Видеть и быть на виду. Стыд в клинической ситуации Джон Стайнер Int. J Psychoanal (2015) 96:1589-1601 British Psychoanalytical Society, London W9 2BT, UK -johnsteiner28@gmail.com Стыд может мешать пациенту выходить из психического убежища. Пытаясь это сделать он сталкивается с двумя страхами, во-первых, со страхом увидеть объект более отчетливо и во-вторых, со страхом быть на виду. Видеть подразумевает столкнуться с более глубокими и беспокоящими чувствами, сопряженными с виной и депрессией, когда ущерб, нанесенный хорошим объектам, становится очевидным. Но столкнуться с ним лицом к лицу невозможно, если стыд ведет к требованию немедленного успокоения. Стыд – заметная особенность аналитической ситуации и признание этого факта может помочь аналитику поддержать способность пациента переносить дискомфорт от пребывания на виду, чтобы конфликты, связанные с видением были проработаны. В статье приводится два коротких клинических примера. В первом чувства унижения ослабевали по мере того, как они были проанализированы и позволили появиться чувствам благодарности и депрессии. Во втором смущение было связано с прогрессом, которого пациент по его ощущениям достиг, но стеснялся признать. Автор утверждает, что в аналитической ситуации необходим анализ чувства стыда, чтобы пациент мог переносить то, что его видят, и позволить проработать конфликты, связанные с видением. В романе Шарлотты Бронте Джейн Эйр приводит краткий рассказ об унижении, которому подверглась ее подруга в Ловудском приюте, где стыд использовался для деморализации и контроля. «Единственным достойным внимания событием этоговечера было то, что девочку, с которой я разговаривала на веранде, миссСкетчерд прогнала с урока истории и приказала ей стать посреди комнаты». Караэта показалась Джейн «чрезвычайно позорной, особенно в отношении такой большойдевочки, на вид ей можно было дать не меньше тринадцати лет». Джейн ожидала, что «она будет проливать слезы стыда и отчаяния…под устремленными на нее взглядами всей школы». «Будь я на ее месте», - думала она,«я,кажется, пожелала бы, чтобы земля разверзлась подо мною и поглотила меня». Шарлотта Бронте понимала, как это ужасно, когда на тебя глядят, и что для девочки старшего возраста это еще тяжелее. Отчасти, вероятно потому, что в тринадцать лет ей приходится преодолевать проблемы пубертата, но особенно, я думаю, потому, что на нее смотрели младшие девочки, и это подрывало ее авторитет. Кроме того, Бронте показывает, каким непереносимым этот опыт был для Джейн, и как необходимо ей было поскорее избежать этого зрелища. С тех пор выражение «земля разверзлась» часто используют для описания специфического характера смущения, которое требует незамедлительного облегчения мук от пребывания на виду. Джейн казалось, что Элен «будет проливать слезы стыда и отчаяния», но, к ее удивлению, «онане заплакала и даже не покраснела. Спокойная и серьезная, стояла она посреди класса». Она думает, что это потому, что Элен погрузилась в размышления «не имеющее ничего общего с наказанием, которому она подверглась, о чем-то, далеком от того, что вокруг нее и перед ней. Я слышала о снах наяву, - может быть, ей снится такой сон? Ее взор прикован к полу, но я уверена, что она ничего не видит, - этот взор словно обращен внутрь, в глубину души; она как будто поглощена своими воспоминаниями и не замечает, что перед ней в действительности" (1847). Наблюдение Шарлотты Бронте соответствуют клиническому опыту, который свидетельствует, что мы можем справляться со стыдом, погружаясь в мир грез, отрезающих нас от текущих болезненных переживаний. Я показал, как такой мир грез может появляться в психических убежищах, которые служат безопасным укрытием, где мы можем спрятаться, и найти успокоение от различных тревог (Steiner, 1990). Пациенты могут погружаться в убежище, чтобы избежать невыносимого взгляда, потому что открылось внутреннее пространство, в котором они могут исчезнуть, в то же время они отводят свой собственный взгляд, обращая его в пол и внутрь, так, что им не нужно больше видеть свои объекты. Такможноневидетьинебытьна виду. Мы все используем такие убежища, когда сталкиваемся с экстремальными ситуациями (разрешает не стыдиться своего стыда), но если убежище становится хроническим психическим состоянием, возникает серьезная патология. Это происходит особенно в тех случаях, когда структура убежища принимает форму нарциссической организации, защищающей пациента от длительного чувства стыда и унижения путем всемогущественной смены состояния на позицию превосходства. Эти защиты от чувства стыда можно распознать как в личных, так и в клинических ситуациях, они красочно описаны в литературе, мифах и фольклоре. Архетипический пример – библейская история об изгнании из Эдема, так эффектно воссозданная Милтоном в «Утраченном рае». Потеря благосклонности бога на идеализированных небесах подвергает Адама и Еву неодобрительной строгости взгляда господнего, заставляя их чувствовать себя обнаженными и пристыженными. Тем не менее, в конце концов, они покоряются судьбе и начинают приспосабливаться к действительности. Мне всегда казалось, что это есть репрезентация того, как из идеализированного пространства, в котором он чувствовал, что владеет грудью, а вместе с ней материнской любовью, младенец переходит к более реалистичной связи с внешним миром, и начинает признавать существование других людей. Точно так же легенды вроде истории о новой одежде короля иллюстрируют, как нарциссическое возвеличивание предлагает временное превосходство лишь для того, чтобы затем, когда оно разоблачено, превратиться в стыд. Тяжесть дискомфорта бывает разной, и этот факт заставляет меня думать о целом спектре эмоциональных состояний: на одном его конце располагаются чувства легкого смущения, а на другом глубокое унижение. Наличие большого количества слов, обозначающих чувства в этой области предполагают, что люди считают их чрезвычайно важными и способны проводить тонкие различия между ними. В условном порядке нарастающей тяжести пациент может говорить о себе, что он смущен,задет, уязвлен, оголен, пристыжен, принижен, запятнан, обесценен, утратил достоинство, подорвал свой авторитет, достоин презрения, опозорен, опорочен, замаран,обесславлен, обесчещен, осмеян, никчемен, раздавлен и глубоко унижен. Поразительная черта таких состояний заключается в том, что хотя они бывают разными по тяжести, любое из них требует немедленного облегчения. Все они вызывают желание «забиться в угол» и «чтобы земля разверзлась и поглотила». Литература о стыде обширна (Feldman, 1962; Mollon, 2003; Morrison, 1987; Nathanson, 1987; Wurmser, 1981, 1987; Yorke, 1990; Levine, 2005; Schore, 1991; Lansky, 1996, 1997, 2005), и многие авторы отмечают, что этой теме уделяется недостаточно внимания особенно в среде кляйнианских аналитиков (Lansky, 2005). Важно, однако, соблюдать баланс между размышлениями о чувствах стыда и признанием важности примитивных тревог преследования с одной стороны и депрессивными тревогами вины – с другой. Объект желания и наблюдающий объект Понимание того факта, что являясь объектом наблюдения, человек может испытывать чувство стыда, позволяет нам сконцентрироваться на важности взгляда и провести различие между тревогами, связанными с тем, когда человек сам смотрит, и теми, которые возникают, когда смотрят на него. Представления Бриттона об эдиповой ситуации позволяют нам принять во внимание, что ребенку очень тяжело переносить чувство исключенности из интимных отношений родителей и что он пытается установить связь с каждым родителем по отдельности. Это значит, что один родитель становится объектом желания, а другой исключен и помещен в позицию фигуры супер-эго, которая наблюдает и оценивает отношения ребенка с первичным объектом. Иногда наблюдатель обеспечивает признание, восхищение и поощрение, но когда его исключили, он часто обретает преследующие черты и применяет силу с помощью угроз, в которых унижение играет видную роль (Steiner, 2008). Наблюдающий объект, обычно это отец в классической версии эдипова комплекса, вторгается в отношения пациента с первичным объектом, на котором сосредоточены чувства любви и ненависти. Наблюдающий объект может казаться не просто вызывающим стыд и унижение, но и угрожающим наказанием, смертью, аннигиляцией и когда это происходит, наблюдающий объект становится более первичным как объект, на которого направлены страх, ужас и ненависть. И действительно, прошлый первичный объект, часто это мать, тогда может выступать наблюдателем и пытаться помочь ребенку отличить реальное преследование от воображаемого (отец в любом случае выступает угрозой паре, преследующим?). Защиты привлекаются не только для того, чтобы не быть на виду у преследователя, но и для того, чтобы не видеть объект таким, какой он есть, включая преследующие элементы. Видеть объект как преследователя Кляйн считала, что суть преследования заключается в ощущении присутствия враждебной инстанции, которая призвана причинять «страдание, ущерб и в конечном итоге уничтожать» (Klein, 1946, p. 32). Обычно эти примитивные объекты отщеплены и «отосланы в более глубокие слои бессознательного» (Klein, 1958, p. 86), но когда они спроецированы на внешние фигуры, пациент, глядя на объект, видит ужасающего монстра. Крайняя степень ужаса обычно лежит в основании преследования, но во многих ситуациях стыд начинает играть важную роль тогда, когда на нас направлен чей-то взгляд, и мы начинаем беспокоиться, что нас видят. Более того, стыд часто используют, чтобы ослабить и деморализовать жертву, как прелюдию к более тяжелому насилию. То, как стыд может придавать преследованию качество невыносимого, хорошо описано у сенат-президента Шребера, чьи мемуары (Schreber, 1903) и работа Фрейда, основанная на них (Freud, 1911), служат впечатляющим описанием депрессии и паранойи. Вот, что пишет Шребер: «Таким образом, против меня был составлен заговор, который заключался в том, что после того как моя нервная болезнь будет признана неизлечимой или выдана за таковую, передать меня некоему человеку, причем таким способом, что моя душа достанется ему, но мое тело …превратится в женское и в этом виде будет передано данному человеку для сексуального надругательства, а затемпросто будет брошено, то есть оставлено разлагаться…Главной задачей всегда было бросить меня…тело мое должны были использовать как продажную девку, убив меня или уничтожив мой рассудок». Отсюда следует, что такое страдание – не просто столкновение с болью или опасностью, но нечто, навязанное с целью унизить, повредить и в конечном итоге разрушить. Иногда кажется, что преследующему объекту нет нужды угрожать полным уничтожением, поскольку он обладает достаточным контролем, благодаря использованию унижения, а уничтожение маячит на заднем фоне, и может осуществляться при необходимости. Унижение привносит также садомазохистический элемент, который увеличивает страдание жертвы и обеспечивает источник удовольствия для преследователя (Steiner, 1993). Иногда стыд и унижение доставляют даже больше боли, чем физическое насилие и быть на виду кажется чем-то худшим, чем подвергаться насилию. Именно такова была ситуация, описанная в 12 веке ученым Абеляром, которого кастрировали в наказание за опрометчивую связь с Элоизой. Онжаловался, что: Утром, когда это случилось, собравшийся ко мне весь город насколько впал в ступор от изумления, настолько же навзрыд сокрушался; насколько они терзали меня ором, настолько расстраивали рыданиями: выразить это трудно, мало того – невозможно. Больше же всего мучили меня невыносимыми слезами и сетованиями клирики и особенно наши школяры, так что я раздражался гораздо больше из-за их сострадания, чем страдая от раны, чувствовал стыд гораздо более, чем свой ущерб, и был ущемлен позором более, чем печалью. Интересно, что, как и в случае из «Джейн Эйр», даже наблюдатели, которые сочувствуют жертве и жалеют ее, воспринимаются как вызывающие стыд. Этот факт лишь подчеркивает, что отношения с хорошим объектом тоже сложны, и когда за нами наблюдают наши друзья, мы можем испытывать стыд за то, что подвели их. Видеть вред, причиненный хорошему объекту Наши хорошие объекты вызывают любовь и благодарность, но вместе с тем порождают завистливую ненависть и в результате, по мере уменьшения расщепления, видеть подразумевает признавать реальность того, что хороший объект был поврежден или утрачен. Когда пациент выходит из психического убежища, он сталкивается с возможностью интеграции, основанной на таком более реалистичном взгляде на объект, но возникающие в результате болезненные переживания трудно перенести. Они составляют часть того, что Кляйн назвала депрессивной позицией. Такое слияние любви и ненависти – основа некоторых самых глубоких конфликтов, с которыми нам приходится иметь дело, и дальнейшее развитие решающим образом зависит от способности пережить, вынести и преодолеть возникающий в результате эмоциональный опыт. В неопубликованных лекциях по технике, Кляйн говорила об этом так: Все чувства любви произрастают из либидинальных импульсов, особенно из привязанности к матери (ее груди), ненависть и агрессия активны так же, как и мощные либидинальные потребности с самого начала развития. Когда младенец способен воспринимать и принимать мать как целого человека, а либидинальная привязанность к груди переросла в чувства любви к ней, он оказывается во власти наиболее конфликтных чувств. Я придерживаюсь мнения, что младенец испытывает чувства печали, вины и тревоги, когда начинает до определенной степени понимать, что его любимый объект – это тот же, объект, который он ненавидит, и на который он нападал и продолжает нападать, охваченный неконтролируемым садизмом и жадностью – и эти печаль, вина и тревога являются неотъемлемой частью сложного отношения к объектам, которое мы называем любовью. Именно из этих конфликтов берет свое начало влечение к репарации, не только служащее мощным мотивом сублимации, но и неотъемлемое от чувства любви, на которое оно оказывает как количественное, так и качественное воздействие. (Klein, 1936) Тревоги, связанные с видением, касаются с одной стороны преследования, и вины и угрызений совести – с другой. Это нужно понимать и прорабатывать, если мы хотим обеспечить развитие. Если стыд и унижение чрезмерно преследующие, проработка первичной амбивалентности затрудняется. Поэтому технически важно анализировать проблемы пациента, которые касаются пребывания на виду, чтобы иметь возможность адресоваться к более первичным чувствам. Пребывание на виду и стыд Нам удается не видеть других и не быть на виду, если мы изолируемся, и мы вынуждены делать и то, и другое, если мы начинаем выходить из изоляции. Иногда, особенно когда были задействованы нарциссические защиты, преобладает страх быть на виду. Нарциссизм неизбежно подразумевает определенную степень самоидеализации, которая отражается во всемогущественных фантазиях о себе как об объекте восхищения, и это увеличивает чувствительность к стыду, если эти фантазии становятся очевидными. Как с королем и его воображаемыми одеждами, гордость нарциссического всемогущества может легко потерпеть крах и уступить место чувству стыда. Опираясь на размышления о процессе сепарации-индивидуации, описанном Малер (Mahler et al., 1975), Шор (Schore, 1991) высказывает предположение, что определенная степень нарциссического краха характерна для нормального развития. Он описывает, как маленький ребенок, который едва начал ходить, испытывает восторг по поводу обретенной независимости, и как, возвращаясь к матери в ходе «фазы воссоединения» он ждет, что она присоединиться к его восторгу и разделит его с ним. Считается, что стыд возникает, когда мать не откликается на восторженные эксгибиционистские фантазии ребенка, потому что неизбежное разочарование запускает дефляцию нарциссизма и заставляет ребенка чувствовать себя маленьким и зависимым. Когда пациент создает фантазию, в которой он может контролировать идеальный объект и идентифицироваться с ним, любая реакция, которая ставит это положение вещей под сомнение, может привести к ощущению тотального краха. Идеальный Объект всегда вызывает некое унижение в момент осознания его отдельности, когда пациент начинает воспринимать объект более реалистично, а не как свою собственность, крах обнаруживает разрыв между собственным Я и объектом, разрыв, который вызывает паническое чувство падения в ужасающую неизвестность. Обычно материнская любовь спасает положение, поскольку служит связью, которая по ощущению ребенка спасает его из бездны, в которую он падает, когда убежден, что его не любят. Но если этого не происходит, а стыд и унижение непереносимы, «горизонтальный» разрыв между собственным Я и грудью превращается в «вертикальный» разрыв с лишь двумя возможными позициями, триумф или унижение. Стремление к любви сменяется стремлением к власти. Пациент всецело существует в мире верхов и низов, в котором сила, разжигаемая ненавистью, идеализируется, а любовь считается слабостью и презирается. Случаи крайнего унижения, такие, которые описаны Шребером и Абеляром, помогают обратить наше внимание на менее сильные, но, тем не менее, очень жгучие чувства смущения и стыда, которые часто переживаются пациентом в аналитическом сеттинге. Пациент может воспринимать многие особенности сеттинга, такие как время сеансов, оплата, положение лежа на кушетке, определенные даты каникул, как несправедливое злоупотребление властью со стороны аналитика, который, по его ощущениям, ставит его в подчиненное положение и смотрит на него свысока. Чтобы справиться с этими чувствами, пациент прибегает к нарциссическим защитам, позволяющим ему превратить ситуацию в противоположную, почувствовать свое превосходство, и только, когда такие нарциссические защиты перестают работать, проявляется стыд. Клинический материал: Мистер А. Я попытаюсь рассмотреть некоторые из этих проблем на материале пациента, мистера А, способность которого проработать чувства смущения и стыда, чтобы соприкоснуться с утратой, постепенно возрастала в ходе анализа. Когда мы подошли к завершению анализа, на первый план вышли детские утраты пациента, в частности те, что были связаны с депрессией и госпитализацией его матери. Первый сеанс Однажды пациент вошел на сеанс, отметив, что я оставил дверь в туалет приоткрытой, и что он разглядел в щелку, что сиденье было поднято. Он подумал, что, вероятно, я только что ходил писать. В начале следующего сеанса он сказал, что только что ходил в туалет, и что пока он писал, он думал о том, как я стою в туалете и писаю, и он размышлял, думал ли я о нем, пока он думал обо мне. Я прокомментировал, что в его рассуждениях мы с ним оказываемся идентичными, и я связал это с тем, как он цепляется за щель в двери, через которую он может войти. Он чувствовал, что таким образом одолел меня, и это сглаживало его ощущение своей ничтожности, пока он ждал сеанса или когда чувствовал, что я смотрю на него свысока, пока он лежит на кушетке. Я думаю, что он чувствовал себя маленьким и зависимым, пока ждал начала сеанса, а фантазии, которые возникли у него, когда он стоял в туалете, позволили преодолеть чувство стыда, превратив нас в двух идентичных людей. В ту минуту отношения с аналитиком были отношениями с наблюдающим объектом, он чувствовал одновременно, что он наблюдает за мной, и что я наблюдаю за ним. Второй сеанс Тема наблюдения как проявления любопытства стала развиваться на следующем сеансе. Пациент приехал на 15 минут позже и вручил мне чек. Сегодня как раз тот случай, сказал он, когда вручая мне чек раз в месяц, он может оглядеться по сторонам и увидеть бумаги на полу позади меня. Однако он отметил, что делая это, испытывал неловкость и чувствовал, что я наблюдаю за ним, может поэтому он лишь вскользь взглянул на бумаги. Мистер А. отметил, что вокруг моего кресла больше бумаг, чем он полагал. Он заметил блокнот и бумаги и еще третью стопку чего-то непонятного. Он не понимает, почему я не кладу все это на стол? Может, я хочу, чтобы эти бумаги были не видны? Они напомнили ему стопки старых счетов на столе у него в гостиной. В его жизни многие вещи накапливаются, и он не может их правильно упорядочить. Я предположил, что когда он смотрит на меня сверху вниз, он больше не чувствует себя маленьким и униженным. Он воспринимает нас как абсолютно одинаковых, и если я смотрю на него свысока, он может смотреть свысока на меня именно так, как он это сделал, рассуждая о нас обоих в туалете. Теперь мы оба оказались окружены беспорядком, не в силах должным образом следить за своими вещами. Пациент сказал, что беспорядок напомнил ему о том, что окружающие считали, что депрессия его матери беспокоила и расстраивала его. Он никогда не понимал этого, но сейчас он думает, что из-за ее депрессии он ощущал хаос. Он помнит, что с ней было очень трудно, особенно когда она делала вид, что все нормально. У него были и другие воспоминания о родительском доме на севере Англии, он помнил гостиную, в которой его мать работала. Я и прежде слышал туманные упоминания о том, что она что-то писала, но он никогда не рассказывал об этом подробно. Сейчас он объяснил, что у его матери была особая область интересов, над которой она работала, он рассказал, что одна часть обеденного стола была усеяна бумагами и книгами. Там была еще пишущая машинка, и моя стопка бумаг напомнила ему о ней. Он задумался, что она делала с бумагами, когда они обедали за столом? Наверное, она убирала их, хотя он сомневается в этом. Почему он никогда не расспрашивал ее? Может, 10-летнему мальчику это не так интересно, но он думает, что не поэтому. Возможно, ейнехотелосьговоритьо своей работе. Я сказал, что думаю, что увидев мои бумаги, он ощутил любопытство, но он знает о моей скрытности, поскольку я не отвечал на его вопросы обо мне, и мои личные вещи скрыты от него, пока он не предпринимает определенные шаги, чтобы их разглядеть. Если ему удается найти лазейку в моих защитах, он может проникнуть в ту область, из которой обычно он чувствует себя исключенным. Вначале он считал, что мы оба окружены беспорядком из бумаг, и это позволило ему чувствовать себя менее уязвимым для моего взгляда свысока, поскольку мы оба в одинаковом положении. Потом он вспомнил о матери и ее работе, что позволило ему осознать нечто, что он мог бы ценить и уважать во мне. Обсуждение Взаимодействие пациента со мной на первом сеансе и даже в начале второго, похоже, преимущественно было продиктовано восприятием меня как наблюдающего объекта, и его привычной озабоченностью унижением, которое он испытывал, приходя на сеанс. Однако когда бумаги за моим креслом и моя интерпретация напомнили ему о работе матери, между нами возник другой род контакта. Когда он думал обо мне и о своей матери как о людях, которые пишут научные работы, он осознавал, что в этой области ему недостает успеха, но теперь различие между нами не казалось таким унизительным. В этот раз он, похоже, сумел отнестись к аналитику как к ценному объекту и соприкоснуться с воспоминаниями о матери как о писателе, который живет своей жизнью. Лучше осознавая свою зависть и чувствуя меньше стыда, он испытывал чувства сожаления и утраты. Роль зрения Клинический материал подтверждает мысль о том, что зрение играет особую роль в чувствительности пациента к унижению, которая требует активации мощных защит. Я нахожу, что проще думать о зрении в таких клинических ситуациях, схематично связывая их с той огромной ролью, которое зрение играет в развитии отдельного человека и в филогенезе. В обоих случаях зрение начинает использоваться там, где раньше ведущую роль играли такие ощущения как вкус, запах и прикосновение. Эти чувства, связанные с близостью в пространстве, филогенетически старше и именно через них примитивные психические механизмы находят свое выражение на начальных этапах индивидуального развития. Например, интроекция, первоначально связана с принятием пищи, а проекция с отрыжкой, рвотой и испражнением. Опора на такие, основанные на близком контакте ощущения, обслуживает отношения с частичными объектами, поскольку для того, чтобы воспринимать объект и себя целиком, необходима определенная степень сепарации и дистанции. Даже несмотря на то, что зрение предоставляет более точную и подробную информацию, относительно грубые ощущения, основанные на близком контакте, продолжают оставаться важными особенно в наших отношениях с основополагающими составляющими жизни – едой, туалетом, болезнью, смертью и сексом. Однако во многих остальных сферах жизни зрение их замещает. Во взрослой жизни мы считаем эти интимные аспекты телесности чем-то сугубо личным и испытываем стыд, если они оказываются на обозрении. Если унижение слишком болезненно, а отдельность становится непереносимой, пациент может воссоздавать ощущение близости или даже единения, используя глаза для того, чтобы нивелировать осознание отдельности. Этот механизм основан на способности глаза брать на себя те функции, которые раньше обеспечивались другими органами чувств, зависящими от пространственной близости и связанными с отношениями с частичными объектами. В частности проекция и интроекция теперь опосредованы глазами, а взгляд становится средством проникновения и может использоваться не только для наблюдения за объектом как за целым, но и для проникновения внутрь объекта и отождествления с ним. Возбуждение, связанное с таким проникновением меняет позицию ребенка из позиции наблюдателя на позицию вуайериста. Идентификация с объектом ведет к дальнейшей трансформации в фантазии из того, кто смотрит с расстояния в того, кто участвует в телесном контакте. В этом случае зрение как будто используется как чувство, связанное с пространственной близостью, позволяя заново установиться отношениям с частичными объектами. Мой пациент стал лучше осознавать свою склонность чувствовать, что на него смотрят свысока и справляться с этим, изыскивая способы взглянуть свысока на меня. Он использовал глаза, чтобы проникнуть в мою личную жизнь и обрести доступ к тому, что он считал запретным знанием обо мне. Сначала проявляясь как любопытство, такая его активность превращалась в вуайеризм, когда он становился возбужденным. Глядя в туалет и на бумаги за моим креслом, он получил возможность наблюдать некую версию первичной сцены, и его фантазии говорят о том, что он, похоже, использовал эту возможность сначала, чтобы вуайеристично подсматривать за мной, а затем идентифицироваться со мной. Он стоял в туалете и писал точно так же, как писал я, а картина того, как я сижу, окруженный беспорядочно разбросанными бумагами соответствовала беспорядку в бумагах на столе у него дома. Однако позже бумаги и записи за моим креслом вызвали ассоциации с работой его матери, которая, по-видимому, интересовала и увлекала пациента. Эти ассоциации позволили ему установить другой тип контакта со мной, при котором он лучше мог переносить мысль об отдельности и различиях между нами. Он сумел поделиться воспоминаниями, которые показывали, что его мать имела достаточно успешную карьеру и достижения, которым он отдавал дань и завидовал. Ассоциации пациента были связаны также с чувством потери и сожалением о том, что он не интересовался раньше ее депрессией и карьерой. Он также чувствовал сожаление, что теперь делать это уже слишком поздно. Эти переживания отражали отношения с первичным объектом, и на некоторое время мистер А. был способен поддерживать контакт со мной, который был конфликтным, но более настоящим. Я думаю, что можно увидеть, что защитная организация пациента иногда позволяла ему установить контакт, который делал доступными чувства нужды и утраты. Эти чувства подразумевали способность переживать отношения с целым объектом, в которых как хорошие, так и плохие стороны объекта и собственного Я были переносимы. В такие моменты он мог найти в анализе нечто ценное, но это состояние было трудно сохранять. Как всегда в анализе, прогресс включал цикличность периодов развития, сменяемых регрессом, но тем не менее, я думаю, кое-что постепенно удавалось проработать. Конкурентная борьба пациента со мной как с наблюдающим объектом постепенно ослабевала, и мистеру А. уже не нужно было все время быть озабоченным тем, как обратить унижение против меня, он лучше мог поддерживать контакт со мной как с человеком, которого ценит. Столкновение с чувствами зависимости и утраты оставляло еще многое для проработки, но и обеспечивало другой род контакта. Я думаю, что когда мы лучше поняли его безотлагательную потребность обращать унижение против меня, он стал способен дольше переносить отдельность. Смущение богачей Обладанием чем-то хорошим, достижения и успехи тоже, парадоксальным образом, могут давать повод для стыда. Поскольку и стыд, и зависть зависят от пребывания на виду, этот источник стыда зачастую трудно отличить от страха зависти. Если пациент богат ресурсами, материальными или психическими, он может чувствовать, что должен обесценивать или прятать то, хорошее, чем он обладает. Он может стыдиться этих ресурсов, подозревая, что они фальшивы и одновременно бояться зависти, если они настоящие. Такой тип тревоги может заставить пациента отрицать или прятать то ценное, что он приобрел, и может быть существенным фактором недостатка достижений и удовлетворенности. Клинический материал: Мистер Б. Мистер Б. достиг большого прогресса в ходе длительного анализа, особенно это проявлялось в том, что он стал чувствовать себя более теплым и лояльным как по отношению к другим людям, так и к самому себе. Иногда он признавал улучшение, но чаще испытывал разочарование в самом себе и в наших достижениях. Несмотря на прогресс, я считал, что он продолжает сопротивляться выходу из психического убежища, но что тревоги, связанные с таким выходом изменились. Более теплые, менее осуждающие чувства по отношению к объектам и к самому себе, по-видимому, столкнули пациента с новыми проблемами, связанными с уязвимостью и смущением. Он уже давно замечал, что «съеживается», когда наблюдает сцены нежности, к примеру, когда видит, как отец обнимает мать, такое «съеживание» обычно влекло за собой какой-нибудь резкий уничижительный и разрушительный комментарий с его стороны. Клинический материал Мистер Б. начал сеанс с рассказа о сновидении, в котором он был на выставке современного искусства. Одним из экспонатов был корень дерева, площадью примерно 2 фута с маленькими торчащими в разные стороны корешками, которые выглядели неопрятно. Он подумал, что их нужно обрезать, достал секатор, обрезал кусок корешка и положил его в карман. Он был смущен и незаметно прокрался к выходу, в надежде, что никто его не заметил. Как только он вышел из музея, он почувствовал облегчение и подумал «Теперь они ничего не могут мне сделать». Пациент прервал рассказ о сновидении, упомянув, что бухгалтеры на его фирме недавно уличили его в том, что он потратил некую сумму денег на свой собственный проект. Фирма прислала записку с вопросом «где деньги?», который вызвал у него панику. Он объяснил, что не крал денег, они все были учтены, но он не оформил бумаги и продолжал думать «Что они могут сделать мне в самом худшем случае?» Он думал, что сновидение говорит о наличии секретов, вызывающих вину, и страхе быть уличенным. В продолжении сновидения ему снился его начальник. Это был человек, которого, как считал пациент, несправедливо назначили на этот руководящий пост, и он вызывал у него сильное возмущение. В сновидении этот начальник пил кофе из чашки мистера Б., что вызвало у него бурю возмущения. Когда он проснулся, то вспомнил, что вчера наткнулся у себя в квартире на секатор. Он всегда обрезал увядшие бутоны на своем патио, потому что растениям это полезно. Я думаю, что корни дерева представляли собой работу, которую мы проделали в анализе, возможно даже затронув корень некоторых его проблем. Он думал, что я могу считать это своим достижением и даже кичиться им, ожидая его восхищения. Если я был доволен своей работой, он не мог не обкорнать ее, и доказывал, что для растений полезно, когда бутоны срезают. Тем не менее, сначала он обращался с экспонатом так, как будто он принадлежал ему, он мог свободно навести в нем свой порядок, если это было необходимо. Как и с деньгами, о которых его спросили, он чувствовал, что не крал корешок, но при этом испытывал стыд, что отрезал кусок и положил в карман. Я думаю, пациент постепенно начинал больше ценить нашу работу, чувствуя, что в праве считать ее своей, но он не мог ее признать, а это значило, что бумаги не были оформлены. Ярость мистера Б. была направлена на мысль о том, что если его поймают, то ему придется объяснять, где он взял корешок. Как и деньги, он не крал свои достижения в анализе, но они не были признаны. В ответ на интерпретации подобные этой, пациент говорил, что он сердится, что начальник делает вид будто управляет в духе сотрудничества и недавно даже подписал директиву так, как будто она составлена ими вдвоем. Ему хотелось закричать: «Это не сотрудничество, а строгая иерархия, и Вы хотите подчеркнуть свою власть». Одна из наших проблем в этом анализе заключалась в том, что пациент настолько подчеркивал свое превосходство надо мной, что боялся, что я обязательно попытаюсь обернуть ситуацию против него и занять главенствующую роль, как его начальник. Он чувствовал, что различия неизбежно ведут к иерархии, и один из нас обязательно окажется наверху. (зависть к груди и невозможность признать различие. Сложность нарциссического унижения у пациента - если аналитик дает что-то хорошее, бывает не так просто это признать. Не только пациенты испытывают стыд, но нам иногда тоже страшно быть видимыми, особенно когда приходит новый пациент - у каждого аналитика своя эдипальная история) Более того, иерархия поддерживалась направлением взгляда, и он чувствовал, что либо я смотрю на него свысока, либо наоборот. Озабоченный тем, как он выглядит в моих глазах, он боялся, что любое его собственное достижение вызовет во мне огромную зависть, и ему приходилось скрывать их все и вести себя так, как будто он не достиг никакого прогресса. В конце сеанса мистер Б. сказал, что часто чувствует ярость, когда видит несправедливость, и рассказал о случае, произошедшем с ним, когда он жил в Германии. Он сдавал экзамен, чтобы получить права на вождение мотоцикла и думал, что это не составит ему труда, потому что в Британии он был опытным мотоциклистом. Он пришел в бешенство, когда провалил экзамен из-за того, что не сумел медленно проехать на мотоцикле с прикрепленным задним сиденьем между конусами. Несправедливость заключалась в том, что ему никогда не приходилось использовать этот навык, а он прекрасно управлял мотоциклом многие годы. «Эти чертовы немцы!», - кричал он, - «Они думают, что дороги принадлежат им!» После этой вспышки он затих и робко сказал мне, что знает, что дороги действительно принадлежат немцам, это их страна, а он был гостем, которому многое из того, что он видел у них, понравилось, хотя и не все. Обсуждение Робость возникла после того, как пациент понял, что приступ ярости был связан с предшествовавшим ему чувством нарциссического превосходства, от которого он не мог отказаться, не испытав стыд за то, что сделал. Он понял, что дороги в Германии действительно принадлежат немцам, и что кабинет, куда он приходит – это мой кабинет, но он также лучше осознавал, что улучшение, которого он достиг, принадлежит ему. Я думаю, что он не был больше склонен цепляться за свое Психическое Убежище и нарциссически требовать, чтобы я восхищался его работой, теперь он смотрел на мою работу с интересом и любопытством, даже несмотря на то, что возможно не мог не обрезать ее. Я думаю, мой пациент испытывал особое смущение, если чувствовал, что демонстрирует более теплые, любящие и зависимые чувства, поскольку тогда он мог быть подвержен насмешкам, особенно после того, как хвастался свои превосходством. Проблема заключалась в том, как поддержать его в переживании боли от унижения и найти пути сделать эту боль более переносимой. Во многих ситуациях взаимодействия, которые я описал, мой пациент, по-видимому, постепенно приближался к осознанию того, что как и все, он способен испытывать жадность, зависть и агрессию – что эти чувства иногда одерживали верх и приводили к разрушительному гневу, побуждающему его вредить своим хорошим объектам, на которые он опирался. По мере того, как он стал способен признавать эти деструктивные импульсы, мистер Б. чувствовал, что больше способен выдержать их, потому что одновременно он мог признать в себе любовь, ведущую к сожалению и раскаянию, а следовательно к желанию восстановить поврежденный объект. Мне кажется, что постепенно он научился больше доверять своим хорошим чувствам, пусть даже они вызывали смущение. Тогда он мог меньше чувствовать себя во власти завистливой разрушительной фигуры, которая только и ждет, чтобы поставить его на место. Подчеркну еще раз, что необходимо было соприкоснуться с чувством стыда, прежде чем стало возможным иметь дело с более глубокими тревогами депрессивной позиции. Перевод М.Немировской Библиография Abelard P (1974). The letters of Abelard and Heloise. Clanchy M, introduction; Radice B, translator.London: Penguin Classics. Britton RS (1989). The missing link: Parental sexuality in the Oedipus complex. In: Britton RS, Feldman M, O'Shaughnessy E, editors. The Oedipus complex today, 83–101. London: Karnac Books. Britton RS (1995). Personal communication. Brontë C (1847). Jane Eyre. London: Penguin Classics, 2007. Feldman S (1962). Blushing, fear of blushing, and shame. J Amer Psychoanal Assoc 10:368–85. Fenton J (2006). Lives of the sinners: On the confessions of Abelard. The Guardian, Saturday 13 May. Freud S (1911). Psycho-analytic notes on an autobiographic account of a case of paranoia (Dementia paranoides). SE 12:3–82. Klein M (1936). Lectures on technique. Lecture 1: Some guiding principles. In: Britton RS, Steiner J, editor. Routledge, 2016, Accepted for publication. Klein M (1946). Notes on some schizoid mechanisms, in Envy and Gratitude and Other Works 1946–1963. Int Psychoanal Lib 104:1–346. London: The Hogarth Press and the Institute of Psycho-Analysis, 1975. Klein M (1958). On the development of mental functioning. Int J Psychoanal 39:84–90. Lansky MR (1996). Shame and suicide in Sophocles’ Ajax. Psychoanal Q 65:761–786. Lansky MR (1997). Envy as a process. In: Lansky MR, Morrison AP, editors. The widening scope of shame.Hillsdale, NJ: Analytic Press. Lansky MR (2005). Hidden shame. J Amer Psychoanal Assoc 53:865–90. Levine AR (2005). The social face of shame and humiliation (Panel Report). J Amer Psychoanal Assoc 53:525–34. Mahler M, Pine F, Bergman A (1975). The psychological Birth of the human infant. London: Hutchinson. Mollon P (2003). Shame and jealousy: The hidden turmoil. London: Karnac Books. Morrison A (1987). The shame experience. Int J Psychoanal 68:307–10. Nathanson DL (1987). The many faces of shame. New York: Guilford Press. Schore AN (1991). Early superego development. Psychoanal Contemp Thought 14:187– 250. Schreber DP (1903). Memoirs of my nervous illness. MacAlpine I, Hunter RA, editors and translators.London: Dawson, 1955. (Reissued New York Review of Books, 2000.) Steiner J (1993). Psychic retreats: Pathological organisations of the personality in psychotic, neurotic, and borderline patients. London: Routledge. Steiner J (2003). Gaze, dominance, and humiliation in the Schreber case. Int J Psychoanal 85:269–84. Steiner J (2006). Seeing and being seen: Narcissistic pride and narcissistic humiliation. Int J Psychoanal 87:939–51. Steiner J (2008). Transference to the analyst as an excluded observer. Int J Psychoanal 56:30–43. Steiner J (2011). Seeing and being seen: Emerging from a psychic retreat. London: Routledge. Wurmser L (1981). The mask of shame. Baltimore, MD: The Johns Hopkins UP. Wurmser L (1987). Shame: The veiled companion of narcissism. In: Nathanson DL, editor. The many faces of shame. New York, NY: Guilford Press. Yorke C (1990). The development and functioning of the sense of shame. Psychoanal St Child 45:377–409.
