ПРЕДЕЛЫ БОРЬБЫ: дефекты и эффекты советского миролюбия в постсоветских меморативных текстах Исследование (февраль-апрель 2007 года, г. Санкт-Петербург) проводилось под тематический заказ редакции «Неприкосновенного запаса» на материал о «долгих семидесятых» и было посвящено анализу дискурсивной конструкции борьбы за мир в брежневскую эпоху. Реализация проекта проходила в два этапа. Первый этап осуществлялся в форме архивного исследования. Здесь главным объектом анализа стало советское миролюбие 1970х годов как эмблематичная для эпохи дискурсивная практика, имеющая непосредственное отношение к «советскому позитиву» (со всеми проблемами его аналитического описания – вплоть до пределов выявления советской субъектности и лояльности). На втором этапе изучались формы доступа к идеологически маркированному, а потому – стигматизированному и неудобному – позднесоветскому опыту борьбы за мир в постсоветских обстоятельствах и стратегии включения этого опыта в современные меморативные тексты. Для реализации этих задач мною было записано, транскрибировано и проанализировано 11 тематических нарративных интервью о борьбе за мир (продолжительностью от 42 до 95 минут) с жителями Санкт-Петербурга (5 мужчин и 6 женщин в возрасте от 30 до 41 года, все – с высшим образованием). А также были выборочно проанализированы материалы интерактивных Интернет-проектов «детей семидесятых», в которых борьба за мир вспоминается и описывается в деталях (от японских журавликов до ярмарок солидарности) как часть советского детства и его дискурсивный фон. В исследовании отмечается роль этого поколения в артикуляции позднесоветского опыта в целом (и борьбы за мир в частности) и в то же время обозначаются ограничения поколенческой интерпретации. В ходе анализа были выявлены серьезные ограничения, которые накладываются на «память о мире» в современной ситуации, и проблематизировано отсутствие дистанции, дискурсивного разрыва между позднесоветским и постсоветским символическими порядками. Способы обращения с позднесоветским опытом тяготеют к воспроизводству непрерывности идентификационных позиций рассказчика и персонажей – вне зависимости от идеологической модальности. В равной степени как непрерывная выстраивается и несоветская (антисоветская) идентичность, конструируемая в критическом (киническом, если использовать конструкт П. Слотердайка) диссидентском нарративе, и советская идентичность, приписываемая хорошо сохранившемуся в современных условиях «совку» или обнаруживаемая в ностальгическом нарративе. И все же стратегическая палитра, позволяющая конкретизировать стратегии обращения с идеологически маркированным опытом борьбы за мир в современных меморативных текстах, значительно разнообразнее. Ниже приведено краткое описание базовых стратегий, позволяющих включать/исключать борьбу за мир в/из личный опыт: «стебались все» (киническая стратегия) Позволяла выявить радикальную непричастность советскому символическому порядку («Родился диссидентом») и «указать на условия производства» официальных утверждений о мире. Титульные события из официального дискурса включались в нарратив только в том случае, если они подвергались разоблачению. Официальная риторика попадала в повествование, когда рассказчик мог продемонстрировать контроль над ней и возможность её использования, например, для обмана системы. Позиция, с которой участие в борьбе за мир становилось возможно, была изначально проблематизирована. А всенародный стеб описывался как базовая для человека брежневской эпохи стратегия. мирная амнезия Забыть о борьбе за мир, а главное – сообщить об этом забвении – другой способ выведения советских содержаний за пределы личного опыта. Его использование опирается на изменение референциальных рамок памяти. В отличие от развернутой и тяготеющей к целостным нарративам цинической стратегии, сообщение об амнезии, как правило, кратко и эмоционально окрашено. Оно затрагивает какой-либо аспект борьбы за мир и позволяет зафиксировать несоответствие между качеством памяти и идентификационной позицией. колонизация памяти Доступ к риторическим клише или фамилиям иностранных борцов за свободу осуществляется посредством их подчеркнуто механического воспроизведения: «А еще Менгисту Хайле Мариам (надо же, выговорила Кстати, это он или она? Виолетта Барриас де Чаморро( кто это?)». При этом меморативная ситуация организована вокруг своего рода расщепления: демонстрации результатов идеологической обработки детского сознания и готовности активного субъекта установить контроль над бесконтрольно помещенным в память. оправдание детством Апелляция к возрасту служит одной из стратегий разграничения советского и несоветского в личном опыте мемуариста. При этом «советское» локализовано во временах инфантильности (физической и политической), временные границы которой определены довольно четко. Эта стратегия позволяет включать в «детский нарратив» столь идеологически маркированные сюжеты как рыдания по Брежневу и инициативу сбора подписей. Позиция ребенка описывается в категориях невинности и неразумности, где только и возможно искреннее обращение к советскому. другая сторона мира Введение маргинальных описаний, не включенных в советский дискурс, - еще одна возможность рассказывать об участии в борьбе за мир. Тогда интернациональная переписка описывается как тонкий баланс торгов и выгод, которые (не)получают её участники, ярмарка солидарности оказывается испытанием кредитоспособности посетителей, а участие в конкурсе политического плаката, становится историей адаптации советского ребенка к стандарту борьбы за мир. между лояльностью и цинизмом Данная стратегия позволяет рассказывать о советском опыте с учетом постсоветской дистанции. Различие между событием из советского репертуара и постсоветский комментарий к нему может быть выражено, например, грамматически. «я хорошо помню» Наконец, борьба за мир вводится в текст через прямое обращение к индивидуальной памяти («я хорошо помню») и личному опыту («у нас такие требования вырезались из газеты, наклеивались на большой лист бумаги»). Эта стратегия позволяет говорить о событиях, включенных в идеологическую практику, как о лично пережитом.