Щербинин М. Н., Павловский А. И.

Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 25 (354).
Философия. Социология. Культурология. Вып. 35. С. 29–32.
АКСИОЛОГИЯ:
ПРОЕКТ БУДУЩЕГО
М. Н. Щербинин, А. И. Павловский, О. В. Павловская
ВЫРАЖЕНИЕ БАЗОВЫХ ЦЕННОСТЕЙ КИТАЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
ПОСРЕДСТВОМ ФИГУРЫ ГЕРОЯ: ИМПЕРАТОР ШУНЬ
На примере мифического образа императора Шуня показывается, каким образом фигура героя выступает в качестве ключевого конструктивного элемента смыслообразования,
который на основании базовых ценностей культуры формирует назидательную практику
и идеал человека. Рассматривается, как в деятельности данного персонажа проявляются
характерные черты и проблемы китайской культуры.
Ключевые слова: базовые ценности; фигура; идеал; герой; иерархичность; общинность;
культура освоения.
Общеизвестно, что в любой исторической интерпретации заложена назидательная
тенденция, так как в пристрастном сознании
потомков исторические персонажи превращаются в положительные и отрицательные
фигуры, а в саму историческую действительность привносятся понятие о борьбе «добра»
и «зла». Особенностью китайской историографии было то, что подобная назидательность не просто существовала, но и напрямую
предписывалась, ибо важнейшей целью историка в Китае было «…определение нравоучительного смысла истории»1. В результате:
«Биографии исторических деятелей в Китае
неизменно сводят личность к определенному общественному типу – “добрый чиновник”, “злой чиновник” <…> Факты, не вмещавшиеся в избранную схему, помещались
в жизнеописания других лиц…»1. Подобная
идеализация персонажей подразумевает необходимость исторических фальсификаций,
которые требуется осуществить скрытно, что
не так просто сделать в цивилизации, уделявшей, начиная с эпохи Чжоу (1027–249 гг. до
н. э.), столь большое внимание истории2.
Поэтому китайская традиционная историография сформировала в своих рамках
богатую мифологию, персонажи которой да-
вали значительно больший простор для назидательной фантазии, выступая исходными
образцами нормативно значимых субъектов
и социальных процессов. Мифическая династия Ся демонстрировала идеальный цикл
подъема и упадка династии3, повторение
которого историки усматривали в периодах
правления всех последующих династий4. А
пять мифических первых китайский императоров, предшествовавших Ся, сформировали совокупный идеал человека и правителя.
Эти квазиисторические фигуры «собирали»
смысловое пространство китайской культуры, организовывали мифологическое пространство и время, задавали нормативные образцы социальной деятельности.
Существенно, что ни один из пяти безупречных императоров древности не передал
власть собственному сыну, недостойному
«наследнику» – все они предпочли очередного идеального правителя5. Эта модель была
важна для китайского самосознания, ибо она
демонстрировала недостатки кровного наследования власти, объясняющего деградацию
династий в течение династического цикла.
Но даже среди этой пятерки особое место занимает император Шунь, который не только
не был сыном своего предшественника Яо,
30
М. Н. Щербинин, А. И. Павловский, О. В. Павловская
но и вообще являлся простолюдином. Таким
образом, история прихода к власти императора Шуня задавала самый мощный образец
«правления совершенномудрых», которое
было идеалом конфуцианства.
Но этим не исчерпываются назидательные
смыслы, свернутые в данной фигуре. Драматическая история взаимоотношений Шуня с
его родственниками задаёт идеал построения
вертикальных связей внутри семьи и общества на основании иерархичности как одной
из базовых ценностей китайской культуры.
В семейных отношениях фундаментом иерархичности является «сыновня почтительность», и именно «сыновня почтительность»
Шуня перед совершенно недостойными родителями задает нам экстремальное проявление этого идеала.
Коллизия Шуня и его родителей едва ли
оригинальна, скорее, это «кочующий сюжет»
мифов и народных сказок. Злая мачеха, недалёкий и уступающий Шуню в добродетели
младший брат и безвольный отец, потакающий жене, вызывают в памяти массу литературных параллелей. Интерес заключается,
конечно же, в тех деталях, которые позволяют увидеть в этой узнаваемой форме принципиально иное содержание. Так, отец Шуня не
только слаб духом, но еще и слеп, фигурально
и физически, следовательно, полностью зависит от старшего сына-кормильца (младший
настолько неуклюж, что практически не годен к работе без постороннего руководства).
Отец настолько одиозен, насколько способна
изощриться народная фантазия: неподобающе злораден, алчен, коварен – после каждого
неудачного покушения на собственного сына
приходит к нему с извинениями и вновь заманивает в очередную смертельную ловушку. Одним словом, оставлена лишь функция,
оболочка – это «отец» по названию, но не по
сути. Гипертрофированные черты как бы демонстрируют людям, что родитель не должен
мериться обычным мерилом, как не измеряется в цюнях и ли великое Дао.
Мотивы и форма поведения Шуня, со своей стороны, тоже неуловимо отличаются от
поведения подобных ему мифологических
персонажей. Во-первых, им движет не фатум,
как это бывало, например, у героев европейского эпоса или русских сказок: он идет навстречу судьбе предупрежденным и вооруженным, явно намереваясь выжить (для сравнения вспомним «Морозко» и покорную Мар-
фушу, которая послушно замерзает в лесу,
куда её привёз отец по приказу мачехи). Вовторых, между Шунем-героем и помощниками героя (в данном случае ими являются его
жёны, снабжающие его защитными артефактами) возникает негласная договорённость.
Они не обсуждают и никак не комментируют
желание отца расправиться с сыном. Более
того, преступлению не даётся даже названия:
максимально нейтрально ими констатируется
факт опасности и затем принимаются необходимые меры. В-третьих, и это самое главное,
Шунь совершенно неожиданно ведёт себя в
конце, когда злодейство почти доведено до
финала, младший сын уже командует жёнами
«погибшего» старшего брата, отец радостно
перебирает вещи, которые достались ему в
наследство, а мачеха подсчитывает барыш.
Он не гневается на происки младшего брата,
как библейский Исав, не упрекает отца и не
мстит мачехе: Шунь делает вид, что не понял разыгрывающейся на его глазах сцены и
радостно приветствует родственников, которые зашли «в гости». И поскольку в истории
покушений на этом ставится точка, а сюжет
разворачивается так, что никто не несёт наказания, следует задуматься, что же именно
сделал Шунь и его «ослепительно красивые» жёны. Совершенно очевидно, что он
не просто продемонстрировал послушание
старшему (обычное дело для традиционного
общества вообще), но позволил своим родственникам «сохранить лицо». Его действия
ориентированы на то, чтобы оставалась возможность и дальше сосуществовать в одном
пространстве, пока естественный ход вещей
(со смертью мачехи отец «исправляется») не
расставит всё по своим местам. Шунь активен, и в то же время не гонится за беспристрастной справедливостью, он покорен, но
сохраняет жизнь своим родичам.
Строго говоря, в этом случае он далеко
выходит за рамки «сыновней почтительности», потому что по традиции она не должна распространяться на его младшего брата,
а стремление сгладить (скрыть) возникшие
в общности (семье) противоречия, создать
ситуацию, когда каждый может «сохранить
лицо», выражает уже не столько иерархичность, сколько общинность как еще одну из
базовых ценностей китайской культуры. В
частности, Г. Триандис прямо указывал, что
представители общинных культур (он использовал для их описания термин ‘коллек-
Выражение базовых ценностей китайской культуры...
тивистские’) избегают озвучивать существующие в общности противоречия6.
Но еще более явно в деятельности Шуня
выражается освоенческий характер китайской культуры, в соответствии с которым
главной целью человеческой деятельности
является освоение материального мира, что
задает прагматический характер традиционного мировоззрения.
Во-первых, вся история Шуня строится
вокруг производящей деятельности: он земледелец, и именно его успехи в земледелии
отчасти являются основанием для избрания в
императоры. А отец заманивает Шуня к себе
для того, чтобы он помог его семье по хозяйству (починил крышу, почистил колодец), то
есть и свою «сыновнюю почтительность» он
выражает именно производящим путем.
Во вторых, в отношениях с родственниками Шунь проявляет весьма специфическую
активность. Она не деятельна, он не европейский герой-преобразователь, осуществляющий свою творческую миссию в борьбе со
злом. Но в то же время она и не пассивна в
отношении окружающего его материального
мира, Шунь и не ближневосточный претерпевающий герой, отказывающийся впрямую переделывать этот мир, ибо «царствие его не от
мира сего». Вовлеченный в социальные связи
Шунь просто действует по ритуалу, осуществляя только то должное, которое предписано
ему самому. При этом он ведет себя так, будто
те, с кем он связан, тоже поступают по ритуалу, сводя их связи к некоторому правильному образцу. При этом он напрямую не влияет
на их поведение, но, вступая в «резонанс» с
Дао, способствует тому, что Дао проявляется
в этих связях, и они сами собой начинают исправляться. Его история учит, что если каждый будет поступать правильно, то тем самым
он позволяет самому Дао проявиться в отношениях, а этого вполне достаточно, чтоб они
вернулись к правильному состоянию.
Следует отметить, что, придя к власти, он
продолжает ту же самую парадигму выполнения собственного долга, правда, на этот раз
уже долга императорского. Конфуций свидетельствует: «Если и был правитель, добившийся порядка [в Поднебесной], не делая ничего, то им был Шунь. Чем же он занимался?
Он лишь сидел в почтительной позе лицом на
юг»7. По мнению конфуцианства, таким образом правитель подавал пример следования
ритуалу, который автоматически вызывал
31
следование ритуалу и всех подданных, что
в свою очередь напрямую приводило к гармонизации Вселенной. Как видим, здесь выполнение долга – это не деятельность, ибо
под деятельностью понимается воплощение
субъектом собственного воления. Специфический характер деятельности Шуня привел
к тому, что некоторые исследователи и вовсе
не считают его культурным героем, противопоставляя его Юю, обуздавшему потоп8.
Но подобная оценка представляется нам
поверхностной. Общинность китайской
культуры полностью исключает героя-индивидуалиста, действующего своевольно, а ее
иерархичность означает признание интеллектуального и нравственного преимущества
предков перед потомками, в то время как освоенческий характер культуры означает, что
это преимущество заключено, прежде всего, в умении в полной мере приспособлять
окружающий материальный мир под нужды
человечества. В результате мы имеем дело с
героем-производителем, постоянно возвращающим Вселенную к состоянию, которое
было придано ей изначально, к правильному
состоянию бытия, воплощенному в великом
Дао и противостоящему тем отклонениям
от идеального состояния, которые вносятся
субъективным человеческим своеволием.
В «Чжун юн» приводятся слова Конфуция,
сказанные им в качестве обобщения опыта
жизни императора Шуня: «Вот почему обладающий великой добродетелью непременно
займет подобающее ему место, непременно
преуспеет на службе, непременно станет знаменитым, ему непременно суждена долгая
жизнь»9. А Мэн-цзы писал: «Я же не смею
излагать перед князем ничего, кроме принципов Яо и Шуня»10.То есть личный опыт Шуня
признается образцом для подражания. При
этом Шунь выступает в таком качестве именно как культурный герой, ибо те его действия,
которые и требуют подражания, прежде всего в плане «сыновней почтительности», были
совершены им до прихода к власти, а потому
его фигура более универсальна, чем фигуры
Яо и Юя, признаваясь примером для любого
китайца.
Примечания
Малявин, В. В. Китайская цивилизация. М. :
Дизайн. Информация. Картография : Астрель
: АСТ, 2003. С. 205.
1
32
М. Н. Щербинин, А. И. Павловский, О. В. Павловская
История Китая : учебник / под ред. А. В. Меликсетова. М. : Изд-во МГУ : ОНИКС 21 век,
2004. С. 29.
3
Там же. С. 30–31.
4
Там же. С. 140–142.
5
Фицджеральд, С. П. Китай. Краткая история
культуры. СПб. : Евразия, 1998. С. 22.
6
Триандис, Г. С. Культура и социальное поведение. М. : ФОРУМ, 2007. С. 22.
2
Конфуций. Лунь юй // Конфуцианское «Четверокнижие» («Сы шу»). М. : Восточ. лит.,
2004. С. 216.
8
История Китая. С. 71.
9
Чжун юн // Конфуцианское «Четверокнижие»… С. 134.
10
Мэн-цзы // Конфуцианское «Четверокнижие»… С. 281.
7