Когда европейцы основали колонии в Новом Свете Северной и Южной Америки в шестнадцатом, семнадцатом и восемнадцатом веках, наиболее осведомленные наблюдатели считали материковую часть Северной Америки представляющей относительно маргинальный экономический интерес по сравнению с исключительными возможностями, доступными в Карибском бассейне и других странах. Латинская Америка. Вольтер, например, считал безумием конфликт в Северной Америке между французами и британцами во время Семилетней войны (1756-1763 гг.) И охарактеризовал две страны как «сражающиеся из-за нескольких акров снега». Позже победившие британцы участвовали в оживленных публичных дебатах о том, какую территорию следует отнять у французов в качестве репараций - Карибский остров Гваделупа (с площадью суши 563 квадратных миль) или Канада (Eccles, 1972; Lokke, 1932). . Однако несколько столетий спустя мы знаем, что экономики США и Канады в конечном итоге оказались намного более успешными, чем экономики других стран полушария. Таким образом, загадка состоит в том, как и почему районы, излюбленные прогнозистами той эпохи, а также пункты назначения подавляющего большинства мигрантов в Америку до 1800 года, отставали в экономическом отношении. Систематические оценки дохода на душу населения с течением времени для многих экономик еще не построены, а те, что существуют, являются приблизительными, но таблица 1 дает представление о текущем состоянии знаний для выбранной группы стран Нового Света по сравнению с Соединенными Штатами. Цифры показывают, что экономическое лидерство Соединенных Штатов и Канады появилось только через несколько столетий после прибытия европейцев и начала создания колоний. В 1700 году, похоже, существовал виртуальный паритет доходов на душу населения между Мексикой и британскими колониями, которые должны были стать Соединенными Штатами, а самые процветающие экономики Нового Света находились в Карибском бассейне. Например, на Барбадосе и Кубе доход на душу населения оценивается на 50 и 67 процентов выше. соответственно, чем в Соединенных Штатах. Хотя последняя экономика, возможно, начала расти и опережать большинство экономик Латинской Америки к 1800 году, она все еще отставала от стран Карибского бассейна, а Гаити, вероятно, в 1790 году, накануне революции, самое богатое общество в мире на душу населения (Eltis, 1997). Только после начала индустриализации в Северной Америке в девятнадцатом веке открылось главное расхождение между Соединенными Штатами и Канадой и остальным полушарием. Величина разрыва была практически постоянной в пропорциональном отношении с 1900 года. Эти различия в путях развития долгое время были в центре внимания ученых Латинской Америки и в последнее время привлекают больше внимания со стороны экономических историков и экономистов в целом (North, 1988; Engerman and Sokoloff, 1997; Coatsworth 1993, 1998; Acemoglu, Johnson and Робинсон, 2000; Engerman, Haber and Sokoloff, 2000). Хотя традиционные экономические факторы, безусловно, не игнорировались, объяснения, предлагаемые для контрастных показателей роста, чаще всего сосредоточивались на институтах и подчеркивали различия между обществами в условиях, имеющих отношение к росту, таких как безопасность прав собственности, распространенность коррупции, структуры общества. финансовый сектор, инвестиции в общественную инфраструктуру и социальный капитал, а также склонность к упорной работе или предприимчивости. Но приписывание различий в развитии различию в институтах порождает проблему объяснения, откуда берутся различия в институтах. Те, кто занимался этой серьезной проблемой, обычно подчеркивали важность предполагаемых экзогенных различий в религии или национальном наследии. Например, Дуглас Норт (1988) - один из многих, кто объяснил относительный успех Соединенных Штатов и Канады тем, что британские институты более способствуют росту, чем институты Испании и других европейских колонизаторов. Другие, такие как Джон Коутсворт (1998), скептически относятся к таким обобщениям и предполагают, что они могут затушевать понимание, которое можно получить, исследуя чрезвычайное разнообразие опыта, наблюдаемого в Северной и Южной Америке, даже в обществах с одним и тем же национальным наследием. Действительно, поразительным выводом из цифр в Таблице 1 является то, что взаимосвязь между национальным наследием и экономическими показателями слабее, чем принято считать. В колониальный период странами с самым высоким доходом на душу населения были страны Карибского бассейна, и не имело большого значения, были ли они испанского, британского или французского происхождения. Аргументы в пользу превосходства британских институтов обычно основываются на данных Соединенных Штатов и Канады, но большинство обществ Нового Света, основанных британцами, включая Барбадос, Ямайку, Белиз, Гайану и менее известные пуританские колонии на острове Провиденс - они, как и другие их соседи, не начали индустриализацию до тех пор, пока потом. Быть частью Британской империи было далеко не гарантией экономического роста (Грин, 1988; Купперман, 1993). Точно так же экономика испанской Америки отличалась значительным разнообразием. Это наиболее очевидно в контрасте между опытом стран южного конуса и народов с большим населением коренных американцев, таких как Мексика или Перу. Это первый класс стран, включая Аргентину, из всех других экономик Нового Света, наиболее близко напоминающих Соединенные Штаты и Канаду по опыту с течением времени. Имея доказательства значительных различий даже между экономиками одного европейского наследия, ученые начали пересматривать альтернативные источники различий. Не отрицая ни значения национального наследия, ни специфических условий, уникальных для отдельных стран, они начали исследовать возможность того, что исходные условия или в широком смысле факторы наделения могли иметь глубокие и устойчивые воздействия на долгосрочные пути институционального и экономического развития в Новом Свете. Экономисты традиционно подчеркивают всепроникающее влияние обеспеченности факторами, поэтому качественная направленность этого подхода не может быть полностью новой (Baldwin, 1956; Lewis, 1955; Домар, 1970). Новым, однако, является особый акцент на том, как чрезвычайно разные среды, в которых европейцы основали свои колонии, возможно, привели к обществам с очень разной степенью неравенства, и на том, как эти различия могли сохраняться с течением времени и влиять на ход их жизни. развитие через их влияние на образовавшиеся институты. В частности, в то время как практически все экономики Нового Света начинались с обилия земли и природных ресурсов по сравнению с рабочей силой и, следовательно, с высокого уровня жизни в среднем, другие аспекты их обеспеченности факторами варьировались таким образом, что означало, что подавляющее большинство из них были практически с самого начала характеризуется крайним неравенством в богатстве, человеческом капитале и политической власти. С этой точки зрения колонии, которые вошли в состав США и Канады, выделяются как несколько отклоняющихся от нормы. «Открытие» и исследование Северной и Южной Америки европейцами было частью грандиозных долгосрочных усилий по использованию экономических возможностей малонаселенных или недостаточно защищенных территорий по всему миру. Европейские страны боролись за претензии и приступили к добыче материальных и других преимуществ за счет осуществления временных предприятий, таких как экспедиции, а также путем создания более постоянных поселений. Как на уровне национальных правительств, так и на уровне частных агентов адаптация или новаторство институциональных форм стимулировались огромными проблемами организации, вызванными радикально новой средой, а также трудностями осуществления массовых и исторически беспрецедентных межконтинентальных потоков труда и капитала. . Общим для всех колоний был высокий маржинальный продукт труда, о чем свидетельствует исторически беспрецедентное количество мигрантов, пересекающих Атлантический океан из Европы и Африки, несмотря на высокие транспортные расходы. Более 60 процентов из более чем 6 миллионов человек, которые мигрировали в Новый Свет с 1500 по конец восемнадцатого века, были африканцами, которых принудительно принесли в качестве рабов (Eltis, 2000; Engerman and Sokoloff, 1997). Поскольку цены на них устанавливались на конкурентных международных рынках, рабы в конечном итоге направлялись в те места, где они были наиболее продуктивными. Не существовало серьезных национальных или культурных препятствий для владения ими или их использования; рабы приветствовались в колониях всех крупных европейских держав. Доля мигрантов, которые были рабами, постоянно росла с примерно 20 процентов до 1580 года до почти 75 процентов между 1700 и 1760 годами. Известность рабов, а также увеличение со временем доли мигрантов, направляющихся в колонии Португалии, Франция и Нидерланды, а также продолжающееся количественное доминирование в пунктах назначения мигрантов в Британскую Америку колоний в Вест-Индии и на южном материке отражает растущую специализацию Нового Света в колониальный период в производстве сахара, кофе. , и другие основные культуры для мировых рынков. Эти колонии привлекали большой приток рабочей силы (особенно рабов), потому что их почвы и климат делали их чрезвычайно подходящими для выращивания этих прибыльных товаров, а также из-за значительной экономии от масштаба при выращивании таких культур на обширных плантациях рабов (Fogel, 1989). Действительно, есть несколько примеров значительных колоний, которые не были столь специализированы: только испанские поселения на материках Северной и Южной Америки (некоторые из которых имели концентрацию рабочей силы на серебряных или других рудниках) и Новой Англии, Средней Атлантике и Канадские поселения Великобритании и Франции. Неслучайно эти колонии меньше всего полагались на рабов в качестве рабочей силы. Экономика, специализирующаяся на производстве сахара и других высокоценных культур, связанных с широким использованием рабов, имела самый высокий доход на душу населения (включая рабов) в Новом Свете. Большинство из них, включая Барбадос, Кубу и Ямайку, находились в ВестИндии, но некоторые (в основном Бразилия) находились в Южной Америке. Они специализировались на этих культурах в самом начале своей истории, и благодаря устойчивому благодаря технологическому преимуществу и международным рынкам рабов, в их экономике преобладали крупные рабовладельческие плантации, а в их населении - рабы африканского происхождения (Dunn, 1972; Sheridan, 1974; Moreno Fraginals, 1976; Schwartz, 1985; Knight, 1990). . Более высокая эффективность очень больших плантаций и подавляющая часть населения, ставшего чернокожим и рабским, сделали распределение богатства и человеческого капитала крайне неравномерным. Даже среди свободного населения в таких странах было большее неравенство, чем в странах материковой части Северной Америки (Galenson, 1996). Хотя основой для преобладания элитного класса в таких колониях могли быть огромные преимущества в производстве сахара, доступные тем, кто мог собрать большую компанию рабов, а также крайнее неравенство в человеческом капитале между черными и белыми (и то, и другое раньше). и после эмансипации) Долгосрочному успеху и стабильности членов этой элиты способствовало их непропорциональное политическое влияние. Вместе с юридически закрепленным неравенством, присущим рабству, большее неравенство в богатстве способствовало эволюции институтов, которые защищали привилегии элит и ограничивали возможности широких масс населения в полной мере участвовать в коммерческой экономике даже после отмены рабство. Важность обеспеченности факторами также очевидна во второй категории колоний Нового Света, которую можно рассматривать как Испанскую Америку, хотя она также включала некоторые острова в Карибском бассейне. Испания сосредоточила свое внимание на таких колониях, как Мексика и Перу, и разработала свою политику в Новом Свете с учетом условий жизни в них. Испания сосредоточила свое внимание и разработала свою политику в Новом Свете с учетом условий в таких колониях, как Мексика и Перу, чьи производственные ресурсы характеризовались богатыми минеральными ресурсами и значительным числом коренных жителей, переживших контакт с европейскими колонизаторами. Опираясь на общественные организации, существовавшие до завоевания, когда индийские элиты выделяли институты, факторные фонды и пути сбора дани от населения в целом, испанские власти приняли подход к распределению огромных грантов земли, часто включающих притязания на поток доходов от местных рабочих, проживающих в стране. в непосредственной близости, а также минеральных ресурсов среди немногих избранных. Возникшие в результате крупномасштабные поместья и рудники, возникшие в самом начале истории этих колоний, уцелели даже там, где в основной производственной деятельности отсутствовала экономия на масштабе. Хотя мелкомасштабное производство было типичным для зернового земледелия в ту эпоху, их практически неторгуемые имущественные права на получение дани от довольно оседлых групп туземцев (привязанные к местам проживания правами общинной собственности на землю) давали крупным землевладельцам средства и мотив для работы на выгодных условиях. крупномасштабный. Хотя процессы не совсем понятны, очевидно, что крупномасштабное сельское хозяйство оставалось доминирующим в Испанской Америке - особенно в районах, связанных с обширными рынками, - и что распределение богатства оставалось крайне неравномерным с течением времени. Элитные семьи обычно действовали как местные представители испанского правительства в сельской местности в течение колониального периода и сохраняли свой статус еще долгое время после обретения независимости. Устойчивости и стабильности элит, а также неравенству в целом, безусловно, способствовали ограничительная иммиграционная политика, применяемая Испанией к ее колониям, а также законы всей испанской Америки, требующие, чтобы гражданин (статус, влекущий за собой право голоса и другие привилегии) владеют значительным количеством земли (квалификации, которые были изменены в конституциях после обретения независимости, чтобы требовать грамотности и определенного экономического положения). Таким образом, по разным причинам испанская Америка была похожа на колонии, специализирующиеся на выращивании сельскохозяйственных культур, таких как сахар, в создании экономической структуры, в которой богатство, человеческий капитал и политическая власть распределялись очень неравномерно, а элиты были взяты из относительно небольших групп населения. группа европейского происхождения и расово отличная от основной массы населения (Локхарт и Шварц, 1983; Шевалье, 1963; Ван Янг, 1983; Локхарт, 1994; Якобсен, 1993). Как и в колониальных сахарных экономиках, экономические структуры, которые развивались в этом втором классе колоний, находились под сильным влиянием факторов производства, рассматриваемых в широком смысле. Сказочно ценные минеральные ресурсы и изобилие рабочей силы с низким уровнем человеческого капитала, безусловно, были основными причинами чрезвычайно неравного распределения богатства и доходов, которое стало преобладать в этих странах. Более того, без обширного предложения местной рабочей силы маловероятно, что Испания смогла бы сохранить свою политику жестких ограничений на европейскую миграцию в свои колонии и щедрых вознаграждений собственности и дани первым поселенцам. Колонисты в Испанской Америке одобрили серьезные требования для получения разрешения на выезд в Новый Свет - политику, которая ограничивала поток мигрантов и помогала сохранить политические и экономические преимущества, которыми пользовались те европейцы, которые уже сделали этот шаг. В 1800 году менее 20 процентов населения испанских колоний, таких как Мексика, Перу и Чили состояли из белых; только после того, как в конце девятнадцатого века начнется крупный приток капитала из Европы, страны Латинской Америки, такие как Аргентина и Чили, приобретут преимущественно европейский характер, который они имеют сегодня (Engerman and Sokoloff, 1997). Последней категорией колоний Нового Света были колонии, расположенные в северной части материковой части Северной Америки - в основном те, которые стали Соединенными Штатами, но включая и Канаду. Эти экономики не были наделены значительным населением коренных жителей, способных обеспечить рабочую силу, а также климатом и почвами, которые давали им сравнительное преимущество в производстве культур, характерных для данной категории. за счет крупных экономик использования рабского труда. По этим причинам их развитие, особенно к северу от Чесапика, было основано на рабочих европейского происхождения, которые имели относительно высокий и аналогичный уровень человеческого капитала. По сравнению с любой из двух других категорий колоний Нового Света, этот класс имел довольно однородные популяции. Соответственно, равное распределение богатства также поощрялось ограниченными преимуществами для крупных производителей в производстве зерна и сена, преобладающими в таких регионах, как Средняя Атлантика и Новая Англия. Из-за обилия земли и низких требований к капиталу подавляющее большинство взрослых мужчин могли работать как независимые собственники. Условия были несколько иными в южных колониях, где такие культуры, как табак и рис, действительно демонстрировали некоторую ограниченную экономию за счет масштаба; хлопок, который выращивался преимущественно на крупных невольничьих плантациях, не был количественно важной культурой до девятнадцатого века. Но даже здесь размер плантаций рабов, а также степень неравенства в этих колониях были довольно скромными по меркам Бразилии или сахарных островов Карибского моря. Существуют убедительные доказательства того, что различные характеристики факторов производства этих трех категорий экономик Нового Света - включая почвы, климат, размер или плотность коренного населения - предрасполагали их к путям развития, связанным с разной степенью неравенства в богатстве, человеческий капитал и политическая власть. Хотя эти условия можно было бы разумно рассматривать как экзогенные в начале европейской колонизации, ясно, что такое предположение становится все более ненадежным по мере того, как кто-то продвигается во времени после поселения. В частности, учитывая, что как Латинская Америка, так и многие страны первой категории, такие как Гаити и Ямайка, сегодня известны как в целом самые неравноправные в мире (Deninger and Squire, 1996), мы предполагаем, что первоначальные условия имели долгосрочные последствия. не только потому, что некоторые фундаментальные характеристики экономик Нового Света было трудно изменить, но и потому, что государственная политика и другие институты имели тенденцию воспроизводить их. В частности, в тех обществах, которые начинали с крайнего неравенства, элиты были лучше способны создать правовую основу, которая гарантировала им непропорционально большую долю политической власти, и использовать это большее влияние для установления правил, законов и другой государственной политики, которая давала преимущества членам общества. элита по отношению к нечленам - способствует сохранению высокой степени неравенства во времени (Kousser, 1974; Acemoglu and Robinson, 2000). Однако в обществах, которые начинали с большего равенства или однородности среди населения, попытки элит институционализировать неравное распределение политической власти были относительно безуспешными, и правила, законы и другая государственная политика которые были приняты, таким образом, как правило, обеспечивали более равное обращение и возможности для членов населения. Земельная политика служит иллюстрацией того, как институты могли способствовать сохранению степени неравенства в экономиках Нового Света с течением времени. Поскольку правительства каждой колонии или нации считались собственниками государственных земель, они устанавливали ту политику, которая влияла на темпы заселения, а также на распределение богатства, контролируя его доступность, устанавливая цены, устанавливая минимальные или максимальные посевные площади, и разработка налоговых систем (Гейтс, 1968; Сольберг, 1987; Адельман, 1994; Виотти да Коста, 1985). Мы уже упоминали о высокой концентрации собственности на землю, обусловленной и закрепленной земельной политикой в большей части испанской Америки. В Соединенных Штатах, где никогда не существовало серьезных препятствий для приобретения земли, условия приобретения земли в течение девятнадцатого века стали еще проще. Аналогичные изменения были предприняты примерно в середине XIX века как в Аргентине, так и в Бразилии в качестве средства поощрения иммиграции, но эти шаги были менее успешными, чем в Соединенных Штатах и Канаде, в передаче земли мелким владельцам. Основными культурами, выращиваемыми в ходе экспансии США и Канады, были зерновые, что позволяло использовать относительно небольшие фермы, учитывая современные технологии, и может помочь объяснить, почему такая политика мелких хозяйств была реализована и была эффективной. Но, как показывает пример Аргентины, мелкомасштабное производство пшеницы было возможным даже при владении землей крупными единицами, что поддерживало большую степень общего неравенства в богатстве и политической власти. Контраст между Соединенными Штатами и Канадой, с их практикой предоставления небольших участков земли в распоряжение и сохранением открытой иммиграции, и остальной частью Америки, где земельная и трудовая политика привела к крупным землевладениям и большому неравенству, кажется, распространяется на все страны. широкий спектр институтов и другое вмешательство государства. В сферах права и администрации, касающихся создания корпораций, регулирования финансовых институтов, предоставления прав собственности на интеллектуальный капитал (патенты), промышленной политики, а также предоставления доступа к минералам и другим природным ресурсам, находящимся в государственной собственности. земли, общества Нового Света с большим неравенством, как правило, проводили политику которые были более избирательны в предложении возможностей (Engerman, Sokoloff, 1997; Engerman, Haber and Sokoloff, 2000; Haber, 1991). Конечно, члены богатой элиты почти всегда занимают привилегированное положение, но эти общества были относительно крайними в той степени, в которой их институты благоприятствовали элитам. Более того, этот контраст между обществами Нового Света в отношении различий в ширине соответствующих групп населения, имеющих эффективный доступ к возможностям экономического и социального развития, кажется гораздо более систематическим, чем это принято считать. Пожалуй, самый простой способ эмпирической проверки нашей гипотезы о том, что элиты в обществах, которые начинали с большего неравенства, развили большую власть, чтобы влиять на выбор правовых и экономических институтов, это посмотрите, насколько широко было расширено избирательное право и какие фракции соответствующих групп населения фактически проголосовали на выборах. Поскольку к середине XIX века большинство обществ в Северной и Южной Америке были номинально демократическими, информация такого рода имеет прямое отношение к тому, в какой степени элиты, основанные в основном на богатстве, человеческом капитале и гендере, обладали непропорциональной политической властью в своих странах. страны. Сводная информация о различиях между обществами Нового Света в конце девятнадцатого и начале двадцатого веков в том, как ограничивалось право голоса, представлена в таблице 2. Оценки показывают, что, хотя во всех странах было принято оставлять право голоса за взрослыми Мужчины до двадцатого века, Соединенные Штаты и Канада были явными лидерами в отмене ограничений, основанных на богатстве или грамотности, и в обеспечении секретности при голосовании. Поначалу контраст был не столь очевиден. Несмотря на настроения, обычно приписываемые отцам-основателям, голосование в Соединенных Штатах до начала девятнадцатого века было в значительной степени привилегией, предназначенной для белых мужчин со значительными имущественными ценностями, как и в других частях полушария. Только четыре штата приняли всеобщее избирательное право для белых мужчин до 1815 года, но после этого года практически все, кто вошел в Союз (Миссисипи, в 1817 году, единственное исключение), сделали это без основанных на богатстве или налогах квалификаций для получения права голоса. С быстрым ростом тогдашних западных штатов, где рабочей силы было мало, а распределение богатства было относительно равным, а также с некоторым снижением требований в ранее заселенных штатах, доля населения, голосующего на президентских выборах, выросла примерно с 3 процентов в 1824 году до 14 процентов в 1840 году. В отличие от этого, первоначальные 13 штатов пересматривали свои законы, чтобы расширить избирательное право только постепенно, как правило, после интенсивной политической борьбы (в пяти штатах все еще сохранялась какая-то экономическая квалификация накануне гражданской войны). Бывший президент Джон Адамс и Дэниел Вебстер были среди тех, кто решительно выступал за сохранение права собственности на конституционном съезде Массачусетса 1820 года, и хотя их красноречия было недостаточно, чтобы спасти его, вместо него было принято налоговое требование (Porter, 1918; Олбрайт, 1942). Движение за расширение избирательного права, имевшее аналогичные модели во всех провинциях, последовало с отставанием в несколько десятилетий в Канаде, но значимое расширение избирательного права произошло намного позже в Латинской Америке. Хотя ряд латинских стран ослабили ограничения, основанные на владении землей или богатством в течение девятнадцатого века, они почти всегда предпочитали полагаться на квалификацию грамотности; вплоть до 1900 года ни у кого не было тайного голосования, и только в Аргентине не было требований к богатству или грамотности (Engerman, Mariscal and Sokoloff, 1999; Perry, 1978; Love, 1970; Scobie, 1971). В результате на протяжении 1940 г. в Соединенных Штатах и Канаде доля голосовавших обычно была на 50–100% выше, чем у их наиболее прогрессивных соседей на юге (Аргентина, Уругвай и Коста-Рика - страны, также известные своим относительным равенством и небольшими долями голосов). населения не европейского происхождения), в три раза выше, чем в Мексике, и в пять-десять раз выше, чем в таких странах, как Бразилия, Боливия, Эквадор и Чили. Ни сроки общих движений в странах Северной и Южной Америки к всеобщему избирательному праву белых мужчин, ни показатели усыновления в штатах Соединенных Штатов, похоже, не соответствуют идее о том, что более высокий доход на душу населения может обеспечить полный учет закономерности через его эффект увеличения спроса населения на демократию. Одно лишь национальное наследие не может объяснить, почему Аргентина, Уругвай и Коста-Рика намного опередили своих латиноамериканских соседей в расширении франшизы, а также почему другие британские колонии в Новом Свете отставали от Канады и Соединенных Штатов. (Барбадос, например, сохранял имущественный ценз до 1950 года.) Объяснения, основанные на идеологии, также связаны с тем, что в то же время население Северной и Южной Америки - будь то независимые страны или штаты в Соединенных Штатах - сталкивается с проблемой. расширили привилегии мужчин, ослабив ограничения на владение землей или богатство, они, как правило, добавляли квалификации, направленные на сохранение исключения групп, которые в расовом отношении совершенно отличны от элит. В Соединенных Штатах до Четырнадцатой поправки к Конституции это означало добавление явных расовых квалификаций; в Латинской Америке грамотность стала требованием для получения гражданства и, следовательно, для права голоса. Проблема, очевидно, сложна и требует дополнительных исследований, но закономерности, по-видимому, больше соответствуют точке зрения, согласно которой степень равенства или однородности населения очень важна для понимания того, насколько быстро общества расширили право голоса и внедрили другие демократизирующие реформы при проведении выборов. Мы предполагаем, что эти различия между обществами в распределении политической власти, возможно, способствовали сохранению относительных степеней неравенства за счет воздействия на институциональное развитие. Институт государственных начальных школ, который был основным средством достижения высоких показателей грамотности и важным фактором формирования человеческого капитала, представляет интерес для изучения в этом отношении (Истерлин, 1981). К началу девятнадцатого века почти все страны Нового Света были достаточно процветающими, чтобы создать широкую сеть начальных школ. Однако, хотя многие страны (через свои национальные правительства) выразили поддержку таким усилиям, лишь немногие из них действительно инвестировали в масштабах, достаточных для обслуживания населения в целом до двадцатого века. Исключительными обществами с точки зрения лидерства были США и Канада. Практически со времени поселения эти североамериканцы, кажется, в целом были убеждены в ценности мобилизации ресурсов для предоставления их детям базового образования. Особенно в Новой Англии школы часто организовывались и финансировались на уровне деревни или города. Вполне вероятно, что к 1800 году в Соединенных Штатах уже было самое грамотное население в мире, но «движение за общую школу», начавшееся в 1820-х годах (вслед за движением за расширение франшизы), поставило страну в тупик. ускоренный путь инвестирования в образовательные учреждения. Между 1825 и 1850 годами почти каждый штат на западе или севере Америки, который еще не сделал этого, принял закон, настоятельно поощряющий местные районы создавать «бесплатные школы», открытые для всех детей и поддерживаемые общими налогами. Хотя движение продвигалось медленнее на юге, где было большее неравенство и неоднородность населения, чем на севере, к середине девятнадцатого века школьное образование распространилось достаточно широко, что более 40 процентов школ Было зачислено возрастное население, и более 90 процентов белых взрослых были грамотными, как показано в таблице 3. Школы были также широко распространены в Канаде начала девятнадцатого века, и даже несмотря на то, что они отставали от Соединенных Штатов на несколько десятилетий в создании школ, поддерживаемых налогами, с универсальными школами. доступ, его уровень грамотности был почти таким же высоким (Cubberley, 1920). Остальные страны полушария сильно отставали от США и Канады по уровню начального образования и грамотности. Несмотря на огромное богатство, британские колонии (за исключением Барбадоса) очень медленно организовывали школьные учреждения, которые обслуживали широкие слои населения. В самом деле, очевидно, что только после того, как Британское колониальное управление проявило интерес к продвижению школьной еды в девятнадцатом веке, значительные шаги в этом направлении были предприняты. Точно так же даже самые прогрессивные латиноамериканские страны, такие как Аргентина, Уругвай и Коста-Рика, отставали от США и Канады более чем на 75 лет. Крупные инвестиции в начальное образование обычно не производились ни в одной латиноамериканской стране до тех пор, пока национальные правительства не предоставили средства; в отличие от модели в Северной Америке, местные органы власти и правительства штатов в Латинской Америке, как правило, не хотели или не могли их финансировать.
