Бек Ульрих Трансформация политики и
реклама
Ульрих Бек Трансформация политики и государства в эпоху глобализации http://www.politizdat.ru/article/91/ Перевод В. Л. Иноземцева Свободная мысль-ХХI, №7, 2004 В эпоху глобализации государства попадают в особого рода западню — «западню национального»: проводя жесткий курс на отстаивание своего суверенитета, они все активнее соперничают в борьбе за инвестиционные ресурсы, что превращает узы, связывающие государство и нацию, в препятствие на пути политических инноваций, преодолевающих национальные рамки. Так возникает главный парадокс неолиберального понимания политики и неолиберальной модели государства. С одной стороны, идеалом такой модели является минималистское государство, все возможности которого направлены на укоренение в той или иной стране правил, принятых глобальной экономикой. Государства, «лояльные» мировому рынку, должны быть исключительно подвижными, способными допускать непринужденную смену правительств, конкурировать с максимально широким кругом подобных им государств и в предельно возможной степени воплощать в своих институтах неолиберальный рыночный порядок. Однако с другой стороны, рыночное дерегулирование и приватизация общественного сектора не могут быть реализованы слабым государством. Для этого нужна мощная власть, так как юридические установления, соответствующие принципам функционирования мировой экономики, должны быть санкционированы государством и проведены в жизнь зачастую вопреки общественному сопротивлению. Следующей задачей выступает модернизация институтов надзора и подавления (таких, например, как пограничная служба) и подготовка к противодействию терроризму — «оружию слабых». Наконец, государство должно иметь возможность демонстрировать, что мобильность капитала ни при каких условиях не порождает сопоставимой по масштабам мобильности рабочей силы. Так мы приходим к следующему парадоксу: по мере развития глобализации возрастает значение границ и внимание к ним, усиливается контроль за границами, хотя, конечно, они уже не выполняют тех задач, какие выполняли прежде. Сегодняшние границы все больше напоминают швейцарский сыр: в них системным образом встроены «дырки» в виде всякого рода исключений из правил, призванные гарантировать перемещение информации, капитала, людей и услуг из одного места в другое по первому же щелчку компьютерной мыши. Политическую власть и возможности правительств ни в коем случае нельзя ограничивать; напротив, государства должны заставлять свои народы принимать транснациональные правила игры. Конечно, иногда им приходится «задним числом» обосновывать принятые решения, подводя легитимную базу под те из них, что не могут быть названы демократическими и, предоставляя свободу действий законам мировой экономики, лишают национальные правительства ряда полномочий. Поэтому для перестройки мира на неолиберальный лад необходимо одновременно и сокращать, и усиливать власть национальных правительств. В ситуациях, когда обе стороны — и государства, и иные субъекты глобальной экономики — выигрывают от такого перераспределения власти, данный парадокс с высокой вероятностью может оставаться неявным. И напротив, в периоды кризисов он легко оказывается источником конфликта. Серьезные всплески протекционизма — становятся ли они реакцией на террористические угрозы, имеющие постнациональную природу, или следствием масштабного экономического кризиса — способны не только серьезно дестабилизировать отношения между отдельными странами и глобальными хозяйственными организациями, но и стать угрозой сотрудничеству наиболее экономически мощных государств. А что произойдет в случае активизации экстремистских сил, если они, спекулируя на антиглобалистских настроениях, начнут угрожать работникам или производственным мощностям тех или иных международных корпораций, инициируют против них кампанию насилия? К кому руководство этих фирм обратится за помощью и защитой? Станут ли компании формировать каждая свою вооруженную «корпоративную полицию»? Или предпочтут махнуть рукой на неудачные инвестиции? Почему же государствам оказывается не под силу разрешить эти противоречия неолиберальной политики на путях оживления демократического процесса? Корпорациям, отличающимся мобильностью и оперирующим в масштабе глобальных сетей, легко переиграть национальные государства, столкнуть их друг с другом, тем самым ослабив их. И возможности для усиления такого «нелегализированного доминирования» растут по мере укоренения «национального» подхода в мыслях и действиях народов и их правительств. Национализм в повседневной жизни, в политике и науке поддерживает и укрепляет транснациональную мощь корпораций. Раздувание пламени межнациональной вражды, самомнение и соперничество раскалывают мир государств, препятствуют им обнаружить, реализовать и институционализировать огромный потенциал межгосударственного сотрудничества. А это, в свою очередь, позволяет транснациональным корпорациям, действующим по принципу «разделяй и властвуй», стравливать национальные государства друг с другом. В этом смысле национальной «привязкой» политики мы добровольно загоняем ее в тупик. В такой игре «в кошки-мышки», идущей между глобальной экономикой и национальными государствами, могут успешно участвовать только страны, которые пошли тем же путем, что и компании, преодолевшие свой локальный характер, то есть государства, распространившие свою активность за пределы национальных границ. Это может быть реализовано военно-империалистическим путем, что соответствует старой парадигме, или же посредством расширения межгосударственного сотрудничества, принимающего разные формы, вплоть до образования федерации. Последнее подразумевает признание всеми сторонами того, что заключение международных договоров и формирование особых режимов сотрудничества способно предотвратить соперничество между государствами, в одинаковой мере подтачивающее каждое из них. Таким образом, стратегии межгосударственного сотрудничества служат и интенсификации конкуренции между глобальными хозяйственными субъектами, и снижению остроты межгосударственного противостояния. Чтобы понять, в какой степени этатистские стратегии способны противодействовать стратегии капитала, следует различать потенциальную и реальную мощь государств. Реальная сила государств парализуется противоположным влиянием неолиберализма и национализма. Потенциальная же их мощь порождается совокупностью стратегий, способных реализоваться в том случае, когда правительства выходят из тупика, в который они сами себя загнали, и открывают перед собой новые возможности транснациональных власти и контроля. И в той мере, в которой смогут развиться [подобные] концепции и реализоваться возможности, позволяющие государству и политике преодолеть их пространственную локализованность, возможен поиск политических ответов на вызовы современной глобальной хозяйственной географии. Но что означает для государства преодоление связи с определенной территорией? Когда государства ведут переговоры о заключении международных соглашений или же когда они — как то происходит в Европейском Союзе — совместно формируют транснациональные органы власти, каждое из них действует в международном правовом пространстве, поскольку принимаемые обязательства становятся общими для всех договаривающихся сторон. В результате создаются транснациональные структуры, своего рода пространства «объединенного суверенитета», которые определяют новый контекст глобальных проблем и дают возможность подходить к их решению подобно тому, как подходят к ним международные корпорации. Однако такая стратегия имеет свою цену. За открывающиеся новые перспективы и новые возможности управления, то есть за экспансию политического суверенитета и политического контроля, приходится расплачиваться «самоденационализацией» — ограничением независимости национальных правительств. Как мы уже отмечали, в условиях экономической глобализации имеет место «западня национального»: держась за свои суверенные права, национальные государства сталкиваются как с нарастающей взаимной конкуренцией за источники инвестиций, так и с опасностью формирования международных монополий, обесценивающих значение государственной власти. Но если, с другой стороны, они преодолевают взаимную конкуренцию и достигают соглашений, принятие которых должно укрепить их позиции в глобализированной экономике, им приходится смириться с условностью их национальной независимости. Заключенная в природе государства ориентация на национальное, равно как и присущий ему фанатизм, становятся препятствиями на пути транснациональных инноваций, помехой развертыванию новых форм государственности и новых аспектов политической жизни в эпоху экономической глобализации. В этом парадоксе воплощается важнейший опыт космополитизма: элементы, прежде слитые в национальной парадигме — государственная независимость, право нации на самоопределение и политические методы решения насущных проблем, — оказываются автономными друг от друга, но в то же время образуют некую новую конфигурацию. Государствам приходится пренебречь национальной независимостью и вступить в соглашения друг с другом ради преодоления внутренних сложностей и обретения властями новых возможностей — причем не только на международной арене, но и в пределах собственных стран, где им противостоят народ и оппозиция. ПОУЧИТЕЛЬНЫМ ПРИМЕРОМ ОТВЕТА на вопрос о том, какие формы может принять сопротивление транснационализации ключевых государственных институтов, служат альтернативные реакции на удары, нанесенные террористами 11 сентября 2001 года по нью-йоркскому Всемирному торговому центру и вашингтонскому Пентагону. Они не свидетельствуют о космополитической открытости; скорее, говорят в пользу укрепления и консолидации закрытых, но в то же время презирающих национальные границы, государств. Этот момент чрезвычайно важен. Осознание того, что государственная власть может быть упрочена международным сотрудничеством, имеет неоднозначные политические следствия. Оно может породить как глобальные системы наблюдения и контроля, необходимые для создания «государств-крепостей», так и космополитичные государственные структуры. В обоих случаях, однако, ограничение национальной независимости и укрепление государственного суверенитета не только не являются взаимоисключающими, но, напротив, могут обусловливать и усиливать друг друга. Логика «игры с нулевым результатом», применимая к сверхдержавам, колониальным системам, политическому, экономическому и культурному империализму и используемая для оценки действий как независимых национальных государств, так и военных блоков, выглядит здесь устаревшей. Формировать систему политического суверенитета, способствующую решению космополитичных по своей сути проблем, следует через расширение сфер действия каждого национального правительства в рамках «игры с позитивным результатом», как это происходит в случае, например, постнационального «общеевропейского» суверенитета. Большим заблуждением было бы считать, что суверенитет и глобализация суть непримиримые противоположности. Однако несомненно то, что государства, стремящиеся к открытости и использованию предоставляемых глобализацией возможностей, нуждаются в сотрудничестве с им подобными. Утрата национальной независимости может иногда расширять возможности государства и позволять ему устанавливать более жесткий контроль над происходящим. Только для тех, чей кругозор ограничен национальными рамками, экономическая, экологическая или военная глобализация представляются синонимами политического паралича. Если рассматривать проблему одновременно как с национальной, так и с космополитической точек зрения, переговоры и соглашения, основанные на международных нормах и направленные на достижение глобального консенсуса, определенно расширяют возможности государства в самых разных сферах. Чтобы вырваться в своих мыслях и действиях из «западни национального», необходимо ввести принципиальное различие между суверенитетом и независимостью. Национализм основывается на отождествлении данных понятий. С националистических позиций экономическая зависимость, культурное многообразие, военное, юридическое и технологическое сотрудничество между государствами автоматически ведут к утрате независимости, а с ней — и суверенитета. Однако если определять суверенитет как возможность влиять на происходящие события политическими методами, то есть как ту степень, в которой государству удается обеспечить благосостояние граждан и преуспеть в снижении безработицы, борьбе с преступностью, защите окружающей среды, поддержании общественной и военной безопасности, то расширение сотрудничества и интеграции, предполагающее утрату независимости, воспринимается как укрепление реального суверенитета. Способность правительства политически контролировать происходящие события растет по мере повышения уровня жизни его подданных, обеспечиваемого соглашениями между отдельными государствами, равно как и ростом их технологических и хозяйственных возможностей. Иначе говоря, ограничение суверенитета посредством делегирования его в пользу наднациональных институтов не сокращает данной способности — напротив, это укрепляет суверенитет отдельного государства. Объединение суверенитетов выгодно по многим причинам; так, оно способствует росту безопасности и стабильности, устраняет опасность конфликтов, сокращает военные издержки, а также активизирует экономическое и технологическое сотрудничество. И потому имеет место реальная «национальная заинтересованность» в «денационализации» — в объединении суверенитетов ради решения национальных проблем. Последнее представляется особенно важным: формальная утрата независимости и реальное укрепление суверенитета взаимообусловлены. Современная глобализация предполагает как укрепление независимости хозяйствующих субъектов, позволяющей им влиять на события в отдаленных странах и тем самым открывающей перед ними новые возможности, так и утрату независимости целыми странами. Тем самым реальный суверенитет индивидуальных и коллективных субъектов международной жизни возрастает в той же мере, в какой сокращается их формальная независимость. Иначе говоря, в ходе политической глобализации независимость, основанная на национальной исключенности, превращается в суверенитет, предполагающий включенность в транснациональное сообщество. Определяющее значение в данном случае имеет не столько сам факт создания и укрепления сети межгосударственных отношений, сколько то, какое отношение к себе он вызывает, как оценивается и на основе каких принципов организуется. С национальных позиций международное сотрудничество и интеграция выглядят неизбежным злом, «игрой с нулевым результатом» между национальным и международным. Что будет позволено другим? А что нам? Чем больше разрешается другим, тем более ограниченными окажутся наши возможности. С космополитических же позиций данная взаимозависимость выступает «игрой с позитивным результатом»: чем больше получают другие, тем большего достигаем и мы. Новая политика начинается с прохождения национального «звукового барьера». Поистине, реанимация политического процесса в национальных границах в условиях обострения глобальных проблем возможна лишь при преодолении националистического фанатизма. Государства, отвергающие национальную ограниченность, — это лучшая форма национальных государств, так как они инициируют приносящее позитивный результат взаимодействие транснациональных пространств и контекстов с целью оптимального разрешения в том числе и сугубо национальных проблем. И это не должно вести к экспансии оруэлловских «государств-крепостей»; результатом могут быть также и «космополитичные» национальности, и «космополитичные» государства, в которых национальные традиции не только не ломаются, но и сохраняются, а порой даже развиваются в формах, не знающих национальных границ. ОДНИМ ИЗ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТВЕТОВ на вызовы глобализации может быть «космополитичное государство», основывающееся на индифферентности государства к признаку национальности и допускающее сосуществование национальных идентичностей согласно закрепленному в конституции принципу толерантности. Однако все вышеизложенное порождает вопрос: можно ли изменить понятие и теорию государства настолько, чтобы их можно было применять и для объяснения «внутренней глобализации» национального, и для решения проблем, порождаемых транснационализацией повседневной жизни, труда и политики? Можно поставить вопрос и иначе: на кого будет возложена ответственность за недопущение нового холокоста? Мой ответ: на космополитичное государство. Ответ этот основан на принципе индифферентности государства к признаку национальности. Если религиозные «гражданские войны» XVI века были прекращены с закреплением Вестфальским договором отделения государства от церкви, то ответом на националистические мировые войны ХХ столетия может стать — по крайней мере если следовать теории — отделение государства от нации. Так же, как нерелигиозное государство позволяет исповедовать различные религии, так космополитичное государство способно гарантировать сосуществование разных национальных идентичностей на базе принципа конституционной толерантности. И так же, как в начале эпохи модернити христианская теология была оттеснена на второстепенные позиции, так и сегодня национальные теология и телеология должны быть обузданы ради переосмысления значения и пределов политической сферы. И подобно тому, как в середине XVI века постановка первого вопроса с теологических позиций считалась недопустимой, казалась чуть ли не концом света, формулирование второго представляется сегодня невозможным «теологам национального», поскольку оно порывает с противопоставлением друзей и врагов, лежащим в основе всей политической теории. Если мы последуем за гипотезами, оставленными нам Жаном Боденом и Иоганном Альтузиусом, которые защитили концепцию государственного суверенитета от религиозных поползновений и открыли эту идею истории и политике, то допускающему реальное многообразие космополитическому суверенитету можно будет не только отдать теоретическое и практическое предпочтение перед признаваемым ныне исторически тупиковым постулатом национального единообразия, но и придать ему политическое измерение. Но что означает издавна известное прилагательное «космополитичный» применительно к могущественному существительному «государство»? С одной стороны, оно отлично от конституционализма и подчеркивает, что сугубо конституционный, то есть правовой и основанный на законности, транснациональный порядок будет нестабилен в силу того, что (и до тех пор, пока) он не будет опираться на соответствующий образ мышления, на наднациональные идентичность, культуру и государственные структуры. Если что и космополитично в космополитичном государстве, так это то, что формирование транснационального устройства возможно только при наличии поистине космополитичного сообщества, оказывающего влияние на политику составляющих его государств. Чтобы оно возникло, необходимо преодолеть понимание уникальной, единообразной, территориально определенной национальной родины, отделенной и противостоящей культурно «другим» народам, и заменить его ощущением двуединого отечества, оба элемента которого возможны и необходимы. Космополитичные государственные образования основаны на космополитизме, имеющем национальные корни. Прилагательное «национальный» акцентирует внимание на самоопределении. На это следует космополитичный вопрос: против кого ориентировано это самоопределение? Как могут «жертвы» национального самоопределения быть интегрированы в нацию? Какими окажутся последствия для культурно «других» людей, выросших в данной стране? Как может, говоря словами Канта, «варварская свобода» суверенных сообществ трансформироваться в космополитическую свободу, где голос «иных» слышен и в нашей собственной [культурной] сфере? Во времена культурной глобализации, предполагающей этнонациональное многообразие, это может быть обеспечено только постнациональным, многонациональным государством, индифферентным к признаку национальности и толерантным по отношению к представителям различных национальностей, государством, черпающим свою легитимность из национальных традиций, переосмысленных и реформированных космополитическим образом. Это может быть достигнуто лишь посредством космополитического суверенитета, который: — принимает во внимание ускоряющуюся глобальную взаимозависимость; — постигает и развивает объединенный суверенитет государств ради решения проблем, имеющих как глобальное, так и национальное измерение; — поддерживает различия и преодолевает конфликты между различными этническими и национальными группами. Быть космополитичным в таком случае означает одновременно признавать как равенство, так и различия, и ощущать себя приверженным благу всего человечества. Глобальные проблемы, с которыми сталкиваются культурно «чуждые» большинству люди, должны быть услышаны политическим сообществом, должны заботить его, влиять на его решения — как в культурологическом, так и в политическом аспектах. Для привыкших к национальной риторике все это звучит как совершенно нереалистичная утопия, хотя во многих своих чертах оно уже стало реальностью. По пути к космополитичному государству идут во всех тех странах, где демократия и права человека ставятся выше автократии и национализма, где предпринимаются усилия по осмыслению последствий, которые те или иные решения могут иметь для культурно «других», по гармонизации и интеграции большинства и «меньшинств», универсалистских и партикуляристских прав. Процесс перестройки международного права с учетом возросшего значения прав человека (со всеми его умопомрачительными следствиями и результатами) также указывает в этом направлении. Конечно, в таком контексте можно — хотя это и будет ошибкой — рассуждать о Европе как о новой разновидности транснационального, космополитичного государственного образования, черпающего свою политическую мощь из признания и в то же время сдерживания европейского национального многообразия, включающего между прочим и элементы национального фанатизма. Европа как космополитическая федерация государств, сотрудничающих ради минимизации эксцессов экономической глобализации, федерация, которая уважает «самость» других, особенно входящих в нее европейских народов, а не отрицает или бюрократически отвергает ее, — все это может оказаться вполне реалистичной утопией. Теория и понятие космополитичного государства отвергают три распространенных подхода: опасные иллюзии национального государства, зависящего исключительно от собственных ресурсов; неолиберальные представления о минималистском государстве, ставящем своей целью экономическое дерегулирование; нереалистичные мечтания о едином мировом правительстве. Понятие космополитичного государства учитывает уроки, преподанные историей правых и левых террористических режимов ХХ века, равно как и бесконечной жестокостью колониализма и империализма. Жан Боден рассматривал государственный суверенитет как институт, формирующий порядок в неспокойные времена более не разделенного по религиозному признаку мира. Он не мог знать известного сегодня нам — в частности того, что суверенное государство, казавшееся противоядием от анархии, которой он так боялся, бесконечно разнообразило и усовершенствовало ужасы и глубину человеконенавистнического насилия. В реальности понятие космополитичного государства воплощается в жизнь, например, в борьбе за политическую Европу как нечто большее, чем совокупность национальных государств, с определенной регулярностью набрасывающихся друг на друга. Задачей в данном случае становится преодоление этнического национализма и национального государства не через их осуждение, но посредством гарантирования условий, при которых они были бы защищены и могли бы сосуществовать в атмосфере, способствующей поддержанию их культурной самобытности. Космополитичная, но при этом национально различная Европа — что это должно означать, положим, применительно к Британии? Островные евроскептики, на мой взгляд, заслуживают критики не за излишнюю приверженность традициям своей особой цивилизации, но за неспособность понять, что космополитическая Европа не разрушит, но будет поддерживать ее. Европа не была бы Европой без британского цивилизационного опыта. Наиболее важное историческое событие ХХ столетия — разгром германского национал-социализма — не стало бы реальностью, если бы не приверженность британцев защите европейских ценностей на контитенте; защите тех самых ценностей, которые правившие Германией фашисты тщились уничтожить. И этот результат британской истории, этот элемент британского космополитизма следует почитать одним из оснований новой Европы, следует пестовать, а не отвергать. В той же мере пришла пора открыть для себя космополитичную Францию, космополитичную Германию, космополитичные Италию, Польшу, Испанию, Грецию и т. д., привести их в движение и развить их в космополитичную Европу. КОНСТРУКЦИЯ КОСМОПОЛИТИЧНОГО СОЮЗА государств способна показать выход из политики ложных альтернатив в других регионах мира, особенно в тех, которые хронически раздираются этнонациональными конфликтами. Важнейшим историческим примером космополитизации государства является борьба за обретение Европейским Союзом политического измерения, преодолевающего ограниченность национального подхода, отвергающего дилемму федерализма или межправительственных соглашений. Но так ли понятие космополитичного государства неприменимо к другим регионам мира? Кое-что становится ясным, если сравнить политическую архитектуру транснационального, основанного на сотрудничестве государства с построением национальной федерации. В обоих случаях оказывается необходимой высокодифференцированная, сбалансированная система управления, в которой функциональные сферы суверенитета (такие, как законодательство и поддержание порядка, образование, а также культурная автономия и полномочия местных органов власти) организуются децентрализованно — как в случае федерализма в рамках национального государства, так и в случае межнационального объединения различных государственных или квазигосударственных образований. В этом смысле возможно создание и промежуточных подвижных форм наднациональной или космополитичной федеративной архитектуры, которая посредством больших и малых шагов будет последовательно преодолевать ныне предполагаемое прочное единство нации и государства через транснационализацию, приносящую позитивные результаты, не допуская при этом образования вакуума власти. До сего дня считалось, что существующая альтернатива предполагает выбор: либо национальное, и потому государственное, самоопределение, либо подчинение национальному, и потому управляемому большинством, аппарату государственного подавления. Теперь, однако, появляется новая возможность — космополитичная федерация государств. В регионах, раздираемых хроническими этнонациональными конфликтами — такими, как обостряющийся и неразрешимый конфликт между израильтянами и палестинцами, — или там, где существует опасность насильственного захвата — такого, каким Китай угрожает Гонконгу и Тайваню, — возникает возможность предложить «третий путь», пролегающий между националистическими стремлениями и оккупацией. Разумеется, поначалу это представляется лишь благим пожеланием, выглядящим сугубо нереалистичным в современной атмосфере насилия, этнических чисток, террористических актов, военных действий, в атмосфере ненависти и территориальных претензий. Но, несмотря на это, концептуальная модель космополитичного сосуществования государств в глобальную эру способна взбудоражить мысль и открыть новые пути к решениям и действиям. Вполне возможно, что усвоение идеи обретения национальными государствами космополитичного характера способно привести к формированию новой стратегии урегулирования хронических национальных конфликтов и преодолению пережитков имперских зависимостей, так как эта идея открывает путь одновременному решению двух задач: [во-первых,] компенсации потери национальной автономии посредством расширения сферы объединенного суверенитета правительств стран-участниц и таким образом [вовторых] — создания связок между благосостоянием и юридическими рамками, позволяющими сосуществовать взаимоисключающим культурным притязаниям, условностям и традициям. Этот новый вид космополитичного расширения сферы государственной власти, представляющийся ответом на вызовы глобализации, создает и упрочивает экономические и юридические узы и потому может использоваться в качестве своего рода новой «стратегии сдерживания». Космополитические тенденции противостоят фундаментализму (этническому, религиозному или националистическому), который, как нам всем известно, процветает там, где имеют место бедность, низкий уровень развития, а также территориальная маргинализация. При этом активное межгосударственное сотрудничество открывает возможность воспрепятствовать местным политическим элитам использовать существующие конфликтные ситуации с целью захвата власти и последующего ее удержания, что, заметим, сегодня также является весьма немаловажным.
