
наказать воров. И затужил Григорий, что
из-за него осуждены они; он пошел, отдал
свои книги властителю, а воров отпустил.
Остальные же книги продал, а деньги раздал убогим, говоря так: «Да не впадет ктонибудь в беду, думая украсть их». Ведь сказал Господь: «Не собирайте себе сокровищ
на земле, где воры подкапывают и крадут,
но собирайте себе сокровища на небесах,
где ни моль не истребляет, ни воры не крадут. Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет». Воры же те, ради чуда, бывшего
с ними, покаялись и более не возвращались
к прежним делам своим, но, пришедши в
Печерский монастырь, стали работать на
братию.
Имел этот блаженный Григорий маленький
палисадник, где выращивал овощи и плодовые деревья. И на это опять позарились воры, и когда, взвалив на себя ношу, хотели
идти, то не смогли. И стояли они два дня
неподвижно, под гнетом своей ноши, и
начали они вопить: «Господин наш Григорий, пусти нас, мы покаемся в грехах своих
и не сделаем больше такого!» Услышали
это монахи, пришли и схватили их, но не
могли свести с места. И спросили они их:
«Когда пришли вы сюда?» Воры же отвечали: «Два дня и две ночи стоим мы здесь».
Монахи же сказали: «Мы все время тут хо-
васъ здѣ». Татие же рѣша: «Аще быхомъ
видѣли вас, то убо молилися бы вамъ съ
слезами, дабы нас пустилъ. Се, уже изнемогше, начахомъ въпити. Нынѣ же молите
старца, да пустить насъ».
Григорий же, пришед, глагола имъ: «Понеже праздни пребывасте всь живот свой,
крадущаа чюжаа труды, а сами не хотяще
тружатися, нынѣ же стойте ту праздни прочаа лѣта до кончины живота своего». Они
же съ слезами моляху старца, к тому не
сътворити имъ таковаа съгрѣшениа. Старець же умилися о них и рече: «То аще
хощете дѣлати и от труда своего инѣхъ питати, то уже пущу вы». Татие же съ клятвою
рѣша: «Никакоже преслушаемся тебѣ».
Григорий же рече: «Благословенъ Богъ! Отселе будете работающе на святую братию, и
от своего труда на потрѣбу ихъ приносите».
И тако отпусти ихъ. Татие ти скончаше живот свой в Печерьском монастырѣ, оградъ
предръжаще; их же, мню, исчадиа и донынѣ
суть.
Иногда же пакы приидоша трие нѣции, хотяще искусити сего блаженнаго. И два от
них молиста старца, ложно глаголюще:
«Сий другъ нашь есть, и осуженъ есть на
смерть. Молимъ же тя, подщися избавить
его: дай же ему чимъ искупитися от смерти». Григорий же възплакався жалостию,
провѣде бо о немъ, яко приспѣ конець житию его, и рече: «Люте человѣку сему, яко
приспѣ день погыбели его!» Они же рѣша:
«Ты же, отче, аще даси что, то сий не
умреть». Се же глаголаху, хотяще у него
взяти что, да разделять себѣ. Григорий же
рече: «И азъ дамъ, а сий умреть». И въпроси
ихъ: «Коею смертию осуженъ есть?» Они
же рѣша: «На дрѣвѣ повѣшенъ хощеть быти». Блаженный же рече имъ: «Добре судисте ему, заутра бо сий повѣсится». И пакы
сниде въ погребъ, идѣже молитву творяше,
да некако умъ ему слышить земнаго что,
ниже очи его видѣта что суетных, и оттуду
изнесе оставшаа книгы, дасть имъ, рекъ:
«Аще не угодно будеть, възвратите ми».
Они же, вземше книгы, начаша смѣатися,
глаголюще: «Продавше сиа, и разделимь
себѣ». Видѣвши же древеса плодовита, и
рѣша к себѣ: «Приидемь в сию нощь и объемлемь плод его».
дим, но вас здесь не видали». Воры же сказали: «Если бы и мы вас видели тут, то со
слезами молили бы вас, чтобы он нас отпустил. Но вот, уже изнемогши, начали мы
кричать. Попросите теперь старца, чтобы он
отпустил нас».
И пришел Григорий, и сказал им: «Так как
вы всю жизнь свою пребывали праздными,
расхищая чужие труды, а сами не хотите
трудиться, то теперь стойте здесь праздно и
дальше, до конца жизни». Они же со слезами молили старца, обещая, что больше не
совершат такого греха. Старец же смилостивился и сказал: «Если хотите работать и
трудом своим других кормить, то я отпущу
вас». Воры клятвенно обещались: «Ни за
что не ослушаемся тебя». Тогда Григорий
сказал: «Благословен Бог! Отныне будете
вы работать на святую братию: приносить
от труда своего на нужды ее». И так отпустил их. Воры же эти окончили жизнь свою
в Печерском монастыре, занимаясь огородом; потомки их, думаю я, живут еще и доныне.
В другой раз снова пришли трое неизвестных, надеясь обмануть этого блаженного.
Двое из них стали молить святого, ложно
говоря: «Вот это друг наш, и осужден он на
смерть. Молим тебя, помоги спасти его: дай
ему, чем откупиться от смерти». Заплакал
Григорий от жалости, провидя, что на самом деле приспел конец жизни того, и сказал: «Горе человеку этому, ибо приспел
день погибели его!» Они же сказали: «Но
если ты, отче, дашь что-нибудь, то он не
умрет». Говорили же они это, чтобы получить от него что-нибудь и разделить между
собой. Григорий же сказал: «Я дам, но он
все равно умрет». И спросил он их: «На какую смерть осужден он?» Они отвечали:
«Будет повешен на дереве». Блаженный
сказал им: «Точно присудили вы ему, завтра он повесится». После этого сошел он в
пещеру, где обыкновенно молился, чтобы
не слышать ничего земного и очами не видеть ничего суетного, и, вынесши оттуда
оставшиеся книги, отдал им, сказав: «Если
это вам не пригодится, то возвратите мне».
Они же, взяв книги, стали смеяться, говоря:
«Продадим их, а деньги разделим». И увидели они плодовые деревья, и решили:
«Придем нынче ночью и оберем плоды
Наставши же нощи, приидоша сие трие и
запроша мниха в погребе, идѣже бѣ моляся.
Единъ же, рѣша его на дрѣвѣ повѣсити,
възлѣзъ горѣ и нача торгати яблока, и яся за
вѣтвь: оной же отломльшися, а сии два,
устрашившися, отбегоша; сий же, летя, ятся
ризою за другую вѣтвь и, не имѣя помощи,
удавися ожерелиемъ.
Григорий же бо запренъ бѣ и не обретеся
приити к сущей братии въ церковь.
Изъшедше же вонъ изъ церьки, и вси
видѣвше человѣка, висяща мертва, и ужасошася. Поискавши же Григориа и обретоша его в погребе затворена. Изъшедше же
оттуду блаженный, и повелѣ сняти мертваго, и къ другомъ его глаголаше: «Како се
убо збысться ваша мысль! “Богъ бо непоругаемь бываеть”. Аще бысте мя не затворили, то азъ, пришед, снялъ быхъ его съ древа,
и не бы сей умерлъ. Но понеже врагъ вы
научилъ хранити суетнаа лжею, тѣм же милость свою оставили есте». Слышавше же
ругателе та събытие словес его, и, пришедше же, падоша на ногу его, просяще прощениа. Григорий же осуди ихъ в работу Печерьскому монастырю, да к тому тружающеся свой хлѣбъ ядять и доволни будут и
инехъ напитати от своихъ трудовъ. И тако
тии скончаша животъ свой, и с чады своими
работающе в Печерьскомъ монастырѣ рабомъ пресвятыа Богородица и ученикомъ
святаго отца нашего Феодосиа.
Подобно же и се сказати о немъ, юже претерпѣ блаженный страсть смертную. Нѣкаа
убо вещь монастырьскаа приключися: от
падениа животнаго осквернену быти съсуду, — и сего ради сий преподобный Григорий сниде ко Днепру по воду. В той же час
приспѣ князь Ростислав Всеволодичь, хотя
ити в Печерьский монастырь молитвы ради
и благословениа: бѣ бо идый противу ратнымъ половцемь съ братомъ своимъ Владимеромъ. Видѣвъши же отроци его старца
сего, начаша ругатися ему, метающе словеса срамнаа. Разумѣв же мних всѣхъ при
смерти суща, и нача глаголати: «О чада,
егда бѣ трѣбе умиление имѣти и многы молитвы искати от всѣхъ, тогда же вы паче
злое творите, яже Богови неугодна суть. Но
его».
Когда настала ночь, пришли эти трое и заперли инока в пещере, где он был на молитве. Один же из них, тот, о котором они говорили, что его на дереве повесят, влез на
верхушку дерева и начал обрывать яблоки,
и ухватился он за одну ветку, а она обломилась; те двое испугались и побежали, а он,
падая вниз, зацепился одеждою за другую
ветку и, оставленный без помощи, задушился воротом.
Григорий же был заперт и не смог прийти в
церковь, на молитву со всей братией. Когда
стали выходить из церкви, то все увидали
висящего на дереве мертвого человека, и
ужас напал на них. Стали искать Григория и
нашли его в пещере запертым. Вышедши
же оттуда, блаженный велел снять мертвого, друзьям же его сказал: «Вот и сбылась
ваша мысль! “Бога обмануть нельзя”. Если
бы вы не заперли меня, я пришел бы и снял
его с дерева и он бы не умер. Но так как
враг научил вас покрывать суетное ложью,
то Бог и не помиловал вас». Обманщики же
те, видя, что сбылось слово его, пришли и
упали ему в ноги, прося прощенья. И Григорий осудил их на работу Печерскому монастырю, чтобы теперь, трудясь, свой хлеб
ели они, и достанет им, чтобы и других питать от своих трудов. И так они и окончили
жизнь свою, с детьми своими работая в Печерском монастыре на рабов пресвятой Богородицы и учеников святого отца нашего
Феодосия.
Подобает же рассказать и о том, как претерпел блаженный муку смертную. Случилось однажды в монастыре, что осквернился сосуд от падения в него какого-то животного; и по этому случаю преподобный
Григорий пошел к Днепру за водой. В то же
время проходил здесь князь Ростислав Всеволодович, шедший в Печерский монастырь
для молитвы и благословения: он, с братом
своим Владимиром, шел в поход против воевавших с Русью половцев. Увидали княжеские слуги старца и стали издеваться над
ним, выкрикивая срамные слова. Инок же,
провидя, что близок их смертный час, стал
говорить им: «О чада! В то время как вам
следовало бы быть благочестивыми и призывать всех молиться за вас, вы великое зло
плачитеся своеа погыбели и кайтеся своихъ
съгрѣшений, да поне отраду приимите въ
страшный день, уже бо вы и постиже суд,
яко вси вы в воде умрете, и съ княземъ вашим». Князь же, страха Божиа не имѣа, ни
на сердци себѣ положи сего преподобнаго
словесъ, мнѣвъ его пустошь глаголюща,
яже пророчествоваше о немь, и рече: «Мнѣ
ли повѣдаеши смерть от воды, умѣющему
бродити посреди еа?» И тогда разгнѣвався
князь, повелѣ связати ему руцѣ и нозѣ, и
камень на выю его обѣсити, и въврещи въ
воду. И тако потопленъ бысть. Искавше же
его братиа 2 дьни и не обретоша; въ 3-й
день приидоша в кѣлию его, хотяще взяти
оставшаа его, и ее мертвый обрется в кѣлии
связанъ, и камень на выи его, ризы же его
еще мокры, лице же его бѣаше свѣтло, самъ
же аки живъ. И не обретеся кто принесый
его, но и кѣлии заключеннѣ сущи. Но слава
о семъ Господу Богу, творящему дивнаа
чюдеса своихъ ради угодникъ! Братиа же
изнесше тѣло его и положиша в печерѣ
честнѣ, иже и за многа лѣта пребысть цело
и нетлѣнно.
Ростиславъ же не общевавъ вины о грѣсѣ и
не иде в монастырь от ярости. Не въсхотѣ
благословениа, и удалися от него; възлюби
клятву, и прииде ему. Владимерь же прииде
в монастырь молитвы ради. И бывшим имъ
у Треполя, и полкома снемъшимася, и побегоша князи наши от лица противных. Владимерь же прееха реку молитвъ ради святыхъ и благословениа; Ростиславъ же утопе
съ всими своими вои по словеси святаго
Григориа. «Имже бо, — рече, — судомъ судите — судиться вамъ, в нюже мѣру мѣрити
— възмѣрится вам».
творите, — не угодно Богу это. Плачьте о
своей погибели и кайтесь в своих согрешениях, чтобы хотя в страшный день принять
отраду, ведь вас уже постиг суд: все вы и с
князем вашим умрете в воде». Князь же,
страха Божия не имея, не внял сердцем словам преподобного, а подумал, что лишь пустые речи — пророчества его, и сказал:
«Мне ли предсказываешь смерть от воды,
когда я плавать умею?» И, рассердившись,
князь велел связать старцу руки и ноги, повесить камень на шею и бросить в воду. Так
был он потоплен. Братия же два дня искала
его и не находила; на третий же день пришли в келью его, чтобы взять оставшееся
после него, и мертвый оказался в келье,
связанный, с камнем на шее, одежды же его
были еще мокры, лицо же светло и сам как
живой. И не нашли того, кто принес его, а
келья была заперта. Слава Господу Богу,
творящему дивные чудеса ради угодников
своих! Братья же, вынесши тело преподобного, честно положили его в пещере, и многие годы пребывает оно там цело и нетленно.
Ростислав же не счел за вину греха своего и
не пошел в монастырь от ярости. Не захотел
он благословения, и оно удалилось от него;
возлюбил проклятие, и проклятие пало на
него. Владимир же пришел в монастырь для
молитвы. И были они у Треполя, и произошло сражение, и побежали князья наши от
лица врагов. Владимир, по молитвам и благословению святых, переехал реку; Ростислав же, по слову святого Григория, утонул
со всем своим войском. «Каким, — сказан,
— судом судите, таким будете судимы, и
какою мерою мерите, такою будут мерить и
вам».
О ПРОХОРЕ ЧЕРНОРИЗЦИ, ИЖЕ МОО ПРОХОРЕ-ЧЕРНОРИЗЦЕ, КОТОРЫЙ
ЛИТВОЮ В БЫЛИА, ГЛАГОЛЕМѢЙ ЛО- ИЗ ТРАВЫ, НАЗЫВАЕМОЙ ЛЕБЕДА,
БЕДА, ТВОРЯШЕ ХЛѢБЫ И ВЪ ПОПЕЛУ МОЛИТВОЮ ДЕЛАЛ ХЛЕБЫ, А ИЗ
СОЛЬ. СЛОВО 31
ПЕПЛА СОЛЬ. СЛОВО 31
<…>Бысть убо въ дьни княжениа Свято<…>Произошло это во дни княжения Свяполча в Киевѣ. Много насилиа сътвори лю- тополка в Киеве. Много насилий делал людемь Святополкъ, домы силныхъ до оснодям Святополк, без вины искоренил до осваниа без вины искоренивъ, имѣниа
нования семьи многих знатных людей и
многыхъ отъем. И сего ради попустил Госимение у них отнял. И за то попустил Господь поганымъ силу имѣти над нимь, и бы- подь взять поганым силу над ним: и много
ша брани многы от половець. К сим же и
тогда было войн с половцами. К тому же
усобица бысть в та времена, и глад крѣпокъ, были в те времена усобицы и голод сильи скудота велиа при всем Руской земли.
ный, и во всем была скудость великая в
Бысть же въ дни тыи прииде нѣкий человѣкь от Смоленъска къ игумену Иоанну,
хотя быти мних; его же и постригъ, Прохора того имянова. Сий же убо Прохоръчерноризець вдасть себѣ въ послушание и
въздержание безмѣрное, яко и хлѣба себѣ
лишивъ. Събираеть убо лобеду, и, своима
рукама стираа, хлѣбъ себѣ творяше, и симъ
питашеся. И сего приготовляше до года, и
въ преидущее лѣто тоже приготовляше, яко
доволну ему быти безъ хлѣба всь животъ
свой.
И виде Господь тръпѣние его и великое
въздержание, положи ему горесть ону на
сладость, и по печали бысть ему радость, по
реченному: «Вечерь въдворится плачь, и
заутра радость». И сего ради прозванъ
бысть Лобедникъ, ибо николиже хлѣба вкуси, развѣ просфуры, ни овоща никаковаже,
ни питиа, но точию лобѣду, якоже и выше
речеся. И сий не поскорбѣ николиже, но
всегда работаше Господеви радуася. И ни
устрашися николиже находящиа рати, зане
бысть житие его, яко единому от птиць, не
стяжа бо селъ, ни житница, идѣже съберет
благаа своа. Сий не рече, якоже богатый:
«Душе, имаши многа благаа, лежаще на
многа лѣта, яжь и пий, веселися!» Иного бо
не имяше, развѣ точию лобеду, но се приготовляше токмо на приидущее лѣто, глаголаше к себѣ: «Человѣче, в сию нощь душу
твою истяжуть от тебѣ аггели, а яже приготованнаа лобеда кому будеть?» Сий дѣломъ
исполъни слово Господне реченное, еже рече: «Възрите на птица небесны, яко не
сѣють, ни жнуть, ни в житница събирають,
но Отець вашь небесный питаеть их». Симъ
ревнуа, и сий преподобный Прохоръ легко
преходя путь, идѣже бо бываше лобеда, то
оттуду на свою раму, яко на крилу, в монастырь приношаше, на свою кормлю готовляше: ненаоранне земли ненасеанна пища
бываше ему.
Гладу же велику приспѣвшу, и смерти
належащии глада ради бывающа на вся люди, блаженны же дѣло свое съдръжаше,
събираа лобеду. И сего видѣвь нѣкий человѣкъ, събирающа лобеду, начатъ и той
събирати лобеду, себе же ради и домашних
своихъ, да темь препитаются въ гладнае
время. Сему же тогда блаженному паче
Русской земле.
В те дни пришел некий человек из Смоленска к игумену Иоанну, желая стать иноком;
игумен постриг его и назвал Прохором.
Этот черноризец Прохор предал себя на послушание и такое безмерное воздержание,
что отказался даже от хлеба. Он собирал
лебеду, растирал ее своими руками, делал
из нее хлеб и этим питался. И заготовлял он
себе ее на год, а на следующее лето собирал
новую, и так довольствовался он лебедой
вместо хлеба всю жизнь свою.
И Господь, видя терпение его и великое
воздержание, превратил ему горечь ту в
сладость, и была ему радость после печали,
по сказанному: «Вечером водворяется плач,
а наутро радость». И ради этого прозвали
его Лебедником, потому что, как сказано
выше, никогда он не вкушал ни хлеба, кроме просфоры, ни овощей никаких, ни
напитков, но только лебеду. И не роптал он
никогда, но всегда служил Господу с радостью. И не страшился он никогда никаких
бед, потому что жил как птица: не приобретал ни сел, ни амбаров, где бы хранить добро свое. Он не говорил, как тот богач: «Душа, много добра лежит у тебя на многие годы: ешь, пей, веселись!» Не имел он ничего,
кроме лебеды, да и ту приготовлял только
на один год, говоря себе: «Человече! В эту
ночь возьмут от тебя душу твою ангелы, так
кому же останется приготовленная тобой
лебеда?» Он на деле исполнил слово Господа, который сказал: «Взгляните на птиц
небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их». Подражая им, преподобный Прохор легко проходил путь до того места, где
росла лебеда, и оттуда на своих плечах, как
на крыльях, приносил ее в монастырь и
приготовлял себе в пищу: на непаханой
земле несеяный хлеб был ему.
Настал великий голод, и смерть из-за голода нависла над всеми людьми; блаженный
же продолжал дело свое, собирая лебеду.
Увидев его, собирающим лебеду, один человек и сам стал собирать лебеду для себя и
для домашних своих, чтобы пропитаться ею
в голодное время. Блаженному же тогда
пришлось гораздо больше собирать лебеды
умножашеся лобеда на пищу, и болий труд
творяше себѣ в тыи дьни, собираа таковое
зѣлие, якоже и прежде рѣхъ, и, своима рукама стираа, творяше хлѣбы и раздаваше
неимущимъ и от глада изнемогающимъ.
Мнози же бяху тогда к нему приходяще въ
гладное врѣмя, онъ же всѣмъ раздаваше, и
всемь сладко являшеся, яко с медомъ суще;
а не тако хотѣти кому хлѣба, якоже от руку
сего блаженнаго сътворенное от дивиаго
зѣлиа приати. Кому бо дааше съ благословениемь, то свѣтелъ и чистъ являашеся и
сладокъ бываше хлѣбъ; аще ли кто взимаше
отай, обреташеся хлѣбъ яко пелынь.
Нѣкто бо от братия втайнѣ украдъ хлѣбъ и
не можаше ясти, зане обреташеся в руку его
яко пелынь, и горекъ паче мѣры являшеся.
И се сътворися многажды. Стыдяша же ся,
от срама не могый повѣдати блаженному
своего съгрѣшениа. Гладенъ же бывъ, не
могый тръпѣти нужда естественыа, видя
смерть пред очима своима, и приходить къ
Иоанну-игумену, исповѣда ему събывшееся, прощениа прося о своемь съгрѣшении.
Игуменъ же, не вѣровавъ реченнымъ, повелѣ иному брату се сътворити: втайнѣ
хлѣбъ взяти, да разумѣють истинно, аще
тако есть. И принесену бывшу хлѣбу, и обретеся тако же, якоже и крадый брат повѣда, и не можаше никтоже вкусити его от
горести. Сему же сущу еще и в рукахъ его,
посла игуменъ испросити хлѣбъ. «Да от руку, — рече, — възмете, отходяще же от него, и другый хлѣбъ украдите.» Сима же
принесенома бывши, украденый же хлѣбъ
пред ними пременися и бысть, яко пръсть,
горекъ, акы пръвый, и взятый хлѣбъ от руку
его — акы медъ, и светелъ явися. И сему
чюдеси бывшу, прослу таковый муж всюду,
и многы прекормивъ алчныа, и многымъ на
ползу бывъ.
Егда же Святоплъкъ съ Давидомъ Игоревичем рать зачаста про Василкову слепоту,
егоже ослепи Святоплъкъ, послушавъ Давида Игоревича, с Володимеромъ и съ
самѣмъ Василкомъ, и не пустиша гостей из
Галича, ни людей изъ Перемышля, и не
бысть соли въ всей Руской земли. Сицеваа
неуправлениа быша, к сему же и граблениа
безаконнаа, якоже пророкъ рече: «Сънѣдающи люди моа въ хлѣба мѣсто, Господа не
призваша». И бѣ видѣти тогда люди, сущаа
на пищу, и принял он на себя в те дни еще
больший труд: собирая это зелье и, как я
уже говорил, растирая его своими руками,
делал из него хлебы и раздавал их неимущим и от голода изнемогающим. Многие
приходили к нему в это голодное время, и
он всех оделял этими хлебами, и сладкими,
как с медом, казались они всем; и никому
так настоящего хлеба не хотелось, как руками этого блаженного приготовленного из
дикого зелья. И если он сам давал с благословением, то светел, и чист, и сладок бывал его хлеб; если же кто брал тайком, то
оказывался хлеб горек, как полынь.
Некто из братии потихоньку украл хлеб и
не мог его есть, потому что в его руках он
сделался как полынь и без меры горьким. И
так повторялось не раз. Но стыдился брат,
от срама не мог открыть блаженному своего
согрешения. Однако будучи голоден, не
стерпев естественной нужды и видя смерть
пред глазами своими, пришел он к Иоаннуигумену и, прося прощения за свое согрешение, рассказал ему о случившемся. Игумен не поверил рассказанному и, чтобы
узнать, подлинно ли это так, велел другому
брату сделать то же: взять хлеб тайно. Принесли хлеб, и оказалось то же, что говорил
укравший брат: никто не мог есть его от горечи. Держа этот хлеб в руках, игумен послал попросить хлеб у блаженного. «Один
хлеб, — сказал он, — возьмите из рук его, а
другой хлеб, уходя от него, украдите». Когда принесли эти хлебы, украденный изменился пред всеми и сделался как сухая земля, и был горек, как и первый, а хлеб, взятый из рук блаженного, — светел и сладок,
как мед. После такого чуда повсюду прошла слава об этом муже, и многих голодных прокормил он, и многим был полезен.
Когда Святополк, в союзе с Владимиром и
самим Васильком, пошел ратью на Давыда
Игоревича в отместку за Василька, которого ослепил он, подстрекаемый Давыдом
Игоревичем, не стали пускать ни купцов из
Галича, ни людей из Перемышля, и не было
соли во всей Русской земле. Наступило
трудное время, начались беззаконные грабежи, как сказал пророк: «Съедающие
народ мой, как едят хлеб не призывающие
Господа». И были все люди в великой печа-
в велицей печали и изнемогших от глада, от
рати, не имяху бо ни пшеница, ниже соли,
чимъ бы скудость препроводити.
Блаженный же тогда Прохоръ, имѣа кѣлию
свою, и събра множество попела от всѣхъ
кѣлий, и не ведуще сего никомуже, и се
раздаваше приходящим, и всѣмь бываше
чиста соль, молитвами его. И елико раздаваше, толико паче множащеся. И ничтоже
взимаа, но туне всѣмь подаваше, елико кто
хощеть, и не токмо монастырю доволно
бысть, но и мирьскаа чада, к нему приходяще, обилно възимаху на потрѣбу домомъ
своимъ. И бѣ видѣти торжище упражняемо,
монастырь же полонъ приходящих на приатие соли. И оттого въздвижеся зависть от
продающих соль, и сътворися им неполучение жаланиа. Мнѣвше собѣ в тыа дьни богатество много приобрести в соли, бысть же
имъ о том печаль велиа: юже бо прежде
драго продаваху, по два головажне на куну,
нынѣ же по 10, и никтоже възимаше.
И въставше вси, продающе соль, приидоша
ко Святополку и навадиша на мниха, глаголюще, яко: «Прохоръ-чернець, иже есть в
Печерьскомъ монастырѣ, отъятъ от нас богатество много: даеть соль всѣм к нему
приходящимъ невъзбранно, мы же обнищахом». Князь же, хотя имъ угодити, двое же
помысливъ в себѣ: да сущую молву в них
упразднить, себѣ же богатество приобрящеть. Сию мысль имѣа въ умѣ своемь,
съвѣщавъ съ своими съвѣтники цѣну многу
соли, да емь у мниха, продавца ей будеть.
Тогда крамолникомъ тѣмъ обещеваеться,
глаголя: «Васъ ради пограблю черньца»,
крыа в себѣ мысль приобретениа богатества. Сим же хотя мало угодити имъ, паче
же многу спону имъ творя: зависть бо не
вѣсть предпочитати еже полѣзно есть творити.
Посылаеть же князь, да возмуть соль всю у
мниха. Привезѣне же бывши соли, и приидѣ
князь, хотя видѣти ю, и с тѣми крамолникы,
иже навадиша на блаженнаго, и видѣвше
вси, яко попелъ видѣти очима. Много же
дивишася: что се будеть? — и недоумѣахуся. Извѣстно же хотяху увѣдети, что се будет таковое дѣло, обаче же повелѣ ю съхранити до 3 дний, да разумѣють истинно.
Нѣкоему же повелѣ вкусити, и обретеся по-
ли, изнемогли от голода и от войны, не
имели ни пшеницы, ни даже соли, чем бы
преодолеть скудость свою.
Блаженный Прохор тогда имел уже келью
свою; и собрал он к себе изо всех келий
множество пепла, но так, что никто не знал,
и раздавал его приходящим к нему, и для
всех, по молитве его, делался он чистой солью. И чем больше он раздавал, тем больше
у него становилось. И ничего не брал за это,
а всем даром давал, сколько кому нужно, и
не только монастырю было довольно, но и
мирские люди приходили к нему и обильно
брали, сколько кому требовалось для дома
своего. Торжище опустело, а монастырь
был полон приходящими за солью. И пробудило это зависть у продавцов соли, потому что не получили они, чего желали. Они
думали приобрести в это время большой
барыш от соли, и впали они в великую печаль: то, что они прежде продавали по дорогой цене, за куну — две меры, теперь же,
за ту же цену, и десяти мер никто не брал.
И собрались все, продававшие соль, пришли к Святополку и стали наущать его против инока, говоря: «Прохор, чернец Печерского монастыря, отнял у нас богатства
много: дает соль всем приходящим к нему
безотказно, и мы от того обнищали». Князь
же, хотя им угодить, и о другом про себя
подумал: между ними прекратить ропот, а
себе богатство приобрести. Обдумав это,
решил он со своими советниками, что цена
на соль будет высокая и, отнявши у инока,
сам будет продавать ее. Крамольников этих
он успокоил, сказав: «Ради вас пограблю
чернеца», а сам таил мысль о приобретении
богатства себе. Он хотел хотя бы немного
угодить им и только больше вреда сделал:
ибо зависть никакой пользы принести не
может.
Послал князь взять всю соль у инока. Когда
привезли соль, князь с теми крамольниками, которые наущивали его против блаженного, пошел посмотреть ее, и увидели все,
что перед глазами их пепел. Сильно удивились все, — что бы это значило? — и недоумевали. Желая узнать доподлинно, в чем
дело, князь велел хранить ее три дня. И повелел он одному человеку отведать, и оказался пепел в устах у того.
пелъ въ устѣхъ его.
Приходяще же по обычаю множество народа, хотяще же взимати соль у блаженнаго, и
увѣдѣвше пограбление старче, възвращающеся тщама рукама, проклинающе сътворшаго сие. Блаженный же тѣмъ рече: «Егда
иссыпана будеть, и тогда, шедше, разграбите ю». Князь же, държавъ ю до трех дьнехъ,
повелѣ нощию изсыпати ю. Изсыпану же
бывшу попелу, и ту абие прѣложися в соль.
И се увѣдавше, граждане, пришедше, разграбиша соль.
И сему дивному чюдеси бывшу ужасеся
сътворивый насилие: не могый же съкрыти
вещи, зане пред всѣм градом сътворися, нача испытовати, что есть дѣло сие. Тогда
сказаша князю ину вещь, еже сътвори блаженный, кормя лобедою множество народа,
и въ устѣхъ их хлѣбъ сладокъ бываше;
нѣкоторыи же взяша един хлѣбъ безъ его
благословениа — и обретеся яко прьсть и
горекъ, акы пелынь, въ устех ихъ. Си слышавъ, князь стыдѣвся о створеннем, и шед в
монастырь къ игумену Иоанну, покаася к
нему. Бѣ бо прежде вражду имѣа на нь, зане
обличаше его несытьства ради, богатьства и
насилиа ради. Его же ем, Святоплъкъ в Туров заточивъ, аще бы Владимерь Монамах
на сего не восталъ, его же убояся Святоплъкъ въстаниа на ся, скоро възврати с
честию игумена в Печерьский монастырь.
Сего же ради чюдеси велику любовъ нача
имѣти къ святѣ Богородици и къ святымъ
отцемь Антонию и Феодосию, черноризца
же Прохора оттоле вельми чтяше и блажаше, ведый его въистину раба Божиа суща. Дасть же слово Богови к тому не сътворити насилиа никомуже. Еще же и се слово
утверди к нему князь, глаголя: «Аще бо азъ,
по изволению Божию, прежде тебѣ отъиду
свѣта сего, и ты своима рукама въ гробъ положи мя, да сим явится на мнѣ безлобие
твое; аще ли ты прежде мене преставишися
и поидеши к неумытному Судии, то азъ на
раму своею в печеру внесу тя, да того ради
Господь прощение подасть ми о многосъгрѣшеннѣмь к тебѣ грѣсѣ». И сие рекъ,
отъиде от него.
Блаженный же Прохоръ многа лѣта поживъ
Как обычно, множество народа продолжало
приходить к блаженному, желая получить
соль, и, узнав, что старец ограблен, возвращалось с пустыми руками, проклиная сделавшего это. Блаженный же им сказал: «Когда выбросят ее, тогда идите и заберите себе». Князь продержал ее три дня, потом велел ночью выбросить ее. Высыпали пепел,
и он сразу же превратился в соль. Горожане
же, узнавши об этом, пришли и разобрали
соль.
От такого дивного чуда пришел в ужас сделавший насилие: не мог он скрыть происшедшего, потому что свершилось это на
глазах всего города, и стал князь выпытывать, что бы это значило. Тогда рассказали
князю и о другом чуде, которое сотворил
блаженный, кормя лебедой множество
народа, и в устах их она становилась хлебом сладким; когда же некоторые брали
хлеб без его благословения, то оказывался
он как сухая земля и на вкус горек, как полынь. Услышавши это, устыдился князь содеянного им, пошел в монастырь к игумену
Иоанну и покаялся перед ним. Прежде же
он питал к нему ненависть из-за того, что
игумен обличал его за ненасытную жадность к богатству и за чинимые насилия.
Святополк тогда схватил его и заточил в
Туров; но поднялся на него Владимир Мономах, и Святополк, испугавшись гнева его,
скоро с честью возвратил игумена в Печерский монастырь.
Теперь же, ради такого чуда, воспылал
князь великой любовью к обители святой
Богородицы и к святым отцам Антонию и
Феодосию, черноризца же Прохора он с
этих пор сильно почитал и восхвалял, так
как убедился, что он воистину раб Божий. И
дал он слово Богу не делать более никому
насилия. И старцу князь дал крепкое слово,
сказав: «Если по изволению Божию я прежде тебя отойду из света сего, то ты своими
руками в гроб положи меня, и да явится в
этом твое беззлобие ко мне; если же ты
прежде меня преставишься и пойдешь к неподкупному Судии, то я на плечах своих в
пещеру внесу тебя, чтобы Господь подал
мне прощение в великом грехе моем перед
тобой». Сказав это, князь пошел от него.
Блаженный же Прохор еще много лет про-
в добре исповѣдании, богоугоднымъ, чистым и непорочным житиемь. Посем же
разболѣвся святый, князю тогда на войнѣ
сущу. Тогда святый наричие посылаеть к
нему, глаголя, яко: «Приближися час исхода моего от тѣла; да аще хощеши, прииди,
да прощение възмевѣ и скончаеши обѣщание свое, да приимеши отдание от Бога и
своима рукама вложиши мя въ гробъ. Се бо
ожидаю твоего прихода, да умѣдлиши, и
азъ отхожу; да не тако исправитъ ти ся
брань, яко пришедшу ти ко мнѣ». И сиа
слышавъ, Святоплъкъ в той же час воа распустивъ и прииде къ блаженному. Преподобный же, много поучивъ князя о милостинѣ, и о будущемь судѣ, и о вечней жизни, и о бесконечнѣй муцѣ, давъ ему благословение и прощение, и цѣловавъ вся сущаа
съ княземь, и въздѣвъ руцѣ горѣ, предасть
духъ. Князь же, вземъ святаго старца, несе и
в печеру, и своима рукама въ гробъ вложи.
И по погребении блаженнаго поиде на войну, и многу побѣду сътвори на противныа
агаряны, и взя всю землю ихъ. И се бо
бысть Богомъ дарованнаа побѣда в Руской
земли, по проречению преподобнаго.
И оттоле убо Святополкъ, егда исхождаше
или на рать, или на ловы, и прихождаше в
монастырь съ благодарениемь, поклоняяся
святѣй Богородици и гробу Феодосиеву, и
вхождаше в печеру къ святому Антонию и
блаженному Прохору, и всѣмь преподобнымъ отцемъ покланяася, и исхождаше в
путь свой. И тако добре строашася Богомъ
набдимое княжение его. Самъ бо свѣдѣтель
бывъ, ясно исповѣдаа чюдеса бо и знамениа, яже быша преславнаа Прохора же и
инехъ преподобных, с нимиже буди всѣм
намъ получити милость о Христѣ Иисусѣ,
Господѣ нашем, ему же слава съ Отцѣмь и
съ Святым Духом ныне и присно.
О ПРЕПОДОБНЕМЪ МАРЦѢ ПЕЧЕРНИЦѢ, ЕГОЖЕ ПОВЕЛѢНИА МЕРТВИИ
ПОСЛУШАХУ. СЛОВО 32
<…>Бѣаше убо сий святый Марко житие
имѣа в печерѣ, и при семь изнесенъ бысть
святый отець Феодосие от печеры въ святую великую церковь. И сий же преподобный Марко многа мѣста ископа в печерѣ
своима рукама, и на своею плещу прьсть
жил в добром исповедании, богоугодным,
чистым и непорочным житием. И вот разболелся святой, а князь в это время на
войне был. Тогда святой извещение послал
к нему, говоря: «Приблизился час исхода
моего из тела; прийди, если хочешь, да простимся с тобой, и исполнишь обещание свое
— своими руками положишь меня в гроб и
прощение примешь от Бога. Я только ожидаю твоего прихода, и если помедлишь, я
отойду; и не опасайся — война окажется
для тебя успешной, если ты придешь ко
мне». Услышав это, Святополк тотчас же
воинов распустил и пришел без промедления к блаженному. Преподобный же долго
наставлял князя о милостыне, и о будущем
суде, и о вечной жизни, и о бесконечной
муке, потом дал ему благословение и прощение, простился со всеми, бывшими с князем и, подняв руки к небу, испустил дух.
Тогда князь, взяв святого старца, отнес его
в пещеру и своими руками в гроб положил.
После погребения блаженного он пошел на
войну, и великую победу одержал над противными агарянами, и покорил всю землю
их. Это была Богом дарованная победа в
Русской земле, предсказанная преподобным.
С тех пор Святополк, шел ли на войну или
на охоту, всегда приходил в монастырь с
благодарением, поклонялся святой Богородице и гробу Феодосиеву, потом входил в
пещеру к святому Антонию и блаженному
Прохору и, всем преподобным отцам поклонившись, шел в путь свой. И процветало
оберегаемое Богом княжение его. Сам будучи свидетелем, он открыто возвещал о
чудесах и знамениях преславного Прохора
и других преподобных, да получим и мы
все с ними милость о Христе Иисусе, Господе нашем, слава ему с Отцом и со Святым Духом ныне и присно.
О ПРЕПОДОБНОМ МАРКЕ ПЕЩЕРНИКЕ, ПОВЕЛЕНИЙ КОТОРОГО МЕРТВЫЕ
СЛУШАЛИСЬ. СЛОВО 32
<…>Этот святой Марко жил в пещере, при
нем перенесен был святой отец наш Феодосии из пещеры во святую и великую церковь. Этот преподобный Марко много могил в пещере своими руками выкопал, вынося землю на своих плечах, и так трудился
износя, и бѣ по вся дьни и по вся нощи
тружаася о дѣле Божии. Ископа же и мѣста
многа на погребении братии; от сего ничтоже взимаше, но еже сам кто что дааше
ему, и се приимъ, убогымъ раздаяше.
Единою же ему копающу по обычаю, и,
трудився, изнеможе, остави мѣсто уско и
неразширено. Лучи же ся единому от братиа, болѣвъ, къ Господу отъити в той день,
и не бѣ иного мѣста, развѣ того тѣснаго.
Принесенъ же бысть мертвый в печеру, и
нудима сего вложиша тесноты ради. Роптание же бысть на Марка от братии, понеже
не можаху мертваго опрятати, ни маслоа на
нь възлиати, зане бѣ мѣсто уско. Печерникъ
же, съ смирением всѣмь поклоняася, глаголаше: «Простите мя, отци, за немощь недоконцахъ». Они же болма укоряху его, досаждающе ему. Марко же глагола мертвому:
«Ибо тѣсно есть мѣсто се, самъ бо, брате,
покрепися и приими масло, възлей на ся».
Мертвый же простерь руку, мало восклонся, взем масло, възлей на ся крестообразно, на пръси и на лицѣ, съсуд отдасть;
сам же, пред всими опрятався, възлегъ,
успе. И сему чюдеси бывшу, приатъ всѣхъ
страх и трепетъ о сътвореннемь.
Пакы же инъ брат, много болѣвъ, умре. И
нѣкто же от другъ ему и губою отре его, и
иде в печеру, хотя видѣти мѣсто, идѣже положитися хощеть тѣло любимаго имъ, и
въпроси блаженнаго сего. К нему же
отвѣща преподобный Марко: «Брате, иди,
рци брату: “Пожди до утриа, да ископаю ти
мѣсто, и тако отъидеши на онъ житиа покой”. Пришедъ же братъ глагола ему: “Отче
Марко, азъ и губою отрохъ его тѣло, мертво
суще, кому ми велиши глаголати?” Марко
же пакы рече: «Се мѣсто, видиши, не докончано. Велю ти, иди, рци умершему:
“Глаголеть ти грѣшный Марко, брате, пребуди еще сий день, и утро отъидеши ко желаемому Господу нашему. Донележе приготоваю ти мѣсто в положение, пришлю по
тя”».
Пришедый же братъ, послуша преподобнаго, прииде в монастырь и обрете всю братию, обычное пѣние над ним съвръшающу.
И ставъ у мертваго, и рече: «Глаголеть ти
Марко, яко мѣсто нѣсть ти уготовано, брате, но пожди еще до утриа». И удивишася
он днем и ночью для дела Божия. Выкопал
он много могил на погребение братии и ничего не брал за это, а если же кто сам чтонибудь давал ему, он принимал и раздавал
убогим.
Однажды копал он, по обычаю, и, много
трудившись, изнемог, и оставил могилу узкой и не расширенной. Случилось же, что
один больной брат отошел к Господу в этот
день, и не было другой могилы, кроме той
— тесной. Принесли мертвого в пещеру и
от тесноты едва уложили его. И стала братия роптать на Марка, потому что нельзя
было ни одежд поправить на мертвом, ни
даже елея на него возлить, так узка была
могила. Пещерник же со смирением кланялся всем, говоря: «Простите меня, отцы,
за немощью не докончил». Они же еще
больше стали укорять его. Тогда Марко
сказал мертвому: «Так как тесна могила эта,
брат, соберись с силами и сам возьми елей и
возлей на себя». Мертвый же, приподнявшись немного, протянул руку, взял елей и
возлил себе крестообразно на грудь и на
лицо, потом отдал сосуд и перед всеми сам
оправил на себе одежды, лег и снова умер.
И когда произошло это чудо, охватил всех
страх и трепет от свершившегося.
Потом другой брат, после долгой болезни,
умер. Некто из друзей его отер тело губкой
и пошел в пещеру посмотреть могилу, где
будет лежать тело друга его, и спросил он о
ней блаженного. Преподобный же Марко
ответил ему: «Брат, пойди, скажи брату:
“Подожди до завтра, я выкопаю тебе могилу, тогда и отойдешь от жизни на покой”».
Пришедший же брат сказал ему: «Отче
Марко, я уже губкой отер мертвое тело его,
кому мне велишь говорить?» Марко же
опять сказал: «Видишь, могила не докончена. И как велю тебе, иди и скажи умершему:
“Говорит тебе грешный Марко: брат, поживи еще этот день, а завтра отойдешь к возлюбленному Господу нашему. Когда я приготовлю место, куда положить тебя, то
пришлю за тобой”».
Послушался пришедший брат преподобного, и когда пришел в монастырь, то нашел
братию совершающей обычное пение над
умершим. Он же, став пред мертвым, сказал: «Говорит тебе Марко, что не приготовлена еще для тебя могила, брат, подожди до
вси словеси сему. И егда сиа изрече братъ
предъ всѣми, и ту абие прозрѣ мертвый,
душа его възвратися во нь, и пребысть день
той и всю нощь, отвръстѣ имы очи, и ничтоже глагола никомуже.
Заутра же братъ онъ, приходивый прежде,
иде в печеру, хотя увѣдѣти, аще мѣсто уготовано есть. К нему же рече блаженный:
«Шед, рци умершему: “Глаголеть ти Марко
— остави животъ сий временный и прииди
на вечный, се бо мѣсто уготованно ти есть
на приатие тѣлу твоему, отдай же Богови
духъ твой, тѣло твое съ святыми отци здѣ
положено будет в печерѣ”». Пришедъше же
братиа вся, сиа изъглагола ожившему, и ту
абие смежи очи свои и предасть духъ —
прѣд всѣми, пришедшими посещениа ради
его. И тако честнѣ положенъ бысть въ преди реченнемь мѣсте в печерѣ. И сему чюдеси вси удивишася: како словомъ блаженнаго оживѣ мертвый, и пакы повелениемъ
его преставися. <…>
завтра». Удивились все словам таким. Но
только что произнес их пред всеми пришедший брат, тотчас мертвый открыл глаза
и душа его возвратилась в него, весь тот
день и всю ночь пробыл он с открытыми
глазами, но никому ничего не говорил.
На другой день тот брат, который ходил к
Марку, пошел в пещеру, чтобы узнать, готово ли место. Блаженный же сказал ему:
«Пойди и скажи умершему: “Говорит тебе
Марко — оставь эту временную жизнь и
перейди в вечную, вот уже место готово для
принятия тела твоего, предай Богу дух свой,
а тело твое положено будет здесь, в пещере,
со святыми отцами”». Когда пришла вся
братия, сказали это ожившему, и тот пред
всеми, пришедшими посетить его, тотчас
сомкнул глаза и испустил дух. И положили
его честно, в предназначенном ему месте в
пещере. И дивились все такому чуду: как по
одному слову блаженного ожил мертвец и
по повелению его снова преставился. <…>
«Слово о погибели Русской земли»
СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУСКЫЯ ЗЕМЛИ СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ
И ПО СМЕРТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ
ПОСЛЕ СМЕРТИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ЯРОЯРОСЛАВА
СЛАВА
О, свѣтло свѣтлая и украсно украшена,
О, светло светлая и прекрасно украшенная,
земля Руськая! И многыми красотами
земля Русская! Многими красотами прославудивлена еси: озеры многыми удивлена
лена ты: озерами многими славишься, реками
еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными, и источниками местночтимыми, горами, кругорами, крутыми холми, высокыми дубра- тыми холмами, высокими дубравами, чистывоми, чистыми польми, дивными звѣрьми, ми полями, дивными зверями, разнообразныразличными птицами, бе-щислеными гоми птицами, бесчисленными городами велироды великыми, селы дивными, виногракими, селениями славными, садами монады обителными, домы церковьными и
стырскими, храмами Божьими и князьями
князьми грозными, бояры честными,
грозными, боярами честными, вельможами
вельможами многами. Всего еси испольмногими. Всем ты преисполнена, земля Руснена земля Руская, о прававѣрьная вѣра
ская, о правоверная вера христианская!
хрестияньская!
Отселѣ до угоръ и до ляховъ, до чаховъ,
Отсюда до угров и до ляхов, до чехов, от чеот чахов до ятвязи и от ятвязи до литвы,
хов до ятвягов, от ятвягов до литовцев, до
до немець, от нѣмець до корѣлы, от
немцев, от немцев до карелов, от карелов до
корѣлы до Устьюга, гдѣ тамо бяху тойми- Устюга, где обитают поганые тоймичи, и за
ци погании, и за Дышючимъ моремъ; от
Дышащее море; от моря до болгар, от болгар
моря до болгаръ, от болгарь до буртасъ, от до буртасов, от буртасов до черемисов, от чебуртасъ до чермисъ, от чермисъ до
ремисов до мордвы — то все с помощью Боморъдви,— то все покорено было Богомъ жьею покорено было христианскому народу,
крестияньскому языку, поганьскыя страпоганые эти страны повиновались великому
ны, великому князю Всеволоду, отцю его князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киЮрью, князю кыевьскому, дѣду его Воло- евскому, деду его Владимиру Мономаху, кодимеру и Манамаху, которымъ то полово- торым половцы своих малых детей в колыбеци дѣти своя полошаху в колыбѣли. А
ли пугали. А литовцы из болот своих на свет
литва из болота на свѣтъ не выникываху,
не показывались, а угры укрепляли каменные
а угры твердяху каменые городы желѣзстены своих городов железными воротами,
ными вороты, абы на них великый Волочтобы их великий Владимир не покорил, а
димеръ тамо не вьѣхалъ, а нѣмци радонемцы радовались, что они далеко — за Сивахуся, далече будуче за Синимъ моремъ. ним морем. Буртасы, черемисы, вяда и мордБуртаси, черемиси, вяда и моръдва борть- ва бортничали на великого князя Владимира.
ничаху на князя великого Володимера. И
А император царьградский Мануил от страха
жюръ Мануилъ цесарегородскый опасъ
великие дары посылал к нему, чтобы великий
имѣя, поне и великыя дары посылаша к
князь Владимир Царьград у него не взял.
нему, абы под нимъ великый князь Володимеръ Цесарягорода не взял.
А в ты дни болѣзнь крестияном от велика- И в те дни,— от великого Ярослава, и до
го Ярослава и до Володимера, и до ныВладимира, и до нынешнего Ярослава, и до
няшняго Ярослава, и до брата его Юрья,
брата его Юрия, князя владимирского,— обкнязя володимерьскаго...
рушилась беда на христиан...
Летописные повести о татаро-монгольском нашествии
Повесть о битве на реке Калке (из Тверской летописи)
Повѣсть о Калкацкомъ побоищѣ, и о кня- Повесть о битве на Калке, и о князьях русзехъ рускыхъ, и о храбрыхь 70. Въ лѣто
ских, и о семидесяти богатырях. В год 6732
6732. По грѣхомь нашимъ приидоша
(1223). Из-за грехов наших пришли народы
языци незнаеми, безбожнии моявитяне, их неизвестные, безбожные моавитяне, о котоже никто же добрѣ не вѣсть ясно, кто
рых никто точно не знает, кто они, и откуда
суть, и отколѣ изыидоша, и что языкь ихъ, пришли, и каков их язык, и какого они плеи которого племени суть, и что вѣра ихъ.
мени, и какой веры. И называют их татарами,
И зовуть я татари, а инии глаголють таур- а иные говорят — таурмены, а другие — пемени, а друзии печенѣзи. Инии же глагоченеги. Некоторые говорят, что это те наролють, яко сии суть, о нихъ же Мефодий,
ды, о которых Мефодий, епископ Патарский,
епископь Паторомский, свѣдительствуетъ, сообщает, что они вышли из пустыни Етрияко сии суть вышли ис пустыня Ефровевской, находящейся между востоком и севескиа, сущи межи въстока и сѣвера. Тако
ром. Ибо Мефодий говорит так: «К скончабо глаголеть Мефодий: «Яко въ скончание нию времен появятся те, которых загнал Гевремени явитися имъ, их же загна тамо
деон, и, выйдя оттуда, пленят всю землю от
Гедеонъ, и изшедше оттуду, поплѣнятъ
востока до Евфрата и от Тигра до Понтийсковсю землю отъ востока до Ефранта, и отъ го моря, кроме Эфиопии». Один Бог знает,
Тигра до Понетскаго моря, кромѣ Ефиокто они и откуда пришли, о них хорошо изпиа». Богь же вѣсть единъ, кто суть и отвестно премудрым людям, которые разбираколѣ изыидоша, премудрии мужи вѣдятъ
ются в книгах. Мы же не знаем, кто они тая добрѣ кто книгы разумѣетъ. Мы же ихъ кие, а написали здесь о них на память о бене вѣмы, кто суть, но и здѣ написахомъ о
дах, которые они принесли, и русских князьнихъ памяти ради рускыхъ князь и бѣды,
ях.
яже бысть отъ нихъ.
Но не сихъ же ради сие случися, ко гордо- Но все это случилось не из-за татар, а из-за
сти ради и величаниа рускыхъ князь погордости и высокомерия русских князей допусти Богь сему быти. Бѣша бо князи
пустил Бог такое. Ведь много было князей
храбры мнози, и высокоумны, и мнящеся
храбрых, и надменных, и похваляющихся
своею храбростию съдѣловающе. Имѣясвоей храбростью. И была у них многочисхутъ же и дружину многу и храбру, и тою ленная и храбрая дружина, и они хвалились
величающееся <…>
ею <…>
Начатъ бо слухъ проходити, яко сии безНачали приходить слухи, что эти безбожные
божнии многы страны поплѣниша: Ясы,
татары пленили многие народы: ясов, обезов,
Обезы, Касогы, и половець безбожныхъ
касогов, избили множество безбожных помножество избыша, и приидоша на землю ловцев и пришли в Половецкую землю. ПоПоловеческую. Половци же не могуще
ловцы же, не в силах сопротивляться, бежали,
противися бѣжаша, и многыхъ избыша, а
и татары многих избили, а других преследоиныхъ погнаша по Дону въ лукоморя, и
вали вдоль Дона до залива, и там они убиты
тамо избиваеми гнѣвомъ Божиимъ и пре- были гневом Бога и его пречистой Матери.
чистыа его Матери. Много бо зла сътвоВедь эти окаянные половцы сотворили много
риша тѣ окаании половци Руской земли.
зла Русской земле. Поэтому всемилостивый
Того ради всемилостивый Богъ хотя погу- Бог хотел погубить безбожных сынов Измаибити безбожныа сына Измаиловы, кумала, куманов, чтобы отомстить за кровь хрины, яко да отъмьстятъ кровь христианьстианскую; что и случилось с ними. Ведь эти
скую; еже и бысть надъ ними. Приидоша
таурмены прошли всю землю Куманскую и
бо ти таурмени на всю страну Куманьпреследовали половцев до реки Днепра около
скую и гониша ихъ до рѣки Днѣпра близъ Руси.
Руси.
И прибѣгоша окаяннии половци, иде же
И прибежали окаянные половцы к месту, козовется валъ Половеческий, остатокъ изторое называется Половецкий вал, остаток
бытыхъ: Котянь, князь половеческий, съ
инѣми князи; а Данило Кобяковичь съ
нимъ и Юрий Кончаковичь убьена быста.
Сей же Котянъ тестъ бѣ князю Мьстиславу Мьстиславичу Галичьскому, и прииде
съ поклономъ съ князи половеческыми къ
зятю Мьстиславу въ Галичь и къ всѣмъ
княземъ рускымъ. И принесе дары многы,
кони, и велбуди, и буйволы, и дѣвки, и
одариша всѣхъ князей рускыхъ, кланяяся,
ркуще: «Дньсь нашу землю отъяли суть, а
вашу пришедше заутра възмутъ, то помозѣте намъ». И възмолися Котянъ зятю
своему Мьстиславу; князь же Мьстиславъ
посла кь братии своей, княземъ рускымъ,
съ молбою рекъ: «Поможемъ симь; аще ли
же мы симъ не поможемъ, то сии имутъ
предатися къ нимъ, то онимъ болши будетъ сила, а намъ тяготнѣе будетъ отъ
нихъ». И тако думавше много о себѣ, и
поклона для и молбы князей половеческыхъ яшася Котяну помагати.
Начаша вои пристраивати, кождо свою
власть: князь великий Мьстиславъ Романовичь Ростиславича Киевский, и Мьстиславъ Святославичь Черниговский Всеволодича Козельский, и Мстиславь Мьстиславичь Галичьский, сии бо старѣйшии
земли Руской; съ ними же и младии князи:
Данило Романовичь Мьстиславича, и
князь Михайло Всеволодичь Черниговский, и князь Всеволодъ Мьстиславичь
Киевьского сынь, и инии князи мнози.
Бывшу же съвѣту ихъ въ Киевѣ всѣхъ
князей, послаша къ Володимеру къ великому князю Юрию Всеволодичу на помочь; онъ же посла имъ Василка Ростовскаго. Съвѣщаша же князи, яко
срѣсти ихъ на чюжой земли (тогда же половецкий князь крестыся Бастый), и
съвъкупивше всю землю Рускую, поидоша противу татаромъ. Пришедши же имъ
кь Днѣпру на Зарубъ, къ острову Варяжскому, то же слышавше татарове, оже
идутъ князи рустии противу имъ, послаша
къ нимъ послы своа, глаголюще: «Се
слышахомъ, оже идете противъ насъ, послушающе половецъ. А мы вашеа земли
не заяхомъ, ни городовъ вашихъ, ни селъ
вашихъ, ни на васъ приидохомъ. Но приидохомъ, Богомъ пущони, на конюхи и на
холопы свои, на поганыа половци, а вы
их: Котян, князь половецкий, с другими князьями; а Даниил Кобякович вместе с Юрием
Кончаковичем были убиты. Этот Котян был
тесть князя Мстислава Мстиславича Галицкого, и пришел он с князьями половецкими в
Галич с поклоном к своему зятю Мстиславу и
ко всем князьям русским. И принес он многие
дары — коней, и верблюдов, и буйволов, и
невольниц, и, кланяясь, одарил всех русских
князей, говоря: «Сегодня нашу землю татары
отняли, а вашу завтра придут и возьмут, и поэтому помогите нам». Умолял Котян зятя
своего Мстислава; а князь Мстислав послал к
своим братьям, князьям русским, за помощью, говоря так: «Поможем половцам; если
мы им не поможем, то они перейдут на сторону татар, и у тех будет больше силы, и нам
хуже будет от них». Долго они советовались
и, уступив просьбам и мольбам половецких
князей, решили пойти на помощь Котяну.
И начали князья собирать воинов каждый в
своей области: великий князь Мстислав Романович Киевский, внук Ростислава, и Мстислав Свято-славич Козельский, внук Всеволода Черниговского, и Мстислав Мстиславич
Галицкий — эти старшие князья в Русской
земле; а с ними и младшие князья: Даниил
Романович, внук Мстислава, и князь Михаил
Всеволодович Черниговский, и князь Всеволод Мстиславич, сын киевского князя, и многие другие князья. Когда все князья собрались на совет в Киеве, они послали во Владимир к великому князю Юрию Всеволодовичу за помощью, а он отправил к ним Василька Ростовского. Посоветовавшись, князья
решили встретить врага на чужой земле (тогда же крестился половецкий князь Бастый)
и, собрав всех русских воинов, выступили в
поход против татар. Когда они пришли к
Днепру на Заруб, к острову Варяжскому,
услышали татары, что русские князья идут
против них, и прислали своих послов, говоря:
«Слышали мы, что идете вы против нас, послушавшись половцев. А мы вашей земли не
занимали, ни городов ваших, ни сел ваших, и
пришли не на вас. Но пришли мы, посланные
Богом, на конюхов и холопов своих, на поганых половцев, а вы заключите с нами мир. И
если прибегут половцы к вам, вы не принимайте их, и прогоняйте от себя, а добро их
възмѣте съ нами миръ. А половци, аще
прибѣжатъ къ вамъ, то не приимайте ихъ,
и бийте ихъ отъ себе, а товаръ ихъ възмите къ собѣ. Зане же слышахомъ, яко и
вамъ много зла творятъ, того ради и мы
биемъ». Князи же русстии того не послушаша, по послы изъ избыша, а сами поидоша противу имъ. И не дошедше
Олѣшиа, и сташа на Днѣпрѣ. И прислаша
къ нимъ татарове второе послы, ркуще
тако: «Аще есте послушали половець, а
послы наши избыли, а идѣте противу
насъ, то вы поидите. А мы васъ ничимъ не
заимали, а всѣмъ намъ Богь». Они же отпустиша послы ихъ. <…>
<…> И оттуду идоша по нихъ осмь дний
до рѣки Калка, и послаша въ сторожехъ
Яруна съ половци, а сами станомъ сташа
ту. И ту срѣтошася съ сторожи, и убиша
Ивана Дмитриевича и ина два съ нимъ; а
татарове възвратишася. Князь же Мьстиславъ Мьстиславичь Галицкий повелѣ Данилу Романовичу перейти рѣку Калку съ
полкы, а самъ по нихъ прииде; перешедъ
сташа станомъ. Поиха же и самъ на сторожи Мьстиславъ, и видѣвь полки татарьские, прииха и повелѣ въоружатися воемъ
своимъ. А два Мьстислава въ стану бяху,
того не вѣдающе: не повѣда бо имъ зависти ради, бѣ бо межи ихъ пря велика.
берите себе. Ведь мы слышали, что и вам они
много зла приносят, поэтому мы их также
бьем». Князья же русские не стали слушать
этого, но послов татарских перебили, а сами
пошли против татар. Не доходя до Олешья,
остановились они на Днепре. И прислали татары вторично послов, говоря: «Если вы послушались половцев, послов наших перебили
и идете против нас, то идите. А мы вас не
трогали, и пусть рассудит нас Бог». Князья
отпустили этих послов. <…>
<…> И оттуда шли русские полки за ними
восемь дней до реки Калки, и отправили со
сторожевым отрядом Яруна с половцами, а
сами разбили здесь лагерь. И здесь они встретились с татарскими дозорами, и убили татары Ивана Дмитриевича и с ним еще двоих; а
татары поворотили назад. Князь же Мстислав
Мстиславич Галицкий повелел Даниилу Романовичу перейти реку Калку с полками, а
сам отправился вслед за ними; переправившись, стали они станом. Тогда Мстислав сам
поехал в дозор, и, увидев татарские полки,
вернулся, и повелел воинам своим вооружаться. А оба Мстислава оставались в стане,
не зная об этом: Мстислав Галицкий не сказал им ничего из зависти, ибо между ними
была великая распря.
Тако съступишася полкы, и напередъ иха
И так встретились полки, а выехали вперед
на татарове и Данило Романовичь, и Сепротив татар Даниил Романович, и Семен
мень Олюевичь, и Василко Гавриловичь.
Олюевич, и Василек Гаврилович. Тут ВаТу Василка събодоша, а Данилу убодену
силька поразили копьем, а Даниил был ранен
бывшу въ перси, но не чюяше, буести ра- в грудь, но он не ощутил раны из-за смелости
ди и мужества; бѣ бо младъ, осминадесяти и мужества; ведь он был молод, восемнадцалѣть, но крѣпокь бяше на брань, избиваше ти лет, но силен был в сражении и мужетатаръ мужественѣ полкомъ своимъ. Тако ственно избивал татар со своим полком.
же и Мьстиславь Нѣмый потече на нихъ,
Мстислав Немой также вступил в бой с татаи той бѣ крѣпокъ, и видѣвь яко събодоша рами, и был он также силен, особенно когда
Данила. Бѣ бо ужика отцу его, любовь
увидел, что Даниила ранили копьем. Был
имѣа къ нему, ему же и власть по себѣ
ведь Даниил родственником его отца, и
обѣща. Тако же и Олгу Курскому крѣпко
Мстислав очень любил его и завещал ему
биющюся; тако же и Ярунь съ половци
свои владения. Также и Олег Курский мужеприиде, съступыся съ татары, хотя съ ниственно сражался; также и Ярун с половцами
ми бытися. Но пакы половци въскорѣ
подоспел и напал на татар, желая с ними срапобѣгоша назадъ, не успѣвше ничто же, и зиться. Но вскоре половцы обратились в бегпотопташа бѣжучи станы рускыхъ князей. ство, ничего не достигнув, и во время бегства
А князи не успѣша исполчитися против
потоптали станы русских князей. А князья не
имъ; и тако смятошася полци рустии, и
успели вооружиться против них; и пришли в
бысть сѣча зла, грѣхъ ради нашихъ. И
бысть побѣда на князи рускиа, яко же не
бывала отъ начала Руские земли.
смятение русские полки, и было сражение
гибельным, грехов наших ради. И были побеждены русские князья, и не бывало такого
от начала Русской земли.
Князь же великий Мстислав Романович Киевский, внук Ростислава, правнук Мстислава,
который был сыном Владимира Мономаха, и
князь Андрей, зять Мстислава, и Александр
Дубровский, видя это несчастье, никуда не
двинулись с места. Разбили они стан на горе
над рекой Калкой, так как место было каменистое, и устроили они ограду из кольев. И
сражались из-за этой ограды с татарами три
дня. А татары наступали на русских князей и
преследовали их, избивая, до Днепра. А около ограды остались два воеводы, Чегирхан и
Тешухан, против Мстислава Романовича, и
его зятя Андрея, и Александра Дубровского;
с Мстиславом были только эти два князя. Были вместе с татарами и бродники, а воеводой
у них Плоскиня. Этот окаянный воевода целовал крест великому князю Мстиславу, и
двум другим князьям, и всем, кто был с ними,
что татары не убьют их, а возьмут за них выкуп, но солгал окаянный: передал их, связав,
татарам. Татары взяли укрепление и людей
перебили, все полегли они здесь костьми. А
князей придавили, положив их под доски, а
татары наверху сели обедать; так задохнулись
князья и окончили свою жизнь.
Князь великий же Мьстиславъ Романовичь Киевьский, внукъ Ростиславль
Мьстиславича, сына Владимерова Манамахова, и князь Андрѣй, зять его, и Александрь Дубровский, видѣвше се зло, не
двигошася никамо же съ мѣста. Стали бо
на горѣ надъ рѣкою Калкою, бѣ бо мѣсто
то каменно, и учиниша себѣ городъ колиемъ. И бишася съ ними изъ города того по
3 дни. Татарове же поидоша по рускыхъ
князехъ, гониша ихъ биюще до Днѣпра. А
у города того осташася два воеводи,
Чегыркань и Тешукань, на Мьстислава
Романовича, и на зятя его Андрея, и на
Александра на Дубровского; тии бо два
князя съ Мьстиславомъ. Быша же съ татары и бродницы, а воевода у нихъ Плоскиня. И той окаянный воевода цѣлова кресть
къ великому князю Мьстиславу, и кь
обѣма князема, и кь всѣмъ сущимъ съ
нимъ, яко не збыти ихъ, но окупь взяти на
нихъ, и солгавь окаянный, предасть ихъ
татаромъ, связавь. А городъ вземъ людей
изсѣкоша, и ту костию падоша. А князей
издавиша, подкладше подъ дощки, а сами
на верху сѣдоша обѣдати; и тако издохошася и животъ свой скончаша.
А иныхъ князей, опроче того, до Днѣпра
А других князей, которых татары преследогоняще, избиша 6… <…> Войска же оста- вали до Днепра, было убито шесть… <…>
токъ десятый прииде кождо во своа, а
Только десятая часть войска вернулась доиныхъ половци избыша ис коня, а иныхъ
мой, а у некоторых половцы отняли коня, а у
ис порта. И тако за грѣхы наша Богъ вло- других одежду. Так за грехи наши Бог отнял
жи недоумѣние въ насъ, и погыбе множе- у нас разум, и погибло бесчисленное множество бес числа людий. Татарове же гнаство людей. Татары же гнались за русскими
шася по Руси до Новагорода Святополче- до Новгорода-Святополча. Христиане, не
го. Христиане же, не вѣдуще лести тазная коварства татар, выходили им навстречу
тарскыя, выидоша противу ихъ съ кресты, с крестами, и все были избиты. Говорили, что
и тако избыша ихъ. Глаголаху же, яко
одних киевлян погибло тогда тридцать тысяч.
единѣхъ же киань изгыбе тогда 30 тысячь. И был плач и вопль во всех городах и селах.
И бысть плачь и вопль по всѣмъ градомъ
Татары же повернули назад от реки Днепра, и
и по селомъ. Татарове же възвратишася
мы не знаем, откуда они пришли и куда исотъ рѣки Днѣпра, и не свѣдаемъ откуду
чезли. Один только Бог знает, откуда он прибыли пришли, и камо ся дѣли. Единь Богь вел их за наши грехи, и за похвальбу, и высовѣсть, откуду приведе за грѣхы наша и за комерие великого князя Мстислава Романопохвалу и гордость великого князя
вича.
Мьстислава Романовича.
Повесть о взятии Владимира (из Лаврентьевской летописи)
Тое же зимы выѣха Юрьи из Володимеря В ту же зиму выехал Юрий из Владимира с
в малѣ дружинѣ, урядивъ сыны своя в собе мѣсто Всеволода и Мстислава. И ѣха
на Волъгу с сыновци своими с Васильком,
и со Всеволодом, и с Володимером, и ста
на Сити станом, а ждучи к собѣ брата своего Ярослава с полкы и Святослава с дружиною своею. И нача Юрьи князь великый совкупляти воѣ противу татаром, а
Жирославу Михайловичю приказа воеводьство в дружинѣ своей.
Тое же зимы придоша татарове к Володимерю, месяца февраля въ 3, на память святаго Семеона, во вторник преже мясопуста за неделю. Володимерци затворишася
в градѣ, Всеволод же и Мстиславъ бяста, а
воевода Петръ Ослядюковичь. Володимерцем не отворящимся, приѣхаша татари
к Золотым воротом, водя с собою Володимера Юрьевича, брата Всеволожа и
Мстиславля. И начаша просити татарове
князя великого Юрья, ест ли в градѣ. Володимерци пустиша по стрѣлѣ на татары,
и татарове тако же пустиша по стрѣлѣ на
Золотая ворота, и по сем рекоша татарове
володимерцем: «Не стрѣляйте!» Они же
умолчаша. И приѣхаша близь к воротом, и
начаша татарове молвити: «Знаете ли
княжича вашего Володимера?» Бѣ бо
унылъ лицем. Всеволодъ же и Мстиславъ
стояста на Золотых воротѣх и познаста
брата своего Володимера. О умиленое
видѣнье и слезъ достойно! Всеволодъ и
Мстиславъ с дружиною своею и вси гражане плакахуся, зряще Володимера.
А татарове отшедше от Золотых воротъ, и
обьѣхаша весь градъ, и сташа станом пред
Золотыми враты на зрѣемѣ — множство
вои бе-щислено около всего града. Всеволод же и Мстиславъ сжалистаси брата
своего дѣля Володимера и рекоста дружинѣ своей и Петру воеводѣ: «Братья, луче ны есть умрети перед Золотыми враты
за святую Богородицю и за правовѣрную
вѣру христьяньскую»; и не да воли ихъ
быти Петръ Ослядюковичь. И рекоста оба
князя: «Си вся наведе на ны Богъ грѣх ради наших»; яко же пророкъ глаголет:
«Нѣсть человеку мудрости, ни е мужства,
ни есть думы противу Господеви. Яко
Господеви годѣ бысть, тако и бысть. Буди
имя Господне благословено в вѣкы».
Створися велико зло в Суждальской зем-
небольшой дружиной, оставив своих сыновей, Всеволода и Мстислава, вместо себя. И
поехал он на Волгу с племянниками своими,
с Васильком, и со Всеволодом, и с Владимиром, и расположился на реке Сити лагерем,
поджидая братьев своих Ярослава с полками
и Святослава с дружиной. И начал князь великий Юрий собирать воинов против татар, а
Жирослава Михайловича назначил воеводой
в своей дружине.
В ту же зиму пришли татары к Владимиру,
месяца февраля в третий день, на память святого Симеона, во вторник, за неделю до мясопуста. Владимирцы затворились в городе,
Всеволод и Мстислав были в нем, а воеводой
был Петр Ослядюкович. Увидев, что владимирцы не открывают ворот, подъехали татары к Золотым воротам, ведя с собой Владимира Юрьевича, брата Всеволода и Мстислава. И начали спрашивать татары, есть ли в
городе великий князь Юрий. Владимирцы
пустили в татар по стреле, и татары также пустили по стреле на Золотые ворота, и затем
сказали татары владимирцам: «Не стреляйте!» Те перестали. И подъехали татары близко к воротам, и начали спрашивать: «Узнаете
ли княжича вашего Владимира?» И был Владимир печален лицом. Всеволод же и Мстислав стояли на Золотых воротах и узнали брата своего Владимира. О горестное и достойное слез зрелище! Всеволод и Мстислав с
дружиной своей и все горожане плакали, глядя на Владимира.
А татары отошли от Золотых ворот, и объехали весь город, и расположились лагерем на
видимом расстоянии перед Золотыми воротами — бесчисленное множество воинов вокруг всего города. Всеволод же и Мстислав
пожалели брата своего Владимира и сказали
дружине своей и Петру-воеводе: «Братья,
лучше нам умереть перед Золотыми воротами
за святую Богородицу и за правоверную веру
христианскую»; но не разрешил им этого
Петр Ослядюкович. И сказали оба князя:
«Это все навел на нас Бог за грехи наши»,
ведь говорит пророк: «Нет у человека мудрости, и нет мужества, и нет разума, чтобы противиться Господу. Как угодно Господу, так и
будет. Да будет имя Господа благословенно в
веках». Свершилось великое зло в Суздальской земле, и не было такого зла от креще-
ли, яко же зло не было ни от крещенья,
яко же бысть нынѣ; но то оставим.
Татарове станы своѣ урядивъ у города
Володимеря, а сами идоша взяша Суждаль, и святу Богородицю разграбиша, и
дворъ княжь огнемь пожгоша, и манастырь святаго Дмитрия пожгоша, а прочии разграбиша. А черньци и черници
старыя, и попы, и слѣпыя, и хромыя, и
слукыя, и трудоватыя, и люди всѣ иссѣкоша, а что чернець уных, и черниць, и
поповъ, и попадий, и дьяконы, и жены
ихъ, и дчери, и сыны ихъ, то все ведоша в
станы своѣ, а сами идоша к Володимерю.
В суботу мясопустную почаша наряжати
лѣсы, и порокы ставиша до вечера, а на
ночь огородиша тыном около всего города Володимеря. В неделю мясопустную
по заутрени приступиша к городу, месяца
февраля въ 7, на память святаго мученика
Феодора Стратилата.
И бысть плачь велик в градѣ, а не радость,
грѣх ради наших и неправды. За умноженье безаконий наших попусти Богъ поганыя не акы милуя ихъ, но нас кажа, да
быхом встягнулися от злых дѣлъ. И сими
казньми казнить нас Богъ, нахоженьем
поганых; се бо есть батогъ его, да негли
встягнувшеся от пути своего злаго. Сего
ради в праздникы нам наводить Богъ
сѣтованье, яко же пророкъ глаголаше:
«Преложю праздникы ваша в плачь и
пѣсни ваша в рыданье». И взяша град до
обѣда от Золотых воротъ, у святаго Спаса
внидоша по примету чересъ город, а сюдѣ
от сѣверныя страны от Лыбеди ко Орининым воротом и к Мѣдяным, а сюдѣ от
Клязмы к Волжьскым воротом, и тако
вскорѣ взяша Новый град. И бѣжа Всеволодъ и Мстиславъ, и вси людье бѣжаша в
Печерний городъ.
А епископъ Митрофанъ, и княгыни Юрьева съ дчерью, и с снохами, и со внучаты и
прочиѣ, княгини Володимеряя с дѣтми, и
множество много бояръ, и всего народа
людий затворишася в церкви святыя Богородица. И тако огнем безъ милости запалени быша. И помолися боголюбивый
епископъ Митрофанъ, глаголя: «Господи
Боже силъ, свѣтодавче, сѣдяй на хѣрувимѣхъ, и научивъ Осифа, и окрѣпивъ
пророка своего Давида на Гольяда, и
ния, какое сейчас произошло; но оставим это.
Татары станы свои разбили у города Владимира, а сами пошли и взяли Суздаль, и разграбили церковь святой Богородицы, и двор
княжеский огнем сожгли, и монастырь святого Дмитрия сожгли, а другие разграбили.
Старых монахов, и монахинь, и попов, и слепых, и хромых, и горбатых, и больных, и всех
людей убили, а юных монахов, и монахинь, и
попов, и попадей, и дьяконов, и жен их, и дочерей, и сыновей — всех увели в станы свои,
а сами пошли к Владимиру. В субботу мясопустную начали татары готовить леса, и пороки устанавливали до вечера, а на ночь поставили ограду вокруг всего города Владимира. В воскресенье мясопустное после заутрени пошли они на приступ к городу, месяца февраля в седьмой день, на память святого
мученика Федора Стратилата.
И стоял в городе из-за наших грехов и несправедливости великий плач, а не радость.
За умножение беззаконий наших привел на
нас Бог поганых, не им покровительствуя, но
нас наказывая, чтобы мы воздержались от
злых дел. Такими карами казнит нас Бог —
нашествием поганых; ведь это бич его, чтобы
мы свернули с нашего дурного пути. Поэтому
и в праздники Бог насылает на нас печаль,
как говорит пророк: «Обращу праздники ваши в плач и песни ваши в рыдание». Взяли
татары город до обеда от Золотых ворот; у
церкви святого Спаса они перешли по примету через стену, а с севера от Лыбеди подошли
к Ирининым воротам и к Медным, а от
Клязьмы подступили к Волжским воротам и
так вскоре взяли Новый город. Всеволод и
Мстислав и все люди бежали в Печерний город.
А епископ Митрофан, и княгиня Юрия с дочерью, и со снохами, и с внучатами, и другие,
княгиня Владимира с детьми, и многое множество бояр и простых людей заперлись в
церкви святой Богородицы. И были они здесь
без милости сожжены. И помолился боголюбивый епископ Митрофан, говоря так: «Господи Боже сил, податель света, сидящий на
херувимах, и научивший Иосифа, и укрепивший своего пророка Давида на Голиафа, и
воскресивший на четвертый день из мертвых
въздвигнувый Лазаря четверодневнаго из Лазаря, протяни руку свою невидимо и прими
мертвыхъ, простри руку свою невидимо и с миром души рабов твоих»; и так он сконприими в миръ душа рабъ своихъ»; и тако чался. Татары же силой выбили двери церскончашася. Татарове же силою отвориша ковные и увидели: некоторые в огне скончадвери церковныя и видѣша овы огнем
лись, других они оружием добили.
скончавшася, овы же оружьем до конца
смерти предаша.
Святую Богородицю разграбиша, чюдную Церковь святой Богородицы татары разграикону одраша украшену златом, и сереббили, сорвали оклад с чудотворной иконы,
ром, и каменьемь драгым, и монастырѣ
украшенный золотом, и серебром, и камнями
всѣ и иконы одраша, а иныѣ исѣкоша, а
драгоценными, разграбили все монастыри и
ины поимаша, и кресты честныя, и ссуды
иконы ободрали, а другие разрубили, а некосвященныя, и книгы одраша, и порты
торые взяли себе вместе с честными крестами
блаженых первых князий, еже бяху пои сосудами священными, и книги ободрали, и
вѣшали в церквах святыхъ на память
разграбили одежды блаженных первых княсобѣ. То же все положиша собѣ в полонъ, зей, которые те повесили в святых церквах на
яко же пророкъ глаголеть: «Боже, придопамять о себе. Все это татары взяли с собой, а
ша языци в достоянье твое, оскверниша
пророк так говорит: «Боже, пришли язычники
церковь святую твою, положиша Иеруса- в наследие твое, осквернили церковь святую
лима яко овощное хранилище, положиша твою, Иерусалим превратили в хранилище
трупья рабъ твоихъ брашно птицам
овощей, трупы рабов твоих отдали на съеденебесным, плоть преподобных твоих
ние птицам небесным, тела преподобных
звѣрем земным, прольяша кровь их акы
твоих — зверям земным, пролили кровь их,
воду». И убьенъ бысть Пахоми, архикак воду». Убит был Пахомий, архимандрит
мандритъ манастыря Рожества святы Бомонастыря Рождества святой Богородицы, и
городица, да игуменъ Успеньскый, Феоигумен Успенский, Феодосий Спасский, и
досий Спасьскый, и прочии игумени, и
другие игумены, и монахи, и монахини, и почерньци, и черници, и попы, и дьяконы от пы, и дьяконы, начиная с юных и кончая
уного и до старца и сущаго младенца. И та старцами и грудными младенцами. Расправився иссѣкоша, овы убивающе, овы же велись татары со всеми, убивая одних, а других
дуще босы и безъ покровенъ въ станы
уводя босых и раздетых, умирающих от хосвоѣ, издыхающа мразом.
лода, в станы свои.
Повесть о взятии Козельска (из Тверской летописи)
Батый оттуду поиде къ Козелску. Бѣ же въ Батый оттуда пошел к Козельску. Был в Конемъ князь младъ, именемъ Василий. Коз- зельске князь юный по имени Василий. Жиличи же горожане сами о собѣ сътворше
тели Козельска, посоветовавшись между сосъвѣть, яко не датися поганымъ, но и гла- бой, решили сами не сдаваться поганым, но
вы своа положити за христианьскую вѣру. сложить головы свои за христианскую веру.
Татарове же пришедше подъ Козелскь
Татары же пришли и осадили Козельск, как и
сташа, яко и подъ прочими грады, и
другие города, и начали бить из пороков, и,
начаша бити пороки, и выбивше стѣну,
выбив стену, взошли на вал. И произошло
взыидоша на валъ. И ту бысть брань вели- здесь жестокое сражение, так что горожане
ка, яко и ножи туто съ ними граждане
резались с татарами на ножах; а другие вырѣзахуся; а инии враты изшедше на полкы шли из ворот и напали на татарские полки,
ихъ много избыша, яко до 4-хь тысячь из- так что перебили четыре тысячи татар. Когда
сѣкоша ихъ. И тако вземъ градъ ихъ, избы Батый взял город, он убил всех, даже детей. А
и до отрочаты. А про князя ихъ вѣсти не
что случилось с князем их Василием — неизбѣ; глаголаху бо, яко вь крови утопе. И
вестно; некоторые говорили, что в крови утоповелѣ Батый оттолѣ не зваты Конул. И повелел Батый с тех пор называть гозелъскомъ, но злымъ городомъ; убиша бо род не Козельском, но злым городом; ведь
ту 3 сыны темничи, их же не обрѣтоша въ здесь погибло три сына темников, и не нашли
множествѣ мертвыхъ.
их среди множества мертвых.
«Повесть о разорении Рязани Батыем»
Въ лѣто 6745, въ фторое на десять лѣто по В 6745 (1237) году, через двенадцать лет по
принесении чюдотворнаго образа ис Кор- принесении из Корсуня чудотворного образа,
суня, прииде безбожный царь Батый на
пришел безбожный царь Батый на Русскую
Русскую землю со множеством вой таземлю со множеством воинов татарских и
тарскыми и ста на рѣце на Воронеже близ стал станом на реке на Воронеже, близ РязанРезанскиа земли. И присла на Резань к ве- ской земли. И прислал в Рязань к великому
ликому князю Юрью Ингоревичю Резанкнязю Юрию Ингоревичу Рязанскому послов
скому послы бездѣлны, просяща десятины без пользы для дела, прося десятины во всем:
въ всем: во князех, и во всяких людех, и
в князьях, и в людях всех сословий, и во всем.
во всем.
И услыша великий князь Юрьи Ингоревич И услышал великий князь Юрий Ингоревич
Резанский приход безбожнаго царя Батыа, Рязанский о приходе безбожного царя Батыя,
и воскоре посла в град Владимер к благо- и быстро послал в город Владимир к благоверному и великому князю Георгию Всеверному великому князю Георгию Всеволоволодовичю Владимерскому, прося подовичу Владимирскому, прося у него либо
мощи у него на безбожнаго царя Батыа,
помощи воинами против безбожного царя Баили бы сам пошел. Князь великий Георгий тыя, либо чтобы он сам войска привел. Князь
Всеволодович Владимръской сам не поже великий Георгий Всеволодович Владишел и на помощь не послал, хотя о собе
мирский и сам войско не повел, и на помощь
сам сотворити брань з Батыем.
воинов не послал, желая сам, в одиночку,
сразиться с Батыем.
И услыша великий князь Юрьи Ингоревич И узнал великий князь Юрий Ингоревич РяРезанский, что нѣсть ему помощи от везанский, что нет помощи от великого князя
ликаго князя Георьгия Всеволодовича
Георгия Всеволодовича Владимирского, и
Владимерьскаго, и вскоре посла по брабыстро послал за своими братьями: за князем
тью свою: по князя Давыда Ингоревича
Давыдом Ингоревичем Муромским, и за княМуромского, и по князя Глѣба Ингореви- зем Глебом Ингоревичем Коломенским, и за
ча Коломенского, и по князя Олга КрасОлегом Красным, и за Всеволодом Пронским
наго, и по Всеволода Проньского, и по
и за другими князьями. И начали советоватьпрочии князи. И начаша совещевати, яко
ся, и решили, что нечестивого надлежит утонечестиваго подобает утоляти дары.
лить дарами.
И посла сына своего князя Федора Юрье- И послал <князь Юрий> сына своего князя
вича Резаньскаго к безбожному царю БаФедора Юрьевича Рязанского к безбожному
тыю з дары и молении великиими, чтобы
царю Батыю с дарами и великими мольбами
не воевал Резанския земли. Князь Федоръ не воевать Рязанской земли. Князь Федор
Юрьевич прииде на реку на Воронеже к
Юрьевич пришел на реку Воронеж к царю
царю Батыю, и принесе ему дары и моли
Батыю и принес ему дары и молил царя, чтоцаря, чтобы не воевал Резанския земли.
бы не воевал он Рязанской земли. Безбожный
Безбожный царь Батый, льстив бо и неми- царь Батый, будучи лжив и немилосерд, прилосердъ, приа дары и охапися лестию не
нял дары и неискренне обещал не ходить
воевати Резанския земли. И яряся хваляся войною на Рязанскую землю. И грозилсявоевати Русскую землю.
хвалился воевать землю Русскую.
И нача просити у рязаньских князей тще- И начал просить у рязанских князей дочери
ри или сестры собѣ на ложе. И нѣкий от
или сестры себе на ложе. И кто-то из рязанвелмож резанских завистию насочи безских вельмож из зависти нашептал безбожбожному царю Батыю на князя Федора
ному царю Батыю, что князь Федор Юрьевич
Юрьевича Резанскаго, яко имѣет у собе
Рязанский имеет княгиню царского рода,
княгиню от царьска рода, и лѣпотоюпрекрасную собой. Царь Батый, лукавый и
тѣлом красна бѣ зело. Царь Батый, лукав
немилостивый по своему язычеству, обуреваесть и немилостивъ в неверии своем, поем плотской страстью, сказал князю Федору
реваем в похоти плоти своея, и рече князю
Федору Юрьевичю: «Дай мнѣ, княже,
вѣдети жены твоей красоту!» Благовѣрный князь Федор Юрьевич Резанской и
посмѣяся, и рече царю: «Не полезно бо
есть нам, христианом, тобѣ, нечестивому
царю, водити жены своя на блуд,— аще
нас приодолѣеши, то и женами нашими
владѣти начнеши».
Безбожный царь Батый возярися и огорчися и повелѣ вскорѣ убити благовѣрнаго
князя Федора Юрьевича, а тѣло его повелѣ поврещи зверем и птицам на разтерзание; инех князей, нарочитых людей воиньских побилъ.
И единъ от пѣстун князя Федора Юрьевича укрыся, именем Апоница, зря на блаженное тѣло честнаго своего господина и
видя его никим брегома, горько плачющися, и взя возлюбленаго своего государя, и тайно сохрани его.
И ускори к благовѣрной княгине
Еупраксѣе, и сказа ей, яко нечестивый
царь Батый убий благовѣрнаго князя Федора Юрьевича. Благовѣрная княгиня
Еупраксѣа стояше в превысоком храме
своемъ и держа любезное чадо свое князя
Ивана Федоровича. И услыша таковыа
смертоносныа глаголы и горести исполнены, и абие ринуся из превысокаго храма
своего с сыном своим со князем Иваномъ
на среду земли и заразися до смерти.
И услыша великий князь Юрьи Ингоревич
убиение возлюбленаго сына своего князя
Федора, инѣх князей, нарочитых людей
много побито от безбожнаго царя, и нача
плакатися, и с великою княгинею, и со
прочими княгинеми, и з братею. И плакашеся весь град на многъ час, и едва отдохнув от великаго того плача и рыданиа.
И начаша совокупляти воинство свое и
учредиша полки. Князь великий Юри Ингоревич, видя братию свою, и боляр своих, и воевод храбры и мужествены ездяше, и возде руце на небо со слезами и рече: «Изми нас от враг наших, Боже, и от
востающих на ны избави нас, и покрый
нас от сонма лукавнующих и от множества творящих безаконие. Буди путь их
тма и ползок».
И рече братьи своей: «О господия и братиа моа! Аще от руки Господня благая
Юрьевичу: «Дай мне, князь, познать красоту
твоей жены!» Благоверный князь Федор
Юрьевич Рязанский засмеялся и сказал царю:
«Не годится нам, христианам, приводить тебе, нечестивому царю, своих женщин на
блуд,— когда нас одолеешь, тогда и будешь
властен над нашими женщинами».
Безбожный царь Батый разъярился и оскорбился и сразу же приказал убить благоверного князя Федора Юрьевича, а тело его повелел бросить зверям и птицам на растерзание,
и иных князей и посольских воинов убил.
И уберегся один из дядек князя Федора Юрьевича по имени Апоница, и глядя на блаженное тело, почестей достойного своего господина, и видя его брошенным, горько плакал,
и взял любимого своего государя и похоронил тайно.
И поспешил к благоверной княгине Евпраксии и рассказал ей, как нечестивый царь Батый убил благоверного князя Федора Юрьевича. Благоверная княгиня Евпраксия <тогда> стояла в превысоком тереме своем и
держала <на руках> любимое дитя свое князя
Ивана Федоровича. И услышав столь смертоносные, полные горя слова, кинулась тут из
превысокого своего терема с сыном своим
князем Иваном на землю и разбилась
насмерть.
И услышал великий князь Юрий Ингоревич
об убийстве любимого сына своего князя Федора, других князей, людей посольских многих, убитых по приказу безбожного царя, и
начал плакать, и с великою княгинею, и с
прочими княгинями, и с братьями. И плакал
весь город долго, и едва в себя пришли от великого того плача и рыдания.
И начал собирать войско и расставлять полки. Князь великий Юрий Ингоревич, видя
братьев своих, и бояр, и воевод, храбро и мужественно гарцующих <верхом>, воздел руки
к небу и со слезами сказал: «Огради нас от
врагов наших, Боже, и от восстающих на нас
избави нас, и спаси нас от сонма лукавствующих и от множества творящих беззаконие.
Да будет путь их темен и скользок!»
И сказал своим братьям: «О господа мои и
братья! Если мы от руки Господней приняли
прияхом, то злая ли не потерпим? Лутче
нам смертию живота купити, нежели в
поганой воли быти. Се бо я, брат ваш,
напред вас изопью чашу смертную за святыа Божиа церкви, и за вѣру христьянскую, и за отчину отца нашего, великаго
князя Ингоря Святославича!» <…>
И поидоша против нечестиваго царя Батыя и сретоша его близ предел резанских.
И нападоша на нь и начаша битися крепко
и мужественно. И бысть сѣча зла и ужасна, мнози бо силнии полки падоша Батыеви. Царь Батый и видяше, что господство
резанское крѣпко и мужественно бъяшеся,
и возбояся. Да противу гнѣву Божию хто
постоит? А Батыеве бо силе велице и
тяжце: един бьяшеся с тысящею, а два —
со тмою. Видя князь великий убиение
брата своего князя Давыда Ингоревича и
воскричаша: «О братие моя милая! Князь
Давыдъ, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сея чаши не пьем?!» Преседоша с коня на кони, и начаша битися
прилѣжно, многиа сильныя полкы Батыевы проеждяя, а храбро и мужествено
бьяшеся, яко всѣм полкомъ татарьскым
подивитися крѣпости и мужеству резанскому господству. И едва одолѣша их
силныя полкы татарскыа. <…>
Царь Батый окояный нача воевати Резанскую землю, и поидоша ко граду к Резани.
И обьступиша град, и начаша битися
неотступно пять дней. Батыево бо войско
применишася, а гражане непремѣно бьяшеся. И многих гражан побиша, а инѣх
уазвиша, а инии от великих трудов изнемогша.
А в шестый день рано приидоша погании
ко граду, овии с огни, а ини с пороки, а
инѣи со тмочислеными лѣствицами. И
взяша град Резань месяца декабря 21 день.
И приидоша в церковь собръную пресвятыа Богородици, и великую княгиню
Агрепѣну, матерь великаго князя, и с снохами, и с прочими княгинеми мечи исекоша, а епископа и священическый чин
огню предаша — во святѣй церкве пожегоша; а инѣи мнози от оружиа падоша. А
во граде многих людей и с жены, и с дѣти
мечи исекоша, и иных в рѣцѣ потопиша.
И ерѣи, черноризца до останка исекоша. И
весь град пожгоша, и все узорочие наро-
доброе, то не стерпим ли и злое? Лучше нам
смертью вечной жизни достигнуть, чем быть
во власти язычников. И я, брат ваш, прежде
вас изопью чашу смертную за святые Божий
церкви, и за веру христианскую, и за отчину
предка нашего Игоря Святославича!» <…>
И вышел против нечестивого царя Батыя и
встретил его близ границ рязанских. И напал
на Батыя, и начали биться с упорством и мужеством. И была сеча жестока и ужасна, и
многие воины сильных Батыевых полков пали. И увидел царь Батый, что воинство рязанское беззаветно и мужественно сражается, и
испугался. Да против гнева Божия кто устоит? А у Батыя войск великое множество:
один <рязанец> бьется с тысячей, а два — со
тьмою. Увидел князь великий гибель <в бою>
брата своего Давыда Ингоревича и воскликнул: «О братия моя милая! Князь Давыд, брат
наш, раньше нас чашу смертную испил, а мы
ли этой чаши не пьем?!» Поменяли коней и
начали биться усердно, со многими сильными
полками Батыевыми воюя, храбро и мужественно сражаясь, так что все войска татарские подивились твердости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. <…>
Царь Батый окаянный стал воевать Рязанскую землю и пошел к городу Рязани. И обступили город, и начали биться пять дней не
отступая. Воины Батыева войска переменялись и отдыхали, а горожане бились бессменно. И многих горожан убили, а других ранили, а иные от долгой битвы обессилели.
А в шестой день рано утром пришли язычники к городу, одни — с факелами, а иные — со
стенобитными орудиями, а иные — со множеством лестниц. И взяли город Рязань в декабре месяце в 21 день. И пришли в соборную церковь Успения пресвятой Богородицы,
и великую княгиню Агриппину — мать великого князя, и со снохами, и с прочими княгинями изрубили мечами, а епископа и священнослужителей предали огню — в святой
церкви сожгли; и иные многие пали от оружия, и в городе многих людей и с женами, и с
детьми мечами изрубили, иных — в реке утопили. И иереев, монахов — до последнего
изрубили. И весь город сожгли, и все сокро-
читое, богатство резанское и сродник их
киевское и черъниговское поимаша. А
храмы Божиа разориша, и во святых олтарех много крови пролиаша.
вища прославленного златокузнечного мастерства, и богатства рязанских государей и
сродников их черниговских и киевских захватили. И храмы Божий разорили и в святых
алтарях много крови пролили.
И не оста во граде ни един живых, вси
И не осталось во граде ни одного живого, все
равно умроша и едину чашу смертную
заодно погибли и одну на всех чашу смертпиша. Нѣсть бо ту ни стонюща, ни
ную испили. Не осталось там ни стонущего,
плачюща: и ни отцу и матери о чадех, или ни плачущего: ни отца и матери по детям, ни
чадом о отци и матери, ни брату о брате,
ребенка по отцу и по матери, ни брата по брани ближнему роду, но вси вкупѣ мертви
ту, ни по родным, но все вместе мертвыми
лежаща. И сиа вся наиде грех ради наших! лежали. И все это случилось за грехи наши!
Безбожный царь Батый и видя велие про- Безбожный царь Батый, увидав великое кролитие крови христианскиа, и возярися зе- вопролитие христианское, еще больше разъло и огорчися. И поиде на град Суздаль и ярился и ожесточился. И пошел на города
Владимер и желая Рускую землю поплеСуздаль и Владимир, желая Русскую землю
нити, и вѣру христианскую искоренити, и пленить, и веру христианскую искоренить, и
церкви Божии до основаниа разорити.
церкви Божий до основания разорить.
И некий от велмож резанских имянем
И один из вельмож рязанских по имени ЕвпаЕупатий Коловрат в то время был в Чертий Коловрат был в то время в Чернигове
нигове со князем Ингварем Ингоревичем. вместе с князем Ингварем Ингоревичем. И
И услыша приход зловѣрнаго царя Батыа, услышал он о нашествии верного злу царя
и иде из Чернигова с малою дружиною, и Батыя, и уехал из Чернигова с малою дружигнаша скоро. И приѣха в землю Резаньною, и мчался быстро. И приехал в землю Ряскую, и видѣ ея опустѣвшую: грады разо- занскую, и увидел ее опустошенной: грады
рены, церкви пожены, люди побьены.
раззорены, церкви сожжены, люди убиты.
И пригна во град Резань, и видѣ град раИ примчался в город Рязань и увидел, что гозоренъ, государи побиты, и множества
род разорен, государи убиты и множество
народа лежаща: ови побьены и посѣчены, народа полегло: одни убиты мечом, а другие
а ины позжены, ины в рецѣ истоплены.
сожжены, иные в реке утоплены. Евпатий заЕупатий воскрича в горести душа своея и кричал в горести души своей и разгораясь
разпалаяся въ сердцы своем. И собра мало сердцем. И собрал небольшую дружину —
дружины тысящу семсот человек, кототысячу семьсот человек, которые Богом сорых Богъ соблюде — быша внѣ града.
хранены были вне города.
И погнаша во след безбожнаго царя, и ед- И помчались вслед за безбожным царем, и
ва угнаша его в земли Суздалстей. И вне- едва смогли догнать его в Суздальской земле.
запу нападоша на станы Батыевы, и нача- И внезапно напали на отдыхавшее войско Баша сѣчи без милости, и сметоша яко всѣ
тыево, и начали сечь без милости, и внесли
полкы татарскыа. Татарове же сташа яко
смятение во все полки татарские. Татары стапианы или неистовы. Еупатию тако их
ли как пьяные или обезумевшие. Евпатий так
бьяше нещадно, яко и мечи притупишася, бился беспощадно, что и мечи притупились, и
и емля татарскыа мечи и сѣчаша их. Тата- выхватывал <он мечи> татарские, и рубился
рове мняша, яко мертви восташа! Еупатий ими. Татары думали, что это мертвые воссилныа полкы татарьскыа проеждяя, бьякресли! Евпатий на полном скаку сражался с
ше их нещадно. И ездя полком татарскым сильными полками и бил их беспощадно. И
храбро и мужественно, яко и самому царю сражался с войсками татарскими так храбро и
возбоятися.
мужественно, что и сам царь испугался.
И едва поимаша от полку Еупатива пять
И едва удалось татарам захватить пятерых
человекъ воиньскых, изнемогших от ветяжело раненных воинов. И привели их к цаликых ран. И приведоша их къ царю Барю Батыю. Царь Батый и начал выспрашитыю. Царь Батый нача вопрошати: «Коеа
вать: «Какой вы веры и какой земли? И за что
вѣры еста вы и коеа земля? И что мнѣ
мне много зла сотворили?» Они же отвечали:
много зла творите?» Они же рѣша: «Вѣры
христианскыя есве, раби великаго князя
Юрья Ингоревича Резанскаго, а от полку
Еупатиева Коловрата. Посланы от князя
Ингваря Ингоревича Резанскаго тебя,
силна царя, почтити, и честна проводити,
и честь тобѣ воздати. Да не подиви, царю,
не успевати наливати чаш на великую силу — рать татарьскую». Царь же подивися
отвѣту их мудрому.
И посла шурича своего Хостоврула на
Еупатиа, а с ним силныа полкы татарскыа.
Хостоврулъ же похвалися пред царем, хотя Еупатия жива пред царя привести. И
ступишася силныа полкы татарскыа, хотя
Еупатиа жива яти. Хостоврул же сьехася
сь Еупатием. Еупатей же, исполин силою,
и разсѣче Хостоврула на полы до седла. И
начаша сѣчи силу татарскую, и многих
тут нарочитых багатырей Батыевых побил, ових на полы пресекоша, а иных до
седла краяше.
Татарове возбояшеся, видя Еупатия крѣпка исполина. И навадиша на него множество пороков, и нача бити по нем ис тмочисленых пороков, и едва убиша его. И
принесоша тѣло его пред царя Батыа.
Царь Батый и посла по мурзы, и по князи,
и по санчакбѣи, и начаша дивитися храбрости, и крѣпости, и мужеству резанскому
господству. Они же рекоша царю: «Мы со
многими цари, во многих землях, на многихъ бранех бывали, а таких удалцов и
резвецов не видали, ни отцы наши възвестиша нам. Сии бо люди крылатыи и не
имеюще смерти. Тако крѣпко и мужественно ездя, бьяшеся един с тысящею, а
два — с тмою. Ни един от них может
сьехати жив с побоища!»
Царь Батый и зря на тело Еупатиево и рече: «О Коловрате Еупатие! Гораздо еси
меня подщивал малою своею дружиною!
Да многих богатырей сильной орды побил
еси, и многие полкы падоша. Аще бы у
меня такий служил, держал бых его против сердца своего». И даша тѣло Еупатево
его дружине останочной, которые поиманы на побоище. И веля их царь Батый отпустити, ничем вредити.
Князь Ингварь Ингоревич в то время был
в Чернигове у брата своего, князя Михаила Всеволодовича Черниговского, Богъмъ
«Веры мы христианской, слуги великого князя Юрия Ингоревича Рязанского, а воины Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингоревича Рязанского тебя, могучего
царя, почтить, и с честью проводить, и честь
тебе воздать. Да не дивись, царь, что не успеваем наливать чаш на великую силу — рать
татарскую». Царь же удивился ответу их
мудрому.
И послал сына шурина своего — Хостоврула,
против Евпатия, а с ним и много войск татарских. Хостоврул же похвастался царю, что
живым Евпатия к царю приведет. И окружили всех большие силы татарские, желая захватить Евпатия живым. Хостоврул же вступил в единоборство с Евпатием. Евпатий, богатырь силою, рассек Хостоврула надвое до
самого седла. И начал сечь войско татарское
и многих известных богатырей Батыевых побил, одних надвое рассекая, а иных до седла
раскроил.
Татары перепугались, видя, что Евпатий богатырь-исполин. И навели на него бесчисленное множество стенобитных орудий, и начали
по нему бить из них, и с трудом убили его. И
принесли тело его пред царя Батыя. Царь Батый послал за мурзами, и за князьями, и за
санчакбеями, и все стали дивиться храбрости,
и силе, и мужеству рязанского воинства. И
сказали они царю: «Мы со многими царями,
во многих землях, на многих битвах бывали,
а таких удальцов и резвецов не видали, ни
отцы наши не поведали нам о таких. Ибо это
люди крылатые и не имеющие <страха>
смерти. Так храбро и мужественно они сражались: один бился с тысячей, а два — со
тьмою. Никто не смог уйти от них живым со
сражения!»
Царь Батый, глядя на тело Евпатия, сказал:
«О Евпатий Коловрат! Здорово ты меня попотчевал с малою своею дружиною! Многих
богатырей сильной орды убил, и много войск
пало. Если бы у меня такой служил, любил
бы его всем сердцем». И отдал тело Евпатиево оставшимся в живых из его дружины, которые были захвачены в бою. И велел их царь
Батый отпустить, не причинять никакого вреда.
Князь Ингварь Ингоревич в то время был в
Чернигове у брата своего, князя Михаила
Всеволодовича Черниговского, Богом сохра-
соблюден от злаго того отметника, врага
христьянскаго. И прииде из Чернигова в
землю Резанскую, во свою отчину, и видя
ея пусту, и услыша, что братья его всѣ побиены от нечестиваго законопреступника
царя Батыа.
И прииде во град Резань, и видя град разорен, а матерь свою, и снохи своа, и
сродник своих, и множество много мертвых лежаща, и град разоренъ, церкви позжены, и все узорочье в казне черниговской и резанской взято. Видя князь Ингварь Ингоревич великую конечную погибель грѣх ради наших и жалостно воскричаша, яко труба, рати глас подавающе, яко
сладкий орган вещаюши, и от великаго
кричаниа и вопля страшнаго лежаща на
земли, яко мертв. И едва отлеяше его, и
носяша по вѣтру. И едва отдохну душа его
в нем. <…>
И видя князь Ингварь Ингоревич велия
трупиа мертвых лежаша, и воскрича горько велием гласом, яко труба распалаяся, и
в перьси свои рукама биюще, и ударяшеся
о земля. Слезы же его от очию, яко поток,
течаше. И жалосно вещающи: «О милая
моа братья и господие! Како успе, животе
мои драгии? Меня единаго оставиша в толице погибели! Про что аз преже вас не
умрох? И камо заидесте очию маею? И
где отошли есте, сокровища живота моего? Про что не промолвите ко мнѣ, брату
вашему, цвѣты прекрасныи, винограде
мои несозрѣлыи? Уже не подасте сладости души моей! Чему, господине, не зрите
ко мнѣ, брату вашему, не промолвите со
мною? Ужели забыли есте мене, брата
своего, от единаго отца роженаго и единые утробы честнаго плода матери нашей
— великие княгини Агрепѣны Ростиславне, и единым сосцем воздоеных многоплоднаго винограда? И кому приказали
есте меня, брата своего? Солнце мое драгое, рано заходящее! Месяци красныи,
скоро изгибли есте! Звѣзды возточныа,
почто рано зашли есте? Лежите на земли
пусте, никим брегома, чьти-славы ни от
кого приемлемо! Изменися бо слава ваша!
Гдѣ господство ваше? Многим землям
государи были есте, а ныне лежите на
земли пусте, зрак лица вашего изменися
нен от злого того отвергающего Бога врага
христианского. И пришел из Чернигова в
землю Рязанскую, во владения отцов своих, и
увидел ее опустевшей, и узнал, что все его
братья убиты нечестивым, преступившим
Божеские законы царем Батыем.
И пришел он в город Рязань, и увидел град
разорен, а мать свою, и снох своих, и родных,
и великое множество людей мертвыми лежащих, и стены разорены, церкви сожжены, и
все сокровища из казны черниговских и рязанских князей расхищены. И увидел князь
Ингварь Ингоревич, что пришла великая конечная погибель из-за грехов наших, и с жалостью <сердечной> вскричал, словно труба,
подающая знак к началу битвы, словно сладкозвучный орган причитая. И от великого
крика и вопля страшного лежал на земле,
словно мертвый. И едва отлили его водою и
носили на ветру. И едва вернулось к нему
дыхание. <…>
И увидел князь Ингварь Ингоревич множество тел мертвых лежащих, и вскричал горестно сильным голосом, словно звук трубы
разрастающимся, и бия в грудь свою руками,
упал на землю. Слезы же его из очей потоком
текли. И с жалостью приговаривал: «О милые
мои братья и воинство! Как погибли, жизни
мои дорогие? Меня единственного оставили в
такой погибели! Почему я прежде вас не
умер? И куда вы скрылись, от очей моих? И
куда отошли, сокровища жизни моей? Почему не промолвите мне, брату вашему, цветы
прекрасные, сады мои несозревшие! Уже не
усладите души моей! Зачем, господа мои, не
посмотрите на меня, брата вашего, не поговорите со мною? Неужели забыли меня, брата
своего, от одного отца рожденного, единоутробного <с вами> из честного потомства
матери нашей, великой княгини Агриппины
Ростиславовны, одной грудью вскормленного, <одного из> многоплодного сада? И на
кого оставили меня, брата своего? Солнце
мое дорогое, рано зашедшее! Месяцы прекрасные, быстро загубленные! Звезды восточные, зачем рано зашли? Лежите на земле
пустынной, никем не оберегаемы, честиславы ни от кого не принимаете! Изменилась
слава ваша! Что власть ваша? Многим землям
государями были, а ныне лежите на земле пустынной, и облик ваш изменило тление! О
милые мои братья и дружина ласковая! Уже
во истлѣнии. О милая моя братиа и дружина ласкова! Уже не повеселюсь с вами!
Свѣте мои драгие, чему помрачилися
есте? Не много порадовахся с вами! Аще
услышит Богь молитву вашу, то помолитеся о мнѣ, о брате вашем, да вкупе умру
с вами! Уже бо за веселием плач и слезы
приидоша ми, а за утѣху и радость сетование и скръбь яви ми ся. Почто аз не
преже вас умрох, да бых не видѣл смерти
вашея, а своея погибели? Не слышите ли
бѣдных моих словес жалостно вещающа?
О земля, о земля! О дубравы! Поплачите
со мною! Како нареку день той, или како
возпишу его — в он же погибе толико
господарей и многие узорочье резанское
храбрых удалцев. Ни един от нихъ возвратися вспять, но вси равно умроша,
едину чашу смертную пиша. Се бо в горести души моея язык мой связается, уста
загражаются, зрак опусмевает, крѣпость
изнемогает!» <…>
Благовѣрный во святом крещении Козма
сяде на столе отца своего великаго князя
Ингоря Святославича. И обнови землю
Резаньскую, и церкви постави, и монастыри согради, и пришельцы утѣши, и
люди собра. И бысть радость христианом:
их же избави Богъ рукою своею крѣпкою
от безбожнаго царя Батыя.
не повеселюсь с вами! Светы мои дорогие,
зачем мраком покрылись? Недолго радовался
я с вами! Если услышит Бог молитву вашу, то
помолитесь обо мне, брате вашем, чтобы и я
вместе с вами умер! Ибо за весельем — плач
и слезы пришли ко мне, а за радостью — сетование и скорбь явились мне. Зачем я не
умер прежде вас, тогда не видел бы смерти
вашей, а своей погибели? Не слышите ли вы
меня, горькие мои слова печально вещающего? О земля-земля! О дубравы! Поплачьте со
мною! Как назову день тот, или как опишу
его — тогда погибло столько государей и
много узорочья рязанского войска — храбрых удальцов. Ни один из них не вернулся
назад, но все равно погибли и одну на всех
чашу смертную испили. И сейчас в горести
души моей язык мой не слушается, уста закрываются, взор туманится, мужество теряется!» <…>
Благоверный <князь Ингварь Ингоревич>, во
святом крещении Косьма, сел на престол отца
своего, великого князя Ингоря Святославича.
И заново отстроил землю Рязанскую, и церкви поставил, и монастыри создал, и пришельцев утешил, и людей собрал. И была радость
христианам: ибо их избавил Бог рукою своею
крепкою от безбожного царя Батыя.
Галицко-Волынская летопись
В лѣто 6709. Начало княжения великаго В год 6709 (1201). Начало княжения великого
князя Романа, како державего бывша
князя Романа, князя галицкого, бывшего самовсей Руской земли князя галичкого.
держцем всей Русской земли.
По смерти же великаго князя Романа,
После смерти великого князя Романа, присноприснопамятнаго самодержьца всея Ру- памятного самодержца всей Руси.
си.
Одолѣвша всимъ поганьскымъ языком
Он победил все языческие народы мудростью
ума мудостью, ходяща по заповѣдемь
своего ума, следуя заповедям Божиим: устремБожимъ: устремил бо ся бяше на погалялся на поганых, как лев, свиреп был, как
ныя, яко и левъ, сердитъ же бысть, яко и рысь, истребляя их, как крокодил, проходил их
рысь, и губяше, яко и коркодилъ; и
землю, как орел, храбр был, как тур, следовал
прехожаше землю ихъ, яко и орелъ, хра- деду своему Мономаху, который погубил погаборъ бо бѣ, яко и туръ. Ревноваше бо
ных измаильтян, называемых половцами, отодѣду своему Мономаху, погубившему
гнал Отрока до обезов и за Железные ворота, а
поганыя измаилтяны, рекомыя половци, Сырчан остался у Дона, питаясь рыбою. Тогда
изгнавшю Отрока во обезы, за Желѣзная Владимир Мономах пил золотым шеломом
врата, Сърчнови же оставшю у Дону,
Дон, захватил всю их землю и прогнал окаянрыбою оживъшю. Тогда Володимерь и
ных агарян. После смерти Владимира у СырчаМономахъ пилъ золотом шоломомъ
на остался единственный гудец Орь, и послал
Донъ, и приемшю землю ихъ всю и заего Сырчан к обезам, так сказав: «Владимир
гнавшю оканьныя агаряны. По смерти
умер. Воротись, брат, пойди в свою землю! Пеже Володимерѣ оставъшю у Сырьчана
редай Отроку эти мои слова, пой ему песни поединому гудьцю же Ореви, посла и во
ловецкие; если же не захочет, дай ему понюобезы, река: «Володимеръ умерлъ есть.
хать траву, называемую евшан». Отрок не заА воротися, брате, поиди в землю свою. хотел ни возвращаться, ни слушать песни — и
Молви же ему моя словеса, пой же ему
тогда Орь дал ему эту траву. И когда он ее попѣсни половѣцкия. Оже ти не восхочеть, нюхал, то заплакал и сказал: «Лучше в своей
дай ему поухати зелья, именемь евземле костьми лечь, чем на чужой быть прошанъ». Оному же не восхотѣвшю обраславленным». И пришел он в свою землю. От
титися, ни послушати, и дасть ему зелье. него родился Кончак, который вычерпал Сулу,
Оному же обухавшю, и восплакавшю,
ходя пешком, нося котел на плечах. <…>
рче: «Да луче есть на своей землѣ костью лечи, и не ли на чюже славну быти». И приде во свою землю. От него
родившюся Кончаку, иже снесе Сулу
пѣшь ходя, котелъ нося на плечеву.
<…>
Въ лѣто 6748. Приде Батый Кыеву в
В год 6748 (1240). Пришел Батый к Киеву с
силѣ тяжьцѣ, многомь множьствомь си- большой силой, с многим множеством воинов
лы своей, и окружи град, и остолпи сила своих, и окружили они город, и обступила сила
татарьская, и бысть град в обьдержаньи татарская, и был город в великой осаде. Был
велицѣ. И бѣ Батый у города и отроци
Батый у города, а воины его окружали город. И
его обьсѣдяху град. И не бѣ слышати от нельзя было голоса слышать от скрипения тегласа скрипания телѣгъ его, множества
лег его, от рева множества верблюдов его,
ревения вельблудъ его, и рьжания от
ржания стад коней его, и была вся земля Русгласа стадъ конь его, и бѣ исполнена
ская наполнена воинами. <…> Поставил Батый
земля Руская ратных. <…> Постави же
пороки около города, у Ляшских ворот. Тут
Баты порокы городу подълѣ вратъ Лядь- вплотную подступали заросшие лесом овраги.
скьх. Ту бо бѣаху пришли дебри. ПороПороки непрестанно били день и ночь и пробикомъ же бес престани бьющимъ день и
ли стены. Вышли горожане на остатки стены, и
нощь, выбиша стѣны. И возиидоша гобыло видно, как тут ломались копья, разлета-
рожаны на избыть стѣны, и ту бѣаше
видити ломъ копѣйный и щетъ скѣпание, стрѣлы омрачиша свѣтъ. Побѣженым и Дмитрови ранену бывшу, взиидоша татарѣ на стѣны и сѣдоша. Того
дне и нощи гражанѣ же создаша пакы
другий град около святое Богородицѣ.
Наутрѣя же придоша на нѣ, и бысть
брань межи ими велика. Людем же узбѣгшимъ и на церковь и на комаръ церковныя и с товары своими; от тягости
повалишася с ними стѣны церковныя. И
приятъ бысть град сице воими. Дмитрѣя
же изведоша язвена, и не убиша его
мужьства ради его. В то же время ѣхалъ
бяше Данилъ Угры королеви и еще бо
бяшеть не слышалъ приходъ поганыхъ
татаръ на Кыевъ. <…>
<…> …приде к Батыеви на Волгу. <…>
Во тъ час позванъ Батыемь, избавленъ
бысть Богомъ и злого их бѣшения и
кудѣшьства. И поклонися по обьчаю
ихъ, и вниде во вежю его. Рекшу ему:
«Данило, чему еси давно не пришелъ? А
нынѣ оже еси пришелъ — а то добро же.
Пьеши ли черное молоко, наше питье,
кобылий кумузъ?» Оному же рекшу:
«Доселѣ есмь не пилъ. Нынѣ же ты велишь — пью». Он же рче: «Ты уже нашь
же тотаринъ. Пий наше питье». Он же
испивъ поклонися по обычаю ихъ,
изъмолвя слова своя, рече: «Иду поклониться великой княгини Баракъчинови».
Рече: «Иди». Шедъ поклонися по обычаю. И присла вина чюмъ и рече: «Не
обыкли пити молока, пий вино». О, злѣе
зла честь татарьская! Данилови Романовичю, князю бывшу велику, обладавшу
Рускою землею: Кыевомъ и Володимеромъ и Галичемь со братомъ си, инѣми
странами, ньнѣ сѣдить на колѣну и холопомъ называеться! И дани хотять, живота не чаеть. И грозы приходять. О,
злая честь татарьская! Его же отець бѣ
царь в Руской земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны
всѣ. Сынъ того не прия чести. То иный
кто можеть прияти? Злобѣ бо ихъ и
льсти нѣсть конца. <…>
Въ лѣто 6760. Присла король угорьскы к
Данилу, прося
