Маленькая повесть &quot

Ис то чн ик : И .П . Кудин ов . По длипк а теч е т в оке ан : М а лен ьк ая по вес ть. - Ба рнау л: Алт.
кн . Из д -в о, 1 971 .
Подлипка течет в океан
Утром словно кто в бок его толкнул - просыпайся! Тим открыл глаза: никого рядом не
было. Зыбкий сумрак плавал в ком нате. Синели окна. И в гулкой утренней тишине (тоже как
бы просыпаясь) зарождались один за другим от четливые звуки: будильник то ропливо
постукивал,
вода
из
рукомойника
текла
реденьки ми,
размеренными
каплями.
Тим,
прислушиваясь, представил даже, как на конце кран ика скапливается тугая круглая капля,
потом она разбухает, тяжелеет и, наконец, не выдер жав собственной тяжести, об рывается.
Кап!..
Мимо окна кто-то прошел, и подстывший за ночь снег звон ко, певуче поскрипывал.
Тим отбросил одеяло и ступил босыми ногами на прохладный пол. Андрея уже не было, он
всегда встает рано, так рано, что Тиму кажется — старший брат и вовсе не спит. Он,
конечно, спит, только Тиму ни разу еще не удалось уви деть, когда ложится Андрей и когда
встает.
Тим заправил кровать, аккуратно застелив одеялом, взбил смятые за ночь подушки и
положил одну на другую, навострив углы. Хорошо получилось. И с минуту постоял, по любовался — ничего
не скажешь, хорошо! Окна посветлели, и на стеклах ясно обозначи -
лись причудливые узоры. Тим, если б ы и захотел, не смог бы такое нарисовать... Он
внимательно пригляделся, стараясь уга дать, что там изображено: какие -то фантастические
деревья, гигантские ли папоротники выше деревьев, или что -то еще, сказочное и не совсем
понятное... Рассвело окончательно . Тим оделся и вышел на крыльцо. Ступеньки морозно
скрипнули под ногами. Тут же из конуры выбралась Белка и, припав на передние лапы,
глянула на Тима снизу вверх.
— Привет, — сказал Тим, подражая старшему брату: это любимое словечко Андрея. —
Привет, — еще раз сказал Тим. Белка вильнула хвостом и потерлась головой о его ноги. Тим
потрепал ее по гладкому загривку и, важно, не спеша, по -хозяйски оглядываясь, пошел к
сараю. Тут стояли козлы, а рядом вразброс навалены были березовые и сосновые поленья.
Снег вокруг был вытоптан и засыпан пахучими золотистыми опилками, мелкой щепой. Вчера
Тим с Андреем целых, навер ное, три часа пилили дрова и наворочали столько, что хватит их
теперь до самого лета, останется еще и на следующую зиму.
Тим походил по двору, заглянул в сарай. Андрея нигде не было. Наверно, ушел по
каким-то своим делам и вернется нескоро. Брат работал охотоведом в заказнике, руководил
в Подлипах всеми охотниками, которых, по словам Андрея, раз велось слишком много. Тим
гордился братом: такое не каж дому доверят. Недаром Андрей, как милиционер или даже
пограничник, имел форму и кобуру с настоящим пистолетом. И Тим с тех пор, как приехал
сюда, в Подлипы, почувствовал себя единомышленником старшего брата, стараясь во всем
ему помогать. Трудная у него работ а, попробуй-ка за всем уследить: и чтобы плохие
охотники, браконьеры, не забрались в заказник, и чтобы косули и лоси в снежные зимы не
остались без кормов, и чтобы весной к прилету птиц все было го тово...
«Опять, наверно, не позавтракал, — подумал Тим о брате, — голодный ушел... А вот
возьму и приготовлю завтрак, — решил он неожиданно для самого себя. — А что, не смогу,
думаешь? — будто с кем-то спорил Тим, может, с самим собой, стараясь убедить себя, что,
если захочет, сможет и завтрак приготовить, хот ь и не приходилось еще никогда этого де лать... — Ну и что, — рассудил Тим, — что не приходилось... Возьму и сделаю».
Тим набрал охапку дров, поднялся по скрипучим ступень кам. Сейчас он затопит печь и
вскипятит
чай.
Андрей
придет—
а
все
уже
готово.
И
удивится,
конечно,
обрадуется,
похвалит: молодец Тим, как это ты догадался?.. Тим свалил дрова око ло печки, открыл
металлическую дверцу, разгреб ровнее золу, чтобы больше вошло дров, и стал засовывать
поленья в черный печной зев. Одно полено положил поперек, остальные сверху, повдоль,
получилось крышей. Под эту крышу Тим су нул несколько сухих щепок, отодрал от полена
кусок бересты и положил туда же, чиркнул спичкой, едва поднес ее к бе ресте, и она
вспыхнула и затрещала, как порох. Пламя лиз нуло дрова и вместе с дымом вырвалось
наружу. Тим сразу наглотался этого дыма и закашлялся. Слезы потекли из глаз, он
размазал их по щекам. Такой густой и неприятный был дым, глаза выедал. Огонь в печке
заглох, и дыма стало еще больше. Тим наклонился и, как это делал иног да брат, подул на
обуглившиеся щепки. Дым так и хлынул наружу, в лицо. Т и м чуть не задохнулся. В горле
защипало. А дым все валил и валил. И что такое происходило, он не мог понять. И немно го
даже растерялся, подумал, что от Андрея ему, пожалуй, влетит: ст арший брат строгонастрого запретил прикасаться к спичкам. Но разве Тим знал, что так получится? Он же
хотел сделать как лучше... хотел помочь. А дым все валил и валил, густой и едучий. Окон
стало не видно. Тим открыл дверь. Дым повалил в сени, а из сеней на улицу. Тим с ужасом
подумал, что если он сейчас ничего не предпримет, дым заполнит всю улицу, весь поселок
и, наверное, весь ближний лес... Он испугался не на шутку и лихорадочно стал думать, что
бы такое сделать, но придумать ничего не мог. И неизвес тно, чем бы все это кончилось,
если бы не подоспел вовремя Андрей. Он, оказывается, водил Орлика на водопой, только
что вернулся, привязал его около сарая и бросил в кормушку сена... И в этот миг увидел
Тима, стоявшего на крыльце, и, увидев, наверное, как из открытой двери валит дым, быстро
подошел и спросил: — Что такое?
— Я печку затопил... — сказал Тим, обреченно шагнув сле дом за Андреем в темную от
дыма комнату. Стоял и ждал, чем все это кончится, желая одного: скорее бы уж все это
кончилось! И так было ему стыдно, так обидно: хотел сделать хорошо, а получилось хуже
некуда. «Как же так? — сердито он думал. — Ведь если человек хочет сделать хорошее, не
должно же получаться так плохо...»
— Думать надо, — словно разгадав его мысли, сказал
Андрей. — Вот дверь ты догадался открыть, а трубу не от крыл. Думать надо, — повторил он,
— прежде чем браться за что-то.
И загремел вьюшкой, открывая трубу. Тим даже кулаком себя по лбу стукнул от
досады: как же он забыл трубу -то открыть! Это же так просто. И если бы о н это сделал, все
было бы хорошо: и чай уже вскипел бы; и дым шел бы туда, ку да ему полагается идти — в
трубу. Он и пошел в трубу, как только Андрей отодвинул вьюшку и освободил дымоход. И
дрова в печке занялись веселым ярким пламенем, дружно горели. И вс коре в чайнике
закипело, забулькало, пар из него повалил, как из паровоза. И в комнате стало тепло, хотя
долго еще пахло дымом.
2.
После завтрака Андрей спросил:
—
Уроки все сделал? Если все, поедем расставлять дуп лянки.
—
Ура-ра! — закричал Тим и начал бегать по комнате, хватаясь то за одно, то за
другое. — Уроки я еще вчера сделал. Ура! Едем, едем! — И в
одну минуту собрался и
выскочил во двор. Орлик уже поел и стоял, опустив голову, дремал. Тим отвязал повод, и
Орлик
послушно
двинулся
за
ним.
Белка
к рутилась
около,
нетерпеливо
и
радостно
повизгивая. Почуяла, видно, что предстоит хорошая прогулка. Андрей вы нес из сарая сбрую
— хомут, седелко, дугу, и они быстро, прямо как на пожар, запрягли. Потом носили из сарая
дуплянки, аккуратно укладывали в сани . Дуплянки — это такие домики, вроде скворечника, а
делать их лучше не из дощечек, а из осиновых кругляшей. Тим тоже смастерил одну
дуплянку. Андрей расколол кругляш пополам, Тим взял большой кухон ный нож и выскреб
начисто гнилые середки, после чего внут ри этих половинок образовалась пустота, и когда
их снова сложили вместе и туго -натуго перетянули гибкой алюминие вой проволокой, вышел
отличный домик. Осталось только про резать отверстие сбоку, сделать крышу и дно.
Вдобавок ко всему Тим вырезал на дуплянк е две крупные, довольно за метные буквы: ТЛ.
Что означало: Тимофей Лубянин. И пока носили дуплянки и укладыва ли в сани, как-то сама
собой сочинилась задачка. Старший брат сделал одиннадцать дупля нок, одну дуплянку
смастерил
младший.
Сколько
дуплянок
сдела ли
они
вместе?
«Фу!
—
презрительно
усмехнулся Тим. — Тут и считать нечего. Пустяки! Одиннадцать плюс одна — конечно,
двенадцать». Они и уложили в сани все двенадцать дуп лянок. И Андрей сказал:
—
Ну, поехали.
Взял Орлика под уздцы и вывел за ворота. Тим уже сидел в санях и, как заправский
возница, держал в руках вожжи. Дорога была твердая, накатанная до масляного блеска, и
сани скользили по ней весело и легко. Белка убегала далеко впе ред, останавливалась и
поджидала их, но как только они при ближались, Белка, словно играя в догоняшки, такого
задавала стрекача, только хвост мелькал.
Доехали до реки, а там и до леса рукой подать. Но в лесу им делать сейчас нечего, они
свернули на другую, не очень торную, дорогу, в раскатах и выбоинах, и поехали вдоль р еки.
Берег Подлипки, по которому они ехали, был пологий и чу точку однообразный. Снег по -над
берегом будто специально был кем -то уложен ровными гребнями, рифленый, как шифер ная
крыша:
бугорок—выемка,
бугорок—выемка,
вверх—вниз...
Андрей
соскочил
с
саней
и
п р о ш е л с я п о с н е г у , к а к п о а с ф а л ь т у , т а к о й он б ы л с м е р з ш и й с я и з а т в е р д е в ш и й . Д а ж е с л е д
на нем не оставался.
—
Хорош! — сказал Андрей. — По такому насту куда хочешь можно идти. Пока не
оттаяло, управимся.
Солнце поднялось над лесом, и снег так и сиял, вспыхивал то в одном, то в другом
месте, смотреть на него стало невоз можно, слепило глаза. Начали попадаться деревья,
тополя и ветлы, все больше и больше их встречалось, и росли они у самой воды... Правда,
воды сейчас не было, река текла подо льдом, но эт о только до тепла. Тим знал: вот
солнышко пригреет как следует, и река вскроется, лед растает, тогда и де ревья окажутся
близко от воды. А пока кругом снег да лед, правильно сказал Андрей: в любую сторону
можно идти, хоть по снегу, хоть по самой реке...
Проехали еще немного, и Андрей остановил Орлика.
—
Вот это осокорь! Отличное дерево. Как ты находишь? — спросил он.
Тим оценивающе сверху вниз окинул взглядом огромное раскидистое дерево, согласно
кивнул.
Ничего себе, славное деревце. Прочно стоит оно на от логом берегу, ствол, пожалуй, и
вдвоем не обхватить — такой он толстый, могучий, надежно закованный в темновато -коричневую броню коры. Топором такой не возьмешь, зубья пилы запросто, наверно, можно
обломать. Нижние сучья, широко раскинувшиеся по сторонам , каждое само по себе — целое
дерево, потому что от них, от этих сучьев, отходили еще другие сучья, а от тех, других,
множество поменьше и потоньше, но таких же сильных, гибких и, видать, - живучих... Вот это
дерево! Богатырское. Тим так и сказал:
—
Большое дерево. Давай поставим на нем мою дуп лянку.
—
Правильно, — согласился Андрей. — Я так же думаю. И от поселка недалеко, и
место приметное. Большой осокорь. Будешь чаще ходить смотреть...
Андрей ухватился за нижний сук, подтянулся, как на тур нике, и — гоп! — не успел Тим
глазом моргнуть, как брат оказался верхом на этом толстенном суку.
—
Подавай, — сказал он и, чуть свесившись, подхватил из рук Тима дуплянку. Тим
стоял внизу и смотрел, как он там ловко и б ыстро закреплял ее между сучьями. Две минуты
— и все готово. Андрей соскочил на землю и встал рядом с Ти мом, улыбнулся:
—
Есть начало! Вот и заживет в твоем доме счастливое семейство гоголей.
—
А скоро они прилетят? — спросил Тим, глядя прямо в лицо Андрею. Это для того,
чтобы Андрей тоже видел его лицо и мог понять, о чем он говорит.
—
Месяца через полтора прилетят, — сказал Андрей. Он совсем глухой, хоть изо всей
мочи кричи — не услышит. Но по губам понимает, о чем его спрашивают. Просто удивитель но, как это ему удается. Иног да Тим так, для опыта, зажмет себе уши и велит дружку
своему Леньке-второгоднику (так его все в школе называют, потому что Ленька прошлую
зиму долго болел и остался в третьем класс е на второй год), и вот Тим заж мет уши и велит
Леньке что-нибудь говорить, а сам прямо глаз не сводит с его лица. Ленька усиленно
шевелит
губами,
старательно
выговаривая
слова,
но
Тим
ничего
не м о ж е т
понять
и
сердится: «Ты, поди, и вовсе ничего не говоришь?..» И удивляется еще больше спо собности
брата по малейшему движению губ и выражению лица угадывать с лова, понимать разговор.
Тим спросил однажды, как это ему удается, и Андрей сказал, что это впол не естественно:
вот взять, например, слепых, так у них очень
р а з в и т ы с л у х , ч у т ь е , и о н и , н и ч е г о н е в и д я , т е м не м е н е е п р е к р а с н о о р и е н т и р у ю т с я , х о д я т ,
куда им надо, и никогда не собьются с пути, знают все переулки и перекрестки. А он,
Андрей, хорошо видит и вполне может понять, о чем с ним говорят, правда, иные слова
приходится повторять дважды, а то и трижды, но это не так уж важно, в общем -то Андрей
все отлично понимает... Оглох он несколько лет назад, ког да работал далеко на Севере.
Однажды его захватила в тай ге пурга, и он чуть не погиб... И хоть случилось несчастье —
Андрей перестал слышать, но несчастным он вовсе не ка жется, потому что и работа у него
интересная, и работает он с утра до ночи, столько у него всяких дел, недаром счи тается он
лучшим охотоведом в крае, о нем писали даже в газетах, фотографию печатали , на которой
Андрей был снят вместе с Белкой на берегу Подлипки... И учительница, Вера Николаевна,
наверно, уже раз двадцать за зиму, если не больше, говорила Тиму: «У тебя прекрасный
брат, тебе нельзя его подводить». Как будто он и без нее не зна ет, какой у него брат, а
п о д в о д и т ь «и п о д а в н о н е с о б и р а е т с я . . .
—
Месяца через полтора явятся гости, — сказал Андрей. — В конце апреля или в
начале мая. Смотря какая будет нынче весна: ранняя или поздняя.
—
Откуда же им знать, ранняя весна или поздняя? — удивился Тим.
—
Сорока телеграмму пошлет... — засмеялся Андрей. И серьезно добавил: — Они все
знают, они, брат, умный народ, птицы. Знают, когда нужно прилетать, когда уле тать.
Помнишь, осенью мы видели с тобой на озере, как они готовились к отлету, силы
накапливали?
6
—
Гоголи?
—
Не только гоголи. Уток там всяких было много: свия зи, трескунки, широконоски...
—
А почему их трескунками назвали? — спросил Тим.
—
Голос у них трескучий, особенно у селезня. Трек, трек! А широконоска, будто
ангиной переболела, совсем охрипла: кр-уок, у-ок, кр-руок!
Тим улыбнулся, глядя на брата. Здорово он умеет под ражать птицам. Если не знать,
что это он, так и поверить можно — птицы кричат, трескунки или широконоски.
Часам к двенадцати управились, поставили последнюю дуплянку и поехали обрат но.
Солнце поднялось высоко и начало пригревать. Снег подтаял, размяк и шуршал под по лозьями саней. Тим лежал на мягком сене, блаженно при жмурив глаза, и дорога казалась
ему бесконечно длинной, куда хочешь можно по ней уехать — хоть на север, хоть на юг.
Размечтался Тим и решил про себя, что лучше, ко нечно, на юг ехать, на юге всегда солнце,
т е п л о . Н е у с п е л он т а к п о д у м а т ь , к а к в д р у г ш у р ш а н ь е о б о р в а л о с ь , л о ш а д ь о с т а н о в и л а с ь . И
Тим услышал чей-то густой, надтреснуто-хрипловатый голос:
—
Привет лесному начальству!
Тим приподнял голову и увидел краснолицего, толсто мордого парня с как попало
расставленными глазами, отчего один из них косил куда -то влево, а другой вправо, с кое как пришлепнутым и слегка сплюснутым носом, толстыми губами и несоразмерно огром ным,
тяжелым подбородком. На голове парня была пушистая ондатровая шапка, был он в черном
полушубке нараспашку, в валенках, с чуть ли не наполовину загнутыми голенищами,
7
шерстяные перчатки торчали из карманов. Жарко ему, видать, было. И весело отчего -то.
Улыбался парень, широко растягивая губы, и гла за его разбегались при этом в разные
стороны.
—
Привет лесному начальству!
—
А-а, Половинкин, — сказал Андрей. — Привет, привет. Как поживаешь?
—
Не жалуемся, — и подмигнул Тиму. — Помощника завел?
Андрей слез с саней и подошел к Половинкину, и оказа лось, что он чуть даже повыше
его, только плечи у Половинкина пошире, да подбородок потолще, да кулаки, пожа луй,
поувесистей. Но это ничего еще не значит.
—
Давненько я тебя не видел, — сказал Андрей.
—
Соскучился? — глаза у Половинкина нахально побле скивали.
Странно как-то они разговаривали, непонятно.
—
Ну, скучать-то мне некогда, — сказал Андрей. — Но поговорить с тобой давно
собираюсь. Говорят, ты лыжню за кордоном проложил?
—
Кто это говорит? — насторожился Половинкин и перестал улыбаться. — Кто
говорит-то? Какую лыжню? Ничего не знаю. Впервые слышу. Что это ты меня об этом спра шиваешь? Что я тебе, контрразведчик какой, что ли, контр разведчик я тебе, да? — повторил
он. — Если лыжня за кордоном, лесника спрашивай , он там живет. А я при чем тут?
—
А ты ни при чем, — сказал Андрей, усмехнувшись, и похлопал Половинкина по
плечу, как будто лучшего своего дружка -приятеля, хотя Тим сразу понял: никакие они не
8
друзья и не приятели, а совсем даже наоборот. И потому с пе рвой минуты возненавидел
этого парня. — Ты ни при чем, — сказал Андрей, — но я тебе советую лыжню прокладывать
где-нибудь подальше от заказника.
—
А ты меня не пугай, не пугай. Понял? — вздыбился Половинкин. — Я где хочу, там и
буду лыжню торить. Я, понимаешь, может, тренируюсь для всесоюзных соревнова ний, а ты
мне тут будешь указывать...
—
Ну, ну, чемпионом решил стать? По какому виду?
—
А я, может, по всем видам. И не твое это дело. По нял?
—
Ладно, Половинкин, тренируйся, только о разговоре нашем не забывай. Чем пион...
— покачал головой Андрей, садясь в сани и трогая Орлика. Сани опять зашуршали по
размякшему, подтаявшему снегу. А Половинкин остался по зади и некоторое время стоял
неподвижно, как столб, и зло смотрел им вслед. Потом сплюнул и выругался.
—
Глухарь несчастный! — крикнул он вдогонку. И пошел быстро в противоположную
от них сторону, полы его полу шубка отлетали, взмахивались, будто крылья какой -нибудь
птицы. И даже со спины было видно, какой он злой, этот Половинкин.
—
Ишь, герой, — задумчиво проговорил Андрей.
—
Не бойся его, — сказал Тим. — Пусть только попробует, мы ему...
Андрей засмеялся и обнял Тима за плечи.
—
А я разве боюсь, с чего ты взял, что я боюсь? Волков бояться — в лес не ходить.
Так ведь? А нам с тобой нельзя не ходить в лес. Если мы не будем ходить, то кто же станет
9
охранять наших друзей, лесных жителей — косуль и маленьких зайчишек, белок, лосей?..
Лоси хоть и большие, а в за щите тоже нуждаются. Знаешь, что этот Половинкин прош лой
весной удумал? — спросил он вдруг. — Утки отложили яйца и уже сидели на гнездах. А когда
они сидят на гнездах, они словно глохнут и подпускают совсем близко. Вот он и повадился
к озеру, этот Половинкин, и убивал птиц не то, чтобы на взлете, а прямо в гнездах.
Представляешь, убьет утку, а в гнезде останется целый - десяток недопаренных яиц. Вот
сколько сразу гибнет утят! Разве это дело?
—
Не дело, — согласился Тим. — Посадить его надо за это, чтобы знал.
—
Оштрафовали его, — сказал Андрей. — Предупредили строго. А он, видишь, не
унимается. Вот и выходит: зем ля — это наш общий дом, потому что все люди живут на
земле, и свой же дом мы грабим и разрушаем. Земля, конеч но, богата, очень богата, но
если не охранять ее богатства, так скоро от них ничего не останется. Представь -ка себе на
минуту: нет на земле лесов, а раз нет лесов, значит и рек, озер тоже нет, исчезли травы,
хлеба, цветы, нет птиц, животных, зверей... Смогут люди жить на такой земле?
—
Нет, — качнул головой Тим, — не смогут.
—
Так-то, брат, — сказал Андрей. — Если мы научимся быть добрьими и бережливыми
хозяевами в своем доме, на своей земле, так и земля наша останется доброй и богат ой... А
значит и людям будет хорошо на ней жить. Это надо всег да помнить. Всегда!
—
Я буду помнить, — поспешно отозвался Тим, будто клятву произнес, — всегда буду
помнить. Вот увидишь! И тебе буду помогать. Мы вместе будем охранять... Ладно? Пусть
10
попробует Половинкин, пусть только попробует!.. — искренне и горячо говорил Тим. Очень
уж ему хотелось, чтобы все было хорошо на земле, чтобы не случилось так, как говорил
брат: ни лесов на ней, ни рек, ни людей... Ничего! — Мы будем вместе охранять, — твердо и
решительно повторил он, глядя прямо в лицо Андрею.
Т и м лежал на санях, на душистом сене, и солнце светило ему прямо в лицо, теплое и
ласковое. За рекой лес виднелся. И синее небо висело над головой. И снег тоже был синий,
как небо, сверкающий, вспыхивающ ий множеством ослепительно ярких блесток. Сорока,
белобокая, с длинным раз двоенным хвостом, перелетала с дерева на дерево и треща ла,
как пулемет, сварливо балабонила о чем -то своем, сорочьем. Над Подлипами стояли густые
белые
и
прямые столбы дыма, такие высокие, что казалось, они подпирают небо. Собаки
лаяли в поселке. Петухи пели. Снег под санями шуршал, пофыркивал Орлик, и Белка то и
дело проносилась мимо, обгоняя их, весело скосив глаза. А лотом Тим глянул вперед и
увидел яркие красные пятна на с негу. Как цветы. Он знал, конечно, что никаких цветов на
снегу не бывает, и очень этому удивился. А когда подъехали ближе, красные пятна на снегу
вдруг ожили, зашевелились и врассыпную ки нулись, брызнули в воздух.
—
Снегири, — сказал Андрей. — Прямо снег загорается от них, — сказал он. —
Красивые птицы, правда?
Т и м к и в н у л . Е м у е щ е не п р и х о д и л о с ь в и д е т ь с н е г и р е й т а к б л и з к о и в т а к о м м н о ж е с т в е .
У него в глазах зарябило, когда они сыпанули вверх. Будто праздничный фейерверк.
11
Улетели
снегири.
Отстала
сорока.
Река
повернула
круто
и
пошла
стороной.
Отодвинулся лес. И они въехали в по селок. И радио — громкоговоритель висел на столбе у
клуба— так и оглушило Тима. И петушиные голоса отовсюду до носились. И две лохматые
собачонки вывернулись откуда -то и кинулись вслед, визгливо тявкая. Но Белка с достоинст вом вела себя, как и подобает настоящей сибирской лайке: не поджала хвост и не ускорила
бега. Только когда эти на хальные собачонки слишком уж наскакивали на нее, она слегка
поворачивала голову и предупреждающе показывала им свои крепкие острые клыки. Они
проехали через весь поселок, в другой его конец. И лес опять придвинулся к ним. И река
вернулась, приблизилась настолько, что хорошо, от четливо были видны замысловатые
сплетения всевозможных следов и тропок, п ересекающих ее вдоль и поперек.
Тим соскочил с саней, когда они подъехали к своему до му, и широко растворил ворота,
похлопал Орлика по крутому потному плечу. И помог брату выпрячь коня, сам отвел Орлика
к сараю и привязал к кормушке — отдыхай. А ладони так и зудели, просили дела, работы, и
Тим начал укладывать дрова в поленницу.
—
Ты бы отдохнул немного, — сказал Андрей. Но Тиму вовсе не хотелось отдыхать,
руки его просили работы, дей ствия. Потом он пошел к реке и долго стоял на берегу, при слушиваясь
к
глухому
невнятному
шуму
и
бульканью
подо
льдом.
Река
жила,
не
останавливаясь ни на секунду, нес лась и неслась, стремила свои воды в океан. Тим знал:
Подлипка течет в океан. То есть нет, не прямо, конечно, снача ла она впадает в Обь. Течет,
течет и сливается с Обью. Было две реки и вдруг — одна. Обь оттого и широкая, боль шая,
12
что много других рек и речушек, таких как Подлипка, впадает в нее. Пока Обь течет до
Северного Ледовитого океана, столько в ней воды накопится, такая она станет огромная,
что с одного берега не видно другого. Вот бы по плыть по Оби, до самого океана, думает
Тим, а потом бы по океану... Но в океане, конечно, всегда льды, раз он Ледови тый, и там
без ледокола не обойтись. Вот бы на атомном ледоколе поплыть, мечтает Тим, далеко далеко, через весь океан... И уже поздно вечером, лежа в постели и перебирая в памяти
события прошедшего дня, с радостью думал: прав да, очень хорошо, что Андрей уговорил
маму отпустить его на зиму в Подлипы. Сначала мама и слушать не хотела: нет, нет и нет.
Да ты что, говорит, в такую -то даль? Да что вы там будете делать одни? Как - будто они
маленькие. Да и в школу ему нынче... Как будто в Подлипах школы нет. А тут школа хоть и
небольшая, деревянная, а не хуже дру гих. И ходить совсем близко. Что и говорить, х орошо
в Подлипах, и брату, как-никак, помогать надо — вон сколько у него всяких дел!
Ночью Тим плыл на ледоколе по океану, и разноцветное северное сияние освещало
ему путь... Потом оказалось, что вовсе это не северное сияние, а снегири. Их было много,
красногрудых, и оттого, что их было много, такое вокруг разливалось яркое, редкостное
сияние... А потом выплыло перед ним, слегка покачиваясь, как фонарь на ветру, крас ное,
смеющееся лицо Половинкина, и голос прозвучал от куда-то сверху, из глубины, будто из
репродуктора: «А-а, помощничка завел!.. Ха-ха-ха!». Тим почувствовал, как сжима ются у
него кулаки, то ли от страха, то ли от решительности и готовности драться, то ли от того и
13
другого вместе, — он почувствовал, как сжимаются у него кулаки, но не просну лся, будто
решил выстоять до конца...
3.
Утром, как всегда, Тима опередил брат — он уже переделал уйму всяких дел: сводил
Орлика на водопой, дал ему сена, сложил оставшиеся дрова в поленницу, счистил со
ступенек лед. На кухне топилась печь — тоже его работа.
Пламя туго, напористо гудело, рвалось в трубу, на полу и стенах краснели отблески. Тим
встал, оделся и вышел на крыльцо. Было тихо, морозно. На деревьях висел белый пу шистый куржак.
—
Привет, — сказал Андрей. — Как спалось-ночевалось, в каких краях довелось
побывать?
—
Ничего, — ответил Тим, — неплохо. По Северному Ледовитом у океану плавал... На
ледоколе. На атомном. А северное сияние — это от снегирей... От снегирей, — повторил он,
тщательно выговаривая каждую буковку, как бы отделяя одну от другой, но Андрей и без
того уже хорошо понял, о чем он говорит, понял и улыбнулся.
—
От снегирей?
—
Ага. Их там много.
14
—
Ну вот, — сказал Андрей, — не такое еще можно увидеть. — И, помолчав, заговорил
о другом. — А у нас тут сегодня ночью событие произошло.
—
Какое?
Андрей достал что-то из кармана и положил на ладонь.
—
Видишь?
—
Вижу, — сказал Тим, пока еще ничего не понимая. — Хлеб...
—
Хлеб-то хлеб, да не совсем обычный. Я его утром око ло Белкиной конуры нашел.
Что-то, думаю, подозрительный какой -то хлеб, мы вроде такого и не давали. Вот посмотри ка, что я обнаружил...
Тим осторожно, словно бомбу, взял в руки твердый, смерзшийся кусок и увидел
торчащий из него поблескиваю щий конец иголки. Зачем она в хлебе? — не понял Тим,
удивился. — И почему этот хлеб с иголкой у Белкино й конуры оказался?
—
Вот такие-то, брат, дела, — сказал Андрей. — Хорошо, что Белка у нас умница,
чужого хлеба не взяла, а то бы...
Андрей не договорил, но теперь и так стало ясно, что это за хлеб, как и зачем
о к а з а л с я он у Б е л к и н о й к о н у р ы . В с е с т а л о я с н о . В е д ь е с л и б ы Б е л к а с ъ е л а э т о т х л е б , е с л и
бы она... Нет, нет, Тим даже в мыслях не мог допустить, что бы могло произойти в эту
ночь... И он уже не сомневался в том, что подлое это дело — дело рук Половинкина. Кто же
еще может такое сделать? Он сказал об этом брату, но тот не согласился.
—
Не знаю, — сказал он строго. — И ты тоже не знаешь. А коли не знаешь, не говори.
15
—
Кто же еще? — спросил Тим. Очень ему было обидно, до слез обидно — такую
собаку хотели погубить. За что? Такую собаку! Да Белке, может, равных во всей Сибири не
сыскать. Нет ей равных. Прошлым летом, как раз перед отъездом сюда, в Подлипы, ходили
они с Андреем на выставку охотничьих собак. Народу собралось на стадионе, как будто на
какой-нибудь международный матч по футбо лу. И столько там было разных собак, похожих
на Белку и совсем не похожих: добродушных лохматых сеттеров и сви репых на вид, с
короткой лоснящейся шерстью и тяжелыми отвисшими челюстями пойнтеров, русских
гончих и борзых, стройных лаек и неуклюжих, коротконогих спаниелей. Красивые собаки,
умные. И у многих поблескивали медали на шее. Тим поинтересовался, за что это у них
столько наград? И Андрей, как показалось ему, ответил с веселой ирониче ской улыбкой:
«За то, что они благородного происхождения, во -первых. За их полевы е способности, вовторых, то есть за их охотничье умение. Ну, а в -третьих, большое значение при дается
экстерьеру собаки...» — Сказал он и глянул на Тима весело, с прищуром.
Тиму не очень было ясно, что значит благородное проис хождение и экстерьер собаки,
но спросил он о другом:
—
Они какие-нибудь подвиги совершили? Андрей улыбнулся:
—
Ну, подвигов, как таковых, за ними не числится. А экстерьер — это внешний вид
собаки, по которому знатоки определяют чистокровность ее породы. Понятно?
Тим кивнул. Хотя и не уяснил себе до конца, в чем за ключаются заслуги этих собак.
Нет уж, если по справедливости, так Белка заслуживает и не такой медали, а может быть,
16
самой настоящей, за отвагу, и не за внешний вид, хоть и вид у нее не хуже, чем у любой из
тех выставочных собак, а за то, что человека она спасла, своего друга не оста вила в беде.
Э т у и с т о р и ю н е м н о г и е з н а ю т , лотом у ч т о А н д р е й н е л ю б и т о н е й в с п о м и н а т ь , н е л ю б и т о
себе рассказывать. Но Тиму-то все известно, от Тима нет у Андрея никаких секретов.
Тогда, три года назад, Андрей закончил техникум и уехал работать на Север, в
таежный поселок. А еще рань ше жили они там все вместе, вся их семья: отец, мама, Ан дрей и Тим. Правда, Тим был еще слишком мал и ничего из той жизни не помнит. Не помнит
он и отца, знает его лишь по фотографиям да по рассказам. Отец работал охо товедом. Был
он, говорят, решительный, смелый и справедливый, что, как ни странно, не всем нравилось.
Однажды он ушел в тайгу и не вернулся. Его долго искали и нашли в лесной чащобе
окровавленного, с простреленной грудью...
Похоронив отца, они уехали вскоре в город. В том же году Андрей закончил школу и
р е ш и л с т а т ь , к а к и о т е ц , о х о т о в е д о м . П о с т у п и л у ч и т ь с я . Уеха л п о т о м р а б о т а т ь н а с е в е р и
занял отцовское место. И тоже чуть не погиб. Зашел как -то очень далеко в тайгу, а дело
было зимой. Утром было тихо и ясно, а к полудню заморочало и подул ветер. Да та кой
сильный, что в трех шагах ничего нельзя было разли чить.
Андрей шел долго, наугад и, как потом оказалось, шел в противоположную от дома
сторону. Совсем выбился из сил. А ветер ду л не переставая, и сильно похолодало к вечеру.
Андрей все чаще начал останавливаться. Хотелось опуститься прямо на снег и отдохнуть.
Посижу немного, говорил он себе, и снова пойду. И как только он садился, так глаза сами
17
собой слипались, сон одолевал. И не было сил побороть сон, встать и идти дальше. И он
уснул бы, пожалуй, если бы не Белка — она не отходила от него ни на шаг, скулила,
повизгивала и дергала зубами за рукав. Нельзя, мол, сидеть, нельзя спать, а то замерзнем
оба. Вставай, вставай! Пойдем. Так и не дала ему уснуть.
Поздней ночью вышли они, наконец, к поселку, который оказался лесхозом. Случайно они
набрели на него или не случайно, может, почуяла Белка жилье и вывела, спасла Андрея.
Он сильно тогда простудился и долго болел, лечился в больнице. И хоть выжил, но
перестал совсем слышать. И все жалели его и сочувствовали ему: такой молодой, поч ти
мальчик, а уже инвалид. Правда, ему и пенсию, как ста рику, дали. И некоторое время они
опять жили все вместе, втроем: мама, Андрей и Тим. И мама всячески старалась
поддержать Андрея, подбодрить, говорила, что, пока они все вместе, горевать нечего, не
пропадут. Но Андрей не хотел быть пенсионером и упрямо твердил: «Я не инвалид. Я
потерял слух, но это еще не значит, что я не смогу работать. У меня есть глаза. И руки. И
голова на плечах». Мама испуганно и умоляюще на него смотрела: — Что ты еще
надумал?
—
Не знаю пока, — отвечал Андрей. — Но жить сложа руки я не смогу. Это ясно.
И он опять добился своего: ему разрешили рабо тать и направили охотоведом сюда, в
Подлиповский заказник. Мама плакала и говорила, что едет он на верную гибель, что это
безумие. Андрей был в хорошем настроении, он обнял маму и, смеясь, сказал:
—
Безумству храбрых поем мы песню... Не беспокой ся, мам, прошу тебя, все будет
как нельзя лучше. Вот уви дишь;
И он оказался прав. Позже и сама мама признавала, что Андрей поступил правильно,
что другим она и не хотела бы его видеть. И так она была теперь уверена в нем, что хоть и
не сразу, но решилась все -таки отпустить в Подлипы на всю зиму Тима. О себе Тим и
говорить не хочет — он всегда верил старшему брату и был счастлив, что живут они вместе,
работают, если хотите, тоже вместе. А что еще он может себе желать!
18
—
Что же теперь делать? — спросил Тим, разглядывая тоненькую блестящую иголку.
Такой хорошо пуговицы к рубашке пришивать. Она для того, впрочем, и предназначе на,
иголка. Но кому-то пришла в голову подлая мысль засунуть ее в хлеб и подбросить Белке...
И хоть не стал Тим спорить с братом, убеждать е го в том, что, кроме Половинкина, некому
это сделать, в душе он остался п р и своем мнении. И ничто не могло его переубедить.
— Сделаем вид, будто ничего не случилось. Да ведь и не случилось ничего, — сказал
Андрей.
—
Н о могло же случиться...
—
Могло. Н о н е случилось. Будем, к а к говорится, более бдительны. К сожалению,
немало еще вокруг н а с подлых людей, и, пока они есть, т а к и е люди, можно всего ожи дать...
—
Надо собрать всех плохих людей и посадить, — с к а з а л Тим. — Чего н а них
смотреть?
—
Это не выход. И потом н е т а к легко, - к а к тебе к а жется, распознать человека —
плохой он или хороший, совсем плохой или не совсем... Иногда кажется, человек хо роший,
а потом оказывается — такой он гадкий, что хуже и не придумаешь. Так что, если не
разобраться, молено обвинить хорошего, а поверить подлецу.
—
Что же делать? — спросил Тим.
—
По крайней мере, не падать духом. И ни в коем слу чае не обвинять человека
напрасно, без доказательств. Ты это запомни очень крепко, на всю жизнь.
—
А Половинкин плохой?
Андрей озадаченно покачал головой, и лицо его сделалось серьезным и задумчивым.
—
Видишь ли, Тим, — сказал он, — я не могу твердо тебе сказать, потому что не так
хорошо знаю Половинкина. Сказать, что он хорош, не могу, но и утверждать, что совсем
плох, тоже не имею права.
Тиму не понравился такой ответ. Ни то и ни се. А он хотел знать твердо: да или
нет. И знал твердо:
19
—
Нет. Плохой.
—
Да откуда тебе известно?
— Плохой, — упрямо стоял на своем Тим.
—
Ну хорошо, — согласился Андрей. — Может, ты и прав. Предположим. Но я прошу
тебя нигде и никому об этом не говорить. Слышишь, Тим? Нигде и никому.
—
Ладно. Все равно он плохой, этот твой Половинкин...
—
Думай, как хочешь. Но молчи. Пусть это будет нашей тайной. И пусть тот, кто это
сделал, думает, что мы ничего не знаем. Поня тно теперь?
—
Понятно, — кивнул Тим, не очень понимая, для чего все это нужно. Но раз так
нужно, значит так будет. И ни кому он, конечно, ничего не скажет. Будьте уверены, Тим
умеет держать язык за зубами, умеет хранить тайну. Хотя, говоря откровенно, дело э то
далеко не из легких.
4.
По утрам еще держатся легкие заморозки, а днем осле пительно сияет солнце. Снег
темнеет, раскисает и ползет, хлюпает под ногами, как кисель. И что -то булькает и шуршит
в глубине его, сугробы оседают и рушатся. Отпаявшие ся от крыш и карнизов сосульки с
хрустальным звоном падают вниз и рассыпаются. Пахнет сырым снегом, оттаявшей
древесиной и еще чем-то горьковато-острым, по-весеннему непонятным и радостным. И
день ото дня все теплее и весе лее становится. Вот и ручьи побеж али по дорогам, заструи лись, отразив в себе блеск неба и солнца. И ничто уже не сможет остановить, задержать
наступление весны.
20
Как-то прибежал Ленька-второгодник, влез, как петух, на верхнюю жердину ограды и
закричал:
—
Ти-им! Тима-а! Лед на реке сломалс я. Айда смотреть. Тим быстренько собрался,
шапку в охапку — и бегом к реке. Подлипка и в самом деле пришла в движение, кое -где уже
небольшими
полыньями
темнела
освободившаяся
вода.
Теснясь
и
раскалываясь,
многочисленные льдины медленно двигались по течению .
—
Теперь уж скоро совсем станет тепло, — сказал Тим. — Гоголи прилетят. Они уже,
наверное, в дороге. Андрей говорит, как только лед тронется , так и утки появятся. Знаешь,
Ленька, а я дуплянку сделал. Мы ее с Андреем поставили за поворотом, на большом
осокоре. Хочешь, покажу?
—
Сейчас?
—
Нет, сейчас там нечего смотреть. Вот когда гоголи
прилетят, поселятся в ней...
—
А если не поселятся?
—
Должны поселиться... Знаешь, какая дупляночка? Во! — показал он большой
палец. — А потом птенцы появятся. Андрей говорит, они как только выберутся из яйца, так
сразу и в воду ныряют. Интересно, как это так полу чается: их же никто плавать не учит, а
они все равно плавают. Вот здорово!
—
И вырастают они быстро, — добавил Ленька. — Всего одно лето проживут и уже
взрослыми становятся.
21
—
А мы за лето насколько подрастаем?
—
Ха! И незаметно совсем. Чуточку. На сантиметр, на верно.
—
Нам, чтобы взрослыми стать, сколько нужно жить?
—
Много, — сказал Ленька. — Двадцать лет или больше.
—
Нет, меньше, — не очень уверенно возразил Т им. — Наверно, лет десять.
—
Двадцать, — сказал Ленька.
—
Хоть двадцать, хоть десять, — рассудил Тим, — все равно много. Отчего это,
интересно, человек так долго вы растает? Вон Белка наша после меня родилась, а уже
давно взрослая.
—
A
y
нас в прошлом году родился ма-ахонький теленок, — сказал Ленька, — а
теперь вон какой бычище. Прямо страх на него смотреть... Рожищи — во!
—
Вот бы человеку за одно лето вырастать!
—
Не, не хочу, — вдруг сказал Ленька.
—
Почему? — удивился Тим. Ленька пожал
плечами.
—
Так. Все время быть взрослым тоже, наверно, неин тересно.
—
А я бы согласился.
—
А в школу когда бы ты ходил? — хитро прищурился Ленька. — Взрослых ведь в
школу не принимают.
—
Ну и что. Зато взрослый сам может учиться...
22
—
Ха, сам! Как это сам?
—
А может, тогда бы и учил ись иначе... — предположил Тим. — Тогда бы все было
иначе.
—
Как иначе?
—
Ну, я не знаю. Может, за одно лето кончали бы школу.
—
Как это за одно лето?
—
Ну, не знаю... А все равно было бы здорово!
—
Выдумываешь ты все.
—
Ладно, не хочешь, так и не надо, — сказал Тим, — все равно по-нашему не будет.
Вон Вера Николаевна говорит, что человек — часть природы...
—
Мы часть природы? — возмутился Ленька. — Фигу! А знаешь, Тим, — вдруг он
снизил голос до шепота, — Вера Николаевна сама часть природы, вот и говорит... Знаешь,
Тим... ты только не обижайся... что я слышал? Все говорят, что Вера Николаевна по уши
втрескалась в Андрея...
—
Т ы . . . т ы п о м е н ь ш е б о л т а й , — п о к р а с н е л Т и м и д а ж е з а д о х н у л с я от к а к о г о - т о
внутреннего протеста и обиды. И пригрозил: — Попробуй еще раз скажи! Втреск алась...
Скажешь тоже.
—
Да это же не я, — оправдывался Ленька, — другие говорят.
—
Пусть другие говорят, а ты не болтай. Понял?
—
Мне что. Я запросто могу молчать. Тим, а когда мы пойдем к большому осокорю?
23
—
Давай хоти завтра...
5.
Теперь каждый день отправлялись они к большому осо корю и всякий раз возвращались
ни с чем. Прошел по реке лед, вода в Подлипке холодно поблескивала. Вороны гром ким
карканьем оглашали окрестности, шумными стаями с одного берега на другой носились
галки. Но река казалась пустынной. Гоголей все еще не было. Хотя, по всем призна кам, они
и должны бы уже прилететь.
—
Теперь скоро, — говорит Тим, боясь, что Леньке на доест ждать и он откажется от
дальнейших хождений сюда. Ленька рукой махнул.
—
Пусть хоть и вовсе не прилетают.
—
Прилетят, — убежденно сказал Тим. — Вот увидишь!
Они шли берегом Подлипки, возвращаясь в поселок, не много расстроенные. Потом
посидели на старой опрокинутой лодке, задумчиво глядя на воду. И Тиму казалось, что не
вода течет, а они на этой звонкой, просмоленн ой лодке плывут куда-то, мимо домов и
деревьев, мимо реки...
—
Вон они, вон! — вдруг закричал Тим да так и съехал ногами вперед с лодки.
—
Кто? — спросил Ленька.
24
—
Гоголи.
,
—
Где, вон те, что ли?
И правда, вдоль противоположного берега к сухим за рослям прошлогоднего камыша
плыли
утки.
Но
это
были
обыкновенные
домашние
утки.
И
Ленька
презрительно
рассмеялся:
—
Ха, нашел гоголей!
Тим покраснел, нахмурился и, оправдываясь, сказал:
—
Да я что, я ведь ничего... Я думал, что гоголи. Изда лека разве поймешь...
—
А чего тут понимать, — безжалостно насмехался Ленька. — Пошире глаза открой,
так и увидишь. Ладно, жди своих гоголей, а я пойду. Мне некогда. Во, смотри! — сказал он с
издевкой. — Обратно плывут твои гоголи.
И, сплюнув сквозь зубы, быстро зашагал по косогору к поселк у. У Тима защипало в
носу, так ему стало обидно, и слезы на глаза навернулись. Но он сдержался и не запла кал.
И крикнул вдогонку:
—
Ну и уходи! Пожалуйста. Обойдусь без тебя.
И вздрогнул от неожиданности: прямо как с неба сва лившись, перед ним стоял
Половинкин. Он смотрел на Тима в упор и во весь рот улыбался.
—
Чего это ты разоряешься?
25
—
Н и ч е г о , — б у р к н у л Т и м . Он с т о я л , н е п о д н и м а я г л а з , и п о т о м у в и д е л т о л ь к о
кирзовые в ошметках застаревшей грязи сапоги Половинкина да пузырем вздувшиеся на
его коленях брюк».
—
Не поладили? — поинтересовался Половинкин и по ложил тяжелую, будто каменную
ладонь на плечо Тиму. Тим попы тался вывернуться, но не тут -то было, рука Половинкина
сделалась еще тяжелей и прямо давила, прижима ла его к земле.
—
Что это ты на меня сычом смотришь? — говорил между тем Половинкин, хотя Тим
и в о в с е н а н е г о 'не с м о т р е л . — Б р а т , н е б о с ь , н а с т р а и в а е т п р о т и в м е н я ? Т а к о й , м о л , с я к о й
Половинкин...
—
Никто меня не настраивает, — сказал Тим, освободившись, наконец, из -под руки
Половинкина и отступив на шаг в сторону.
—
А вот если я твоему брату при случае по шее за та кие штуки надаю? А?
«Он тебе скорее надает», — подумал Тим, но промолчал, понимая, что в данном случае
самое благоразумное молчать.
А Половинкин так и зашелся в смехе, так и затрясся весь, и лицо его сделалось
багровым.
—
Не бойсь! — сказал он, вытирая рукой глаза. — Половинкин не такой. Понял? Так и
брату своему скажи. Мол, Половинкин так и сяк... Славный в общем парень! Не ве ришь? Ты
любишь машины? — 1вдруг спросил он. — Приходи как-нибудь в мастерскую, покатаю тебя.
С ветерком. На легковой. А хошь, на тракторе... С грохотом.
26
—
Не хочу, — еще ниже наклонил голову Тим.
—
Ну и дурак! — сказал Половинкин. — Не понимаешь, значит, ничего. А я насквозь
тебя вижу. И брата твоего, глухого, тоже насквозь вижу. Не веришь?
Тим опять промолчал.
—
Да я, может, самый добрый на свете... А? — Тут он торопливо стал шарить по
карманам; шарил, шарил и что -то, наконец, вытащил и протянул Тиму. — Вот! Угощайся. Бери, бери. Чего набычился? Бери, покуда дают, а бить зач нут — чеши во все лопатки. Понял?
И он прямо силой втолкнул Тиму в ладонь конфету и напоследок так сжал е го плечо,
что Тим сморщился и чуть не вскрикнул от боли. А Половинкин уже шел прочь, вдоль
берега, весело насвистывая. Он прошел немного, оставляя за собой на песке глубокие
безобразные следы, остановил ся, обернулся и крикнул:
—
Так и скажи брату: Половин кин, мол, добрый. Так, мол, и сяк... Фантик ему
покажи.
И, зашагав дальше, во все горло запел:
Во
поле
березонька-а
во
поле
кудрявая...
И-эх!
Надаю березке
Надаю,
кудрявенькой,
стояла-а,
я по шее,
по
шее...
27
Тим повертел в руках конфету в яркой обертке, поколебался с минуту, не зная, как ему
поступить, потом решительно размахнулся и швырнул так, что конфета чуть не пе релетела
через реку, булькнув где-то у того берега... Вот и все! Тим облегченно вздохнул и побежал
по косогору к поселку, все быстрее, быстрее. Дух у него перехватило.
6.
Ждал Тим гостей, каждый день ходил к большому осо корю, подолгу смотрел в сторону
юга — не появятся ли оттуда гоголи. — а все-таки не уследил, пропустил момент их прилета.
Как-то вернулся он из школы, а брат встречает его еще у ворот и говорит:
—
Ну, поздравляю тебя!
—
С чем? — удивился Тим. Занятия в школе пока еще не кончились, день рождения у
него давно уже прошел, так что и поздравлять его как будто не с чем. Андрей посмеи вается.
—
Явились гости. Гоголи прилетели.
—
Правда? — обрадовался Тим. — Ты их видел? Ур-ра! Прилетели! — последнее слово
он прокричал уже за воротами и в одно мгновенье очутился около Ленькиного дома. — Леень, Леня, гоголи прилетели! Я же говорил, прилетят, говорил, вот и прилетели.
Ссора была забыта, дружеские отношения восстановлены. Втроем они — Тим, Ленька и
Андрей — отправились за крутой поворот, к большому осокорю. День был солнечный, и вода
28
в реке просматривалась до самого дна, такая она была про зрачная. В одном месте
Подлипка круто поворачивала, словно встретив на пути препятствие, и сразу за поворотом
виднелся знакомый осокорь. Он стоял,
окутанный каким -то прозрачным зеленоватым
туманом, и оттого казался еще раскидистее и мощнее. Но когда подошли ближе, поняли,
что никакой это не туман, а просто распустились и зазеленели листья. Берег тут пологий,
чистый, а с противоположной стороны — густые заросли камыша. Оттуда, из этих зарослей,
и выплыло несколько гоголей, державшихся строго парами — важные белогрудые селезни и
серенькие самки.
—
Ух ты! — вырвалось у Тима — такими красивыми, необыкновенными
показались
ему эти птицы.
—
Ну вот, — сказал Андрей, — прошу любить и жаловать. Это ваши друзья. Будьте и
вы им друзьями.
Теперь Тим и Ленька не пропускали ни одного дня, хоть на минутк у, да прибегут,
посмотрят, что тут происходит. А го голи в первый же день облюбовали дуплянку. Поначалу
они с возможной осторожностью обследовали все вокруг и, кажется, остались вполне
д о в о л ь н ы . Х о р о ш е е , у д о б н о е м е с т о . Д е р е в о с т о я л о б л и з к о от в о д ы . И д у п л я н к а н е в ы с о к о ,
но в то же время не очень низко, в самый раз. И камыши рядом.
Потом самка заглянула в дуплянку и опять осталась до вольна. Отверстие было
свободное. И крыша над головой — это тоже кое-что, да значит. Она что -то долго там
29
сидела, в дуплянке, и оставшийся внизу, у самого берега, селезень нетерпеливо крутил
большой черной головой и негодующе поблескивал круглым красноватым глазом.
«Крек!» — позвал он сердито: ну, чего, мол, ты там? «Крек -крек!» — отозвалась утка,
высунув из дуплянки голо ву. Что, видно, на их языке означало: все хорошо, прекрас но,
остаемся здесь.
Так вот и появились в Тимкиной дуплянке новоселы. Це лыми днями хлопотали они,
устраивая жилье. Целыми днями селезень, как ошалелый, носился над камыша ми, с
размаху плюхался в реку и бил крыльями по воде. Самка все реже стала появляться, она
отложила, наверно, яйца и высиживала птенцов. Нелегкое это дело. Попробуй -ка, посиди
целый день на одном месте, неподвижно. Все громче и громче, с каким -то даже непонятным
отчаянием кричит и бьет крыльями по воде гоголь-самец. «Крек-крек! Где ты, почему не
отзываешься?» — слышится в его настойчивом, тревожном голосе. И ребята вот уже много
дней не видят утку. Что с ней? Непонятное происходит.
Однажды ребята пришли пораньше, спрятались непода леку за соседним деревом и
просидели в ожидании чуть ли не полдня. Но утка не показывалась. И селезня в этот день
почему-то не было. И когда их терпение совсем уже иссякло и они собрались уходить,
Ленька схватил Тима за руку и прошептал:
—
Смотри, смотри...
Тим так и впился глазами в дуплянку. Из отверстия вы сунулась голова какой -то
странной птицы с острым и хищно загнутым клювом. Потом эта птица, повертев головой во
30
все стороны, вдруг вылетела и стремительно понеслась вверх, редко и широко взмахивая
крыльями. Ястреб! Теперь уже не было сомнений, что это ястреб. Но как он за брался в
дуплянку, ведь там же утка?
—
Может, он ее насмерть заклевал? — предположил Тим. Голос у него дрожал и
срывался.
—
Давай заглянем, — сказал Ленька. Но Тим помотал головой, не согласилс я.
—
Нельзя. Сначала Андрею скажем.
И они помчались домой, рассказали Андрею все, что видели.
—
Значит, насколько я вас понял, — сказал Андрей, — вы видели, как из дуплянки
вылетел ястреб?
—
Самый настоящий. Крылья — во, а клюв!.. — И Тим загнул перед своим н осом
указательный палец. — Во клюв!
—
Ну что ж, — сказал Андрей, — посмотрим.
И быстро собрался, взял ружье, щелкнул затвором, про верив, заряжено ли, и повесил
его на плечо дулом книзу. Дорогой он говорил:
—
Будьте готовы к самому худшему. Если ястреб выл етел из дуплянки, значит что -то
случилось. Вполне возможно, что утки уже нет в живых.
Прошли крутой поворот. До большого осокоря осталось шагов, наверное, тридцать.
Андрей снял с плеча ружье. Шел он бесшумно, мягко ступая по траве, держа ружье
наготове. И Тим с Ленькой тоже старались идти осторожно, сдержи вая дыхание. Волнение
31
охватило их. «Ну, берегись, — мысленно говорил Тим, — берегись, ястреб-стервятник, достанется тебе на орехи!». И в это самое время, когда до осоко ря оставалось каких-нибудь
десять шагов, из дуплянки вы летел ястреб и стремительно, прямо как ракета, взмыл вверх.
Андрей 'поднял ружье и тут же опустил. Тим даже за руку его схватил: что же, мол, ты
не стреляешь? Эх! Теперь ястреб поднялся высоко и ходил плавными кругами, словно
привязанный. Кружил и кружил и не хотел никуда улетать. Странно.
—
Тут дело какое-то хитрое, — сказал Андрей. — Давайте посмотрим.
Он повесил ружье на сук, а сам, легко подтянувшись, влез на дерево. Тим и Ленька
смотрели на него снизу и с нетерпением ждали, что там обнаружится. Андрей заглянул в
дуплянку и воскликнул:
—
Ого, тут целый клад! — И минуту спустя добавил: — Одиннадцать яиц. Семь
гоголиных и четыре ястребиных. Вот вам и разгадка. Утка отложила яйца, а посидеть, как
видно, ей не удалось...
Тим готов был расплакаться — так все хорошо начиналось и вот тебе на! Он отвернулся
и вытер кулаком глаза.
—
Что же нам делать? — спросил Андрей, глядя на сто явших внизу мальчишек. Лицо
его было задумчивым и озабоченным. А что придумаешь? Если утка погибла, так н ичего уж
теперь не изменить — быть в это лето дуплянке пустой.
—
Ну,
ничего,
не
горюйте,
—
успокоил
их
Андрей,
и
лицо
у
него
оживилось,
повеселело. — Ничего, братцы! — сказал он. — Кажется, я кое-что придумал... Она тут,
32
правда, хитрит, ястребиха, и все с емь чужих яиц раскатала по сто ронам, сидит только на
своих. А мы ее перехитрим. А? Как вы думаете, перехитрим? — сказал он и запустил руку в
дуплянку, достал из нее одно яйцо. Ястребиное. Остальные десять перемешал и сложил
рядышком. Порядок!
На другой день пришли, и все повторилось сначала: ястребиха, как и в прошлый раз,
чужие яйца откатила в сторону, а на своих сидела, согревая их теплом своего тела. Андрей
забрал еще одно яйцо, остальные девять сложил
вместе...
Так они ходили сюда четыре дня подряд, и одно за другим Андрей вынимал из
дуплянки ястребиные яйца. Теперь оста лось лишь семь штук гоголиных. Андрей аккуратно
сложил их вместе, опустился вниз и сказал:
—
Посмотрим теперь, что она будет делать, захочет си деть на чужих яйцах или
улетит прочь, подальше от этого места?
—
Улетит, наверно, — вздохнул Тим.
—
Посмотрим. А теперь пойдемте. Не будем мешать.
И вот наступил пятый, самый Ответственный день. С утра Тим не находил себе места,
ж д а л , к о г д а о с в о б о д и т с я А н д р е й и они о т п р а в я т с я к б о л ь ш о м у о с о к о р ю . Н о А н д р е й , к а к н а зло, сначала по каким-то делам ходил в сельсовет, потом ушел на почту. И Тим томился в
ожидании, не зная, чем заняться. Пришел Ленька. И они посидели на бревнах, погово рили.
33
—
Как думаешь, — спросил Тим, — улетела ястребиха или осталась? Я думаю,
улетела. Заглянула в дуплянку, а там ни одного ястребиного яйца. И улетела. Эх, жалко!
—
А вдруг осталась? — сказал Ленька.
—
Хорошо бы. Только не захочет она сидеть на чужих яйцах. Все время же она их
откатывала...
—
Да, — согласился Ленька, — не захочет, наверно.
—
И ч т о т а к д о л г о А н д р е я нет! — в з д о х н у л Т и м и п о г л а д и л в ы б р а в ш у ю с я и з к о н у р ы
Б е л к у , п о т р е п а л р у к о й п о м я г к о м у ее з а г р и в к у . В о т у ж е н е с к о л ь к о д н е й Б е л к а с и д и т н а
привязи. Не очень это ей, видно, по душ е, но ничего не поделаешь — таков порядок: сейчас
собак распусти, так они всю птицу пораспугают. А птица в это время сидит на гнез дах —
нельзя ее пугать.
—
Ничего, — говорит Тим, — потерпи немножко. Белка уткнулась горячим носом ему в
«олени, доверчиво
завиляла хвостом.
—
Мы тоже свою на цепь посадили, — сказал Ленька. — А дед Ляхов «е хочет
привязывать. Андрей пригрозил ему штрафом... С а м слышал.
В это время, легок на помине, и появился Андрей. Шел он быстро, торопился и был
чем-то взволнован. Не остана вливаясь, он прошел к сараю, бросив на ходу:
—
Я уезжаю сейчас. Срочное дело. Кажется, браконьеры опять начинают пакостить.
Он у ж е в ы н е с л о д о ч н ы й м о т о р , и Т и м д о г а д а л с я : н а к а т е р е п о п л ы в е т .
34
—
К а к и е б р а к о н ь е р ы ? — с п р о с и л он.
—
А вот посмотрим.
—
Возьми нас, — попросил Тим, заглядывая брату в ли цо, и, боясь, что Андрей не
поймет, повторил: — Возьми, пожалуйста, нас, а?..
—
Нельзя, — коротко и твердо сказал Андрей. — И потом всем сразу уезжать не
следует. Оставайтесь. Сходите с Леней к своей дуплянке, узнайте , что там.
Он взвалил мотор, на плечо и заторопился к реке. До рожка шла под уклон, и шагать
было по ней, наверное, легко, как будто кто -то тебя все время подталкивает в спину. Ка тер
был притянут цепью к столбу. Андрей установил мотор, разомкнул цепь, и Т им с Ленькой
помогли ему столкнуть катер на воду.
—
Ты скоро вернешься? — спросил Тим. Андрей не ответил, то ли не разобрав
вопроса, то ли сделав вид, что не понял. Достал из -под сиденья тонкий длинный шнур и,
обмотав его несколько раз вокруг пускача, рез ко, изо всех сил крутнул. Мотор затрещал
прерывисто,
будто
откашливаясь,
и
загудел
мощно
и
ровно.
Вокруг
катера
веселой
трепетной рябью разошлась вода. Андрей выпрямился и, помахав ре бятам рукой, крикнул:
—
Вы обязательно сходите к большому осокорю. Потом р асскажете мне обо всем.
Договорились?
Тим кивнул головой. И только сейчас обратил внимание на то, что Андрей полностью
одет в свою охотоведческую форму — сапоги, фуражку с кокардой, гимнастерка пере тянута
35
широким офицерским ремнем, и кобура с писто летом сбоку... Он подумал, что дело и
вправду какое-то, наверное, серьезное, иначе зачем -бы Андрей так поспешно уезжал.
Катер круто развернулся и стремительно помчался по реке. И вскоре совсем скрылся
из вида.
Гул мотора стих. Ребята постояли еще немно го, с грустью глядя туда, где Подлипка
круто поворачивала и за тем по воротом таинственно и сумрачно темнел лес. Низкие обла ка
ползли над ним. Чуть ощутимый ветер пробежал по реке. Погода менялась. И терять время
попусту никак было нельзя. Первым, словно стряхнув с себя оцепенение, подал голос Тим.
— Ну вот, — сказал он, — а что нам делать?
—
Пойдем к большому осокорю,
— ответил Ленька.
— Интересно, куда Андрей
поехал?
Тим
нахмурился,
нетерпеливо
переступил
с
ноги
на
ногу
и
сказал
по-деловому
серьезно и чуточку загадочно:
—
Браконьеров вылавливать — куда же еще. Ну, идти, так пойдем.
И они двинулись вдоль реки по знакомой, хорошо про торенной тропинке, 'повторяющей
все изгибы и повороты реки.
36
В густых тальниковых зарослях порхали пт ицы. Низко, почти касаясь крыльями земли,
носились
ласточки.
Обочь
тропинки
росли
веселые
лопухи,
конский
щавель,
а
чуть
подальше, на взгорках, зеленел молодой пахучий иван -чай. И тальниками пахло, речными
камышами и самой рекой.
—
А ты, когда вырастешь, к ем будешь? — вдруг спросил Тим. Ленька пожал плечами.
—
Не знаю. Я еще не решил. Подумать надо.
—
А я уже давно все обдумал, — сказал Тим. — Охотоведом стану. Как Андрей.
Вместе будем работать. Одному знаешь как нелегко!
—
Так он же не один. Дядя Семен Калуги н, подлиповский егерь, помогает ему.
—
Ну и что, что помогает? Все равно трудно.
—
Нет, я уеду куда-нибудь, — немного помолчав, заявил Ленька. — Я куда-нибудь в
город подамся.
—
Зачем в город?
—
Я машины люблю, прямо души в них не чаю. А в го роде полно всяких машин.
Может, со временем на машиниста выучусь.
—
Тоже интересно, — рассудительно согласился Тим, — машинист полсвета может
объехать.
За разговором они и не заметили, как дошли до крутого поворота, а там и до
знакомого осокоря три шага шагнуть. Теперь ИМ не нужно было осторожничать и незаметно
подходить к дереву, наоборот — больше шума, чтобы вспугнуть ястребиху, если она,
37
конечно, сидит в дуплянке. Они при бавили ходу. Громко разговаривали, выкрикивали что -то
дикое, бессмысленное. Но из дуплянки никто не вылетел. И тихо было вокруг, ни шелеста,
ни всплеска. Подувший было ветер сник. Они постояли около дерева, растерянные немного
и опечаленные. Нет, ничего, видать, из их затеи не выйдет. Осиротела дуплянка.
—
Несчастливое это дерево, — сказал Ленька. Уж лучше бы он молчал. Горло у Тима
сжалось, и в носу защипало — такая досада, такое отчаяние овладели им , что на какой-то
миг ему стало «не по себе, даже в глазах потемнело. В яро сти он схватил подвернувшуюся
под руку палку и трахнул ею по толстому корявому стволу осокоря с такой силой, что сухая
палка хрустнула и сломалась на несколько частей. И в тот же миг что -то прошумело над
головой.
—
Смотри, смотри, вот она! — закричал радостно Тим. — Ястребиха. А ты говорил:
несчастливое дерево! Эх ты, знаток! Думать н адо. Да ее теперь ни за что отсюда не
выгонишь... Вон, смотри! Думать надо, — повторил он и засмеялся.
Стремительная,
красивая
птица
плавно
кружила
над
ними
и
тонко,
угрожающе
попискивала. Иногда она повисала на одном месте, распластав крылья, и тогда Ти м видел
остро поблескивающий ястребиный глаз.
—
Ну, все! — облегченно вздохнул Тим. — Теперь порядок. Пошли. Не будем ей
мешать.
А на обратном пути вдруг он забеспокоился, сомнение закралось ему в голову.
—
Лень, а если из гоголиных яиц выведутся ястребят а?
38
—
Как же так? — удивился Ленька. — Так не должно быть, яйца же гоголиные.
—
Так ведь ястребиха на них сидит!
—
Ну и что? — возразил Ленька. — У нас вон в прошлом году курица сидела на утином
яйце, а вывелся все равно утенок...
Андрей вернулся вечером. Солнце, раскалившись докрасна скатилось к лесу, и все
вокруг заполыхало, красные отблески легли 'на крыши домов, на деревья и даже на воду.
Тим услышал гул мотора и побежал к реке. И еще изда ли увидел Андрея «и каких-то
людей рядом с ним. Сбавив шаг, он старался разглядеть, кто там еще приехал вместе с
Андреем. И первым, кого он узнал, был егерь Семен Калу гин. Правая рука у него почему -то
была перебинтована и висела перед грудью на подвязке. «Ранили...» — подумал
Тим, тревожно вглядываясь в лица остальных стоявших чуть в сторонке двух мужчин. И
одного из них он тоже узнал — Половинкин!.. Четвертый, невысокого роста, узко плечий, с
маленькими бегающими глазками, был незнаком. И он, как -то странно моргая, посмотрел
на подошедшего Тима, так странно и непонятно, что Тим в тот же миг отвел от него взгляд.
—
Как дела? — спросил Андрей, устало улыбнувшись. — Ходили к большому осокорю?
—
Ходили, — сказал Тим и покосился на Половинкина. — Все в порядке: осталась
ястребиха.
—
Вот и отлично!
39
—
Ну, пошли, что ли, — поторопил их Половинкин. — Чего рассуждать?
—
А ты не спеши, — оборвал его дядя Семен. — Поспешишь — народ насмешишь.
Возьми-ка вон лучше мотор неси.
—
Это уж, извините, не моя забота. Не имеете права...
—
Я тебе дам не имеем права, я тебе.. . — двинулся на него дядя Семен. — Ты у меня
не так запоешь, погоди, ты у меня другим голосом заговоришь.
—
Да ладно, — сдался Половинкин. — Чего расшумелся? Мне нетрудно и донести...
Но Андрей, к удовольствию Тима, когда Половинкин хо тел было взять мотор, отстранил
его и сказал:
—
Пусть идет налегке. Он привык налегке ходить. Пусть идет.
И ловко вскинул мотор на плечо, твердо, почти не сги баясь под тяжестью, пошел в
гору. Дядя Семен взял ружья — их было два: одно, наверное, Половинкина, а дру гое — того,
узкоглазого, все время молчавшего и молча, по корно шедшего теперь за Андреем. Рядом с
ним шел Половинкин, насвистывая свой любимый мотивчик: «Во поле бе резонька стояла...»
Процессию замыкали егерь Калугин с ружьями и Тим.
—
Дядь Семен, — решился, наконец, спросить Тим, — что они сделали?
—
Поохотиться решили, — сказал егерь и подвигал плечом, поудобнее пристраивая
ружья. — В лося стреляли, подлецы. Прямо у самого кордона, в осиннике.
—
Убили?
40
—
Нет. Помешали мы им, а то бы, конечно, не пощади ли. Они еще вчера там ходили,
выслеживали. Лесник нам сказал об этом.
Половинкин все насвистывал, весело ему. Как будто ни чего и не случилось.
—
А что с рукой у вас? — спросил Тим.
—
Задели немного... — сказал дядя Семен. — Я один поначалу был, а их двое.
Хорошо, Андрей вовремя подоспел.
—
Больно?
—
Ничего.
Перетерпим.
И
не
такое
бывало.
Ничего,
Ти ма,
мы
еще
повоюем.
Повоюем, а?
—
Повоюем, — твердо сказал Тим. — Дайте, дядя Семен, я понесу одно ружье. Вам же
тяжело...
Старый егерь глянул на Тима, благодарно кивнул и сня л
с плеча ружье.
—
Держи. Донесешь?
—
Донесу, — ответил Тим.
И хоть ружье было тяжеловато, но он старался изо всех сил. Так и шагали они рядом.
7.
41
Вот и пришли жаркие летние дни. Расцвел на косогорах пахучий иван -чай, забились в
речных камышах утиные выводки. По утрам в Подлипке гулко всплескивали щуки, звенели и
тренькали на все лады птицы в зеленых тальни ковых зарослях. А в Тимкиной дуплянке
появились на свет маленькие желтобрюхие гоголята. Заботливая мама -ястребиха выкинула
из гнезда пустую яичную скорлупу и полетела добывать малышам корм. Чем она их
собиралась кормить, трудно сказать — ведь пищу, которой питаются ястребы, ни за что не
станут есть гоголи. Но пока она летала, произо шло еще одно немаловажное событие:
гоголята, обсохнув и обогревшись , один за другим, как десантники, вывалились из гнезда —
прямо в воду. И уплыли. Ястребиха вернулась, а дуплянка пуста. Она растерянно стала
кружить над осокорем, над речкой и жалобно звать исчезнувших ма лышей.
Но никто не отзывался на ее голос. Гоголята уже уплыли в камыши и присоединились к
другому выводку таких же пушистых, желтоносых гоголят, как и они сами, и большая утка,
увидав их, предупредительно и ласково встретила: «Крек -крек»... Пожалуйста, мол, живите
с нами, всем вместе будет веселее...
А ястребиха все летала, летала и все звала и звала пе чальным, плачущим голосом. И
на другой, и на третий день она кружила над речкой и плакала, звала своих детенышей. Ей
и невдомек было, что не ее это детеныши. Хоть и выси дела она их, согревая теплом своег о
тела, а жить с ней гоголята не станут. Да и не смогут. Так уж устроен мир. И все -таки Тиму
до слез было жаль ястребиху. Вот уже прошло несколько дней, а она все еще летает, с
каким-то безрассудным материнским упорством разыскивая птенцов. И когда Тим ухо дил,
42
он помахал ей рукой и тихо сказал: «Спасибо тебе, хорошая ястребиха. Если бы не ты, не
было бы в моей дуплянке гоголят... До свидания! Не горюй. Бу дут еще и у тебя свои
детеныши, вот увидишь, будут...»
8.
Тим уезжал в город. Было раннее утро, и сизый туман висел над речкой. Солнце еще
не взошло. Ехали они вчетвером: Андрей, Тим, дядя Семен и Белка, которая, будто
чувствуя, что Тим уезжает, не отходила от него ни на шаг.
Мотор гудел ровно и весело, и зеленые волны расходи лись от бортов катера. Дядя
Семен провожал их до ближайшего дебаркадера, а там они сядут на теплоход и будут
плыть еще целые сутки по Оби.
—
А это правда, — спросил Тим, — что все реки текут в сторону океана?
Дядя Семен кивнул.
—
Правда. Вот, скажем, Подлипка наша впадает в О бь, а вместе они текут в океан...
— И, помолчав, серьезно и многозначительно добавил: — Все малые воды стремятся к
большой воде. Уяснил? То-то же!
И ласково, дружески похлопал Тима по плечу.
—
Так что к осени мы тут будем ждать тебя. Непремен но приезжай.
43
Приеду, — пообещал Тим. Он уже стоял на палубе теплохода и смотрел, как матросы
проворно убирают сходни. Теплоход, протяжно и басовито гуднув, отошел от деревянного
причала,
и
зеленоватая
полоска
воды
между
бере гом
и
теплоходом
быстро
стала
расширяться. Тим помахал рукой и уже издалека крикнул: — Обязательно приеду!
«Прие-е-ду!» — разнеслось эхом над рекой. Белка кину лась вслед, пробежала вдоль
берега и остановилась, долго смотрела на странно уменьшающийся, словно истаивающий
на глазах пароход. Тима и во все почти что не было уже видно. Только голос его все еще
звучал, как бы висел в про хладном, розовом от восходящего солнца воздухе: «Прие -е-дуу!…»
44