У нее было десять жизней десять и никак не меньше

Елена Шерстобоева, 25 лет (Москва-Иркутск)
Номинация «Драматургия»
УДАЛЕННЫЙ ДОСТУП
Пьеска
«Он так ее любил и эдак тоже,
Но было все равно на так похоже»
Из стихотворения Ирины Ермаковой
«Когда солнце новой парадигмы встает над
горизонтом, некоторые вещи все еще остаются в тени»
А. Бард, Я. Зодерквист «NETОКРАТИЯ»
Герои
Он – мужчина лет 35
Она – женщина лет 28
Голос – некто неопределенного вида
Человек-пицца
Любка
Пашка
Посыльный
Он и Она сидят за ноутбуками, смотрят в мониторы, параллельно что-то
печатают, ищут что-то в сети. Изображение на ноутбуках выводится на
плазмы, висящие в глубине сцены. Сама сцена - в темноте. Голос сидит в
глубине сцены также за ноутбуком – играет в «бродилку». Изображение с
его ноутбука также выводится на плазму. На голове Голоса –
комментаторский микрофон. Рабочие места героев подсвечены
прожекторами. Когда герои начинают говорить, они обращаются к залу.
1.
Голос: У нее было десять жизней. Десять и никак не меньше. Первую она
потратила на беззаботное детство, вторую на его похороны. Третью - на
первую любовь, четвертую - на ее похороны. Пятую на замужество, шестую
на его похороны. Седьмую на работу, восьмую на ее похороны. Девятую на
рождение ребенка, десятую на его похороны. Она загибала пальцы, которых
было десять, как и жизней. И когда у нее ничего не осталось ни мизинца, она
поняла, что все. Все…
Она (нервно) : Так, черт… Так больше жить не годится. Ну куда это годится,
когда на хрен никуда не годится… (И снова погружается в работу).
Голос: У него было шесть чувств. Слух превратился в слух о слухе, голос
растворился в пятом стакане водки, нюх атрофировался после десятого, все
ушло внутрь. Внутренний голос, внутреннее зрение, чутье нутром. Он
переселился внутрь себя и перестал выходить наружу.
Он (нервно): Так, черт. Ну на хрена это все по новой. Опять вся одна и та же
канитель. Та же блин декорация… (И снова погружается в работу).
Голос: У них не было ничего общего. Точнее, у них не было ничего. Поэтому
общего тоже не было. Ни-че-го. Ни дома, ни детей. Ни общего, ни
раздельного, ни сходства, ни различия. Вы спросите, а как же они тогда
жили? Зачем – спрашивается?
Она: Вот-вот. На хрена все это нужно?
Он: Заткнись, сучка. Не то я тебя грохну. Давно пора тебя грохнуть.
Пристрелить, нет… Придушить, нет… Хотя какая на хрен разница. Нет –
разницы! Все равно ты живучая как кошка.
Голос: У них было все – они были друг у друга. У них был круглосуточный
доступ друг к другу. 24 часа в сутки. 7 дней в неделю. Без перерыва.
Она: Это хорошо, когда все - без перерыва. Мне нравится все круглосуточное
– шопы, бутики, еда, секс, дети, любовь. Любить друг друга без перерыва на
обед, ужин и сон – вот то, что нам надо.
Он (убеждающе): Да, мы любим друг друга. Это так просто – любить друг
друга. Проще, чем организация круглосуточной стоянки или мойки машин.
Она: Или прачечной.
Он: Заткнись, ты мне мешаешь.
Она: Мешаю - что?
Он: Думать. Я хочу думать круглосуточно. Думать круглосуточно не так
просто, как любить круглосуточно.
Она: А думать о любви сложнее, чем любить думать?
Он: Сложнее думать, что любишь и не любить. Нет, сложнее любить и об
этом не думать.
Она: Ты же тупой. Как ты можешь думать? Когда мы с тобой познакомились,
я узнала, что в школе у тебя был такой никнейм.
Он: Какой?
Она: Тупой.
Он: Сама дура.
Она: В вашем сообществе одно тупье. Там все - тупые - в соответствии с
названием.
Он: А ты проверь статистку: в нашем мире тупых гораздо больше, чем
умных. Потому все в мое сообщество и ломанулись. Как ты думаешь – на
какое бабло мы арендуем это пространство? Где - источник финансирования
нашей любви? Надо было тебя не принимать туда. Не было бы ни тебя, ни
любви, ни этих геморроев.
Голос: У них были они, все и ничего, круглосуточная 24 часа в сутки любовь.
Хорошо финансируемая любовь. Круглосуточный доступ в сеть.
Круглосуточный выход. Выход туда, куда не надо было входить. Откуда не
надо было возвращаться.
Она (отрешенно): Возвращаться - плохая примета. Надо подолгу смотреться
в зеркало и улыбаться. А я не люблю зеркала с детства. Поэтому у нас нет
зеркал. Разбитое зеркало это плохая примета. Это к несчастью. Возможно
даже к смерти. Да-да. Я читала, что к смерти. Это даже хуже, чем разбитая
чашка.
Он: И чем черная кошка.
Она: И чем незваный гость.
Он: Поэтому лучше никуда не входить и ниоткуда не выходить. Ни в дом, ни
на работу, ни в женщину. Я уже входил в женщину. Ничем хорошим это не
закончилось.
Она: Да, я знаю. Я тоже входила в дом, теперь я раскаиваюсь в совершенном.
Он: Поэтому лучше никуда не соваться.
Она: И ниоткуда не высовываться.
Он: Тем более, что на улице чудовищная погода.
Она (выражая сомнение): Откуда ты знаешь?
Он: Я уже сравнил данные с Интеллекаста и Мосметео. Там - дождь…. Или
снег… Не знаю, но что-то плохое. Возможно, палит солнце. Так что не
открывай шторы.
Она: Зачем? У нас все равно нет окон. Я тебе говорила, что шторы – это для
консьюмеров, чтобы создать ощущение того, что мы не эксперимент. И наша
любовь не эксперимент.
Он: Они думают, что окна – это выход (смешок).
Она (иронично): Окна – это не выход, и не вход. Окно – это всего лишь экран
монитора диагональю от 30 до 80 дюймов, где все время показывают одну и
ту же картинку.
Он (вздыхая): Скучно.
Она: Давай поругаемся.
Он: Заткнись, сучка. Мы и так ругаемся. Вся наша жизнь - это сплошная
ругань.
Она: Да, мы неплохо живем. Не то, что эти. Вчера я читала, что после того,
как резервации в пределах столицы стали контролироваться нашими, они
стали искать покоя на озерах в районе Селегер.
Он: Покоя? (смешок)
Она: Да-да. Так и написали. Ты же понимаешь, у них есть только два
варианта – или горбатиться на грядках с утра до ночи, чтобы жрать свои
натуральные помидорчики, поливая их собственным говном, либо спать
дольше, но потреблять пестицидные фрукты и консервы, которые не едят
даже крысы.
Он: (смеется) Вот тупняк. Это в то время, как наши уже построили теплицы,
где роботы выращивают чистейшие томаты и картофель безо всякой
модифицированной фигни и удобрений.
Она: Я видела презентацию в сети. Надо доложить нашим про Селегер. Вода
– это единственная их фича.
Он: Зато мы – любим друг друга. По-настоящему и круглосуточно. Без
перерыва. Ты же меня любишь?
Она: Заткнись, идиот.
Он: Молчи, сучка.
Зтм.
2.
Голос: У них было все. У них был доступ в сеть. Они постигали мир глазами,
ели его, потребляли его, поглощали его, создавали и разрушали. Наощупь на
цыпочках мизинцем безыменным большим пробел – таков был танец. Они
танцевали по клавиатуре. Они дискачили и брейкачили, перескакивая через
три ряда стершихся букв, босиком бегали пальцы, разучивали движения.
Наощупь на цыпочках мизинцем безыменным большим пробел – таков был
танец. Танец по клавиатуре. Танец в четыре руки, в двадцать пальцев, в две
жизни, в одну смерть.
Она: Я думаю смерть - это остановка пальцев.
Он: Когда ты не можешь танцевать.
Она: Когда ты не танцуешь, ты умираешь.
Он: Вся жизнь - это танец.
Она: Мы танцоры.
Он: Мы крутые танцоры. Мы могли бы зарабатывать этим на жизнь, если бы
были тупыми консьюмерами.
Она: Да-да. Я видела в сети, как они смешно шевелят своими ляжками,
трясут жирными задницами, машут ручищами. Мы танцуем красиво. Как
пианисты. Как птицы.
Он: Давай плясать.
Он заводит на плазму видеоизображение, где кто-то танцует перкулятор.
Они танцуют, глядя на плазму. Радуются. В это время говорит голос.
Голос: Наощупь на цыпочках мизинцем безыменным большим пробел –
таков был танец. Танец по клавиатуре. Они танцевали, и этот танец был всем.
Они танцевали на гробовой крышке вселенной и управляли ей в танце.
Он (садится за ноутбук): Все. Я устал танцевать. Я проголодался.
Она: У нас ничего нет. (Тоже садится за ноутбук)
Он: Дура, у нас есть все. Мы есть друг у друга.
Она: Но мы же не можем есть друг друга?
Он: Мы и так едим друг друга. Мы едим этот мир, танцуя на его гробовой
крышке. Ты что – не слышала? Голос сказал!
Она: Давай закажем что-нибудь. Я посмотрю, что там предлагают эти
консьюмеры.
Он: Да… Они еще не разучились делать нормальную жрачку.
Она: Потому что они юзают наши технологии. Без нас они бы жрали
модифицированную муку, соевое мясо, яйца клонированных цыплят и
порошковое молоко…
Он: Без нас они бы жрали собственное говно. И работали бы у станка как
рабы в три смены. Или подохли с голоду как крысы в метро.
Она: Я не крыса.
Он: Я тоже не хочу подохнуть с голоду.
Она: Давай закажем пиццу.
Он: Мне все равно.
Она: Главное - быстро. Мы сэкономим время.
Он: Время, чтобы любить друг друга. Заказываю… (заказывает пиццу в
Интернете) С грибами?
Она: Да, только не с лесными. Ненавижу лес. Там страшно, холодно, высокие
деревья и нет сети.
Он: Да. Но наши уже решают этот вопрос. Они ставят по пять роутеров на
каждый массив. Скоро мы сможем контролировать консьюмеров в
резервациях.
Она (обиженно): А когда мы сможем контролировать сны? Я не понимаю,
зачем я сплю. Во сне нет тебя и нет сети. Там очень плохо и страшно. А еще
мне все время снится один и тот же сон: я хожу по белому коридору и ищу
сеть. Я нахожу ее, но она все время обрывается.
Он: Может, ты больна? Сучка, я не собираюсь тратить время и деньги на твое
лечение.
Она: Не думаю. Я никуда не выхожу. Я ем и танцую и люблю тебя. К тому
же в болезни нет никакого смысла. Никакой рациональности.
Он: Я не знаю, что такое сны. Я их не вижу. Я просто закрываю глаза, не
отключаясь от сети.
Она: Ты сильный. А я всего боюсь. Не говори никому, но я, как и все
консьюмеры, боюсь Бога.
Он: Бога? (смех) Боишься? (смех) Ты просто глупая сучка. На сегодняшний
день в сети зарегистрировано более 200 000 юзеров под ником Бог и его
вариантами, сходными до степени смешения, типа Бог 1, The God, Христос
2008 и прочие кренделя. Я с ними общаюсь – продвинутые перцы.
Она: И что они говорят? Когда все это кончится?
Он: Что - кончится?
Она: Когда мы будем жить долго и счастливо?
Он: (возмущенно) Дура! Наши родители хотели жить долго и счастливо. И
что? Мы знаем, что это все говно, вся эта сраная птичья идеология. Каждый
должен прожить в сети несколько жизней. Побыть мужиком и бабой, умным
и тупым, алкоголиком и клаббером, курицей, наконец! Кстати, где наша
жрачка? Я убью этого консьюмера.
Она: И сколько у тебя жизней?
Он: Какая разница? Главное – у нас есть доступ в сеть. Круглосуточно и
бесперебойно. Нам не надо ездить на работу, снимать офис, нам даже не надо
говорить, о том, что мы любим друг друга. Нам не надо смотреть друг на
друга. Мы можем делать это через сеть. Мы можем все! Все – делать через
сеть! (орет, встает на стул) Хочешь – я зарегистрируюсь под ником
Господа Бога? И ты больше ничего не будешь бояться, дура? Хочешь?
Она (испуганно): Он пришел.
Он: Кто? (сходит со стула)
Она (испуганно): Месседж от консьюмера. Там пицца. Надо открыть дверь.
Он (садится за ноутбук): Нажми контэл кей эс. Он поймет, что можно войти.
Входит человек-пицца.
Пицца: Привет, ребятки.
Он: Клади пиццу и вали. Аккаунт получишь через сеть.
Пицца (возмущенно): Ни фига се наезд. Че - курите, чувачки? Че-то хорошее?
Он: Мы не курим. Это не рационально. Проваливай.
Пицца: Да ладно, я ж вижу, что курите. Давайте вместе курнем. У меня тут
кое-что осталось (лезет в карман)… Я сегодня зряплату получил.
Он (с иронией, как бы разъясняя ситуацию): А… К нам пожаловал
продажный консьюмериат, пашущий за 15 сраных бумажек в месяц?..
Пицца (Ей): Че это с ним? Перекурил? Рубится что ли? (Ей, жалостливо) А у
вас бинтика не найдется, а то я ногу потянул. На велике-то тяжко целый день
гонять. Надо бы перетянуть чем-то, а то затечет, собака.
Она: Бинтов нет, но у меня остались куски ткани. Сейчас что-нибудь
придумаем (идет вглубь сцены).
Он (ей): Пусть проваливает.
Она (ему, настойчиво): Перевяжу и уйдет (уходит за сцену).
Пицца: (достает упаковку) Вы не против, пока я тут забью и покурю, а то
палево на улице… (садится, забивает, закуривает) Оттягиваюсь так сказать
без отрыва от производства. Курну, на велик, и снова за работу. Нога болит
тварь целый день. Все. Завтра отгул возьму. (Ему) Девица у тебя клевая.
Волосы такие, глаза добрые… Может, все-таки угостить (протягивает
упаковку)?
Она (выходит с кучей тряпок): Мы не курим. Это не рационально.
Пицца: А че? (удивленно) Бухаете что ли? (Пристально смотрит на него)
Это зря. У меня батя бухал. Лет двадцать бухал. А потом – раз и бросил (Она
подходит к нему, в руках разные лоскутки).
Она: Почему?
Пицца: Умер.
Она: Где перевязывать?
Он: Здесь (держится за лодыжку, она смотрит на него, начинает
заботливо перевязывать). А он че – так все время сидит и рубится?.. Нее…
По синьке так не вштырит. Да и в облом по синьке перед компом тупить. Чето его подубило все-тки. Да... И что? Так сидит и рубится? Вот дурачок.
(наклоняется к ней, полушепотом) Такая баба тут. Вот дурачок. Сидит
мышку дрочит. (еще тише) А ты-то че тут киснешь? Погодка шепчет. А ты
такая бледная – прозрачная прям вся. Тебе бы на солнце. Надо же - как
ангел…. Прозрачная…
Она (улыбается): Я боюсь ангелов.
Пицца: Не бойся. Со мной ничего не бойся.
Она (с улыбкой): Я боюсь ничего не бояться. Уходи.
Он: Че вы там трете? Я сказал – пусть валит отсюда.
Она (Пицце): Уходи.
Пицца (Ей): Да ладно тебе. Все равно твой там завис. Тебя как звать-то,
девуля?
Она: Атех.
Пицца: Странное имя…. Ну да ладно. Чувак у тя странный, имя странное,
зато сама клевая. А ты давно на улице-то была? (она удивленно с улыбкой
смотрит на Пиццу, тот ее по-своему завораживает, но она боится)
Он: Мы не выходим на улицу.
Пицца (со смешком): Типа - не рационально?
Она (Пицце): Тебе лучше уйти.
Пицца: А я и уйду. Слушай, а пошли вместе. Все равно он тут приторчал.
(Достает бумажку, пишет телефон) Ну, если сейчас не в кайф, давай звони
и это… В кинишку сходим, там блокбастер новый американческий. Опять
денег вбухали – все летает – охренеть можно. Пивка тяпнем. Не хочешь?
Тогда домой ко мне, я тебя с мамой познакомлю. Она у меня такие оладушки
печет! Пипец, пальчики оближешь. А меня сейчас как раз по накурке на
жрачку прибило. (Он - поднимает нечто напоминающее лазерный фонарик и
направляет на Пиццу). Мамка-то у меня мировая, говорит мне, Степан…
(Пицца падает. Пауза. Она смотрит на Него).
Он (рассматривает фонарик): О - дезинтегратор модернизировали. (кладет
фонарик на стол)
Она (в шоке): Ты - что? Ты что его - грохнул?
Он: А что я должен был его - в сообщество посвятить? Я слышал, что он тебе
там нашептывал. Дай бумажку.
Она: На хрен тебе бумажка? (не отдает бумажку).
Он: Бумажка – это улика. Ее надо уничтожить.
Она: Для тебя что бумажку уничтожить, что человека. (Дает бумажку) На –
уничтожай на здоровье. (отходит в глубину сцены)
Он (перед сценой поджигает бумажку): В следующий раз будет думать, где
и как себя вести. (Стряхивает пепел, поворачивается к ней, кричит) Да ты
посмотри на него! Посмотри. (берет ее за руку, подводит к трупу,
переворачивает его) У него же налицо - болезнь Паркинсона. Последняя
стадия наркомании между прочим. Черное вещество мозга – субстанция
нигра – разрушено к чертовой бабушке. Поэтому этот мудила и хромал. Он и
так был без пяти минут труп.
Она: Черт. Скоро уже будет пять минут как труп. (смотрит на Него) И нет у
него никакого Паркинсона. То же мне, доктор Зойнберг. (смотрит на труп)
Нормальный был парень. (смотрит на Него) Я не могу поверить в то, что ты
убил человека.
Он (нарочито спокойно): Постой-постой, детка… Не я, а мы – мы вместе его
убили. Мы же любим друг друга. Очень любим. Круглосуточно любим. Ну?
Помнишь? (подходит к ней, начинает ходить пальцами по ее телу) Наощупь
на цыпочках мизинцем безыменным большим пробел – таков танец.
Она: Но убийство – это же грех.
Он: И что? Я в раю место не заказывал. Ты - вроде тоже. Сядь, успокойся,
проверь жж, можешь изложить там свои мысли по этому поводу.
Она: Хорошо. А что с ним делать?
Он: Кинем в топку. Пойдет в утилизатор. Им все равно, что перерабатывать –
хоть объедки из МакДональса, хоть собак, хоть людей. А людям польза.
Пойдет на упаковку или на отопление.
Голос: Наощупь на цыпочках мизинцем безыменным большим пробел –
таков был танец. Танец по клавиатуре. Шаг вправо шаг влево – расстрел.
Он: Все хорошо, детка. Расслабься, давай потанцуем. Он просто тупой
ублюдок. Ты что - будешь его защищать?
Она: Нет. Я буду защищать тебя и нашу сеть. Я поем и снова буду танцевать
на гробовой крышке вселенной.
Зтм.
3.
Голос: Одиночество – это когда ты один и ночь. Одиночество – это когда
день и все вместе. Одиночество – это когда ты думаешь, что все как ты. А на
самом деле ты и есть – все. Ты - один.
Она: Я – у тебя одна. Ты у меня один. И мне плевать на то, какие у тебя там
дела в сети, какие там жизни, телки и терки. Ты обвиняешь меня в том, что я
больше не проектирую выкройки. Но я не больше не могу этим заниматься.
Сейчас каждый может снять мерку у себя дома и отправить через сеть на
любую фабрику. Хочешь – Габанна, хочешь – Гуччи. А на фабрике лазер
вырежет тебе идеальную выкройку. Ты говоришь, что я ни на что больше не
годна. Но я не консьюмер. Я - не консьюмер. Я не пойду работать на фабрику
и обслуживать роботов. Посмотри на меня.
Он направляет на нее веб-камеру. Ее лицо в мониторе.
Она: Я не знаю, я хочу понять, ведь мы не сразу стали такими. Ведь и мы
были обычными детьми, учились в обычной школе. Помнишь, ранец за
спиной – больше спины. И слово такое – ранец. На спине - рана со знаниями.
С информацией. Я стою. На спине - рана. Я маленькая. Рядом мама держит
меня за руку. Хлещет ливень. Мы стоим в длинной очереди за платьями. Все
мокрые. Как рыбы за чешуей. Я все два часа канючу мороженое. Хотя
холодно. Подходит наша очередь. Мама покупает пять одинаковых платьев.
Почему? Потому что других нет. Кончились…. Нет! Ведь ты – ты же тоже
что-то помнишь?
Он: Октябрятская звездочка. Она кололась. Я ее ненавидел. В ней был
непонятный мне черно-белый ребенок, кудрявый и умный. Явно умнее меня.
Я не мог сопоставить его с лысым трупом деда в мавзолее. Когда коммунизм
кончился, я приколол ее на драные американские джинсы.
Она: А после школы был обед. Я иду по улице и ем снежинки. Свежий снег
очень вкусный. Я снова - рыба с открытым ртом, которая плавает по воздуху
и на ходу ест мелких рыбешек. Рыба даже не успевает распробовать их на
вкус и заглатывает целыми стаями. Я уничтожаю целые виды резных и
узорчатых снежинок. Я плыву ветер качает березовые водоросли впереди
огромный краб экскаватора. Меня проглотит акула маршрутного такси это
лучше чем ехать мариноваться селедкой в бочке автобуса.
Он: Ненавижу автобусы. Пустая трата времени и денег.
Она: А я ненавижу тебя ненавидеть. Я ненавижу смерть. Мне не нравится,
когда люди умирают. Я не люблю убивать людей.
Он: Тебе не нравится все, чего ты боишься. А ты всего боишься. Как они.
Голос: Согласно статистике женщины боятся в четыре раза чаще мужчины,
но живут на 10-15 лет дольше.
Он: Жизнь после жизни. Мы его убили и мы живем.
Она: А жизнь после смерти? Она возможна?
Он: У нас еще нет проверенных данных на этот счет.
Она: А мне удалось подобрать пароли и вскрыть консьюмерские архивы. У
меня есть информация. Конфиденциальная информация.
Он: И…
Она: Я распаролила частные консьюмерские архивы. Короче, жизнь после
смерти существует. Мой сын жив. Он не умер.
Он: Как – не умер?
Она: Когда пошел весь замес, его спасли. Только не наши, а консьюмеры. Он
у них. Он живет в одной из резерваций. В деревне. Ты знаешь, как я боюсь
деревню. Его надо спасать.
Он: Это ничего не доказывает.
Она: В жопу доказательства. Мой сын – жив.
Он: Успокойся. Ты уверена, что он - твой?
Она: Конечно, мой. Я нашла - фото, фамилия, имя – все сходится.
Он: Так-так… Значит, у него есть имя и фамилия?
Она: Конечно.
Он: А никнейм?
Она: Нет. Он же еще ребенок.
Он: Значит, они его уже завербовали.
Она: Черт! И что делать? Что?
Он: Ничего. Забудь про него. Это уже не твой сын.
Она: Как это, черт, не мой?
Он: Так, черт, не твой. Он ничего не знает про сеть. Про нас. Он не наш. Он
не сможет жить в нашем доме. Он гоняет футбол, любит животных, уважает
старших и страдает прочей фигней. Я уверен, что его учат по книжкам. Он
даже смотрит телек. Он консьюмер.
Она: Послушай…
Он: Я не хочу ничего слушать. Я понимаю одно, что как только мы начнем
искать его в резервациях, они выследят нас.
Она: Мне плевать.
Он: Дура!
Она: Ты сам идиот. Ты не баба. И ты не можешь понять моих природных
инстинктов.
Он: Интересно, где был твой природный инстинкт все эти семь лет!
Она: Я думала, он умер.
Он: Вот и думай дальше в этом направлении.
Она: Ты жестокий.
Он: А ты, черт, святая. Ангел, блядь!
Она: Не ори. Кто-то пришел.
Он: Посмотри, кто там?
Она: Черт! Это Любка с каким-то парнем.
Он: Эта безмозглая дура? Нас нет.
Она: Не обобщай. И вообще – какого хрена? Это такой же мой дом, как и
твой. И я имею право хотя бы на одну подругу не в сети. Так записано в
нашей конституции.
Она открывает дверь. Входят Любка и парень.
Любка (налетает на Нее, лезет обниматься): Дорогая, как я рада тебя
видеть. Пипец – сто лет сто зим. Познакомься, это Пашка. Я тебе про него
рассказывала. Это Атех, моя подруга.
Пашка: Красивое имя.
Она: Приятно познакомиться. А это (показывает на Него) – мой… Не
обращайте на него внимания. Он работает.
Любка: Прости, мы не помешали?
Она: Нет, все в паряде.
Любка: Мы ненадолго. У нас тут… Нет, я не могу, Пашка, говори ты…
Пашка: Мы решили… Короче, у нас скоро свадьба. И мы приглашаем вас…
Любка: Короче, приходите на нашу свадьбу. Мы будем рады.
Она: Ребята, поздравляю. Совет вам да любовь!
Пашка: Спасибки. Обмоем? (достает из-за пазухи бутыль)
Она: Простите, ребята, но мы же не пьем. Любка, ты же знаешь.
Любка: Блин, забыла предупредить, прости (открывает бутыль, сама
делает глоток).
Он (зло): И на свадьбы не ходим. Мы вообще никуда не ходим.
Любка (шепетом): Он что - прикалывается?
Он: И не прикалываемся. Это вы - прикалываетесь. Пришли тут, несете
какую-то ахинею. А у нас тут своих геморроев хватает. Это вы там
веселитесь. Поработали и - в Загс.
Она: Не начинай, пожалуйста. На сегодня уже хватит.
Пашка: (возмущенно) Просто мы любим друг друга.
Любка: И хотим пожениться.
Он: Любите? (разворачивается, встает, смотрит на них оценивающе) Ну,
хорошо. А для чего вы женитесь?
Любка: Как – для чего? Чтобы жить вместе… Детей…
Он: Жить? А что вы – вот вы, да, знаете о жизни?
Она: (пытается его успокоить) Хватит!
Любка: Не надо, Атех, пусть говорит.
Он: Да-да. И я скажу. Я сейчас все про вас скажу… Ну… Глядя на вас
(оглядывает их с головы до ног) – зарабатываете вы по полтора косаря в
месяц. Не больше. Пашете где-нибудь на производстве. Особой печати
разума на челе нет. И даже не вы придумали то, что вы производите. Ну…
Отдыхать думаю не ездите – бабла не хватает.
Любка (возмущаясь еще больше): Нет, ну почему… Вот сейчас в свадебное
путешествие поедем.
Он: Да? И куда - интересно?
Любка: В Испанию!
Он: Как интересно… В Испанию? А на хрена спрашивается вам – вот вам да
Испания?
Пашка: Гауди! Она любит Гауди.
Он: Так… Вот вы едете в Испанию, чтобы посмотреть собор Гауди? Сейчас я
вам покажу Гауди. (запускает монитор). Испания, так? Вот вам – Испания!
Вот вам карта Испании, вот 2000 фото Испании. Куда хотим? Севилья?
Мадрид? Сразу Гауди? Вот вам тысяча фото собора Гауди, вот схема, вот три
дэ модель, вот биография самого Гауди. Вот вам на выбор 10 DVD всех работ
Гауди с точными схемами, планами, историей создания и видеосъемкой
внутри и снаружи с доставкой на дом. (Вырубает монитор). Ладно. В топку
Гауди. (Экран гаснет.) На чем я там остановился?
Любка: (робко) Мы познакомились…
Он: Познакомились вы на работе. (Любке) Вижу, парень у тебя работящий,
руки так сказать золотые, наверное, на складе – коробки таскает. Таксаешь?
Пашка: Таскаю…
Он: Таскай-таскай. Ну так вот… Поймите, не вы решили создать семью.
Власть за вас решила и владельцы вашего завода. Чтоб вы там корячились до
пенсии, а потом дети ваши там. Директора на свадьбу пригласили?
Пашка: Пригласили…
Он: Ну, правильно, денег от начальства ждете. Презент блядь на долгую
жизнь. А жизнь-то долгой не будет. Потому что по статистике 70 процентов
браков распадается в первые три года совместной жизни.
Она: Я тебя убью.
Он: Не надо. Я тут не при чем. Если бы я мог… Хотя… Кое-что я могу.
Хочешь, Паша, или как там тебя – захреначим тебе сейчас онлайн магазин будешь иметь десять косарей грин в месяц и ни хера не делать. Хочешь?
Паша: Хочу…
Он: Хочешь! Я так и думал. Понял разницу между тобой и мной? Только хер
я тебе че открою. Будешь работать за свои три копейки. А я через год, может,
вашу фабрику куплю. Только на фига она мне нужна.
Она: Я тебя убью.
Он: Заткнись, сучка. Поймите, не вы решили, за вас все решили. А вы идете
на поводу. Вы – живущие в спичечных коробках своих муравйников,
встающие в восемь и вырубающиеся в десять, как автоматы. Нет, вы хуже.
Вы - обслуживающий персонал этих автоматов. Вы спите, пока они спят и
работаете, когда они работают. Вас отделили от родителей, расселили по
засранным газами городам нашей страны, научили любить свои спальные
районы с пустыми черепными коробками ваших клонированных хрущеб. И
вы говорите про Гауди? Про любовь? А вот мы с Атех живем пять лет не
выходя из дома, и у нас все прекрасно. Мы действительно любим друг друга.
И старину Гауди.
Она: (ему, отчаянно) Да? Кто это живет офигенно? (Пашке и Любке) Ребята,
не слушайте вы его. Женитесь, и все будет у вас ништяк. А я? Я? А я – уйду
вместе с вами.
Он: Успокойся, куда ты пойдешь?
Она (собирается на улицу): Куда? На улицу. На настоящую живую улицу.
(Выхватывает бутыль у Любки, делает глоток). Нажрусь настоящей водяры
в ноль в мясо в дрова в говно в пласты до блевоты до чертиков до полной
бессознанки… Я люблю улицу, я люблю окна! Да здравствует
выздоровление! Got a one way ticket to the blues. Один билет до блюза. До
блюза хайвеев, до рок-н-ролла многоэтажек, до хард-кора моей свободы!
Он поднимает лазерный фонарик, стреляет в Любку и Пашку, они падают.
Зтм.
4.
Голос: Жили и были люди, двое людей. Они жили и были, не очень долго, не
очень счастливо, но умерли в один день. Или в одну ночь. Одноночество –
это то, чего они никогда не знали. Зато они узнали смерть и теперь они
счастливы.
Он: Они узнали смерть и теперь они счастливы, пойми ты наконец, дура.
Она (решительно): Я сдам тебя. Я сдам тебя консьюмериату. Я выкину твой
гребаный писишник. Я выкину его в несуществующее окно и сдам тебя. Нет.
Нет-нет. Я брошу тебя и твой писишник в мясорубку утилизатора. Пусть и и
его, и тебя переработают на благо и во имя.
Он: Атех, я люблю тебя. Я люблю тебя любить. У нас хорошо
организованная круглосуточная любовь, которую ты хочешь закрыть, как
мясную лавку. Пойми, у них - у этих двух - не было ни прошлого, ни
настоящего – одно производство, работа на дядю и жизнь от зарплаты до
зарплаты. Инфляция, а не смерть – вот, что пугало их больше всего. У них не
могло быть никакого будущего. А писишник выкинем, конечно, выкинем.
Давно пора на мак переходить.
Она: Это ты что ли теперь будущее предсказываешь, the Господи Бог?
Он: Детка, при чем тут я? Ты должна это знать – все производство
постепенно переводят в Китай. Такие китайские Паши там будут работать за
сто баксов. За сто, а не за полтора косаря. И на каждом Паше владельцу экономия 1 400 грин в месяц. Андерстенд?
Она: Не думала, что ты так заряжен на бабло.
Он: При чем тут я? Пойми, детка, Паша твой не будет работать за сто баксов,
и его уволят. И пойдет твой Паша на рынок таскать арбузы. Ребенка - нечем
кормить. И уедет твоя Любка к мамке в деревню на казенные харчи. А этот сопьется. Замаринуется спиртом и захлебнется в собственном желудочном
соку.
Она: Зачем ты мне все это говоришь?
Он: Чтобы ты знала. Они – не мы. Мы - не они. Ты сама видела – он бы хотел
стать мной, только не станет. Кишка тонка! И потому мы живы, а они
умерли. Не знаю, что там по поводу жизни после смерти, но смерть до
смерти точно существует.
Она: Убийца хренов, верни мне ребенка. Верни мне его. И я все забуду. Пока
я искала его, я искала смысл – смысл этой гребаной жизни. И теперь я нашла
его. И не потеряю. Мы будем жить вместе: ты, я и он. Мы будем счастливы.
Он: Мы и так счастливы. К тому же мы - ему не нужны. Мы – убийцы. Мы
только что замочили трех человек, ты понимаешь? Мы грохнули их, даже не
предоставив им возможности защититься. Посмотри (показывает на труп) –
одному из них я попал в спину. Я подлец. А ты – ты просто грязная сучка. Ты
даже не знаешь, кто отец твоего ребенка. Или, может, ты тоже его ищешь?
Может, ты решила найти его и тоже поселить вместе с нами?
Она: Зато ты у нас блин кристальный. И не вздумай вешать на меня эти
трупы. Я никого не хотела убивать и не убивала.
Он: Да? А что ты сделала? Может, вызвала полицию? Или скорую? Или
может ты сделаешь это сейчас? Давай врубай скайп и трещи. Сдай меня в
конце концов. И через месяц все вы умрете с голоду как крысы.
Она: Я не крыса… Подожди… Ну… Хочешь, я покажу тебе его фотографии?
Хочешь? Вот – тут целая папка. Я запаролила ее твоим ником.
Он: Ты сошла с ума! Это же запрещено! Нам запрещено выводить свои
никнеймы во внешнюю сеть!
Она: Плевать мне на твою сеть! Вот (открывает папку с фотографиями
ребенка, показывает Ему, Он не смотрит)! Смотри, смотри какой
хорошенький: вот – это он, вот - это его родители. Глупенький, он думает,
что его родители. Это он – в детском садике – вот, справа, а это – его
подружка. Представляешь, он уже заглядывается на девчонок, маленький
кобель? Верни мне его. Верни мне то, что они вынули из меня. Вынули,
когда я была такой счастливой. Я носила свое счастье в нагрудном кармане.
Зачем я родила его? Так спокойно было носить его в себе. Так спокойно…
Он: Я уже говорил тебе, что не буду в это влезать.
Она: Так спокойно и счастливо было носить его, хранить его в себе. Знаешь,
когда врачи на седьмом месяце мне сказали, что он может умереть, что тоны
пропали и, возможно, он умер и надо делать искусственные роды, чтобы
достать тело, я решила похоронить его в себе и никому не отдавать. Пусть бы
и я умерла вместе с ним, и мой живот стал бы ему достойной могилой.
Он: Лучше бы он умер.
Она: По тебе лучше бы все умерли, а ты – остался один и управлял бы этими
никем.
Голос: Внимание геймерам! Атенсьон блядь! Начинаем чемпионат по
управлению никем. И несмотря на то, что стадионы пусты, а претендент на
победу у нас один, мы ведем открытый репортаж с закрытых соревнований в
сети. На кону – все! Итак, атака, передача, еще, удар по воротам, гол! Пустые
трибуны ликуют.
Она: Кто это?
Он: Опять кто-то пришел.
Она: Черт, надо убрать трупы.
Он: Тише-тише… Не надо. Это свои. Это наши. Посыльный из штаба.
Она: Странно. Раньше они слали месседж по внутренней сетке.
Он: Значит, что-то случилось. Впусти его. Может, что-то срочное?
Входит посыльный.
Посыльный: Преведы, медведы! (Ему) Вам – оперативная бумага.
Он: (презрительно) Бумага? С каких это пор наши публикуют оперативную
информацию на сраной бумаге? (берет бумагу) Жалко, что не туалетная.
Посыльный: Читайте скорей.
Он читает про себя. Достает фонарик и убивает его.
Она: Твою мать, твою мать… Какого хрена!
Он (смотрит на труп): Теперь - никакого хрена. Читай.
Она берет бумагу. Читает про себя. Текст выводится на экран. Его читает
голос - как рэп.
Голос: Приносим извинения за незапланированную профилактику в сети.
Сообщаем, что в ближайшее время все компьютеры необходимо уничтожить.
Решение принято на основании данных, полученных от дела Р, в зонах
резервации консьюмериата и обсуждению не подлежит. Противнику удалось
рассекретить наши архивы донэтократического периода. В сети появилась
волна спама с данными о наших якобы случайно выживших родных и
близких в донэтократический период. Заявляем: эти данные ложны. Вброс
спама организован консьюмериатом для проникновения в нашу внутреннюю
сеть. Путем воздействия на эмоциональный уровень наиболее нестабильных
членов нэтократического сообщества, противник заманил в лесные массивы
часть наших сил, которые были дезинтегрированы. Пароли, никнеймы. Все
наши данные в кратчайшие сроки должны быть уничтожены, а работа в сети
прекращена до 12.00 по консьюмерскому времени. В течение месяца вам
бесплатно установят новейшее оборудование и возместят моральный ущерб.
Связь через месяц на сайте 1234567890 точка ком. Посыльного приказываем
уничтожить.
Пауза.
Он: Говорил тебе, не вводи мой никнейм. Теперь придется ломать башку над
новым.
Она: Да… У нас было все. У нас было все и ничего. У нас были мы, и мы
друг у друга остались. Мы и кучка трупов.
Он: Мы и сами трупы.
Она: Когда я училась в школе и узнала, что труп-по английски это воин, мне
стало не по себе. Что бы это значило? Или все, кто воюет, умрут? Или
главная война начинается только после смерти?
Он: Да, мы воины. Мы - мертвые воины, потому что мы безоружны. Вся
информация будет уничтожена. Сеть прекращает работу. Все! Это конец.
Когда ты получила доступ к архивам?
Она: Больше месяца назад.
Он: Почему ты мне сразу не сказала?
Она: Боялась … Из-за сына…
Он: За месяц могло случиться все, что угодно. Неизвество, сколько вообще
наших осталось… И осталось ли…
Она: В топку наших. Мы одни. Какие они – наши, если смогли все это
допустить. Волна спама. Значит, все это – спам. Вся жизнь – спам. И мой сын
– спам.
Он: Они заслуживают смерти. Что – после этого - наши четыре трупа?
Она: Не четыре, а пять. Пять трупов.
Он: Ты плохо считаешь, четыре. Хотя если бы я мог, я бы убил их всех.
Она: Убей меня.
Он: Я бы убил их всех так, как они убили сеть. Как они убили доступ.
Она: Убей меня.
Он: Как они убили то, что мы строили для них. Во имя них, во имя любви и
будущего.
Она: Убей меня.
Он: Как они убили все.
Она: Убей меня.
Он: Да заткнись ты.
Она: Убей меня. Мне незачем больше жить. Нет никакого смысла. Был
смысл, и его нет. Все время человечество занято поисками смысла. Они ищут
его, но не находят. Было слово, и слово было Богом, и Бог был смыслом. Бог
умер, но оставил после себя наследство - капитал, и его дележ, дележ бабла
стал смыслом, и бабло стало Богом, и Бог снова стал смыслом, но зло
победило бабло, и зло стало Богом, и тоже умерло. У меня был сын, который
был Богом, но сын умер, и смерть стала смыслом, и Бог стал смертью. И я
хочу умереть. Убей меня.
Он достает фонарик и спокойно убивает ее. Он смотрит на нее.
Голос: У них было все. Все и ничего. У них была любовь. 24 часа в сутки
круглосуточная любовь. У них был доступ. Доступ к любви, к миру, к добру
и злу, и они юзали каждый из предложенных вариантов. Они хотели всего. И
они это все получили… Пять минут так мало, чтобы понять, что такое
чертово колесо. Так мало жизни, чтобы насладиться аттракционом.
Подняться один раз так мало, чтобы понять небо. Поэтому мы опускаемся и
ложимся в землю.
Он глядя на нее, берет фонарик, убивает голос и тяжело вздыхает.
Он (встает): Так. (оглядывает трупы вокруг). Один, два, три, четыре,
пять… (смотрит на голос) А, нет, шесть… Вместе килограмм 400 - 450.
Утилизатор рассчитан на 300 кг максимум…. Следовательно надо убрать тех,
кто дольше лежит. (вздыхает, берет Пиццу за ногу). Так… Выход в сеть –
только через месяц…. Значит, пока займусь модернизацией утилизатора (Он
уходит волоча Любку и Пиццу за ноги)…
Зтм.