Тема № 9: Литературное движение в России в 1760 - 1770-х гг. Деятельность В.И. Майкова («Игрок Ломбера» «Елисей или раздражённый Вакх»). Деятельность В.И.Лукина («Мот, любовию исправленный»). Деятельность В.К.Тредиаковского. Реформа стихосложения. План: 1. Литературное движение в России в 1760 - 1770-х гг. 2. Деятельность В.И. Майкова («Игрок Ломбера» «Елисей или раздражённый Вакх»). 3. Деятельность В.И.Лукина («Мот, любовию исправленный»). 4. Деятельность В.К.Тредиаковского. Реформа стихосложения. 1. Литературное движение в России в 1760 - 1770-х гг. 60-е и начало 70-х гг. XVIII в. – период, характеризующийся разнородными, нередко трудно совместимыми поисками в русской литературе, неоднолинейностью литературного процесса. На данном этапе можно выделить несколько наиболее важных тенденций. I. Начинается распад классицизма, хотя он еще сохраняет свою силу. Зарождается сентиментализм. Изменяются представления о функции литературы и ценностной основе иерархии жанров. Характерное классицизму утверждение идеальности государственно-политических интересов, отстаивание сословных добродетелей сменяется теперь осознанием ценности человеческой личности самой по себе. Этим объясняется абсолютизация у сентименталистов нравственного чувства как главного мерила человеческих поступков. Соответственно свойственная высоким жанрам классицизма масштабность мировосприятия уступает в новой системе место доверительной интимности сердечного излияния. Для поэзии этого направления типично воспевание дружбы и тихих радостей любви на лоне природы, где царствуют гармония и естественность, давно утраченные в человеческом общежитии. Путь к достижению общественной гармонии видится при этом в совершенствовании внутреннего мира человека. Особая роль в эстетике сентиментализма отводится исследованию тайников человеческой души. Не случайно в жанровой системе нового направления наибольшую художественную ценность приобретают формы субъективно-исповедального плана, дававшие простор для анализа внутреннего мира личности, ― интимная лирика, где центральное место заняли дружеское послание и элегия, а также эпистолярная и повествовательная проза. Истоки сентиментализма (и предромантизма) в русской литературе обнаруживаются на грани 1750–1760-х гг. (трагедия «Венецианская монахиня» и стихи М.М. Хераскова и ряда поэтов его круга, группировавшихся вокруг журналов, которые издавались при Московском университете). В литературе 1760-х гг. сентиментализм представляют несколько крупных явлений («Письма Эрнеста и Доравры» Ф.А. Эмина, «слёзные» или «серьёзные» комедии драматургов елагинского кружка и т.п.). А в 1770-е гг. он превращается в массовое направление, захватившее десятки поэтов, прозаиков, драматургов, что обусловливалось двумя взаимосвязанными факторами: страхом перед народным движением (пугачёвское восстание) и одновременным неприятием политики правительства. Становление сентиментализма связано с творчеством М.Н. Муравьева ― «первого русского поэта, в сознании которого классическое "Мыслю ― следовательно, существую" сменяется новым тезисом, рожденным "Исповедью" Руссо: "Чувствую ― следовательно, живу"» (Л.И. Кулакова). Он подготавливал почву для Н.М. Карамзина ― канонизатора русского сентиментализма и разработчика эстетической системы нового литературного направления (в 1790-е гг.). Как литературное направление сентиментализм в России получил свою организационную оформленность в периодических изданиях Карамзина: «Московском журнале» (1791―1792) и альманахах «Аглая» (1794―1795) и «Аониды» (1796―1799). В них печатались программные теоретические статьи Карамзина, раскрывавшие специфику основополагающих установок эстетики нового направления. В ряде работ современных исследователей можно прочитать, что сентиментализм приводит на смену «рассудочности», «рационализму», будто бы свойственным классицизму, сенсуализм. Однако подобное утверждение устарело и совершенно неверно. Философской основой русского классицизма (как и европейского XVIII в.) являлось сочетание рационалистических теорий с сенсуализмом Локка. Ведущие русские классицисты (Кантемир, Ломоносов, Сумароков и др.) крайне отрицательно относились к картезианскому рационализму. Сумарокову, например, принадлежит следующий отзыв: «Почти вся Картезиянская философия есть голый Роман. Все без изъятия Метафизики бредили, не исключая славного и славы достойного Лейбница» («Перевод письма г. Сумарокова, писанного им же на немецком языке к приятелю»). Своей лирикой, особенно песнямиромансами и элегиями, Сумароков совершил «прорыв» к сентиментализму (благодаря представлению об эмоциональной природе чувства, не поддающейся логическому объяснению: «Должность мне определяет, / Чтоб престать тебя любить, / Сердце должность преступает: / Не могу тебя забыть»), хотя и оставался в целом в пределах классицизма. С точки зрения поэтики сентиментализм – своего рода «классицизм навыворот» (В.А. Западов). «Навыворот» – потому, что сентименталисты на место государственной, политической проблематики ставят человеческую личность с её интимными, чаще всего камерными чувствами, притом – обязательно «красивыми». Категорию гражданственности заменяет чувствительность. «Классицизм» же потому, что сентиментализм – искусство нормативное. Сдвигая рамки жанров, поэты-сентименталисты оставляют саму систему жанров, только на первый план в их творчестве выходят те жанры, которые считались в классицизме «средними» (послание, песня, романс, идиллия, салонная басня, сказка, элегия и т.д.). На задний план уходят (но отнюдь не умирают!) жанры «высокие» – прежде всего ода. Что же касается «низких» жанров, то у сентименталистов их просто нет: ведь «низкое» – вообще не предмет искусства; сатиры в принципе быть не должно. «Материалом» для поэзии (или, как говорили в ХVIII в. – её «предметом») может являться только «украшенная природа» (термин французского теоретика Баттё), т.е. прекрасное – это возвышенное над обыденностью, над бытом: красивые чувства, эстетизированные страдания людей, но только эстетизированные. Сентименталисты разрабатывают стих плавный, гладкий, избегающий «звукописи», отказывающийся от звукоподражания. В области тропов сентименталисты стремятся свести до минимума риторику (и это понятно, поскольку преимущественное внимание они уделяют средним жанрам, где риторическим приёмам особенного применения и не может быть). Главное в образной системе и тематике поэтов сентиментализма, как и у классицистов особенно в одах, – обильное применение штампов. Но ведущее положение в сентименталистской литературе занимает уже не поэзия и драматургия (представленная трагедией), как в литературе классицизма, − оно принадлежит прозе: жанрам семейно-психологического романа, дневника, исповеди, путевых записок (классицизм дискриминировал прозу, отводя ей место в сатирической публицистике и комедиях). Вот эта близость принципов поэтики двух литературных направлений и обусловила возможность перехода ряда классицистов на позиции сентиментализма без кардинальной ломки образно-художественной системы, а потом – обратно на позиции классицизма (Херасков, Богданович, Капнист 1790-х гг., Княжнин 1770-х гг. в лирике и комической опере). Роднит сентиментализм с классицизмом и ещё одно крайне важное обстоятельство общеэстетического характера: и для классицистов, и для сентименталистов несомненно существование неких идеальных норм изящного «вкуса», – норм единых, общечеловеческих и вневременных. Поэтому, создавая образ того или иного персонажа, будь то государственный деятель в произведении классициста или частный человек в произведении сентименталиста, писатель рисует его человеком «вообще», в той или иной пропорции награждённым общечеловеческими чертами и изображённым вне конкретно-исторического быта. Герой литературы сентиментализма – «чувствительный человек», живущий сложной внутренней жизнью, замечательный не воинскими подвигами или государственными делами, а своими душевными качествами, умением «чувствовать». II. Классицисты с пренебрежением относились к повестям и романам с узко личной, любовной тематикой, пользовавшимся огромной популярностью у низших слоев населения (в недворянских читательских кругах). Повествовательная литература, начиная с Петровской эпохи, распространялась в списках, но с середины XVIII в. повествовательные жанры проникают в печать. Большое место среди печатной художественной прозы занимали переводы («Дон Кихот» Сервантеса, «Робинзон Крузо» Дефо, произведения Вольтера, Руссо, Свифта, Стерна, Гёте и др). С начала 1760-х гг. появляются русские оригинальные романы. III. Необычайно популярными становятся в означенный период ироикомическая поэма и новый для России жанр «слёзной комедии». IV. Наблюдается яркий расцвет в литературе (в рамках классицизма) сатирического направления («кантемировского»). Сатирическая стихия проникает во все области литературы: и в поэзию, и в драматургию, и в прозу. Но с особой силой критико-обличительное отношение к действительности проявилось в сатирической журналистике 1769–1774 гг. 2.Деятельность В.И. Майкова («Игрок Ломбера» «Елисей или раздражённый Вакх»). Василий Иванович Майков (1728–1778) продемонстрировал творческую смелость, создав первые в русской литературе ирои-комические поэмы: «Игрок ломбера» (1763) и «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771). Майков был сыном ярославского помещика, отставного военного, и сам служил в Петербурге в Семеновском полку. Перейдя на гражданскую службу, он был товарищем (помощником) московского губернатора, занимал видный пост в Комиссии по составлению нового Уложения, в 1770–75 гг. находился на должности прокурора Военной коллегии. В ярославский период жизни произошло его личное знакомство с выдающимся русским актером и театральным деятелем Ф.Г. Волковым. Майков получил весьма скромное домашнее образование. Свой литературный вкус он развивал самостоятельно и в дружеском общении с крупнейшими писателями той поры, прежде всего с Сумароковым и Херасковым. В журнале Хераскова «Полезные увеселения» в 1762 г. появились его первые стихотворения. В его лирике сказалось влияние Ломоносова и Сумарокова. Сумарокова Майков считал своим учителем в поэзии. Ему посвящена «Ода о суете мира» (1775), которая была написана Майковым в период его увлечения масонством и поэтому содержит характерные масонские идеи о скоротечности земного существования, религиозно-мистические мотивы. В ней он подчеркивает нравственную и поэтическую авторитетность Сумарокова: Свет исполнен злых пророков И исполнен суеты, Муз любимец, Сумароков, Возвести о сем мне ты, Коль во свете всё пременно, Всё нетвердо, ломко, тленно, Сан, богатство, жизнь-мечта, Чем же Свет нам толь прелестен, Коль всему конец известен? Что же в нем не суета? В «Оде о вкусе. Александру Петровичу Сумарокову» (1776) Майков декларирует принципы, провозглашенные учителем, как основополагающие для своей поэзии: Не пышность во стихах – приятство; Приятство в оных – чистота, Не гром, но разума богатство И важны речи – красота. Слог должен быть и чист, и ясен: Сей вкус с природою согласен. Сумароков написал «Ответ на оду Василью Ивановичу Майкову» (1776), высоко оценив его поэзию: Витийство лишнее – природе злейший враг; Брегися сколько можно Ты, Майков, оного; витийствуй осторожно. Тебе на верх горы один остался шаг; Ты будешь на верхах Парнаса неотложно… В 1766–67 гг. вышли в свет две части его «Нравоучительных басен». Последовав по пути, намеченному Сумароковым, Майков упрочил «басенную» репутацию разностопного ямба. Это был его значительный вклад в развитие жанра басни, так как разнообразие ритмического рисунка способствовало близости к разговорной речи, непринужденности интонации. В баснях Майков использовал различные лексические пласты вплоть до просторечия, а в некоторых произведениях этого жанра ставил достаточно острые социальные вопросы. Так, в басне «Конь знатной породы» проводится актуальная для всего русского просветительства идея о внесословной ценности человека, когда отличать его следует не за происхождение, а за пользу обществу, делу. В басне «Общество» утверждается необходимость относиться с уважением ко всем сословиям: На свете положён порядок таковой: Крестьянин, князь, солдат, купец, мастеровой, Во звании своем для общества полезны. В басне «Вор и Подьячий» высмеивается взяточничество чиновников, которое приравнивается к разбою. Вор, укравший у подьячего золотое кольцо, полученное им в качестве взятки, резонно отвечает обличающему его «пострадавшему»: Разбойник я ночной, А ты дневной; Скажу я и без пытки, Что я пожитки У ворá украл, Который всех людей безвинных обирал. С тобою мы равны, хоть на весах нас взвесить, И если должно нас, так обоих повесить. В отличие от других баснописцев того времени, которые, как правило, перекладывали на русский язык Лафонтена, Майков часто заимствовал сюжеты из русского фольклора, например: Когда кокушечки кокуют, То к худу и к добру толкуют. Старухи говорят: «Кому вскричит сто раз, Тому сто лет и жить на свете; А если для кого однажды пустит глас, Тому и умереть в том лете». А к этому теперь я басенку сварю И вас, читатели, я ею подарю. Ходила Девка в лес, услышала Кокушку, И стала Девушка о жизни ворожить: «Скажи, Кокушечка, долгонько ли мне жить? Не выпущу ли я сего же лета душку?» Кокушка после слов сих стала кокувать, А Девушка моя, разиня рот, зевать. Подкралася змея и Девку укусила, Подобно как цветок средь лета подкосила, Хотя Кокушка ей лет сó сто наврала, Но Девка от змеи в то ж лето умерла. У Майкова больше своего, оригинального, его басни и по стилю гораздо более легкие и шутливые, чем тяжеловесные творения Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова, Хераскова и даже Сумарокова.В этом жанре Майков последовательно развивал намеченное Сумароковым: сатиру, простонародность, бытовизм. В 1769 г. Майков сотрудничал в сатирических журналах Н.И. Новикова и Ф.А. Эмина («Трутне» и «Смеси»). Кроме того, Майков писал трагедии, занимался переложениями псалмов, выражая в них надежду человека, связанную с упованием на Бога. Он сделал переложение 81-го псалма, который позднее переложил и Г.Р. Державин под названием «Властителям и судиям». Самое знаменитое произведение Майкова – ирои-комическая поэма «Елисей, или Раздраженный Вакх», полная искрометного, блистательного, порой очень едкого юмора, написанная пародийносниженным языком. Издана она была в 1771 г., но ее первая часть в списках ходила по рукам еще в 1769 г. Сумароков в эпистоле «О стихотворстве» писал: Еще есть склад смешных геройческих поэм, И нечто помянуть хочу я и о нем: Он в подлу женщину Дидону превращает Или нам бурлака Энеем представляет, Являя рыцарьми буянов, забияк. Итак, таких поэм шутливых склад двояк: В одном богатырей ведет отвага в драку, Парис Фетидину дал сыну перебяку. Гектόр не на войну идет – в кулачный бой, Не воинов – бойцов ведет на брань с собой. Зевес не молнию, не гром с небес бросает… …Стихи, владеющи высокими делами, В сем складе пишутся пренизкими словами. В другом таких поэм искусному творцу Велит перо давать дух рыцарский борцу. …Робенка баба бьет – то гневная Юнона. Плетень вокруг гумна – то стены Илиона. В сем складе надобно, чтоб муза подала Высокие слова на низкие дела. Майков в полном соответствии с наставлениями Сумарокова в «Елисее…» обыграл важнейшие сюжетные повороты эпической поэмы Вергилия «Энеида» (почти каждому комическому эпизоду в «Елисее» можно найти «серьезную» параллель в древнем эпосе), а также мотивы и образы гомеровской «Илиады». Но Майков вышел за пределы строгих классицистических рамок, нарушив требование описывать «низкий» предмет (тему) «высоким» стилем. Стремясь к стилистическому разнообразию, раскованности «шутливого» творчества, поэт привел в соответствие тему и стиль юмористического произведения. Майков одним из первых на классицистический Парнас ввел забиякуямщика и сделал его героем произведения. В «Елисее» пародируется перевод первой песни «Энеиды» Василия Петровича Петрова (официозного поэта, имевшего репутацию «карманного стихотворца» Екатерины II), который под именем мудрой Дидоны восхвалял Екатерину. В поэме Майкова высмеивается синтаксическая сложность и лексическая архаика перевода Петрова. У Майкова с Дидоной сравнивается развратная старушканачальница Калинкинского воспитательного дома (для перевоспитания девиц нескромного поведения), любовником которой в течение нескольких месяцев состоял Елисей, а затем ее, покинутую ямщиком, утешил старый любовник (строгий и ревнивый) ― начальник стражи. Легко угадывавшийся намек на Екатерину II вряд ли мог порадовать императрицу: Уж стала заживать ее любовна рана, Когда ей командир стал другом из тирана. Хотя прошло еще тому не много дней, Как отбыл от сея Дидоны прочь Эней, Но оная не так, как прежняя, стенала И с меньшей жалостью Елесю вспоминала; Она уже о нем и слышать не могла, Портки его, камзол в печи своей сожгла, Когда для пирогов она у ней топилась, И тем подобною Дидоне учинилась2. Но вот А.С. Пушкина поэма Майкова очень порадовала. В письме к Бестужеву в 1823 г. он писал: «"Елисей" истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам: "Я мню и о тебе, исподняя одежда, / Что и тебе спастись худа была надежда…"». «Уморительным» нашел Пушкин разговор Зевса с Меркурием и «весь образ седалища», отпечатанный на песке после падений «героя купеческого» в ходе кулачного боя3 с «ямским героем», скрытым под шапкой-невидимкой (песнь пятая): И Елисей уже бойца того достиг, Который воевал как черт меж ямщиками: Уже разит его Елеська кулаками, И множество ему тычков в глаза влепил, Которыми его разбил и заслепил; Свалился, яко дуб, секирою подсечен, Лежит, Елесею разбит и изувечен; Трикраты он себя с песку приподымал, Трикраты на него он паки4 упадал, И наконец на нем лежит и чуть-чуть дышит И Елисееву победу тамо пишет, А попросту песок он задницей чертил, Но встать с него в себе он сил не находил. Движенья таковы всех к жалости подвигли, Товарищи его тотчас к нему достигли, Полмертвого бойца в кабак перенесли И там ему вина на гривну поднесли, Которым дух его ослабший ободрили И паки тем ему дыханье возвратили. Исправился купец, идет из кабака, Вторично он в бою попал на ямщика; Тут паки на него насунулся Елеся, И паки, раз ему десятка два отвеся, Сильнее прежнего он дал ему толчок, Он паки задницей повергся на песок; Но так уже ямщик купца туда запрятал, Что весь седалища в нем образ напечатал, И сказывают все, кто ходит в тот кабак, Что будто и поднесь в песке тот виден знак. Опыт Майкова содействовал успехам его литературных последователей в жанре ирои-комической поэмы ― творцов травестийных, бурлескных5 и шутливых поэм (от «Гаврилиады» Пушкина до «Про Федотастрельца, удалого молодца» Л. Филатова). 3.Деятельность В.И.Лукина («Мот, любовию исправленный»). Влади́мир Игна́тьевич Луки́н (8 июля 1737 Санкт-Петербург — 9 июля 1794, Санкт-Петербург) — русский государственный деятель, писатель, выдающийся масонский деятель. Единственное вполне оригинальное произведение Лукина, его большая комедия «Мот, любовию исправленный», также характерна для его принципиальных установок. Это не столько комедия, сколько серьезная драма, с установкой на высокий моральный пафос и трогательность, по примеру Лашоссе и Дидро. Сам Лукин в предисловии к пьесе говорит, что «одна и весьма малая часть партера любит характерные, жалостные и благородными мыслями наполненные, а другая и главная – веселые комедии»; стремясь угодить всем, как заявляет сам Лукин, он ввел в свою пьесу и жалостные и смешные мотивы; но ясно, что он считал ценной именно «жалостную» драматургию, а смехотворность для него всего лишь остаток сумароковских предрассудков. В своей оригинальной комедии «Мот, любовью исправленный» Лукин смело нарушает учение классической поэтики о комедии: «Комедия враждебна вздохам и печали» (Буало). Он идет по следам Лашоссе, Детуша, Бомарше, отразивших в своих комедиях стремление к сценической правде и естественности, давших изображение жизни скромных рядовых людей и склонных воспитывать зрителей включением элементов морали и открытых нравоучений. Опыт этих образцов «слезной комедии» и «мещанской драмы» учитывает Лукин, несколько наивно поясняя в предисловии к «Моту» свои намерения. Он вводит в комедию «жалостные явления», показывает борьбу противоположных чувств в героях, драматизм страсти, вступившей в конфликт с требованиями чести и добродетели; этого ждет, по словам Лукина, часть зрителей, притом малая часть. Для удовлетворения требований «главной части» он включает комические моменты; смешение это носит еще механический характер. В «Моте» Лукин показывает раскаявшегося и обратившегося к добродетели игрока; он промотался в пух; его совращает ложный друг Злорадов и исправляют и направляют влюбленная Клеопатра и идеальный крепостной слуга Василий. Герой чуть не попал в тюрьму за долги, но его спасает наследство после умершего дядюшки. Сам жанровый замысел пьесы был вызовом теории классицизма, запрещавший вводить в комедию высокие мотивы, и Сумарокову, ненавидевшему «слезную комедию». Интерес и уважение к эмоциональной природе человека, к его индивидуальной психологии был внутренней эстетической пружиной новой манеры буржуазной «слезной драмы», так же, как стремление изобразить жизнь, как она есть. Лукин в соответствии с этим стремлением пытался ввести зрителя в быт дворянского дома; он описывает во вводной ремарке комнату, в которой происходит действие, заставляет в самом начале пьесы слугу Василия «спать на канапе» и т.д. он пытается ввести и бытовую, разговорную речь в диалог. Все это дано еще очень робко и слабо. Только Фонвизину удалосьразрешить драматургическую проблему, намеченную Лукиным. В «Моте» мы встретим не только негодяя -дворянина Злорадова, но и негодяев-купцов и негодяя-стряпчего; им противопоставлены идеальные дворяне и идеальный купец. Это благополучное равновесие способствует впечатлению избегания острых социальных проблем, характерного для всей пьесы, в отличие от ряда пьес французских учителей Лукина, настойчиво ставивших эти проблемы. Даже роль слуги Василия не помогает делу, поскольку сущность ее – это проповедь «добродетелей» верного холопа, всегда готового отдать все силы на службу барина. Борьба шла вокруг проблемы трагедии и слезной драмы, непримиримым противником которой выступал именно Сумароков. Защищая принципы классической эстетики, он отрицал новое буржуазное понимание искусства и новые требования к драматургии, высказывавшиеся третьим сословием и сформулированные в середине XVIII в. во Франции Дидро. Для Сумарокова буржуазная драма была «пакостным родом» драматических представлений, заклейменным им на примере пьесы Бомарше «Евгения». В России 60-х годов XVIII в. не встречается еще прямых образцов этого жанра, но приближение к ним заметно в драматургической практике Лукина, отвечавшей в какой-то мере назревавшим запросам общества. 4.Деятельность В.К.Тредиаковского. Реформа стихосложения. Василий Кириллович Тредиаковский родился в 1703 г. в Астрахани семье священника со средним достатком. Случайно жившие тогда в Астрахани католические монахи научили его латыни. В 1722 г. в Астрахани был Дмитрий Кантемир, отец сатирика, взявший с собой своего секретаря Ивана Ильинского (литератора, учителя Антиоха). Беседы с Ильинским раскрыли перед юношей Тредиаковским мир знания. Он бежит в 1723 г. в Москву, где два года учится в Славяно-греко-латинской академии. Поняв, что учиться уже нечему, в 1725 г. он отправляется в Гаагу (Голландия), откуда в 1727 г. попадает в Париж, и здесь, в Сорбонне, лучшем европейском университете того времени, учится три года. В эти годы Т. писал элегии и любовные песенки на французском и русском языках. В 1730 г. он возвращается в Россию во всеоружии европейской филологической науки. В Москве он с восторгом читает сатиры Кантемира и называет священников «Тартюфами» и «сволочью». Очевидно, не только эрудицию он привёз из Парижа, но и программу действий воинствующего просветителя. Изданный им перевод аллегорического романа «Езда в остров любви» он рассматривает как демонстративно-светское произведение и рад озлоблению на это издание церковников. В 1732 г. он становится штатным переводчиком АН и погружается в громадную учёную и литературную работу, и взгляды его во многом изменяются. С 1733 г. «под титлом секретаря» поставлял оригинальные и переводные оды к дворцовым торжествам. В АН в то время было 2 поэта: Шумахер и Юнг, стихи которых и переводил Тредиаковский с немецкого. В 1730-е гг. он, по существу, был единственным поэтом. И только в 1745 г. преобразователь русского стихосложения стал профессором (=академиком). Нелады с АН продолжались до самого выхода его в отставку в 1759 г. Однако житейский успех поэта был недолгим. В 1735 г. он был обвинен в том, что своей песней по случаю коронации императрицы уронил ее высочайший титул. В 1740 г. Тредиаковский пережил глубокое потрясение. Министр Волынский потребовал, чтобы поэт написал стихи для шутовской свадьбы в Ледяном доме. Недовольный реакцией Тредиаковского на это поручение, Волынский избил его и приказал высечь. После всех этих событий мечтой Тредиаковского стали покой и уединение, в которых он мог бы спокойно работать. В 1750-е гг. положение осложняется литературной борьбой с Ломоносовым, затем с Сумароковым. Тредиаковский становится мишенью эпиграмм и предметом нападок, иногда самых грубых. В 1750 г. по заказу правительства Тредиаковский написал трагедию «Деидамия»; она вышла у него столь громоздкой по объёму и запутанной, что поставить её на сцене не удалось. Он продолжает героически работать, но с каждым годом усиливается его литературное одиночество. В 1760-е гг. автор «Тилемахиды» (1766) – самая изолированная фигура в русской литературе. Личные бедствия (например, он три раза погорел) и нужда усиливаются. В 1769 г. всеми забытый старик умер. В огромном литературном труде, на который он положил жизнь, им руководила могучая страсть послужить делу основания русской литературной и научной культуры. Реформа стиха. В 1735 г. Тредиаковский издаёт «Краткий и новый способ к сложению стихов российских», в котором указан принцип тоники и названы основные стопы. Но окончательно осуществил реформу стиха только Ломоносов в 1739 г. Ограниченность стиховой реформы Тредиаковского выразилась в том, что он не отказывался от силлабической системы совсем, а предлагал применять её в стихах короткой меры (семи- и пятисложных); затем, он видит возможность осуществления в русском стиле лишь одного размера: хорея; наконец, он использует в серьёзной поэзии только женскую рифму, унаследованную из польской поэзии. Т.к. Тредиаковский совершил только полуреформу, с появлением первых од Ломоносова т.н. переходный стих Тредиаковского быстро исчезает. Поиски новых форм стиха приводят его к созданию гексаметра. Тредиаковский понял, что русский гексаметр должен быть основан не на долготе и краткости слогов (как античный) а на ударении, т.е. должен быть гексаметром тоническим. Это вошло в историю русского стиха, равно как создание Тредиаковским гексаметра не чисто дактилического, а дактило-хореического. Тредиаковскому принадлежат еще несколько литературно-теоретических трактатов: «Рассуждение об оде вообще», «Предъизъяснение об ироической пиме», «Рассуждение о комедии вообще» и др., в которых разрабатывались приемы классицизма. В основе этих работ лежали принципы книги Н.Буало «Поэтическое искусство», которую Тредиаковский перевел в 1752 г.. «Езда в остров любви». Этот перевод старого (1663) галантноаллегорического романа аббата Поля Тальмана был первой печатной русской книгой, сообщающей дворянским читателям тонкую любовную культуру, разработанную во французской беллетристике. Содержание: письма между Тирсисом и Лицинием. Тирсис – молодой человек – попадает на Остров любви. Он любит Аминту и в результате добивается ответного чувства. Но после ночи любви он на следующий день застаёт её в объятиях другого. Тирсис очень страдает, пока не встречает Глазолюбость, т.е. кокетство (у Тредиаковского – «честнóе блядство»). Она ему советует любить одновременно двух-трёх женщин и не слишком сильно. Это был чисто светский роман, прославивший сладость любви и учивший всем тонкостям галантного любовного поведения и дававший конкретные рецепты речевого поведения в ситуации выражения любви. Роман был очень популярен; многие отрывки стали песнями. Кроме перевода в книге были представлены оригинальные стихи Тредиаковского на русском, французском и латинском языках. После выхода перевода Тредиаковского представили императрице Анне Иоанновне, и он получил звание придворного поэта. «Аргенида». Шотландец Джон Барклай задумал изложить свою апологию абсолютной монархии в форме романа (1621). Переводя этот труд, Тредиаковский стремился донести до россиян одну мысль: нет зла страшнее государства в государстве, будь это партия сильного вельможи либо религиозная секта. При этом Барклай, ставя очень высоко идеал абсолютной монархии, осуждает тиранию. Поклонники «Аргениды» находили в ней и оправдание абсолютной монархии, и столь традиционный в 17 – первой половине 18 в. урок царям. На русской почве идеальный образ барклаева монарха естественно сливался с образом Петра, благодаря чему перевод Тредиаковского получил в условиях 1750-х гг. совершенно несомненный граждански-прогрессивный смысл. «Тилемахида». гексаметр. Перевод Екатерине не понравился и вызвал ряд нападок с её стороны. Оно и неудивительно: если из поэмы выделить стихи такого рода: «Царь толь мало любим, что к приятию милости царской льстят царю во всём и во всём царю изменяют…», то предпринятая Екатериной дискредитация книги (впрочем, по литературным основаниям) становится совершенно понятной.«Телемак» Фенелона (1699) стал переходным явлением от абсолютистского учения к просветительству. Резкая критика разорительных войн Людовика 14, косвенное осуждение всей его внутренней политики, уроки новой, либеральной государственной мудрости сделали этот роман выражением растущего во всей Европе и в России антимонархического движения умов. В России «Телемака» знали ещё при Петре; «Тилемахида» Тредиаковского (1766) завершает полувековую традицию усвоения этой книги в России. Перевод: проза «История» Роллена Кревье. Среди переводных работ Тредиаковского центральное место занимает его перевод древней и римской истории Роллена и его ученика Кревье. Перевод этот занял 30 больших томов и 30 лет жизни Тредиаковского. Когда в 1747 г. пожар уничтожил 9 переведенных им томов, он перевел их заново. В упорной работе над этим предприятием Тредиаковским руководило желание дать России самый лучший, по тогдашнему уровню знаний, вод истории античного мира. Эта «История» была одним из влиятельнейших произведений европейской политической мысли, влиятельное прежде всего популярностью этого всем понятного, заразительно действующего, литературно привлекательного идеала героической республиканской свободы. Для России 18 в. «История» Роллена – Кревье была популярным курсом гражданской морали. Поэзия Тредиаковского. Тредиаковский как поэт был в высшей степени своеобразен, и это своё своеобразие он упорно отстаивал против победивших стилей Ломоносова и Сумарокова. Это была позиция затруднённой стихотворной речи. Тредиаковский считал латинский синтаксис идеальной нормой для всякой синтаксически упорядоченной речи. Поэтому он старается воссоздать свободную латинскую расстановку слов. Очень пленяло Тредиаковского свободное место междометия в латинской фразе. В результате «ах» или «о» создают неожиданный, а потому неприятный восклицательный перерыв фразы. Также на латинский лад Тредиаковский передвигает по всей фразе союз «и» («мельник и сказал…»). Смысл затемняется беспримерной в русской поэзии свободой инверсии и т.д. Причина такой сплошной латинизации синтаксиса в том, что это осуществление особой стилистической нормы. Норма эта была для середины 18 в. архаичной, потому что возникла ещё в прошлом веке в богословской школе. Речью «хитрой», запутанной, витиеватой написаны все панегирики, школьные драмы и вообще стихотворные произведения, вышедшие из Киевской, Московской, Харьковской и др. духовных школ. Этот схоластический стиль пережил в поэзии Тредиаковского своё европеизированное возрождение. Его поэзия стала расширенным и реформированным эпилогом к истории целого периода литературного творчества. В последний период своей деятельности Тредиаковский настолько смягчил особенности своего синтаксиса, что гексаметры «Тилемахиды» уже очень близки к нормальному синтаксису русской стихотворной речи. Изменилась и его норма словоупотребления. У Тредиаковского 1730-х – 40-х гг. эта норма была чем-то в своём роде небывалым по безграничной свободе совмещения церковнославянизмов (вплоть до самых редких) и разговорного просторечия (вплоть до вульгаризмов). Эта особенность более всего повредила репутации Тредиаковского в глазах современников и потомства. Стиль Тредиаковского во многом определялся связью его с силлабической традицией, от которой идут сокращения слов («что либ» вместо «что-либо»; «зерцая», вместо «созерцая»), произвольные расширения слов («Из каменя потек им мед, Елей из тверда камя равно»), скудость эпитетов и т. д. Позднее, в начале 1730-х гг., в связи с изучением устной словесности, у Тредиаковского появляются стойкие эпитеты «народной поэзии» («ясны очи», «лесы дремучи», «сахарны уста» и т. д.). Тредиаковский поражает широтой своих лирических жанров. Он – первый одописец (торжественная ода «На взятие Гданьска» на 5 лет опередила Хотинскую оду Ломоносова, хотя она ещё силлабическая), первый стал писать сонеты, рондо. Оды его представляют разнообразные варианты горацианской оды; торжественных од у него немного и в них он находится под явным влиянием Ломоносова. Тредиаковский не был до конца воспринят современниками, оценили его много позже. В своих научных работах Тредиаковский дал широко разработанную теорию жанров классицизма как в переводе (Гораций, Буало), так и в оригинальных трудах, пользуясь иногда даже исторической точкой зрения. Тема № 10: Появление сатирических журналов как новый этап идеологического развития русского общества XVIII в. Деятельность Н.Новикова как издателя сатирического «Трутень». План: 1. Появление сатирических журналов как новый этап идеологического развития русского общества XVIII в. 2. Деятельность Н.Новикова как издателя сатирического «Трутень». 1. Появление сатирических журналов как новый идеологического развития русского общества XVIII в. этап В середине XVIII века русская периодическая печать распадается на два противостоящих друг другу идейных направления. Одно из них – независимое – выражало настроения либеральной интеллигенции, другое – охранительное – отражало интересы феодального государства. Первым независимым изданием стал умеренно-либеральный журнал «Трудолюбивая пчела». Он появился в 1759 году и издавался в Петербурге в течение одного года. Рекордный тираж издания превысил 1 тыс. экз. Издателем «Трудолюбивой пчелы» был Александр Петрович Сумароков (1718–1777) – талантливый писатель, видный представитель классицизма, представители которого обращались к античному наследию как к идеальному образцу. На страницах «Трудолюбивой пчелы» Сумароков развивал жанр сатирического очерка и фельетона. Помимо Сумарокова, в журнале печатали свои произведения А. Аблесимов, И. Дмитревский, Г. Козицкий, А. Нартов и другие талантливые писатели. Журнал адресовался дворянам и умеренной части либеральной интеллигенции и пользовался их поддержкой. Тем не менее, занятая Сумароковым политическая позиция привела к охлаждению его отношений с правящими кругами, и, в конечном счете, «Трудолюбивая пчела» была закрыта ( вышло всего двенадцать номеров). В 1759 году на смену журналу Сумарокова пришло другое умеренно-либеральное издание – еженедельный журнал «Праздное время, в пользу употребленное». Сначала его выпускала группа преподавателей Сухопутного кадетского корпуса в Петербурге. Однако в 1760 году журнал перешел к преподавателю корпуса П. Пастухову – литератору и переводчику. Тем не менее, несмотря на всю свою осторожность, и этот журнал продержался недолго – в декабре 1760 года он был закрыт полицией, как считается, из-за присутствия на его страницах сатирических заметок Сумарокова. Таким образом, первые независимые издания сыграли важную роль в становлении всей русской печати во второй половине XVIII века. Они ускорили формирование идейнополитических направлений и соответствующих аудиторных групп, познакомили читателя с жанром политической сатиры. Наряду с этим шел другой процесс – формирование позиции самодержавного государства по отношению к независимым изданиям. Суть ее заключалась в пресечении любых попыток бросить тень на власть и приближенных к ней особ. Сложившееся в середине XVIII века отрицательное отношение к независимым газетам и журналам самодержавное государство пронесло вплоть до начала XX века. В 1769 г. Екатерина II выступает в качестве негласной издательницы сатирического журнала «Всякая всячина». Вслед за «Всякой всячиной» появились «И то и сио» (1769) М. Д. Чулкова, «Смесь» (Лука Сичкарев, 1769), «Адская почта» (1769) Ф. А. Эмина, «Трутень» (1769—1770) Н. И. Новикова, «Ни то ни се» (1769) В. Г. Рубана, «Поденщина» (1769) В. В. Тузова. «Смесь» выходил с апреля по декабрь. Журнал издавал Лука Сичкарев – бывший преподаватель Сухопутного кадетского корпуса. Это было направленное против дворянства сатирическое издание. Особенно остро журнал высмеивал духовенство и чиновников. Выдающийся русский просветитель и издатель Николай Иванович Новиков (1744—1818), издатель журнала «Трутень», выдвинул в противовес либерально-умеренной программе «Всякой всячины» программу иной — острой, общественно направленной сатиры. Только язвительная и беспощадная сатира «на лицо», по утверждению Новикова, может стать типической. Полемика «Трутня» со «Всякой всячиной» была поддержана двумя другими сатирическими журналами — «Смесью» и «Адской почтой». Тема помещичьего произвола и тяжелого положения крестьян была главной по значению, но далеко не единственной темой, к которой обращался «Трутень». Возведенное в закон взяточничество чиновников, грубое невежество подавляющей массы дворян, их «чужебесие» и «французомания» метко и беспощадно высмеивались на страницах журнала. Все это стало причиной и большого спроса на «Трутень» со стороны читателей, и его временного (по-видимому, насильственного) прекращения, последовавшего вслед за предостережениями «Всякой всячины». Возобновленный «Трутень» был вынужден ослабить силу своих обличений. Вынужденный под давлением сверху переменить «прошлогодний свой план», «Трутень» 1770 г., как было заявлено самим издателем, «совсем стал не тот», а в конце апреля и вовсе перестал выходить. Еще раньше прекратил свое существование его высочайший антагонист — «Всякая всячина». Первостепенное литературное и общественное значение имел и другой сатирический журнал Новикова, «Живописец» (1772), где с первого номера издатель заявил о приверженности принципам «Трутня». В своих сатирических журналах Новиков ориентировался на вкус не только дворянского, но и широкого третьесословного читателя. Важное место в русской сатирической журналистике 80–90-х годов по праву занимает известный русский баснописец Иван Андреевич Крылов (1726–1794). В январе 1789 года в Петербурге И. А. Крылов начинает издавать ежемесячный сатирический журнал «Почта духов». Журнал был построен в форме переписки волшебника с разными духами (всего 48 писем). Бытовые рассказы здесь чередовались с морально-философскими рассуждениями. Журнал обличал не только нравственные пороки, но и существующие общественные отношения. Его сатира была для того времени недопустимо резкой, так что под давлением цензуры журнал в августе 1789 года был закрыт, а в 1790 году Крылов и вовсе временно приостановил свою деятельность. В 1791 году, на паях, он начинает издавать журнал «Зритель», который снова вызвал недовольство цензуры, и в мае 1792 года у него в квартире и типографии полицией был произведен обыск. Сочинение Крылова «Мои горячки» было запрещено к печати, хотя императрица выразила заинтересованность в его прочтении. Сам же Крылов оказался на контроле у полиции, а его журнал был закрыт. В феврале 1793 года И. А. Крылов и А. И. Клушин начинают выпускать ежемесячный журнал «СанктПетербургский Меркурий». На этот раз это было вполне умеренное издание, где печатались стихи, сентиментальные повести и анекдоты. Иногда публиковались произведения Вольтера и Даламбера. В политических статьях высоко оценивались труды Ж. -Ж. Руссо, С. Ричардсона, И. В. Гете, критиковались воззрения Ф. Шиллера, Г. Лессинга. Журнал выходил до апреля 1794 года. Во второй половине XVIII века меняется структура отечественных изданий. Если в первой половине века лидерство принадлежало газетам, то во второй – на первый план выходят журналы. Неизмеримо расширилась география издательской деятельности. К концу XVIII века периодические издания стали выходить не только в столицах, но и в провинции. Лидером российской журналистики XVIII века оставался Петербург. 2. Деятельность Н.Новикова как издателя сатирического «Трутень». В течение более чем полувека правительство непосредственно и через Академию наук держало свою монополию на печатное слово, и только в конце 1750-х годов появляются в качестве издателей частные лица. В их журналах, и чем дальше, тем чаще, встречаются оппозиционные по отношению к правительству ноты. Издательская же деятельность великого русского просветителя Н.И. Новикова казалась Екатерине II настолько опасной, что она жестоко расправилась с писателем. Бездельник, изображенный во «Всякой всячине», – подлинный трутень, довольный тем, что может жить на нетрудовые доходы. Издатель «Трутня» принимая на себя это неуважительное имя, сознает, что он так же как и дворянин, живет за счет других людей, но тяготится этим и желает быть полезным своему отечеству. Где и как? В предисловии Новиков критически оценивает три рода служебной деятельности, предстоящие дворянину – военную, гражданскую и придворную, в особенности сурово отзываясь о последней. Нежелание подличать и раболепствовать заставляет автора вообще отказаться от государственной службы. Отвергнув все служебные карьеры, Новиков находит для себя возможным только один вид деятельности – издание трудов своих сограждан, «особливо сатирических, критических и прочих ко исправлению нравов служащих», ибо намерение его – исправлять нравы. Перед нами – сложившаяся программа действий. С виду шутливое предисловие к «Трутню» на самом деле оказывается глубоко продуманным изложением прочно устоявшихся взглядов Новикова и, более того, является напутствием для всех его дальнейших трудов на ниве русского просвещения. «Трутень» Новиков в своих журналах критиковал крепостнические порядки, осуждал жестокосердие помещиков, паразитизм, стремление жить не по средствам, французоманию дворян и другие пороки. Журнал «Трутень» сопровождался выразительным эпиграфом «Они работают, а вы их труд ядите» и был обращен к русским дворянам-помещикам. По времени своего появления 1 мая 1769 г. «Трутень» был седьмым журналом, вышедшим после «Всякой всячины». Он внес дух боевой полемики в русскую журналистику этой поры, его выступления были по-настоящему смелы и злободневны и приковали к себе общественное внимание. Читательский успех журнала целиком обусловлен его направлением и характером. На страницах этого издания перед читателем во всем своем значении возникла крестьянская тема. Новиков открыто заявил, что он сочувствует крепостным, и осудил их бесчеловечных господ. Материалы «Трутня» с большой сатирической остротой показали, что вопрос о положении крестьянства в России имеет важнейшее государственное значение. Так, в таком объеме и с такой силой тема эта еще не ставилась в русской литературе. «Трутень» упрекал императрицу в плохом знании русского языка, делая вид, что не знает, с кем переписывается и спорит. Дерзость эта не имела еще себе равной. Далее Новиков дает понять, что спесь «Всякой всячины» объясняется административной властью, находящейся в руках ее издателя. На страницах «Трутня» Новиков представил читателю несколько кратких и выразительны характеристик господ, которые мучат крепостных людей и не признают за крестьянами права на человеческое достоинство – Змеяна, Недоума, Безрассуда и др. Не ограничиваясь этим, он развертывает в «Трутне» типичную картину взаимоотношений помещика с крепостными, публикуя переписку барина со старостой принадлежащей ему деревни. Писательское умение Новикова сказалось здесь в драматическом эпизоде с Филаткой, в безысходности тона крестьянского письма, в жестокости параграфов помещичьего указа. Новиков отстаивал сатиру на лица, Екатерина II защищала сатиру на пороки, т.е. сатиру абстрактную, морализующую. Новиков высмеивает попытку «Всякой всячины» разграничить «слабости» и «пороки». «Любить деньги есть та же слабость, – пишет он, – почему слабому человеку простительно брать взятки и побогащаться грабежами... словом сказать, я как в слабости, так и в пороке не вижу ни добра, ни различия. Слабость и порок, по-моему, все одно, а беззаконие – дело другое». «Трутень» упрекал императрицу в плохом знании русского языка, делая вид, что не знает, с кем переписывается и спорит. Дерзость эта не имела еще себе равной. Далее Новиков дает понять, что спесь «Всякой всячины» объясняется административной властью, находящейся в руках ее издателя. Вслед за этой статьей, подписанной фамилией Правдулюбова, Новиков поместил письмо Чистосердова, выступившего в поддержку журнала. Чистосердов предупреждает издателя: в придворных кругах считают что автор «Трутня» не в свои садится сани и совсем напрасно пишет о знатных людях. «Кто де не имеет почтения и подобострастия к знатным особам, тот уже худой слуга. Знать, что де он не слыхивал, что были на Руси сатирики и не в его пору, но и тем рога посломали». Чистосердов передает прямую угрозу оскорбленных Новиковым придворных господчиков, напоминающих сатирику о судьбе Антиоха Кантемира, который в самом начале своей литературно-сатирической деятельности был отправлен за границу в должности посла, сначала в Лондон а затем в Париж, белее в Россию не возвратился и умер на чужбине. Этим письмом Новиков предупредил своих читателей о том, откуда «Трутень» может ожидать себе неприятностей, но не сбавил тона сатиры и не перестал нападать на знатных людей. Его поддерживали журналы «Смесь» и «Адская почта». Постепенно «Всякая всячина» стала выходить из боя, убедившись, что ей трудно состязаться с «Трутнем» в остроумии и доказательности, и поле сражения осталось за Новиковым. Спор о характере и направлении сатиры, разгоревшийся в 1769 г. между «Трутнем» и «Всякой всячиной», имел чрезвычайно важное и принципиальное значение. Екатерина II старалась, привить русской литературе охранительные тенденции, она желала, чтобы писатели поддерживали монархию и прославляли государственный строй России, закрывая глаза на его огромные недостатки. Литература, по ее мнению, должна была защищать незыблемость монархического принципа и не имела права выступать с критикой существующего режима. Сатира при этом объявлялась действием незаконным, а сатирики именовались злыми, бессердечными людьми. Разумеется, внешнюю победу одержала Екатерина: журналы Новикова, Фонвизина и других просветителей-демократов были закрыты, но идейная победа осталась на стороне журналистов, критиковавших крепостничество, взяточничество, галломанию дворянства и придворных, распущенность нравов и прочие социальные грехи их реальных носителей — дворянпомещиков, чиновников. В заключительном листе Новиков писал: «Против желания моего, читатели, я с вами разлучаюсь; обстоятельства мои и ваша обыкновенная жадность к новостям, а после того отвращение тому причиною». Можно без большой ошибки полагать, что «Трутень» закрылся под административным нажимом: к этой разгадке ведут и общее направление и лучшие материалы журнала. «Пустомеля» Однако Новиков не думал оставлять журнальное поприще. В июне 1770 г. в Петербурге вышла книжка нового ежемесячного журнала под названием «Пустомеля». Как показали исследования, издателем его был Новиков, действовавший на этот раз через подставное лицо, некоего фон Фока, объявившего себя в типографии издателем этого журнала. О связи же «Пустомели» с «Трутнем» говорят некоторые материалы, помещенные на его страницах. В своем новом журнале, что отметил П.Н. Берков, Новиков помещал произведения «не только критического, но и положительного характера. Словно Новиков хотел дать своим читателям, в противовес галерее отрицательных персонажей, также и образы героев положительных». Речь идет о повести «Историческое приключение», напечатанной в первой книжке «Пустомели», где описывается воспитание Добросерда, образованного дворянина, могущего служить примером для всех представителей своего сословия. В журнале были помещены две театральные рецензии – об игре известного актера И.А. Дмитревского и о представлении на сцене придворного театра в Петербурге трагедии Сумарокова «Синав и Трувор». Можно с полным основанием сказать, что это были первые квалифицированные театральные рецензии в русской печати, и в этой области журналистики, как и во многих других, Новиков выступил зачинателем, открывавшим новые жанры и виды печатных материалов. Второй номер «Пустомели» стал и последним. В нем Новиков поместил «Завещание Юнджена, китайского хана, к его сыну». В этой статье говорилось о долге и обязанностях государя и вельможи и при чтении ее невольно возникали сопоставления с тем, что происходило в России. А дальше Новиков напечатал стихотворение Д.И. Фонвизина «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке», в котором легко усматривались атеистические ноты и был весьма заметен «дух вольнодумства». Видимо, этих материалов оказалось достаточно для того, чтобы дальнейшее издание «Пустомели» было прекращено. «Живописец» Екатерина II поспешно берется за перо драматурга, едва успев закончить издание «Всякой всячины». В 1771 г. писались и в 1772 вышли одна за другой на сцену придворного театра пять комедий императрицы: «О, время!», «Именины госпожи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьею» и «Невеста невидимка». Новой попытке Екатерины II произвести влияние на умы с помощью наскоро изготовляемого театрального репертуара было оказано энергичное противодействие со стороны все того же Новикова. В половине апреля 1772 г. он приступил к выпуску еженедельного сатирического журнала «Живописец». Обличения помещиков, насмешки над дворянскими нравами, показ крестьянской нужды и горя, критика представителей правительственной администрации, суда раздались со страниц нового издания, сразу напомнив лучшие номера «Трутня». Журнал хорошо был принят читателем. Первая часть имела тираж 636 экземпляров, вторая – 758, но ее номера еще продолжали выходить, а уже первая часть была напечатана повторно. Это было большим успехом журнала, созданным остротой его содержания. Свой журнал «Живописец» Новиков постарался связать с литературными выступлениями императрицы. Он посвятил или, как говорили в XVIII в., «приписал» его «неизвестному» сочинителю комедии «О, время!», т.е. Екатерине II. Новиков произносит ряд комплиментов державной сочинительнице, искусно подсказывая ей цели настоящей сатиры и делая вид, что именно этим задачам и будет следовать «Живописец», как бы нимало не отступая от программы, намеченной в комедиях царицы. Новиков воспользовался удачным началом и продолжал действовать в этом направлении. Он не забывал расточать похвалы императрице, в промежутках между ними печатая крайне резкие статьи разоблачительного характера. Внимательному читателю не представит никакого труда отделить в журнале то, что составляло истинную сущность взглядов Новикова. «Приписание» заняло первый лист «Живописца», а уже во втором листе Новиков печатает большую статью «Автор к самому себе», в которой разговаривает с читателем о задачах сатиры и критически рассматривает состояние современной литературы и журналистики, публикуя сатирические оценки писателей Невпопада, Кривотолка, Нравоучителя, а также сочинителей трагедий, комедий и пастушеских идиллий. Под масками этих персонажей угадываются имена В. Петрова, Лукина, Чулкова, Хераскова, хотя замечания Новикова далеко выходят за рамки отдельных личностей и, безусловно, имеют обобщающее значение. В одном из первых листов «Живописца», а именно в пятом, Новиков поместил наиболее сильное и значительное выступление по крестьянскому вопросу – «Отрывок путешествия в***И***Т***». Статья была сопровождена примечанием издателя: «Сие сатирическое сочинение под названием путешествия в*** получил я от г. И.Т. с прошением, чтобы оно помещено было в моих листах. Если бы это было в то время, когда умы наши и сердца заражены были французскою нациею, то не осмелился бы читателя моего попотчевать с этого блюда, потому, что оно приготовлено очень солено и для нежных вкусов благородных невежд горьковато». Горько и солено... Трудно найти более верное и краткое определение жизни крепостных помещичьих крестьян, которую описал неизвестный путешественник. За три дня своей поездки он не нашел ничего, «похвалы достойного. Бедность и рабство повсюду встречались со мною во образе крестьян. Непаханные поля, худой урожай хлеба возвещали мне, какое помещики тех мест о земледелии прилагали рачение». Путешественник всюду расспрашивал о причинах крестьянской бедности и «всегда находил, что помещики их сами тому были виною». Перед глазами читателя встает деревня Разоренная. Развалившиеся хижины, крытые соломой, теснятся друг к другу. Всюду бедность и грязь. Людей не видно: они на барщине, работают в поле. В избе, куда заходит путешественник, он видит трех младенцев, оставленных без всякого присмотра, и спешит оказать им помощь. Дурной воздух причиняет приезжему обморок. Приходя в себя, он просит воды, но пить ее не может «по причине худого запаха». Лучшей воды нет во всей деревне. «Отрывок путешествия» написан кратко и сильно. Очевидец крестьянских бедствий не скрывал своего негодования против помещиков, которые не имеют никакой заботы «о сохранении здоровья своих кормильцев». Пятый лист «Живописца» возбудил толки среди читателей и вызвал недовольство тех из них, кто увидел себя в лице владельцев деревни Разоренной. По своему весу и художественному воплощению крестьянская тема получила в «Живописце» наиболее важное место. Следом за ней идет тема просвещения и борьбы с галломанией и бескультурьем дворянского общества, которая очень занимала Новикова. Он считал, что от того, какое воспитание получат будущие владельцы крепостных имений, молодые дворяне, зависит чрезвычайно многое. Хорошо воспитанные и просвещенные люди не станут безудержно мучить крестьян, облагать их бессовестными поборами, брать взятки в судах, уклоняться от выполнения воинского долга. Дворяне, не прошедшие разумного воспитания, будут дурными слугами государства. Сатирические характеристики старых и молодых врагов просвещения открывают журнал «Живописец». Выступающие в листе 4 Щеголиха и Волокита считают, что для них науки исчерпываются умением нравиться и быть одетыми по моде. А в листе 9 напечатано письмо Щеголихи, в котором Новиков пародировал жаргон светских модников с его характерной чертой – включением в русскую речь французских слов и выражений. Щеголиха просит издателя «Живописца» собрать и напечатать «Модный женский словарь», обещая за это «до смерти захвалить». Новиков выполняет просьбу и в следующем, 10-м, листе публикует сатирический «Опыт модного словаря щегольского наречия», поместив в нем некоторые слова на две первые буквы алфавита. На втором году издания «Живописец» заметно снизил резкость своей сатиры. Видимо, Новикову дали понять, что ему действительно почаще нужно показываться «с тою прекрасною женщиной», которая называется Осторожность. В 1773 г. в журнале печатаются речи духовных особ, переводы писем прусского короля, семь номеров отведено для сатир Буало, и заканчивается издание сдвоенным 25 и 26-м листом, содержащим льстивую оду Екатерине II, сочиненную неизвестным автором. Но и в этих трудных цензурных условиях нет-нет да и мелькнут в журнале блестки новиковской сатиры в виде письма Ермолая, дяди памятного читателям Фалалея (1773, л. 5), или стихов «Похвала учебной палке», направленных против офицеров, избивающих своих солдат, – стихов, содержащих прямое осуждение палочной дисциплины, внедряемой в русской армии (1773, л. 7). Журнал прекратил свое существование в конце июня 1773 г. «Кошелёк» После закрытия «Живописца» Новиков в 1774 г. сумел выпустить 9 номеров (листов) нового еженедельного журнала «Кошелек». «Отечеству моему сие сочинение усердно посвящается», – писал Новиков на первой странице «Кошелька», намереваясь прославлять в новом издании «древние российские добродетели», порицать дворянскую галломанию, космополитизм и прославлять национальные достоинства. Название журнала, кроме обычного значения слова «кошелек», имело в XVIII в. и второй смысл – так назывался кожаный или тафтяной мешок, куда укладывалась коса парика. Новиков обещал читателям разъяснить происхождение имени журнала в статье «Превращение русского кошелька во французский» но в вышедших номерах ее не оказалось. По-видимому, речь должна была идти о том, что погоня за иностранными модами разоряет дворян, развращает их нравы и приносит ущерб отечеству. Первые листы «Кошелька» содержат беседу заезжего француза, обманщика и корыстолюбца, с русским, а затем с горячо защищающим «российские добродетели» немцем. В последнем листе помещена ода Аполлоса Байбакова на истребление турецкого флота и взятие крепости Бендеры в 1770 г., а листы шестой-восьмой заняты комедией в одном действии «Народное игрище». Как сообщил во вступительной заметке Новиков, эта пьеса была прислана «от неизвестной особы», написавшей ее для народного театра. Автор ее остается пока неизвестным, в чем беды нет, так как сочинение это никому чести не приносит. Насквозь фальшивая и приторная комедия изображает добрейшего барина, пекущегося о довольстве, счастье и даже о грамотности своих крепостных, которые платят ему за это любовью и преданностью. Обстоятельства сложились так, что Новиков принужден был напечатать «Народное игрище», сочиненное, может быть, кем-либо из лиц придворного круга. В объяснение можно лишь напомнить, что «Кошелек» выпускался в страшный для российского дворянства 1774 г., в разгар крестьянской войны, когда два класса сошлись в жестоком и непримиримом бою, и не напечатать комедию для Новикова, вероятно, было невозможно. Слог самого Новикова отличает величайшая простота и естественность языка, наибольшее приближение его к разговорной речи, что хорошо видно из приведенных выше примеров. Сатирические журналы Новикова представляют собой один из важнейших этапов развития русской журналистики XVIII в. и служат заметной вехой на пути движения великой русской литературы к реализму. Тема № 11: Творчество М.Хераскова - создателя русской национальной эпопеи. «Россияда» План: 1. Биография М.Хераскова 2. Создание национальной эпопеи «Россияда» 1. Биография М.Хераскова Ocoбaя poль cpeди пoэтoв cyмapoкoвcкoй шкoлы пpинaдлeжaлa M. M. Xepacкoвy (1733—1807). Bocпитaнник Cyxoпyтнoгo шляxeтcкoгo кopпyca, Xepacкoв вcкope пocлe oкoнчaния yчeбы cлyжит кypaтopoм пpи Mocкoвcкoм yнивepcитeтe. 3дecь oн цeликoм oтдaeтcя литepaтypным зaнятиям. Xepacкoв oчeнь cкopo cтaнoвитcя вo глaвe кpyжкa мoлoдыx пoэтoв, гpyппиpoвaвшиxcя вoкpyг жypнaлoв «Пoлeзнoe yвeceлeниe» (1760—1762), «Cвoбoдныe чacы» (1763) и «Дoбpoe нaмepeниe» (1764). Глaвнoe мecтo в этиx жypнaлax зaнимaлa пoэзия, в ocнoвнoм лиpичecкaя. Для лиpики пoэтoв кpyжкa Xepacкoвa был xapaктepeн yxoд oт тeмaтики шиpoкoгo гpaждaнcтвeннoгo coдepжaния в oблacть oтвлeчeннoгo филocoфcтвoвaния нa мopaльныe тeмы. Bocпeвaниe дpyжбы и дyшeвныx дoбpoдeтeлeй cтaнoвитcя oпpeдeляющим мoтивoм в лиpикe этиx пoэтoв. He cлyчaйнo излюблeнными жaнpaми лиpики xepacкoвцeв oкaзывaютcя дpyжecкoe интимнoe пocлaниe, aнaкpeoнтичecкaя и гopaциaнcкaя oдa, cтaнcы, т. e. жaнpы, дaвaвшиe пpocтop для paзpaбoтки мoтивoв чacтнoй жизни и пpoпoвeдoвaния yмepeннocти. B oбмeнe дpyжecкими пocлaниями идeя дyxoвнoгo избpaнничecтвa oгpaничeннoгo кpyгa пocвящeнныx дpyзeй oбopaчивaлacь пpямoй пpoпoвeдью дyxoвнoгo зaтвopничecтвa и пoдчepкнyтoгo пoлитичecкoгo индиффepeнтизмa. B 1762 г. Xepacкoв выпycкaeт cбopник «Hoвыe oды». Ужe caмим нaзвaниeм aвтop пoдчepкивaл пpинципиaльнoe oтличиe cвoиx oд oт тpaдиции пoxвaльнoй тopжecтвeннoй oды Лoмoнocoвa. Myзы, мyзы вoзыгpaйтe Ha cвoиx гpeмящиx лиpax, И тopжecтвeннo вocпoйтe Дoбpoдeтeли ycтaвы. Чтo нa cвeтe ecть пpeкpacнeй? Чтo пpeльщaть нac бoлe мoжeт, Kaк дyшeвнa дoбpoдeтeль?.. — вocклицaeт Xepacкoв в oдe 23-й «O дoбpoдeтeли». Пaфocy гpaждaнcкoгo cлyжeния и пoлитичecкoй aктивнocти лoмoнocoвcкoй oды пpoтивoпocтaвляeтcя нaзидaтeльнocть cyбъeктивнoгo мopaлизиpoвaния. Hpaвcтвeннoe caмoycoвepшeнcтвoвaниe oбъявляeтcя eдинcтвeнным cpeдcтвoм дocтижeния coциaльнoй гapмoнии и yничтoжeния злa. B извecтнoй мepe пoдoбнaя пoзиция Xepacкoвa oбъяcняeтcя eгo yвлeчeниeм идeями мacoнcтвa. B 1769 г. oн выпycкaeт нoвый cтиxoтвopный cбopник «Филocoфичecкиe oды». И здecь пpичинoй coциaльныx зoл oбъявляeтcя нecoвepшeнcтвo пpиpoды чeлoвeкa. И cooтвeтcтвeннo coдepжaниe cбopникa cocтaвляют лиpичecкиe мeдитaции o пaгyбнocти cтpacтeй, чecтoлюбия, пpaзднocти, o paзвpaщaющeй cилe дeнeг, o cyeтнocти жeлaния cлaвы и т. д. Углyблeннocть в миp дyши, yxoд в coзepцaниe coбcтвeннoй нeпpичacтнocти к миpy злa — тaкoвa cвoeoбpaзнaя фopмa пaccивнoгo пpoтecтa, нa кoтopyю oкaзывaeтcя cпocoбeн мacoнcтвyющий pyccкий двopянин Xepacкoв. C дpyгoй cтopoны, в poмaнe «Hyмa, или Пpoцвeтaющий Pим» (1768) Xepacкoв coздaeт yтoпичecкyю кapтинy пpaвлeния идeaльнoгo мoнapxa. Bpeмя нaпиcaния poмaнa coвпaдaлo c пepиoдoм coзывa и paбoты извecтнoй Koмиccии пo cocтaвлeнию Hoвoгo yлoжeния 1767 г. И мнoгoe в eгo coдepжaнии мoжeт вocпpинимaтьcя в пpямoй cвязи c пoпыткaми Eкaтepины II пpидaть cвoим дeйcтвиям xapaктep пpocвeщeннoгo пpaвлeния нa блaгo Poccии. «Для cпpaвeдливoгo мoнapxa нeт cтыдa, пo cвoим ли мнeниям, или пo чyжим oн зaкoны yчpeждaeт; тoлькo бы пoлeзны oни были oбщeмy ycтaнoвлeнию»,36 — зaявляeт aвтop ycтaми мyдpoй нимфы Eгepы, coвeтчицы Hyмы. Oпиcывaя xapaктep и мeтoды пpaвлeния Hyмы Пoмпилия, пpи кoтopoм Pим дocтигaeт пoдлиннoгo блaгoдeнcтвия, двopянcкий идeoлoг Xepacкoв фaктичecки нacтaвляeт pyccкyю импepaтpицy, ocтaвaяcь, ecтecтвeннo, в paмкax тex пpeдcтaвлeний oб идeaльнoм пoлитичecкoм ycтpoйcтвe, кoтopыe мoгли eмy дaть coбcтвeннoe coциaльнoe пoлoжeниe и кoмплeкc идeй, пoчepпнyтыx y зaпaдныx мыcлитeлeй, вpoдe Фeнeлoнa и Moнтecкьe. Bвeдeниe Hyмoй мyдpыx зaкoнoв oкaзывaeтcя иcтoчникoм пpoцвeтaния Pимa. Ho для Xepacкoвa кoнeчным ycлoвиeм oбщecтвeннoгo блaгoпoлyчия ocтaeтcя пpизнaниe нeoбxoдимocти вceoбщeгo нpaвcтвeннoгo пpocвeщeния, иными cлoвaми, yкopeнeния в cepдцax людeй дoбpoдeтeли. И в этoм cкaзaлacь пocлeдoвaтeльнocть мacoнcкиx yвлeчeний aвтopa. 2. Создание национальной эпопеи «Россияда» B иcтopию pyccкoй литepaтypы XVIII в. Xepacкoв вoшeл глaвным oбpaзoм кaк aвтop гepoичecкoй эпoпeи «Poccиядa». 3aмыceл пoэмы вoзник в caмoм нaчaлe 1770-x гг. Ocyщecтвлeниe eгo, пoтpeбoвaвшee изyчeния иcтopичecкиx иcтoчникoв, зaнялo вoceмь лeт yпopнoгo тpyдa. И мacштaбы и мecтo эпoпeи в cиcтeмe литepaтypныx жaнpoв клaccицизмa нaлaгaли нa aвтopa ocoбyю oтвeтcтвeннocть. K тoмy вpeмeни, кoгдa Xepacкoв пpиcтyпил к нaпиcaнию «Poccияды», pyccкaя литepaтypa eщe нe имeлa зaкoнчeнныx oбpaзцoв в дaннoм жaнpe. Пoпытки coздaния нaциoнaльнoй эпoпeи пpeдпpинимaлиcь eщe co вpeмeн Kaнтeмиpa, нo вce oни нe были дoвeдeны дo кoнцa. Дaльшe дpyгиx пpoдвинyлcя Лoмoнocoв в cвoeй пoэмe «Пeтp Beликий» (1761). Ho и им были нaпиcaны и oпyбликoвaны вceгo двe пecни. Coxpaнилиcь дaнныe oб имeвшeмcя зaмыcлe эпoпeи y Cyмapoкoвa. Eгo пoэмa дoлжнa былa нaзывaтьcя «Димитpиaдa». Ho, кpoмe нecкoлькиx cтиxoв вcтyплeния, ничeгo бoльшe oт этoгo зaмыcлa нe ocтaлocь. Haкoнeц, нa пepиoд, coвпaдaющий co вpeмeнeм coздaния «Poccияды», пpиxoдитcя нaчaлo paбoты Maйкoвa нaд гepoичecкoй пoэмoй «Ocвoбoждeннaя Mocквa», тaкжe ocтaвшeйcя нeзaвepшeннoй. Haличиe cтoль мнoгoчиcлeнныx пoпытoк cвидeтeльcтвoвaлo oб oднoм: пoтpeбнocть в coздaнии нaциoнaльнoй эпoпeи ocoзнaвaлacь пoчти вceми вeдyщими pyccкими aвтopaми тoй пopы. «Иpoичecкaя, инaкo Эпичecкaя Пиимa и Эпoпия ecть кpaйний вepьx, вeнeц и пpeдeл выcoким пpoизвeдeниям paзyмa чeлoвeчecкoгo. Oнa и глaвa, и coвepшeниe кoнeчнoe, вcex пpeизящныx пoдpaжaний Ecтecтвy», — пиcaл Tpeдиaкoвcкий в «Пpeдызъяcнeнии» к cвoeй «Tилeмaxидe» в 1766 г. B пoдoбныx взглядax нa эпoпeю coвpeмeнники Tpeдиaкoвcкoгo были eдинoдyшны. И oбpaщeниe Xepacкoвa к coздaнию «Poccияды» oбъяcняeтcя вo мнoгoм eгo иcкpeнним yбeждeниeм, чтo бeз нaциoнaльнoй эпoпeи pyccкaя литepaтypa нe мoжeт зaнять дocтoйнoгo мecтa в pядy дpyгиx eвpoпeйcкиx литepaтyp. B выpaбoткe плaнa cвoeй пoэмы Xepacкoв cтpeмилcя yчитывaть oпыт нaибoлee выдaющиxcя пpeдшecтвeнникoв в жaнpe эпoпeи кaк дpeвнeгo, тaк и нoвoгo вpeмeни. Этo явcтвyeт из пpeдпocлaннoгo им 3-мy издaнию «Poccияды» иcтopикo-литepaтypнoгo oбзopa «Bзгляд нa эпичecкиe пoэмы». Для Xepacкoвa кaк пpeдcтaвитeля пoэтичecкoй шкoлы Cyмapoкoвa выбop oбpaзцoв, нa кoтopыe oн мoг бы opиeнтиpoвaтьcя, дoлжeн был пo-cвoeмy cлyжить цeлям yкpeплeния пoшaтнyвшeгocя лидepcтвa cyмapoкoвцeв в литepaтypнoй бopьбe тex лeт. Ha этo были cвoи ocнoвaния. B 1766 г. выпycкaeт cвoю «Tилeмaxидy» Tpeдиaкoвcкий, cнaбдив ee oбшиpным тeopeтичecким вcтyплeниeм, гдe oтвepгaлиcь пpaктичecки вce пpeдпpинимaвшиecя дo этoгo в eвpoпeйcкиx литepaтypax oпыты coздaния гepoичecкиx эпoпeй. Пoд coмнeниe cтaвилacь caмa пpaвoмoчнocть coздaния эпoпeи нa тeмы нaциoнaльнoй иcтopии нapoдoв. Kaк бы пpoдoлжaя нaчaвшийcя в кoнцe XVII в. вo Фpaнции cпop мeждy cтopoнникaми «дpeвниx» и «нoвыx» aвтopoв, Tpeдиaкoвcкий бeзoгoвopoчнo cтaнoвитcя нa cтopoнy «дpeвниx». Aвтopитeтoм aнтичныx aвтopoв oн oбъяcняeт и избpaниe гeкзaмeтpa cтиxoвым paзмepoм cвoeй эпoпeи, и бeзpифмeннocть ee cтиxoв, и глaвнoe — выбop в кaчecтвe cюжeтa лeгeндapнoгo пpeдaния из «бacнocлoвныx» вpeмeн aнтичнoй иcтopии. «Ибo чтo Эпичecкaя Пиимa? ecть Бacнь вымышлeннaя нa вoзбyждeниe любви к Дoбpoдeтeли: тo ecть Иpoй ceя Пиимы дoлжeнcтвyeт быть бacнocлoвным». Taкoмy тpeбoвaнию, пo мнeнию Tpeдиaкoвcкoгo, в нoвoe вpeмя oтвeчaлo лишь coчинeниe Фeнeлoнa «Пpиключeния Teлeмaкa», кoтopoe oн и взял зa ocнoвy cюжeтa cвoeй эпичecкoй пoэмы. B этoм пyнктe Tpeдиaкoвcкий вcтyпaл в пpямyю пoлeмикy c Boльтepoм, oбъявляя eгo «Гeнpиaдy» нe cooтвeтcтвyющeй ypoвню пoдлиннoй эпoпeи: «Гeнpик IV, — пpoдoлжaeт oн в cвoeм «Пpeдызъяcнeнии», — кopoль Фpaнцyзcкий, Иpoй Гaнpиaды eгo был мoнapx в XVI вeкe, oдин из caмыx cлaвныx и caмыx вeликиx: cлeдoвaтeльнo кpaйнee былo б бeзcлaвиe Фpaнцyзcкoмy нapoдy и нecтepпимaя oбидa, кoгдa тoликoмy гocyдapю eгo быть нeкoтopым poдoм Бoвы Kopoлeвичa в Эпичecкoй Пиимe». Г. A. Гyкoвcкий пpeдпoлaгaл здecь выпaд Tpeдиaкoвcкoгo чepeз гoлoвy Boльтepa пo aдpecy Лoмoнocoвa c eгo эпичecкoй пoэмoй «Пeтp Beликий». Пpeдпoлoжeниe этo, пo-видимoмy, нe лишeнo ocнoвaний. B пылy пoлeмики Tpeдиaкoвcкий oткaзывaл в пpaвe нaзывaтьcя гepoичecкими пoэмaми пpaктичecки вceм эпoпeям eвpoпeйcкиx aвтopoв нoвoгo вpeмeни нa тoм ocнoвaнии, чтo oни cтpoилиcь нa иcтopичecкoм мaтepиaлe. Пoмимo «Гeнpиaды» Boльтepa, этa yчacть пocтиглa и «Ocвoбoждeнный Иepycaлим» T. Tacco, и «Лyзиaд» Kaмoэнca, и дaжe «Пoтepянный paй» Mильтoнa. Tpeдиaкoвcкий нe peшилcя нaзвaть имeни Лoмoнocoвa, мoжeт быть yчитывaя нeзaвepшeннocть eгo тpyдa. Ho пyть, избpaнный Лoмoнocoвым и eщe paнee Kaнтeмиpoм, тe пpинципы, нa кoтopыx oни oбa пытaлиcь ocyщecтвить coздaниe oбpaзцa нaциoнaльнoй эпoпeи, Tpeдиaкoвcким нaчиcтo oтвepгaлиcь. Coздaниeм cвoeй «Tилeмaxиды» и ocoбeннo пoлeмичecким «Пpeдызъяcнeниeм» к нeй Tpeдиaкoвcкий пo-cвoeмy бpocaл вызoв пoклoнникaм Boльтepa и Лoмoнocoвa. Xepacкoв пpинял этoт cвoeoбpaзный вызoв. B 1778 г. paбoтa нaд «Poccиядoй» былa зaвepшeнa, и в cлeдyющeм гoдy пoэмa вышлa из пeчaти. Избиpaя cюжeтoм «Poccияды» иcтopичecкиe coбытия, cвязaнныe co взятиeм Ивaнoм IV в 1552 г. Kaзaни, Xepacкoв иcxoдил из цeлoгo pядa cooбpaжeний. Пo eгo мнeнию, ocнoвy coдepжaния пoдлиннoй эпoпeи дoлжнo былo cocтaвлять coбытиe, имeвшee пoвopoтнoe знaчeниe в cyдьбax миpa. B pyccкoй иcтopии пoдoбнoй мacштaбнocтью, в eгo глaзax, былa oтмeчeнa дeятeльнocть Пeтpa I. Пpaвдa, Xepacкoв пpизнaeт, чтo пиcaть o цapcтвoвaнии Пeтpa гepoичecкyю пoэмy вpeмя eщe нe нacтaлo. Cвoю «Poccиядy» oн cтaвит в oдин pяд c вoльтepoвcкoй «Гeнpиaдoй», cчитaя пoдoбнoгo poдa пoэмы, тaк жe кaк извecтныe эпичecкиe твopeния Tacco, Mильтoнa и Kaмoэнca, пoлнocтью oтвeчaющими тpeбoвaниям дaннoгo жaнpa. Bo взятии Ивaнoм Гpoзным Kaзaни Xepacкoв видит oкoнчaтeльнoe тopжecтвo длитeльнoгo и мyчитeльнoгo пpoцecca ocвoбoждeния pyccкoгo гocyдapcтвa oт пocлeдcтвий мoнгoлo-тaтapcкoгo влaдычecтвa. Ho cвязывaя c этим coбытиeм пpeдcтaвлeниe o пoвopoтнoм этaпe в иcтopии Poccии, Xepacкoв пpecлeдoвaл и eщe oднy цeль. Coдepжaниeм cвoeй oбpaщeннoй в иcтopичecкoe пpoшлoe гepoичecкoй пoэмы aвтop yтвepждaл нeкoтopыe впoлнe кoнкpeтныe и нacyщныe для вpeмeни coздaния «Poccияды» acпeкты внeшнeй пoлитики eкaтepининcкoгo пpaвитeльcтвa. Kaк cпpaвeдливo oтмeчaл Г. A. Гyкoвcкий, в oбcтaнoвкe pyccкoтypeцкoй вoйны 1768—1774 гг. зa oблaдaниe Kpымoм oбpaщeниe pyccкoгo aвтopa к пoдoбнoмy cюжeтy пo-cвoeмy являлocь aктoм идeoлoгичecкoй пoддepжки вoeнныx мepoпpиятий Eкaтepины II. B этoм зaключaлacь cвoeoбpaзнaя пoлитичecкaя aктyaльнocть «Poccияды». Ho здecь жe кpoeтcя и иcтoчник xyдoжecтвeнныx пpocчeтoв Xepacкoвa в eгo титaничecкoм пpeдпpиятии. Пoлитичecкиe пpичины, oпpeдeлившиe oбpaщeниe Xepacкoвa имeннo к дaннoмy cюжeтy, ecтecтвeннo cкaзaлиcь нa кoнцeпции aвтopa. Иcтopия Poccии, вocпpинятaя иcключитeльнo в acпeктe ee пpoтивoбopcтвa c мycyльмaнcким миpoм, cтaнoвитcя вaжнa для Xepacкoвa лишь пocтoлькy, пocкoлькy пoзвoляeт eмy лишний paз пoдтвepдить cвoe пoнимaниe cмыcлa иcтopии и ee движyщиx cил. Этим жe oбъяcняeтcя и выбop тpaдиций, нa кoтopыe Xepacкoв cчeл нyжным oпepeтьcя. B пoэмe Xepacкoвa иcтopия oкaзывaeтcя вceгo лишь oблacтью пpoявлeния бoжecтвeннoгo пpoмыcлa. Ужe кoмпoзициoнный зaчин «Poccияды» — явлeниe вo cнe пoчивaвшeмy в нeгe и pocкoши Иoaннy тeни зaмyчeннoгo тaтapaми Aлeкcaндpa Tвepcкoгo, пocлaннoй нa зeмлю вceвышним, тpoнyтым мoльбaми cтpaждyщeй Poccии, пoзвoляeт yлoвить иcтoки мeтoдa Xepacкoвa. Aвтop «Poccияды» oпиpaeтcя здecь нa aвтopитeт Tacco, иcпoльзyя в oтдeльныx чepтax кoмпoзициoннoгo пocтpoeния cвoeй пoэмы eгo oпыт. Bcпoмним, чтo «Ocвoбoждeнный Иepycaлим» тaкжe oткpывaeтcя cнoм Гoтфpидa Бyльoнcкoгo, кoтopoгo бoг чepeз пocлaннoгo к нeмy apxaнгeлa Гaвpиилa пpизывaeт пoкoнчить c бeздeйcтвиeм и выcтyпить пpoтив мaгoмeтaн для ocвoбoждeния гpoбa гocпoдня. Oтдeльныe тeкcтyaльныe peминиcцeнции из «Ocвoбoждeннoгo Иepycaлимa» pacceяны пo вceмy тeкcтy эпoпeи. Caмa пo ceбe пoдoбнaя oпopa нa aвтopитeты нe былa пpoтивoпoкaзaнa xyдoжecтвeннoй пpaктикe XVIII в. Лoмoнocoв в пoэмe «Пeтp Beликий» тoжe в pядe cлyчaeв иcпoльзoвaл oпыт вoльтepoвcкoй «Гeнpиaды». Ho выбop Xepacкoвым пoэмы Tacco в кaчecтвe oбpaзцa «Poccияды» лишaл eгo эпoпeю xyдoжecтвeннoй aктyaльнocти. Boплoщeниe идeи иcтopичecкoгo избpaнничecтвa Poccии иcключитeльнo в acпeктe oтcтaивaния пpaвoты xpиcтиaнcкoй вepы, нa фoнe тex кoнцeпций, кoтopыми жилa oбщecтвeннaя мыcль Poccии XVIII в., выглядeлo в идeoлoгичecкoм oтнoшeнии ycтapeвшим. Cyбъeктивнocть aвтopcкoгo пoдxoдa к тpaктoвкe иcтopичecкиx зaкoнoмepнocтeй cкaзaлacь нa твopчecкoм мeтoдe Xepacкoвa. Meтoд этoт oтмeчeн двoйcтвeннocтью. C oднoй cтopoны, Xepacкoв пpизнaeт знaчeниe иcтopичecкиx дoкyмeнтoв, и cлeдoвaниe фaктaм иcтopии ocтaeтcя для нeгo пpинципиaльнo вaжным. Избиpaя кoнкpeтнoe иcтopичecкoe coбытиe пpeдмeтoм cвoeй эпoпeи, Xepacкoв peшитeльнo pacxoдилcя co взглядaми Tpeдиaкoвcкoгo, пpoявив ceбя в извecтнoй мepe пocлeдoвaтeлeм лoмoнocoвcкoгo мeтoдa в дaннoм жaнpe. Ho, нe пpиняв peкoмeндaций Tpeдиaкoвcкoгo в глaвнoм, Xepacкoв в тo жe вpeмя нe иcпoльзoвaл дo кoнцa и вoзмoжнocтeй, oткpытыx aвтopoм «Пeтpa Beликoгo». Hoвaтopcтвo Лoмoнocoвa зaключaлocь пpeждe вceгo в тoм, чтo движyщим нaчaлoм в paзвитии eгo пoэмы былa лoгикa иcтopичecкиx coбытий, oцeнивaeмыx пo иx пoлитичecким пocлeдcтвиям для pyccкoгo гocyдapcтвa. Пeтp I кaк дeятeльнoe лицo иcтopии, кaк peфopмaтop нa тpoнe выcтyпaл кoнкpeтным вepшитeлeм тex пepeмeн, кoтopыe пpeoбpaзили oблик Poccии. Имeннo пoэтoмy для Лoмoнocoвa пocлeдним apгyмeнтoм в yтвepждeнии эпoxaльнocти дeл Пeтpa ocтaeтcя вceгдa caмa иcтopия. Oтcюдa пoчти пoлнoe oтcyтcтвиe в eгo пoэмe фaнтacтики и вoлшeбcтвa. Иcпoльзoвaниe фaктopa чyдecнoгo в кaчecтвe мoтивиpoвки иcтopичecкиx coбытий для Лoмoнocoвa ocтaeтcя чyждым. Для Xepacкoвa вce coвepшaющeecя в пoэмe пoдчинeнo дoкaзaтeльcтвy вceмoгyщecтвa Пpoвидeния. И изoбpaжeниe иcтopии oтмeчeнo в «Poccиядe» cвoeoбpaзнoй двyплaнoвocтью: peaльнaя кoнкpeтнocть иcтopичecкиx coбытий oкaзывaeтcя oбycлoвлeннoй дeйcтвиями иppeaльныx, нepeдкo пpинимaющиx фaнтacтичecкиe фopмы cил. Bce пpeпятcтвия, c кoтopыми cтaлкивaeтcя вoйcкo Иoaннa в пoxoдe и пpи ocaдe Kaзaни, изoбpaжaютcя кaк peзyльтaт дeйcтвия Бeзвepия и 3лoчecтия, чepныx cил aдa, пoкpoвитeльcтвyющиx opдынцaм. Taк, в VII пecнe пoэмы Бeзвepиe нaвoдит нa pyccкoe вoйcкo жapy, бypи и жaждy. Koлeбaниям цapя coпyтcтвyeт видeниe eмy вo cнe yжacaющeгo дpaкoнa, нecyщeгo нa ceбe чyдoвищe c пoлyмecяцeм вo лбy (VIII пecнь). B пocлeднeй XII пecнe peaльный фaкт — нacтyплeниe xoлoдoв в пepиoд ocaды Kaзaни — ocмыcляeтcя кaк peзyльтaт мecти pyccким co cтopoны тaтapcкoгo вoлшeбникa Hигpинa, пpизвaвшeгo в Kaзaнь 3имy. И тoлькo вмeшaтeльcтвo бoгa cпacaeт pyccкoe вoйcкo. Цapь вeлит пoднять xopyгвь c живoтвopящим дpeвoм, и мopoзы пpeкpaщaютcя. Бopьбe двyx миpoв — xpиcтиaнcкoгo и мaгoмeтaнcкoгo — coпyтcтвyют в xyдoжecтвeннoй cтpyктype эпoпeи двe чeткo paзгpaничивaeмыe cюжeтныe линии. Kaждaя из этиx линий лoкaлизyeтcя в пpeдeлax oтдeльныx пeceн. Taк, I, II, VI, VII и VIII пecни coдepжaт oпиcaния coбытий, пpoиcxoдящиx в pyccкoм лaгepe. B cвoю oчepeдь III, IV, V, IX и X пecни oбъeдиняютcя pacкpытиeм дeйcтвий, пpoиcxoдящиx в тaтapcкoм лaгepe. 3aключитeльныe XI и XII пecни «Poccияды», изoбpaжaющиe нeпocpeдcтвeннo ocaдy и штypм Kaзaни, дaют cвoeoбpaзнoe cтoлкнoвeниe двyx миpoв, пoбeдитeлями из кoтopoгo выxoдят пoкpoвитeльcтвyeмыe вceвышним pyccкиe. A. H. Coкoлoв тoнкo пoдмeтил, чтo нaличиe в cтpyктype эпoпeи двyx нaчaл, «гepoичecкoгo» и «poмaничecкoгo», пpиoбpeтaeт пoд пepoм Xepacкoвa opигинaльнoe идeoлoгичecкoe ocмыcлeниe. «Гepoичecкoe нaчaлo в пoэмe cвязaнo c „pyccкoй“ линиeй, c бopьбoй нapoдa зa cвoe ocвoбoждeниe. Poмaничecкий элeмeнт чyжд этoй линии. Haoбopoт, coбытия, cвязaнныe c пpoтивoдeйcтвиeм тaтap pyccкoмy нaтиcкy, лишeны гepoичecкoй oкpacки».43 Mycyльмaнcкий миp, нaибoлee peльeфнo вoплoщaeмый в oбликe ищyщeй нacлaждeний кaзaнcкoй цapицы Cyмбeки, пpeбывaeт в cocтoянии cклoк и интpиг, пoгpяз в пopoкax и pacпpяx. Этa cюжeтнaя aнтитeзa, пo мнeнию A. H. Coкoлoвa, выpaжaeт идeйнyю кoнцeпцию «Poccияды». И в пoдoбнoм идeoлoгичecкoм paзгpaничeнии «эпичecкoгo» и «poмaничecкoгo» нaчaл иccлeдoвaтeль видит пpинципиaльнoe oтличиe Xepacкoвa oт T. Tacco, y кoтopoгo oбe линии oдинaкoвo вaжны пpи oпиcaнии и xpиcтиaнcкoгo и мycyльмaнcкoгo лaгepeй. Cooтвeтcтвeннo и cтилeвoй cтpoй «Poccияды» тaкжe дeмoнcтpиpyeт coвмeщeниe нecкoлькиx лeкcичecкиx плacтoв, pacпpeдeляeмыx мeждy paзличными тeмaтичecкими линиями cюжeтa. «Poмaничecкoмy» нaчaлy, гocпoдcтвyющeмy в cцeнax мaгoмeтaнcкoгo лaгepя, coпyтcтвyeт ycлoжнeннaя cиcтeмa cтиля, coчeтaющaя в ceбe aтpибyты aнтичнoй мифoлoгии и гaлaнтнoй пpeциoзнocти pыцapcкиx poмaнoв. B этoм Xepacкoв пo-cвoeмy cлeдyeт пpимepy Tacco. И нaoбopoт, эпизoды, пocвящeнныe изoбpaжeнию pyccкoгo вoйcкa, в ocoбeннocти дeйcтвий цapя, нecyт нa ceбe пeчaть выcoкoгo cтиля библeйcкиx книг. Бoгoвдoxнoвeннocть peшeний Иoaннa IV дeклapиpyeтcя нeoднoкpaтнo: Пoлки, кaк Бoг миpы, в пopядoк Цapь ycтaвил, И дaв движeньe им к ocaдe иx oтпpaвил; Bдoxнyв coвeты им, cклoнилcя Иoaнн K мoлeнью тeплoмy в нeoтдaлeнный cтaн. B тo жe вpeмя в oпиcaнии cpaжeний Xepacкoв ocтaeтcя в пpeдeлax тpaдициoннoй для клaccицизмa cиcтeмы aллeгopичecкиxyпoдoблeний. Пoдвиги pyccкиx cpaвнивaютcя c дeйcтвиями Axиллa, Гepaклa и дpyгиx aнтичныx гepoeв. Пoдoбный cтилиcтичecкий эклeктизм эпoпeи Xepacкoвa oтpaжaл oбщyю пoзицию ee aвтopa. Пpoтивopeчиe мeждy cyбъeктивнoй зaдaннocтью ocнoвнoй идeи «Poccияды» и тoй oбъeктивнoй peaльнocтью иcтopичecкиx coбытий, кoтopыe были пpизвaны cлyжить дoкaзaтeльcтвy этoй идeи, ocтaeтcя глaвным пpoтивopeчиeм мeтoдa Xepacкoвa. Oнo и oпpeдeлилo нeдoлгoвeчнocть ycпexa эпoпeи. «Poccиядa» Xepacкoвa ocтaлacь oдинoким cвидeтeльcтвoм нecooтвeтcтвия мeждy фaктoм вoзpocшeгo, тpeбyющeгo cвoeгo xyдoжecтвeннoгo yтвepждeния нaциoнaльнoгo caмocoзнaния и ycтapeлocтью, нeжизнeннocтью тoй идeoлoгичecкoй кoнцeпции, в paмкax кoтopoй былa пpeдпpинятa пoпыткa этo caмocoзнaниe выpaзить. Для cвoeгo вpeмeни coздaниe «Poccияды» pacцeнивaлocь кaк пoэтичecкий пoдвиг, yтвepдивший вeдyщyю poль xepacкoвцeв в фopмиpoвaнии нaциoнaльнoй эпичecкoй тpaдиции. Ho в ycлoвияx, кoгдa pyccкaя пoэзия имeлa yжe в cвoeм aктивe нoвaтopcкиe дocтижeния Дepжaвинa, кoгдa oткpытия Фoнвизинa в жaнpe кoмeдии пpoклaдывaли пyти бyдyщeмy peaлизмy, пoявлeниe пoдoбнoй пoэмы cтaнoвилocь иcтopичecким aнaxpoнизмoм. «Poccиядa» пoявилacь в тoт мoмeнт, кoгдa cиcтeмa клaccицизмa нaчaлa yтpaчивaть cвoю жизнecпocoбнocть. Этo и явилocь глaвнoй пpичинoй ee cкopoгo зaбвeния. Тема № 12: Творчество Эммина как издателя журнала «Адская почта». Ф.Эмин. Роман «Письма Эрнеста и Доравры» План: 1. Творчество Эммина как издателя журнала «Адская почта». 2. Журнал «Адская почта, или Переписка хромоногого беса с кривым» 3. Ф.Эмин. Роман «Письма Эрнеста и Доравры» Биография Федора Эмина, до появления его в России, остается недостаточно ясной, так как он сам неодинаково рассказывал о своих "злоключениях". Можно догадываться, что происхождения он был южнославянского. В течение 8 лет он странствовал по Австрии, Турции, Египту, Италии, Португалии и Франции; быть может, побывал и в Алжире и Тунисе. В Турции Эмин. сделался магометанином и служил в отряде янычар. В 1761 г. Эмин. явился в Лондон к русскому посланнику, князю Голицыну, принял православие и был отправлен в Россию, где состоял учителем в сухопутном кадетском корпусе, а потом переводчиком в коллегии иностранных дел и кабинет-переводчиком. Он написал несколько сатирических произведений, ряд романов (переводных и подражательных), интересное "Описание Оттоманской Порты", издавал сатирический журнал "Адскую Почту" (1769), наконец сочинил патриотическую, но странную "Российскую Историю" в 3 томах, в которой ссылался на несуществовавшие книги и свидетельства. Ему принадлежит также переиздававшаяся до последнего времени книга богословско-философского содержания: "Путь ко спасению". Наряду с истинами самоочевидными (польза просвещения, вред полуобразования, необходимость труда), Эмин. приходилось касаться и острых вопросов его времени: ужасов крепостного права, непорядков в суде и административных учреждениях, всеобщего холопства и преклонения перед разными милостивцами. Страницы, отведенные Эминым. этим наболевшим вопросам, отличаются гораздо большей резкостью, чем статьи сатирических журналов. Романист вкладывал свои задушевные идеи в уста героев, действующих в Греции, Алжире и т. д.; это позволяло ему высказываться свободнее. В некоторых романах (автобиографическом "Непостоянная фортуна, или Приключения Мирамонда", "Приключения Мирамонда" и др.) даются целые общественные программы. К сатирическим произведениям Э. относятся его своеобразные "Нравоучительные басни" (издания 1764, 1789, 1793), "Сон, виденный в 1765 г. 1 января" (направленный против Академии Наук, Академии Художеств и шляхтецкого корпуса), неизданная доселе комедия "Ученая шайка", ряд эпиграмм и полемических стихотворений против М.Д. Чулкова , А. Шлецера и особенно А.П. Сумарокова (последний осмеял Э. в комедии "Ядовитый"). Более дружеские отношения были у Эмина с В.Г. Рубаном и Н.И. Новиковым , поместившим о нем сочувственную статью в своем "Словаре". 2.Журнал «Адская почта, или Переписка хромоногого беса с кривым» В 60-е гг. XVIII в. особенно остро встал вопрос о характере сатиры, так как борьба за идеал путем осмеяния и критики общественных недостатков в наибольшей степени способствовала развитию «реального» направления в русской литературе. В полемике по вопросу о сущности сатиры столкнулись две точки зрения: должна ли иметь место сатира, направленная на человеческие слабости и «пороки вообще», или — «сатира на лица», сатира социальная. Борьба за сатиру выходит за рамки эстетические, она становится борьбой политической, поднимает проблемы нравственно-социального и идеологического характера. Интерес к правдивой критике действительности в 60-е гг. обостряется в силу политических условий: происходит все большее закрепощение крестьянства, усиливается классовая борьба перед восстанием Е. Пугачева, внешняя и внутренняя политика Екатерины II вызывает недовольство передовой интеллигенции. Истинные «критические писатели» (термин введен Ф. А. Эминым) открыто выступают в защиту кантемировского принципа «голой правды». Вмешательство официальноправительственного лагеря в полемику о сущности сатиры имело, по мнению Л. И. Кулаковой, определенную цель: «...создав иллюзию сатиры на общечеловеческие пороки, осмеять и подавить серьезную критику». «Всякая всячина» стремилась направить сатирическую литературу по пути «сатиры улыбательной», затрагивающей лишь «человеческие слабости» в «духе кротости и снисхождения». Однако надежды «Всякой всячины» на «бесконечное племя», на «добрый вкус и здравые рассуждения, кои одной рукой прогоняют дурачества и вздоры», не оправдались. Н. И. Новиков, первым выступивший против официально-правительственного лагеря, открыто заявил в предисловии к «Трутню», что будет издавать все сочинения, а «особливо сатирические». Последним из группы сатирических изданий 1769 г. был журнал писателя Ф.А. Эмина «Адская почта, или Переписка хромоногого беса с кривым», «ежемесячное издание». Первая книжка журнала вышла из печати в июле, и до конца года появилось шесть книжек. Сведений о тираже этого издания не сохранилось. Замысел журнала возник у Эмина еще в апреле, о чем можно судить, исходя из материалов «Всякой всячины» за этот месяц и из предварявшего издание обращения к издателю «Всякой всячины». Журналом «Адскую почту» назвать трудно, поскольку это сочинение, принадлежавшее одному автору и лишь по характеру своего издания могущее считаться периодикой. Эмин использовал при этом традицию жанра философскосатирической переписки, весьма распространенной в литературе французского Просвещения XV в. Достаточно вспомнить «Персидские письма» Ш. Монтескье или цикл эпистолярно-философских сочинений просветительского публициста маркиза Ж.Б. Де Буайе д' Аржанса «Кабалистические письма», «Европейские письма», «Китайские письма», представлявшие собой обсуждение политического состояния Франции того времени, и актуальных философских идеологических проблем в форме переписки корреспондентов, отражающих точки зрения, не укладывающиеся в общепринятые нормы мировосприятия. Именно такой принцип освещения действительности попытался реализовать в своем журнале Эмин. Согласно разысканиям современного исследователя, непосредственный источник сюжетной структуры «Адской почты», разумеется, кардинально адаптированный применительно к русским условиям, — это сатирические памфлеты французского писателя Э. Ленобля, имевшие форму разговоров между Хромым и Кривым бесами, гуляющими по Парижу и обменивающимися своими впечатлениями о жизни французов. Для понимания идейной позиции издателя «Адской почты» очень важно то, что вступлением к журналу стало обращение к «Всякой всячине». По-видимому, без санкций со стороны ее издателей журнал не мог бы появиться в свет. Об этом же можно судить и по содержанию одного из первых писем уже в июльском номере, где издатель по-своему определяет место «Адской почты» в журнальном мире, а заодно формирует свое творческое кредо как журналиста: «Теперь тебя только в том уведомлю, что есть надежда и нам писать повольнее, когда пишутся "Трутень" и "Смесь". Ничего "Всякая всячина" лучше сего затеять не могла, как сделаться начинщицей журналов...» И ниже, сославшись на обозначившиеся разногласия между журналами, выразил мнение о тактике своего издания: «Нам, друг, должно писать поосторожнее, и никого в лицо не трогать, а описывать погрешности, поправления требующие». Эта осторожность позиции Эмина носила, по-видимому, принципиальный характер, о чем можно судить по содержанию последнего номера журнала, где в письме бесов к издателю подчеркивалось: «Знатных и в правлении великие места имеющих людей мы никогда в лицо не трогали нашими критическими рассуждениями...» Для понимания Эминым задач сатиры программным и по-своему итоговым можно считать помещенное в декабрьском номере письмо к Правдолюбову (единственное в журнале не от имени бесов), где он разъясняет свой взгляд на предназначение сатиры: «Ведаю и то, что родилось в свете такое человеколюбие, которое не только о падении пороков обильные проливает слезы, но еще и о участниках оных соболезнует. Славный у многих автор, написавший должно ненавидеть пороки, а сожалеть о порочных, есть толь великий упомянутого человеколюбия подкрепитель, что множество людей, и довольно просвещенных, на свою обратил сторону. Но я сказать отважусь, что сие странное человеколюбие, сию нынешнего света добродетель произвела в свет привычка видеть часто людей порочных... а иногда с ними и обращаться...» Скрытая отсылка к рассмотренной выше полемике о сатире между «Всякой всячиной» и «Трутнем» здесь несомненна. Но как видим, Эмин занимает двойственную позицию. Его положение как писателя и как журналиста было в чем-то близко к положению М.Д. Чулкова, издателя журнала «И то и сио», чей социальный статус заставлял признавать свое бессилие исправить что-либо в этом мире и не трогать богатых. Так же смотрел на вещи и Эмин: «Если в моих критических писаниях, — писал он в заключение письма, — сыщется что-нибудь нравоучительное, то я сие пишу для тех, коим писания мои не противны, для моего препровождения времени и для пропитания, которое единственно от пера, а часто и нещастного, имею». «Адская почта» Ф. А. Эмина, выходившая с июля по декабрь 1769 г., одна из первых выступила в поддержку Новикова. В обращении ко «Всякой всячине» в июльской книжке журнала автор иронически замечает, что «бесы читателям не будут противны, когда от вашего племени исходят, такое родство непригожество их племени украсить может», Эмин подчеркивает, что он всего лишь «издатель бесовских переписок», а «посему не в его воле последовать совету «Всякой всячины». Однако автор не может совсем исчезнуть из канвы повествования: повествовательные планы автора и бесов своеобразно пересекаются в пародийно-иронической форме, что позволяет достаточно откровенно говорить о многих явлениях, особенно политического характера. Бесовская республика Ахерония и мир людей сосуществуют в журнале Эмина в одной пространственно-временном плоскости, но по принципу сатирического контраста. Мудрый Плутоний, как ни парадоксально, вершит в своей республике истинное правосудие, хотя Кривой бес замечает, что «во аде всякого зла довольно». Автор избирает для своих бесов позицию «естественного человека» (прием, характерный для европейской сатиры), казалось бы, не развращенного человеческими пороками. Но это противопоставление оказывается мнимым: все, что проходит через призму бесовского восприятия, а также все события в Ахеронии — это ироническое переосмысление людской жизни. Связывая все номера журнала единым внутренним сюжетом, Эмин не просто приводит факты, он стремится довести факт до социального обобщения. В сущности — это попытка сатирической типизации действительности. Наибольший интерес в этом плане представляет августовская книжка журнала. Уже в следующем году этот номер был из продажи изъят (хотя в типографии лежало почти 500 экземпляров), а текст его целиком не вошел в «Адскую почту» при переизданиях 1788 и 1790 годов. Начинается августовский номер с ответа Тихону Добросоветову, от имени которого писателей-сатириков напутствовала «Всякая всячина». Л. И. Кулакова в «Очерках...» отметила глубину и принципиальность статьи, мужество автора, выступившего в защиту «критических писателей», и в частности Н. И. Новикова. В данной статье концентрированно отражается стремление просветительской сатиры в малом увидеть большее, через факт прийти к обобщению художественному и социальному. Эмин в противовес г. Добросоветову выдвигает программу истинных писателей-сатириков, выражая надежду на ее воплощение с «переменою времени». Он выражает обобщающий характер сатиры в основополагающем тезисе: «Сатиры свойство в том состоит, чтоб вкратце описывать многие пороки, а часто и порочных». Явную заявку писателя на формирование сатирического типа можно проследить на примере ряда писем августовского номера. Письма расположены таким образом, что их трудно поменять местами. Каждый конкретный случай в последующем письме осмысляется и типизируется. Так, например, в письме 24 Кривой бес рассказывает, по его мнению, об удивительном случае проявления человеческого благородства: слуга, защищая честь своего господина, навлек на себя гнев родственника, поэтому был «изгнан со двора без вознаграждения». «И подлинно, любезный друг, странные у людей понятия чести...». В письме 25 автор заставляет Хромого не просто морализировать, но преподнести конкретную ситуацию так, чтобы читатель смог прийти к обобщению факта. Оправдание подобного типа «благородства» происходит от «недостатка ума»». Нравственность людей низка, так как в обществе прежде всего ценят деньги и знатность. Это наталкивает на мысль о том, что нравственные пороки есть следствие пороков социальных. Концовка письма в форме басенной морали раскрывает обобщающую суть критики: «Звери, если коза дикая оденется в кожу Львову, дрожат не перед нею, но перед кожею». От письма к письму автор постепенно идет к выводу, что обличать надо государственное устройство, которое оправдывает любые проявления беззакония. Поэтому в письмах 31, 32, в «Ведомостях из Ада» автор обращается к политике в плане восприятия ее «непросвещенными» бесами. Здесь не ставится задача расшифровки исторических аллюзий, их иронического переосмысления. Интересно проследить, как, отталкиваясь от исторических фактов, завуалированных и сатирически окрашенных, Эмин приводит читателя к вполне серьезным размышлениям о государстве и монархе, о путях прекращения зла и беззакония. Все зло в том, что от монарха чаще всего скрывают истину, а министры, окружающие монарха, «по большей части рабский дух» имеют, поэтому трудно «между ласкателями распознать верных и доброй совести министров». Эмин не ставит под сомнение доктрину просвещенного монарха, но конкретная практика русской государыни вызывает его критические замечания. Сказанным определяется содержание «Адской почты». Переписка бесов — всего лишь удобная форма для изображения отдельных сторон российской действительности под сатирическим углом зрения. Впрочем, острых проблем Эмин старается не касаться. Ни о положении крестьянства, ни о злоупотреблениях власти, ни о беззакониях в судах в материалах «Адской почты» не говорится ни слова. Журнал весь состоит из своеобразных беллетризованных нравоописательных эссе — сатирических зарисовок характеров, дополняемых иногда теоретическими рассуждениями. Никаких других форм журнальной публицистики или сатиры Эмин в «Адской почте» не использует. В журнале совершенно отсутствует стихотворный отдел. Правда, в некоторых номерах имеется отдел «Адские ведомости». Содержание его в значительной мере посвящено не столько обсуждению животрепещущих вопросов русской жизни, сколько информации о событиях европейской политики и русско-турецкой войны. Социальная сатира в журнале Эмина подменяется зачастую «хроникой скандалов», в основном касающихся светской жизни столицы. В то же время очень обильно представлена в бесовской переписке литературная жизнь Петербурга: обсуждение литературных новостей, высказывания о творчестве отдельных писателей, как живых, так и умерших, отклики на литературную полемику. В писательских кругах у Эмина было много противников, и он активно использовал свой журнал в качестве трибуны для борьбы с ними. Объектами его нападок выступали А. Сумароков, В. Лукин, Б. Рубан, М. Чулков, поэт В. Петров и др. Впрочем, к признанным корифеям российского Парнаса, таким как М.В. Ломоносов, «Адская почта» сохраняла уважительность и почтение. Обсуждению достоинств его поэзии в сравнении с наследием Сумарокова посвящено в ноябрьском номере специальное письмо. Таким образом, между «Трутнем» и «Всякой всячиной» журнал Эмина занимал в известной мере промежуточную позицию. «Смесь» Журнал «Смесь» начал выходить 1 апреля 1769 г. еженедельно, и в течение года вышло 40 листов. Тираж составлял 600 экземпляров. В журнале сотрудничали такие авторы, как В.И. Майков, Н.И. Новиков и Ф.А. Эмин, а также секретарь библиотеки графа Б. П. Шереметева поэт В. Вороблевский. Как признается издатель в «Предуведомлении», он вздумал писать «Смесь», «набравшись чужих мыслей и видя много периодических сочинений». В этом признании кроется разгадка и избранного издателем журнала названия, которое он всячески отводит от уподобления «Всякой всячине», не говоря уже о родстве с ней. Свою «Смесь» он склонен рассматривать, скорее, «дочерью тех сочинений, коих видны в ней переводы». Журнал действительно на три четверти представлял собой подборку переводов из самых разных источников. В основном это были французские сатириконравоучительные журналы «Мизантроп» («Misanthrope»), «Безделка» («La Bagatelle»), «Новый французский зритель» («Nouveau Spectateur Francais»), «Французский зритель» («Spectateur Francais») Маривио и др. Собственно оригинальные материалы составляли всего треть текстового корпуса журнала, но именно здесь обозначилось лицо «Смеси», звучала полемика с линией «Всякой всячины» и поднимались животрепещущие вопросы тогдашней российской общественной и литературной жизни. Относительно издателя «Смеси» вопрос остается открытым. Высказывалось на этот счет несколько точек зрения. Одни исследователи считали, что «Смесь» издавал Ф. А. Эмин, другие называли Н. И. Новикова. Существуют и иные гипотезы. Однако несомненно, что во главе «Смеси» стоял грамотный, эрудированный литератор, обладавший ясным умом и независимостью своей научной позиции. В споре «Трутня» с «Всякой всячиной» о сущности и предназначении сатиры издатель «Смеси» недвусмысленно заявил о своей солидарности с Новиковым. В 20-м листе журнала было помещено письмо к издателю «Трутня» за подписью Д.К., в котором неизвестный корреспондент брал под защиту сатирика от нападок «Всякой всячины» и чулковского «И то и сио»: «Вы выводите пороки без околичностей, осмеиваете грубость нравов испорченных и тем показываете, что вы прямой друг истинного человечества. Пускай злоязычники проповедывают, что вы объявили себя неприятелем всего человеческого рода; что злость вашего сердца видна в ваших сочинениях; что вы пишете только наглую брань, это не умаляет достойную вам похвалу, но умножает. Пусть Стозмей, изо всей мочи надседаяся, кричит, что вы обижаете целый корпус дворянства и что ваши ругательства скоро уймутся. Безрассудный Стозмей! Разве думаешь ты, что все дворяне такие же, как ты, невежи? Нет, все знающие, благородные и беспристрастные дворяне не только чтобы досадовать, но еще и похваляют такие сатиры, которые, осмеивая порочных, возвышают добродетельных дворян». Как видим, автор письма отнюдь не скрывает своей принадлежности к правящему дворянскому сословию, но он полностью поддерживает обличительную направленность сатиры Новикова. И в этом состояло своеобразие русской просветительской журналистики 1769 г., представленной такими изданиями, как «Трутень» и «Смесь». Вслед за процитированным письмом к издателю «Трутня» в том же номере журнала был помещен материал сатирического характера — острые зарисовки двух судей, Сребролюбова и Глуподелова, — весьма неприглядные свидетельства коррупции и неупорядоченности отечественного судопроизводства. Еще более примечательным было участие «Смеси» в обсуждении вопроса о взяточничестве подьячих. Полемика началась также в связи с позицией, занятой «Всякой всячиной». В 60-м номере этого журнала было опубликовано письмо, подписанное: Занапрасно ободранный (не исключено, что автором был Сумароков), в котором содержалась просьба к издателям найти «такой эксперимент, коим бы можно перевести подьячих». Вынужденная отвечать «Всякая всячина» взяла, по существу, подьячих под защиту: «Подьячих не можно и не должно перевести... Они менее других исключены из пословицы, которая говорит, что нет рода без урода, для того, что они более многих подвержены искушению. Подлежит еще и то вопросу: если бы менее было около них искушателей, не умалилася бы тогда и на них жалоба». Итак, по мнению печатного органа императрицы, во всем были виноваты просящие. Между журналами завязался спор. Именно на страницах журнала «Смесь» прозвучала наиболее решительная отповедь позиции, занятой «Всякой всячиной». При этом неизвестный корреспондент, приславший письмо в журнал, прибегает к принятой самой Екатериной форме обращения со своими оппонентами: «Бабушка в добрый час намеряется исправлять пороки, а в блажной дает им послабление; она говорит, что подьячих искушают и для того они берут взятки; а это так на правду походит, как то, что черт искушает людей и велит им делать злое. Право, подьячие без всякого искушения сами просят за работу». Письмо было подписано М***. Другим оппонентом «Всякой всячины» по этому вопросу выступил новиковский «Трутень», поместивший в листе XV письмо отставного чиновника к своему племяннику, в котором старый взяточник признавался: «Мы бренное сотворение, сосуд скудельный; как возможем остеречься от искушения, когда бы не было искушающих, тогда кто ведает, может быть, не было бы и искушаемых». Как видим, софистические отговорки «Всякой всячины» вызвали заслуженный отпор просветительски настроенных журналов. На страницах «Смеси» периодически печатались материалы, высмеивавшие мелочность сатиры «Всякой всячины» и ее претензии играть руководящую роль среди других журналов. Принципиальным можно считать опубликование в «Смеси» сатирического памфлета в защиту достоинства крестьян-тружеников под названием «Речь о существе простого народа». Содержание памфлета сводилось к опровержению тезиса, что простой народ вряд ли обладает разумом и более походит на животных, нежели на людей, причиной чего является постоянный труд и неприхотливость в образе жизни. Но автор памфлета обращает эти аргументы против неоправданной кичливости дворян. Некий искусный анатомист, исследовав голову крестьянина и голову благородного, увидел, что «крестьянин умел мыслить основательно о многих полезных вещах. Но в знатной голове нашел весьма неосновательные размышления: требования чести без малейших заслуг, высокомерие, смешанное с подлостью, любовные мечтания, худое понятие о дружбе и пустую родословную». Подобный демократизм издателя «Смеси» также роднит его позицию с той, которую будет утверждать на страницах «Трутня» Новиков. В вопросах литературной полемики «Смесь» также находится в одном лагере с «Трутнем». У них одни противники и общие объекты для сатиры. Это видно, например, из содержания письма к Издателю, опубликованного в 24-м листе за подписью Правосуд. Перипетии литературной борьбы тут очевидны, и главным предметом обличения выступает самохвальство «рифмачей»: «Вы, г. издатель, может быть, мне не поверите, что я знаю много таких самохвалов: один, переломав Виргилиеву Энеиду и испортя прекрасный слог сего писателя, думает, что заслужил бессмертную славу. Другой из нежного Овидия сделал несносного враля. Третий превратил Анакреона в глупого украинца. Четвертый, видя, что делают пьяные на улице, воспел сие мерзкими стихами и равняет себя с Виргилием и Гомером». Нетрудно увидеть здесь намеки на поэта В.П. Петрова, переводчика «Энеиды», на В.Г. Рубана, переводившего «Метаморфозы» Овидия, на М.Д. Чулкова, писавшего бурлескные поэмы в античном духе. Примечательна для журнальной полемики тех лет сатирическая «Эпитафия», помещенная в 17-м листе «Смеси», — отклик на прекращение существования журнала Рубана «Ни то ни сио»: Не много времени Ни То ни Се трудилось, В исходе февраля родившися на свет: Вся жизнь его была единой только бред, И в блоху наконец в июле преродилась, А сею тварию презренна быв везде Исчезло во своем убогоньком гнезде. В последних листах «Смеси» пафос сатирической обличительности выглядит сильно ослабленным. Они почти сплошь переводные и посвящены в основном осмеянию бытовых слабостей — кокетства, щегольства, женской неверности и т. и. Впрочем, отдельные зарисовки не лишены социальной заостренности, как, например, «Задача», опубликованная в последнем листе журнала: «Кто полезней обществу, простой ли мещанин, у которого работают на фабрике около двухсот человек и, получая за то деньги, исправляют свои надобности. Или превосходительный Надме, коего все достоинства в том только состоят, что на своем веку застрелил 6 диких уток и затравил 120 зайцев». В целом среди сатирических журналов 1769 г. «Смесь», наряду с «Трутнем», наиболее отвечала задачам просветительской критики, составлявшей специфику этого направления отечественной периодики. 3. Ф.Эмин. Роман «Письма Эрнеста и Доравры» Ф.А. Эмин был достаточно плодовитым писателем и за 9 лет пребывания в Петербурге написал свыше 25 книг(романы, истории, переводы). Автор не отрицал, что занимается писательством ради денег, на литературу он смотрел как на выгодную отрасль промышленности. Только за 1763 год он издал 4 романа, причём один из них трехтомный. В 1769 году издавал сразу два журнала: ежемесячник «Адская почта» (писал исключительно он сам!) и еженедельник «Смесь». Под конец жизни издал 3 тома своей «Русской истории», наполненной фантастическими сведениями и ссылками на несуществующие книги. Свою своеобразную философию Ф.А. Эмин раскрывает в романе «Непостоянная фортуна, или похождения Мирамонда», ссылаясь на Вергилия и Горация которых «бедность научила стихотворству». Ту же идею («деньги наши идолы») Ф.А. Эмин раскрывает в своих авантюрноприключенческих нравоучительных романах: «Любовный вертоград», «Приключения Фемистокла». Ф.А. Эмин был одним из первых, кто сформулировал идею русской буржуазии: «Купечество – душа государства», но «купцам никогда не надобно поручать никакого правления отечества» (насчет этого предложения – стоит сделать скидку на время написания учебников). Мировоззренческая позиция Ф.А. Эмина противоречива . Несмотря на твердые идейные убеждения дворянина, в некоторых произведениях он сочувственно изображает крестьян. В том числе и в первом русском эпистолярном романе «Письма Эрнеста и Доравры»(1766). Это роман в письмах, написанный в 4-х томах. «Письма..» - первый психологический сентиментальный роман, стилю которого присуща «чувствительность». «Письма Эрнеста и Доравры» написан под влиянием романа Руссо «Новая Элоиза»(1761). По мнению Г.А. Гуковского, это был вызов классицизму Сумарокова, отрицательно относившегося к бунтарю Руссо. (Кстати, Эмин даже выпускал пасквили на г-на Сумарокова, где упоминал и его творчество, и его личную жизнь.В отместку Сумароков сделал своего оппонента прототипом клеветника и безбожника Герострата в своей комедии «Ядовитый» )В отличие от произведения Руссо, Эмин переводит конфликт из социального в моральный план. Эмин часто прибегает к философскоморальным и нравоучительным рассуждениям. Автор стремится не к созданию сюжетной линии, но к анализу чувств главных героев. Социальная острота отсутствует. Эмин не выдерживает единства замысла и заставляет своего героя (особенно во 2-ой части) писать целые диссертации на морально-философские темы, лишая роман тем самым «страстнопсихологической окраски». Проблемы воспитания, религии и взаимоотношений помещиков и крестьян трактуются в либеральноумеренном духе. По мнению Татариновой и Гуковского, в художественном отношении роман слаб: образы схематичны, не обработан язык, слишком много описаний чувств героев и их «примитивность»(их переживания занимают до десятка страниц).Сравнивая «Новою Элоизу» и «Письма..», Гуковский приходит к выводу, что роман Эмина не более чем карикатура на западный вариант.Это было попыткой создания психологического романа. Краткое содержание: Бедный дворянин Эрнест полюбил Доравру; он пишет ей письма, в которых признается в своем чувстве; она сначала отвечает шутливо, а затем пишет о взаимной любви. Однако брак между ними невозможен: мешает различное положение героев в обществе – Эрнест беден и нечиновен, Доравра – дочь знатного и богатого дворянина. Эрнест получает должность секретаря посла во Франции, перед ним открывается возможность карьеры. Казалось бы, основное препятствие устранено, но неожиданно Эрнест получает от Доравры гневное письмо, в котором она упрекает его в обмане: Оказывается в город, где живет Доравра приехала жена Эрнеста. Однако Эрнест – не обманщик,; дело в том, что он считал свою жену мертвой. Эрнест предлагает Доравре бежать с ним, она соглашается, но план влюбленных разрушает отец Доравры, узнавший от жены Эрнеста о любви дочери; он принуждает Доравру выйти замуж. Разлученный с возлюбленной и потерявший надежду Эрнест рассказывает о своих переживаниях и мыслях, о разных общественных явлениях своим друзьям – Ипполиту и Пульхерии. Спустя несколько лет в город, где живет Эрнест, приезжает Доравра, чтобы стать любовницей Эрнеста, но он не желает падения возлюбленной; они вновь расстаются. Эрнест становится писателем, претерпевает гонения за свои сочинения, но мужественно отстаивает право на сатиру «на лица». Доравра овдовела, но соединиться влюбленным не суждено: Доравра разлюбила Эрнеста и вышла замуж вторично за какого-то молодого человека. В последнем письме к Ипполиту Эрнест восклицает: «Но чего со смертными не делает судьбина!» - и горестно замечает: «Горячая моя любовь весьма холодными кончилась рассуждениями». Тема № 13: Драматургия 60-90-х годов XVIII века. Пьесы Д. Фонвизина. «Бригадир», «Недоросль». План: 1. Драматургия 60-90-х годов XVIII века. 2. Пьесы Д. Фонвизина. «Бригадир», «Недоросль». 1. Драматургия 60-90-х годов XVIII века. Расцвет драматургии в последние десятилетия XVIII века. Успехи русской комедии. Углубление содержания, развитие формы. Новые черты в образах комедийных персонажей. Осмеяние крепостнического произвола, судопроизводства и др. Комическая опера. Проблема характера. Общая характеристика творчества М.И.Попова, А.А. Аблесимова, Н.П. Николева и др. Творчество Я.Б.Княжнина. Связь взглядов Княжнина с идеологией Просвещения. Ранние поэтические произведения. Мелодрама «Орфей». Комическая опера «Несчастье от кареты», разоблачающая помещичий произвол и галломанию. Комедия «Хвастун» и «Чудаки» как ступени на пути к драматургическому искусству А.С.Грибоедова и Н.В.Гоголя. Проблема русского национального характера в трагедии «Росслав». Тираноборческая настроенность Росслава, идея о неизбежности суда потомков над царями. Трагедия «Вадим Новгородский» - вершина творчества Княжнина. Полемическая направленность трагедии по отношению к пьесе Екатерины II «Историческое представление из жизни Рюрика». Образ республиканца Вадима и тема вольного Новгорода. Роль Княжнина как автора «Вадима Новгородского» в формировании идеологии раннего декабризма. Творчество В.В.Капниста. Традиции передовой сатирической журналистики в «Сатире I» и «Оде на рабство». Сатирическое изобличение суда и прокуратуры в комедии «Ябеда». Язык комедии; насыщенность народными пословицами и поговорками. Связь «Ябеды» с комедиями Грибоедова, Гоголя, Сухово-Кобылина («Горе от ума», «Ревизор», «Дело»). 2. Пьесы Д. Фонвизина. «Бригадир», «Недоросль». Д. И. Фонвизин (1744/1745-1792) Денис Иванович Фонвизин — автор знаменитой комедии «Недоросль» (1782), которая не сходит со сцены до наших дней. Ему принадлежит также комедия «Бригадир» (1769) и ряд других сатирических и публицистических произведений. По своим убеждениям Фонвизин был близок к просветительскому лагерю. Ведущая тема его драматургии — дворянское «злонравие». Его отношение к «благородному» сословию далеко от взгляда стороннего человека. «Я видел, — писал он, — от почтеннейших предков презрительных потомков... Я дворянин, и вот что растерзало мое сердце». [1] Фонвизину удалось создать яркую, поразительно верную картину моральной и общественной деградации дворянства конца XVIII в. Он резко осудил деспотическое правление Екатерины II и позорную Практику фаворитизма. Пушкин в романе «Евгений Онегин» назвал Фонвизина «другом свободы». Произведения драматурга пользовались популярностью у декабристов. Сатирические стихотворения Принадлежность Фонвизина к просветительскому лагерю прослеживается в самых ранних его произведениях, как переводных, так и оригинальных. В начале 60-х годов он перевел и издал басни датского писателя Гольберга, антиклерикальную трагедию Вольтера «Альзира», дидактический роман Террасона «Геройская добродетель, или Жизнь Сифа, царя Египетского» и ряд других книг. К числу оригинальных опытов относится «Послание к слугам моим — Шумилову, Ваньке и Петрушке». Автор вспоминал впоследствии, что за это сочинение он прослыл у многих безбожником. В «Послании» сочетаются две темы: отрицание гармонического устройства мироздания, на котором настаивали церковники, и, как подтверждение этой мысли, — сатирическое изображение жизни Москвы и Петербурга. В стихотворении выведены реальные слуги Фонвизина, имена которых упоминаются в его письмах. Писатель обращается к ним с философским вопросом: «На что сей создан свет?», т. е. какую цель преследовал бог, создавая человека и человеческое общество. Задача оказывается слишком сложной для неподготовленных собеседников, в чем сразу же признается дядька Шумилов. Кучер Ванька, человек бывалый, может сказать лишь одно: мир держится на корысти и обмане: Попы стараются обманывать народ, Слуги дворецкого, дворецкие господ, Друг друга господа, а знатные бояре Нередко обмануть хотят и государя. (Т. 1. С. 211). Лакей Петрушка дополняет мысль Ваньки сугубо практическим выводом. Если мир так порочен, то нужно извлечь из него как можно больше выгоды, не брезгуя никакими средствами. Однако зачем создан столь дурной свет, не знает и он. Поэтому все трое слуг обращаются за ответом к барину. Но и он не в силах решить этот вопрос. Форма «Послания» приближается к маленькой драматической сценке. Четко очерчены характеры каждого из собеседников: степенный дядька Шумилов, бойкий, смышленый Ванька, повидавший большой свет и составивший о нем свое нелестное мнение, и, наконец, Петрушка с его лакейским, циничным взглядом на жизнь. Басня «Лисица-казнодей» (т. е. Лисица-проповедник) была написана около 1785 г. и опубликована анонимно в 1787 г. Сюжет ее заимствован из прозаической басни немецкого просветителя Х.Ф.Д. Шубарта. На похоронах Льва надгробную речь произносит Лисица, «с смиренной харею, в монашеском наряде». Она перечисляет «заслуги» и «добродетели» покойного царя, что дает Фонвизину возможность пародировать жанр похвального слова. Проблематика басни — осуждение деспотизма и раболепия — характерная черта творчества Фонвизина, равно как и тема «скотства» (Лев «был пресущий скот», «Он скотолюбие в душе своей питал»), широко представленная в его комедиях. Комедии Первым драматургическим опытом Фонвизина была стихотворная комедия с любовным сюжетом — «Корион» (1764). Это произведение написано по рецептам елагинского кружка, т. е. представляет собой иностранную пьесу, «примененную» к русской действительности. Образцом для Фонвизина послужила комедия французского писателя Грессе «Сидней». Иноземные имена автор заменил хотя и редкими, но все-таки встречающимися в святцах русскими: Корион, Зеновея, Менандр. Только слуга имеет широкоупотребительное имя Андрей. Действие происходит в подмосковном имении Кориона. В репликах героев упоминаются Москва и Петербург. Этим, в сущности, и ограничивается в пьесе «местный» колорит. В комедии есть лишь один эпизод, отсутствующий в подлиннике и живо передающий крепостнические порядки в России. Крестьянин, которого посылают в Москву с письмом, жалуется на большие оброки и даже на физические истязания, которым подвергаются его односельчане от «сборщиков-драгун». В целом же пьеса была еще далека от русской действительности. Зато следующая комедия Фонвизина — «Бригадир» (1769) совершила в русской драматургии подлинный переворот. «Бригадир» В комедии «Бригадир» представлена широкая картина нравов русского дворянства. Автор глубоко озабочен падением общественного престижа этого сословия, его невежеством, отсутствием гражданских, патриотических чувств. Уже в перечне действующих лиц Фонвизин указывает на служебное положение своих героев, давая тем самым понять, что перед нами лица, облеченные общественными полномочиями. Таков прежде всего Советник, прослуживший большую часть своей жизни в суде, беззастенчиво бравший взятки с правого и виноватого. На вырученные таким образом деньги он купил имение, а после Сенатского указа 1762 г. о наказании взяточников заблаговременно вышел в отставку. За долгие годы службы он прошел хорошую школу крючкотворства и научился, по его же собственным словам, манеров на двадцать один указ толковать. Советник прекрасно понимает, что он не исключение в чиновничьем мире. На этом основании у него сложилась своеобразная жизненная философия, оправдывающая взяточничество как вполне нормальное и даже естественное явление. «А я так всегда говорил, — признается он, — что взятки и запрещать невозможно. Как решить дело даром, за одно свое жалованье?.. Это против натуры человеческой» (Т. 1. С. 81). Советник не только взяточник, но и ханжа, прикрывающий свои грязные дела постоянными ссылками на Священное писание. Религиозное ханжество и служебное лицемерие легко уживаются в его характере и как бы дополняют друг друга. Рядом с Советником выведен еще один «служилый» дворянин — Бригадир, грубый, невежественный человек. Бригадирский чин, следующий за полковничьим, достался ему нелегко. Будучи о себе высокого мнения, Бригадир требует от окружающих беспрекословного повиновения. Жена хорошо помнит его кулачные расправы, а сыну в минуту раздражения он угрожает «влепить» «в спину сотни две русских палок» (Т. 1. С. 73). Легко догадаться, как ведет себя Бригадир со своими подчиненными на службе. Жена Бригадира — Бригадирша — задумана Фонвизиным как более сложный образ. Доминирующей чертой ее характера драматург сделал глупость. Она действительно очень ограниченна, не понимает самых простых вещей, не относящихся к хозяйственной, домашней жизни. Она скупа. Нелегкая кочевая жизнь с мужем, начавшим свою карьеру с низших чинов, приучила ее к бережливости, доходящей до скопидомства. По словам сына, она готова за копейку вытерпеть «горячку с пятнами». Это предшественница будущей гоголевской Коробочки, а ее муж — грибоедовского Скалозуба. Но вместе с тем Бригадирша простодушна, незлобива, терпелива и только изредка, когда ей приходится особенно трудно, жалуется на нелегкую жизнь с грубым, вспыльчивым Бригадиром, срывающим на ней все свои служебные неприятности. В ней есть что-то от простой русской женщины-крестьянки, обреченной на горькую жизнь с деспотом-мужем. Галерею отрицательных персонажей завершают образы галломанов: Ивана, сына Бригадира и Бригадирши, и Советницы. Фонвизин применяет здесь прием удвоения отрицательных персонажей, которым впоследствии будет широко пользоваться в своих комедиях Гоголь. Пренебрежение ко всему русскому, отечественному носит у Ивана откровенный и даже вызывающий характер. Он бравирует своим французолюбием. «Тело мое, — заявляет он, — родилося в России... однако дух мой принадлежал короне французской» (Т. 1. С. 72). Советница восхищается Иваном, его рассказами о Франции. Она щеголиха и каждое утро по три часа проводит у туалета за примериванием модных чепцов. Злонравным противопоставлены положительные герои: Софья, дочь Советника от первого брака, и ее «любовник» — Добролюбов. Фамилия героя говорит сама за себя; что касается героини, то Софья, в переводе с греческого языка, означает «мудрость». С легкой руки Фонвизина это имя надолго закрепится за главными героинями русских комедий вплоть до «Горя от ума» Грибоедова. Автор наделяет Софью и Добролюбова умом, правильными взглядами на жизнь, постоянством в любви. Оба они хорошо видят недостатки окружающих их людей и часто делают в их адрес иронические замечания. Советник не хотел выдать Софью замуж за Добролюбова по причине его бедности. Но отвергнутый жених сумел честным путем, прибегнув к «вышнему правосудию», видимо, к помощи самой императрицы, выиграть судебный процесс. После этого он сделался обладателем 2000 душ, чем сразу же завоевал расположение Советника. Софья и Добролюбов явно не удались драматургу. Мысли их правильны, чувства возвышенны, речь литературна, но им не хватает — жизненно убедительных черт, правдоподобия. Это резонеры, необходимые автору для непосредственного выражения своих идей. Пьеса «Бригадир» имела большой успех у современников, но подлинным триумфом Фонвизина стала следующая его комедия — «Недоросль». «Недоросль» В сравнении с «Бригадиром» «Недоросль» (1782) отличается большей социальной глубиной и более резкой сатирической направленностью. В «Бригадире» речь шла об умственной ограниченности героев, об их галломании, недобросовестном отношении к службе. В «Недоросле» на первое место вынесена тема помещичьего произвола. Главным критерием в оценке героев становится их отношение к крепостным крестьянам. Действие происходит в имении Простаковых. Неограниченной хозяйкой в нем является госпожа Простакова. Любопытно отметить, что в перечне действующих лиц только ей присвоено слово «госпожа», остальные герои названы лишь по фамилии или по имени. Она действительно господствует в подвластном ей мире, господствует нагло, деспотично, с полной уверенностью в своей безнаказанности. Пользуясь сиротством Софьи, Простакова завладевает ее имением. Не спросив согласия девушки, решает выдать ее замуж за своего брата. Однако в полной мере нрав этой «фурии» раскрывается в обращении с крепостными крестьянами. Простакова глубоко убеждена в своем праве оскорблять, обирать и наказывать крестьян, на которых она смотрит как на существа другой, низшей породы. Уже начало пьесы — знаменитое примеривание кафтана — сразу же вводит нас в атмосферу дома Простаковых. Здесь и грубая брань в адрес доморощенного портного Тришки, и голословное обвинение его в воровстве, и привычное распоряжение наказать розгами ни в чем не повинного слугу. Благосостояние Простаковой держится на беззастенчивом ограблении крепостных. «С тех пор, — жалуется она Скотинину, — как все, что у крестьян ни было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем» (Т. 1. С. 111). Порядок в доме наводится бранью и побоями. «С утра до вечера, — жалуется Простакова, — как за язык повешена, рук не покладаю: то бранюсь, то дерусь» (Т. 1. С. 124). Еремеевна на вопрос, сколько ей полагается жалованья, со слезами отвечает: «По пяти рублей на год, до пяти пощечин на день» (Т. 1. С. 128). С языка Простаковой в разговоре со слугами не сходят грубые, бранные слова: скот, харя, канальи, старая ведьма. Известие о болезни дворовой девки Палашки приводит ее в бешенство: «Ах она бестия! Лежит. Как будто благородная!» (Т. 1. С. 136). Примитивная натура Простаковой особенно явственно раскрывается в резких переходах от наглости к трусости, от самодовольства к подобострастию. Она груба с Софьей, пока чувствует над ней свою власть, но узнав о возвращении Стародума, мгновенно меняет свой тон и поведение. Когда Правдин объявляет решение отдать Простакову под суд за бесчеловечное отношение к крестьянам, она униженно валяется у него в ногах. Но вымолив прощение, тут же спешит расправиться с нерасторопными слугами, упустившими Софью: «Простил! Ах, батюшка! Ну! Теперь-то дам я зорю канальям своим людям. Теперь-то я всех переберу поодиночке» (Т. 1. С. 171). Указ о вольности дворянской, в котором шла речь об освобождении дворян от обязательной службы, госпожа Простакова воспринимает как «юридическое освящение неограниченной власти... над личностью и собственностью крестьянина». [2] «Дворянин, — возмущается она, — когда захочет, и слуги высечь не волен! Да на что же дан нам указ-то о вольности дворянства?» (Т. 1. С. 172). Брат Простаковой Скотинин родствен ей не только по крови, но и по духу. Он в точности повторяет крепостническую практику своей сестры. «Не будь я Тарас Скотинин, — заявляет он, — если у меня не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою... а всякий убыток... сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду» (Т. 1. С. 109-111). рисутствие в пьесе Скотинина подчеркивает широкое распространение дворян, подобных Простаковой, придает ей характер типичности. Недаром в конце пьесы Правдин советует предупредить других Скотининых о том, что произошло в имении Простаковых. Живучесть, неистребимость рода Скотининых точно подметил Пушкин, назвав среди гостей Лариных «Скотининых чету седую... с детьми всех возрастов». [3] С образом Митрофана связана другая проблема — раздумье писателя о том наследии, которое готовят России Простаковы и Скотинины. До Фонвизина слово «недоросль» не имело осудительного значения. Недорослями назывались дворянские дети, не достигшие 15 лет, т. е. возраста, назначенного Петром I для поступления на службу. У Фонвизина оно получило насмешливый, иронический смысл. Митрофан — недоросль прежде всего потому, что он полный невежда, не знающий ни арифметики, ни географии, неспособный отличить прилагательного от существительного. Но он недоросль и в моральном отношении, так как не умеет уважать достоинство других людей. Он груб и нахален со слугами и учителями. Он заискивает перед матерью до тех пор, пока чувствует ее силу. Но стоило ей лишиться власти в доме, как Митрофан резко отталкивает от себя и Простакову. И наконец, Митрофан — недоросль в гражданском смысле, поскольку он не дорос до понимания своих обязанностей перед государством. «Мы видим, — говорит о нем Стародум, — все несчастные следствия дурного воспитания. Ну что для отечества может выйти из Митрофанушки?..» (Т. 1. С. 168). Как и все знаменитые сатирики, Фонвизин в своей критике исходит из определенных гражданских идеалов. Изображение этих идеалов в сатирических произведениях не обязательно, но в дидактической литературе XVIII в. сатира, как правило, дополнялась показом идеальных героев. Не обошел этой традиции и Фонвизин, резко противопоставив миру Простаковых и Скотининых — Стародума, Правдина, Милона и Софью. Тем самым злонравным противопоставлены в пьесе идеальные дворяне. Стародум и Правдин безоговорочно осуждают помещичий произвол, ограбление и насилие над крестьянами. «Угнетать рабством себе подобных беззаконно», — заявляет Стародум (С. 167). Сразу же отметим, что речь идет не об осуждении самого института крепостничества, а о злоупотреблении им. В отличие от Простаковой, строящей свое благополучие на ограблении крестьян, Стародум выбирает другой путь обогащения. Он отправляется в Сибирь, где, по его словам, «требуют денег от самой земли» (Т. I. С. 134). Видимо, речь идет о добыче золота, что вполне согласуется с мнением самого Фонвизина о необходимости для России «торгующего дворянства». Еще более решительную позицию по отношению к произволу дворян занимает Правдин. Он служит чиновником в наместничестве. Так назывались учреждения, созданные в 1775 г. Екатериной II в каждой губернии для наблюдения над выполнением на местах правительственных указов. Главной своей задачей не только по должности, но и «из собственного подвига сердца» Правдин считает наблюдение над теми помещиками, которые, «имея над людьми своими полную власть, употребляют ее во зло бесчеловечно» (Т. 1. С. 117). Узнав о жестокостях и бесчинствах Простаковой, Правдин от имени правительства берет в опеку ее имение, лишая помещицу права самовольно распоряжаться крестьянами. В своих действиях Правдин опирается на указ Петра I 1722 г., направленный против помещиков-тиранов. В жизни этот закон применялся крайне редко. Поэтому развязка комедии Фонвизина выглядела как своего рода наставление правительству Екатерины II. Не менее важным был для Фонвизина вопрос об отношении дворян к службе. После указа о «вольности» эта проблема приобрела особую остроту, поскольку многие из дворян уже на законном основании предпочитали отсиживаться дома. У Фонвизина эта тема вынесена даже в название комедии и тем самым специально акцентирована. Митрофан не рвется ни к учению, ни к службе и предпочитает положение «недоросля». Настроения Митрофана всецело разделяет его мать. «Пока Митрофанушка еще в недорослях, — рассуждает она, — пота его и понежить, а там лет через десяток, как выйдет, избави боже, в службу, всего натерпится» (Т. 1. С. 114), Диаметрально противоположной точки зрения придерживается Стародум. Имя этого героя указывает на то, что его идеалы принадлежат Петровской эпохе, когда каждый дворянин службой должен был подтвердить свои сословные права. О долге, или, как говорили в XVIII в., о «должности», дворян Стародум вспоминает с особой горячностью. «Должность!.. Как это слово у всех на языке, и как мало его понимают!.. Это тот священный обет, которым обязаны мы всем тем, с кем живем... Если б так должность исполняли, как об ней твердят... Дворянин, например, считал бы за первое бесчестие не делать ничего, когда есть ему столько дела: есть люди, которым помогать; есть отечество, которому служить... Дворянин, недостойный быть дворянином! Подлее его ничего на свете не знаю» (Т. 1. С. 153). С возмущением указывает Стародум на практику фаворитизма, получившую широкое распространение в царствование Екатерины II, когда рядовые офицеры, без всяких заслуг, получали высокие звания и награды. Об одном из таких выскочек — молодом графе, сыне такого же «случайного», как говорили в то время, человека, вспоминает с глубоким презрением Стародум в разговоре с Правдиным. Антиподом Митрофанушки является в пьесе Милон — образцовый офицер, который, несмотря на свою молодость, участвовал уже в военных действиях и обнаружил при этом подлинную «неустрашимость». Особое место занимают в пьесе размышления Стародума о «должности» монарха и критические замечания в адрес екатерининского двора. Как справедливо сказал известный литературовед К. В. Пигарев, сама приверженность Стародума к петровской «старине» была «своеобразной формой неприятия екатерининской „новизны”». [4] Здесь имел место явный вызов императрице, которая выдавала себя за преемницу и продолжательницу дел Петра I, на что она прозрачно намекнула в надписи на его памятнике: Petro Primo — Catarina Secunda — т. e. Петру Первому — Екатерина Вторая. Правитель, по глубокому убеждению Стародума, должен не только издавать полезные обществу законы, но и сам быть образцом их исполнения и высокой нравственности. «Великий государь, — говорит он, — есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо... Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных» (Т. 1. С. 167 —168). Такой монарх обязан окружить себя исполнительными, полезными обществу вельможами, которые, в свою очередь, могли бы служить примером для подчиненных и для всего дворянского сословия в целом. Но действительность оказалась разительно непохожей на просветительскую программу Стародума. О нравах придворного общества Стародум судит не понаслышке, а по собственному горькому опыту, так как после службы в армии его «взяли ко двору». То, что он здесь увидел, привело его в ужас. Придворные думали только о своей корысти, о своей карьере. «Тут себя любят отменно, — вспоминает Стародум, — о себе одном пекутся, об одном настоящем часе суетятся» (Т. 1. С. 132). В борьбе за власть и чины применяются любые средства: «...один другого сваливает и тот, кто на ногах, не поднимает уже никогда того, кто на земле» (Т. 1. С. 132). Чувствуя свое полное бессилие изменить сложившиеся порядки, Стародум оставил придворную службу. «Я отошел от двора, — замечает он, — без деревень, без ленты, без чинов, да мое принес домой неповрежденно, мою душу, мою честь, мои правилы» (Т. 1. С. 133). Творческий метод Пьесы Фонвизина продолжают традиции классицизма. «На всю жизнь, — указывал Г. А. Гуковский, — его художественное мышление сохраняло явственный отпечаток этой школы». [5] Но в отличие от комедий Сумарокова и Лукина, пьесы Фонвизина — явление позднего, более зрелого русского классицизма, испытавшего сильное влияние просветительской идеологии. От классицизма идет прежде всего принцип высшей оценки человека: служение государству, выполнение им своего гражданского долга. В «Недоросле» — характерное для русского классицизма противопоставление двух эпох: Петровской и той, к которой принадлежит автор. Первая выступает как образец гражданского поведения, вторая — как отклонение от нее. Так оценивали современность и Ломоносов и Сумароков. С классицизмом связана четкая, математически продуманная система образов. В каждой пьесе два лагеря — злонравные и добродетельные герои. Резко разграничено добро и зло, свет и тени. Положительные герои только добродетельны, отрицательные — только порочны. В комедии «Бригадир» герои образуют своеобразные пары, объединенные супружескими или любовными отношениями: Бригадир и Бригадирша, Советник и Советница, Иван и Советница, Добролюбов и Софья. По принципу симметрии построены многие сцены: герои по очереди высказывают свое мнение о том, что следует читать, о пользе грамматики и т. п. Фонвизинский «Бригадир» больше связан с первым этапом русского классицизма. Даже выбор героев во многом подсказан сатирами Кантемира и ранними комедиями Сумарокова: хитрый подьячий, хвастливый воин, галломаны и щеголи. Средства характеристики действующих лиц также восходят к художественным приемам сатиры. Персонажи раскрывают себя не в сценическом действии. Они сами говорят о своих недостатках, выдавая их, по простоте душевной, за добродетели: Советник хвастается ловкостью в судопроизводстве, Бригадир — своей властью, Бригадирша — бережливостью, Иван и Советница — мнимой образованностью и утонченностью. Так разоблачали себя герои сатир Кантемира — ханжа Критон, скупец Сильван, щеголь Медор. Нередко герои Фонвизина дают друг другу меткие оценки. Но Фонвизин писал не сатиру, а комедию. Для того чтобы объединить своих героев сценическим действием, он обращается к испытанному средству — к любовной интриге, которую доводит в «Бригадире» до слишком условных и неправдоподобных границ, втягивая в нее почти всех действующих лиц. Советник волочится за Бригадиршей, Бригадир — за Советницей. Иван также ухаживает за Советницей и тем самым становится соперником своего отца. Четвертую «любовную» пару составляют Софья и Добролюбов. Это дает автору возможность еще раз сопоставить отрицательных и положительных героев, по характеру их влюбленности. Любовь «злонравных» персонажей, заявляет Добролюбов, «смешна, позорна и делает им бесчестие. Наша же любовь основана на честном намерении и достойна того, чтоб всякий пожелал нашего счастия» (Т. 1. С. 59 —60). Любовные объяснения каждого из героев выдержаны в полном соответствии с их характером и манерой речи, что является благодарным материалом для ряда комических сценок. Так, например, Советник и здесь остается ханжой и лицемером, прикрывающим свои грешные помыслы морально-религиозными рассуждениями. «Каждый человек, — уговаривает он Бригадиршу, — имеет дух и тело. Дух, хотя бодр, да плоть немощна. К тому же несть греха, иже не может быти очищен покаянием... Согрешим и покаемся» (Т. 1. С. 65). Бригадир в любовном объяснении с Советницей сравнивает ее с «фортецией», «которая, как ни крепка, однако все «брешу» в нее сделать можно». Глаза Советницы, по его словам, «страшнее всех пуль, ядер и картечей» (Т. 1. С. 80). В «Недоросле» система образов продумана столь же строго. Здесь три группы персонажей, включающих в себя три мужских и один женский образ: положительные герои — Стародум, Правдин, Милон и Софья; злонравные — Простакова, Простаков, Скотинин и Митрофан; воспитатели Митрофана — Цифиркин, Кутейкин, Вральман и Еремеевна, наделенные как положительными, так и отрицательными качествами. Сюжет «Недоросля» строится на традиционно-классицистической основе — соперничество достойного и недостойного претендентов на руку героини. Однако любовная интрига не раскрывает чрезвычайно важную для автора крепостническую тему. В связи с этим драматург дополняет любовную интригу социальной коллизией, выраженной в пьесе конфликтом между Правдиным и Простаковой. Интрига и коллизия связаны между собой общим для них образом Простаковой. В последнем действии обе линии сходятся и Простакова терпит двойное фиаско. Правдин хочет отдать ее под суд за попытку похитить Софью. Простакова вымаливает у него прощение и тут же намеревается расправиться с нерасторопными слугами. Тогда Правдин объявляет свое решение о передаче ее имения в опеку. Тем самым комедия завершается двумя развязками. Таким образом, пьесы Фонвизина не только опирались на традиции русской сатиры и комедии второй трети XVIII в., но и свидетельствовали о новых достижениях русского классицизма. Если комедии Сумарокова еще слишком зависели от иностранных образцов — от комедии дель-арте, от французской драматургии XVII в., что выражалось в фарсовых сценах, в нерусских именах героев, то Фонвизин освобождает свои пьесы от примитивного фарсового комизма. Он наделяет героев подчеркнуто русскими именами. В отличие от Сумарокова, он стремится окружить их привычной обстановкой, сохранить на сцене русские обычаи. Все это не противоречит нормам классицизма, который исследователи зачастую стремятся свести к сплошному логизированию, к вычленению героев из характерной для них социальной среды. При этом забывает о том, что, например, герои типичного классициста Мольера всегда окружены бытовой обстановкой, соответствующей их социальной природе. Первое действие «Бригадира» автор предваряет пространной ремаркой, в которой указано, как выглядит дом Советника, где происходят события пьесы, как одет каждый из героев, чем он занят. «Театр представляет комнату, убранную по-деревенски. Бригадир, в сюртуке, ходит и курит табак. Сын его, в дезабилье, кобеняся, пьет чай. Советник, в казакине, смотрит в календарь... Советница, в дезабилье и корнете, жеманяся, чай разливает. Бригадирша сидит одаль и чулок вяжет. Софья также сидит одаль и шьет в тамбуре» (Т. 1. С. 47). По ходу действия герои пьют чай, играют в карты, в шахматы, загадывают на картах — словом, ведут себя так, как было принято в дворянских провинциальных домах. В «Недоросле» нет специальных авторских ремарок, касающихся бытовой обстановки, но сами эти подробности во множестве представлены в пьесе. Здесь и примеривание кафтана, и подготовка к «сговору», и учебные занятия Митрофана, и ряд других черт дворянской жизни XVIII в. В сравнении с классицизмом предшествующих десятилетий в комедиях Фонвизина объектом осмеяния становится не частная жизнь дворян, как это было у Сумарокова и Лукина, а их общественная, служебная деятельность и крепостническая практика. Не довольствуясь одним изображением дворянского «злонравия», писатель стремится показать и его причины, чего опятьтаки не наблюдалось в пьесах Сумарокова. В решении этого вопроса большую роль сыграло просветительство, объяснявшее пороки людей их «невежеством» и неправильным воспитанием. У Фонвизина вопрос о просвещенности и невежестве, о хорошем и дурном воспитании занимает центральное место. «Всему причиной воспитание» (Т. 1., С. 90), — заявляет Добролюбов в комедии «Бригадир». Гуманность положительных героев Фонвизина проистекает из их просвещенных взглядов. Сам образ мышления положительных героев не позволяет им вести себя грубо, жестоко и беззаконно. «Воспитание, — указывает Стародум, — дано мне было отцом моим по тому веку наилучшее» (Т. 1. С. 1. 29). И напротив, пороки отрицательных героев автор объясняет их дремучим невежеством, представленным в пьесе в разных его проявлениях. Так, Простакова, ее муж и ее брат не умеют даже читать. Более того, они глубоко убеждены в бесполезности и ненужности знаний. «Без науки люди живут и жили» (Т. 1. С. 129), — уверенно заявляет Простакова. Столь же дики и их общественные представления. Высокие должности существуют, по их мнению, только для обогащения. По словам Простаковой, ее отец «воеводою был пятнадцати лет... не умел грамоте, а умел достаточек нажить» (Т. 1. С. 90). Преимущества «благородного» сословия они видят в возможности оскорблять и обирать зависимых от них людей, Причиной «злонравия» могут быть и дурные наставники. Иван признается Советнице в том, что еще до отъезда в Париж он «был на пансионе у французского кучера, которому должен за «..любовь к французам и за холодность... к русским» (Т. 1. С 98). Обучение Митрофана поручено недоучившемуся семинаристу Кутейнику, отставному солдату Цифиркину и бывшему кучеру, немцу Вральману. Но дело не только в учителях. Характер и поведение Митрофана — естественный результат тех живых примеров, которыми он окружен в доме родителей. Самое же губительное влияние оказала на Митрофана Простакова. Ведь и имя его, в переводе с греческого, означает «матерью данный», т. е. «являющий собой мать». От Простаковой Митрофан перенял грубость, жадность, презрение к труду и знаниям. С просветительским мировосприятием органически связана тема «скотства» помещиков, многократно обыгранная Фонвизиным. Общество создано для мыслящих, «просвещенных» людей, уважающих законы и помнящих о своем долге. Но многие дворяне в умственном и гражданском развитии стоят столь низко, что их можно уподобить только животным. Иван жалуется Советнице: «Вы знаете, каково жить и с добрымиа я, черт меня возьми, я живу с животными» (Т. I. С. 54). «Что ты ни скажешь, — говорит Бригадир Ивану, — так всё врешь, как лошадь» (Т. 1. С. 73). Иван не остается в долгу и на требование отца относиться к нему с почтением отвечает: «Когда щенок не обязан респектовать того пса, кто был его отец, то должен ли я вам хотя малейшим респектом?» (Т. 1. С. 74). В «Недоросле» госпожа Простакова все время сравнивается с собакой, Скотинин — с свиньями; «Слыхано ли» чтоб сука щенят своих выдавала?» (Т. 1. С. 136) — спрашивает Простакова. «Ах я, собачья дочь!» (Т. 1. С. 170) — заявляет она в другом месте. Низменный духовный облик Скотинина раскрывается в его пристрастии к «свинкам». «Люблю свиней... — признается он, — а у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора, встав на задни ноги, не была бы выше каждого из нас целой головою» (Т. 1. С. 112). «Нет, сестра, — заявляет он Простаковой, — я и своих поросят завести хочу» (Т. 1. С. 121). И Митрофан, по словам матери, «до свиней сызмала такой же охотник... Бывало, увидя свинку, задрожит от радости» (Т. 1. С. 112). «Аз есмь скот, — читает Митрофан по часослову, — а не человек» (Т. 1. С. 144). Влияние на «Недоросль» просветительской литературы сказалось, и в жанровом своеобразии этого произведения. «Недоросль», по словам Г. А. Гуковского, «полукомедия, полудрама». [6] Действительно, основа, костяк пьесы Фонвизина — классицистическая комедия, но она испы тала воздействие западноевропейской «мещанской» драмы, образцы которой дали Дидро, Седен и Мерсье. Это влияние сказывается в привнесении в пьесу серьезных и даже трогательных сцен. К ним относятся разговор Правдина со Стародумом в третьем и пятом действиях и трогательно-назидательные беседы Стародума с Софьей, а затем с Милоном — в четвертом действии. Слезной драмой подсказан образ благородного резонера в лице Стародума, а также «страждущей добродетели» в лице Софьи. [7] С «мещанской» драмой связан и финал пьесы, в котором соединились трогательное и глубоко моралистическое начала. Здесь госпожу Простакову настигает страшное, абсолютно непредугаданное ею наказание. Ее отвергает, грубо отталкивает Митрофан, которому она посвятила всю свою безграничную, хотя и неразумную любовь. И это происходит в тот момент, когда Простакова лишилась всех прав в своем имении: «Погибла я совсем! — восклицает она. — Отнята у меня власть! От стыда никуда глаз показать нельзя! Нет у меня сына!» (Т. 1. С. 177). Чувство, которое испытывают к ней положительные герои — Софья, Стародум и Правдин, — сложно, неоднозначно. В нем и жалость, и осуждение. Сострадание вызывает не Простакова — она отвратительна даже в своем отчаянии, — а попранное, искаженное в ее лице человеческое достоинство, человеческое естество. Сильно звучит и заключительная реплика Стародума, обращенная к Простаковой: «Вот злонравия достойные плоды» (Т. 1. С. 177) — т. е. справедливая расплата за нарушение нравственных и общественных норм. Комедии Фонвизина, в особенности «Недоросль», — чрезвычайно важная веха в истории нашей драматургии. С нее, в сущности, и начинается русская общественная комедия. Следующие за ней — «Горе от ума» Грибоедова и «Ревизор» Гоголя. «...Все побледнело, — писал Гоголь, — перед двумя яркими произведениями: перед комедией Фонвизина «Недоросль» и Грибоедова «Горе от ума» ... В них уже не легкие насмешки над смешными сторонами общества, но раны и болезни нашего общества... Обе комедии взяли две разные эпохи. Одна поразила болезни от непросвещения, другая — от дурно понятого просвещения». [8] Фонвизину удалось создать подлинно типические образы, которые стали нарицательными и пережили свое время. «...Звание бригадира, — указывал П. А. Вяземский, — обратилось в смешное нарицание, хотя сам бригадирский чин не смешнее другого». [9] О другом, внесценическом, персонаже из той же пьесы вспоминал в 60е годы XIX в. Ф. М. Достоевский: «Гвоздилов до сих пор еще гвоздит свою капитаншу... Гвоздилов у нас до того живуч... что чуть не бессмертен». [10] В еще большей степени «бессмертными» стали имена Митрофана, Скотинина, Простаковой. Подлинный переворот совершил Фонвизин в области комедийного языка. Конечно, черты предшествующей традиции еще живут в его пьесах. Речь многих его героев заранее задана спецификой образа. Бригадир всюду, даже в любовных объяснениях, пользуется военной терминологией, Иван сыплет галлицизмами, Кутейкин церковнославянизмами, немец Вральман говорит с немецким акцентом. Но гораздо важнее другое — обращение писателя к живому разговорному языку, к просторечию, к вульгаризмам со всеми их отклонениями от «правильной» литературной речи. «В „Бригадире”, — писал П. А. Вяземский, — в первый раз услышали на сцене нашей язык натуральный, остроумный...» [11] Особенно это относится к речи Бригадирши, что сразу же было замечено одним из слушателей пьесы, Никитой Паниным: «Я удивляюсь Вашему искусству, — сказал он автору, — как Вы, заставя говорить такую дурищу во все пять актов, сделали, однако, ее роль, столь интересною, что все хочется ее слушать». [12] В «Недоросле» особенно колоритны речи Тришки, Простаковой, Скотинина, Еремеевны. Фонвизин сохраняет все неправильности языка своих невежественных героев: «первоет» вместо первый-то, «робенка» — вместо ребенка, «голоушка» — вместо головушка, «котора» — вместо которая. Удачно использованы пословицы и поговорки типа «суженого конем не объедешь», «белены объелся», «пострел их побери», «что ты бабушку путаешь». Грубую, распущенную натуру Простаковой хорошо раскрывают употребляемые ею вульгаризмы: «А ты, бестия, остолбенела, а ты не впилась братцу в харю, а ты не раздернула ему рыла по уши» (Т. 1. С. 127). Фонвизин дорожит редкими, но колоритными выражениями, подмеченными им в народной речи: «индо пригнуло дядю к похвям потылицею» (Т. 1. С. 164) (т. е. затылком к надхвостному ремню от седла). Еремеевна угрожает Скотинину: «Я те бельмы то выцарапаю... У меня и свои зацепы востры!» (Т. 1. С. 123). Последнюю фразу Фонвизин услышал на улице в перебранке двух баб. Языковая практика Фонвизина ведет к комедиям Гоголя и пьесам Островского. «Все лица у Фонвизина, —писал Чернышевский, — говорят почти везде превосходным языком, который в большей части мест не потерял еще и теперь своего эстетического достоинства, а историческую свою ценность сохранит навсегда». [13] Публицистика Политические взгляды Фонвизина наиболее четко сформулированы им в работе «Рассуждение о непременных государственных законах». Это произведение, написанное в конце 70х годов XVIII в., было задумано как вступление к проекту «Фундаментальных прав, непременяемых на все времена никакою властью», составленному братьями Н. И. и П. И. Паниными. Обе работы носят боевой, наступательный характер. Речь в них ждет о необходимости ограничения самодержавной власти. Н. И. Панин был одним из воспитателей наследника престола Павла Петровича, в котором он видел исполнителя своих идей. По своим общественным взглядам Фонвизин — монархист, но вместе с тем яростный противник бесконтрольной, самодержавной власти. Он глубоко возмущен царящим в России деспотизмом. «...Где произвол одного, — пишет он, — есть закон верховный, тамо прочная общая связь и существовать не может; тамо есть государство, но нет отечества, есть подданные, но нет граждан...» (Т. 2. С. 255). Страшным злом для России Фонвизин считал фаворитов, или, как он их называет, «любимцев государевых», особенно усиливших свое влияние при дворе русских императриц. «Тут подданные, — указывает он, — порабощены государю, а государь обыкновенно своему недостойному любимцу... В таком развращенном положении злоупотребление самовластия восходит до невероятности, и уже престает всякое различие между государственным и государевым, между государевым и любимцевым» (Т. 2. С. 256). Некоторые места «Рассуждения» метят непосредственно в Потемкина, который, по словам Фонвизина, «в самых царских чертогах водрузил знамя беззакония и нечестия...» (Т. 2. С. 257). Душой государства, лучшим ее сословием Фонвизин считал дворянство, «почтеннейшее из всех состояний, долженствующее оборонять отечество купно с государем...» (Т. 2. С. 265). Но писатель прекрасно знал, что подавляющая масса дворянства абсолютно не походит на созданный им идеал, что она только существует и продается всякому подлецу, ограбившему государство» (Т. 2. С. 265). Не выступая против крепостного права, Фонвизин вместе с тем с горечью говорит о бедственном положении крепостного крестьянства, о его полном бесправии. Россия, замечает он, является таким государством, «где люди составляют собственность людей, где человек одного состояния имеет право быть вместе истцом и судьею над человеком другого состояния...» (Т. .2. С. 265). Не сочувствуя Пугачевскому восстанию, Фонвизин в то же время понимает, что главными виновниками крестьянского возмущения были правительство и дворяне. Поэтому он считает своим долгом напомнить о возможности его повторения. «Мужик, — пишет он, — одним человеческим видом от скота отличающийся» может привести государство «в несколько часов на самый край конечного разрушения и гибели» (Т. 2. С. 265). Выход из бедственного положения, в котором находится общество, Фонвизин видит в добровольном ограничении правительством своего и дворянского произвола и в закреплении этого решения в соответствующих законах. «Просвещенный и добродетельный монарх... — заявляет он, — начинает великое свое служение немедленным ограждением общения безопасности посредством законов непреложных» (Т. 2. С. 266). При жизни Фонвизина его проект не был напечатан, но он получил распространение в рукописном виде и пользовался большой популярностью среда декабристов, а в 1861 г. был опубликован Герценом в одном из его заграничных изданий. Журнальная сатира В том же 1783 г., в котором появилась первая публикация «Недоросля», Фонвизин печатает в журнале «Собеседник любителей российского слова» ряд сатирических произведений в прозе. Чаще всего автор использует в них форму пародии на высокие литературные жанры или же на официальные документы. В «Челобитной российской Минерве от российских писателей» пародируется жанр прошения. В «Поучении, говоренном в Духов день иереем Василием в селе П **» — жанр церковной проповеди. Интересен «Опыт российского сословника», т. е. словарь синонимов, где в качестве пояснения близких по смыслу слов автор выбирает примеры на злобу дня, почерпнутые из социальной и административной области. Так, к словам обманывать, проманивать, проводить Фонвизин делает следующие примечания: «Проманивать есть больших бояр искусство», «Стряпчие обыкновенно проводят челобитчиков» (Т. 1. С. 224). О слове сумасброд сказано: «Сумасброд весьма опасен, когда в силе» (Т. 1. С. 225). Синонимам низкий, подлый сопутствует чисто просветительское размышление: «В низком состоянии можно иметь благородную душу, равно как и весьма большой барин может быть весьма подлый человек» (Т. 1. С. 226). По поводу слова чин сказано: «Есть большие чины, в которых нет никакой нужды иметь больших достоинств, а достигают до них иногда одной знатностью породы, которая есть самое меньшее из человеческих достоинств» (Т. 1. С. 229-230). В 1783 г. Фонвизин анонимно отправил в журнал «Собеседник любителей российского слова» двадцать вопросов, фактически адресованных Екатерине II, которая негласно возглавляла это издание и печатала в нем фельетоны под названием «Были и небылицы». Вопросы оказались настолько смелыми и вызывающими, что Екатерина вступила с автором в полемику, поместив против каждого из «вопросов» свои «ответы». «Отчего, — спрашивал Фонвизин, намекая на отстранение от службы братьев Паниных, — многих добрых людей видим в отставке?». «Многие добрые люди, — отвечала Екатерина, — вышли из службы, вероятно, для того, что нашли выгоду быть в отставке» (Т. 2. С. 272). Возражение императрицы было сделано не по существу, поскольку она прекрасно понимала, что речь шла не о добровольной, а о вынужденной отставке. Вопрос под номером 13 был задан в связи с моральной и общественной деградацией дворянства: «Чем можно возвысить упадшие души дворянства? Каким образом выгнать из сердец нечувственность к достоинству благородного звания?» (Т. 2. С. 272). В вопросе 10 автор намекал на деспотический характер правления в России: «Отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться?» «Оттого, — отвечала раздраженно императрица, — что сие не есть дело всякого» (Т. 2. С. 273). В одном из вопросов (18-м) автор намекал на неудавшийся Екатерине фарс с созывом и преждевременным роспуском Комиссии по составлению нового Уложения. «Отчего, — допытывался Фонвизин, — у нас начинаются дела с великим жаром и пылкостью, потом же оставляются и совсем забываются?» Ответ Екатерины лишал фонвизинский вопрос конкретного смысла и переводил его в план общечеловеческий: «По той же причине, по которой человек старается» (Т. 2. С. 275). Вопрос 14-й метил в придворное окружение императрицы и был особенно оскорбителен: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?» Прозвище «шпынь» носил обер-шталмейстер граф Л. А. Нарышкин, добровольно исполнявший при дворе роль забавника и шута. Ответ Екатерины звучит как окрик разгневанной правительницы. В нем слышится не только раздражение, но и прямая угроза: «Предки наши не все грамоте умели. Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели: буде же бы имели, то начли бы на нынешнего одного десять прежде бывших» (Т. 2. С. 274). На последний вопрос: «В чем состоит наш национальный характер?» — следовал категорический ответ, требовавший беспрекословного повиновения власти: «В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от творца человеку данных» (Т. 2. С. 275). Дискуссия Фонвизина с Екатериной II, как мы видим, во многом напоминает полемику новиковского «Трутня» со «Всякой всячиной», вплоть до ее печального финала. Фонвизин прекрасно уловил гнев своей адресатки и вынужден был смягчить свои дерзкие выпады. В «Собеседнике любителей российского слова» он помещает письмо «К г. сочинителю „Былей и небылиц” от сочинителя „Вопросов”». Фонвизин делает комплименты литературным и даже административным талантам Екатерины II. Одновременно он поясняет, что его критические замечания в адрес некоторых дворян продиктованы «не желчью злобы», а искреннею озабоченностью их судьбой. Обвинение в «свободоязычии» заставило Фонвизина отказаться от продолжения опасного диспута, о чем он и сообщает в своем письме. «Признаюсь, — заявляет он, — что благоразумные ваши ответы убедили меня внутренно... Сие внутреннее мое убеждение решило меня заготовленные еще вопросы отменить... чтоб не подать повода другим к дерзкому свободоязычию, которого всей душой ненавижу» (Т. 2. С. 278). Популярность «Недоросля» вдохновила Фонвизина на попытку издания журнала «Друг честных людей, или Стародум», которое писатель намеревался начать в 1788 г. Но правительство запретило выпуск журнала, и материалы, подготовленные к нему, были опубликованы впервые лишь в 1830 г. «Друг честных людей...» не только названием, но и проблематикой был тесно связан с комедией «Недоросль». Крепостническая тема представлена в нем «Письмом Тараса Скотинина к родной его сестре госпоже Простаковой». Автор письма сообщает, что после смерти любимой свиньи Аксиньи он вознамерился «исправить березой» нравы своих крестьян, не ведая «ни пощады, ни жалости». Другое произведение — «Всеобщая придворная грамматика» — отчетливо перекликается с впечатлениями Стародума от его службы во дворце. Размышления Стародума о моральном падении дворянства находят продолжение в «Разговоре у княгини Халдиной», высоко оцененном Пушкиным. «Изображение Сорванцова, — писал Пушкин, — достойно кисти, нарисовавшей семью Простаковых. Он записался в службу, чтоб ездить цугом. Он проводит ночи за картами и спит в присутственном месте... Он продает крестьян в рекруты, и умно рассуждает о просвещении. Он взяток не берет из тщеславия, и хладнокровно извиняет бедных взяткодателей. Словом, он истинно русский барич прошлого века, каковым образовала его природа и полупросвещение». [14] Письма из Франции В 1777-1778 гг. Фонвизин путешествовал по Западной Европе. Письма, которые он посылал из Франции Н. И. Панину, не предназначались для печати и были опубликованы только в XIX в. Но несмотря на это, Фонвизин тщательно обрабатывал собранный им материал, который представляет несомненную художественную ценность. Путевые записки Фонвизина были своеобразным ответом на повальное увлечение русского дворянства всем французским, начиная с языка и кончая одеждой. «Я оставил Францию, — признавался он в последнем из своих писем. — Пребывание мое в сем государстве убавило сильно цену его в моем мнении. Я нашел доброе гораздо в меньшей мере, нежели воображал, а худое в такой большой степени, которой и вообразить не мог» (Т. 2. С. 480). Фонвизин посетил Францию за десять лет до Французской революции, когда гнилость феодально абсолютистского мира обозначилась с полной очевидностью. «...Вы чувствуете, — писал В. Г. Белинский, — уже начало Французской революции в этой страшной картине французского общества, так мастерски нарисованной нашим путешественником». [15] Много места в письмах отведено картинам разорения и нравственной деградации французского дворянства, поскольку именно это сословие Фонвизин привык считать пружиной политической жизни государства. «Дворянство французское... — писал он, — в крайней бедности, и невежество его ни с чем несравненно...» (Т. 2. С. 484). «Сколько кавалеров св. Людовика тем только и живут, что, подлестясь к чужестранцу и заняв у него, сколько простосердечие его взять позволяет, на другой же день скрываются вовсе и с деньгами от своего заимодавца! Сколько промышляют своими супругами, сестрами, дочерьми!» (Т. 2. С. 462). С нескрываемым презрением пишет просветитель Фонвизин о французском духовенстве, распущенном и невежественном: «...прелаты публично имеют на содержании девок, и нет позорнее той жизни, которую ведут французские аббаты» (Т. 2. С. 485). «Попы... — пишет он в другом месте, — вселяют, с одной стороны, рабскую привязанность к химерам, выгодным для духовенства, а с другой — сильное отвращение к здравому смыслу» (Т. 2. С. 459). Глубоко возмущает писателя иерархия деспотизма в абсолютистской Франции. Король, ничем не ограниченный в своей власти, может спокойно попирать законы. Каждый из его министров — деспот в управляемом им департаменте. Один из источников государственных доходов — продажа должностей, вследствие чего на административных постах оказалось множество «подлых людей». Дворянство, духовенство, судьи беззастенчиво грабят … народ, и без того разоренный многочисленными налогами. Закономерное следствие всех этих злоупотреблений — нищета и рост преступности. В провинции Лангедок и Прованс карета путешественника «была всегда окружена нищими, которые весьма часто, вместо денег... спрашивали, нет ли с нами куска хлеба» (Т. 2. С. 466). «Строгость законов, — по словам Фонвизина, — не останавливает злодеяний, рождающихся во Франции почти всегда от бедности» (Т. 2. С. 489). Менее зорким оказался Фонвизин по отношению к тем силам, которые вступали в борьбу с феодально-абсолютистским строем. В письмах не нашлось места для характеристики третьего сословия. Резко отрицательно отозвался Фонвизин о французских просветителях. Их взгляды, особенно атеизм, он расценивает как проявление нравственного нигилизма, охватившего всю Францию. «Д'Аламберты, Дидероты, — пишет Фонвизин, — в своем роде такие же шарлатаны, каких видел я всякий день на бульваре» (Т. 2. С. 481). «Но надлежит только взглянуть на самих господ нынешних философов, чтоб увидеть, каков человек без религии, и потом заключить, как порочно было бы без оной всё человеческое общество!» (Т. 2. С. 482). Сильно преувеличена Фонвизиным степень зависимости просветителей от Екатерины II «Расчет их ясно виден, — пишет он, — они... ласкались... достать подарки от нашего двора» (Т. 2. С. 481). Фонвизин подробно описал триумфальный въезд Вольтера в Париж, почести, оказанные ему в Академии и в театре, но сам остался абсолютно равнодушным к этим торжествам… Письма о Франции свидетельствуют о высоком мастерстве Фонвизина в области публицистической прозы. Его характеристики отличаются меткостью и остроумием, язык — красочностью и лаконизмом. Многие фразы звучат как отточенные афоризмы: «Всякий порок ищет прикрыться наружностию той добродетели, которая с ним граничит» (Т. 2. С. 462). Или — «Достойные люда, какой бы нации ни были, составляют между собою одну нацию» (Т. 2. С. 480). Мемуары В последние годы жизни, по примеру Жан-Жака Руссо, автора «Исповеди», Фонвизин начал писать мемуары, которым дал название «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях». Они должны были, по словам писателя, состоять из четырех разделов, знаменующих историю его духовного развития: «младенчество», «юношество», «совершенный возраст» и «приближающаяся старость». Содержание мемуаров оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, в нем звучит покаянная нота. Фонвизин с горечью признается в юношеских «кощунствах» по отношению к религии, с сожалением вспоминает об «острых словах», из-за которых он нажил множество врагов. Все это Фонвизин расценивает как грехи молодости, как плоды неопытного, самонадеянного ума. Исповедальный характер этих размышлений усиливается эпиграфами к каждой главе, взятыми из Священного писания. Покаянные мысли Фонвизина были вызваны двумя причинами. В 1785 г. его разбил паралич. Свою болезнь писатель склонен был расценивать как божие наказание за юношеское вольнодумство. На настроение Фонвизина могли повлиять также и правительственные репрессии, обрушившиеся на писателей в 1790 —1792 гг. в связи с революцией во Франции. Но есть в воспоминаниях и другие страницы, воскрешающие интересные, подчас забавные события из жизни писателя. К ним, например, относится описание экзамена по латинскому языку в университетском пансионе. Накануне этого дня учитель пришел в класс в кафтане, имевшем пять пуговиц, и в камзоле с четырьмя пуговицами. Эти пуговицы, пояснил он ученикам, «суть стражи вашей и моей чести: ибо на кафтане значат пять склонений, а на камзоле четыре спряжения... Когда станут спрашивать... тогда примечайте, за которую пуговицу я возьмусь... и никогда ошибки не сделаете» (Т. 2. С. 87—88). С большим воодушевлением рассказывает Фонвизин о встрече с Ломоносовым, о первом посещении петербургского театра, который привел его, тогда еще мальчика, в неописуемый восторг, о знакомстве с лучшими артистами того времени — Волковым, Шумским, Дмитревским. С нескрываемой гордостью пишет Фонвизин об успехе первой своей комедии «Бригадир». Сначала автор читал ее знакомым, читал, вживаясь в каждый характер пьесы. «Я... имел дар, — указывает он, — принимать на себя лицо и говорить голосом весьма многих людей» (Т. 2. С. 99). Слухи о комедии дошли до императорского двора, и Фонвизин был приглашен во дворец, где читал ее сначала Екатерине II, а затем — Павлу. Среди слушателей был и граф Н. И. Панин, сделавший ряд интересных замечаний о языке и образах «Бригадира». Смерть помешала Фонвизину довести свои воспоминания до конца, но и в незавершенном виде они остаются одним из лучших образцов мемуарной литературы XVIII в. [1] Фонвизин Д. И. Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1959. Т. 2. С. 276 —277. Далее все ссылки на это издание приводятся в тексте. [2] Пигарев К. В. Творчество Фонвизина. М., 1954. С. 156. [3] Пушкин Л. С. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 111. [4] Пигарев К. В. Творчество Фонвизина. С. 180. [5] Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. С. 339. [6] Гуковский Г. А. Русская литература ХVIII века. С. 346. [7] См.: Стенник Ю. В. Драматургия русского классицизма: Комедия//История русской драматургии. XVII — первая половина XIX века. Л., 1982. С. 141. [8] Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М., 1952. Т. 8. С, 396. [9] Вяземский П. А. Фонвизин. СПб., 1848. С. 209. [10] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1973. Т. 5. С. 58. [11] Вяземский П. А. Фонвизин. С. 207. [12] Там же. С. 332. [13] Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. М., 1949. Т. 2. С. 796. [14] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 106-107. [15] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. С.119. Тема № 14: Гражданские и сатирические оды Державина «Властителям и судиям». Особенность творческого наследия И.А.Крылова План: 1. Гражданские и сатирические оды Державина «Властителям и судиям» . 2. Особенность творческого наследия И.А.Крылова 1. Гражданские и сатирические оды Державина «Властителям и судиям» Г. P. Державин (1743-1816) Гаврила Романович Державин — крупнейший поэт XVIII в., один из последних представителей русского классицизма. Творчество Державина глубоко противоречиво. Раскрывая новые возможности классицизма, он в то же время разрушал его, прокладывая путь к романтической и реалистической поэзии. Державин прожил трудную жизнь, прежде чем достиг высоких чинов, благополучия и поэтической славы. Он родился в бедной дворянской семье. Рано лишился отца, служившего в низших офицерских чинах. Учился в казанской гимназии, но не закончил ее, так как был вызван в Петербург на военную службу. Начал ее солдатом Преображенского полка и только через десять лет получил офицерское звание. Столь же нелегкой оказалась дорога к поэтической славе. Писать стихи Державин начал еще в годы солдатской службы, но широкой читательской публике стал известен гораздо позже, после публикации в 1783 г. в журнале «Собеседник любителей российского слова» оды «Фелица». Автору ее было в это время сорок лет. Невзгоды закалили дух писателя, выработали в нем характер смелого, бескомпромиссного борца за правду и справедливость. Уже на склоне лет он писал о себе: Кто вел его на Геликон И управлял его шаги? Не школ витийственных содом — Природа, нужда и враги [1] . Общественные взгляды поэта не отличались радикализмом. Он считал вполне нормальным самодержавие и крепостное право, но требовал от каждого лица, облеченного властью» в том числе и монарха, честного и бескорыстного выполнения своих гражданских обязанностей. Если принять во внимание вспыльчивый характер поэта, то легко представить, сколько невзгод пришлось ему испытать на служебном поприще. В 1784 г. он был назначен губернатором Олонецкой губернии и вскоре же потерял этот пост из-за ссоры с наместником Тутолминым. В 1786 г. Державин становится тамбовским губернатором, борется со взяточничеством, пытается навести порядок в судопроизводстве, защищает крестьян от произвола помещиков. В результате возникла новая ссора с наместником, из-за которой сам поэт едва не попал под суд. При Александре I Державин назначается министром юстиции, но вскоре должен был оставить свой пост, так как, по словам царя, слишком ревностно служил. Высокое чувство гражданственности сочеталось в натуре писателя с жизнелюбием. Он был хлебосольным хозяином, тонким ценителем природы, искусства, в том числе живописи и музыки. Эта сторона его характера особенно полно раскрылась в поздней лирике, когда утомленный служебными неудачами, он все чаще и чаще стремился найти успокоение в мирных радостях домашней жизни. Поэзия Поэтическое творчество Державина обширно и в основном представлено одами, среди которых можно выделить следующие типы: гражданские, победно-патриотические, философские и анакреотические. Особое место занимает автобиографическая поэзия. Гражданские оды Эти произведения Державина адресованы лицам, наделенным большой политической властью: монархам, вельможам. Их пафос не только хвалебный, но и обличительный, вследствие чего некоторые из них Белинский называет сатирическими. К лучшим из этого цикла принадлежит «Фелица», посвященная Екатерине II. Сам образ Фелицы, мудрой и добродетельной киргизской царевны, взят Державиным из «Сказки о царевиче Хлоре», написанной Екатериной II. Ода была напечатана в 1783 г. в журнале «Собеседник любителей российского слова» и имела шумный успех. Известный до этого лишь узкому кругу друзей, Державин сделался самым популярным поэтом в России. «Фелица» продолжает традицию похвальных од Ломоносова и вместе с тем резко отличается от них новой трактовкой образа просвещенного монарха. Оды Ломоносова принадлежат первому этапу русского классицизма. На них печать идеологии Петровской эпохи, когда главной задачей было укрепление военной, экономической и политической мощи России. От каждого человека в то время требовалось, по словам В. О. Ключевcкого, «жить для пользы и славы государства и отечества, не жалеть здоровья и самой жизни для общего блага». [2] Поэтому и в законодательстве, и в художественной литературе речь шла не о правах, а только о долге граждан перед обновленным государством. Равным образом и в монархе воспевались не милости, его, а непреклонная готовность раньше других отдать свои силы и способности отчизне. Ода «Фелица» написана в конце XVIII в. Она отражает новый этап просветительства в России. Просветители видят теперь в монархе человека, которому общество поручило заботу о благе граждан. Поэтому право быть монархом налагает на правителя многочисленные обязанности по отношению к народу. На первом месте среда них стоит законодательство, от которого, по мнению просветителей, прежде всего зависит судьба подданных. И державинская Фелица, выступает как милостивая монархинязаконодательница: Не дорожа твоим покоем, Читаешь, пишешь пред налоем И всем из твоего пера Блаженство смертным проливаешь... (С. 98). Возникает вопрос, какими фактами располагал Державин, на что он опирался при создании образа своей Фелицы — Екатерины, которую лично в эти годы еще не знал. Основным источником этого образа был обширный документ, написанный самой Екатериной II, — «Наказ комиссии о составлении проекта нового Уложения» (1768). Основными источниками «Наказа» стали книга французского просветителя Ш. Монтескье «О духе законов» и работа итальянского просветителя Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Но заимствованный характер «Наказа» имел и свою положительную сторону. Он вводил русского читателя в круг идей, сформулированных лучшими представителями европейского Просвещения. Одна из ведущих идей «Наказа» — необходимость смягчения существовавших законов, поскольку становление абсолютизма в XVI-XVIII вв. сопровождалось законодательством, отличавшимся чрезмерной жестокостью. На допросах применялись пытки, за незначительные провинности выносились смертные приговоры. Главной целью было не исправление, а устрашение подсудимых. Просветители, в том числе Монтескье и Беккариа, резко осудили жестокость суда. Екатерина подхватила в «Наказе» эту идею. Державин прекрасно почувствовал общий дух «Наказа» ж наделил свою Фелицу милосердием и снисходительностью; Стыдишься слыть ты тем великой, Чтоб страшной, нелюбимой быть; Медведице прилично дикой Животных рвать и кровь их пить. И славно ль быть тому тираном, Великим в зверстве Тамерланом, Кто благостью велик, как бог? (С. 103). Для абсолютистского государства характерно обожествление личности монарха, которое приводило к обвинениям граждан в «оскорблении величества» даже в тех случаях, когда не было состава преступления. «Одно из жесточайших злоупотреблений, — писал Монтескье, — заключается в том, что иногда определение „оскорбление величества” относят к действиям, которые не заключают в себе преступления». [3] В России обвинения в преступлениях против «величества» особенно процветали при Анне Иоанновне, на что Державин указывает в «Объяснениях» к оде «Фелица» Державин прославляет Фелицу за то, что она отказалась от этих нелепых гонений: Там можно пошептать в беседах И, казни не боясь, в обедах За здравие царей не пить. Там с именем Фелицы можно В строке описку поскоблить Или портрет неосторожно Ее на землю уронить (С. 102). Говоря о царствовании Анны Иоанновны, Державин упоминает о грубых забавах, унижающих человеческое достоинство, которыми любила развлекаться императрица, и следующим образом комментирует свои стихи: «„Там свадеб шутовских не парят. //В ледовых банях их не жарят”. Сие относится к славной шутовской свадьбе... князя Голицына... которого женили на подобной ему шутихе: был нарочно сотворен ледяной дом... также баня ледяная, в которой молодых парили». [4] Кроме Анны Иоанновны, в оде Державина есть намек еще на одного монарха, также противопоставленного Фелице. Державин пишет: Храня обычаи, обряды, Не донкишотствуешь собой (С. 98). Необычный глагол «донкишотствовать» произведен от имени героя Сервантеса — Дон Кихота. Этот сложный и глубокий образ в разные эпохи понимался с различной глубиной. Просветители видели в Дон Кихоте насмешку над безумствами рыцарства, над феодализмом, романтики прославляли его гуманистический пафос. У Державина глагол «донкишотствовать» связан с просветительским содержанием и означает нарушение принятых в обществе обычаев и приличий. Есть все основания полагать, что в роли антагониста Екатерины Державин подразумевал здесь ее мужа — Петра III. Поведение этого правителя было настолько нелепым, что вызвало общее негодование, которое закончилось дворцовым переворотом и убийством императора. Рожденный в Голштинии, он ненавидел Россию, боялся ее народа, презирал его обычаи. Он громко смеялся в церкви и передразнивал во время богослужения священников. В дворцовых церемониях заменил старый русский поклон французским приседанием. Он боготворил недавнего врага России Фридриха II и публично становился на колени перед его портретом. Екатерина прекрасно поняла ошибки своего мужа и с первых же дней пребывания в России стремилась во всем следовать «обычаям» и «обрядам» приютившей ее страны. Она преуспела в этом и вызвала к себе и при дворе, и в гвардии симпатии. Новаторство Державина проявилось в «Фелице» не только в трактовке образа просвещенного монарха, но и в смелом соединении хвалебного и обличительного начал, оды и сатиры. Таких произведений предшествующая литература не знала, поскольку правила классицизма четко разграничивали эти явления. Идеальному образу Фелицы противопоставлены нерадивые вельможи (в оде они названы «мурзами»). До Державина объектом сатиры были рядовые дворяне. В «Фелице» изображены самые влиятельные при дворе лица: князь Г. А. Потемкин, графы Орловы, граф П. И. Панин, князь А. А. Вяземский. Позже в «Объяснениях» к «Фелице» Державин назовет каждого из вельмож поименно, но для современников в этих комментариях не было необходимости. Портреты выполнены настолько выразительно, что оригиналы угадывались без труда. Екатерина разослала отдельные экземпляры оды каждому из названных выше вельмож, подчеркнув те строки, которые относились к адресату. На первом месте стоит Потемкин, гурман и чревоугодник, любитель пиров и увеселений [«Или в пиру я пребогатом, // Где праздник для меня дают» (С. 99).] Избалованный властью, Потемкин не придерживался четкого распорядка, необходимого для государственного деятеля, и повиновался в своих действиях минутным прихотям и причудам [«А я, проспавши до полудни, // Курю и кофе пью» (С. 98)]. Далее идут Орловы — Григорий и Алексей. Щедро наделенные от природы здоровьем и физической силой, они любили всякого рода забавы, требующие проворства и удальства. Один из биографов Г. Г. Орлова писал: «...по веселости и ветрености характера, по любви ко всякого рода рискованным похождениям, Григорий далеко превосходил своих братьев, нисколько не отставая от них в страстной любви ко всякого рода спорту во всех его проявлениях, начиная от кулачных боёв и всевозможных «крепышей», песельников, шутов и плясунов и кончая «бегунами», охотой, один-на-один, на медведя и даже гусиными и петушиными боями». [5] Державин указывает в сшей оде на эти грубые, недостойные сана вельможи забавы: «Или кулачными бойцами и пляской веселю мой дух» (С. 99). Далее сделан намек на графа П. И. Панина, большого любителя псовой охоты: «Или о всех делах заботу // Оставя, езжу на охоту // И забавляюсь лаем псов» (С.99-100). Упомянут и князь А. А. Вяземский, любивший низкопробную лубочную литературу: «Мой ум и сердце просвещаю, // Полкана и Бову читаю, // Над Библией, зевая, сплю» (С. 100). Соединение в одном произведении оды и сатиры одно из явлений просветительской литературы. Просветители понимали жизнь общества как постоянную борьбу истины с заблуждением. Следствием этого поединка было или приближение к идеалу, или удаление от него. В оде Державина идеалом, нормой является Фелица, отклонением от нормы — ее нерадивые «мурзы». Несомненной поэтической смелостью Державина было появление в оде «Фелица» образа самого поэта, показанного в бытовой, обстановке: «Сидя дома я прокажу, // Играя в дураки с женой...» (С. 100). Обращает на себя внимание «восточный» колорит оды, подсказанный не только сказочкой Екатерины, но и просветительской «восточной» повестью типа «Персидских писем» Монтескье. Ода «Фелица» написана от лица татарского мурзы. В ней упомянуты восточные города — Багдад, Смирна, Кашмир. Конец оды выдержан в комплиментарном восточном стиле: «Прошу великого пророка, // До праха ног твоих коснусь» (С. 104). Образ Фелицы повторяется в последующих стихотворениях Державина, вызванных различными событиями в жизни поэта. Первое из них — «Благодарность Фелице» — ответ на награду, полученную от императрицы за посвященную ей оду. «Изображение Фелицы» было написано в 1789. г., когда Державин, после тамбовского губернаторства, был отдан под суд за «превышение власти». Требовалось вмешательство императрицы, и Державин обратился к ней с новой одой. В стихотворении воспевались «Наказ» и законы, изданные Екатериной, под защиту которых отдавал себя гонимый врагами поэт. Лучшим из произведений, посвященных Фелице, было «Видение Мурзы». В нем Державин с возмущением отвергал обвинения в лести императрице, распространяемые в придворных кругах, утверждая абсолютную искренность своих похвал. Образ Фелицы воспроизводит здесь известный портрет Екатерины II, выполненный художником Д. Г. Левицким. От прославившей имя Державина оды «Фелица» идет прямая дорога к сатирической, по удачному выражению В. Г. Белинского, оде «Вельможа» (1774-1794). В ней снова представлены оба начала, выведенные в оде «Фелица», — хвалебное и сатирическое. Но если в «Федице» торжествовало положительное начало, а насмешки над вельможами отличались шутливым характером, то в оде «Вельможа» соотношение добра и зла совершенно иное. Хвалебная часть занимает очень скромное место. Она представлена лишь в самом конце оды, упоминанием одного из опальных вельмож — П. А. Румянцева, на фамилию которого намекает последний стих — «Румяна вечера заря». Центр тяжести перенесен Державиным на сатирическую часть оды, причем зло, проистекающее от равнодушия вельмож к своему долгу, представлено с таким негодованием, до которого возвышались немногие произведения XVIII в. Писатель возмущен положением народа, подданных, страдающих от преступного равнодушия царедворцев: военачальник, часами ожидающий в передней выхода вельможи, вдова с грудным младенцем на руках, израненный солдат. Этот мотив повторится в XIX в. в «Повести о капитане Копейкине» Гоголя и в «Размышлениях у парадного подъезда» Некрасова. Державинская сатира исполнена гневного чувства. Будучи введена в оду, она приняла одическую художественную форму. Сатира облеклась здесь в четырехстопные ямбы, которыми раньше писались оды. Она заимствует у оды и такую черту, как повторы, усиливающие ее гневную патетику: «А там израненный герой, // Как лунь во бранях поседевший... // А там вдова стоит в сенях...» (С. 214). Ода Державина «Вельможа» получила признание не только в XVIII, но и в XIX в. «Державин, бич вельмож, при звуке громкой лиры // Их горделивые разоблачал кумиры», [6] — писал Пушкин в «Послании цензору». Высоко оценил произведение Державина поэт-декабрист К. Ф. Рылеев. В думу «Державин» он ввел целые строфы из оды «Вельможа», заставив ее служить новым, освободительным целям. К гражданским одам Державина примыкает и знаменитое стихотворение «Властителям и судиям» (1787), которое любил декламировать Ф. М. Достоевский на литературных чтениях. Рукописный сборник с этим произведением в 1795 г. Державин поднес императрице. Однако вместо благодарности последовала немилость. Екатерина перестала замечать Державина, придворные избегали с ним встречи. Наконец, один из приятелей Державина Я. И. Булгаков спросил поэта: «Что ты, братец, пишешь за якобинские стихи?» — «Царь Давид, — сказал Державин, — не был якобинец, следовательно, песни его не могут быть никому противными». [7] Ссылка на Библию — не пустая отговорка. Стихотворение «Властителям и судиям» действительно представляет собой переложение 81го псалма царя Давида. Но по-своему был прав и Я. И. Булгаков. «...Во время Французской революции, — пишет Державин, — в Париже сей самый псалом был якобинцами перефразирован и пет по улицам для подкрепления народного возмущения против Людовика XVI». [8] Но сам поэт узнал об этом значительно позже. Стихотворение «Властителям и судиям» отличается предельно ясной композицией. Оно состоит из семи четверостиший и делится на две части, В первых трех строфах бог гневно напоминает царям и судьям об их обязанностях к народу: они должны строго и честно выполнять законы, «на лица сильных не взирать» (С. 92), защищать сирот и вдов, освободить из темниц должников — «исторгнуть бедных из оков» (С. 92). Четвертая строфа подводит горестный итог этим увещаниям. Властители и судьи оказались глухи и слепы к страданиям народа: «Не внемлют! — видят и не знают! Покрыты мздою очеса...» (С. 92). Равнодушие и корыстолюбие власть имущих вызывают гнев поэта, и в последних трех строфах он требует наказания виновных. Во избежание недоразумения сразу же заметим, что речь идет не о революционном возмездии, как это показалось напуганной якобинским террором Екатерине II. Поэт лишь напоминает царям о том, что они так же смертны, как и их подданные, и, следовательно, рано или поздно предстанут перед божьим судом. Но загробный суд кажется поэту слишком далеким, и в последнем четверостишии он умоляет бога покарать виновных, не дожидаясь их смерти. В Библии этот мотив сурового наказания царей отсутствует» Завершающие стихи библейского псалма призывают бога вместо несправедливого людского суда утвердить свой суд, и только: «...восстань, боже, суди землю, ибо ты наследуешь все народы». [9] У Державина последняя строфа содержит в себе призыв к беспощадной каре земных властителей: Воскресни, боже! боже правых! И их молению внемли: Приди, суди, карай лукавых И будь един царем земли! (С. 92). Гражданская поэзия, облеченная в библейскую форму, перейдет из XVIII в XIX век. Вслед за стихотворением «Властителям и судиям» появятся пушкинский и лермонтовский «Пророк», произведение Грибоедова «Давид», а также переложения псалмов поэтами-декабристами. К гражданской лирике Державина непосредственно примыкает одно из его поздних, итоговых произведений — «Памятник» — вольное подражание оде Горация «К Мельпомене» (первоначально муза песен, позднее — муза трагедии). Кроме Державина к оде Горация обращались Ломоносов, Пушкин, Брюсов. Общей для всех «памятников» была мысль о праве их авторов на бессмертие, но мотивировка этого права у каждого поэта своя. Стихотворение Державина впервые получило название «Памятник». Оно разбито на строфы и состоит из пяти четверостиший, написанных шестистопным ямбом с перекрестной рифмой. Произведение приобрело русскую национальную окраску. Апулия — родина Горация и протекающая по ней река Ауфид заменены названием: русских рек и морей: «Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных, // Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льёт Урал» (С.233). В четвертой строфе автор утверждает свое право на бессмертие. Державин напоминает, что он первый, «дерзнул» отказаться от торжественного, высокопарного стиля похвальных од и написал «Фелицу» в «забавном», т. е. шутливом «русском слоге». Кроме поэтической смелости Державин обладает и гражданским мужеством: поэт не побоялся «истину царям с улыбкой говорить». Пушкинский «Памятник» и по форме, и по содержанию связан не столько с горацианским, сколько с державинским вариантом этого стихотворения. Победно-патриотическая лирика Во второй половине XVIII в. Россия прославила себя громкими военными победами. Среди них особенно примечательны покорение турецкого флота в Чесменской бухте, взятие Измаила, знаменитый переход через Альпийские горы. Выдвигаются талантливые полководцы: А. Г. Орлов, Г. А. Потемкин, П. А. Румянцев, А. В. Суворов. Слава русского оружия нашла свое отражение в таких патриотических одах Державина, как «Осень во время осады Очакова», «На взятие Измаила», «На победы в Италии», «На переход Альпийских гор». Они продолжали традицию знаменитой оды Ломоносова «На взятие Хотина» и в этом смысле последовательно классицистичны. В них обычно два героя — полководец и русское воинство, персонифицированное в образе богатыря Росса (русский). Образная система обильно насыщена мифологическими именами и аллегориями. Так, например, в оде «Осень во время осады Очакова» в одной строфе представлены и бог войны Марс, и российский герб — орел, и луна как символ магометанства. В оде «На взятие Измаила» Державин широко пользуется художественными средствами Ломоносова-одописца, в том числе нагнетанием гиперболизированных образов, создающих напряженную картину боя. Военные действия сравниваются с извержением вулкана, с бурей и даже с апокалипсическим концом мира. Но отдавая дань поэзии Ломоносова, Державин и в военнопатриотической лирике сумел сказать новое слово» Одним из таких явлений было его стихотворение «Снегирь» (1800) — поэтический отклик на смерть А. В. Суворова, последовавшую 6(19) мая 1800 г. Державин познакомился с Суворовым в первой половине 70х годов XVIII в. Знакомство перешло в дружбу, чему немало способствовало сходство характеров и убеждений. За несколько дней до кончины Суворов спросил у Державина: «Какую же ты мне напишешь эпитафию?» — «По-моему, много слов не нужно, — отвечал Державин, — довольно сказать: «Здесь лежит Суворов». — «Помилуй бог, как хорошо! — произнес герой с живостью». [10] Суворов был похоронен в Александро-Невской лавре в церкви Благовещения. Эпитафия, сочиненная Державиным, до сего времени сохранилась на могильной плите. Своей простотой и краткостью она резко выделяется среда других надгробных надписей, пространных и напыщенных, с длинным перечнем титулов и наград. Стихотворение «Снегирь» было создано, по словам самого Державина, при следующих обстоятельствах. «У автора в клетке был снегирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении своего героя (т. е. Суворова. — П. О.) возвратился в дом, то услыша, что сия птичка поет военную песню, написал сию оду в память столь славного мужа». [11] Хотя Державин и называет «Снегиря» одой, но это слово утрачивает у него свой жанровый смысл. Высокую гражданскую тему Державин воплощает в форму глубоко личного, интимного произведения, вследствие чего в стихотворение вводятся подробности частной жизни поэта. Вот он, Державин, вернулся домой под гнетущим впечатлением от кончины. Суворова. А веселый снегирь встречает его, как всегда, военным маршем. Но как не подходит этот марш к скорбному настроению поэта! И именно поэтому Державин начинает свое стихотворение мягким укором: Что ты заводишь песню военну Флейте подобно, милый снегирь? (С. 283). Сравнение голоса снегиря с флейтой не случайно: в XVIII в. флейта была одним из основных инструментов военного оркестра, и флейтист часто шел впереди воинской части. В победно-патриотических одах поэты не стремились обрисовать образ воспеваемого ими полководца. Традиционные уподобления «Марсу», «Орлу» стирали индивидуальный облик героя. В стихотворении «Снегирь» Державин поставил перед собой принципиально иную задачу. Он пытался создать неповторимый облик своего покойного друга, излагая подробности его жизни. Державина не смущает соседство в его стихотворении слов «вождь», «богатырь» с такими словами, как «кляча», «солома», «сухарь». Он руководствовался не отвлеченными признаками жанра, а фактам самой действительности. «Суворов, — писал он в «Объяснениях», —воюя в Италии, в жаркие дам ездил в одной рубашке перед войском на казачьей лошади или кляче... был неприхотлив в кушаньи часто едал сухари; в стуже и в зное... себя закаливал одобно стали, спал на соломе или на сене, вставал на аре...» [12] Замечателен эпитет «быстрый» («быстрый Суворов»), передающий и живой, стремительный характер полководца, и его молниеносные, неожиданные для врага, решения, примером которых может послужить знаменитый переход через Альпы. Не скрыл Державин и печального положения своего, героя в самодержавной России: «Скиптры давая, зваться рабом» (С. 283). В этих словах — горькая ирония над участью русских полководцев, судьба которых полностью зависела от милости или гнева монарха. Гонения на Суворова со стороны Павла I — яркий тому пример. Особого внимания заслуживает метрика «Снегиря». Вместо канонической десятистншной строфы, которую закрепил за одой Ломоносов, Державин пользуется шестистишной, им самим придуманной строфой. Первые четыре стиха имеют перекрестную рифмовку, два последних — рифмуются с аналогичными стихами следующей строфы. Вместо обычного для оды четырехстопного ямба в «Снегире» — четырехстопный дактиль. Полные дактилические стопы чередуются с усеченными. После второй, усеченной стопы образуется пауза, придающая речи поэта взволнованный характер. Философские оды К этой группе произведений Державина принадлежат ода «На смерть князя Мещерского», «Водопад», «Бог». Своеобразие философских од состоит в том, что человек рассматривается в них не в общественной, гражданской деятельности, а в глубинных связях с вечными законами природы. Один из самых могущественных среди них, по мысли поэта, — закон уничтожения — смерть. Так рождается ода «На смерть князя Мещерского» (1779). Непосредственным поводом к ее написанию послужила кончина приятеля Державина, эпикурейца князя А. И. Мещерского, глубоко поразившая поэта своей неожиданностью. На биографической основе вырастает философская проблематика оды, вобравшая в себя просветительские идеи XVIII в. Тема смерти раскрывается Державиным в порядке постепенного нагнетания явлений, подвластных закону уничтожения: смертен сам поэт, смертны все люди, «глотает царства алчна смерть» (С. 85). И наконец, «звезды ею сокрушатся, // И солнцы ею потушатся, // И всем мирам она грозит» (С. 85). Перед лицом смерти происходит как бы переоценка общественных ценностей. Рождается мысль о природном равенстве людей, независимо от их ранга и состояния, поскольку все они подвластны одному и тому же закону уничтожения: «Ничто от роковых кохтей, // Никая тварь не убегает: // Монарх и узник — снедь червей...» (С. 85). Жалкими и ничтожными оказываются богатство и титулы: Подите счастья прочь возможны, Вы все пременны здесь и ложны: Я в дверях вечности стою (С. 87). Но признавая всемогущество смерти, Державин не приходит к пессимистическому выводу о бессмысленности человеческого существования. Напротив, быстротечность жизни придает ей особенную значимость, заставляет выше ценить неповторимые радости бытия: Жизнь есть небес мгновенный дар; Устрой её себе к покою И с чистою твоей душою Благословляй судеб удар (С, 87). Проблематика «мещерской», по выражению Пушкина, оды Державина нашла продолжение в оде «Водопад» (1794). Она была написана в связи с другой внезапной кончиной (5 окт. 1791 г.) одного из влиятельнейших фаворитов Екатерины II, «светлейшего» князя Г. А. Потемкина. Смерть настигла Потемкина по дороге из Ясс в Николаев, после заключения им мира с Турцией. Он умер в глухой степи, на голой земле, как умирают бедные странники. Обстоятельства этой необычной смерти произвели на Державина сильное впечатление и еще раз напомнили ему о превратностях человеческой судьбы: Чей одр — земля; кров — воздух синь; Чертоги — вкруг пустынны виды? Не ты ли, счастья, славы сын, Великолепный князь Тавриды? Не ты ли с высоты честей Незапно пал среди степей? (С. 185). Символом недолговечной славы и шаткого величия временщиков становится в оде Державина водопад (в годы губернаторства в Олонецкой губернии поэт неоднократно наблюдал водопад Кивач, находящийся неподалеку от Петрозаводска): «Алмазна сыплется гора // С высот четыремя скалами...» (С. 178). Преходящим триумфам вельмож и полководцев Державин противопоставляет в конце оды «истину», т. е. подлинные заслуги перед обществом, независимо от признания или непризнания их верховной властью. Носителем такой добродетели выступает известный полководец — «некий муж седой» — П. А. Румянцев, незаслуженно отстраненный от командования русской армией во время войны с Турцией. Эта подлинная, незыблемая слава воплощается поэтом в образе реки Суны, в нижнем ее течении, где она «Важна без пены, без порыву, // Полна, велика без разливу...» (С. 190). К «Водопаду» по своему нравственно-философскому содержанию близка отмеченная Белинским ода «На счастие». Слово счастье приобрело в поэтическом языке XVIII в. особое значение, как незаслуженные слава или удача. Впервые в этом новом смысле употребил его Ломоносов в переведенной им оде Жана Батиста Руссо «А lа fortune» под названием «На счастье». Из нескольких значений французского слова la fortune — судьба, удача, успех, счастье — Ломоносов выбрал последнее. В оде развенчивалась мнимая слава завоевателей, царей и полководцев, покупающих свое величие кровью. Ода Державина «На счастие» написана в 1789 г. Созданная в царствование Екатерины II, она была посвящена искателям удачи не на ратном поле, а при дворе. Практика фаворитизма приобрела в это время откровенно циничный характер. В связи с этим слово счастье приобрело у Державина свой смысловой оттенок. Око связано со служебным, придворным успехом. Как карточный выигрыш, оно зависит от везения, удачи и вместе с тем от ловкости искателя. Внезапно улыбнувшись своему избраннику, оно столь же неожиданно может повернуться к нему спиной. В духе поэтики XVIII в. Державин создает мифологизированный образ счастья — нового божества, которому поклоняются его современники: О ты, великомощно счастье! Источник наших бед, утех... ...Сын время, случая, судьбины Иль недоведомой причины, Бог сильный, резвый, добрый, злой! На шаровидной колеснице, Хрустальной, скользкой, роковой... (С. 124). В этом новом, особом значении счастье и производные от него слова продолжали употребляться поэтами XIX в. Большой популярностью в XVIII и даже XIX в. пользовалась ода «Бог» (1784). Она была переведена на ряд европейских, а также на китайский и японский языки. В ней говорится о начале, противостоящем смерти. Бог для Державина — «источник жизни», первопричина всего сущего на земле и в космосе, в том числе и самого человека. На представление Державина о божестве оказала влияние философская мысль XVIII в. На это указывал сам поэт в своих «Объяснениях» к этой оде. Комментируя стих «Без лиц в трех лицах божества!», он писал: «Автор, кроме богословского... понятия, разумел тут три лица метафизические, то есть: бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в движении вещества и нескончаемое течение времени, которое бог в себе совмещает». [13] Тем самым, не отвергая церковного представления о трех сущностях божества, Державин одновременно осмысляет его в категориях, почерпнутых из арсенала науки, — пространства, движения, времени. Державинский бог не бесплотный дух, существующий обособленно от природы, а творческое начало, воплотившееся, растворившееся в созданном им материальном мире («живый в движеньи вещества»). Пытливая мысль эпохи Просвещения не принимала ничего на веру. И Державин, как сын своего века, стремится доказать существование бога. Сочетание науки и религии — характерная черта философии XVIII в., которой причастны такие крупные мыслители, как Гердер, Вольф, Кант. О существовании бога, по словам Державина, свидетельствует прежде всего «природы чин», т. е. порядок, гармония, закономерности окружающего мира. Другое доказательство — чисто субъективное: стремление человека к высшему, могущественному, справедливому и благостному творческому началу: «Тебя душа моя быть чает» (С. 115). Вместе с тем Державин воспринял от эпохи Просвещения мысль о высоком достоинстве человека, о его безграничных творческих возможностях: Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь — я раб — я червь — я бог! (С. 116). Анакреонтические стихи Оды Анакреона, действительные и приписываемые ему, переводили и «перелагали» почти все русские поэты XVIII в. Одно из последних изданий лирики Анакреона, где были представлены и греческий текст и переводы, было осуществлено в 1794 г. близким приятелем Державина — Н. А. Львовым. Видимо, не без влияния Львова и сам Державин в 1804 г. издал сборник под названием «Анакреонтические песни». В нем были представлены переводы и «подражания» одам Анакреона, такие, как «Богатство», «Купидон», «Кузнечик», «Хмель», «Венерин суд» и ряд других. Однако большую часть стихотворений, вошедших в книгу, представляли оригинальные произведения Державина, написанные в анакреонтическом духе. Анакреонтические стихи создавались Державиным в основном во второй половине 90х годов XVIII в., когда поэт, прошедший долгий служебный путь, исполненный взлетов и падений, начинал понимать ненужность и бесплодность своего административного рвения. Все чаще и чаще приходила мысль об уходе на покой от утомительной и неблагодарной государственной деятельности. На этой биографической основе выстраиваются в анакреонтике Державина два противоположных друг другу мира: официальный, правительственный, враждебный поэту и домашний, спокойный, дающий обширный материал для его поэзии. Устанавливается своеобразное соотношение ценностей, почитаемых в каждом из этих миров. Утомительной службе при дворе противостоит покой, зависимости от прихотей и капризов двора — свободе человека, служебной иерархии — дружеские отношения, зависти и карьеризму — любовь и согласие с близкими людьми. Наиболее четко эти контрасты наблюдаются в таких стихотворениях, как «Дар», «К лире», «К самому себе», «Желание», «Свобода». В стихотворении «К самому себе» Державин пишет: Что мне, что мне суетиться Вьючить бремя должностей, Если мир за то бранится, Что иду прямой стезей? ...Но я тем коль бесполезен, Что горяч и в правде чёрт, — Музам, женщинам любезен Может пылкий быть Эрот. Стану ныне с ним водиться, Сладко есть, и пить, и спать; Лучше, лучше мне лениться, Чем злодеев наживать (С. 273). В стихотворении «К лире» Державин обращается к вопросу, поднятому еще Ломоносовым в «Разговорес Анакреоном»: что следует воспевать — любовь или славу героев? Ломоносов, как известно, отдавал безоговорочное предпочтение героической поэзии. И Державин вслед за Ломоносовым вначале воспевал современных ему героев: Румянцева-Задунайского, Суворова-Рымникского, но оба полководца оказались в немилости у царей, и судьбу их уже не изменит его похвала. Следовательно, решает поэт, лучше от героической поэзии перейти к любовной: Так не надо звучных строев». Переладим струны вновь: Петь откажемся героев, А начнем мы петь любовь (С. 255). Обращение Державина к анакреонтике диктовалось также и особенностями его характера. Он любил жизнь и ее радости, был большим хлебосолом, умел восхищаться женской красотой. Образ жизнелюбивого старца характерен для ряда произведений державинского сборника — «Приношение красавицам», «Люси», «Анакреон у печки», «Венец бессмертия». В анакреонтической лирике Державина отражаются события ...и факты из личной жизни поэта. Героями его стихотворений становятся близкие ему люди — его жена Дарья Алексеевна, которую он называет то Дашенькой, то Миленой; ее родственницы, сестры Бакунины — Параша и Варюша, дочь поэта Львова — Лиза. Все это придает стихам Державина интимность, задушевность. Любовь, воспеваемая Державиным, носит откровенно эротический характер. Это земное, плотское чувство, переживаемое легко, весело, шутливо, как удовольствие, человеку самой природой. Интимному, камерному содержанию «Анакреонтических песен» соответствует их форма. В отличие от одического словесного изобилия здесь господствует краткость, лаконизм. Некоторые стихотворения — «Желание», «Люси», «Портрет Варюши» — состоят из восьми стихов. Своеобразны и мифологические образы сборника. Они представлены не державными божествами похвальных и военных од — Зевсом, Марсом, Нептуном, а образами, более легкомысленного, эротического характера — Амуром (Эротом, Купидоном), Венерой, нимфами, грациями. По тому же принципу отобраны и «славянские» божества: Лель, Знич, Зимстрела, которые должны были придать сборнику национальный колорит. «Песни» Державина, наряду с одами Хераскова и Карамзина, знаменовали собой важный этап в истории русской поэзии, когда от переводов и переложений од Анакреона был сделан переход к собственной, отечественной анакреонтической поэзии. Дальнейшим шагом в этом направлении явилась «легкая поэзия» Батюшкова и молодого Пушкина. Державин и классицизм Творчество Державина глубоко противоречиво. «Кумир Державина — 1/4 золотой, 3/4 — свинцовый», [14] — писал Пушкин Александру Бестужеву. Эта же мысль, но с массой примеров, содержится в известной статье Белинского «Сочинения Державина». «В поэзии Державина, — указывал критик, — явились впервые яркие вспышки истинной поэзии, местами даже проблески художественности... и вместе с тем, поэзия Державина удержала дидактический и риторический характер... который сообщен ей поэзиею Ломоносова». [15] Отмеченная Пушкиным и Белинским двойственность художественной манеры Державина объясняется тем, что он еще связан с классицизмом и широко пользуется его поэтическими средствами. Но творчество Державина принадлежит позднему классицизму, Он доводит это направление до его вершин и вместе с тем взрывает изнутри, открывая в литературе новые, неизвестные пути, которые объективно вели к романтизму и реализму. О связи Державина с классицизмом свидетельствует следующие факты. Своими учителями он с гордостью называет Ломоносова и Сумарокова. Ведущим жанром поэзии Державина была ода в разновидностях, предложенных Ломоносовым: победно-патриотическая, похвальная, духовная» анакреонтическая. От одической поэзии классицизма Державин унаследовал риторичность, т. е. многословие, рассудочность, напряженный и не всегда согретый глубоким чувством ораторский пафос. Оды его по количеству стихов иногда приближаются к поэмам XIX в., но не по содержанию, а вследствие чисто словесного изобилия. Принцип — словам тесно, а мыслям просторно — еще не известен Державину. В его одах наличествует дидактический элемент. Поэт не повествует, а поучает, хвалит или осуждает героев в духе своих гражданских представлений. Эту установку он в ряде случаев специально подчеркивает: «Хочу достоинства я чтить...» (С.211) или «Я славить мужа днесь избрал...» (С. 241). Основная мысль произведения часто выносится Державиным в конец и, наподобие басенной морали, завершает его: «Счастье нам прямое // Жить с нашей совестью в покое» (С. 206) («Мой истукан») или «Умеренность есть лучший пир» (С. 225) («Приглашение к обеду»). Бытовые факты, военные, политические события многократно выступают у Державина не в их истинном виде, а заменяются условными, аллегорическими образами. Например, если надо сказать: подул северный ветер, поэт пишет: «Спустил седой Эол Борея // С цепей чугунных из пещер» (С. 121) («Осень во время осады Очакова»). В той же оде победы русских войск во главе с Потемкиным над Турцией предстают в виде следующей аллегории: Российский только Марс, Потемкин... ...Полков, водимых им, орел Над древним царством Митридата Летает и темнит луну (С. 122). Многие из этих аллегорий поэт вынужден был сам раскрывать в специальных Объяснениях», написанных им в конце жизни. Так, в оде «На умеренность» Державин пишет: Пускай Язон с Колхиды древней Златое сбрил себе руно, Крез завладел чужой деревней, Марс откуп взял, — мне все равно... (С. 192). Каждый из образов этого отрывка, как указывает сам Державин, следует понимать следующим образом: под Язоном подразумевается Потемкин, получавший большие доходы с завоеванного Крыма. Под Крезом — отец Платона Зубова, нечестным путем округливший свои владения, под Марсом — крупные военачальники Ю. В. Долгоруков и Н. И. Салтыков, содержавшие винные откупа. И вместе с тем, не объявляя классицизму войны и даже называя своими учителями лучших его представителей, Державин почти в каждом произведении в большей или меньшей степени нарушает его нормы. Так, например, он уже не придерживается строгого разграничения высоких и низких жанров, изящной и грубой действительности. В его стихотворения, как это было в «Фелице» и «Вельможе», вошли и хвалебные и обличительные начала. Прежний барьер между одой и сатирой оказался разрушенным. Державин предвосхищал одну из черт политической лирики поэтов-декабристов, Пушкина, Лермонтова, в которой наличествовали и похвала и осуждение. В связи с этим сам термин «ода» теряет у Державина свое прежнее жанровое значение и становится синонимом слова «стихотворение». В одном и том же произведении Державин может сказать высоким слогом: «Для возлюбивших правду глаз // Лишь добродетели прекрасны, // Они суть смертных похвала» (С. 212) — и тут же, в следующей строфе почти басенные стихи: «Осел останется ослом, // Хотя осыпь его звездами...» (С. 212) («Вельможа»). «Выразительность каждой детали, а не ученое построение рационального единства — таков закон поэзии Державина», [16] — говорит Г. А. Гуковский. Принципиально новым стало в поэзии Державина и изображение самой действительности. Натура Державина, по словам Белинского, была артистической, художественной. Биографы поэта неоднократно указывали на его интерес к живописи. Его рисунки и чертежи были замечены еще в гимназии М. И. Веревкиным. В своих стихах он неоднократно обращается к художникам и скульпторам — к французскому ваятелю Рашету, к немецкой художнице — Анжелике Кауфман, к итальянскому живописцу Тончию. В оде «Видение мурзы» образ Фелицы — точное воспроизведение портрета Екатерины II, написанного Левицким. Живописное начало широко представлено в поэзии Державина, Он великолепно передает цвет и форму изображаемых им явлений средствами поэтической речи. К Державину как нельзя лучше подходит выражение «художник слова». Он любит красочные эпитеты. В оде «Осень во время осады Очакова» он пишет: «Уже румяна осень носит // Снопы златые на гумно» (С. 121). В стихотворении, «Развалины» Екатерина II на прогулке смотрит «...на станицу сребробоких ей милых сизых голубков // Или на пестрых краснооких // Ходящих рыб среди прудов» (С. 263). Он заворожен красками появившейся радуги: «Пурпур, лазурь, злато, багрянец, // С зеленью тень слиясь с серебром» (С. 314). Если простые эпитеты бессильны передать богатство красок, он обращается к сложным. Его родственница юная Параша Бакунина — «сребро-розова лицом» (С. 275), у поэтессы Сафо — «бело-румяные персты» и «черно-огненный взор» (С. 209). В отдельных случаях его эпитеты могут состоять из трех слов — «лазурно-сизыбирюзовы» (С. 232) перья павлина. Описание обеденного стола превращается в мастерски выполненный натюрморт, где каждое кушанье радует глаз своими красками: Багряна ветчина, зелены щи с желтком, Румяножелт пирог, сыр белый, раки красны, Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером Там щука пестрая — прекрасны! (С. 329). То же самое — в стихотворении «Приглашение к обеду»: Шекснинска стерлядь золотая, Каймак и борщ уже стоят; В крафинах вина, пунш, блистая То льдом, то искрами манят (С. 223). Державин стремится передать не только краски, но и пластические формы. Лань в оде «Водопад» «идет робко чуть ступает... / Рога на спину преклоняет и быстро мчится меж дерев» (С. 179). Совершенно другая осанка у коня: «Крутую гриву, жарку морду // Подняв, храпит, ушми прядет» (С. 179). В стихотворении «Русские девушки» мастерски описана пляска под названием «бычок». Ее исполнительницы «...склонясь главами, ходят, // Башмаками в лад стучат, // Тихо руки, взор поводят, // И плечами говорят» (С. 280). Так, преодолевая условный, аллегорический язык классицистической поэзии, Державин вышел в своих стихах к реальному миру. Это было огромным завоеванием, открывавшим дорогу к реализму, но это не был еще сам реализм, поскольку речь еще шла лишь о перенесении в поэзию множества отдельных конкретных фактов. Дальнейшие успехи русской поэзии были связаны с мастерством художественного обобщения, с типизацией, которыми овладели другие поэты, в первую очередь Пушкин. Новаторство Державина проявилось также и в том, что в его творчестве впервые в русской литературе нашли отражение личность поэта и факты его биографии. В русском классицизме второй трети XVIII в. общественная тематика почти полностью заслонила авторское, биографическое начало. При решении огромных государственных задач изображение частной жизни поэта казалось незначительным и даже ненужным. Поэтому поэзия Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова не дает почти никаких сведений о самом поэте и его домашнем окружении. Но в конце века соотношение государственного и личного начал в литературе резко изменилось, и для этого были веские причины. К середине XVIII в. процесс централизации и укрепления русского государства был завершен. На очереди стояла демократизация общества: отмена крепостного права, смягчение законов. Решить эти задачи самодержавное правительство было не в силах. Государство все более и более ощущается как начало, враждебное человеку, за права которого стала бороться просветительская литература. В связи с этим государственная тематика теряет былой ореол и уступает место личному началу. Одним из проявлений этой тенденции и была автобиографическая лирика Державина, открывавшая пути к субъективному началу и к романтизму. В отличие от своих предшественников, Державин твердо убежден в том, что автор и его личная жизнь могут быть предметом поэзии, и смело вводит эту тему в свое творчество. В стихотворении «Прогулка в Царском селе» перед читателем предстает молодой Державин, счастливый супруг, катающийся в «лодочке» со своей женой Екатериной Яковлевной Бастидон, которую он называет Пленирой. Несколькими годами позже в стихах «На смерть Катерины Яковлевны» безутешный вдовец горестно оплакивает ее внезапную кончину. Эту печаль не в силах рассеять и новая женитьба на Дарье Александровне Дьяковой (Милене), о чем он говорит в стихотворении «Призывание и явление Плениры». В послании «К Анжелике Кауфман», известной немецкой художнице, дан выразительный портрет Милены — «белокурой», «возвышенной станом», «с гордым несколько челом» (С. 222). О своей внешности — «в сединах», «с лысиной» — уже престарелый поэт сообщил в послании «Тончию», итальянскому живописцу, автору одного из портретов Державина. О вспыльчивом, бескопромиссном характере поэта — «горяч и в правде чёрт» (С. 273) — мы узнаем из стихотворения «К самому себе». Биографическая тема особенно широко представлена в позднем творчестве Державина, в годы, наступившие после неудач на служебном поприще. Оскорбленный поэт отстаивает свое человеческое достоинство. Особенно характерно в этом плане стихотворение «Евгению. Жизнь Званская», адресованное другу поэта Евгению Болховитинову, епископу Хутынского монастыря, расположенного неподалеку от имения поэта в Званке. Поэт устал от обременительной службы при дворе. Его тянет в деревню, на покой: Блажен, кто менее зависит от людей, Свободен от долгов и от хлопот приказных, Не ищет при дворе ни злата, ни честей И чужд сует разнообразных! (С. 326). Большую часть стихотворения занимает описание привольной жизни поэта. Это образец усадебной дворянской идиллии, в которой неспешно и вдохновенно рассказывается о тех радостях, которые доставляет Державину его пребывание в деревне. Распорядок дня определяют такие приятные занятия, как утренняя прогулка по саду, чаепитие за круглым столом с неспешным разговором о деревенских новостях. В идиллическом плане изображена и крестьянская жизнь. В Званке есть больница для крепостных и врач каждое утро докладывает барину о «вреде» и «здоровье» больных. Возникает естественный вопрос, как согласовать эти факты с картинами помещичьего произвола, изображенными Фонвизиным и Радищевым. Кто из писателей более прав? Кто ближе к истине? Нет никаких оснований заподозрить Державина в умышленном приукрашивании крестьянской жизни. Он действительно был добрым человеком и гуманным помещиком, но то, что происходило в Званке, — исключение, а то, о чем писали Фонвизин и Радищев, — правило. Поэтому судить о положении крепостного крестьянина в России XVIII в. все-таки приходится не по стихотворению Державина, а по комедии Фонвизина и книге Радищева. Язык и стих Разрушение жанровой иерархии, соединение «высокого» и «низкого», серьезного и шутливого осуществлялось в поэзии Державина, за счет «вторжения» в нее просторечных слов и выражений. Поэт опирался не на книжные правила, а на широкую разговорную, в том числе и на свою собственную, повседневную речь. «Державин, — указывал Г. А. Гуковский, — пишет не так, как учит школьная теория языка, а так, как говорит в жизни он сам... А поскольку он... человек не из ученых, человек простой, прямолинейный, не салонный, — он и говорит соответственным образом». [17] В поэзии классицистов просторечная лексика употреблялась только в низких жанрах — в басне, эпиграмме, сатире. У Державина ее можно увидеть и в оде, и в послании, и в анакреонтическом стихотворении. Тем самым разрушалась искусственная преграда между «поэтическим» и разговорным языком. Так, в оде «Фелица» можно встретить рядом со стихами «Где ангел кроткий, ангел мирной, // Сокрытый в светлости порфирной...» (С. 102) стихи с совершенно иной лексической окраской — «Князья наседками не клохчут, // Любимцы въявь им не хохочут // И сажей не марают рож» (С. 102). В оде «Видение мурзы» рядом с «высокими» стихами «И лил в восторге токи слез» стоят строки, как будто перенесенные из басни: «И словом: тот хотел арбуза, //А тот соленых огурцов» (С. 113). В этой же оде встречаем такие слова, как «растабары», «шититься» (вместо «защищаться»). Особенно широко просторечная лексика представлена в дружеских посланиях, где сам жанр благоприятствовал непринужденности поэтической речи. Так, в послании «Храповицкому» встречаются такие слова, как «враки», «допущали» (вместо допускали); в стихотворении «Капнисту» — «спокойство», «пужливый», «метаться нам туды, сюды». Вместе с тем слог Державина имел и уязвимые стороны, прежде всего в тех случаях, где церковнославянские и просторечные слова подчас стояли в одном стихе. Так, например, в стихотворении «Крестьянский праздник» рядом со словом «днесь» стоят «в кобас побренчи», рядом с «сей» — «прогаркни» («Прогаркни праздник сей крестьянский») (С. 325), что создавало лексическую дисгармонию, какофонию. Эти промахи, при всем своем уважении к гению Державина, отметил Пушкин. «Этот чудак, — писал он, — не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка... Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо... Читая его, кажется, читаешь дурной... перевод с какогото чудесного подлинника». [18] Резкость тона Пушкина объясняется тем, что перед ним стояла задача дальнейшего совершенствования литературного языка, и слог Державина уже не мог быть для него примером. Новые пути прокладывал. Державин и в области метрики. Его поэзия отличается удивительным богатством стихотворных размеров. Он пишет и двусложными и трехсложными стопами. Особенно интересны произведения, в которых он переходит от одного размера к другому или обращается к вольному тоническому стиху. Эти отклонения от «правильного» стиха чаще наблюдаются у Державина в сугубо личных, интимных произведениях. В стихотворении «Ласточка», посвященном памяти первой жены — «Плениры», поэт чередует трехсложные дактили с трехсложными амфибрахиями.. Это помогает ему ритмически изобразить зигзагообразный полет ласточки. Стихотворение «На смерть Катерины Яковлевны» написано дольником, без соблюдения стоп. Разрушение ритма передает растерянность поэта, подавленного неожиданной кончиной горячо любимой жены: Уж не ласточка сладкогласная Домовитая со застрехи — Ах! моя милая, прекрасная Прочь отлетела, — с ней утехи (С. 207). Столь же широко пользуется Державин звуковой инструментовкой стиха. Так, в первом стихе оды «На смерть князя Мещерского» повторяющиеся звуки «л» и «н» имитируют бой часов, отсчитывающих мгновения человеческой жизни: «Глагол времени, металла звон» (С. 85). Звуки «г» и «р» в стихотворении «Снегирь» передают грохот артиллерийского залпа: «Северны громы в гробе лежат» (С. 283). Те же звуки в оде «Водопад» воспроизводят рев водопада: «Грохочет эхо по горам, // Как гром гремящий по громам» (С. 183). В других случаях Державин сознательно, как он сам указывал, избегал звука «р», например в стихотворении «Соловей». Новатором оказался Державин и в области рифмы. Наряду с точными он широко пользовался неточными рифмами. Он спокойно рифмует «творение» и «перья» («Павлин»), «в тьме» и «во сне» («На смерть Катерины Яковлевны»), «холм» и «дом» («Тишина»), «правды» и «водопады» («Облако»), «орудье» и «полукружье» («Радуга»), «бревны» и «устрашенны» («На взятие Измаила»), Это дало ему возможность расширить границы русского стиха и предвосхитить опыты поэтов XIX и даже XX вв. Сближая поэзию с жизнью, смело нарушая каноны классицизма, Державин прокладывал новые пути в русской литературе. Поэтому Белинский, сравнивая творчество Пушкина с морем, вобравшим в себя ручейки и реки предшествующей литературы, одной из этих могучих рек считал поэзию Державина. [1] Державин Г. Р. Стихотворения. М., 1957. С. 448. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте. [2] Ключевский В. О. Очерки и речи. Второй сборник статей. Пг., 1919. С. 459. [3] Монтескье Ш. Избр. произв. М., 1955. С. 323. [4] Державин Г. Р. Соч. Спб., 1866. Т. 3. С. 599. [5] Голомбиевский А. А. Биография князя Г. Г. Орлова: М., 1904. [6] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 120. [7] Державин Г.Р. Соч. Т. 6. С. 695. [8] Державин Г. Р. Соч. Т. 6. С. 695. [9] Библия, или Книга Священного писания Ветхого и Нового завета в русском переводе. Спб., 1892. С. 699. [10] Державин Г. Р. Соч. Т. 2.С. 345. [11] Державин Г. Р. Т. 3. С 677. [12] Державин Г. Р. Соч. Т. 3. С. 677. [13] Державин Г. Р. Соч. Спб., 1866. Т. 3. С. 593. [14] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.» Т 10. С. 145. [15] Белинский В. Г. Полн, собр. соч. Т. 6. С. 602-603. [16] Гуковский Г.А. Русская литература XVIII веха. С. 412. [17] Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. С. 416. [18] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 148. 2. Особенность творческого наследия И.А.Крылова И.А. Крылов был современником В.А. Жуковского, А.П. Сумарокова, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, В.Г. Белинского, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого и многих других выдающихся людей своего времени. Он прожил долгую жизнь, был признан и любим современниками, уже при жизни вышло 12 изданий его басен. С 1820 г. басни Крылова стали переводить на иностранные языки. В предисловии к французскому изданию было сказано: “...ни один народ не имеет баснописца, который стоял бы выше Крылова в изобретении и оригинальности”. Но особенно он стал почитаем после смерти, когда его роль воспитателя нравов русского общества была многократно подчеркнута многими филологами и общественными деятелями России. Исключительный успех Крылова был отмечен В.Г. Белинским. Критик называл Крылова “народным поэтом” — этого высокого звания не удостаивался ни один русский писатель. Народность творчества и демократизм взглядов связаны с происхождением писателя. Крылов родился в Москве. Он был сыном армейского офицера, который по роду службы был вынужден вместе с семьей странствовать со своим полком по России. Мать его была простая неграмотная женщина, но “умная от природы и исполненная высоких добродетелей”, как позднее вспоминал сам писатель. Раннее детство Крылов провел в Оренбурге; он находился там вместе с матерью и во время восстания Е. Пугачева, отец его руководил обороной Яицкого городка. Собирая материалы по истории Пугачевского бунта, А.С. Пушкин первый записал рассказы Крылова об этом периоде его жизни. Вскоре в чине капитана отец оставил военную службу и поступил на место асессора палаты уголовного суда Тверского наместничества. Отец был занят службой и не мог уделять должного внимания воспитанию сына, но первоначальные навыки чтения и письма мальчику привил именно он. В основном же маленький мальчик находился на попечении матери, которая была его постоянной доброй наставницей. Позднее Крылов вспоминал о ней с огромной любовью, уважением и благодарностью, “как о первой радости, как о первом счастии жизни”. Вскоре умирает отец и мать остается с двумя детьми на руках (к этому времени в семье родился еще один мальчик, Лев). Семья впадает в крайнюю бедность. В то время еще не было школ, дети занимались у гувернеров-иностранцев. Из милости Крылову было разрешено учиться вместе с детьми тверских помещиков Львовых. Мальчик учился неохотно, и матери стоило огромного труда заставить его продолжать занятия. Именно она приучила его к систематическим занятиям и привила любовь к чтению. Мальчик был вынужден служить в суде подканцеляристом в тверском магистрате. Мать продолжала по мере возможности заниматься с сыном. Страсть к чтению очень рано овладела мальчиком. Поощряемый матерью, он сначала перечитал книги отца, а потом начал доставать их самостоятельно. Известно, в частности, что когда он продал свою первую оперу “Кофейница”, то отказался взять деньги за свою работу и на всю сумму (60 рублей ассигнациями) набрал книг, в числе которых были произведения Мольера, Расина, Буало. Позже он научился читать и писать по-немецки и итальянски, а после пятидесяти лет (будучи уже известным писателем) самостоятельно (на спор) освоил древнегреческий язык, читая классических авторов. Известно, что Крылов брал уроки английского языка, хорошо рисовал, играл на скрипке, знал теорию музыки, увлекался математикой, не был лишен актерского таланта, но систематического образования так и не получил. Самоучкой он выучил французский язык. Самовоспитание дает свои плоды, и Крылов вступает в самостоятельную жизнь с широким кругом интересов, разносторонними знаниями и начитанностью. В это время семья уже живет в Москве. Сам Крылов не любил рассказывать о себе. Когда он стал знаменит, его просили написать автобиографию, однако он отказался. Когда же его биография была написана Каменским и его попросили: “Прочтите и поправьте или вымарайте, что заблагорассудите”, Крылов ответил: “Прочитал, ни поправлять, ни выправлять ни времени, ни охоты нет”. Незадолго до его последней болезни из Парижа прислали ему его жизнеописание для биографического словаря достопамятных людей. По свидетельству современника, он ответил: “Пусть пишут обо мне, что хотят”. Именно поэтому в биографии писателя много белых пятен и даже неизвестен точный год его рождения. Официальное празднование 50-летия творческой деятельности и 70-летия со дня рождения шумно и помпезно проходило в 1838 г., хотя сам Крылов возражал против этого, но его протесты не были услышаны. Творческий путь Крылова разделяется на два этапа: в 1780— 1790-е гг. Крылов — драматург и журналист (это писатель XVIII в.), второй этап — качественно иной, когда Крылов становится баснописцем (и это уже писатель XIX в.). КРЫЛОВ-ДРАМАТУРГ. Свой творческий путь Крылов начал как драматург. Первым юношеским драматическим опытом была комическая опера “Кофейница”, изображавшая нравы эпохи. В 1787 г. им написана прозаическая комедия “Проказники”, наделавшая много шума, так как в ней под именем Рифмокрада был осмеян известный писатель-драматург Я.Б. Княжнин. Разразился скандал, и пьеса, принятая к постановке, была снята с репертуара. Наиболее значительным произведением этого периода была “Подщипа, или Трумф”, написанная для любительского спектакля, в котором сам автор принимал участие, исполнив роль Трум-фа. В этой пьесе молодой драматург высмеивал как “немецкую” цивилизацию, так и отечественные патриархальные нравы. Современники видели в ней насмешки над правительством. Пьеса была запрещена цензурой и не была опубликована, но постоянно исполнялась на любительских сценах.Получить предложение В начале XIX в. Крылов сочиняет самые известные свои комедии: “Модная лавка” (в 1806 г. поставлена, в 1807 г. опубликована) и “Урок дочкам” (в 1807 г. поставлена и опубликована), а также сказочную комическую оперу “Илья богатырь” (поставлена в 1806 г., опубликована в 1807 г.). Комедии “Урок дочкам” и “Модная лавка” имели шумный успех благодаря множеству комических ситуаций, живости и правдоподобности характеров, множеству реалистических, житейских ситуаций, отсутствию дидактики и благодаря всевозможным смешным деталям. Пьесы сохранялись в репертуаре на протяжении всего XIX в. и даже ставились в XX в. В своих драматических произведениях молодой автор выступает как сатирик, мастер диалога и построения мизансцен. С прямотой публициста он критикует современные нравы, сатирически и гротескно изображая характеры. Уже в это время у него появляется понимание роли писателя как наставника сограждан. КРЫЛОВ-ЖУРНАЛИСТ. Взгляды Крылова на миссию писателя как на исправителя нравов общества неминуемо должны были привести его в журналистику. С 1789 г. начинает выходить ежемесячное издание “Почта духов”, основным автором которого был Крылов. В жанре эпистолярного романа создается гротескная картина современных нравов, демонстрируется абсурдность привычного порядка вещей. Автор надеется преобразить мир через воздействие здравого смысла. В книге встречаются прозрачные намеки на нравы двора и на порядки в империи. “Почта духов” была прекращена на восьмом, августовском выпуске в связи с усилением цензурных гонений после начала Французской буржуазной революции. Сатирическая острота “Почты духов” поражала современников своей злободневностью и смелостью. Именно поэтому об этом периоде мемуаристы, современники автора, не смели много писать, известно лишь несколько невнятных упоминаний о столкновениях Крылова с властью. Не случайно авторство “Почты духов” во французских мемуарах ошибочно приписывается АН. Радищеву, автору крамольного “Путешествия из Петербурга в Москву”. В 1789 г. Крылов (вместе с известным актером И.А. Дмитревским, актером и драматургом П.А. Плавильщиковым и писателем А.И. Клушиным) основывает издательство “Крылов с товарищи”. С февраля 1792 г. начинает выходить журнал “Зритель”, где Крылов публикует сатирические “похвальные речи”, статьи, повести “Ночи” и “Каиб”, продолжающие обличение современных нравов и подвергающие критике общественные устои. Но это продолжалось недолго. Уже в мае в помещении типографии был проведен обыск и у Крылова отобрана повесть “Мои горячки” (не сохранилась). За Крыловым был установлен полицейский надзор. Тем не менее в 1793 г. Крылов вместе с Клушиным начинает издавать “Санкт-Петербургский Меркурий”, где продолжает печатать стихи, речи, рецензии на пьесы. Весь первый этап в творчестве Крылова принято считать подготовительной школой к главному его призванию, благодаря которому он сделался классиком русской литературы. Но уже в это время Крылов становится известным автором своего времени, не входившим в литературные группировки и ориентирующимся на здравый смысл, житейскую мудрость, предпочитая все это книжной премудрости. КРЫЛОВ-БАСНОПИСЕЦ. Писать басни Крылов начал в 1788—1789 гг., но это были лишь первые опыты, которые сам автор даже никогда не включал в собрание своих басен. Второй, зрелый этап творчества Крылова приходится на первую половину XIX в., когда он становится баснописцем. Именно в баснях полностью раскрылся сатирический талант Крылова, сумевшего удачно применить к этому жанру свой драматический и публицистический опыт: по мнению исследователей, басня несет в себе элементы лирики, эпоса и драмы. Басню “Дуб и Трость” (1805) Крылов отнес на суд И.И. Дмитриеву, самому прославленному баснописцу того времени, который и одобрил это начинание. В 1806 г. в журнале “Московский зритель” появились сразу две басни — “Дуб и Трость” и “Разборчивая невеста”. А уже в 1809 г. Крылов выпускает сборник, в состав которого вошли 23 басни. Позже были изданы “Новые басни”, куда наряду со старыми (уже переработанными к этому времени) были включены и совершенно новые басни. Кроме того, отдельные басни регулярно публиковались в различных журналах того времени. Затем Крылов подготовил издание басен в 9 книгах, куда вошло около 200 наименований. Свои “Басни в девяти книгах” сам автор рассматривал как целостное произведение. Порядок размещения басен был продуман им самим и постоянно совершенствовался (этот принцип до сих пор представляет загадку). Единственное, что оставалось неизменным, — начало: басня “Ворона и Лисица” открывала собрание басен во всех изданиях. Социальные и нравственные проблемы, поставленные в баснях, были порождены реальной жизнью, состоянием именно русского общества и в совокупности создавали конкретный “образ” России. Во времена Крылова басня была модным жанром, басни создавали почти все писатели. Аллегорическая форма басни позволяла неоднозначно понимать ее смысл, давая возможность, с одной стороны, обходить цензуру, с другой — предлагать многоплановую трактовку изображаемых явлений, что имело как положительную, так и отрицательную сторону. Именно широта трактовки зачастую обеспечивала басням бессмертие, хотя давно забыт или известен только специалистам конкретный повод, послуживший к созданию басни. Сама же басня жива и “работает” спустя века. Тема № 15: Творческая деятельность А.Н.РадищеваА.Н.Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву». Сентиментализм в России. Н.М.Карамзин Повесть «Бедная Лиза» План: 1. 2. 3. 4. Творческая деятельность А.Н.Радищева А.Н.Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву». Сентиментализм в России. Н.М.Карамзин Повесть «Бедная Лиза» 1. Творческая деятельность А.Н.Радищева Александр Николаевич Радищев (1749–1802) вырос в богатой помещичьей семье, в деревне, в Саратовской губернии. Его отец не угнетал своих крестьян, и они впоследствии спасли его с семьей от смерти во время пугачевского восстания. Когда Радищеву было восемь лет, его повезли в Москву. Здесь он жил у родственника, М.Ф. Аргамакова, и учился вместе с его детьми. Учителями его были профессора Московского университета (Аргамаков был в родстве с директором университета). В 1762 г. Радищев был «пожалован» в пажи. Студенты Пажеского корпуса учились немного, но их обязывали прислуживать при дворе императрице. Радищев с детства знал деревню, видел крепостные порядки. Потом, в Москве, он воспринял начатки передовой культуры. Теперь он узнал двор, и новые впечатления не могли не оказаться для него тяжелыми. Осенью 1766 г. Радищев был отправлен в Лейпциг в составе группы молодых дворян для обучения в университете юридическим наукам: русское правительство нуждалось в образованных чиновниках, и их хотели подготовить за границей. Пять лет, проведенные Радищевым за границей, расширили его умственный горизонт весьма значительно. Он занимался очень усердно (изучал юридические и исторические науки, философию, естественные науки, почти прошел курс медицинских наук, внимательно следил за художественной литературой Германии, Франции). Жилось Радищеву в Лейпциге тяжело, как и другим русским студентам, под присмотром негодяя, майора Бокума, который клал в свой карман деньги, отпущенные на содержание студентов, заставлял жить впроголодь, морил холодом зимой. Однажды студенты поняли бунт против Бокума (поводом послужила пощёчина, данная одному из них - Насакину). Насакин отплатил ему двумя пощёчинами. Бунт замяли. В Лейпциге завязалась юношески-горячая дружба Ушакова (потом умер в Лейпциге, так и не вернувшись в Россию) и Радищева. Здесь же укрепилась дружба Радищева с А.М. Кутузовым, с которым вместе были они еще в России пажами и с которым потом долго они жили вместе по возвращении на родину. По возвращению Радищева определили в сенат протоколистом. В 1775 г., когда Радищеву было 26 лет, он вышел в отставку и женился на Анне Васильевне Рубановской. Через два года он вновь стал служить; он поступил в коммерц-коллегию, ведавшую торговлей и промышленностью. Президентом коммерц-коллегии был граф А.Р. Воронцов, аристократлиберал, недовольный правительством Потемкина и Екатерины. Он оценил честность, работоспособность, огромную культуру и огромное дарование Радищева и стал его другом на всю жизнь. С 1780 г. Радищев сделался помощником управляющего петербургской таможней; вскоре затем он начал фактически исполнять должность управляющего ею, наконец, в 1790 г. он был и официально назначен на эту должность. Служба не могла поглотить Радищева целиком. Он хотел сделаться агитатором свободы. Так он понимал дело писателя в крепостнической стране. Через несколько месяцев после возвращения Радищева из Лейпцига на родину, в журнале Новикова «Живописец» был опубликован анонимный отрывок из «Путешествия в*** И*** Т***». Отрывок вызвал толки. Это было первое произведение в русской литературе XVIII в., в котором была дана до конца правдивая картина ужаса крепостничества. Это был первый набросок будущего «Путешествия из Петербурга в Москву». В 1773 г. Радищев переводит книгу Мабли «Размышления о греческой истории». В своем переводе Радищев передает по-русски слова tyranniе, tyran, despotisme; первые два слова он переводит: мучительство, мучитель, третье – самодержавство. К последнему слову, встретившемуся в тексте, он дает следующую сноску: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». К первой половине 1770-х годов относятся еще и другие дошедшие до нас литературные работы Радищева: перевод специально военного сочинения «Офицерские упражнения» и написание художественного очерка «Дневник одной недели» (действие же занимает 11 дней). В «Дневнике» очень важен психологический анализ развития чувства одиночества, разлуки с друзьями, а главный сюжетный двигатель – любовь к отсутствующим друзьям. В 1780-х годах Радищев работал над «Путешествием из Петербурга в Москву», писал и другие произведения в прозе и стихах. В 1789 г., паралелльно с работой над «Путешествием», Радищев пишет революционно-публицистическую статью «Беседа о том, что есть сын отечества». Рассуждая над тем, кто может быть удостоен звания истинного сына Отечества, Радищев выдвигает основное условие: им может быть только «существо свободное». Отсюда он отказывает находящемуся в крепостной зависимости крестьянину в этом звании, отказывает с великой жалостью. Но сколь гневно звучит его обличение в адрес угнетателей, тех помещиков «мучителей», которые себя привыкли почитать сынами Отечества. В статье проходит целый ряд сатирических портретов злых, ничтожных, легкомысленных помещиков. Радищев пишет, что истинным патриотом может быть человек, исполненный чести, благородства, способный всем пожертвовать для блага народа и если понадобится, «не страшиться пожертвовать жизнью». В 1789 г. Радищев вновь выступил в печати после более чем десятилетнего перерыва. Общий подъем отразился и в его литературной жизни. В этом году появилась его анонимная брошюра «Житие Федора Васильевича Ушакова». Брошюра состояла из двух частей; в первой Радищев дал художественно написанный очерк-характеристику друга своей молодости и рассказал о жизни русских студентов в Лейпциге; вторую составили переводы философских и юридических набросков Ушакова, сделанные Радищевым. Наибольший интерес представляет, конечно, первая часть – очень тонко и глубоко задуманная повесть о молодежи. Самой жанровой формой, самым заглавием «Житие Ушакова» полемически заострено и против житий святых, и против панегириков вельможам. Это «житие» на новый лад. Его герой никак не святой. Он человек будущего века, юноша, преданный науке и идеям свободы, и он ценнее для Радищева всех генералов и сановников. Студенты у Радищева даны как народ, Бокум – как тиран; усиление гнета тирании приводит к революционизированию народа; поднимается восстание; оно подавлено, но пламень революции уже зажжен в умах. Но Радищев повествует о «революции» с добродушным юмором. Повесть Радищева заканчивается невесело: герой умер; других ждет суровый путь борьбы. С удивительным искусством Радищев объединил в небольшом произведении и психологический анализ юношеского сознания, анализ, до него неведомый русской литературе, и серьезно поставленную педагогическую тему, и живое описание быта, и глубокую революционную мысль. В том же 1789 г. Радищев закончил свой многолетний труд «Путешествие из Петербурга в Москву» (посвящено его другу – А. Кутузову). Он отдал рукопись ее в цензуру, и петербургский обер-полицмейстер Рылеев пропустил ее не читая. Однако попытки издать революционную книгу в существовавших тогда издательских организациях ни к чему не привели. Тогда Радищев уст роил у себя на дому маленькую типографию. Сначалаон напечатал в ней свою брошюру «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске»; это была статья, написанная еще в 1782 г., посвященная описанию открытия памятника Петру I в Петербурге; она заключала глубокий анализ реформаторской деятельности Петра, которого Радищев ставил высоко как государственного деятеля, но осуждал за то, что он не дал своей стране свободы. Кончалась статья определенным указанием на безнадежность надежд на улучшение положения сверху, с трона, и приветствием Французской революции, прибавленным в 1789 г. Затем Радищев приступил к печатанию своего основного труда. В мае 1790 г. в книжной лавке в Гостином дворе появилось 25 экземпляров книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Имени автора не было на книге. В конце книги была помета о том, что полицейская цензура разрешила ее. Остальные экземпляры книги Радищев оставил пока у себя. О книге заговорили в городе. Екатерина сказала об авторе книги: «Он бунтовщик хуже Пугачева». Немедленно начался розыск. Автора вскоре нашли. Узнав о том, что ему грозит опасность, Радищев успел сжечь все оставшиеся у него экземпляры книги, 30 июня его арестовали. Книга Радищева была под запретом вплоть до 1905 года. Сидя в тюрьме, Радищев начал писать повесть о святом Филарете Милостивом. По внешности это было именно «житие» святого; но смысл его был другой. Под видом Филарета он изображал самого себя, и «житие» должно было явиться наполовину зашифрованной автобиографией. Жена Радищева умерла еще в 1783 г., оставив ему четырех детей. Радищев завел типографию у себя на дому и напечатал в ней свою революционную книгу. В 1789 г. в Петербурге образовалось «Общество друзей словесных наук», объединившее молодых литераторов, офицеров, чиновников. Радищев вступил в это общество и повел в нем свою пропаганду; он стал захватывать в свои руки и печатный орган общества, журнал «Беседующий гражданин». Он стал одним из центров общества, а оно было довольно многочисленно. В журнале он напечатал свою статью «Беседа о том, что есть сын отечества». 24 июля петербургская уголовная палата вынесла Радищеву смертный приговор. 4 сентября был подписан указ Екатерины о замене ему казни ссылкой в Сибирь, в Илимский острог, на десять лет («помилование» было мотивировано торжеством мира с Швецией). В это время ему очень помогал Воронцов. По пути в острог, в Тобольске, к Радищеву приехала Елизавета Васильевна Рубановская (сестра покойной жены). Она стала его второй женой. Радищев провел в Сибири шесть лет. Здесь им было написано рассуждение на экономическую тему «Письмо о китайском торге», обширный философский трактат под названием «О человеке, его смертности и бессмертии». В нём Радищев широко использовал философскую литературу Европы XVIII в. Трактат Радищева разделен на четыре «книги». В первой из них Радищев устанавливает общие положения, определяет место, занимаемое человеком в природе. Во второй книге он приводит доказательства в пользу смертности души, в пользу материализма; в третьей и четвертой – доказательства в пользу учения о бессмертии души, идеализма. В конце 1796 г. умерла Екатерина II; Павел I, который любил все, сделанное его матерью, переделывать наоборот, позволил Радищеву вернуться в Европейскую Россию, но с тем, чтобы он жил в деревне под полицейским надзором и без права передвижения. На пути из Сибири 7 апреля 1797 г. в Тобольске умерла Елизавета Васильевна. Это был тяжелый удар для Радищева. В деревне Радищев продолжал работать, думать, читать. Он написал здесь поэму «Бова», очерк о поэме Тредиаковского «Тилемахида». В 1801 г. новый царь Александр I освободил Радищева совсем, вернул ему дворянство, чин и орден, отнятые приговором 1790 г. Воронцов привлек Радищева к работе в Комиссии составления законов. К этому времени относятся две замечательные поэмы Радищева (обе неоконченные) – «Песни древние» и «Песнь историческая». В первой из них, построенной отчасти на основе изучения «Слова о полку Игореве», центральным эпизодом поэмы является изображение вторжения в пределы славянской земли варваров-кельтов. В «Песни исторической», обширном стихотворном рассказе о мировой истории, изложенной с позиций свободолюбия и тираноборчества. Радищев Революция на Западе Европы шла на убыль и превращалась в военную диктатуру буржуазии, и зрелище это было тяжело для Радищева. В России он не видел возможности скорого взрыва. В Комиссии составления законов его твердость и свободные взгляды привели к трениям с начальством, для которого Радищев был бунтарь, который и во второй раз может попасть в Сибирь. 11 сентября 1802 г. он покончил жизнь самоубийством, приняв яд. Незадолго перед смертью он сказал: «Потомство за меня отомстит». В 1805 г. в журнале «Северный Вестник», бывшем по существу неофициальным органом «Общества», была помещена (анонимно) одна глава из «Путешествия» Радищева. В 1790–1800-х годах радищевское течение в русской литературе не иссякло. Радищев нашел учеников, пусть не поднявшихся до его открытой революционности, но все же донесших его традицию до преддверий декабризма. Роль радищевской проповеди в формировании политических идей декабристов бесспорна. 2. А.Н.Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву» София – Тосна –Чудово − Спасская Полесть – Подберезье – Новгород – Зайцево – Крестцы – Яжелбицы – Валдай – Едрово – Хотилово – Торжок – Медное – Городня – Пешки Основные темы: - тема судьбы русского крестьянства - тема крепостного права - тема самодержавия (оно враг народа, «губитель» его счастья; при её раскрытии используется обличительный пафос) - тема революции, восстания против существующего строя - воспитание молодого поколения Впервые в русской литературе темой книги стала тема народа и признание его главной движущей силой истории. Жанр путешествия был особенно популярен среди сентименталистов. Писатели-сентименталисты стремились изобразить свои впечатления и чувства, вызванные сменой картин внешнего мира. Форма путешествия позволила писателю концентрированно рассказать о всевозможных сторонах русской действительности, показать жизнь разных слоёв общества, не связывая себя условностями строгой жанровой формы. Жанр путешествия помог объединить в книге материал, созданный в разные годы, различный в стилевом отношении. «Путешествие» - обобщение и типизация многочисленных поездок автора по России, а также его косвенного опыта в этой области. В книге есть и исторические экскурсы, и демографические наблюдения, и политические теории, и фольклорные записи автора. Часть материала «подаётся» от лица встречающихся по пути людей (например, размышления о цензуре и экскурс в историю цензуры, мысли о особенностях русского стихосложения, о значении для России деятельности Ломоносова). «Путешествие» состоит из 26 глав (12 из которых освещают положение крестьянства), очень разных по объёму. Кроме «Выезда» и «Слова о Ломоносове», все главы носят названия почтовых станций. Большинство глав состоит из 2 частей: одна – яркий очерк увиденного/услышанного, образная зарисовка дорожного впечатления; другая – размышления автора по поводу виденного, написанные в патетическом, возвышенном тоне. Однако встречаются также главы только очерковые или, наоборот, представляющие собой только социологический трактат. «Новгород»: портреты купцов. «Карп Дементьич – седая борода, в восемь вершков нижней губы…кланяется об руку…всех величает: благодетель мой…Аксинья Парфентьевна, любезная его супруга. В 60 лет бела как снег и красна как маков цвет, губки всегда сжимает кольцом…Алексей Карпович, сосед мой застольный…на пятнадцатом году матери дал оплеуху». Радищев далёк от сурового обличения плутней купцов – он лишь иронизирует над хитрецами. Он сознаёт, что в соществующей социальной несправедливости виноват общественный строй. И персонаже – жертвы этой системы. «Любань». Начинается так: «Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть, и зимой и летом» (затем автор всё же пишет, что дело было летом). То есть для описываемой писателем ситуации время года и погода не важны. Изложение конкретных событий переводится в условный и обобщённый план. Чтобы отдохнуть от дорожной тряски, путешественник останавливает кибитку и заводит разговор с пашущим в воскресенье крестьянином. Предварительно он делает выводы («Пашущий крестьянин принадлежит, конечно, помещику, который оброку с него не берёт. Крестьянин пашет с великим тщанием. Нива, конечно, не господская»), свидетельствующие о его глубоком знании жизни и наблюдательности. Далее выясняется, что крестьянин действительно обрабатывает свою землю и только в воскресенье, так как в другие дни должен работать на барщине. В ответ на лаконичный рассказ пахаря о тягости крепостного гнёта путешественник возражает: «Друг мой, ты ошибаешься! Мучить людей законы запрещают». «Мучить, - отвечает крестьянин, - правда. Но небось, барин, не захочешь в мою кожу». В совершенно независимом тоне пахаря и его иронично-презрительных словах обнаруживается антагонизм между сочувственно настроенным помещиком-дворянином и крепостным. Правильная книжная речь путешественника противостоит выразительной и свободной от диалектизмов речи крестьянина. Граница между частями главы очень заметна. От бытового выразительного языка мы переходим в сферу высокого, насыщенного славянизмами стиля: «Разговор сего земледельца возбудил во мне множество мыслей… Углублённый в сих размышлениях, я нечаянно обратил взор мой на моего слугу… Вдруг почувствовал я быстрый мраз, протекающий кровь мою…». Мысли путешественника переносятся на Петрушку – его дворового человека, который, однако, неплохо живёт в сравнении с дворовыми других помещиков. Но тут путник вспоминает, что и он не всегда справедливо с ним поступает: «Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о пощёчине. О, если бы он тогда, хоть пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!». В этом внутреннем монологе героя заметно чувство классовой вины. Здесь также проявляется стремление автора делать очень широкие обобщения из частного факта. В некоторых главах очерковые описания минимальны. «Торжок». «Здесь, на почтовом дворе, встречен я был человеком, отправляющимся в Петербург на скитание прошения. Сие состояло в снискании дозволения завести в сём городе свободное книгопечатание. Я ему говорил, что на сие дозволение не нужно, ибо свобода на то дана всем. Но он хотел свободы в цензуре; и вот его о том размышления…» - очерковая часть. Далее следуют рассуждения о цензуре и о её назначении, выражающие току зрения Радищева и вложенные в уста человека, встреченного путешественником. «Едрово». Начинается с короткого, но красочного описания толпы молодых крестьянок. Автор обращает внимание на их физическое здоровье. Он сознаёт связь между здоровьем и красотой. Это даёт ему повод через несколько строк перейти к сопоставлению представлений и красоте и физическом здоровье, характерных для городских дворянских жителей, с соответствующими представлениями деревенского трудового населения (сопоставление не в пользу горожан). Очерковая часть начинается после это публицистического вступления. Путешественник рассказывает об Анюте и её жизни. От созерцания и рассуждения мы переходим к живому диалогу. Заключается глава длинным обобщающим рассуждением о характере Анюты как типичном крестьянском характере и о нравственности крестьян и коротким диалогом между ямщиком – местным жителем – и путником по поводу Анюты. «Вышний Волочок». Город наводит путника на мысль о несправедливом распределении благ, о социальном неравенстве и о жестокости классовой эксплуатации. После этого автор рассказывает о бессердечном помещике, издевающемся над своими крестьянами, и завершает свой рассказ патетическим обращением к тирану-помещику и дворянам. Они призывает дворян уничтожить власть этого кровопийцы над людьми и отнять у него имению. «Спасская полесть». Царь изображается жестоким деспотом, «одежды которого казались измараны кровью и измочены слезами». Встретившись с жертвой беззакония, путешественник с негодованием размышляет, как «в толь мягкосердное правление, каково ныне у нас, толикие производились жестокости?». Ответом служит «сон» путешественника. Ему снится монарх, вокруг которого стоят «чины государственный» и восхваляют его «мудрое правление». Во сне путник видит то, что ему хотелось бы увидеть в мудром монархе. Истина в образе «неизвестной странницы» снимает с глаз монарха «толстую пелену» и он видит всё в истинном свете, негодуя не вельмож. Но прозрение монарха – утопия, и автор понимает это. «Сон» Путешественника − памфлет на Екатерину и её приближённых. Писатель метит в самое уязвимое место режима – несоответствие слов и дел. Ореол величия и славы скрывает чудовищные картины угнетения. Хулил царский титул: «Скажи же, в чьей голове может быть больше несообразностей, если не в царской?». «Зайцево». Рассказ господина Крестьянкина о жестоком мучителе крестьян г. асессоре, который «зрел себя повелителем нескольких сотне себе подобных». «Он был корыстолюбив…жесток от природы, вспыльчив». Этот помещик отнял у крестьян «всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе, и то по одному разу в день, а иным давал из милости месячину. Если который казался ему ленив, то сёк розгами, плетьми…или кошками, смотря по мере ленности». Возмущённые насилием крестьяне (крестьяне проявили солидарность и заступились за жениха-крестьянина) убили асессора и его сыновейнасильников. Крестьянкин, «человеколюбивый дворянин», будучи председателем уголовной палаты, оправдывает расправу крестьян над их угнетателями. Однако стремление помочь несчастным ни к чему ни приводит. «Медное». Ужасная картина продажи крестьян с торга. Помещик, «зверь лютый», продает своих крепостных «в розницу, разлучая родных». Среди продаваемых – кормилица молодого барина, семидесятилетний старик, старуха восьмидесяти лет, внучка стариков. Картина типична для того времени, и Радищев ещё приводит сообщения из ведомомстей, подтверждающих документальность приводимых примеров. Мысль о революции, как единственном средстве освобождения крестьян, раскрывается в «Путешествии» не сразу. Радищеву важно убедить читателя в неизбежности такого решения. Поэтому вначале, в главе «Хотилов», в рукописи, написанной «неизвестным» автором, предлагается мирный путь освобождения крестьян «сверху», действиями самодержавного правительства. Намечается ряд постепенных мер, ведущих к этой цели: освобождение от «рабства» домашних слуг, разрешение вступать в брак без согласия господина, предоставление права выкупа на свободу. Последней ступенью должно быть «совершенное уничтожение рабства». Тут же показывается и полная несостоятельность только что предложенного решения, поскольку действия монарха определяются не его волей, а корыстными соображениями дворянства. «Известно нам из деяний отцов наших... — пишет автор «проэкта», — что мудрые правители нашего народа... старалися положить предел стоглавому сему злу. Но державные их подвиги утщетилися известным тогда гордыми своими преимуществами в государстве нашем чиносостоянием, но ныне обветшалыми и в презрение впавшим Дворянством наследственным». Убедившись в несостоятельности своих надежд на монарха, автор проекта обращается к самим дворянам, к их гуманности, к их здравому смыслу. Но и этот путь также оказывается иллюзорным. Автор прекрасно понимает, что, будучи крупными землевладельцами, помещики заинтересованы в бесплатном крестьянском труде и никогда не согласятся добровольно лишиться его Но в полной мере революционная мысль Радищева находит свое воплощение в следующей главе «Тверь», где была помещена, с некоторыми сокращениями, ода «Вольность». «Ода, — писала Екатерина II, — совершенно и ясно бунтовская, где царям грозится плахою... Кромвелев пример приведен с похвалою. Сии страницы суть криминального намерения, совершенно бунтовские». В отличие от дворян и купцов крестьяне выведены как главная опора русского общества, как «источник государственного избытка, силы, могущества» («Пешки»). Радищев преклоняется перед гражданскими и семейными добродетелями крестьян. Конечно, Радищев замечает и разврат («Валдай»), раболепие («Медное») некоторых крестьян, но эти пороки не распространяются на все сословие в целом и мыслятся как порча, привнесенная в народ крепостническими порядками. Поэтому в подавляющей своей массе крестьянство показано в «Путешествии» как лучшая, здоровая часть общества. Образ крестьянина-пахаря, кормильца и созидателя, появляется уже в начале книги, в главе «Любани». От него веет спокойной уверенностью в своих силах. Эта тема будет продолжена и в главе «Вышний Волочок», и в «Пешках», и в ряде других глав. Крестьянин выступает в «Путешествии» и как защитник родины, ее главная военная сила («Городня»). Труд, близость к природе сохраняют здоровье и красоту сельских жителей. В главе «Едрово» путешественник с восторгом описывает «толпу» «баб и девок», стиравших свое «платье». «...Шеи голые, ноги босые, локти наруже... взоры веселые, здоровье на щеках начертанное. Приятности, загрубевшие хотя от зноя и холода, но прелестны без покрова хитрости; красота юности в полном блеске, в устах улыбка, или смех сердечный... зубы, которые бы щеголих с ума свели». Автор любуется высокими нравственными достоинствами крестьян, в чем снова видит их превосходство над дворянами. Крестьянская девушка Анюта решительно отказывается от денег, предложенных путешественником, считая, что это может бросить тень на ее репутацию. Мать Анюты полностью одобряет решение дочери. Простому народу, по словам автора, присуще правильное понимание искусства, в котором он ценит простоту и задушевность. Об этом свидетельствует исполнение слепым певцом духовного стиха об Алексее человеке божием («Клин»). Его пение производит глубокое впечатление на слушателей. Опираясь на просветительскую идею внесословной ценности человеческой личности, Радищев приходит к выводу, что крестьяне могут дать обществу свою интеллигенцию, В главе «Городня» выводится крепостной крестьянин, которому «добросердечный» помещик разрешил учиться вместе со своим сыном и который оказался в науках гораздо способнее молодого барина. Самым веским доказательством одаренности простого народа является для Радищева судьба М. В. Ломоносова. Ему посвящена последняя глава, как бы венчающая всю книгу. Правда, республиканец Радищев не разделяет монархических взглядов Ломоносова, оды которого кажутся ему «лестью» Елизавете Петровне, но огромный талант этого ученого и писателя служит неоспоримым подтверждением могучих духовных сил, таящихся в крестьянских массах: «Человек, рожденный с нежными чувствами, одаренный сильным воображением, побуждаемый любочестием, исторгается из среды народныя». Восхищаясь красотой крестьянства, Радищев с возмущением и болью говорит о его бедственном положении. Поэтому главной задачей, стоящей перед русским обществом, Радищев считает полное уничтожение крепостнических порядков. Крепостное право в России было утверждено законом и считалось нормальным и даже необходимым явлением. На предложение Вольтера и Дидро освободить крестьян Екатерина II лицемерно заявляла, что русский народ духовно не дорос еще до свободной жизни и нуждается в опеке помещиков и правительства. Радищев первым выступил против крепостного права, называя его «зверским обычаем», приличным только «диким народам». В связи с этим одной из главных задач его книги стала критика крепостничества. В своих рассуждениях Радищев исходит из просветительской теории естественного права, согласно которой все люди родятся свободными. Писатель считает, что крепостное право препятствует «размножению народа». Крепостничество наносит обществу тяжелый моральный ущерб, воспитывая в помещиках наглость и жестокость, а в зависимых от них людях — страх и покорность 3. Сентиментализм в России Еще в конце XVIII века в русской литературе на смену господствовавшему направлению классицизма возникло новое течение, получившее название сентиментализма, которое происходило от французского слова sens, означавшего чувство. Сентиментализм как художественное течение, порожденное процессом борьбы с абсолютизмом, появилось во второй половине XVIII' века в ряде западноевропейских стран, прежде всего в Англии (поэзия Д. Томсона, проза Л. Стерна и Ричардсона), затем во Франции (творчество Ж.-Ж. Руссо) и Германии (раннее творчество И. В. Гете, Ф. Шиллера). Возникший на основе новых социальноэкономических отношений сентиментализм был чужд прославлению государственности и классовой ограниченности, присущих классицизму. В противовес последнему он выдвинул на первый план вопросы личной жизни, культ искренних чистых чувств и природы. Пустой светской жизни, развращенным нравам высшего общества сентименталисты противопоставляли идиллию деревенской жизни, бескорыстную дружбу, трогательную любовь у семейного очага, на лоне природы. Эти чувства нашли отражение в многочисленных «Путешествиях», которые вошли в моду после романа Стерна «Сентиментальное путешествие», давшего название этому литературному направлению. В России одним из первых произведений такого рода было знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева (1790). Отдал дань этой моде и Карамзин, опубликовавший в 1798 году «Письма русского путешественника», следом за ними появились «Путешествие по Крыму и Бессарабии» П. Сумарокова (1800), «Путешествие в полуденную Россию».В. Измайлова и «Другое путешествие в Малороссию» Шаликова (1804). Популярность этого жанра объяснялась тем, что автор мог здесь свободно излагать мысли, которые порождали новые города, встречи, пейзажи. Размышления эти отличались большей частью повышенной чувствительностью и морализмом. Но, кроме такой «лирической» направленности, сентиментализм обладал и определенным социальным заказом. Возникнув в эпоху Просвещения, с присущим ей интересом к личности и духовному миру человека, причем обыкновенного, «маленького» человека, сентиментализм воспринял и некоторые черты идеологии «третьего сословия», тем более что в этот период в русской литературе появляются и представители этого сословия — писатели-разночинцы. Так, сентиментализм приносит в русскую литературу новое представление о чести, это уже не древность рода, а высокие моральные достоинства человека. В одной из повестей «поселянин» замечает, что доброе имя может быть только у человека с чистой совестью. «Для „маленького“ человека — как героя, так и писателя-разночинца, пришедшего в литературу, проблема чести приобретает особое значение; ему нелегко отстоять свое достоинство в обществе, где так сильны сословные предрассудки».[124] Характерно для сентиментализма и утверждение духовного равенства людей, независимо от их положения в обществе. Н. С. Смирнов, бывший беглый крепостной, потом солдат, автор сентиментальной повести «Зара» предпослал ей эпиграф из Библии: «И у меня сердце есть, яко же у вас». Наряду с описанием «жизни сердца» писатели-сентименталисты уделяли большое внимание вопросам просвещения. При этом «учительская» воспитательная функция литературы признавалась важнейшей. Наиболее полное выражение русский сентиментализм нашел в творчестве Карамзина. Его «Бедную Лизу», «Записки путешественника», «Юлию» и ряд других повестей отличают все черты, характерные для этого течения. Подобно классику французского сентиментализма Ж.-Ж. Руссо, в творениях которого Карамзина, по собственному его признанию, привлекали «искры страстного человеколюбия» и «сладкая чувствительность», его произведения насыщены гуманными настроениями. Карамзин вызывал сочувствие читателей к своим героям, взволнованно передавая их переживания. Герои Карамзина — люди нравственные, одаренные большой чувствительностью, самоотверженные, для которых привязанность важнее житейского благополучия. Так, героиня повести Карамзина «Наталья, дочь боярская» сопровождает мужа на войну, чтобы не расставаться с любимым. Любовь для нее выше опасности или даже смерти. Алоиз из повести «Сиерра-Морена» лишает себя жизни, не в силах перенести измену невесты. В традициях сентиментализма духовная жизнь персонажей литературных произведений Карамзина протекает на фоне природы, явления которой (гроза, буря или ласковое солнце) как аккомпанемент сопровождают переживания людей. Так, повесть о печальной судьбе героини «Бедной Лизы» начинается описанием мрачного осеннего пейзажа, вид которого как бы вторит последующей драматической истории любви крестьянской девушки. Автор, от лица которого ведется рассказ, проходит по развалинам монастыря «в мрачные дни осени горевать вместе с природой». Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокою травою и в темных переходах келий. «Там, опершись на развалины гробных камней, внимаю глухому стону времен». Природа, или «натура», как чаще называл ее Карамзин, не только участвует в переживаниях людей, она питает их чувства. В повести «Сиерра-Морена» романтический пейзаж вдохновляет владелицу замка Эльвиру: «Сильные ветры волновали и крутили воздух, багряные молнии вились на черном небе, или бледная луна над седыми облаками всходила — Эльвира любила ужасы натуры: они возвеличивали, восхищали, питали ее душу».[125] Однако не только «история чувства» привлекала современников в произведениях Карамзина. Читатель находил в них поэтическое изображение русской жизни, русских людей, русской природы, русской истории. Как свидетельствовал Ал. Бестужев, Карамзин «заохотил нас к преданьям нашей старины». Историческим повестям Карамзина были присущи те же черты сентиментальной чувствительности, которые отличали и другие его произведения, историзм их носил поучительный характер: автор использовал исторический сюжет для доказательства какой-либо нравственной сентенции. Однако буржуазная мораль сентиментализма, прославляющая духовные ценности человека и вполне приложимая к вымышленным обстоятельствам, трудно сочеталась с крепостным укладом России. Обращение к современной ему русской жизни выявило противоречивость мировоззрения писателя. В одной из своих наиболее популярных повестей — «Бедной Лизе» Карамзин, с большой симпатией раскрывая «жизнь сердца» героини, убеждал читателей в том, что «и крестьянки чувствовать умеют». Это гуманное утверждение было смелым новаторством для того времени. Карамзин первый из русских писателей ввел в литературу образ крестьянской девушки, наделив ее высокими добродетелями. Крестьянка Лиза, в которой ее избранник Эраст видел лишь простодушную «пастушку», совершает поступок, доказавший, что, отстаивая свою любовь, она не захотела мириться с предрассудками общества. Эраст же подчиняется законам «света» и оставляет Лизу, чтобы женитьбой на богатой невесте спастись от карточных долгов. Однако, искренне оплакивая гибель Лизы, автор отказался от объяснения причины несчастья. Проблема социального неравенства, которое, по существу, обусловило трагедию любви молодой крестьянки к барину, была обойдена в рассказе. Более того, даже образ «коварного соблазнителя» Эраста рисуется Карамзиным без осуждения, даже с симпатией — просвещенный, чувствительный дворянин, он и виноват, и не виноват в случившемся. Не злой умысел, а лишь легкомыслие юноши было повинно в его поступках. К тому же, как сообщается в заключении, известие о гибели Лизы сделало его несчастным, «он не мог утешиться и почитал себя убийцей». Итак, вопреки своей нравоучительной тенденции Карамзин обошел здесь молчанием социальный конфликт, который явился истинной причиной трагедии. Отношение писателей-сентименталистов к социальным проблемам современной им России было достаточно неоднозначным. Если в сочинениях Радищева содержалось яростное обличение крепостного права и политического строя, при котором эти бесчеловечные отношения существуют, то в сентиментальных повестях писателей начала XIX века в большинстве случаев нет не только осуждения крепостных порядков, но встречается их идеализация, изображение их как «отеческое» попечение помещика о своих крестьянах: «Добрый помещик радовался искренно счастью их и разделял его с ними в чувствительном своем сердце». Карамзин не разделял ни той, ни другой позиции. Отношение Карамзина к крепостному праву так же, как и его исторические взгляды, представляло достаточно сложное сочетание монархического мировоззрения с влиянием идеалистической философии XVIII века, в особенности учения Ж.-Ж. Руссо. Будучи убежден, что основой всемирного прогресса является духовное совершенство людей, Карамзин — историк и мыслитель — естественно, выступал против грубого насилия над личностью, «тиранства» даже на царском престоле. Так, он хвалил Екатерину II за то, что она «очистила самодержавие от примесей тиранства». С этой же позиции он приветствовал политику Александра I. Конечно, как гуманист и сторонник просвещения, он не мог одобрять жестокости крепостнических отношений. Автор одной из монографий о Карамзине Н. Я. Эйдельман приводит характерный эпизод, освещающий отношение историка к крепостному праву: «Пушкин вспоминал о разговоре, в котором он, оспаривая Карамзина, сказал: „Итак, вы рабство предпочитаете свободе?“ Карамзин вспыхнул и назвал его [126] клеветником». Однако порицание «тиранства» не исключало апологетики самодержавия, веры в то, что им держится Россия, а следовательно, категорического отрицания насильственной ломки существующего порядка. Утверждая самодержавие, Карамзин, как историк, не мог в то же время не видеть связи между институтом феодальной монархии и крепостным правом. Отсюда двойственность его отношения к этому вопросу, выразившаяся и в литературных произведениях. «Бедная Лиза» Карамзина вызвала многочисленные подражания. Многие авторы варьировали сюжет «Бедной Лизы», правда, отказавшись от слишком трагического финала. Вслед за повестью Карамзина появились «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор» В. В. Измайлова, «Даша — деревенская девушка» П. Ю. Львова и другие. Примечательно, что любовь барина и крестьянки нисколько в них не осуждалась, напротив: «неравенство состояния, усиливая в них страсть, возвышает их добродетели», — замечает автор одной из подобных повестей. Авторы сентиментальных повестей отношениям, основанным на расчете, стремились противопоставить иные, бескорыстные чувства. В повести Львова подчеркивается лишенная каких-либо корыстных побуждений любовь героини, которая признается: «Только чем уж он не дарил меня — и серебром, и золотом, и бисером, и лентами; но я ничего не брала, одна любовь его мне только нужна была». Таким образом, русский сентиментализм ввел в литературу — а через нее и в жизнь — новые моральные и эстетические понятия, которые горячо были восприняты многими читателями, но, к сожалению, расходились с жизнью. Читатели, воспитанные на идеалах сентиментализма, провозглашавших человеческие чувства высшей ценностью, с горечью обнаруживали, что мерилом отношения к людям по-прежнему оставались знатность, богатство, положение в обществе. Однако зачатки этой новой этики, высказанные в начале века в таких, казалось бы, наивных творениях писателейсентименталистов, со временем разовьются в общественном сознании и будут способствовать его демократизации. Кроме этого, сентиментализм обогатил русскую литературу языковыми преобразованиями. Особенно значительна в этом отношении была роль Карамзина. Однако предложенные им принципы формирования русского литературного языка вызвали яростную критику со стороны консервативных литераторов и послужили поводом для возникновения так называемых «споров о языке», захвативших русских литераторов в начале XIX века. 4. Н.М.Карамзин Повесть «Бедная Лиза» Лучшей повестью Карамзина справедливо признана «Бедная Лиза» (1792), в основу которой положена просветительская мысль о внесословной ценности человеческой личности. Проблематика повести носит социальнонравственный характер: крестьянке Лизе противопоставлен дворянин Эраст. Характеры раскрыты в отношении героев к любви. Чувства Лизы отличаются глубиной, постоянством, бескорыстием: она прекрасно понимает, что ей не суждено быть женою Эраста. Дважды на протяжении повести она говорит об этом. Лиза любит Эраста самозабвенно, не задумываясь о последствиях своей страсти. Этому чувству не могут помешать никакие корыстные расчеты. Во время одного из свиданий Лиза сообщает Эрасту, что к ней сватается сын богатого крестьянина из соседней деревни и что ее мать очень хочет этого брака. Эраст изображен в повести не вероломным обманщиком-соблазнителем. Такое решение социальной проблемы было бы слишком грубым и прямолинейным. Это был, по словам Карамзина, «довольно богатый дворянин» с «добрым от природы» сердцем, «но слабым и ветреным... Он вел рассеянную жизнь, думал только о своем удовольствии...». Таким образом, цельному, самоотверженному характеру крестьянки противопоставлен характер доброго, но избалованного праздной жизнью барина, не способного думать о последствиях своих поступков. Намерение обольстить доверчивую девушку не входило в его планы. Вначале он думал о «чистых радостях», намеревался «жить с Лизою как брат с сестрою». Но Эраст плохо знал свой характер и слишком переоценил свои нравственные силы. Вскоре, по словам Карамзина, он «не мог уже доволен быть... одними чистыми объятиями. Он желал больше, больше и, наконец, ничего желать не мог». Наступает пресыщение и желание освободиться от наскучившей связи. Следует заметить, что образу Эраста сопутствует весьма прозаический лейтмотив — деньги, которые в сентиментальной литературе всегда вызывали к себе осудительное отношение. Настоящая искренняя помощь выражается у писателей-сентименталистов в самоотверженных поступках. Вспомним, как решительно отвергает радищевская Анюта предложенные ей сто рублей. Точно так же ведет себя слепой певец в главе «Клин», отказываясь от «рублевика» и принимая от путешественника лишь шейный платок. Эраст при первой же встрече с Лизой стремится поразить ее воображение своей щедростью, предлагая за ландыши вместо пяти копеек целый рубль. Лиза решительно отказывается от этих денег, что вызывает полное одобрение и ее матери. Эраст, желая расположить к себе мать девушки, просит только ему продавать ее изделия и всегда стремится платить в десять раз дороже, но «старушка никогда не брала лишнего». Лиза, любя Эраста, отказывает посватавшемуся к ней зажиточному крестьянину. Эраст же ради денег женится на богатой пожилой вдове. При последней встрече с Лизой Эраст пытается откупиться от нее «десятью империалами». Эта сцена воспринимается как кощунство, как надругательство над любовью Лизы: на одной чаше весов — вся жизнь, помыслы, надежды, на другой — «десять империалов». Сто лет спустя ее повторит Лев Толстой в романе «Воскресение». Для Лизы потеря Эраста равнозначна утрате жизни. Дальнейшее существование становится бессмысленным, и она накладывает на себя руки. Трагический финал повести свидетельствовал о творческой смелости Карамзина, не пожелавшего снизить значительность выдвинутой им социально-этической проблемы благополучной развязкой. Там, где большое, сильное чувство вступало в противоречие с устоями крепостнического мира, идиллии быть не могло. В целях максимального правдоподобия Карамзин связал сюжет своей повести с конкретными местами тогдашнего Подмосковья. Домик Лизы расположен на берегу Москвы-реки, неподалеку от Симонова монастыря. Свидания Лизы и Эраста происходят возле Симонова пруда, который после выхода повести получил название «Лизина пруда». Все эти реалии произвели на читателей ошеломляющее впечатление. Окрестности Симонова монастыря стали местом паломничества многочисленных поклонников писателя. В повести «Бедная Лиза» Карамзин показал себя большим психологом. Он сумел мастерски раскрыть внутренний мир своих героев, в первую очередь их любовных переживаний. До Карамзина переживания героев декларировались в монологах героев. Последнее относится прежде всего к эпистолярным произведениям. Карамзин нашел более тонкие, более сложные художественные средства, помогающие читателю как бы угадывать, какие чувства испытывают его герои, через внешние их проявления. Лирическое содержание повести отражается и в ее стиле. В ряде случаев проза Карамзина становится ритмичной, приближается к стихотворной речи. Именно так звучат любовные признания Лизы Эрасту: «Без глаз твоих темен светлый месяц, // без твоего голоса скучен соловей поющий; // без твоего дыхания ветерок мне не приятен».