Советская цивилизация как повседневная практика

В.В.Волков,
Доктор философии (Ph.D.),
Европейский университет в Санкт-Петербурге
Советская цивилизация как повседневная
практика: возможности и пределы
трансформации
Е
сли посмотреть на российское общество не с точки зрения
того, что оно о себе думает, говорит, провозглашает (идеология и ценности), а как на определенную совокупность
практических навыков, привычных способов достижения целей и
решения повседневных практических задач, т.е. просто на то, что
и как люди делают, то мы получим иную картину нашего мира, в
которой вопросы о происходящих или не происходящих изменениях можно ставить и решать по-другому. Совокупность практик,
323
принятых в данной культуре, образует тот фон, который задает
действительный смысл идеологий и ценностей разного уровня,
какому бы радикальному пересмотру они не подвергались. Поэтому пределы и возможности общественных изменений лежат не в
изобретении нового мышления или новых ценностей, а в постепенной реконфигурации всегда уже существующих практик или в их
заимствовании, которое никогда не бывает "чистым". Возможности
применения концепции фоновых практик для анализа изменений
общества, в том числе постсоветского, и посвящено данное выступление.
1
Постараюсь очень кратко прояснить концепцию практик. Она не
является чем-то радикально новым, но вместе с тем становится все
более важным ориентиром в контексте происходящего в настоящее
время "прагматического" поворота в социальных науках1.
Философ Д.Юм одним из первых указал на то, что привычка
(habit) или обычай (custom) могут с успехом замещать любые
первородные принципы (first principles) в их роли обоснования
человеческого мышления и поступков2. В обыденной жизни, считал
он, именно так и происходит. Привычка или обычай мыслить или
поступать определенным образом служат достаточным основанием
для последующих действий. Мышление или действие "по привычке" (а это не только первое, но и наиболее консервативное понимание практики) дает возможность действовать, не прибегая к
философским, логическим, моральным или иным обоснованиям.
Словно перекликаясь с Юмом, не разбирая проблему того, что такое
следовать правилу, Л.Витгенштейн позже напишет: «Если ты хочешь спросить, "Есть ли у меня основания?" — то я отвечу: "Мои
основания скоро иссякнут". И тогда я буду действовать без основа1
См. работы обзорного характера: Ortner S. Theory in Anthropology since the
Sixties // Comparative Studies in Society and History. 1984. Vol. 26; Certeau M. The
Practice of Everyday Life: Trans. S.Rendall. Berkeley, 1984; Practical KnowledgeOutlines of a Theory of Tradition and Skills / Ed. J.C.Nyiri, B.Smith. L., 1988; Turner S.
The Social Theory of Practices: Tradition, Tacit Knowledge and Presuppositions
Cambridge, 1994. Наиболее известные примеры практического подхода в социологии и социальной истории: Dreyfus H. Being-in-the-World: A Commentary on
Heidegger's 'Being and Time'. L., 1993; Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology.
Cambridge, 1987; Goffman E. Frame Analysis: An Essay on the Organization of
Experience. N.Y., 1974; Elias N. The Civilizing Process. Vol. I. The History of Manners:
Trans. TJephcott. Oxford, 1978; Foucault M. Discipline and Punish: The Birth of
Prison: Trans. A.Sheridan. N.Y., 1977; Thompson E. The Making of the English
Working Class. L., 1977; A History of Private Life / Ed. Aries Ph., Duby G. Vols 1—5.
N.Y., 1977; Chartier R. Cultural Hisotry: Between Practices and Representations...,
Burke P. The Fortunes of the 'Courtier'. Cambridge, 1995; Greenblatt S. Reneissance
Self-Fashioning from More to Shakespere. 1980.
2
Hume D. Enquiries Concerning the Human Understanding and Concerning the
Principles of Morals. Oxford, 1902. P. 39.
324
ний... Исчерпав свои основания, я достигну скального грунта, и моя
лопата согнется. В таком случае я склонен сказать: "Вот так я
действую"»1.
В отличие от Юма, у которого привычка играла роль первопричины, причем не внешней, а имманентной самому действию, потенциально заменяя любые формы каузальности и сама выступая как
ее источник — что-то вроде привычки мыслить в терминах причины — у Витгенштейна практика или "форма жизни" задает "фоновые" условия осмысленности любого человеческого действия или
высказывания повседневного языка: "Как можно описать человеческое поведение? Несомненно, лишь показав все разнообразие
человеческих действий в их полном смешении. Не то, что один
человек делает в данный момент, а вся сумятица [действий]
образует тот фон, на котором мы видим любое действие и который
задает наши суждения, наши понятия и наши реакции"2
В повседневной работе языка смысл высказываний доопределяется тем, что само в языке напрямую не представлено, но что не
является чем-то "потусторонним" или скрытым Философ языка
Дж.Серль,
последовательно
разрабатывающий
идею
"фоновых
практик", определил их логическое место следующим образом
"Для большого числа случаев буквальный смысл предложения или
выражения задает условия [собственной] истинности только при
наличии набора фоновых допущений и практик (background assumptions and practices)"3. Иными словами, понимание любого, даже
самого элементарного высказывания неявно отсылает к общедоступному массиву знаний о том, как устроена природа вещей и как
"работает" данная культура. Под фоновыми практиками Серль
подразумевает совокупность принятых в культуре (традиционных)
способов деятельности, навыков обращения с различными предметами и т.д. Например, для того чтобы понять простую фразу "он
подстриг траву", необходимо знать достаточно много о газонах,
газонокосилках, эстетике приусадебного участка с определенной
геометрией, высотой травы, о том, в каком виде его принято
содержать. Это знание выступает условием осмысленности высказывания, но, не будучи представленным в самом высказывании, оно
лишь подразумевается. Понятно, что в рамках культуры, где
газоны не стригут, а траву косят косами на корм скоту — а именно
это будет составлять другие фоновые практики, — фраза "он
1
Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы, ч. 1.
М., 1994. № 166—167.
2
Wittgenstein L. Remarks on the Philosophy of Psychology / Ed G E M Anscombe, G.H.von Wright. Vol. 1. Chicago, 1980. P. 97.
3
Searle J. The Background of Meaning // Speech Act Theory and Pragmatics /
Ed. J. Searle et al, Dortrecht, 1980 .P. 227.
325
подстриг траву" будет либо понята по-другому (т.е. условия истинности будут другими), либо вообще бессмысленна.
Аналогично можно представить себе практики политического участия, экономической деятельности, решения споров и другие, которые
придают смысл важным ценностным понятиям, таким, как демократия, свобода, справедливость и им подобным. Их действительный
смысл будет содержаться в конкретных способах деятельности, на
фоне которых используются эти понятия. Поэтому в различных
культурах или традициях одни и те же понятия на самом деле будут
означать совершенно разное — стоит только пристально взглянуть
на то, что и как при этом люди делают. По отношению к сфере
политики эту мысль четко выразил М.Оакшотт, утверждая, что
демократическая политика суть традиция или обычай (практика),
состоящий из мелких процедур, установлений, привычек, посредством которых обеспечивается то, что понимается как свобода. Но если
превратить это в набор формальных принципов и постулатов демократии в целях перенесения в другую страну или колонию, то, что
будет таким образом перенесено, не будет соответствовать оригиналу, поскольку эти формальные постулаты получат другое содержание, соответствующее стилю и традиции местной политики1.
Здесь важно отметить, что концепция практик может рассматриваться как критика и альтернатива семиотико-культурным и
структуралистским концепциям, в которых предполагается, что
система знаков или язьжовых концепций (идеологии) придает или
как бы навязывает смысл человеческой деятельности, определяет
будущий опыт. Заметим, что именно подобная доктрина вселяла
оптимизм в неудачные революционные проекты левой интеллигенции. Исходя из практической парадигмы, независимых знаковых
систем не существует, а языковые и идеологические концепции
становятся осмысленными и функционируют лишь на фоне уже
существующей совокупности практик. Иными словами, мы не действуем на основе некоторого априорного понимания, а понимаем на
основе привычного способа действия.
2
Рассмотрение советского и постсоветского общества в контексте
практической парадигмы требует введения новых понятий. Значительная часть исследований процессов трансформации России явно
или неявно пользуется концепцией "тоталитарного" общества, заимствованной из западной советологии "времен "холодной войны".
Эта модель подразумевает, что основными интегрирующими механизмами советского общества являлись насилие (террор) и тоталь1
Oakeshott M. Rationalism in Politics and Other Essays. Indianapolis, 1991.
P. 54—55.
326
ная идеологическая индоктринация. При этом предполагаемое полное господство государства над обществом, состоящим из "винтиков", практически полностью снимало вопрос о самом обществе и
его исследовании, особенно с точки зрения повседневной жизни. К
тому моменту, когда в конце 80-х годов концепция тоталитаризма
была воспринята в СССР1, способствуя легитимации перестройки,
в западной советологии она устарела и отошла на второй план.
Политологические представления о тотальном господстве государства и монолитном единстве советской системы не выдерживали
конкуренции с выводами историко-социологических исследований.
Согласно этим исследованиям, становление и развитие советской
системы представляло собой многомерный процесс, сопровождавшийся уступками, конфликтами, согласованием интересов, сильным влиянием повседневных форм жизни на формирование и
функционирование государства2. Парадигмальное единство "ревизионистской", как ее прозвали, советологии основывалось на замене
представлений о жестком, насажденном сверху порядке более
"диффузной" моделью, согласно которой советская система стала
результатом многопланового взаимного приспосабливания государственной власти и общества3.
Несколько поколений коллективного советского опыта, структурированного набором типичных способов достижения целей и решения практических проблем (профессиональная карьера, политическое участие или уклонение от него, хозяйственная деятельность,
образование, материальный достаток, управление, обустройство
быта и многое другое) сформировали то, что можно было бы назвать
"советской цивилизацией". В это понятие следовало бы включить
не только культурные практики, т.е. практические решения проблемы того, как стать "культурным" или "цивилизованным" человеком4, но и всю совокупность конкретных способов обращения с
государственными и общественными институтами, другими людь1
См., например: Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989; Геллер М.
Машина и винтики: История формирования советского человека. М., 1994.
2
Например: Dunham V. In Stalin's Time: Middleclass Values in Soviet Fiction.
Cambridge, 1976; Fitzpatrick Sh. Education and Social Mobility in the Soviet Union,
1921—34. Bloomington, 1979; Lewin M. The Making of the Soviet System: Essays on
the Interwar History of the Soviet Russia. L., 1985; Rittersporn G. Stalinist Simplifications and Soviet Complications. Social Tensions and Political Conflicts in the USSR.
Philadelphia, 1991; Filtzer D. Soviet Workers and De-Stalinisation. The Consolidation
of the Modern System of Soviet Production Relations, 1953—64. Cambridge, 1992;
Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilisation, University of California
Press, Berkeley, 1995; Shlapentokh V. Public and Private Life of the Soviet People.
Oxford, 1989; Lewin M. The Gorbachev Phenomenon, 1989.
3
См. дискуссию в: The Russian Review. 1986. Vol. 45
4
См.: Волков В. Концепция культурности, 1935—1938. Советская цивилизация
и повседневность сталинского времени // Социологический журнал. 1996. № 1/2.
С. 195—213.
327
ми и самим собой, технической и материальной культурой. В этих
практиках и содержалось действительное понимание (или практическая интерпретация) политической системы, идеологии, ценностей, идентичностей советского общества.
А Зиновьев, автор ряда книг, содержащих "антропологическое"
описание советских практик, указывал на то, что применение
термина "тоталитаризм" мешает пониманию советского общества,
однако собственный термин "реальный коммунизм" он тоже считал
не совсем удачным1. В этом смысле, понятие "советская цивилизация" могло бы послужить более удачным наименованием для
конфигурации практик, на фоне которых осмысленно функционировала официальная и неофициальная терминология советской
системы. Важно отметить, что "цивилизация" здесь подразумевает
не столько систему запретов, ограничений, подавления, сколько
способы искусного обхода, использования, игнорирования запретов
и ограничений, а также продуктивных, а не только репрессивных,
эффектов власти, открывающих членам общества различные возможности
С точки зрения прагматического подхода, значимыми цивилизационными характеристиками являются границы между публичным
и приватным, формальным и неформальным, личностным и коллективным и их конкретное соотношение как оно воспроизводится
в повседневной прагктике2. В большой степени, именно это и определяет соотношение индивида, общества и государства, в том числе
и в сферах политики и экономики. От этого будет зависеть и
действительное понимание того, что такое государство или гражданское общество Отношение к государству проявляется не в
"этатистском" сознании или ориентациях, не в ответах респондентов на вопросы социолога и, конечно, не в нормативах, выпущенных
самим государством. Действительное понимание государства складывается из обычных повседневных способов, на основе которых
граждане общаются с определенными государственными институтами, используя их в своих целях, решая проблемы традиционными
путями И если практики обхождения с государством на деле, кроме
госслужбы, включают еще систему личных связей, подкуп, игнорирование, использование государства в личных целях, персонификацию функций и должностей — до определенного, конечно,
предела, совпадающие с границей между формальным и неформальным, — то это и будут фоновые практики, определяющие
1
Зиновьев А. Коммунизм как реальность. M., 1994. С. 48—49.
См., например Воут S. Common Places Mythologies of Everyday Life in
Russia. Harvard, 1993; Kharkhordin О. Reveal and Dissimulate. A Genealogy of
Private Life in Soviet Russia // Public and Private in Thought and Practice / Ed.
J. Weintraub, К. Kumar. Chicago, 1997.
2
328
прагматическое понимание слов "наше советское (российское) государство". Также и со странным словосочетанием "гражданское
общество", о котором теперь все больше забывают. Оно пока так и
остается пустым, поскольку не имеет ни истории, ни практического
содержания: способы защиты индивида от государства у нас до сих
пор сильно отличаются от тех, которые выработала политическая
традиция, родившая понятие "civil society"1.
Имея перед собой очевидно иную цивилизацию, например, одну
из бывших советских среднеазиатских республик, мы будем склонны подозревать, что такие элементы демократической политической системы, как "президент", "парламент", "партии", "движения"
или "выборы" будут на самом деле чем-то совсем другим. За ними
будут стоять клановые или семейные структуры, традиционные
отношения, роли и действия, которые мы едва ли отнесли бы к
тому, что мы понимаем под сферой политического. Речь идет не о
какой-нибудь "восточной деспотии", а просто об обычных (от слова
"обычай") для другой цивилизации способах делания политики. На
фоне традиционных практик политическая система, пусть даже все
ее элементы будут взяты из американской конституции, будет
работать совсем по-другому. По отношению к иной, кажущейся нам
экзотической и чуждой цивилизации нам это очевидно. По отношению к своей — нет, поскольку у нас нет внешней точки зрения, а
есть лишь точка зрения нашей практики.
Удачным примером исследования местных практик является
недавняя работа политолога Р.Патнэма, посвященная гражданским
традициям северной и южной Италии2. Сравнивая то, как работают
в различных регионах Италии формально одни и те же, введенные
в 1970 г. институты местного самоуправления, Патнэм получил
возможность проследить, как изначально одинаковые ("на бумаге")
институты взаимодействуют с традиционными местными практиками и формами коллективной жизни и тем самым меняют свое
содержание в зависимости от контекста. Демократия начинает
"работать" лишь после длительной взаимной адаптации институтов
и практик (местных гражданских традиций), причем ни о какой
единой модели, которая бы отражала все местные вариации, говорить невозможно.
В периоды "застоя" цивилизация не остается неизменной и не
меняется в одночасье в периоды радикальных реформ. Состояние
современной России производит двойственное ощущение: вроде бы
1
Подробнее см.: Волков В. Общественность: Российский вариант концепции
гражданского общества // Гражданское общество на европейском Севере: Понятие
и контекст / Под ред. Е.Здравомысловой. СПб., 1996.
2
Putnam Я. Making Democracy Work: Civic Traditions in Modern Italy. Princeton, 1993. Рус. пер.: Р.Патнэм. Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии. Пер. с англ. А.Захарова. М., 1996.
все быстро меняется, а вместе с тем похоже, что все как было, так
и осталось (некоторые добавляют: "только хуже"). Исходя из концепции практик, должно стать понятным, что разрушение "старой"
системы и создание "новой" возможно только в теории и что
невозможна эффективная реформа "сверху" — без последующего
отступления и "тихого" возвращения к "старому". Это все, конечно,
достаточно очевидно и без теории практик. Однако в этом случае
все же непонятно, как именно происходят изменения, если ничего
не меняется.
3
Социальные изменения могут быть поняты как изменения фоновых практик. Традиция, идущая от прагматической интерпретации
идей раннего Хайдеггера1, рассматривает практики как различные
упорядоченные совокупности практических навыков, которые раскрывают человеку возможности состояться в том или ином социальном качестве ("врач", "политик", "отец", "плотник", "предприниматель", "женщина", "шаман", "военный" и т. д.). Практики — это
наработанный стиль или способ (аспект действия, отвечающий на
вопрос "как?") обращения с предметами, другими людьми, самим
собой (то, как себя "держать" или "вести"). На фоне этих общих для
каждой культуры практических навыков развиваются идентичности, ценности и идеологии профессиональных и иных сообществ. Более того, раскрывающие практики меняются исторически и еще более — в зависимости от Конкретной культуры.
Например, "быть женщиной" (равно как и "быть политиком") в
американской культуре и в японской культуре — нечто совершенно различное.
Аналитически выделяются три способа изменения практик: артикуляция, реконфигурация и заимствование2. Артикуляция —
это когда определенный стиль или способ действия попадает в
фокус внимания, поименовывается, становясь как бы более четко
очерченным, за счет чего становится возможным его нормативное
выражение и распространение в обществе. Так, примером артикуляции практик цивилизованного поведения, лежащих в основе
западной культуры, можно считать текст Э.Роттердамского "De
Civilitate Morum Puerilium" ("О цивилизованности детей") (1530),
который в течение нескольких десятилетий после написания был
переведен на все европейские языки и переиздан огромными по тем
1
Dreyfus H. Being-in-the-World. См. также Heidegger. A Critical Reader / Ed.
H. Dreyfus, H. Hall Blackwell. L., 1992.
2
См. Spinosa Ch., Flores F., Dreyfus H. Disclosing New Worlds Entrepreneurship, Democratic Action, and the Cultivation of Solidarity // Inquiry. 1995. Vol. 38.
N 2. June. P. 11—12.
330
временам тиражами1. Текст систематически описал и дал объединяющее название ("civilitate", "цивилизованность") разрозненно существовавшим к тому времени аспектам повседневного поведения и
манер, сделав их более явными и выраженными в техниках воспитания детей. Это способствовало распространению и укоренению новых,
но не изобретенных, а лишь артикулированных Эразмом практик.
Реконфигурация происходит тогда, когда практика или аспект практики, который ранее был маргинальном, становится центральным. В
военном искусстве, например, дисциплина долгое время была маргинальной, т.е. не имела того значения, какое в средневековых армиях
имела спонтанная агрессивность. В XVII в., согласно исследованию
М-Фуко, артикулируется и становится центральным именно дисциплинарный элемент. Дисциплинарные практики заимствуются и применяются в других функциональных пространствах — школы, тюрьмы,
фабрики2. Через артикуляцию, реконфигурацию и заимствование существующие практики получают новые имена, переносятся в другие
контексты и приспосабливаются для решения новых задач.
Можно сказать, что в классической работе Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма" схвачены все три способа изменения фоновых практик: артикуляция протестантской этики Франклином, превращение аскезы из маргинальной в центральную практику (реконфигурация религиозных практик) и перенос (заимствование) протестантской аскезы в сферу хозяйственной и иной профессиональной деятельности. Раннекапиталистические ценности, таким
образом, появляются на фоне новой конфигурации старых практик.
4
Приведем пример из нашей недавней истории. Наиболее радикальное изменение периода перестройки 1988—1989 гг. — развитие
гласности и публичных политических дебатов. Вместе с тек механизм, стоявший за "взрывом" гласности, состоял в перенесении
практик политизированных кухонных дебатов, так хорошо знакомых советской интеллигенции, из приватной сферы в публичную
или из неформального пространства частных квартир в официальные залы и их трансляцию на всю страну. Ничего нового изобретено
не было3. Вместе с тем одновременно с заимствованием практик
произошла их реконфигурация и артикуляция: практики, которые
ранее были маргинальными, стали Центральными и, будучи обоб1
По мнению Н.Элиаса, этот текст стал формативным для западной цивилизации. См. Elias N. The Civilizing Process. P. 54.
2
Foucault M. Discipline and Punish
* Подробнее см Волков В. Гласность как практика: К истории политической
коммуникации в СССР // Человек. 1994. № 1. С. 120—129.
331
щенными (артикулированными) под именем "гласность", придали
смысл и устойчивость институтам и ценностям, связанным со
"свободой слова".
Отмену той или инрй идеологии я разрушение формальной системы институтов не следует отождествлять с социальным изменением,
поскольку цивилизационная основа остается при этом незатронутой.
Создание новой системы формальных институтов и попытки провозгласить новую идеологию и ценности также имеют весьма ограниченный эффект, поскольку практическое толкование и того и другого
будет определяться традиционными и привычными способами действия, а не правилами и нормативными требованиями новой системы.
Однако действительный эффект различных радикальных мер
заключается в резком увеличении количества проблемных ситуаций и появлении большого числа новых возможностей действия.
Это, в свою очередь, нарушает существующую конфигурацию
практик, хотя и не меняет их. Новые задачи и проблемные ситуации
тем не менее всегда решаются сначала с помощью старых навыков
или практик, потому что новые просто неоткуда взять. Но при этом
перенесение навыков или практик из одной области в другую и их
приспосабливание для решения других задач может впоследствии
вызвать появление новых конфигураций. Можно сказать, что резкие политико-экономические реформы создают "разрывы" системного уровня, которые потом постепенно компенсируются изменением практик, что может приводить либо к полному, либо к частичному возврату в исходное состояние.
Одной из глобальных проблемных ситуаций, например, стало
устранение государства из сферы обеспечения хозяйственных связей. Это привело к тому, что ряд механизмов установления связей,
заключения сделок и гарантирования выполнения контрактных
обязательств, которые в период государственной экономики были
второстепенными, приобрели гораздо большее значение в новых
условиях. Это относится, в частности, к феномену адаптации традиционных этических принципов директоров советских предприятий к стратегиям установления связей и минимизации риска1.
Выполнение контрактных обязательств, которое, по идее, должно
гарантироваться государственной правовой системой, на деле до
сих пор обеспечивается различными диффузными формами реального или потенциального насилия, не имеющего отношения к государству. Соответственно, смысл таких базовых ценностных понятий, как "справедливость", "свобода", "честность", "обязательность"
и им подобных, которые формально обеспечивают функционирова1
См. Kharkhordin О., Gerber Т. Russian Directors' Business Ethics: A Study of
Industrial Enterprises in St. Petersburg, 1993 // Europe-Asia Studies. 1994. Vol. 46.
N7. P. 1075—1107.
332
ние контрактных отношений, на деле определяется практиками
полуорганизованного насилия.
Таким образом, в настоящее время в российском обществе
происходит отбор, приспособление и реконфигурация практик советской цивилизации, или даже более архаичных. Что касается
новой идеологии или системы ценностей, то говорить о появлении
таковых, конечно, преждевременно, особенно если имеются в виду
действительные ценности, т.е. такие, смысл которых заложен в
определенных способах практического действия.