Предыдущее | Следующая публикация Жир – стране, аттестат – жене.Часть 4 May. 26th, 2010 at 2:07 AM Старость Труд на “Славе” считался все еще престижным. После знаменитого “миллиона двести”, хрущевского сокращения вооруженных сил, флотилия пополнилась новой генерацией молодых офицеров. Они охотно шли простыми матросами или рабочими в цеха, были на “ты” с электроникой, брали в рейс томики Вознесенского и Евтушенко. Если гарпунеры довоенной закваски расписывались печатными буквами в ведомости на получение четырехзначной зарплаты, еще в 59-ом году на флагмане был пятый класс вечерней школы, то новое поколение гарпунеров уже оперировало теорией баллистики с интегральными расчетами. На “Славе” ходил матросом Герой Советского Союза полковник Андрей Борщов, вылетевший на помощь Армии Крайовой и посадивший штурмовик на пятачке в Варшаве. Плавал матросом 1-го класса Герой Советского союза П.Дубинда. Трудился на “Славе” боцманом Беляков, полный кавалер орденов Славы, уж простите за такой каламбурчик. Были даже панфиловцы (герои обороны Москвы). Плавал «хвостомером» на «Советской Украине» родной брат министра культуры Екатерины Фурцевой Сергей. Работа у Сергея Фурцева была непыльной: измерять рулеткой добытую продукцию от хвоста до морды и определять по таблицам вес. Фурцева неоднократно наведывалась на флотилию, журила братишку Сережу, который, случалось, злоупотреблял алкоголем. Дурная привычка, однако, не помешала повысить Фурцева по службе до инспектора китобойного промысла. Инспектору полагался отдельный кабинет, стол естественно, в ящиках которого не успевали высыхать стаканы. Капитан одного из охотников Владимир Васильевич Ангелин был внуком первой советской трактористки Паши Ангелиной. Электромеханик Вячеслав Меркулов был сыном сподручного Берии, Станислава Меркулова, расстрелянного вместе с Абакумовым. Алексей Соляник без колебаний приглашал на флотилии не только людей заслуженных, но и бывших в опале, не шарахался. Так помощником на одном из охотников был экс-капитан первого ранга Кухта, бывший командир линкора “Новороссийск”, взорвавшегося в Северной бухте Севастополя. Но героев-китобоев теснили уже с первых полос космонавты. “ И походкой той, одеждой скованной, И мечтой, что уносила в завтра, И работой трудной и рискованной Гарпунер роднился с космонавтом”,- писал Игорь Неверов. Побывавший на борту космонавт, земляк-одессит, на участке разделки трогательно обнялся с резчиком в робе. Резчик оказался забракованным медкомиссией летчиком из отряда космонавтов. Разрыв в добыче между “Советской Украиной” и “Славой”, увеличивался незначительно, несмотря на явный износ последней, потому что китовые стада поредели, рассредоточились. На собраниях прорезались тревожные нотки. Так в декабре 62-го провалили план и ополчились на гарпунеров Шаткова, Косоротова, Какушу и Торопченкова, у которых было много промахов. Посылали в президиум базкома анонимные записки, в которых обвиняли руководство в неразумном изменении курса флотилии. Проще говоря, киты “завели” флотилию в тропики. Капитан-директор В.Неболюбов, разумеется, при поддержке помполита И.Омельяненко осадили смутьянов, оправдывали переход флотилии к Н-ским островам положительными данными разведки и опытом промысла прошлых лет. Предлагалось мобилизовать резервы, но ведь китов-то не мобилизуешь. Гонялись за одинокими китами до последнего. Повезло гарпунеру Ш.Челидзе, он взял на линь двух финвалов, но правый кит оборвался. Быстро обработали добычу, поддули, снабдили радиобуем, поставили на флаг и продолжили преследование беглеца, опасно маневрируя среди битого льда и рапаков. Свободные от вахт мотористы запрудили мостик, на марсовую площадку полез помощник гарпунера. Кита добили уже в потемках в 23 часа. Начальство нервничало, кидались из крайности в крайность. Не повезло на севере у Н-ских островов, решили - повезет на крайнем юге у кромки припая. Однако у ледовой кромки, пока добытого с трудом, с риском изуродовать винты кита буксировали, его “съедал” лед, иной раз один “хребтятник” - привозили на базу и плевались. Однажды в море Росса проснулись в ледовом плену, вся флотилия вмерзла в лед. Флагман крошил лед, вызволяя малышей. Успели. Кстати, в более серьезные ловушки не попадали никогда, как, скажем, почти с незавидной регулярностью затирались льдами «Обь» и другие, потому, что полярные капитаны на китобойных флотилиях все-таки были куда опытнее. Разговоры о былых удачных охотах новичкам казались бульбами. Скрипела на волне “Слава” все жалобнее и пронзительнее. Под скрип в тесных перенаселенных кубриках травили, что и условия обитаемости на “Советской Украине” более человеческие, и заработки повыше. Погостившие на борту у японских коллег делились впечатлениями от увиденного комфорта. По всем допустимым нормам (вибрация, слемминг - удары волны о днище и прочее) на “Славе” обитать было нельзя, а плавали десятилетиями. Если в Антарктике в перерабатывающих цехах работали час через час, то в тропиках - 15 минут через 15. Когда грузили на самом нижнем твиндеке у днища мешки с китовой мукой, то на подъем по трапам уходило время для передышки, успевали только глотнуть горячего воздуха и снова, обжигая ладони о поручни, стремились в преисподнюю. Практикантам “рыбки”, мореходки рыбной промышленности, после рейса требовалось несколько месяцев для реабилитации, чтобы прийти в себя. Для семнадцатилетних парней физическая и особенно психическая нагрузка оказалась запредельной, и от услуг практикантов отказались. Старожилы вспоминали, как “выхаживали” блювалов, молодежь байкам внимала с сомнением, сейчас блювалы были большой редкостью. Вспоминали о коэффициентах, с учетом которых начисляли зарплату до десятого рейса, молодежь, уже заставшую голые ставки, такие разговоры злили. Недовольство в кубриках фиксировалось стукачами, и безжалостно пресекалось Алексеем Соляником. “Хлюпиков” и смутьянов, пытавшихся “приколотить к мачте флаг”, то есть критиковавших в курилках руководство, Соляник снабжал характеристиками-сопроводиловками, выписками из личных дел, и отправлял на танкерах в Союз. Почему-то каждый раз списанных с больными собиралось одиннадцать человек – “футбольная команда”. Соляник не переносил пьяниц, избавлялся от них безжалостно, и взрывоопасная критическая масса недовольных росла, шли жаловаться к Воронкевичу. В пылу охоты капитаны В.Харалдин и В.Тимченко допустили столкновение судов, но, к счастью, отделались вмятинами на фальшбортах. Опасность представляли не только рапаки и киты, которые могли изуродовать винты, но и танкера, приходившие раз в два месяца за готовой продукцией. Грузовые операции в океане крайне рискованны из-за неравномерного волнения. В первых рейсах, не дождавшись тихой погоды, откатку топлива с танкера “Апшерон” произвели в ходу. “Слава” и “Апшерон”, стали лагом, в качестве кранцев, как обычно, использовали туши китов, и двигались против ветра на малых ходах, пока не закончили откатку топлива. Кроме топлива, провизии и воды, танкера привозили почту, которая тоже таила конкретно адресованную опасность. Китобой разрывал конверт, а там: “…Мы разные люди. Я встретила…Извини…”. Если в первых пяти рейсах никто не погиб, то потом и вены резали, и бросались за борт, как это случилось на “Бесстрашном - 24”. “Прощайте, ребята!”, - крикнул напоследок с бака матрос, только его и видели. В семнадцатом рейсе было добыто 2015 китов, гребные винты китобазы сделали 24 миллиона оборотов. Рекорды теперь ставили по оборотам, за китами приходилось больше гоняться, сжигая сотни тонн мазута. Перспектив наращивания промысла у “Славы” не было, беспощадная статистика со временем подтвердила это. Если в сезон 1962-63 г.г. “Слава” добыла 806 финвалов и 624 сейвала, то “Советская Украина” в 1974-75 соответственно –170 и 581. Чтобы окупить расходы на промысел, в 70-е вынуждены были больше бить “мелочь” кашалотов и минке, малых полосатиков. Минке - кит-пигмей, на которого раньше не зарились. Так что “Славу” готовили на списание во время. В 64-ом, когда, как известно, власть в стране переменилась, Леонид Ильич решил избавиться от Соляника, возможно, чтобы сыграть на дешевом популизме и набрать очки. Косыгин же, хотя и поддерживал Соляника, влияния пока не приобрел. В 64-ом Соляник собрал ветеранов “Славы” в зеркальном банкетном зале, самого престижного и самого морского ресторана города - “Волна”. Во главе стола сидел первый секретарь обкома партии Синица, сын которого, кстати, плавал на охотнике навигатором, высший комсостав флотилии, а в продолжении капитаны и гарпунеры. Официальная выпивка для плавсостава была ограничена 150 граммами, за обед внесли по 25 рублей с китобойной персоны. В денежных вопросах Соляник был особенно щепетилен, и не позволял даже уплатить кому-либо за бутылку воды для себя. “Паккард” Соляника ошвартовался у ресторана “Волна” в последний раз. Уже тогда китобои поняли, что Соляник прощается. В сезон 1964-1965 Соляник в последний раз руководил промыслом на обеих китобойных флотилиях. В 65-66 капитан-директором обеих флотилий был назначен Борис Моргун. Традиционно перед выходом в рейс состоялась партконференция КТФ. На ней представили нового заместителя по политчасти Леонида Барабанова. Его представила первый секретарь Жовтневого райкома Зоя Назаренко. - Просим вернуть нам капитана-директора Соляника! – выступил один из капитанов охотников. Его поддержали гарпунеры Овсянников, Гниляк, Тупиков и другие гарпунеры и капитаны. Сидевший в задних рядах Соляник поднялся, прошел к трибуне и сказал: -Товарищи, я очень благодарен за поддержку, но ЦК разобрался и принял решение, правильное решения, я считаю. Поэтому давайте вычеркнем этот пункт из решения партконференции. Сезон 66-го года был для “Славы” последним. Китобойные суда, пребывающие в условиях неравномерной качки, изнашиваются быстрее, как, впрочем, и сами китобои. Предельным возрастом для китобоя определили пятьдесят лет. “Славе” шел тридцать седьмой год, пароходный возраст был выше критического. Из тридцати семи лет едва ли не половина жизни прошла на бесполезном отстое – горькая судьба для парохода. На последний танкер перегрузили грузовой стрелой флагманскую голубятню, в которую флагголубятник Евгений Гречуха насыпал месячную норму рапса! Танкер басовито гуднул напоследок и снялся, голуби еще долго кружились над флотилией. Последний прилетел проститься, когда танкер наполовину присел за горизонт, голубя отогнали фальшвейерами, потом следили за его полетом в бинокли. Обе китобазы встретились перед прощанием на траверзе материкового Берега Отса у островов Джона Баллени, чтобы отметить грустное событие за скромным праздничным столом в условиях равномерной качки. Последний день промысла 22 апреля был неудачным. Монеток не бросали, прощались с Южным океаном навсегда. Капитан охотника Владимир Ангелин написал: “Там, где сумрак до хруста выстыл, Там, где айсберги пьют волну, Никогда не разбудит выстрел В лед закованную тишину. И, как в прежние наши будни, Сквозь рассеявшийся туман Никогда не рванется судно На пробивший волну "фонтан". …Может правильно. Может верно… Но, а все же, до боли жаль Ту, исхлестанную злым ветром И распятую штормом даль. Потому что из тьмы и холода, С рыжих скал, где снега метут, Машет вслед нам рукою молодость, Навсегда оставаясь тут…” Группу из четырех охотников прямо из Антарктики капитан-дублер Евгений Александров повел во Владивосток, откуда их должны были перегнать в Японию на разделку. Дальневосточники, бывшие на борту, возвращались в точку с якорьком на карте мира, откуда в 46-ом прибыли – кругосветка, длившаяся двадцать лет, логически завершалась. Переход выдался трудным, техника капризничала, списанные пароходы, говорят, чувствуют, как и животные, когда гонят на бойню. База же, сдав на танкер жир и китовую продукцию почапала следом. Впервые перед приходом не приводили пароход в порядок, безделье угнетало. Базовые косторезы по заказам, разумеется, не бесплатно, гравировали на зубах кашалота, силуэты приговоренных к разделке малышейохотников. Резчики из фленшерных ножей мастерили тесаки с наборными из китовой кости ручками. Впервые флотилия посетила Сингапур. До сих пор заграницу видели ограниченно, почти всегда одну и ту же, география их посещений - Монтевидео, Буэнос-Айрес, в Кейптауне обычно делали котлоочистку перед “прыжком в Антарктику”, бункеровались в Гибралтаре, с закрытием Суэцкого канала стали посещать быстро развившийся Лас-Пальмас, по-моряцки, Пальмас. О дешевизне сингапурского Малай-Базара были, конечно же, наслышаны. Встретившиеся на базаре неизбежные водоплавающие земляки советовали китобоям, теперь уже бывшим, податься в Новороссийское танкерное пароходство. По морским слухам в Висмаре спустили лайнер “Иван Франко”, головное судно серии, в которой пять рысачков-пассажиров, можно попробовать прорываться туда, хотя без “волосатой руки” шансов мало. Во Владивостоке сдали “Славу” дальневосточникам, они сделали не очень удачный промысловый рейс и ухитрились посадить базу на камни. Первый рейс с англичанами закончился посадкой на мель и в последнем не повезло. В Японию “Славу” перегоняли уже дальневосточники. Японцы же из бирмингемской стали, добытой от разделки “Славы”, возможно, сработали еще одну китобойную флотилию, они наращивали промысел, только в Антарктике работали флотилии “Тоннен-Мару-2”, “Нишин-Мару”, “Кокио-Мару”, “Нишин-Мару-2”, “Кинчжио-Мару”, “Тоннен-Мару”. Часть специалистов со “Славы” переманили на “Советскую Россию”, но постепенно почти все из них вернулись в Одессу. Герман Лаврентьевич Кирюхин, последний капитан-директор “Советской Украины”, привел в 1987-м флотилию без оркестров и фанфар уже не на Старую-Крымскую в Одессе, а скрытно в Ильичевск. В Ильичевске флотилия стояла на разграблении около года, ее охранял всего один полупьяный сторож. Через год охотники оправили на разделку в Пакистан, а база выбросилась на берег в Трабзоне, где ее порезали, как колбасу. Металлоломная компания, заказавшая “Юрий Долгорукий”, требовала строгого соблюдения комплектности при сдаче, вплоть до того, чтобы койки в каютах были застелены. По прибытии в Испанию в 1980-м все чрево “Долгорукого” выжгли огнеметами, только потом пустили на разделку. “Дальний восток”, бывший “Алеут”, приговорили к разделке в 1981-ом, “Советскую Россию” в 1987м. Японцы, норвежцы и исландцы промышляют в своих экономводах китов до сих пор. В соответствии с конвенцией CITES норвежцам разрешено добывать до 250 малых полосатиков (минке), квота для японцев до 400 голов. Исландия снаряжает экспедиции год через год, а то и реже. Китовая продукция в Японии традиционно пользовалась повышенным спросом. Если целевой промысел американских китобоев в 19-ом веке был спровоцирован промышленным интересом к спермацету, еще из жира китов лили свечи, а позже варили мыло, то в Японии в пищу идет почти все, кроме фонтана. В стране Заходящего Солнца ежегодно отмечается день Кита, на праздник каждый японец позволяет себе полакомиться китовым деликатесом. Дефицит китовой продукции вызвал скачок цен до 100$ за килограмм китового мяса. На 14-ой сессии CITES, которая состоялась 14 октября 2004 в Бангкоке, Япония просила разрешить закупать излишки китового мяса в Норвегии, но просьбу не удовлетворили. Незначительный аборигенный промысел гуманно проводится в целях обеспечения традиционным продовольствием малых народов севера, эскимосов Гренландии, Аляски, и чукчей России, которым китовый продукт необходим как витамины, без него они чахнут и хворают. В Канаде выживанию эскимосов способствует ограниченный промысел белух и нарвалов. На Чукотке чудом уцелевший от разделки видавший виды охотник “Звездный” из состава флотилии “Советская Россия” добывает серых северных китов, потом буксирует их и распределяет в прибрежные поселки в соответствии с графиком. Обычно разделка кита сопровождается знатной пьянкой. Мясо серых китов чукчам не нравится, они просят завозить гренландских. Туши выбросившихся на берег китов чукчи в пищу не используют, потому что песцы прогрызают в них норы и мясо начинает смердеть. Владимир Каткевич Окончание следует
