В. П. Трыков ЗАРУБЕЖНАЯ ЖУРНАЛИСТИКА XIX века Для студентов факультета журналистики Москва Институт международного права и экономики имени А.С. Грибоедова 2004 УТВЕРЖДЕНО кафедрой истории журналистики и литературы Трыков В.П. Т 80 Зарубежная журналистика XIX века: Учебно-методическое пособие. — М.: ИМПЭ им. А.С. Грибоедова, 2004. — 40 с. Подготовлено на факультете журналистики. Программа соответствует требованиям Государственного образовательного стандарта © Трыков В.П., 2004 1 ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ КУРСА Курс истории зарубежной журналистики XIX в. занимает центральное место в изучении студентами факультета журналистики основных этапов и тенденций развития западной журналистики. XIX столетие отмечено небывалым развитием печати в странах Западной Европы и США, важными усовершенствованиями в области техники печати и в сфере коммуникации (телеграф, телефон и т.п.). XIX век — век газеты. В это время пресса выступила как основное средство массовой информации. Развитие журналистики в XIX в. тесно связано не только с достижениями научно-технического прогресса, но и с процессами, имевшими место в общественной жизни, литературе и культуре западных стран. Поэтому важнейшей задачей курса является изучение истории журналистики XIX столетия в историческом, культурном и литературном контексте. Согласно ГОСТу, данный учебный курс должен познакомить студентов со спецификой журналистики Франции, Великобритании, Германии и США. Поэтому программа построена по национальному принципу и включает четыре раздела, каждый из которых посвящен журналистике соответствующей страны. В каждом разделе рассматриваются основные этапы и важнейшие тенденции развития той или иной национальной журналистики в XIX столетии, ее система периодических изданий, правовые аспекты функционирования журналистики, крупнейшие фигуры в западной прессе. Представлялось важным познакомить студентов с журналистской деятельностью, основными публицистическими и литературно-критическими работами некоторых крупнейших западных писателей и литературных критиков (Ш.-О. Сент-Бёва, О. Де Бальзака, Т. Готье, Э. Золя, Ч. Диккенса, У. Теккерея, О. Уайльда, Л. Бёрне, Г. Гейне, М. Твена и др.). Одной из задач курса является ознакомление студентов с основными публицистическими и литературно-критическими жанрами, функционировавшими в западной печати XIX в. (памфлет, открытое письмо, речь, политическая или литературно-критическая статья, рецензия, литературный портрет, очерк, заметка, эссе и др.). Знакомство с вышеперечисленными жанрами не должно ограничиваться рамками лекционного курса. Настоящая программа предусматривает чтение студентами текстов, являющихся образцами соответствующих публицистических и литературно-критических жанров. Список литературы, включенной в программу, состоит из трех разделов: 1) тексты, 2) учебные пособия, антологии и хрестоматии, 3) критическая литература. 2 ПРОГРАММА Раздел I. ЖУРНАЛИСТИКА ФРАНЦИИ Тема 1. Французская печать периода Консульства и Империи (17991814). Наполеон и печать Письменные отчеты депутатов Генеральных штатов — прообраз французских политических газет. Возникновение политической периодики во Франции. Конституция 1795 г. Бурный рост количества периодических изданий во Франции. Переворот 18 брюмера 1799 г. Антидемократический характер режима Консульства. Декрет о печати 27 нивоза VIII года (17 января 1800 г.). Реакция общественности и столичной прессы на декрет. Политика Наполеона в области печати и ее отражение в судьбе «Журналь де Деба». Е.В. Тарле о политике Наполеона в области печати. «Монитёр» — образец официальной газеты во Франции начала XIX в. Привилегии «Монитёр». Бонапартистская и легитимистская пресса. Ф.Р. де Шатобриан и «Меркюр де Франс». Либеральная оппозиция режиму Наполеона. Ж. де Сталь и Б. Констан. Зарубежная нелегальная оппозиционная пресса. Провинциальная пресса во Франции при Наполеоне. Декрет 17 сентября 1811 г. Ужесточение контроля прессы во время войны с Россией. Метаморфозы парижской прессы после изгнания Наполеона. Тема 2. Французская пресса эпохи Реставрации (18151830) «Хартия 4 июня 1814 года» Людовика XVIII. Проект о печати аббата Монтескью-Фезенсака. Закон 21 октября 1814 г. Парижская печать во время «Ста дней» Наполеона. Периодическая печать как арена политической борьбы в период Реставрации. Двойная оппозиция режиму Людовика XVIII. Оппозиционные и проправительственные газеты. Законы о печати 1819 г. Убийство герцога Берийского и наступление на прессу. Усиление дворянско-клерикальной реакции во Франции при Карле X. Полемика о церкви во французской прессе. Антиклерикальная позиция «Конститюсьонель» и «Курье франсе». Жанр памфлета в творчестве П.-Л. Курье. О. де Бальзак о французской журналистике эпохи Реставрации. «Закон справедливости и любви». «Ордонансы Полиньяка». Роль парижской либеральной прессы в подготовке Июльской революции. Полемика между классицистами и романтиками на страницах периодической печати. «Французская Минерва» Б. Констана — бастион французского романтизма. Тема 3. Французская журналистика Июльской монархии (18301848) «Хартия 1830 года» Луи-Филиппа и всплеск французской периодики. Рост престижа журналистской деятельности во Франции. «Бульварные журналисты». Предпосылки возникновения дешевой прессы. Роль Э. де Жирардена во французской журналистике. «Пресс» Жирардена. 3 Типология французской прессы Июльской монархии. «Монография о парижской прессе» О. де Бальзака. Бальзак-журналист. Крупнейшие литературнохудожественные газеты и журналы Июльской монархии. Л.Д. Верон и Ф. Бюлоз. Ш.-О. Сент-Бёв о положении во французской литературе и журналистике Июльской монархии. Сент-Бёв и жанр литературного портрета во французской прессе. Очерк во французской прессе 18301848 гг. Развитие политической и социально-бытовой карикатуры в демократической французской печати. Место Ш. Филипона во французской журналистике Июльской монархии. Первое информационное агентство. «Сентябрьские законы» 1835 г. А. де Мюссе о «сентябрьских законах». Роль французских журналистов и периодических изданий в подготовке Февральской революции 1848 г. Тема 4. Французская журналистика второй половины XIX века «Великий переворот» (Р. Мандру) в социокультурной жизни Франции второй половины XIX в. и его последствия для журналистики. Влияние Февральской революции 1848 г. на либерализацию французской прессы. Подавление июньского восстания парижских рабочих и репрессивные меры Кавеньяка против прессы. Победа Луи-Наполеона Бонапарта на президентских выборах в декабре 1848 г. Установление бонапартистской диктатуры и закон о печати 16 июля 1850 г. Государственный переворот 2 декабря 1851 г. Реакция парижской прессы на переворот. Система репрессивных мер против прессы в эпоху Второй империи. Памфлет В. Гюго «Наполеон Малый». Лояльные и оппозиционные газеты. Журналистская деятельность А. Рошфора. Литературно-художественная периодика. «Малая пресса» Второй империи. Роль Ж.-И. де Вильмессана во французской журналистике. Дело Нуара и нарастание антибонапартистских настроений в обществе и прессе с конца 60-х гг. Поражение Франции во франко-прусской войне. Приказ генерала Винуа. Восстание в Париже 18 марта 1871 г. и установление Парижской коммуны. Печать Парижской коммуны. Разгром коммунаров. «Версальский террор» и его последствия для французской прессы. Открытое письмо В. Гюго в «Раппель». Усиление католической реакции во Франции после разгрома Парижской коммуны и католическая пресса. «Юнивер» — влиятельный орган католических кругов. Ультрамонтанство газеты. Политическая направленность издания. Отставка Тьера, президентство Мак-Магона и усиление опасности монархического переворота. «Парижский союз прессы». Гонения на республиканскую прессу при Мак-Магоне. Обострение в печати полемики между республиканцами и монархистами о перспективах исторического развития Франции. Неоднородность монархической прессы и ослабление ее влияния в 7080-е гг. XIX в. Республиканская пресса. Роль и положение прессы во время майского правительственного кризиса (16 мая 1877 г.). 4 Тема 5. Французская печать рубежа XIXXX веков Либеральное законодательство о печати 1881 г. Начало «золотого века» французской журналистики. Буланжизм и французская пресса. Дело Дрейфуса и французская пресса. Роль Э. Золя в деле Дрейфуса. «Толстые» общественнополитические и литературно-художественные журналы рубежа XIXXX вв. Маленькие «рёвю» символистской, декадентской и авангардистской ориентации. Коммерциализация французской печати на рубеже XIXXX вв. Специфика и основные этапы развития французской журналистики в XIX в. Раздел II. ЖУРНАЛИСТИКА ВЕЛИКОБРИТАНИИ Тема 6. Английская печать первой половины XIX века Социокультурная ситуация в Англии в начале XIX в. Викторианство как культурный феномен, его влияние на английскую журналистику XIX в. Изменение статуса периодики в Викторианскую эпоху. Усиление позиций тори. Увеличение гербового сбора. Требование избирательной реформы. Ожесточенная полемика в английской прессе начала XIX в. Типология британской прессы первой половины XIX в. «Акты для затыкания рта» (1817). Гонения на журналистов. Оппозиционная леворадикальная английская пресса. «Политический журнал» (18021835) У. Коббета. Структура, функционирование и тиражи крупнейших лондонских утренних газет. Роль Дж. Перри в развитии английской периодической печати. «Таймс» — лидер английской печати XIX в. Специфика крупнейших лондонских вечерних газет. Закон о снижении гербового сбора (15 сентября 1836 г.) и ситуация в английской прессе. Чартистская публицистика и пресса. Английские иллюстрированные периодические издания. Ч. Диккенс — редактор и издатель. Теккерей-журналист. Мир журналистики в романе Теккерея «История Пенденниса». Тема 7. Английская печать второй половины — конца XIX века Относительная дороговизна английских газет. Отмена гербового сбора (1855), технические усовершенствования в сфере печати и полиграфии во второй половине XIX в. как факторы возникновения и роста дешевой массовой прессы в Великобритании. М. Арнольд об английской печати Викторианской эпохи. Британская провинциальная пресса. Информационное агентство Рейтер. Дж. Морли и «Фортнайтл ревью». Укрепление технической базы британской печати на рубеже XIX–XX вв. Усиление коммерциализации английской прессы в конце XIX в. Зарождение «новой журналистики». «Пэлл-Мэлл газет» У. Стеда как образец «новой журналистики» в Англии. Сотрудничество О. Уайльда в «Пэлл-Мэлл газет». О. Уайльд о новых тенденциях в английской журналистике конца XIX в. 5 Английские литературно-художественные журналы рубежа XIXXX вв. «Йеллоу бук» и эстетское движение в Англии. Концентрация печати на рубеже веков. Крупнейшие английские издательские концерны. Специфика и основные этапы развития английской журналистики XIX в. Раздел III. ЖУРНАЛИСТИКА ГЕРМАНИИ Тема 8. Немецкая журналистика домартовского периода (18301848) Социокультурная ситуация в Германии конца XVIII — начала XIX в. и относительно замедленное развитие немецкой журналистики. Влияние Великой французской революции на становление немецкой политической прессы. Присоединение левого берега Рейна к Франции и рост числа немецких периодических изданий. Тильзитский мир и цензурные ограничения, наложенные Наполеоном на немецкую прессу. «Берлинер Абендблеттер» Г. фон Клейста. Изменение отношения немецкой интеллигенции к Наполеону. «Битва народов» и рост национального самосознания немцев. «Райнише Меркур» Й. Гёрреса. Оценка Гёрресом результатов Венского конгресса. Критика в газете политики германских князей. Карлсбадская конференция и политика немецких властей в области печати. Июльская революция во Франции и ее влияние на ситуацию в Германии. Постановление Союзного сейма 28 июня 1832 г. Создание «Союза печати». Завершение «эстетического периода» в немецкой литературе. Формирование нового типа писателя-журналиста. Расцвет публицистики в немецкой литературе 30 гг. XIX в. «Гессенский сельский вестник» Г. Бюхнера. Публицистика «Молодой Германии». «Путевые картины» Г. Гейне. Сотрудничество Г. Гейне с «Аугсбургер альгемайне цайтунг». Полемика Г. Гейне с Л. Бёрне в памфлете «Людвиг Бёрне». «Литературный листок» В. Менцеля как выразитель тевтономанских настроений. В. Менцель против «Молодой Германии». Критика «тевтономанства» в памфлете Л. Бёрне «Менцель-французоед». Ранний этап рабочего движения в Германии и журналы В. Вейтлинга. Немецкие иллюстрированные издания 40-х гг. и искусство карикатуры. Влияние английских и французских иллюстрированных периодических изданий на немецкую прессу. Карикатура как средство пропаганды оппозиционных, либеральных идей. Специфика немецкой карикатуры. Тема 9. Немецкая печать послемартовского периода (18481870) Мартовская революция 1848 г. и подъем печати в Германии. Типология немецкой печати послемартовского периода. «Нойе райнише цайтунг» К. Маркса и Ф. Энгельса: история основания газеты, ее внутри- и внешнеполитическая стратегия, структура издания. Место газеты в немецкой прессе послемартовского периода. 6 Немецкие журналы послемартовского периода («Унзере цайт», «Пройсише ярбухер»). Объединение Германии. Закон о печати 1874 г. Берлин и Вена — центры немецкоязычной журналистики. Сильные позиции рабочей и коммунистической прессы в Германии рубежа XIXXX вв. Развитие деловой прессы. Усталость от политики в эпоху декаданса и рост интереса к специализированным, неполитическим периодическим изданиям. Количественное преобладание журналов над газетами в структуре немецкой периодической печати на рубеже веков. Экспрессионистские журналы, их культурная и политическая ориентация, роль в пропаганде авангардистского искусства. Немецкие концерны и тресты печати. Специфика и основные этапы развития немецкой журналистики в XIX в. Раздел IV. ЖУРНАЛИСТИКА США Тема 10. Американская журналистика начала XIX века Социокультурная ситуация в США в начале XIX в. и специфика американской журналистики этого периода. Реакция американской прессы на Великую французскую революцию. Полемика между демократами и федералистами на страницах американской печати. «Федералист» А. Гамильтона. У. Брайент — один из родоначальников американской журналистики XIX в. Общественно-политические и литературно-художественные журналы начала XIX в. Р. Уэлш и «реформа» американской прессы. Тема 11. Американская журналистика 3070-х годов XIX века Причины быстрого роста численности американских газет на протяжении первой половины XIX в. Появление дешевой прессы. Вашингтонские газеты первой трети XIX в. «Нью-Йорк трибюн» Х. Грили. Дж. Ф. Купер об американской прессе. Трансценденталистская печать. «Дайел» — основной печатный орган трансценденталистов. Роль Р. Эмерсона и М. Фуллер в «Дайел». Полемика Э. По с трансценденталистами на страницах печати. Общественно-политические и литературно-художественные журналы 30–50-х гг. XIX в. Основание информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс». «Закон о беглых рабах» (1850) и аболиционистское движение в США. Аболиционистская печать. Гражданская война между Севером и Югом (18611865) и всплеск «the opinion press». Публицистика А. Линкольна. Тема 12. Американская журналистика конца XIX — начала XX веков Концентрация печати на рубеже веков. Расцвет «желтой прессы». К. Гамсун об американской журналистике конца XIX — начала XX вв. Место Дж. Пулитцера в американской журналистике. Подготовка журналистских кадров в США в конце XIX в. М. Твен-журналист. «Король» американской прессы У.Р. Херст. 7 УЧЕБНЫЕ ЗАДАНИЯ И МЕТОДИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ К СЕМИНАРСКИМ ЗАНЯТИЯМ Тема 1. Наполеон и печать Вопросы для обсуждения 1. Концепция печати Наполеона I. 2. Законодательство о печати при Наполеоне I. 3. Отношение Наполеона к либеральной оппозиции в печати. 4. Эволюция взглядов Наполеона на печать. Литература: 24, 381. Новомбергский Н. Освобождение печати во Франции, Англии, Германии и России // История печати: Антология. — М., 2001. — Т. 1. — С. 223232; 235236. Тарле Е.В. Печать во Франции при Наполеоне I // Там же. — Т. II. — С. 367434. Тема 2. Жанр литературного портрета во французской печати XIX века Вопросы для обсуждения 1. «Журнализм» французской литературной критики начала XIX в. 2. Работа Ш.-О. Сент-Бёва во французской прессе. 3. Ш.-О. Сент-Бёв — родоначальник жанра литературного портрета. 4. «Пьер Корнель» Сент-Бёва как образец жанра литературного портрета. 5. «Импрессионистическая критика» и трансформация жанра литературного портрета на рубеже XIXXX вв. (на примере литературных портретов П. Верлена, принадлежащих перу А. Франса и Р. де Гурмона). Литература: 2, 39. Франс А. Поль Верлен // Франс А. Собр. соч.: В 8 т. — М., 1960. — Т. 8. Гурмон Р. де. Поль Верлен // Гурмон Р. де. Книга масок. — Томск, 1996. — С. 101–102. Трыков В.П. Зарубежная литература конца XIX — начала XX веков: Практикум. — М., 2001. — С. 38–50. Шарль-Огюстен Сент-Бёв (18041869) — французский литературный критик и поэт. Родился в провинциальной буржуазной семье. В 1818 г. переехал в Париж, учился в коллеже Бурбона, где изучал древние языки, философию и риторику. Обнаружил блестящие филологические способности. По окончании коллежа в 1824 г. Сент-Бёв начал сотрудничать с либеральной газетой «Глоб» («Глобус»). Печатал хронику, литературные рецензии, литературно-критические статьи о Гюго и других романтиках, которых поддерживал и высоко ценил. 1 8 См. источники, указанные под данными номерами, в списке литературы на с. 35. В 1829 г. в «Ревю де Пари» («Парижском обозрении») Сент-Бёв опубликовал первые литературные портреты («Пьер Корнель», «Буало», «Лафонтен»), став создателем этого жанра. После июльской революции 1830 г. Сент-Бёв оказался в оппозиции режиму Луи-Филиппа, сблизился с республиканцами, сотрудничал в оппозиционной республиканской прессе (в газетах «Насьональ», «Тан»). По свидетельству Эдмона Гонкура, принцесса Матильда, племянница Наполеона I, хозяйка одного из самых блестящих парижских великосветских салонов, в котором бывал Сент-Бёв, выражала в беседе с Гонкуром возмущение газетными публикациями Сент-Бёва в «Тан». Э. Гонкур приводит слова принцессы: «Будь он еще в “Либерте” с Жирарденом, его можно было бы понять, это его круг… Но в “Тан”… С нашими личными врагами! Где нас оскорбляют каждый день!..» Публицистическое мастерство Сент-Бёва-журналиста ярче всего проявилось в статьях для «Насьональ», в которых писатель обрушился с резкой критикой на коррумпированное правительство, писал о бездарности нового короля, выступал против монархии за установление республиканского строя. Параллельно он продолжал писать для «Глоб», которая с начала 1830 г. стала органом сенсимонистов, приверженцев идей французского мыслителя графа СенСимона, одного из основоположников утопического социализма. Газета выходила с подзаголовком «Журнал сенсимонистской религии». Однако публицистический талант Сент-Бёва несопоставим с его талантом литературного критика. Во второй половине 30-х гг. Сент-Бёв стал мэтром французской литературной критики, к чьему мнению прислушивались, чьи статьи и рецензии печатали самые авторитетные парижские газеты и журналы, такие как «Журналь де Деба», «Ревю де дё монд». В 1844 г. Сент-Бёв был избран во Французскую академию. Сент-Бёв создал новый тип литературной критики, которую сам он в статье «О критическом уме и о Бейле» (1835) назвал «журналистикой» и охарактеризовал как «гибкое, подвижное, практическое искусство», заявившее о себе на страницах газет и ставшее «одним из наиболее действенных орудий современности». Сент-Бёв ввел в критику интонацию доверительной и непринужденной беседы с читателем о том или ином писателе. Широкая эрудиция, установка на точность факта сочетается в литературно-критических статьях и портретах Сент-Бёва со стремлением создать образ писателя, раскрыть особенности его личности, психологии. Критик исходил из убеждения, что невозможно понять творчество писателя, не изучив его биографии, не поняв его личности. Надо «разглядеть в поэте человека», — писал Сент-Бёв. Впоследствии разработанный Сент-Бёвом подход к анализу литературы получил название биографического метода. Особый этап литературно-критической и журналистской деятельности Сент-Бёва начался в 1849 г. и продлился почти 20 лет. Это был период, когда Сент-Бёв каждый понедельник публиковал в парижской газете «Конститюсьоннель» небольшие статьи, очерки, этюды преимущественно литературнокритического характера, составившие впоследствии многотомные серии «Беседы по понедельникам» и «Новые понедельники» и в совокупности создавшие широкую панораму литературной и общественной жизни Франции середины —второй половины XIX в. В отличие от Гюго Сент-Бёв сочувственно отнесся к государственному перевороту 2 декабря 1851 г. и сначала принял Вторую империю, что нанесло сильный удар по его репутации, вызвало разочарование в кругах либеральной 9 интеллигенции. Впоследствии Сент-Бёв окажется в оппозиции к Наполеону III, выступит за отделение церкви от государства, за свободу слова и печати. Опубликованная в разгар судебного процесса над Г. Флобером 4 мая 1857 г. на страницах официального печатного органа «Монитер» большая и в целом хвалебная статья Сент-Бёва о «Госпоже Бовари» в значительной мере предопределила оправдательный приговор. Сент-Бёв выступил против того, чтобы приписывать роману Флобера «рискованные тенденции», а автору — «намерения, которых у него не было». «“Госпожа Бовари” — это прежде всего целостное произведение, произведение продуманное, имеющее план, где все связано, где ничего не остается на долю творческой случайности, где писатель или, вернее, художник от начала до конца сделал то, что он хотел», — писал Сент-Бёв. Критик высоко оценил наблюдательность и стиль Флобера, композицию романа. Шарль-Огюстен Сент-Бёв. «Пьер Корнель» (отрывок)2 В области критики и истории литературы нет, пожалуй, более занимательного, более приятного и вместе с тем более поучительного чтения, чем хорошо написанные биографии великих людей. Разумеется, не те суховатые, скупые жизнеописания, не те изысканно-жеманные наброски, где автор, стремясь получше блеснуть, превращает каждый параграф в остро отточенную эпиграмму, но обширные, тщательно составленные, порою даже несколько многословные повествования о личности и творениях писателя, цель которых — проникнуть в его душу, освоиться с ним, показать его нам с самых разных сторон, заставить этого человека двигаться, говорить, — так, как это должно было быть на самом деле; представить его средь домашнего круга, со всеми его привычками, которым великие люди подвластны не менее, чем мы с вами, бесчисленными нитями связанным с действительностью, обеими ногами стоящим на земле, от которой он лишь на некоторое время отрывается, чтобы вновь и вновь возвращаться к ней. Немцы и англичане, с присущей их сложному характеру склонностью к анализу и к поэзии, знают толк в подобного рода превосходных книгах и любят их. Вальтер Скотт, например, говорит, что не знает во всей английской литературе ничего более интересного, чем жизнеописание доктора Джонсона, составленное Босуэлом. У нас во Франции тоже начинают ценить и требовать такого рода сочинения. В наши дни великий писатель, умирая, может быть уверен, что после смерти у него не будет недостатка в биографах и исследователях, даже если сам он в своих мемуарах или поэтических исповедях и не был особенно щедр на личные признания. Но так было далеко не всегда: когда мы обращаемся к жизни наших великих писателей и поэтов XVII века, особенно к их детству и первым шагам в литературе, нам лишь с большим трудом удается обнаружить скудные, малодостоверные предания и анекдоты, разбросанные во всевозможных «анах». Литература и поэзия в ту пору не носили личного характера; писатели не занимали публику рассказами о собственных делах и переживаниях. Биографы считали, неизвестно почему, что вся история писателя сводится к его сочинениям, и поверхностная их критика не умела разглядеть в поэте человека. К тому же репутации в те времена создавались не сразу, слава приходила к великому человеку Печатается по: Сент-Бев Ш.-О. Литературные портреты. Критические очерки. М.: Худ. лит., 1970. Перевод Н. Сигал. 2 10 поздно, и еще гораздо позже, уже под старость, появлялся какой-нибудь восторженный почитатель его таланта, какой-нибудь Броссет или Моншене, которому приходило в голову составить жизнеописание поэта. Иногда это бывал какойнибудь родственник, благоговейно преданный, но слишком юный, чтобы помнить молодые годы писателя — таким биографом был для Корнеля его племянник Фонтенель, для Расина — его сын Луи. Отсюда множество неточностей и ошибок, которые бросаются в глаза в обеих этих биографиях, в особенности же весьма беглое и поверхностное описание первых лет литературной деятельности, между тем как они-то и являются самыми решающими. Знакомясь с великим человеком уже в зените его славы, трудно представить себе, что было время, когда он обходился без нее; она кажется нам настолько само собой разумеющейся, что мы нередко даже не задумываемся, как она пришла к нему; то же происходит и когда знаешь человека еще до того, как он стал знаменит: обычно и не подозреваешь, кем ему суждено стать, — живешь бок о бок с ним, не присматриваясь к нему, и не замечаешь того, что более всего следовало бы о нем знать. Да и сами великие люди нередко своим поведением поддерживают это двойное заблуждение; в молодости такой человек, никем не замеченный, никому не известный, старается стушеваться, молчит, избегает привлекать к себе внимание и не притязает на какое-либо место в обществе, ибо втайне жаждет лишь одного, определенного места, а час его еще не пробил; позднее, окруженный всеобщим поклонением и славой, он намеренно оставляет в тени первые годы своей жизни, обычно трудные и суровые, и, подобный Нилу, скрывающему свои истоки, неохотно рассказывает о начале своего пути. А между тем самое важное для биографа великого писателя, великого поэта — это уловить, осмыслить, подвергнуть анализу всю его личность именно в тот момент, когда более или менее удачное стечение обстоятельств — талант, воспитание, окружающие условия — исторгает из него первый его шедевр. Если вы сумели понять поэта в этот критический момент его жизни, развязать узел, от которого отныне протянутся нити к его будущему, если вам удалось отыскать, так сказать, тайное звено, что соединяет два его бытия — новое, ослепительное, сверкающее, великолепное, и то — прежнее — тусклое, замкнутое, скрытое от людских взоров, которое он предпочел бы навеки забыть, — тогда вы можете сказать, что знаете этого поэта, что постигли самую суть его, проникли с ним в царство теней, словно Данте с Вергилием; и тогда вы достойны стать равноправным и неутомимым спутником на всем его дальнейшем жизненном пути, исполненном новых чудес. И тогда — от «Рене» до последнего творения г-на Шатобриана, от первых «Размышлений» до всего, что еще создаст г-н Ламартин, от «Андромахи» до «Гофолии», от «Сида» до «Никомеда» — вам легко приобщиться к гению великого поэта — путеводная нить у вас в руках, вам остается только идти за ней. Какая блаженная минута равно и для поэта и для критика, когда оба — каждый со своей стороны — могут воскликнуть подобно древнему мужу: «Эврика!». Поэт обрел сферу, где отныне может развернуться и расцвести его гений, критик постиг внутреннюю сущность и закономерность этого гения. Если бы скульптор — а он тоже в своем роде биограф, и притом превосходный, зримо воплощающий в мраморе образ поэта, — всегда мог бы выбирать момент, когда поэт более всего похож на самого себя, он, без сомнения, изобразил бы его в тот день, в тот час, когда первый луч славы озаряет его могучее сумрачное чело; в тот единственный, неповторимый миг, когда, уже сложившийся, возмужавший гений, вчера еще снедаемый печалью и сомнениями, вчера еще вынужденный обуздывать свои 11 порывы, внезапно пробужден кликами восторга и раскрывается навстречу заре своего величия. С годами, быть может, он станет более спокойным, уравновешенным, зрелым, но лицо его при этом утратит непосредственность своего выражения, скроется за непроницаемой завесой; следы свежих, искренних чувств сотрутся с его чела, душа научится скрывать свои движения, былые простота и живость уступят место принужденной или, в лучшем случае, привычной улыбке. С тем большим основанием биограф-критик, которому открыта вся жизнь поэта, каждое ее мгновение, должен делать то, что делал бы скульптор, будь это в его власти, — представить с помощью глубокого, проницательного анализа все то, что в виде внешнего образа воплотил бы вдохновенный художник. А когда статуя готова, когда найдены и обрели свое выражение типические черты личности поэта, остается лишь воспроизвести ее с небольшими изменениями в ряде барельефов, последовательно изображающих историю его жизни. Не знаю, достаточно ли ясно я изложил всю эту теорию, наполовину относящуюся к области критики, наполовину — к поэзии; но мне она кажется совершенно правильной, и до тех пор, пока биографы великих поэтов не усвоят ее, они будут писать книги полезные, добросовестные, достойные, разумеется, всякого уважения, но то не будут произведения высокой критики, произведения искусства. В них будут собраны анекдоты, уточнены даты, изложены литературные споры. Читателю самому придется извлекать из них смысл, вдыхать в них жизнь. Такие биографы будут летописцами, но не скульпторами. Они будут стеречь сокровища храма, но не станут жрецами Божества. Тема 3. Эмиль Золя — журналист Вопросы для обсуждения 1. Сотрудничество Э. Золя во французской прессе. 2. Золя о журналистике (на материале статьи «Прощание»). 3. Золя и дело Дрейфуса. 4. Мастерство Золя-публициста (на материале «Я обвиняю»). Литература Лану А. Здравствуйте, Эмиль Золя! — М., 1997. Пузиков А. Эмиль Золя: Очерк творчества. — М., 1961. Якимович Т. Молодой Золя. Эстетика и творчество. — Киев, 1971. — С. 3680, 130148, 187195. Эмиль Золя (18401902) — французский писатель. Родился в Париже в семье талантливого инженера-строителя, выходца из Италии Франческо Золя. Рано потерял отца. После смерти кормильца семья испытывала материальные трудности, и в 1862 г. Золя поступил на службу в бюро упаковок крупного парижского издательства «Ашетт». Вскоре Золя получил место шефа отдела объявлений. Служба в издательстве позволила будущему писателю познакомиться с нравами в мире литературы и журналистики, завязать полезные знакомства. В 1866 г. Золя оставил издательство «Ашетт» и перешел в ежедневную газету «Эвенман» («Событие»), главным редактором которой был тогда известный парижский журналист и издатель Вильмессан. Золя было поручено вести отдел 12 «Сегодняшние и завтрашние книги»: он должен был писать обзоры новых книг, как вышедших, так и готовящихся к печати. Вильмессан был доволен своим новым сотрудником и предоставил ему возможность вести отдел художественной критики под названием «Мой салон». Золя — художественный критик выступил против академической школы, взял под защиту возмутителей спокойствия — художников, которых впоследствии назвали «импрессионистами», в частности Э. Мане. Статьи Золя вызвали возмущение части читателей, приверженцев традиционной живописи. По свидетельству современника, некоторые читатели в знак негодования разрывали в клочки номера газеты со статьями Золя. Вильмессан стал получать гневные письма и счел необходимым прекратить печатание «Салона». В 1868 г. Золя сблизился с левой республиканской прессой, сотрудничал в газетах «Раппель» («Призыв»), «Трибюн» («Трибуна»), «Клош» («Колокол»), в которых он печатал хронику и сатирические очерки, направленные против Второй империи. «Сотрудничество Золя в “Клош” позволяет говорить о его исключительных журналистских способностях. Часто это занятие вызывает у него скуку, но как только какое-нибудь событие начинает увлекать его, он становится превосходным репортером…» — писал Арман Лану. Во время франко-прусской войны 1870 г. Золя выступил в защиту мира в статье «Да здравствует Франция!» В 1870 г. он издавал в Марселе республиканскую газету «Марсельеза». Золя оказался в центре событий во времена Парижской коммуны. В качестве корреспондента газеты «Колокол» он побывал в Бордо, затем в Версале, куда из оккупированного немецкими войсками Парижа переехало Национальное собрание. Золя писал и посылал в Париж парламентские отчеты. Он презрительно называл Национальное собрание «пугливым животным», «куриной гузкой», но не одобрял и репрессивных мер коммунаров, его ужасала развязанная «братоубийственная война». После разгрома Парижской коммуны Золя выражал сочувствие коммунарам, осуждал белый террор. По инициативе И.С. Тургенева, с которым Золя познакомился в Париже в 1872 г., Золя стал постоянным парижским корреспондентом «Вестника Европы». С 1875 по 1880 гг. Золя опубликовал в русском журнале 64 корреспонденции (статьи, очерки, рассказы). В сентябре 1880 г. Золя порвал с редактором газеты «Вольтер» Лаффитом, недовольным нападками Золя на лидера буржуазных республиканцев Гамбетту и его окружение. Кроме того, Лаффит потребовал, чтобы Золя сделал купюры в предназначенном для публикации в его газете отрывке из романа «Нана». После разрыва с Лаффитом Золя начал печататься в консервативной газете «Фигаро», оговорив при этом свое право писать то, что он думает, даже если его убеждения не совпадают с линией газеты. Из статей, опубликованных в «Фигаро» в 18801881 гг., впоследствии был составлен сборник «Поход» (1882). Для Золя газета — это одновременно экран жизни и трибуна, сильное средство влияния на умы читателей. Образцами публицистики Золя стали включенные в сборник статьи «Партия негодующих», «Чернила и кровь», «Будущий министр», «Гамбетта», «Демократия». В этих статьях писатель выразил свое политическое кредо, свою веру в демократию, республику и науку. «Поход» писателя против своих идейных противников вызвал всплеск возмущения в буржуазной прессе правого и консервативного толка. Уставший от этой борьбы, в сентябре 1881 г. Золя прекратил регулярное сотрудничество с газетами, сосредоточившись на литературном творчестве: в это время была в разгаре работа над циклом «Ругон-Маккары». 13 22 сентября 1881 г. была опубликована статья «Прощание», в которой Золя, обращаясь в последний раз к читателям «Фигаро» и подводя итог своей многолетней журналистской работе, выразил свое двойственное отношение к журналистике и к прессе, признался в том сложном чувстве любви-ненависти, которое они у него вызывали. Однако дело Дрейфуса побудило Золя вновь обратиться к журналистике и возобновить свое сотрудничество с «Фигаро». Сборник «Новый поход» (1897) составлен из статей, опубликованных в «Фигаро» с декабря 1895 по июнь 1896 гг. В 1897 г. Золя напечатал в «Фигаро» три статьи, посвященные делу Дрейфуса. 13 января 1898 г. в парижской газете «Орор» («Аврора») опубликовано его знаменитое открытое письмо-памфлет «Я обвиняю», ставшее причиной уголовного преследования и судебного процесса над Золя. Писатель был приговорен к году тюрьмы и 3000 франков штрафа. Он был вынужден покинуть Францию и укрыться на некоторое время в Англии. В 1899 г. Золя вернулся на родину. 29 сентября 1902 г. Золя умер в своей парижской квартире от отравления угарным газом. Существует версия, что это было политическое убийство. Писатель был похоронен на кладбище Монмартр. Анатоль Франс в своей речи на похоронах Золя сказал: «Позавидуем ему: судьба и его собственное сердце уготовали ему величайший жребий — он был этапом в сознании человечества». В июне 1908 г. прах Золя был торжественно перенесен в Пантеон. Эмиль Золя. «Я обвиняю» Письмо господину Феликсу Фору, Президенту Республики3 Нижеследующие строки были помещены в газете «Орор» 13 января 1898 года. Читатель не знает, что настоящее письмо, как и два предшествующих, вышло первоначально отдельной брошюрой. Однако, когда оттиск уже готовили пустить в продажу, я решил, дабы написанное мною получило более широкую огласку и произвело более разительное впечатление, поместить эти строки в газету. К тому времени, проявив достойные восхищения дух независимости и мужество, редакция «Орор» сделала выбор, и я, вполне естественно, обратился к ней. С той поры сия газета стала моим верным сторонником, глашатаем свободы и истины, — ее страницы были предоставлены в полное мое распоряжение, за что я питаю к директору «Орор», г-ну Эрнесту Вогану, чувство горячей признательности. После распродажи трехсот тысяч экземпляров газеты и воспоследовавшим за нею судебным иском брошюры с текстом письма так и остались лежать на складе. Но после совершения задуманного мною шага я почел за благо хранить молчание, ожидая начала судебного разбирательства моего дела и следствий, кои, как я надеялся, оно должно было повлечь за собой. Господин Президент, позвольте мне в благодарность за любезный прием, однажды оказанный мне Вами, и в сбережение доброй славы, которою Вы заслуженно пользуетесь, сказать Вам, что Вашу звезду, столь счастливую доселе, грозит омрачить позорнейшая, несмываемая скверна. Низкие клеветники тщетно пытались повредить Вам, Вы покорили все сердца. В достославные дни великого всенародного торжества, заключения франко-русского союза, Вы явились озаренПечатается по: Золя Э. Собр. соч.: В 26 т. М.: Худ. лит., 1967. Т. 26. Перевод О. Пичугина. 3 14 ный сиянием славы и ныне готовитесь возглавить и привести к успешному завершению устроенную у нас Всемирную выставку, которая торжественно увенчает наш век труда, истины и свободы. Но вот Ваше имя — чуть не сказал «правление» — омрачило позорное пятно — постыдное дело Дрейфуса! На днях военный суд, понуждаемый приказом, дерзнул оправдать пресловутого Эстерхази, нагло поправ истину и правосудие. Этого нельзя перечеркнуть — отныне на лице Франции горит след позорной пощечины, и в книгу времени будет записано, что сие мерзейшее общественное преступление свершилось в годы Вашего правления. Но раз посмели они, смею и я. Я скажу правду, ибо обещал сказать ее, ежели правосудие, на рассмотрение коего дело было передано в соответствии с существующим законодательством, не установило ее полностью и без изъяна. Мой долг требует, чтобы я высказался, молчание было бы равносильно соучастию, и бессонными ночами меня преследовал бы призрак невиновного, искупающего ценою невыразимых страданий преступление, которого не совершил. К Вам, господин Президент, обращу я слова истины, объятый негодованием, которое переполняет всех честных людей. Ваша порядочность не вызывает во мне сомнений, ибо, по моему убеждению, Вы не знаете правды. Да и пред кем еще изобличить мне злокозненную свору истинных преступников, как не пред Вами, верховным судией страны? Скажу прежде всего правду о судебном разбирательстве и осуждении Дрейфуса. Следствие было затеяно и направлялось подполковником Дюпати де Кламом, в то время простым майором. С начала и до конца дело Дрейфуса связано с сей зловещей личностью, и все в нем станет окончательно ясно лишь тогда, когда беспристрастным дознанием будут определенно установлены деяния сего господина и мера его ответственности. В голове этого человека, сдается мне, царила величайшая путаница и бестолковщина, — весь во власти романтических бредней, он тешился избитыми приемами бульварных книжонок: тут и выкраденные бумаги, и анонимные письма, и свидания в безлюдных местах, и таинственные дамы, приносящие под покровом ночи вещественные доказательства. Это ему взбрело в голову продиктовать Дрейфусу пресловутое бордеро; его осенила счастливая мысль наблюдать за обвиняемым, поместив оного в комнату, сплошь покрытую зеркалами; его обрисовывает нам комендант Форцинетти в то мгновение, когда, запасшись потайным фонарем, майор потребовал провести его к спящему заключенному, чтобы осветить внезапно лицо узника и уловить приметы нечистой совести в испуге внезапного пробуждения. О прочем не стану говорить — ищите, и все откроется. Я просто заявляю, что майор Дюпати де Клам, коему вменено было как военному юристу произвести следствие по делу Дрейфуса, является, в порядке очередности и по тяжести ответственности главным виновником страшной судебной ошибки. Уже в течение некоторого времени бордеро находилось в руках полковника Сандера, начальника контрразведки, впоследствии скончавшегося от общего паралича. В отделе происходила «утечка», пропадали бумаги, как пропадают и по сие время, — и покуда разыскивали составителя бордеро, сложилось мало-помалу предвзятое мнение, что сим человеком не мог быть никто иной, как офицер штаба и к тому же артиллерист: две вопиющие ошибки, свидетельствующие о том, насколько поверхностно изучалось бордеро, ибо вдумчивое чтение бумаги приводит к убеждению, что она могла быть составлена лишь пехотным офицером. 15 Итак, поиски велись внутри ведомства, сличались почерки сотрудников, решено было, так сказать, кончить дело в своем кругу: раз в отделе завелся изменник, его надо было изобличить и выставить вон. И едва подозрение пало на Дрейфуса — я вынужден вновь обратиться здесь к некоторым обстоятельствам отчасти известной истории, — как на сцену выступает майор Дюпати де Клам. Он измышляет преступление Дрейфуса, становится зачинщиком и вдохновителем дознания, берется припереть изменника к стене и вынудить его к полному признанию. Конечно, к сему приложил руку и военный министр генерал Мерсье, человек, но всей видимости, ума заурядного, и начальник штаба генерал де Буадефр, очевидно поддавшийся своим клерикальным пристрастиям, и помощник начальника штаба генерал Гонз, на многое глядевший сквозь пальцы. Но, по существу, на первых порах заправляет один майор Дюпати де Клам, он увлекает за собой остальных, подчиняет их своей воле какой-то гипнотической силой, — ведь наш майор занимается помимо всего прочего спиритизмом, оккультными науками и беседует с духами. Невозможно описать все испытания, которым он подверг несчастного Дрейфуса, хитроумные западни, в которые надеялся его завлечь, сумасбродные допросы, чудовищные ухищрения — разнообразнейшие уловки, рожденные горячечным воображением мучителя. О, начало дела вызывает содрогание у всякого, кому известны подлинные его обстоятельства! Майор Дюпати де Клам берет Дрейфуса под стражу, заключает его в одиночную камеру. Затем спешит к г-же Дрейфус и, дабы страхом принудить ее к молчанию, грозит, что, если она обмолвится хоть словом, ее мужу несдобровать. А тем временем несчастный бился в отчаянии, кричал, что невиновен. Так, в полнейшей тайне, с применением множества изощреннейших и жестоких приемов дознания — ни дать ни взять, как в какой-нибудь хронике XV столетия, велось следствие. А ведь обвинение строилось на одной-единственной и вздорной улике — на дурацком препроводительном письме, свидетельстве не только заурядной измены, но и неслыханно наглого мошенничества, если принять во внимание, что почти все пресловутые тайны, выданные врагу, лишены какой бы то ни было ценности. Я делаю на этом упор лишь потому, что такие способы судопроизводства подготовили благоприятную почву для настоящего злодеяния — отказа в правосудии, которое, словно страшный недуг, поразило впоследствии Францию. Мне хочется наглядно показать, как стала возможной судебная ошибка, как ее породили козни майора Дюпати де Клама, как получилось, что генералы Мерсье, де Буадефр и Гонз дались в обман, как с каждым днем усугубляли свою вину упорством в преступной ошибке, которую они впоследствии почли своим долгом выдать за святую правду, не подлежащую даже обсуждению. Таким образом, на первых порах им можно было поставить в упрек обыкновенную беспечность и недомыслие. В худшем случае можно допустить, что они поддались религиозному фанатизму своей среды и суевериям, порожденным сословным духом, — как бы там ни было, они оказались потворщиками глупости. Но вот Дрейфус предстал перед военным судом, происходившим, по требованию сверху, в обстановке строжайшей негласности. Если бы изменник открыл врагу границы страны и привел германского императора к подножию собора Парижской Богоматери, то и тогда, вероятно, слушание дела не было бы окружено более плотной завесой тайны и молчания. Страна скована ужасом, люди шепотом передают друг другу ужасные вести, идет молва о чудовищной измене, подобной тем изменам, которые возбуждают негодование многих поколений. Разумеется, народ Франции готов приветствовать любой приговор, самая суровая ка16 ра будет слишком мягкой для предателя! Французы единодушно одобрят гражданскую казнь и потребуют, чтобы осужденный до конца дней своих томился на морской скале, терзаемый позором и укорами совести. Неужто в самом деле есть нечто такое, о чем страшно молвить, нечто крайне опасное, некие обстоятельства, чреватые военным пожаром в Европе, которые нужда потребовала похоронить за закрытыми дверями судебного процесса? Ничего подобного! Сии ужасные откровения суть не более, как бредовые домыслы и фантазии майора Дюпати де Клама. Весь этот ворох небылиц был сочинен затем лишь, чтобы скрыть нелепейший из бульварных романов. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно изучить обвинительное заключение, оглашенное на суде. Оно же построено буквально на пустом месте! Осудить человека на основании подобного заключения — поистине верх беззакония. Нет ни одного порядочного человека, который не испытал бы, читая сей документ, возмущения и гнева при мысли о непомерно тяжком наказании, постигшем узника Чертова острова. Дрейфус знает несколько языков? Преступление. У него не было найдено никаких компрометирующих бумаг? Преступление. Он трудолюбив и любознателен? Преступление. Он держится спокойно? Преступление. А наивность формулировок, полнейшая бездоказательность доводов! Толковали о четырнадцати главных пунктах обвинения, а на поверку все они сводятся к одномуединственному — злополучному бордеро. Более того, оказывается, что графологи не пришли к единому мнению, что на одного из них, г-на Гобера, начальственно прикрикнули, потому что он дерзнул проявить несогласие с точкой зрения, которую ему пытались навязать. Говорилось также, что на суде против Дрейфуса показывали двадцать три офицера. Пока нам неизвестны протоколы допроса, но совершенно очевидно, что все эти офицеры не могли выступить против обвиняемого; надобно, кроме того, заметить, что все свидетели без исключения служат по Военному ведомству; таким образом, дело решалось по-семейному, в узком кругу сослуживцев, и об этом не следует забывать. Штабное начальство учинило следствие, штабное начальство устроило первый, а совсем недавно и второй суд. Итак, все упиралось в пресловутое бордеро, относительно коего графологи не вынесли единого мнения. Рассказывают, что в совещательной комнате судьи склонялись уже к оправдательному приговору, ибо иначе поступить они не могли. Понятно теперь, отчего с таким ожесточенным упорством, пытаясь оправдать обвинительный приговор, нам твердят ныне о существовании некоей тайной и важной бумаги, уличающей осужденного, бумаги, которую невозможно даже представить на всеобщее обозрение, которая всему дает законное основание, — улика, пред коей мы должны умолкнуть, словно пред незримым, неисповедимым божеством! Нет, я со всей решительностью заявляю, что такой улики нет и никогда не было! Какая-нибудь дурацкая бумажонка, это я еще допускаю, — записочка, где упоминаются женщины сомнительного благонравия и некий господин Д., ставший чересчур требовательным: вероятнее всего, муженек, решивший, что слишком дешево запросил за свою супругу. Но говорить о документе, имеющем касательство к обороне страны, вынесение коего на суд повлекло бы за собой объявление войны уже на следующий день... Нет и еще раз нет! Это ложь. Ложь тем более гнусная и наглая, что виновные остаются безнаказанными и нет никакой возможности уличить их. Они бьют в набат, пользуются, как щитом, вполне понятным беспокойством народа, принуждают французов к молчанию, смущая их души и одурманивая клеветой. Я не знаю более тяжкого гражданского преступления. 17 Итак, я изложил Вам, господин Президент, обстоятельства, объясняющие, каким образом совершилась судебная ошибка. Доводы нравственного порядка, достаток Дрейфуса, отсутствие веских оснований для осуждения, непрестанные заявления узника о своей невиновности окончательно убеждают в том, что несчастный пал жертвой не в меру пылкого воображения майора Дюпати де Клама, пропитанной духом клерикализма среды, окружавшей его, и травли «грязных евреев», позорящей наш век. Теперь настала пора поведать о деле Эстерхази. Минуло уже три года, но многие честные люди по-прежнему пребывают в глубокой тревоге, потеряв покой, настойчиво ищут и наконец убеждаются в невиновности Дрейфуса. Я не стану рассказывать о том, как у г-на Шерера-Кестнера возникли сомнения, как эти сомнения постепенно перешли в уверенность. Пока он добирался до истины, важные события происходили в самом штабе: полковник Сандер умер, и должность начальника контрразведки занял подполковник Пикар. И вот однажды при исполнении Пикаром обязанностей, налагаемых новой должностью, в его руки попала телеграмма, отправленная на имя майора Эстерхази агентом одной иностранной державы. Долг требовал от Пикара незамедлительно нарядить расследование. Можно сказать со всей определенностью, что подполковник Пикар никогда не действовал поверх головы своих начальников. Он поведал им о своих подозрениях по инстанции, сначала генералу Гонзу, затем генералу де Буадефру и, наконец, генералу Бийо, сменившему генерала Мерсье на посту военного министра. Вызвавшее столько толков досье Пикара никогда не было ничем иным, как досье Бийо, я хочу сказать, что речь идет о досье, подготовленном подчиненным для министра, которое и по сей день должно находиться в архиве военного ведомства. Следствие велось с мая по сентябрь 1896 года, и, надо сказать прямо, генерал Гонз был убежден в виновности Эстерхази, а генералы де Буадефр и Бийо не сомневались в том, что бордеро написано его рукою. Именно к сему неоспоримому выводу привело дознание Пикара. Ведомство было охвачено смятением, ибо осуждение Эстерхази неизбежно влекло за собой пересмотр решения по делу Дрейфуса, но как раз этого штаб не хотел допустить, чего бы то ни стоило. Можно вообразить, какая мучительная нерешимость овладела на миг генералом Бийо. Свежий человек в Военном ведомстве, он ничем не был связан и мог свершить правосудие. Но он не посмел, вероятно опасаясь общественного возмущения, а также, видимо, из страха выдать всю штабную братию, генерала де Буадефра, генерала Гонза, не считая их подчиненных. Это был в то же время краткий миг борьбы между его совестью и тем, в чем заключалось, как он полагал, служение интересам армии. И когда мгновение прошло, зло свершилось: генерал Бийо погрешил против совести, вступил в нечистую игру. С того дня он отягощал свою вину все новыми злоупотреблениями, покрывал своим именем преступные деяния подчиненных. На нем лежит такая же вина, как и на прочих, нет, он несет еще большую ответственность, потому что был волен отправить правосудие и не свершил его. Разум отказывается верить! Вот уже год, как генерал Бийо, генералы де Буадефр и Гонз знают, что Дрейфус невиновен, и хранят сию страшную тайну! И они спокойно спят, и у них есть жены и любимые дети! Подполковник Пикар исполнил долг честного человека: во имя правосудия он настоятельно ходатайствовал перед начальниками, даже умолял их, указывал им на всю безрассудность проволочек, ибо тучи сгущались и гроза неминуемо должна была грянуть, когда бы правда вышла наружу. Позднее о том же предупреждал генерала Бийо г-н Шерер-Кестнер, взывая к его патриотическим чув18 ствам и заклиная взять дело в свои руки, дабы предотвратить пагубные его последствия, грозившие обернуться общественным бедствием. Но нет! Злодейство совершилось, штаб не мог теперь сознаться в своих преступных кознях. И вот подполковника Пикара отправляют со служебным поручением, отсылают все дальше и дальше, пока он не очутился в Тунисе, где однажды, воздав должное его отваге, его направляют на дело, которое вполне могло стоить ему жизни, в те самые места, где сложил голову маркиз де Морес. То не была опала, генерал Гонз поддерживал с подполковником дружескую переписку. Просто бывают такие тайны, в которые лучше не проникать. А в Париже тем временем истина неуклонно прокладывала себе дорогу. Всем известно, как разразилась долгожданная гроза. В тот день, когда г-н ШерерКестнер готовился вручить хранителю печати прошение о пересмотре дела, г-н Матье Дрейфус изобличил майора Эстерхази как истинного автора бордеро. Так на сцене появляется майор Эстерхази. Очевидцы рассказывают, что в первую минуту он совершенно потерял голову, готов был наложить на себя руки или бежать. И вдруг он начинает держать себя с вызывающей самоуверенностью, поражает весь Париж наглостью повадки и речей. Что же случилось? А случилось то, что ему пришли на выручку: им получено было письмо без подписи, в коем его уведомляли о намерениях его врагов, а некая таинственная дама взяла на себя труд доставить ему среди ночи бумагу, выкраденную в штабе, которая должна была спасти его. И вновь я без труда угадываю руку подполковника Дюпати де Клама, изощренную изобретательность его гораздого на выдумки воображения. Дело его рук — мнимая виновность Дрейфуса — оказалось под угрозой, и он, несомненно, решил любой ценой спасти свое детище. Еще бы! Ведь пересмотр дела означал бы крушение столь причудливого и печального романа, ужасная развязка которого разыгрывается ныне на Чертовом острове! Но именно этого он и не мог допустить. И вот подполковник Пикар и подполковник Дюпати де Клам вступают в единоборство, один с поднятым забралом, другой — пряча лицо. В скорейшем времени мы увидим их обоих перед гражданским судом. По сути дела, защищается все тот же штаб, не желающий признать свою вину, час от часу все более погрязающий в подлости. Потрясенные граждане задавали себе вопрос: кто же они, те люди, которые покрывали майора Эстерхази? Прежде всего подполковник Дюпати де Клам, неизменно держащийся в тени, — он все подстроил, всем заправлял. Его с головой выдают нелепые хитросплетения, о коих шла речь выше. Во-вторых, генерал де Буадефр, генерал Гонз и сам генерал Бийо, которые вынуждены добиваться оправдания майора, ибо, признав невиновность Дрейфуса, они не преминут навлечь всеобщее презрение на Военное ведомство. И вот вам дикая нелепость сложившегося положения: подполковник, единственный честный человек в этой среде, единственный, кто исполнил свой долг, пал жертвой лицедеев, принял поношение и неправое взыскание. О, правосудие! Глухое отчаяние теснит мою грудь. Дошло до того, что злодеи обвиняют его в подлоге, в том, что он якобы сам сочинил телеграмму, чтобы погубить Эстерхази. Великий боже! Зачем? С какой стати? Назовите хоть какую-нибудь побудительную причину. Может быть, и он запродался евреям? Но вся соль в том, что подполковник Пикар был антисемитом. Да, мы стали свидетелями гнусного лицедейства, когда людей, погрязших в долгах и зле, выставляют невинными агнцами и поносят человека безупречной жизни, живое воплощение порядочности! Когда общество скатывается на столь низкую ступень падения, оно начинает разлагаться. 19 Итак, господин Президент, я представил Вам дело Эстерхази таким, каково оно есть. Речь идет о преступнике, для которого заведомо решили добиться оправдания. Вот уже в течение двух месяцев мы час за часом следим за сей отвратительной возней. Я передал Вам обстоятельства дела вкратце, здесь, в сущности, просто сжатое изложение событий, о которых когда-нибудь расскажут жгучие строки повести, где ничто не будет упущено. Мы видели уже, как генерал де Пелье, а вслед за ним майор Равари произвели злодейское дознание, в исходе коего подлецы предстали достойнейшими мужами, а честные люди — мерзавцами. Засим собрался военный суд. Разумно ли было надеяться, что военный суд упразднит решение, вынесенное другим военным судом? Здесь можно даже пренебречь всегда возможными подтасовками в составе судей. Не исключает ли надежду на справедливый приговор уже одна слепая покорность дисциплине, вошедшая в плоть и кровь военнослужащих? Говоря «дисциплина», мы разумеем «повиновение». Раз уж военный министр, владыка живота их, во всеуслышание объявил о непререкаемости приговора, возможно ль, чтобы военный суд посмел отменить его? С точки зрения воинской субординации это вещь немыслимая. Заявление генерала Бийо произвело на судей действие завораживающее, и они судили обвиняемого, не рассуждая, как солдаты идут в сражение. Совершенно очевидно, что, занимая свои кресла в зале суда, они были в плену предвзятого мнения: «Дрейфус был осужден за измену военным судом, следственно, он виновен, и мы, военные судьи, не можем оправдать его; с другой стороны, мы знаем, что признать Эстерхази виновным значило бы оправдать Дрейфуса». Никакая сила не могла бы выбить их из этого круга мыслей. Они вынесли неправый приговор, навлекший вечный позор на военные суды, любое решение коих будет отныне встречаться с подозрением. Если допустить, что в первый раз судьи оказались бестолковыми, то во второй раз преступный умысел не оставляет никаких сомнений. Вину их смягчает лишь то обстоятельство, что высшее начальство объявило приговор суда не подлежащим обсуждению, божественным откровением, пред коим должны умолкнуть человеки. Как же могли подчиненные противиться верховной воле? Нам толкуют о чести войска, хотят, чтобы его любили и чтили. Разумеется, если речь идет о воинстве, которое при первой опасности возьмется за оружие, защитит французскую землю от врага — сие воинство есть весь народ наш, и мы не питаем к нему чувств иных, чем любовь и почитание. Но имеют в виду не сие воинство, о чести коего мы печемся, стремясь к торжеству правосудия. Радеют о золотопогонниках, в чью власть мы попадем, быть может, завтра. Другими словами, нам предлагают благоговейно лобзать эфес шашки? Не бывать тому! Я уже показал, что дело Дрейфуса стало внутренним делом Военного ведомства, поелику штабной офицер был объявлен изменником своими сослуживцами из штаба и осужден по настоянию высших чинов штаба. Повторяю вновь, что его оправдание и возвращение из ссылки означает признание вины штабного начальства. Вот почему Военное ведомство пустилось во все тяжкие, поднимая газетную шумиху, печатая ложные сообщения, пользуясь связями и влиянием, чтобы выгородить Эстерхази и тем самым вторично погубить Дрейфуса. Да, республиканскому правительству следовало бы устроить изрядную чистку в сем иезуитском приюте, как называет службы Военного ведомства сам генерал Бийо! Где же он, тот сильный, наделенный чувством разумного патриотизма кабинет министров, который найдет в себе смелость все там перестроить и обновить? 20 Сколь многих из известных мне французов приводит в трепет мысль о возможной войне, потому что они знают, какие люди ведают обороной страны! В какой притон низких склочников, сплетников и мотов превратилась сия святая обитель, где вершится судьба отчизны! Ужас объял моих сограждан, когда дело Дрейфуса, «грязного еврея», принесенного в жертву страдальца, открыло им страшное чрево. Какая бездна полоумных затей, глупости и бредовых выдумок! Низкопробные полицейские приемы, ухватки инквизиторов и притеснителей, самоуправство горстки чинов, нагло попирающих сапожищами волю народа, кощунственно и лживо ссылающихся на высшие интересы государства, дабы заставить умолкнуть голоса, требующие истины и правосудия! Они совершили злодеяние и тогда, когда прибегли к услугам продажных газет, когда позволили защищать себя всякому парижскому отребью. И вот ныне отребье нагло торжествует, а правосудие бездействует и безмолвствует самая обыкновенная порядочность. Они совершили злодеяние, когда обвинили в намерении смутить совесть народа тех, кто жаждет возрождения Франции благородной, шествующей во главе свободных и справедливых народов, а сами тем временем вступили в гнусный сговор, дабы упорствовать в пагубной ошибке на глазах всего человечества. Они совершают злодеяние, отравляя общественное мнение, толкая на черное дело народ, который довели ложью до исступления. Они совершают злодеяние, когда одурманивают сознание простого люда и бедноты, потворствуют мракобесию и нетерпимости, пользуясь разгулом отвратительного антисемитизма, который погубит великую просвещенную Францию — родину «Прав человека», если она не положит ему конец. Они совершают злодеяние, играя на патриотических чувствах ради разжигания ненависти, они совершают, наконец, злодеяние, превращая военщину в современного идола, в то время как все лучшие умы трудятся ради скорейшего торжества истины и правосудия. Великая скорбь сокрушает сердца наши, когда мы зрим эту истину и это правосудие, столь страстно призываемые нами, извращенными, попранными и оскверненными! Какое потрясение испытал, надо думать, г-н Шерер-Кестнер, и мне кажется, он неминуемо станет угрызаться, что не проявил должной решимости в тот день, когда делал запрос в сенате, не высказал всю правду до конца, не вырвал зло с корнем. Г-н Шерер-Кестнер, благородная личность, честнейший, порядочнейший человек, полагал, что истина не нуждается в доказательствах, тем более что она представлялась ему очевидной, как свет дня. Стоит ли все рубить под корень, раз и без того солнце скоро воссияет? За свою простодушную веру он и поплатился столь жестоко. То же случилось с подполковником Пикаром, который из чувства благородной порядочности не пожелал предать огласке письма генерала Гонза. Сия щепетильность тем более делает ему честь, что в то время, как он беспрекословно подчинялся воинской дисциплине, вышестоящие офицеры позволяли обливать его грязью и совершенно неожиданно сами повели против него в высшей степени оскорбительное следствие. Пред нами две жертвы, две чистые, доверчивые души, которые положились на Бога, а дьявол тем временем не сидел сложа руки. Более того, над подполковником Пикаром сотворили неслыханное беззаконие: французский суд сначала позволил публично напасть на свидетеля и обвинить его во всех смертных грехах, а затем, когда этот свидетель явился, дабы представить объяснения и защитить свою честь, назначил закрытое слушание. Я заявляю, что сие есть также злодеяние и что упомянутое беззаконие возбудит всеобщее возмущение. Положительно, военный суд имеет весьма странное представление о правосудии. Такова правда в ее неприкрашенном виде, господин Пре21 зидент, и правда сия воистину ужасна, она бросает мрачную тень на годы Вашего пребывания во главе государства. Я догадываюсь, что не в Ваших силах было повлиять на ход дела, что Ваши руки были связаны Конституцией и окружающими Вас людьми. И тем не менее человеческий долг требует Вашего вмешательства, долг, о котором Вы вспомните и который не преминете исполнить. Это отнюдь не значит, будто я хотя бы на миг усомнился в победе правого дела. Я вновь повторяю то, во что верую пламенно: истина шествует и никакие препоны не в силах остановить ее. Лишь теперь начинается настоящее дело Дрейфуса, ибо лишь теперь обозначились окончательно позиции противоборствующих сил: с одной стороны, злодеи, всеми неправдами стремящиеся похоронить истину, с другой стороны, правдолюбцы, готовые пожертвовать жизнью ради торжества правосудия. И я вновь повторяю то, о чем говорил уже ранее: когда правду хоронят во мраке подземелья, она набирает там такую неодолимую силу, что в один прекрасный день происходит взрыв, разрушающий все и вся. Преступники убедятся сами, что своими руками уготовили себе сокрушительное поражение. Однако письмо мое вышло длинным, господин Президент, пора его кончать. Я обвиняю подполковника Дюпати де Клама в том, что он совершил тяжкий проступок, допустив — хочется верить, по неведению — судебную ошибку, и в течение трех лет упорствовал в сем пагубном заблуждении, пускаясь на самые нелепые и преступные ухищрения. Я обвиняю генерала Мерсье в том, что он явился, в лучшем случае по слабости рассудка, пособником одного из величайших беззаконий нашего столетия. Я обвиняю генерала Бийо в том, что он, располагая бесспорными доказательствами невиновности Дрейфуса, сокрыл их и нанес тем самым злостный ущерб обществу и правосудию, побуждаемый к тому политическими соображениями и помышляя спасти скомпрометировавшее себя верховное командование. Я обвиняю генерала де Буадефра и генерала Гонза в том, что они стали соумышленниками того же преступления, один, несомненно, в силу своей приверженности церкви, другой — подчиняясь закону круговой поруки, благодаря которому Военное ведомство превратилось в непорочную, неприкасаемую святыню. Я обвиняю генерала де Пелье и майора Равари в том, что они произвели злонамеренное расследование, то есть расследование, проникнутое духом возмутительного пристрастия, непревзойденным по бесхитростной дерзости шедевром коего является заключение упомянутого майора Равари. Я обвиняю трех экспертов-графологов, сьёров Бельома, Варикара и Куара, в том, что оные составили лживое и мошенническое заключение, если только врачебным освидетельствованием не будет установлено, что они страдают изъяном зрения и умственной неполноценностью. Я обвиняю Военное ведомство в том, что оно вело на страницах газет, особенно таких, как «Эклер» и «Эко де Пари», грязную кампанию, направленную на то, чтобы ввести в заблуждение общественность и отвлечь внимание от преступной деятельности упомянутого ведомства. Я обвиняю, наконец, военный суд первого созыва в том, что он нарушил закон, осудив обвиняемого на основании утаенной улики, и военный суд второго созыва в том, что он по приказу сверху покрыл оное беззаконие и умышленно оправдал заведомо виновного человека, нарушив, в свою очередь, правовые установления. Выдвигая перечисленные обвинения, я отлично понимаю, что мне грозит применение статей 30 и 31 Уложения о печати от 29 июля 1881 года, предусмат22 ривающего судебное преследование за распространение лжи и клеветы. Я сознательно отдаю себя в руки правосудия. Что же касается людей, против коих направлены мои обвинения, я не знаком с ними, никогда их не видел и не питаю лично к ним никакого недоброго чувства либо ненависти. Для меня они всего лишь обобщенные понятия, воплощения общественного зла. И шаг, который я предпринял, поместив в газете это письмо, есть просто крайняя мера, долженствующая ускорить торжество истины и правосудия. Правды — вот все, чего я жажду страстно ради человечества, столько страдавшего и заслужившего право на счастье. Негодующие строки моего послания — вопль души моей. Пусть же дерзнут вызвать меня в суд присяжных и пусть разбирательство состоится при широко открытых дверях! Я жду. Соблаговолите принять, господин Президент, уверения в совершенном моем почтении. Тема 4. Людвиг Бёрне — журналист и публицист Вопросы для обсуждения 1. Общественно-политические взгляды Л. Бёрне. 2. Журналистская деятельность Бёрне. 3. Публицистика Бёрне. 4. Место памфлета «Менцель-французоед» в публицистическом наследии писателя. 5. История создания памфлета. 6. Бёрне о социокультурной ситуации в Германии в памфлете «Менцельфранцузоед». 7. Концепция патриотизма в памфлете. 8. Бёрне о значении Реформации для социокультурного развития Германии. 9. Художественные приемы в памфлете «Менцель-французоед». Литература: 10. Шиллер Ф.-П. Людвиг Бёрне // Бёрне Л. Парижские письма. Менцельфранцузоед. — М., 1938. — С. IXXXII. Людвиг Бёрне — трибун // История немецкой литературы: В 3 т. — М., 1986. — Т. 2. — С. 132134. Людвиг Бёрне (17861837) — немецкий писатель и публицист. Родился 6 мая 1786 г. во Франкфурте-на-Майне в семье банкира-еврея. Учился на медицинском и юридическом факультетах Берлинского и Галлеского университетов. Бёрне поддерживал национально-освободительные идеи буршеншафтов. С 1808 г. выступал в печати. Сотрудничал с «Франкфуртским журналом», со знаменитой «Моргенблет» («Утренним листком») Котта, редактировал «Газету вольного города Франкфурта», журнал «Крылья времени». С 1818 по 1821 гг. издавал и редактировал журнал «Ди Ваге» («Весы»), в котором с либеральных позиций резко критиковал общественные порядки в современной ему Германии. Журнал имел подзаголовок «Журнал общественной жизни, науки и искусства». В редакционной 23 статье в первом номере журнала Бёрне писал: «“Весы” будут посвящены гражданской жизни, науке и искусству, главным же образом священному единству этих трех вещей. Потому что ни сила и движение первой, ни плодовитость второй, ни процветание третьего не могут, взятые отдельно, осчастливить человечество; это может сделать только их соединение». Среди публикаций Бёрне в «Весах» особенно интересны статьи о театре и многочисленные рецензии на театральные постановки. Бёрне выступал непримиримым критиком Реставрации. Будучи вынужденным закрыть «Весы», в 1821 г. Бёрне уехал в Париж, откуда писал корреспонденции для «Утренней звезды». Его очерки-фельетоны «Описания Парижа», публиковавшиеся в газете, оказали влияние на формирование в немецкой литературе жанра путевых новелл. В 1823 г. Менцель вернулся в Германию. Он выпустил собрание своих сочинений. В своей публицистике писатель отстаивал свободу личности, печати и вероисповедания, равенство всех перед законом, говорил о необходимости освобождения Германии от иноземного гнета, призывал к отмене сословных привилегий, к другим либерально-демократическим преобразованиям. После Июльской революции 1830 г. во Франции Бёрне снова покинул родину и отправился в Париж. Там он написал «Парижские письма» (18311834), которые адресовал своей подруге Жанетте Воль. В «Парижских письмах» писатель затрагивал самые острые и актуальные вопросы политической и общественной жизни послереволюционной Европы, говорил о необходимости революции в Германии. Емкую характеристику стиля Бёрне-публициста дал Ф.-П. Шиллер: «Удивительная свежесть и злободневность творчества Бёрне не в малой степени объясняется именно тем мастерством, с которым писатель владел оружием иронии и шутки. Неожиданные виртуозные сравнения, игра слов, антитезы, шутливые обращения, метафоры — все это искрится и блещет разноцветными огнями в статьях и письмах Бёрне». В последние годы жизни Бёрне тяготел к христианскому социализму. В 1836 г. в Париже он основал журнал «Баланс» («Весы. Немецко-французское обозрение», который должен был способствовать обмену идеями между немецкими и французскими демократами. Особую популярность приобрел памфлет «Менцельфранцузоед» (1837), ставший «лебединой песней» немецкого писателя. Бёрне дал отповедь известному немецкому писателю и журналисту Вольфгангу Менцелю, который упрекал его в отсутствии патриотизма. Бёрне со свойственной ему ясностью мысли и строгостью аргументации, беспощадностью иронии опроверг своего оппонента. Бёрне расходился с Менцелем в оценке общественной ситуации в Германии, темпов и путей ее социокультурного развития. Констатируя бедственное положение Германии, отставшей в своем движении к свободе от Франции на 100 лет, Бёрне эволюционистским взглядам Менцеля противопоставил революционнодемократические убеждения. Революционная Франция представлялась Бёрне оплотом свободы на европейском континенте. Писатель говорил о необходимости союза Германии и Франции, о его важности для судеб не только своей родины, но и всей Европы. Бёрне продемонстрировал в памфлете тонкое понимание национальных особенностей разных народов Европы, спроецировал это понимание на анализ политической ситуации в Германии и Европе. Умер Бёрне в 1837 г. в Париже. На могиле писателя на кладбище Пер Лашез установлен памятник — фигура богини свободы, соединяющей руки немцев и французов. 24 Людвиг Бёрне. «Менцель-французоед» (фрагмент)4 <…> Когда я говорил или даже думал, будто немецкий патриотизм — глупость, а французский — мудрость? Где это написано? Мне господин Менцель может не говорить — где: я это и сам знаю, — это написано в инструкции, которую он получил. Поэтому ему надо объясниться не со мной, а только с теми невинными и добродушными читателями, которых в Германии так много и которые уже в детстве читали Ливия и Тацита, но вычитали в них только латинские слова и обороты, а не ознакомились со старыми интригами римской аристократии и вечным коварством деспотизма. Господину Менцелю следует оправдаться перед теми несведущими читателями, которые совершенно не знают, как фабрикуется общественное мнение, и не имеют ни малейшего понятия о чревовещательстве политических фокусников. Пусть этим людям, а не мне, господин Менцель покажет место, где написано то, в чем он упрекает меня. Я осуждал не только немецкий патриотизм, но и французский и всякий другой, и называл его не глупостью, а еще сильнее — грехом. Если господин Менцель хочет поспорить со мной насчет того, является ли патриотизм добродетелью или нет, то я готов поспорить. «По-видимому, — продолжает он, — господин Бёрне смотрит на различие наций как на препятствие к развитию всеобщей свободы; по-видимому, он считает патриотизм не чем-то врожденным, естественным и священным, но изобретенным, — чем-то таким, что наболтали народам для того, чтобы стравить их между собою и заставить угнетать друг друга. Если бы мы даже признали правильным этот принцип, — чего, конечно, не сделаем, — то из этого следовало бы, что Бёрне должен объявить войну не только немецкому, но и французскому патриотизму, если не хочет навлечь на себя подозрение в том, что желает только за счет немцев льстить французам и содействовать их интересам, а вместо свободы или под ее маской хочет распространять лишь все французское. Но правилен ли вообще этот принцип? Можно ли с такой стремительностью уничтожать на свете патриотизм? И правда ли, что патриотизм пагубен для свободы? Как раз наоборот. Без патриотизма не может быть свободы. Учение господина Бёрне — то же самое учение, которое испокон веков проповедуют враги свободы, — учение всемирных завоевателей, основателей больших всемирных государств, иерархий. Только эти люди всегда старались уничтожить национальные различия и напяливали на все человечество одинаковые мундиры. Они делали это потому, что хорошо знали, что могут подавить свободу не иначе, как подавив национальность. По этой же самой причине свобода всегда была обязана своим спасением или восстановлением одному лишь патриотизму, священному чувству национальной чести. Только патриотизм германцев сказал некогда римлянам: “Вы не пойдете дальше!” и этим остановил всеобщую деморализацию, созданную рабством и бывшую неизбежным следствием римского императорского деспотизма. Только патриотизм германцев сказал папам: “Вы не пойдете дальше!” и этим избавил весь Север от невыносимого ига. Только патриотизм германцев сказал и грозному корсиканцу: “Ты не пойдешь дальше!” и этим создал новый фундамент, на котором возводится теперь такое множество зданий. Может быть, сам господин Бёрне был бы теперь французским полицейским префектом в своем родном городе и составлял бы программы ко дню именин императоПечатается по: Бёрне Л. Парижские письма. Менцель-французоед. М.: Худ. лит., 1938. Перевод А. Ромма и П. Вейнберга. 4 25 ра, если бы полмиллиона честных немцев не пролили своей крови на полях сражений, чтобы завоевать для него безопасность, с которой он сидит теперь в Париже и пишет и издевается над памятью героев». Я отнюдь не смотрю, как предполагает господин Менцель, на различие наций как на препятствие к развитию всеобщей свободы; по крайней мере, есть много других препятствий, которым я придаю гораздо более серьезное значение. Но что значит различие наций? Господин Менцель употребляет часто слова, возражать на которые так же невозможно, как разрубить воздух. Я точно так же, как и господин Менцель, признаю патриотизм чем-то врожденным, естественным и священным. Патриотизм — влечение врожденное, а следовательно, естественное и священное, как все, что идет от природы. Но какими только святынями ни злоупотребляли люди! Злоупотребляли даже больше, чем простыми вещами, вследствие того, что благоговейный страх заставлял отказываться от всякого пытливого исследования и этим предоставлял полную свободу осквернителям всего святого. Я не считаю патриотизм изобретением монархов: они никогда не изобрели ничего хорошего. Но они не изобрели также и пороха, а между тем употребляют его только для своей выгоды и часто на гибель своим и чужим народам. Порох они обманно выманили у своих народов, а понятие об отечестве, о патриотизме, в совершенно ложном значении, они обманом навязали им, чтобы натравливать один народ на другой и заставлять народы угнетать друг друга. Вот что я хотел сказать. Стремление, связанное с непоколебимым мужеством и постоянной готовностью посвящать свою деятельность счастью, чести, славе, свободе и безопасности своей страны и при этом не бояться никакой жертвы, никаких трудов, никаких опасностей, — вот что я называю любовью к отечеству. Слава, счастье, свобода и безопасность страны могут подвергаться угрозе с двух сторон: изнутри и извне. Внешние бедствия не так часты, как внутренние; это — насильственные повреждения, похожие на раны в человеческом теле. Они причиняют боль, но не злокачественны, и возможны у самого сильного и самого здорового государства. Бедствия внутренние похожи на болезни; они чаще и злокачественнее, потому что вызываются испорченными соками, дефектами организма или неправильным образом жизни. Между тем властители, которые направляют общественное мнение, нравственность и воспитание, имея в виду только свою собственную выгоду, никогда не считали добродетелью ту любовь к отечеству, которая обращается против внутренних врагов; напротив, они признавали ее величайшим из всех пороков и в своих законах угрожали ей строжайшими карами, как государственной измене и оскорблению величества. Они объявляли лучшими патриотами тех граждан, которые с наибольшим почтением и уважением относились к их зловещим законам, которые заботились только о себе и своих семействах и не обращали ни малейшего внимания на обиды, чинимые их согражданам и их отечеству. Они награждали только тот патриотизм, который восставал против внешних врагов, считали только его добродетелью, потому что он был полезен им, потому что он обеспечивал за ними власть и давал им возможность представлять, как врагов их народа, всякого чужеземного монарха и всякий чужой народ, с которыми они собирались воевать. Любовь к отечеству, проявляется ли она во внутренних делах государства или во внешних, остается добродетелью только до тех пор, пока не выходит из своих пределов; после этого она становится пороком. Фраза господина Менцеля: «Все, что делается для отечества, прекрасно» — фраза нелепая и в то же 26 время преступная. Нет, только тот действует в этом случае прекрасно, кто желает справедливого; только тот действует прекрасно, кто печется именно о благе всего отечества, а не отдельного человека, сословия или интереса, интригами или насилием сумевших выдать себя за все отечество. Любовь к отечеству для гражданина то же самое, что любовь к семейству для отца семейства. Если религия и нравственность говорят отцу семейства: «Ты должен любить ближнего, как самого себя, ты не имеешь права ненавидеть и огорчать его»; если государственный закон повелевает ему: «Ты не должен обкрадывать своего согражданина, не должен посягать на его честь, на его право, на его собственность, и если бы даже твоя жена и дети умирали на твоих глазах с голоду, ты не имеешь права отнять у своего богатого соседа малейшую кроху хлеба», — то разве этим хотят сказать, что он должен не любить свою жену и детей и изменять своему семейству? Но того, чего нельзя делать для своего семейства, нельзя делать и для отечества. Справедливость — такой же необходимый для жизни продукт, как хлеб, и добродетель прекраснее славы. Господин Менцель спрашивает: «Можно ли с такой стремительностью уничтожать на свете патриотизм?» Но тут речь не о том, что можно, а о том, что должно. Тут речь совсем не об уничтожении патриотизма, а об искоренении всех тех гнусностей, которые эгоизм некоторых правительств и народов прикрыл названием патриотизма. Меньше же всего идет тут речь о стремительности истребления. Пройдет еще полстолетия, прежде чем народы Европы, особенно французы и немцы, дойдут до убеждения, что от их единства зависит их счастье и свобода. А до тех пор еще не раз казаки будут поить своих лошадей в Роне, не один немецкий собор будет превращен в конюшню турками, воюющими под предводительством русских, и миллионы людей на континенте Европы похоронят свою жизнь и счастье в море крови <…>. <…> Господин Менцель говорит, что я держусь тех же самых принципов, которые проповедовали во все времена всемирные завоеватели, стремившиеся для подавления свободы истреблять всякую национальность и напяливать на все человечество одинаковые мундиры. Тут мне остается только воскликнуть: «О терпение!» или: «О, если бы во мне было хоть сколько-нибудь от всемирного завоевателя для того, чтобы я мог не нуждаться в терпении!»... Да какой же завоеватель, какой монарх мог бы довести свой народ до такой степени глупости, чтобы он готов был добровольно жертвовать кровью и жизнью ради его грабительских намерений и его честолюбия, если бы он предварительно не сумел навязать этому народу ложного понятия о патриотизме, если бы он не налгал ему, что ненавидеть чужую страну — значит любить свое отечество? А если бы завоеватели действительно находили свою выгоду в том, чтобы подавлять национальный эгоизм порабощенных ими народов, то что же это доказывает? Честолюбцы употребляют все средства, даже благородные; цель освящает в их глазах даже эти последние. Завоеватели, притеснители старались разрушать национальные особенности порабощенных ими народов до тех пор, пока думали, что это разрушение облегчит и упрочит их господство; но стоило им только несколько лучше разобраться в этом деле и понять, что управлять различными народами легче всего, когда поддерживаешь между ними взаимную зависть, когда поддерживаешь их чувство патриотизма и таким образом делаешь один народ сторожем другого, — как они начали ревностно стремиться к сохранению всех национальных особенностей. В австрийском государстве существует ровно девять различных патриотизмов. Австрийские государи во все времена с такой боязливой заботли27 востью охраняли национальные различия и характерные черты народов, находившихся под их властью, что страшились даже разрушать уцелевшие кое-где надгробные памятники давно умерших, давно сгнивших вольностей, несмотря на то, что, как известно, малейший признак свободы всегда приводил их в трепет. Чью пользу имели они в виду, поступая таким образом, — пользу свободы или пользу деспотизма? Разве Австрия свободное государство? Хотелось бы господину Менцелю писать в Вене? Впрочем, как знать, может быть, и хотелось бы. Чего только не навязывали людям под именем патриотизма! Австрийцы — такие чистосердечные и добродушные люди, что между ними встречается то, чего нельзя встретить нигде на земном шаре: полицейские шпионы среди честнейших людей. Когда такой честный шпион предает своего соседа, друга, брата, он клянется, что поступает как хороший патриот, и умирает в блаженном спокойствии, как святой Антоний. Я мог бы доверить господину Менцелю большую тайну; я мог бы ему показать, что немцы не созданы для патриотизма, что они поэтому не имеют его; что их прекрасное назначение состоит в том, чтобы не иметь его, и потому хорошо, что они не свободны; наконец, я мог бы показать, как это со временем изменится к счастью для европейского человечества. Но чтобы уяснить все это господину Менцелю, мне следовало бы стать с ним на возвышенную точку зрения, а на ней он, пожалуй, признал бы меня правым и задержал бы меня и уж не позволил бы сойти вниз. Ведь известно, что немецкие ученые чувствуют себя божественно хорошо, когда стоят на возвышенной точке зрения, потому что там, высоко в облаках, нет никакой полиции. Вследствие этого я предпочитаю остаться внизу и продолжать идти по пути моих низменных размышлений. <…> Тема 5. Оскар Уайльд — литературный критик и публицист Вопросы для обсуждения 1. Сотрудничество О. Уайльда с прессой. 2. Художественная и литературная критика Уайльда в периодической печати. 3. Жанр рецензии в литературно-критическом наследии писателя. 4. Уайльд-публицист. 5. Концепция социализма в эссе «Душа человека при социализме». Литература Уайльд О. Избранные произведения: В 2 т. — М., 1993. — Т. 2. Уайльд О. Письма. — М., 1997. Абазова Л.М. Роль журналов «Желтая книга» и «Савой» в определении и эстетической концепции английского декаданса 90-х гг.: Метод. указания. — М., 1979. Венгерова З.А. Молодая Англия: Лит. хроника // Cosmopolis. — 1897. — № 3. — С. 195–198. Эллман Р. Оскар Уайльд: Биография. — М., 2000. Ланглад Ж. де. Оскар Уайльд, или Правда масок. — М., 1999. 28 Оскар Уайльд (18541900) — английский писатель и критик. Родился в Дублине. Отец Уайльда — известный врач-окулист, мать — писательница. В 1879 г. Уайльд окончил Оксфордский университет. В студенческие годы Уайльд познакомился с издателем ежемесячника «Айриш мансли» священником-иезуитом Мэтью Расселом, который опубликовал в журнале несколько его статей и стихотворений. В 1882 г. Уайльд совершил путешествие в США, где выступал с лекциями. По возвращении в Лондон начал сотрудничать с газетами и журналами. С 1884 г. печатался в «Пэлл-Мэлл газет». Работая в газете ради пополнения семейного бюджета, как писал биограф Уайльда Ричард Эллман, «он превратил необходимость в доблесть и писал намного лучше, чем от него требовалось. Критические статьи помогли ему привести в систему его взгляды на литературу, искусство, природу и жизнь; в них чувствуется свежесть, которая нечасто гостила в его ранних произведениях…» В написанном Уайльдом для прессы публицистика и статьи на политические темы занимают весьма скромное место. Преимущественная сфера его интереса как журналиста — мир культуры. Уайльд написал множество статей, заметок, отчетов, рецензий о книгах, моде, театральных постановках, концертах, выставках, публичных лекциях. Близость Уайльда — журналиста и критика к культуре модерна проявилась в устойчивом интересе к эстетическим аспектам быта, к прикладному искусству. В 18841888 гг. он опубликовал в «Пэлл-Мэлл газет» ряд статей, посвященных эстетике костюма («Женское платье», «Еще о радикальных идеях реформы костюма», «Отношение костюма к живописи»), искусству книжных переплетов, иллюстраций и оформления изданий («Типографское дело и типографы», «Красоты переплетного дела»), дизайну («Близость искусств и ремесел»). С 1886 по 1888 гг. Уайльд написал около сотни критических статей и рецензий. Большая часть из них посвящена литературе. Среди писателей кумирами Уайльда стали Бальзак и Флобер. Своих соотечественников, английских писателей Уайльд оценивает гораздо строже. Излюбленный жанр Уайльда-журналиста — рецензия, которой он придал интонацию свободной беседы. Разнообразие и широта культурных интересов Уайльда определили некоторые особенности его рецензий. Внимание писателя привлекали самые разнообразные издания: от серьезных научных трудов до кулинарных книг. Он часто выбирал для рецензирования малозначительные произведения, исходя из принципа равноценности материала, темы. Этот принцип Уайльд сформулировал впоследствии в эссе «Критик как художник», в котором он писал: «…много ли значит тема для художника столь творческого, каким является критик? Не меньше, но и не больше, чем она значит для романиста или для живописца. Он схож с ними в том, что умеет находить свои мотивы повсюду. Меру его сил покажет истолкование темы, потому что нет таких тем, которые не таили бы в себе возможностей блеснуть проникновенностью и смелостью». Движение мысли Уайльда в его рецензиях прихотливо, уклончиво. Часто его замечания не имеют непосредственного отношения к теме, но почти всегда неожиданны, остроумны, парадоксальны, полны юмора и иронии. Зачастую избранная тема становится лишь поводом для демонстрации личных вкусов, блестящего ума и незаурядной культуры рецензента. В 1887 г. Уайльд стал главным редактором журнала «Лейдиз уорлд» («Мир леди»). Вскоре он поменял название журнала на «Вуманз уорлд» («Мир женщины»). Смена названий не была случайной. Уайльд превратил светский журнал мод в издание, отражавшее широкий круг культурных запросов и интересов со29 временной женщины. Уайльд хотел, чтобы журнал писал «не только о том, что женщины носят, но и о том, что они думают, что они чувствуют». Как журналиста Уайльда занимали еще две темы: дело Парнелла и социализм. Чарлз Стюарт Парнелл (18461891) — лидер движения за самоуправление Ирландии в рамках Британской империи в 18771890 гг. Парнелл подвергся яростным нападкам «Таймс», которая, приведя в качестве доказательства некие письма, обвинила его в подстрекательстве к политическому убийству и сообщничестве в нем. Уайльд встал на защиту Парнелла, посещал заседание комиссии по расследованию обвинений «Таймс». В феврале 1889 г. обнаружилось, что письма являются фальшивкой и написаны другим человеком. Парнелл был оправдан. В одном из интервью Уайльд сказал: «Мы все теперь в той или иной степени социалисты. <…> А что касается меня, я больше чем социалист. Я считаю себя скорее анархистом, хотя политика динамита, разумеется, представляется мне полнейшей нелепостью». Уайльд посещал собрания Фабианского общества. Был знаком с Б. Шоу. В 1889 г. Уайльд в рецензии на книгу «Гимны труда: народный песенник» обнаружил симпатию к социалистам, одобрял их за веру в то, что искусство может помочь в построении нового, более справедливого общества. Интерес Уайльда к социалистическим идеям проявился в его эссе «Душа человека при социализме», напечатанном в 1891 г. в журнале «Фортнайтли ревью». Уайльд писал для английского журнала «Йеллоу бук» («Желтая книга»), издававшегося с 1894 по 1897 гг. и представлявшего эстетизм и декаданс в Англии. После 1889 г. Уайльд довольно редко печатался в периодических изданиях и фактически оставил журналистику, сосредоточившись на писательстве. Журналистская деятельность помогла Уайльду оформить свои эстетические взгляды, привести их в систему. Показательно, что важнейшие статьи и эссе Уайльда по вопросам эстетики, составившие впоследствии книгу «Замыслы», сначала появлялись в различных периодических изданиях: «Упадок лжи» в 1889 г. в журнале «Найнтинс сенчури»; «Перо, полотно и отрава» в том же году в журнале «Фортнайтли ревью»; «Критик как художник» — в 1890 г. в журнале «Найнтинс сенчури». Высокую оценку журналистике Уайльда дал Б. Шоу. Любопытно, что русский журнал «Вестник Европы», крайне отрицательно относившийся к эстетизму, об Уайльде всегда писал доброжелательно. Большую роль в ознакомлении русских читателей с эстетическими взглядами Уайльда сыграл журнал «Северный вестник». Оскар Уайльд. «Обеды и блюда»5 «Человек может прожить три дня без хлеба, но без поэзии не проживет и дня» — этот афоризм принадлежит Бодлеру. «Можно прожить без картин и музыки, но не без пищи» — утверждает автор «Обедов и блюд», и последний вывод, несомненно, гораздо популярнее. Действительно, кто в наше упадочное время станет колебаться между одой и омлетом, сонетом и салями? Однако эту позицию нельзя назвать всецело обывательской; кулинария — сама по себе искусство; разве о ее основах не читаются лекции в Южном Кенсингтоне и разве Королевская Академия не устраивает ежегодные банкеты? Кроме того, если грядущая демократия, наверное, сделает правилом дешевые обеды для всех, то законы кулинарии Печатается по: Уайльд О. Избранные произведения: В 2 т. М.: Республика, 1993. Т. 2. Перевод Е. Любимовой. 5 30 должны быть разъяснены; достаточно пережарить любимое народом блюдо, или положить в него скверную приправу, или подать его не с тем соусом, и может произойти ужасная революция. Сознавая эти обстоятельства, мы убедительно советуем всем прочесть «Обеды и блюда»: книга написана кратко и выразительно, она не претендует на красноречие, и в этом ее очевидное преимущество. У кого хватит сил прослушать целую ораторию даже во славу дичи? Существует у нее и другое достоинство — отсутствие иллюстраций. Конечно, предмет произведения искусства не имеет ничего общего с красотой этого произведения, но все равно есть что-то гнетущее в цветной литографии бараньей ноги. Что касается собственных взглядов автора, то мы полностью согласны с ним в важном вопросе о макаронах. «Никогда, — говорит он, — не просите меня голосовать за человека, угостившего меня пудингом из макарон». Макароны — исключительно вкусное блюдо; их можно подавать с сыром, с помидорами, но только не с сахаром или молоком. В книге имеется и полезное описание приготовления ризотто — отличного кушанья, которое мы слишком редко видим в Англии, затем блестящая глава о различных видах салатов (хотелось бы, чтобы ее тщательно изучили хозяйки, чье воображение не идет дальше латука и свеклы) и особенно рецепт приготовления брюссельской капусты. Последний, конечно, шедевр. Однако истинная трудность, а с ней мы все так или иначе сталкиваемся, заключается не столько в кулинарной науке, сколько в тупости кулинарок. И в этой маленькой брошюре по практическому эпикурейству владычица английской кухни предстает в своем истинном свете. Ее полное невежество по части трав, ее приверженность к эссенциям и выжимкам, ее абсолютная неспособность сварить суп, а не смесь подливки с перцем, ее закоснелая привычка подавать фазанов с хлебным соусом — все эти грехи и многие другие безжалостно разоблачены автором. Безжалостно и справедливо. Ведь британская кулинарка — женщина на редкость глупая, и за все кощунства ее следовало бы превратить в столп из той самой соли, которую она никогда не умела толком применять. Но наш автор затрагивает не одни лишь местные темы. Он побывал во многих странах, пробовал окорок в Вене и кулебяк в Санкт-Петербурге, у него хватило смелости отведать мяса молодого буйвола в Румынии и сесть за обеденный стол с немецкой семьей в час дня. Он хорошо знает, как готовить знаменитые туринские белые трюфели, которые так любил Александр Дюма, и, бросая вызов Восточному Клубу, он заявляет, что бомбейский кэрри лучше бенгальского. Кажется, он перепробовал все блюда, кроме плотного американского обеда. Вот это он должен был изучить с самого начала: там, в Соединенных Штатах, огромный простор для философствующего эпикурейца. Бостонские бобы можно сразу отвергнуть как заблуждение, но крабы в мягком панцире, водяные черепахи, уткикрасноголовки, голубая рыба и рыба помпоно из Нового Орлеана — восхитительные деликатесы, особенно если они приготовлены в Дельмонико. И правда, два замечательнейших места в Штатах — это, несомненно, Дельмонико и Йосемитская долина. Последнее из них сыграло большую роль в укреплении добрых отношений между Англией и Америкой, чем что-либо еще в нашем столетии. Мы надеемся, что «Странник» вскоре выйдет в свет с добавлением главы к «Обедам и блюдам» и что эта книга будет пользоваться в Англии заслуженным успехом. Есть двадцать рецептов приготовления картофеля и триста шестьдесят пять рецептов варки яиц, однако британская кулинарка до сих пор знает только три способа подачи на стол того или другого. 31 ТЕМЫ ДИПЛОМНЫХ, КУРСОВЫХ РАБОТ И ДОКЛАДОВ 1. Ж. Санд и «Рёвю эндэпандант». 2. Стендаль-журналист 3. Бальзак-журналист. 4. Ипполит Кастиль о французской журналистике Июльской монархии. 5. Французская журналистика в «Монографии о французской прессе» О. де Бальзака. 6. Журналистская тема в творчестве Ш. Бодлера (на материале «Дневников» и статей «Советы молодым литераторам», «Как платить долги, если вы гениальны»). 7. Барбе д’Оревильи — памфлетист (на материале памфлетов «Сорок медальонов Французской академии» и «Произведения и деятели, XIX век»). 8. Г. Флобер о французской прессе (на материале переписки Флобера). 9. Мир французской журналистики в «Дневниках» Гонкуров. 10. О. Вилье де Лиль-Адан о французской журналистике («Две возможности», «Реклама на небесах»). 11. Ги де Мопассан — журналист. 12. Журналистская тема в романе Ги де Мопассана «Милый друг» 13. Литературные портреты А. Франса. 14. Э. Золя — публицист и журналист. 15. Рассказ Ж. Верна «В XXIX веке. Один день американского журналиста в 2889 году». 16. Жанр очерка в творчестве Ж.К. Гюисманса (на материале сборника «Парижские наброски». 17. Школьные и лицейские газеты во Франции. 18. Периодическая печать Италии XIX в. 19. Гейне-памфлетист («Людвиг Бёрне»). 20. Жанр очерка в творчестве Г. Гейне («Путевые картины», «Французские художники», «Французские дела»). 21. «Парижские письма» Л. Бёрне. 22. «Парижские письма» Л. Бёрне и «Письма из Парижа» Г. Гейне. 23. Памфлет Л. Бёрне «Менцель-французоед». 24. Австрийская пресса XIX в. 25. Эссеистика О. Уайльда. 26. Жанр рецензии в творчестве О. Уайльда. 27. О. Уайльд в русской печати начала XX в. 28. «Американские заметки» Ч. Диккенса. 29. Жанр очерка в творчестве Ч. Диккенса. 30. Образ Америки в «Американских заметках» Ч. Диккенса. 31. Жанр очерка в творчестве М. Твена. 32. Жанр памфлета в довоенном творчестве М. Твена («Человеку, сидящему во тьме», «Моим критикам-миссионерам», «В защиту генерала Фанстона», «Монолог царя», «Монолог короля Леопольда»). 33. Жанр памфлета в послевоенном творчестве М. Твена («Соединенные Линчующие Штаты», «Военная молитва»). 32 34. Мир журналистики в очерках М. Твена («Журналистика в Теннеси», «Как я редактировал сельскохозяйственную газету», «Разговор с интервьюером»). 35. Жанр очерка в творчестве Дж. Лондона (сборник «На дне», «Тайфун у берегов Японии»). 36. Публицистика А. Линкольна. 37. Памфлеты Г.Д. Торо («Гражданское неповиновение», «Рабство в Массачусетсе»). 38. Эссеистика Р.У. Эмерсона. 39. Книга Р.У. Эмерсона «Черты английской жизни». ВОПРОСЫ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ К ЭКЗАМЕНУ Билет № 1 1. Французская печать периода Консульства и Империи. 2. Зарубежные информационные агентства XIX в. Билет № 2 1. Французская пресса эпохи Реставрации. 2. «Новая рейнская газета» К. Маркса. Билет № 3 1. Жанр памфлета в творчестве П.-Л. Курье. 2. Крупнейшие немецкие концерны печати на рубеже XIXXX вв. Билет № 4 1. Роль Э. де Жирардена в развитии французской журналистики. 2. Немецкая пресса домартовского периода. Билет № 5 1. Французская пресса Июльской монархии. 2. «Таймс» — лидер английской периодической печати XIX в. Билет № 6 1. Искусство карикатуры в демократической прессе Франции периода Июльской монархии. 2. Английская пресса первой половины — середины XIX в. Билет № 7 1. Жанр литературного портрета во французской прессе (Ш.-О. Сент-Бёв, Т. Готье). 2. Крупнейшие немецкие литературно-художественные журналы конца XIX — начала XX вв. Билет № 8 1. Французская журналистика 18481870 гг. 2. Немецкие иллюстрированные издания 40-х гг. XIX в. и искусство карикатуры. 33 Билет № 9 1. Крупнейшие деятели прессы и журналисты Франции XIX в. (Э. де Жирарден, Л.-Д. Верон, Ж.-И. де Вильмессан, М.-П. Милло, А. Рошфор). 2. Чартистская пресса и публицистика. Билет № 10 1. Печать Парижской коммуны. 2. Английские иллюстрированные журналы XIX в. Билет № 11 1. Французская печать 70-х гг. XIX в. 2. Г. Гейне — журналист. Билет № 12 1. Дело Дрейфуса и французская пресса. 2. Немецкая журналистика послемартовского периода. Билет № 13 1. «Толстые» литературно-художественные и политические журналы во Франции на рубеже XIXXX вв. («Рёвю де дё монд», «Рёвю де Пари», «Меркюр де Франс», «Рёвю бланш»). 2. Немецкая журналистика начала XIX в. (до 1830 г.). Билет № 14 1. Ч. Диккенс — журналист. 2. Немецкая пресса послемартовского периода. Билет № 15 1. Английская журналистика рубежа XIXXX вв. О. Уайльд и печать. 2. Американская пресса XIX в. ЛИТЕРАТУРА Тексты 1. Курье П.Л. Петиция обеим палатам // Курье П.Л. Памфлеты. — М., 1957. 2. Сент-Бёв Ш.-О. Пьер Корнель. Меркантилизм в литературе // СентБёв Ш.-О. Литературные портреты. Критические очерки. — М., 1970. — С. 212233. 3. Бальзак О. Провинциал // Бальзак О. Собр. соч.: В 24 т. — М., 1960. — Т. 23. — С. 59–61. 4. Бальзак О. Монография о парижской прессе // Знамя. — 1997. — № 5. — С. 145169. 5. Готье Т. Предисловие к роману «Мадемуазель де Мопен» (любое изд.). 6. Пиа Ф. Мари-Жозеф Шенье и король критиков. Тост о пуле // Пиа Ф. Избранные произведения. — М.-Л., 1934. — С.151–161; 432–433. 34 7. Золя Э. Прощание. Я обвиняю (Письмо господину Феликсу Фору, Президенту Республики) // Золя Э. Собр. соч.: В 26 т. — М., 1967. — Т. 26. — С. 118120; 203–232. 8. Франс А. Речь в защиту подполковника Пикара // Франс А. Собр. соч.: В 8 т. — М., 1960. — Т. 8. — С. 525–527. 9. Бюхнер Г. Гессенский сельский вестник // Бюхнер Г. Пьесы. Проза. Письма. — М., 1972. — С. 225–238. 10. Бёрне Л. Менцель-французоед // Бёрне Л. Парижские письма. Менцель-французоед. — М., 1938. 11. Гейне Г. Путевые картины (Английские фрагменты) // Гейне Г. Собр. соч.: В 10 т. — М., 1957. — Т. 4. — С. 366–436. 12. Маркс К. Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: В 50 т. — 2-е изд. — М., 19551977. Т. 1. — С. 327. 13. Диккенс Ч. Американские заметки // Диккенс Ч. Собр. соч.: В 30 т. — М., 1958. — Т. 9. — С. 7–307. 14. Теккерей У. Картинки жизни и нравов (Художник Джон Лич) // Теккерей У.М. Собр. соч.: В 12 т. —ы М.: Худ. лит., 1980. — Т. 12. — С. 181194. 15. Уайльд О. Обеды и блюда. Душа человека при социализме // Уайльд О. Избранные произведения: В 2 т. — М., 1993. — Т. 2. — С. 95–97; 344–374. 16. Линкольн А. Геттисбергская речь // «Сделать прекрасным наш день…»: Публицистика американского романтизма. — М., 1990. — С. 463–464. 17. Твен М. Разнузданность печати // Твен М. Собр. соч.: В 12 т. — М., 1961. — Т. 10. — С. 654–659. 18. Эмерсон Р. Доверие к себе // Эмерсон Р. Эссе. Торо Г. Уолден, или Жизнь в лесу. — М., 1986. — С. 132–161. Учебные пособия, антологии и хрестоматии 19. Антология чартистской литературы. — М.: Изд-во литературы на иностранных языках, 1956 (на англ. яз.). 20. История печати: Антология: В 2 т. / Сост. Я.Н. Засурский, Е.Л. Вартанова. — М.: Аспект Пресс, 2001. — Т. 1. 21. Зарубежная коммунистическая и рабочая журналистика: Учеб. пособие / Под ред. О.Г. Панкиной. — М.: Высшая школа, 1989. — Гл. 3: Печать Парижской коммуны. 22. Печать Парижской коммуны 1871 года: Метод. пособие / Сост. С.М. Маневич. — Л., 1974. 23. «Сделать прекрасным наш день»: Публицистика американского романтизма. — М.: Прогресс, 1990. 24. Соколов В.С. Периодическая печать Франции: Учеб. пособие. — СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1996. Критическая литература 25. Алексеев В.А. Очерк. — Л.: ЛГУ, 1973. 26. Ворошилов В.В. История журналистики зарубежных стран: Конспект лекций. — СПб., 2000. 35 27. Гуревич С.М. «Новая рейнская газета» К. Маркса и Ф. Энгельса. — М., 1958. 28. Данилин Ю.И. Забытый памфлетист. — М., 1971. 29. Живейнов Н.И. Капиталистическая пресса США. — М., 1956. 30. Журналистика западноевропейских стран: Учеб. пособие / В.С. Соколов и др. — Л., 1990. 31. Заславский Д. Истоки и пути фельетона. — М., 1931. 32. Кокова А.В. Немецкая газетная пресса XIX столетия: Генезис, текст, язык, стиль. — Абакан, 1999. 33. Малаховский А.К. Очерки истории журналистики США второй половины XIX века: Учеб. пособие. — М., 1997. 34. Маневич С.М. Издано Парижской коммуной. — М., 1978. 35. Писарев Д.И. Очерки по истории печати во Франции // Писарев Д.И. Полн. собр. соч.: В 6 т. — СПб., 1894. — Т. 6. — С. 422496. 36. Попов Ю.В. Публицисты Великой французской революции. — М., 1989. 37. Попов Ю.В. Печать Франции периода Консульства и Империи // Вестник МГУ. Серия: Журналистика. — 1982. — № 12. 38. Ткачев П.И. Иду на «вы». Заметки о памфлете. — Минск, 1975. 39. Трыков В.П. Французский литературный портрет XIX века. — М., 1999. 40. Турчин В.С. Журналы конца века: «Ревю бланш» и другие. Эпоха символизма // Турчин В.С. Из истории западноевропейской художественной критики XVIIIXIX веков. — М., 1987. — С. 255272. 41. Чаушанский Д.Н. Начало журнального художественного репортажа на Западе и в России. — М., 1960. 42. Эпштейн М. Законы свободного жанра (эссеистика и эссеизм в культуре нового времени) // Вопросы литературы. — 1987. — № 7. 43. Якимович Т.К. Сатирическая пресса французской республиканской демократии, 18301835. — Киев, 1961. 44. Якимович Т.К. Французский реалистический очерк 18301848 гг. — М., 1963. 36 Приложение ТАБЛИЦЫ ТИРАЖЕЙ Тиражи парижских газет на декабрь 1824 года6 Правительственная пресса Журналь де Пари 4175 Этуаль 2794 Драпо блан 1900 Монитёр 2250 Газетт де Франс 2300 Пилот 925 Итого: 14344 Оппозиционная пресса Конститюсьннель 16250 Журналь де Деба 13000 Котидьен 5800 Курье франсе 2975 Журналь де Коммерс 2380 Аристарк 925 Итого: 41330 Тиражи крупнейших парижских газет в 18301831 годах7 Название газеты Конститюсьоннель Журналь де Деба Газетт де Франс Курье франсе Тан Котидьен Насьональ Фигаро Середина 1830 года 18622 11715 9801 5491 5151 5036 2321 2263 Январь 1831 года 23333 15000 11200 5000 8733 5833 3433 1666 Февраль 1831 года 23333 12766 11200 6850 10000 5833 3066 1666 Март 1831 года 23333 14700 12400 8750 8500 6633 3283 2333 Тиражи парижских газет в период Июльской монархии (18301848)8 Название газеты Сьекль Пресс Журналь де Деба Конститюсьоннель Газетт де Франс Насьональ Журналь де Коммерс Курье франсе Котидьен Шаривари Тан Эко франсе Юнивер Монитёр юниверсель 1836 год 11000 10000 10008 9064 5666 3958 1828 6397 4025 918 5191 1325 995 2417 1840 год 33666 10106 10583 5944 5165 4502 4642 4069 3143 2792 2049 1977 1584 2367 1845 год 34966 22409 9844 23170 3330 4062 3632 1431 3153 2818 — 2475 4713 2138 Печатается по: Ledré Ch. La Presse à l’assaut de la monarchie, 18151848. Paris: Armand Colin, 1960. 7 Там же. 8 Там же. 6 37 Тиражи ежедневных парижских газет в 1880 году9 Республиканские газеты Пти журналь (Petit Journal) 583820 Лантерн (Lanterne) 150531 Энтрансижан (Intransigeant) 71601 Пти паризьен (Petit Parisien) 39419 Раппель (Rappel) 33535 Марсейез (Marseillaise) Тан (Temps) Либерте (Liberté) Мо д’Ордр (Mot d’Ordre) Сьекль (Siecle) 28818 22764 17921 16316 15082 XIX сьекль (XIX-e Siecle) Насьональ (National) 14881 14543 Эвенман (Evenement) Жюстис (Justice) Репюблик франсез (Republique francaise) Вольтер (Voltaire) Ситуаен (Citoyen) Пти Репюбликен (Petit Republicain) Телеграф (Télégraphe) Журналь де Деба (Journal des Débats) Журналь а эн су (Journal à un sou) Глоб (Globe) Пресс (Presse) 14085 12847 Консервативные газеты Фигаро (Figaro) 104924 Пти Монитёр (Petit Moniteur) 100476 Солей (Soleil) 45190 Голуа (Gaulois) 14854 Монитёр юниверсель (Moniteur universel) 13872 Юнивер (Univers) 10367 Пеи (Pays) 6715 Патри (Patrie) 6434 Монд (Monde) 6130 Газетт де Франс (Gazette de France) 5864 Юньон (Union) 4592 Конститюсьоннель (Constitutionnel) 2135 11506 10451 10351 9890 8464 6935 5643 4625 2048 Печатается по: Histoire générale de la presse française / Sous la dir. C. Bellanger. Paris: PUF, 1972. T. 3. 9 38 Тиражи10 английских газет в 18371850 годах11 Год Times 1837 1838 1839 1840 1841 1842 1843 1844 1845 1846 1847 1848 1849 1850 3065 3065 4300 5060 5650 6305 6250 6900 8100 8950 9205,23 11025 11300 11900 Advertiser 1380 1565,225 1535 1550 1470 144,5 1534 1415 1440 1480 1500 1538 1528,2 1549,843 Daily News — — — — — — — — — Herald 3520,5 1752,5 1510 1335 1147 1139 3477 3530,638 1375 1152 1928 1925 1820 1956 1630 1559,5 1516 1608,07 2018,025 Chronicle 1940 2750 2028 2075,5 2079 1918,5 1784 1628 1554 1356 1233 1150,304 937,5 912,547 Post Globe Sun 735 875 1006 1125 1165,21 864 920 900 997,8 1069 1195,025 1101,05 1900 1002 1200,5 948,125 794 1344 1231 1281 1225 1173 1098 868 1450,5 999,1 964,5 905 828 875 852 764 690 720 630 585 1098,5 1104 909 893 873 834,5 Standard 1330 1075 1030 1040 1025 1000 920 867 846 780 659 652 539 492 Total 12036 13519,22 13850 15084,5 15313,21 15697,075 15950 15163,07 16709,025 21067,5 20173,83 21809,254 19234,7 19391,843 СОДЕРЖАНИЕ Цели и задачи курса ............................................................................ 3 Программа ............................................................................................ 3 Учебные задания и методические указания к семинарским занятиям ............................................................ 9 Темы дипломных работ, курсовых и докладов ................................ 33 Вопросы для подготовки к экзамену ................................................. 34 Литература ........................................................................................... 35 Приложение ......................................................................................... 38 10 11 Количество экземпляров приведено в тысячах. Печатается по: Clarigny C. Histoire de la presse en Angleterre et aux Etats-Unis. Par- is, 1857. 39
