Морковин А.А. Творение и эволюция: «Несовместимости суть дополнительности» а
реклама
Морковин А.А. Творение и эволюция: «Несовместимости суть дополнительности» В отзывах на статью А.К. Кондрашова уже успели поспорить о том, является ли эта статья длинной и интересной или только длинной. На мой взгляд, статья, безусловно, интересна, и некоторые заданные в ней вопросы не имеют однозначного и окончательного решения в православном богословии. Поэтому я хотел бы поблагодарить автора за повод для их обсуждения. «Однажды Тру-ля-ля и Тра-ля-ля решили вздуть друг дружку…» То, что в учении Церкви и поныне существуют проблемные вопросы, неудивительно — ведь богословие, как и любая другая форма мысли, не представляет собой нечто застывшее, оно продолжает развиваться. У нас нет христианства, «готового к употреблению»: каждая эпоха ставит новые вопросы, на которые необходимо искать творческий ответ. В IV в. никому не приходило в голову сопоставлять книгу Бытия с эволюционной теорией, которой тогда еще не было, а в X в. вряд ли многие выступали против допустимости смертной казни. Со стороны может показаться, что на такого рода трудности обращают внимание только критики религии, тогда как сами верующие в упор не замечают их. Это, конечно, не так: в Церкви (здесь и далее я говорю о РПЦ МП) ведется работа по решению многих из них, хотя и не всегда так интенсивно, как хотелось бы. Сразу отмечу, что я вовсе не собираюсь оправдывать поступки и взгляды древних и современных церковных деятелей, которые бичует автор статьи — будь то жестокие расправы с еретиками или «банальное» корыстолюбие. Отмечу, однако, что все эти явления и не рассматриваются Церковью как допустимые, даже если они совершались людьми, причисленными к лику святых. Официальной позицией Церкви не могут считаться высказывания или мнения отдельных лиц, включая патриарха и иных высокопоставленных иерархов. Эта позиция выражается только в документах, принятых на церковных соборах (хотя и в этом случае она остается открытой для внутрицерковной критики — известны случаи, когда последующие соборы отменяли решения предыдущих). С официальной позицией Церкви по многим острым вопросам современности можно ознакомиться, например, в Основах социальной концепции (ОСК). В частности, этот документ поддерживает запрет на смертную казнь: уже поэтому нет смысла рассуждать о солидарности Церкви с жестокими правителями прошлого. Безусловно, что тем же соборным путем должны быть осуждены различные негативные стороны общественной деятельности иерархов прошлого. Отчасти это уже сделано — так, Поместный собор 1971 г. признал равнозначность дои послениконовских богослужебных обрядов, а в тех же ОСК осуждается сервилизм священноначалия в отношении власти. Такой же негативной оценки заслуживают и всевозможные проявления нетерпимости к науке. Конфликт Церкви с наукой, обострившийся со времен публикации известной книги Дарвина, к счастью, обошелся без человеческих жертв (если не считать таковыми погибших в гонениях на Церковь со стороны «единственно верного научного материалистического учения»). Тем не менее, ряд церковных писателей критиковал и, увы, продолжает «ниспровергать» неприятные для них области эволюционной биологии, геологии, космологии и других естественных наук. Нетрудно убедиться, что в подавляющем большинстве эти «ниспровержения» основаны на элементарной неосведомленности в содержании критикуемого предмета, а порой и на сознательной подтасовке фактов. Мотивы такой деятельности в общем-то понятны (я сознательно оставляю за скобками мотивы политического плана — остановлюсь только на мировоззренческих). Развитие науки в последние столетия позволило ей объяснить многое из того, что ранее было «зоной компетенции» одной лишь религии. В то же время, это бурное развитие превратило саму науку в разновидность (квази)религии — сам термин «научное мировоззрение» указывает, что наука стала для многих не только средством познания, но и главнейшим жизненным ориентиром [4, 9]. Такое мировоззрение обычно (хотя и не обязательно) приводит к отрицанию положительного значения религии, утверждению ее несомненной ложности, а также к моральному релятивизму или аморализму. При этом все эти нападки подаются как «научно обоснованные», что в качестве ответной реакции со стороны многих верующих порождает недоверие к науке (впрочем, современный антисциентизм далеко не сводится к религиозному направлению). Конечно, отрицание фактов науки — это тупиковый путь самозащиты. А действительное решение проблемы — осмысление различий сфер научного и вненаучного знания, о котором и пойдет речь ниже. Граница на замке Не нужно доказывать, что даже в наше просвещенное время в жизни людей большую роль играют культурные явления, не сводящиеся к науке. И в этом нет ничего плохого — вряд ли многие хотят жить в мире, где не было бы музыки, живописи или простой человеческой дружбы. Осмысляя действительность, человек далеко не всегда проверяет свои суждения критериями научности — просто потому, что в большинстве случаев это невозможно, да и не нужно. В искусстве, в общении с другими людьми человек полагается прежде всего на интуицию, да и само научное познание начинается именно с нее. Это наводит на мысли, что у научного метода есть своя область применения и свои границы. Не надо бросать чтение на этом месте и думать, будто кто-то (не иначе, как РПЦ МП) собирается ограничить науку и вернуть ее в рамки геоцентризма. Границы научного метода — ключевая тема философии и методологии науки, хотя обычно они мало осознаются самими учеными (главным образом из-за пренебрежительного отношения к философии). Прежде всего, эти границы связаны с тем, что в науке, как и любом другом дискурсе, некоторые базовые утверждения принимаются в качестве аксиом. Они обосновываются «здравым смыслом», но не могут быть доказаны или опровергнуты научным методом. Как известно, основной критерий научности — это фальсифицируемость, возможность опровержения той или иной гипотезы. Если такой возможности нет, гипотеза переходит в разряд метафизических утверждений. К ним относятся и базовые постулаты науки. Первый из них — принцип познаваемости мира: то, что мы изучаем, не иллюзия, и наш разум обладает адекватными средствами для того, чтобы приблизится к истине (или, по крайней мере, отказаться от явной лжи). Этот принцип кажется достаточно тривиальным, но в действительности он совсем не прост. Каким образом мы можем убедиться в достоверность нашего знания? Конечно, мы можем вновь и вновь проверять наши гипотезы в экспериментах, но эти проверки имеют смысл лишь в том случае, если мы действительно способны отличать истинное от ложного. Обосновать эту возможность можно только с помощью некой внешней инстанции. Ей может выступать Бог (например, в средневековой философии или у Декарта). Возможны и материалистические трактовки, например через теорию эволюцию. Вкратце, такая трактовка (эволюционная эпистемология) предполагает, что наши познавательные возможности возникли в ходе эволюции. Восприятие мира, соответствующее реальности — необходимое условие выживания, поэтому мы и можем быть уверены в возможности познания истины. Это рассуждение может показаться научным обоснованием принципа познаваемости: но вдумаемся в него глубже. Ведь сама эволюционная теория, также как теория гравитации, магнетизма, относительности и любая другая — это продукт познания. Однако, познание, как мы уже выяснили, требует внешней инстанции для обоснования его истинности. Чтобы обосновать теорию эволюции, мы уже должны быть уверены в возможности получения достоверного знания! Значит, трактовка эволюционной эпистемологии содержит круг в аргументации: часть нашего знания (эволюционная теория) выступает в роли необходимого условия самой возможности знания. Фактически, в эволюционной эпистемологии теория эволюции выступает не как знание, а как базовый метафизический постулат. Это не означает, что наука не может исследовать происхождение познавательных способностей — этим с успехом занимаются сравнительная зоопсихология, когнитивная этология и сходные дисциплины, но они не дают ответа на вопрос, что представляет собой познание как таковое. Таким образом, принцип познаваемости можно обосновать только через другие недоказуемые утверждения, что, разумеется, не делает его научно обоснованным. К слову, в последнее время физики (насколько я могу судить по популярной литературе) нередко сомневаются в познавательных возможностях человека и приходят к мысли, что законы природы могут оказаться недоступными для окончательной формулировки. Сходный пессимизм уместен и в отношении эволюционных сценариев, которые, как правило, нельзя окончательно верифицировать ввиду невозможности прямого наблюдения; выбор между альтернативными сценариями нередко представляется крайне затруднительным1. Собственно, мы вообще не смогли бы изучать события прошлого, в том числе эволюцию, если бы не второй базовый принцип науки — принцип актуализма. Следуя ему, мы допускаем, что материальный мир в прошлом подчинялся тем же законам, что и сейчас, если не доказано обратное. Например, когда ученый находит окаменелую кость, он делает вывод, что эта кость принадлежала когда-то жившему на Земле животному, а не строит гипотез о том, что окаменелость была отдельно сотворена Богом в качестве проекта будущего творения (такой теорией прославился один натуралист XVIII в., но ее дальнейшая судьба была печальной). Принцип актуализма — прямое следствие более общего принципа экономии мышления, той самой «бритвы Оккама», которая не позволяет умножать сущности сверх необходимого. Как быть с первыми страницами Библии? Один «младоземельный креационист» в своей книге рассказывает душераздирающую историю из своей юности. Он горячо верил в Христа, но в то же время ясно осознавал, что описанное в книге Бытия шестидневное творение слабо напоминает современные научные концепции. В какой-то момент он взял ножницы и просто вырезал из текста Библии все то, что счел ложным в свете научного знания. Позднее, вероятно не выдержав напряжения, он перешел на позиции антиэволюционизма и занялся тем самым «ниспровержением» науки, о котором я говорил в начале. Тем самым статус-кво Библии был для него восстановлен, но нет ли более разумного способа для такого восстановления? Принятие принципов познаваемости и актуализма задает направление познания мира: оно позволяет строить проверяемые гипотезы и теории, которые нередко обладают и прогностической ценностью. Тем не менее, эти принципы принимаются аксиоматически, поэтому при желании их можно и не принимать… К примеру, если отвергнуть принцип актуализма, то ничего не помешает считать, что Земля существует лишь 7,5 с небольшим тысяч лет и придерживаться других не одобряемых А.К. Кондрашовым представлений. Именно так поступают некоторые христианские апологеты (например иеромон. Серафим (Роуз) [12]). Правда, в этом случае становится совершенно непонятным, что же тогда означают многочисленные свидетельства древности Земли и Вселенной [10] — не иначе как глобальную фальсификацию от Создателя?.. Подчеркну — я вовсе не считаю, что такую точку зрения нужно преподавать в школе наравне с научной. Не только потому, что это всего лишь частное богословское мнение представителей одной из конфессий, но прежде всего потому, что ее принятие равносильно отказу от познания и никак не способствует лучшему пониманию законов материального мира. Тем не менее, как специфический натурфилософский взгляд, она вполне имеет право на существование, и я ничего не имею против того, чтобы она излагалась богословами в таком качестве. Сходные взгляды высказывал еп. Василий (Родзянко), который полагал, что в книге Бытия изложена некая метаистория, происходившая в ином, отличном от нашего мире. Развитие мира начиная от Большого Взрыва, которое изучает наука — это лишь его восстановление после грехопадения человека, и оно не имеет отношения к библейскому повествованию. Эта теория — «альтеризм» [3] — конечно, устраняет расхождения с наукой, однако и она устраивает далеко не всех. Другое распространенное и наиболее близкое мне направление естественнонаучной апологетики заключается в проведении параллелей между текстом Библии и естественнонаучными фактами, разумеется, с учетом особенностей жанра Бытия. Сегодня некоторые не в меру ретивые защитники православного учения стремятся сохранить каждую йоту толкований св. Отцов древности (таких как св. Ефрем Сирин, св. Василий Великий, св. Иоанн Златоуст) и считают, что в понимании Творения делать поправки на уровень научных познаний поздней античности совершенно недопустимо. Некоторые доходят до того, что даже настаивают на необходимости признать истинность учения о четырех первоэлементах-стихиях. Но, к счастью, есть и другие мнения. В конце концов, нелепо спорить с тем, что за полторы тысячи лет наука несколько продвинулась в понимании природы и ее законов. Поэтому я полностью согласен с мнением богословов (например, прот. Василия (Зеньковского), игум. Нафанаила (Львова), прот. Николая (Иванова), прот. Леонида (Цыпина)), которые считают, что подлинное развитие святоотеческого подхода — это осмысление Библии в свете современных научных концепций, а вовсе не ниспровержение последних. Нравственные и богословские выводы Отцов имеют непреходящее значение на все времена, но малосущественные естественнонаучные детали их толкований могут и должны корректироваться в соответствии с уровнем научных знаний 2 [15]. «Ох уж эти мне аллегории…» А.К. Кондрашов не предъявляет особых претензий к библейской апологетике вплоть до второй главы книги Бытия. Но далее следует «разгромная критика» повествования о сотворении первых людей — и впрямь, оно мало напоминает нам то, о чем теперь говорит антропология. Но стоит ли искать в библейском тексте сугубо научные подробности? Ведь язык Библии богат риторическими фигурами, описание происходящего нередко производится через символы, а вовсе не буквально-конкретено. Зачем это нужно? Почему бы не изложить все так, как принято сейчас в учебниках? Ответ очевиден, если вспомнить о назначении метафорического языка. Для чего к нему прибегают поэты? Возьмем, к примеру, начало замечательной поэмы В. Хлебникова: «Опустило солнце осеннее Свой золотой и тёплый посох, И золотые черепа растений Застряли на утёсах…» Сразу возникает масса вопросов: как солнце может что-то «опустить», откуда у него посох, растения сделаны не из золота и у них нет черепов. Что ж, если кто-то считает, что данные о спектральном составе света и флористическое описание местности могли бы лучше выразить мысль поэта, то, боюсь, В. Хлебников с ним не согласится. Небуквальное описание помогает ярко выразить основную мысль, не затемняя ее излишними подробностями. Цель Библии — показать отношения Бога и человека, оставляя последнему широкое поле для познания мира. Да и что могли бы дать естественнонаучные подробности человеку древности, не знакомому даже с тем, что сейчас преподается в средней школе? Помогли бы они священному тексту лучше исполнить свое назначение, даже если слушатели смогли бы их понять? Когда в университете я изучал курс антропологии, то испытывал некое двойственное ощущение. С одной стороны, то, что сейчас открывает наука об эволюции гоминид — чрезвычайно интересно: чего стоит одно открытие «хоббитов» (Homo floresiensis) или трагическая судьба неандертальцев. С другой стороны, я чувствовал, что все эти истории относятся лично ко мне не в большей степени, чем эволюция слонов или динозавров. Они повествуют о биологических корнях человека — но ничего не говорят о том, чем является сам человек, каким он должен быть и к чему должен стремиться. Правда, многие всерьез полагают, будто эволюционное учение окончательно и бесповоротно доказало, что человек — всего лишь одно из высших животных, ничем не выделяющееся на фоне безразличной к нему вселенной. И поэтому нет смысла говорить ни о цели, ни о предназначении, ни о смысле. Собственно, такой взгляд и составляет основное содержание «научного мировоззрения» (сциентизма). Но может ли он быть доказан средствами науки? Нет. Наука не способна определить место человека в мире — из-за невозможности научного познания человека во всей его полноте [7, 8]. Душа и мозг С чем же связана эта невозможность? Ведь в наше время исследованиями человека — его психики, поведения, эволюционной истории — занимается ряд бурно развивающихся дисциплин. Области, традиционно осваиваемые философией и религией, становятся полем точных исследований. Конечно, в них по-прежнему остается множество проблемных вопросов и «белых пятен», которые, наверное, будут занимать ученых не одно столетие. Тем не менее, прогресс очевиден, и многие уже не сомневаются в том, что со временем наука откроет о человеке всё — ну, или почти всё. А раз так, то религия банально «останется без работы» — ведь все волнующие вопросы получат строго научное разрешение. «Душа» сведется к мозгу, «предназначение человека» — к биологическим предпосылкам его появления, «мораль» — к эволюционно выгодным стратегиям поведения. Тогда о каких «границах научного метода» идет речь? Что ж, я приношу сциентистам свои соболезнования — в рамках науки выполнить описанное выше «сведение человека» никогда не удастся. В его психике присутствуют области, которые принципиально недоступны для научного познания; судить об их природе — дело веры. Так что же остается «за кадром»? Научное познание обязательно предполагает наличие исследователя (субъекта) и того объекта, который он исследует — будь то стол, мозг или алкалоидные соединения. Исследователь при этом понимается как «чистая мысль», он должен абстрагироваться от своих личных пристрастий или телесных особенностей. Ключевой вопрос при изучении психики — что такое сознание? Заметим, что понятие «сознание» в зависимости от контекста может иметь совершенно разный смысл; здесь мы понимаем под ними самосознание, внутреннее «Я» человека, которое и составляет основу субъекта научного познания. Субъект знает о своем существовании и может осмыслять поступающую извне информацию о тех или иных объектах, формируя свое представление о мире. А может ли он познать себя самого? Нет: ведь объект исследования по определению не может быть тождественен субъекту. Конечно, субъект может попробовать пойти в обход и изучить какой-нибудь объект, который, по его предположениям, связан с его собственным сознанием. На эту роль больше всего подходит мозг: так вот, представим субъекта, который знает о своем мозге абсолютно все. Он знает все механизмы его работы, знает, что произойдет в его психике при возбуждении тех или иных зон и т.д. Но даже в этом случае он не может утверждать, будто его сознание сводится к работе мозга: информация о мозге — просто одно из знаний субъекта, но кто такой сам субъект, обладающий этим знанием? Субъект не может познать себя самого — значит, он не может судить и о том, представляет ли он собой продукт работы мозга или, напротив, не исчерпывается им. Чтобы ответить на этот вопрос, обязательно нужен кто-то третий, кто мог бы со стороны сравнить описанного субъекта и его мозг и сделать заключение об их тождестве или различии. Представим, что в качестве этого внешнего наблюдателя выступит другой исследователь. Допустим, что, изучив объективные данные о мозге и психике своего подопытного (скажем, томограммы головного мозга при выполнении различных мысленных задач), он пришел к выводу, что мозг и сознание тождественны друг другу. И вообще, мозг устроен не сложнее компьютера «XT». Что ж, вот оно — доказательство? Не тут-то было! Ведь второй исследователь тоже обладает своим сознанием — и перед нами снова стоит вопрос о том, как оно устроено и тождественно ли оно его мозгу… И это отнюдь не праздный вопрос: мы не способны научно доказать, что сознание одного субъекта устроено так же, как сознание другого. Ведь для проверки этого утверждения опять-таки нужен внешний наблюдатель, который проводил бы сравнение — но и он тоже обладает сознанием… Добавлять наблюдателей пришлось бы до бесконечности, а количество людей, равно как и научного оборудования, все же ограничено (прежде всего размером исследовательского гранта). Иными словами, изучение сознания уже предполагает наличие сознания у субъекта: он не может противопоставить сознание и себя самого. Сознание — необходимое условие любого исследования и оно не может стать его объектом. Можно изучать только отдельные проявления сознания (чем и занимается нейробиология), но это изучение не способно ответить на вопрос, что представляет собой сознание как таковое и как оно соотносится со своим материальным субстратом. Эта трудность, получившая название психофизической проблемы, была сформулирована Р. Декартом [4]. В изучении психики есть еще одно скользкое место. Вернемся к исследователю, изучающему связь психических явлений и состояний мозга у подопытного. В предыдущем примере мы допускали, что исследователь сумел исчерпывающе описать их взаимосвязь. Но возможно ли такое описание в действительности? Фиксация состояний мозга — вопрос чисто технический, но как исследователь может судить о состояниях психики? В конечном счете, это можно сделать лишь со слов самого подопытного. Но словесное описание, разумеется, не позволяет полностью передать личностное переживание, субъективное восприятие психического состояния самим подопытным. И даже если ученый будет изучать свои собственные мозг и психику, он все равно не сможет передать другим людям свои переживания в виде объективного протокола. Субъективное переживание, которое в философии сознания называют квалиа, невозможно сделать объектом научного исследования — оно принадлежит лишь одному субъекту. По этой причине материалистическое утверждение о том, что личностное переживание — это следствие того или иного состояния мозга, не может быть доказано. Представим, что мы зафиксировали абсолютно идентичное состояние мозга двух подопытных: каким образом можно убедиться в том, что они испытывают в точности одно и то же? Способа для этого просто нет. Мы не смогли бы сделать этого даже в том случае, если бы были способны временно стать одним из подопытных (что само по себе чистая фантастика): ведь для того, чтобы сравнить их личностный опыт, нам пришлось бы стать двумя личностями сразу — а это уже полный абсурд. Другой пример. Можно сколько угодно изучать физиологические, физиогномические, нейрологические и прочие проявления влюбленности, однако переживания самого влюбленного все равно известны только ему самому. Допустим, что, изучив признаки этого состояния, мы смогли распознать влюбленного среди десяти обычных людей. Однако мы все равно не сможем быть уверены в том, что этот влюбленный переживает в точности то же самое, что и какой-нибудь другой. Ученый может работать с «влюбленностью» только как некой объективной характеристикой, но ему недоступна ее личностная сторона. Что представляет собой эта личностная сторона и сводится ли она к деятельности мозга, научно проверить опять-таки невозможно. Поэтому сентенции типа «любовь — это чистая химия» больше чем на юмор не тянут. Таким образом, в рамках научного метода сократовское «познай себя» неосуществимо. Проявления сознания и личности в материальном мире, безусловно, связаны с деятельностью мозга, но мы не можем доказать, что они определяются только ей одной: возможно, существует что-то еще3. Представление о том, что сознание и личность содержат в себе некое сверхприродное начало, не может быть доказана или опровергнута средствами науки. Собственно, с этой идеей, похоже, согласен даже сам А.К. Кондрашов, что видно из цитаты: «…для меня частичная свобода моей воли не подлежит сомнению и свидетельствует о том, что не все мое существо полностью контролируется законами природы». Что же это за явление, которое «не контролируется законами природы»? Сложность организации мозга? Но ведь и она, как любой материальный объект, отнюдь не свободна от них: законы сохранения, термодинамики, электричества действуют в мозгу точно так же, как и везде. Однако представление о законах природы применимо лишь там, где применим научный метод. А свободная воля человека вполне может быть свойством того самого недоступного для науки «Я». Следовательно, мы не вправе считать, будто наука способна судить о наличии или отсутствии свободы воли: ее существование — вопрос веры. Однако, отвергая эту свободу, можно в несколько приемов дойти до отрицания личной ответственности и признания необходимости «научно обоснованного контроля» всех сфер жизни общества, т.е. тоталитаризма. Хочется спросить — «оно вам надо»?.. Природа психики — не единственный вопрос без научного ответа. Сходные трудности ждут нас при попытке познать мир в целом — и в частности, ответить на вопросы, конечен он или бесконечен, вечен или сотворен, самодостаточен или зависим от чего-то иного [7, 8]. Все это — примеры так называемых антиномий, вопросов, неразрешимых научным разумом (представление об антиномиях было введено И. Кантом). Эта неразрешимость связана с тем, что субъект неизбежно осуществляет познание мира изнутри, он не способен «выйти» за его пределы и взглянуть на мир «со стороны» (выходить-то некуда! Разве что на тот свет…). Поэтому для исследования доступна лишь часть, отдельные явления мира, но не весь мир целиком. Конечно, теперь каждый знает о теории Большого Взрыва, но Большой Взрыв — это начало только нашей Вселенной, а не мира в целом (который, возможно, содержит много Вселенных). Вероятно, Большому Взрыву предшествовала какая-то другая материальная реальность, о свойствах которой бурно спорят физики-теоретики. А откуда появилась она сама?.. И снова, этот вопрос можно повторять до бесконечности. Во что верят те, кто не верит ни во что Таковы в общих чертах пределы научного познания. Мы видим, что за ними остались принципиально важные для любого человека вопросы о мире и месте человека в нем. Ответ на них он ищет в мифологии. В обиходной речи миф — это синоним неправды, вымысла, эдакий антипод науки [8, 13]. Однако в культурологии термин «миф» обозначает то же, что и мировоззрение. Мифом называют любую систему взглядов, которая определяет, что представляют собой человек и мир в их полноте. На эти вопросы не может быть общезначимого ответа. Миф — область веры, это интуитивное прозрение, которое соединяет в единую картину все наблюдаемые факты и дает понять, что они значат для человека. «Научное мировоззрение» — миф, широко распространившийся с начала Нового времени и не потерявший своей популярности поныне. Аргументы в его пользу понятны. Современный человек, зная о невообразимо огромных размерах Космоса, о том, что наши Земля, Солнечная Система, галактика — не более чем его крохотный уголок, и изучая сложные закономерности развития материальных объектов, легко приходит к мысли, что он сам — не более чем пылинка в этом колоссальном, безразличном к нему водовороте. С другой стороны, созерцая в мире некую гармонию, красоту, а особенно — испытывая трепет перед внутренней красотой человека — мужеством, самопожертвованием, даром творчества, можно придти к выводу о существовании разумной силы, которая небезразлична к человеку и неслучайно ввела его в этот мир. Это мировоззренческий ответ теизма. Именно такой ответ предлагается в Библии, в том числе ее начальных главах. Звездный ужас В фантастическом романе Д. Адамса «Автостопом по галактике» рассказывается о приспособлении, называемом «Тотальным Вихрем», которое гарантированно сводит человека с ума. «Тотальный вихрь» — это полная карта Вселенной, с крохотной стрелочкой, на которой написано: «Ты здесь». Библейское повествование о Творении мира преследует прямо противоположную цель. В ней нет пугающих подробностей об устройстве космоса, зато рассказывается о действительной, а не кажущейся, роли человека в нем. Действительной для верующих, разумеется — но выше мы уже пояснили, что иного пути, кроме веры, для выяснения этой роли просто нет. Подобно тому, как на иконах соотношения размеров часто отражает не физический масштаб, а духовную значимость, в книге Бытия центральное место занимают не просторы Вселенной, а человек и его обитель — Земля. Впрочем, первые стихи (Быт. 1: 1-10) могут пониматься и в космическом аспекте. Так, св. Василий Великий указывал, что в первом стихе Библии под сотворением «неба и земли» (Быт.1: 1) можно понимать не «обычные» небо и землю, а вообще появление духовного и материального миров [15]. Эпитеты «безвидна и пуста», «тьма над бездною» он относит к первоначальному неустроенному состоянию космоса. Все это — примеры библейских метафор. Современные апологеты часто трактуют их через новейшие космологические теории — как состояние материи в раннюю эпоху после Большого Взрыва, который и сам по себе, по замечанию А. Энштейна, «слишком похож на день творения». Такие параллели можно проводить и дальше, но мы не будем излагать их подробно (интересующиеся могут обратиться к специальным работам, например [2, 5, 9, 15, 16]). Отметим лишь некоторые проблемные моменты. Во-первых, сколько длился каждый из дней творения? Известно, что библейское слово «иом» можно понимать не только как день в смысле астрономических суток, но и как промежуток времени неопределенной длины [16]. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что толкователи древности (например, прп. Ефрем Сирин) нередко настаивали на их буквальном значении — ведь в их эпоху никаких противоречащих этому фактов известно еще не было. Поэтому буквальное толкование вполне соответствовало принципу «бритвы Оккама». Иное дело — сейчас, когда «младоземельным креационистам» приходится придумывать немыслимые ухищрения для того, чтобы втиснуть историю Земли в те самые 7,5 тысяч лет. Во-вторых, атеисты нередко упрекают современных апологетов в произвольности построений. Дескать, при желании из текста можно вычитать любой смысл, так что подогнать Библию к науке — дело техники. Однако выше мы уже отмечали, что повествование Бытия совсем не похоже на логически-последовательное научное описание. Воспринимать его в таком качестве не более осмысленно, чем искать научный смысл в метафорах Хлебникова. Библейские символы лишь указывают на те или иные реалии мира, но не дают их подробной характеристики. Поэтому совсем не удивительно, что современные теории не выводятся с необходимостью из Священного Писания; обращаться к нему в целях разрешения научных проблем было бы, по меньшей мере, странно. Поступать следует ровно наоборот — чтобы узнать конкретные события «дней» Творения, нужно обращаться к книге Природы. И в таком подходе нет ничего нового. К примеру, св. Василий Великий, размышляя над тем, что такое «небесная твердь» (Быт. 1: 68), вовсе не настаивает на буквальном понимании этой «тверди» — многим натурфилософам уже было очевидно, что твердого небесного свода не существует. Вместо этого он пытается истолковать это понятие через современные ему представления об атмосфере. Собственно, для понимания практически любого текста мы должны знать нечто, в этом тексте не содержащееся — хотя бы значения слов, на котором он написан. Почти всегда необходимо знать культурный и ситуативный контекст, а также цель, преследуемую повествованием. Все это в полной мере относится и к Священному Писанию. Будь оно столь же ясно и просто, как правила пользования московским метрополитеном, то не было бы и необходимости в истолковании — а мы знаем, что им серьезно занимались многие великие богословы. Парадоксальным образом, либеральная на первый взгляд поправка к церковному учению, сделанная протестантами — отрицание роли святоотеческого Предания, принцип «Solo Scriptura» — в конечном счете, привел многих из них к крайнему фундаментализму в понимании Библии, особенно повествования о Творении [11, 16]. В-третьих, некоторые моменты книги Бытия кажутся прямо противоречащими современным научным представлениям. Конечно, эти представления непрерывно меняются, но, тем не менее, многие положения едва ли когда-нибудь будут опровергнуты. Например, то, что Солнце появилось раньше Земли, а не наоборот. Однако и эти трудности не создают непреодолимой преграды между христианством и наукой. Повторим, Библия не ставит задачи научного описания, и если ее повествование в чем-то не совпадает с научными представлениями, то, вероятно, оно преследует какую-то иную цель. Например, В.Н. Ильин [7] полагает, что в повествовании Шестоднева порядок описания отражает не столько реальную последовательность явлений, сколько их значимость с антропоцентрической точки зрения. А с этой точки зрения, безусловно, Солнце служит Земле, а не наоборот. Другое объяснение, основываясь на высказываемой геологами гипотезе о существовании воднопарового экрана на ранних этапах развития Земли, предполагает, что «сотворение солнца и луны» — время, когда этот экран рассеялся, и светила стали ясно видимы. Список подобных объяснений можно продолжить. В конце концов, важно помнить, что текст Библии предназначался совсем не для обучения древних пастушеских народов последним данным космологии и палеонтологии. Адам и Ева Из сказанного выше ясно, что, говоря о «небуквальном языке Библии», апологеты вовсе не имеют в виду, будто книга Бытия — это просто красивая и поучительная поэма, не имеющая отношения к реальным событиям. Ее повествование также не является «чистой аллегорией» (текстом, имеющим лишь переносный смысл), хотя в нем и присутствует аллегорический пласт [16]. Подобно тому, как стихотворение Хлебникова вполне может описывать конкретную осень, с точки зрения христианина книга Бытия описывает реальные события, пускай и не тем языком, к которому привыкли «ученные». Образный язык Библии особенно ярко проявляется в повествовании о сотворении первых людей (Быт. 2: 7-25). Понять, как именно оно соотносится с данными палеоантропологии, действительно непросто. Пожалуй, лучшее апологетическое сочинение, посвященное этой теме — раздел «Библейская антропология» в книге прот. Николая Иванова [6]. В частности, в ней обсуждается метафора «ребра Адама» и повествование о сотворении Евы. Этот отрывок — традиционная мишень атеистической критики. Однако она направлена лишь на форму и совершенно упускает содержание. Конечно, если истолковывать вторую главу Бытия буквально, мы легко найдем противоречия с наукой. Но стоит ли это делать? Учитывая жанровые особенности Библии, мы должны отдавать большее внимание смыслу, а не литературной критике. Рассказ о сотворении Адама и Евы дает ответ на вопрос о взаимном отношении полов у человека: понятно, что этот вопрос лежит в совершенно иной плоскости, нежели научные данные о конкретных событиях и механизмах антропогенеза. Еврейское слово «цела», обычно переводимое на европейские языки как «ребро», в еврейском языке имеет более широкое значение. Оно может быть переведено как «бок», «сторона»; поэтому его необязательно понимать в буквальном анатомическом смысле. Смысл повествования — в том, что Человек изначально задуман Богом как единая сущность. Два пола не противопоставлены друг другу: они различны, но равны по своему достоинству, и представляют собой две стороны Человека в его целостности. Эти стороны разделены, но они стремятся к единению, в котором и достигается полнота человеческого существа. Для представителя христианской цивилизации такой взгляд на проблему полов может показаться очевидным, однако в действительности он совсем не таков. Достаточно вспомнить отношение к женщине в эллинской культуре: так, согласно древнегреческому мифу, Зевс создал женщину для наказания человечества… Продолжая культурную традицию, Аристотель считал женщину неполноценным от природы мужчиной. Согласитесь, что все это очень далеко от библейского «Плоть от плоти моей и кость от костей моих» (Быт., 2: 23). Когда именно появился человек? Сейчас нам неплохо известна эволюционная история его предков, но остается неясным вопрос, с какого момента следует считать их людьми. Антропологи часто определяют эту границу по частным анатомическим признакам, но с религиозной точки зрения возникновение Человека — это, безусловно, возникновение его самосознания, которое тесно связано со свободой воли и вообще всеми высшими проявлениями человеческой жизни. Самосознание — это суть внутреннего «Я», которое, как мы уже выяснили ранее, не может быть исчерпывающе описано средствами науки. Согласно христианскому учению, оно содержит в себе частицу Божественного Духа; раскрытие подлинной красоты личности через приближение к Богу — высокое предназначение человека. Я уверен, что, глубоко восприняв эту истину, человек сумел бы без страха заглянуть в «Тотальный вихрь». Самосознание — целостная вещь, которая либо присутствует, либо нет. Нельзя быть «немного самосознательным». Однако другие аспекты психики, необходимые для его появления, несомненно, формировались постепенно: некоторые из них есть уже у лягушки, другие появляются лишь у ближайших родственников человека. К сожалению, самосознание не сохраняется в ископаемом виде, поэтому ученые никогда не смогут точно выяснить, на каком этапе эволюции гоминид оно возникло. И поэтому мы, скорее всего, не узнаем со всей определенностью, в какое время и где жили Адам, Ева и их ближайшие потомки. Узнать это из самого текста Библии также вряд ли возможно — ведь библейские родословия и хронология, по-видимому, тоже не представляют собой буквальное описание событий [17]. Небуквальное прочтение совершенно не лишает Библию ее основного, духовного смысла. Так, ничто не мешает нам считать, что человек (точнее, тело человека) произошел эволюционным путем от высших приматов, что «прах земной» (Быт. 2: 7) — это метафора предшествующей человеку материальной реальности. Но высший «орган» своего внутреннего мира человек получил от Творца (Быт. 2: 7) — что, собственно, и сделало его Человеком, а не просто одним из животных. Конечно, он сохранил «план строения» животного, но изначально обладал и многими высокими дарами (например, бессмертием), которые утратил после грехопадения [6]. Также, весьма вероятно, что Потоп покрыл не всю землю (что в свете современных научных данных представляется абсолютно невозможным), а лишь ту часть, где обитало раннее человечество, или даже только один народ Ноя. Ведь в древности «всей землей» и даже «вселенной» нередко называли обитаемую часть суши или область распространения какого-то определенного этноса. Все это никак не затрагивает сути повествования — о роли человека в мире, грехе, воздаянии, Божественном спасении… Знамения и чудеса Говоря об отношениях религии и науки, невозможно обойти вопрос о чудесах. Я не буду останавливаться на теме фальсификаций — их разоблачением занимались многие церковные авторы (например, еп. Порфирий Успенский, диак. Андрей Кураев, диак. А.Е. Мусин). Безусловно, объективная проверка того или иного чудесного события необходима для того, чтобы отсеять явный вымысел (однако она сама по себе сможет определить, имеем ли мы дело с вмешательством Бога или с чем-то еще). Интереснее разобраться в том, как вообще понимается чудо в религиозной традиции и как это представление можно соотнести с научным подходом. В конце концов, было бы странно в разговоре о проблемах современной астрономии обсуждать популярность гороскопов — точно так же не следует судить о православном понимании роли чудесного по народным верованиям, пускай и распространенным в церковной среде. Христиане не сомневаются в том, что наряду с подделками в мире происходили и происходят реальные чудеса. И они совсем не обязательно сопровождаются нарушением законов природы: в христианском понимании вся жизнь, все явления мира чудесны в том смысле, что в них проявляется могущество и воля Творца [13, 15, 18]. Вознося молитвы, верующий прежде всего учится принимать все происходящее как волю Бога: молитва — это вовсе не магическое действие, призванное повлиять на ход событий. Молитва перед трапезой не сделает блюда более изысканными, но она выражает отношение ко всему в жизни, даже не очень значительному — как к дару Творца [1]. Конечно, в Библии и церковном предании мы находим множество случаев, когда в ответ на молитву происходило явное чудо. Но, с точки зрения верующего, сама материя и «обычные» явления природы тоже отнюдь не самодостаточны: они сотворены Богом и поддерживаются его непрерывным Промыслом. Даже те события, которые случайны в человеческом понимании, в действительности также исполняют Его замысел. Особенно наглядно это проявляется в человеческой жизни: наверное, каждый испытывал ощущение неслучайности какого-нибудь поворотного момента своей биографии, хотя при желании его можно расценить и как «простое совпадение». То же можно отнести и к процессам, происходящим в природе. Конечно, материалист трактует такого рода события как «действительно, подлинно случайные», и опять-таки нередко считает эту точку зрения строго научной. Однако в действительности наука не может судить о метафизических корнях происходящих явлений — ей доступны только естественные причины. Так, она может описать некий процесс, идущий по законам вероятности (скажем, точечные мутации), но что лежит в его основе? Человек может верить, что в основе всего лежит Слепая Случайность, он может верить в Разумный Замысел, проявляющийся через природные закономерности — все эти ответы ничего не прибавляют к нашему научному знанию, они имеют только мировоззренческое значение. Как уже говорилось выше, наука не может докопаться до первопричины всего сущего. Не раскрывает она и саму природу причинности — почему одно явление вызывает другое, например, почему протон и электрон притягивают друг друга (конечно, это можно объяснить, привлекая еще какие-нибудь частицы, но в отношении их самих будет стоять тот же вопрос…). Поэтому ответ материализма (метафизической причиной всего в конечном счете является Случай, материя существовала вечно, причинность обусловлена свойствами материи) ничуть не «более научен», чем ответ теизма (причина явлений — воля Творца, материя сотворена и поддерживается Им). Если человек не видит Божественного Промысла в естественном ходе вещей, то он не увидит его и в явно чудесном событии. В конце концов, с учетом квантовых закономерностей законы природы лишились статуса абсолютных запретов: их нарушение крайне маловероятно, но возможно. Даже если ученый вдруг обнаружит нечто чудесное, в рамках науки оно будет всего лишь артефактом, неизвестным природным явлением или случайностью. Поэтому и такое «строго зафиксированное чудо», в конечном счете, требует веры и не станет «доказательством Бога» для тех, кто верить по каким-то причинам не желает. В Евангелии описывается немало случаев, когда люди упорно отказывались видеть действия Бога даже в явных знамениях. Римские стражники, охранявшие гроб Христа, были очевидцами его Воскресения, но затем легко согласились не разглашать этого; похоже, что это великое чудо не оказало никакого влияния на их жизнь (Мф. 28: 4, 1115). Именно поэтому вера человека часто бывает «необходимым условием» чуда: так, Христос отказался дать знамение не верившим в него фарисеям (Мф. 12: 38-39) — не потому, что Он не мог сотворить его, а потому, что это знамение все равно не помогло бы им приблизиться к Богу. Человек, который ставит сверхъестественное явление условием своей веры, просто не осознал, для чего в действительности нужна религия; кроме того, он ошибается, думая, будто чудо что-то доказывает. В христианском понимании чудо — это вовсе не способ, которым Бог навязывает себя людям, не желающим иметь с ним дела. Чудо — это восстановление нарушенного грехопадением порядка мироздания, в котором нет места человеческим страданиям, смерти, отчужденности между людьми и природой. Наука не может сделать чудо общезначимым фактом, но не может и опровергнуть его возможность. Вспомним — наука основывается на принятии познаваемости мира, но такая установка не исключает того, что существует и непознаваемое. «Экономя мышление», наука исходит из постоянства природных закономерностей, но если существует нечто, научному познанию не доступное, то и этот принцип может давать сбой. Следовательно, нет смысла надеяться на то, будто наука может подтвердить или опровергнуть существование чудес; печально, что многие считают ее единственным авторитетом в этом вопросе. Как заметил философ Г. Рормозер, «у нас же и поныне полагают, что нужно отвергнуть реальность воскресения, поскольку естественные науки не могут дать тому подтверждения» [4]. Космонавты в космос летали и… Религию и науку нередко считают несовместимыми противоположностями, но противостояли друг другу далеко не всегда. Религиозная мысль, в том числе христианское богословие, сыграла ключевую роль в становлении научного метода [3]. Последующий конфликт связан прежде всего с нарушением границ применимости каждого из путей познания, и в действительности они дополняют друг друга. Я разделяю надежды на то, что осмысление границ науки поможет преодолеть затянувшееся противостояние. Преодолеть их в рамках научного исследования столь же невозможно, как невозможно пробить головой небесный свод. И наука не отвечает на вопрос о том, что находится по ту сторону этого свода. Конечно, существование пределов научного разума само по себе еще не доказывает существования Бога, однако оно дает понять, что развитие науки не может сделать излишней веру в Него. И это совсем не «бог белых пятен», который, как известно, проявляет свое могущество в явлениях, пока не исследованных учеными: речь идет о границах, которые не преодолеть никаким прогрессом научного знания. Непонимание этих границ, убежденность в то, что наука доказала правоту атеизма и материализма, нередко приводит к внутренней трагедии, которую выразительно описал С. Лем: «Совершенно удивительно… Не соглашаясь, что возможно существование какого бы то ни было творца, и отказывая в персонифицированных свойствах тому, что дало начало миру, одновременно я замечаю неслучайность жизни, или недостаточную объяснимость постулата полной случайности жизни, а следовательно, и человека. Здесь в моей онтологии и в моем мышлении зияет ужасная дыра, которую я ничем не могу заполнить. Ничем!..» Я прошу прощения у читателей, которые дошли до этого места (особенно у тех, у кого платный трафик), за то, что ответ получился столь длинным и, боюсь, не особенно захватывающим. Позвольте в заключение рассказать один добрый анекдот, который как нельзя лучше иллюстрирует представление о границах научного метода. Однажды космонавт и астронавт ремонтировали орбитальную станцию снаружи. — Ну и где же ваш Бог? — говорит астронавт по рации. — Я никого не вижу! — А ты гермошлем сними… — посоветовал космонавт. Я благодарен А.А. Оскольскому за ценные замечания к статье. Представления автора об обсуждаемых проблемах в значительной степени сформировались под влиянием интернет-дискуссий с его участием. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Замечу, что это не относится к сценарию происхождения человека — его эволюционный путь неплохо отражен в ископаемой летописи. Чего нельзя сказать, скажем, о ранней эволюции эукариот или многоклеточных. Повторю еще раз, что понимание книги Бытия в православном богословии остается дискуссионной темой: Церковь пока не имеет соборно выраженного суждения о соотношении науки и библейского повествования, поэтому те или иные мнения апологетов нельзя считать окончательным ответом на вопросы. Кроме того, в апологетической литературе почти всегда имеются естественнонаучные ошибки и неточности (что неудивительно, если учесть охват материала). 2 Связь между телом и сознанием была очевидна еще древнегреческими мыслителями, не оспаривалась она и раннехристианскими апологетами. Отметим, что само по себе существование сознания и квалиа еще не свидетельствует в пользу дуализма природы человека. В философии представлены и материалистические трактовки этих явлений — но важно понять, что их нельзя считать «научно обоснованными». 3 ЛИТЕРАТУРА 1. Блум Антоний, митр. Сурожский, 1972. Диалог верующего с неверующим // Из серии бесед, 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. прозвучавших в религиозной программе Би-би-си. http://www.mitras.ru/besedy/besedy1.htm#1 Гайденко П.П., 1997. Христианство и генезис новоевропейского естествознания // Философскорелигиозные истоки науки. М.: Мартис. 1997. С. 44-87. Гоманьков А.В., 2010. Как писать историю мира? Теория эволюции, креационизм и христианское вероучение // http://www.pravmir.ru/kak-pisat-istoriyu-mira-teoriyaevolyucii-kreacionizm-i-xristianskoe-verouchenie/ 4. Визгин В.П. Границы новоевропейской науки: модерн/постмодерн // Границы науки. М.: ИФРАН. С. 192227. 5. Декарт Р., 1989. Сочинения в двух томах / М.: Мысль. С. 250-296 (глава «Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках»). Иванов Николай, прот., 1997. И сказал Бог…(Опыт истолкования Книги Бытия) / Клин: Христианская жизнь. Ильин В.Н., 2006. Шесть дней творения / Минск: Изд-во Белорусского Экзархата. 192 с. Кант И., 2008. Критика чистого разума / М.: Наука. 662 с. Оскольский А.А., 2006. Полемика эволюционистов и креационистов как семиотическая ловушка // М.П. Горчакова-Сибирская, Е.А. Гусева, И.Б. Гаврилов (ред.) Отечественные традиции гуманитарного знания: история и современность. Науч.-практ. конф. 26 мая 2006 г.: Сб. докл. СПб: СПбГИЭУ. С. 236-238. 10. Печерный А., 2004. Творение или эволюция: битва с ветряными мельницами // http://www.kievorthodox.org/site/faithscience/594/ 11. Ромашко Андрей, свящ., 2009. О сектантском происхождении так называемого «научного креационизма» / http://www.bogoslov.ru/text/393452.html 12. Роуз Серафим, иеромон., 2004. Бытие. Сотворение мира и первые ветхозаветные люди / М.: Русский паломник. 704 стр. 13. Салтыков А.Б., 1999. О чуде // Православный СвятоТихоновский Богословский институт. Богословский сборник. III. М.: Изд-во ПСТГУ. С. 275-283 14. Худиев С.Л., 2010. Великий сциентистский миф // http://www.pravmir.ru/velikij-scientistskij-mif/ 15. Фрумкин К.Г., 2005. Теории чуда в эпоху науки // Эпистемология & Философия науки, т. V, № 3. М.: «Канон+». 16. Цыпин Леонид, прот., 2008. Вселенная, Космос, Жизнь — три Дня Творения / Киев: Пролог. 640 с. 17. Шелепов Андрей, свящ., 2009. Библейские родословия и всемирная история / http://www.bogoslov.ru/text/397037.html 18. Шмеман Александр, прот. О чуде // Из «Воскресных бесед по Радио «Свобода»» (№№ 1262 и 1263), http://shmeman.ru/modules/myarticles/article_storyid_136.html Ссылка на источник в Web
