Бунин (весь)

(1870-1953)
© V.Agenosov
«Да, я не
посрамил ту
литературу,
которую
полтораста лет
тому назад начали
Карамзин и
...Жуковский».
(И.Бунин)
Худ. Леонард
Туржанский
До эмиграции был широко известен. Показал:
•оскудение дворянских усадеб («Антоновские яблоки», 1900);
• жестокий лик деревни («Деревня», 1910, «Суходол», 1911);
• гибельное забвение нравственных основ жизни («Господин из
Сан-Франциско», 1915).
В 1909 г. избран почётным академиком Санкт-Петербургской
Академии наук по разряду изящной словесности.
Из биографии И.Бунина
...Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками,
как будто нарочно выпадавшими для сева, с дождиками в самую пору, в
середине месяца, около праздника св. Лаврентия. А «осень и зима хороши
живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик». Потом бабьим летом паутины
много село на поля. Это тоже добрый знак: «Много тенетника на бабье лето —
осень ядреная»... Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь
золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат
опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести.
Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип
телег...
…«Ядреная антоновка — к веселому году». Деревенские дела хороши, если
антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился... Вспоминается мне урожайный
год.
На ранней заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы,
распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом,
сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь — велишь
поскорее заседлывать лошадь, а сам побежишь умываться на пруд. Мелкая
листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом
небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая...
…Склад средней дворянской жизни еще и на моей памяти, — очень недавно, —
имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и
сельскому старосветскому благополучию.
…Войдешь в дом [тетки] и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие:
старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на
окнах... Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это
оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду
тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и
витых золотых рамах никогда не трогались с места. И вот слышится покашливанье:
выходит тетка. Она небольшая, но тоже, как и все кругом, прочная. На плечах у нее
накинута большая персидская шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под
бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения:
сперва «дули», яблоки, — антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», — а
потом удивительный обед: вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком,
фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, — крепкий и сладкийпресладкий... Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой.
…Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а
меж тем мне кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие. Перемерли старики в
Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч... Наступает царство
мелкопоместных, обедневших до нищенства!.. Но хороша и эта нищенская
мелкопоместная жизнь!
Время рубеж 19-20 вв.
деревня Дурновка
Персонажи:
братья
Красовы: Тихон
и Кузьма
Дурновка, занесенная мерзлыми снегами, такая далекая всему миру в этот печальный
вечер среди степной зимы…
И опять глубоко распахнулась черная тьма, засверкали капли долждя, и на пустоши, в
мертвенно голубом свете, вырезалась фигура мокрой тонкошеей лошади…
Грязь кругом по колено, на крыльце лежит свинья… Старушонка-свекровь поминутно
швыряет ухватки, миски, кидается на невесток…
В соборе звонили ко всенощной, под этот мерный, густой звон, уездный, субботний,
душа ныла нестерпимо..
Тихон снял постоялый дворишко, открыл кабак и лавочку, начал скупать у помещиков
хлеб на корню, приобретать за бесценок землю, купил даже барскую усадьбу у
обнищавшего потомка прежних владельцев. Но все это не принесло ему радости: жена
рожала только мертвых девочек, и некому было оставить все, что нажил. Опозорил
красавицы Авдотью, но и от нее дети не появились. («Без детей человек – не человек.
Так, обсевок какой-то»). Никакого утешения в темной, грязной деревенской жизни,
кроме трактира, не находил. «Думы о смерти».
Кузьма с детства мечтал учиться. Начал описывать свою жизнь. Помирившись с
Тихоном стал его управляющим, но постепенно стала одолевать его тоска. Авдотья
(Молодая) к нему равнодушна. После болезни отправился к брату, но того не
интересовала духовная жизнь Кузьмы.
ИДИОТИЗМ
РОССИЙСКОЙ ЖИЗНИ
Каждый из братьев рассуждает о народе.
ТИХОН: Чудной мы народ! Пестрая душа! То чисто собака человек, то грустит, жалкует,
нежничает,сам над собою плачет… У нас все враги друг другу. Не до леригии нам, свиньям…
[Колебания от духовного до физиологического:] Восхищала сперва и революция, восхищали
убийства…
КУЗЬМА: Есть ли кто лютее нашего народа… Историю почитаешь – волосы дыбом встанут..
Желая искупить вину перед Авдотьев, Тихон устраивает ее свадьбу с сельским бездельником Денисом,
набравшемся социалистических слов, избивавшем родного отца, польстившемся на приданое. Авдотья
покорилась, свадьба состоялась.
Финал:
«Вьюга, в, сумерках была еще страшнее. И домой гнали лошадей особенно шибко, и горластая жена Ваньки
Красного стояла в передних санях, плясала, как шаман, махала платочком и орала на ветер, в буйную темную
муть, в снег, летевший ей в губы и заглушавший ее волчий голос:
У голубя, у сизого
Золотая голова!»
«ГОСПОДИН
ИЗ САН-ФРАНЦИСКО»
Господин из Сан-Франциско-имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил - ехал в Старый Свет на целых
два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения.
Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствие, на путешествие долгое и
комфортабельное, и мало ли еще на что.
…Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться
солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы
чувствуют особенно тонко, - любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной, карнавал он
думал провести в Ницце, в Монте-Карло…; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним
приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и
купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, разумеется, уже
на обратном пути... И все пошло сперва отлично…
…Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведенному порядку…
…Однако декабрь выдался в тот год не совсем удачный: на Ривьере небывалые ливни и бури, в Афинах снег,
Этна тоже вся занесена и по ночам светит, из Палермо туристы, спасаясь от стужи, разбегаются... Утреннее
солнце каждый день обманывало: с полудня неизменно серело и начинал сеять дождь, да все гуще и
холоднее…
…И вот семья из Сан-Франциско решила отправиться со всеми своими сундуками на Капри…В день
отъезда, даже и с утра не было солнца. Тяжелый туман до самого основания скрывал Везувий, низко серел над
свинцовой зыбью моря. Капри совсем не было видно - точно его никогда и не существовало на свете. И
маленький пароходик, направившийся к нему, так валяло со стороны на сторону…
…К ним приставили самую красивую и умелую горничную, бельгийку, самого видного из лакеев, угольно-черного,
огнеглазого сицилийца, и самого расторопного коридорного, маленького и полного Луиджи, много переменившего
подобных мест на своем веку. А через минуту в дверь комнаты господина из Сан-Франциско легонько стукнул француз
метрдотель, явившийся, чтобы узнать, будут ли господа приезжие обедать, и в случае утвердительного ответа, в
котором, впрочем, не было сомнения, доложить, что сегодня лангуст, ростбиф,спаржа, фазаны и так далее.
Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха - и дико захрипел; нижняя челюсть его
отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и
замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом - и все тело, извиваясь,
задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то…Он
настойчиво боролся со смертью, ни за что не хотел поддаться ей, так.
Неожиданно и грубо навалившейся на него. Он мотал головой, хрипел, как
зарезанный, закатил глаза, как пьяный... Господин из Сан-Франциско лежал на
дешевой железной кровати, под грубыми шерстяными одеялами, на которые с
потолка тускло светил один рожок. Пузырь со льдом свисал на его мокрый и
холодный лоб. Сизое, уже мертвое лицо постепенно стыло, хриплое клокотанье,
вырывавшееся из открытого
рта, "освещенного отблеском золота, слабело Это хрипел уже не господин из
Сан-Франциско, - его больше не было, - а кто-то другой.
Ночью весь отель спал. Открыли окно в сорок третьем номере, - оно
выходило в угол сада, где под высокой каменной стеной, утыканной по
гребню битым стеклом, рос чахлый банан, - потушили электричество,
заперли дверь на ключ и ушли… [Утром] принесли к сорок третьему
номеру длинный ящик из-под содовой воды. Вскоре он стал очень
тяжел… Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось
домой, в могилу, на берега Нового Света. Испытав много унижений, с
неделю пространствовав из одного портового пакгауза в другой, оно снова
попало, наконец, на тот же самый знаменитый корабль... Но теперь уже
скрывали его от живых - глубоко спустили в просмоленном гробе в черный
трюм.
На острове было еще тихо… Торговал только рынок на маленькой площади - рыбой и
зеленью, и были на нем одни простые люди, среди которых, как всегда, без всякого дела,
стоял Лоренцо, высокий старик лодочник, беззаботный гуляка и красавец, знаменитый по
всей Италии, не раз служивший моделью многим живописцам: он принес и уже продал за
бесценок двух пойманных им ночью омаров, и теперь мог спокойно стоять хоть до вечера, с
царственной повадкой поглядывая вокруг, рисуясь своими лохмотьями, глиняной трубкой и
красным шерстяным беретом, спущенным на одно ухо. А по обрывам Монте-Соляро, по
древней финикийской дороге, вырубленной в скалах, по ее каменным ступенькам, спускались
от Анакапри два абруццских горца... Шли они - и целая страна, радостная, прекрасная,
солнечная, простирались под ними: и каменистые горбы острова, который почти весь лежал у
их ног, и та сказочная синева, в которой плавал он, и сияющие утренние пары над морем к
востоку, под ослепительным солнцем, которое уже жарко грело, поднимаясь все выше и
выше, и туманно-лазурные, еще по-утреннему зыбкие массивы Италии, ее близких и
далеких гор, красоту которых бессильно выразить человеческое слово.
На полпути они замедлили шаг: над дорогой, в гроте скалистой стены
Монте-Соляро, вся озаренная солнцем, вся в тепле и блеске его, стояла
матерь божия, кроткая и милостивая, с очами, поднятыми к небу, к вечным
и блаженным обителям трижды благословенного сына ее.…
Неореалистическая
символика
Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях,
пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы, - точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то
и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, - в смертной тоске
стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения
внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему,
девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, - та, где глухо гоготали исполинские
топки, пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в
них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени…
Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу,
следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в
ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но еще громаднее его
был корабль, многоярусный,
многотрубный, созданный гордыней Нового
Человека со старым сердцем. …надо всем кораблем восседал его грузный водитель,
похожий на языческого идола. Он слышал тяжкие завывания и яростные
взвизгивания сирены, удушаемой бурей, но успокаивал себя… В самом низу, в
подводной утробе "Атлантиды", тускло блистали сталью, сипели паром и сочились
кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин, той
кухни, раскаляемой исподу адскими топками, в которой варилось движение
корабля…
Колясочка рикши очень мала; она с откидным
верхом, колеса ее тонки, оглобли не толще
хорошей трости. И вот влезает в нее большой
белоглазый человек, весь в белом, в белом шлеме,
в грубой, но дорогой обуви, усаживается плотно,
кладет нога на ногу и сдержанно-повелительно, в
горло себе, каркает.
Он [европеец] был невысок и крепок, в золотых очках, с черными
сросшимися бровями, в черных коротких усах, с оливковым цветом лица, на
котором тропическое солнце и болезнь печени уже оставили свой смуглый
след. Шлем на нем был серый, глаза как-то странно, будто ничего не видя,
глядели из угольной тьмы бровей и ресницу сквозь блестящие стекла
Деревянный голос его был тверд и спокоен, но взгляд странен. И рикша
подхватил оглобли и понесся вперед, поминутно пощелкивая звонком,
прикрепленным на конце оглобли, и тасуясь с пешеходами, арбами и другими
рикшами, бегущими взад и вперед.
Сунув бетель в рот, рикша, в чувствах своих резко изменчивый, дружелюбно улыбнулся
англичанину глазами, схватил оглобли и, оттолкнувшись левой ногой, опять побежал. Солнце
слепило, сверкало в золоте и стеклах очков, когда англичанин поднимал голову. Солнце жгло его
руки и колени, земля горячо дышала, но он сидел неподвижно… Он рассеянно смотрел вокруг
себя
Он сидел и, может быть, думал... "Тела наши, господин, различны, но
сердце, конечно, одно", - сказал Ананда Возвышенному, и, значит, можно
представить себе, что должен думать или чувствовать юноша, выросший в
райских лесах под Коломбо и уже вкусивший самой сильной отравы любви к женщине, уже вмешавшейся в жизнь, быстро бегущую за
радостями или убегающую от печалей.
Напившись чаю, англичанин бродил по улице, заходил в магазины, рассматривал в витринах
драгоценные камни, слонов и будд из эбенового дерева, всякие пестрые ткани, золотые в черных
крапинах шкуры пантер.
…Рикша и его седок неслись среди этой тесноты и грязи Древнего Востока быстро, быстро, точно
спасались от кого-то, вплоть до самой реки Келани, узкой, густой и глубокой, перегретой солнцем,
полуприкрытой непролазными зелеными зарослями, низко склонившимися с ее берегов, любимой
крокодилами, все дальше…
[Укус змеи] уносит человеческую жизнь, человеческие способности: мысль, память, зрение, слух,
боль, горе, радость, ненависть - и то последнее, всеобъемлющее, что называется любовью,
жаждой вместить в свое сердце весь зримый и незримый мир и вновь отдать его кому-то.
[Англичанин:] Страшно!.. Мы возносим нашу Личность превыше небес, мы хотим сосредоточить
в ней весь мир, что бы там ни говорили о грядущем всемирном братстве и равенстве, - и вот
только в океане, под новыми и чуждыми нам звездами, среди величия тропических гроз, или в
Индии, на Цейлоне, где в черные знойные ночи, в горячечном мраке, чувствуешь, как тает,
растворяется человек в этой черноте, в звуках,
запахах, в этом страшном Всеедином, - только там
понимаем в слабой мере, что значит эта наша
Личность..
Современники о Бунине
"Он был на редкость умен [...]. Людей видел
насквозь, безошибочно догадывался о том, что
они
предпочли
бы
скрыть,
безошибочно
улавливал малейшее притворство. Думаю, что
вообще чутье к притворству - а в литературе,
значит, ощущение фальши и правды, - было
одной из основных его черт". (Г.Адамович)
«Характер у меня тяжелый. Не только для
других, но и для меня самого. Мне с собой не
всегда легко. [...] У меня ведь душевное зрение
и слух так обострены, как физические, и
чувствую я все в сто раз сильнее, чем
обыкновенные люди, и горе, и счастье,
и
радость, и тоску. Просто иногда выть на луну
от тоски готов. И прыгать от счастья» (Бунин в
беседе с Ириной Одоевцевой)
В
эмиграции
вёл
активную
общественно-политическую
деятельность: выступал с лекциями, сотрудничал с русскими
политическими партиями и организациями (консервативного и
националистического
направления),
регулярно
печатал
публицистические статьи. В 1933 году получил Нобелевскую
премию по литературе.
Вторую мировую войну провёл на вилле «Жаннет» в Грасе.
Отказывался от любых форм сотрудничества с нацистскими
оккупантами.
«Окаянные дни» —
дневниковые записи
Бунина, которые он
вел в Москве и
Одессе с 1918 по
1920 год.
«Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом,
населенный могучим семейством, созданный благословенными трудами
многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о
прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. Что же с ним
сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом
буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем
кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого
неисчислимы… Планетарный же злодей, осененный знаменем с
издевательским призывом к свободе, братству, равенству, высоко сидел
на шее русского «дикаря» и призывал в грязь топтать совесть, стыд,
любовь, милосердие… Выродок, нравственный идиот от рождения,
Ленин явил миру как раз в разгар своей деятельности нечто
чудовищное, потрясающее, он разорил величайшую в мире страну и
убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он
человечества или нет?»
Тема России
"Я о многом, об очень
многом, о самом тяжелом
не писал"Жизнь
Арсеньева" гораздо
праздничнее моей жизни".
(И.Бунин)
"Детские годы в деревне, Россия Ельца и Орла,
Малороссия, юг, порывы души созревающей,
переходящей из отрочества в юность, в любовь,
с жаждой вобрать в себя весь мир, с внезапными
скитаниями, бурными, иногда резкими
порывами сердца и темперамента - все это взято
сквозь (волшебную) призму поэзии. Все - в
некоем мифологическом, очень тонком и легком
тумане. [...] Уже по ней одной можно сказать, что
все творчество его есть хвала источнику
жизни...". (Б.Зайцев)
"Стали по вечерам причудливо громоздиться на алом, тихо и долго гаснущем
западе синие весенние тучи, стали заводить свои трепетные трели лягушки на
пруду в поле, в медленно густеющей весенней темноте, обещающей ночью
благодатный, теплый дождь... И опять, опять ласково и настойчиво потянула
меня в свои материнские объятья вечно обманывающая нас земля".
Есть две правды: "первая та, что жизнь несказанно прекрасна, а другая - что
жизнь мыслима лишь для сумасшедших". (Дореволюционный рассказ "Сны Чанга" ).
“Жизнь, может быть, дается единственно для состязания со смертью» («Жизнь
Арсеньева»).
Обе правды человеческого существования в повести «Митина любовь» (1924),
«Солнечный удар» (1925) и сборнике рассказов «Тёмные аллеи» (1944).
«Солнечный удар»
Расставшись с женщиной, поручик задает себе вопросы, не имеющие ответа: «Что
же теперь делать?», «Куда идти?» и, казалось бы, осознает трагическую
невозвратимость счастья.
«Оба... много лет потом вспоминали эту минуту: никогда ничего подобного не
испытал за всю жизнь ни тот, ни другой».
Сравните этот рассказ с чеховской «Дамой с собачкой».
В чем различие?
Через 35 лет встречаются Николай Алексеевич и брошенная им Надежда. Диалог:
«-- Все проходит, мой друг, -- забормотал он. -- Любовь, молодость -- все, все. История
пошлая, обыкновенная. С годами все проходит...
--Что кому бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь -другое дело...
Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся:
-- Ведь не могла же ты любить меня весь век!
-- Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила…
… -- Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила.
Она подошла к двери и приостановилась:
-- Нет, Николай Алексеевич, не простила…
--Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста… Жену я
без памяти любил. А изменила, бросила меня… Сына обожал, а вышел негодяй…
Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни…
…Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! "Кругом
шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи..." Но, боже мой, что же было бы
дальше?.. Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена,
хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?"
И, закрывая глаза, качал головой.»
«Галя Ганская»: будничные дела, "житейская
мудрость" убивают любовь ;
«Натали»: невольная измена надолго разлучают
возлюбленных, а когда они встречаются, Натали
умирает от родов;
«В Париже»: ничто не предвещает трагедии, она
происходит: оправдываются мрачные предчувствия
нашедшего верную подругу бывшего полковника - он
умирает в вагоне метро);
«Генрих»), не долго длится счастье писателя Глебова,
сначалао страшные страдания от мнимой измены,
затем известие, что его возлюбленная убита ревнивым
мужем.
Любовь у Бунина, таким образом, оказывается
связанной со смертью и тем самым приобщена к
вечности.
БУНИН:
«Называть меня «реалистом» – значит или не знать меня, или ничего не
понимать в моих крайне разнообразных писаниях»
НЕОРЕАЛИЗМ –
мост между классикой и новейшей литературой:
•Соединение быта и Бытия, в т.ч.
-с помощью символики; -фантастики; -импрессионистичности;
•Интерес в первую очередь к многообразию человеческой личности
(социальная проблематика – фон для изображения личности);
•Ослабление дидактичности ( ≤ Чехов);
•Сближение прозы и лирики;
•Лаконизм повествования (преобладание рассказа, повести);
•Языковые эксперименты.
С женой
В.Н.Муромцевой
Супруги Бунины,
Л.Зуров и
Г.Кузнецова
В 1906 Бунин вступает в гражданский брак
(официально оформлен в
1922) с Верой
Николаевной Муромцевой, племянницей первого
председателя Первой Государственной Думы.
Смерть и посмертная жизнь
Умер во сне с 7 на 8 ноября 1953 г. Похоронен на
кладбище Сент-Женевьев-де-Буа (Франция).
В 1929—1954 гг. произведения Бунина в СССР не
издавались. С 1955 года — наиболее издаваемый
писатель «первой волны» (несколько собраний
сочинений, множество однотомников). Некоторые
произведения («Окаянные дни» и др.) напечатаны только
с началом перестройки.
В Москве и Орле поставлены памятники писателю.