В июле 1945 года мне исполнилось семь лет, и я стала

Ольга СЛЕПКО
При свете керосиновой лампы
(Этюды о военном детстве)
В июле 1945 года мне исполнилось семь лет, и я стала
первоклассницей сельской школы деревни Иналово Юрьев-Польского
района Владимирской области. В этой деревне наша семья жила всю
войну. Указатель «Иналово. 18 км» лет тридцать пять тому назад ещё
существовал на Ярославском шоссе. Теперь он отсутствует, но
исчезнувшая деревня не забыта. До сих пор туда снаряжаются
любительские и научные экспедиции для поисков осколков метеоритного
дождя 1933 года. Тогда в конце декабря над Юрьев-Польским районом
Владимирской области, территориально ещё входящим в Ивановскую
область, взорвался метеорит. Осколки метеорита выпали и на земли села
Иналово. Нет уже в его распаханных окрестностях ни дорог, ни других
ранее существовавших населённых пунктов. От села (деревни) остались
только руины храма на берегу реки. Долгое время существовал там
единственный дом с единственной приезжей жительницей. А во время
войны эта большая деревня из семидесяти дворов жила полной жизнью.
Разваливающихся домов и домов с ветхими крышами я не помню. Все
они, на мой детский взгляд, были опрятными и красивыми. Через деревню
всю войну проходили беженцы. Для отдыха, ночлега и на недолгий постой
колхозники по строгой очереди предоставляли им свои дома.
Расскажу о том, как мы там оказались. До войны мои родители
работали на большом заводе под Москвой. Перед самым её началом из-за
серьёзного заболевания, которое требовало длительного лечения, отец
попал в больницу. Осенью 1941 года больница стала госпиталем, и его
срочно выписали. Отец был непригоден ни для службы в армии, ни для
эвакуации с заводом. Мама за всех нас приняла решение выехать на свою
родину во Владимирскую область. Там, в городе Кольчугине, было
родственное заводу производство, дом её отца и мачехи. Родители
уезжали из Москвы, когда паника, связанная с началом и ходом войны, в
городе была в самом разгаре.
В Кольчугине мы задержались ненадолго. На городском рынке папа
по случаю купил учебник по бухгалтерскому учёту. Вскоре ему попалось
на глаза объявление: «Сельсовет в Симе приглашает на временную работу
специалиста по бухгалтерскому учёту для проведения ревизии и
составления годового отчёта». К этому времени отец проштудировал
вышеназванный учебник и предложил свои услуги. Дело ему доверили, и
вот мы переехали из Кольчугина в Симу. После проведения ревизии отцу
предложили работу председателя колхоза. Он посоветовался с мамой, и
вот мы в деревне Иналово.
Согласие родителей на это назначение отца не было случайным или
совсем
необоснованным.
Отец
некоторое
время
учился
в
сельскохозяйственном техникуме, был отчислен из него из-за социального
происхождения, после чего встал к станку на заводе в Запорожье. Это
позволило ему окончить авиационный техникум. Папа был
любознательным и технически очень грамотным человеком. Работая на
заводе, он сделал много рационализаторских предложений и потому
считал, что в колхозе будет очень полезен. Так и оказалось, но об этом
нужно рассказывать отдельно.
Деревня располагалась по берегам реки Симки. Наиболее населённой
была часть деревни на левом берегу. Мы жили на правом. На нём ближе,
чем линия из нескольких домов сельских жителей, находились храм и
здание школы. Перед входом в школу была большая площадка для
отдыха, спортивных, подвижных и прочих игр детей. Дети устраивали на
ней и хороводы. Школа и церковь разделялись спуском к реке,
представлявшим собой небольшую долинку, на дне которой временами в
дождливое время сочился ручей. Этот спуск предназначался для людей и
повозок, храм располагался по правую сторону от этого спуска к реке,
всего ближе к ней, а школа по левую его сторону почти на краю села.
Глубже, в долине реки, на нашем берегу находилась действующая
кузница. Летом в раскалённой печи кузницы всегда горел огонь. Рядом с
ней лежали дрова и какие-то «железки». Загадочную работу кузнецов я
наблюдала только издали. Видела, как подковывали лошадей. Дальше и
правее кузницы был колодец-журавль. «Шея» этого колодца-журавля
была очень высокой и длинной. Мама ходила туда за водой. Ещё правее
находился мост на другую сторону села.
Сельский храм в 1942 году и даже раньше уже использовался для
хранения зерна. Снаружи уход за ним не производился, и изнутри он стал
разрушаться. Помню одно из посещений храма вместе с отцом. Из
больших красивых окон лился солнечный свет. На стенах хорошо
сохранилась роспись. На полу золотились кучи зерна и обвалившиеся
лепные карнизы потолка. Зерно клевали случайно попавшие в храм
воркующие упитанные голуби. Стояло в полной целости и сохранности
большое чёрное распятие с Христом в терновом венце, с пятнами крови от
ран и на челе и теле.
В 1944 - 1945 году мы жили в колхозном доме, который стал
последним местопребыванием нашей семьи в Иналове. Дом этот, видимо,
когда-то принадлежал священнику, настоятелю храма, репрессированному
или вовремя покинувшему это место. Такое предположение у меня
возникло потому, что к храму он был расположен очень близко и что
обошлись с домом грубо и бесхозно. В жилой его половине долго
содержали овец. В списках репрессированных и впоследствии
реабилитированных лиц в Интернете значится священник Тихонравов
Александр Васильевич родом из деревни Иналово, сын псаломщика. Он
был осуждён в 1937 году, когда жил уже не по месту рождения.
А школа деревни Иналово, вероятно, была когда-то церковноприходской. Это было очень добротное, очень чистое, хорошо
отапливаемое здание с большими красивыми окнами. Не знаю, сколько
там было классных комнат, но учительницу на селе я помню только одну.
Её звали Анна Михайловна. В нашей классной комнате она проводила
занятия сразу с двумя классами. В 1945 году - с первым и третьим. Она
поочерёдно объясняла материал урока каждому классу и давала задание
для самостоятельной работы. Помню урок, на котором мы, ученики
первого класса, трудились над крючками и палочками, а ученики
старшего класса читали вслух и декламировали наизусть стихотворение Н.
А. Некрасова «Генерал Топтыгин». Это было интереснее крючков и
палочек и одновременно нас просвещало.
Моим школьным платьем стала девчачья матроска, которую мне
купили ещё до войны. Мама проявила изобретательность. Она разделила
моё платье на две части. Нижнюю половину посадила на лиф из белой
ткани, а верхнюю удлинила частью другой матроски. Портфель у меня
был парусиновый защитного (серо-зелёного) цвета с двумя отделениями.
В одном из отделений портфеля хранилась мастерски сделанная папой из
прочного полотна такого же цвета, что и портфель, касса букв и слогов с
подписанными от руки кармашками. Мне казалось, что подписать
кармашки лучше, чем это сделал папа, было бы невозможно. Были в
портфеле и старые учебники, которые нам давали на текущий год, и
тетради, и пенал для ручки с пером, перочистки, карандашей и ластика
(«стёрки»). Пенал был деревянный цилиндрической формы, окрашен в
тёмный цвет и покрыт лаком. На верхней половине боковой поверхности
(крышке) пенала была нарисована деревенька с лесом на заднем плане, а
над деревенькой – луна.
В школе меня больше всего радовало расширение круга общения. В
классной комнате присутствовало на занятиях не меньше, чем человек
двадцать. И все они были из нашей деревни. В такой большой компании
находиться мне ещё не доводилось. Большая перемена в школе длилась
минут сорок или дольше. Некоторые дети уходили домой, чтобы ещё раз
позавтракать, остальные - играли в подвижные игры на площадке перед
школой. После занятий я приходила почти затемно, одна, проводив всех
детей на другой берег, чуть ли не до их домов. Уроки приходилось учить
при свете керосиновой лампы. И это было ещё очень хорошо, потому что
керосина у кого-то вовсе не было. При свете керосиновой лампы в
самостоятельно сшитых мною «тетрадях» из газеты или ветхих книг я
иногда делала уроки для соседа по парте Толи Макова. Пока хватало
очередной «тетради», он выполнял задания сам. Дело в том, что во время
войны бумаги в стране не хватало. Недавно я услышала разговор двух
мужчин моего возраста, один из которых говорил другому: «Я делал
письменные уроки, если только учительница давала мне бумагу»…
Когда в моей тетради появилась первая отметка, одноклассницы тут
же поинтересовались, какая отметка именно. В ответ я сказала: «Не знаю,
наверное, пятёрка!». Девчонки посмотрели, засмеялись и сказали: «Это
тройка!». Однажды школу навестил папа. Мне казалось, что он пришёл,
чтобы выяснить, как я учусь. Я тогда долго плакала в коридоре у печкиголландки и не хотела идти на урок, потому что отметки мои мне не
нравились. А он, вероятно, пришёл по какому-то техническому вопросу:
ведь колхоз был обязан помогать школе.
Хорошим поведением и усидчивостью я, видимо, никогда не
отличалась. Как-то, выходя из здания школы, я в восторге от конца уроков
и ощущения единства с коллективом продекламировала недавно
услышанную частушку-дразнилку. В ней упоминалось название другого
села, но я изменила её применительно к иналовским однокашникам, что
их очень оскорбило. На другой день меня оставили после уроков без
объяснения причины. Я думаю, на меня донесли.
Анна Михайловна хорошо и с достоинством держала дисциплину в
классе. Не помню, чтобы она повысила голос или чтобы кто-нибудь
вольно вёл себя на уроке. Один раз за время учёбы в этой школе я
оказалась с ней, можно сказать, наедине. Наверное, у меня не было
чернильницы-непроливашки, и я должна была в отдельном мешочке
носить в школу пузырёк с чернилами. Чернила мы изготавливали дома
вместе с мамой из специально предназначенного для этого фиолетового
порошка. Но в овражке я их пролила. Нужно было спасти остатки чернил,
не испачкать школьное платье и замечательный парусиновый портфель, а
потом вымыть руки холодной росой. За этими заботами и застала меня
Анна Михайловна на нашей общей дороге в школу. Мне кажется, мы и не
поздоровались друг с другом. Она прошла дальше преисполненная
достоинством, оставив замарашку самостоятельно решать свои проблемы.
На двух уроках, русском языке и чистописании, мы занимались
исключительно письмом. Лучшим считалось перо № 86. Но оно мне мало
помогало. Меньше всего мне давались заглавные буквы «Д» и «Я». Урока
рисования я ждала с нетерпением, но у нас этих уроков за полгода было
всего один-два. Цветных карандашей у детей не было. Мне запомнился
тот день, когда мама принесла нам с сестрёнкой разбухший от воды
красный карандаш, найденный ею во время стирки в одном из папиных
карманов. В памяти до подробностей сохранились детали внутренностей
нашей избы, освещённой боковым светом солнца, маму в старом
отцовском пиджаке, где-то рядом сестрёнку и нашу общую радость.
Помню, как ждала урока рисования, чтобы раскрасить на деревьях яблоки
и ягоды рябины.
В деревне я не проучилась даже до конца первого полугодия. Учиться
мне было интересно, и к этому времени я освоила весь букварь
самостоятельно. К началу 1946 года мы, дети, вместе с мамой переехали в
город Кольчугино. Папа после окончания колхозом полевого сезона
отправился в Подмосковье, чтобы восстановиться на прежней работе и
получить жильё взамен утраченного во время войны.
Несмотря на перерыв в учёбе, связанный с окончанием нашей жизни
в Иналово, я не отстала по программе от новых одноклассников. Моя
кольчугинская учительница Анна Ивановна доброжелательно проверила
мои знания и допустила к занятиям. Была она моложе Анны Михайловны,
наряднее, тоже учила с толком. Не помню, чтобы она кого-то вслух от
души похвалила, но дети всё равно очень старались. У неё имелась
длинная гибкая деревянная линейка. Во время уроков, расхаживая с ней
по классу, она время от времени больно хлестала по рукам за недостаток
внимания и усердия на уроке и посторонние занятия. Доставалось,
кажется, и мне, но отметок по поведению она мне не снижала, замечаний
не делала, после уроков не оставляла.
Запомнилось, что некоторые мальчики, мои одноклассники, в том
числе и мой сосед по парте Валя, ходили в школу с противогазными
сумками вместо портфелей, а в качестве промокашек использовали
фильтры противогазов. Это было предметом моей зависти. Мне казалось,
что это было очень красиво и значительно.
На первой парте прямо перед Анной Ивановной сидели две сытые
девочки-лисички. На какой-нибудь перемене они обязательно доставали
аккуратные бутылочки с молочком и пили его, аппетитно закусывая
хлебом. Анна Ивановна как-то спросила:
- У вас, наверное, корова?
- Да, - скромно ответили девочки.
Они вообще-то были из разных семей, в каждой из которых было по
корове. Жили тогда очень голодно. Нас спасали папины трудодни,
выданные натуральными продуктами, и мамины запасы с нашего
деревенского огорода. Помню свой традиционный завтрак перед школой.
Это были блины на воде с душистым подсолнечным маслом. Такое масло
я теперь не люблю, а тогда с удовольствием макала в него полагавшиеся
мне блины. Вот, кажется, уже сыта, встаю из-за стола, но не прохожу и
четверти дороги до школы, как уже хочется есть. Думаю про себя: «Жаль,
что съела так мало. Надо было съесть ещё столько же». Однажды нас
навестила мамина тётушка. Она принесла нам шарики - колобки из
мороженого нечищеного картофеля. Весной, когда земля стала оттаивать,
горожанам разрешили собирать картофель, оставшийся на колхозном поле
после осенней уборочной. Тогда наша родственница и её соседки вместе
туда поспешили. Собранный мороженый картофель они мыли и
употребляли, кто как придумает. Наша родственница проворачивала его в
мясорубку, лепила колобки и пекла в печке. Кажется, из этого картофеля
делали ещё и крахмал. Вкус колобков мне запомнился.
Трагической приметой зимы–весны 1946 года была, в полных
сумерках вечером или ночью хорошо слышимая, непривычная для этого
времени суток русская и татарская, по-видимому, речь: женские и детские,
меньше мужские голоса, крики и окрики.
- Киль манда! Киль манда! (что в переводе «Иди сюда! Иди сюда!»)
- Татары! Татары!
Осознала я происходившие тогда события, спустя лет двадцать.
Кажется, одной из партий принудительно переселяемых людей
«повезло». Какая-то городская лошадь провалилась в глубокую яму и
сломала позвоночник. По этому поводу тоже слышался непривычный для
нашего города ночной шум, а утром узнала, что лошадь пристрелили и
отдали «татарам» на пропитание. Воспоминая это время, думаю, не была
ли трагическая смерть той, может быть, больной или попросту несчастной
лошади актом помощи местных татар татарам репрессированным.
В Кольчугине меня приняли в октябрята. По этому случаю, мама
сшила мне новую фланелевую кофту и вырезала фетровую красную
звёздочку из старой шляпы. Мне казалось, что ни у кого в классе не было
такой прочной и красивой звёздочки. После приёма в октябрята нас
познакомили с девочкой возрастом чуть старше нас, нашей вожатой.
Девочке захотелось выпустить стенгазету, и она попросила кого-нибудь
принести портрет И. В. Сталина. Я принесла газетную вырезку, на
которой у Иосифа Виссарионовича Звезда Героя была раскрашена
единственным из наших цветных карандашей – красным. Девочка всё
равно была довольна. Не помню, что получилось из её затеи, но я
получила первое представление об общественной работе.
Ярко запомнились три урока из тех, что давала Анна Ивановна. На
одном из них она организовала инсценировку народной сказки в пересказе
А. Н. Толстого «Лиса и Тетерев». Вот фрагмент этой короткой сказки:
- Тетерев, тетерев! Я в городе была.
- Бу, бу. бу. В городе, так в городе.
- Тетерев, тетерев! Я указ добыла.
- Бу, бу, бу. Указ, так указ.
- Тетерев, тетерев! Чтобы вам, тетеревам, не сидеть по деревам, а
всё бы гулять по зелёным лугам.
Лисой была одна из девочек - лисичек. Она так хорошо складывала
лапки и так сладко говорила! Всем очень понравился этот урок.
Второй из запомнившихся уроков был двухчасовым. Первый час
этого урока был посвящён рассмотрению и подробному разбору
нескольких картин, на которых наглядно изображались этапы охоты лисы
на ежа. Вот она находит его в поле, вот он сворачивается в колючий
клубок, вот она осторожно катит его лапкой до реки, вот он
разворачивается, оказавшись в воде. Весь второй час мы писали
сочинение под названием «Лиса и Ёж». Не помню, у всех ли учеников
финал охоты лисы был трагическим для ежа.
Третий урок запомнился хоровым исполнением песни «Есть на севере
хороший городок». Вот два её фрагмента:
«Есть на севере хороший городок,
Он в лесах суровых северных залёг.
Русская метелица там кружит, поёт,
Там моя подруженька, душенька живёт.
Письмоносец, ей в окошко постучи,
Письмецо мое заветное вручи!
Принимайте весточку с дальней стороны,
С поля битвы жаркого, с мировой войны».
Тогда ещё казалось, что домой могут вернуться и те, кто пропал без
вести, и даже те, кого считали погибшими.
Из своих одноклассников, кроме хорошеньких лисичек, я запомнила
Асю Кащееву и Валю Шмелёва. Ася жила недалеко от нашего дома и
выходила в школу раньше меня. Мне нравилось, как эта маленькая
девочка в красной шапочке быстрыми мелкими шагами морозным
туманным утром торопится в школу. Я не опаздывала, знала, что не
догоню её, но всё равно торопилась вслед за ней.
Дорога в школу проходила по нашей улице, пересекала несколько
других, и сравнительно большую городскую площадь. На одной стороне
площади располагался рынок, на другой – какая-то харчевня. Школа была
самым освещённым зданием в городе. По пути из школы нам с Асей
любопытно было разведать, что продаётся на рынке, или заглянуть в
харчевню, чтобы ещё раз внимательно рассмотреть громадную, во всю
стену картину «Иван Грозный убивает своего сына». В харчевне в дыму, в
чаду, в воспарениях еды громко разговаривали мужчины, и никто не
обращал внимания на вылупивших глаза девчонок, стоящих у дверей.
А Валю Шмелёва я однажды очень напугала. Прихожу как-то домой и
обнаруживаю в портфеле два комплекта учебников. Один комплект – мой,
другой – Валин. Ночью я плохо спала, а утром, как можно раньше,
отправилась в школу. Не могла понять, как случилась такая оказия, не
могла сразу признаться Вале и поэтому просто подложила ему книги в
парту. Он тоже пришёл рано, в парте их уже не нашёл, но я попросила
посмотреть ещё раз. Мы оба были рады, одна не меньше другого.
Весной 1946 года, когда мой учебный год ещё не закончился, наша
семья вернулась в Подмосковье. Наш район давно входит в черту города
Москвы, а тогда он был частью территории Кунцевского района
Московской области. Там я училась со второго класса до окончания
средней школы.