(читать далее).

ШАРИКОВА С.П. ВСПОМИНАЯ ТРУДНЫЕ ГОДЫ ВОЙНЫ
Милые ровесницы - девчонки
Уходили добровольцами на фронт.
Вместо платьиц примеряли гимнастерки,
Ну а там, что Бог пошлет.
Воинов спасая, жизнью рисковали,
Мерзли под обстрелом на снегу.
Многие на поле боя пали,
Жизнь отдав за Родину свою!
Не наденут в праздник ярких платьиц,
На свиданье снова не пойдут.
Тяжелы сырой земли объятья
Песни им одни ветра поют.
С. Шарикова
Из воспоминаний О.П.Лавровой: «В полном составе ушли на фронт
выпускные классы школ № 1 и № 41. Немногим из них довелось вернуться в
родной город. Погибли в боях за родину вчерашние школьники Василий и
Михаил Скалозубовы, Володя Гусельников, Леня Салогуб, Сергей Гущин и
другие… Всех не перечислишь.
Из нашей школы № 60 первым добровольцем ушел преподаватель русского
языка и литературы Петр Синцов, у него только умерла жена, тоже
учительница нашей школы. А потом мы не успевали провожать наших
преподавателей и учеников. Уезжали не только мальчишки, вдруг ставшие
солдатами, солдатами становились и девушки. Ушли защищать Родину и мои
бывшие ученики: Миша Мотолыгин, Сережа Гущин, Володя Долгих, Паша
Тарасевич, Люся Свитугина, Ваня Фатеев, Вера Романенко, Володя
Гусельников, Миша Дроботун, Володя Кондратюк, Слава Иржикевич, Саша
Токарев, Миша и Вася Салогуб, их сестра Поля, Сережа Окунев и многие
другие.
Поздно вечером от вокзала уходит «Ученик». Путь его теперь в город
Красноярск. Провожаем на формирование, а затем на фронт директора нашей
школы № 60 Иосифа Игнатьевича Шевель, завуча Петра Яковлевича
Щербицкого. У Иосифа Игнатьевича Шевель уже убита жена Антонина,
хирургическая сестра. Дома остаются совсем древняя теща и малолетний сын
Алик. У Щербицкого – двое детей, еще дошкольники, жена и тоже старушка
мать. В школе № 60 остались только трое мужчин: П.М. Мостовской,
М.Г. Крупенин, Р. Левкевич – это «белобилетчики», хотя они тоже рвались
на фронт. Провожают матери, товарищи, народу тьма тьмущая. Целуются,
плачут, кричат. Машинист дает гудок, а на платформе еще стоит белокурая
девушка. Пышные волосы треплет ветер, лицо ее то смертельно бледное, то
вдруг пунцово-красное. Она изо всех сил старается высвободиться от
вцепившихся в нее обеими руками мать и отца. Мать плачет молча,
прижавшись к дочери, отец смертельно болен. Рыдает, срываясь на крик:
«Доченька! Я не жилец, прости, не могу встать вместо тебя, не могу
защитить тебя. Будь проклят Гитлер!»…
Готовим самодеятельность, выступаем в госпитале. Комсомольцы и пионеры
дежурят в госпитале, помогают ухаживать за ранеными, пишут письма
родным – у многих ампутированы руки.
В школах ученики писали на газетах сажей. Во многих семьях одни валенки
были на двух детей и более. Их носили по очереди.
В Иланский прибывают первые эвакуированные учителя. К нам поступает
преподаватель математики Ольга Аркадьевна Кустодиева, преподаватель
физики, русского и немецкого языка (их фамилии не помню). Очень сложно
складывались взаимоотношения учащихся с преподавательницей немецкого
языка. Она немка по национальности, к тому же плохо говорила на русском
языке. Дети объявили ей бойкот, не стали учить язык. Трудно было убедить
учеников, что фашисты это еще не все немцы и что надо знать язык и друга,
и недруга. Но шли с фронта похоронки, больно ранившие детские сердца,
росла детская ненависть и жестокость. Перед ее уроком дети клали на стол
похоронки и требовали, чтобы она читала их вслух. Умная учительница
читала, выражала соболезнование, а придя в учительскую, заливалась
слезами: «Ну, за что они так?» То, что не смогли сделать мы, учителя, сделал
солдат-разведчик, лежавший в нашем госпитале. Придя в класс, разведчик
спросил: «Можно ли служить в разведке без знания языка? И можно ли
обойтись без разведки?» Ребята молчали. «Вот вы и ответили. Язык надо
знать, и хорошо знать. Учитель плохо говорит по-русски. Так это хорошо,
скорее научитесь говорить вы. Взаимно будете учить».
В школе я проработала восемь лет. Трудное это было время. Работу школы
тянул основной, сложившийся за долгие годы костяк учителей Н.Г.Окунева,
Н.А.Свечников, А.К. Дробышевская, Н.Д. Ивко, П.М. Мостовской и др. Это
они, теряя мужей, сыновей и родных, держали в своей упряжке весь
коллектив. Давали в день по восемь-десять уроков. Новый материал надо
было давать так, чтобы дети не только поняли, но и запомнили. Учить дома
уроки не было времени, по горло было домашней работы. Особенно трудно
было классным руководителям. Индивидуальная работа не только с
учениками, но и с семьей. Доброе слово учителя спасало и мать, и ребенка.
Вместе ходили, собирали на полях колоски, мерзлую картошку…
А как мужественно, не по-детски сильными становились дети. В то время VII
класс считался выпускным. По многим предметам были экзамены. Их
принимала комиссия. У меня дети сдавали зоологию. Первые три билета
берут ребята, хорошо знающие предмет. Берет и Вася (к своему стыду забыла
фамилию). Вася взял билет, на ходу читает и вдруг: «Я по этому билету не
могу отвечать ни на один вопрос, ничего не знаю». И это лучший ученик в
классе. Вижу, ребенок сам не свой, что-то ему не по себе. Нехорошо и мне.
Председатель комиссии разрешает взять другой билет и снова: «Я ничего не
знаю». Нарушаю инструкцию, встаю из-за стола, подхожу, сажу Васю за
парту и прошу подумать. Вдруг стук в дверь, выхожу. У двери мама Васи с
заплывшими от слез глазами. Спрашивает: «Вася в классе? Чуть свет убежал
из дома, не сказав куда. У нас в доме беда. Вчера получили похоронку на
отца, а вечером корова из стада пришла со вздутым животом. Ночью
дорезали. Всю ночь не сомкнули глаз…» Вася отвечает по второму билету.
Отвечает хорошо. Чувствуется, собрался мальчик. Прошу председателя
комиссии задать вопрос по первому билету. Отвечает обстоятельно… какая
же сила самообладания была у ребенка. Не позволил он себе просить
директора об освобождении от экзаменов.
А как умели дружить учителя, как поддерживали друг друга в трудные
минуты, помогали и советом, и делом. В дни зимних каникул 1941 года мне
привезли дрова. Вышла колоть, береза на морозе хорошо колется, если есть
сноровка и сила. У меня получалось плохо. Колка дров – мужское дело.
Вызвался мне помочь Павел Михайлович Мостовской. Мимо двора проходил
Иосиф Игнатьевич Шевель, взял колун, и чурки, словно обрадовались
умелым рукам, запрыгали, затрещали, разметались по сторонам дрова,
успевай только подбирать. Из-за угла показался Павел Яковлевич
Щербицкий. «Колуна, - говорит, - у меня нет. Я буду кряхтеть, все легче вам
будет». «Кряхтеть мы и сами умеем, иди-ка, Петр Яковлевич, за колуном,
мы, три мужика, с этими дровишками быстро управимся», - быстро сказал
Иосиф Игнатьевич. «Дровишки уж больно хороши, гореть будут, только
блины печь, да муки, жаль, нет» Я от радости чуть не закричала: «Мука есть.
Брат, председатель колхоза, привез в подарок», но, смутившись, добавила:
«Вот только печь не на чем». «Этому горю помочь можно». Работники мои
что-то между собой переговорили, побросав колуны, разошлись и вскоре
вернулись с женами. Мужчины взялись за дрова, женщины вошли в
квартиру. У меня на столе появилось все: сметана к блинам, молоко, творог,
сало. В квартире Мостовских была русская печь. Общее руководство на себя
взяла мать Павла Михайловича Ирина Зосимовна. Затворили тесто по всем
правилам на молоке с яйцами. Словом, не только щи, но и блины из топора
получились отменные. Пригласили всех учителей, кто жил недалеко. Был
почти полный сбор. Каждый принес что-нибудь, пришел не с пустыми
руками. Н.Г. Окунева, А.Д. Дробышевская, Щербицкие, Шевель держали
корову. Овощи были у каждого. На столе появились жареный картофель,
салаты и, конечно, чай. Прежде накормили детей. Столы накрыли на
квартире у Мостовских, а танцевали у меня в комнате (жили мы по одному
коридору). Словом, вечер, организованный экспромтом, удался на славу.
Отдохнули душой.
С первой военной зимы во всех школах горсовет организовал бесперебойное
питание ребят. Были установлены титаны, в которых кипятился морковный
чай, а к нему ломтик хлеба и вареной картофелины. Ослабевших ребятишек
прикрепляли к рабочим столовым.
На полях района осенью 1941 года вызрел небывало богатый урожай, а жатва
складывалась трудно: на фронт ушли те, кто сеял хлеб, туда же пришлось
отправить большую часть трактористов и автомобилей. Чтобы помочь
колхозникам, начало занятий в городских школах отложили на первое
октября, а учащихся вместе с педагогами отправляли в села района.
Война закончилась победой.
Бежали мы встречать отцов,
В село въезжавших на телегах,
Опередив своих гонцов.
Сверкали яркие медали,
Скромней светились ордена,
Мы волю чувствам своим дали –
Всю радость выплеснув до дна!
Отец костыль достал и взглядом
Дал знать, что нет одной ноги,
А на телеге были рядом
Его большие сапоги…
Звенели тульские гармониДомой пришли фронтовики!
А вдовы плакали в ладониИх где-то пали мужики…
Виктор Воловик
Вспоминает Л.Пахомова: «…И она пришла, Победа, 9 мая 1945 года. И вот
я стою на сборном пункте стадиона. Кругом народ. Много народу. Поразному выражают свои чувства люди. Кто от радости смеется, кто поет, а
кто плачет. Играет гармонь, выступают ораторы. Вот стоит военный,
приложив руку к козырьку фуражки. Всеобщее ликование. Я стою и тоже
смеюсь и одновременно плачу. Смеюсь от радости, что война кончилась, и
плачу, что никогда больше не увижу отца и братьев…» (Ф.Р-103. Оп.1. Д.13.
Л.26)
Иван Леонтьевич Князев, бригадир колхоза им. VII съезда Советов,
вспоминает: «Победу встретил в поле. Земля была уже подготовлена, и
семена засевали в теплую рыхлую почву. Пахло землей, ярко светило солнце.
Вдруг вдалеке послышался рокот автомобиля, такой редкий до того времени
звук. Все подняли голову. По дороге в их сторону мчался автомобиль, над
кабиной развивался красный флаг. Все ждали. Машина еще не остановилась,
а на подножке уже показался мужчина. «Победа!» - закричал он. Чарующей
музыкой отозвалось это слово в сердце, в душах односельчан. Все вокруг как
бы осветилось, стало ярче, красочней: и лес, и пахота, и лица людей,
застывшие, радостно-недоверчивые. А потом вдруг все зашумели: одни
плакали, другие смеялись, обнимались. А когда радость несколько
поулеглась, продолжили сев» (Ф.Р-103. Оп. 1. Д. 48. Л. 7)
Екатерина Павловна Генова, участница Великой Отечественной войны,
вспоминает: «…Стояли мы под Берлином. В госпитале в основном
выздоравливающие. Но было опаснее, чем на фронте. Кругом еще бродили
недобитые банды фашистов, нападали на госпитали, казармы наших воинов.
На медперсонал возлагалась обязанность охранять раненых. У всех были
автоматы. И вдруг ночью с восьмого на девятое мая стрельба. Мы вскочили,
за автоматы, на улицу. Ничего не поймем. Тут бежит начальник госпиталя:
«Девчата, победа!» Смеется. И мы обнялись, плачем. И верится, и не верится,
что все кончилось. А потом и сами давай палить в небо. Радость-то какая
была!» (Ф.Р-103. Оп.1. Д. 71. Л.49)
Анна Павловна Камогорова, труженица колхоза имени XII съезда КПСС,
вспоминает: «Целое звено нас жило на заимке. Шел сев. Был ясный
весенний день. На небе ни облачка. Сеем и радуемся хорошей погоде,
солнцу, весне. И вдруг видим, что к нам наше начальство едет, сам директор
МТС Григорий Митрофанович Островской. Что-то случилось. Ближе
подъехал, улыбается. Отлегло на сердце: ничего страшного, раз веселый. А
он спрашивает у нас: «Вы знаете, какой сегодня день? Да ведь сегодня День
Победы! Фашистская Германия капитулировала!» Что тут было?! Кто плачет,
кто смеется, все говорят в один голос. Была большая общая радость. Долго
мы ее ждали. И работали мы потом в этот день как никогда. Вот таким для
меня был этот светлый праздник – День Победы» (Ф.Р-103. Оп.1. Д. 37. Л.60)