Здравствуй, матушка! Любашке, тетке Акулине.

Письмо домой рядового Павловского гренадерского полка. Петра Лепехина.
Здравствуй, матушка!
Здравия тебе и батюшке, а также всем нашим: Николке, Ивану, Лексею. Кирюше и
Любашке, тетке Акулине.
Продолжаю пребывать на военном положении в своем полку.
Собственными глазами видал Бунапарте. Маленький такой, невеликий ростом.
Император прозывается. Ну, на вроде, как у нас царь.
Наш-то, Илларионыч, каков. Меня, видать, в лицо знает. Давеча он войска обходил,
сам лично мне руку пожал и говорит: «Здравствуй, Петр Иванович», удивил меня тем
крепко. Поди помнит, как я из ружья стрелял и французов на поле Бородинском бил. А
может, видал, как знамени упасть не дал, когда наш неустрашимый полк правый фланг
прикрывал. Одно жалко, не одолели мы их, хранцузов этих. Вспоминаю теперь
погибших моих товарищей, 345 человек геройски головы сложили. Командир наш,
Рихтер, ранен был, а меня, видно Бог молитвы ваши хранили.
Еще хочу сказать, что говорит он, Илларионыч, просто, не брезгует и солдатским
словцом соленым. Наш человек, свой, только дальше нас видит.
Было дело, мусью теснить нас стали. Да с такой силой, что до самой нашей
матушки Москвы дошли, белокаменной. Мы промеж собой порешили – стоять тут,
сколь сил хватит, а надо – так и поляжем. А Кутузов, возьми, да и отдай приказ
отступать. Как мы ему не верили, а тут роптать стали. Сама посуди, как Москву –то
можно бросить ?! Портки драные и то жалко бусурманам отдавать, а тут – белокаменная!
Но приказ есть приказ. Супостаты уж победу праздновать стали, кабы могли, кажется,
и барыню сплясали бы на радостях. А замысел Кутузова, знамо, и был таков: заманить,
да и скрутить в бараний рог. Мы это только потом поняли. Теперь верим ему, как себе.
С ним, да с Божьей помощью, грех хранцузов не одолеть.
Мечтаю о баньке, матушка, да чистой рубахе.
С тем и остаюсь, сыном вашим верным.
Петр Лепехин, рядовой Павловского гренадерского полка.