Традиции Московского университета: взгляд из русского зарубежья

ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2002. №1
В 2005 году первому по значимости российскому вузу - Московскому государственному
университету им. М.В. Ломоносова - исполнится 250 лет. Университетская и академическая
общественность нашей страны участвует в подготовительных мероприятиях.
М.М. КОНОНОВА
Традиции Московского университета:
взгляд из русского зарубежья
"Нет, не в здании живет
Академия, а в духе: в живых и священных,
наследственно блюдомых духовных традициях".
И. Ильин
После октября 1917 года в эмиграции оказались многие из наиболее выдающихся
представителей российской интеллигенции - бывшие студенты, выпускники Московского университета: философы Н. Арсеньев, Н. Бердяев, С. Булгаков. Б. Вышеславцев, И. Ильин, С. Франк, Л. Шестов; историки Г. Вернадский, М. Карпович, А. Кизеветтер, С. Мельгунов, П. Милюков, С. Сватиков: юристы П. Новгородцев. А. Байков;
писатели Б. Зайцев, М. Осоргин. А. Ремизов, И. Шмелев и другие деятели науки;
культуры и политики. Некоторые уехали из России по своей воле, не признав новую
власть, другие были насильно высланы и покинули родину на знаменитом "философском пароходе" в 1922 году.
"Без возвышенного сознания известной своей миссии, своего посланничества нет эмиграции, есть толпа беженцев, ищущих родины там, где лучше", - заметил
В. Ходасевич [Ходасевич. 1991, с. 486]. Эмигрантская интеллигенция видела миссию
в том, чтобы сохранить русскую духовную, культурную традицию, подвергшуюся
в СССР преследованию и искоренению со стороны правительства, и передать ее
молодому поколению освобожденной будущей России. Философ Арсеньев так писал
об этом: "Наша задача - способствовать сохранению и восстановлению свободного
потока творческой традиции - более того, воспитывать себя к ответственной нравственной расценке себя и своего прошлого и настоящего, к нравственному - сознательному, мужественному и творческому - подвигу" [Арсеньев, 1992, с. 7, 81. Руководствуясь подобным ориентиром, научная и творческая мысль русской эмиграции попыталась на страницах монографий и огромного массива мемуарной литературы оценить
национально-культурное достояние, высветить духовные сокровища, вдохновляясь
которыми, молодое поколение могло бы строить будущее родины.
Бесспорной ценностью эмигрантская интеллигенция единодушно признала дореволюционный Московский университет, осмыслив его как целостный историко-кульК о н он о в а Маргарита Mихайловна - младший научный сотрудник, аспирантка Института
всеобщей истории РАН
6ОНС.МЧ
161
турный феномен - "всероссийский микрокосм", который "продолжал собирательную
миссию преемников Калиты, только уже не в политической, а в культурной области"
[Кизеветтер, 1926, с. 143]. Московский университет, оставшийся в советской России,
его бывшие выпускники-эмигранты считали погруженным в "летаргический сон"
и отмечали исчезновение самой сути Университета, его духа universitas litterarum1, "раз
из него изгнан целый ряд наук, отвечающих наиболее высоким исканиям человеческой души: наук философии, религиозной мысли, права, истории". По их мнению,
исчезло служение наук в области государственности и общественности "великим
гуманитарным идеям о единении человечества, началам свободного развития человеческого духа" [Глинка, 1930].
Действительно, в начале 1920-х годов вследствие декрета СНК от 14 ноября
1920 года "О реорганизации преподавания общественных наук в высших учебных
заведениях РСФСР" произошли коренные изменения в университетском образовании.
Новая система преподавания общественных наук и подготовки обществоведов,
утвердившая марксизм как единственное мировоззренческое учение, имела своим
следствием удаление из вузов ученых-немарксистов. Исторические факультеты
в университетах были отменены и вместо них созданы факультеты общественных
наук. В качестве общего научного минимума, обязательного для преподавания во всех
высших школах РСФСР, были введены следующие общественные дисциплины:
исторический материализм; капитализм и пролетарская революция; политический
строй и социальные задачи РСФСР [Бюллетень... 1922, с. 7]2.
В то же время русские эмигранты были твердо убеждены, что Университет
возродится вместе с Россией, так как идеи, которым он служит, вечны и универсальны, а искание научной истины несет в себе божественное начало. "Университет
воскреснет к новой жизни, гордый своей историей, одинаково верный и своему
национальному призванию и непререкаемому началу свободы научного исследования,
вне которого культурное служение высшей школы неосуществимо", — полагал
П. Струве [Струве, 1930]. Но для этого необходимо было сберечь дух университета,
приобщить к нему эмигрантскую молодежь. На практике сохранение преемственности русской университетской культуры в Зарубежье воплотилось в возрождении
ежегодного празднования Татьяниного дня, торжествах по случаю юбилеев Университета, издании сборников статей и воспоминаний о нем, а на теоретическом уровне были выявлены и сформулированы его основные традиции.
Особо следует указать тот факт, что в работах русских эмигрантов был использован и развит опыт историка Кизеветтера, высланного в 1922 году из России
и продолжившего свою деятельность в Праге. За два года до революции он опубликовал статью "Московский университет и его традиции" [Кизеветтер, 1915],
которая впоследствии, уже в эмиграции, была переиздана отдельной книгой [Кизеветтер, 1927]. С некоторыми изменениями она стала своего рода программным
документом университетской общественности в изгнании, неким исходным пунктом
размышлений об alma mater. Кизеветтер первым в отечественной историографии
поднял проблему неопределенности понимания сущности университетских традиций.
С тех пор смутное и расплывчатое представление о названных традициях в умах
образованной общественности как о чем-то очень возвышенном, благородном
и прекрасном не претерпело значительных изменений, хотя, в отличие от нашего
1
Universitas litterarum или univervitas scientarum- букв, с лат. "совокупность наук". Философ кн. С. Трубецкой так раскрыл содержание этого понятия: "Университет есть рассадник высшего научного образования, который, в отличие от других специальных высших учебных заведений, преследует специальные
цели, обнимает в себе преподавание всех наук: он есть университет всех отраслей знания, - universitas
scientarum" [Трубецкой, 1907, с. 5].
2
А в начале 1930-х годов для ускорения подготовки обществоведов из системы университетского
образования были выведены некоторые факультеты и на их базе созданы самостоятельные вузы,
непосредственно подчиненные народным комиссариатам и ведомствам. В результате в МГУ остались лишь
биологический, химический и физико-математический факультеты.
162
времени. 85 лет назад оно хотя бы прочно связывалось с именами историков
Т. Грановского и П. Кудрявцева [Кизеветтер, 1915, с. 321].
Кизеветтер всерьез опасался выхолащивания понятия "традиции Московского университета", перемещения его в разряд почетных архаизмов, приберегаемых для
официальных торжеств. Он полагал, что привычка к употреблению популярных
лозунгов и терминов "притупляет желание сознательно проанализировать их содержание", постепенно превращая их в бессодержательные клише. Вследствие этого
популярная формула утрачивает свою "былую власть над людьми, некогда способную
зажигать сердца и вдохновлять людей на плодотворную деятельность" [Кизеветтер,
1915, с. 321].
Проанализировав историю Московского университета, Кизеветтер определил
сущность его основной традиции как слияние запросов науки с требованиями жизни,
органическое совмещение служения науке со служением общественному благу
[Кизеветтер, 1927, с. 322], текущим духовным потребностям общества. Он подразумевал здесь тенденцию вводить научную работу в русло кардинальных вопросов,
овладевавших общественным вниманием, откуда проистекала глубокая духовная связь
Университета со всем русским обществом. По мнению Кизеветтера, Университет
никогда не был "замурованным чертогом цеховой учености и вместо культивирования
ремесленной учености высоко держал знамя истинной научности, которая не чуждается жизни, но сама неминуемо становится крупной социальной силой и могучим
рычагом прогрессивного общественного движения" [Кизеветтер, 1927, с. 10]. Другой
же традицией Московского университета Кизеветтер считал высоту его "ученых
и учебных заслуг" [Кизеветтер, 1927, с. 140].
Первые проблески основной традиции Московского университета Кизеветтер
находил еще в XVIII веке в деятельности ныне забытого И. Шварца, экстраординарного профессора немецкого языка с 1779 года. А ее становление он синхронизировал с деятельностью знаменитого историка Грановского в 40-х годах XIX века.
Во второй половине XIX века наиболее яркими выразителями основной традиции Кизеветтер считал литературоведа Н. Тихонравова, историка В. Ключевского
и статистика А. Чупрова, эмигрировавшего после октября 1917 года.
Несомненно, при выборе именно этих имен Кизеветтер отчасти исходил и из
исторических взглядов своего учителя Ключевского. Например, Ключевский так
писал о Шварце: "Откуда-то из Трансильвании попав домашним учителем в Могилев,
а оттуда в Москву на профессорскую кафедру в университете, Шварц полюбил
приютившую его чужбину, как не всегда любят и родину, и посвятил ей все
еще молодые силы своего ума, весь жар своего горячего сердца. Восторженный и самоотверженный педагог до тончайшей фибры своего существа, неугомонный энтузиаст просвещения, вечно горевший, как неугасимый очаг, и успевший
сжечь себя дотла в 33 года жизни, Шварц будил высшее московское общество,
где был желанным гостем, без умолку толкуя в знатных и образованных домах
о необходимости составить общество для распространения истинного просвещения
в России, будил и университетскую молодежь своими одушевленными мистическими лекциями о гармонии наук в изучении таинств природы, ...о стремлении
к свету и добру, к познанию божества и внутреннего человека" [Ключевский, 1990,
с. 381,382].
Что же касается Грановского, то с него Ключевский, собственно, и отсчитывал
начало "университетского предания", так как тот создал для последующих поколений
русской науки "идеальный первообраз профессора". По мнению Ключевского,
именно Грановский завязал ту внутреннюю духовную связь между Московским
университетом и обществом, которая стала старозаветной традицией; это он научил
свою аудиторию ценить научное знание как общественную силу. Лекции Грановского
о Греции и Риме, о феодальном средневековье (публичные с 1843 года) "воспитывали
деятельную любовь к русскому отечеству, ту энтузиастическую жажду работы на его
благо, ту крепость общественного духа, которая помогла лучшим русским людям
6*
163
минувшего полувека пронести на своих плечах сквозь вековые препятствия все
тягости пребразовательной эпохи" [Ключевский, с. 491,492].
Не случайно в "Былом и думах" А. Герцен процитировал слова П. Чаадаева о том,
что лекции Грановского имели историческое значение [Герцен, 1956, с. 125]. У Герцена же мы находим и характеристику Грановского, напрямую связанную с размышлениями Кизеветтера об основной традиции Московского университета. "Грановский
был не один, а в числе нескольких молодых профессоров, возвратившихся из Германии во время нашей ссылки. Они сильно двинули вперед Московский университет,
история их не забудет. (...) Наши профессора привезли с собою эти заветные мечты,
горячую веру в науку и людей: они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них
были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину; они
являлись в аудиторию не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой религии"
[Герцен, с. 131].
Начинание Кизеветтера в деле определения традиций Московского университета
поддержал и его бывший ректор, профессор М. Новиков, высланный в 1922 году из
России. Новиков выявил три главнейшие университетские традиции как "некий
категорический императив, обусловливающий поведение университетского персонала". Первая и основная - "высшая школа должна культивировать и высшее знание",
для чего университетскую работу "необходимо вводить в русло специальных, углубленных изысканий, регулируя ее разумным скепсисом и самоконтролем" [Новиков,
1956, с. 13].
В российской дореволюционной академической жизни для создания такого русла
применялись особые меры по отношению и к студентам, и к профессорам. Для контроля студенческих знаний существовали многочисленные экзамены, "которые тяготили академическую молодежь, но в конце концов, несмотря на недостатки экзаменационной системы, отшлифовывали мыслительный аппарат" [Новиков, с. 15]. Для
создания же высококвалифицированного преподавательского состава принимались особо серьезные меры: наиболее способных студентов оставляли по окончании
курса при кафедре "для подготовки к профессорскому званию"; после нескольких
лет совершенствования в научной работе кандидаты допускались к магистерскому
экзамену с чрезвычайно высокими требованиями (Новиков для подготовки к главному предмету прочитал 50000 страниц специальной литературы); затем необходимо
было прочитать 2 пробных лекции и защитить магистерскую диссертацию - "солидную книгу, вклад в научную литературу". Но только после защиты докторской диссертации - серьезного научного открытия ученый признавался достойным занимать
кафедру ординарного профессора [Новиков, с. 15).
Вторая традиция Московского университета в интерпретации Новикова - свобода
мысли, т.е. "отсутствие внешнего, начальственного принуждения" (культивирование
этой свободы и борьба за нее). Третья же выделенная им традиция - общественное
служение, т.е. "тесная связь с широкими кругами общества и работа на его просвещение" [Новиков, с. 22].
Наиболее интересный, глубокий анализ традиций Московского университета
принадлежит Арсеньеву, мыслившему их как неотъемлемую часть русской духовной
традиции в целом. Основным направлением деятельности Университета и его
лучшими заветами Арсеньев считал "дух пытливого свободного искания научной
Истины... дух уважения к Истине и стремления к объективному служению ей"
[Арсеньев, 1956, с. 31]. Собственно призвание Московского университета, по Арсеньеву, не только давать знание, но "будить мысль и ответственное отношение
к истине, учить добросовестному исследованию и исканию истины и вместе с тем
уважению ко всякому добросовестному ее исканию, уважению и к чужой мысли",
а также - зажигать молодых людей духовно [Арсеньев, 1967, с. 7].
Кроме того, в качестве важнейшей традиции Университета Арсеньев называл дух
скромного и ответственного критицизма, "сочетавшегося нередко с подлинным научным и философским вдохновением и гуманной терпимостью и уважением к личности
164
и мысли другого, даже если ощущалась научная и нравственная необходимость с этим
мнением и этой мыслью бороться. Но бороться путем научных доводов, сохраняя
уважение ко всякой честной и добросовестной мысли" [Арсеньев, 1967, с. 7].
В идеале критический метод университетской работы вел к тому, чтобы изучать
определенную, конкретную область знания, факты, но при этом учиться самому духу
исследования, учиться тому, как нужно изучать, как критически проверять способ
изучения, научные результаты и достижения свои и других исследователей. Однако
"пытливость и критицизм не означали при этом научного произвола, разгула
безудержного скептицизма" [Арсеньев, 1956, с. 32].
Духовную традицию Московского университета, сотканную из вышеуказанных
составляющих, Арсеньев сформулировал и сохранил для следующих поколений
в качестве эталона: "Пытливая мысль, не дерзкая, но сдержанная, уравновешенная
и скромная в сознании ответственности своего задания, - и вместе с тем мужественная
и нередко вдохновенная - вот что вставало перед студентами и их учителями, как
идеал их деятельности, вот та духовная традиция, в которой Университет старался
воспитывать своих членов, старших и младших. Это - идеал, который не всегда
в равной мере осуществлялся, но это не был только идеал, это была и духовная,
и психологическая действительность" [там же]. По Арсеньеву, полноценная научная
деятельность и нравственное воспитание человека возможны только в атмосфере
духовной свободы: в атмосфере умственной ответственности, умственной раскрытое™, уважения к чужому мнению, совместного искания истины, иногда исходящего
из совершенно разных точек зрения. Свобода духовной борьбы и духовных исканий,
свобода научной критики, свобода отстаивания своих мыслей научными и философскими аргументами воспитывает, закаляет мысль [там же].
Российская университетская интеллигенция, оторванная от родной почвы, не
утратила на чужбине верности академическим традициям, создав целый ряд высших
учебных заведений для русских эмигрантов, продолжив дело национального образования, подготовив замечательную плеяду молодых ученых-зарубежников. Но
главное - сохранив при этом для потомков память о традициях первого российского
университета как об определенном нравственном ориентире.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Арсеньев Н.С. Московский университет и духовное лицо русской культуры // Двухсотлетие
Московского университета, 1755-1955: празднование в Америке. Нью-Йорк, 1956.
Арсеньев Н.С. Мои воспоминания о Московском Университете (1906-1910 годы) // Записки
Русской Академической группы в США. New York, 1967. Т. 1.
Арсеньев Н.С. Из русской культурной и творческой традиции. London. 1992.
Бюллетень официальных распоряжений и сообщений Народного Комиссариата Просвещения. М., 1922. № I.
Герцен А.И. Соч. В 9 т. М., 1956. Т. 5.
Глинка Г.В Из в ы с т у п л е н и я сенатора Г.В. Г л и н к и // Россия и славянство. 1930.
1 февраля.
Кизеветтер А.А. Московский университет и его традиции // Исторические отклики. М.,
1915.
Кизеветтер АЛ Из воспоминаний восьмидесятника // Голос минувшего на чужой стороне.
Париж, 1926. №2.
Кизеветтер А.А. Московский университет и его традиции (Роль Московского университета
в культурной жизни России). Прага, 1927.
Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1990.
Новиков М. Традиции Московского университета // Двухсотлетне Московского университета... Нью-Йорк, 1956.
Струне П. Московский университет// Россия и славянство. 1930, 25 января.
Tpубецкой С.Н. Собр. соч. М., 1907. Т. I.
Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник. М., 1991.
М. Кононова, 2002
165