Антонио Табукки

Антонио Табукки
Чеширский кот
И все-таки нет, не то. Скорее сердцебиение, хотя и оно лишь симптом, не больше. Но уж
никак не страх, сказал он себе, что за нелепость, просто волнение, и все. Он открыл окно и
выглянул наружу. Поезд сбавлял ход. Навес перрона дрожал в раскаленном воздухе. Жара
невероятная, но если не в июле, то когда ж ей и быть, жаре? Он прочитал табличку с
названием Чивитавеккьи1, опустил шторку, послышались голоса, раздался свисток
начальника станции, хлопнули вагонные двери. Он подумал, что если притвориться
спящим, то в купе, может быть, не станут заходить, закрыл глаза и сказал себе: не хочу я
об этом думать. Потом сказал: мне надо об этом подумать, это какая-то бессмыслица. А
что, разве у вещей есть смысл? Может и есть, но тайный, который либо понимаешь потом,
гораздо позже, либо не понимаешь, но он обязательно есть: их собственный смысл,
который нас не касается, хотя порой кажется иначе. Например, этот звонок. «Привет, Кот,
это Аличе, я вернулась, сейчас не могу тебе объяснить, у меня только две минуты, чтобы
оставить сообщение...» (пара секунд молчания) «... Мне надо тебя увидеть, обязательно
надо, я этого сейчас хочу больше всего, я постоянно думала об этом» (пара секунд
молчания). «Как поживаешь, Кот, все еще смеешься, как когда-то? Прости, глупый
вопрос, это так трудно – говорить, зная, что твой голос записывается; мне надо тебя
увидеть, это очень важно, прошу тебя» (пара секунд молчания). «Послезавтра,
пятнадцатого июля в пятнадцать часов, станция Гроссето2, буду ждать тебя на перроне,
твой поезд отходит из Рима около тринадцати». Щелчок.
Возвращаешься домой, а там тебя ждет такое сообщение на автоответчике. Столько лет
прошло. Годы все поглотили: то время, тот город, друзей, все. И слово кот, тоже
утонувшее во времени, всплывает в памяти вместе с улыбкой, которая всегда была при
нем, улыбкой Чеширского кота. Алиса3 в стране чудес. Это было время чудес. Да было
ли? Она Алиса, а он – Чеширский кот: это было забавно, как в сказке. А тем временем кот
исчез, прямо по книге. Разве что улыбка осталась, одна, без лица, которому она
принадлежала. Потому что время проходит и поглощает вещи, и остаются только одни
представления. Он встал и посмотрелся в небольшое зеркало над средним сиденьем.
Улыбнулся. На него глядел оттуда сорокалетний мужчина с худощавым лицом, со
светлыми усиками и смущенной натянутой улыбкой, как всегда бывает, когда улыбаешься
зеркалу: ни следа лукавства, игры, никакой хитринки человека, водящего жизнь за нос.
Какой уж тут Чеширский кот.
В купе смущенно заглянула женщина. Здесь свободно? Конечно, свободно, пусто все. Это
была пожилая дама, ее седые волосы отсвечивали голубым. Она достала вязанье и
застучала спицами. У женщины были очки для чтения на цепочке и выглядела она
совершенно как в телевизионной рекламе. Вам тоже до Турина? – тут же спросила она.
Дежурные дорожные вопросы. Он ответил, что сходит раньше, но не назвал станции.
Гроссето. К чему говорить? И потом: почему Гроссето? что там делать Аличе, почему она
вызвала его туда? Он почувствовал, как сердце забилось сильнее и снова подумал, что
боится. Чего же тут бояться? Это волнение, сказал он себе, чего тут бояться, ну же, чего?
Времени, Чеширский кот, времени, которое все растворило, включая твою милую
кошачью улыбочку из «Алисы в стране чудес». И вот она снова тут, его Алиса из страны
чудес, пятнадцатого июля в пятнадцать часов, цифры как раз в ее стиле, она любила
играть числами и коллекционировала нелепые даты. Типа: «Прости меня, Кот, но больше
так нельзя. Я напишу тебе, чтобы все объяснить. 10 числа 10 месяца в 10 часов (за два дня
до открытия Америки). Аличе». Это была прощальная записка, она оставила ее на зеркале
в ванной. Письмо пришло спустя почти год, в нем все подробно объяснялось, но на самом
Город около Рима.
Город в Тоскане, на побережье Тирренского моря.
3
Алиса по-итальянски Аличе.
1
2
деле не объяснялось ничего, а только лишь говорилось, как на поверхности обстоят дела.
Поэтому он его выбросил. А записку он до сих пор носил с собой в бумажнике. Он достал
ее и стал разглядывать. Листок пожелтел вдоль складок, а в середине прорвался насквозь.
2.
Ему хотелось открыть окно, но, возможно, это пришлось бы не по душе даме. К тому же
на металлической табличке просили не открывать окон, чтобы не мешать работе
кондиционеров. Он встал и вышел в коридор. Успел увидеть светлое пятно домов
Тарквинии4, прежде чем поезд стал медленно заворачивать. Каждый раз, проезжая
Тарквинию, он вспоминал Кардарелли5. Потом, что Кардарелли был сыном
железнодорожника. Потом стихотворение «Лигурия». Некоторые вещи, запомнившиеся со
школы, долго держатся в памяти. Он почувствовал, что вспотел, вернулся в купе и взял
свою небольшую дорожную сумку. В туалете он побрызгался дезодорантом и сменил
рубашку. Может, стоило и побриться, так, лишь бы только чем-нибудь занять время. В
этом не было особой необходимости, но может быть, придало бы ему более свежий вид.
Он захватил с собой туалетный набор и электрическую бритву – у него не хватало
мужества признаться в этом – на случай, если придется заночевать не дома. Он прошелся
бритвой только один раз, очень аккуратно, и нанес лосьон после бритья. Потом он
почистил зубы и причесался. Причесываясь, он попробовал улыбнуться, и ему показалось,
что выходит лучше, улыбка уже не была такой идиотской, как в прошлый раз. Он сказал
себе: ты должен сделать предположения. Но делать их в уме ему не хотелось, слова
громоздились в голове, сплетались и путались, ничего не получалось.
Он вернулся в купе. Его попутчица заснула с вязаньем на коленях. Он сел и достал
записную книжку. При желании он мог без труда довольно похоже изобразить почерк
Аличе. Он решил сочинить записку, которую могла бы послать ему она, и изложить в ней
свои абсурдные предположения. Написал: «Стивен и девочка погибли в автокатастрофе в
Миннесоте. Я не могу больше жить в Америке. Прошу тебя, Кот, поддержи меня в этот
ужасный момент моей жизни». Трагическое предположение: убитая горем Аличе, которая
постигла смысл жизни благодаря превратностям судьбы. Или нет — развязная и
непринужденная, слегка циничная Аличе: «Жизнь превратилась в ад, в невыносимую
тюрьму. О девочке позаботится Стивен, этот великовозрастный ребенок, они одного поля
ягода. Прощай, Америка». А вот записка в слезливо-сентиментальном стиле, как в
дамских романах: «Все это время ты оставался в моем сердце. Я больше не могу без тебя
жить. Считай меня своей рабой любви. Аличе».
Он вырвал листок из записной книжки, скомкал его в шарик и выкинул в пепельницу.
Посмотрел в окно и увидел стайку птиц, летевших над водной гладью. Орбетелло они уже
проехали, так что это было Альберезе. До Гроссето оставалось ехать несколько минут.
Сердце его снова замерло в неясной тревоге, как бывает, когда понимаешь, что опоздал.
Но поезд шел точно по расписанию, а он сидел в этом поезде, и значит, тоже прибывал по
расписанию. Только он не рассчитывал, что прибытие будет так скоро, и запаздывал по
отношению к самому себе. В сумке у него был льняной пиджак и галстук, но ему
показалось смешным явиться при всем параде, вполне достаточно рубашки, тем более в
такую жару. Поезд тряхнуло на стыке и вагон покачнулся. Последний вагон всегда
больше качает, и это всегда немного неприятно, но на вокзале Термини ему не хотелось
проходить вдоль всего перрона и он залез в последний вагон, к тому же в надежде, что там
будет поменьше народу. Его попутчица качнула головой в знак согласия, как бы в ответ
на его мысли, но на самом деле из-за вагонной тряски: она продолжала спокойно спать.
Он убрал записную книжку, расправил слегка примявшийся в складках пиджак, еще раз
провел расческой по волосам, потом застегнул молнию на сумке. Из окна в коридоре он
4
5
Город в Тоскане.
Итальянский поэт.
увидел первые дома Гроссето; поезд сбавлял ход. Он попытался представить себе облик
Аличе, но на эти предположения уже не оставалось времени, он мог бы заняться ими
раньше, и возможно, за этим занятием он бы получше провел время. Как же она сейчас
носит волосы, интересно? Раньше она носила длинные, но, наверное, она их обрезала, да
нет, наверняка обрезала, сейчас длинные волосы больше не носят. А платье он представил
себе белое, кто его знает почему.
3.
Поезд подошел к станции и остановился. Он встал и приопустил шторку. Через щель
выглянул наружу, но перрон был слишком далеко и ничего не было видно. Он достал
галстук и не спеша завязал, потом надел пиджак. Посмотрелся в зеркало, надолго
задержав улыбку. Получалось лучше. Он услышал свисток начальника станции и стук
закрывающихся вагонных дверей. Тогда он поднял шторку, опустил раму и выглянул
наружу. Перрон медленно поплыл от трогающегося поезда, и он высунулся, чтобы
разглядеть людей. Сошедшие пассажиры спускались в подземный переход; под навесом
перрона были только одетая в темное старушка, державшая за руку мальчика, носильщик,
присевший на на свою тележку и стоял продавец мороженого в белой блузе с ящиком на
ремне через плечо. Он подумал: это невозможно. Не может быть, что она не стоит там под
навесом, с короткими волосами и в белом платье. Он побежал по коридору, чтобы
выглянуть из другого окна, но поезд уже отошел от станции и набирал ход, и он только
успел увидеть удаляющуюся надпись «Гроссето». Это невозможно, опять подумал он,
она, наверно, в баре. Не выдержала жары и зашла в бар, она ведь уверена, что я приеду.
Или стоит в переходе, прислонившись к стенке, с эдаким отсутствующим и одновременно
изумленным видом, вечная Алиса в стране чудес, со все еще длинными, слегка
растрепанными волосами и в тех же голубых босоножках, которые он подарил ей тогда на
море. И скажет ему: «я оделась, как в тот раз, чтобы сделать тебе приятное».
Он пошел по коридору искать контролера. Тот был в первом купе и раскладывал бумаги:
наверняка только что заступил на дежурство и еще не начинал проверку билетов. Он
заглянул и спросил, когда будет поезд обратно. Контролер посмотрел на него с легким
недоумением: куда обратно? «В обратную сторону», сказал он, до Рима. Контролер
принялся листать расписание. Вроде есть один в Кампилье, не знаю, правда, успеете ли вы
на него. Внимательнее всмотревшись в расписание, контролер спросил: вам скорый или
поедете местным? Он помедлил с ответом. «Неважно, - сказал, - позже скажете, время
ведь есть».