Поэзия и русский романс

(А.Фету и Ф. Тютчеву посвящается)
Подготовила учитель русского языка и литературы
Хабибуллина Гузель Ильясовна
Учись у них — у дуба, у березы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце- хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна,
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег.
Афанасий Афанасьевич
Фет (Шеншин) творил в
40-е – 80-е годы XIX века.
От тем, связанных с
борьбой революционнодемократического лагеря
за обновлённую Россию,
Фет уходит в сферу
«чистого искусства».
Более того, объявляет
борьбу прогрессивному
направлению.
«Произведения,
имеющие какую бы то ни
было дидактическую
тенденцию, - это дрянь»,говорил он.
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..
Клубятся тучи, млея в блеске алом,
Хотят в росе понежиться поля,
В последний раз, за третьим перевалом,
Пропал ямщик, звеня и не пыля.
Нигде жилья не видно на просторе.
Вдали огня иль песни — и не ждешь!
Все степь да степь. Безбрежная, как море,
Волнуется и наливает рожь.
За облаком до половины скрыта,
Луна светить еще не смеет днем.
Вот жук взлетел, и прожужжал сердито,
Вот лунь проплыл, не шевеля крылом.
Покрылись нивы сетью золотистой,
Там перепел откликнулся вдали,
И слышу я, в изложине росистой
Вполголоса скрыпят коростели.
Уж сумраком пытливый взор обманут.
Среди тепла прохладой стало дуть.
Луна чиста. Вот с неба звезды глянут,
И как река засветит Млечный Путь.
«И откуда у этого добродушного и толстого офицера берётся такая
непонятная лирическая дерзость»,- писал Лев Толстой. Сам Фет
однажды заявил: « Поэт тот, кто в предмете видит то, чего без его
помощи другой не увидит». Красота природы, одушевление её, любовь,
искусство – вот темы его стихотворений.
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;
Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова;
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, — но только песня зреет.
«Романсы его распевает чуть ли не вся Россия…» И не удивительно,
мелодия и ритмика стиха Фета приближается к музыке.
Зреет рожь над жаркой нивой,
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
Робко месяц смотрит в очи,
Изумлен, что день не минул,
Но широко в область ночи
День объятия раскинул.
Над безбрежной жатвой хлеба
Меж заката и востока
Лишь на миг смежает небо
Огнедышащее око.
У Некрасова тема родины связана с темой труда, у Фета
природа – это только источник эстетического восторга. В его
стихах мы встречаемся поистине с самой поэзией,
освобождённой от балласта: это воздушный шар, с которого в
восхитительном новом ракурсе видны земные детали, а кроме
того, с этого воздушного шара сбросили все мешки с песком.
Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело,Я ничего не пойму.
Ветер. Кругом все гудёт и колышется,
Листья кружатся у ног.
Чу, там вдали неожиданно слышится
Тонко взывающий рог.
Сладостен зов мне глашатая медного!
Мертвые что мне листы!
Кажется, издали странника бедного
Нежно приветствуешь ты.
Многие стихотворения поэта
связаны с любовью к Марии
Лазич.
Однажды в гостеприимном доме бывшего
офицера Орденского полка
М. И. Петковича давали бал. Легкие стайки
многочисленных барышень, вальсирующих
с офицерами, порхали по залу. В больших
зеркалах дрожали огоньки свечей,
таинственно искрились и мерцали
украшения на дамах. И вдруг — будто
яркая вспышка молнии поразила поэта: он
заметил стройную девушку, которая
выделялась среди других своим высоким
ростом и природной грацией. Смуглая кожа,
нежный румянец, роскошь черных волос. С
замирающим от волнения сердцем Фет
пожелал быть представленным поразившей
его воображение незнакомке. Это была она
— Мария Лазич, которой отныне, как
Беатриче для Данте или Лауре для
Петрарки, предстояло стать единственной
героиней фетовской любовной лирики. Год
за годом, до самой смерти посвящал он ей
сияющее созвездие своих прекрасных
стихов:
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна - любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна - вся жизнь, что ты одна - любовь,
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой!
Мария была племянницей М. Петковича и дочерью отставного
кавалерийского генерала сербского происхождения К. Лазича,
сподвижника Суворова и Багратиона. Отставной генерал был небогат и
обременен обширным семейством. Мария — старшая его дочь —
разделяла все хозяйственные и воспитательные заботы отца. К моменту
знакомства с Фетом ей было 24 года, ему — 28 лет.
Мария Лазич не была ослепительной красавицей. Признавали, что она
«далеко уступает лицом» своей младшей замужней сестре. Однако Фет
безошибочно признал в ней родственную душу. «Я ждал женщины, которая
поймет меня, — и дождался ее», — писал он своему другу Ивану
Петровичу Борисову, с которым вместе провел детство в Орловской
губернии. Девушка была великолепно образованной, литературно и
музыкально одаренной. «Поэзия и музыка не только родственны, но
нераздельны», — считал Фет. Мария вполне разделяла его убеждения.
Оказалось, что она еще с ранней юности полюбила фетовские стихи,
знала их все наизусть. Поэт, вспоминая первые моменты общения с Лазич,
писал: «Ничто не сближает так, как искусство, вообще — поэзия в широком
смысле слова. Такое задушевное сближение само по себе поэзия. Люди
становятся чутки и понимают то, для полного объяснения чего никаких
слов недостаточно».
Фетовская лирика дышит таким счастьем, такой свободой, такой
надеждой, что даже больно. Почему больно? Обратимся немного к
биографии поэта. Чем она страшна? Тайна рождения, выяснившаяся в
отрочестве и осознанная как катастрофа; вынужденная, утомительная,
многолетняя офицерская служба; трагическая любовь, закончившаяся
гибелью любимого человека (Смутное предчувствие беды, мысли об
отсутствии средств у обоих омрачали влюбленность Фета. Его бедность
доходила до такой степени, что поэт признавался: «Я очень хорошо знал,
что в обществе невозможно появиться в мундире из толстого сукна.
Пролетело почти два года со дня знакомства Марии Лазич с Фетом. На
него привыкли смотреть как на жениха, а предложения руки и сердца все
не было. Поползли сплетни и слухи. Родственники девушки пытались
заставить Фета объясниться по поводу его намерений.
Отчаявшись, Фет решился «разом сжечь корабли взаимных надежд»: «я
собрался с духом и высказал громко свои мысли касательно того,
насколько считал для себя брак невозможным и эгоистичным».
Помертвевшими губами Мария возразила: «Я общалась с Вами без всяких
посягательств на Вашу свободу, а к суждениям людей я совершенно
равнодушна. Если мы перестанем видеться, моя жизнь превратится в
бессмысленную пустыню, в которой я погибну, принесу никому не нужную
жертву». От этих слов поэт окончательно растерялся.
Прости! Во мгле воспоминанья
Все вечер помню я один, —
Тебя одну среди молчанья
И твой пылающий камин. <…>
Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?
«Я не женюсь на Лазич, — пишет он
Борисову, — и она это знает, а между
тем умоляет не прерывать наших
отношений, она передо мной — чище
снега. Прервать — неделикатно и не
прервать — неделикатно… Этот
несчастный Гордиев узел любви,
который чем более распутываю, тем
туже затягиваю, а разрубить мечом —
не имею духа и сил… Знаешь, втянулся
в службу, а другое все только томит, как
кошмар».
Но даже в самых страшных снах Фет не
мог предположить, что это было только
преддверие кошмара. Он решился на
окончательный разрыв.
Наступила весна 1850 года. Вновь пробуждалась к жизни природа. Но Мария
ощущала себя словно в ледяной пустыне. Как согреться в этом
пронизывающем душу мертвящем холоде? Поздно вечером в своей спальне
она долго смотрела на огонек лампы. Трепетные бабочки слетались на
пламя и, замирая, падали вниз, опалив хрупкие крылья… А что, если разом
прекратить эту боль?.. Девушка порывисто встала, лампа опрокинулась на
пол, огонь перекинулся на белое кисейное платье Марии, языки пламени
побежали вверх — к ее распущенным волосам. Охваченная пламенем, она
выбежала из комнаты в ночной сад и мгновенно превратилась в горящий
живой факел. Сгорая, она кричала: «Au nom du ciel sauvez les lettres!» («Во
имя неба спасите письма!»). Еще четверо суток длились ее мучения. «Можно
ли на кресте страдать более, чем я?» — шелестели ее губы. И перед самой
смертью Мария успела прошептать последние слова, во многом загадочные,
но в них было послано прощение любимому человеку: «Он не виноват, — а
я…» На огненный жертвенник любви были возложены человеческое счастье
и сама жизнь.
Фет был потрясен этим трагическим известием. Впоследствии он стал
прославленным поэтом; женился на богатой купеческой дочери Марии
Петровне Боткиной — не очень молодой и не очень красивой, тоже
пережившей тяжелый роман. Фет стал владельцем поместий в Орловской и
Курской губерниях; в Мценском уезде был избран мировым судьей. Наконец
он получил долгожданное дворянство и право носить фамилию Шеншин. И
все же в сердце прожившего жизнь поэта, не угасая более четырех
десятилетий, пылал огонь его далекой юношеской любви. Обращаясь к
Марии Лазич, Афанасий Фет писал:
<…> Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено
мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя
разлучить.
Да, более страшного испытания в
жизни людей ,пожалуй, не было.
Тогда и поймёшь, чем были для
него стихи. Спасением и
последним прибежищем. Без них,
«без чувства красоты жизнь
сводится к кормлению гончих в
душно-зловонной псарне».
Природы праздный соглядатай,
Люблю, забывши все кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
Над вечереющим прудом.
Вот понеслась и зачертила —
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниевидного крыла.
И снова то же дерзновенье
И та же темная струя, —
Не таково ли вдохновенье
И человеческого я?
Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
Тот, кого при жизни
называли одним из
лучших наших
«второстепенных
поэтов», сегодня
считается великим.
Чайковский называл
Фета гениальным, а мы
назовём любимым
нашим поэтом.
Ф. И. Тютчев. Осенний вечер
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть!..
Зловещий блеск и пестрота дерёв,
Багряных листьев томный, легкий
шелест,
Туманная и тихая лазурь
Над грустно-сиротеющей землею
И, как предчувствие сходящих бурь,
Порывистый, холодный ветр порою,
Ущерб, изнеможенье – и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Божественной стыдливостью
страданья!
Еще земли печален вид,
А воздух уж весною дышит,
И мертвый в поле стебль
колышет,
И елей ветви шевелит.
Еще природа не проснулась,
Но сквозь редеющего сна
Весну послышала она
И ей невольно улыбнулась...
Душа, душа, спала и ты...
Но что же вдруг тебя волнует,
Твой сон ласкает, и целует,
И золотит твои мечты?..
Блестят и тают глыбы снега,
Блестит лазурь, играет кровь...
Или весенняя то нега?..
Или то женская любовь?..
У Тютчева много стихов о природе. Но нельзя сказать привычными словами,
что Тютчев - певец русской природы. Изображение природы для него скорее повод, чтобы сказать о человеке, о его слиянии с природой. Так. В
прочитанном стихотворении «Осенний вечер» «кроткая улыбка увяданья» и
«божественная стыдливость страданья» – это не только поэтические
метафоры, но и соотношение осенней природы с самочувствием человека в
определённые моменты его жизни.
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
Неохотно и несмело
Солнце смотрит на поля.
Чу, за тучей прогремело,
Принахмурилась земля.
Ветра теплого порывы,
Дальний гром и дождь порой...
Зеленеющие нивы
Зеленее под грозой.
Вот пробилась из-за тучи
Синей молнии струя —
Пламень белый и летучий
Окаймил ее края.
Чаще капли дождевые,
Вихрем пыль летит с полей,
И раскаты громовые
Все сердитей и смелей.
Солнце раз еще взглянуло
Исподлобья на поля,
И в сиянье потонула
Вся смятенная земля.
Не остывшая от зною,
Ночь июльская блистала...
И над тусклою землею
Небо, полное грозою,
Всё в зарницах трепетало...
Словно тяжкие ресницы
Подымались над землею,
И сквозь беглые зарницы
Чьи-то грозные зеницы
Загоралися порою...
Дипломат царской
службы,цензор,20 лет
проживший за границей,
страшившийся
французской революции,
Тютчев видел многие
противоречия
современного ему
политического строя
России. Его поэзии не
чужды были и гражданские
мотивы.
Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
«Я поздно встал — и на дороге
Застигнут ночью Рима был!»
Так!.. Но, прощаясь с римской славой,
С Капитолийской высоты
Во всем величье видел ты
Закат звезды ее кровавый!..
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей
крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь
небесный
Исходил, благословляя.
Думы о человеке, о смысле
бытия, сосредоточенность
личности на себе,
трагические страницы
жизни и одновременно
оптимизм её восприятия таково содержание поэзии
Тютчева.
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор,И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
Когда в кругу убийственных забот
Нам всё мерзит – и жизнь, как камней груда,
Лежит на нас, – вдруг знает бог откуда
Нам на́ душу отрадное дохнет,
Минувшим нас обвеет и обнимет
И страшный груз минутно приподнимет.
Так иногда осеннею порой,
Когда поля уж пусты, рощи голы,
Бледнее небо, пасмурнее долы,
Вдруг ветр подует, теплый и сырой,
Опавший лист погонит пред собою
И душу нам обдаст как бы весною...
Одна из прекраснейших тем творчества Фёдора Ивановича
Тютчева – любовь как сложнейшее человеческое чувство. Оно
вдохновило его на создание гениальной интимной лирики.
Особенную известность получил
цикл стихотворений,
посвящённый Елене Денисьевой.
Говорят, о Тютчеве не спорят. Кто его не чувствует, тот не чувствует
поэзии вообще. Некрасов так писал: «Каждый стих его хватает за сердце,
как хватают за сердце внезапно набегающие порывы ветра; их и слушать
больно и переставать слушать жаль. Только талантам сильным и
самобытным дано затрагивать такие струны в человеческом сердце.
Каждый его стих – перл, достойный любого из наших великих поэтов».
Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.
Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
Беспамятство, как Атлас, давит сушу...
Лишь музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!