Свобода мысли и слова

Всеобщая Декларация Прав Человека
Статья 18
Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии;
это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу
исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с
другими, публичным или частным порядком в учении, богослужении и
выполнении религиозных и ритуальных обрядов.
Статья 19
Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное
выражение их; это право включает свободу беспрепятственно
придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и
распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от
государственных границ.
Конституция Российской Федерации
Статья 28
Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания,
включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую
религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и
распространять религиозные и иные убеждения и действовать в
соответствии с ними.
Статья 29
1. Каждому гарантируется свобода мысли и слова.
2. Не допускаются пропаганда или агитация, возбуждающие
социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду.
Запрещается пропаганда социального, расового, национального,
религиозного или языкового превосходства.
1. Свобода мысли
Я всегда упорно отстаивал право каждого человека на свое
собственное мнение, сколь бы оно ни отличалось от моего. Тот, кто
отрицает за другими это право, превращается в раба своего нынешнего
мнения, ибо лишает себя права изменить его. Самое сильное оружие против
ошибок всякого рода — разум.
Т. Пейн
Принуждающий нас силой как бы лишает нас наших прав, и мы потому
ненавидим его. Мы любим тех, кто умеет убедить нас. Не мудрый, а грубый,
непросвещенный человек прибегает к насилию. Чтобы употребить силу,
надо много соучастников; чтобы убедить, не надо никаких. Тот, кто
чувствует достаточно силы в самом себе, чтобы владеть умами, не станет
прибегать к насилию: к чему ему устранять человека других взглядов, когда в
его же интересе дружеским убеждением привлечь его на свою сторону.
Из книги «Беседы Сократа»
Если бы все человечество, за исключением только одного лица,
придерживалось одного определенного убеждения, а это одно лицо —
противоположного, то человечество было бы настолько же неправо, если бы
заставило замолчать этого человека, как был бы неправ этот один человек,
если бы, имея на то власть, заставил бы замолчать человечество.
Дж. Милль
Свободная мысль. Можно сказать, что мысль свободна, когда она
возникает в свободном соперничестве убеждений, то есть когда все
убеждения могут быть высказаны и когда ни одно из них не сопровождается
ни правовыми, ни денежными выгодами или санкциями.
Философский словарь Рассела
1. Не похоже ли это на конформизм [конформизм - приспособленчество, пассивное
принятие существующего порядка, господствующих мнений, отсутствие собственной позиции.]1!
Не приведет ли такая позиция к тому, что люди вообще перестанут спорить, убеждать друг
друга?
2. Что Вы обычно делаете, если кто-то высказывает мнение, отличное от Вашего:
стараетесь понять и согласиться, принять к сведению, переубедить?
Б. Спиноза
Богословско-политический трактат
Вашему вниманию предлагаются отрывки из «Богословскополитического трактата» (1670) нидерландского философа Б. Спинозы. Автор
стремится доказать, что в свободном государстве каждому можно думать то,
что он хочет, и говорить то, что он думает.
Каждый тезис Спинозы иллюстрируется (подтверждается или
опровергается) отрывками из других произведений.
Если бы повелевать умами было бы так
же легко, как и языками, то
каждый царствовал бы спокойно и не было бы никакого насильственного
правления, ибо
каждый жил бы сообразуясь с нравом правящих и только
на основании их решения судил бы о том, что истинно или ложно, хорошо или
дурно, справедливо или несправедливо. Но... это, то есть, чтобы ум
неограниченно находился во власти другого, не может статься, так как никто
не может перенести на другого свое естественное право, или свою способность
рассуждать и судить о каких бы
то ни было вещах, и никто не может быть
принужден к этому. Из этого, следовательно, выходит, что то правление
считается насильственным, которое посягает на умы, и что верховное
величество, видимо, делает несправедливость подданным и узурпирует их
право, когда хочет предписать, что каждый должен принимать как истину и
отвергать как ложь и какими мнениями ум каждого должен побуждаться к
благоговению перед Богом: это ведь есть право каждого, которым никто, хотя
бы он и желал этого, не может поступиться.
А. и Б. Стругацкие
Трудно быть богом
Может ли гуманная высокоразвитая цивилизация, где уважение к
человеку возведено в основной принцип, помочь другой, еще не выбравшейся
из мрака средневековья? В какой форме может осуществляться такая помощь?
Об этом беседуют главный герой повести дон Румата Эсторский (он же
землянин Антон, присланный в Арканар в качестве наблюдателя) и спасенный
им ученый Будах.
— ...Но что же вы все-таки посоветовали бы всемогущему? Что, повашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы сказали: вот теперь мир
добр и хорош?..
Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложил
руки на животе...
—Что ж, — сказал он, — извольте. Я сказал бы всемогущему:
«Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать
людей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть!
Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут
голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей».
— И это все? — спросил Румата.
— Вам кажется, что этого мало?
Румата покачал головой:
— Бог ответил бы вам: «Не пойдет это на пользу людям. Ибо сильные
вашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему
останутся нищими».
— Я бы попросил бога оградить слабых. «Вразуми жестоких
правителей», — сказал бы я.
— Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют
силу, и другие жестокие заменят их.
Будах перестал улыбаться.
— Накажи жестоких, — твердо сказал он, — чтобы неповадно было
сильным проявлять жестокость к слабым.
— Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет
вокруг никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их
место займут сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придется карать всех,
а я не хочу этого.
— Тебе виднее, всемогущий. Сделай тогда просто так, чтобы люди
получили все и не отбирали друг у друга то, что ты дал им.
— И это не пойдет людям на пользу, — вздохнул Румата, — ибо
когда получат они все даром, без трудов, из рук моих, то забудут труд,
потеряют вкус к жизни и обратятся в моих домашних животных, которых я
вынужден буду впредь кормить и одевать вечно.
— Не давай им всего сразу! — горячо сказал Будах. —- Давай
понемногу, постепенно!
— Постепенно люди и сами возьмут все, что им понадобится.
Будах неловко засмеялся.
—
Да, я вижу, это не так просто, — сказал он. — Я как-то не
думал раньше о таких вещах... Кажется, мы с вами перебрали все. Впрочем,
—- он подался вперед, — есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы
больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали
единственным смыслом их жизни!
Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массовая
гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трех
экваториальных спутниках...
—
Я мог бы сделать и это, — сказал он. — Но стоит ли лишать
человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим?
Не будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и
создать на его месте новое?
Будах, сморщив лоб, молчал, обдумывая. Румата ждал. За окном снова
тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил:
—
Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более
совершенными... или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
Б. Спиноза
Итак, если никто не может поступиться своей свободой судить и мыслить
о том, о чем он хочет, но каждый по величайшему праву природы есть господин
своих мыслей, то отсюда следует, что в государстве никогда нельзя, не опасаясь
очень несчастных последствий, домогаться того, чтобы люди, хотя бы у них были
различные и противоположные мысли, ничего, однако, не говорили иначе, как
по предписанию верховных властей... следовательно, то правительство самое
насильническое, при котором отрицается свобода за каждым говорить и учить
тому, что он думает, и, наоборот, то правительство умеренное, при котором эта
самая свобода дается каждом.
Дж. Свифт
Путешествия Гулливера
В королевстве великанов Бробдингнеге Гулливер рассказывает королю о
государственной системе, законах, политической жизни Англии.
Король много смеялся над моей странной арифметикой (как угодно было
ему высказаться), по которой я определил численность народонаселения в
Англии, сложив количество последователей существующих у нас религиозных
сект и политических партий. Он не понимал, почему тот, кто исповедует
мнения, пагубные для общества, должен изменить их и не имеет права держать
их при себе. И если требование перемены убеждений является правительственной
тиранией, то дозволение открыто исповедовать мнения пагубные служит
выражением слабости; в самом деле, можно не запрещать человеку держать яд в
своем доме, но нельзя позволять ему продавать этот яд как лекарство.
Б. Спиноза
..если невозможно совершенно лишить подданных этой свободы, то и,
обратно, весьма гибельно будет допустить ее неограниченно. Поэтому нам
надлежит здесь исследовать, до какого предела эта свобода может и должна
даваться каждому без ущерба для спокойствия в государстве и без нарушения
права верховных властей...
...Например, если кто показывает, что какой-нибудь закон противоречит
здравому рассудку, и поэтому думает, что он должен быть отменен, если в то же
время он свою мысль повергает на обсуждение верховной власти (которой
только и подобает постановлять и отменять законы) и ничего между тем не
делает вопреки предписанию того закона, то он, конечно, оказывает услугу
государству, как каждый доблестный гражданин, но если, напротив, он делает
это с целью обвинить в неправосудии начальство и сделать его ненавистным для
толпы или мятежно старается вопреки воле начальства отменить тот закон, то он
всецело возмутитель и бунтовщик.
1. Чем отличается точка зрения короля Бробдингнега от той, которую высказывает Спиноза?
2. Согласны ли Вы с мнением короля?
3. Кто, по Вашему мнению, может определять, какие мнения пагубны?
Со всем ли Вы согласны? Что может вызвать возражения?
Дж. Миллъ
...никто не станет утверждать, чтобы действия должны были быть так же
свободны, как и мнения, а напротив, даже сами мнения утрачивают свою
неприкосновенность, если выражаются при таких обстоятельствах, что
выражение их является прямым подстрекательством к какому-нибудь
вредному действию. Так например, мнение, что хлебные торговцы —
виновники голода, который терпят бедные, или что частная собственность
есть воровство, — такое мнение, конечно, должно быть неприкосновенно,
пока не выходит из литературной сферы, но оно может быть справедливо
подвергнуто преследованию, если выражается перед раздраженной толпой,
собравшейся перед домом хлебного торговца, или же распространяется в
этой толпе в форме воззвания. Вообще действия всякого рода, которые, без
достаточного к тому основания, причиняют вред кому-либо, могут, а в более
важных случаях, и необходимо должны быть обуздываемы осуждением, а
когда нужно, то и деятельным вмешательством со стороны людей.
Жизнь не может быть слишком отрегулирована или слишком
правильна. Нашим побуждениям, когда они не являются абсолютно
деструктивными и губительными для других, должна быть по
возможности предоставлена свобода; должно быть пространство для
приключения.
Б. Рассел
Б. Спиноза
...если преданность каждого государству, равно и богу может быть
познана только из дел, именно: из любви к ближнему, то нам никоим образом
нельзя будет сомневаться в том, что наилучшее государство представляет
каждому ту же свободу философствования, какую... каждому дает вера.
Конечно, я признаю, что от такой свободы иногда происходят некоторые
неудобства; но было бы когда-либо установлено что-нибудь столь мудро,
чтобы из него не могло произойти какое-либо неудобство? Кто хочет все
регулировать законами, тот скорее возбудит пороки, нежели исправит их:
что не может быть запрещено, то необходимо должно быть допущено, хотя
бы от того часто и происходил вред. Ведь сколько происходит зол от
роскоши, зависти, скупости, пьянства и т.д.! Однако их терпят, потому что
властью законов они не могут быть запрещены, хотя на самом деле они
суть пороки. Поэтому свобода суждения тем более должна быть допущена,
что она, безусловно, есть добродетель и не может быть подавлена.
Прибавьте, что от нее не происходит никаких неудобств, которых (как сейчас
покажу) нельзя было бы избежать при помощи авторитета начальства; не
говорю уже о том, что эта свобода в высшей степени необходима для
прогресса наук и искусств, ибо последние разрабатываются с успехом только
людьми, которые имеют свободное и ничуть не предвзятое суждение.
Но положим, что эта свобода может быть подавлена и люди могут
быть так обузданы, что ничего пикнуть не смеют иначе, как по предписанию
верховных властей; все-таки решительно никогда не удастся добиться, чтобы
люди думали только то, что желательно властям; тогда необходимо вышло
бы, что люди постоянно думали бы одно, а говорили бы другое и что,
следовательно, откровенность, в высшей степени необходимая в
государстве, была бы изгнана, а омерзительная лесть и вероломство нашли
бы покровительство; отсюда обманы и порча всех хороших житейских
навыков. Но далеко не верно, что можно достигнуть того, чтобы все
говорили по предписанному; напротив, чем больше стараются лишить людей
свободы слова, тем упорнее они за нее держатся — конечно, держатся за нее
не скряги, льстецы и прочие немощные души, высочайшее благополучие
которых состоит в том, чтобы любоваться деньгами в сундуках и иметь
ублаженный желудок, но те, которых хорошее воспитание, чистота нравов и
добродетель сделали более свободными. Люди по большей части так
устроены, что они больше всего негодуют, когда мнения, которые они
считают истинными, признаются за вину и когда им вменяется в
преступление то, что побуждает их к благоговению перед богом и людьми;
от этого происходит то, что они дерзают пренебрегать законами и делают
против начальства все, что угодно, считая не постыдным, но весьма честным
поднимать по этой причине мятежи и посягать на какое угодно
злодейство.
...столько ересей в церкви произошло большей частью оттого, что
власти хотели законами прекратить препирательства ученых! Ибо если бы
люди не были одержимы надеждой привлечь на свою сторону законы и
начальство, торжествовать при всеобщем одобрении толпы над своими
противниками и приобрести почет, то они никогда не спорили бы со столь
неприязненным чувством и их душу не возбуждала бы такая ярость. И этому
учит не только разум, но и повседневный опыт: именно подобные законы, то
есть повелевающие то, во что каждый должен верить, и запрещающие чтолибо говорить или писать против того или другого мнения, часто
устанавливались в угоду или скорее в виде уступки гневу тех, кто не может
выносить свободных умов и может благодаря грозному, так сказать,
авторитету легко изменять благоговение мятежного простонародья в
бешенство и подстрекать его против того, против кого они хотят [его]
натравить. Но насколько лучше было бы сдерживать гнев и ярость толпы, нежели устанавливать бесполезные законы, которые могут нарушаться только
людьми, любящими добродетели и науки, и ставить государство в столь
затруднительное положение, что оно не может выносить благородных людей!
Можно ли выдумать большее зло для государства, чем то, что честных людей
отправляют как злодеев в изгнание потому, что они иначе думают и не умеют
притворяться? Что, говорю, пагубнее того, что людей считают за врагов и
ведут на смерть не за какое-либо преступление или бесчестный поступок, но
потому, что они обладают свободным умом и что эшафот — страшилище
дурных людей — становится прекраснейшим театром, где показывается
высший пример терпения и добродетели на посрамление величества' Ведь те,
кто сознает себя честным, не боятся, подобно преступникам, смерти и не
умоляют отвратить наказание, потому что дух их не мучится никаким
раскаянием в постыдном деле, но, наоборот, они считают честью, а не
наказанием умереть за хорошее дело и славным — умереть за свободу.
Ю.Ким
Московские кухни
Под руководством Начальника [генерала КГБ] состоялся суд над
демонстрантами, вышедшими на Красную площадь с «антисоветскими»
плакатами.
НАЧАЛЬНИК
А слушается дело о распространении клеветы
На проезжей части Красной площади города Москвы.
А слушается дело абсолютно открыто,
Ни в чем никакого лимита.
Только ввиду тесноватости данного закутка
Пришлось ввести специальные пропуска.
И в первую очередь для представителей общественности,
Умеющей себя соответственно вести.
Поэтому в зале нет ни родных, ни любимых
Наших досточтимых подсудимых.
Ввиду, как сказано ранее,
Тесноты кубатуры помещения зала заседания.
И только поэтому!
Слава богу, прошли времена произвола и беззакония!
Наступила гармония.
До... ми... соль... и-и:
ХОР
Да здравствует наша держава,
Да здравствует наша страна,
Да здравствует, браво и слава
За годы борьбы и труда!
НАЧАЛЬНИК
Большое спасибо за чудесное пение!
Продолжаем объективное рассмотрение.
А вдруг, понимаешь, эти ребяты
Ни в чем и не виноваты?
А может, вдруг они на Красной площади проезжей части
И не распространяли клевету против советской власти?
Вот и надо, чтобы на все это правильно ответили
Приглашенные нами свидетели.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА (средних лет)
Я не была на площади,
Но прессу я прочла
И, что это за молодчики,
Отлично поняла.
Французским мылом моются,
Турецкий кофий пьют,
На все чужое молятся,
На все свое плюют.
С семнадцатого года
Живем в кругу врага.
Пускай живем фигово —
Орать-то на фига'
Они ж там ждут и просят,
А эти — тут как тут:
Всю нашу грязь выносят,
Извольте, вери гуд!
Вот вам наш бардак отъявленный!
Вот вам сизый наш алкаш!
Вот вам наш Байкал затравленный!
Вот вам женский трикотаж!
Вот наши сотни-тысячи
В трубу ни за пятак!
Да что же вы мне тычете,
Что знаю я и так?!
Но я же не кричу же!
Молчу же я! Хотя
Я вас ничем не хуже,
Но вот молчу же я!
Аж даже неудобно:
Ведь взрослые, гляжу.
Да я в говне утопну
И слова не скажу!
А эти лбы здоровые —
Так нет, подайте им
Условия особые!
Вот щас и подадим.
СВИДЕТЕЛЬ
На площади я не был,
Но прессу я прочел,
И весь я полон гневом
С презрением причем.
Вот довела докуда,
Вот привела куда
Излишняя культура
И отсутствие труда!
Я темный рядом с вами,
Я песен не пою.
Вот этими руками
Я вас кормлю-пою.
И разговоры ваши
Мне даром не слышны,
И все свободы ваши
Мне на фиг не нужны!
Без них на свет родился,
Без них живу-кручусь,
Как раньше обходился,
Так дальше обойдусь.
Права, слова — о чем вы?
Какую правду вам?
А шли бы вы, ученые...
Да вон хотя бы к нам.
Недельку поработал,
Мозолей понабил —
И башли заработал,
И правду позабыл!
СВИДЕТЕЛЬНИЦА (пожилая)
Я не была на площади,
Я вижу их впервой:
Я в это время в очереди
Стояла за крупой.
Пока они с плакатами
Бузят на площадях,
Мы с нашими зарплатами
Стоим в очередях.
Да! В них стоим мы с юности
До гробовой доски!
Да! и похуже трудности
Пришлось нам перенести!
Да! Берия со Сталиным
Уничтожали нас,
Тогда в лицо плевали нам,
Харкают и сейчас!
Но несмотря на Берию,
И раньше, как сейчас,
Мы в наше дело верили
В отличие от вас!
И наше в том различие,
Что вера у нас есть!
И мы, от вас в отличие,
Все можем перенесть!
А вас пугают трудности!
Вы мамкины сынки!
Вы вон даже из-за трусости
Готовы в Соловки!
ИЛЬЯ
Протестую! Свидетели не были на площади...
НАЧАЛЬНИК
Суд, совещаясь на месте,
Не нуждается в вашем протесте.
Продолжаем наш концерт:
Выступает наш эксперт.
А вдруг, понимаешь, на ихнем плакатике
Никакой такой злобной тематики
И заведомо ложных клевет
Нет?
ПИСАТЕЛЬ
Собственно, тут и думать особенно нечего:
Самая настоящая махровая антисоветчина.
Текст плаката требует от ЦК
Свободы для политических ЗК.
Но среди всех народов просвещенных
Известно, что у нас нет политических заключенных.
Как только мы покончили с культом личности,
Одна уголовщина осталась в наличности.
А плакат утверждает противное,
Тем самым активно пропагандируя,
Что наша власть беспощадна и лицемерна,
Что, как известно, в корне неверно.
(апарт)
Жандармы, стукачи, агенты,
Сексоты — дьявол их возьми.
Но наши братья-диссиденты
Гораздо хуже, чем они.
Не понимая обстановки,
В упор не слушая друзей,
Прут на рожон без остановки,
Хвалясь отвагою своей!
И все, что мы годами копим,
Один дурацкий диссидент
Своим геройством остолопьим
Развеет в дым в один момент!
И режут нам статьи и книги,
И затыкают всякий рот,
Едва какой-нибудь задрыге
Взбредет полезть на эшафот.
Не надо рыцарей России!
Не надо пламенных речей!
Они в чудовищной трясине
Плодят лишь гадов да зверей!
И чтоб хоть как-то сохраниться,
Хоть как-то нить не упустить,
Вот как приходится крутиться!
Вот что писать и говорить!
Все из-за вас!
ПОМОЩНИК
Обкладывай их, ребятки, по форме номер три!
В три шеи! в три погибели! в три брызги разотри!
НИКОЛАЙ (не выдержав)
Кто бы дал мне карандашик, написал бы я слова!..
И мне дали карандашик, и слова я написал:
Что признаю себя виновным по предъявленной статье,
По предъявленной статье о враждебной клевете...
Что вслед за голосом -Свободы» и волнами «Би-би-си»
Я повторял, что нет свободы, нету свету на Руси.
И что мы делаем ракеты и перекрываем Енисей
Ценой полного разора бедной родины своей —
Что является зловредным искаженьем наших дней...
А все оттого, что незаконно я при Сталине сидел
И всю накопленную злобу теперь вылил на страну,
В чем я раскаиваюсь полностью и полностью сдаю
Всех, с кем когда и где порочил я власть
любимую свою-у-у-у!
Пусти, пусти меня, начальник:
Я сделал все, как ты велел:
Своих друзей тебе я продал,
Свою свободу пожалел.
В моих глазах все помутилось,
Ослабли ноги до колен,
Как понял я, что снова лагерь
И снова ни за сучий хрен.
Прощайте все: я уезжаю.
А кто не понял, не простил,
Пускай зачтет мне ту десятку,
Какую я уже отбыл!..
И тогда к Илье подскочил Начальник.
НАЧАЛЬНИК
Значит, так. Поясняю детально:
Этот суд контролирует сам.
Нам не надо шумихи скандальной,
Так же как, полагаю, и вам.
И хотя вы нас очень не любите,
Говорю вам со всей прямотой:
Обещайте, что больше не будете,
И сейчас же идите домой.
Пауза.
Нет ли в таких рассуждениях доли истины? Ведь и единомышленники говорят Илье:
Но эта жертва, капитан,
Глупа и бесполезна.
Нас слишком мало, капитан,
Мы все наперечет,
А дел так много, капитан,
Трудов такая бездна!
Твое геройство, капитан,
Ослабит целый флот.
Ну что ты пойдешь на площадь,
Поднимешь там свой лозунг,
Получишь свои три года,
А в зоне еще дадут.
На Западе — вяло вякнут,
Здесь — всем перекроют воздух,
И кончится наше дело, Чего они и ждут!
ИЛЬЯ
Уважаемые заседатели...
Глубокоуважаемый суд...
Я надеюсь, не зря мы потратили
Ваше время бесценное тут.
Я — поеду в свое заключение.
Я у вас не прошу ничего.
Лишь позвольте мне спеть в заключение
Тот припевчик... напомню его:
Стаканчики граненые,
О чем звенели вы?
Головушки ученые,
О чем шумели вы?
Какая вас нелегкая
На площадь погнала'
Какая даль далекая
На помощь позвала?
НАЧАЛЬНИК
Молчать!!! Подсудимый — я лишаю вас слова! Я лишаю вас свободы! Я
лишаю вас всего! Замолчите вы или нет??! Именем Российской Советской
Федеративной Советской Российской...
1. Найдите в словаре значение слова «диссидент».
2. Что Вы знаете о диссидентском движении в Советском Союзе?
3. Почему «свидетели» гордятся тем, что у них нет свободы, и обижены на диссидентов?
Б. Спиноза
...Итак, чем менее дают людям свободы суждения, тем более
уклоняются от состояния наиболее естественного и, следовательно, тем
насильственнее господствуют. Но, чтобы, далее, было ясно, что из этой
свободы не происходит никаких неудобств, которых нельзя было бы устранить одним лишь авторитетом верховной власти, и что им одним легко
удержать людей от причинения обид друг другу, хотя бы они и
исповедовали открыто противоположные мнения, для этого примеры
налицо и мне не нужно их искать далеко. Примером может служить город
Амстердам, пожинающий, к своему великому успеху и на удивление всех
наций, плоды этой свободы; ведь в этой цветущей республике и
великолепном городе все, к какой бы нации и секте они ни принадлежали,
живут в величайшем согласии и, чтобы доверить кому-нибудь свое
имущество, стараются узнать только о том, богатый он человек или бедный и
привык ли он поступать добросовестно или мошеннически. Впрочем, религия
или секта нисколько их не волнуют, потому что перед судьей они нисколько
не помогают выиграть или проиграть тяжбу и нет решительно никакой столь
ненавистной секты, последователи которой (лишь бы они никому не
вредили, воздавали каждому свое и жили честно) не находили бы
покровительства в общественном авторитете и помощи начальства.
Наоборот, когда однажды спор ремонстрантов Ремонстранты —
противники официальной церкви, разошедшиеся с ней в вопросе о догмате
предопределения. — Прим. сост.] и контрремонстрантов относительно
религии начал разбираться политиками и чинами провинций, он в конце
концов перешел в схизму [схизма — раскол в христианской церкви. — Прим.
сост.], и тогда на многих примерах подтвердилось, что законы, издаваемые о
религии с целью как раз прекращения споров, более раздражают людей,
нежели их исправляют, что иные затем получают неограниченную вольность
на основании тех же законов; кроме того, ереси возникают не от великого
рвения к истине (то есть к источнику приветливости и кротости), но от
великого желания господствовать. Из этого яснее божьего дня видно, что
те, кто осуждает сочинения других и мятежно подстрекает буйную толпу
против писателей, скорее суть схизматики, нежели сами писатели,
пишущие большей частью только для ученых и призывающие на помощь
только разум; видно также, что на самом-то деле возмутители суть те, кто
свободу суждения, которая не может быть подавлена, хотят, однако,
уничтожить в свободном государстве.
Этим мы показали: 1) что невозможно отнять у людей свободу
говорить то, что они думают; 2) что эта свобода без вреда праву и авторитету
верховных властей может быть дана каждому и что каждый может ее
сохранять без вреда тому же праву, если при этом он не берет на себя
смелость ввести что-нибудь в государстве как право или сделать что-нибудь
против принятых законов; 3) что эту самую свободу каждый может иметь,
сохраняя мир в государстве, и что от нее не возникает никаких неудобств,
которых нельзя было бы легко устранить; 4) что каждый может ее иметь
также без вреда благочестию; 5) что законы, издаваемые относительно
спекулятивных предметов, совершенно бесполезны; 6) наконец, мы показали,
что эта свобода не только может быть допущена без нарушения в
государстве мира, благочестия и права верховных властей, но ее должно
допустить, чтобы все это сохранить.
1. Как Вы думаете, почему религиозные споры невозможно решить путем издания законов,
вмешательства властей, государства?
2. Почему равенство религий перед законом способствует уменьшению конфликтов?
3. Проследите логику Спинозы: как он приходит к выводу, что свобода необходима для
мирной, благополучной жизни в государстве? Согласны ли Вы с ним?
4.Почему свобода предполагает соблюдение всеми уже принятых законов?
И. Губерман
Властей пронзительное око
Отнюдь не давит сферы нижние,
Где все, что ярко и глубоко,
Свирепо травят сами ближние.
Наши дороги — простор и шоссе,
Легок российский завет:
Делай, что хочешь, но делай как все,
Иначе — ров и кювет.
Г. Васильев
Вечный думатель
Побоями учить —
Что мертвого лечить,
Но многие того не понимали:
Ученые труды
(Тулы их растуды!)
Вколачивали розгами в зады.
А в это время ученик покорный
Лежал ничком и, охая притворно,
Держал в кармане шиш и тихо мозговал
Над тем, что педагог не задавал.
Без шестеренок и карданов,
Без всяких видимых причин
И днем и ночью неустанно
Наш вечный думатель урчит.
Он то замрет, то вдруг убыстрит
Заветной мысли дерзкий бег,
И никакому мотористу
Его не выключить вовек!
Чужие мысли жечь —
Что палкой воду сечь,
Но многие того не признавали:
Громили в пух и прах
И нагоняли страх,
Уничтожая книги на кострах.
А в это время скромный местный житель
Стоял в толпе и думал: «Жгите, жгите!
Ваш солдафонский нрав мы будем брать в расчет,
А книжек понапишем вам еще!»
Под чью-нибудь дуду
Любую ерунду
Отплясывать приходится частенько:
Рукой голосовать,
Ногой маршировать
И головою гвозди забивать.
Но, слава богу, думать мы свободны
Когда угодно и о чем угодно,
И самый дикий вздор смешон нам до тех пор,
Пока урчит невидимый мотор!
Без шестеренок и карданов,
Без всяких видимых причин
И днем и ночью неустанно
Наш вечный думатель урчит.
Он то замрет, то вдруг убыстрит
Заветной мысли дерзкий бег,
И никакому мотористу,
И никакому аферисту,
И никакому террористу
Его не выключить вовек!
Козьма Прутков
Проект введения единомыслия в России
...Собственное мнение... Да разве может быть собственное
мнение у людей, не удостоенных доверием начальства? Откуда оно
возьмется и на чем основано? Если бы писатели знали что-либо, их призвали
бы к службе; но кто не служит, тот, значит, недостоин, — стало быть и
слушать его нечего. Вред различия во взглядах и убеждениях. Вред
несогласия с властью во мнениях. «Аще царство на ся разделится» и пр.
Всякому русскому дворянину свойственно желать не ошибаться. Для
осуществления этого желания необходимо держаться мнения начальства, ибо,
в противном случае, где ручательство, что составленное мнение
безошибочно? Но как узнать мнение начальства? Нам скажут: оно
выражается в принимаемых им мерах. Это правда... гм... нет, это неправда...
Правительство нередко таит свои цели из высших государственных
соображений, недоступных пониманию большинства. ...Где подданному
уразуметь все эти причины, поводы, соображения, разные виды, с одной
стороны, и усмотрения — с другой, на основании коих принимаются
правительственные меры? Не понять и не уразуметь ему их, если они не
будут указаны самим благодетельным правительством. Этому мы видим
доказательства ежедневно, ежечасно, скажу — ежеминутно... Вот причина,
с одной стороны, почему иные, даже самые благонамеренные люди, нередко
сбиваются с толку злонамеренными толкованиями; и почему, с другой
стороны, многие из верноподданных недостаточно противодействуют
распространяющимся лжемудрствованиям, не имея от правительства
указания, какого мнения следует держаться?. .
Заключение: На основании всех вышеизложенных соображений и
принимая во внимание, с одной стороны, явную необходимость установления
однообразной точки зрения в пространном нашем отечестве, с другой же
стороны, усматривая невозможность достижения этой благой цели без
учреждения официального печатного органа, нельзя вместе с тем не
признать справедливым, что в этом именно заключается настоятельная потребность общества и существенное условие его преуспеяния и развития...
Будучи
поддержан
достаточным
содействием
полицейской
и
административной властей, такой правительственный орган служил бы
надежной звездой, скажу: маяком или вехой для общественного мнения.
Таким образом, пагубная наклонность человеческого разума вечно обсуждать
происходящее на всем земном круге была бы направлена к исключительному
служению правительственным видам и целям. По всем случаям, мерам, вопросам
существовало бы одно господствующее мнение, и если даже допустить, что
нашлись бы злонамеренные люди, которые были бы не согласны с этим
мнением, то они естественно остереглись бы противоречить, дабы не
выказать своей злонамеренности. С другой же стороны, истинные
верноподданные узнали бы наконец, какого мнения им следует держаться для
блага своего и своих присных.
В каком случае жить легче и проще: если по каждому вопросу надо вырабатывать собственное
мнение или если можно узнать из правительственной газеты, что нынче полагается думать по тому или
иному поводу?
Некий тиран Триз, опасаясь государственного переворота, запретил
своим подданным разговаривать друг с другом.
Люди приспособились обмениваться мыслями при помощи
различных знаков, кивков головы, ужимок и прочего.
Узнав о том, тиран запретил общаться и знаками.
Тогда жители стали собираться на городской площади и выражать свое
негодование плачем и слезами.
Тиран уже приготовился лишить их глаз, но тут они взбунтовались,
перебили его телохранителей и убили его самого.
Из сб. «Всемирное остроумие»
Почему люди до последнего пытались слушаться тирана?
Как Вы думаете, похожи были их соображения на те, что изложены у Козьмы Пруткова?
В обширном государстве, простирающем свою власть над столькими
различными народами, столько различных верований существует между
людьми, что самою вредною ошибкой была бы нетерпимость.
Гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему
закону умягчает и самыя жестоковыйныя сердца и уводит их от заматерелого
упорства, утушая споры их, противные тишине государства и соединению
граждан.
Из «Наказа» Екатерины II
1. Считаете ли Вы такой аргумент правильным и убедительным? Проиллюстрируйте эту мысль
извес
тными Вам примерами из истории, из современной жизни.
2. Какие слова здесь раскрывают цели Екатерины при составлении «Наказа»?
СВОБОДА МНЕНИЯ. Свобода мнения тесно связана со свободой
слова, но имеет более широкий смысл. Инк-визиция при помощи пыток
сделала предметом расследования скрытые мнения, которые люди
старались оставить при себе. Когда люди сознавались в
неортодоксальных мнениях, их наказывали, даже если невозможно
было доказать, что они когда-либо ранее высказывали эти мнения. Эта
практика была возобновлена в диктаторских странах: Германии, Италии
и России. Причина в каждом случае та, что правительство чувствует
себя неуверенно. Одно из наиболее важных условий свободы в
отношении мнений, как и в других отношениях, — это прочность
правительства.
Философский словарь Рассела
Б. Констан
Об узурпации
Подлинная причина несчастий в истории народов — человеческий
разум не может оставаться в неподвижности. Если его не останавливать, он
развивается; если остановить — регрессирует; если утрачивает уверенность
в самом себе, то и в отношении других объектов будет проявлять крайнюю
медлительность. Можно сказать, что разум, возмущенный изгнанием из
присущей ему сферы деятельности, мстит за унижения благородным
самоубийством.
Сама по себе власть не способна по собственному желанию, в
соответствии с собственными фантазиями ни навевать сон на народы, ни
пробуждать их к действию. Жизнь не принадлежит к числу тех вещей,
которые можно поочередно то отнимать, то возвращать.
Захотев подменить естественную деятельность закованного в цепи
мнения собственной деятельностью, подобно тому, как лошадей заставляют
бить копытами, держа их взаперти, правительство берет на себя сложную
задачу.
Любая искусственная деятельность обходится очень дорого. Когда
человек свободен, он заинтересован в том, что делает, говорит или пишет, и
радуется этому. Но когда огромная масса народа низведена до роли
молчаливых зрителей, необходимо, чтобы они аплодировали или просто
взирали на устроителей спектакля, пытающихся возбудить их любопытство
переменой декораций или неожиданными происшествиями.
Подобная искусственная деятельность представляется скорее мнимой,
чем реальной. Все в движении, но движение происходит либо по приказу,
либо под угрозой. Все невероятно усложняется, так как ничто не
происходит добровольно. Правительству не столько помогают, сколько его
слушаются: при малейшей помехе все колесики перестают вертеться.
Картина, подобная шахматной партии: рука власти управляет фигурами, они
ей подчиняются, но если рука на миг остановится — замрут и фигуры.
Наконец, летаргический сон нации, в которой отсутствует мнение,
передается и правительству, чем бы оно ни занималось. Не будучи в силах
разбудить свой народ, правительство засыпает вместе с ним. Так в нации,
мысль которой порабощена, все смолкает, дряхлеет, распадается,
деградирует. И рано или поздно такая империя дарует нам вид, достойный
долин Египта, где громадные пирамиды возвышаются над бесплодной пылью
и царствуют над безмолвными пустынями.
Независимость так же необходима мысли, даже в легкой литературе,
науках и искусстве, как воздух необходим для жизни физической. ...Ученые
превращаются в хранителей старых открытий и истин, деградирующих и
приходящих в упадок в закованных в цепи руках. Вместе с питаемой
исключительно свободой надеждой на славу иссякает источник таланта у
людей искусства; когда душа человека унижена, явления и вещи, существующие, казалось бы, изолированно, но на самом деле обладающие таинственной, но неоспоримой взаимосвязью, перестают достойно передавать образ человечества.
Но и это еще не все. В скором времени апатия передается коммерции,
самым необходимым профессиям и ремеслам. Коммерция сама по себе —
недостаточная движущая сила. Влияние частного интереса обычно
преувеличивается; для своего нормального развития он нуждается в
существовании общественного мнения. Человека, чье мнение чахнет и
задыхается, ничто не подталкивает к действию, даже его собственный интерес;
им овладевает своего рода отупение. И поскольку паралич распространяется с
одной части тела на другие, он переходит и с одной из наших способностей на
другие.
Интерес, отделенный от мнения, ограничен в своих потребностях, ему
очень мало надо для удовлетворения: он делает ровно столько, сколько
необходимо на настоящий момент, и не создает никаких заделов на будущее.
Таким образом, правительства, намеревающиеся убить мнение и подстегнуть
развитие частного интереса, одним неловким шагом убивают обоих.
Без сомнения, существует интерес, не угасающий ни при каком
произволе. Но это не тот интерес, который стимулирует человека к труду. Это
интерес, заставляющий его нищенствовать, грабить, обогащаться за счет власти
и притеснения слабых. Этот интерес не имеет ничего общего с движущей силой
трудящихся, он открывает приближенным деспота широкое поле деятельности,
но не способен служить рычагом ни в стараниях индустрии, ни в коммерческих
сделках.
Интеллектуальная независимость влияет на военные успехи. Связь между
общественным духом нации, дисциплиной и значимостью армии сложно
заметить с первого взгляда, между тем она носит необходимый и постоянный
характер.
Мысль — принцип всего: она работает и в промышленности, и в военном
искусстве, и в науках, и в изящных искусствах. Она ведет их к прогрессу и,
анализируя собственные успехи, расширяет свои горизонты. Если произвол ограничивает мысль, мораль утрачивает свою целостность, фактология — свою
точность, науки менее активны в своем развитии, не столь продвинется и военное искусство, промышленность меньше обогатится открытиями.
Человеческое существование, уязвленное в своих самых благородных
порывах, вскоре ощутит, что яд распространяется и на другие его части. Вы
считаете, что ограничили излишнюю свободу, перекрыли ненужный клапан, но
оказывается, что своим отравленным оружием вы поразили народ в самое сердце.
В начале XIX века Б. Констан считал, что власть, как бы ни хотела этого, не сможет лишить
людей права думать «о чем угодно и когда угодно». Верна ли эта мысль для конца XX века?
(Вспомните различные тоталитарные государства, использовавшие средства массовой информации,
концлагеря и
т.д.)
Почему, по мнению Б. Констана, без свободы мысли и слова невозможен прогресс ни в какой
сфере жизни?
Сравните точку зрения Констана с высказыванием Демокрита: «Только при единомыслии
могут быть совершаемы великие дела, как например удачные войны государства, в противном же случае
это невозможно». Какая позиция Вам кажется более убедительной?
Как Вы понимаете мысль Констана о «благородном самоубийстве» притесняемого
разума?
Почему человек, которого принуждают к какому-то делу, равнодушен к нему?
5. Как по-Вашему, что такое «частный интерес» и каковы особенности его проявления?
6. Что имел в виду Констан, говоря о влиянии интеллектуальной независимости на военные
успехи?
7. Можете ли Вы привести свой собственный пример того, как правитель пытается
ограничить «излишнюю свободу», но эти меры приносят народу вред?
2. Свобода информации
Б.Брехт
Галилей
1616 год. Ватиканский научный институт подтверждает
открытие Галилея. Но инквизиция запрещает учение Коперника.
Галилея в Риме кардинал
Во дворце, как гостя, ублажал.
Блюда составлял, поил вином,
А просил о пустячке одном.
Кардинал Барберини (указывая пальцем на Галилея). «Восходит
солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит». Это
говорит Соломон, а что говорит Галилей?
Галилей. Когда я был вот такой (показывает рукой), ваше
преосвященство, я крикнул, стоя на палубе судна: «Берег уходит!». Сейчас я знаю,
берег оставался на месте, уходило судно.
Кардинал Барберини. Хитро, хитро. То, что мы видим, Беллармин, а
именно — что звездное небо вертится, — может и не соответствовать
действительности, пример этому судно и берег. А того, что соответствует
действительности, а именно — что земля вертится — видеть нельзя! Хитро! Но
его луны Юпитера — твердый орешек для наших астрономов. К сожалению, я
тоже немного занимался когда-то астрономией, Беллармин. Это пристает, как
чесотка.
Кардинал Беллармин. Не будем отставать от времени, Барберини. Если
звездные карты, основанные на какой-то новой гипотезе, облегчают нашим
морякам плавание, то пусть они пользуются этими картами. Нам не нравятся
только учения, противоречащие Писанию. (Жестом приветствует кого-то в
зале.)
Галилей. Писанию... «Кто удерживает у себя хлеб, того клянет народ».
Притчи Соломоновы.
Кардинал Барберини. «Мудрые сберегают знание». Притчи Соломоновы.
Галилей. «Дух человека переносит его немощи; а пораженный дух —
кто может подкрепить его?» (Пауза) «Не премудрость ли взывает и не разум ли
возвышает голос свой?»
Кардинал Барберини. «Может ли кто ходить по горящим угольям,
чтобы не обжечь ног своих?..» Рад приветствовать вас в Риме, друг мой Галилей.
...Уверены ли вы, друг мой Галилей, что вы, астрономы, не хотите всего-навсего
упростить свою астрономию? (.Ведет его опять в сторону рампы) Вы мыслите
кругами или эллипсами, и притом постоянными скоростями, простыми движениями, соответствующими вашим мозгам. А что, если богу вздумалось бы пустить свои
звезды вот так? (Вычерчивает в воздухе пальцем, все время меняя скорость, чрезвычайно сложную орбиту.)
Галилей. Ваше преосвященство, если бы бог построил мир так (повторяет
движение Барберини), он и наши мозги построил бы так (повторяет это же движение), чтобы они сочли простейшими именно эти орбиты. Я верю в разум.
Кардинал Варберини. Я считаю, что на разум полагаться нельзя. Молчит.
Слишком вежлив, чтобы сказать сейчас, что это на мой разум полагаться нельзя.
(.Смеется и возвращается к балюстраде)
Кардинал Беллармин. На разуме, друг мой, далеко не уедешь. Кругом
мы видим только зло, преступления и слабость. Где истина'
Галилей (зло). Я верю в разум.
Кардинал Беллармин. Подумайте, каких усилий и размышлений
стоило отцам церкви и многим после них внести в этот мир (разве он не
омерзителен?) чуточку смысла. Подумайте о жестокости тех, кто в своих
поместьях в Кампанье велит сечь своих полуголых крестьян, и о глупости этих
несчастных, которые еще целуют им ноги.
Галилей. Позор! По дороге сюда я видел...
Кардинал Беллармин. Ответственность за смысл таких непонятных нам
явлений (а жизнь состоит из них) мы свалили на некое высшее существо,
говоря, что тут преследуются какие-то цели, что все происходит по какому-то
великому замыслу. Полного успокоения от этого, правда, не наступило, но
теперь вы обвиняете это высшее существо в том, что ему неясно, как движется
мир звезд, а вам, мол, ясно. Мудро ли это?
Галилей (готовясь сделать заявление). Я верующий сын церкви...
Кардинал Барберини. С ним невозможно иметь дело. С самым
невинным видом он хочет поймать бога на грубейших ошибках в астрономии!
По-вашему, бог написал Библию, недостаточно тщательно изучив астрономию?
Дорогой друг!
Кардинал Беллармин. Вы что же, не считаете, что творец смыслит в
том, что он сотворил, больше, чем смыслит его творение?
Галилей. Но в конце концов, господа, человек может неверно
толковать не только движения звезд, но и Библию!
Кардинал Беллармин. Но о том, как толковать Библию, должны судить,
в конце концов, богословы святой церкви, не так ли?
Галилей молчит.
Вот видите, вы молчите. (Делает знак секретарю) Господин Галилей,
Святейшая канцелярия постановила сегодня ночью, что учение Коперника,
утверждающее, что Солнце неподвижно и находится в центре Вселенной, а
Земля подвижна и не находится в ее центре, безрассудно, абсурдно и
еретически противно вере. Мне поручено призвать вас отказаться от этого
взгляда. (.Секретарю.) Повторите.
Первый секретарь. Его высокопреосвященство кардинал Беллармин
вышеупомянутому Галилео Галилею: Святейшая канцелярия постановила, что
учение Коперника, утверждающее, что Солнце неподвижно и находится в центре
Вселенной, а Земля подвижна и не находится в ее центре, безрассудно,
абсурдно и еретически противно вере. Мне поручено призвать вас отказаться от
этого взгляда.
<...>
Галилей. Но факты? Я понял так, что астрономы папской коллегии
признали мои наблюдения верными.
Кардинал Беллармин. С изъявлением глубокого удовлетворения, в
самых лестных для вас выражениях.
Галилей. Но спутник Юпитера, фазы Венеры...
Кардинал Беллармин. Святейшая конгрегация приняла решение, не
входя в такие подробности.
Галилей. Это значит, что всякое дальнейшее научное исследование...
Кардинал Беллармин. Не встретит никаких препятствий, господин
Галилей. В соответствии с мнением церкви, что нам не дано знать, но вольно
доискиваться. Вы вольны заниматься и этой теорией как математической
гипотезой. Наука — законная и весьма любимая дочь церкви, господин Галилей.
Никто из нас всерьез не полагает, что вы хотите подорвать доверие к церкви.
Галилей (зло). Доверие иссякает оттого, что им злоупотребляют.
Кардинал Барберини. Вот как? (С громким смехом хлопает его по
плечу. Затем пристально глядит на него и говорит довольно дружелюбной) Не
выплескивайте с водой и ребенка, друг мой. Мы этого тоже не делаем. Вы нужны
нам больше, чем мы вам.
Кардинал Беллармин. Мне не терпится представить величайшего
математика Италии предстоятелю Святейшей канцелярии, который ценит вас
чрезвычайно высоко.
<...>
Галилей декрет прочел,
И тут монах к нему пришел,
Пришелец этот жаждал знать,
Как надо знанья добывать.
Знать он жаждал, знать он жаждал...
Галилей. Говорите, говорите! Одежда, которую вы носите, дает вам
право говорить что угодно.
Маленький монах. Я занимался математикой, господин Галилей.
Галилей. Это пригодилось бы, если бы побудило вас признать, что дважды
два время от времени равняется четырем.
Маленький монах. Господин Галилей, я уже три ночи не могу уснуть. Я
не знаю, как согласовать декрет, который я прочел, со спутниками Юпитера,
которые я видел. Я решил отбыть утреннюю мессу и сходить к вам.
Галилей. Чтобы сообщить мне, что у Юпитера нет спутников?
Маленький монах. Нет. Мне удалось проникнуть в мудрость декрета.
Он открыл мне опасности, таящиеся для человечества в слишком уж
безудержном исследовании, и я решил бросить астрономию. Но мне хотелось бы
изложить вам мотивы, которые могут заставить даже астронома отказаться от
дальнейшей разработки определенной теории.
Галилей. Смею сказать, что мне такие мотивы известны.
Маленький монах. Понимаю вашу горечь. Вы имеете в виду
некоторые чрезвычайные средства принуждения, имеющиеся в церкви.
Галилей. Скажи уж: орудия пытки.
Маленький монах. Но я хочу назвать вам другие мотивы. Позвольте мне
говорить о себе. Я вырос в Кампанье, в крестьянской семье. Моя родня —
простые люди. Они знают все о масличном дереве, а вообще-то мало что знают.
Наблюдая фазы Венеры, я представляю себе своих родителей — как они сидят с
моей сестрой у очага и едят свернувшееся молоко. Я вижу над ними
закоптившиеся за сотни лет балки, отчетливо вижу их старые натруженные
руки и маленькие ложки. Живется им плохо, но даже в их горестях скрыт
определенный порядок.
Есть тут во всем какие-то циклы — от мытья полов до времен года в
оливковой роще и уплаты налога. Есть в сваливающихся на них бедах какаято регулярность. Спина моего отца согнулась не вдруг, она все больше
сгибалась с каждой новой весной в оливковой роще, да и роды, постепенно
сделавшие мою мать совсем бесполой, следовали через вполне определенные
промежутки. Силы для того, чтобы обливаясь потом, тащить в гору свои
корзины по каменистой тропе, они черпают в ощущении постоянства и
необходимости, ощущении, которое может возникнуть у них, когда они
смотрят на поле, на ежегодно зеленеющие снова деревья, на маленькую церковь, когда слушают по воскресеньям чтение Библии. Они уверились, что
пытливый, чуть ли даже не тревожный взор божества направлен на них, что
вокруг них построена вся мировая драма, чтобы они, ее исполнители, могли
показать себя в маленьких или больших ролях. Что скажут мои родные, если
услышат от меня, что они находятся на каком-то камешке, который
непрестанно вертится в пустом пространстве вокруг другой звезды, на
одном из множества и довольно-таки незначительном камешке! На что тогда
такое терпение, такая безропотность, какой в них толк? Какой толк в
Священном писании, которое все объясняло и обосновывало необходимость
всего — пота, терпения, голода, покорности, — а теперь оказалось полным
ошибок? Нет, я вижу испуг в их глазах, вижу, как они опускают ложки на
плиту очага, вижу, как они чувствуют себя преданными и обманутыми.
Значит, на нас никто не взирает, скажут они, мы должны, значит, сами о себе
печься, невежественные, старые, потрепанные? Никто не отводил нам,
значит, никакой роли, кроме этой, земной и жалкой, на крошечной, совсем
несамостоятельной звезде, вокруг которой ничего не вертится? Никакого
смысла в нашей нищете нет, голод — это просто пустой желудок, а вовсе не
испытание силы; напряжение — это просто согнутая спина и таскание
тяжестей, а вовсе не заслуга. Понятно ли вам теперь, что в декрете
Святейшей конгрегации я нахожу благородное материнское сострадание,
великую душевную доброту?
Галилей. Душевную доброту! Вы, видимо, просто считаете, что раз
ничего не осталось, вино выпито, во рту у них пересохло, так пусть уж
целуют сутану! Почему ничего не осталось? Почему в этой стране порядок
означает только порядок, царящий в пустом ларе, а необходимость означает
только необходимость надрываться на работе? Среди пышных виноградников
и колосящихся нив! Ваши крестьяне в Кампанье оплачивают войны, которые
наместник кроткого Иисуса ведет в Испании и в Германии. Зачем он ставит
Землю в центр Вселенной? Для того, чтобы престол святого Петра [имеется в
виду римско-католическая церковь. — Прим. сост.] стоял в центре Земли! Об
этом-то и речь. Вы правы, речь идет не о планетах, а о крестьянах Кампаньи.
<...> Добродетели не привязаны к нищете, дорогой мой. Будь ваши родные
зажиточны и счастливы, они могли бы развить в себе добродетели
зажиточности и счастья. Сейчас это добродетели истощенных людей идут от
истощенных полей, и я отвергаю их. Сударь, мои новые водяные насосы
сотворили бы больше чудес, чем вся эта непосильная человеку возня...
«Плодитесь и размножайтесь», ибо поля бесплодны, а войны косят вас.
Прикажете мне лгать вашим родным?
Маленький монах (очень взволнованно). Молчать нас заставляют
самые высокие побуждения, речь идет о душевном покое несчастных!
Галилей. Хотите взглянуть на часы работы Челлини, которые сегодня
утром доставил сюда кучер кардинала Беллармина? Дорогой мой, в награду
за то, что я оставляю, например, вашим славным родителям душевный покой,
власть презентует мне вино, которое они готовят в поте лица своего,
сотворенного, как известно, по образу и подобию божью. Согласись я
молчать, побуждения были бы у меня, несомненно, довольно низменные:
хорошо жить, не подвергаться преследованиям и так далее.
Маленький монах. Господин Галилей, я священник.
Галилей. Но и физик тоже. И вы видите, у Венеры есть фазы. <...>
Сударь, мое эстетическое чувство оскорбится, если в моей системе мира у
Венеры не будет фаз! Мы не изобретем механизмов для выкачивания воды из
рек, не изучив величайшей механики, которая у нас перед глазами, механики
небесных тел. Сумма углов треугольника не может быть изменена в угоду
курии. Траектории небесных тел я не могу вычислять так, чтобы объяснить
заодно и полеты ведьм верхом на метле.
Маленький монах. А вы не думаете, что истина, если это истина,
пробьет себе путь и без нас?
Галилей. Нет, нет, нет. Истина пробивает себе путь только в той
мере, в какой мы пробиваем ей путь; победа разума может быть только
победой поборников разума. Крестьян из Кампаньи вы ведь уже
изображаете так, словно это мох на их хижинах! Как можно предполагать,
что сумма углов треугольника идет вразрез с их интересами! Но если они
не пошевелятся и не научатся думать, им не помогут и самые лучшие системы
ирригации. Я вижу божественное терпение ваших родных, но где, черт
возьми, их божественный гнев?
Маленький монах. Они устали.
Галилей (бросает ему связку рукописей). Ты физик, сын мой? Здесь
указаны причины отливов и приливов в мировом океане. Но ты не должен
читать это, слышишь? Ах, ты уже читаешь? Значит, ты физик?
(.Маленький монах углубился в бумаги)
<...> Я иногда думаю: я согласился бы, чтобы меня заперли в яме, куда
не проникает свет, на глубине десяти саженей, если бы взамен я узнал, что
же это такое — свет. И самое худшее: то, что я знаю, я должен сообщить
другим. Как влюбленный, как пьяный, как предатель. Это самый настоящий
порок, приводящий к беде. Как долго еще смогу я кричать в печную трубу
— вот в чем вопрос.
Маленький монах (указывает на какое-то место в рукописи). Этой
фразы я не понимаю.
Галилей. Я тебе объясню ее, я тебе объясню ее.
1. Почему правительству бывает выгодно поддерживать заблуждение?
2. Какие аргументы против свободы мысли, научного поиска, права на распространение
информации выдвигают кардиналы и Маленький монах?
3. Что делать, если новое знание разрушает сложившееся устройство жизни?
Кто может пострадать от изменения существующего порядка?
4. Б.Брехт писал свою пьесу, когда атомное оружие уже было создано и применено в
Хиросиме. Не кажется ли Вам, что в современном мире свобода научного поиска должна быть
ограничена? Если да, то кто должен осуществлять такой контроль?
5.Как Вы понимаете ответственность ученого за последствия своего открытия?
А. и Б. Стругацкие
Жук в муравейнике
Комиссия по контактам решает засекретить всю информацию о таинственной находке в космосе, опасаясь, что огласка повлечет за собой необратимые последствия для существования всего человечества. Но это не
удается, и ученый Бромберг пытается поднять шум вокруг этого дела.
В определенных кругах, впрочем, имя Бромберга было известно и
пользовалось достаточным уважением. Его можно было бы назвать «крайним
левым» известного движения дзиюистов, основанного еще Ламондуа и
провозглашавшего право науки на развитие без ограничений.
Экстремисты этого движения исповедуют принципы, которые на
первый взгляд представляются совершенно естественными, а на практике
сплошь да рядом оказываются неисполнимыми при каждом заданном уровне
развития человеческой цивилизации...
Каждое научное открытие, которое может быть реализовано,
обязательно будет реализовано. С этим принципом трудно спорить, хотя и
здесь возникает целый ряд оговорок. А вот как поступать с открытием,
когда оно уже реализовано? Ответ: держать его последствия под контролем.
Очень мило. А если мы не предвидим всех последствий? А если мы
переоцениваем одни последствия и недооцениваем другие? Если, наконец,
совершенно ясно, что мы просто не в состоянии держать под контролем
даже самые очевидные и неприятные последствия? Если для этого требуются
совершенно невообразимые энергетические ресурсы и моральное
напряжение...?
Прекратить исследование! — приказывает обычно в таких случаях
Всемирный совет.
Ни в коем случае! — провозглашают в ответ экстремисты. — Усилить
контроль? Да. Бросить необходимые мощности? Да. Рискнуть? Да! В конце
концов, «кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет» (из выступления
патриарха экстремистов Дж. Гр. Пренсона). Но никаких запретов! Моральноэтические запреты в науке страшнее любых этических потрясений, которые
возникали или могут возникнуть в результате самых рискованных поворотов
научного прогресса. Точка зрения, безусловно, импонирующая своей
динамикой, находящая безотказных апологетов среди научной молодежи, но
чертовски опасная, когда подобные принципы исповедует крупный и
талантливый специалист, сосредоточивший под своим влиянием динамичный
талантливый коллектив и значительные энергетические мощности.
1. Как Вы представляете себе морально-этические запреты в науке?
2. Могут ли в науке действовать запреты, и если да, то какие?
Дж.Оруэлл
1984
...Намеревался же он теперь — начать дневник. Это не было
противозаконным поступком (противозаконного вообще ничего не
существовало, поскольку не существовало больше самих законов), но, если
дневник обнаружат, Уинстона ожидает смерть или в лучшем случае двадцать
пять лет каторжного лагеря.
«...Будущему или прошлому — времени, когда мысль свободна, люди
отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть
правда и былое не превращается в небыль.
От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от
эпохи двоемыслия — привет!»
.. .Из своего окна Уинстон мог прочесть на белом фасаде написанные
элегантным шрифтом три партийных лозунга: ВОЙНА — ЭТО МИР
СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО НЕЗНАНИЕ — СИЛА
По слухам, министерство правды заключало в себе три тысячи
кабинетов над поверхностью земли и соответствующую корневую систему в
недрах. В разных концах Лондона стояли лишь три еще здания подобного
вида и размеров. Они настолько возвышались над городом, что с крыши
жилого дома «Победа» можно было видеть все четыре разом. В них
помещались четыре министерства, весь государственный аппарат:
министерство правды, ведавшее информацией, образованием, досугом и
искусствами; министерство мира, ведавшее войной; министерство любви,
ведавшее охраной порядка; и министерство изобилия, отвечавшее за
экономику. На новоязе: миниправ, минимир, минилюб и минизо.
[Один из составителей словаря новояза, сослуживец Уинстона,
рассказывает ему о преимуществах «нового языка»:]
«...Неужели вам непонятно, что задача новояза — сузить горизонты
мысли? В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту
невозможным — для него не останется слов. Каждое необходимое понятие
будет выражаться одним-единственным словом, значение слова будет строго
определено, а побочные значения упразднены и забыты. В одиннадцатом
издании мы уже на подходе к этой цели. Но процесс будет продолжаться и
тогда, когда нас с вами не будет на свете. С каждым годом все меньше и
меньше слов, все уже и уже границы мысли. Разумеется, и теперь для
мыслепреступления нет ни оправданий, ни причин. Это только вопрос
самодисциплины, управления реальностью. Но в конце концов и в них нужда
отпадет. Революция завершится тогда, когда язык станет совершенным.
Новояз — это ангсоц [английский социализм], ангсоц — это новояз, —
проговорил он с какой-то религиозной умиротворенностью. — К две
тысячи пятидесятому году, если не: раньше, по-настоящему владеть
староязом не будет никто. Вся литература прошлого будет уничтожена.
Чосер, Шекспир, Мильтон, Байрон останутся только в новоязовском
варианте, превращенные не просто в нечто иное, а в собственную
противоположность. Атмосфера мышления станет иной. Мышления в нашем
современном значении вообще не будет. Правоверный не мыслит — не нуждается
в мышлении. Правоверность — состояние бессознательное».
<...>
...На листках были указаны газетные статьи и сообщения, которые по той
или иной причине требовалось изменить или, выражаясь официальным языком,
уточнить. Например, из сообщения «Тайме» от 17 марта явствовало, что накануне в
своей речи Старший Брат предсказал затишье на южноиндийском фронте и
скорое наступление войск Евразии в Северной Африке. На самом же деле
евразийцы начали наступление в Южной Индии, а в Северной Африке никаких
действий не предпринимали. Надо было переписать этот абзац в речи Старшего
Брата так, чтобы он предсказал действительный ход событий. Или, опять же, 19
декабря «Тайме» опубликовала официальный прогноз выпуска различных потребительских товаров на 4-й квартал 1983 года, то есть б-й квартал девятой трехлетки. В сегодняшнем выпуске напечатаны данные о фактическом производстве, и оказалось, что прогноз был совершенно неверен. Уинстону предстояло
уточнить первоначальные цифры, чтобы они совпали с сегодняшними. На
третьем листке речь шла об очень простой ошибке, которую можно исправить в
одну минуту. Не далее как в феврале министерство изобилия обещало (категорически утверждало, по официальному выражению), что в 1984 году норму
выдачи шоколада не уменьшат. На самом деле, как было известно и самому
Уинстону, в конце нынешней недели норму собирались уменьшить с 30 до 20
граммов. Ему надо было просто заменить старое обещание уведомлением, что в
апреле норму, возможно, придется сократить.
Выполнив первые три задачи, Уинстон скрепил исправленные варианты,
вынутые из речеписа, с соответствующими выпусками газеты и отправил в
пневматическую трубу. Затем почти бессознательным движением скомкал
полученные листки и собственные заметки, сделанные во время работы, и сунул
в гнездо памяти для предания их огню.
Что происходило в невидимом лабиринте, к которому вели
пневматические трубы, он в точности не знал, имел лишь общее представление.
Когда все поправки к данному номеру газеты будут собраны и сверены, номер
напечатают заново, старый экземпляр уничтожат и вместо него подошьют
исправленный. В этот процесс непрерывного изменения вовлечены не только
газеты, но и книги, журналы, брошюры, плакаты, листовки, фильмы,
фонограммы, карикатуры, фотографии — все виды литературы и
документов, которые могли бы иметь политическое или идеологическое значение. Ежедневно и чуть ли не ежеминутно прошлое подгонялось под настоящее. Поэтому документами можно было подтвердить верность любого
предсказания партии; ни единого известия, ни единого мнения, противоречащего
нуждам дня, не существовало в записях. Историю, как старый пергамент,
выскабливали начисто и писали заново — столько раз, сколько нужно. И не
было никакого способа доказать потом подделку.
...Весь отдел документации был лишь ячейкой министерства правды,
главной задачей которого была не переделка прошлого, а снабжение жителей
Океании газетами, фильмами, учебниками, телепередачами, пьесами,
романами — всеми мыслимыми разновидностями информации, развлечений и
наставлений, от памятника до лозунга, от лирического стихотворения до
биологического трактата, от школьных прописей до словаря новояза.
Министерство обеспечивало не только разнообразные нужды партии, но и
производило аналогичную продукцию — сортом ниже — на потребу
пролетариям. Существовала целая система отделов, занимавшихся
пролетарской литературой, музыкой, драматургией и развлечениями вообще.
Здесь делались низкопробные газеты, не содержавшие ничего, кроме спорта,
уголовной хроники и астрологии, забористые пятицентовые повестушки,
скабрезные фильмы, чувствительные песенки, сочиняемые чисто
механическим способом — на особого рода калейдоскопе, так называемом
версификаторе. Был даже специальный подотдел — на новоязе именуемый
порно-секом, — выпускавший порнографию самого последнего разбора —
ее рассылали в запечатанных пакетах, и членам партии, за исключением
непосредственных изготовителей, смотреть ее запрещалось.
Р. Брэдбери
451° по Фаренгейту
А вот в государстве, описанном в романе Р. Брэдбери «451° по
Фаренгейту», с нежелательной информацией поступали еще проще — книги
публично сжигали. И занимались этим пожарные — самая почетная должность в
государстве. Главный герой романа, пожарный Монтэг, усомнился однажды в
правильности своих действий. Его начальник, Битти, проводите ним
разъяснительную беседу.
— Как все это началось, спросите вы, — я говорю о нашей работе, —
где, когда и почему? Началось, по-моему, примерно в эпоху так называемой
гражданской войны, хотя в наших уставах и сказано, что раньше. Но
настоящий расцвет наступил только с введением фотографии. А потом, в
начале двадцатого века, — кино, радио, телевидение. И очень скоро все
стало производиться в массовых масштабах.
Монтэг неподвижно сидел в постели.
— А раз все стало массовым, то и упростилось, — продолжал Битги.
— Когда-то книгу читали лишь немногие — тут, там, в разных местах.
Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но, когда в мире
стало тесно от глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось,
учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг
снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка. Вы
понимаете меня, Монтэг?
Почему в описанном Оруэллом государстве «Министерство правды» стало самым важным?
Чем объяснить особо пристальное внимание министерства к информации о прошлом?
1. Приведите примеры «переписывания прошлого», особого снабжения информацией
членов партии и тому подобные характерные факты из истории реальных тоталитарных режимов.
— Кажется, да, — ответил Монтэг.
Битти рассматривал узоры табачного дыма, плывущие в воздухе.
—Постарайтесь представить себе человека девятнадцатого столетия
— собаки, лошади, экипажи — медленный темп жизни. Затем двадцатый
век. Темп ускоряется. Книги уменьшаются в объеме. Сокращенное
издание. Пересказ. Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке!
—Скорее к развязке, — кивнула головой Милдред.
—Произведения классиков сокращаются до пятнадцатиминутной
радиопередачи. Потом еще больше: одна колонка текста, которую можно
пробежать за две минуты; потом еще: десять-двадцать строк для
энциклопедического словаря. Я, конечно, преувеличиваю. Словари
существовали для справок. Но немало было людей, чье знакомство с
«Гамлетом» — вы, Монтэг, конечно, хорошо знаете это название, а для вас,
миссис Монтэг, это, наверное, так только, смутно знакомый звук, — так
вот, немало было людей, чье знакомство с «Гамлетом» ограничивалось одной
страничкой краткого пересказа в сборнике, который хвастливо заявлял:
«Наконец-то вы можете прочитать всех классиков! Не отставайте от своих
соседей!». Понимаете? Из детской прямо в колледж, а потом обратно в
детскую. Вот вам интеллектуальный стандарт, господствовавший последние
пять или более столетий.
Милдред встала и начала ходить по комнате, бесцельно переставляя
вещи с места на место.
Не обращая на нее внимания, Битти продолжал:
— А теперь быстрее крутите пленку, Монтэг! Быстрее! Клик! Пик!
Флик! Сюда, туда, живей, быстрей, так, этак, вверх, вниз! Кто, что, где, как,
почему? Эх! Ух! Бах, трах, хлоп, шлеп! Дзинь! Бом! Бум! Сокращайте,
ужимайте! Пересказ пересказа! Экстракт из пересказа пересказов! Политика'
Одна колонка, две фразы, заголовок! И через минуту все уже испарилось из
памяти. Крутите человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей! —
руками издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы
центробежная сила вышвырнула вон все лишние, ненужные, бесполезные
мысли!..
— Срок обучения в школах сокращается, дисциплина падает,
философия, история, языки упразднены. Английскому языку и орфографии
уделяется все меньше и меньше времени, и наконец эти предметы
заброшены совсем. Жизнь коротка. Что тебе нужно? Прежде всего
работа, а после работы развлечения, а их кругом сколько угодно, на
каждом шагу, наслаждайтесь! Так зачем же учиться чему-нибудь, кроме
умения нажимать кнопки, включать рубильники, завинчивать гайки,
пригонять болты?..
—
Возьмем теперь вопрос о разных мелких группах внутри
нашей цивилизации. Чем больше население, тем больше таких групп. И
берегитесь обидеть которую-нибудь из них — любителей собак или кошек,
врачей, адвокатов, торговцев, начальников, мормонов, баптистов,
унитариев, потомков китайских, шведских, итальянских, немецких
эмигрантов,
техасцев, бруклинцев, ирландцев, жителей штатов Орегон или Мехико.
Герои книг, пьес, телевизионных передач не должны напоминать подлинно
существующих художников, картографов, механиков. Запомните, Монтэг,
чем шире рынок, тем тщательнее надо избегать конфликтов. Все эти группы и
группочки, созерцающие собственный пуп, — не дай бог как-нибудь их задеть!
Злонамеренные писатели, закройте свои пишущие машинки! Ну что ж, они так
и сделали. Журналы превратились в разновидность ванильного сиропа. Книги
— в подслащенные помои. ...Но читатель прекрасно знал, что ему нужно, и,
кружась в вихре веселья, он оставил себе комиксы. Ну и, разумеется,
эротические журналы. Так-то вот, Монтэг. И все это произошло без всякого
вмешательства сверху, со стороны правительства. Не с каких-либо предписаний это началось, не с приказов или цензурных ограничений. Нет!
Техника, массовость потребления и нажим со стороны этих самых групп —
вот что, хвала господу, привело к нынешнему положению. Теперь благодаря
им вы можете всегда быть счастливы: читайте себе на здоровье комиксы,
разные там любовные исповеди и торгово-рекламные издания.
—Но при чем тут пожарные? — спросил Монтэг.
—А, — Битти наклонился вперед, окруженный легким облаком
табачного дыма. — Ну, это очень просто. Когда школы стали выпускать
все больше и больше бегунов, прыгунов, скакунов, пловцов, любителей
ковыряться в моторах, летчиков, автогонщиков вместо исследователей,
критиков, ученых и людей искусства, слово «интеллектуальный» стало
бранным словом, каким ему и надлежит быть. Человек не терпит того, что
выходит за рамки обычного. Вспомните-ка, в школе в одном с вами классе
был, наверное, какой-нибудь особо одаренный малыш? Он лучше всех читал
вслух и чаще всех отвечал на уроках, а другие сидели, как истуканы, и
ненавидели его от всего сердца? И кого же вы колотили и всячески истязали
после уроков, как не этого мальчишку? Мы все должны быть одинаковыми. Не
свободными и равными от рождения, как сказано в конституции, а просто мы
все должны стать одинаковыми. Пусть люди станут похожи друг на друга как
две капли воды; тогда все будут счастливы, ибо не будет великанов, рядом с
которыми другие почувствуют свое ничтожество. Вот! А книга — это
заряженное ружье в доме соседа. Сжечь ее! Разрядить ружье! Надо обуздать
человеческий разум. Почем знать, кто завтра станет очередной мишенью для
начитанного человека? Может быть, я? Но я не выношу эту публику! И вот,
когда дома во всем мире стали строить из несгораемых материалов и отпала
необходимость в той работе, которую раньше выполняли пожарные (раньше
они тушили пожары, в этом, Монтэг, вы вчера были правы), тогда на пожарных
возложили новые обязанности — их сделали хранителями нашего
спокойствия. В них, как в фокусе, сосредоточился весь наш вполне понятный
и законный страх оказаться ниже других. Они стали нашими официальными
цензорами, судьями и исполнителями приговоров. Это — вы, Монтэг, и это
— я.
Цветным не нравится книга «Маленький черный Самбо». Сжечь ее.
Белым неприятна «Хижина дяди Тома». Сжечь и ее тоже. Кто-то написал
книгу о том, что курение предрасполагает к раку легких. Табачные
фабриканты в панике. Сжечь эту книгу. Нужна безмятежность, Монтэг,
спокойствие. Прочь все, что рождает тревогу. В печку!
Если не хочешь, чтобы человек расстраивался из-за политики, не давай
ему возможности видеть обе стороны вопроса. Пусть видит только одну, а
еще лучше — ни одной. Пусть забудет, что есть на свете такая вещь, как
война. Если правительство плохо, ни черта не понимает, душит народ
налогами, — это все-таки лучше, чем если народ волнуется. Спокойствие,
Монтэг, превыше всего! Устраивайте разные конкурсы, например: кто
лучше помнит слова популярных песенок, кто может назвать все главные
города штатов или кто знает, сколько собрали зерна в штате Айова в
прошлом году. Набивайте людям головы цифрами, начиняйте их безобидными
фактами, пока их не затошнит, — ничего, зато им будет казаться, что они
очень образованные. У них даже будет впечатление, что они мыслят, что
они движутся вперед, хоть на самом деле они стоят на месте. И люди будут
счастливы, ибо «факты», которыми они напичканы, это нечто неизменное. Но
не давайте им такой скользкой материи, как философия и социология.
Не дай бог, если они начнут строить выводы и обобщения. Ибо это ведет к
меланхолии!
Сформулируйте в виде кратких тезисов основные аргументы Битти.
1. Знаете ли Вы случаи, когда одноклассники неприязненно относились к лучшим
ученикам? Приходилось ли Вам быть в роли того, кого не любят за хорошие отметки, или того, кто
сам старается проучить «выскочку»?
2. Для кого «Книга - это заряженное ружье в доме соседа»?
3. Не наблюдаете ли Вы в современном обществе тенденций, которые могут привести к тем
же результатам, что и описанные в романе?
Е. Шварц
Дракон
Площадь наполняется народом.
Народ необычайно тих. Все перешептываются, глядя на небо.
1-й горожанин. Как мучительно затягивается бой.
2-й горожанин. Да! Уже две минуты — и никаких результатов.
1-й горожанин. Я надеюсь, что сразу все будет кончено.
2-й горожанин. Ах, мы жили так спокойно... А сейчас время
завтракать — и не хочется есть. Ужас! Здравствуйте, господин садовник.
Почему вы так грустны?
Садовник. У меня сегодня распустились чайные розы, хлебные розы
и винные розы. Посмотришь на них — и ты сыт и пьян. Господин дракон
обещал зайти взглянуть и дать денег на дальнейшие опыты. А теперь он
воюет. Из-за этого ужаса могут погибнуть плоды многолетних трудов.
Разносчик (бойким шепотом). А вот кому закопченные стекла?
Посмотришь — и увидишь господина дракона копченым.
Все тихо смеются.
1-й горожанин. Какое безобразие. Ха-ха-ха!
2-й горожанин. Увидишь его копченым, как же!
Покупают стекла.
Мальчик. Мама, от кого дракон удирает по всему небу?
Все. Тесс!
1-й горожанин. Он не удирает, мальчик, он маневрирует.
Мальчик. А почему он поджал хвост?
Все. Тесс!
1-й горожанин. Хвост поджат по заранее обдуманному плану, мальчик.
1-я горожанка. Подумать только! Война идет уже целых шесть
минут, а конца ей еще не видно. Все так взволнованы, даже простые торговки
подняли цены на молоко втрое.
2-я горожанка. Ах, что там торговки. По дороге сюда мы увидели
зрелище, леденящее душу. Сахар и сливочное масло, бледные как смерть, неслись
из магазинов на склады. Ужасно нервные продукты. Как услышат шум боя —
так и прячутся.
Крики ужаса. Толпа шарахается в сторону. Появляется Шарлемань.
Шарлемань. Здравствуйте, господа! Молчание.
Вы не узнаете меня?
1-й горожанин. Конечно, нет. Со вчерашнего вечера вы стали
совершенно неузнаваемым.
Шарлемань. Почему?
Садовник. Ужасные люди. Принимают чужих. Портят настроение
дракону. Это хуже, чем по газону ходить. Да еще спрашивает — почему.
2-й горожанин. Я лично совершенно не узнаю вас после того, как ваш
дом окружила стража.
Шарлемань. Да, это ужасно. Не правда ли? Эта глупая стража не пускает
меня к родной моей дочери. Говорит, что дракон никого не велел пускать к
Эльзе.
1-й горожанин. Ну что ж. Со своей точки зрения они совершенно
правы.
Шарлемань. Эльза там одна. Правда, она очень весело кивала мне в
окно, но это, наверное, только для того, чтобы успокоить меня. Ах, я не
нахожу себе места!
2-й горожанин. Как не находите места' Значит, вас уволили с должности
архивариуса'
Шарлемань. Нет.
2-й горожанин. Тогда о каком месте вы говорите?
Шарлемань. Неужели вы не понимаете меня?
1-й горожанин. Нет. После того как вы подружились с этим чужаком,
мы с вами говорим на разных языках. Шум боя, удары меча.
Мальчик (указывает на небо). Мама, мама! Он перевернулся вверх
ногами. Кто-то бьет его так, что искры летят!
Все. Тссс!
Гремят трубы. Входят Генрих и бургомистр.
Бургомистр. Слушайте приказ. Во избежание эпидемии глазных
болезней, и только поэтому, на небо смотреть воспрещается. Что происходит
на небе, вы узнаете из коммюнике, которое по мере надобности будет выпускать
личный секретарь господина дракона.
1-й горожанин. Вот это правильно.
2-й горожанин. Давно пора.
Мальчик. Мама, а почему вредно смотреть, как его бьют?
Все. Тесс!
Появляются подруги Эльзы.
1-я подруга. Десять минут идет война! Зачем этот Ланцелот не сдается?
2-я подруга. Знает ведь, что дракона победить нельзя.
3-я подруга. Он просто нарочно мучает нас.
1-я подруга. Я забыла у Эльзы свои перчатки. Но мне все равно
теперь. Я так устала от этой войны, что мне ничего не жалко.
2-я подруга. Я тоже стала совершенно бесчувственная. Эльза хотела
подарить мне на память свои новые туфли, но я не вспоминаю о них.
3-я подруга. Подумать только! Если бы не этот приезжий, дракон
давно бы уже увел Эльзу к себе. И мы сидели бы спокойно дома и плакали
бы.
Разносчик (.бойко, шепотом). А вот кому интересный научный
инструмент, так называемое зеркальце, — смотришь вниз, а видишь небо.
Каждый за недорогую цену может увидеть дракона у своих ног. Все тихо
смеются.
1-й горожанин. Какое безобразие! Ха-ха-ха!
2-й горожанин. Увидишь его у своих ног! Дожидайся!
Зеркала раскупают. Все смотрят в них, разбившись на группы. Шум
боя все ожесточеннее.
1-я горожанка. Но это ужасно!
2-я горожанка. Бедный дракон!
1-я горожанка. Он перестал выдыхать пламя.
2-я горожанка. Он только дымится.
1-й горожанин. Какие сложные маневры.
2-й горожанин. По-моему... Нет, я ничего не скажу!
1-й горожанин. Ничего не понимаю.
Генрих. Слушайте коммюнике городского самоуправления. Бой
близится к концу. Противник потерял меч. Копье его сломано. В ковресамолете обнаружена моль, которая с невиданной быстротой уничтожает
летные силы врага. Оторвавшись от своих баз, противник не может добыть
нафталина и ловит моль, хлопая ладонями, что лишает его необходимой
маневренности. Господин дракон не уничтожает врага только из любви к
войне. Он еще не насытился подвигами и не налюбовался чудесами
собственной храбрости.
1-й горожанин. Вот теперь я все понимаю.
Мальчик. Ну мамочка, ну смотри, ну честное слово, его кто-то лупит
по шее.
1-й горожанин. У него три шеи, мальчик.
Мальчик. Ну вот, видите, а теперь его гонят в три шеи.
1-й горожанин. Это обман зрения, мальчик!
Мальчик. Вот я и говорю, что обман. Я сам часто дерусь и понимаю,
кого бьют. Ой! Что это?!
1-й горожанин. Уберите ребенка.
2-й горожанин. Я не верю, не верю глазам своим! Врача, глазного
врача мне!
1-й горожанин. Она падает сюда. Я этого не перенесу! Не
заслоняйте! Дайте взглянуть!..
Голова Дракона с грохотом валится на площадь.
Бургомистр. Коммюнике! Полжизни за коммюнике!
Генрих. Слушайте коммюнике городского самоуправления.
Обессиленный Ланцелот потерял все и частично захвачен в плен.
Мальчик. Как частично?
Генрих. А так. Это — военная тайна. Остальные его части
беспорядочно сопротивляются. Между прочим, господин дракон освободил
от военной службы по болезни одну свою голову, с зачислением ее в резерв
первой очереди.
Мальчик. А все-таки я не понимаю...
1-й горожанин. Ну чего тут не понимать? Зубы у тебя падали?
Мальчик. Падали.
1-й горожанин. Ну вот. А ты живешь
себе.
Мальчик. Но голова у меня никогда не падала.
1-й горожанин. Мало ли что!
Генрих. Слушайте обзор происходящих событий. Заглавие: почему
два, в сущности, больше, чем три? Две головы сидят на двух шеях.
Получается четыре. Так. А кроме того, сидят они несокрушимо.
Вторая голова Дракона с грохотом валится на площадь. Обзор
откладывается по техническим причинам. Слушайте коммюнике. Боевые
действия развиваются согласно планам, составленным господином драконом.
Мальчик. И все?
Генрих. Пока все.
1-й горожанин. Я потерял уважение к дракону на две трети.
Господин Шарлемань! Дорогой друг! Почему вы там стоите в одиночестве?
2-й горожанин. Идите к нам, к нам.
1-й горожанин. Неужели стража не впускает вас к единственной
дочери? Какое безобразие!
2-й горожанин. Почему вы молчите?
1-й горожанин. Неужели вы обиделись на нас?
Шарлемань. Нет, но я растерялся. Сначала вы не узнавали меня без
всякого притворства. Я знаю вас. А теперь так же непритворно вы
радуетесь мне.
Садовник. Ах, господин Шарлемань. Не надо размышлять. Это
слишком страшно. Страшно подумать, сколько времени я потерял, бегая
лизать лапу этому одноголовому чудовищу. Сколько цветов мог вырастить!
Генрих. Прослушайте обзор событий!
Садовник. Отстаньте! Надоели!
Генрих. Мало ли что! Время военное. Надо терпеть. Итак, я начинаю.
Един бог, едино солнце, едина луна, едина голова на плечах у нашего
повелителя. Иметь всего одну голову — это человечно, это гуманно в
высшем смысле этого слова. Кроме того, это крайне удобно и в чисто
военном отношении. Это сильно сокращает фронт. Оборонять одну голову
втрое легче, чем три.
Третья голова Дракона с грохотом валится на площадь. Взрыв криков.
Теперь все говорят очень громко.
1-й горожанин. Долой дракона!
2-й горожанин. Нас обманывали с детства!
1-я горожанка. Как хорошо! Некого слушаться?!
2-я горожанка. Я как пьяная! Честное слово.
Мальчик. Мама, теперь, наверное, не будет занятий в школе! Ура!
Разносчик. А вот кому игрушка' Дракошка-картошка! Раз — и нет
головы! Все хохочут во всю глотку.
Садовник. Очень остроумно. Как? Дракон-корнеплод? Сидеть в
парке! Всю жизнь! Безвыходно! Ура!
Все. Ура! Долой его! Дракошка-кар-тошка! Бей кого попало!
Генрих. Прослушайте коммюнике!
Все. Не прослушаем! Как хотим, так и кричим! Как желаем, так и
лаем! Какое счастье! Бей!
Бургомистр. Эй, стража!
Стража выбегает на площадь. (Генриху^) Говори. Начни помягче, а
потом стукни. Смирно!
Все затихают.
Хороша, плоха ли весть,—
Докладай мне все как есть.
Лучше горькая, но правда,
Чем приятная, но лесть!
Только, если эта весть
Снова будет не бог весть,
Ты за эдакую правду
Лет на десять можешь сесть!
Л.Филатов
Генрих {очень мягко). Прослушайте, пожалуйста, коммюнике. На
фронтах ну буквально, буквально-таки ничего интересного не произошло. Все
обстоит вполне благополучненько. Объявляется осадное положеньице. За
распространение слушков (грозно) будем рубить головы без замены штрафом.
Поняли? Все по домам! Стража, очистить площадь!
Площадь пустеет.
1. Почему горожане вначале грустят о прошлой, «спокойной» жизни?
2. Как Вы можете объяснить стремительное изменение взглядов горожан в течение боя?
3. Как Вы думаете, каким будет следующий правительэтой страны?
Ю.Ким
Московские кухни
НАЧАЛЬНИК (подслушивая разговоры Ильи и Николая на кухне)
Ну, хватит.
Что ж, тут и думать особенно нечего:
Самая настоящая махровая антисоветчина.
Заведомые измышления наряду с клеветой.
На наш политический государственный общественный
и так далее строй.
Согласно Уголовного Уложения
Статья семидесятая. Ваши предложения.
ПОМОЩНИК
Брать! Брать!
Их надо брать, товарищ генерал.
Скажите слово — я с них душу выниму!
Три года в зубы каждому как минимум,
И — к уркаганам, на лесоповал.
НАЧАЛЬНИК
Ну, что же, мне твои чувства нравятся.
Но с чувствами все же придется справиться.
А то ведь так, откровенно говоря,
Ты мне всю интеллигенцию загонишь в лагеря.
Ты их будешь загонять,
А с кем тогда Америку догонять-перегонять?
Жизнь у нас напряженная, и все более, а не менее.
Надо же людям как-то сбрасывать напряжение!
Что ж это, мы, после 56-го,
Не можем позволить себе лишнего слова?
После, понимаешь, ХХ-го съезда
Нам уж и потрепаться нельзя безвозмездно?
А если и радио послушаем,
Что ж мы, строй, понимаешь, разрушим?
Да пожалуйста! Хоть «Голос», хоть «Волну», хоть «Би-би-си»!
И сам чего хочешь сколько хочешь неси —
Дома. На кухне. Свой круг, своя аудитория.
Но не дальше порога. Вот там — уже наша территория.
Почему Начальник (генерал КГБ) говорит, что он может разрешить людям любые
разговоры «дома, на| кухне», «но не дальше порога»?
А. Галич
Спрашивайте, мальчики!
Спрашивает мальчик — почему?
Спрашивает мальчик — почему?
Двести раз и триста — почему?
Тучка набегает на чело,
А папаша режет ветчину,
Он сопит и режет ветчину
И не отвечает ничего.
Снова замаячили быль, боль,
Снова рвутся мальчики в пыль, в бой!
Вы их не пугайте, не отваживайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, спрашивайте!
Спрашивайте, как и почему?
Спрашивайте, как и почему?
Как, и отчего, и почему?
Спрашивайте, мальчики, отцов!
Сколько бы ни резать ветчину,
Сколько бы ни резать ветчину, —
Надо ж отвечать в конце концов!
Но в зрачке-хрусталике — вдруг муть,
А старые сандалики, ух, жмут!
Ну, и не жалейте их, снашивайте!
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте! Спрашивайте!
1964-1966
3. Свобода слова и печати Свобода выражения своего мнения
Европейская Конвенция о защите прав человека и основных
свобод
Статья 10
1.
Каждый человек имеет право на свободу выражения своего
мнения. Это право включает свободу придерживаться своего мнения,
получать и распространять информацию и идеи без вмешательства со
стороны государственных органов и независимо от государственных
границ. Эта статья не препятствует государствам вводить лицензирование
радиовещательных, телевизионных или кинематографических предприятий.
2.
Осуществление этих свобод, налагающее обязанности и
ответственность, может быть сопряжено с формальностями, условиями,
ограничениями или штрафными санкциями, предусмотренными законом и
необходимыми в демократическом обществе в интересах государственной
безопасности, территориальной целостности или общественного спокойствия,
в целях предотвращения беспорядков и преступности, защиты здоровья и
нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения
разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения
авторитета и беспристрастности правосудия.
Был у царя генерал,
он сведенья собирал.
Спрячет рожу в бороду —
и шасть по городу.
Вынюхивает, собака,
думающих инако.
Подслушивает разговорчики —
а вдруг в стране заговорщики?
Где чаво услышит—
в книжечку запишет.
А в семь аккурат —
к царю на доклад.
Л.Филатов
В разделе 2 Канадской хартии прав и свобод Верховный суд
Канады суммировал ценности, на которых основана защита свободы
выражения своего мнения:
1) поиск и достижение истины — хорошее дело по своей сути;
2) участие в принятии общественных и политических решений
следует расширять и поощрять;
3) разнообразие форм индивидуального самовыражения и
процветания людей следует развивать в действительно благодатной
обстановке общей терпимости, не только ради тех, кто выражает то или иное
мнение, но и ради тех, кому оно сообщается.
Сравните формулировки статей Конституции Российской Федерации и
Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод с мнением
Верховного суда Канады? Какие формулировки Вам кажутся более полными? Почему?
М.Робеспьер
Речь о свободе печати
(Была произнесена в Обществе друзей Конституции в мае 1791 г.)
После способности мыслить способность сообщать свои мысли своим
ближним является самым поразительным качеством, отличающим
человека от животного. Она является одновременно признаком
бессмертного призвания человека к общественному состоянию, связующим
началом, душой, орудием общества, единственным средством
усовершенствовать последнее, достигнуть той степени власти, познаний и
счастья, которая доступна человеку.
Когда он сообщает свои мысли при помощи слова, письма... то право,
которое он осуществляет, является всегда одинаковым, и свобода печати не
может отличаться от свободы слова; и та, и другая священны, как природа;
свобода печати необходима, как и само общество.
...посмотрите, с какой коварной хитростью деспоты объединились
против свободы говорить и писать; посмотрите, как жестокий инквизитор
преследует ее во имя неба, а государи во имя законов, созданных ими
самими для защиты своих , преступлений. Сбросим иго предрассудков,
которыми они нас поработили, и научимся ценить свободу печати!
Каковы же должны быть ее пределы? Великий народ, славный
недавним завоеванием свободы, отвечает на этот вопрос своим примером.
Право сообщать свои мысли при помощи слова, письма или печати
не может быть никоим образом стеснено или ограничено»; вот слова закона о
свободе печати, изданного Соединенными Штатами Америки, и я признаюсь,
что весьма рад возможности предложить при наличии такой поддержки свое
мнение тем, кто попытался бы счесть его необычайным или
преувеличенным. Свобода печати должна быть полной и безграничной, или
она не существует.
Можно ли установить наказания за то, что называется
злоупотреблением печати? В каких случаях эти наказания могли бы иметь
место? Вот те важные вопросы которые нужно разрешить и, быть может,
самая существенная часть нашего конституционного кодекса.
Свобода печати может осуществляться в отношении двух объектов:
явлений и лиц.
Первый из них содержит в себе все то, что затрагивает самые
важные интересы человека и общества, такие как мораль, законодательство,
политика, религия. Законы же никогда не должны наказывать ни одного
человека за выявление своих мнений обо всех этих явлениях. Свободным и
взаимным сообщением своих мыслей человек совершенствует свои
способности, просвещается в отношении своих прав и поднимается до той
степени добродетели, величия, благоденствия, которую природа разрешает
ему достигнуть. Но как может это сообщение мыслей происходить, если не
способом, дозволенным самой природой? Сама же природа хочет, чтобы
мысли каждого человека вытекали из его характера и ума; это она создала
такое изумительное разнообразие умов и характеров. Свобода объявлять
свое мнение может, следовательно, быть не чем иным, как свободой
объявлять все противоположные мнения. Нужно, чтобы вы либо
предоставили человеку эту свободу в полном объеме, либо нашли способ к
тому, чтобы истина выходила с самого начала чистой и неприкрашенной из
каждой человеческой головы. Она может возникнуть лишь из борьбы всех
идей, истинных или ложных, нелепых или разумных. При этом смешении
идей общий разум, способность человека различать добро и зло приучаются к
выбору одних из них и отбрасыванию других. Неужели вы хотите лишить
ваших ближних возможности пользоваться этой способностью, чтобы
заменить ее вашей частной властью? Но какая рука проведет пограничную
черту, отделяющую заблуждение от истины? Если бы те, кто издают законы
или применяют их, были существами, обладающими умом более высоким,
чем человеческий ум, то они могли бы осуществлять эту власть над мыслями;
но если они только люди, если нелепо, чтобы разум какого-либо человека
был, так сказать, владыкой над разумом всех других людей, то всякий
уголовный закон, направленный против выявления мнений, является лишь
нелепостью.
...Законы могут преследовать уголовные деяния, ибо последние состоят
в точных фактах, которые могут быть ясно определены и установлены в
соответствии с твердыми и неизменными правилами. ...Мне доносят о краже,
убийстве; я имею понятие о деянии, определение которого является простым
и точным; я допрашиваю свидетелей. Но мне говорят о возбуждающем к
бунту, опасном, мятежном сочинении. Что такое возбуждающее к бунту,
опасное, мятежное сочинение? Могут, ли эти определения применяться к
тому сочинению, которое мне представляют? Я вижу, как рождается здесь
множество вопросов, которые будут отданы на произвол непостоянства
мнений; я не нахожу более ни дела, ни свидетелей, ни закона, ни судьи; я
замечаю лишь неопределенный донос, произвольные доказательства и
решения. Один найдет преступление в вещи, другой — в намерении, третий
— в стиле. Этот не признает истины; тот осудит ее со знанием дела; другой
захочет наказать горячность ее языка в тот самый момент, который она
изберет, чтобы подать свой голос. Одно и то же сочинение, которое
покажется полезным и мудрым человеку пылкому и смелому, будет осуждено как возбуждающее к бунту человеком холодным и малодушным; раб
или деспот увидит лишь сумасброда или мятежника там, где свободный
человек признает добродетельного гражданина. Один и тот же писатель
заслужит в зависимости от времени и места похвалы или преследования,
статуи или эшафот. ...Но особенно важно отметить то, что всякое наказание,
назначенное за сочинения под предлогом пресечь злоупотребление печатью,
принимает совершенно невыгодный оборот для истины и добродетели и
выгодный — для порока, заблуждения и деспотизма.
...Свободная печать является хранительницей свободы; стесненная
печать — ее бичом.
...Общественное мнение — вот единственный компетентный судья
частных мнений, единственный законный цензор сочинений. Если оно их
одобряет, по какому праву вы, должностные лица, можете их
преследовать? Если оно их осуждает, то зачем вам нужно их преследовать?
Если, не одобрив их сначала, оно, наученное временем и размышлением,
должно будет рано или поздно принять, то почему вы противитесь успехам
просвещения? Как смеете вы задерживать тот обмен мыслей, который!
каждый человек вправе поддерживать со всеми умами, со всем человеческим
родом? Влияние общественного мнения на частные мнения является мягким,
благотворным, естественным, непреодолимым; влияние власти и силы
неизбежно является тираническим, ненавистным, нелепым, чудовищным.
Какие же софизмы приводят в качестве возражения этим вечным
принципам враги свободы? Повиновение законам; нельзя разрешать
писать против законов.
Повиноваться законам — обязанность каждого гражданина; свободно
объявлять свои мысли о пороках или доброкачественности законов —
право каждого человека и благо всего общества; это самое достойное и
полезное употребление человеком своего разума; это самый священный
долг, который может выполнить по отношению к другим людям тот, кто
одарен необходимыми талантами для их просвещения.
Что такое законы? Свободное выражение общей воли, более или
менее соответствующей правам и пользе наций, смотря по степени того
сходства, которое они имеют с вечными законами разума, справедливости и
природы. Каждый гражданин имеет свою долю участия и свой интерес в этой
общей воле; он может, следовательно, и даже должен проявить все свои
познания и энергию, чтобы ее осветить, преобразовать, усовершенствовать.
Подобно тому, как в частном обществе каждый компаньон вправе побуждать
Других компаньонов к изменению тех соглашений, которые они заключили,
и решений о спекуляциях, которые они приняли для процветания своих
предприятий, так и в большом политическом обществе каждый член может
делать все, что в его силах, чтобы склонить других членов к принятию
постановлений, которые кажутся ему наиболее соответствующими общей
выгоде, .нам говорят: но если сочинение повело к преступлениям, например,
к мятежу, то разве не нужно наказать это сочинение? Дайте нам хоть какойнибудь закон для этого случая. Легко, конечно, построить отдельную
гипотезу, способную напугать воображение, но надо смотреть на вещи шире.
Примите во внимание, как легко было бы приписать мятеж или какое-нибудь
преступление сочинению, которое не было бы, однако, его истинной
причиной; как трудно распознать, действительно ли события, которые
происходят в период времени более поздний, чем тот, которым помечено
сочинение, являются его следствием; как легко было бы людям, стоящим у
власти, преследовать под этим предлогом всех тех, которые энергично
пользовались бы правом оглашать свое мнение о государстве или правящих
лицах.
Нашей цензуре
Тебя уж нет... Рука твоя
Не поднимается, чтоб херить,
Но дух твой с нами, и нельзя
В его бессмертие не верить.
А. Жемчужников
Стихотворение написано в 50-х годах XIX века, в эпоху реформ Александра II. Вводилась ли
цензура в России позже? А после 1917 года?
Должна ли свобода слова и печати быть безграничной?
1. Попробуйте выписать из речи Робеспьера все возражения против свободы печати и ответы
на них. Есть ли у Вас собственные возражения или свои варианты ответов?
2. Робеспьер объяснял, что смешение в обществе разных идей развивает в человеке
способность различать добро и зло. Как поступать человеку с теми идеями, которые ему кажутся
злом?
4. Приведите конкретные примеры, иллюстрирующие (подтверждающие или
опровергающие) мысль Робеспьера: «Свободная печать является хранительницей свободы; стесненная
печать — ее бичом».
5. В чем, по Робеспьеру, отличие дурных сочинений от уголовных преступлений?
Согласны ли Вы с ним?
6. Может ли использование свободы слова или свободы печати нарушать какие-нибудь права
других людей?
7. Примерно через два года после произнесения этой речи Робеспьер ввел цензуру и
фактически ликвидировал свободу печати. Используя учебники истории, исторические энциклопедии
и т.д., попытайтесь привести аргументы, которые мог использовать Робеспьер для оправдания этих
антидемократических мер. Привели ли эти меры к желательному для Робеспьера результату?
Дж.Мильтон
Ареопагетика
...до 800 г. соборы и епископы ограничивались только указанием тех
книг, которые они считали неудобными для чтения и предоставляли совести
каждого пользоваться ими или нет, как замечает об этом отец Павел,
знаменитый обличитель Тридентского собора. В последующие времена
римские папы, сосредоточивая в своих руках все более и более политической
силы, приобрели и материальную власть над людьми, подобно тому как
прежде влияли на их образ мыслей, и стали прямо сжигать книги и
запрещать чтение тех, которые им не нравились. Сперва, впрочем, их
цензура была довольно снисходительна и очень немногие книги подвергались
их преследованию, — до тех пор, пока папа Мартин V своей буллой не
только запретил чтение еретических книг, но и объявил за это отлучение от
церкви. Тогда же Уиклиф и Гус начали казаться опасными римскому двору и
побудили еще к более строгому образу действий относительно цензуры книг.
Этим же путем шли папа Лев X и его преемники, пока Тридентский собор и
испанская инквизиция не выработали соединенными силами более полные
каталоги и указатели запрещенных книг.
Они не ограничивались сочинениями еретического характера; всякая
книга, которая им не приходилась по вкусу, уничтожалась или подвергалась
очистительному огню индексов [«Индекс запрещенных книг» —
издававшийся Ватиканом с XVI в. по 1966 г. и систематически пополнявшийся
перечень книг, которые признаны католической церковью еретическими и
запрещены для верующих. — Прим. сост.]. Чтобы вполне довершить этот
произвол, они постановили под конец, что никакая книга, брошюра или
листок не могут быть напечатаны (как будто св. Петр так же вручил им
ключи от прессы, как ключи от рая), пока не будут просмотрены и одобрены
двумя или тремя алчными монахами.
.. .я не могу иначе смотреть на цензурное охранение, как на
совершенно пустое и бесполезное дело. А при веселом настроении нельзя
отказать себе в удовольствии сравнить его с подвигом того храброго
господина, который, чтобы избавиться от пения петуха, затворил ворота
своего сада.
...строгий присмотр обращается здесь только на одну возможность
вредно действовать на умы, оставляя в стороне все другие пути к этому, и,
таким образом, является совершенно недействительным; а это значит
запирать одни ворота, оставляя все другие отворенными. Если мы уже хотим
устанавливать известный порядок в печати, мы должны также подчинить
известным правилам все человеческие удовольствия и развлечения.
Никакая музыкальная пьеса не должна быть исполнена, никакая песня не
должна быть спета, если она несерьезна и не торжественна. Точно так же
нужно наблюдать и за танцами, чтобы юношество не могло узнать какогонибудь неодобрительного жеста, движения или способа обращения.
...Потребуется усилие более двадцати цензоров, чтобы исследовать все лютни,
скрипки и гитары в каждом доме; да и тогда нельзя будет оставить эти
инструменты в покое: надо будет подслушивать все, что в них будет
сыграно. И кто может заставить умолкнуть все арии и мадригалы, которые
шепчет влюбленный в своем уединении? Ни одно окно, ни один балкон нельзя
будет оставить без присмотра; это самые опасные книги с заманчивыми
виньетками. Кто запретит их? Опять те же двадцать цензоров? Для всех
деревень должны быть также заведены свои надсмотрщики, которым нужно
узнавать, какими идеями проникнуты волынки и рожки и какого рода
баллады рассказываются городскими скрипачами...
Далее, разве нельзя назвать испорченностью всего общества ту
неумеренность в пище, которая доставляет англичанам такую худую славу в
других землях? Кто же будет наблюдать за нашей ежедневной трапезой? И
каким способом можно удержать массы от посещения домов, где живет и
продается опьянение? Наша одежда также должна быть подвергнута
цензуре каких-нибудь достойных доверия портных, чтобы в ней не мог
оказаться какой-нибудь легкомысленный покрой. Кто же будет следить за
разговорами молодежи обоего пола? Кто же установит правила о том, что
можно говорить и чего нельзя? Наконец, кто запретит и не допустит
собираться разгульным обществам? Все это непременно и неизбежно должно
существовать, и настоящая мудрость всякого благоразумного правительства
состоит именно в том, чтобы сделать эти вещи наименее вредными и
развращающими.
1. Какое право, кроме свободы мысли и слова, было бы нарушено, если бы кто-то
попробовал действовать в этом направлении?
2. Знаете ли Вы подобные попытки в истории?
Из сборника «Массовые репрессии и геноцид»
Уже накануне «культурной революции», в декабре 1965 года, была
осуждена пользовавшаяся успехом у китайского зрителя постановка оперы
«Травиата». Когда летом 1966 года молодежь была поднята на «борьбу со
старым», то борьба повелась прямолинейно: насилием. Студенты
консерватории с энтузиазмом выбрасывали из окон классов рояли и
пианино: они поверили, что фортепиано — «буржуазный инструмент» и его
следует уничтожить. За «иностранное происхождение» ломали скрипки. В
магазинах грампластинок полы покрылись толстым слоем битого шеллака:
кроме записей песен о Мао Цзэдуне, все было уничтожено.
В одном из номеров газеты «Цзэфан жибао» была помещена статья,
посвященная крупнейшему китайскому композитору, еще недавно
занимавшему пост директора Шанхайской консерватории:
«Антипартийный и антисоциалистический элемент Хэ Лу-тин долгое
время занимал руководящий пост в области музыкального творчества,
взыграл много антипартийных и антисоциалистических черных песен. Сейчас
мы должны окончательно сорвать с него маску, окончательно разоблачить
все его происки».
Далее идет анализ одной из его последних хоровых песен — «Ночь над
рекой Синьцзян»: «Под ширмой воспевания социалистического строительства
Хэ Лу-тин злобно распространял отраву. Во-первых, он написал мотив этой
песни бессильным и вялым, он даже употребил размер «шесть восьмых»,
наподобие колыбельных песен и танцевальной музыки европейской буржуазии
ХУШ-ХГХ веков. Во-вторых, он сделал пометку «с тонким чувством».
В чем крылось его намерение? Разве еще не ясно, что он тем самым
пытался представить боевой пафос нашего рабочего класса как стремление к
покою и праздности! Разве он хотел через эту песню воспевать героев
нашего рабочего класса, занятых строительством гидроэлектростанций, их
революционный энтузиазм, выражающийся в духе опоры на собственные
силы? Нет, вовсе не так! Он искажал героический образ нашего рабочего
класса, он разнузданно выступал против нашего большого скачка!
Но еще более преступно то, что во всей песне с начала до конца Хэ
Лу-тин использовал гармонию, употребляемую на Западе для церковной
музыки. Что он хотел, кроме того, как осквернить революционный дух
нашего большого скачка? Это ли не яркое свидетельство того, что Хэ Лу-тин
питал лютую ненависть к генеральной линии и большому скачку».
Свой «музыкальный анализ» газета завершает тем, что обвиняет Хэ Лутина в стремлении «при помощи своих черных вредительских песен
расчистить дорогу для реставрации капитализма».
С разгоном творческого союза прекратили существование журнал
«Чжунго иньюэ» и другие музыкальные издания. Всех, кто выучился играть на
фортепиано, ждала принудительная высылка в деревню на физическую
работу, причем предварительно брали подписку об отказе когда-либо
прикасаться к «буржуазному инструменту».
1. Знаете ли Вы случаи, когда какая-нибудь вещь (в музыке, еде, одежде, нашей
повседневной жизни) была признана вредной и враждебной? Происходит ли это сейчас? Какие
методы борьбы используются? Какова Ваша позиция в таких вопросах?
2. Есть ли в нашей стране стереотипы, связанные с музыкой? Какие?
3.Считаете ли Вы объективным процессом связь музыки с политической ситуацией в стране?
Дж. Оруэлл
Литература и тоталитаризм
...Отлаженное вранье, ставшее привычным в тоталитарном государстве,
отнюдь не временная уловка вроде военной дезинформации, что бы там
порой ни говорили. Оно лежит в самой природе тоталитаризма и будет
существовать даже после того, как отпадет нужда в концентрационных
лагерях и тайной полиции.
...Тоталитарное государство — в сущности, теократия, и его правящей
касте, чтобы сохранить свое положение, следует выглядеть непогрешимой. А
поскольку в действительности не бывает людей непогрешимых, то нередко
возникает необходимость перекраивать прошлое, чтобы доказать, что той или
иной ошибки не было или что те или иные воображаемые победы имели
место на самом деле. Опять же всякий значительный поворот в политике
сопровождается соответствующим изменением в учении и переоценками
видных исторических деятелей. Такое случается повсюду, но в обществе, где
на каждом данном этапе разрешено только одно-единственное мнение, это
почти неизбежно оборачивается прямой фальсификацией. Тоталитаризм на
практике требует непрерывного переписывания прошлого и в конечном
счете, вероятно, потребует отказа от веры в самую возможность
существования объективной истины.
...Но в конце концов, зачем вообще пишутся книги? За исключением
низкопробной беллетристики, литература — это попытка повлиять на
взгляды современников путем записи жизненного опыта. И поскольку речь
идет о свободе выражения, не так уж и велика разница между простым
журналистом и самым «аполитичным» писателем-творцом. Журналист не
свободен и ощущает свою несвободу, когда его понуждают писать ложь или
замалчивать важное, по его мнению, известие; писатель-творец не свободен,
когда ему приходится извращать свои личные чувства, каковые, с его точки
зрения, суть факты. Он может показать действительность в искаженном и
окарикатуренном виде, чтобы прояснить, что именно хочет сказать, но он не
может исказить картину собственного сознания, не может и с малой долей
убедительности говорить, что ему нравится то, что не нравится, или он верит
в то, во что не верит. Если его заставляют это делать, конец один: его
творческий дар иссякает.
...Одно-единственное табу способно искалечить сознание, так как
всегда остается опасность, что любая мысль, если позволить ей развиваться
свободно, может обернуться запретной мыслью. Из этого следует, что
воздух тоталитаризма губителен для любого прозаика, хотя поэт, особенно
лирический, возможно, и смог бы им дышать. И во всяком тоталитарном
обществе, сохраняющемся больше двух поколений, возникает угроза гибели
художественной прозы — той, что существует на протяжении последних
четырех столетий.
1. Что такое теократия?
2. Что такое тоталитарное государство? Чем оно отличается от демократического?
3. Можете ли Вы привести примеры того, как государство пытается управлять сознанием
граждан с помощью средств массовой информации, преподавания истории и так далее?
С одной стороны, автор считает, что литература — это попытка повлиять на взгляды. С другой
стороны, когда писатель неискренен, он неубедителен, «...его творческий дар иссякает». Так могут ли
ложные идеи влиять на людей? Что Вы думаете по этому поводу?
Б. Окуджава
Я пишу исторический роман
В склянке темного стекла
из-под импортного пива
роза красная цвела
гордо и неторопливо.
Исторический роман
сочинял я понемногу,
пробиваясь как в туман
от пролога к эпилогу.
Были дали голубы,
было вымысла в избытке,
и из собственной судьбы
я выдергивал по нитке.
В путь героев снаряжал,
наводил о прошлом справки
и поручиком в отставке
сам себя воображал.
Вымысел — не есть обман.
Замысел — еще не точка.
Дайте дописать роман
до последнего листочка.
И пока еще жива
роза красная в бутылке,
дайте выкрикнуть слова,
что давно лежат в копилке:
Каждый пишет, как он слышит.
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить...
Так природа захотела.
Почему?
Не наше дело.
Для чего?
Не нам судить.
Расин учился в монастырском пансионе. Однажды ему попался
под руку какой-то роман из греческой жизни, который его чрезвычайно
заинтересовал, так что он читал его каждую свободную минуту, не
отрываясь. Монах-надзиратель, увидев мальчика за книгою, сейчас же
выхватил ее у него из рук, увидал, что это роман, мальчугану сделал
строгое внушение, а книгу сжег. Расин добыл новый экземпляр романа,
но и тот постигла та же участь. Тогда он достал третий экземпляр, читал
его в великой тайне долго н упорно, пока не выучил наизусть. Тогда
он сам отнес книгу монаху-надзирателю и вручил ее со словами: «Вот
извольте, еще одна, такая же; можете сжечь ее, она мне больше уж не
нужна: я выучил ее наизусть».
Из сб.«Всемирное остроумие»
1,
Возможна ли власть над сознанием человека, над его мыслью?
2.
Придумайте продолжение этой истории.
И.Харичев
О молчании как форме политической деятельности
Многогранность молчания
Пора понять, что молчание — вовсе не знак согласия. Наши политики
давно уже привыкли молча делать то, с чем не согласны, и молчать о том,
что делают по согласию. Так что молчание превратилось, я бы даже сказал,
перетекло в активную форму политической деятельности. И пользоваться ею
надо умело.
Формы молчания
Молчание — тонкая и многообразная штучка. Молчать можно
демонстративно, вызывающе, кричаще, ярко, насмешливо, тупо, взывающе,
красноречиво, бесполезно, тонко, уважительно, ехидно,
хитро,
неодобрительно, мудро, затейливо, глухо, с подтекстом и без оного.
Физиология молчания
Молчать лучше всего с закрытым ртом. Хотя в отдельных случаях рот
может быть открыт. Когда вы, например, желаете показать, что вот-вот чтото скажете. Этакое. О чем все пожалеют. И вы тоже. С открытым ртом
предпочтительнее и тупое молчание, этим вы как бы подчеркиваете
удивление от самого себя.
Помимо всего прочего возможно молчание с желанием плюнуть, но в
этом случае надо четко разделять два варианта: плюнуть непосредственно или
в душу. Дня последнего вовсе не обязательно копить слюну. Самое глубокое
молчание — когда у вас нет слов или когда вы проглотили язык. Это
достигается путем длительной тренировки.
Техника молчания
Для ведения политической деятельности с помощью молчания
необходимо прежде всего уяснить, против чего вы молчите. Это в свою
очередь поможет определить требуемую форму молчания.
Допустим, вы решили молчать по поводу того, что не движутся
реформы. Молчать вызывающе или кричаще в данном случае рискованно,
поскольку реформами занимается правительство, а у него есть
правоохранительные органы. Следовательно, по поводу реформ надо
молчать неодобрительно, в крайнем случае — хитро.
Если вы собираетесь молчать против какой-либо политической партии,
то сначала определите, сколь опасен сам процесс молчания против этой
партии. Допустим, речь идет о партии Жириновского. Ребята у него крутые,
могут поколотить. Поэтому против ЛДПР молчать надо резко, но сдержанно
— так спокойнее.
Баркашовцы вообще крепкие ребята, накачанные, так что против
РНЕ может быть рекомендовано вялое, нейтральное молчание. Это внешне.
Внутренне можно решиться даже на протест, но аккуратно — так, чтобы это
не выплеснулось на лицо.
Легко молчать против так называемых «демократов»: гайдаровцев,
шахраевцев, явлинцев — эти бить не станут. Так что против них можно
молчать ярко, вызывающе, кричаще, даже демонстративно. |
Общие пожелания
Молчите больше. Когда нечего сказать и когда есть что сказать.
Молчите. Весомо, уважительно к самому себе. Так, будто все понимаете, но
со всем согласны. В сложных ситуациях всегда молчите тупо — помогает.
Молчите. Так надежнее. Молчание — золото. Но дело не в золоте. Все
еще может перемениться. Вдруг коммунисты вернутся. Эти не нынешние,
эти всех посадят. Или «патриоты» дорвутся до власти. Эти вообще на улицах
расстреливать будут. Лучше молчать. Надо ведь и о будущем думать. Так?
Новое время. 1994. № 49
Сравните эти рекомендации со знаменитой ремаркой в «Борисе Годунове»: «Народ
безмолвствует» и со стихотворением А. Галича «Старательский вальсок».
А. Галич
Старательский вальсок
Мы давно называемся взрослыми
И не платим мальчишеству дань,
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль.
Ни в пустыню, ни к полюсу холода,
Ни на катере... к этакой матери.
Но поскольку молчание — золото,
То и мы, безусловно, старатели.
Промолчи — попадешь в богачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание — золото.
Промолчи — попадешь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маята,
Но под всеми словесными перлами
Проступает пятном немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем — доходней молчание,
Потому что молчание — золото!
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть — в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!
1963
Но молчали не все. (Вспомните героев «Московских кухонь».)
Существовал так называемый «самиздат». То, что отвергалось цензурой, что
противоречило официальной («единственно верной») идеологии, расходилось в
списках, печаталось дома на машинках «Эрика». Уже появились первые маг-
нитофоны, и невозможно было остановить распространение песен Галича, Кима,
Высоцкого, Окуджавы...
А. Галич
Мы не хуже Горация
...Их имен с эстрад не рассиропили,
В супер их не тискают облаточный,
«Эрика» берет четыре копии,
Вот и все!
...А этого достаточно!
Пусть пока всего четыре копии —
Этого достаточно!
Время сеет ветры, мечет молнии,
Создает советы и комиссии,
Что ни день — фанфарное безмолвие
Славит многодумное безмыслие.
Бродит Кривда с полосы на полосу,
Делится с соседской Кривдой опытом,
Но гремит напетое вполголоса,
Но гудит прочитанное шепотом.
Ни партера нет, ни лож, ни яруса,
Клака не безумствует припадочно,
Есть магнитофон системы «Яуза», Вот и все! ...А этого достаточно!
Есть, стоит картина на подрамнике!
Есть, отстукано четыре копии!
Есть магнитофон системы «Яуза»! И этого достаточно!
1964-1966
А. Городшщкий
Антигалилей
В.Высоцкому
Ну кто в наши дни поет —
ведь воздух от гари душен, —
и рвут мне железом рот,
окурками тычут в душу.
Ломает меня палач
на страх остальному люду,
и мне говорят: «Заплачь!» —
А я говорю: «Не буду!»
Пихнут меня в общий строй,
оденут меня солдатом.
Навесят медаль, — герой!
Покроют броней и матом.
Мне водку дают как чай,
чтоб храбрым я был повсюду,
и мне говорят: «Стреляй!» —
А я говорю: «Не буду!»
А мне говорят: «Ну что ж,
свою назови нам цену, —
объявим, что ты хорош,
поставим тебя на сцену».
Врачуют меня врачи,
кроят из меня иуду,
и мне говорят: «Молчи!» —
А я говорю: «Не буду!»
1967
1. Почему стихотворение называется «Антигалилей»? Почему оно посвящено В. Высоцкому?
2. Что делать, когда ты один против всех? Промолчать или высказаться?
3. Как, по-вашему, должен поступить культурный и воспитанный человек — нарушить
несправедливый запрет или подчиниться ему?
Дж. Кин
Средства массовой информации и демократия
Концепция, относящаяся к началу Нового времени, согласно
которой средства массовой информации как бы воссоздают ситуацию
непосредственного общения граждан, присущую древнегреческому полису,
пренебрегала сложностью мирного осуществления на практике свободы
общения между гражданами в разобщенном, сложном по составу
гражданском обществе. Обычно защитники «свободы печати» полагали, что
сама свободная печать способна залечить раны, нанесенные ею
государству. Сам факт существования независимой печати обеспечивал
возможность «публичного обсуждения» и признания того, что в обществе
существуют различия, фракции, страсти и конфликты. Все противоречия и
конфликты в обществе в конце концов должны каким-то образом разрешаться
с помощью разумного и мирного консенсуса, достигнутого свободной
печатью. Это выглядело так, словно свобода прессы могла создать политику,
свободную от политики. Как писал Жак Пюже: «Она способствовала
увеличению сферы применения благотворных принципов: воспрепятствовала
целому сонму злоупотреблений; объявила решительную войну против всех
видов преследований и нетерпимости; и, наконец, печать стала одной из
наиболее мощных опор общественного порядка, недреманным оком,
наблюдающим за деятельностью полиции и за поддержанием
нравственности». Такие ожидания возникали из-за недооценки практических
трудностей, связанных с изданием книг, журналов, газет и других
публикаций, и их распространением среди читающей публики, обладающей
различной степенью грамотности и материального достатка. Кроме того,
часто не учитывалось, что по обстоятельствам места и географическим
условиям все граждане не имеют возможности одновременно сообщать свое
мнение или получить доступ к одному и тому же источнику «информации»;
другими словами, не учитывалось, что неотъемлемой чертой гражданского
общества Нового времени является дифференцированный доступ граждан
к средствам массовой информации. Гомогенное политическое общество
древнегреческого полиса, где граждане собирались вместе, общались
непосредственно друг с другом, принимали решения и сами подчинялись
им, не может иметь места в современном мире; исключение составляет
общение в рамках небольших групп, а также краткие периоды
политического
экстаза,
переживаемого
обществом
во
время
революционных ситуаций.
Большинство ранних защитников свободы печати верно полагали, что
граждане свободны настолько, насколько они имеют возможность на
практике проявлять инициативу в общественных и политических делах, и что
данные действия требуют беспрепятственного доступа граждан к
средствам массовой информации для выражения своего мнения. Весьма
эмоционально это подчеркнул Джеймс Мэдисон в первоначальном
варианте первой поправки к американской конституции, который был
сформулирован весьма решительно: «Граждане не могут быть лишены права
или ограничены в праве высказывать свои мнения устно, письменно или
печатно; а свобода печати, как один из основных оплотов свободы, должна
быть неприкосновенной». Подобные заявления в защиту свободы печати не
учитывали некоторые элементарные реалии жизни, которые имелись
тогда, есть сейчас и сохранятся в будущем, ибо вообще присущи сложному
обществу Нового времени. Их авторы словно забывали, что граждане не
имеют возможности одновременно вступать в общение между собой устно
или с помощью печати (попытка осуществить это на практике дала бы
отличный материал для веселого фарса). Они забывали, что только по
техническим и пространственно-географическим условиям все граждане не
могут собраться в одном месте в одно и то же время, чтобы пообщаться
между собой. Упускалось из вида, что, несмотря на свое основополагающее
значение, свобода информации является лишь одной среди великого
разнообразия свобод, важность которых для различных категорий граждан
совершенно различна и к тому же подвержена процессу изменений. В
Новое время граждане направляют свои усилия на самые различные цели в
самых разных сферах жизни. Время от времени они меняют свои приоритеты
в борьбе за свободу. Вследствие указанных причин следует отказаться от
более простых концепций «свободы печати» в пользу более сложного и
дифференцированного понятия свободы коммуникации. Максимизация этой
свободы требует расширения возможностей выбора, предполагающего
увеличение набора средств коммуникации, с помощью которых различные
группы граждан могли бы общаться (если и когда они пожелают). Но
требуется и признание того, что свобода одних граждан выражать свое
мнение приходит в столкновение со свободой других граждан делать то же
самое.
<. . .>
...Зарождение идеала свободы печати относится ко времени
распространения небольших капиталистических предприятий и широкой
уверенности в том, что противоядием от политического деспотизма
является механизм рыночной конкуренции. Поэтому не следует удивляться,
что взгляды, порождаемые рыночной конкуренцией, оказали влияние на республиканцев, выступавших за свободу печати. Принцип частной
собственности на средства массовой информации (под этим
подразумевается производство и распространение информации по правилам
товарного производства и обмена) обычно рассматривался как ключевой
элемент свободы информации. Считалось, что рынок является невидимым,
свободным от предвзятости и эластичным механизмом свободного обмена
мнениями в обществе. Его почитали оплотом честности, правдивости и
достоинства в мире деспотизма, где властвует тайна, интрига и высокомерие.
В отдельных случаях тесная связь между частной собственностью и
свободой мнений подчеркивалась со всей определенностью. Примером
может служить пользовавшийся широкой известностью и влиянием трактат
Джона Тренчарда и Томаса Нордона «О свободе слова» (1720): .Если
отсутствует свобода мысли, не может родиться мудрость; и не может быть
общественной свободы без свободы слова Эта свобода есть право каждого
человека, поскольку он тем самым не вредит и не ограничивает свободы
другого человека; это единственное ограничение, о котором он должен знать
и с которым должен смириться. Это священное право (на свободу слова)
признается свободными правительствами чрезвычайно важным, так как они
полагают, что без него не может существовать право на частную
собственность. В тех же несчастных странах, где человек не может
распоряжаться своим словом, он вряд ли может владеть хоть чем-то».
1 Как Вы понимаете связь между свободой слова и возможностью владеть имуществом?
2. Согласны ли Вы с мнением Дж. Тренчарда и Т. Нордона? Или, может быть, Вам ближе
взгляды В.И. Ленина: «...ваши речи об абсолютной свободе одно лицемерие. В обществе, основанном на
власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствуют горстки богачей, не
может быть «свободы» реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя,
господин писатель? от вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в рамках и
картинах, проституции в виде «дополнения» к «святому» сценическому искусству? Ведь эта абсолютная
свобода есть буржуазная или анархическая фраза (ибо, как миросозерцание, анархизм есть вывернутая
наизнанку буржуазность). Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного
писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от
денежного мешка, от подкупа, от содержания».
3. Как Вы думаете, какая ситуация для писателя или артиста лучше — возможность выбирать
между разными работодателями, как в буржуазном обществе, или зависимость от единственного
работодателя — государства?
...рынок ограничивает свободу информации, воздвигая барьеры на пути
тех, кто хочет выйти на него, порождая монополию и ограничивая свободу
выбора. Кроме того, рынок урезает свободу информации, рассматривая
информацию не в качестве общественной ценности, а в качестве товара,
подлежащего присвоению общественными лицами. Короче говоря, следует
признать, что либеральная идеология свободы индивидуального выбора на
рынке идей на деле служит оправданию привилегированного положения
взглядов корпораций и способствует доминированию интересов инвесторов
над интересами граждан. Это апология власти большого бизнеса,
позволяющая ему определять и формировать — а значит, и подвергать
цензуре — выбор каждого человека, что ему слушать, читать или смотреть.
...Рыночная конкуренция порождает рыночную цензуру. Частная
собственность на средства массовой информации порождает частные
капризы в данной сфере. Тот, кто контролирует рынок производства и
распространения информации, определяет, какой товар (книги, журналы,
газеты, телепередачи, компьютерные программы) будет производиться в
массовом масштабе, то есть, другими словами, официально решает, какие
взгляды получат доступ на «рынок идей». ...Суть в том, что тот, кто платит,
тот всегда хочет заказывать музыку. Реклама, распространяемая средствами
массовой информации, не является гарантом свободы выбора. «Специалисты
по рекламе охотятся там, где утки жирнее» (Эндрю Нил), вот почему реклама
на практике ограничивает возможности, по крайней мере, некоторых
граждан при выборе печатной, а также радио— и телеинформации. Эта
тенденция, как признали комитет Пикока в Англии и Федеральный
конституционный суд в ФРГ, определяет широкий круг оценок стоимости
рекламы и «эластичности» спроса на нее, связанную с уровнем дохода.
Реклама работает на пользу рекламодателей и бизнеса в целом, но в ущерб
интересам граждан. Корпорациям реклама обеспечивает свободы. Будучи
построенной на принципе максимизации аудитории и минимизации затрат,
реклама способствует тому, чтобы те темы, в которых заинтересована лишь
небольшая часть граждан, в лучшем случае присутствовали бы лишь в
ограниченном объеме. Реклама сокращает количество передач, отражающих
«интересы меньшинств», и программ, новаторских в эстетическом и
интеллектуальном плане, а также политических спорных материалов,
которые не привлекают большинства аудитории, а потому не могут
заставить рекламодателей раскошелиться.
Г. Вальраф
Рождение сенсации
БИЛЬД манипулирует фактами. Но этим дело не кончается, беда в
том, что многие бильдовские информанты, зная, что газета манипулирует
фактами, искажает их и фальсифицирует, считают своим долгом
приноровиться к этому заранее. Итак, сперва сообщение до неузнаваемости
переиначивает репортер, затем по этому вранью «рукой мастера»
проходится шеф местного отделения, и, наконец, кое-что добавляет главная
редакция. И все? Как бы не так! На нижнем конце этой лестницы лжи есть
еще одна ступенька: желая попасть в БИЛЬД, информант заранее подгоняет
свой рассказ под бильдовские запросы. Вот и пестрят на страницах БИЛЬД
то редкостно банальные и глупые, то махрово реакционные заявления, и
принадлежат они подчас ведущим политикам из числа социал-демократов.
Ну, а как в море большой политики — так и в ганноверском стакане воды.
1.
Представьте себя на месте читателя—покупателя газет и журналов. Что Вы
предпочтете: получить бесплатно журнал, в котором написано то, что Вам неинтересно, или купить тот,
который Вам очень хочется прочитать?
2.
Как Вы думаете, какой журнал победит — который существует на деньги
издателя или читателей? Опишите развитие событий.
Швиндман сует мне приглашение Линнеевского общества: «По случаю
восьмидесятилетия общества в клубе Фаренвальд открывается выставка
«Аквариумы и террариумы». Крикливый заголовок — «Пираньи в
Фаренвальде», а ниже вполне разумный текст: «26 марта 1977 г. в клубе
Фаренвальд (Ганновер) бургомистр п-р Шеель откроет 10-ю выставку
аквариумистов, организованную в честь восьмидесятилетнего юбилея
Линнеевского биологического общества. Члены общества, среди них
большая группа молодежи, не пожалели сил и стараний, чтобы
продемонстрировать гостям около шестидесяти аквариумов, в которых
содержится примерно сто тридцать видов рыбок со всех концов земли.
Загрязнение окружающей среды, которое не миновало ни единого ручья или
пруда, заставляет людей нести природу к себе в дом, заводить аквариумы. И
доказательство тому — более миллиона аквариумов в квартирах граждан
ФРГ, молчаливое напоминание об опасности, нависшей над природой».
Далее следует еще одна страница рассуждений о выставленных
рыбках, причем пираньям посвящена одна-единственная фраза в самом конце:
«Разумеется, здесь можно увидеть и широко известную по рассказам и
путевым заметкам страшную пиранью, или пирайю».
— Нас интересуют исключительно пираньи, — внушает мне
Швиндман. — О прочем рыбьем хламе можешь забыть. Я жду солидную
страшненькую историю. Возьми с собой фотографа.
Председатель Линнеевского общества Петер Вильгельм встречает нас
радостной улыбкой и немедля тащит меня к аквариумам, показывает всяких
там огненных барбусов, шоколадных гурами, которые носят мальков во
рту, живоро-ДяЩих щучек и рассказывает об их образе жизни и
особенностях. Поначалу я из вежливости не перебиваю, но потом
откровенно говорю:
—
Как частное лицо, меня, конечно, очень интересует вся
выставка, но БИЛЬД направила меня сюда только из-за пираний. Где они у
вас?
Вильгельм подводит меня к маленькому аквариуму, в котором
плавает несколько невзрачных рыбок.
—
В бассейне Амазонки эти рыбы нередко нападают на людей, во
всяком случае так пишут в приключенческих романах, а иной раз и в газетах.
—
Если и пишут, то наверняка в БИЛЬД, — парирует
Вильгельм.
Он еще раз пытается привлечь мое внимание к другим декоративным
рыбкам. Я смотрю на часы: через пятнадцать минут нужно сдать Швиндману
материал.
—
Мне не хочется выглядеть невежей, — извиняюсь я перед
председателем общества аквариумистов, — но я же не виноват, что
БИЛЬД нужны только эти чертовы пираньи. Про остальных рыб я в лучшем
случае могу вставить коротенькую фразу. Мне и самому тошно, я тут
человек временный.
—
Откровенность за откровенность, —
в свою очередь не
выдерживает аквариумист. — Если хотите знать, мы выставили пираний
нарочно, как приманку для БИЛЬД. Я так и думал, что ваша распрекрасная
газета клюнет на этих кровожадных бестий. Иначе вы вообще не написали бы
про нас ни строчки.
С этим нельзя не согласиться, и мы оба радуемся, что благодаря этой
хитрости на выставке не будет отбоя от посетителей.
—
Только ведь мне этого мало, — говорю я, — нужна еще какаянибудь жутковатая подробность.
Вильгельм приводит хозяина пираний, жизнерадостного молодого
парня, который, судя по всему, на дружеской ноге со своими питомцами, во
всяком случае незаметно, чтобы он их боялся. Парень рассказывает, что
пираньи опасны только в определенном возрасте и только в стае. Вот тебе и
материальчик! Опять осечка. Копаю дальше:
—
А здесь, в Ганновере, не было несчастных случаев?
Он мигом смекает, куда я гну.
—
Ну как же, был. Лет восемь назад. Заведующий аквариумом
краеведческого музея, который разводил этих милых созданий, был укушен.
Но ведь он сам до этого довел, наделал кучу глупостей. Стал пересаживать
рыб из почти пустого аквариума. Со страху одна возьми и тяпни его за
палец. Ну и откусила клочок подушечки, его потом назад пришили...
Я записываю фамилию «жертвы», а засим прошу просветить меня
насчет биологических особенностей пираний. И слышу кое-что весьма
знакомое: крайне агрессивны, нападают стаями на чужаков и раненых,
пожирают все, что выказывает слабость или проявляет враждебность...
В своем материале я упоминаю «несчастный случай» вскользь, в конце.
Но шеф редакции, который и без того поминутно отвлекал меня вопросами
вроде: «А это безопасно? Посетителям ничего не грозит?» — превращает
мою концовку в броский заголовок: «Пираньи вырвали из руки директора
музея кусок мяса. Врачи пришили его на место». Жирным шрифтом
выделено начало заметки: «Это была случайная оплошность. Гюнтер Клюге,
заведующий ганноверским краеведческим музеем, чистил в своем кабинете
аквариум и нечаянно опустил туда руку. Тотчас 147 острых, как бритва, зубов
впились в ладонь и вырвали кусок мяса. Такова кровожадность пираний, самых
опасных пресноводных рыб в мире. Семь этих амазонских рыб вы можете с
завтрашнего дня (с 11 часов) увидеть в клубе Фаренвальд. Кстати, Гюнтеру
Клюге повезло. Выращенная в неволе рыба выплюнула откушенный кусок, и в
больнице его пришили на место». О том, что все произошло восемь лет назад,
— ни гуту. (В БИЛЬД это называется «актуализацией».)
Затем, очень коротко, сведения о выставке и информация о том, что
после ' ее закрытия пираньи будут проданы с аукциона. Я было решил
купить их — в подарок редакции, как своего рода герб. Но передумал —
рыбешек жалко!
Едва заметка появилась в газете, на директора музея — он как раз
лежал дома больной — обрушилась лавина телефонных звонков от
поклонников сенсаций, к нему в дом зачастили знакомые, которые горели
желанием полюбоваться на изувеченную руку. Но сам он молчал и
опровержения не требовал. Будь то провинциальная газета, главный редактор
наверняка получил бы от него гневное письмо. А здесь? Одна только -Нойе
ганноверше прессе» напечатала скромненькое интервью с жертвой пираний,
где изложено, какова «доля истины в этой и других кровавых историях».
БИЛЬД не упомянута ни единым словом.
Председатель клуба аквариумистов тоже не думает протестовать.
Да и зачем? Ведь на выставке полно посетителей (шесть тысяч в неделю),
которые вынуждены с сожалением констатировать, что безобидных
детенышей-пираний бояться нечего.
1. то означает выражение «погоня за сенсацией»? Почему посетители выставки
разочаровываются, узнав правду о рыбках?
2. Описанное явление—случайное или типичное для современных средств массовой
информации? Нужно ли бороться с подобными манипуляциями? Как?
3. Что такое «желтая пресса», «бульварная пресса»? Можете ли Вы назвать примеры газет,
которым нельзя верить, и других, из которых Вы узнаете правду?
Дж. Кии
Средства массовой информации и демократия
При рассмотрении достаточно ясного-дела о том, как некий человек
кричал «Пожар!», желая получить извращенное удовольствие от вида
возникшей паники и давки в обезумевшей толпе в театре, было принято
решение в формулировке, принадлежавшей судье Холмсу. Она гласила:
«Вопрос в каждом конкретном судебном деле заключается в следующем: были
ли произнесенные слова сказаны в таких обстоятельствах и носили ли такой
характер, при которых создавалась явная и реальная угроза того, что они
могут принести существенное зло, которое конгресс вправе предотвратить».
Толкование, предложенное впоследствии судьей Хэндом, направлено на
углубление того же принципа: «В каждом случае [суды] должны спросить,
оправдывает ли тяжесть «зла», даже со скидкой на его невероятность, то
нарушение свободы слова, которое необходимо, чтобы избежать опасности».
Несмотря на все усилия дать четкое определение того, что подлежит запрету,
до сих пор горячие споры вызывают фотосюжеты Мэнплторта с
обнаженными мужчинами, сожжение американского флага и призывных
регистрационных карточек, а также «подстрекательское и неминуемо
противоправное деяние», каким является марш через еврейские кварталы
выкрикивающих лозунги нацистов.
Из сборника «Законы и практика СМИ
в Европе, Америке и Австралии»
Европейский Суд по правам человека
В частности, Суд постановил, что: 1) лицо не обязано доказывать
истинность оценочных суждений и не может быть признано виновным в
клевете только за выражение своего мнения по вопросам, вызывающим
общественный интерес, если эти высказывания не основаны на ложных
сведениях, не были злонамеренными или выраженными в особо
возмутительной форме; 2) политики, правительство и правительственные
органы должны принимать больший объем критики в свой адрес, чем
частные лица; 3) ни национальная безопасность, ни конфиденциальность не
могут оправдать сокрытие информации, которая была уже опубликована
ранее; 4) право получения информации, вызывающей законный
общественный интерес, имеет преимущество над сохранением тайны
судопроизводства; 5) предварительные ограничения, особенно против
прессы, должны приниматься с особой осторожностью и 6) высказывание,
которое одновременно информирует о делах общественной важности и
рекламирует какой-нибудь продукт или услугу, подпадает под полную
защиту Статьи 10, если его изначальная цель не является коммерческой.
Марш нацистов по еврейскому кварталу — пример свободы слова или нарушения многих
(каких?) прав жителей этого квартала?
1. Как бы Вы поступили по отношению к демонстрантам, будучи судьей или полицейским?
В сборнике приводятся примеры различных судебных дел,
рассмотренных Европейским Судом. Вот два из них.
Дело Хэндисайд против Соединенного Королевства
Решение от 7 декабря 1976 года (№ 24)
<...>9- Заявитель, г-н Ричард Хэндисайд, является владельцем
издательской фирмы «Стейдж-1» в Лондоне, которую открыл в 1968 году. Он
опубликовал, среди прочих книг, «Маленький красный учебник» (именуемый
далее «Учебник»); первое его издание является предметом рассмотрения в
данном деле; переработанное издание вышло 15 ноября 1971 г. <...>
11. ...Впервые книга была опубликована в 1969 г. в Дании, а
впоследствии, после перевода и некоторой адаптации, — в Бельгии, Греции,
Исландии, Италии, Нидерландах, Норвегии, Федеративной Республике
Германии, Финляндии, Франции, Швейцарии и Швеции, а также в
нескольких неевропейских странах. Кроме того, она свободно
распространялась в Австрии и Люксембурге.
12. Осуществив перевод книги на английский язык, заявитель при
содействии группы детей и учителей подготовил издание для Соединенного
Королевства. Ранее 1 апреля 1971 г. он консультировался относительно
ценности книги и предполагаемого ее издания в Соединенном Королевстве.
[Против заявителя было вынесено решение в связи с нарушением
Закона о непристойных публикациях. На него был наложен штраф, а
оставшиеся у него книги было приказано уничтожить.]
20. Первое английское издание книги, по цене в 30 пенсов за
экземпляр I состояло в общей сложности из 208 сгра-1 ниц. Оно включало
введение, озаглавленное «Все взрослые — бумажные тигры», «Предисловие к
английскому изданию» и главы по следующим темам: «Образование»,
«Обучение», «Учителя», «Ученики» и «Система». Глава «Ученики» содержала
раздел на 26 страницах, озаглавленный «Секс». Во введении указывалось:
«Эта книга задумана как справочник. Она не предназначена для «сквозного»
чтения; пользуйся оглавлением, чтобы найти и прочесть сведения о том,
что тебя интересует или о чем ты хочешь больше узнать. Даже если ты
учишься в особо прогрессивной школе, то наверняка найдешь в книге
множество мыслей, которые позволят тебе улучшить свою жизнь».
21 Заявитель планировал распространять книгу через обычные
книготорговые каналы, хотя на слушаниях по апелляции было заявлено, что
книга предназначалась для школьников в возрасте 12 лет и старше, и
распространять ее намечалось среди них.
Британский Закон о непристойных публикациях определял материал
как непристойный, если его воздействие, «взятое в целом, имеет тенденцию к
растлению или развращению лиц, которые с учетом всех обстоятельств,
вероятно, прочтут, увидят или услышат содержащиеся или заключенные в нем
сведения».
Отрицательного решения можно было избежать, если бы
соответствующее
произведение
было
«оправдано
как
служащее
общественному благу на том основании, что оно отвечает интересам науки,
литературы, искусства или обучения либо другим целям, представляющим
всеобщий интерес».
Такое оправдание могло быть доказано ссылками на мнения
«экспертов в области искусства, литературы или науки».]

Как вы полагаете, какое решение вынес Европейский суд по
правам человека?
Дело «Косметик клаб интернэшнл» против издательской
компании «Маркт интерн»
«Маркт интерн» — независимая издательская компания. Ее доход
формируется исключительно за счет оплаты подписки. Она публикует
бюллетени, содержащие информацию о потребительском рынке, предназначенные
для налогоплательщиков, держателей страховых полисов и авиапассажиров. <...>
11. 20 ноября 1975 г. в информационном бюллетене для аптекарей и
продавцов косметики (издаваемом «Маркт интерн» — Прим. сост.) появилась
заметка г-на Клауса Беермана. В ней описывался инцидент с английской
фирмой, осуществляющей торговлю по почте, — «Косметик клаб
интернэшнл»; это было сделано в следующих выражениях:
«Я заказала апрельский набор косметики у «УКосметик клаб интернешнл» и
заплатила за него, но вернула его через несколько дней, так как он мне не
подошел. Хотя в бланке заказа четко и ясно указывалось, что я имею право
вернуть набор, если он мне не подойдет, и что мне вернут деньги, пока я не
получила ни пфеннига. На мое напоминание от 18 июня, в котором я дала
для ответа им срок до 26 июня, ответа тоже не последовало». Эту
информацию о коммерческой практике этого «Английского косметического
клуба» сообщает рассерженная Мария Лахау, аптекарь из Целле.
4 ноября мы («Маркт интерн») послали менеджеру «Клуба» телекс
следующего содержания: «Что это — единичный случай или часть вашей
официальной политики?» В ответе, который пришел скоро — на следующий
день, — «Клуб» утверждал, что не знает о наборе, возвращенном г-жой Лахау
и ее июньском напоминании. Однако нам обещали быстро рассмотреть этот
случай и прояснить вопрос.
Несмотря на этот предварительный ответ, мы хотели бы спросить
всех наших коллег по аптечной и косметической торговле: нет ли у вас
такого же опыта в общении с «Косметическим клубом», как у г-жи Лахау? Не
знаете ли вы о подобных случаях? Вопрос, единичный это случай или один
из многих, имеет ключевое значение для оценки политики «Клуба».
<...> 15. «Клуб» возбудил дело против «Маркт интерн», утверждая, что
публикация нанесла «Клубу» несправедливый ущерб. Гамбургский
региональный суд вынес решение в пользу «Клуба».
1. Что Вы знаете об изданиях, защищающих права потребителей?
2. Почему промышленные и коммерческие фирмы иногда подают на них в суд?
3. Кто прав в описанном случае? Как Вы думаете, закончится ли история на решении
Гамбургского суда?
И. Ильф, Е. Петров
Двенадцать стульев
— О вас, товарищ Бендер, сегодня в газетах писали, — заискивающе
сказал Ипполит Матвеевич.
Остап нахмурился.
Он не любил, когда пресса поднимала вой вокруг его имени.
—
Что вы мелете? В какой газете?
Ипполит Матвеевич с торжеством развернул «Станок».
—
Вот здесь. В отделе «Что случилось за день».
Остап несколько успокоился, потому что боялся заметок только в
разоблачительных отделах: «Наши шпильки» и «Злоупотребителей — под суд».
Действительно, в отделе «Что случилось за день» нонпарелью было
напечатано:
Попал под лошадь Вчера на площади Свердлова попал под лошадь
извозчика № 8974 гр. О. Бендер. Пострадавший отделался легким испугом.
— Это извозчик отделался легким испугом, а не я, — ворчливо заметил
Бендер. — Идиоты! Пишут, пишут — и сами не знают, что пишут. Ах! Это —
«Станок». Очень, очень приятно. Вы знаете, Воробьянинов, что эту заметку,
может быть, писали, сидя на нашем стуле? Забавная история!
Великий комбинатор задумался.
Повод для визита в редакцию был найден.
Осведомившись у секретаря о том, что все комнаты справа и слева во
всю длину коридора были заняты редакцией, Остап напустил на себя
простецкий вид и предпринял обход редакционных помещений: ему нужно
было узнать, в какой комнате находится стул.
Он влез в местком, где уже шло заседание молодых автомобилистов, и
так как сразу увидел, что стула там нет, перекочевал в соседнее помещение.
В конторе он делал вид, что ожидает резолюции; в отделе рабкоров узнавал,
где здесь, согласно объявлению, продается макулатура; в секретариате
выспрашивал условия подписки, а в комнате фельетонистов спросил, где
принимают объявления об утере документов.
Таким образом он добрался до комнаты редактора, который, сидя на
концессионном стуле, трубил в телефонную трубку.
Остапу было нужно время, чтобы внимательно изучить местность.
Тут, товарищ редактор, на меня помещена форменная клевета,
— сказал Бендер.
— Какая клевета? — спросил редактор.
Остап долго разворачивал экземпляр «Станка». Оглянувшись на дверь,
он увидел на ней американский замок. Если вырезать кусочек стекла в двери,
то легко можно было бы просунуть руки и открыть замок изнутри.
Редактор прочел указанную Остапом заметку.
— В чем же вы, товарищ, видите клевету?
— Как же! А вот это: Пострадавший отделался легким испугом.
— Не понимаю.
Остап ласково глядел на редактора и на стул.
— Стану я пугаться какого-то там извозчика! Опозорили перед всем миром
— опровержение нужно.
— Вот что, гражданин, — сказал редактор, — никто вас не позорил, и по
таким пустяковым вопросам мы опровержений не даем.
— Ну, все равно, я этого дела так не оставлю, — говорил Остап, покидая
кабинет.
Если бы Бендер обратился в суд, как он сформулировал бы исковое заявление? Удовлетворил
бы его суд или нет? Используйте статьи Закона о средствах массовой информации Российской
Федерации:
Статья 43. Право на опровержение
Гражданин или организация вправе потребовать от редакции
опровержения не соответствующих действительности и порочащих их
честь и достоинство сведений, которые были распространены в данном
средстве массовой информации.
Статья 46. Право на ответ
Гражданин или организация, в отношении которых в средстве
массовой информации распространены сведения, не соответствующие
действительности либо Ущемляющие права и законные интересы гражданина,
имеют право на ответ (комментарий, реплику) в том же средстве массовой
информации.
Статья 47. Права журналиста
Журналист имеет право:
1) искать, запрашивать, получать и распространять информацию;
<...>
8)
проверять достоверность сообщаемой ему информации;
9)
излагать свои личные суждения и оценки в сообщениях и
материалах, предназначенных для распространения за его подписью;
<...>
12) распространять подготовленные им сообщения и материалы за
своей подписью, под псевдонимом или без подписи.
Статья 49. Обязанности журналиста
Журналист обязан:
<...>
2) проверять достоверность сообщаемой им информации;
<...>
5) получать согласие (за исключением случаев, когда это необходимо
для защиты общественных интересов) на распространение в средстве
массовой информации сведений о личной жизни гражданина от самого
гражданина или его законных представителей.
Статья 51. Недопустимость злоупотребления правами журналиста
Не допускается использование установленных настоящим Законом
прав журналиста в целях сокрытия или фальсификации общественно
значимых сведений, распространения слухов под видом достоверных
сообщений, сбор ; информации в пользу постороннего или организации, не
являющейся средством массовой информации.
Запрещается использовать право журналиста на распространение
информации с целью опорочить гражданина или отдельные категории
граждан исключительно по признакам пола, возраста, расовой или
национальной принадлежности, языка, отношения к религии, профессии,
места жительства и работы, а также в связи с их политическими
убеждениями.
4. Свобода совести и вероисповедания
Т. Джефферсон
Доводы в пользу свободы совести и вероисповедания
… наши правители могут иметь лишь ту власть, которую мы передали
им, и только в отношении тех наших естественных прав, над которыми мы им
эту меру власти передали. Прав свободы совести мы никогда им не
передавали и не могли передать. За них мы отвечаем перед нашим Богом.
Законная власть правительства простирается только на те действия, которые
влекут за собой причинение ущерба другим людям. Но мне не наносит
никакого ущерба утверждение соседа, существует двадцать богов или что
Бог нет. Это не затрагивает моего кармана и не переламывает мне ноги...
Если бы государство должно было прописывать нам лекарство и
диету, наше тело было бы в таком же состоянии, котором сейчас
находятся наши души. Так, когда-то во Франции было запрещено
применять рвотное как лекарство, а картофель — как продукт питания. Вот
так же непогрешимо может быть правительство, когда оно устанавливает
системы взглядов в физике. Галилей был предан в руки инквизиции за
утверждение, что Земля имеет форму шара; правительство объявило, что
Земля плоская, как доска, на которой режут хлеб, и Галилею пришлось
отречься от своего заблуждения. Однако в конце концов именно это
заблуждение восторжествовало, Земля стала шаром, и Декарт заявил, что она
вертится вокруг своей оси силой некоего вихря. Государство, в котором он
жил, оказалось достаточно мудрым, чтобы понять, что это не вопрос
гражданской юрисдикции; иначе мы все были бы втянуты в вихри властью
его правительства. На деле же теория вихрей лопнула, и ньютоновский
принцип земного тяготения более прочно утвердился на основе разума, чем
если бы государство вмешалось и сделало это предметом обязательной веры.
Разуму и эксперименту дали волю, и заблуждение отступило перед ними.
Лишь одно заблуждение нуждается в поддержке правительства. Истина
способна стоять сама по себе.
Джефферсон обращает внимание на то, что вера соседа в других богов никак не отражается
на Вашей жизни. Как изменится для Вас ситуация, если веру соседа начнут внедрять силой — например,
на обязательных уроках в государственной школе?
1. При каких условиях разные религии могут мирно сосуществовать в одной стране?
2. Сопоставьте тезис Джефферсона о том, что заблуждение отступает, если дать волю разуму и
эксперименту, и проблему опасных исследований, описанную в романе Стругацких «Жук в муравейнике».
С какой идеей Вы более согласны?
Т. Джефферсон
...А желательно ли вообще единомыслие? Не больше, чем желательны
одинаковые лица или одинаковый рост. Введите тогда в обиход прокрустово
ложе, поскольку есть опасность, что люди большого роста могут побить
маленьких, сделайте нас всех одного роста, укорачивая первых и растягивая
вторых. Различие взглядов и мнений полезно в религии. Различные секты
выполняют роль строгих блюстителей нравов по отношению друг к другу.
Достижимо ли единообразие? Со времени введения христианства
миллионы невинных мужчин, женщин и детей были сожжены, замучены,
брошены в тюрьмы, подвергнуты штрафам, и все же мы ни на дюйм не
приблизились к единообразию. К чему приводило до сих пор принуждение?
Одна половина человечества превращалась в дураков, а вторая в
лицемеров...
...чтобы утихомирить религиозные распри, необходимо не обращать на
них никакого внимания. Давайте же и мы предоставим этому эксперименту
свободу действия и избавимся, пока мы в состоянии это сделать, от тех
законов, которые могут быть тираническими.
Дж. Кин
Средства массовой информации и демократия
...оценка любой самой важной проблемы не может носить абсолютного
характера и зависит от мнения или вкуса индивидуума или группы.
Считалось, что в свободном цивилизованном обществе совершенно не
обязательно добиваться полного единства взглядов в отношении важнейших
истин...
Символом такого подхода можно считать знаменитую филиппику
Вольтера против нетерпимости и лежащего в ее основе «закона
преследования жертвы»: «Он напоминает закон хищников, нет, он даже более
жесток, потому что тигр убивает жертву только потому, что он голоден, а
мы режем друг друга из-за содержания одной фразы или параграфа». В
«Трактате о терпимости» (1763 г.) он заявил, что общепризнанная и
гарантированная законом свобода мнений обладает цивилизующим влиянием
на общество. Там приводится притча о мандарине из Кантона, чей покой
однажды был нарушен громкими голосами, доносившимися с улицы, где
спорили между собой три христианина: датский священник, голландский
капеллан и иезуит. Мандарин приказал привести их, чтобы они объяснили
суть спора. В то время как каждый по очереди излагал свою точку зрения,
двое других пожимали плечами, а лица их выражали полное несогласие. В
конце концов всех троих отпустили, а мандарин заключил: «Если вы хотите
встретить у нас терпимое отношение к своим взглядам, вам самим надо
сначала проявить терпимость друг к другу». Но совет не помог. Покидая
дворец, иезуит столкнулся с доминиканцем-миссионером. Оба тут же
вступили в ожесточенную перепалку по поводу истины и даже подрались.
Узнав о случившемся, мандарин приказал посадить обоих в тюрьму.
Чиновник спросил мандарина, какой срок определить для заключенных.
«До тех пор, пока они не согласятся друг с другом», — последовал ответ.
«Но в этом случае, повелитель, — заметил чиновник, — они останутся в
тюрьме до конца своих дней». Мандарин смягчился: «Ну тогда пусть сидят,
пока не простят друг друга». Потерявший терпение чиновник возразил: «Они
никогда этого не сделают. Я их очень хорошо знаю». На это мандарин
саркастически заметил: «Конечно! Поэтому держите их в заключении до тех
пор, пока они хотя бы не притворятся, что простили друг друга».
Почему обществу приходится удовлетвориться тем, что непримиримые спорщики хотя бы
притворятся, что примирились с «врагом»?
Свобода — это право выбирать,
С душою лишь советуясь о плате,
Что нам любить, за что нам умирать,
На что свою свечу нещадно тратить.
И. Губерман
Вольтер
Задиг
Действие философской повести Вольтера происходит в некой условной
восточной стране. Мудрец Задиг, путешествуя, знакомится с купцом Сетоком.
Сеток, не желая разлучаться с человеком, в котором обитала сама
мудрость, взял его с собою на большую ярмарку в Бассору, куда должны
были съехаться самые крупные негоцианты со всех концов земли. Для Задига
было большим утешением видеть такое множество людей из различных
стран, собравшихся в одном месте: мир представлялся ему одной большой
семьей, сошедшейся в Бассоре. На второй день после приезда ему пришлось
сидеть за одним столом с египтянином, индийцем с берегов Ганга, жителем
Катая, греком, кельтом и другими чужеземцами, которые во время своих
частых путешествий к Аравийскому заливу выучились арабскому языку
настолько, что могли на нем объясняться. Египтянин был в сильном гневе.
—Что за отвратительный город эта Бассора! — говорил он. — Мне
не дают здесь тысячи унций золота под вернейший в мире залог.
—Как так? — спросил Сеток. — Под какой же залог не дают вам этой
суммы?
—Под залог тела моей тетушки, — отвечал египтянин, — женщины,
лучше которой не было во всем Египте. Она всегда сопутствовала мне в
моих путешествиях, и, когда она умерла в дороге, сделал из нее
превосходнейшую мумию, в моей стране я получил бы под нее все, что
попросил; непонятно, почему здесь мне отказывают даже в тысяче унций
золота под такой верный залог!
Излив свой гнев, он принялся было за превосходную вареную курицу,
как вдруг индиец, взяв его за руку, сказал с горестью:
— Ах, что вы собираетесь сделать?
— Съесть эту курицу, — ответил владелец мумии.
— Остановитесь! — воззвал к нему индиец. — Очень может быть,
что душа покойницы переселилась в тело этой курицы, а вы, вероятно, не
захотите съесть вашу собственную тетушку? Варить кур —
значит наносить оскорбление природе.
— Что вы пристали ко мне с вашей природой и с вашими курами?
— вспылил египтянин. — Мы поклоняемся быку, но все-таки едим его мясо.
— Вы поклоняетесь быку? Возможно ли это? — воскликнул житель
берегов Ганга.
— Почему же невозможно? — ответил тот. — Вот уже сто тридцать
пять тысяч лет, как мы поклоняемся быкам, и никто из нас не видит в этом
ничего плохого.
— Как, сто тридцать пять тысяч лет? -— воскликнул индиец. — Вы
несколько преувеличиваете! С тех пор как Индия заселена, прошло
восемьдесят тысяч лет, а мы, конечно, древнее вас. И Брама запретил нам
есть быков прежде, чем вам пришло на ум строить им алтари и жарить их
на вертеле.
— Куда же вашему забавнику Браме тягаться с нашим Аписом! —
сказал египтянин. — И что же он сделал путного? Он научил людей читать и
писать, и ему обязаны они шахматною игрою, — ответил брамин.
— Вы ошибаетесь, — сказал халдей, сидевший рядом с ним. —
Всеми этими великими благами мы обязаны рыбе Оаннесу и по всей
справедливости должны почитать только ее. Каждый вам подтвердит, что это
было божественное создание с золотым хвостом и прекрасной человеческой
головой, которое ежедневно выходило на три часа из воды и читало людям
проповеди. Всякому известно, что у рыбы Оаннеса было несколько сыновей,
ставших потом царями. У меня есть ее изображение, и я воздаю ей должные
почести. Быков можно есть сколько угодно, но варить рыбу, разумеется,
великое святотатство. К тому же вы оба недостаточно древнего и
благородного происхождения, чтобы спорить со мною. Египетский народ
существует только сто тридцать пять тысяч лет, индийцы могут
похвалиться только восемьюдесятьютысячелетним существованием, меж тем
как наши календари насчитывают четыре тысячи веков. Поверьте мне,
откажитесь от ваших глупых басен, и я дам каждому из вас изображение
Оаннеса.
Тогда вмешался в разговор житель Камбалу и сказал:
—
Я очень уважаю египтян, халдеев, греков, кельтов, Браму,
быка Аписа и прекрасную рыбу Оаннеса. Но, может быть, Ли или Тянь
[китайские слова, которые означают: Ли — свет, разум, Тянь
— небо — и употребляются в смысле «божество». — Прим. сост.],
называйте его как угодно, стоит и ваших быков и рыб. Я не стану говорить о
моей стране: она велика, как Египет, Халдея и Индия вместе взятые. Не
спорю я и о древности происхождения, ибо важно быть счастливым, а
древность рода значения не имеет. Что же касается календарей, то должен
вам сказать, что во всей Азии приняты наши и что у нас они были еще до
того, как в Халдее научились арифметике.
— Вы все просто невежды! — воскликнул грек. — Разве вам не
известно, что отец сущего — хаос, что форма и материя сделали мир таким,
каков он теперь?
Грек говорил долго, но его наконец прервал кельт, который, выпив
лишнее во время спора, вообразил себя ученее • всех остальных. Он клялся,
что только Тейтат да еще омела, растущая на дубе, стоят того, чтобы о них
говорить; что сам он всегда носит омелу в кармане; что скифы, его предки,
были единственными порядочными людьми, когда-либо населявшими землю;
что они, правда, иногда ели людей, но тем не менее к его нации следует
относиться с глубоким уважением и, наконец, что он здорово проучит того,
кто вздумает дурно отозваться о Тейтате.
После этого спор разгорелся с новой силой, и Сеток начал опасаться,
что скоро прольется кровь. Но тут поднялся Задиг, который во время спора
хранил молчание, и, обратившись сперва к кельту, как к самому буйному
спорщику, сказал ему, что он совершенно прав, и попросил у него омелы;
затем он похвалил красноречие грека и постепенно внес успокоение в
разгоряченные умы. Китайцу он сказал всего несколько слов, так как тот был
рассудительнее остальных. В заключение Задиг сказал им:
Друзья мои,
вы напрасно спорите, потому что все вы придерживаетесь одного мнения.
Это утверждение все бурно отвергли.
Не правда ли, — сказал Задиг кельту, — что вы поклоняетесь
не омеле, а тому, кто создал и ее и дуб?
Разумеется, — отвечал тот.
А вы, господин египтянин, вероятно, почитаете в вашем быке
того, кто вообще даровал вам быков?
Да, — сказал египтянин.
—
Рыба Оаннес, — продолжал Задиг, — должна уступить
первенство тому, кто сотворил и море и рыб.
— Согласен, — отвечал халдей.
— И индиец, — прибавил Задиг, — и китаец признают, подобно вам,
некую первопричину. Хотя я не6 совсем понял достойные восхищения
мысли, которые излагал здесь грек, но уверен, что он также признает
верховное существо, которому подчинены и форма и материя.
Грек ответил, что Задиг отлично понял его мысли.
— — Итак, вы все одного мнения, — сказал Задиг, — и, следовательно,
вам не о чем спорить.
— Все бросились его обнимать. Сеток, очень выгодно продавший
свои товары, возвратился с Задигом к себе на родину. Там Задиг узнал, что во
время его отсутствия он был судим и приговорен к сожжению на медленном
огне
Задиг сумел убедить людей, исповедующих разные веры, в том, что все противоречия между
ними надуманные. А если бы на ужине присутствовал атеист? Попробуйте придумать аргументы, которые
примирили бы и неверующего с верующими людьми.
Т. Пейн
О веротерпимости
...Французская конституция отменила или осудила равно терпимость и
нетерпимость и установила всеобщее право — свободу совести.
Терпимость не противоположна нетерпимости, а подобна ей. И то, и
другое — деспотизм. Одна присваивает себе право отказывать в свободе
совести, другая право предоставлять эту свободу.
Как бы ни именовали тебя — король, епископ, церковь, государство,
парламент или еще как-нибудь, — кто дал тебе право вторгаться в своем
ничтожестве между душой человека и его создателем?
Занимайся своим делом. Если он верит не так, как ты, это
доказывает, что ты веришь иначе, чем он, и нет на земле той силы, которая
могла бы рассудить вас.
Что же до различных религий, то если предоставить каждому судить о
своей собственной, окажется, что на свете нет ложных религий; но если они
возьмутся судить о религии друг друга, не будет и истинной веры, —
поэтому либо все человечество право, либо все оно целиком заблуждается.
Но что до самой религии, без различия названий, рассматриваемой
как обращение всего рода человеческого к божественному предмету
всеобщего почитания, то ведь это человек несет создателю плоды сердца
своего; и может быть, они разнятся между собой подобно плодам земным, но
богу угодны благодарственные приношения каждого.
...Все религии по природе своей благостны, милосердны и
неотделимы от устоев нравственности. Они не приобрели бы прозелитов
при своем возникновении, проповедуя что-либо порочное, жестокое,
мстительное или безнравственное. Как и все на свете, они имели свое начало
и действовали убеждением, увещеванием и примером. Как же получается,
что они утрачивают свою врожденную кротость и становятся суровыми н
нетерпимыми?
...От союза церкви с государством родилось нечто вроде мула,
способного лишь уничтожать, а не давать приплод, и именуемого
государственной церковью. С самого своего рождения он — чужой даже
матери, в лоне которой зачат и которую со временем станет гнать и губить.
Действиями испанской инквизиции движет не религия в ее
исконной форме, а этот ублюдок, рожденный от союза церкви и
государства...
Гонения не свойственны от природы ни одной религии; но они
неизменно сопутствуют всем официальным религиям или религиям,
установленным силой закона. Уберите прочь законодательные основания, и
любая религия вновь обретет прирожденное ей милосердие, В Америке
католический священник — это хороший гражданин, честный человек и
добрый сосед; то же самое можно сказать и о служителе епископальной
церкви, и это проистекает, независимо от людей, из того, что в Америке
нет государственной церкви.
Рассматривая этот вопрос со светской точки зрения, мы также увидим
пагубное
воздействие
учреждения государственной церкви на
благоденствие народов. Союз церкви и государства привел Испанию к
бедности. Отмена Нантского эдикта вынудила шелкоткацкое производство
перекочевать из Франции в Англию, а сейчас церковь и государство
вытесняют хлопчатобумажное производство из Англии в Америку и
Францию.
Согласны ли Вы с тем, что все религии по природе своей благостны и милосердны и лишь
потом становятся суровыми и нетерпимыми? Может быть, можно отделить религии «хорошие»,
«гуманные» от «античеловеческих», «изуверских»?
1. Почему Т.Пейн называет терпимость и нетерпимость деспотизмом? Согласны ли Вы с этим
мнением?
2. Согласны ли Вы с мнением Пейна о сущности государственной церкви?
3. Как Вы понимаете тезис Пейна: «...если предоставить каждому судить о своей собственной,
окажется, что на свете нет ложных религий; но если они возьмутся судить о религии друг друга, не будет
и истинной веры...»?
Я не имею в виду проповедовать терпимость. Самая
неограниченная религиозная свобода, на мой взгляд, настолько
священное право, что слово «терпимость», пытающееся выразить
его, само кажется мне до некоторой степени тираническим.
Мирабо
Дж. Свифт
Путешествия Гулливера
...около семидесяти лун тому назад в империи образовались две
враждующие партии, известные под названием тремексенов и слемексенов, от
высоких и низких каблуков на башмаках, при помощи которых они
отличаются друг от друга. Дело в том, что многие доказывают, что высокие
каблуки всего более согласуются с нашими древними государственными
установлениями; но, как бы то ни было, его величество находит, что вся
администрация, а равно и все должности, раздаваемые короной, должны
находиться только в руках низких каблуков, на что вы, наверное, обратили
внимание. Вы, должно быть, также заметили, что каблуки его величества на
один дрерр ниже, чем у всех придворных (один дрерр равняется
четырнадцатой части дюйма). Ненависть между партиями доходит до того,
что члены одной не станут ни есть, ни пить, ни разговаривать с членами
другой. Мы считаем, что тремексены, или высокие каблуки, превосходят нас
числом, но власть всецело принадлежит нам. С другой стороны, у нас есть
основания опасаться, что его императорское высочество, наследник
престола, имеет некоторое расположение к высоким каблукам; по крайней
мере нетрудно заметить, что один каблук у него выше другого, вследствие чего
походка его высочества прихрамывающая. И вот, среди этих внутренних
несогласий, в настоящее время нам грозит нашествие со стороны соседнего
острова Блефуску, другой великой империи во Вселенной, почти такой же
обширной и могущественной, как империя его величества. И хотя вы
утверждаете, что на свете существуют другие королевства и государства,
населенные такими же громадными людьми, как вы, однако наши философы
сильно сомневаются в этом: они скорее готовы допустить, что вы упали с
луны или с какой-нибудь звезды, так как несомненно, что сто смертных
вашего роста в самое короткое время могли бы истребить все плоды и весь
скот обширных владений его величества. С другой стороны, наши летописи
за шесть тысяч лун не упоминают ни о каких других государствах, кроме
двух великих империй: Лилипутии и Блефуску. Итак, эти могущественные
державы ведут между собою ожесточеннейшую войну в продолжение
тридцати шести лун. Поводом к войне послужили следующие
обстоятельства. Все держатся того мнения, что вареное яйцо, при
употреблении его в пищу, следует разбивать с тупого конца и что этот
способ практикуется искони веков; но дед нынешнего императора, будучи
ребенком, порезал себе палец за завтраком, разбивая яйцо означенным
способом. Тогда император, отец ребенка, обнародовал указ,
предписывавший всем его подданным, под страхом строгого наказания,
разбивать яйца с острого конца. Этот закон до такой степени раздражил
население, что, по словам наших летописей, был причиной шести восстаний,
во время которых один император потерял жизнь, а другой — корону.
Описываемые гражданские смуты постоянно разжигались монархами Блефуску.
При подавлении восстания изгнанные вожди всегда находили приют в этой
империи. Насчитывают до одиннадцати тысяч фанатиков, которые в течение
этого времени пошли на казнь, лишь бы только не подчиниться повелению
разбивать яйца с острого конца. Были напечатаны сотни томов, трактующих об
этом вопросе, но книги, поддерживающие теорию тупого конца, давно
запрещены, и вся партия лишена законом права занимать государственные
должности. В течение этих смут императоры Блефуску часто через своих
посланников делали нам предостережения, обвиняя нас в церковном расколе
путем нарушения основного догмата нашего великого пророка Люстрога,
изложенного в пятьдесят четвертой главе Блундекраля (являющегося их Алькораном). Между тем мы видим здесь только различное толкование одного и
того же текста, подлинные слова которого гласят: Все истинно верующие да
разбивают яйца с того конца, с какого удобнее. Решение же вопроса: какой
конец признать более удобным, — по 1 моему скромному суждению, должен
быть предоставлен совести каждого или по крайней мере решению верховного
судьи империи. Изгнанные тупоконечни-ки возымели такую силу при дворе
императора Блефуску и нашли такую поддержку и поощрение со стороны
своих единомышленников внутри нашей империи, что в течение тридцати
шести лун оба императора ведут кровавую войну с переменным успехом.
Джонатан Свифт сатирически изображает борьбу религиозных и политических партий в Англии
начала XVIII века. Можете ли Вы провести аналогии с какими-либо другими известными фактами
истории или современности?
Между слухов, сказок, мифов,
Просто лжи, легенд и мнений —•
Мы враждуем жарче скифов
За несходство заблуждений.
И, Губерман
Дж.Локк
Опыт о веротерпимости
Из того, что правитель имеет власть над добрыми и дурными
действиями, как я думаю, вытекает:
(1) что он не обязан наказывать все пороки, то есть может терпеть
некоторые из них (и хотел бы я знать, какое правительство в мире не поступает
так же?);
(2) что он не должен внедрять в общество какой-либо порок, потому что
такое деяние не может способствовать благу народа или сохранению
правительства;
(3) что если все-таки допустить, что он отдал распоряжение следовать
какому-либо пороку, то совестливый и уязвленный подданный обязан не
подчиниться его предписаниям и покориться наказанию...
Таковы, как я полагаю, границы принуждения и свободы, и таковы три
разновидности положений, в какие вовлечена совесть людей, — положений,
имеющий право ровно на такую степень терпимости, как я установил, и не
больше если рассматривать их по отдельности и абстрактно. Тем не менее
существуют два случая, или обстоятельства, которые при тех же условиях
могут изменить обращение правителя с людьми, которые требуют для себя
права на терпимость.
1 Поскольку обычно люди принимают свое вероисповедание в целом
и усваивают мнения своей партии все сразу, оптом, часто бывает, что к их
религиозным воззрениям и спекулятивным мнениям примешиваются другие
учения, совершенно разрушительные для общества, в котором они живут, как
о том свидетельствует пример католиков, кои являются подданными любого
государя, кроме [помимо] папы. Поэтому, коль скоро они объединяют со
своим вероучением такие мнения, почитают их за основополагающие истины
и повинуются им как догматам своей веры, правитель не должен быть
терпимым к их религии, если он не может быть уверен, что в состоянии
разрешить одно, не допуская распространения другого, и что насаждение
этих мнений можно отделить от их богослужения, а этого, я полагаю,
достигнуть весьма трудно.
Поскольку дело поверяется опытом и не все люди — святые,
живущие по совести, думаю, что не задену ни одну сторону, сказав, что
большинство людей или по крайности партий, когда они достаточно сильны,
худо ли, добро ли, употребляют свою силу для того, чтобы нажиться и встать
у власти, и мало кто из имеющих возможность присвоить и удерживать
верховенство, пропускает случай за него ухватиться. Поэтому, когда люди
сбиваются в группы, отмеченные чертами отличия от остального общества
и объединяющие их в более тесный союз с теми, кто принадлежит к их
собственному вероисповеданию и партии, нежели с другими их собратьямиподданными, — будет ли это отличие, безразлично, религиозное это
отличие или вздорное, разве что узы религии крепче, а притязания
справедливее и она лучше способна привлекать приверженцев, а потому тем
более следует ее остерегаться и тем более необходимо за ней надзирать, —
когда, говорю я, такая обособленная партия столь выросла или вырастает
числом, что начинает казаться правителю опасной и уже зримо угрожает
миру государства, правитель может и должен использовать все средства,
будь то политика или власть, чтобы сократить, раздробить и подавить
партию и так предотвратить неурядицу.
- Какие взгляды человек может получить «вместе» с религиозными, по Локку? В чем может
быть «порочность» этих взглядов? Согласны ли Вы с автором в том, что правитель в этом случае может
проявить нетерпимость?
Согласны ли Вы с Локком в том, что большинство партий, групп и объединений людей
стремятся к власти? Может ли правитель проявлять нетерпимость к религиозному объединению ради
сохранения своей власти и порядка?
1
П. Мериме
Хроника времен Карла IX
Покинув свой отряд, капитан Жорж поспешил к себе домой, надеясь
найти там брата; но тот уже вышел из дому, сказав прислуге, что уходит на
всю ночь... Но избиение уже началось; беспорядок, толпы убийц, цепи,
протянутые через улицы, останавливали его на каждом шагу. Ему пришлось
идти мимо Лувра, где фанатизм разыгрывался с наибольшей яростью. В этом
квартале жило большое количество протестантов, и теперь он был
запружен горожанами из католиков и гвардейскими солдатами с огнем и
мечом в руках. Там-то, по энергичному выражению одного из тогдашних
писателей, «кровь лилась со всех сторон, ища стока к реке», и нельзя было
перейти через улицу, не рискуя, что в любую минуту вас могут раздавить
каким-нибудь трупом, выброшенным из окна.
Из адской предусмотрительности большинство лодок, стоявших
обычно вдоль Лувра, отведено было на другой берег, так что многим из
беглецов, что метались по набережной Сены, надеясь сесть в лодку и
избегнуть вражеских ударов, оставался выбор между водою и бердышами
преследовавших их солдат. Между тем, по слухам, видели, как Карл IX,
вооружившись длинной аркебузой, из дворцового окна подстреливал, как
дичь, бедных прохожих.
Капитан продолжал свой путь, шагая через трупы, весь забрызганный
кровью, на каждом шагу подвергаясь опасности, что какой-нибудь убийца по
ошибке уложит и его. Он заметил, что у всех солдат и горожан были белые
перевязки на руке и белые кресты на шляпах. Он легко мог бы надеть эти
отличительные знаки, но ужас, внушаемый ему убийцами, распространялся
даже на условные отметки, по которым они узнавали друг друга.
На берегу реки, около Шатле, он услышал, что его кто-то окликает.
Он повернул голову и увидел человека, до зубов вооруженного, но
который, по-видимому, не пускал в ход своего оружия, хотя у него и был
белый крест на шляпе, и как ни в чем не бывало вертел в руке какой-то
клочок бумаги. Это был Бевиль. Он равнодушно смотрел, как через мост
Менье сбрасывали в Сену трупы и живых людей.
—
Какого черта ты делаешь тут, Жорж? Какое-нибудь чудо или
благодать вдохнули в тебя такое похвальное рвение, потому что вид у тебя
такой, словно ты охотишься на гугенотов.
—А сам ты что делаешь посреди этих негодяев?
—Я? Черт возьми, я смотрю; ведь это — зрелище! А знаешь, какую я
славную штуку удрал? Ты знаешь хорошо старика
Мишеля Корнабона, ростовщика-гугенота, что так меня обирал?
—Несчастный, ты его убил?
—Я? Фи! Я не вмешиваюсь в дела веры. Не только я его не убил, но
спрятал у себя в подвале, а он мне дал расписку в получении всего долга
полностью. Так что я совершил доброе дело и получил за него награду.
Положим, для того, чтобы он легче дал мне эту расписку, я два раза
приставлял ему к голове пистолет, но черт меня побери, я бы ни за что не
выстрелил... Смотрите-ка, женщина зацепилась юбками за балку моста. Упадет...
Нет, не упадет. Черт! Это любопытно, стоит посмотреть поближе!
Жорж оставил его и, ударив себя по лбу, подумал: «И это — один из
самых порядочных людей, известных мне сейчас в этом городе!»
Он свернул на улицу Сен-Жос, которая была безлюдна и не освещена;
очевидно, среди живущих там не было ни одного реформата. Тем не менее, на
ней отчетливо был слышен шум из соседних улиц. Вдруг белые стены осветились
красным огнем факелов. Он услышал пронзительные крики и увидел какую-то
женщину, полуголую, с распущенными волосами и с ребенком на руках. Она
мчалась со сверхъестественной быстротой. За ней бежало двое мужчин,
подбадривая друг друга гиканьем, как будто охотились за диким зверем.
Женщина хотела броситься в ближайшие сени, как вдруг один из преследователей
выстрелил по ней из аркебузы, которой был вооружен. Выстрел попал ей в спину,
и она упала навзничь. Она сейчас же поднялась, сделала шаг к Жоржу и снова
упала на колени; затем, в последнем усилии, она подняла своего ребенка по
направлению к капитану, словно поручая дитя его великодушию. Не произнеся
ни слова, она умерла.
— Еще одна еретическая сука сдохла! — воскликнул человек,
выстреливший из аркебузы. — Я не успокоюсь, пока не отправлю их дюжину.
— Подлец! — воскликнул капитан и в упор выстрелил в него из
пистолета.
Негодяй стукнулся головой о противоположную стену. Он ужасно
выкатил глаза и, скользя всем телом на пятках, словно плохо приставленная
доска, скатился и вытянулся на земле мертвым.
— Как! Убивать католиков? — воскликнул товарищ убитого, у которого в
одной руке был факел, а в другой — окровавленная шпага. — Кто же вы такой?
Господи боже, да вы же из королевской легкой кавалерии! Черт возьми, ваше
благородие, вы обознались!
Капитан вынул из-за пояса второй свой пистолет и взвел курок. Движение
это и легкий щелк собачки были прекрасно поняты. Избиватель бросил свой
факел и пустился бежать со всех ног. Жорж не удостоил его выстрела. Он
наклонился, ощупал женщину, лежавшую на земле, и увидел, что она уже
мертва. Пуля прошла навылет. Ребенок, обвив ее шею руками, кричал и плакал;
он был покрыт кровью, но каким-то чудом не был ранен. Капитан с некоторым
усилием отодрал его от матери, за которую он изо всех сил уцепился, потом
закутал в свой плащ. Эта встреча научила его осторожности: он поднял шляпу
убитого, снял с нее белый крест и нацепил на свою.
...С наступлением дня избиение не только не прекратилось, но,
казалось, еще усилилось и упорядочилось. Не было ни одного католика, который
из страха быть заподозренным в принадлежности к ереси, не надел бы белого
креста, не вооружился бы или не стал бы доносить на гугенотов, еще
оставшихся в живых. Меж тем к королю, запершемуся у себя во дворце, никого
не допускали, кроме главарей убийц. Простой народ, привлеченный надеждой
на грабеж, присоединился к гражданской гвардии и солдатам, а проповедники по
церквам призывали верующих к удвоенной жестокости.
—
Раздавим за один раз, — говорили они, — все головы гидры и
навсегда положим конец гражданским войнам.
И чтобы доказать этому народу, жадному до крови и чудес, что небеса
одобряют его неистовство и желают поощрить его явным знамением, они
кричали:
—
Идите на Кладбище Избиенных Младенцев, взгляните на куст
боярышника, что зацвел второй раз, словно поливка еретической кровью
придала ему молодость и силу!
Бесчисленные
вереницы
вооруженных
убийц
с
большой
торжественностью отправлялись на поклонение святому терновнику и
возвращались с кладбища, воодушевленные новым рвением, чтобы отыскать
и предать смерти людей, столь явственно осужденных небесами. У всех на
устах было изречение Катерины [Екатерины Медичи], его повторяли, избивая
детей и женщин: «С ними человечно — быть жестоким, жестоко — быть
человечным».
.. .Когда первая жажда крови была утолена, наиболее милосердные из
убийц предложили своим жертвам купить себе жизнь ценой отречения.
Весьма небольшое количество кальвинистов воспользовалось этим
предложением и согласилось откупиться от смерти, и даже от мучений,
ложью, может быть, простительной. Женщины, дети твердили свой символ
веры среди мечей, занесенных над их головами, и умирали, не проронив
жалобы.
Через два дня король сделал попытку остановить резню; но когда
разнуздаешь страсти толпы, тогда ее остановить уже невозможно. Не
только кинжалы не перестали наносить удары, но сам король, обвиненный в
нечестивой жалости, принужден был взять свои слова о милосердии обратно
и даже превысить меру собственной злости, составлявшей, однако, одну из
главных черт его характера.
1. Как бы Вы поступили в той ситуации? Представляете ли Вы себя на месте капитана
Жоржа, или простого горожанина-католика, или Бевиля, или гугенота?
2. Возможны ли похожие события в наши дни?
А. Бирс
Религиозные заблуждения
Некий Христианин на Востоке услышал на улице шум и осведомился у
своего Переводчика о его причине.
—Буддисты режут магометан, — невозмутимо, как истинный сын Востока,
сказал Переводчик.
—Вот уж не думал, — с научным интересом заметил Христианин,
—что от этого может происходить столько шума.
—А магометане режут буддистов, — докончил свое объяснение
Переводчик.
—
Надо же, — поразился Христианин, — до чего сильна и
повсеместна религиозная вражда!
С этими словами он поспешил тайком на почтамт и вызвал по
телеграфу бригаду головорезов для защиты христианских интересов
Жечь людей не значит обращать их в свою веру; жечь книги не значит
опровергать их.
Неизвестный
С. Цвейг
Совесть против насилия
«Искать правду и высказывать ее такой, какой представляешь, не есть
преступление. Нельзя насильно навязывать убеждения. Убеждения —
свободны».
Себастьян Кастеллио, 1551 г.
...Необычайно сжато формулирует он [Лютер] свою мысль: «Еретиков
нельзя подавлять и угнетать с помощью внешней силы, с ними можно
бороться только словом божьим. Поскольку ересь — явление духовное, ее
нельзя выжечь земным огнем или смыть земной водой». ...«в то время как в
одном городе или ; местности тебя считают истинно верующим, в другой
принимают уже за еретика, так что, если кто-то хочет теперь жить спокойно,
он должен, по сути дела, иметь столько убеждений и верований, сколько
существует стран и городов». Таким образом, Кастеллио приходит к своей
последней, самой смелой формулировке: «Когда я размышляю, что же такое
еретик, я не нахожу ничего иного, кроме того, что мы называем еретиками
всех, кто не согласен с нашим мнением».
… лучше иметь тирана, пусть даже самого ужасного, —доказывал
Теодор де Без пеной у рта, — чем допустить, чтобы каждый мог поступать
по собственному усмотрению... Утверждать, что нельзя наказывать
еретика, все равно, что что не надо лишать жизни отцеубийцу, в то время как
ересь в тысячу раз преступней отцеубийства».
Кастеллио обвиняет Кальвина: «Все секты воссоздают свои религии
согласно слову божьему и все считают свою религию правильной. Но с точки
зрения Кальвина, одна должна преследовать другую. Естественно, Кальвин
уверяет, что правильно его вероучение. Но и другие утверждают то же самое.
Он же заявляет, что другие заблуждаются; но те говорят то же самое о нем.
Кальвин хочет быть судьей — другие тоже. Где же выход? И кто
уполномочил Кальвина стать высшим третейским судьей надо всеми с
исключительным правом приговаривать людей к смертной казни? На чем
основана его монополия судьи? — На том, что он владеет словом божьим.
Но ведь и другие утверждают то же. Или на том, что его учение
неоспоримо. Неоспоримо, но для кого? Да для него самого, для Кальвина.
Но зачем же тогда пишет он так много книг, если на самом деле истина,
которую он проповедует, столь очевидна? Почему нет ни одной книги, в
которой он доказывал бы, что убийство или прелюбодеяние — это
преступление? — Потому что это ясно всем. Если Кальвин на самом деле
раскрыл и постиг все духовные истины, почему же он не оставляет и другим
хоть немного времени, чтоб постичь это? Почему с самого начала он
подавляет всех и тем самым отнимает возможность признать эту истину?»
Какие меры борьбы с ошибочными, вредными взглядами Вы считаете допустимыми? Чья
позиция Вам ближе - Лютера, Кальвина, Кастеллио, Т. де Беза?
Из сборника «Геноцид и массовые репрессии»
...Петр сам относился к старообрядству довольно терпимо, если не
наталкивался в нем на политическое противодействие своей деятельности. В
1702 г., когда разнеслась весть, что царь идет от Архангельска на Ладогу и
через олонецкие дебри стали прокладывать дорогу, близко подошедшую к
Выге, то отшельники стали готовиться к смерти, приготовили смолу и солому
в часовне и думали зажечься, когда придет «он». Но когда Петру доложили,
что недалеко от его пути живут «расколыцики», то он сказал: "Пускай себе
живут!» — и проследовал дальше. Рассказывают, что раз он спросил: «Каковы
купцы из расколыциков? Честны ли и прилежны ли?» — когда ему сказали, что
честны и прилежны, государь заметил: «Если они подлинно таковы, то по мне
пусть веруют, чему хотят, и когда уж нельзя их обратить от суеверия
рассудком, то, конечно, не пособит, ни огонь, ни меч; а мучениками за глупость
быть — ни они той чести не достойны, ни государство пользы иметь не
будет».
Став на эту точку зрения, Петр потребовал от старообрядцев одного:
чтобы они беспрекословно исполняли гражданские обязанности, и если это
исполнение совершалось не токмо за страх, но и за совесть, Петр
предоставлял любящим старые обряды и книги молиться, как хотят;
запрещалась только проповедь старообрядства, и когда новгородский
митрополит указал царю на Семена Денисова, как на вредного церкви
учителя старообрядства, искусного на словах, ученого и деятельного
проповедника, Петр, по сказанию историка Выговской пустыни, «взяв онаго
Симеона перед себя и испытав из тиха на словах и поговоря мало, ни его
отпустити, ни испытати жестоко не повелел; тако же и митрополиту не
повел, оставил его тако», то есть в заключении; но когда Семену удалось бежать, то хотя все знали, что он ушел на Выгу, его там не тронули. «С
противниками церкви, — говорил другой раз Петр, — надлежит с
кротостью и разумом поступать по апостолу: бых незаконным яко беззаконен
да беззаконных приобрящу, а не так, как ныне, жестокими словами и
отчуждением». И те старообрядцы, которые с точки зрения Петра вели себя
«законно», то есть платили исправно двойные подати и работали усердно
на заводах, пользовались его расположением. Андрей Денисов, по
свидетельству его историка, — «по совету с братиями и с земским старостой
и с выборными» отправлял время от времени Петру гостинцы с письмами,
посылал царю живых и стреляных оленей: «ово коней серых пару, ово
быков больших подгнаша ему и являхуся и письма подаваху. Царское
величество милостиво и весело все у них принимаше и письма их вслух
читаше; хотя от кого со стороны и клеветы были, он же тому внимаше».
Но с точки зрения Петра «расколыцики» были все же «замерзелые» и
«закоснелые» невежды, «упрямцы». «Дубовые сердца» он считал возможным
исправлять «дубиной», а когда они мало поддавались такому убеждению, то
он решил извлечь из старообрядчества материальную пользу, переписал
«расколыциков» и обложил их двойной податью. Для него лично вопросы
веры и религиозной жизни никогда не стояли на первом месте и мало
интересовали по существу. Он признавал в идее свободу совести: «Господь
дал царям власть над народами, — говорил Петр, — но над совестью людей
властен один Христос», но в то же время настоятельно приказывал смотреть,
чтобы расколыцики платили двойной оброк и «никакого иного платья не
носили, как старое, а именно: зипун со стоячим клееным козырем
(воротником), ферези и однорядки с лежачим ожерельем», а за право
ношения бород платили бы особый сбор, доходивший с купеческих бород
до 800 рублей... В удостоверение уплаты этой пошлины выдавалась
уплатившему медная бляшка, на которой значилось, что сбор за право
ношения бороды уплачен, и красовалась назидательная надпись: «борода
лишняя тягота». Эту бляшку полагалось носить на виду. В 1715 г. установлен
был сбор с бород, определенный одинаково и для старообрядцев, и для
православных ценителей в себе «образа и подобия Божия», в 450 рублей...
Конечно, это было издевательство, вроде устройства всешутейшего собора, и
удовлетворяло стремление от всего получить прибыток. Но то, что для
Петра было прибытком и достойным смеха упрямством закоснелых, для
других являлось поруганием веры и было для них страданием за лучшие
движения человеческого сердца. Но об этой стороне дела Петр не подумал.
В нижегородском крае увещевательную борьбу с последователями
«древляго благочестия» Петр поручил с 1706 г. переяславскому игумену
Питириму, впоследствии нижегородскому архиерею. ...Проповедь
игумена Питирима и его старания обращать керженских старообрядцев
увещаниями двигались вперед без особого успеха... в помощь Питириму для
явных следствий и наказаний был командирован гвардии капитан Юрий
Ржевский, облеченный правом ссылать на каторгу тех расколыциков,
которые будут укрываться от платежа двойных налогов, монахов и монахинь
забирать в монастыри, но действовать круто не сплошь, хватать не за
исповедание раскола, а за вред гражданству. «Буде возможно, — писал Петр
Ржевскому, — явную вину сыскать, кроме раскола, таких с наказанием и
вырезав ноздри ссылать на галеры, а буде нет причины явной, поступать с
ними по словесному указу». Ржевский во всем должен был советоваться с
Питиримом, но тайно, чтобы старообрядцы не подумали, что Ржевский —
подручный Питирима, исполняющий казни и отправляющий в ссылку
старообрядцев по его указанию. Ржевский и Питирим обратили свое
внимание больше всего на поселения старообрядцев по реке Керженцу, и в
ноябре 1718 г. Ржевский доносил царю: «Ныне до вашего величества послал
расколыциков необратных и замерзелых; они же и указу твоему учинились
противны, положенного окладу платить не хотят и за то биты кнутом и
вынуты ноздри и посланы в каторжную работу числом 23 человека, а в том
числе послан расколыцик Василий Пчелка, который под образом юродства
многих развращал в раскол и пакости делал; да женска пола 46 человека
замерзелых послал в девичьи монастыри — положенного окладу платить
отреклись, и за то учительницы их биты кнутом 13 человек». В результате
деятельности Питирима, в 20-х гг. принявшегося за совершенно открытое
преследование старообрядчества, несколько тысяч слабых объявили себя
присоединившимися к господствующей церкви, а большинство осталось, как
было, и примирения с церковью, как надеялся Петр, не произошло. Так же
обстояло дело и в других краях государства, куда были посланы
проповедники-миссионеры для борьбы с учителями старообрядства. Всюду
проповедничество предпочитало вместо действия словом вступать в союз с
гвардии капитанами, всюду увещевали людей, заковав их предварительно в
кандалы, и всюду результат был одинаков: кто был послабее, те объявляли,
что раскаиваются, а более сильные почувствовали еще глубже ров,
возникший между ними и господствующей церковью, и решительно
отвернулись от всякой словесной борьбы, избегая всячески собеседований с
проповедниками, за которыми стояли от гвардии капитаны.
Петр установил двойной налог и административные ограничения на старообрядцев, хотя
современники ожидали повальных казней.
Гуманно ли поступил царь? Справедливы ли эти меры с сегодняшней точки зрения?
1. Что Вы знаете о преследованиях, которым подвергались верующие в Советском
Союзе?
2. Человека призвали в армию. Как Вы себе представляете, может ли верующий
человек в армии соблюдать обряды своей религии? Каким образом это может (должно)
обеспечиваться?
3. Многие религии предполагают соблюдение обрядов в строго определенное время. Должна
ли администрация школ, государственных предприятий обеспечивать такую возможность? Могут
ли мусульмане творить намаз пять раз в сутки, а евреи не работать и не учиться по субботам?
4. Как сейчас, по-Вашему, государство должно строить свои отношения с религиозными
организациями, члены которых отрицают любое подчинение государству?
М. Джорджевич
Отрывки о нашем антибезумии
Вчитываюсь еще раз и еще в библейские тексты. «Всякая душа да будет
покорна высшим властям» (Рим, 13. 1). И то, что говорит Петр: «Надлежит
более повиноваться Богу, нежели людям». Но нигде не говорится, что
государство должно заменить собой Бога и встать на место Церкви. Они
Должны быть разделены. Разделены навсегда, как это было изначально. В
«национальном» или коммунистическом государстве существует пародия на
это разделение.
Нельзя пользоваться Церковью как орудием, но у нас она дала себя
сделать им. Мы забыли, что Церковь — община веры, а государство —
монстр, у нас же хотят сделать нечто среднее, смешав то и другое...
Мне вспомнился французский философ Фелисите Ламенне. Я мало
знаю о нем, слышал, что его называют то апологетом теократии, то апостолом
либерального католицизма. Но в его «Словах верующего», которые я
читал, есть прекрасный отрывок как будто о нас, сербах. Вот он:
«Чрезмерный патриотизм — это не что иное, как эгоизм народов,
который имеет столь же роковые последствия, как и эгоизм индивидов, он
изолирует людей, разделяет жителей разных стран, побуждая их не помогать,
а вредить самим себе он — отец того отвратительного и кровавого
чудовища, которое называется войной».
Есть православные церкви в Париже, есть католические в Москве,
одно и то же Евангелие проповедуется и там и тут. Есть заповедь: «Идите по
сему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и
крестится, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет» (Пс., 16,
15-16).
Нужно прежде всего проповедовать Евангелие, и пусть это делают
все. Православные, католики, протестанты, униаты. Евангелие одно.
Опасность?
Да, опасность есть, но только для атеистов.
У нас же знают только одно: в Ватикане сидит антихрист, и чтобы ему
насолить, мы поддерживаем всех, кто против Ватикана. Например,
богословие освобождения. Потому что католики — не христиане.
— Да, да, они действительно не христиане, — продолжает мой
собеседник-историк. — Мы, сербы, единственные христиане в мире. — Он
говорит совершенно серьезно. И не он один. У нас почти все так думают,
так пишут.
Я пожимаю плечами.
Почему людям так хочется быть «носителями истинной веры»? Только ли в религии это
проявляется? Какие еще примеры можно привести?
Н.А. Бердяев
Истоки и смысл русского коммунизма
После падения Византийской империи, второго Рима, самого большого в
мире православного царства, в русском народе пробудилось сознание, что
русское, московское царство остается единственным православным царством в
мире и что русский народ единственный носитель православной веры. Инок
Филофей был выразителем учения о Москве как Третьем Риме. Он писал царю
Ивану III: «Третьего нового Рима — державного твоего царствования —
святая соборная апостольская церковь — во всей поднебесной паче солнца
светится. И да ведает твоя держава, благочестивый царь, что все царства
православной христианской веры сошлись в твое царство: один ты во всей
поднебесной христианский царь. Блюди же, внемли, благочестивый царь, что все
христианские царства сошлись в твое единое, что два Рима пали, а третий стоит,
а четвертому не быть; твое христианское царство уже иным не достанется».
Доктрина о Москве как Третьем Риме стала идеологическим базисом образования
московского царства. Царство собиралось и оформлялось под символикой
мессианской идеи. Искание царства, истинного царства, характерно для русского
народа на протяжении всей его истории. Принадлежность к русскому царству
определилась исповеданием истинной, православной веры... Под символикой
мессианской идеи Москвы — Третьего Рима произошла острая национализация
церкви. Религиозное и национальное в московском царстве так же между собой
срослось, как в сознании древнееврейского народа. И так же как юдаизму
свойственно было мессианское сознание, оно свойственно было русскому
православию.
Но религиозная идея царства вылилась в форму образования
могущественного государства, в котором церковь стала играть служебную
роль. Московское православное царство было тоталитарным государством.
Иоанн Грозный, который был замечательным теоретиком самодержавной
монархии, учил, что царь должен не только управлять государством, но и спасать
души. Интересно отметить, что в московский период в русской церкви было
наименьшее количество святых... Вселенское сознание было ослаблено в
русской церкви настолько, что на греческую церковь, от которой русский
народ получил свое православие, перестали смотреть как на истинно
православную церковь, в ней начали видеть повреждение истинной веры.
Греческие влияния воспринимались народным сознанием как порча,
проникающая в единственное в мире православное царство. Православная вера
есть русская вера, не русская вера — не православная вера.
Если ваша вера имеет доказательства, то почему вы боитесь, чтобы ее
рассматривали? Если же ее доказать нельзя, если она может быть внушена
лишь особенною милостью Божией, то зачем же вы хотите присоединить
человеческое насилие к этой благодатной силе?
Вольтер
Я. Кротов
Православная инквизиция
В последнее время в прессе появляется много материалов, посвященных
различным религиозным сектам, причем информация носит чаще всего
негативный характер (рассказывается о жертвах «тоталитарных» сект, о
способах вовлечения в них граждан, об их влиянии на молодежь).
В противовес этому Я. Кротов высказывает совершенно иную точку
зрения. Его заметки носят откровенно полемический характер, но могут
быть интересны для обсуждения.
Инквизиция — плод не средневековья. Средневековье — это наивная
вера в то, что сатана не в силах защитить собственных слуг, что ведьму
выдает природа: ведьма и плавать не умеет, и пятна у нее на теле какие-то
нечувствительные. Инквизиция появилась одновременно с появлением
современной науки. Знаменитый «Молот ведьм», пособие для инквизиторов,
писали по соседству с Гутенбергом. Инквизиторы, подобно ученым, не
доверяли внешнему. Пытка для них была экспериментом, позволяющим
проникнуть в душу подозреваемого.
Современный человек, верует он или нет, тоже склонен к научному
подходу в делах веры. Не ушла никуда и вера в ведьм, только она приобрела
форму веры в злокозненных сектантов. Вера в то, что ведьма может накликать
бурю, сняв чулки, перелилась в уверенность, что сектанты могут взорвать весь
мир, околдовать детей и увести их за собой, могут помимо нашей воли и нас
самих превратить в своих слуг.
«Тоталитарные сектанты» и «настоящие верующие»
Японскому суду еще только предстоит вынести вердикт о причастности
«Аум синрикё» к взрыву в Токио. Еще более неясно, имеют ли московские
«аумники» отношение к тайным планам своих японских вождей. Но все эти
рациональные соображения не могут остановить паранойи, охватившей
цивилизованный мир, да и Россию. Уж каких только взрывов не приписывали
сектантам; удивительно, как землетрясение в Нефтегорске на них не повесили.
Газету «Московские новости» обвинили в том, что она подкуплена Асахарой
[Сёко Асахара — руководитель секты «Аум синрикё». — Прим. сост.], не
задумавшись над тем, что она ни разу не рекламировала его движение, а вот
критиковала очень часто.
Есть верующие в ведьм, есть власти — церковные и светские, — по своим
соображениям заинтересованные в охоте на ведьм. В такой ситуации и
появляются инквизиторы. Их охотно печатают в желтой и желтоватой прессе:
они щекочут читателям нервы своими «предупреждениями». Они учат отличать
ведьм от женщин, «тоталитарных сектантов» от «настоящих верующих».
Александр Дворкин, сотрудник отдела по религиозному образованию
Московской Патриархии, в майском номере «Совершенно секретно»
опубликовал наконец пособие «Десять вопросов вербовщику». Это десять
заповедей инквизитора, призывающих каждого стать инквизитором. «Помните,
что стоящий перед вами человек прежде всего жертва и что он нуждается в
сочувствии и снисхождении», — пишет Дворкин, и сразу вспоминается, что и
сжигали инквизиторы свои жертвы из сочувствия и снисхождения, чтобы не
проливать их кровь. Савонарола горячился и обличал, а кто его сжигал, был
очень ласковый и делал это исключительно для савонаролиного блага.
Первый же вопрос не оставляет сектанту спасения: «Как долго вы
состоите членом группы?». Имеется в виду, что «человек, вовлеченный в
тоталитарную секту менее года назад, обычно еще весьма неопытен.
Следовательно, он не сможет врать так же убедительно, как опытный
вербовщик». А теперь представим, что перед нами православный неофит
(человек, вошедший в Церковь менее года назад). Мы расспрашиваем его о
православии и думаем: ага, ты неофит, значит, ты врешь неубедительно. А если
мы узнаем, что перед нами Александр Дворкин, закончивший уже и духовную
академию, то мы, следуя его заповеди, думаем: ага, ты уже опытный
вербовщик. Третьего цинизму не дано. Давно в Церкви — плохо, недавно —
тоже плохо.
«Вы хотите завербовать меня в какую-то организацию?» Сектант будет
отрицать это, но методы «вербовки и давления» применять будет. Задумаемся:
наши православные проповедники используют «методы вербовки и давления»? Да,
конечно, всякая проповедь есть давление на психику. О любом проповеднике
Евангелия можно сказать, что он вербует нас в Церковь. Но, думается, если
бы японец спросил святого Николая Японского, насадившего православие в
Стране восходящего солнца: «Вы хотите завербовать меня в какую-то
организацию?», тот бы ответил отрицательно и был бы прав. Потому что
вопрос сформулирован уже со злобной подковыркой, уже содержит в себе
признание Церкви какой-то злокозненной организацией, куда нельзя войти
добровольно, куда можно лишь быть насильно завербованным.
«Можете ли вы перечислить названия других организаций, связанных с
вашей группой?» К примеру, сайентологи скрываются под именем дианетиков
(правда, средний человек не знает ни одного, ни другого слова). Проверяем: что
получится, если спросить православного проповедника: «А Русская православная
церковь имеет отношение к Синоду, отлучившему Льва Толстого? К ГрекоРоссийской церкви, которая осудила Максима Грека? А к Византийской
церкви, ослеплявшей еретиков?». Ну и получается обычная атеистическая буза.
Христос был осужден как уголовник
«Назовите основателя или верховного руководителя вашей группы». Эта
заповедь становится понятна в свете пятой: «Расскажите о прошлом главы
организации, об образовании, которое он получил. Нет ли у него уголовного
прошлого? Привлекался ли он к судебной ответственности? Если да, то за что?».
Тут у православных все в порядке. Господь Иисус образования не получил, духовной
академии не закончил, в отличие от А. Дворкина, осужден был по уголовной статье
(а тогда только уголовные и были), причем именно за то, что неправильно
говорил про религию. То есть даже в той глубокой древности люди смогли
распознать в Иисусе обманщика и самозванца, а уж сегодняшний цивилизованный
человек и подавно обязан это сделать.
«Во что ваша группа верит? Верит ли она, что цель оправдывает средства?
Бывает ли ложь во благо?» Продолжаем: не случалось ли православным ради
сохранения своей организации и проповеди Евангелия сотрудничать с
тоталитарным режимом Ленина и Сталина? Не случалось ли сжигать еретиков,
чтобы спасти от них простых людей?.. Спасибо, достаточно.
«Если я вступлю в вашу организацию, должен ли я буду бросить учебу и
работу, пожертвовать вам свои сбережения и свою собственность и разорвать
отношения со всеми близкими и друзьями, если они будут высказываться
против моего решения?» Голубчик, так ведь и в Евангелии сказано: оставить
отца, мать, жену и следовать за Христом. Почти каждый современный батюшка
скажет, что истинное христианство в монашестве, в том, чтобы оставить все и
идти в монастырь, разорвав отношения со всеми близкими, даже если они не
высказываются против христианства, даже если они сами христиане. Что до
денег, то возьмите вкладную книгу любого монастыря и посмотрите, на какие
шиши они строены — ведь целые деревни им завещали, это вам не квартирка в
Бибиреве.
«Считается ли деятельность вашей организации бесспорной? Если кто-то
выступает против вашей организации, какие аргументы они приводят?» Мы
приближаемся к апофеозу. Представляете себе проповедника, который
завершает проповедь словами: «Правда, деятельность Церкви не всем кажется
бесспорной. Вольтер писал о ней... Ленин говорил... Емельян Ярославский
выразился...». Круто!
«Что вы знаете о бывших членах вашей организации? По каким
причинам уходят из организации? Позволяет ли организация общаться с
покинувшими ее людьми?» Дворкин поясняет, что «любая достойная
организация с уважением относится к свободе человека и в том числе к
праву своих членов покинуть ее. А вот о деструктивных культах этого нельзя
сказать. Для них все бывшие члены — лютые враги, изменники и предатели,
от которых надо держаться подальше». Видимо, Дворкин еще не дочитал
Библию до Апокалипсиса, где описывается судьба вероотступников. Видимо,
он вообще не подозревает, что «апокалиптическими» называются секты,
которые развивают идеи христианской, а не буддистской книги. Видимо, он не
общался с нынешними православными и не знает, как они относятся хотя бы
к католикам и к тем, кто ушел из православия в католичество. А относятся,
скажем прямо, неважно. Остановить сейчас не могут (еще в начале века за
такое могли сажать как за совращение). Но пособниками антихриста —
называют печатно. Устно же можно услышать выражения и более
подворотные.
Похоть неверия
Последняя, десятая заповедь есть апофеоз: «Есть вещи, которые вам
не нравятся в вашей организации и в ее верховном руководстве?». Дворкин
комментирует: «Мы знаем православных, католиков, протестантов, открыто
критикующих свою Церковь и ее иерархов». Вот чего он не говорит, так
это того, как к таким критикам относятся. Ну, с католиков и протестантов
спросу нет, они, с точки зрения нынешних православных, хуже сектантов. А
что сделали со священником Якуниным? То-то! Вот поэтому сам Дворкин
никогда не критиковал свою «организацию и ее верховное руководство». И
правильно, в сущности, делает, что молчит. Ничего тоталитарного нет в
том, чтобы скрывать, как говорят православные, «наготу отца».
Неужели православие, христианство тоже «тоталитарная секта»?
Очень многие неверующие скажут: «Да!» Но нет! Церковь — не
тоталитарная секта потому, что тоталитарных сект вообще не существует,
как не существует ведьм, как нет родинок или верных примет в поведении и
учении, по которым можно отличить истину от полуправды или лжи. Вера
есть вера, и доказать ее истинность невозможно.
За попытками что-то присоветовать, «научить» различать истинную
религию от ложной (попытками, обращенными не к верующим, которые и
так все понимают) стоит не только инквизиторство. Точнее, эти советы
открывают то, чем вдохновляется инквизиторство: это похоть рассудка,
похоть неверия, которая желает рационализировать веру, найти логику там,
куда логике не взлететь. Когда такая похоть владеет неверующим человеком,
это понятно и простительно. Когда она овладевает верующим, это тоже
понятно, тоже простительно, но все-таки очень грустно. Нельзя думать, что
тоталитаризм есть свойство только ереси. Тоталитаризм есть и в
ортодоксии. Тоталитаризм есть всюду, где есть слабые и грешные люди. И
не копанием в чужом грязном белье побеждается тоталитаризм, а молитвой
Богу о том, чтобы он дал нам, грешным изуверам, вместо инквизиторских
облачений обещанные в Апокалипсисе белые одежды.
Новое время. 1995. № 29
1. Как Вы думаете, прекратится ли когда-нибудь вражда между проповедниками
разных религий, их конкуренция?
2. Автор считает, что «тоталитарная секта» — это только ярлык, наклеиваемый на
идеологического противника. А как думаете Вы?
Как Вы понимаете сущность тоталитаризма? Как и чем можно его победить?
П. Шевелев
По закону
Когда Сын Человеческий воскрес из мертвых, Он собрал апостолов и
велел им проповедовать истину всем языкам и народам. Вскоре Его вызвали в
ближайшее отделение римской милиции.
—Вы что, гражданин, — спросил участковый центурион, — не читали только
что принятый в Риме закон о свободе совести?
—Не читал, — смиренно признался Сын Человеческий. — Я думал, что
совесть и так свободна. Если она, конечно, имеется.
—Вы не философствуйте и лапшу на уши не вешайте, — повысил голос
центурион. — В законе латинским языком написано: мы вас можем
зарегистрировать, только если вы традиционная религия и существуете у
нас не менее пятнадцати лет. Фарисеев и саддукеев мы узаконили,
поскольку работали с ними и до Понтия Пилата, а вот где ваше разрешение
от Свято-Данилова раввината?
—Не регистрируете и не надо, — пожал плечами Сын Человеческий. —
В доме Отца Моего обителей много. Мы на место торгующих в храме не
претендуем, лицензий на беспошлинную торговлю водкой и сигаретами нам
не нужно. Мы о Духе Святом...
— Нарушаете, гражданин, — перебил центурион. — Собираете вокруг
себя лиц неримской национальности без столичной прописки и
определенных занятий. Раздаете хлеб и рыбу, не имея разрешения на
торговлю непродовольственными товарами.
— Так ведь мы и не торгуем, — молвил Сын Человеческий.
—Вступаете в пререкания с должностным лицом при исполнении тем
служебных обязанностей. На пятнадцать суток захотели? — Он внимательнее
всмотрелся в задержанного. — Это, кстати, не вас ли я видел уже один раз на
Голгофе? Еще захотели? Будете нарушать закон о свободе совести —
наверняка там же окажетесь!
ЦЕНЗУРА.
Если власть сосредоточена в руках членов одной секты, неизбежно
возникает суровая идеологическая цензура. Искренне верующие будут
стремиться распространить истинную веру; остальных устроит
внешнее послушание. Первое убивает свободную деятельность ума;
последнее содействует лицемерию. Образование и литература
становятся избитыми и вырабатывают легковерие, а не инициативу и
критическое мышление.
Философский словарь Рассела