Психическая кожа: психотические защиты, пограничный процесс и бред Мартин Шмидт, Лондон Аннотация: В этой статье я применяю концепцию психической кожи к аналитической работе с людьми, страдающими от личностных расстройств и психозов. Я полагаю, что разница между пограничными и психотическими защитами имеет отношение к архетипической идентификации в бредовых идеях. Когда проявляется психоз, оборонительная функция кожи, которая ранее защищала эго, дает слабину и яростные силы бессознательного вырываются сквозь личность. Некоторые пациенты с диагностированной шизофренией с которыми я работал, идентифицировали себя с архетипическими персонажами, такими как Христос, Сатана, Джон Леннон и Королева. Я делаю попытку показать что присваивание этих раздутых персон, может служить вторичной психической кожей. Подобные бредовые идентификации могут обеспечить защитный экран, чтобы скрыть оголенное «Я» и не допустить вторжение со стороны внешнего мира. На клиническом случае я попытаюсь продемонстрировать как эта архетипическая «вторая кожа» может сохранить жизнь до тех пор, пока внутренние и внешние условия не станут возможными для проявление «Я». Я отличаю подобную психотическую идентификацию от «тонкокожего» и «толстокожего» нарциссизма, также как и «защиты самости» в пограничном состоянии, где психическая кожа может быть повреждена, но не дезинтегрирована. Я также рассматриваю, что отличало личный опыт Юнга от вышеописанного, и как ему удавалось предотвратить психотические срывы. Ключевые слова: архетипическая идентификация, арт терапия, раздутая персона, лиминальность, шизофрения, самоповреждение, стыд. __________________________________________ Эта статья отдает должное творческой психотерапевтической работе организации Португал Принтс и программе реабилитации Westminster Mind’s1, с которой я успешно сотрудничал в течение 20 лет. Они располагаюттся в центральной части Лондона и предоставляют людям, страдающим серьезными и продолжительными проблемами в области ментального здоровья, терапевтическую помощь, занятость и обучение. Большинство из тех, кто приходил на программу, имели неоднократный опыт госпитализаций и страдали от психотических заболеваний или расстройств личности, где наиболее частым диагнозом была шизофрения. Проект предлагал индивидуально подобранные программы реабилитации с частотой 2 или 3 дня в неделю на протяжении 3-х лет, что играло существенную роль в улучшении жизни людей, на чью долю выпали тяжелые невзгоды. Некоторые аналитики, например, Michels (2003), рассматривают шизофрению как противопоказание к психоаналитической терапии. Это отголоски позиции Фрейда (1915), который заявлял что, у психотического пациента либидо замкнуто внутри него, оно не ищет новый объект и в терапии будут воспроизводиться условия для первичного 1 прим. пер. Программа ментального здоровья для взрослых в Англии 1 безобъектного нарциссизма. Он аргументировал это тем, что страдания от психоза недоступны для психоаналитической терапии, потому что нет возможности сформировать трансферные отношения. Применение чисто классической психоаналитической рамки к сильно нарушенным пациентам составляет проблему и для аналитика, и для пациента. Тем не менее, мой опыт работы с шизофрениками и другими сильно нарушенными пациентами сблизил меня с позициями Rosenfeld (1954), Bion (1957), Searles (1963), Bacelle (1993), Lucas (2009) и тех, кто продвигал оригинальную позицию, что психоаналитическое мышление можно применить в отношении психотических расстройств. В Португал Принтс я видел плюсы применения комплексного подхода, где ценны вклады медицинской модели психотерапии (включая использование медицинских препаратов), поддержки социальных служб, когнитивно-поведенческой терапии, трудотерапии, еженедельных индивидуальных сессий, групповой работы, арт терапии и психоаналитического мышления. Кожа Кожа дает возможность нашему телу быть единым объектом. Это первичный и наиболее многофункциональный орган, первая точка контакта с миром. Как воплощенная и физически ощущаемая граница между внутренним и внешним миром, кожа является системой органов чувств (восприятие прикосновения, боли, удовольствия, давления, удара), которая при этом дышит, защищает, потеет и выделяет различные секреты2. Она способствует жизненно важным для тела функциям дыхания, кровоснабжения, репродукции, пищеварения и выведения. Кожа это то что другие люди видят, когда смотрят на нас; то что мы используем для прикосновения, то до чего мы докасываемся у другого, и что позволяет нам узнать, что кто-то коснулся нас. Через нашу наготу она одновременно отображает наши уязвимые места и нашу сексуальную привлекательность, наши болезни и наше здоровье. Контакт кожа-к-коже у матери и ребенка является основой для его эмоционального, когнитивного и социального развития. Внешний слой эмбриона, эктодерма, появляется первым и формирует эмбриональный эпителий, который впоследствии становится всеми тканями нашего тела. Опыт прохождения оральной, анальной, фаллической и генитальной стадий психосексуального развития наносят отпечаток на наше отношение к коже. Как Anzieu напоминает нам, вагина это не орган интимного характера, а складка кожи, как губы, анус, нос или веки… любовный акт представляет собой парадокс, параллельно принося обоим глубочайший психический контакт и наиболее совершенную форму контакта кожа-к-коже для обоих. (1989, с.10) Психоаналитическая практика и теория в основе своей связана с границами и их наполнением. Это требует установление полупроницаемой, гибкой мембраны, что может обеспечить пространство, способное поддерживать и контролировать на входе то что входит вовнутрь его и что выходит наружу. Кабинет и его мебель, здание в котором кабинет находится, персона аналитика, слова, которые мы используем, тишина, перенос и сам по себе аналитический час - все создает своего рода метафорическую ‘кожу’ аналитика. 2 прим. пер. Секрет, как биологическое вещество 2 Фрейд постулировал, что ‘эго является абсолютным производным телесных ощущений, прежде всего, ощущений рожденных на поверхности тела’. (1927, с.26) Esther Bick в своей новаторской статье (1968) приводит аргументы, что в наиболее примитивной форме личности, ее части удерживаются вместе кожей, выполняющей роль границы. Ровно как психологические функции питания, утешения и комфорта зависят от интроекции теплой и восприимчивой груди, так и ментальная функция контейнирования, зависит от интроекции внешнего объекта способного обеспечить функцию ‘кожиконтейнера’ . Без включения этой контейнирующей функции не может возникнуть концепция пространства внутри ‘Я’, в следствие чего сам процесс интроекции (то есть психологического включения объектов во внутреннее пространство) нарушен. Результатом является беспрепятственная проективная идентификация и любая путаница с идентификацией связана с нарушением вышеописанного процесса. Joan Symington (1985), следуя за мыслью Bick, описала как ребенок живет в постоянном страхе, что его психическая кожа может быть повреждена и на поверхность выйдут ‘неинтегрированные состояния’. Если мать способна контейнировать стрессовые состояния ребенка, психическая кожа упрочняется. Если же мать претерпевает в этом неудачу или отсутствует, то ребенок вынужден удерживать свою целостность самостоятельно, таким способом, каким он способен это сделать на собственном уровне развития. Joan обнаружила большое количество вариантов, которыми ребенок может сделать это: фокусировкой его внимания на источнике света, звука, прикосновении или на запахе; при помощи повторения однообразных движений и при помощи мышечного напряжения/сжатия. Взрослые аналоги этих примитивных всемогущих защит включают в себя нервное хождение по комнате, постоянную болтовню, самопоглаживания, просмотр телевизора, постоянное нахождение в телефоне и компульсивные действия. Удерживание этих выживательных механизмов вместо идентификации с контейнирующим объектом могут вызвать развитие того, что Bick называла ‘вторичной мускульной кожей’, основанной на напряжении мышечного корсета и мускулатуры. При отсутствии изменений это может развиться в оборонительно-нападательный панцирь, который мы можем наблюдать при шизофрении. Didier Anzieu развивал эти идеи и сформулировал концепцию ‘я-кожи’, телесного пре-его, ментального образа, основанного на опыте чувствования кожи младенцем, которую он использует для поддержания функций эго. Он приводил доводы, что каждое психическое действие имеет прямую зависимость от опыта реализации соответствующих биологических/физических функций. Функции эго отражают функции кожи: это контейнер/оболочка для хранения мыслей, в котором аффекты и хороший опыт накапливается через кормление, прикосновения и погружения в слова, и есть поверхность кожи, которая защищает от проникновения и символически является средством коммуникации с внешним миром. Я-кожа представляет собой подобие ‘нарциссической оболочки’ для защиты психики. Anzieu предполагает, что существуют общие для матери и ребенка примитивные фантазии о коже, в которых фигурирует процесс сдирания кожи (сопутствуя процессу сепарации) и последующее обретение ребенком собственной кожи. В этой точке повествования я хотел бы прояснить собственное использование термина ‘психическая кожа’. В психоанализе существует тенденция использования метафор для описания психологических функций/особенностей в значении частей тела; так например, Symington говорит об ‘оптимальном контейнирующем объекте’ подразумевая под этим рот ребенка с соском внутри, а Bick прямо приравнивает психическую кожу к физической. Тем не менее, как отмечает Warren Colman, есть опасность в пре3 увеличении физического источника метафоры: ‘Процесс обратного обращения метафор к физическому телу имеет эффект окрашивания тела смыслом, которые оно необязательно имело до этого. ’ (Colman 2005, p 653) Я использую термин ‘психическая кожа’ как метафору абстрактной психологической способности, обычно называемую контейнированием и защитной функцией психе. Она сформирована полученным младенцем опытом ощущения собственной физической кожи и действиями его родителей (например, прикосновениями); также интеграцией их чувствующей/думающей контейнирующей функции (что обеспечивает процесс заботы и делает выносимыми тревоги младенца) и некоторыми архетипическими факторами, которые я нацелен здесь описать. Персона Юнговская концепция ‘персоны’ имеет схожие черты с ‘психической кожей’ и ‘нарциссической оболочкой’ в которых присутствует маска, что мы развиваем для формирования своего образа для внешнего мира. Персона выступает в роли защитной кожи для защиты эго, и его реализации в нашей профессиональной идентичности и образе ‘Я’. Как я иллюстрировал ранее (Schmidt 2005), Юнг характеризовал невротическую организацию личности как ту, в которой отрицается коллективное, и психотическую, как ту в которой отрицается личное. Если кто-то чрезмерно занимается собственным внешним образом, позиционированием и персональным статусом, они находятся в опасности идентификации с собственной персоной. Живя подобной ослепленной нарциссической жизнью, сфокусировавшись на краткосрочных и эгоистических целях, человек превращает персону в камень. Окаменевшая персона отрицает ценность коллективного, отталкивает нас от глубинного контакта с самим собой и нашего места в обществе. В психозе, напротив, может наблюдаться поглощение бессознательным, где ассоциация себя с внутренними процессами (например, слуховыми галлюцинациями и видениями), может привести к последующей потере интереса ко внешнему миру, социальным отношениям и работе. Персона ослабевает или, что часто бывает, отбрасывается вместе с сопутствующей потерей интереса к тому, как человека воспринимают другие (например, часто страдает забота о коже или личная гигиена). Я предполагаю, что у некоторых психотических пациентов, вторичная архитепическая персона могла развиться для того, чтобы защитить их ‘Я’. Это приняло форму сравнительной фиксации и устойчивой бредовой идентификации, что создало защитную вторичную кожу как часть психотических защит. Клинический пример Двадцать лет назад в центр Португал Принтс обратилась женщина пятидесяти лет с диагнозом хроническая шизофрения. Я назову ее Белла. Ее социальный работник предположил, что она может получить пользу от совместного времяпрепровождения с другими людьми и от творческой терапии, поскольку она была очень креативной до проявления ее расстройства в 1960-х. На оценочной сессии она представила себя как Королеву Кастильи. Она рассказала мне, что жила в красивом замке, где всегда было солнечно и у нее было много слуг, следовавшими за ней везде по пятам и готовыми удовлетворить ее любые нужды. Белла выглядела весьма убедительной, иногда немного маниакальной, а потом сказала мне, что было бы здорово сделать несколько зарисовок, поскольку в предыдущей жизни она была художницей. Когда я спросил ее что она имеет ввиду, она ответила, что когда-то делала дизайнерские работы, но больше не была 4 настроена разговаривать об этом.. Социальный работник сказал мне, что в 1960-х годах Белла была очень успешна в модном бизнесе, она была богата, жила в большом доме в хорошем районе, находилась в браке и имела троих детей. Увы, она баловалась галлюциногенными наркотиками, и они вызвали сильный психотический срыв. Она была помещена в психиатрическую больницу и провела там последующие восемнадцать лет. Белла потеряла все. Ее муж развелся с ней, она отдалилась от собственных детей (которые стыдились сумасшедшей матери). Она стала банкротом и лишилась работы. За пять лет до встречи со мной, она переехала из больницы в небольшую муниципальную квартиру в весьма бедном районе, где жила в одиночестве. До этого я не работал с людьми, которые страдали от психозов столь долго и не знал, как именно ей можно помочь. Она наслаждалась возможностью делать в проекте творческие работы (сильные абстрактные образы с отличной композицией) и она, как казалось, получала удовольствие от наших еженедельных индивидуальных сессий. Я, в то же время, удовольствия не получал. Наполненный страхом и чувством унижения, я чувствовал себя, как мог бы чувствовать, на мой взгляд, слуга в упомянутом ей замке. Меня в приказном порядке заставляли держался на уважительной дистанции от королевы и не говорить ничего, что она не хотела бы слышать. Ее бредовые защиты были очень эффективны, но временами они могли колебаться, порождая в состояниях деперсонализации сильную дезориентацию и паранойю. Я был сбит с толку тем, что она могла говорить о своих двух жизнях без единого чувства противоречия. В какой-то момент она могла описывать аспекты жизни как Королевы при дворе и тут же продолжить обсуждать работу ее отца аудитором или ее собственную учебу в школе моды. Структура арт-терапии, других групповых занятий и индивидуальных сессий со мной, кажется, лишь размещали Беллу в ее бреду. Недовольный происходящим процессом, я хотел оспорить эту грандиозную всемогущую фантазию и заставить ее осознать, что она была не Королевой Кастильи, а глубоко больной женщиной. Я спросил своего супервизора, которым на тот момент был консультирующий психиатр и юнгианский аналитик доктор Brian Snowdon, стоит ли мне столкнуть ее лицом к лицу с реальностью. Он ответил мне вопросом. Кем был я предпочел быть - королем с замком или шизофреником без денег, работы и семьи? Ответ был простой. Он помог мне распознать ценность ее психотической защиты и увидеть это как искусное приспособление, которое ее бессознательное создало, чтобы сохранить Белле жизнь. Без этого бреда риск суицида мог быть крайне высок. Юнг также рекомендовал соблюдать осторожность: В таких случаях можно посоветовать анализировать не слишком активно, что означает позволить переносу тихо идти собственным путем и внимательно слушать… Никакого техничного отношения, пожалуйста, но - максимально человеческое. Пациент нуждается в вас, чтобы собрать расщепленную личность внутри вашей целостной лич ности, в покое и безопасности. Пациентка возьмет от вас то, что ей нужно. (Юнг 1929, pp. 32-33) Я думаю, в этой фразе он говорит о необходимости для аналитика обеспечить необходимую для работы временную психическую кожу, чтобы поддерживать целостность пациента до того момента пока не сможет произойти трансформационная ‘линька’ как у пациента, так и у аналитика. Хотя многие шизофренические пациенты выносят ужасный маниакальный бред, страдания Беллы были весьма сильно ограничены благодаря эффективности ее психотических защит. При этом многие пациенты с диагно5 стированным пограничным расстройством личности могут страдать гораздо больше из-за несовершенства или недостатка эффективности их защит. Чтобы удержать собственную позицию, Белла использовала разные виды переноса. Кроме архетипической идентификации с Королевой Кастильи и переноса на меня, она могла использовать перенос на наш проект и на собственные художественные работы для поддержки ее целостности и защиты от опустошенной жизни.. Она мучала меня презрением и надменностью, которые я позже открыл, обнаружив внутри себя невероятную зависть. В контрпереносе я чувствовал себя использованным, подавленным и измученным без надежды на спасение. Я идентифицировался с ее бессознательной проекцией на меня. Внутри этой проективной идентификации я стал очередным королевским слугой, зависящим от ее милости. Работать с ней становилось все сложнее и сложнее, поскольку я чувствовал себя в ее власти. Временами под действием проективной идентификации я чувствовал себя помешанным, будучи частью ее фрагментированного ‘Я’ и угрожающего моей способности находиться в контакте с реальностью. Я решил попытаться провести некоторые исследования и пролить свет на ее бредовые идеи. Я узнал, что Изабелла Кастильская (1451-1504) была самой могущественной женщиной своего времени. Она была названа так в честь своей матери, Изабеллы Португальской, которая потеряла рассудок (как и мать Беллы). Она была замужем за Фердинантом Вторым и была матерью Екатерины Арагонской (впоследствии ставшей женой английского короля Генриха VIII Тюдора). Она также учредила Испанскую инквизицию и выгнала иудеев и мусульман из Испании. Она финансировала путешествия Христофора Колумба, что позволило ему доплыть до Америки и открыть ее в 1492 г. Она смогла заложить основы Испанской Империи и подготовила путь для развития и политического объединения Испании. Осознание огромной мощи и влияния Королевы Изабеллы помогло мне понять уровень беспомощности и бессилия Беллы, которые она пыталась компенсировать грандиозностью. Это дало мне возможность легче взаимодействовать с ней на сессиях. Через год произошло нечто знаменательное. Белла явилась на проект в очень тревожном состоянии. Растрепанная и сбитая с толку, она ужасно выглядела, как если бы случилось что-то непредсказуемое. Из нее лились потоки слез. Я очень взволновался за нее, поскольку никогда не видел ее плачущей до этого случая; она выглядела доведенной до отчаяния, однако ничего не говорила. Мы организовали экстренный врачебный осмотр, чтобы обсудить с Беллой насколько она нуждается в госпитализации. Ее психиатр увеличил дозировку лекарств, и мы решили постараться помочь ей остаться в проекте. Вскоре выяснилось, что ее дочь, Мария, которую она не видела в течение двадцати лет, вышла с ней на контакт. Мария решила сообщить своей матери о недавнем рождении ее первого ребенка. Она хотела, чтобы ее сын узнал свою бабушку. И Мария сама пришла к матери, она чувствовала вину за то, что стыдилась Беллу и хотела снова узнать ее. Эти новости ошеломили Королеву Кастильи. Психотические защиты, которые казались такими сильными, не выдержали силы этого натиска. В них пробилась брешь, и Белла провалилась в депрессию и слезы. Ее бред рассеялся. Сейчас она осознала, что потеряла все, что у нее было - ее карьеру, дом, здоровье и семью. Белла не могла больше жить в замке со слугами, только в одиночестве в маленькой квартирке. Каким-то образом она нашла в себе силы на участие в проекте, даже когда она пребывала в очень депрессивном состоянии. Я с удивлением обнаружил, что мне стало гораздо легче работать с ней на наших сессиях. Я больше не чувствовал себя королевским слугой в контрпереносе. Я очень беспокоился за Беллу, однако она позволила нам 6 сблизиться, и мы говорили о ее детях и внуке. Она также использовала арт-терапию в проекте, чтобы соединиться с частью своих чувств, связанных с темными, глубокими образами. До этого процесс рисования был направленным на то чтобы помочь ей удержать вместе невозможные противоречия - ее жизнь как королевы и ее предыдущую жизнь дизайнера. Сейчас она как будто использовала изображения для того чтобы выразить потерю, страх и скорбь (смотрите Killick and Schaverien (1997) для понимания уникальности арт терапии при работе с психотическими пациентами). Я почувствовал, что работа в переносе стала более личной. Вместо ощущения себя королевским слугой, я чувствовал себя более реальным; иногда, как будто бы я был ее частью, которой она доверяет, иногда чертой родительского характера, которой завидовали, но она была бесполезна, и в остальное время - по-отечески заботливой фигурой, которой разрешали быть поддержкой и с которой делились тревогой и беспокойствами. В переносе также было много волнения. Белла предвкушала, однако боялась перспективы встречи с дочерью и внуком.. В последующие месяцы при помощи ее социального работника она воссоединилась со всеми своими детьми. Она по прежнему страдала от периодических приступов параноидальной тревоги, но на тот момент, когда она покинула проект (годом позднее), она чувствовала себя гораздо лучше и была способна присматривать за своим внуком дважды в неделю. Она говорила мне, что скучает по Королеве Кастильи, однако сейчас она имеет нечто более драгоценное, что ее заменяет. Я не верю, что могло существовать что либо, что я мог предпринять, чтобы капитуляция ее психотических защит дала столь стоящий результат. Это могло быть лишь появлением ее дочери и внука, что дало ей возможность встретиться с ужасной болью от того, что она все потеряла. Тем не менее, я чувствую что ее участие в проекте, ее арт терапия и я, как носитель временной психической кожи, помогли ей сохранить целостность, пока бушевал этот шторм. В переносе я переживал драматический сдвиг с архетипического переноса на личный, что согласовывалось с ее отказом от психотической бредовой защиты. Это также можно описать как переход из параноидно-шизоидной позиции к депрессивной. Когда она стала способной сбросить свою архетипическую персону (защитную вторичную психическую кожу), я стал свободен от проективной идентификации с королевским слугой, и это позволило мне быть больше самим собой. Юнг и психоз В начале своей работы Юнг много работал с психотическими пациентами. Он предположил, что феномен архетипического психоза является результатом захвата слабого эго силами коллективными бессознательного. Он описывал архетипы и как действующие силы творчества, защиты и трансформации, и как предвестников смерти и разрушения. Психозы это фантазийные состояния, где атака или вторжение бессознательного могут вызвать помутнение сознания и панику или опасную инфляцию, где наиболее явной опасностью является идентификация с фигурами бессознательного. Для каждого человека с нестабильным состоянием психики это может привести к психозу. (Юнг 1955/56, para.184) В другом месте (1934/54, para. 158) он предупреждает, что архетипические фигуры (как например Королева Кастильи) могут укрыться от контроля сознания и стать полностью автономными, создавая явление территории, где коллективное бессознательное 7 воплощается в реальном мире. Отщепление частей личности или ‘расщепленной психики’ и ‘комплексов’ развивают ‘шизофренический комплекс …, который берет управление над сознанием настолько полно, что отчуждает и разрушает личность’ (Jung 1958, para. 579) Говоря это, Юнг основывался на собственном опыте. В 1913 году, в возрасте 38 лет, его терзали визуальные и слуховые галлюцинации которые, по его собственным словам, заставляли его чувствовать себя ’под угрозой психоза’ (Jung 1963). Видения перешли в нескончаемый поток: Я жил в постоянном состоянии напряжения, Раскаты грома следовали один за другим. Возможность выносить это была вопросом наличия животной, витальной силы. Другие раскололись под этим штормом - Ницше, Гёльдерлин и многие другие. Но была какаято демоническая сила во мне… (ibid., pp. 170-71) Хотя безусловно здесь в его психической коже был разрыв, возможно, повторное соприкосновение со шрамом, который Winnicott (1964) называл детской шизофренией Юнга, он открыл неординарные пути сохранения своей целостности; как в упражнениях йоге стараются найти баланс. Он заметил, что рисование и резьба обеспечивает рамку для контейнирования его опыта: В некотором роде я переводил эмоции в изображения - т. е. я искал образы, отображающие эмоции - и тогда я становился внутренне спокойным и уравновешенным. Если бы я оставил эти образы внутри эмоций, они бы разорвали меня на кусочки. (ibid., p. 171) Это осознание вдохновило Юнга стать первооткрывателем в арт-терапии, родители поддерживали его в живописи и рисовании. В попытках понять его нарушенность он решил включить в процесс взаимодействие с галлюцинациями. Позже он назовет это активным воображением: ‘В попытках постигнуть фантазии, которые были активны внутри меня, … Я знал что мне необходимо погрузиться в них’ (ibid.) Это позволило ему войти на границу двух разных экзистенциальных уровней, в метафизическое состояние сознания, которое некоторые аналитики относят к ‘пороговому состоянию’. Юнг видел индивидуацию как пограничный процесс, который находится внутри лиминального пространства. Для Bani Shorter индивидуация это ‘движение сквозь лиминальное пространство и время от дезориентации к интеграции. В темной фазе лиминальности находится процесс рассвета … в интересах ‘творения целого’ и повторного обретения единого смысла, цели и чувства связности’ (Shorter 1988, pp. 73 & 79). Лиминальное пространство между сознательным и бессознательным полно творческого потенциала, как если бы, это было одновременно бедственными руинами, частью безумия, духовной реализацией и творческим вдохновением. Юнг был способен предотвращать катастрофический кризис в собственной психике, обращаясь к его выдающейся силе и творческим способностям. Его эго было очень хорошо развито, и он был одарен необыкновенной способностью к осмыслению происходящего. Как результат, он обнаружил, что может избегать идентификации с архетипическими фигурами, такими как Филемон (расщепляющая часть его собственной личности, с которой он часами мог общаться), и при этом взаимодействовать с 8 ними. Это взаимодействие озарило его, давая возможность управлять пограничными лиминальным состоянием, тогда как идентификация с ним породила бы инфляцию и психоз, который был у Беллы. Архетипическая идентификация Как и Белла, многие психотические пациенты используют похожий тип архетипической идентификации для сохранения своих психических защит. Для компенсации опустощающих чувств поражения, несостоятельности и потерь, большое количество шизофренических пациентов с которым я работал, формируют сильную идентификацию с могущественными архетипическими фигурами такими как Королева, Бог, Сатана, Иисус, Дева Мария и мириады святых. Я также работал с пациентами, что идентифицировали себя с более современными известными фигурами и, как следствие, думали что они являлись Джоном Ленноном, Элвисом Пресли, Принцессой Дианой или Мадонной (поп-звездой). Не так давно я видел идентификацию с Майклом Джексоном. Такие архетипические идентификации Edinger (1974, p. 13) понимал как регрессии к первичной форме младенческого состояния, где эго идентифицировано с Самостью. Подобная идентификация с вызывающей инфляцию фигурой, и последующий перенос, являются жизненно важными психическими механизмами, которые действуют как кожа и помогают сохранить нас живыми, когда наш внутренний (и внешний) миры раздроблены неутешными потерями и невообразимым ужасом. Тогда как для Фрейда перенос был исключительно персональным явлением, Юнг (1936) предположил, что перенос часто похож на проекции архетипических фигур. И хотя он принял важность работы с персональным (или детским) переносом, он тем не менее делал акцент на важность рассмотрения и архетипического переноса. Характеристики переноса базируются не только на личной истории пациента, но на бессознательных фантазиях, проекциях и идентификации с коллективным бессознательным. Личный невротический перенос является формой отыгрывания субъективной реальности пациента, в которой он относится к терапевту, как если бы они оба были фигурами его личной истории, имеющими место в реальном прошлом пациента. Архетипический перенос, напротив, может быть психотическим или бредовым, в которым нет никакого места отыгрываниям. Вместо этого терапевт проживает опыт значимой фигуры бессознательного пациента, например, целителя, святого, раба или дьявола. В подобных психотических переносах и терапевт, и пациент присваивают архетипические ролии, как в случае с Беллой. Ее идентификация с Королевой Кастилии поставила меня на аналогичную архетипическую роль ‘королевского слуги’. Комплекс шизофрении Подводя итог, я полагаю, что ранний травматический опыт и ошибки контейнирования приводят к формированию рубца или разлома в личности. Психоз, как вызванный органическими предпосылками, так и в результате фактора развития, может присутствовать в скрытой фазе годами. Кризис во взрослом возрасте (распад семьи, суровые испытания, тяжелые утраты) могут вызвать пробои в персоне, что позволяет мощным силам бессознательного затопить эго, обнажая оголенное ‘Я’. Параноидно-шизоидная позиция берет верх, и проявляется вторичная архетипическая кожа (сравните, с мускульной кожей Bick (1968), защитным хитиновым эго (Tustin, 1968)) чтобы заменить уничтоженную персону. Семена для этой кожи были посажены в рубец или в разлом 9 личности в детстве. Поэтому шизофренический комплекс это результат как личной, так и архетипической составляющей. Архетипическая идентификация происходит с известными и значимыми фигурами коллективного бессознательного, продуцируя бредовую ‘раздутую персону’. Можно подумать, что защитная функция шизофренического комплекса выполнена как последняя линия защиты ‘Я’. Она также обеспечивает жизнеспособность, оживление театра ума для того чтобы заблокировать наши ужасные чувства омертвения и разбитости. На особенности бреда влияет уникальная личная история индивида и попытки скомпенсировать такие чувства как потеря, зависть и бессилие. Как напоминает нам Mary Williams ‘Архетипическая деятельность, которая формирует личный миф зависит от материала, представленного личным бессознательным’ (Williams 1963, p. 47). Однако мне кажется, что вместо наблюдения коллективного и личного бессознательного как отдельных структур/хранилищ, как думала Williams в источнике выше, я думаю, что более полезным будет видеть их как нечто единое: ‘личное существование соотносится с коллективным как растение с его корнем’ (ibid., p. 47) Толстая и тонкая кожа Rosenfeld (1954) выделяет две категории нарциссической личности, которые он соотносит с ‘толстокожими’ и ‘тонкокожими’ типами. Первых он описывает как невосприимчивых, тяжело контактных и замкнутых. Тонкокожий тип, наоборот, сверхчувствителен, уязвим и легко ранится. Эти различия схожи с ранней классификацией Esther Bick’s (1968), где она использовала метафору ‘оболочки нохожей на яблочную кожуру’ для описания тех, кто легкораним и чувствителен и метафору ‘шкуры бегемота’, чтобы описать тех, кто разрушителен для других и несговорчив. Оба состояния она связывала с нарушенным процессом кормления в младенчестве. Эти формулировки весьма общие и имеют широкий контекст, представляющие фиксацию лишь в общих чертах. При этом необходимо помнить, что эти состояния часто бывают подвижны, то есть один и тот же человек в какой-то момент может быть тонкокожим, а в следующий - стать грубым, и что за каждой толстокожей личностью спрятана ее тонкокожая часть, стремящаяся выйти наружу. Клиническая иллюстрация работы с тонкокожим пациентом с диагностированным ПРЛ (пограничным расстройством личности) Диагностика расстройства личности может заклеймить человека и сопровождаться весьма сильным стыдом. Важно помнить, что каждый из нас может испытывать разные состояния сознания - нарциссическое, психотическое, пограничное, шизоидное и истерическое. Более того, в любой нашей сессии с пациентом мы можем увидеть моменты перехода между некоторыми из этих состояний как в себе, так и в пациенте. Клиническая диагностика обычно проводится, когда влияние и распространенность какого либо из состояний становится дезадаптивной, то есть беспокоит постоянно. Тем не менее требуется с большой осознанностью подходить к тому как мы будем использовать термины типа ‘пограничный’ или ‘нарциссичный’, чтобы они оградили человека от идентификации его с поставленным диагнозом. Если такая идентиификация происходит, пациент может оказаться в уязвимой и постыдной позиции. Зара (имя изменено) имела весьма долгую историю причинения вреда самой себе и госпитализаций. Ее родители развелись, когда ей было пять, и ее мать быстро вышла 10 замуж второй раз. Ее отчим насиловал девочку на протяжении всего ее детства. Когда Зара пыталась рассказать об этом своей матери, мать отругала ее и сказала, чтобы девочка больше не лгала. Зара была ярким ребенком, но в школе стала замыкаться и приобрела сложность с установлением контакта и завязыванием отношений с другими. Ее подростковый период был осложнен резкими сменами настроения, вспышками гнева и импульсивным поведением (мелкие кражи и беспорядочные половые связи). В возрасте пятнадцати лет она была отчислена из школы и ушла из дома. Жизнь дома была связана с абъюзом со стороны взрослого мужчины, и она переметнулась топить оцепеневшую ее эмоциональную боль в алкоголе. Зара говорила мне, что мучившие ее состояния в улучшались, когда она была в диссоциации (так ее сознание скрывалось за границы кожи) или резала собственные руки и бедра острым лезвием. Это выглядело как психосоматическое выражение ее раненой психической кожи, вызванное насильственным и беспорядочным процессом воспитания. Также это выглядело как символическое, повторное проживание раннего периода нанесения ран ее психической коже, которую она могла бы укрепить и открыть для себя заново, уже в ее собственном видении. Когда Зара начала посещать наши еженедельные индивидуальные сессии, она сказала мне, что прекратила наносить себе порезы. Как выяснилось, что за несколько месяцев до того как прийти в Португал Принтс, она наткнулась на порнографическую публикацию «Обмоченные распутники», предназначенные для тех, кто получает сексуальное удовольствие, когда на них мочится партнер. Она рассказала мне что уже долгое время имела тайную сексуальную фантазию о том, чтобы помочиться на мужчину, и решила написать в журнал, опубликовавший статью. В течение пары недель, она получила четыре регулярных ‘клиента’, которые платили ей хорошие деньги за услуги, которые заключали в себе весьма маленький физический контакт. Она смеялась и говорила, что она сменила привычный вид ‘нанесения ран’ на другой. Я понял это как фантазийное эротизированное смещение и инверсию ее желания нанести раны собственной психической коже. Горячая моча использовалась ей для ‘ранения’ кожи другого, как ранее использовалось лезвие для того, чтобы нанести раны ей самой. Это было отыгрыванием и, в некоторым смысле, переработкой расщепляющих ее преступных воздействий. Наши сессии часто были крайне насыщены. Она была очень тонкокожа и частенько входила в раж и выбегала с сессии из комнаты, если я делал что-то не так или не понимал ее. Как многие, попавшие в ловушку пограничного состояния, она была поглощена стыдом, который никак не могла сформулировать словами. Это было выражено в том, что нам с ней было легче говорить о сексуальных вопросах (поскольку это ее возбуждало), чем о повседневных мыслях и чувствах. Стыд отражался на коже. Для нее проблемой было как быть заметной, так и быть незаметной. Зара не могла выносить мысль о том, что я мог быть лучше ее или я знаю больше о ее положении, чем она сама. Единственный способ, которым мы могли бы прогрессировать в лечении, состоял в том, что ей нужно было почувствовать, что я не сочувствую ей или смириться с тем, что я могу знать что делать, лучше чем она сама. Ведь с самого начала она имела ясное представление, что ей нужно и требовала это от меня, даже тогда, когда она не могла как-то ясно объяснить мне того что хочет. Я был впечатлен ее честностью, прямотой и способностью оставаться в контакте с собственной болью. Она не была заинтересована в выполнении медитаций, но доверяла своим ощущениям и озарениям, находясь в лиминальных состояниях сознания. несмотря на то, что она могла пребывать там лишь относительно короткие промежутки времени. 11 Для Зары, и многих на нее похожих, понимание гораздо важнее одобрения. Она пыталась найти сонастроенность (понимание без необходимости объяснять), которой она была лишена в младенчестве, и та часть чувствовала голод и пустоту и приходила в ярость в ответ на мою необходимость объяснить, что она хочет. В один момент я чувствовал что она меня тиранит, в следующий момент уже как будто я сам был жестоким садистом. Я чувствовал себя очень важным для нее, однако мне было не разрешено иметь собственные мысли. Она думала, что сможет чувствовать себя менее унизительно, если она будет заставлять меня чувствовать так, как чувствовала себя она. В первую очередь, она старалась сделать это принижая меня (от чего я тоже мог почувствовать себя униженным). Потом, когда она чувствовала что может довериться мне больше, она соблазняла меня тем что я могу стать с ней одним целым. Временами возникало сильное желание воспроизвести сюжет инцестуозных отношений, который в ее мыслях (и иногда в моих) был преобразован из повторения того, что в реальности могло быть сексуальным насилием в что-то, что в фантазии могло исцелить и исправить первичное насилие. Я интерпретировал это как желание соединить и слить воедино обе кожи: и физическую, и психическую. В этом видении есть надежда не только на устранение (успокаивающий бальзам для ссадины, раненой кожи), но также и на трансформацию и новый старт перерождение с новой более сильной кожей. Это выглядело как отражение ее тоски по времени глубокого контакта с матерью. Я был удивлен и восхищен тому какой великодушной и понимающей Зара была для ее матери. Она не оставляла надежду на восстановление любящих отношений с ней. Многие пациенты, как Зара, которые посетили (или их посетили) пограничные состояния сознания получили свою способность переживать тонкие, разнообразные и глубокие чувства собственного ‘Я’ благодаря доступу к лиминальному пространству, которое описывал Юнг - черте между сознательным и бессознательным. Первоначальная психическая кожа Зары была изранена и воспалена, стала тонкой но тем не менее осталась цельной, что обеспечило ее верой в собственное восстановление. Здесь не было нужды в архетипической идентификации или вторичных персонах, но она сталкивалась с, созданным эго, фальшивым ‘Я’, что выстроило ее внешний мир так, что она казалась здоровой и высокофункциональной. И хотя это предлагало ей защиту от внешнего осуждения, это лишало ее ‘подлинного чувства себя’ или ‘жизни’. Она попросила меня не вступать в сговор с этим ложным ‘Я’, и помочь ей сбросить это временную кожу/персону и распознать, что то что другие могли бы называть больным, было фактически выражением ее подлинного Я. Это позволило позже ее подлинному Я проявиться в безопасности. Толстокожие и тонкокожие в контрпереносе Ron Britton (2003) расширяет видение Rosenfeld относительно тонкокожих и толстокожих типов, уделяя внимания собственным контрпереносным чувствам. Он настаивает на том, что для пациента с расстройствами личности аналитик не может одновременно занимать позиции, настроенные на сепарацию пациента и на обращение к нему, как к значимой фигуре. Britton приравнивает ‘тонкокожие’ личности к пациентам с пограничной организацией, которые как Зара, пытаются захватить аналитика доэдипальными требованиями любви, импульсивным отыгрыванием и угрозами суицида. Они могут выбежать из кабинета или заставить аналитика чувствовать себя полностью погруженным в их 12 мир. Испытывая опыт повторяющегося отвержения и хаотичных родителей, они пытаются оттолкнуть аналитика, как нечто отличное от них, требуя тотального понимания, то есть - жизни аналитика внутри их ‘шкуры’. Britton описывает контреперенос с ‘тонкокожими’ пациентами похожим на то, что я чувствовал с Зарой, - либо скованным чувством того, что надо мной издеваются, либо чувством того, что я сам являюсь мучителем. Психическое пространство здесь захвачено и заселено. Аналитик вынужден чувствовать себя очень значимым, однако не чувствует себя отдельным от другого. У ‘толстокожего’ типа он находит сходства с пациентами с шизоидными защитами, которые, напротив, являются замкнутыми и отчужденными. Они создают в кабинете пустое пространство и заставляют нас чувствовать себя полностью исключенными из их мира. Из-за страха боли существования, захвата или вторжения другого, они уходят вовнутрь их собственной кожи (которая становится ракушкой) и делают аналитика ничтожным. В экстремальных формах при угрозе открытия раковины шизоидные защиты становится шизофренией, как это было в кейсе с Беллой. Опыт изоляции спроецирован на аналитика, который чувствует себя изгнанным из мира пациента, неважным и бесполезным. И хотя аналитик ощущает себя отдельным, сейчас он сам по себе мало что значит. Юнг демонстрировал характерные шизоидные и ‘тонкокожные’ черты характера. Будучи ребенком он был одинок и заключен в собственном мире. Не доверяя своей тревожный матери, он предпочитал общаться с природой. Он предотвращал шизофренические приступы, но оставаясь внутренне сосредоточенным, сталкивался на протяжении жизни с проблемной чувствования и личных взаимоотношений. Защиты самости Fordham (1985) использовал термин ‘защиты самости’, чтобы дать определение ‘тотальным защитам’, что используют пациенты в психотическом переносе. Хотя, некоторые из тех защит, которые он приводил в пример, на мой взгляд, являются не ‘тотальными’, а частичными в части бредовых идентификаций и шизофренических убежищ, то есть, они не абсолютны. Он описывает, что его пациенты использовали такие примитивные защиты как расщепление, проективную идентификацию и идеализацию, однако эти защиты не являются защитами того порядка и интенсивности, как у Беллы, или тех кто проявлял свои психотические переносы. Те характеристики контрпереноса, которые отмечал Fordham, демонстрировались в работе с пациентами, страдающими от пограничных расстройств, как Зара, а именно: погружение в чувство вины за садизм и жестокость, давление, чтобы аналитик встал на место пациента и вовлечение в сексуальные отыгрывания. Некоторые из черт, которые он описывал как психотические, т.е. атаки на реальность и обеспокоенность чувством времени, вместе с тем качественно отличаются от пограничных черт в том что деформации при пограничных расстройствах в основном касаются отношений, а не реальности как таковой. Его работа дает правильное видение процесса работы с психотическими состояниями в той части заболеваний, что касается пограничных расстройств, однако я думаю, что более точным обозначением того, что Fordham называл ‘перенос психотического состояния’ будет термин ‘перенос пограничного состояния’. Работа с пограничными и психотическими уровнями организации Я обнаружил, что многие терапевтические техники, что сложились опытным путем в Португал Принтс по итогам многолетней работы, отражали вгзгляды, которые отста13 ивали Bateman и Fonagy (2006) в их основных принципах лечения пограничного расстройства личности, основанного на ментализации. Они включали предложение ‘определенного рода открытости, что необычна для динамической терапии’, ‘искреннего объединения усилий, чтобы понять природу патологии и того, что с ней можно сделать’ и интервенций, которые являются ‘краткими и уместными’. Я также обнаружил, что ‘событийные интерпретации, что связаны с прошлым и настоящим’ часто бесполезны, как и прямые интерпретации переноса. Это подтвердило, что более полезным может стать пребывание с происходящим в сознании и, в частности, с аффектами вовремя сессии. При этом в подходах есть отличия: в Португал Принтс не ‘воздерживаются от принципа терапевтических контрактов’ несмотря на то, что они весьма гибкие в их исполнении. Также, в отличие от модели лечения, основанного на ментализации, в Португал Принтс самодеструктивное поведение подвергается сомнению. Работая с пациентами с психотической структурой организации, Bion (1957) рекомендовал помнить, что в личности присутствуют психотические и непсихотические части. В каждый момент времени мы должны думать, какая часть сейчас коммуницирует с нами. Психотический процесс не терпит фрустрации и атакует способ мышления непсихотической части. Он может маскироваться под нормальный процесс. Lorenzo Bacelle осознал, что психотическую и непсихотическую части имеет не только пациент, но и аналитик, и все эти четверо ‘людей’ вовлечены в сессию. Он связывал этот сценарий с историей Доктора Джекилла и Мистера Хайда для того, чтобы проиллюстрировать как психотический элемент может взять верх над невротической/нормальной личностью. Временами, работая с психотическими пациентами, я наблюдал их полную отключку от реальности, как будто это был ‘тонкокожий’ шизоид. Пациент мог выглядеть полностью погруженным в то, что происходило внутри его мыслей, не проявляя никакого интереса к внешнему мира. С Беллой, и со многими другими, я часто чувствовал, что мое мнение не имеет никакой ценности или значения. Это может перерасти в чувство, что меня не существует. И тогда появляется субъект для мощной проектиивной идентификации, где атакуется мысль о моей отдельности. Bion (1962) описывает это как проекцию отделенных частей эго пациента вкупе с примитивными страхами (бета-элементы) , делающими процесс мышления невозможным. Контрпереносные чувства могут быстро менять свой спектр от внимательных и комфортных (когда есть контакт с не-психотическим процессом) до тревоги, опустошения, смущения и подозрительности. Работать с психозами я учился через опыт крайне уважительного отношения к психотическим защитам, и я весьма сдержан в том, чтобы делать подвергать психотической реальности сомнению. Скорее, я пытаюсь не вступить ненароком с ней в тайный сговор. Это помогает показать подлинный энтузиазм и энергию для работы (в которой в изобилии находятся бездеятельность и вялость), между тем, следя за тем, чтобы не перевозбудить пациентов. Невротические пациенты ищут подтверждения и желают одобрения, в то время как психотическая структура организации не нуждается в чьем-то удостоверении. Психотическая реальность - главная во всем, что она исследует. Если психотический пациент ищет подтверждения от меня (как делала Белла), я рассматриваю это как движение вперед к более здоровой позиции, в котором ему требуется другая личность и их взаимоотношения. Временами это может чувствоваться, как нечто движущее, когда в психотической защите появляется трещина и на поверхность появляется что-то важное, что можно разделить друг с другом. 14 Иногда может быть весьма потешно, когда психотическое напряжение внезапно разряжается черед появление чего-то нелепого и абсурдного. В мой первый день в Португал Принтс, мне предложил пойти вместе в столовую Билли, который был тревожен и параноидален. Мы вошли в лифт. Трое хорошо одетых и представительных мужчины вошли туда вместе с нами. Они все пребывали в неловкой и смущенной тишине, глаза их были направлены в пол. В этой тишине Билли хлопнул руками и уверенно произнес: «Что ж… Возможно мне следует вам рассказать для чего я собрал вас всех на эту встречу!» Мы все согнулись пополам от смеха … юмор обеспечивает прекрасную стимуляцию для убийственного Суперэго». Итог Я постарался изложить как концепция психической кожи полезна в рассмотрении психотического и пограничного процесса. В частности на клинических примерах, я проиллюстрировал как бред некоторых пациентов, имеющих психотические состояния, может быть рассмотрен как архетипическая идентификация. Как часть психотической защиты, бред обеспечивает вторичную психическую кожу, которая может скрывать самость, если эго захвачено силами бессознательного и персона сильно нарушена. Бредовая идентификация, например, с Христом, Сатаной или Элвисом Пресли, обеспечивает новую раздутую персону, которая выполняет роль защитного барьера для предотвращения вторжения в скрытую самость. Образ этой вторичной психической кожи снят с опыта раннего младенчества, когда ранний травматический опыт не контейнирован и освоен. Она активируется в психотические эпизоды и становится частью шизофренического комплекса, сочетая в себе личные и архетипические черты. Чем больше живет идентификация с архетипической фигурой, тем больше она создает драматической разнообразной истории, этакую захватывающую мыльную оперу внутри которой пациент играет звездную роль в попытке скомпенсировать удушающие чувства разбитости, изоляции и страха аннигиляции.. Специфическая окраска происходящей драмы насыщается содержанием личной истории, которую бред призван скомпенсировать. Наиболее важно, что эти раздутые персоны (или вторичная психическая кожа) способны сберечь жизнь пациента до того момента пока ‘Я’ не сможет проявиться безопасным способом. На примере пациентов, захваченных пограничным состоянием сознания, я продемонстрировал, что хотя временная фальшивая самость/персона часто перенята, это не делает необходимым фиксацию архетипической бредовой идентификации в качестве в качестве подлинной кожи, она не уничтожается. Я также применил эти идее к личному опыту Юнга, в контексте его борьбы с собственными психозами. Литература Anzieu, D. (1989). Le Moi-Peau. Paris: Dunod. Bacelle, L. (1993). ‘Working with psychotic patients’. Journal of Analytical Psychology, 38, 13–22. Bateman, A. & Fonagy, P. (2006). Mentalization-Based Treatment for Borderline Personality Disorder: A Practical Guide Oxford: Oxford University Press. Bick, E. (1968). ‘The experience of the skin in early object relations’. International Journal of Psycho-Analysis, 49:484–86. Bion, W.R. (1957). ‘Differentiation of the psychotic from the non-psychotic personalities’. In 15 Second Thoughts. New York: Jason Aronson, 1967, 43–64. ——— (1962). ‘A theory of thinking’. In Second Thoughts. New York: Jason Aronson, 1967, 43–64. Britton, R. (2003). Sex, Death and the Superego. London: Karnac Books. Colman, W. (2005). ‘Sexual metaphor and the language of unconscious phantasy’. Journal of Analytical Psychology, 50, 5, 641–60. Edinger, E. (1974). Ego and Archetype. Baltimore: Penguin. Fordham, M. (1985). ‘Defences of the self ’. In Explorations into the Self. London: Karnac Books. Freud, S. (1915). The Unconscious. SE XIV. ——— (1927). The Ego and the Id. SE XIX. Jung, C.G. (1929). Letter to James Kirsch. In C.G. Jung Letters, Vol. 2, eds. G. Adler & A. Jaffé. New Jersey: Princeton University Press, 1975. ——— (1934/54). ‘Archetypes of the collective unconscious’. CW 9i. ——— (1936). ‘Psychology and national problems’. CW 18. ——— (1955/56). ‘The personification of opposites’. CW 14. ——— (1958). ‘Schizophrenia’. CW 3. ——— (1963) Memories, Dreams, Reflections. Ed. A. Jaffé. London: Collins & Routledge and Kegan Paul. Killick, K. & Schaverien, J. (Eds.) (1997). Art, Psychotherapy and Psychosis. London & New York: Routledge. Lucas, R. (2009). The Psychotic Wavelength. East Sussex & New York: Routledge. Michels, R. (2003). ‘The relationship between psychoanalysis and schizophrenia by Richard Lucas – A commentary’. International Journal of Psychoanalysis, 84, Part I, 9–12 Rosenfeld, H.A. (1954). ‘Notes on the psychopathology and psycho-analytic treatment of Schizophrenia’. In Psychotic States: A Psychoanalytic Approach. New York: International Universities Press, 1965, 155–68. Searles, H. (1963). Collected Papers on Schizophrenia and Related Subjects. London: Maresfield Library. Schmidt, M. (2005). ‘Individuation: finding oneself in analysis – taking risks and making sacrifices’. Journal of Analytical Psychology, 50, 5, 595–616. Shorter, B. (1988). An Image Darkly Forming: Women and Initiation. London: Routledge. Symington, J. (1985). ‘The survival function of primitive omnipotence’. International Journal of Psycho-Analysis, 66, 481–87. Tustin, F. (1972). Autism and Childhood Psychosis. London: Routledge & Kegan Paul. Williams, M. (1963). ‘The Indivisibility of the personal and collective unconscious’. Journal of Analytical Psychology, 8, 1, 45–50. Winnicott, D. (1964). ‘Review of Memories, Dreams, Reflections’. International Journal of PsychoAnalysis, 45, 450–55. 16
