Реквием по Дон Жуану

1
Олег Ернев
Реквием по Дон Жуану
Действующие лица:
Дон Жуан
Аскольд
Просторная комната с огромным шкафом у окна. Стол,
стулья, кровать. На стенах – большое количество шпаг,
рапир, кинжалов. На столе – графин с вином, табачные
трубки. У окна – Дон Жуан. За окном – буря с дождём и
вспышками молний. Дон Жуан задумчиво смотрит в окно.
Аскольд ждёт, когда хозяин прервёт молчание и боязливо
крестится при каждом ударе грома. Дон Жуан стар и
беден, но сквозь эту старость и бедность просвечивает
ничем неистребимый аристократизм и величие. Он в
белоснежной рубашке с кружевным воротником и
накрахмаленными манжетами.
В отличие от Дона Жуана, слуга не так следит за собой,
но его можно понять: прачка слишком дорого обходится.
Дон Жуан мудр и одновременно наивен. Все женщины, о
которых он вспоминает, оживают в его воображении, и
при их появлении он молодеет, глаза его наполняются
блеском, сердце учащённо бьётся. С исчезновением
призраков облик его сразу тускнеет. Но дамы эти
доступны только его взору. Для Аскольда эти фантомы
остаются невидимы. Если Дон Жуан мучается
бессонницей, то Аскольд мучается от того, что приходится
2
проводить время с хозяином до самого утра. Итак, он
ждёт, поглядывая на часы.
ДОН ЖУАН.
Какая ночь! И с ветром, и дождём!
Я не могу от бури оторваться.
АСКОЛЬД.
Синьор, когда мы будем состязаться?
Уж полночь близится.
ДОН ЖУАН.
Да-да, сейчас начнём.
Как ветер бьётся грудью в жалюзи.
Мир в возрасте таком забавен, право.
АСКОЛЬД.
Молотит здорово: и слева бьёт, и справа.
Вот прорвало-то, господи спаси!
ДОН ЖУАН.
Природа возмутилась. Человек
перешагнул черту. Она восстала.
Его высокомерия не стала
она терпеть. Дождями, вздутьем рек
она его погубит.
АСКОЛЬД.
Боже правый!
И Нострадамус это же изрек.
ДОН ЖУАН.
Ужасные дела, ужасный век!
АСКОЛЬД.
Считаете, что плох? А ваш каков?
ДОН ЖУАН.
Мой век был грешен, нежен и суров.
Мой век – в нём было рыцарство в почёте.
Мой век – в нём Дон Кихот на Дон Кихоте.
АСКОЛЬД.
Ваш Дон – смешон.
ДОН ЖУАН.
Для тех, в ком нет души.
Да, кровь была. И шпаги. И ножи.
Но то был век порядочных людей.
Век чести, доблести, возвышенных идей.
А что у вас? Насилье, ложь и зло,
тщеславье, алчность, в душах – мрак и тленье.
Такого мир не знал от сотворенья.
3
Да, с вашим веком вам не повезло.
А ваш язык? К чему скатился он?
Бандитский сленг, убийственный жаргон.
А ведь язык народа – суть душа.
Без языка не стоит ни гроша
народ. Без языка, Аскольд, народ –
животное, скотина, раб и сброд.
Без языка – мычание телят.
Без языка – молчание ягнят.
Народ похож на тело без костей.
Без языка нет нации, людей.
Тогда народ, воистину, велик,
когда богат и мудр его язык.
АСКОЛЬД. Не знаю, как там выражается Ваш Дон,
но я в латынь и греческий влюблён.
И пусть, синьор, я не учён,
не студиозо и не аспирант –
к учению имею я талант.
ДОН ЖУАН. Напичкан ты учёными словами,
как бочка – порохом.
АСКОЛЬД.
И только жду огня.
Вы лихо начали с меня.
Я Вам ответил – ход за Вами.
Чтоб подстегнуть, кричу Вам: «Браво!»
К нему добавьте кружечку вина.
ДОН ЖУАН. Пожалуй, нет.
АСКОЛЬД.
Что так?
ДОН ЖУАН.
Вино – отрава!
АСКОЛЬД.
Вино – отрава? (Удивлённо
рассматривает бутылку).
Вот те на!
О tempora! О mores! Ну и нравы!
Попробую.
4
Пробует вино, не отказывая себе
в пяти-шести глотках.
Нет, Вы, синьор, не правы.
А если под селёдку иваси...
ДОН ЖУАН.
Ты слух терзаешь мне.
АСКОЛЬД.
Быть может, травы
вам заварить?
ДОН ЖУАН.
Альбомы принеси.
А впрочем, и вина. Да подогрей.
И табаку виргинского.
АСКОЛЬД.
Исполним.
Синьор...
ДОН ЖУАН.
Ты не ушёл?
АСКОЛЬД.
Синьор, я вспомнил:
записка Вам от...
ДОН ЖУАН.
Где? Давай скорей!
Прочтя записку, разочарованно.
А-а, снова счёт.
АСКОЛЬД.
А Вы чего хотели?
ДОН ЖУАН.
Так, ничего. Мне подадут вина?
АСКОЛЬД.
Сию минуту! Дамочка одна…
такая вся весёлая и в теле.
ДОН ЖУАН (оживлённо).
Какая дама? Где она?
АСКОЛЬД.
На рынке
вчера видал.
ДОН ЖУАН (разочарованно). Ах, чтоб тебя... шутник.
АСКОЛЬД.
Какие формы... Платье – просто шик!
Обтягивает здесь и здесь... Вдоль спинки
5
тугие косы!
ДОН ЖУАН (недоверчиво). Косы? В наши дни?
АСКОЛЬД.
И видно – не строга. Едва мигни...
и...
ДОН ЖУАН.
Замолчи!
АСКОЛЬД.
Молчу, синьор.
Убегает.
ДОН ЖУАН.
Известен вкус мне твой плебейский.
Я женщин мыслил как узор,
как форм изящных арабески.
Любил я женщин, как стихи,
как солнце, как улыбку мира,
как грешник – все свои грехи,
как свои струны любит Лира.
Но это в прошлом, а теперь...
я сам в себе, вернее, дверь
в пустыню, где воспоминанья
меня наполнят, где свиданья,
их жар полуденный, их зной.
Сердца расплавлены, особенно весной.
Где женщина – огонь в сосуде!
Где столько было мёртвых тел!
Истыканные шпагой груди...
Я убивать их не хотел.
О, Донна, лишь твоей рукой
удар направлен роковой.
Но это в прошлом, а теперь…
О, одиночество, поверь,
ничто тебя мне не заменит,
ты самый милый мой цветок.
АСКОЛЬД.
Синьор, Вы будете пельмени?
6
ДОН ЖУАН.
Нет, не хочу! Моя судьба, мой рок,
мои покои и хоромы,
мой кости греющий камин.
Погода мерзкая, от этого и сплин
сегодня.
АСКОЛЬД (входя).
Вот, синьор, альбомы,
вино и трубки. Вот ...
ДОН ЖУАН.
Садись.
АСКОЛЬД.
А Вы... пельменей не хотите?
ДОН ЖУАН.
Сказал же – нет.
АСКОЛЬД.
Но Вы едите
в такое время.
ДОН ЖУАН.
Не вертись.
АСКОЛЬД.
Как говорят гурманы в Вене...
Что Вена! Людоеды говорят,
встав перед блюдом на колени:
«Остывшие пельмени – не пельмени!»
И сразу же горячими едят
их, тёплой кровью запивая.
ДОН ЖУАН.
Что?
АСКОЛЬД.
Да, у них традиция такая:
когда своим питаешься собратом,
как мне сказал патологоанатом…
ДОН ЖУАН.
Молчи!
АСКОЛЬД.
Что Вы хотите – дикари.
ДОН ЖУАН.
Я не дикарь.
АСКОЛЬД.
Держу пари,
что скоро станете. Они
сейчас вошли в такую моду:
умение гадать, предсказывать погоду
и взглядом зажигать огни.
А кухня, между прочим, их полезней,
чем европейская, она от ста болезней.
7
ДОН ЖУАН.
Но ты сказал, они людей едят.
АСКОЛЬД.
У них на это свой особый взгляд.
Мы же не знаем этих дикарей.
А вдруг они едят плохих людей?
Так о пельменях – может принести?
«Vient en mangeant lappetit» так говорят французы. Аппетит
в процессе... не приходит, а летит.
ДОН ЖУАН.
Есть не хочу.
АСКОЛЬД.
Какие были куры!
Куриный фарш!
ДОН ЖУАН.
Ты можешь просто сесть?
АСКОЛЬД (в сторону).
Сегодня у него в башке амуры,
а это значит: мы не будем есть.
(Дон Жуану с тяжёлым вздохом).
Ну что ж... поголодаем. Диоген
постился сутками, катаясь в тесной бочке.
Да что философ... А вот врач Галлен,
тот ел всю жизнь одни цветочки.
ДОН ЖУАН.
Одни цветы?
АСКОЛЬД.
Одни. Из всех вещей
гастрономических для ублаженья плоти –
ни мяса с рыбой и ни овощей,
одни цветы иль что-то в этом роде.
Цветы и травы – их в природе тыща –
вот мудреца естественная пища.
ДОН ЖУАН.
Цветы и травы? Но какие?
АСКОЛЬД.
Как вам сказать, синьор, любые.
Всё, что растёт в лугах, в горах, в саду.
Нет ничего, что не пошло б в еду.
Я вам сейчас примеры приведу.
Ради ученья я сгораю, как свеча.
8
Docendo discimus: мы учимся, уча.
С чего б начать? Начну ab ovo,
то бишь с яйца, оно всему основа.
ДОН ЖУАН.
С яйца? Ты про цветы вёл разговор.
АСКОЛЬД.
Но это экспозиция, синьор.
Перехожу к цветам: берёте георгин,
сок выжимаете – учил один йогин –
и натощак ту смесь. От сплина
лекарства нет прекрасней георгина.
Ромашки мелко накрошить, затем
в неё чуть-чуть добавить хризантем.
Прочёл недавно где-то: от экземы
нет средства эффективней хризантемы.
Гелиотроп – вот средство от изжоги.
Герань – чтобы носили лучше ноги.
Добавили сосновых игл экстракт –
и чист, как херувим, желудочный ваш тракт.
Кипрея лист – от остеопороза,
шиповник измельчённый – от цирроза.
В нём столько витамина А и Цэ:
разгладит все морщины на лице.
Брусничный лист – он от фибромы матки.
Три дня попил – и с маткой всё в порядке.
В пол-литра рома влить три части брома,
и рассосалась навсегда фиброма.
Берёзовые почки варим в студень
и внутрь – как можно глубже – при простуде.
Про одуванчик: он содержит никотин,
железо, фосфор, кальций, каротин.
Салат из одуванчиков и щи –
и климакс – фьють – ищи его свищи!
А в розе – пусть простят поэты – в прозе я
Вам сообщу: содержится амброзия.
9
Хотя о розе в прозе – грех,
но съел три розы – и какой успех!
ДОН ЖУАН.
Амброзия? Не ей питались Боги?
АСКОЛЬД.
О, да! Тем самым продлевая жизни сроки.
А мы, убогие, свинину жрём,
и потому так коротко живём.
Но есть сейчас одна новинка:
в народе в моде бабушка Травинка.
Рецептов тьма у ней, но есть один;
он всем другим рецептам господин.
Подобного ему нет в целом свете.
В строжайшем сохраняется секрете.
ДОН ЖУАН.
Но как же ты?
АСКОЛЬД.
Я с бабушкой дружу.
Я в горы с ней за травами хожу.
Из благодарности на склоне своих лет
Травинка подарила мне секрет.
За тыщу золотых его я не продам.
ДОН ЖУАН.
Что за секрет?
АСКОЛЬД.
Шепну на ухо Вам.
Шепчет на ухо Дон Жуану.
ДОН ЖУАН.
Не может быть.
АСКОЛЬД.
Ну, я Вам говорю.
ДОН ЖУАН.
Проверить тот рецепт желанием горю.
АСКОЛЬД.
Проверьте: улучшает аппетит,
излечивает напрочь простатит
и аденому. Импотентовид
назвал я вытяжку из этой травки.
Подскакиваешь, словно от булавки,
вонзившейся тебе случайно в зад.
Я подарю Вам парочку рассад.
10
Про прочие адамовы болезни
и говорить, синьор, не буду. Песни
Вы запоёте, скушав ту траву,
и молодым бычком на рандеву
к красотке сразу же поскачете, как ране
скакали к своим дамам на свиданье.
ДОН ЖУАН.
Ты, правда, веришь, что она придёт?
АСКОЛЬД.
Вам только стоит ту траву взять в рот –
придёт!
И трёх подруг с собою приведёт!
Хотя у женщин это не в почине:
таскать подруг к любимому мужчине,
но здесь, синьор, особый tour de forсe;
такая сила: мощным станет торс,
как у атланта, ну, а то, что ниже…
произносить боюсь. Но тише!
О том рецепте знаем только двое.
ДОН ЖУАН.
Молчу, как рыба.
АСКОЛЬД.
Перейдём к алоэ.
Оно, синьор – растение святое.
А propos, приходилось Вам алой
жевать, смешав с дубовою корой?
Рецепт от греков! – с Дафниса и Хлои –
все знахари толкуют об алоэ.
Глядите – язва мучит вас...
ДОН ЖУАН.
Меня не мучит.
АСКОЛЬД.
Я к примеру.
Алоэ полкило поели – раз
и язвы нет. Но надо иметь веру.
Всё дело – в вере. Вера – это маг.
Её несёшь – как знаменосец флаг.
Без веры не помогут ни цветы,
ни форма их, ни содержанье,
11
ни их волшебные названья,
ни...
ДОН ЖУАН.
Погоди, Аскольд, а ты?
Ты пробовал?
АСКОЛЬД.
Кто? Я? Синьор смеётся?
Вы посмотрите: позвоночник гнётся,
суставы движутся, колени не дрожат.
Могу присесть. Могу вперёд, назад.
Могу вот так, могу крючком.
Кручусь – Вы видите – волчком.
ДОН ЖУАН.
А что случилось, что так рьяно?
АСКОЛЬД.
Алтей, солодка, фенхель, валерьяна –
и камни двинулись. Поверьте – полстакана
набрал камней.
ДОН ЖУАН.
Камней? Каких?
АСКОЛЬД.
Синьор, внимание, я покажу Вам их.
Они все здесь, в мешочке именном.
Не расстаюсь ни ночью с ним, ни днём.
Глядите – каждый камень – стих.
Что говорю? Не стих – поэма!
Могу смотреть лишь трепетно и немо
на красоту мучителей моих.
Берилл, сапфир, рубин, а вот коралл.
ДОН ЖУАН.
Ты где их взял?
АСКОЛЬД.
Конечно, не украл.
Я не дошёл ещё до точки,
хотя дойду уже вот-вот.
Мне помнится, четвёртый год
как жалованья нет...
ДОН ЖУАН.
Прости, Аскольд,
но мемуаров я своих ни строчки
не продал.
АСКОЛЬД.
Как?!
12
ДОН ЖУАН.
Народ пошёл не тот.
Да, бытия расшатаны основы:
распроданы все книги Казановы,
а я... мне непонятно: в чём изъян
моих трудов? Не продаётся «Дон Жуан»!
АСКОЛЬД.
Синьор, да вывод просто льётся
из мыслей Ваших ручейка.
Не продаётся труд пока...
пока сам Дон Жуан не продаётся.
Я подождать, конечно, рад,
но, как Вы знаете, bis dat, qui cito dat:
«Даёт вдвойне, кто платит скоро».
ДОН ЖУАН.
Я дружбой заплачу тебе.
АСКОЛЬД.
Нет спора.
ДОН ЖУАН.
Но – о камнях, что это за кусочки?
АСКОЛЬД.
Вот малахит, красавец, он – из почки
из правой, кажется, но это лишь цветочки.
Сейчас я покажу Вам спелый плод.
Взгляните: этот камень...
ДОН ЖУАН.
Этот?
АСКОЛЬД.
Тот.
Он уникален тем, что из желудка.
Попробуйте на вес.
ДОН ЖУАН.
Мне делается жутко.
АСКОЛЬД.
Ещё бы, это Вам не шутка:
в себе такие клады откопал.
ДОН ЖУАН.
Да ты, мой друг, на рудники попал.
АСКОЛЬД.
А этот чуть меня не доконал.
В семье, известно Вам, не без урода,
и камень этот шире был прохода
раз в пять (я говорю про пищевод),
и этот баловник закупорил проход.
Здесь детективная загадка:
13
до пищевода шёл он гладко.
Но вот откуда вышел он – вопрос.
И более того: в какую часть он врос,
чтобы позднее, в неизбежный час,
таинственно покинуть эту часть?
ДОН ЖУАН.
Не понял.
АСКОЛЬД.
Как бы объяснить синьору:
все камни вниз идут, а этот – в гору
попёр, наверх, науке вопреки.
Мы можем изменить течение реки,
но камень, по закону Архимеда...
Его извлёк я с помощью руки –
заметьте – пропустив два-три обеда.
А это для меня – не пустяки.
ДОН ЖУАН.
Ты руку сунул в горло?
АСКОЛЬД.
Нет – два пальца,
использовав три литра тёплых вод.
Мне рвотным импульсом ответил пищевод
и выбросил упрямого скитальца.
Вот сердолик – глядите-ка сюда –
сформировался в желчном пузыре.
Как воды в матери, так желчь – его среда.
Он вышел из меня весною, на заре.
Уж солнце ранними багряными лучами
позолотило спящий небосвод.
И звуки колокольные венчали
ночь уходящую и утренний восход.
Уж...
ДОН ЖУАН.
Меньше лирики.
АСКОЛЬД.
Понятно.
Хотя без лирики, я думаю, невнятно
рассказ мой прозвучит.
ДОН ЖУАН.
Не бойся, я пойму.
14
А не пойму – то к твоему уму
прибегну. Он не подведёт.
АСКОЛЬД.
Приятно
услышать похвалу.
ДОН ЖУАН.
Ведь ты весьма учён.
АСКОЛЬД.
Да, это так. Жаль, я от церкви отлучён.
А если бы они мне были рады,
я б изменил церковные догматы.
Я б доказал...
ДОН ЖУАН.
Догматы здесь при чём?
Ты держишь камень.
АСКОЛЬД.
Да, вот хризалит.
Второй – такой же – в печени сидит.
ДОН ЖУАН.
Достаточно, сражён я наповал.
АСКОЛЬД.
Я Вам и половины не назвал.
Но фенхель, брат укропа, и алтей –
и результат – коллекция камней.
Не так с небес на землю сыплет град,
как из меня – вот этот камнепад.
Да что там камни – сколько вышло соли!
А то хоть вешайся – такие были боли.
Пять лет уже не покупаю соль.
ДОН ЖУАН.
Ну, нет – от соли ты меня уволь.
АСКОЛЬД.
Тогда про шею: заварил шалфея.
ДОН ЖУАН.
И что?
АСКОЛЬД.
Как что?! Крутиться стала шея.
А был как в гипсе столб.
ДОН ЖУАН.
Бедняга.
АСКОЛЬД.
Болезнями буквально я оброс.
Со всех сторон пошла такая бяка:
артрит, гастрит, полиартрит, люмбаго,
бронхит, желтуха, остеохондроз
и страшный враг – рассеянный склероз.
15
Рассеянный настолько, что – уверен –
ещё чуть-чуть – я был бы сам рассеян,
как прах. Ещё б дней пять – и я бы врос
в кладбищенский бугор. Но мне открылась тайна:
шалфей – три части, медный купорос
четыре части. Смесь необычайно
эффектна. Да Вы сами посудите.
Вертит яростно шеей.
Глядите – вертится? Глядите!
ДОН ЖУАН.
Как шар земной.
АСКОЛЬД.
Вы шутите синьор,
а если б у синьора был запор...
точнее, геморрой...
ДОН ЖУАН.
Прошу тебя, не надо.
АСКОЛЬД.
Представьте, что Вы ходите вот так...
вот так или вот так. И каждый шаг
по чайной ложке в час – награда
для ног слабеющих. И как
Вам это нравится? Но есть, синьор, пионы.
И геморроя нет. Лекарство от Ионы,
того, что проглотил известный кит.
И вот Иона тот в ките сидит,
питаясь лишь китовою икрой.
А от сидения, простите, геморрой.
ДОН ЖУАН.
Ты говоришь, что он сидел в ките.
А где же он пионы взял?
АСКОЛЬД.
Как где?
Когда сидишь лет пятьдесят, жирея,
кто помешает вам создать оранжерею?
Sans gene – пионы слопал и – пируй.
Крутись, вертись, катайся, пой, танцуй.
16
Пионы – и вам равных в танцах нет:
вальс, фуриозо, хота, менуэт.
Пионы – в радости купаетесь как в море.
Пионы – и забыли о запоре
в ближайшие пятнадцать-двадцать лет.
Как другу близкому я выдал Вам секрет.
ДОН ЖУАН.
Ценю.
АСКОЛЬД.
Итак, пион в его прекрасном виде...
Синьор, простите, что Вы там едите?
ДОН ЖУАН.
Попробовал пионов.
АСКОЛЬД.
И каков
успех?
ДОН ЖУАН.
Тошнит.
АСКОЛЬД.
Эффект весьма суров.
Пусть не глядит синьор столь хмуро.
Причину объясню дэ-факто и дэ-юре.
В цветок Вы вгрызлись, словно в плоть, зубами
и съели его вместе с лепестками.
А надо было нежно... по лицу
им провести, взять пестик в рот, тычинки,
их пососать и высосать пыльцу.
В пыльце вся суть, как бабочка в личинке.
Вот врач Галлен – я на него ссылался –
тот сорок дней одной пыльцой питался!
ДОН ЖУАН.
Да, но зачем?
АСКОЛЬД.
Бессмертным стать старался.
ДОН ЖУАН.
Стал?
АСКОЛЬД.
Умер. В день сороковой.
ДОН ЖУАН.
От голода?
АСКОЛЬД.
Да нет, пыльцой,
прошу прощенья, подавился!
Узнав об этом, я не удивился:
он ложкою её метал, как мы – икру.
17
Но ведь известно: жадность – не к добру.
Умерь он жадность – так поныне б был живой,
на триста лет век удлинив людской.
И всё же он – герой!
Вы вдумайтесь, какая перспектива:
продукт вошёл бы в обиход ретиво,
пыльца была бы лучшая еда!
Пыльца! Пыльца! Во всех домах – пылище
пыльцы. Пыльца! Заводов тыщи
пыльцу производящих! Города
в пыльце, заметены пыльцой!
ДОН ЖУАН.
Постой!
АСКОЛЬД (увлечённо). Все ложками её...
ДОН ЖУАН.
Да стой!
АСКОЛЬД.
Все давятся. Она не лезет в глотку,
но надо есть...
ДОН ЖУАН.
Ну, дай хотя бы нотку
присовокупить к Оде той пыльце.
АСКОЛЬД.
Синьор, простите, но почтения в лице
к пыльце не вижу я. Но главное, синьор,
поверьте, как пророку: с этих пор
освободится мир от лишнего балласта.
Еда ненужной станет! Баста!
Всё – за борт: булочки, хлеба,
индейки, яйца, свиньи, куры,
заводы и мануфактуры!
И как верблюд от своего горба –
так мир избавится от груза,
под грузом подразумеваю пузо
или – согласно этике – живот.
Воистину: тот раб – кто для него живёт.
Он у меня урчит уже. Ну вот!
Договорился...
18
ДОН ЖУАН.
Он пыльцу зовёт.
АСКОЛЬД.
Смеётесь?
ДОН ЖУАН.
Нет. У нас в оранжерее
есть лилии, тюльпаны, орхидеи.
Полакомись.
АСКОЛЬД.
Вы будете?
ДОН ЖУАН.
О нет!
Я выслушал пространный твой совет.
И так скажу, без песнопений:
поклонник я твоих пельменей
и не любитель перемен.
Тем более цветочной пыли!
Как хорошо, что подавился твой Галлен!
АСКОЛЬД.
Как плохо, что пельмени все остыли!
ДОН ЖУАН.
Садись и слушай!
АСКОЛЬД.
Понял. Сесть сюда?
Пауза. Жуан задумался.
АСКОЛЬД.
Синьор?
ДОН ЖУАН (выйдя из задумчивости).
Что ты сказал? Нет. То есть, да.
Вспышка молнии, вслед за ней удар грома.
АСКОЛЬД.
За что на нас так рассердилось небо?
Одна вода взамен вина и хлеба.
Мне кажется, что этот небосвод
заводом стал по производству вод.
Я уж забыл, как выглядит луна.
Мой Бог! Луна! (Хлопнув себя по лбу).
Синьор, внизу она...
ДОН ЖУАН.
Она?
19
АСКОЛЬД.
Ну да, внизу там... дама
в дверях...
ДОН ЖУАН (в сильном волнении).
Там дама? О! Какая гамма
сложнейших чувств во мне при этом звуке!
Она! Я представляю сразу руки
её в перчатках. Тонкая вуаль.
В глазах – лукавство. Нет – печаль.
Нет-нет – ирония. Узорчатая шаль
поверх плечей. Она! Какой аккорд
прелестных звуков!..
АСКОЛЬД.
Счастлив, словно торт
ему – мальчишке – в день рождения прислали.
Синьор, да Вы же не узнали...
ДОН ЖУАН.
Я задушу тебя! И он молчал!
АСКОЛЬД.
Как? Я кричал Вам снизу.
ДОН ЖУАН.
Он кричал!
Да ты кричал мне про пельмени.
АСКОЛЬД.
Нет, про пельмени я потом,
сперва про даму...
ДОН ЖУАН.
Так бегом
за дамой вниз! Упасть к ногам! Колени
обнять и умолять... Инес? Елена?
Или Диана! Что стоишь?
Когда не надо, ты бежишь,
А тут…
АСКОЛЬД.
Она по поводу обмена.
ДОН ЖУАН. Обмена?
АСКОЛЬД.
Да. Вы дали объявленье.
ДОН ЖУАН. Ах, объявленье! О, какое невезенье!
Я передумал…
АСКОЛЬД (язвительно передразнивая, в сторону).
Тонкая вуаль,
20
в перчатках руки, шаль, печаль.
В глазах – лукавство! Нет – ирон...
(уворачиваясь от брошенной в него табакерки).
А молнии летят – со всех сторон!
Убегает. Дон Жуан листает альбомы. Взгляд
его светлеет, увлажняется. Голос теплеет.
АСКОЛЬД (входя). Ушла.
ДОН ЖУАН.
Гляди. Какая жизнь была
у нас с тобой, голубчик Лепорелло.
АСКОЛЬД.
Синьор, простите, я Аскольд.
ДОН ЖУАН.
Аскольд. Не для меня ль цвела
Испания? Венесуэла?
Что предо мною Чайльд-Гарольд?
Постой, мой друг, а Лепорелло где?
Свидетель всех побед и их вкушений,
блистательных побед, не знавших поражений?
АСКОЛЬД.
Свидетель Ваш давным-давно в ладье
Харона.
ДОН ЖУАН.
Боже мой! Он – там?
АСКОЛЬД.
Отправился ad patres – к праотцам.
ДОН ЖУАН.
Да-да, ведь мы его похоронили.
Когда?
АСКОЛЬД.
Тому пошёл шестой уж год.
Не может быть, синьор, чтоб Вы забыли.
Там драматический случился эпизод:
шёл дождь, вот как сейчас, и яма
была полна водой, и гроб упрямо
не погружался, не хотел. А после всплыл.
Все ахнули.
ДОН ЖУАН.
Да, правда. Я забыл.
А что потом?
21
АСКОЛЬД.
Три дня мы гроб топили,
и, наконец, засыпали опять.
О, сколько же Вы слёз над ним пролили!
ДОН ЖУАН.
Он успокоился?
АСКОЛЬД.
Нет, всплыл дней через пять.
Пришлось могильною плитой в полтонны
весом
гроб придавить. И лишь под этим прессом
он успокоился.
ДОН ЖУАН.
О Лепорелло, бедный!
АСКОЛЬД.
Да, он в гробу лежал смертельно
бледный.
Как видно, не хотел Вас оставлять.
ДОН ЖУАН.
Да. Он был крайне суеверен.
По мне – так этот взгляд на жизнь неверен.
Я как-то пригласил его позвать
на ужин статую. Он сразу же – дрожать.
Но всё-таки поплёлся, и, как знать,
что наболтал ей, но он был уверен
(причём меня стал в этом уверять),
что статуя кивнула головой.
В ту ночь он поднял крик такой,
что усмирять пришлось его мне силой.
Он был от ужаса весь синий.
В пространство тыкал бешено рукой.
И всё кивал вот так. Холодною водой
пришлось облить беднягу. Невпопад
всё делать стал он, говорил про ад.
Из-за меня попал в такую передрягу.
С тех пор не делал он ни шагу,
не оглянувшись в ужасе назад.
Показывает рукой в пространство позади Аскольда,
22
тот невольно оборачивается.
А я, Аскольд, ведь просто пошутил,
и – о, злой рок! – кошмары пробудил
в его душе. Сведён в могилу ими,
простит ли он меня? Я страшно виноват.
АСКОЛЬД.
Дорога вымощена в ад
намерениями, синьор, благими.
Что, интересно, эти молнии таят?
ДОН ЖУАН.
Лишь электричество – учёные твердят.
АСКОЛЬД.
И только-то? А люди говорят...
Что если молнии заряд
ударит в мёртвого... (боязливо)
то мёртвый встанет.
ДОН ЖУАН (иронично).
Мертвец, поверь мне, ждать устанет,
пока заряд в него влетит.
Скорей у мёртвого проснётся аппетит.
АСКОЛЬД.
Вы шутите, а мне не по себе.
Я всё о Лепорелло: ведь в судьбе
его Гость Каменный сыграл такую шутку...
верней, не он, а Вы. Представьте на минутку,
что... Нет, не надо! Нет, лишь идиот
поверить мог, что статуя придёт.
ДОН ЖУАН.
Теперь мы о его кончине
с тобою говорим.
АСКОЛЬД.
Да, но Каччини
каков с его «Аве Мария» был.
Какой-то пёс бродячий рядом выл.
Не то ему Каччини не по нраву,
не то Марии воспевал он славу.
Но от его протяжного вытья
страшнее было мне, чем в детстве от битья.
23
Да, но Каччини… «О, Мария, ave!
Пребудь всегда в сиянье и во славе!»
Она звучала десять раз подряд.
В конце мы с Вами спели а капелла:
«Sit tibi terra levis, Лепорелло».
Земля да будет пухом тебе, брат.
Синьор, я вовсе не имел в виду
под пухом ту бетонную плиту.
ДОН ЖУАН.
Жаль Лепорелло.
АСКОЛЬД (вздохнув).
Жаль.
ДОН ЖУАН.
Прискорбно.
Но будет горевать, Аскольд.
Продолжает разглядывать альбомы.
Гляди сюда: ты видишь женщин сколько?
Ты видишь сколько женщин?
АСКОЛЬД (заглядывая в альбом).
Сколь?
ДОН ЖУАН.
Э-э, деревенщина. Да вот же – три
альбома.
Все разные, гляди, их больше ста.
Они б заполнили четыре наших дома.
АСКОЛЬД.
Зачем так много?
ДОН ЖУАН.
О, святая простота!
АСКОЛЬД.
Рисунки в масле?
ДОН ЖУАН.
Нет, в пастели.
Пастель нежнее.
АСКОЛЬД.
В самом деле?
ДОН ЖУАН.
Я склонен к ней и к графике к тому ж.
АСКОЛЬД.
Цветная тушь?
ДОН ЖУАН.
Ты прав: цветная тушь.
Вглядись, дружище, это – донна Анна.
Какая страсть, Аскольд. А эта бровь?
24
В ней здесь и здесь – всё было без изъяна.
АСКОЛЬД.
Толста, как боров.
ДОН ЖУАН.
Нет! Хотя... любовь
к толстушкам... И потом – такие ране
одежды были. Сто потов сойдёт
пока пробьёшься к донне Анне.
АСКОЛЬД (заинтересованно).
Прошу подробнее.
ДОН ЖУАН.
Уж который год
толкую я, а ты не понимаешь.
Ведь это, словно птичку из гнезда,
верней, птенца, когда ты вынимаешь
так бережно, так осторожно...
АСКОЛЬД.
Да,
я понял.
ДОН ЖУАН.
Как жемчужину из створок,
сомкнутых намертво – попробуй, отвори –
с жемчужинами трепетных девчонок
с полуночи до утренней зари
возился я.
АСКОЛЬД.
Да-да, синьор. Я знаю!
ДОН ЖУАН.
Но то, Аскольд, – блаженство, не возня.
АСКОЛЬД.
Да-да, синьор, я знаю, у меня
одна была... Как вспомню, так икаю.
ДОН ЖУАН.
Ты ей дарил подарки и цветы?
Ты пел ей серенады под балконом?
АСКОЛЬД.
Да бросьте, мастер. Я её в кусты
и в стойку – ну... Вы знаете... с наклоном.
И в пять минут обтяпали всё дело.
Но, мой синьор, какое было тело!
Упругое, без складок. Нет – одна
была – такая складочка – она...
она между двумя костьми.
25
Но для чего она надела
чулки? Ах, чёрт меня возьми!
Синьор, во мне Вы пробудили
вулкан страстей. Теперь я до восьми
глаз не сомкну. И думать об Эмили
всё буду. Бедная Эмилия моя,
я поступил с тобою, как свинья.
ДОН ЖУАН.
Что ты в виду имеешь?
АСКОЛЬД.
Я...
ДОН ЖУАН.
Несчастную коварно соблазнил
и бросил?
АСКОЛЬД.
Нет, гораздо хуже:
я ей чулки порвал. И не купил
других. А обещал. К тому же –
когда брыкалась – я её побил.
ДОН ЖУАН.
Как? Кулаками?!
АСКОЛЬД.
Да. Слегка. Не очень.
ДОН ЖУАН.
Подлец!
АСКОЛЬД.
Зато потом какие были ночи!
Волшебные.
ДОН ЖУАН.
А что с ней стало?
АСКОЛЬД.
С девчонкой? Замуж вышла, нарожала.
И – по секрету – половину – от меня.
Любовь такая, что не проходило дня,
чтоб с ней мы не встречались. Ох, Эмили!
Как мне однажды за неё вломили.
Муж с братьями. С дубинами, с колами.
А мы в кровати с ней гольём.
Я из окошка – прыг – и уходить дворами.
А там – засада, и - меня кольём.
Но как нам было хорошо вдвоём.
Какую прыткую мне Бог послал девчонку!
Таких не встретишь, язва мне в печёнку!
26
Я первый был, кто дал ей промеж глаз.
Она об этом вспоминала много раз
с восторгом. Говорю, синьор, для Вас.
Со стоном хватается за печень.
А вот и язва.
ДОН ЖУАН.
Язва в животе
бывает.
АСКОЛЬД.
Что? Как Вы сказали? Где?
ДОН ЖУАН.
Я говорю – в желудке язва.
АСКОЛЬД.
Разве?
Мы, лекари...
ДОН ЖУАН.
Достаточно о язве.
Тем более, что в печени твоей,
как нам известно, целый склад камней.
И прекрати трещать, словно сверчок.
АСКОЛЬД. Magister dixit: сказано – молчок!
ДОН ЖУАН. Давай-ка воспарим. Вот – Изабелла!
АСКОЛЬД. Умна?
ДОН ЖУАН.
О, нет! Но чувств какой накал...
Ах, как глупышка эта пела!
Ты б видел, как ей зал рукоплескал!
Мы пили её трели допьяна.
Ах, Изабелла, девочка, милашка...
Аскольд, я помню: тонкая рубашка...
а под рубашкой... Трубку и вина!
Как вспомню, так сжимает сразу грудь.
Чего ты хочешь?
АСКОЛЬД.
Под рубашку заглянуть.
ДОН ЖУАН.
Зачем?
АСКОЛЬД.
Чтоб вспомнить. И по морде не
схлопочешь.
27
Живую-то, попробуй, ухвати.
Рисунок взял – крути его верти
и так и сяк, и делай с ним что хочешь.
ДОН ЖУАН.
Схлопочешь у меня. Отдай альбом.
АСКОЛЬД.
Шучу, синьор, мне приставать к ним в
лом.
Когда б она сама пришла ко мне,
я с ней поговорил бы... о луне,
немного поломался б и тогда
возможно б, сдался ей.
ДОН ЖУАН.
Вот это да!
АСКОЛЬД.
Уж очень я ленив для этих дел,
хотя большой любитель женских тел.
Но бегать, приставать, тащить в постель,
уламывать... Да лучше взял пастель
иль масло. Вроде живопись пустяк,
но написал её вот так, или вот так –
и всё: над нею взвился белый стяг.
Нет легче ничего, чем бабу взять.
Куда труднее ей себя отдать.
ДОН ЖУАН.
Парадоксальна мысль твоя, Аскольд,
какой невразумительный аккорд.
Ты хочешь, чтобы всё наоборот?
АСКОЛЬД.
Синьор, простите, ставлю фантик,
что вы – законченный романтик.
Вы думаете, выбираем женщин мы?
Так думают незрелые умы.
Она, завидев только профиль ваш,
вся в нетерпении идёт... на абордаж.
Вы не заметите – как уж попались в сети.
Шерше ля фамм – вам скажут даже дети.
ДОН ЖУАН.
В одном согласен: женщина слаба.
АСКОЛЬД.
Слаба? Да у неё вся жизнь – борьба.
28
Ну а в борьбе жестокой тот, кто слаб,
тот вымирает. Это не для баб.
Синьор, Вы оглядитесь-ка кругом,
а то Вы только знаете – в альбом.
Ведь женщин больше в десять тысяч раз,
чем нас, мужчин. Где бабы – там я пас.
Что скажет мне теперь altera pars,
другая сторона?
ДОН ЖУАН.
Что женщина – загадка.
АСКОЛЬД.
А разгадаешь – так на сердце гадко.
ДОН ЖУАН.
Я говорю, что женщина скромна.
АСКОЛЬД.
Пока не выпьет литра два вина.
ДОН ЖУАН.
Она вся – тайна, как подземный грот.
АСКОЛЬД.
А суть той тайны – что всё время врёт.
ДОН ЖУАН.
Но сладкие уста, но жгучий взгляд?!
АСКОЛЬД.
Пустой базар – в народе говорят.
Мы оба с Вами знаем: деньги – зло,
и не случайно имя им: бабло.
ДОН ЖУАН.
Но женщина – она ведь нежный пол.
АСКОЛЬД.
Да этот пол выносливей, чем вол.
Не вынесет такого и верблюд,
что выдюжит железный этот люд.
ДОН ЖУАН.
Аскольд, ты – женофоб?
АСКОЛЬД.
Я – реалист,
а реалист – он антифеминист.
ДОНГ ЖУАН.
Но ты сказал, что любишь их тела.
АСКОЛЬД.
Люблю. Жить не могу без их тепла.
Особенно в морозы, по ночам,
когда нет в доме дров, я всё отдам
за пару пышных тёплых дам.
Вы знаете, они так горячи,
лежишь меж ними, как пирог в печи
и дремлешь.
29
ДОН ЖУАН.
Это – прагматичный взгляд.
АСКОЛЬД. Так я ж дремлю, а не бросаюсь, как пират.
Хотя, как я неоднократно убеждался,
они мечтали, чтобы я бросался.
К тому ж, синьор, они-то как глядят
на нас? То, что мы думаем о них –
в сравнении с их мненьем – просто стих
лирический.
ДОН ЖУАН.
Аскольд, я в шоке!
АСКОЛЬД.
Но,
(хоть я в глазу у женщин, как бревно),
я так скажу Вам: эту плоть любя,
Бог в женском теле вылепил... себя.
Уж больно выпуклости эти хороши.
Но... нет в том теле места для души.
ДОН ЖУАН. Но Бог...
АСКОЛЬД
трудился долго и... устал.
ДОН ЖУАН. А душу?
АСКОЛЬД.
Душу? Душу нам отдал.
Зачем так много в этой плоти – там и сям –
вот этих ёмкостей, где место лишь страстям?
В любое время и в любой сезон
она – источник эрогенных зон.
В любое время и в любых местах –
ткни только пальцем – сразу ох и ах!
А эти зоны – чёрт меня возьми!
Я назову их Вам не менее восьми.
Рот, уши, шея, пятки, грудь, живот.
Нет, женщина всех нас переживёт.
ДОН ЖУАН.
О, мастер напускать в глаза мне пыли.
АСКОЛЬД.
Ах так? А где мужчины все? В могиле.
Из всех господ, простите, Вы один,
кто дотянул до старческих седин.
30
Мир состоит – увы, мой взгляд не нов –
практически из бабушек и вдов.
И согласиться все со мной готовы,
что эти бабки – те же вдовы.
Опять-таки, синьор, вопрос: не Вы ли
к убийствам руку приложили?
Из-за кого страстей такой накал?
Ткни пальцем – палец сразу же попал...
на женщину, синьор. Вот чья вина.
Когда придёт глобальная война,
в живых останутся лишь крысы и... она.
ДОН ЖУАН.
Я протестую!
АСКОЛЬД.
Нет, синьор, не спорьте!
Бог красотою женщину... испортил.
Когда красива – то она дурна.
И за руку с ней ходит Сатана.
ДОН ЖУАН.
А некрасива? Если в ней изъян?
АСКОЛЬД.
Синьор, но разве Вы не Дон Жуан?
И разве в Ваших мемуарах нет
главы о некрасивых? А сонет
Ваш к некрасивой? Я его прочёл.
Но некрасивой я бы предпочёл...
красотку.
ДОН ЖУАН.
Так ты прочитал сонет?
АСКОЛЬД.
Я разобрал его на мясо и скелет.
Поскольку я... литературовед.
Особенно понравилась мне строчка:
«Нет, некрасива только оболочка!
Под оболочкой, трепетно дыша,
скрывается прекрасная душа!»
ДОН ЖУАН.
Так ты согласен с этим?
АСКОЛЬД.
Ни шиша
там нет. Прекрасное в прекрасном.
31
А безобразное, мы знаем, в безобразном.
ДОН ЖУАН.
Да, но тогда в прекрасной даме - Свет.
АСКОЛЬД.
Да чёрта с два! Кобылы сивой бред.
ДОН ЖУАН.
А в некрасивой?
АСКОЛЬД.
Не было сто лет.
И тыщу лет не будет. Ваш сонет
лишь подтверждает это.
ДОН ЖУАН.
Что за вывод?
АСКОЛЬД.
Из логики железной он. А Вы вот,
в сонете...
ДОН ЖУАН.
Что?
АСКОЛЬД.
Поэзии в нём нет.
Я говорю Вам как поэтовед.
Без вдохновенья был написан он,
точнее, пишущий был не воспламенён.
А это означает: не влюблён.
ДОН ЖУАН (замахиваясь).
Разбойник! Варвар!
АСКОЛЬД (убегая от ударов).
Я вношу поправ...
Юпитер, сердишься? Юпитер, ты не прав.
Для диспута, синьор, есть языки.
Решать вопросы с помощью руки
так негуманно в просвещённый век.
Вы вспомните, что говорил Сенек...
Ой! Ой! Не надо! Я к побоям не привык.
Синьор, вы вспомните: «Le ton fait la musique» тон придаёт значение словам.
Тон – музыке, как платье – рукавам!
Вернее, платью – рукава.
Сенека. Первый том, четвертая глава.
Зачем кулак, когда в наличии слова?
Не буду больше. Всё, молчу.
Скорей к альбомам! Слышите? Кричу:
32
«К альбомам!»
ДОН ЖУАН (успокаиваясь). Так ты хочешь?
АСКОЛЬД.
Да, хочу.
Когда с альбомом – Вы добры, как слон.
Давайте погрузимся в сладкий сон.
ДОН ЖУАН.
Давай, но ты... ты всё же – женофоб.
АСКОЛЬД.
Я – жено... как? Да сто чертей мне в лоб!
Их вид один во мне рождает аппетит.
Но женщин я люблю, когда я сыт.
Склоняются над альбомами.
Кто это?
ДОН ЖУАН.
Кэтрин. Сколько лет ты дашь ей?
АСКОЛЬД.
Семнадцать лет. Набросок карандашный?
В манере Гаварни или Калло?
ДОН ЖУАН.
В манере, скажем прямо, никого.
Рисунок – мой.
АСКОЛЬД.
Рисунок Ваш?
Синьор, отличный карандаш.
Я, как художник, ощущаю это кожей.
Когда-то в руки брал я кисти тоже,
и из меня бы вышел Рафаэль
второй, а может и да Винчи Леонардо.
ДОН ЖУАН.
Так что ж не вышел?
АСКОЛЬД.
Ну... кому-то ж надо
варить Вам суп, стелить постель.
Но здесь... здесь есть couleur locale.
ДОН ЖУАН.
Что?
АСКОЛЬД.
Колорит, синьор, оттенок.
ДОН ЖУАН.
Она Венера, создана из пенок,
глаза устремлены куда-то вдаль.
Она мечтательна.
33
АСКОЛЬД (в сторону).
Усматриваю в том...
что, видимо, мечтает о другом.
ДОН ЖУАН.
Я не расслышал, что ты там сказал?
АСКОЛЬД.
О, реплика а parte, то есть в зал.
Я говорю, синьор, Вы – рисовальщик
весьма способный.
ДОН ЖУАН.
Ты считаешь?
АСКОЛЬД.
Да.
А если Вы к тому же фехтовальщик
искусный и бесстрашный, вот тогда...
ДОН ЖУАН.
Тогда?
АСКОЛЬД.
Тогда Вам никакой преграды!
Берите женщин! Всех! Они Вам рады!
Для женщины от сотворенья света
нет привлекательней солдата и поэта.
Солдат как крепость женщину берёт
(порою превратив её в руины).
Ну а поэт... поэт наоборот:
своих поэм замедленные мины
он расставляет. И по минам напрямик
она – к нему. А он, он – подрывник.
Взрыв. Всё летит: банты, подвязки, платье…
И – сладкий поцелуй, и крепкие объятья.
В теченье трёх иль четырёх недель
от страсти сотрясается постель.
И вот поэт уже скучает,
она же в нём души не чает.
Финал известен: крепкие объятья
давным-давно сменились на проклятья.
Синьор, простите, не знакомо Вам
в львиц превращение прекрасных дам?
Ведь Вы же воин в совокупности с поэтом.
34
Смесь страшная для дам.
ДОН ЖУАН.
Спасибо. Но об этом –
потом. И лестью не заглаживай вину.
В цепочке рассуждений мы к звену
о женщинах вернёмся.
Ах, Инесса.
Духовна и молитвенна, как месса.
Я под балконом десять дней ей пел.
АСКОЛЬД.
Синьор, как погляжу, довольно смел:
балкон мог рухнуть.
ДОН ЖУАН.
Рухнуть? Отчего?
АСКОЛЬД.
Глядите – нет подпорок у него.
К тому же – на балконе груз,
неправильно развёрнут вектор.
Синьор, я Вам, как архитектор,
всё это вычислить берусь.
Консоль сюда бы надо. Здесь – уклон,
тогда балкон...
ДОН ЖУАН.
При чём здесь твой балкон!
АСКОЛЬД.
При том, что без подпорок, как известно...
ДОН ЖУАН.
Когда ты архитектором успел?
АСКОЛЬД.
О, я, синьор, я мастер многих дел!
Начнём с того, что я...
ДОН ЖУАН.
Нет, я!
АСКОЛЬД.
Согласен!
ДОН ЖУАН.
Пел
Инессе! Как она была прелестна,
как ненасытна, как медов и спел
был этот плод.
АСКОЛЬД
Смугла уж очень.
ДОН ЖУАН.
О да, смугла. В испанках смуглость –
сок!
Какая грудь, а талия, а очи?
35
А ножки м-м... стан строен и высок.
АСКОЛЬД.
Хм, стан. Вот этот стан. Немного странно.
ДОН ЖУАН.
Что странного?
АСКОЛЬД.
Стан, в стане. Неустанно
я в этом слове слышу: «стан врага».
не оттого ли, что у нас рога
растут от стана? Станом, стану.
Лингвистикой Вас утомлять не стану.
Но как полисемичен этот стан.
Как жидкость из стакана и в стакан
перетекает, так значенье стана
от стана дамы единичной и до стана
врагов смертельных, ненавистников мужчин,
меняется – без видимых причин.
Нет-нет, синьор, нет, не перебивайте.
Давайте включим логику, давайте
в гносеологию пойдём мы с Вами вглубь.
Что говорит гештальтпсихолог Ван фон Грубб?
Платон с идеями своими – просто груб
в сравненье с Грубом. Он – тончайший аналитик
и женщин – величайший критик.
ДОН ЖУАН.
И что же этот критик говорит?
АСКОЛЬД.
Что в современной женщине сидит,
как в зрелом яблоке, конфликта жирный червь,
и только лишь конфликт преодолев,
она сумеет целостною стать
и за врагов мужчин не принимать.
ДОН ЖУАН.
Конфликт откуда?
АСКОЛЬД.
От мужчины типа
царя коринфского – известного Эдипа.
На матери женился этот тип,
убив отца попутно. В общем, влип.
Но ненарочно это сделал он,
36
рука судьбы, синьор, par occasion,
случайно то есть. Но бывает, случай
несёт в себе такой заряд могучий,
что на века испортить может нрав.
ДОН ЖУАН.
А это значит, ты, Аскольд, не прав.
Ты сам сказал – Эдип, то есть мужчина
нанёс удар ей первый. Он – причина
её несчастий.
АСКОЛЬД.
Вас не переубедить.
Синьор, прочтите Отто Вейнингера,
Конфуция, Жан Вира и Бодлера.
Они уверены, и в том моя же вера,
что женщине конфликт не погасить.
Решил ли Гамлет: быть или не быть?
ДОН ЖУАН.
Нет, не решил.
АСКОЛЬД.
Увы, скончался он,
и даже после пышных похорон
датчанина вопрос тот не решён.
To be, or not to be? Ваш Гамлет глуп,
считает мой любимый Ван фон Грубб.
Конечно, быть. Так приказал нам Бог.
А как иначе? Если бы он мог
или хотел сказать: «Не быть!»
То сразу бы исчезла эта прыть,
за счастьем гонка, за богатством беготня.
Вот эта вся мышиная возня,
что смыслом называет человек.
Но продолжается, как видим, этот бег.
Так значит – быть.
ДОН ЖУАН.
У человека есть
и совесть вместе с разумом, и честь.
Когда на честь и совесть давит пресс,
а разум вырубают, словно лес
37
под корень, остаются только пни,
когда вокруг – куда ты ни взгляни –
лишь тупость, глупость, трусость, подлость, ложь,
и не поймёшь, куда идёшь, зачем живёшь,
тогда устав в бессмысленной борьбе,
имеют право гамлеты себе
сказать: «Не быть». И дальше – тишина.
АСКОЛЬД.
Синьор, так Ваша мысль обнажена,
что даже не пошутишь. Эту нить
продолжим позже. Я бы возвратить
хотел Вас к дамам. Ибо Ваш конёк –
её Величество фемина. Огонёк
у Вас в глазах. В моих глазах туман.
Что женщина? Недаром ведь Коран
ей думать запрещает. Но плечом
она запрета вышибает дверь. Причём
легко, как проникает в окна свет.
Но это не поможет ей, о нет,
ДОН ЖУАН.
Что не поможет?
АСКОЛЬД.
Зла преодолеть.
ДОН ЖУАН.
А что поможет?
АСКОЛЬД.
Что поможет? Плеть.
Нам Заратустра завещал: без плети
не вздумай к женщинам входить и к тиграм в
клети.
ДОН ЖУАН.
Как смел ты женщину с животными
равнять?
АСКОЛЬД.
Равнять? Нет-нет! Животных обижать
я б не посмел.
ДОН ЖУАН.
Наглец! Мерзавец! Хам!
Да я проткну тебя!
АСКОЛЬД.
Ай! Ой! Назад к стихам!
38
К сонету Вашему: «Твой стан, он так прелестно...»
ДОН ЖУАН.
Благодарю, Аскольд, мне очень лестно,
что ты меня цитируешь. Но я
под станом разумел совсем другое.
Мне близкое, мне очень дорогое,
и то, что я могу обнять рукою.
АСКОЛЬД.
И то, что ускользает, как змея.
Уворачиваясь от удара, бросается к альбому.
Ай! Ой! Что за красавица сия?
ДОН ЖУАН (сразу остывая).
Амалия.
АСКОЛЬД.
Она совсем худышка,
как смертный грех.
ДОН ЖУАН.
Как смертный грех?
Ты б слышал этот голос, этот смех.
А тело крепкое – кокосовый орех.
Я разрубил его с размаху!
АСКОЛЬД.
Это слишком
жестоко. Поглядите – скорлупа
одна осталась. Косточки, точнее.
Она на вид достаточно глупа.
ДОН ЖУАН.
Но шея. Погляди, какая шея.
Ей лебедь позавидует. Стройна.
АСКОЛЬД.
Да, с этой шеей так легко достать со дна
реки или пруда любую снедь.
ДОН ЖУАН.
Опять он о еде! Достаточно.
АСКОЛЬД (потирая живот).
Так ведь...
(Рассматривает рисунок).
Хм-м, лебедь. Хорошо б его
запечь и с яблоками в Рождество.
39
ДОН ЖУАН.
Аскольд, ты спутал лебедя с гусём.
Гуся – под яблоки.
АСКОЛЬД.
Ваш аргумент – весом.
Но в больно время мы тяжёлое живём.
Вчера, синьор, я слышал – ву а ля –
что в зоопарке съели журавля.
Журавль был – уникальный экземпляр:
его японцы нам прислали в дар.
А лебедей – прудов царей –
съедят бомжи – и нету лебедей.
ДОН ЖУАН.
Бомжи? Кто это?
АСКОЛЬД.
Бывшие мужья,
но брошенные женщинами. Я
примеры Вам сегодня приводил:
коварней женщин – только крокодил.
Такими создала их всех натура.
ДОН ЖУАН.
А вот моя любимица: Лаура.
АСКОЛЬД.
Лаура? Кажется, что дура.
ДОН ЖУАН.
Лаура – дура? Нет. Хотя...
она была наивна, как дитя.
Но ты же знаешь женщин. Все немножко
ну-у... легкомысленны. И в этом – шарм.
Лаура... Ах, какая у ней ножка...
Она её закутывала в шарф
прозрачный, газовый и ею так и эдак...
Не ножка – жаворонка трель.
Воздушна, словно Ариэль.
Ах, сколько золотых монеток
я на Лауру просыпал.
АСКОЛЬД.
Синьор, Вы расточительны!
ДОН ЖУАН.
Нахал!
АСКОЛЬД.
Швырять на ветер деньги – глупость.
ДОН ЖУАН.
Нет в мире зла сильней, чем скупость!
40
АСКОЛЬД.
Скупой бы Вам обратное сказал.
ДОН ЖУАН.
Однажды, помню, шумный бал.
Всё в блеске, в золоте, в свеченье,
из сада – звонкий соловей.
Аскольд, тебе ль понять влеченье
к Лауре ветреной моей.
Декламирует возвышенным стилем.
«О, соблаговоли, Лаура, в этот серый,
дождливый день, когда пустеют скверы,
и к моему плечу надушенной щекой
ты прижимаешься, а взор твой колдовской
блуждает в небесах, не замечая блеска
необойдённых луж, не различая плеска,
о, соблаговоли спуститься с высоты...»
АСКОЛЬД.
Вот coup de maître, вот – мастерский
приём.
Как стих отточен гения пером.
По-своему красивы Ваши стансы.
Есть одухотворённость, есть нюансы.
Блистательно! Вот только серый – скверы...
ДОН ЖУАН.
Что?
АСКОЛЬД.
Рифма неточна, тут подошло бы
«скверный».
Или вот это, что за арабеска:
«Не замечая луж, не различая плеска»?
Как может лужа под ногой плескать?
Ведь плещут волны, обращаясь вспять.
Тут явная, синьор, недоработка.
Была б река, по ней плыла бы лодка,
а в ней влюблённые, и плеск воды в бока
41
той лодки. Нет, здесь просится река.
А это что?
ДОН ЖУАН.
Что?
АСКОЛЬД.
Соблаговоли.
Синьор, здесь явный опус, дьяволи!
Са-бла-гла-вла... – язык переломаешь,
пока «саблагавла» вот это прочитаешь.
Вы что, синьор, испанский не учили?
Неряшливой рукой Вы здесь строчили –
сurrente calamo, си….
ДОН ЖУАН.
В ухо тебе дать
мне хочется. Ты музыку разъять,
как труп стараешься.
АСКОЛЬД.
Уймитесь, заклинаю.
Гармонию, синьор, я поверяю
той алгеброй, что из-за южных гор
нам завещал великий Пифагор.
«Пред действием числа бледнеют музы» –
сказал нам тот, кого явили Сиракузы.
А что гармония здесь есть – так это видно.
Архитектоника построена эвклидно.
Слова, как соты, источают аромат.
ДОН ЖУАН.
Тебе понравилась Лаура? Очень рад.
Но только то, Аскольд, была цитата.
АСКОЛЬД.
Не знаю, что прекраснее – из сада
цветы иль Ваш Александрийский стих.
ДОН ЖУАН.
О, льстец! Мне кажется, Аскольд, из нас
двоих
ты б дамам головы кружил сильнее.
Но, несомненно, с помощью шалфея.
АСКОЛЬД (довольный похвалой).
Magister dixit – повторю, припав
к стопам магистра: ты, Учитель, прав.
42
(Весело напевая).
Нет-нет, Лаура, ты – не дура.
Спустись, Лаура, с высоты!
За окном раздаются дикие продолжительные вопли.
АСКОЛЬД (выглянув в окно).
Спускается.
ДОН ЖУАН.
Кто?
АСКОЛЬД.
Явно – не Лаура.
По голосам – бродячие коты.
Смотрите: с крыши – в клумбу. И в кусты!
Да, эту песню не задушишь, не убьёшь.
Ведь это ж надо – у меня по телу дрожь –
их не пугает даже дождь.
Они напоминают молодёжь:
им юность – крепкий щит от непогоды,
им наплевать, что с неба льются воды,
им наплевать на молнии и гром,
целуются в подъездах, под кустом.
ДОН ЖУАН.
Да, молодость – прекрасная пора,
как помнится мне, шпаги и пера.
АСКОЛЬД.
Ох, драть сейчас он будет эту крошку!
ДОН ЖУАН.
Ты про кого?
АСКОЛЬД.
Естественно, про кошку.
Кот крошкой может быть?
ДОН ЖУАН.
Надеюсь, нет.
АСКОЛЬД. Хотя, как знать, ведь нынче свет
перевернулся. Мы теперь немеем
пред лесбиянкой или перед геем.
О, Лесбия, ты, всё преодолев,
влила б в ряды свои сейчас сто тысяч дев!
43
О, Оскар Уайльд, за что же ты страдал,
когда теперь ты геев идеал?
Вновь дикие пронзительные вопли за окном.
ДОН ЖУАН. Аскольд, что там?
АСКОЛЬД.
Стремление двух воль
к соединению любовному.
ДОН ЖУАН.
Уволь
меня от них.
АСКОЛЬД.
Весна не за горами,
и выражает себя... кошкой и котами.
ДОН ЖУАН.
Их стало больше?
АСКОЛЬД.
Да, котов штук шесть.
ДОН ЖУАН.
А кошка?
АСКОЛЬД.
А у кошки – дыбом шерсть.
Опять они хотят на крышу влезть.
Бесхвостый – хам. Гнедой силён, однако.
По-моему, сейчас начнётся драка.
Вот, началась. Хотите на дуэль
взглянуть?
Дон Жуан подходит к окну.
ДОН ЖУАН (глядя некоторое время).
Что делает с животными... апрель.
АСКОЛЬД.
Вы на кого поставите, синьор?
Я на бесхвостого, пока он до сих пор
удары отражает все подряд.
Гнедой хиляк, он слишком трусоват.
Глядите!
ДОН ЖУАН.
Но любовь под ливнем и грозой!
Что за коты?
44
АСКОЛЬД.
Да, Боже мой!
Вы что, синьор, не изучали кванты?
От этих квантов все коты мутанты.
ДОН ЖУАН.
Ты что горячку порешь?
АСКОЛЬД.
Я порю?
Я вам как физик это говорю.
ДОН ЖУАН.
Прошу тебя, Аскольд, закрой окно.
Плотней! Плотней! И подогрей вино.
Отходит от окна.
АСКОЛЬД.
Бесхвостый победил. У кошки жизнь
разбита.
ДОН ЖУАН.
Ей нравился гнедой?
АСКОЛЬД.
Комедия финита!
(Поднося вино). А вот, синьор, и Ваша aqua vitae.
Снова подходит к окну.
Мне кажется – ей нравился юнец.
А победил – законченный подлец.
ДОН ЖУАН.
И как он одержал успех?
АСКОЛЬД.
Столкнул бесцеремонно с крыши всех.
Их вопли – ему музыкою сфер.
Как говорится: A la guerre comme a la guerre,
ДОН ЖУАН. Вот жизнь в наглядном виде, даже хуже:
Бандит – король. Достойный – в грязной луже.
Итак, у нас была Лаура.
А вот Люченция – клавиатура
её души настроена была
на Высшее.
АСКОЛЬД.
Достаточно мила.
ДОН ЖУАН.
Да, хороша. Божественную суть
45
она понять хотела, заглянуть
в глубины Духа через веру:
она монахиней была, но ... через меру
религиозный ощущала пыл.
И он испепелил её, сгубил.
В монастыре в заброшенной больнице
её нашёл я. Крылья как у птицы
подбитой сложены, и дикий взгляд. Она
была три дня в бреду, душой больна.
Но я, Аскольд, головку ей поправил,
на путь, хоть не святой, но истинный
направил.
АСКОЛЬД.
Что Вы имеете в виду?
ДОН ЖУАН.
Что к жизни страсть – в одном ряду
стоит, мой друг, с любовью к Богу.
А иногда, чтобы прийти
к Нему, – окольные пути
быстрей нас выведут на главную дорогу!
Ведь есть же исключения из правил.
Я вгрызться в Жизнь Люченцию заставил,
как в персик – чтоб по подбородку – сок.
И разве этот стимул – не высок?
Поверь: мои прикосновенья
рождали в ней божественный экстаз!
По телу волны шли. Я много раз
ловил те чудные мгновенья.
С ней воздух был – живой озон.
АСКОЛЬД.
Синьор, примите поздравленья:
«по телу волны», «чудные мгновенья», –
Вы вышли в сферу эрогенных зон.
Вы просто мастер эротических забав.
Юпитер, сердишься? Юпитер, ты не прав!
А что потом с ней стало?
46
ДОН ЖУАН.
Что потом?
Потом... прости, я не хочу о том.
АСКОЛЬД.
Ну и не надо, знаю, что с ней стало:
конечно, замуж вышла, нарожала,
религиозный ощущая пыл,
тот пыл ей мальчиков и девочек дарил.
ДОН ЖУАН.
Я задушу тебя.
АСКОЛЬД.
Нельзя и пошутить?
Я сам готов им мальчиков дарить.
Какая мордочка!
ДОН ЖУАН.
Да, это Вероника.
На эту стоит посмотреть.
АСКОЛЬД.
А что смотреть? Мартышка.
ДОН ЖУАН.
Сам медведь!
Да я такого ангельского лика
не видел. Рафаэлевский овал.
АСКОЛЬД.
Такую бы и я нарисовал.
ДОН ЖУАН.
Дыханье, как лесная земляника!
Нет, право, это ангел во плоти.
АСКОЛЬД.
Уж эти ангелы... В них разберись, поди,
где ангел, а где дьявол в юбке.
ДОН ЖУАН. Возможно, ты и прав. Набей ещё две трубки.
Возьми свечу и вот сюда свети.
АСКОЛЬД (вглядываясь в портрет).
Уж очень взгляд какой-то плотоядный.
ДОН ЖУАН.
Что ж... диалектики пример наглядный
есть женщина.
АСКОЛЬД.
Вот тут я поспешу
напрячь вниманье. И подробней попрошу
о диалектике. Она мне так близка
со школьных лет. Я Гераклита языка
не понял, но – dum spiro, spero – и пока
дышу – надеюсь. Ну, а я пока дышу.
47
Поэтому, поправочку вношу.
Вы помните, что он сказал про реку?
Что дважды не войдёшь в неё? Прореху
в том силлогизме обнаружил я,
как в смысле той реки, так и жилья.
Входил я трижды в реку, и всё та ж
она была, и так же наш этаж
вот в этом доме. И предметы те же.
Темнит философ тёмный. Ну и где же
тут диалектика? Мокра была река.
Текла туда же. И моя нога
ступала по земле за пядью пядь.
И по ступеням – а их ровно пять.
Non liquet – мне не ясно. Но, синьор,
к фемине ближе.
ДОН ЖУАН.
Знай, что с давних пор
она есть острая борьба противоречий
в единстве. Или, выражаясь просторечьем
сегодня принятым, – в одном флаконе два.
АСКОЛЬД.
Я понял: девственница и вдова
а внутренность одна и та же.
ДОН ЖУАН.
Допустим так. Верней, что так. Но даже
при этом я любил их. Такова
природа женщин.
АСКОЛЬД.
Натюрель! Весьма не глупо.
Вы подтверждаете теорию фон Грубба
о внутриличностном конфликте женских сфер.
ДОН ЖУАН.
Аскольд, я умоляю!
АСКОЛЬД.
Например...
ДОН ЖУАН.
Достаточно!
АСКОЛЬД.
Синьор, но почему?
Вы дали стимул моему уму.
Ещё чуть-чуть – и Гераклита я пойму.
48
ДОН ЖУАН.
Ах, Вероника!
АСКОЛЬД (смиренно вздохнув).
Что ж, вернёмся к Веронике.
ДОН ЖУАН.
Под карнавала радостные крики,
я станцевал с ней польку и кадриль,
а после вальс. Апчхи! Что это?
АСКОЛЬД.
Пыль
раскопок древних.
Протирает альбомы.
ДОН ЖУАН.
Время контрданса.
Я подхожу, и что ж?
АСКОЛЬД.
И что ж?
ДОН ЖУАН.
Прыщавый тип поёт ей стансы.
Она внимает. Я – за нож!
АСКОЛЬД.
Синьор, да что Вы как разбойник?
ДОН ЖУАН.
Молчи, Аскольд. Тебе ли знать:
из самых страстных я любовник,
которых увенчала знать.
АСКОЛЬД.
И что? Дуэль?
ДОН ЖУАН.
Дуэль, конечно.
В саду, под пенье соловья
его пронзил ударом я.
Всю ночь меня дарила нежно
малышка ласкою своей.
АСКОЛЬД.
Синьор, мне страшно. Еже ей!
Попробуй с Вами быть неласков.
ДОН ЖУАН.
Да, я ревнив. Испанцы таковы.
АСКОЛЬД.
А эта дама?
ДОН ЖУАН.
Эта?
АСКОЛЬД.
Да.
ДОН ЖУАН.
Увы...
49
С ней маленькая вышла неувязка.
Танцовщица из Мулен Руж.
С ней две недели пролетели,
как ласточки. Но нас в постели
застал синьоры этой муж.
Глупец ошибку совершил.
АСКОЛЬД.
Ошибку?
ДОН ЖУАН.
Да, он поспешил
меня прогнать из той кровати.
АСКОЛЬД.
Так муж!
ДОН ЖУАН.
А было б лучше во сто крат,
чтоб я не размыкал объятий.
Он был бы жив. Я был бы рад
не драться.
АСКОЛЬД.
Что? Дуэль?
ДОН ЖУАН.
Дуэль.
В саду. Кипела кровь, как брага.
Под соловьёв густую трель
его пронзила моя шпага,
как шерсти туго скрученный клубок
прелестною рукой пронзает спица.
Он был силён. Пришлось с ним повозиться.
Удар нанёс ему я в бок,
но по касательной. Он ранил меня тоже.
Легко, пустяк, царапина на коже.
Удар направлен был в висок.
И эта рана ввергла меня в гнев.
Я на него набросился, как лев,
пронзил насквозь. Эфес сломал в ребро.
Он рухнул. Крови вылилось с ведро.
Я не забуду этот взор.
Почти уж мёртв, кричал он: «Вздор!
Я не убит!» Ужасной рана
50
мне показалась. В коридор
дворца его тащил я рьяно.
Он был севильский командор.
Его супруга – донна Анна.
АСКОЛЬД.
Да-да,….. о командоре я читал,
что после ужина он руку Вам пожал
своею каменной десницей.
ДОН ЖУАН.
Такое может лишь присниться.
АСКОЛЬД.
Но ведь он был на ужин Вами зван,
что, если честно, очень смело,
и это сделал Лепорелло.
А донна Анна... Кажется, роман
преступный между вами завязался.
Но памятник хорош: скорей примчался
на ужин. Так бежал – аж дом качался.
Что за страна? Ведь, несмотря на славу,
у нас и памятники любят на халяву.
И главное – поев, попив, поспав, –
тебе ещё твердят, что ты не прав.
И он – гостеприимства против правил –
как помнится, синьор, Вас в ад отправил.
Нечестно это, но ведь если в ад –
то Вы внизу должны быть, а я – над
стоять. А мы – нос к носу и в упор.
И я клянусь, синьор, что Вы – синьор,
а я – смотрите – верный Ваш слуга.
Вот Ваш сапог, а вот... нет сапога
не вижу своего. Но мой башмак
Вам подтвердит: я – это я. Итак,
я голову отдам – Вы предо мной
сейчас стоите просто, как живой.
А если Вы, синьор, это не Вы,
то – не хотелось бы лишиться головы –
51
то кто сейчас со мною тет-а-тет?
Кто не даёт мне целый час обед
вкусить? Хотя я дал себе обет,
что без синьора для меня обеда нет.
Итак, я убеждён: мой визави,
– синьор не будет спорить – это Вы.
ДОН ЖУАН.
Любитель верить сказкам белый свет.
Про памятник какой-нибудь поэт
придумал миф, и он пошёл по свету.
Узнать бы кто – я бы тому поэту...
В Севилье, где с холма чудесный вид
на горные массивы, он стоит,
тот памятник, на кладбище, где ране
я назначал свиданья донне Анне.
Она теперь неподалёку спит.
А рядом с нею – тьма других могил.
АСКОЛЬД.
А памятник? Он, правда, приходил?
Скажите, умоляю, это правда?
ДОН ЖУАН.
Такая же, как и в музее Прадо
в собранье Гойи, Босха и Эль Греко –
художественный поиск человека,
когда за правды примем образец,
то это правда.
АСКОЛЬД.
Да. Вы – молодец.
Ответ хорош.
ДОН ЖУАН.
Вопрос не хуже.
АСКОЛЬД.
Синьор, у Вас отлично слышат уши.
ДОН ЖУАН.
А у тебя – молотит твой язык.
АСКОЛЬД.
Что делать: я – прилежный ученик,
а мой учитель – лет до ста ему дожить –
любитель выпить и поговорить.
И я горжусь, что я у Вас на службе,
а коль учесть, что мы ещё и в дружбе...
52
О, выкованный из дамасской стали,
секс-символом на все века Вы стали.
А командор, который так спешил
на ужин – Вам бессмертье подарил.
Написаны про Вас тома, тома, тома.
Набиты книжками о Вас дома.
Читая, я чуть не сошёл с ума.
Мольер смешлив, конечно, но Жуан
его мне не понравился: то пьян,
то груб с отцом, то каждую красотку
готов тащить – с другою вместе – в лодку.
То с памятником нарочито груб.
Нет, не умён. Точнее – просто глуп.
А то, что с командором провалился,
так он в тот вечер так вина напился
и в люк упал. А этот немец, Фриш.
ДОН ЖУАН.
Макс Фриш? Читал. О нём ты говоришь?
АСКОЛЬД.
О нём. Вас выписал таким серьёзным.
ДОН ЖУАН (смеясь). Да, образ вышел чересчур
курьёзным.
Парадоксально, но весьма забавно.
Я женщин не любил – вот славно.
Я дам – в меня влюблённых – избегал,
я к шахматам и шашкам убегал,
от них скрываясь. И Эвклид дороже
мне был их рук, их губ, их нежной кожи.
Смешно, смешно.
АСКОЛЬД.
И так же далеко
от правды, как от спирта – молоко.
Вот Александр Пушкин – русский гений –
он, кстати, был поклонником пельменей,
53
тот поизящней написал о Вас.
И зря читать его Вы опасались.
Скажу с иронией, точней «cum grano salis»:
он с перчиком Вас подал. Просто класс!
(Простите, я – на языке народа.
Сейчас на этот «класс» в народе мода).
Но я увлёкся образом. На мой
вкус изощрённый тот Жуан – герой.
Быть может, критиканам и противно,
но я воспринял образ позитивно,
и в нём, синьор, ничуть не утаю,
Вас, просто, как живого, узнаю.
Вы Пушкина прочтите. Я – гарант,
что влюбитесь в его большой талант,
а заодно в себя в том виде,
в каком изобразил он Вас. Прочтите..
ДОН ЖУАН.
Прочту, когда очки доставят.
АСКОЛЬД.
Вас этот образ размышлять заставит.
Одни трудами славу пожинают,
а если статуи вам руки пожимают,
тут налицо – бессмертья атрибут!
И сказочники пусть себе живут!
Но от бессмертья – к смертному, синьор,
продолжим с Вами наш о дамах спор.
ДОН ЖУАН.
Продолжим. Вот – Диана. Что за стать!
Богиня настоящая, под стать
той самой, что в оленя превратила
младого юношу. Какая сила!
АСКОЛЬД.
В оленя? Как? В том смысле, что рога
наставила?
ДОН ЖУАН.
В оленя, натурально.
54
Своими псами был загрызан.
АСКОЛЬД.
Гениально!
И после этого она Вам дорога?!
Несчастный! И за что она его?
ДОН ЖУАН.
Она купалась, а купания того
никто не видеть должен. Он увидел
богиню в обнажённом виде.
И результат – растерзан псами был.
АСКОЛЬД.
Синьор, да я такую бы убил.
Сам растерзал бы гнусную бабищу!
Да я, когда моложе был, раз тыщу
за девками – нагими – на пруде.
Так что ж теперь, топить меня в воде,
сначала превратив в скотину?
В какую-нибудь бедную Муму?
Вот гадина, радикулит ей в спину,
артрит в колени ей!
ДОН ЖУАН.
Кому?
АСКОЛЬД.
Убить её желанием горю!
ДОН ЖУАН.
Уймись! Я про Диану говорю.
Какая гордость! А какая власть!
Но и она сдалась. И после всласть
мы наслаждались нашими часами.
О, как она могла смотреть! Глазами
влюблёнными! Какая глубина
была в глазах её. Голубизна
с ума сводящая. Красавица Диана!
Диана! Я её не уберёг.
О! То, Аскольд, жестокий был урок.
Когда кинжал в неё, как будто рог
быка вонзился. Я с дивана
– где я лежал – вскочил со шпагой. Но, мой
Бог,
55
убийцу не догнал. Он подстерёг
её в прихожей. Дивный тот цветок
злодейски срезан. Кровь лилась струёю.
Аскольд, ты не поверишь, ночью тою
я поседел.
АСКОЛЬД.
Я верю Вам, синьор.
ДОН ЖУАН.
Я поседел, Аскольд, и с этих пор
стал...
АСКОЛЬД.
Жаль, не обратились почему
Вы к киникам, к их трезвому уму?
Увидел как-то киник на ветвях
повешенную женщину. Он «Ах! –
сказал. – Когда б рождали все сады
подобные вот этому плоды».
ДОН ЖУАН.
Но я – не киник.
АСКОЛЬД.
Вы, синьор, романтик.
Я говорил: Вас губит этот бантик,
что Вы приладили на шею. Ни вздохнуть,
ни выдохнуть. Душить себя – вот путь
нелепый. Я – приверженец свободы.
У моря дача! Горы, лес! Природы
дары богатые. Мы – садоводы,
мы любим солнце, воздух, воды.
Покой – вот самое на свете дорогое,
плод спелый истины нагой.
Что женщина? – отсутствие покоя.
Отсутствие её – для нас покой.
Синьор, как тезис Вам такой?
ДОН ЖУАН.
Но почему мужчины к женщинам
стремятся?
АСКОЛЬД.
Что значит почему? Они боятся:
не ты на дичь, так на тебя – она,
А бабы – хищницы.
56
ДОН ЖУАН.
Налей-ка мне вина.
Аскольд наливает, Дон Жуан пьёт, морщится.
ДОН ЖУАН.
А что, другого нет?
АСКОЛЬД.
Другого нет.
ДОН ЖУАН.
Что так?
АСКОЛЬД.
А так: отсутствие монет –
есть признак бедности. Мы с вами как сыграли?
Ужались в качестве – количеством добрали.
Бочонка два ещё стоят в подвале
и излучают в тёмном царстве свет.
ДОН ЖУАН.
Да, денег нет. В истории примеров
немало. От Катуллов до Мольеров,
все гении: Гораций и Гомер,
Овидий, Ариосто, сам Мольер,
Бетховен и великий Дант:
поэт, художник, композитор, музыкант –
за гениальность платят нищетою,
изгнаньем, ядом, пулей роковою…
Но если дать им выбор: вновь
они к искусству выберут любовь
и побредут дорогою крутою
к его вершинам.
АСКОЛЬД.
Вот сомнительное рвенье.
Что заставляет их брести туда?
На что же тратить драгоценные года?
Ведь наша жизнь итак одно мгновенье.
Лови момент, как говориться, carpe diem.
Ведь мы – шары под биллиардным кием:
кто за борт, кто-то в лузу, кто-то в бок.
(Под кием подразумеваю Рок)
ДОН ЖУАН.
Что заставляет? Мира сотворенье.
57
Художник создаёт свой мир.
АСКОЛЬД.
Ну да,
согласен с Вами.
ДОН ЖУАН.
Это как звезда,
она не может не гореть, когда
сиять во тьме – её предназначенье.
И точно также истинный поэт,
он может умирать во цвете лет
над строчкою – и ничего ему не надо,
лишь бы его отметил Аполлон.
Ведь истинный поэт рождён не для парада.
Высокий дар небес ему уже награда.
Иных наград желать не должен он.
Мир наслаждается сокровищем поэта,
и, упиваясь им, ему же мстит за это.
АСКОЛЬД.
Я не пойму, за что поэтам мстить,
когда мир должен их боготворить?
ДОН ЖУАН.
А это ты, мой друг, спроси у мира:
какого он творит себе кумира.
АСКОЛЬД.
Да уж известно: золото и власть.
Как умудрился мир так низко пасть?
ДОН ЖУАН.
И потому – банальная развязка
талантов истинных, как Моцарт – в нищете
и в яме с известью. И неизвестно, где
мы обретём покой.
АСКОЛЬД.
Пугающая сказка.
Вы говорите за себя, синьор, прошу.
Я к гениям себя не отношу.
Меня отнюдь не приманила
вот эта Ваша с известью могила.
Пусть я по жизни незамеченным гребу,
но обрету покой в гробу
удобном и просторном, чтоб запела
58
душа, любуясь на оставленное тело.
Но, только, чтоб не как у Лепорелло.
Дождя не надо, ни воды, ни плит.
«Аve Maria», «Реквием», гранит,
и на граните скромное: «Он – спит».
И пусть – хотя умру я в скромном чине –
«Аве Мария» – именно Каччини.
Синьор, я Вас прошу, скажите прямо:
меня, как Моцарта, не ждёт такая яма?
Мне боязно.
ДОН ЖУАН.
Упавший с древа плод
своё отжил. А кто его возьмёт –
ему без разницы.
АСКОЛЬД.
Мне Ваши афоризмы
сейчас как мертвецу, простите, клизмы.
Ещё немного, я, как идиот,
поверю в то, что статуя придёт
в своих огромных гулких сапогах.
ДОН ЖУАН.
На свете зверя нет страшней, чем страх.
Глотни вина.
АСКОЛЬД.
Глотну.
Выпивает вина.
Значительно теплей.
Две вещи согревают душу:
вино и философия. Ей-ей!
Глотнёшь вина – становишься мудрей.
ДОН ЖУАН. А перепьёшь – то глупость прёт наружу.
АСКОЛЬД.
Ах так? Синьор, ответьте ж, наконец:
«In vino veritas!» – воскликнул не мудрец?
Того, кто это первым крикнул – Фидий
изобразил с бокалом, в голом виде,
59
и в золоте.
ДОН ЖУАН.
Но в голом?
АСКОЛЬД.
Да, канон
у греков был такой. Ещё Зенон
Эфесский говорил: «Нет красоты милей,
чем нагота!» Так я налью?
ДОН ЖУАН.
Налей.
АСКОЛЬД.
Когда не пью, в груди такое жженье.
Сон не идёт, не лезет в рот еда.
Нет, надо жить для наслажденья,
всё остальное – суета
сует.
ДОН ЖУАН.
Подвёл под пьянство базу?
Как ты на хитрости горазд.
АСКОЛЬД.
Нет, базу ту подвёл Экклезиаст,
я лишь присовокупил фразу
про наслажденье. Что у трезвого? – Заботы.
У пьяницы же нет другой работы,
как только пить и снова наливать,
и выпив, вновь в блаженстве пребывать.
В блаженстве – вы следите – корень благо,
а цель всего живого – благодать.
Лишь пребывающий в блаженстве может дать
народу благо. Так, синьор?
ДОН ЖУАН (озадаченно).
Однако...
АСКОЛЬД.
Не прерывайте рассужденья нить.
Memento mori ! Жизнь идёт к развязке.
Всё призрачно, весь мир подобен сказке.
О, мальчик, поспеши вина налить!
ДОН ЖУАН.
И этот мальчик – я?
АСКОЛЬД (сконфуженно).
Ну... это к слову.
Но согласитесь, что вино – основа...
ДОН ЖУАН.
Не соглашусь. Любовь – основа.
60
АСКОЛЬД.
Снова?
Вы начитались Дехлеви Хосрова.
Вот кто пропитан ею, как змея,
смертельным ядом. Ну а я...
Наливает и пьёт.
«Гора, вина хлебнув, и та пошла бы в пляс», –
сказал Хайям. А он мудрее нас.
ДОН ЖУАН. Но он же говорил, что в мудрости нет прока.
Что только круглые глупцы любимцы рока.
АСКОЛЬД. Так в том и мудрость понимать, что у истока
всех смыслов – лишь кувшин хмельного сока.
ДОН ЖУАН.
Но с соком он красавиц воспевал.
АСКОЛЬД.
После того, как литр выпивал,
а выпив, он на них и не глядел.
ДОН ЖУАН.
А пел зачем о них?
АСКОЛЬД.
Зачем он пел?
Чтоб скрыть влеченье к мальчикам, синьор.
Там с этим строго, раз – и под топор!
ДОН ЖУАН.
Ты про Хайяма говоришь?
АСКОЛЬД.
Ну да.
С восточными мужчинами – беда!
ДОН ЖУАН.
Чтоб у Хайяма – и такой порок?
АСКОЛЬД. Вчитайтесь в тайный смысл – он между
строк:
«Пред взором милых глаз,
огнём вина объятый,
под плеск ладоней в пляс
лети стопой крылатой.
Эй, мальчик, наливай!
Тридцатый кубок пью,
но жажду утолит
61
едва ль шестидесятый».
ДОН ЖУАН.
И где же проявляется тут склонность?
Где, спрашиваю, в мальчиков влюблённость?
АСКОЛЬД.
Пожалуйста – пред взором милых глаз.
ДОН ЖУАН.
Но женских глаз!
АСКОЛЬД.
Да нет, мужских, как раз!
Когда осилите шестидесятый кубок,
синьор, пардон, Вам будет не до юбок.
Вам будет на ногах не устоять.
А мальчик... мальчик будет наливать.
Омар твердит – мой мальчик, мальчик резвый,
налей! А мальчик, между прочим, трезвый.
Вы поняли?
ДОН ЖУАН.
Я просто изумлён.
Омар Хайям – и в мальчиков влюблён!
АСКОЛЬД.
Вы поняли? А вот ещё строфа,
где скрыта та запретная графа.
«Я дня не провожу без кубка иль стакана.
Но нынешнюю ночь святую Рамазана
хочу уста к устам и грудь, прижав к груди,
не выпускать из рук возлюбленного – жбана».
Из рук возлюбленного! Ясно вам теперь?
Но, кажется, стучится кто-то в дверь.
ДОН ЖУАН.
Нет, это ветер. Он сегодня – зверь.
Он с кладбища к нам прилетел теперь,
поскольку вспомнили мы мёртвых. И о них
наш долгий разговор.
АСКОЛЬД.
Давайте о живых.
ДОН ЖУАН.
Давай. Вот радость сердца – Марианна.
Её уж нет давно.
АСКОЛЬД (в сторону).
Как странно.
Я о живых сказал, а он опять в альбом.
Нет, не пробить мне эту стену лбом.
62
ДОН ЖУАН.
Она – незаживающая рана.
АСКОЛЬД.
Да ей под сорок?
ДОН ЖУАН.
Возле сорока.
Но возраст ей не помешал рога
наставить мужу. С ней я понял – рано
со счёта списывать созревших дам.
Они молоденьким дадут такую фору!
Чтоб, ненасытным, угодить им – впору
пробежки делать по утрам,
и мышцы напрягать железом –
что молодым даётся лишь повесам,
в глаза которым плещется рассвет.
Сорокалетние – как краскам ночи летней –
им на пиру любви последней,
поверь мне, равных нет.
И хоть мне было пятьдесят,
я показал такую хватку,
в любовную мы превратили схватку
пять дней и шесть ночей подряд.
Я бурю испытал. Не так сильны шторма,
с их сокрушительными мощными валами,
как эта женщина, сводящая с ума,
сама как шторм, себя губя волнами,
что ею созданы. Я бы сравнил с цунами
такую страсть. В руинах всё кругом:
дома, деревья, лодки, волнолом.
Железо, мусор – всё разбито в щепки.
И лишь она царит. Объятья её крепки.
Но вот промчалась буря – и потом...
Она – усталая – нежней, чем голубь в клетке,
или синичка в холода на ветке,
что стуком клюва просится в ваш дом.
Ах, Марианна, милая. Такой
63
она была. Вот и она вдовой
осталась.
АСКОЛЬД.
Ничего себе, синичка.
По худобе, я вижу, истеричка.
Хитрющий взгляд, и глаз один… другой...
другого цвета. Я хочу сказать,
таких синичек надо выгонять
из дома в холода опять на ветку.
Иначе живо попадёшь с ней в клетку
– пусть, даже золотую – но, под шаль,
и станешь канарейкой. Мужа жаль.
ДОН ЖУАН.
Да! Дьявол побери всех тех мужей,
которых ревность губит. Неужель,
они не понимают: всё равно
Жуана не убить им! Сирано
де Бержерак скорее уязвим,
чем я, когда с соперником моим
я визави со шпагою стою.
Как в том бою...
АСКОЛЬД.
А что там, в том бою?
ДОН ЖУАН.
Их было трое. Двое без ушей
сбежали зайцами.
АСКОЛЬД.
Вы про мужей?
ДОН ЖУАН.
Нет, те друзья того, кто рухнул тяжко
на землю – зверь ревнивый – не супруг.
(Как с ним жила она, бедняжка?)
Я наблюдал агонию и мук
предсмертные гримасы. Мне хотелось
узнать, куда уходит это тело
и то, что называлось в нём душой.
«Михель, – сказал ему я, – приоткрой
мне тайну. Из небытия
шепни мне: что Там? Ведь и я
64
когда-нибудь... Ты понимаешь...
если увидел, если знаешь...
шепни, прошу». – Прохладное чело
его мертвело. На рубашке белой –
цветок кровавый – след руки умелой.
И вскоре он шепнул мне: «Ни-че-го».
И отошёл. А я стоял над ним.
Откуда-то валил густой и едкий дым.
Бочком к нам подбиралася ворона.
Мне почему-то вспомнилась Верона,
ведь умер он, по сути, молодым.
Вражды к нему, поверь, я не питал.
И вот он мёртв. А дух его витал
над речкой, где перекликались утка
и селезень. И стало мне так жутко
и больно. Если бы не Лепорелло,
который так удачно подбежал
и подхватил меня – я бы упал
на это мной погубленное тело.
Впервые в жизни потерял сознанье.
Впервые в жизни испытал накал
чудовищной вины за злодеянье.
И это тело Богом в наказанье
дано мне было. Я... я зарыдал.
Он мёртвым мне не нужен был.
Ведь, если честно, я его любил
по-человечески. И вот... и вот убил.
Теперь во снах я часто вижу трупы.
Траурная пауза.
АСКОЛЬД.
Синьор, один вопрос: когда Вы зубы
вставлять намерены?
65
ДОН ЖУАН.
Когда продастся первый том
моих воспоминаний.
АСКОЛЬД.
Вы о том
и не мечтайте. Нет! Скорее рухнет дом,
построенный навек, чем он продастся.
Скорее муравей слону отдастся,
и ночь скорее станет днём.
ДОН ЖУАН.
Ну, значит, будем без зубов.
АСКОЛЬД.
Единственное – в пользу вдов,
что их беззубые не испугают.
Поскольку лет так с двадцати
они, синьор, свои теряют.
Вам женщину с зубами не найти
своими. Все у них – вставные.
ДОН ЖУАН.
Вставные? Как? А где ж родные?
АСКОЛЬД.
В конфетах, шоколадах и тортах,
во взбитых сливках, в булочках, кремах.
Над урной с прахом порыдают
и горький вкус утрат пирожным заедают.
А кстати, как вдова?
ДОН ЖУАН.
Недолго продолжался
роман. Я вскоре с ней расстался.
Но эта страсть! Но этот пыл!
К несчастью, пыл во мне уже остыл.
Я холодно любил её, играя,
как кошка с мышкой. Вскоре я отбыл
в другие страны. (Пауза). Ты бы пригубил
вина, Аскольд. Поскольку рая
для нас другого нет, оно нам – рай.
Дай трубку. И вон тот альбом подай!
АСКОЛЬД. От Вас ли я, синьор, знакомый слышу глас?
Виват, Омар Хайям! Ин вино веритас!
Как почитатель давний Эпикура –
66
а Эпикур нас учит, что ничто
не чуждо нам – я выпью граммов сто
за Вашего кумира, за Амура.
Опустошает пол-литровую кружку вина. Дон Жуан
продолжает всматриваться в альбом.
ДОН ЖУАН.
Ну что такое сорок лет?
Вот нам с тобой восьмой десяток.
И ты, Аскольд, ты сыт и гладок.
А я? Я высох, как скелет.
А кстати, почему – хотел бы знать –
ты хорошо так сохранился?
Секретом бы со мною поделился,
глядишь, мои года пошли бы вспять.
Пыльца?
АСКОЛЬД.
Нет-нет.
ДОН ЖУАН.
Шалфей?
АСКОЛЬД.
Нет-нет.
ДОН ЖУАН.
Так что же?
АСКОЛЬД.
Платон мне друг, но истина – дороже.
А истина – что мне лишь сорок пять.
Синьор, я, просто-напросто, моложе.
ДОН ЖУАН.
Благодарю за искренний ответ.
Лукреций учит нас: «У жизни свой порядок».
Ты – гладок, я – в морщинах весь и сед.
Придёт и твой черёд: век слишком краток.
Вглядись в меня: вот жизни бурной след,
итог всех неразгаданных загадок.
ДОН ЖУАН.
Ты посмотри, как много было их:
красивых, милых, нежных, разных –
доверчивых, ревнивых, страстных,
67
любимых, сердцу дорогих.
Я шёл к ним, всё с пути сметая
и оставляя за спиною тьму могил.
Да, я, Аскольд, с плеча рубил,
любя, хотя любил – играя.
АСКОЛЬД.
Уж это точно: Вы ни в чём не знали меры,
и столько натворили дел...
Я в Вашем веке жить бы не хотел.
ДОН ЖУАН.
А вы? Вы в тридцать лет – пенсионеры.
У вас нет воли к власти, к жизни воли!
Вы скоро вымрете!
АСКОЛЬД.
Считаете? Тем боле,
как вымирающий пенсионер,
в рай поспешу, и Вам подам пример.
Снова наливает и одним махом опорожняет кружку.
АСКОЛЬД (вытирая губы рукавом).
Humani nihil мне.
ДОН ЖУАН (перевернув пустой графин).
Вот это пригубил.
И приложился пару раз в подвале,
я думаю. А в молодости пил,
небось, как Бахус?
АСКОЛЬД (заметно пьянея).
Я? Да ну! Едва ли
сравниться Бахус мог со мной в те дни.
ДОН ЖУАН.
Не ври.
АСКОЛЬД.
Не вру, я выпивал бочонка три
шутя, играючи. Вот Вы сейчас сказали:
«Любил, играя», – нет: «Любя, играл».
ДОН ЖУАН.
Да ты мудреешь.
АСКОЛЬД (настаивая). Вы сказали?
ДОН ЖУАН.
Да, сказал.
68
АСКОЛЬД.
Синьор, себя Вы сами наказали.
ДОН ЖУАН.
Быть может, объяснишь?
АСКОЛЬД.
Какие там игрушки?
Играть с бабьём! На них – войной!
Всех в ряд поставить и... из пушки
чтоб!
ДОН ЖУАН.
Замолчи!
АСКОЛЬД.
Кроме одной,
моей Эмилии. А впрочем,
за исключением той самой ночи...
когда... ну... на коленях и в кустах –
всю эту свору – в пух и прах!
Я повторюсь: из пушки – бах! бах! бах!
Ещё раз бах! Они всему виной!
Они, синьор, они! Кроме одной.
Жеманницы, трусишки, дуры, лгуньи,
обманщицы, предатели, колдуньи,
притворщицы, всех в кучу, под конвой
и – дьявол побери, пол этот адов –
в деревню! К тёткам! В глушь! В Саратов!
В Сибирь! В тайгу! На рудники!
Пусть иностранные там учат языки,
где человеческой ноги
и духу не было! В тайгу их! В джунгли! В ссылку,
на Полюс Северный – в студёную копилку!
Пусть там...
ДОН ЖУАН.
Ты что несёшь? Какая чушь!
АСКОЛЬД.
Да мне спасибо скажет каждый муж.
О, вьются, вьются, льстивые ужи.
Я зуб отдам в залог или колено,
что если бы не эта... не Елена –
что Троя вам, ахейские мужи?
На кой вам черт сдалася эта Троя?
69
Я понимаю: двое или трое,
но сколько положили мужиков
за десять лет войны? Итог каков?
Из потрясающей армады всей
домой вернулся кто? Лишь Одиссей.
Разрушена прекрасная столица.
Уму, синьор, непостижимо: биться
народам двум за грешницу одну,
за грешницу, которую ко дну
без рассуждения пустить бы надо.
Швырнули за борт, и проблема снята.
В России я читал, разбойник был,
который так однажды поступил.
Чтоб не дразнить друзей, схватил княжну
с размаху за борт и – княжна ко дну.
ДОН ЖУАН.
Но то – разбойник. Может, та княжна
ему была судьбою суждена.
К тому ж, разбойничьи законы,
суровы. Но, быть может, жёны
могли смягчить бы нрав своих мужей.
АСКОЛЬД. Опять Вы не глядите в суть вещей.
Так может утверждать, пардон, профан,
А вот, что говорит Аристофан.
Перечитайте пьесу «Лисистрата».
Отвлечь мужей от войн – пустая трата
и времени, и сил. А женщине внушить,
что надо вход к сокровищам закрыть
для мужа, что войну предпочитает
дарам любви – бессмысленно вдвойне.
Она – лишь глупый этого не знает –
отыщет мужа даже на войне.
Отыщет и вгрызётся, словно волк,
70
супружеский дабы исполнил долг.
Как Лисистрата их ни убеждала,
её слова разумные нимало
на жён не повлияли. Рухнул «замок».
«Non possumus!» - звучал ответ всех самок.
«Не можем!» - Ясно? Сексуальный пир
дороже тёткам, чем покой и мир.
О, шлюхи! – забери их сатана!
ДОН ЖУАН. Ты часом, друг, не перебрал вина?
Графин литровый в глотку вылил.
АСКОЛЬД.
Синьор, простите, но не Вы ли?..
Я умолял Вас съесть пельмени,
но Вам понравилась пыльца.
А после литра-двух дешёвого винца
быть трезвым натощак – тут надобно уменье.
Ведь на пустой желудок могут пить
одни пингвины. А потом ходить
вот так, в развалку... Кстати, о пингвине...
Пингвин неплохо знает по латыни.
ДОН ЖУАН.
Я повторяю: лишь высоким слогом
о дамах разрешаю. Понял? Вот
портрет висит. Ты видишь? Дон Кихот!
Вот у кого учиться надо.
АСКОЛЬД.
Оком
уж больно строгим смотрит он.
ДОН ЖУАН.
Да, жизнь его была со всех сторон
– куда ни кинь – одна большая драма.
Он создал идеал – Прекраснейшая Дама –
и с нею побеждал врагов.
АСКОЛЬД.
Вот этот Дон?
ДОН ЖУАН.
Да. Я ему обязан многим.
АСКОЛЬД.
Как скажете: высоким – так высоким.
Но этот Дон был не в своем уме.
71
И более того, как думается мне,
влюбившись в эту дуру, Дульсинею
(я не пойму, что он возился с нею?)
утратил разум он вдвойне.
А с разумом чуть не утратил шею,
вернее, тот предмет, что крепится на ней.
ДОН ЖУАН.
Ты, братец, всё пьянее и пьяней.
АСКОЛЬД.
Но мысль трезва: когда б, не эта дама –
он бы нормальным был и косвенно и прямо.
А будучи нормальным – никогда б
он не бросался в бой бы из-за баб!
Дон Жуан замахивается на него.
То бишь, на мельницы. Вот, например,
Полетта,
жена моя, толстуха, чуть не в гроб
меня вогнала!
ДОН ЖУАН.
Это правда?
АСКОЛЬД.
Чтоб
я сдох! Синьор, я наложил бы вето
на тот закон, который...
ДОН ЖУАН.
Стоп!
А где она?
АСКОЛЬД.
Та дурочка? Ну... это...
в стране теней. Однажды в лоб
сковородой мне. От такого факта,
увы... скончалась... От инфаркта.
ДОН ЖУАН.
Ты не помог случайно ей?
АСКОЛЬД.
Синьор, как можно?
Мы помутузили друг друга, как всегда.
Я придушил её, но осторожно.
И честно Вам скажу: сковорода –
72
в руках у львицы разъярённой,
к тому же страстной и влюблённой...
Короче, продолжался бой,
прошу прощения, в постели.
И через час оттуда еле-еле
я выполз, в синяках, едва живой.
И за врачом. И врач таки успел
помочь ей отойти от бренных дел.
Я зарыдал, но песня была спета:
от ласк любовных умерла Полетта.
А не ударь сковородой –
не завершился бы любовным пылом бой.
Толстуха до сих пор была б живой.
Теперь скитается Бог знает где.
Запомните, синьор, в сковороде
есть что-то сексуальное. Беда,
когда в руках у баб – сковорода.
А Вы: полтыщи баб! И всем – по сковородке?!
Меня увольте! Я мужчина кроткий
и с напряжением в две тыщи с лишним вольт
играть боюсь...
ДОН ЖУАН.
Я не про то, Аскольд.
АСКОЛЬД.
Когда б я мог создать рекламу,
то я б изобразил прекраснейшую даму
со сковородкою в руке
при – павшем на колени – мужике.
ДОН ЖУАН.
Зачем?
АСКОЛЬД.
Мужчины приняли б на веру
рекламу эту, ну а женщины примеру
последовали бы жены. Ответ
готов: Полетты нет, и... женщин нет!
Мир стал бы masculinum, мир мужской.
Как Вам на эти вещи взгляд такой?
73
ДОН ЖУАН.
Мужской? Вокруг одни мужчины?
Без женщин? Без девиц?
АСКОЛЬД.
Да, без.
ДОН ЖУАН.
Да я бы от такой картины
сам добровольно в ад полез.
АСКОЛЬД.
Вот странно.
ДОН ЖУАН.
Странно? Бог с тобой!
Аскольд, а ты... не голубой?
АСКОЛЬД.
Синьор, вопрос довольно праздный.
Я, понимаете ли... разный:
где надо – белый, а где надо – красный.
А где необходимо, там – любой.
Как говорит налоговый инспектор,
я представляю множественный спектр?
то бишь, весьма широкая палитра
от мелкого до крупного калибра.
ДОН ЖУАН.
Ты спутал мои мысли. Словно краски
они смешались в голове.
АСКОЛЬД.
Опорожните кружку. Лучше две...
ДОН ЖУАН.
Спасибо, я могу и без подсказки.
Но где оно? Не вижу я вина.
АСКОЛЬД.
Не видите?
ДОН ЖУАН.
Оно в графине было.
Терзаем жаждой полемического пыла,
ты, видно, осушил его до дна.
АСКОЛЬД.
Простите, mea culpa. Но вина
моя на диспуте доказана лишь будет.
Я требую дискуссий. Мир осудит
насилье. (Вытаскивает фолиант). Вот Вам,
выпейте фиал
поэзии. Все лучше, чем фингал
под глазом у меня. Вы романтичны,
я в этом убедился лично,
74
ну, а романтику к лицу
поэзия. Он, как святой к венцу
к ней тянется. Овидия прочтите.
Горациус мне больше говорит.
Но Вы… Вы над Горацием храпите,
а вот Овидий Вас бодрит.
Дон Жуан хватается за шпагу.
АСКОЛЬД (убегая от хозяина).
А вот и час, когда он невменяем.
Бросает фолиант.
Овидия мы после почитаем!
Синьор, ай-ай! Разбойный слышу свист.
Колоть меня? Да Вы… Вы – террорист!
ДОН ЖУАН.
А ты строптивей, чем жена Сократа.
АСКОЛЬД.
Да той жене сказать спасибо надо:
на ней он обучался ремеслу
терпения – противовеса злу.
Сократу после женушки Ксантиппы
подвластны все характеры и типы
людские. Почему, синьор, у Вас
Ксантиппы не было? Вы были бы сейчас,
как этот вот журнальный столик,
спокоен, молчалив и стоек.
А вместо этого Вы... Положите шпагу,
синьор, на место! Умоляю вас – ни шагу
вперёд! Ведь мы относимся к гуману…
Ай! Ай! Нечестно militari manu… –
рукой вооруженной… Что ж,
Вам мало шпаги, так возьмите нож!
75
О, Будда, где твой мирный лотос?
Vivendi установим modus.
Хотите – сбегаю в подвал?
Ай! Ай! Не бейте! Лучше без обеда
меня оставьте. Бегать я устал
от оплеух! Всё – dixi! Я сказал!
Я пел, как соловей, но песня моя спета.
Silentium – отныне мое кредо.
Молчание.
ДОН ЖУАН.
И где оно?
АСКОЛЬД.
Увы!
Vae victis – горе побеждённым! Вы…
Вы – Цезарь, я – центурион.
Но знай, мой Цезарь, если он
Высовывает язык.
не будет двигаться от альвеол и к нёбу…
ДОН ЖУАН.
Я Бога призову к всемирному потопу,
когда не замолчишь.
АСКОЛЬД.
Да я давно молчу.
Одно сказать, последнее, хочу,
и прокричу на всю Европу:
Я – last, not least! Qui vivra verra!
Бить – бей, но ведь всему есть мера!
ДОН ЖУАН.
Ты мне? Да я тебя – через карниз!
АСКОЛЬД.
Европе. Говорю я бис:
Европе! Вы-то здесь при чём?
Вы – мой кумир, кто кровью и мечом
вступается за слабых.
ДОН ЖУАН.
Вот подлиза.
АСКОЛЬД.
А что касается карниза:
«Per aspera ad astra» – мой девиз.
76
Сквозь тернии – и к звёздам. Но не вниз.
ДОН ЖУАН.
Хоть я не Герострат, а ты – не храм,
я б сжёг тебя охотно.
АСКОЛЬД (вытирая слёзы).
Стыд и срам!
Синьор, вы – философии алмаз,
и – вместо аргумента – дали в глаз
другому диспутанту. Вот те раз!
ДОН ЖУАН (смущённо).
А что ж мне было делать, как не дать?
Иначе как заставить замолчать
тебя. Я полчаса хочу сказать
тебе – про Жизнь!
АСКОЛЬД (оживлённо).
Про жизнь? Ну, наконец!
А то Вы всё про этих, что в альбоме.
Про жизнь – давайте. Жизнь – она венец
всему. Есть только жизнь. И ничего нет кроме!
Итак, про жизнь!
ДОН ЖУАН.
Исчезни дух Игры –
мы все икринками одной большой икры
людской останемся. Скажу тебе, по сути,
утратив дух Игры, свой смысл утратят люди.
АСКОЛЬД (клонясь к столу).
Согласен с Вами, коль Вы про бильярд.
Но завтра... после прачечной. Белья
скопилось много... Денег нет на прачку,
а мне... не увести такую тачку.
ДОН ЖУАН.
Я говорю, что я люблю Игру.
Вот почему не зритель на пиру,
а самый озорной его актёр,
мгновения у жизни, словно вор
я похищаю, наслаждаясь ими,
я жизни просто дал другое имя:
77
Игра. Игра космических страстей,
в нас воплотившихся, в людей.
АСКОЛЬД.
Кого Вы похищаете, людей?
Синьор, я приведу Вам пять статей
из кодекса... Особенно детей.
За них – пожизненно!
ДОН ЖУАН.
Опомнись, лиходей.
Мы – часть Иронии. Она, как соль,
всё посыпает: радость или боль.
Зачем приход наш и уход?
Загадка вечная – не так ли?
Мы все играем роль в спектакле,
где Бог нам роли выдаёт.
АСКОЛЬД.
А я, прикрывшись винным флёром,
предпочитаю быть суфлёром.
ДОН ЖУАН.
Комедия, трагедия – две маски
одной великой, длинной сказки.
Вот почему трагический финал
во мне порой улыбку вызывал.
АСКОЛЬД.
Да, Вы с улыбкой мне поставили фингал.
ДОН ЖУАН.
А ведь он близок, тот финал! Аскольд!
Ты дремлешь?
АСКОЛЬД (сонно).
Нет, не две – три тыщи вольт!
Вот что такое баба. Вечный бой!
Покой нам только снится.
ДОН ЖУАН.
Я с тобой
про жизнь и про игру.
АСКОЛЬД (сквозь сон).
Так Вы про карты?
Я в дурака... и то – всегда дурак.
А в шашки я...
ДОН ЖУАН.
Какие карты? Как ты
всё это время слушал? Слушал как?
Я – про Божественное. Я тебе – про Дух!
78
Что жизнь – театр, что все мы в ней – актёры!
АСКОЛЬД.
А как-то я однажды сразу двух
сестричек затащил в постель. Узоры
такие вышивали, что кровать
под нами подломилась. Сверху мать
примчалась. Ну, так я и... мать
туда же. Вот была потеха.
Так хохотали мы.
Закатывается смехом. Дон Жуан выплёскивает
ему в лицо стакан воды
ДОН ЖУАН.
Мне не до смеха.
АСКОЛЬД.
А зря, Вы ж знаете: от века
смех человеку лучший лекарь.
Ваш сплин – есть результат сомненья.
Сомненье – мудрости дитя.
Мудрец печалится. Моё же мненье:
жить надо весело, шутя.
Почувствовали тяжесть на душе –
Амфитриона сразу в руки.
Мольер излечит враз от скуки.
И вот – вы счастливы уже.
Тоска возьмёт – вином запей.
Весёлое словцо, да поострей.
Взамен микстуры и таблетки
полезней анекдотик едкий.
Смех мировому злу противовес.
Засмейтесь – и как дым исчезнет стресс.
Чей переполнен хохотом живот,
синьор, поверьте, всех переживёт.
Распаду не подвластен только смех –
сказал Рабле, а он – смешнее всех!
79
ДОН ЖУАН.
Ну что ж, ты мне хороший дал урок.
АСКОЛЬД (в сторону).
Дать – дал, а вот пойдёт ли впрок?
Засыпает. Дон Жуан его расталкивает.
ДОН ЖУАН.
Аскольд, прошу тебя, не спи!
АСКОЛЬД (проснувшись).
Длина окружности равняется два пи
плюс эр. Одно лишь в мире ценно,
что завещал великий Авиценна.
Так по латыни, но – Аллаха сын –
на родине он звался Ибн Син.
Он говорил о вечности субстрата:
всё в мире возникает от собрата.
Что невозможно – не возникнет никогда.
А что возможно – было в прошлые года
и будет впредь. Но форма лишь другая.
То бишь субстанция. И то, что умирая,
не умираем мы.
ДОН ЖУАН.
Не умираем?
АСКОЛЬД.
Нет.
ДОН ЖУАН.
Но разложенье тела, но скелет?
АСКОЛЬД.
Материя. А я – о сути Духа.
Вот стрекоза, к примеру, или муха,
нет, лучше бабочка, поскольку в ней
триада философская видней.
Червь – куколка – и после мотылёк.
Вы извлекли из вечности урок?
ДОН ЖУАН.
Извлек, но, каюсь, ничего не понял.
АСКОЛЬД.
А это потому, что не дополнил
я мысль одной деталью, пропустил…
На свете был учёный Демокрыл…
80
Он в небе дыры чёрные открыл.
ДОН ЖУАН.
Какие дыры?
АСКОЛЬД.
Чёрные, большие,
глубокие, и дышат, как живые.
Пространство, время, целые миры –
всё исчезает в пасти той дыры.
ДОН ЖУАН.
А ты не врёшь?
АСКОЛЬД.
Ей-ей, синьор, не вру!
Я сам попал однажды в ту дыру.
Дыра звалась, как помнится, Милана.
Красотка эта лихо из кармана
из моего – что там звенело – в свой
перетащила. Вот пример живой.
Не только деньги – время и пространство
мои, а также тело. В общем, пьянства
с тех пор не одобряю.
ДОН ЖУАН.
Да, я вижу,
как ты бежишь от пьянства.
АСКОЛЬД.
Ненавижу!
Под пьянством разумею склонность к ним,
к тем чёрным дырам. Ревностью гоним,
(синьор, несчастного услышьте слабый голос!)
я испытал в дыре коллапс, нет – коллапс.
И гравитационная волна
меня влекла. Энергию сполна
я выделял в моменты ускорений.
О! Этот Демокрыл – великий гений!
Сжимаясь к центру, тяготясь собой,
я чуть не стал нейтронною звездой.
И если б не материя перины,
я б превратился в той дыре в нейтрины.
Но за перину зацепившись пяткой лишь,
остался жив.
81
ДОН ЖУАН.
О чём ты говоришь?
Ты о какой дыре, Аскольд?
АСКОЛЬД.
О чёрной,
что в космосе открыл мой друг учёный.
ДОН ЖУАН.
Но мысли нелогичен твоей путь.
АСКОЛЬД.
Где дыры чёрные – о логике забудь!
Когда-нибудь и я, когда умру,
переберусь в ту черную дыру,
в ту темноту, в субстанцию другую,
в субстрат космический, в ту истину нагую,
что вне материи, и то, что есть душа.
Так вот, когда я тихо, не спеша,
и не дыша… о! Тут метаморфозы
глубокие, как схолии Спинозы.
Засыпает.
ДОН ЖУАН (расталкивая его).
Ты говорил, что до восьми не будешь спать!
АСКОЛЬД.
Ну, вот опять она, опять.
Какого дьявола, толстуха?
И норовит, синьор, мне прямо в ухо.
Теперь в руках у ней утюг!
К кровати тащит, ласки просит.
Я понимаю: надо смазать оси.
Известно – женщина без смазки...
верней, оружие... без ласки...
Но только не пойму: при чём утюг?
Когда сковорода – понятно.
Когда сковородой – приятно.
А вот утюг! Но-но! Без рук!
Ударяется головой об стол.
82
ДОН ЖУАН (отчаянно).
Очнись! Ведь ты единственный мой друг.
Не лучше ли, чем стариться в постели,
суровые словесные дуэли?
Проснись! Проснись, Аскольд!
Расталкивает его.
АСКОЛЬД (с трудом приподняв голову). Красны
рассказы Ваши.
ДОН ЖУАН.
Но я вижу темя
твоё, а не лицо.
АСКОЛЬД.
В такое время,
синьор, Вы темы видите, я – сны.
Вот будет день... А дни, синьор, затем,
чтоб в голове рождалось много тем.
И женщина из этих тем – одна...
из самых главных. Трубку и вина!
Gaudeamus – будем веселиться!
Pele-mele, tutti frutti, хватит злиться!
ДОН ЖУАН.
Как на него, однако, действует весна.
АСКОЛЬД.
Вина и трубку! Или я лишу вас слова!
Eppur – чёрт побери её – si muove!
А всё же вертится она!
Засыпает.
ДОН ЖУАН.
Он спит. А мне опять отдаться сплину?
Снова расталкивает слугу.
Эх, дурачок, катись в свою перину!
А мне ещё вина и трубок!
83
И там, Аскольд, в другом шкафу,
альбомы. Все тащи!
АСКОЛЬД.
Любитель юбок –
что за профессия?
Уходит и возвращается с вином и альбомами.
А пыли, пыли – фу-у!
Археология.
Падает вместе с альбомами. С пола – Дон Жуану.
Принёс.
ДОН ЖУАН.
Когда от лени
ещё не умер – мой тебе совет:
иди и разогрей пельмени.
Себе и мне.
АСКОЛЬД.
Синьор, пельменей нет.
Я их...
ДОН ЖУАН.
Ну что ж... Недолго ты питался
цветочками.
АСКОЛЬД.
Синьор, я постарался
избавить вас от тяжести камней.
Я Вам – живой пример.
ДОН ЖУАН.
Тебе видней.
АСКОЛЬД.
Синьор, Вы знаете, конечно:
ars longa, vita brevis est жизнь коротка – искусство – вечно.
Один творит, другой – пельмени ест.
ДОН ЖУАН.
Я впредь учту. Спокойной ночи.
АСКОЛЬД.
Спокойной ночи. Я... пошёл?
Дон Жуан отпускает его жестом.
84
Аскольд раскланивается и уходит, прихватив графин.
ДОН ЖУАН.
АСКОЛЬД.
Графин.
Пардон.
Ставит графин на стол и, пятясь задом, уходит.
Дон Жуан наливает вино, раскуривает трубку.
ДОН ЖУАН.
Какие очи
у одиночества... И это хорошо.
В молчанье обостряется наш ум.
В молчанье просветляемся от дум.
Тянется к книжному шкафу.
Возьмём, к примеру, этот фолиант.
В нём что ни мысль – то бриллиант.
Сократ, Платон, за ними – Плотин.
Сначала – Дух, второе место – плоти.
А вот Аристофан, Теренций, Плавт.
Мир как комедия. Аскольд, ужель ты прав?
А эта мысль – она мне не ясна:
блаженство чрез страданье – вот те на!
Я бы сказал: чрез Женщину блаженство,
поскольку в ней таится совершенство.
И разве я страдал когда-нибудь от них?
Тех оставлял и находил других.
Утехи плотские считаются уздой
для духа. Здесь не спорю, но порой
как сладко мчаться под уздою тою
на кобылице под твоей уздою.
Появляется Аскольд. При каждом ударе
85
грома и вспышке молний вздрагивает и
крестится.
АСКОЛЬД.
Синьор.
ДОН ЖУАН.
Ты здесь? И всё ещё в штанах?
Ты спать не лёг? Или не спится?
АСКОЛЬД.
Я знаю: Вам милее кобылица,
но там... к Вам... памятник в дверях.
ДОН ЖУАН.
Что? Памятник? Как памятник? Какой?
АСКОЛЬД.
Огромный и... кивает головой.
Дон Жуан хватает шпагу, убегает. Аскольд
наливает себе вина и залпом опустошает кружку.
Несколько раз подряд вспыхивают молнии, мистически
озаряя комнату.
Как небо рассердилось. Даже жутко!
И молнии такие – неспроста.
Sancta simplicitas – святая простота...
Мощный раскатистый удар грома.
Ещё удар – и у меня инфаркт... желудка.
Пауза. Прислушивается к звукам,
доносящимся снизу. Появляется Дон Жуан.
АСКОЛЬД (икая от страха).
Ну что? Ик. Ик. Я просто сам не свой.
ДОН ЖУАН (выдержав небольшую паузу).
Прости, Аскольд... но он... он – за тобой.
АСКОЛЬД.
Гнездо смертельный ужас в сердце вьёт.
Что это значит?
86
ДОН ЖУАН.
Он тебя зовёт.
Аскольд с грохотом валится на пол без сознания. Пауза.
Дон Жуан подходит к шкафу, открывает его и
вытаскивает гроб. Закрывает дверку, подходит к столу,
наливает себе вина, раскуривает трубку, ждёт, когда
очнётся слуга. Наконец, тот приходит в себя.
ДОН ЖУАН.
Вставай.
АСКОЛЬД.
Он здесь ещё?
ДОН ЖУАН.
Уже ушёл.
Теперь я верю, что мужчина – слабый пол.
И – чуть опасность – он целует пол.
АСКОЛЬД.
А приходил зачем?
ДОН ЖУАН.
Сказал: пора
тебе в дорогу.
Аскольд в страхе вопросительно тычет пальцем в пол.
Да. И до утра
дал время.
АСКОЛЬД.
Что? Мне оставлять
и свой очаг, и тёплую кровать?
И это тело? Вас, и этот кров?
А кто послал его?
ДОН ЖУАН.
Союз умерших вдов.
Всех женоненавистников сейчас
он ищет и вручает им приказ
от них: расстаться с самым дорогим.
АСКОЛЬД.
Расстаться с жизнью? Нет! Мы... не
хотим!
ДОН ЖУАН.
Ты этого желал: Каччини и гранит,
и на граните скромное: «Он спит».
87
«Не уходи, прохожий, впопыхах.
Подумай обо мне: я – дома, ты – в гостях».
АСКОЛЬД.
Нет, о прохожем я не говорил.
ДОН ЖУАН.
Тебе я эту надпись подарил.
АСКОЛЬД.
Но не сейчас, ещё я слишком молод.
В сравненьи с Вами я ещё дитя.
А что про баб – так это я шутя.
Я злюсь на них, испытывая голод.
Ад – наковальня, Небо – молот,
а между ними – я? Вот так удар.
Замечает гроб.
Что это?
ДОН ЖУАН.
Это – мой прощальный дар.
АСКОЛЬД.
Как? Для меня? Не может быть?
Синьор, позвольте... пригубить?
ДОН ЖУАН.
Ты на ногах не держишься уже.
АСКОЛЬД.
Зато светлее станет на душе.
Жадно выпивает кружку вина.
Нет-нет, повремени, певец разлук.
Мы скоро этот мир покинем сами.
Дай наглядеться детскими глазами
на это небо и на этот луг.
Повремени и дай вздохнуть
глубокой грудью хоть чуть-чуть,
хоть каплю малую – лет... двести!
А там – убей меня на месте.
Повремени, певец разлук.
Неужто мне ложиться в этот ящик?
88
ДОН ЖУАН.
Чтоб мягче было – мы подстелим
плащик.
Попробуй: так удобно будет?
АСКОЛЬД.
Как?
Уже сейчас? Святой податель благ,
ты вместо благ мне в нос суёшь кулак.
ДОН ЖУАН.
Пора, мой друг пора.
АСКОЛЬД.
Ложиться прямо так?
Вот в этом платье?
ДОН ЖУАН.
Я тебе свой фрак
пожертвую.
Вынимает из шкафа фрак и наряжает в него слугу.
АСКОЛЬД.
ДОН ЖУАН.
АСКОЛЬД.
Слегка великоват.
Ну, ты, Аскольд, самодовольный фат.
Имею право: кто из нас двоих
сегодня покидает мир живых?
Хочу в гробу лежать я, как жених.
ДОН ЖУАН.
Согласен. Значит, здесь мы подожмём.
В груди – подколем, а в плечах – ушьём.
Носочки белые. Вот так – вполне прилично.
АСКОЛЬД.
А не пестрит?
ДОН ЖУАН.
Ты убедиться можешь лично.
Подводит его к зеркалу. Аскольд вертится перед
зеркалом.
АСКОЛЬД.
Сойдёт, пожалуй.
ДОН ЖУАН.
Брюки – хоть куда!
АСКОЛЬД (увлёкшись).
Здесь нужен галстук!
ДОН ЖУАН.
Галстук нужен?
89
АСКОЛЬД.
ДОН ЖУАН.
Да!
И галстук подарить могу тебе.
Повязывает ему на шею галстук.
АСКОЛЬД (красуясь перед зеркалом).
Из Вас бы вышел славный кутерье.
Все наши модельеры – дураки.
ДОН ЖУАН.
Ты прав. Постой! А башмаки?
Твои сгодятся. Можешь залезать.
АСКОЛЬД.
Вот в этих? В старых? Ни за что!
ДОН ЖУАН.
Опять
упрямится.
АСКОЛЬД.
Я буду в них стесняться.
ДОН ЖУАН.
Ну, хорошо, держи мои. Годятся?
Снимает с себя сапоги. Аскольд пытается влезть в
сапоги хозяина.
АСКОЛЬД.
Я бы сравнил сей горестный процесс
с Христовым словом.
ДОН ЖУАН.
Ба! Что за эксцесс?
АСКОЛЬД.
Вот также слово Бога в наши уши
не помещается, поскольку уши – уже.
ДОН ЖУАН.
Что ж – им же хуже.
АСКОЛЬД.
Не хуже, чем моей ноге
вот в этом Вашем узком сапоге.
ДОН ЖУАН.
Эй! Не кощунствуй! Влез?
АСКОЛЬД.
Ещё немного.
Надел.
ДОН ЖУАН.
Что ж: скатертью дорога.
(показывая на гроб).
Точней: пожалуйте в
кровать.
90
Аскольд укладывается в гроб.
АСКОЛЬД.
Чего-нибудь оттуда Вам прислать?
ДОН ЖУАН.
Пришлёшь письмо. Но, чур – не на
латыни.
АСКОЛЬД.
Как скажете. Могу арбузы, дыни
или бананы. Только успевай
их собирать.
ДОН ЖУАН.
Да ты никак собрался в рай?
АСКОЛЬД.
Синьор... я на другое не согласен.
ДОН ЖУАН.
Но Каменный твой гость – он ликом не
прекрасен.
АСКОЛЬД.
Так Вы меня хотите сплавить?..
ДОН ЖУАН.
Да.
Увы, Аскольд, туда, туда, туда.
Гранит готов, церковный хор готов.
За окном раздаются дикие вопли. Аскольд
вскрикивает.
Каччини нет, есть Реквием котов.
АСКОЛЬД.
В моей судьбе сегодня самый чёрный
день наступил.
ДОН ЖУАН.
Сам в этом виноват.
Sit tibi terra levis, друг учёный,
земля да будет пухом тебе, брат.
Скорбно склоняет голову над гробом под дикие
завывания котов и вспышки молний.
Аскольд, выскочив из гроба.
АСКОЛЬД.
Я не хочу! Я не хотел!
91
ДОН ЖУАН.
Не напрягайся так: ты весь вспотел.
АСКОЛЬД.
Синьор, у нас ещё так много с Вами дел.
ДОН ЖУАН (назидательно).
Готовым к смерти быть – вот наш удел –
во всякий день, в любой момент.
АСКОЛЬД.
Вы правы, да, но этот... монумент...
Вы за меня замолвите словечко!
Я знаю, ведь у Вас везде друзья.
В долгу я не останусь, я...
я буду кротким, как овечка!
Гореть в церковном храме будет свечка
за Ваше здравие и день и ночь.
И главное: я травами помочь
сумею Вам. Вы помните Травинку?
ДОН ЖУАН.
Конечно, помню. Застегни ширинку.
АСКОЛЬД.
И – чтобы меня боги покарали –
не прикоснусь к вину в подвале.
ДОН ЖУАН.
Не верю!
АСКОЛЬД.
Чтоб сыграть мне в этот ящик!–
Я буду трезвости образчик!
И главное – добавочку вношу –
у вдов прощенья попрошу.
Уже прошу! Смотрите: я спешу
упасть пред ними на колени.
Падает на колени, страстно.
От Андалузии и до Кордовы
меня простите, миленькие вдовы!
Я не хочу гореть в геенне!
Я виноват, верней, не я – пельмени.
Конечно же, и я немножко виноват.
«О, женщина, тебя я раем называю –
92
сказал Шекспир, – но, в сущности, ты - ад».
Так вот: я это "ад" беру назад
и – вместо ада – ангел добавляю.
Синьор, Вы слышали?
Пауза.
ДОН ЖУАН.
Хоть ты учёный муж
и по латыни знаешь, и к тому ж,
где масло различаешь, и где тушь,
но с чувством юмора, боюсь, ты не в ладу.
АСКОЛЬД.
Как? С чувством ю...? Что Вы имеете в
виду?
ДОН ЖУАН.
Что я тебе могильную плиту,
как ты мечтал, не в нынешнем году
надеюсь заказать.
АСКОЛЬД.
Так я... я не в аду?
Верней, туда сегодня не иду?
ДОН ЖУАН.
Сегодня – нет. Надеюсь – и не завтра.
Ведь кто-то утром должен мне готовить завтрак.
АСКОЛЬД.
Но памятник?
ДОН ЖУАН.
Ты пил, мой друг, без меры.
И спутал с памятником статую Венеры.
Под вспышки молний, гром и ветра вой
она тебе кивнула головой.
Она звала тебя в свои объятья.
АСКОЛЬД.
Венера?
ДОН ЖУАН.
Да.
АСКОЛЬД.
Богиня?
ДОН ЖУАН.
Да.
АСКОЛЬД.
Проклятье!
Мне не хватало только статую любить.
ДОН ЖУАН.
Ты б мог её дыханьем оживить.
93
АСКОЛЬД.
Я столько в свой бурдюк вина вместил,
боюсь, дыханьем я б живую умертвил.
Так, с памятником ясно: это сон.
А этот... вечный символ похорон
откуда?
ДОН ЖУАН.
Гроб? А ты забыл?
Как переехали сюда – он здесь и был
в шкафу. Наверно, припасён
он для кого-то и оставлен.
АСКОЛЬД.
Я – спасён!!!
Вы разыграли меня. Чёрт! А я – дурак,
здесь ползал на коленях, словно рак.
Как небо допустило это? Как?
И всё из-за безмозглых этих дур,
да я бы их на фарш, заместо кур!
Но Вы, синьор... Как Вам не стыдно?
ДОН ЖУАН.
Допустим, стыдно. А тебе?
АСКОЛЬД.
А мне обидно:
я про пыльцу, про камни, про цветы,
а Вы - Tu quoque, Brute! – Брут, и ты?
ДОН ЖУАН.
Не обижайся. Предлагаю мир.
Добудем денег и закатим пир.
Но только, чтоб про женщин ты ни слова
дурного. Понял?
АСКОЛЬД.
Ах, синьор, Вы снова?
Свобода слова – диспута основа.
Но тс-с! Как нам гласит преданье:
какой же мир без возлиянья?
ДОН ЖУАН.
Но кто-то, помнится, здесь трезвым
стать хотел...
АСКОЛЬД.
Я попрошу без ядовитых стрел.
Как говорит знакомый доктор Крафт
(он лечит алкоголиков успешно):
94
«К бутылке надо прикасаться нежно.
Ну, а с друзьями пить на брудершафт!»
При этом, Крафт, страдающий от колик,
сам – антре ну – отпетый алкоголик.
Пожимают друг другу руки. Пьют на брудершафт.
АСКОЛЬД.
Простите, можно я вот здесь
прилягу, на кровати Вашей?
ДОН ЖУАН.
Лезь,
учёный трус, трусливый латинист.
Аскольд забирается в кровать.
Дон Жуан возвращается к книгам.
А мы перевернём вот этот лист.
Какое сложное понятье: Свет и Тьма...
От этого легко сойти с ума.
Что Тьма? Отсутствие лишь Света.
И разве после смерти будет Тьма?
Вот греки, римляне... тома... тома... тома...
И всё – дискуссии, дискуссии про Это.
Про переход оттуда и – туда.
Кто проводник? Легко ли превращенье?
Займёт оно одно мгновенье
иль приложить придётся много сил, труда?..
Кто встретит там меня? Мои друзья?
Мои враги? Как заглянуть в ту бездну,
в которой скоро растворюсь, исчезну
с моим ничтожным воспалённым "Я"?
Но почему ничтожным? Дон Жуан,
всю жизнь пройдя по бездны краю,
останется в веках – я это знаю –
95
как шрамы остаются после ран.
Попробуй-ка, останови мой дух
донжуанизма. Дудки! Повсеместно,
где он тире она, там между двух
для третьего таится место.
Закон триады – это навсегда....
АСКОЛЬД (сквозь сон).
А третий кто? А-а, памятник. Ну да.
ДОН ЖУАН.
Я – соль земли, аттическая соль.
АСКОЛЬД.
О, чёрт! Опять приснился Тролль.
ДОН ЖУАН.
Я был рождён сыграть святую роль –
роль соблазнителя. Моё обличье
то ангела, то дьявола – различье
не столь существенно, как смысл игры моей:
держать всё время в напряжении людей.
Любовью заставлять их напрягаться.
И за любовь свою уметь сражаться.
Так понимаю я призвание своё.
Так видится моё мне бытиё.
И страха нет во мне. Минутная завеса
сейчас спадёт. И я опять умчусь
к вам, нежные, Амалия, Агнесса,
к свидетелям моих прекрасных чувств.
К вам, Вероника, Гретхен и Люция!
АСКОЛЬД.
Pereat mundus fiat justitia!
ДОН ЖУАН.
К вам, Фатима, Мария, Марианна,
я никогда нигде вас не бросал!
Я и сейчас остался ваш вассал.
Вам преданнее нету Дон Жуана.
АСКОЛЬД.
Я попросил бы Вас, синьор, немного...
пьяно.
ДОН ЖУАН (чуть тише).
Я ваш – увы, в слегка помятом виде –
96
я ваш всегда! Вы только позовите –
и я опять у ваших ног
помочь вам завязать шнурок
иль, если нужно, словно зайца
на вертел насадить мерзавца,
и с ваших губ любви пить сладкий сок.
АСКОЛЬД.
Ну да: чтоб отравиться в нужный срок.
По мне, так лучше бы в лесок
и пить берёзовый – вот это сок.
Ребёнок, чем себя он тешит?
Quo vadis, человек? Куда грядеши?
ДОН ЖУАН.
Как для певца – награда - его пенье,
а для монарха – золочёный трон,
так для меня награда – вдохновенье.
А был я только вами вдохновлён.
Вы – мой волшебный, чудный сон.
Я в каждую из вас не просто был влюблён,
я умирал от счастья и восторга,
как может умирать святой Востока
в экстаз блаженства погружён.
Как может рыцарь умирать
за Даму сердца на турнире,
как за дитя больное мать
готова жизнь свою отдать,
так умирал я многократно в этом мире,
на мир теней готовый променять
его в любой момент. В любой момент!
За пару глаз мне дорогих и пару лент.
АСКОЛЬД.
Как напугал меня тот монумент.
ДОН ЖУАН.
Я призван был, чтоб вас воспеть
любовью, шпагой ли – я делал это страстно.
И утверждаю: даже смерть
над красотою вашею не властна!
97
Исчезнет старость, немощность пройдёт,
смерть снова в жизнь переродится.
А этот чудный локон – он найдёт
хозяйку юную. И с нею воплотится
в изящество, в дыхание весны,
в живую прелесть, в то, чем дышит вечность.
Со мной альбомы, а в альбомах – сны
прекрасные, как звёзд далёких млечность.
АСКОЛЬД.
О Господи! Преступная беспечность.
Vale, синьор! Усни, Аскольд, усни.
Уютно устраивается в постели. Поворочавшись немного,
поднимает голову, сочувственно глядит в сторону
сгорбившегося над альбомами хозяина.
Сидит как сыч. Ушёл в воспоминанья.
К чему все эти мёртвые тела?
Сейчас назначит новые свиданья.
Помчится. Конь закусит удила.
И вновь победы и... разочарованья,
дуэли, шпаги, ревность, кровь, страданья...
Не жизнь – одно сплошное наказанье!
Ужасный век. Ужасные дела.
Засыпает.
1. О tempora, о mores! (лат.), (о темпора, о морес!) – «о
времена, о нравы!» (восклицание Цицерона в его речи
против Катилины)
2. Lappetit vient en mangeant (фр.), (ляппети вьянт ан
манжан) – аппетит приходит во время еды.
3. Docendo discimus (лат.), (доцендо дисцимус) – уча, мы
сами учимся.
98
4. Ab ovo (лат.), (аб ово) – букв. «с яйца»; с самого начала.
5. Tour de forсe (фр.), ( тур дэ форс) – проявление большой
силы; ловкий трюк.
6. А propos (фр.), (а пропо) – кстати.
7. Bis dat, qui cito dat (лат.), (бис дат, кви цито дат) –
вдвойне даёт тот, кто даёт скоро.
8. Sans gene (фр.), (сан жэн) – без стеснения.
9. Ad patres (лат.), (ад патрэс) – к праотцам (отправиться),
т.е. умереть.
10. Sit tibi terra levis (лат.), ( сит тиби тэрра левис) – «да
будет земля тебе легка» (слова, употребляемые в
надгробных речах и некрологах).
11. Magister dixit (лат.), (магистэр диксит) – «так сказал
учитель» ( ссылка схоластов на Аристотеля как на
непререкаемый авторитет).
12. Altera pars (лат.), (альтэра парс) – другая
(противная) сторона.
13.
Le ton fait la musique (фр.), (ле тон фэ ля мюзик) –
букв. «тон делает музыку»; тон придаёт значение
словам.
14. Couleur locale (фр.), ( кулёр лёкаль) – местный
колорит, характер, оттенок, своеобразие.
15. A parte (ит.), ( а партэ) – «в сторону», про себя
(реплика актёра или участника разговора вполголоса).
16. Par occasion (фр.), (пар оказьон) – по случаю.
17. Coup de maître (фр.), (ку де мэтр) – мастерской
приём.
18. Сurrente calamo (лат.), (куррэнтэ калямо) – беглым
пером, т.е. писать что-либо быстро и не очень
обдуманно.
19. Magister dixit – см.п.11
20. Aqua vitae (лат.), (аква витэ) – водка.
99
21. A la guerre comme a la guerre (фр.), (а ля гэрр ком а
ля гэрр) – «на войне, как на войне»; действовать
сообразно обстоятельствам.
22. Dum spiro, spero (лат.), (дум спиро, спэро) – пока
дышу, надеюсь.
23. Non liquet (лат.), (нон ликвэт) – не ясно.
24. Сum grano salis (лат.), (кум грано салис) – « с
крупинкой соли», с умом; с иронией, язвительно.
25. Сarpe diem (лат.), (карпэ диэм) – «срывай день», т.е.
пользуйся настоящим днём, лови момент(изречение
Горация в 11-й оде 1 книги).
26. In vino veritas(лат.),(ин вино вэритас) –
истина в вине. Из труда «Естественная история»
римского писателя и ученого Плиния Старшего (I в. н.
э.).
Смысл выражения: если хочешь узнать точно, что
человек думает, угости его вином. Аналог русской
поговорки «Что у трезвого на уме, то у пьяного на
языке».
27. Memento mori (лат.), (мэмэнто мори) – «помни о
смерти».
28. Homo sum, humani nihil a me alienum puto (лат.),
(Хомо сум, хумани нихиль а мэ алиэнум путо) — «Я
человек, и ничто человеческое мне не чуждо» — фраза
из комедии римского
писателя Теренция «Самоистязатель» (1, 1, 25), которая
является переделкой комедии греческого
писателя Менандра
29. Non possumus (лат.), (нон поссумус) – «не можем»,
категорический отказ.
30. Masculinum (лат.), (маскулинум) – мужской род (в
грамматике).
31. Mea culpa (лат.), (мэа кульпа) – по моей вине.
100
32. Manu militari (лат.), (ману милитари) – «военной
рукой», вооружённой силой.
33. Modus vivendi (лат.), (модус вивэнди) – образ жизни;
установить modus vivendi – определить взаимные
отношения.
34. Dixi (лат.), (дикси) – «я сказал», я высказался.
35. Silentium (лат.), (силенциум) – молчание, безмолвие.
36. Vae victis! (лат.), (вэ виктис) – горе побеждённым!
37. Last, not least (англ.), (ласт, нот лист) – последний по
счёту, но не по важности.
38. Qui vivra verra (лат.), (ки вивра верра) – «поживём
увидим»; будущее покажет.
39. Per aspera ad astra (лат.), (пэр аспэра ад астра) –
через тернии к звёздам.
40. Gaudeamus (лат.), (гаудэамус) – «будем веселиться»
(начало старинной латинской песенки студентов).
41. Pele-mele (фр.), (пэль-мэль) – смесь, мешанина.
42. Tutti frutti (ит.), (тутти фрутти) – всякая всячина.
43. Eppur si muove (ит.), (эппур си муовэ) – «а всё-таки
она вертится!» (слова, приписываемые Галилею, после
его отречения перед инквизицией от учения Коперника
о движении земли вокруг Солнца).
44. Ars longa, vita brevis (лат.), (арс лёнга, вита брэвис) –
путь искусства долог, а жизнь (человека) коротка.
45. O, sancta simplicitas! (лат.), (о, санкта симплицитас) –
«о, святая простота!» – восклицание, приписываемое
Яну Гусу, увидевшему, что какая-то старуха
подбрасывает дрова в костёр, на котором его сжигали
(в 1415г.).
46. Sit tibi terra levis – см.п.10
47. Tu quoque, Brute! (лат.), (ту квокве, Брутэ) – « и ты,
Брут!» (приписываемые Юлию Цезарю и вошедшие в
101
пословицу слова, сказанные им, когда он увидел в
числе своих убийц обласканного им Брута).
48. Pereat mundus, fiat justitia (лат.), (пэрэат мундус,
фиат юстициа) – правосудие должно совершиться, хотя
бы погиб мир.
49. Quo vadis? (лат.), (кво вадис) – куда идёшь?
50. Vale! (лат.), (вале) – будь здоров, прощай!
Качини?