Тот самый Пелевин Светлана Фельде /

Светлана Фельде / Тот самый Пелевин
Обозленные критики выходят из себя, обвиняя писателя во всех смертных грехах. А народ его читает
взахлеб. За десять лет буйной работы Виктор Пелевин развернул отечественную словесность лицом к XXI
веку. Он вернул книгу брезгливо отвалившемуся от нее читателю, завладел интернетовской молодежью,
привлек внимание сонного Запада, написал три тома сочинений и претендует на то, что он знает Истину о
нашей с вами эпохе…
В прошлом году журнал New Yorker назвал Виктора Пелевина в числе шести лучших писателей Европы.
Впрочем, к славе Пелевина это ничего не прибавило. Лауреат десяти различных премий, русский прозаикфантаст,
автор
многочисленных
произведений,
проникнутых,
как
сказали
бы
раньше,
"антикоммунистическим пафосом", в которых заурядные явления советской и постсоветской
действительности получили оригинальную интерпретацию, сегодня находится в зените своей популярности.
Некоторые называют Пелевина "пророком в отечестве", иные — консультантом по эпохе, а большинство
поклонников Виктора Пелевина, счесть которых просто немыслимо, полагают, что Пелевин — это сама
эпоха, которая не укладывается ни в какие рамки. Как и все творчество писателя. Как и он сам.
С этим не поспоришь, это — правда. Впрочем, обо всем по порядку.
Обитающий в двух мирах
В конце восьмидесятых Виктор Пелевин стал известен как фантаст: его рассказы появились в сборниках и в
журнале "Химия и жизнь", где в то время был лучший раздел фантастики. Известность молодого прозаика
не выходила за пределы круга поклонников этого жанра, хотя к так называемой "научной фантастике" его
рассказы, строго говоря, не относились. В результате первый сборник его рассказов хоть и исчез с
прилавков почти мгновенно, остался поначалу незамечен серьезной критикой. Перелом наступил после
появления в журнале "Знамя" повести "Омон Ра", в которой вся история советской космонавтики
представлена как грандиозное и кровавое надувательство: никаких технических достижений, по Пелевину,
не было и нет, вместо любого технического узла ракеты сидит камикадзе, выполняющий задание и после
этого гибнущий. Повесть была воспринята как злая сатира на тотальный обман советской пропаганды.
Виктор Пелевин — поэт, философ и бытоописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между
реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты, связанные с
интерпретацией, — одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух.
Писатель, живущий на сломе эпох, он населяет свои тексты героями, обитающими сразу в двух мирах.
Человек-миф
Про Виктора Пелевина совершенно определенно можно сказать только одно: что он есть вот здесь и сейчас,
или его нет. Потому что все остальное — за семью замками. Никогда не знаешь, что он на самом деле
чувствует, ни за что не догадаешься, с чем связаны его подчас даже хамоватые высказывания: то ли он на
самом деле так думает, то ли предпочитает, чтобы так думали. Короче говоря, создается некое ощущение
пустоты, невозможности понять, есть ли что-то за этой кажущейся пустотой. Может, и нет ничего, только
что-то совсем несложное. Впрочем, рано или поздно самый туманный миф приобретает вполне
определенные очертания…
Русский фантаст сакэ пьет графинами, с немыслимой скоростью, разбирается в японских ресторанах,
считает, что сырую рыбу испортить невозможно, обожает лосося из банки, перемешанного с двумя
нарезанными яблоками и банкой майонеза. Живет в Москве, одевается в лондонском квартале Камден
Лок — там одеваются все радикальные молодые люди — или в американских супермаркетах. Стрижется
очень коротко. Любит путешествовать, из всех мест предпочитает Кавказ, но сейчас боится ехать туда —
опасно. Зато обожает ездить в Египет и в буддистские монастыри в Корею. К Европе относится с
нежностью, часто бывает в Лондоне, в Париже останавливается у своего издателя Оливье Ролэна. Он вырос
на Тверском бульваре, около ТАССа, учился в московской школе № 31 вместе с Антоном Табаковым и
Михаилом Ефремовым. Окончил Московский энергетический институт по специальности электромеханик,
служил в армии, окончил курс обучения в Литинституте. Пелевин всегда опаздывает, все фразы перебивает
и заканчивает вопросом "да". Носит темные очки, утверждает, что не читает книг и журналов, не смотрит
телевизор, не любит фотографироваться и давать интервью… Однако в последнее время, хотя и со скрипом,
господин Пелевин, ненавидящий публичность до позеленения, принял правила игры. Потому что понял, что
от его появления на публике часто зависят продажи книг, то есть прибыль. Очень даже объективная
реальность, хотя господин Пелевин категорически утверждает, что объективной реальности не существует.
Смотрите: живой, настоящий…
И сам он, почтивший своим присутствием город Кельн, был вполне реальным и осязаемым. Даже довольно
плотным. Высокий, уверенный, с неподвижным лицом, как всегда — в темных очках. За которыми,
впрочем, явственно просматривались холодные глаза азиатского разреза. Взгляд цепкий, от него становится
неуютно. Не слишком большое помещение, арендованное форумом имени Льва Копелева в одном из зданий
Медиа-парка, трещало по швам. Билет стоил недешево, в зале сидели и стояли, поток людей не
прекращался. Двери закрыли только тогда, когда уже и впрямь ступить некуда было, так что многим
пришлось отправиться восвояси непелевино хлебавши. Публику представляли в основном молодые люди
(от 20 до 40 лет). И приличная половина из них на русском языке никогда не говорила. То есть, "на
Пелевина" пришли не только его бывшие соотечественники.
Как выяснилось, "страсти по Пелевину" начались и у немецкой молодежи. Он уже покорил Америку,
Японию, Францию, Англию, теперь вот и до Германии "добрался". На вопросы восторженной публики
писатель отвечал довольно охотно, впрочем, говорил очень медленно, взвешивая каждое слово, но явно не
по той причине, что боялся быть "неправильно понятым", а просто потому, что каждый произнесенный звук
им самим расценивается как подарок. Что ж, может себе позволить... "Откровениями души" ответы
Пелевина вряд ли назовешь, зато другой откровенности в них хватало…
Я пишу о человеческом уме
Вопрос из зала: — Вас ругают критики. И в последнее время все чаще. Обвиняют в примитивности языка.
По их мнению, она становится еще отчетливее на фоне философской терминологии, которая знакома вам
лишь на уровне фонетической оболочки. Как вы к этому относитесь? И еще: говорят, что у вас как у
писателя нет конкретной позиции, что вы скажете на это?
Ответ: — Мне все равно, что говорят критики. Раньше я читал и расстраивался, а теперь даже не читаю. Что
касается позиции... Если отвечать на этот вопрос, значит, занять какую-то позицию, а раз у меня ее нет, то о
чем говорить? Почему я должен комментировать чье-то мнение по поводу того, что я пишу?
Вопрос: — Критики утверждают, что вы — самый большой критик капитализма. Как вы к этому
относитесь?
Ответ: — Я не считаю себя таким уж большим критиком капитализма. Хотя бы потому, что капитализм
меня устраивает больше, чем то, что существовало и существует у нас. Я вообще не считаю себя
социальным писателем, не считаю, что я занимаюсь какой-то социальной критикой, меня как писателя
интересует только одна вещь: что такое человеческий ум? Все, что я пишу, я пишу только о человеческом
уме. А поскольку сам по себе ум не поддается никакому описанию, поскольку он по своей природе пуст, да?
Значит, я пишу только о его составе. Отсюда все эти ощущения, что я пишу только о капитализме, или о
гражданской войне, или о наркотиках.
Вопрос: — Вас с кем только ни сравнивают: с Булгаковым, Сорокиным... В последнее время список не
пополнился?
Ответ: — Еще как! С Сорокиным меня сравнивают только в Германии, видимо, здесь его знают больше. В
России меня сравнивают с Марининой. Еще? Пожалуйста: Карлос Кастанеда, Томас Манн, Иван Тургенев,
Терри Саутерн, Кафка, Хемингуэй, даже с Лесковым сравнивали…
Вопрос: — Рамки ваших произведений, если их вообще можно уложить в какие-то рамки, очень
многослойны, в них постоянно присутствует мистическая составляющая… А в вашей личной жизни
случались по-настоящему мистические события?
Ответ: — Вы знаете, смотря как интерпретировать событие: мистическое оно или нет? Некоторым людям,
знаете, да? Им надо, чтобы ветер выл в соснах, луна светила — это мистика. Это круто. А когда ты
начинаешь понимать, что такое эта жизнь, то когда просыпаешься и идешь ночью в туалет, то понимаешь,
что это — самое великое эзотерическое путешествие. И это по-настоящему сложно…
— Вы идиот, — сказала она спокойно.
— Вам место в доме для душевнобольных.
— Не вы одна так думаете, — сказал я, ставя пустую бутылку на стол.
Вопрос: — Почему вы часто бываете таким… невоспитанным в своих же собственных произведениях по
отношению к своей же родине? Все-таки вы в ней живете…
Ответ: — Вы знаете, у меня даже нет какого-то определенного мнения по поводу моей страны, потому что в
ней всегда происходит одно и то же. И постоянно сохранять, да, свежеудивленное отношение к этому и
корректность, да? Не удается… Кто-то написал, Тютчев, кажется, что умом Россию не понять. Так вот, я
согласен с другим "классиком": "Давно пора, такая мать, умом Россию понимать… (Цитата: "Ты, Петька,
прежде чем о сложных вещах говорить, разберись с простыми.")
Вопрос: — Вот я читала у Сергея Есенина…
Ответ: — Девушка, я живу в Москве, а не в Германии, меня ностальгия по родине не тревожит. Я Есенина
не читаю…
— Я вот думаю, — сказала она, — плеснуть вам шампанским в морду или нет?
— Даже не знаю, — ответил я. — Я бы на вашем месте не стал. Мы пока еще не настолько
близки.
Вопрос: — Что скрывает ваш панцирь псевдомодернистской иронии, не кроется ли за ним романтизм
Ленского?
Ответ: — Знаете, кто-то верит в христианство, кто-то в буддизм — каждый остается при своем мнении…
И он ушел, улыбаясь улыбкой Воланда. Хотелось бы написать, что фигура его растворилась в серебристом
сумраке лифта, но этого не произошло…