На правах рукописи ШИНДИНА Ольга Викторовна Специальность 10.01.01 – русская литература
реклама
На правах рукописи ШИНДИНА Ольга Викторовна Творчество К.К. Вагинова как метатекст Специальность 10.01.01 – русская литература АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Саратов – 2010 Работа выполнена на кафедре новейшей русской литературы ГОУ ВПО «Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского» Официальные оппоненты – доктор филологических наук, доцент Владимир Петрович Крючков кандидат филологических наук Евгения Валерьевна Изотова Ведущая организация – ГОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет» Защита состоится «25» июня 2010 г. в 15.00 на заседании диссертационного совета Д 212.243.02 в Саратовском государственном университете им. Н.Г. Чернышевского по адресу: 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 83, корпус 11, факультет филологии и журналистики. С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского. Автореферат разослан « 10 » мая 2010 г. Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук, профессор 2 Ю.Н. Борисов I. Общая характеристика работы Активное развитие в XX веке романного жанра, обладающего, по мысли М.Бахтина, метатекстуальным потенциалом в силу его полифонической природы, стимулирует художественное осмысление в метатекстуальных формах темы литературного труда и взаимоотношений художника и его произведения. Миромоделирующая функция литературы, становясь эстетической основой метапрозы, выдвигается на первый план преимущественно в периоды трансформации семиотики культуры, вызывающей смещение эстетических систем. Не только формированием в начале XX века новой научной, философской, художественной парадигмы, меняющей романное мышление в целом, но именно кризисным характером культурно-исторической ситуации 1920х годов в России обусловлены экспериментальные поиски К.Вагиновым нового художественного языка, призванного отобразить тему литературного труда. Творчество К.Вагинова долгие годы было предметом научного и читательского интереса лишь в узком кругу специалистов, и длительное время литературное наследие этого автора не становилось предметом самостоятельных филологических исследований. Изучение художественного дискурса К.Вагинова было начато младоформалистом Б.Бухштабом и входившим в «Невельский кружок» Л.Пумпянским в середине 1920-х годов и продолжено в середине 1960-х годов литературоведами А.Вулисом, Т.Никольской, Л.Чертковым, Вл.Эрлем. Новая страница в серьезном теоретическом осмыслении творчества Вагинова открывается в 1980-е – 1990-е годы статьями Д.Сегала, В.Топорова, М.Липовецкого, Т.Цивьян, Г.Кнабе, А.Герасимовой, Е.Трубецковой, Д.Московской. Различным аспектам творчества и биографии К.Вагинова посвящены работы С.Кибальника, А.Дмитренко, А.Кобринского, Д.Шукурова, Е.Козюры, М.Орловой. Изучению творчества Вагинова уделялось внимание зарубежными учеными: Д.Угрешич, А.Анемоном, Д.Шеппардом, Л.Палеари, Н.Марциаллис. Для нашего диссертационного исследования принципиально важным является понятие метатекста, которое формировалось в контексте осознания проблемы авторства, выражения авторского сознания, своеобразия форм авторского присутствия в тексте. Категории автора, повествователя, рассказчика и их производные, формирующие особенности различных типов повествования в художественном произведении и, как следствие, своеобразие художественного метода писателя, рассматривались в трудах В.Виноградова, С.Бройтмана, Н.Тамарченко, В.Тюпа, Б.Кормана, В.Кожинова, В.Катаева, А.Чудакова, Ю.Манна и др. авторов. Общим и основным источником современных концепций метатекстов являются идеи М.Бахтина, автора теории «чужого слова», изложенной в «Проблемах поэтики Достоевского». На формирование и развитие теории метатекста повлияли теория метатекстов А.Поповича; концепция интертекстуальности Р.Барта и Ю.Кристевой; концепция метапрозы Л.Хатчин и П.Во; типология метатекстов П.Торопа; труды Ю.Лотмана, М.Майеновой. Существенным вкладом в изучение метатекстуальной проблематики в контексте изучения творчества К.Вагинова стали монография английского исследователя 3 Д.Шеппарда, посвященная теоретико-литературным аспектам метапрозы и интерпретации творчества писателей с эксплицированным метатекстуальным началом: Л.Леонова, М.Шагинян, К.Вагинова, В.Каверина, – и статья М.Липовецкого «Смерть как семантика стиля (русская метапроза 1920-х – 1930-х годов)», в которой понимание термина метатекст основано на предложенных Д.Сегалом характеристиках метапрозы. Отметим, что среди литературоведов нет единства в толковании понятия «метатекст». Сформировавшееся в литературоведении понимание метатекстуальности как экспликации форм авторского присутствия в тексте, организующего формальный уровень художественного произведения, и понимание метатекста как авторефлексии, организующей специфические модели «текст о тексте» и «текст в тексте» и обусловливающей интертекстуальные стратегии автора, несмотря на различие объемов этих понятий, в значительной степени возникших в едином смысловом пространстве бахтинских идей, нам представляются результативными в применении к анализу метатекстуальных особенностей прозы Вагинова. Опорным для нашего диссертационного исследования выступает понимание метатекста как авторефлексивных способов организации художественного произведения. Лотмановская точка зрения на необходимость включения в сферу метатекстов критических статей и теоретических трудов делает продуктивным для нашего диссертационного исследования понимание художественного и научного диалога Бахтина и Вагинова, Тынянова и Вагинова. Лотмановское понимание метатекстов позволяет увидеть в их филологическом и художественном наследии своеобразные метатексты, частично объясняющие как формирование вагиновской поэтики, построение хронотопа в его произведениях, так и историю возникновения бахтинской теории «чужого слова», карнавального гротеска, мениппейного характера полифонического романа, а также тыняновской теории стихотворного языка. Для интерпретации взаимоотношений литературного произведения и биографического, жизненного материала для нас является актуальной точка зрения на метапрозу Патриции Во, акцентирующая внимание на рефлексивном осознании специфического статуса художественного произведения, которое возникает при анализе соотношения действительности и литературного вымысла. Для понимания принципиально ценной для Вагинова логоцентрической природы его художественного мира важен тот аспект восприятия метатекстуальности, который характерен для концепции Л.Хатчин: особое внимание Л.Хатчин уделяет той прозе о прозе, которая комментирует себя по поводу собственной повествовательной и / или лингвистической идентичности. Ценностно значимой для нас является подчеркнутая обеими исследовательницами связь природы метатекста именно с романным жанром. Нам представляется убедительной та часть теории метатекстов А.Поповича, которая включает в сферу метатекстов тексты о текстах и тексты в текстах; данная интерпретация метатекста, развитая структурно-семиотической тартуско-московской школой и приложимая к вагиновскому творчеству, способствует пониманию поэтической и прозаической составляющих творческого наследия как метатекстуальных, взаимодополняющих и обогащающих друг друга комментариев, а также механизма формирования 4 литературного текста о творчестве в целом. В диссертационном исследовании мы опираемся и на предложенное П.Торопом понимание метатекста как «текста в тексте» – интекста, в качестве которого рассматриваются цитаты, аллюзии, реминисценции, что позволяет показать особенности интертекстуальной стратегии Вагинова и значимость ключевого для вагиновской поэтики элемента – образа слова. Анализ авторских метатекстов, которые классифицируются П.Торопом как автометатексты и «цитирование» другого автора, позволяют вскрыть литературные подтексты вагиновского творчества и интерпретировать его сквозные мотивы и образы. Теория метатекстов, исследующая, по П.Торопу, историческую поэтику (метатексты литературной традиции), способна объяснить специфическую роль монтажных приемов, используемых Вагиновым. В нашем понимании метатекстом является текст, описывающий исходный текст; в роли метатекста могут выступать комментирующие друг друга литературное произведение и филологическая рефлексия о нем, литературное произведение и рефлексивно осознанный биографический материал; характерной особенностью метатекста становится специфическая нарративная модель «текст о тексте» и / или «текст в тексте», актуализирующая повествовательную и лингвистическую идентичность текста и формирующая авторскую интертекстуальную стратегию (от аллюзий, реминисценций и цитат до вставных текстов). Актуальность диссертационного исследования определяется значимостью магистральных для литературы XX века проблем, решаемых Вагиновым художественными средствами, которые включали в себя опыт современного ему научного дискурса. Актуальность темы обусловлена также потребностью концептуального и целостного, системного выявления феномена творчества в той уникальной художественной, философской, эстетической версии, которая была присуща именно Вагинову. Научная новизна работы состоит в том, что впервые представлена целостная концепция метапоэтики Вагинова, позволяющая объяснить в контексте современных Вагинову литературоведческих теорий специфику построения в его произведениях хронотопа, выполняющего роль сюжетообразующего инструмента, а также особенности интертекстуальной стратегии, влияющей на формирование системы героев и мотивно-образную структуру его произведений. Объектом исследования становится проза К.Вагинова, в первую очередь, его романы «Козлиная песнь» и «Труды и дни Свистонова», а также романы «Бамбочада» и «Гарпогониана», повести «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезда Вифлеема», драматический отрывок «1925 год», критическая проза писателя – «Художественные письма из Петербурга», отзыв о спектакле «Петербург». Вспомогательным материалом при анализе данных сочинений служат литературно-критические тексты, рецензии, статьи современных Вагинову авторов. Предметом исследования являются смысло- и структурообразующие функции метатекстуального построения художественных произведений Вагинова, которые моделируют линии повествования, связанные с темой творчества. Цель диссертационного исследования – изучить в контексте филологических исследований М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова на 5 примере прозаического и поэтического творчества К.Вагинова особенности метатекстуального построения художественного текста, связанные с воплощением темы творчества, которое занимает специфическое место в эстетическом мышлении писателя; через установленный писателем диалог с современными ему литературными стратегиями и филологическими концепциями охарактеризовать своеобразие художественных и композиционных функций хронотопа; осмыслить место Вагинова в художественном и научном контексте жанровых поисков XX века. Цель диссертационного исследования предполагает решение следующих основных задач: 1) рассмотреть рецепцию К.Вагиновым научных концепций М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова на концептуальном уровне и на уровне поэтики художественного текста; 2) выявить особенности построения пространственно-временных моделей в прозе Вагинова 1920-х годов как специфическую формально-содержательную особенность построения метатекстов, актуализирующую монтажный прием; 3) проанализировать авторские, в том числе интертекстуальные, стратегии в прозе Вагинова; вскрыть литературные подтексты его творчества, позволяющие объяснить сквозные мотивы и образы, связанные с темой творчества, которая является идеологическим ядром метатекстуальных поисков писателя. Методология диссертационного исследования предполагает использование структурно-семантического, мифопоэтического, интертекстуального, мотивного, а также историко-литературного методов изучения текста. Методологической базой исследования стали труды М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова, В.Жирмунского, Б.Эйхенбаума, А.Поповича, П.Во, Л.Хатчин, Ю.Кристевой, Д.Сегала, П.Торопа, В.Топорова, Ю.Левина, Ю.Лотмана, Т.Цивьян. Важное значение для понимания специфики организации художественного мира К.Вагинова имели исследования Т.Никольской, В.Эрля, Г.Кнабе, А.Герасимовой, М.Липовецкого, Е.Трубецковой, Д.Шукурова и др. Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в результатах сопоставления теоретико-литературных построений М.Бахтина, Л.Пумпянского, Ю.Тынянова и литературной практики Вагинова, направленной на формирование метатекстуальных моделей, в углублении понимания особенностей метатекста, а также в постановке проблемы детального и всестороннего изучения специфического метапоэтического дискурса, сформированного в отечественной культуре в 1920-е годы научным и художественным сознанием. Практическая значимость работы определяется возможностью использования результатов данного исследования для вузовских курсов «Русская литература XX века», «Литература и искусство», «История отечественной культуры»; при чтении спецкурсов и спецсеминаров по творчеству К.Вагинова и ОБЭРИУ. Основные положения работы могут быть введены в спецкурсы по метатекстуальным проблемам отечественной и мировой литературы. Полученные результаты исследования могут найти применение при комментировании произведений Вагинова и его современников. Основные положения, выносимые на защиту: 6 1. Тесное общение Вагинова с М.Бахтиным и Л.Пумпянским, а также с научным кругом формалистов стало источником, инспирировавшим как поиски Вагинова в области метапрозы, так и филологические изыскания его современников о формах авторского сознания и авторефлексии, о специфике развития прозаического и стихотворного творчества. Диалогические отношения литературных произведений Вагинова и литературоведческих концепций его современников позволяют интерпретировать филологические теории этих ученых и художественное творчество Вагинова как взаимообогащающие метатекстуальные комментарии. 2. Формы авторского присутствия эксплицированы Вагиновым в виде устойчивой лейтмотивной системы изоморфных образов двойников-демиургов. Композиционные принципы и приемы, которыми пользуется Вагинов, отражают художественный поиск отношений между повествовательными категориями автор – повествователь – персонаж и выявляют особенности сюжетообразующей и изобразительной функций хронотопа. 3. Одним из выразительных средств авторского осмысления вопросов взаимоотношений творца-демиурга и его творения становятся пространственновременные модели, превращаемые писателем в действенный эстетический и этический инструмент, эксплицирующий метатекстуальные принципы. Построение хронотопа манифестирует авторскую позицию по отношению к Петербургу / Ленинграду как к потустороннему миру, в котором образ кладбища выступает в роли локуса смерти и памяти, в идеологической оценке Вагинова изоморфного современным ему действительности и литературе. 4. Монтажная композиция разных типов хронотопа в произведениях Вагинова создает систему исторических взаимопроекций, формируя метатекстуальное смысловое пространство, в котором категория двойничества, воплощаемая на уровне системы персонажей и мотивно-образной системы, свидетельствует о сакрализации античности и ренессансной культуры и изображении современной Вагинову революционной эпохи как профанического мира. С пространственно-временными границами тесно связаны у Вагинова все аспекты соматической метафизики, отражающей этическое осмысление им в новых исторических условиях мифопоэтической модели жертвенной смерти поэта-творца. 5. В условиях одномерно-монологического мышления, насаждаемого авторитарным государством, акт творения и / или воссоздания мира словом приобретает в произведениях Вагинова значение магического действа, ведущее место в котором отведено таким факторам, как последовательность соединения слов и ритм. В художественном универсуме вагиновских персонажей-демиургов утрата метафизических смыслов в процессе художественных экспериментов приводит к духовной или физической гибели демиурга. 6. Анализируя художественными средствами сходства и различия между «наукой» и «литературой», Вагинов объединяет их единым дискурсом античного Логоса, позволяющим снять границы между автором, персонажем и читателеминтерпретатором. Метатекстуальные принципы организации художественных произведений Вагинова демонстрируют логоцентрическую модель вагиновского 7 художественного мира, в котором главное место отведено слову и филологическому знанию. Материалы диссертации прошли апробацию на международных научных чтениях «Тыняновские чтения» (Резекне-Даугавпилс, 1988); на Всесоюзной межвузовской научно-практической конференции молодых ученых-лингвистов СГУ (Саратов, 1990); на международных научных конференциях «Анна Ахматова и русская культура начала ХХ века» (Москва, 1989), «Михаил Кузмин и русская культура ХХ века» (Ленинград, 1990), «Николай Гумилев и русский Парнас» (Санкт-Петербург, 1991); на международных научных «Волошинских чтениях» (Коктебель, 1991); на «Международном симпозиуме по структуре текста “Балканские чтения-2”» (Москва, 1992); на международном коллоквиуме «Андрей Белый и его время» (Коктебель, 1992); на международных научных конференциях «Русский авангард в контексте европейской культуры» (Москва, 1993), «Натура и культура» (Москва, 1993), «Баpокко в авангаpде – авангард в барокко» (Москва, 1993), «”Вторая проза (русская проза двадцатых-сороковых годов XX века)”» (Москва, 1994); на международном научном симпозиуме «Балканские чтения-3: Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы» (Москва, 1994); на международных научных конференциях «”Проза поэта”. От Серебряного века и далее» (Амстердам, 1996), «Гротеск в литературе. К 75-летию профессора Ю. В. Манна» (Москва, 2004); на Шестых межрегиональных Пименовских чтениях (Саратов, 2008). Основные положения диссертации отражены в 27 публикациях. Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 338 наименований. Общий объем диссертации составляет 229 страниц. II. Основное содержание работы Во Введении определяются цели, задачи и методологические основы диссертационного исследования, обосновывается актуальность темы и раскрывается степень ее разработанности, устанавливается научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, дается история вопроса, выясняются необходимые теоретические понятия, формулируются положения, выносимые на защиту. Первая глава «Культурный контекст формирования метатекстуальной прозы Константина Вагинова» посвящена рассмотрению литературного и научного контекста 1920-х годов, в котором формировалась поэтика К.Вагинова (влиянию «Невельского кружка», участником которого становится писатель, и школы формалистов), а также теме творения, демиургического акта, уравнивающего человека с божественным началом, – одной из глубинных в литературе XX века, которая не может быть решена без участия фигуры автора. Первый параграф «Филологические исследования представителей “Невельской школы философии” как подтекст прозы Вагинова» посвящен аспектам формирования у М.Бахтина и Л.Пумпянского концепции трагического на примере творчества Достоевского в контексте их литературоведческой полемики с символистами Д.Мережковским и Вяч. Ивановым, а также бахтинской концепции полифонического романа и теории комического. 8 Сатирический роман Вагинова, жанровое определение и название которого «Козлиная песнь» в переводе образуют «роман-трагедию», не может не ассоциироваться с научными работами М.Бахтина о природе трагикомического и трудами Л.Пумпянского, который опровергал утверждение Вяч. Иванова о том, что романы Достоевского являются «романом-трагедией», и выдвигал в статье «Достоевский и античность» тезис о слиянии в творчестве Достоевского комического и трагического. В реферируемом параграфе обосновывается предположение о том, что теория комического Бахтина во второй половине 1920-х годов могла находиться в стадии активной разработки и формирования в объеме, превышающем разрозненные заметки о комическом, изложенные в «Авторе и герое в эстетической деятельности». Теория смеха Бахтина, приобретшая законченный вид в печатном варианте в книге о Рабле и при переиздании книги о Достоевском (с включением в нее темы мениппеи), могла активно обсуждаться в «Невельском кружке», возобновившемся в 1924 году, устно, инспирируемая общими интересами Бахтина и Пумпянского к сфере комического и к жанру романа. Вагинов, посещавший в этот период заседания «Невельского кружка», мог слышать вполне законченную, сложившуюся на тот момент и целостную концепцию смеха Бахтина, послужившую прототекстом последующих книг о средневековой карнавальной культуре и о мениппее. Данное предположение, учитывающее традиции устного обсуждения в «Невельской школе», позволяет объяснить полное и последовательное воплощение в художественном тексте – в «Козлиной песни» – теоретических тезисов Бахтина, опубликованных значительно позднее выхода в свет романа: характерные признаки мениппеи, описанные Бахтиным, убедительно выявляемы на материале этого романа и других произведений Вагинова. В этом же параграфе рассматривается влияние на мотивно-образную систему «Козлиной песни» идей Третьего Возрождения Вяч. Иванова и Ф.Зелинского, которые обсуждались братьями Н. и М. Бахтиными и Л.Пумпянским на собраниях кружка филолога-классика. Здесь же высказывается предположение о еще одном источнике вагиновской темы русского Ренессанса – религиозно-философском кружке А.Мейера «Воскресение», с которым связывает Вагинова манифестируемая образами героев «Козлиной песни» идея спасения культуры, пропагандировавшаяся А.Мейером, М.Неслуховской (стихотворение Вагинова, посвященное ей, включено в текст романа «Козлиная песнь»), Л.Пумпянским, М.Юдиной (прообразами героев «Козлиной песни»). Обращение к фактам культурной и научной жизни Петрограда этого периода вкупе с привлечением бахтинского анализа поэтического творчества Вяч. Иванова позволяет восстановить многослойную прототипическую структуру персонажей «Козлиной песни». «Генезис» многих содержательных и формальных качеств прозы Вагинова находит свое объяснение не только в талантливом усвоении и переработке эрудированным писателем романных тенденций от античности до современности, но и в глубоком знании научных литературоведческих концепций, метатекстуальное отражение которых в произведениях Вагинова делает их формально-содержательное наполнение многозначным. Экспериментальные 9 поиски в сфере романного жанра привели Вагинова к формированию метатекстов, важнейшие из которых связаны с темой творческого процесса, являющейся основной для повестей Вагинова, для драматического отрывка «1925 год» и романов «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова». Во втором параграфе «Бахтинская теория взаимоотношений автора и героя и творчество Вагинова» рассматривается влияние бахтинского творчества на формирование у Вагинова художественной системы отношений автора и героя: от ситуации, когда образ автора, действующий на правах одного из персонажей романа «Козлиная песнь», инвертированно «переподчиняется» собственному персонажу, до ситуации, когда фигура персонажа отделяется от демиургической позиции автора. В связи с этим анализируется образ автора, имеющий двойственную природу, которая, помимо реального статуса, воплощается в литературной маске. Эта ипостась Образа автора эксплицирована именно в тех фрагментах текста, которые посвящены теме творчества, то есть метаописанию создания литературного текста. В этом параграфе рассматривается взаимовлияние идей Вагинова, Бахтина и Тынянова на развитие в их творчестве темы биографизма, биографического романа, которая неотделима от авторского начала, реализуемого через текст (в «Козлиной песни» важное место отведено мотивам биографии и написания биографии как литературного жанра). Здесь же рассматривается возможность влияния на Вагинова идей Бахтина о жанровой разновидности автобиографии – жанра, с особенностями которого Бахтин связывает ряд анализируемых им важнейших метаисторических форм изображения человека в литературе, в частности, таких, как энкомион. В данном параграфе анализируется отражение содержательных особенностей энкомиона в творчестве Вагинова на примере повести «Монастырь Господа нашего Аполлона», романов «Козлиная песнь» и «Труды и дни Свистонова». Вагиновский мотив биографии как жанра соотносится с научным и пропагандистским дискурсами своего времени, когда карнавализованный, окрашенный во вполне мениппейные тона мотив перевода Свистоновым живых людей в «литературный ад» вступает в диалогические отношения с идеей формирования «лефовского живого человека» посредством написания биографии. В данном параграфе осуществляется сопоставление бахтинских идей, высказанных в работе «Автор и герой…» и художественных приемов Вагинова, направленных на осмысление взаимоотношений героя и автора, воплощенных в метатекстуальных моделях. Во второй главе «Метатекстуальные особенности произведений Вагинова» рассмотрена одна из форм экспликации взаимоотношений фигур «автора» и «героя» – различные пространственно-временные модели художественного произведения, а также объясняется актуализация в них пространства, маркированного темой смерти. Данная глава посвящена также исследованию монтажных приемов, позволяющих усилить метатекстуальные свойства художественного произведения за счет использования в нем ссылок на различные тексты (от цитаты до аллюзии и реминисценции), поскольку установка Вагинова на описание творческого процесса требует от него ориентации на ранее существовавшие тексты и на специфическую организацию собственного текста – текст в тексте, который преимущественно оформляется писателем как «роман о 10 романе» и «роман в романе». В первом параграфе «Пространственно-временные модели как экспликация метатекстуальности» анализируются особенности пространственно-временного моделирования художественного универсума Вагинова, для понимания которых важны представления об ипостасях хронотопа: профанической (реальное время и пространство послереволюционной жизни Петрограда) и сакральной (пространственно-временные измерения, конструирующие утопическое культурное пространство с разновременными координатами, относящимися к принципиально значимым для персонажей вагиновских произведений эпохам – античности и Ренессансу). В прозе Вагинова проявляется одно из основополагающих качеств метапрозы – выдвижение образа автора и, соответственно, хронотопа образа автора по отношению к другим хронотопам текста. В данном параграфе рассматриваются различные типы хронотопа образа автора / повествователя: в повестях «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезда Вифлеема» он выдвигается на первый план; в романе «Козлиная песнь» в сопоставлении с иными пространственно-временными моделями текста он занимает равноправное положение; в романе «Труды и дни Свистонова» «реальный» хронотоп образа автора (литератора Свистонова) поглощается «романным» хронотопом, внутри которого действуют герои его романа; в «Бамбочаде» и «Гарпагониане» хронотоп автора / повествователя занимает периферийное положение в художественном мире. Формируя различные типы пространственно-временных моделей в своих произведениях, Вагинов решает проблему метатекстуального описания творческого процесса, превращая хронотоп, в соответствии с бахтинскими взглядами, в эстетический и этический инструмент, который позволяет автору осмыслить вопросы взаимоотношений творца-демиурга и его творения. На примере «Монастыря Господа нашего Аполлона», романов «Труды и дни Свистонова» и «Козлиная песнь» рассматривается, как сакральный хронотоп литературного текста получает конкретный адрес профанического хронотопа послереволюционного Петрограда благодаря совмещению хронотопа персонажей с реальной биографией Вагинова. Результатом метатекстуальной организации прозы Вагинова становится то обстоятельство, что уже ранние прозаические опыты писателя и внетекстовая ситуация составляют целостный художественный образ, в котором действительность выступает в роли своеобразного «текста в тексте», притом, что незнание ее реалий существенно сужает прочтение этих произведений. Взаимосвязь метатекстуальных особенностей и построения хронотопа рассмотрена подробнее на примере повестей «Монастырь Господа нашего Аполлона» и «Звезды Вифлеема», в которых мифологизация смыслового пространства становится важнейшим качеством, определяющим жанровые, сюжетно-композиционные и лексико-стилистические особенности этих произведений. Воспроизведение Вагиновым глубинных механизмов мифопоэтического смыслообразования, построенного на изоморфизме образов, актуализирует образ слова, в понимании героев-демиургов близкого мифологическому слову-имени, воссоздающему космос, источником которого служит человек. Последовательная антропоморфизация универсума, в том числе и 11 художественного произведения, во многом предопределяется выведенной в «Звезде Вифлеема» фигурой Филострата, образ которого проходит через многие поэтические и прозаические тексты Вагинова и содержит черты архетипического бога-первочеловека, основывающего космос из частей своего тела. Анализ особенностей построения образности «Монастыря Господа нашего Аполлона», связанной с метатекстуальной природой темы творчества, позволяет сделать вывод о том, что на сюжетном уровне повести оказывается воспроизведена архаичнейшая идея концентрически организованного пространства, степень сакральности которого возрастает по мере приближения к его центру: космос (тело) – страна (поэзия) – город – монастырь – келья – легко эксплицируемый стол, на котором лежит бумага. Таким образом, лежащий на столе-«алтаре» текст, вобравший в себя персонажей-жертв, оказывается идентичен тексту «Монастыря Господа нашего Аполлона». В этом параграфе исследуются изоморфные образы храма, скульптуры, статуи, башни – сакральных локусов, организующих вокруг себя пространство. Также здесь проанализированы значимые для художественного мира Вагинова семантические эквиваленты образа слова – образ мирового дерева и образ Феникса, с которыми идентифицирует себя неизвестный поэт, при этом образы Филострата, неизвестного поэта и образ автора могут осмысляться как антропоморфные «заместители» мирового дерева. В этом параграфе рассматриваются возможные литературные источники, которые формируют подтексты, углубляющие прочтение как конкретных образов и мотивов, так и принципиально важных для Вагинова категории пародийного двойничества и оппозиции язычество – христианство. Важное место в организации хронотопа отведено демиургической роли повествователя, которая рассмотрена на примере «режиссерской» стратегии Свистонова, подобной жизнетворческой практике символистов. Метатекстуальные вставки, комментирующие писательский труд, обосновывают жанровый выбор Свистонова, который увлечен собиранием не только дневников и мемуаров, но и газетных очерков, уголовной хроники и т. п., становящихся для него источником вдохновения и формой реагирования на пропаганду «литературы факта». Обращение к публицистическим статьям идеологов ЛЕФа позволяет показать, что Вагинов пародирует не только символистскую практику жизнетворчества, но и принципы лефовского жизнестроительства. В связи с этим рассматривается мотив современности, имеющий негативную оценку в произведениях Вагинова. Во втором параграфе «Эсхатологический характер хронотопа: кладбищенский локус, образ “фигуры”-персонажа» исследуется специфическая организация хронотопа в произведениях Вагинова, объясняющая некоторые особенности построения метатекстов в его творчестве, обусловленные темой творчества. Эсхатологический характер прозы Вагинова формируется мотивами смерти, литературы (как синонима ада) и образом Петербурга. Вследствие формирования этого смыслового комплекса, в котором сливаются воедино все основные темы «петербургского текста» как гибельного инфернального пространства, в творчестве Вагинова отчетливо выделяется кладбищенский локус, олицетворяющий современную (Вагинову) литературу. Для Свистонова кладбище 12 является источником собирания фамилий для персонажей его романа, первостепенную роль которых в творческом процессе формирования фигуры характеризует метатекстуальный комментарий в виде примечания в главах «Приведение рукописи в порядок» и «Собирание фамилий». В реферируемом параграфе анализируется специфический для прозы Вагинова образ фигуры, который из «Козлиной песни» переходит в ее метатекст «Труды и дни Свистонова» и появляется в «Бамбочаде» и «Гарпагониане». Мотив появления фигуры оформляется у Вагинова и мистико-оккультной образностью, связанной с астрологической и алхимической символикой. В данном параграфе уделяется внимание мотиву магического вызывания / сотворения человекоподобного существа, представленному в «Трудах и днях Свистонова» ситуацией оживления Свистоновым описанного в газетной вырезке преступника посредством создания рисунка, который выступает метатекстом к газетному очерку. Оживление этой фигуры при очевидной гротескной направленности свистоновской акварели позволяет расценить магический ритуал как пародийную иллюстрацию лефовских призывов создавать живого человека во внебеллетристических жанрах. Таким образом, демиургические претензии литератора, творящего «новую фигуру», соотносимы с социально-идеологическими экспериментами, направленными на формирование человека «новой веры». Утопическая идея формирования «нового человека» отражается и в другом аспекте алхимической темы – современном, научно-технологическом, медико-биологическом эксперименте, который представлен в романе «Бамбочада» также в пародийном сопоставлении с эзотерическим источником: Фелинфлеин сравнивает советский плакат человекамашины с средневековыми астрологическими трактатами. В противовес мертвой профанической современности Вагинов соотносит сакральную ипостась действительности с тайным духовным знанием, в «Бамбочаде» выраженным прямым указанием на имя алхимика Бори, что отсылает к образу его комментатора Пьера Бейля в «Козлиной песни». Анализ данного фрагмента позволяет продемонстрировать сложное метатекстуальное взаимодействие романов «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова», «Бамбочада», драматической поэмы «1925 год». Мотив работы писателя над «фигурами» в романах «Козлиная песнь» и «Труды и дни Свистонова» расширяет свой семантический потенциал за счет свистоновского сопоставления героев с книгами, а также мотива игры, который распространяется на представление о мире в целом в романе «Бамбочада», взаимодействуя в нем также и с образом смерти. В данном смысловом комплексе прослеживается устойчивое присутствие мотива пустоты, характерного для вагиновских образов творцов-демиургов. Образ фигур существенно расширяет свое содержательное наполнение за счет включения в него других значений, связанных с ним: фигуры как танцевальные движения и графические зарисовки, карточная и шахматная фигуры. Следует учитывать, что категория двойничества, прослеживаемая в организации системы сакральных и профанических персонажей-двойников, образов и мотивов вагиновских произведений, позволяет проследить близость вагиновской поэтики бахтинским взглядам на пародию, как на создание смехового двойника, дублера, содержащего параметры как самого текста, так и текста о тексте. Для Вагинова в высшей 13 степени характерна автопародия, при которой собственный текст цензурируется и трансформируется автором в «текст о тексте». В реферируемом параграфе анализируются примеры автопародий «Бамбочады» и «Гарпагонианы», которые становятся автометатекстами «Козлиной песни» и «Трудов и дней Свистонова» и основываются на пересечении мотивов безумия, карточной игры, литературного творчества и образа кладбища. Третий параграф «Монтажный принцип формирования образа героя текста» посвящен анализу универсального для первой половины XX века конструктивистского принципа построения художественного текста – монтажных приемов, используемых Вагиновым для манифестирования античных, трагедийных мотивов принесения в жертву, которые, эксплицируя апполинически-дионисийскую линию русской литературы, развиваются Вагиновым во всех его произведениях. Демонстрация последовательного конструирования литературного произведения представлена Вагиновым на метатекстуальных примерах формирования «коллективного» портрета персонажей в «Козлиной песни» и «Трудах и днях Свистонова», а также мотивом создания «коллективного» тела, как общественно канонизированного корпоративного тела в «Бамбочаде». Вагинов уже в ранней повести «Монастырь Господа нашего Аполлона» заявляет о неразрывной связи темы личности и телесной сущности: тело вовлекается в сферу коллективной трансфизиологической жизни; индивид не закрепляется в коллективе, поскольку теряет свою соматическую субстанцию, присущую живому существу, но автоматически претендует на статус живого: он становится призраком, хотящим есть. Тело поэта (или артистической личности, подобной Фелинфлеину, способной стать заместителем поэта, или тело человека, выделяющегося из безликой массы, подобно Локонову) как жертва приносится коллективу. Проходящий через все творчество Вагинова мотив принесения в жертву позволяет писателю реконструировать глубинные пласты жертвенной символики, которые сформированы в ритуале разыгрывания в древней трагедии. В данном контексте особое значение приобретает название романа «Козлиная песнь» и введение в его текст орфических и дионисийских мотивов. Именно в античной драматургии, в ритуальном, культовом характере трагедии, формирующем ее жанровую специфику, находит отражение мотив трапезы как одной из самых древних манифестаций приема пищи, рассматриваемый в данном параграфе в контексте культурологических типологий цивилизаций, в которых еда выступает важнейшим классификатором различных периодов человеческой культуры. В связи с пищевым и кулинарным кодом романа «Бамбочада» и образом инженераповара Торопуло особенное значение приобретают образы еды как фундаментального слоя поэтики комедии и ее непременное действующее лицо – повар. В топике пира, присутствующей в «Бамбочаде», прямо указывается на связь повара Торопуло и главного героя Евгения с дионисийско-вакхической темой. Анализ мотивов гигиены, вегетарианства, кулинарии, аппетита, образов корпорального тела и телесных «заместителей» показывает, что в «Бамбочаде» разделывание и поедание мяса становится способом отвлечения от смерти и символизирует уходящую дореволюционную эпоху; растительная же пища, 14 маркирующая именно советский новый быт и образ жизни в целом, когда на одно из первых мест выдвигается идея гигиены, олицетворяет собою жизнеподобие. В общем семантическом кругу находятся мотивы инициации и жертвоприношения ради восстановления космического порядка и воскрешения в более высокой очищенной ипостаси. В этот круг органично вписывается миф о Дионисе (и возрождающемся Фениксе) и Аполлоне, особенно важный для «Козлиной песни», а также – мотив жертвоприношения Аполлону в «Монастыре Господа нашего Аполлона». Сближение творчества с инициационным испытанием и жертвоприношением содержится также в драматической поэме «1925 год». Жертвоприношение во имя искусства становится предметом пародии в «Трудах и днях Свистонова» и называется там «духовным убийством». Мотив жертвоприношения в современном прочтении в «Козлиной песни» и «Монастыре Господа нашего Аполлона» переносится в плоскость самостоятельного нравственного выбора, осуществляемого посредством поэтического творчества, становясь темой благородного самопожертвования и приобретая вневременной, универсальный характер. В контексте двойничества, ложного и истинного тождества с Орфеем, Филостратом, Аполлонием Тианским, Фениксом, образом автора в «Козлиной песни» можно рассматривать неизвестного поэта как универсальную общекультурную фигуру поэта-жертвы. Творческая рефлексия Вагинова направлена на выявление в современной ему действительности роли творческой личности, традиционно олицетворяемой образом поэта как носителя пророческого дара, как нравственного учителя и духовного пастыря. Исторические процессы, приведшие в 1920-е годы советскую культуру к принципам нивелирования личности, совпали в художественной сфере с ситуацией «авторского» кризиса, когда, по Бахтину, вступают в противоречие потребности жизненного поступка и эстетического завершения, активного, ответственного деятеля и «вненаходимой» творческой инстанции. Разрешение конфликта Вагинов ищет в разнообразных формах проявления авторской позиции: от коллективного портрета, монтируемого из масок персонажа, до уподобления героя безличной марионетке, подчиненной внешним обстоятельствам. В третьей главе «Логоцентрическая модель прозы Вагинова» рассматривается соотнесение в произведениях Вагинова пространственных координат и телесной образности с образом слова и такими важнейшими его характеристиками, как антропоморфность и магическая направленность словесного творчества; здесь же исследуются специфические метатекстуальные средства художественного воплощения литературной рефлексии, предполагающие последовательный интерес к теме филологии и литературного труда и определяемые как художественными и научными поисками современников Вагинова, так и обращением самого писателя к историкокультурной традиции. В первом параграфе «Язык как магическое средство создания универсума» с привлечением современных Вагинову деклараций и манифестов, публицистических выступлений, литературно-художественных и критических обзоров и статей, мемуарных свидетельств о характере творческих поисков поэтов-экспериментаторов рассматриваются мотивы и образы, формирующие в 15 художественном мире Вагинова особую роль языка как магического средства создания универсума. Ритм и семантическое преображение слова в стихотворной строке, а также ритм, выбор слов и их интерпретационная многозначность в прозаическом творчестве являются определяющими факторами не только литературной деятельности героев-демиургов произведений Вагинова, но и творчества самого Вагинова, назвавшего один из поэтических сборников «Опытами соединения слов посредством ритма», тыняновский подтекст которого отмечался уже современниками. Значимость для поэтического и прозаического творчества ритма, отраженная в произведениях Вагинова, анализируется в контексте научных исследований того времени, обращенных к изучению этого фактора: книги «Проблема стихотворного языка» Ю.Тынянова, некоторые положения которой были предвосхищены в ранней прозе Вагинова, и работы М.Бахтина «Автор и герой в эстетической деятельности», где ритм рассматривается в связи с творческой серьезностью, что не может не привлечь внимания к одному из фрагментов «Трудов и дней Свистонова», в котором именно ритм становится ведущим фактором магического вовлечения персонажей в романное пространство и в котором акцент ставится на пародии как смеховом дублере «серьезного» текста. Важную роль ритма отмечали и лефовские публицисты, во многом определявшие характер развития современной им литературы: Н.Чужак в одной из программных статей лефовского сборника, расшифровывая понятие «литературы факта», вводит в ее жанровый перечень «ритмически построенную речь; памфлет, пародию, сатиру»1. Тем самым ритмизованная проза Свистонова, пародирующая его современников, в сочетании с увлечением Свистонова «фактомонтажом», собиранием газетных очерков, мемуаров и описаний путешествий, превращает его из рафинированного собирателя раритетов в писателя, хорошо разбирающегося в идеологических тонкостях литературной борьбы. Определяющая роль ритма и семантическая многозначность, возникающая в поэтической речи, посредством образа поэтов – «настоящих заумников» в «Козлиной песни» вызывает ассоциации с широким спектром поэтических имен художников-авангардистов, занимавшихся словотворчеством, «заумью». Мотив «зауми» анализируется с учетом литературного подтекста, связанного с творчеством В.Хлебникова, А.Крученых, А.Туфанова (понятие «зауми» представлено разными художественными воплощениями и имеет у этих поэтов разное содержательное наполнение). В реферируемом параграфе рассматривается связь данного мотива с образом антропоморфного слова, что позволяет восстановить подтекст, связанный с «литературным бытом» ОБЭРИУ, с мотивом юности, эксплицирующим хлебниковский подтекст. Мотив «зауми» взаимодействует в художественном мире Вагинова с мотивом высокой «бессмыслицы» поэтической речи, свойственной символистскому и отчасти акмеистическому дискурсам. Образ «заумников» актуализирует тему социально ангажированного искусства, внятного и доступного пониманию, противопоставленного высокой Чужак Н. Литература жизнестроения (Исторический пробег) // Литература факта: Первый сборник материалов работников ЛЕФа / Под ред. Чужака Н.Ф. М., 2000. С. 61. 1 16 поэтической бессмыслице. Всевозможные политико-идеологические требования понятности современного искусства массам, а также требование его социальной направленности, последовательно сформулированные теоретиками ЛЕФа, нашли свое отражение в прозе Вагинова, в частности, в содержательной наполненности мотивов и образов, формирующих семантическое поле поэтического творчества и его рецепции: это мотивы каталогизирования поэтических смыслов, научной поэзии и образ радио, рассматриваемые в контексте творчества В.Хлебникова, Ф.Маринетти, А.Крученых, В.Брюсова. Мотив понятности, доступности, простоты произведений искусства, заявленный в «Козлиной песни», получает дополнительное прочтение в «Трудах и днях Свистонова» благодаря его связи с мотивами расцвета и коллекционирования, образами музея и кунсткамеры и усиливается метатекстуальными моделями: литературными вставками – цитатами из романа Свистонова, новеллами, газетными вырезками, фрагментами из книг, журналов, альманахов, что вызывает ассоциацию с присущей ЛЕФу апологией факта, документа в литературе и противопоставлением газетных жанров романистике старой литературы. Образ слова анализируется в контексте истории термина vates, который усилиями Энния был объединен с представлениями о колдунах и гадателях, что объясняет определение, данное поэтическим занятиям неизвестного поэта, – словогадания. Содержательная трансформация этого термина, произошедшая в античный период, позволяет объяснить систему пародийного тождества сакральных и профанических двойников: неизвестного поэта, Свистонова, Вергилия, Аполлония Тианского, Феникса. Художественный универсум произведений Вагинова, как и художественный мир его персонажей-демиургов, манифестирует слово как инструмент проникновения в запредельные метафизические смыслы, утрата которых приводит к духовной или физической смерти героев-творцов. Исследование природы творчества и рефлексирующего характера личности автора формирует вагиновское творчество как метатекст, что неизбежно делает слово центральным элементом этих поисков. Во втором параграфе «Тема филологии и образ литератора в художественном мире Вагинова» рассматривается приоритетное положение в художественном мире Вагинова темы литературы и филологии, эксплицированной высказываниями неизвестного поэта, что позволяет говорить о выдвижении на первый план фигуры писателя, демиурга художественного универсума. Авторская личность, как важнейший элемент метатекстуальной поэтики, у Вагинова распадается на составляющие: равноправный с иными действующими лицами персонаж с чертами, частично имитирующими автобиографические, частично отсылающими к реальной личности Вагинова; другая ипостась – мифологическая, уподобляющая образ автора хтоническому существу (образ автора в «Козлиной песни») или демонологическому, «мефистофелеподобному» (образ Свистонова в «Трудах и днях Свистонова»). Уже в ранней прозе образ автора атрибутируется как творец, поэт («Монастырь Господа нашего Аполлона»), затем как сочинитель, «литератор» («Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова»). В параграфе исследуется один из возможных вариантов метатекстуального прочтения вагиновского именования образа автора литератором, связанный с 17 тыняновской интерпретацией этого слова. Анализ тыняновского подтекста в вагиновском творчестве основывается на ценностно значимой для Тынянова самоидентификации как литератора, подтверждаемой как мемуарными свидетельствами младоформалистов (В.Каверин, Л.Гинзбург), так и высказываниями самого ученого. Так, в письме Тынянова, обращенном к Л.Лунцу, вокруг определения «настоящего литератора» объединены принципиально важные для опоязовцев понятия «умения делать нужные вещи», а также определение литературной культуры как «веселой», «легкой», отсылающее к речи А.Блока «О назначении поэта». Под идеальной фигурой, соединяющей в литературном труде творческое вдохновение и профессионализм, основанный на аналитическом начале, Тынянов подразумевает Пушкина, зашифровывая его образ отсылкой к блоковскому выступлению. Определение своей научной и критической работы как «веселой» было принципиально важным для Тынянова и его единомышленников и входило в кружковую семантику, манифестируемую не только в переписке, но и в статьях (Б.Эйхенбаум, В.Шкловский, И.Груздев), в которых высказывалась настоятельная потребность в поиске новых, метатекстуальных жанров, позволяющих осознать специфику творческого процесса. Рассмотрение места образа литератора в художественном мире Вагинова очерчивает позицию писателя в отношении опоязовского и связанного с ним футуристического понимания научного и художественного творчества, основанного на сциентистской позиции, рационализации творческого процесса, профессионализации литературной деятельности. Вероятным представляется в целом негативное или, по крайней мере, скептическое отношение Вагинова к аналитическому подходу в исследовании литературы, которое декларирует полное и буквальное «прочтение» всех ее содержательных интерпретационных версий и стремится заменить традиционные гуманитарные основания искусства естественно-научными и оккультными. Недопустимость десакрализации поэтического мастерства как таинства рассмотрены на примере анализа мотивов бесплодия, разложения (биологического и аналитического), обучения поэтическому искусству, образа ада и др. В параграфе рассматривается научно-художественный контекст семантической актуализации слова «вещь», выдвигающегося в словаре формалистов на первый план. Для членов ОПОЯЗа слово «вещь», отражающее историко-культурное богатство феномена вещи, становится важным термином, связанным не только с литературной деятельностью и понятием «социального заказа», но и с филологической рефлексией, направленной на осознание литературного творчества, что подчеркнуто ролью ОПОЯЗа как теоретического крыла русского авангарда, чей образный словарь и художественные методы переосмысляет Вагинов. Следует учитывать совершенно особую роль мира вещей в «петербургском тексте», который завершается бессмысленным собиранием вещей героями последнего романа Вагинова. Гипертрофированный мир вещей, запечатленный в поэтике Вагинова, отражает нарастание энтропии, приближая тем самым человека к ситуации абсурда, категория которого была определяющей для поэтики ОБЭРИУ. 18 Особое внимание в параграфе уделяется анализу рол священных предметовхранилищ, имеющих несомненные мифопоэтические корни, и в связи с этим – отголоски этой мифопоэтической ауры в таких образах романов Вагинова, как книжный шкаф, сундук, комод (выступающий семантическим эквивалентом дома и сада как метафоры стихотворения). На примере образа шкафа, играющего в «литературном быту» обэриутов роль одного из ключевых слов-вещей, особенно отчетливо проступает мифологическая основа поэтики Вагинова с осознанной постановкой акцента на роли хранящихся в нем сакральных предметов, идентичных образу хозяина (образ кукол, погребальных танагрских статуэток) и / или выступающих в роли проводника в мир культуры (образ книги). Образ книжного шкафа маркирован в творчестве Вагинова, олицетворяя, с одной стороны, вместилище всей мировой культуры, с другой стороны, становясь символом потаенного смысла (с ним сопоставимы эзотерические смыслы, проявляющиеся в словах и текстах при «словогадании» неизвестного поэта или в интерпретациях Тептелкина) и выступая образом, изоморфным слову. Анализируя художественными средствами сходства и различия между «наукой» и «литературой», Вагинов склонен объединить их единым дискурсом, но не в современном ему варианте филологической и художественной практики опоязовцев, а в варианте античной идеи Логоса, позволяющем снять границы между автором, персонажем и читателем-интерпретатором. Художественным олицетворением такого понимания античного Логоса для Вагинова становится историческая фигура писателя Флавия Филострата и его изоморфные ипостаси: Орфей, Аполлон, Дионис, Феникс, Аполлоний Тианский. Онтологическая неисчерпаемость бытия делает трагически невозможной любую попытку буквального его закрепления и полного постижения в акте письма (неизвестный поэт), «калькирования» в словесный текст (прозаик Свистонов), «каталогизирования» смыслов (филолог Тептелкин), обрекая демиурга на творческое бесплодие, опустошение и чувство бессилия. Метатекстуальные эксперименты Вагинова, направленные на изучение психологии творчества, насыщают его произведения смысловой полифоничностью, основанной на понимании того, что, как и реальный мир, художественный универсум непредсказуемо многозначен, уникален и многовариантен в своих сюжетах развития. В Заключении подводятся итоги исследования. Анализ построения пространственно-временных моделей в произведениях Вагинова 1920-х годов как специфической формально-содержательной особенности его прозы позволяет сделать вывод о том, что хронотоп становится в его творчестве выразительным художественным средством, которое, воплощая взаимоотношения творца-демиурга и его творения, эксплицирует метатекстуальные принципы и выполняет роль действенного эстетического и этического инструмента. Идея взаимозависимости демиурга и творимого им художественного текста выдвигает на первый план этическое осмысление Вагиновым в новых исторических условиях мифопоэтической модели жертвенной смерти поэта-творца. В этих условиях акт творения и / или воссоздания мира словом выполняет в произведениях Вагинова роль своеобразного магического действа, значимыми элементами в котором становятся такие факторы, как 19 последовательность соединения слов и ритм. Неисчерпаемо богатая для изучения дихотомия «автор – текст» неизбежно влечет за собою вопрос о единстве поэта и создаваемого им текста. В историческом контексте своего времени, разрушающем фундаментальные основы духовности, Вагинов настаивает на том, что идея десакрализации писателя как единственного демиурга художественности опасна: именно развенчание личности творца-автора приводит к смерти автора, который символизирует собою творческое начало, питающее экзистенциальные основы глубинной общественной психологии. Запечатление гармоничного и, вместе с тем, нестабильного образа мира требует от писателя поиска новых семиотических механизмов порождения смысла, одним из которых становится формирование литературного произведения как метатекста. Для достижения этой цели он использует разнообразные интертекстуальные стратегии; комментирование, принцип монтажа, автометатексты, деконструкция текста и иные типологические виды метатекстов, разрабатываемые Вагиновым, формализованы на основе открытой Бахтиным принципиальной полифоничности текста, который построен автором на диалоге «чужого» слова и всего текста. Система интертекстуальных приемов (прямые и косвенные цитаты, реминисценции, аллюзии, парафразы и т. д.), формируемая Вагиновым, актуализирует в его произведениях сопоставление различных исторических эпох, знаковых исторических фигур (Филострат Флавий, Вергилий, Цицерон и др.). Это позволяет Вагинову через героев своих произведений, имеющих исторические прототипы, осмыслить такие принципиально важные категории, как личность и эпоха, личность / коллектив / общество, культура и история, жизнь и смерть. Диалог Вагинова с предшествующими литературными традициями и современниками исследуется в диссертационной работе как идейный, философский диалог на уровне сюжетного построения и композиционных особенностей, объясняющих формы авторского присутствия; мотивно-образная система рассматривается как источник смыслопорождения и моделирования повествовательной структуры. Ориентируясь на предшествующую литературную традицию, Вагинов создает органичный сплав традиционного, «классического» и новаторского, экспериментального начал. Одновременно с этим он являет нам пример интеллектуальной прозы, «игровой» по своей основе, требующей не простого чтения, но внимательного, заинтересованного анализа, разгадывания, основывающегося на знании как конкретного литературного быта послереволюционного Петрограда, так и культурно-исторических реалий. Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях: 1. Шиндина, О. В. Мотив сновидения в творчестве К. Вагинова (отражение бахтинской концепции мениппеи) / О.В. Шиндина // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 19 (45) : Аспирантские тетради: Научный журнал. СПб., 2007. С. 296-299. (Издание, входящее в список ведущих научных журналов, утвержденный ВАК РФ) 20 2. Шиндина, О. В. «Магия слова» в художественном мире К. Вагинова (некоторые аспекты философии творчества) / О. В. Шиндина // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора : тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. Ч. 2. М., 1988. С. 31-32; 3. Шиндина, О. В. О карнавальной природе романа Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Анна Ахматова и русская культура начала ХХ века : тезисы конференции. М., 1989. С. 94-97; 4. Шиндина, О. В. К семантике имен в романе Вагинова «Козлиная песнь»: Тептелкин / О. В. Шиндина // Научно-теоретическое обеспечение профессиональной подготовки студентов педвуза. Вып. 2. Саратов, 1990. С. 73-74; 5. Шиндина, О. В. Некоторые особенности поэтики ранней прозы Вагинова / О. В. Шиндина // Михаил Кузмин и русская культура ХХ века : тезисы и материалы конференции. Л., 1990. С. 103-107; 6. Шиндина, О. В. Театрализация повествования в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Театр. 1991. № 11. С. 161-171; 7. Шиндина, О. В. К отзвукам статьи «Слово и культура» Мандельштама в художественном мире Вагинова / О. В. Шиндина // Осип Мандельштам: Поэтика и текстология : материалы научной конференции. М., 1991. С. 6872; 8. Шиндина, О. В. Несколько замечаний к проблеме «Вагинов и Гумилев» / О. В. Шиндина // Н. Гумилев и русский Парнас : материалы научной конференции. СПб., 1992. С. 84-91; 9. Шиндина, О. В. К выявлению античного слоя в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Балканские чтения-2 : Симпозиум по структуре текста : тезисы и материалы. М., 1992. С. 145-150; 10.Шиндина, О. В. [Рец. на кн.: К. К. Вагинов. Козлиная песнь : Романы] / О. В. Шиндина // Волга. 1992. № 7/8. С. 144-146; 11.Шиндина, О. В. К описанию «культурологического» гербария романа Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Натура и культура : тезисы конференции. М., 1993. С. 56-60; 12.Шиндина, О. В. Музыкальная тема в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Русский авангард в кругу европейской культуры : тезисы и материалы. М., 1993. С. 64-70; 13.Шиндина, О. В. Мотив барокко в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Баpокко в авангаpде – авангард в барокко : тезисы и матеpиалы конференции. М., 1993. С. 42-44; 14.Шиндина, О. В. К интерпретации романа Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Russian Literature. Vol. XXXIV. № 2. 1993. P. 219-239; 15.Шиндина, О. В. Образ Венеры в контексте античной составляющей художественного мира Вагинова / О. В. Шиндина // Балканские чтения-3. Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы : тезисы и материалы симпозиума. М., 1994. С. 61-65; 16.Шиндина, О. В. О метатекстуальной образности романа Вагинова «Труды и дни Свистонова» / О. В. Шиндина // Вторая проза : Русская проза 21 двадцатых-тридцатых годов ХХ века (Labirinti 18 : Collana del Dipartimento di Scienze Filologiche e Storiche). Trento, 1995. Р. 153-177; 17.Шиндина, О. В. К семантике образа сада в художественном мире Вагинова: «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Натура и культура : Славянский мир. М., 1997. С. 165-179; 18.Шиндина, О. В. Образ слова в контексте художественного мира Вагинова / О. В. Шиндина // Russian Literature. 1997. Vol. XLII. № 3/4. Р. 349-378; 19.Шиндина, О. В. Некоторые аспекты растительной символики в романе Вагинова «Козлиная песнь» / О. В. Шиндина // Поэзия и живопись : Сборник трудов памяти Н.И. Харджиева. М., 2000. С. 72-78; 20.Шиндина, О. В. К соотношению культурного и исторического начал в ранней прозе Константина Вагинова / О. В. Шиндина // Russian Literature. 2002. Vol. LI. № 2. Р. 215-241; 21.Шиндина, О. В. О некоторых содержательных особенностях романа Вагинова «Гарпагониана» / О. В. Шиндина // Russian Literature. 2002. Vol. LIII. № 4. Р. 451-469; 22.Шиндина, О. В. Образ города в романе Каверина «Два капитана»: общий взгляд / О. В. Шиндина // Города региона: культурно-символическое наследие как гуманитарный ресурс будущего. Материалы международной научно-практической конференции 15-17 апреля 2003 года / Под ред. проф. Т.П. Фокиной. Саратов, 2003. С. 116-119. 23.Шиндина, О. В. От оживающей статуи к неживому гомункулу: алхимическая тема в раннем творчестве Каверина / О. В. Шиндина // В.Я. Брюсов и русский модернизм: Сборник статей / Ред.-сост. О.А. Лекманов. М., 2004. С. 240-250. 24.Шиндина, О. В. Советское общество в поисках нового человека: Фауст и Гомункулюс в литературе 1920 – 1930-х гг. / О. В. Шиндина // Человек и социум в трансформирующемся мире: сборник научных статей по материалам международной научно-практической конференции. Саратов, 2005. С. 291-295. 25.Шиндина, О. В. Автоцензура и автопародия как элементы метафизики творчества (проза К.Вагинова в контексте невельской школы) / О. В. Шиндина // Человек. История. Культура : Исторический и философский альманах. Саратов, 2006. №5. С. 19-27; 26.Шиндина, О. В. Образы музея и вещи в советской литературе 20-30-х годов (поэтика абсурда) / О. В. Шиндина // Проблемы гуманитарных наук : История и современность. Саратов, 2006. С. 102-106; 27.Шиндина, О. В. Геометрия пространства и метафизика текста («Альтиметр» М. Зенкевича) / О. В. Шиндина // Литературно-художественный авангард в социокультурном контексте российской провинции: история и современность : сб. статей участников межд. науч. конф. (Саратов, 9-11 октября 2008 г.) / отв. ред. И. Ю. Иванюшина. Саратов, 2008. С. 318-325. 22 ШИНДИНА Ольга Викторовна Творчество К.К. Вагинова как метатекст АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Подписано в печать 13.04.10 г. Формат 60х84 1/16 Бумага типогр. №1. Печать РИЗО. Объем 1,5 усл. печ. л. Тираж 100 экз. Заказ 201 Издательский центр Саратовского государственного социально-экономического университета 410003, Саратов, Радищева, 89. 23
