Глава 9 Внезапно – взгляду дом предстал как будто джинном сотворённый, он только что, поднялся в блеске, похожий на дворец из сказки. Ворота, башенки и парк, подсвечены огнями были, в изобилии, от факелов мятущихся, представшая картина, дрожала миражом в пустыне знойной. Высоких, узких окон витражи, коврами многоцветными, проекции свои на снег стелили. Подъезд парадный, возвышался портовым бастионом, к подножию его, степенно швартовались большие экипажи, с трубой, дымящею над крышей, три пары лошадей храпели, подаваясь вспять, когда их по уздцы, хватали слуги. Кричал возница злобно, привстав и отваляясь назад, натягивая вожжи, клубился возбуждённый пар, горячего дыхания животных и людей. Солидно, важно выходили гости, придав лицу, достоинства сверх меры, преувеличенно любезно исполняли приветствий этикет, с хозяином поместья, который всех встречал. Кого-то ждал он, стоя на крыльце, недвижно, объятия раскрывая, к иному делал шаг, а то и два, как ритуал положенный гласит, чтоб равновесие значений сохранялось строго. Не менее, уместный здесь, среди достоинств мнимых, с редким исключением, чем выполнять солдату предписанный уставом воинский артикул. О, чванство важности и положения в обществе на лестнице сословий, то истинный и вечный маскарад! Такое впечатление было, что граф, персону узнавал легко и маски, пёстрые костюмы, ему нисколько не мешали. Надменно, сквозь лакеев глядя, прибывшие гости, соизволяли проводить себя до места надлежащего, для них. С кибитками, открытыми санями, всё обстояло также, быстрее чуть, подобно кораблям в порту – швартовка, выгрузка, отход на рейд, ко флигелю, что справа находился. Там слуги и возницы, для ожидания долгого, шумя, приготовления вели, ругаясь и толкаясь. Силантий прогудел, вполоборота к Маше обращаясь, я там, вас буду ждать, он плетью указал на флигель, и с краю постараюсь стать, чтоб на-глазах, как нужно будет – покричите, помчимся сразу, с нами бог. Мария вышла из саней, высокий янычар-слуга, ей руку подал, подоспев, и озираясь, словно сон волшебный видя, ступила несколько шагов. По сторонам крыльца, в шеренги по-трое, скульптурами живыми, стояли слуги, одетые как сикхи, Индии далёкой, в шальвары и чалмы, у каждого в руках, кривая сабля и чадящий факел. Навстречу ей, хозяин весело спешил – наряжен был, испанским грандом, в наброшенной собольей шубе. Мария Алексеевна – спасибо, что приглашение моё вам по-сердцу пришлось, и вы в мой мир войти решились не боясь! Граф поклонился пылко, соблюдая образ, кинжал придерживал, взметая снег широкополой шляпой, позицию сменив, горячий поцелуй запечатлел, на ручке Маши, быстрой и игривой. Роль подхватив, она присела в лёгком элегантном реверансе. Соображениям, тайным женским повинуясь, платок пуховый, шубку лисью, Мария Алексеевна, оставила в санях, предстала сразу в одеянии Андромеды, увидев, сходную судьбу. Персей-герой, как помним мы, успел в последнюю минуту, спасти принцессу, в жертву принесённую чудовищу морскому, явив ему, отрубленную голову Горгоны, тем самым в камень, обратив его. В наряде этом, Маша, была прекрасна – просто чудо, природные достоинства её, с ним сочетались гармонично, что равнодушным не оставила она, наверно бы и статую Петра в столице. Мария, взгляду представлялась, высокой, стройной девушкой, без худобы однако, лицом светла, румянец девичий ей свежесть прибавлял, она с ним не боролась никогда, любила. Ресницы тёмные и брови, контрастно сочетались с огромными глазами – цвета мартовского неба. Имела тонкий благородный нос, с горбинкою, рот маленький и чувственные губы. Всё это в пышном обрамлении пепельных волос, уложенных на греческий манер, на них венец из шёлковых фиалок. Конечно, ясно, что Мария Алексеевна, своею северной красой, собою представляла антипод, той древней героини, а мода более стыдлива ныне, скромней намного стала. Поэтому, жар Эфиопии далёкой и темперамент тех времён, Мария выразить решила, избрав нарядом платье персикового цвета с немалым декольте, отбитым буйством солнечных кружев, достоинства свои, она ценила здраво и пренебречь такою силой, считала неразумным, стеснением глупым провинциальным. И ткань буквально обливала гибкий стан, лишь от колен, убранство Андромеды как бы взрывалось, расширяясь до земли, букетом пышным кружев. Они, лимонным южным светом источаясь, собой изображая складки и поднимаясь к левому бедру, спускались плавно сзади, замыкая круг. Через плечо, словно скрывая сердце, в круг талии, наброшена туника, волной, из белого муарового шёлка, красиво ниспадавшая до локтя. Атласные перчатки тонкие и длинные, подобно коже смуглой, руки облегали, на пальце – перстень золотой, там, в лепестках, сапфир светился, звездою синей одинокой. На шее царственной, колье из аметиста светлого, на грудь спускалось в три ряда и серьги в тон ему, качались, лиловой тайны свет бросая, иногда. Сапожки белые, на каблучке, Мария Алексеевна решила не менять на туфли, их не видать, носочек разве – в танце, а так теплее и приятнее зимою. Она, лицо своё прикрыть пока не торопилась и с чёрной полумаской стек в руках держала. Такой, предстала Маша, перед графом, он голову подняв, ещё мгновение зачарованно смотрел, а после, спохватившись, единым махом шубу с плеч своих, сорвав, укрыл прекрасную царицу осторожно. Как женщина любая, Мария поняла, что впечатление сильное на графа, произвести ей удалось, и даже больше, чем мечтала ранее, костюм для маскарада выбирая. О, сколь прелестно тут, Сергей так мил, внимателен, красив и даже не в себе слегка, от нашей встречи – вон смотрит, радостно и пылко, ну как юнец заворожённый! Восторг Марии вырвался наружу, очаровательной улыбкой, мелодичным смехом, столь удивительный размерностью своей. Однажды, Маша получила, поистине военный комплимент, от одного драгуна, что вечер весь – глаз не спускал с неё, для храбрости шампанским наливался. Потом он шагом строевым приблизился и прокричал почти, став, словно перед генералом. Улыбка ваша, подобна залпу в лоб, картечью, на сорока шагах, по наступающей шеренге, добавил, выдохнув – спасения нет! Тогда, подобный комплимент, внезапный, буквально вызвал приступ смеха, у Марии, драгун сконфуженно умолк и отошёл в сторонку. Теперь, она подумала, что тот драгунский офицер, эпитет странный подобрал, но истина в его словах была! Восторженный, до этого, взгляд графа, словно подёрнулся туманом, он даже незаметно головой тряхнул, стараясь в руки взять себя. Такая магия – всегда легко, сознание мужчины подминает, различьями пренебрегая, по званию, возрасту, уму. Сергей Петрович, бережно придерживая шубу или скорее, Машу трепетно обняв за плечи и радуясь оказии удачной, с ней в дом вошёл, а там она движением незаметным, ловким ускользнула, из ласковых объятий соболиных. Граф, с шубою в руках, пришёл в себя мгновение спустя, в глаза Марии улыбаясь, заглянул и молвил тихо, задушевно. Я очень рад вас видеть здесь и заверяю, что… жалеть об этом не придётся вам. Глава 10 Он руку подал ей и слуги-сикхи, повинуясь мановенью головы, открыли следующую дверь, курением благовонным потянуло, изысканным сандалом, лавром и лимоном, словно они в тенистый храм вошли индийский. Таинственный, мерцающий огнями, горевшими в светильниках внизу, у стен, от этого колонны, свод – во тьме терялись наверху и о размерах помещения, судить определённо, трудно было. Сергей Петрович, зная курс, уверенно повёл её, и эхо тихое шагов сопровождало их в пути, недолго впрочем, опять двустворчатые двери, безмолвно отворили те же слуги, а может быть другие, не мудрено и ошибиться. В этом зале, светлее было не намного, за счёт тяжёлого напольного шандала с пятью свечами восковыми, что освещал, мозаичного пола круг, ближайшие колонны и дверь, ещё одну, из-за которой слышались, изрядно приглушённо, голоса гостей, то сразу ясно было, по разговору множества людей. Граф, видимо совсем пришёл в себя и тоном светским пояснил, чтоб было всё в приличиях традиций, вы – здесь одна и я, по мере сил, хочу, от вымыслов досужих святое ваше имя оградить. Мир наш таков и мы не в состоянии изменить, то, что не подвластно нам. Мы на виду, конечно и разговоры будут, вы к сердцу не берите их, бояться сплетен – жизнь серую, унылую прожить! Так человек устроен, что скоро осудить готов других, сам так же поступает, хотя – как правило, сей моралист, традиций сохранитель рьяный, имеет недостаток храбрости, чтоб действие подобное свершить! Поверьте испытателю подобных парадоксов, от скуки я имею радость, иногда, к самодовольной морде общества – кошачьей, подкрасться и дёрнуть мнения вальяжного усы. А коль в глаза ты смотришь смело, пряма спина и дрожь колен не ослабляет, то право слово – вам ещё завидовать начнут, и уж, не заклюют, конечно! Одну вас не оставлю, защитой и опорой буду вам! Но, капитан я здесь – на судне этом, граф лучезарно улыбнулся, и гордо позу флибустьера принял, благо костюм ему такое позволял, а на Марию посмотрел, сквозь сложенную трубочкой ладонь, подзорную трубу, изображая. И Маша весело смеялась, отмахиваясь ручкою шутливо, а старый мир её как сон дурной, свалился в пропасть тёмную забвения. Обязанность моя, чтобы корабль двигался согласно лоции и мной проложенного курса, а посему, я должен буду отлучаться ненадолго, дабы приказы отдавать. Сергей Петрович продолжал, стараясь голосу придать, столь нарочитую серьёзность, хриплость, обычно так и представляют бывалых капитанов. При вас же, неотлучно будет мой кузен – Петруша, он молод, но воспитан, и быть вам спутником достоин. Граф, жестом пригласил кого-то, из полумрака выступил, под трепетный огонь свечей, немного робко – отрок, облачённый в костюм корсара, что ясно было сразу. Едва Мария увидала чёрную повязку на глазу и нож кривой за кушаком, на голову повязан был платок, в руке старинный пистолет, который явно доставлял пирату, как часть наряда, сплошные неудобства. Наверное, и чёрная повязка привычной не была, её он, тот час же подвинул выше, смущённо запинаясь – произнёс, робея. Мадмуазель Мария – я с радостью, всецело подчиняюсь вашей власти, помешкав с пистолетом, переложил его в другую руку и поклонился церемонно. На графа прямо – он старался, не смотреть и Маше показалось, что с испугом, Петя, избегает взгляда. Сергей Петрович молча, отнял пистолет, кивнул обоим, извинился и исчез, как капитан суровый, чтоб судном управлять, идущим среди бурных вод. Мария Алексеевна – желала, осмотреться и встречу с обществом старалась оттянуть, Петруша, в свой черёд, смотревший с восхищением, на Марию, готов исполнить был, её любой каприз. Знакомство с домом началось и молодой корсар, рассказывал, что граф всё перестроил здесь, по вкусу своему. Дом – в плане, орнамент греческий напоминает, точнее элемент его один, но усложнённый хитроумно, в пространстве связан вертикально, с этажом вторым, где направление завитка обратно, зеркально первому движению. Петруша приглашая – развернулся и в уголке, не освещённом ранее, вдруг оказался столик, малый, изыскано накрытый, с горячими закусками, а также прочим, к месту. Искусство слуг – не менее, у графа, подобно волшебству, воскликнула Мария и приглашение, приняв, с азартом голод утолила, поездкой зимней проявлённый. Глинтвейн горячий, током крови, по телу разбежался, согрел и голову вскружил слегка. Неутолимый дух познания её уже манил, неотвратимо, как бабочку на свет, о чём поведала она нетерпеливо, корсару молодому. Напором девушки смущённый, Петруша резво подскочил и двери отворил, склонившись, пытаясь графу подражать. Глава 11 Весь дом был в тени погружён, а чаши, факелы и свечи, горевшие то тут – то там, плясать ежеминутно заставляли, всё это порождение союза света с тьмою, на потолке, колоннах, стенах. Как будто, духи из заморских стран, когда-то чародеем взятые в полон, здесь запечатаны навечно были – заклятием страшным нерушимым, воздевшим руки колдуном. Подобным мыслям – было от чего, смятённый разум посетить. Уже, наверно час, они по залам, как во сне блуждали, картины стран полночных, поражали многообразием мук, подвижников святых и удручали подвигом напрасным, с Иисусом во главе, коль скоро – нрав людей не изменился, с тех времён. Восток – кривыми саблями грозил, коварными опасными как жало скорпиона, укрывшись средь унылых стен, в прохладе двориков своих, хранил потомков Мухаммеда. Безумны лики Африки, страшны, своею ненасытностью кровавой и сердце деревянное не дрогнет состраданием, а копья чёрные вокруг, готовы волю сумасшедшего исполнить. Лишь Будда – Азии далёкой, дородный телом, бронзовый сидел, сложивши ноги калачом, прикрыв глаза с улыбкой многозначной, молчал – далёкий от сует мирских. Диковин множество предстало перед Машей, рождая ощущения, впечатления – бутыль сознания, что отстоялась в кладовой обыденности тихой, взболтали словно, вскипела взвесь забытого, и воображение бурей, смутило разума кристальные глубины. Кунсткамеру, Мария Алексеевна смотрела, в домах богатых, галереях ей довелось не раз бывать, похоже всё, но как-то отстранённо, а здесь – огромный мир вставал пред ней, прекрасным и ужасным зыбким миражом живым. Переходя из зала в зал, они так увлеклись, что позабыли обо всём на свете, вдвоём прошли таинственной тропой, подобно путникам отважным. Петруша был в ударе, он возбуждённо объяснял и временами театрально, в лицах, разыгрывал причудливые сценки, как будто сам, тому свидетель был. А Маша слушала дыхание затая, рассказом увлечённая безмерно, эмоций не скрывая, себя в компании Петра, сестрою ощущала, и было ей легко, привольно, общаться с ним, отбросив политес. Восторг свой, выражая, она, кроме улыбок-слов, ещё его и в щёки целовала, а в страхе, руку отрока могла к груди прижать или испуганным ребёнком к плечу, корсара смелого, приникнуть. Петруша – в очередь свою, сестрою Машу не считал и близость женщины прекрасной, его волной горячей захлестнула. Он обонял, её, зовущий тела аромат, сковавший волю негой сладкой, что стоил тысяч благовоний Азии искусной, и аура Марии, сознания лепесток его, подобно ветру захватила, своим желаниям подчиняя, кумиров бывших с постаментов низвергая. Так шквал предгрозовой, порывом распахнув окно, сметает со стола поэта – листы стихов, плоды его мучительных раздумий и вдохновения яростный призыв. Всё прочее, что было, в разуме его, вдруг стало мелким и ничтожным, забавой детскою пустой, вознёй мышиной, прахом! Как та коллекция, лент орденских, что прежде собирал, так долго, с азартом, мукой, вожделением. В то время, как заметили они, что в комнатах, куда их привела дорога грёз, полно людей – корсар смущённый, был красен, пот на висках его блестел, дрожали руки, взгляд блуждал, и он, едва мог на ногах стоять. Однако, Пётр дал обет уже, пока ещё безмолвно клятва рыцаря звучала, душой предался даме сердца своего, навеки он, и жизнь свою готов, тот час, к ногам её, не сожалея бросить. Среди великолепия обстановки, экзотики вещей повсюду, изысканные кушанья и вина, на малых столиках стояли, дабы никто не чувствовал нужды, коль скоро жажду или голод ощутит. А гости, временами, забыв обычную надменность, как дети, зачарованно бродили всюду, восхищаясь, лишь восклицания слышались, да приглушённые слова, о впечатлениях своих, которыми они между собой делились. Заметно было, многие направились в распахнутые двери зала, и фразы слышались, о представлении каком-то или быть может лицедействе театральном, предстоящем. Мария Алексеевна, Петра остановила, легко рукой его руки коснувшись и взгляд свой, устремив, ему в глаза, неодолимый для мужчин, приказом шуточным, игривым повелела, сейчас же рассказать о графе, всё то, что он уместным посчитает. Растерянность, в лице Петруши отразилась, смятение меньшего – пред силами двумя и, уступив ближайшей, ласковой, влекущей, он приступил к повествованию своему. Поведал отрок ей о том, что как ни странно это, но подробностей, причин событий – никто не знает, Сергей Петрович, разве, что захочет рассказать. От взгляда девушки не скрылся, опять всё тот же затаённый страх Петра, при всём – при этом, неуместный, странный – посередине праздника такого. Граф видимо, суров, бывает, строг, а Петенька – лишь робкий юноша, пока, не видевший превратностей судьбы и гнев его навлечь боится, вольными речами. Сбиваясь, поминутно озираясь, поведал молодой корсар, что с ранней юности, Сергей Петрович был отправлен, отцом для обучения за границу, в чём преуспел – дипломы видел я однажды, в кабинете у него, с тех пор, там не бывал. Да – там никто и не бывает, для всех второй этаж закрыт, кроме немого негра и китайца, они его доверенные слуги. Случается, неделю его увидеть невозможно, ответ один – наукой занят и запрещает беспокоить, ну разве только при пожаре. Пока учился он, в Париже, объехал многие места в Европе, когда же степень бакалавра получил в Сорбонне, в составе экспедиции научной, отбыл в одну из стран Магриба. На этом цепь известных мне событий, оборвана по воле графа, дальнейшее могу вам рассказать, как знаю сам – со слов его, лишь эпизоды приключений, их хронология туманна. Он в силу обстоятельств драматичных, а зачастую и трагичных, скитался в странах дальних много лет, пускаясь даже в одиночку, дорогой неизведанной, рискуя головой. Кроме Магриба, посетил Египет легендарный, прошёл восточный берег Африки, в арабских караванах, оттуда, видимо по морю, с купцом отчаянным, в таинственную Индию попал. С отрядом войск английских, поход тяжёлый одолел на Шёлковом Пути, до Палестины, думаю, вот дальше, я не знаю, но оказался граф, в Америке Латинской, о Мексике упоминал, а где ещё – бог весть! Вернулся пару лет назад, когда скончался здесь его отец, и всё ему оставил – преизрядно. В краях чужих, Сергей Петрович преуспел, и состояние составил, усадьбу старую преобразил как джин в мгновение ока, по меркам нашим быстро очень. Привёз, как видели, диковин разных много, вещей невиданных и тварей, гадов – они на этаже втором живут, в комнате особой, то не багаж большой, а караван восточный был! Под стать ему и слуги с ним – китаец, мавр, негр с негритянкой, а также пятеро индусов-сикхов, те в карауле, что на улице, то наши – ряженные только, индусам, холодно сейчас. Чем занят мавр – я не знаю, он видимо помощник, в опытах научных, и редко вниз спускается, а негритянка, верно убирает там, готовит иногда, особенное что-то, коль вздумается графу. В такие дни, кухарки убегают все, крестясь – они её боятся страшно, но добра она, а чёрный лик пугает, с непривычки только. Все очень преданы ему и молчаливы, хотя по-русски говорят, немного, лишь индусы, да китаец, что поручения выполняет господина, нам в прочем, зачастую непонятные совсем. Но есть средь них – особый персонаж, о коем я не говорил пока, таинственная дева, её иной раз вижу я, когда она проходит в зимний сад, с лицом вуалию закрытым, ни с кем не говоря, подобно призраку ночному. У Маши застучало сердце и неприятной пустотой, в груди, тоскливой потянуло, словно промозглым сквозняком. Но чувству, этому, Мария не дала развиться в мысль, решила – всё разъяснится позже и благополучно, для меня! Очнулась и услышала, как Петенька сказал, что ей самой – куда как легче расспросить про всё, у графа, как будто бы не зная ничего. Сергей Петрович к вам благоволит и не откажет, столь прекрасной даме! Не любит он, когда скучающий бездельник проникает, в мир его закрытый, но вы другое дело! Тут, раскрасневшийся корсар запнулся и побледнел мгновенно, зашептал, склонившись ближе, как бы галантность проявляя. Прошу вас барышня – ни слова, что вам… теперь открыл… Сергей Петрович Чигиринский – фрегатом грозным из тумана, надвинулся внезапно, собой всё, заслонив, загрохотал словами, словно пушкою сигнальной, что утлому баркасу, приказывает в дрейф ложиться. Не утомились ли – прелестная Мария?! Позвольте вас – мне просто называть, с друзьями я накоротке, вы – друг, я знаю это, хотя едва знакомы мы, но чувству, доверяю я и он, по-офицерски, коротко, в поклоне голову склонил. Для вас отныне, я – Сергей, к услугам вашим! Мария Алексеевна присела в книксене изящном, согласие, выражая, и улыбнулась лучезарно. Я, сразу же прошу награды, как капитан, приведший бриг из дальних стран, в пути опасности умением своим, отвагой превозмогший, и руку предложил Марии. Для сердца утомлённого, отрадой лучшей танец будет! Зал бальный встретил их, сиянием свечей и гулом голосов, они вошли, в руке рука, погасли на мгновение звуки, а шёпот, будто шнур запальный вспыхнул, их быстрым кругом обежал. Издалека, летел им в спину, провожая, печальный взгляд, не отрывая глаз – Петруша, первый в жизни приступ ревности, испытывал сейчас. Ещё он, полчаса назад, парил орлом, любви горячей силу ощущая, размахом крыльев мощных, ток радости держал его над степью и вот упал стрелой пронзённый, в сухой ковыль, где крикнул тонко, умирая. Глава 12 Звучала музыка – накат волны и отходящий шелест на песке, а рядом, среди скал стонало море, ударившись в гранит, со всхлипом уходило в щели меж камней, звеня ракушками, шипя сердито, белой пеною летящей. И танец, бриз ночной, их лодку гнал от берега всё дальше, качая, увлекая – гипнозом плеска вод и тёплым опахалом ветра. Свет, бликами бегущий, по чёрной бездне – манил, тянул туда, где в глубине морской солёная Луна дрожала, и рыбы тёмным силуэтом, мелькнув, в неё ныряли, пропадая. Царила музыка, рождая танец, а он движением и ритмом, мгновением каждым – музыку творил, они, кружась в объятиях огненных, явили древний знак, который поглотила тьма. Мария, где вы…возвращайтесь, она очнулась, распахнув глаза, Сергей держал её за плечи бережно, внимательно и удивлённо, смотрел в лицо ей, будто вглубь себя, зеркальный мир осознавая. У вас душа легка и романтична, она свободно проникает за грань реальности земной. Я тоже видел ночь и лодку одинокую, Луну… видение общее, то редкое явление…ошибки нет, вы больше мне, чем друг – прекрасная посланница Судьбы! Всем телом вздрогнув, Маша отстранилась, но не отняла рук, рассудок был не в силах объяснить такое, и девушка предалась чувствам, сердце охватившим, а слов там нет, то каждому известно. Сергей на помощь ей пришёл, склонившись ближе, заговорил он горячо и страстно, решение, приняв – не сомневаясь более. Быть может, очень быстро, сближение наших душ идёт, в традициях обычных, но Провидения Рука, видна здесь ясно, очевидно. Я – обещаю вам, волшебный мир открыть, где места нет обыденности стылой, без ханжества и чванства, там чувствам нет преград, гармония миров открыта взору! Волной горячей, с головы до пят Марию окатило, руки задрожали, забилось сердце птицею пленённой. Ведь это же признание в любви, хотя и не прямоё – он медлит чуть, ответа ждёт, особенного знака, что сущность наша подаёт, в подобные минуты… Чудесный сон – но нет, всё наяву – не верится! А счастье, радость – уже внимания не обращая на сомнения, ломают двери и ограды, запретов глупых, подлого расчёта, нелепых правил жизни общества, ничтожных! Они – как тени ночи, сжимаются пред чувством восходящим, что раскалённым шаром солнца, встаёт, цветущую долину пробуждая! Не мысли это были – Сила, которая острог покинув свой, без устали, свободы воздух пьяный, глотками жадными пила, не зная насыщения. Мария подняла глаза, их взгляды встретились, сплелись, свивая нити отношений, в тугой канат манильский, соединивший, два сердца одиноких, навеки, мёртвою петлёй. Рука Марии Алексеевны скользнула по плечу его, а на ладони задержалась, трепеща – он понял сразу всё, и в страстном поцелуе прильнул горячими губами к запястию её. Тут мысль практичная пришла, каким-то моментальным пониманием, смутившая романтики вуаль спасённой Андромеды, заставив устыдиться чуть, несоответствию душевного порыва. Мы вместе – здесь, стоим, в такой красноречивой сцене… конечно у стены, укрыты тенью, но бальный зал гостями полон, граф на виду и кто-то видел всё, быть может даже, слышал, понять не трудно суть происходившей мизансцены. Сергей намеренно, публично, признание сделал мне или вниманием свидетелей не удостоил, ведь он решителен и смел, а мнением света может пренебречь! Как быстро изменилась жизнь моя – ещё два дня назад, была я бесприданницей печальной, в ловушке обстоятельств, безвыходных, трагичных и вот сейчас, зарёй мне будущее светит, помыслить, о таком не смела, в мечтаниях даже, сокровенных! О, счастье девичье моё – не обратись, ты призраком обманчивым летящим, молю тебя Отец Создатель, угодники святые, помогите! Глава 13 Тем временем, в пределе левом зала, без суеты, но очень скоро, подобие сцены, слуги возвели. Все гости двинулись туда, дугою место представления окружая. Сергей Петрович, увлекая Машу, сказал немного возбуждённо, события последние, в него вселили радость, несомненно. Такого вы не видели, быть может, лишь читали в книгах, искусство экзотичное и древнее – прекрасное, своею первозданной чистотой, живою страстью, смыслом тайным. Зал погрузился в полумрак, хор голосов затих, лишь сцена, освещённая осьмью шандалами, осталась перед взором. Упруго, медленно, предела ожидая чутко, ползла молчания тетива и вот, стрелой невидимой пробив, пространство, звук вырвался, печальный длинный вой – щемящий сердце дикою тоской прикованного демона, в глубинах времени забытом. И рог трубил, к нему добавился ещё один, но только хриплый низкий, и грёзы потекли, сменяясь, чередой, сознание девушки, волнуя. В них – всплеск внезапный синей молнии и налетевший шквал, сухая пыль взметнулась, бешено кружась, сминала травы, а ломаные ветви древ неслись как потревоженные шершни. Так первый выдох грозовой, волной неудержимой, катился, вниз переполняя пропасти, играя эхом по ущельям, вершины сотрясая, скал гранитных. Стенания и крики флейт, вступили стаей птиц, встревоженных кружащих, замолкли на мгновение и тут – громоподобный, турецкий барабан ударил, сердца смотрящих увлекая в ритм свирепый. Открылся занавес – непостижимой красоты глаза, то первое, что поразило зрителей притихших, они пронзили их как два стилета, без промаха смертельным остриём. В очах тех – жёлтый свет играл, костром вечерним и вспыхивал лучом последним заходящего светила. Рука изогнута в локте, раскрытой напряжённою ладонью, часть нижняя лица прикрыта, лишь взгляд холодный лучника, жестоким прищуром привычным, поймавшим – цель обречённую свою. В движении порывистом и плавном, танцовщица, как будто замерла, на миг, потом дыханием самума – горячим смерчем аравийским, гостей заворожённых, вдруг опалило танцем женщины, невероятной. Мотив тягучий изумлял, чужой и непривычный, но притягательный, рисуя словно наяву – ленивое течение горячего песка на склонах красных дюн ребристых, плач ветра тонкий – в гребнях пыльных. Мария – будто бы окаменела, лишь край сознания отмечал, её присутствие на представлении, сама она была иною, разделённой сущностью, которой управлял не разум, а другое что-то, не ясное, но сильное и быстрое. И понимание пришло, кошмарное как бред больного, так сходное с безумием – я в ипостасях четырёх, одновременно и действия свои осознаю мгновением позже, так словно тело, но не это – новое, защитник некий, само решения принимает, а разум тенью следует за ним, флажком на рыцарском копье, необходимым, бесполезным. Я вижу всё со стороны, бесплотным призраком, парящим и зрением, чувством каждой части – я в них, мгновением единым. Вот сумрак бедуинского шатра, на фитиле старинной лампы, танцует язычок огня – трепещет, изгибаясь, вертится, под прихотливым сквозняком и вдруг становится огромным жёлтым пламенем гудящим. Жар охватил со всех сторон, тяжёлый неотступный взгляд давил, испепеляя, и загонял в небытиё – это она, подумала Мария, танцовщица – таинственная дева, о ней Петруша говорил! Погибели моей желает – всё знает, ей имя – Зуула, дочь пустыни,… а дальше, Машу будто отстранили, хранитель грозный выпрыгнул вперёд. Струя воды, верёвкою свиваясь, петлёй накинулась на пламя – пар взвился, затрещало, вдруг потянуло вниз, а там бурдюк пустой, бездонным чёрным горлом, жадно, её глотал неотвратимо. Мышь пала на песок, у очага, из дырки в кожаном сосуде, но кобра чёрная измазанная пеплом, уже раздула капюшон, глазами тусклыми прицелив грызуна – метнулась, пасть красную раскрыв, и промахнулась. Мангуст уже отпрыгнул и в хвост змеи вцепился, пыль, поднимая, кольца сжались – язык огня, зверька ударил, усы и лапы опалив. Мария содрогнулась и словно выпала, так пробуждаются в кошмарном сновидении, подчас, с трудом осознавая мир привычный, сдирая липкий ужас, ещё столь явный – образом живучим. Всё тело ныло, дрожь слабости – противная, пустою немощью, высасывала силы, кружилась голова и Маша оглянулась, присесть сейчас необходимо ей. Заворожённые чудесным танцем экзотичным – зрители, давно уж повставали с мест и ближе подошли, свободно было кресло рядом – слава богу. Шаманка, яростная Зуула, по сцене двигалась, войдя в экстаз, сакральные чертила знаки, кровью, на папирусе незримом, соединяла вместе их – в магический узор, разящий. Босые ноги мягкостью пантеры наступали, то били в пол, копытцем антилопы, браслетами звеня. Им руки вторили, сверкая бликом злата – крылом ломаясь, лебедем кричащим, то хищной лапой зверя изгибались, удар последний – жертве наносящий. Скачки порывистые бёдер и плавные скольжения живота, рождали, может быть любили – мгновением каждым, излучая страсть, да так, что зрители в смущение входили, иногда, но взгляд не отрывали, захваченные действом чудным. Такая пляска дикая, подобный эпатаж, нещадно будоражил чувства публики – кипела кровь, скрипел корсаж, дыханием частым грудь вздымалась, и руки сжатые немели, вцепившись в отвороты фраков, а треск несчастных вееров, терзаемых в беспамятстве эмоций, услышать, было невозможно. Вдобавок к этому, если судить по моде тех времён, то на танцовщице и не было одежды вовсе, ну право невозможно – всё то, что есть на ней – нарядом посчитать?! Открытый лиф, шальвары до колен, была ещё накидка, сразу, невероятная плясунья, давно уж сбросила её, и не было постыдного для глаз, в гармонии царящей. Бой барабана неумолчный – сердца, дыхание в плену держал, и пот блестящий, будто лаком, всё тело Зуулы смуглое скрывал. Тончайший шёлк промок, прилип – исчез, лишь вышивка богатая, людей смотрящих, от истерии зрелища, последнею преградой отделяла. Дрожали зрители, столь непривычные, в обычной жизни, к подобному потоку откровений плоти и души, вторгалась сила новая в сознание – запах, со вздохом каждым, глубже, ломая на своём пути легко, преграды чувств закрепощённых, дурманящий, томительный и дерзкий. Струился он, туманной мглою тайны, страсти, мускуса, египетских тяжёлых благовоний – манил, рождая грёзы скрытые, тянул в пучины сладкие и возвращения не сулил, в блаженном погружении, бесконечном. Но, участился шаг, ударов гулких и взвыли, застонали флейты, погибая, колосьями в метущемся огне. Предсмертный хрип рожков, терзая слух, полз ржавой цепью, в агонии пытаясь, бубенцы убить – жестокий звон, окончил дело! Осколки разлетелись – далёким эхом умолкая, по углам и пала Зуула на помост, свернулась как ребёнок, колени, к подбородку подтянув, тот час – тяжёлый занавес упал. Глава 14 Аплодисментов гром, через мгновения долгой тишины, слегка развеял наваждение – мираж далёкого Востока. Редела быстро, пёстрая толпа, подавленная зрелищем, скрывая тщательно волнение под масками, укрыть спеша возникшую теперь неловкость, по сторонам стремилась разойтись. Потом, как принято – случайно как бы, собраться вместе в компании подходящей, послушать первых смелых и самому, сообразно обстоятельствам, добавить мнение, осторожно. Перекрывая шум, поставленным и сильным баритоном, кто-то анонс представил, для господ. По окончании антракта, на сцене – здесь, артисты приглашённые, представят пьесу, публике на суд, Уильяма Шекспира – Двенадцатая ночь! Мария Алексеевна – испуганна была, конечно, иногда случались с ней мистические страхи, а как же девушке без них, но, чтобы наяву, средь бала – первый раз! Душа её молчала, понять мотивы странницы небесной, едва ли может кто из смертных. Лишь Разум – верный спутник бестолковый, в кипении суетливом, нам указует смутные пути. Немного легче Маше стало, но ощущения, осадок мерзкий держится, как после сна отвратного – кошмарного, весь день, напоминает о себе, подобно горечи и запаху от лука! Воспоминания всплывали медленно, не ясно, словно – осенний прошлогодний лист, из глубины пруда. Сергей мне что-то говорил и извинялся очень – мол, вынужден опять меня оставить ненадолго, но тот час, же пришлёт Петра… оно и к лучшему, решила Маша. Хотелось ей, водой холодною виски смочить, да дело мелкое исполнить, что отложить немного можно, но отменить совсем нельзя, путь к дамской комнате – спросить мужчин, неловко. Потом сама кого-нибудь из них найду, мне верно лучше станет и непременно выпью, красного вина бокал… подумаешь – какой-то морок приключился, мало ли, но сердце, предчувствием тревожным билось. Свой замысел, осуществив Мария, вышла в полутёмный коридор, от оживлённых мест, в иную сторону стопы направив, подальше – где избегнуть можно внимания мужчин и взглядов острых женщин. Ликующие радостные ноты настроения, угасли, её недавняя печаль ещё жила внутри неё, стояла мрачным силуэтом за углом, невидимая, рядом. Лишь только Солнце, туча заслонит – она, бродяжкой шумной, перстом корявым тыкая в лицо, юродивой старухой выскочит, отдавшись гнусной радости безумной. Начнёт плясать, хихикая – дырою вместо рта, припадок явит, корчась пеной страшной. И будет – извергаясь, слова ужасные плевать, в зловонии – судорог падучей. Железным оттиском они вопьются в сердце, как ржавая посмертная медаль, на счастье – не надейся ты, твоя судьба – печаль! В смятении мысли находились, полузабытые воспоминания детства, тоскою наполняли и вдруг опять, пришло видение. Живой картиной и ощущением явным пережитым, предстала сцена, где насмерть билась, с ведьмой разъярённой. Ознобом – по спине, опять прошёлся, страх, дыхание затрудняя. Мария, проглотив с усилием комок, что к горлу подступил, за стену ухватилась, приходя в себя. Да, что со мной… мне дурно очень, дрожит внутри всё существо моё, но бросить всё в неясности такой, возможно ли? Что дома я скажу… и перед графом неудобно, Сергей так мил, чего перед собой кривить душой – он нравится мне очень. Сейчас домой уехать, значит – там с ума сойти, от тысячи вопросов! Развеять страх, лишь он способен – его образование и опыт… мне в ситуации такой, чего же лучшего искать! А подтверждение, ещё одно хотя бы, его намерений и чувств ко мне, желаю получить я непременно, душа томится неопределённостью моей. Мария шла по залам, теперь уже безлюдным, прелюдия любви, звучала тихим тонким голоском, лампадным огоньком под образами, и это придавало сил немного. Негромко скрипнув, отворилась дверь, чуть позади – где не было её в помине, Мария вздрогнув, обернулась, стены фрагмент с большой картиной, приоткрыт и там, о – ужас! Стояло тело – толстое большое и грудь огромная сомнениям не давала места, женское, точнее платье светлое с передником, но полное пустою чернотой, а на плече, недвижной статуей сидел дракон или быть может крокодил. И ноги Маши, будто к полу приросли, её обдало холодом и жаром, крик тихий жалобный, покинул девушки гортань, завязнув среди книжных полок. Там, где у призрака лицо, по меркам человечьим, Мария разглядела два белых шара с дырками зрачков, под ними рот открылся – красный, сверкающий оскалом, больших зубов. В недвижности мертвящей время стало, а Маша прошептала робко – спаси и сохрани, крестом себя, закрыв, тут дверь из преисподней захлопнулась, запором лязгнув, как будто не было её и вовсе… стена – картины, книги. Мария Алексеевна, возможно – тотчас убежала бы, отсюда, но слабость, дрожь в коленях, заставили её обеими руками держаться за колонну. Летели образы – один, страшней другого, но, что-то всплыло вдруг, спасительной соломинкой последней. Да… помню, Петя говорил, есть негритянка тут, животных кормит… Страшна лицом добра душой – то, стало быть, она. Ужасен этот лик – привыкнуть к внешности такой непросто, Мария, на картинках негров видела доселе, и сомневалась, решила потому, скорей покинуть место это. Пройдя немного, Маша усмотрела, между колонн – щель тёмную, как бы неплотно затворённой двери. Сей вход, задуман, скрытным быть, но случай в сущности своей, дорогу – где захочет, пролагает. Марию Алексеевну, беглянкой можно бы назвать, в натуре девичьей встречается такое, бегут куда-то – от кого-то, потом наоборот, не тяготясь раздумьем долгим. Вот человек, блуждая долго в темноте, отчаявшись, увидев свет – скорей всего отправится к нему, бездумно, хотя бы даже знал, что он ему погибелью грозит, возможно. От мрака суеты усталость люди ощущают и возрасте любом, не сознавая, тянутся к сиянию любви, путями разными понять, пытаясь – мир другой. Так девушки летят, как мотыльки, на властный свет любви манящий, презревши зрение и слух, чтобы не знать опасности грозящей. Бегут из мест, что тьмою почитают, туда где – мниться проблеск чудный, к полёту новому ожоги, получив – стремление безумное и страсть, лишь добавляют. Бог вынужден, создать существ любви такими – иначе суть творения абсурдна, в логичном мире только им – вручил способность демиурга. Явлением своим творить миры не понимая и разрушать – не оглянувшись, в том смысл высший заключён, то беспокойство вечное, к познанию побуждение. Глава 15 Здесь рукоятки не было и Маша, вцепившись пальцами за край, вошла в какую-то каморку, затворившись. Фонарик крошечный, висевший на цепочке, едва высвечивал, тяжёлый двери створ, ещё одной, обитой войлоком и мощною скобой, для открывания. Мария силу приложила, двумя руками потянув, но дверь дубовая, обивкой шелестя, на удивление легко раскрылась. Обдало банным влажным жаром, живым и липким запахом лесным, а аромат цветов заморских, сильный, дурманом голову кружил. Тропическая ночь, объяла Машу, там, на верху, в нависших тёмных кронах древ таясь, неведомые птицы, скрипучим резким криком, перекликалась, иногда и яростно возились. Шум крыльев, хлопанье, утробный клёкот, свист во тьме – все эти звуки, столь непривычны слуху были, что девушку пугали внезапностью своей, мурашками сбегая по спине. Тот самый зимний сад – подумала Мария, раздвигая ветви и пробираясь, узенькой дорожкой к блеснувшему огню, сквозь заросли густые. Здесь видимо, расставлены фонарики, в уютных уголках… и, плещется вода, быть может, там садовник, в ночной тиши, творение своё, заботами не оставляет, китаец верно. Сквозь тёмную листву, открылся вид прекрасный на поляну, где между диких валунов росли цветы и рядом с прудиком миниатюрным, в нём лотос розовый дремал, зерцалом водным отражённый, бамбук тянулся словно страж. Свет исходил от двух светильников китайских, стоявших на подставках каменных – один поблизости, над водоёмом, там, Индии – цветок священный спал. Другой поодаль, где мраморный бассейн, не выше уровня земли, казался – озерцом, в него с большого камня, водопадом, горячая вода сбегала, журчала и парила. На беломраморной скамье лежала простыня и вероятно, чёрная накидка – плащ, какой-то длинный. Небрежно сброшены сандалии – нетерпеливыми ногами, валялись друг от друга далеко. У края, термы необычной, всё в том же стиле, римском, имелся круглый низкий столик, на коем натюрмортом, сосуд расположился – изящных форм, высокий, три апельсина на подносе и пара чаш серебряных резных. Акцент сей строгой композиции – к раздумьям философским, смещали вещи, смятые неясные, но без сомнений, в женском гардеробе, имевших назначение и украшений горсть. Мария Алексеевна, укрытие своё покинуть не спешила и поначалу, не усмотрела, даже чьего-либо присутствия, но вот раздался плеск – над дымкой водной глади явилась, девы голова. Поднялись руки, медленно сметая капли, с лица – назад, к блестящим чёрным волосам. Минуты уплывали в бесконечность, а дочь пустынь, о чём-то размышляя, смотрела на ночное небо за стеклом. Решила, что-то и обеими руками, края бассейна ухватила, шаг сделала, помедлила, будто ногою первую ступень искала, окончилось раздумий время – черёд для действий наступил. Клубился пар, терялся в тёплом воздухе клочками, над ним, она и поднялась – богиней бронзовой, ожившей, совершенной, а капли водные, с неё алмазами стекали. Чуть постояв, подняла руки к небу, словно просила или быть может, посылала что-то, потом, вернулась быстро в мир подлунный, отжала волосы и запахнулась простынёй. Хруст камешков, от поступи тяжёлой, заставил вздрогнуть засмотревшуюся Машу. Она поспешно отошла, с дорожки – затаясь, под сень огромных листьев цветущего банана. Сергей Петрович миновал её и ветки отстранив, шагнул вперёд – суровый, грозный, как атакующий корабль боевой. Он в несколько шагов поляну пересёк, но даже в это время, лица его не видя, Мария ощутила досаду графа, раздражение. Сергей приблизился, словно намеревался – в двух словах, закончить неуместный разговор и срочно отправляться по делам. Короткой оказалась фраза на незнакомом языке, гортанном и глухом, однако же, танцовщица, не отвечая – быстро, грациозно, ему на встречу бросилась, роняя простыню. Обняла крепко, телом всем, прижавшись, и замерла испуганною птицей, склонивши голову к его плечу, шепча в порыве страстные, горячие слова. Сергей Петрович, видимо, не ожидал такого изъявления чувств сейчас и образом обычным поступил, как человек – попавший вдруг, во власть подобных обстоятельств. Её он обнял и по голове погладил, ладонью проведя по волосам, что спину женщины скрывали, потом за плечи взял, чуть отстранив, заговорил, спокойно – теперь уж мягко убеждая. К терпению призывая, надежду выражая, граф повторял, желая разъяснить, но дочь пустынь, внезапно вырвалась из рук его, так, словно он её держал насильно, и отскочила кошкой дикой. Глаза восточной девы, горели бешеным огнём, а волосы взметнулись чёрным смерчем, фигура хищницы опасной, теперь стояла перед ним и жестами под стать проклятиям, она – тираду гневных слов своих, сопровождала. Как правило – такие перемены настроения женщин, врасплох мужчину застают, и этот случай исключением не стал. Сергей Петрович, всё ещё пытался объяснять, на понимание, надеясь, но из глубин, уже потоком раскалённым поднималась, лава гнева и слабый дождик слов спокойных, дрожащим паром испарялся, с поверхности горячих скал, терпения его. Мария поняла, что граф сдержался, глаза – клинок холодный, смертельным выпадом сверкнули и фраза, брошенная им, попала одалиске в сердце. Но было в ней, такое слово, которое и сердце Маши, пронзило ледяной иглой, жестокой страшной – Зуула! Сергей же развернулся в ярости как тигр и ветки, на дорожке изломав, рывком, стремительно покинул, место драмы. А Зуула пала на колени, лицо, закрыв руками, рыдая горько, сжалась и слёзы падали в бассейн, рождая новый ход событий. Мария, поначалу шевельнуться не могла, как будто в ледяное изваяние превратилась и мысли редкими снежинками, кружились, над осознанием замёрзшим. Вдруг снова, словно гвоздь горячий, упал – пробивши снег мгновенно и путь в груди мучительною болью начал, живое, опаляя, где явь невероятная, старалась втиснуться в оцепеневший разум. Мне имени её – не называл никто,… слова звучали будто, в брошенной холодной церкви, пугаясь эха своего и путаясь средь серой паутины. Почти – наощупь, Маша, пробралась к выходу и сад, покинув, прошла шагов с десяток, куда глаза глядят. Глава 16 За статуей какой-то, она в изнеможении, стала, спиной о стену опершись, а искушение побега, вновь поманило девушку – решением быстрым и простым. Унылый дом, несостоявшейся свекрови, уж не казался склепом мрачным, напротив – он убежище давал, за это правда, собирался, часть крови выпить вместе с жизнью. Так чувствует себя наверно зайчик, дрожащий в ямке под кустом и, слыша лай собак, в охотном развлечении, что люди травлей называют. О, боже – я не ведая, пичугой глупой, зерно коварного ловца клевала беззаботно, под сетью роковою, теперь вот, место заняла, в сём треугольнике безумном… Меня он приглашает одалиской стать, ещё одной – так, что ли? Быть может, граф – магометанин тайный, но я ведь православия не оставляла?! О чём я – обещаний не было моих и он, хотя проникновенно, горячо, но очень мало мне сказал, для выводов серьёзных! Сама перед собой – признаться, я могу, Сергей мне по сердцу пришёлся. Красив, умён, богат – в конце концов, такое сочетание, редкость! К тому же, обхождением, вниманием всем своим, сомнения нет, он показал – сказал, что сердцем, меня от прочих отличает, воодушевлён и рад сближению нашему. Слова такие посчитать, пожалуй, галантностью простой – ну, совершенно невозможно! Помилуй, бог – я думаю о чём?! Ещё и часа не прошло, как ведьма чёрная, жуткая магрибская колдунья – меня хотела погубить, а он, казался благородным человеком, теперь же с ней, наложницей развратной, стыда незнающей, душевно миловался. Для них, такие отношения – в обычаях простых, заметно это явно! Мысль новая, Марию ужаснула – представив на мгновение, что ничего бы не узнала и в обстоятельствах удачных, была бы в этом доме, женой, хозяйкою важной, госпожой. А вместе с тем, посмешищем для посвящённых, наивной дурочкой – да, от такого кровь застынет в жилах! О, боже мой, а что сейчас, чем знание моё поможет, ну разве сделать вид – в неведении, как будто я, тогда мне до венчания, по меньшей мере, её незримое присутствие, терпеть придётся. Он уважительных причин и отговорок, тысячи найдёт, ещё смеяться станет над капризом странным, барыни-невесты, а мне, останется молчать – об истинных причинах веских. А унижений гордости – мне, сколько предстоит перенести, пока её навеки с глаз долой отправлю – жаль, что не крепостная, достойнее и проще, продать танцовщицу, куда-нибудь в Херсон, Бахчисарай, ей место там, подальше только. Скорей всего ей денег надо заплатить изрядно, чтобы уехала домой, куда угодно за границу – хоть к чёрту на рога! Помилуй господи меня, какой же вздор собрался в голове! Печаль мне будет, вместо – счастливых лет медовых, где можно день за ночью – ночь за днём, с любимым человеком чашу радости делить. Я вынуждена буду жить, воспоминанием тяготясь и хлопотать, сей, грязный мусор – тайно заметая. Да и возможно ли такое – ведь слухи проползут червями, да в сплетни обратятся, что роем мух, взлетят, лишь повод дай – бездельников скучающих не счесть! А где любовь – что станет с нею, в это время… и Маша зарыдала, горько – сумеет ли родиться, здесь она, теперь? Отравлен мир вокруг гадюкой этой, не скроешь рану на лице, корявый шрам напоминанием вечным служит, как яд её – засохший на моём венце. Неумолима безысходность – подобна жерновам гранитным, что масло выжимают из семян, жестоко извлекая жизни соки. Неотвратимо – словно бы могильным камнем, навалясь, свою работу исполняют мысли, себя в ловушку загоняя. Раздумья тяжко давят сердце, вернувшись, на коротком круге и снова повторят, мотив тоскливый, потом ещё, ещё – пока обида, злость, горячими слезами не прорвутся, в сознание туманом заползая. Мария Алексеевна – о не родившейся любви молилась, в манящей близости сверкнувшей огненным плащом, растаяв призраком, в руках дрожащих. За что – в который раз Господь великодушный, ей наказанием, такую муку утончённую измыслил?! Просила – объяснений, прощения, помощи небесной и обещала свечи ставить, надеясь слабо, жизнь свою устроить, за столь сомнительную плату, а сколько их уже сгорело!? Кого за пеленою слёз узрела, почудилось, в истерике быть может, неизвестно, но яростно ему шептала гневные слова, до края – полные отчаяния и боли. Душа – загадочно молчала, на всё – свои резоны у неё, непостижимы цели и причины непонятны, а следствий нить неуловима, тот мир за гранью осознания. Взаимодействий совокупность тонких, не охватить – Творцом, предел поставлен, хранит Отец детей своих, в незнании, во благо. А Разум – лошадь упряжная, бежит, пока остались силы, под свист кнута, чтобы упасть однажды, умирая – он сделал всё, что мог. Мария Алексеевна – что с вами приключилось, обиды ли, несчастья, вас в состояние такое привели?! Сергей Петрович час уже, наверное, искал её по дому, по всему, Петра кляня, послал наружу посмотреть и обнаружил вдруг, в слезах, за тёмною колонной.