Назарова Маша

Назарова Маша, 4 з/о
«Первый раз»
Мерзостнее места, чем Карабаново, в осеннее время года сложно было представить. Этот
маленький, судорожно прижавшийся к железнодорожному полотну городок будто на
брюхе вползал в осень, вымазанный по самые крыши грязью и глиной, сырой и
простуженный.
Онемевшая еще до холодов река несла через город свою воду, послушно отражая тусклый
свет днем, ночью поглощая его вместе с берегами. Деревья брезгливо сбрасывали листвуржавчину, словно их передергивало от ледяного сквозняка. Небо, набухшее и серое, как
мокрая вата, комьями ложилось на плоские крыши пятиэтажек: вот-вот провиснет,
незаметно и неслышно накроет с головы до пят, обволочет – задушит, задавит,
запеленает до весны. Если повезет. А то и навсегда…
Поздним вечером Зойка сидела дома у окна. Поджав под себя ноги, опершись
подбородком на ладошку, она безразличным взглядом то ли впитывала в себя уныние
улицы, то ли, прямо через двойное стекло, растворялась в нем.
Отец, сонный и пасмурный, ссутулившись, сидел на диване. При всей своей худобе папа
всегда казался Зое чрезвычайно тяжелым и именно поэтому – всегда и вечно
склоняющимся к земле: с его опущенными плечами, опущенными руками и опущенным
взглядом.
Свет никто не зажигал, и они так и сумерничали с папой в большой комнате. Хлопнула
дверь – вернулась мама. Бледная, усталая, тонкая, тоже с опущенными плечами и
руками, но, против папы, невесомая, очень хрупкая, воздушная.
Оставив пакет с тетрадями на полу, мама, не нагибаясь, скинула сапоги, экономя на
каждом движении, расстегнула плащ, повесила его на крючок и тихо зашла в комнату.
Посмотрела на сидящего мужа и, привалившись боком к дверному косяку, устало
выдохнула: «Коля...»
Николай вскинулся, посмотрел злобно снизу вверх, но очень скоро его взгляд
переменился, оттаял, потеплел. Он медленно поднялся, шатаясь, подошел к ней и,
приобняв осторожно, поцеловал в висок: «Лада моя, Ладушка». Лада поморщилась от
запаха перегара, отклонилась, обошла его и присела на корточки перед дочерью:
«Привет, Зойчонок». Зоя молча обняла маму, уткнувшись лицом в короткие влажные
волосы.
Коля, помявшись у стены, протяжно, нарочито вздохнул и вернулся на диван. Лада села
рядом. Положила свою прохладную белую ладонь на руку мужа. Его тонкие, но давно
загрубевшие и пожелтевшие от никотина пальцы вздрогнули, он заглянул Ладе в глаза.
На секунду, чтобы снова опустить взгляд к полу. Пожал плечами.
– Коля… – Лада замолкла надолго, словно собираясь с силами, потом опустила голову
ему на плечо и продолжила. – Коля, ну как же так?
– А что такого?! – процедил он с вызовом, напрягая плечи, словно тяжесть Ладиной
ласки была ему едва по силам. – Захотел и выпил!
1
Назарова Маша, 4 з/о
– Коля, перестань. Ты ведь не такой, ты ведь умница, ты… - она попробовала заглянуть
мужу в глаза, но тот резко дернулся, оттолкнув Ладу вскочил, Зоя, замершая у окна,
вздрогнула и вцепилась пальцами в подоконник. Она переводила испуганный взгляд с
мамы на папу, чьи силуэты проступали неясными пятнами в темной комнате – свет так и
не зажгли.
Лада медленно поднялась и, сделав несколько шагов, снова прислонилась к стене, через
секунду к ней вплотную подошел Николай и, растягивая слова, наклоняясь к самому лицу
жены, ехидно произнес:
– Это ты у нас умница. Пример для подражания. Училка.
– Ну при чем здесь училка? И что в этом плохого?
– Да ничего… – ухмыльнулся он. – Тем более директор молодой, такой хлюст.
– При чем здесь директор?
– Ни при чем… – муж язвительно и многозначительно хихикнул.
– Знаешь, кто-то должен зарабатывать на жизнь…– Лада сцепила руки за спиной и
коротко выдохнув, отвернулась было, но Николай резко развернул ее к себе:
– Попрекаешь?
– Да нет, что ты! – Лада прикоснулась раскрытой ладонью к его груди. – Бог с ней, с
работой, я заработаю как смогу… Но ты хоть чем-нибудь займись, Коля. Ремонт квартиры
пора начать или машину наладить. Да и не в этом дело. Мне же стыдно за тебя перед
всеми…
– Вот как мы заговорили, – протянул Николай, отстраняясь. – Ну как же! ТолстойДостоевский! Перед кем стыдно-то? Перед директором твоим?
– Директор… - запнулась Лада. Терявшаяся еще секунду назад в сумерках вечера, она
вдруг обрела резкость, фокус, выпрямилась, вытянулась как струна. Зойка, затаившаяся у
окна, дернулась, вскочила, подбежала к маме, но та отстранила ее жестом.
– Директор?! Причем тут директор?! – вскрикнула она. - Да ты посмотри на себя! На себя!
Кто ты есть?! Чудесный мамин сынок, опора ее последняя – полное ничтожество!
Недозрелый человек! Пьяница, алкоголик! Страшно тебе? Жить страшно взрослой
жизнью? Открой глаза! Хватит быть ребенком, будь мужчиной! Не трусь! Повзрослей,
наконец!
– Что-о?!
– От трусости пьешь! Трус! Трус-трус-трус!..
Коля разъярился. Ему в мгновенье стало легко, как будто разогрелся и запустился внутри
него двигатель, захотелось нажать с силой на педаль, чтобы продлить это состояние
веселой злобы. Он схватил жену за плечи и, будто шутя, как пушинку отбросил от стены в
угол. Несильно, чтобы не ударилась, но достаточно грубо.
От неожиданности она вскрикнула, и сразу же истошно закричала испуганная Зоя.
Коля ждал от жены страха, слез, ему хотелось ее униженности, стыда. Но она молчала,
стала вся белая и так него посмотрела, что у него на мгновение опустилось все. Но
2
Назарова Маша, 4 з/о
злобное состояние тут же вернулось: страх перед женой, которая была сильнее его, перед
этой хрупкой и нежной, всегда такой правильной и непогрешимой – исчез. И он
засмеялся, обрадовавшись своей ярости. Он подошел к Ладе и с наслаждением наотмашь
ударил ее по лицу.
Сам того не осознавая, в пьяном тумане, он вложил в этот удар всю свою обиду. На
неудавшуюся жизнь, на несбывшиеся мечты, по всепроникающее, преследующее изо дня
в день ощущение: он – неудачник. Он, высокий и красивый, в которого, он знал,
влюблены были все одноклассницы, был до того стеснителен и беспомощен в жизни, что
выбрать толком ничего не смог и добился немногого. Обида на то, что, он хороший
мальчик Коля, радость и утешение матери, вынужден работать в грязной автомастерской
вместо того, чтобы заниматься любимым радиоделом, паять и читать схемы,
совершенствовать гордость свою, любительскую радиостанцию. Что…
Ударив жену, он почувствовал какое-то освобождение от темной силы и вместе с тем
физическую усталость.
Лада закрыла глаза, отвернулась к стене.
Коля добрел до кровати и, упав на нее наискосок, мгновенно заснул.
Зойка громко заплакала. Отец впервые стал для нее чем-то страшным и отвратительным,
чужим и безобразным. Все в ней содрогалось, болело ее маленькое сердце. Полными
ужаса глазами, дрожа всем телом, она смотрела на родителей.
Отец храпел, мама, будто ничего – ничего! – не было, подошла к темному окну.
Зоя подбежала к ней, вцепилась пальцами в мамино плечо, стала говорить, что ей
страшно. Она всматривалась в ее лицо, не изменилось ли оно после этого ужасного удара.
Но лицо матери было прежним, только на одной щеке слабо горел румянец и
подергивалась жилка на лбу. Губы были плотно сжаты, взгляд был устремлен на улицу.
Сейчас она была холодная-холодная. Но вот лицо ее дрогнуло, и по щеке проползла
прозрачная слезинка. Лада медленно стерла ее ладонью.
Зойка завыла было, но умолкла, поняв, что мама ее не слышит.
Наконец Лада вспомнила про дочь, прижала ее к себе и тихо-тихо стала говорить:
– Утро вечера мудренее, все будет хорошо. Папа твой любит нас и жалеет, он просто
устал.
– Он пьяный, – возразила Зоя. – Я его не люблю! Давай уедем! Уедем отсюда прямо
сейчас, пожалуйста! Не простим его! Не надо, мамочка! Я никогда не прощу!
– Все будет хорошо, иди спать.
Девочка послушно ушла в свой угол, забралась в кровать и укрылась одеялом. Она была
ошеломлена. Острое чувство одиночество накрыло ее, забралось под одеяло, сжало в
тисках. И она уснула, словно окаменевшая в своем горе, повторяя тихо про себя: «Я сама
уеду. Уеду сама».
Окаменела и Лада, застывшая у окна, за которым осень медленно накрывала Карабаново
холодным сырым небом.
Проснулась Зоя наутро поздно. Она долго лежала в кровати, слыша, как на кухне
переговариваются родители. Вот отец что-то сказал и мама тихо засмеялась. Тоска,
3
Назарова Маша, 4 з/о
отпустившая было девочку во сне, снова заскреблась глубоко внутри и мысли, с которыми
она засыпала, охватили ее с новой силой.
«Уеду сама».
Она тихо оделась и вышла на улицу.
Сырая осень за ночь полностью овладела городом. Он заснул. Зойка стояла посреди
хромой, плохо укатанной дороги, и просто смотрела вперед, на облупленную Новую
аптеку, на голые деревья, на провисшие растянутые между домами провода. Странное
оцепенение нашло на девочку, и она стояла, безвольно опустив руки по швам, выронив из
ослабших расслабленных пальцев варежки. Она не чувствовала ветра и промозглой
сырости, только тягучую и почти невыносимую сладость побеждающего безразличия ко
всему.
4