www.proznanie.ru

www.proznanie.ru
Каким должен быть учитель литературы.
Зал был полон, а народ все прибывал. Вот уже стульями заполняется и все свободное
пространство между рядами кресел, у окон, вокруг трибуны, Двери не закрываются — люди стоят в
дверях. Такая же картина в зале института усовершенствования учителей была и на второй день.
По приглашению областного объединения творчески работающих учителей здесь выступали гости
из Ленинграда — учитель школы № 307 Е. Н. Ильин и директор той же школы Ф. И. Михайлов.
Очень трудно передать на бумаге эмоциональное, артистичное выступление педагога-новатора Е.
Н. Ильина, однако постараюсь это сделать.
Я был делегатом Всесоюзного съезде работников народного образования. Мне очень
интересным показался доклад тов. Ягодине. Но в целом это был малокультурный съезд, мы
перестали слушать, мы разучились уважать друг друга. Съезд прошел без системы, без знака, без
флага. А девизом должны быть слова: «Человек — вот главный предмет школы». Мы забыли о
душе, о духовности. Мы годами повторяли слова Маяковского: «Единица — вздор, единица —
ноль». Здесь нам нужна единица, нужна личность. И этого, самого главного, не сказали на съезде.
Как-то я попросил ребят: «Вырвите по страничке, и вот вам тема: «Сколько их (родных,
близких, знакомых и т. д.), кто стоит за мной, кто дорог мне и кому дорог я». Посчитайте-ка своих,
посмотрите свою микросреду, которая оказывает на вас гораздо большее влияние, чем общество.
У Олега Кошевого была мама, у Алеши Пешкова — бабушка, а у тебя вроде бы их нет? У тебя
тоже они есть, собери-ка их!». И ребята вдруг все обернулись в себя: кого ты, человек,
представляешь? Когда я собрал листочки, я ахнул — за каким-нибудь Васей, которого иногда
очень хочется стукнуть, такой он противный, стоит 40—50 человек. Мне открылась наполненность
ученика. И прежде чем работать с ребятами, надо увидеть тех, кто за ними стоит. Это 1500
человек, вот с ними со всеми ты, учитель, и работаешь.
Сегодняшний учитель красив. Туфельки по моде, губная помада в тон — вся она хорошенькая,
аккуратненькая, но ведь злая — до ужаса! Кто тебя сделал злой? И понимаю — да ведь это наша
продукция к нам пришла. Вот после урока вбегает бледная и сразу за телефон. «Тоня, — говорю я,
— что ты делаешь? А что ты про маму-то, которой собираешься звонить, знаешь? Каково ей
живется? Ведь ты же учитель, а значит, в ответе за всех».
За все годы работы ни разу не вызвал ни одной мамы, ни одного папы. Учитель должен
справляться сам, если он учитель, а не узколобый предметник.
Мы врываемся в класс как сумасшедшие — еще бы, две минуты потеряли! А в глазах у нас
страх: уложу ли материал, уложу ли себя, уложу ли их? Подбегаем к столу: где мел, где тряпка, где
дежурный? Встать! И это урок? Да не к мелу и тряпке ты пришел в класс. Ты пришел к ребенку. И
духовно мы равны. Интеллектуально я его выше — знаю больше, а духовно — равны.
Сегодняшний учитель заводит ребят. Вот внучке задали написать изложение по картинке. Все
описала, даже увидела, что кровать не убрана, школьная форме висит мятая — неаккуратная,
значит, девочка на картинке. Молодец, говорю внучке, умнице, все заметили. Но вот возвращается
она из школы сильно расстроенная: учительница велела переписать изложение, так как нужно
механическое описание и никаких оценок.
Упаси боже, чтобы я что-нибудь заставлял переписывать. Ведь тогда и тема противна, и сил
нет, и ты, учитель, сем ему противен. Живи, человек, радуйся, ведь жизнь дается лишь раз. А
ошибки на другой теме ликвидируем.
Мы вбегаем в класс, вооруженные классным журналом — документом и шедевром. Да оставь
ты классный журнал в учительской, не пугай им детей. И книгу держи в портфеле. Вот Костя как-то
сказал: «Если бы Онегин не убил Ленского, его убила бы Ольге, его будущая жена». Молодец,
говорю, ты мыслишь, как Гераклит, Принесика, Таня, журнал! Вот когда нужен журнал, вот когда он
не пугает.
Есть две формы мышления. Первая — по методу «телеграфного столба», где все просто, ясно.
Пролез это, осилил это, так и ползешь, пока током не ударит. Я работаю по методу «елочки» —
поднялся по стволу, соскользнул на ветку — на какую-нибудь милую шутку, историю, а потом опять
к стволу. Вот так до верхушки доберись звездочку зажги. С помощью моей «елочки» могу держать
внимание класса хоть четыре часа. Ведь, они же не знают, на какую ветку я соскользну всякий раз.
Учитель должен быть изобретателен, идти на урок и думать: чем же я удивлю тебя сегодня? Я
хочу быть интересным, мне нравится быть интересным. Когда в Останкине я сказал, что я сам
себе интересен, зал закричал от возмущения. Но ведь если мы сами себе не интересны, мы
никому, мы школе не интересны.
Однажды я пришел в школу с солдатскими подковками. Меня спрашивают: зачем это? Я
отвечаю: надо, урок. А мы разбирали «Судьбу человека». Я всегда задаю один вопрос и никогда —
пятнадцать. А-то ведь не только задают — просто расстреливают класс опросом. Дети пригнулись
www.proznanie.ru
к партам. А вопросы-то, вопросы ничтожные. В каком костюме пришел Павел Петрович на дуэль?
Ну, в белом, что же дальше? В белом, успокойся, в белом!
Нет, я спрашиваю: придет ли хоть раз Одинцова на могилу Базарова, который из-за нее
порезал палец, заразился и умер? Придет ли? Я и сем не знаю, и в классе тишина. Проститься
пришла, а на могилу? Вот какие вопросы задавать-то надо.
Разве же это вопрос – как звали собаку Долохова, героя романа «Война и мир»? Задала и
радуется: не знаете, теперь я вижу, как вы читаете текст вижу. Не было у Долохова никакой
собаки.
Да за это надо увольнять из школы!
«Ребята! — говорю я. — Меня волнует только одна проблема в великом произведении
гениального Шолохова «Судьба человека». Одна проблема— почему Соколов взял себе
ребенка?» Отвечают: любит детей, ему одиноко. Знаю, копайте глубже. Тогда девочка встает и
говорит: «Злобой и ненавистью можно только воевать, в жить можно любовью. А полюбить он мог
только ребенке, так искалечила его жизнь». Тут есть мысль, говорю: оттаяло сердце — проснулась
память.
На другом уроке я попросил: «Ребята, напишите, как вас называют учителя на своих уроках».
Начали писать, в классе стоит хохот. Собрал я эти листочки и увидел учительское творчество. Там
были и различные «породы деревьев» — дуб, дубина, дубина стоеросовая, даже бамбук, были у.
«медицинские диагнозы» — кретин, дебил, маразматик, были и разные угрозы типа: я такое с
тобой сделаю, что будешь правую ногу до вечера искать. Это вот и есть карательная педагогика,
которую надо из школы изгнать.
Никогда не начинаю урок с записи, темы урока. Нет, тема подводит первой половины урока, и
открывает вторую, но тема — не главное. Вертикальная линия урока — это его проблема. И там,
где тема пересекается с проблемой, возникает духовное начало урока. Тема — лишь инструмент,
материал. Итак, о солдатских подковках, Каждую ночь Соколову снятся его покойнички. Он идет к
ним и натыкается на проволоку. Просыпается — подушка, мокрая с слез. Неужели никогда не
разорвет о эту проволоку? Я прохожу в тишине по классу, постукивая солдатскими подковками, и в
класс входит война. Нет, о навсегда остался там, но оттуда из-за проволоки он протягивает руки,
чтобы спасти другого. Все. Иди запиши тему.
Наша работа требует огребной культуры, большой физической нагрузки, Иначе: проработал
учитель 30 лет — и на него жалко смотреть. Нет, я морж, я не ленюсь бегать так, чтобы с ушей
закапало. И я могу себя тратить на уроке. Психофизическая культура нужна учителю. Об этом тоже
не было сказано на съезде.
В нашей школе мы набираем педклассы. В них конкурс — 15—20 человек на место. Отбираем
не по оценкам и бумажкам, а смотрим, чтобы человек был живой. Вот как-то пришла к нам
девочка, начали мы с ней разговаривать. Спросили, нравилось ли в прежней школе. Нет. Почему?
Девочки плохо себя ведут. Совсем? Совсем, совсем. И она рассказала нам истории, от которых
волосы встали дыбом. Эротика стала страшной проблемой века. В Ленинграде за 1 рубль каждый
может посмотреть, как раздевается женщина. Я учитель. Мне становится страшно. Неужели все
тридцать лет моей работы в трубу? Куда идем? Кому это надо?
В журнале «Литература в школе» прочитал недавно: «Главное в уроке литературы — это сама
литература». В своей книге я высеку этого автора. Главное на уроке литературы — то же, что и во
всей литературе, — человек.
Пьеса Горького «На дне». Я спросил ребят: сколько лет Насте? Она говорит Барону: ты живешь
мною, как червь яблоком, Барон — сутенер, прощелыга. Но класс смеется над Настей, а надо бы
над Бароном. А вы видели на полу за батареей в школьном коридоре брошенный огрызок яблока?
Это Настя! Что она слышит в жизни? Чертова кукла, ворона, мразь! А, забыли написать тему. «Нука, — обращаюсь я к девочке, которая начала отбиваться и от школы, и от дома, — иди напиши:
«Не оступись! (по пьесе Горького «На дне»)
Вот что значит проблема с которой идешь на урок, как с открытым нервом.
Вопрос из зала: «Читают ли книги сегодняшние школьники».
- Книг не читают. Одному мальчику хотел поставить «тройку». Он возмутился — и на уроках
был активным, и «Войну и мир» прочитал, ведь это два килограмма тексте. Он был прав, пришлось
поставить «четверку». Два килограмма текста. Обычно 100—250 граммов — и лимит исчеркан.
Ученика надо поставить в такие условия, когда другого выхода у него нет, — книга должна быть
прочитана.
Я выступал в Омске. Встает В зале женщина и говорит: «Ладно, хватит разговоров, дайте урок в
строительном ПТУ, на окраине города, где и директора-то без конца меняются. Можете там?». Я
согласился, пригласили телевидение, учителей. Собрали ребятишек. Видят, у дяденьки ни роста,
ни помпезности. Начали. Что проходите? «Преступление и наказание».
www.proznanie.ru
«Ребята, в этом романе меня волнует только одна проблема: нельзя жить, если ты меня
можешь убить, а я тебя нет». Затихли. А сколько человек убил Раскольников? Старуху да
Лизавету. Приходит и хохочет: «Да разве я старуху убил, я себя убил». Преступление против
самого себя. Маму свою убил. Но есть еще пятая жертва. Есть, конечно, есть. Кто мне ее
назовет? Это будет единственный человек в Омске, которого я запомню на всю жизнь». Тянутся
руки — с наколками, с маникюром, грязные — всякие. И урок пошел. В перерыв подходит
учительница: «Вы хоть мне-то скажите, кто пятая жертва». Есть, есть пятая жертва. Знаю, теперь и
роман обязательно прочитают. И мне еще не раз звонили. А ведь у Достоевского сказано:
Лизавета постоянно беременела. Вот она, самая страшная жертва Раскольникова. Вот вам два
килограмма текста! Я ввел принцип необязательного чтения. Ведь насильно прочитанная книга —
как невольно проглоченная муха: все равно стошнит.
Даже «Капитанскую дочку» не хотят читать, жалуется мне педагог. Выясняю, чего она начинает.
С эпиграфа. Но зачем же начинать так, как сама книга начинается? Фантазии, что ли, нет?
Седьмой класс. «Капитанская дочка». Казнь Пугачева, Стоит толпа: одни смотрят зло, другие —
равнодушно, третьи — с любопытством. И вот в этой толпе Пугачев увидел Гринева. Увидел и
кивнул. Что это — деталь, символ? Что означает этот кивок? Один мальчик объяснил мне, его так:
это просто одна эпоха кивнула другой. А другой добавил, что кивок Пугачева означает: я не решил
свои проблемы, тебе их решать, тебе, декабристу! До свидания!
Одна из самых нечитаемых книг – роман «Отцы и дети». Но я придумал прием. Вот Аркадий
знакомит отца с Базаровым и говорит, что писал о нем письмах. Писем в романе нет. Давайте-ка
ребята, напишем эти письма. Лучшие письма будут премированы. А чтобы их написать, нужно весь
роман раз 20 перечитать Два-три таких сочинения — и ученик овладел, секретами письма. Хотя я
не люблю называть это сочинениями. Пишем письма, предисловия, статьи и т. д.
Хотите списывать из учебника — пожалуйста! Только, прошу я ребят, в отличие от некоторых
академиков не забывайте ставить кавычки. Сначала списывали, потом видят — дело хлопотное,
бросили и стали писать свое.
Я давно понял, что новенькая, чистенькая тетрадочка пугает ученика. Мы пишем на вырванных
листах, на одной стороне. Что-то не получилось, зачеркни, поставь стрелочку и напиши на обороте
свою мысль. Ничего страшного. Мне не нужна стерильная пустота, мне нужна творческая грязь.
Ученику не уроке должно быть комфортно.
Сидела как-то у меня на уроке методист. Сидела, морщилась, потом говорит: не понравился
мне ваш урок, тут даже акцент вот не поставлен. Соглашаюсь, действительно, нет акцента.
Попросилась на второй урок. Входим в класс. «Ребята, — говорю я, — сейчас нам покажут, как
надо работать в школе. Прошу вас к столу», — обращаюсь я к методисту. После этого методисты
перестали ко мне приходить. Вот как с ними надо работать. Дети добрые, я открытый, и все
Открытые. Все мы участии, ни урока. А созерцателей нам не надо — мы не кролики.
Вопрос из зала: «Пишете ли вы конспекты?».
— Конспекты пишутся всю жизнь. Надо уметь увидеть весь урок. Я в прошлом заика, поэтому
сначала первые абзацы урока я заучивал наизусть, чтобы разогреть ребят. А потом уж урок
покатится как надо.
Вопрос из зала: «А где же ваша система?».
— Не люблю говорить о системе. Литература требует личности. Сколько в тебе личности,
столько в тебе литературы. Нарисуй сам себя а не срисовывай с кого-то. Но система, конечно,
есть. И в центре ее — принцип гуманизации знаний – ПГС. Не учебного процесса, а именно
знаний, когда чадо выбрать то, без чего ты не можешь обойтись. Вот совет в Филях, где Кутузов и
Бенигсен спорят, а Малаша смотрит на них с печки и держит сторону дедушки. Но ведь
разъяснение всей этой сцены есть учебнике. Да и что она дает лично для тебя, кроме знания
истории? Нет, я выбираю другую страничку — как Ростовы уезжали из Москвы. Вот они грузят
ковры, хрусталь. Грузят и снимают. Графиня понимает, что это не просто ковры и хрусталь, это
приданое Наташи, Сони. Но вбегает Наташа: маменька, это мерзость, это гадость. И подводы
отдают раненым. Мы понимаем, что Наташа маменьку спасла. Ведь обоз встретился с коляской, в
которой везли тяжело раненного князя Андрея. Ведь это и есть совесть. И мы говорим об этом
весь урок. И тема его: «Что грузить на подводы (по роману Л. Толстого «Война и мир»)».
То есть нужно отобрать судьбоносные, светоносные житейские страницы и этим, может быть,
спасти человека.
Своим коллегам, я советую на ночь повторять: собака лает, а караван идет. И представлять
верблюда — тощего, гордого и одинокого. А утром говорить себе: без меня нет школы.
С этим идти в класс. Не надо суетиться, мельчить масштаб жизни. Тогда все получится.
Вот много говорим о духовной культуре. А что это такое? Таблица умножения напечатана на
обложке каждой страницы, но разве обладать духовной культурой менее важно, чем знать таблицу
умножения? Еще Достоевский сказал: мир спасет красота. Конечно, он говорил о духовной
www.proznanie.ru
красоте. И вот мы с девочками, а в педагогическом классе в основном девочки, решили вывести
такую формулу. Помог нам Пушкин: «Глаголом жги сердца людей». Глаголом! Первое— любить
человека. Да-да, всякого. Понимать человека, чтобы защищать его. Принимать человека, да не
только того, кто живет на Камчатке, но того, что всегда рядом. Помогать человеку. Сострадать ему.
Если нет в тебе боли, нет в тебе человека.
Не верю в гармоничного человека, У человека должна быть боль. Итак, пять глаголов, как пять
крестов не церкви, как пять пальцев на руке.
Публикацию подготовила Э. Визгунова
Источник: Горьковская правда 14-15 января 1989 г.