Небесный человек из Новой Деревни

Небесный человек из Новой Деревни
Олег Степурко
Я заметил, что если попробуешь с ходу что-то вспомнить об о. Александре, то не получается. Но
вот возникает какая-либо ситуация и на ум сразу приходит то, что говорил по этому поводу о.
Александр. И тогда я завел тетрадь и стал записывать эти слова. Так родились эти заметки, которые
открыли мне, как много мыслей о. Алекандра вошли в подсознание и в нужный момент сразу приходят
на ум, как будто наш диалог с Ним никогда не прекращался.
Вышло несколько книг с воспоминаниями об о. Александре Мене. Это воспоминания Гриши
Зобина, Миши Завалова, нашего новодеревенского регента Нины Фортунатовой и другие. Когда я читал
эти воспоминания, я был потрясен. Такое впечатление, что я о. Александра совсем не знал. Он с
каждым человеком общался какой-то особенной гранью, которая другим, возможно, была неизвестна. Я
заметил, что когда мы говорим с людьми, мы часто употребляем одни и те же образы, а о. Александр
мог с каждым человеком говорить по-особенному, мог мгновенно настроится на его волну. Он всегда
как бы попадал в тональность. Мы редко попадаем в тональность, он же всегда чувствовал, как сейчас
надо реагировать, и эта живая настоящая реакция делала его самым живым человеком, которого я знаю.
Вот в Евангелии написано про Иисуса: «Он говорил с силой». Вот и о. Александр говорил с силой,
как отрезал.
О. Александр — человек космического масштаба, такой, как Сергий Радонежский, как Серафим
Саровский. Любые воспоминания о нем нужны в веках, чтобы укреплять в людях веру. Поэтому на
всех, кто его знал, лежит огромная ответственность. Мы не имеем права ничего забыть и унести с собой
в могилу. Я записал несколько воспоминаний, о которых я сейчас расскажу.
Я познакомился с о. Александром в 1967 г., когда тот служил в Тарасовке. Мне безумно повезло: я
стал заниматься джазом. Это такая живая музыка, которая развивает личность и превращает человека из
винтика в независимо мыслящее существо. Музыка, которую ненавидели коммунисты. Они выжигали
джаз каленым железом. Шансов услышать, сыграть джаз не было. Были полуподпольные «сэйшена»,
фестивали раз в год, на которые невозможно было попасть.
Вдруг в последний момент я сообразил, что не смогу освоить математику и физику, не смогу
учиться в техническом ВУЗе, и пошел в консерваторию. Сейчас не жалею об этом.
Путь безбожника связан с бесконечной скорбью, с пустотой и унынием. Как все нормальные и
мыслящие люди, я видел, что правят бал невежества и троечники, они подхалимничают, занимают
ведущие посты, а таланты спиваются, ибо им перекрывают кислород.
В то же время я начал активный поиск духовных идей. Одна знакомая пианистка принесла мне
учебник по Закону Божьему. Он был так кондово написан, что я понял, почему Ленин, получив
«отлично» по Закону Божьему, стал одним из самых главных гонителей Церкви. Я там не очень
разобрался, но я все равно старался поднимать церковные темы.
Валерий Матвеев, саксофонист, с которым мы играли, говорит: «У меня есть знакомый, который
проповедует о Боге», — и познакомил меня с пианистом Валерой Ушаковым. Валера Ушаков повез
меня в Тарасовку знакомить с отцом Александром Менем. Жена Валеры, Лиля, снимала дачу в Семхозе
у тещи о. Александра. Там Валера познакомился с о. Александром и в итоге стал христианином. Потом
он стал одним из лучших регентов храма Николы в Кузнецах, сочинял потрясающие со-временные
церковные песнопения, очень красивые. Он меня привез к о. Александру, и о. Александр пригласил
меня к себе домой, дал литературу, побеседовал со мной.
В 1969 г. я пригласил о. Александра освятить мой дом. О. Александр назначил освящение на утро,
когда никого и не позовешь. Это было в Медведково, на улице Широкова.
Раз православный священник, то, думал я, нужна водка.
Когда он приехал, я заметил такой странный эффект. У меня было голодное детство, мы все время
недоедали, все время о еде думали. Когда были праздники, родители покупали хорошую еду и торт. И
вот я съем кусочек торта — и больше уже есть невозможно. Это бывала такая трагедия! То же самое я
испытал с отцом: вот он приехал — спрашивай его, сколько хочешь. А моя душа, как маленькая рюмка,
уже наполнена и больше информации и не вмещает, и уже никаких вопросов не возникает. Я спел ему
песню, мы выпили по рюмке водки, и я, когда понял, что больше ничего не могу вместить, повез его
домой.
После этого я крестился, постепенно стал ходить в церковь. Мне больше всего помогло то, что о.
Александр организовал подпольный семинар, который бывал у него дома один раз в месяц, куда ходили
мы вчетвером: Михаил Аксенов, будущий клирик американской церкви (сейчас протоиерей Михаил),
Марина Бессонова, знаменитый искусствовед из музея Пушкина (к сожалению, пять лет назад она
умерла), Миша Горелик, автор книги «Беседы со Штайнзальцем».
Мы к о. Александру ездили, и он провел с нами курс катехизации. Я постоянно ездил в церковь в
Тарасовке, старался войти в церковный ритм, но было очень трудно. О. Александр посоветовал
прочитать книжки, в основном самиздатовские, «Сын Человеческий», «Истоки религии», которые он
сам где-то печатал и сам иллюстрировал картинками, фотографиями.
У нас организовалась небольшая община, которая группировалась вокруг церковного пения. Ее
организовал о. Николай Ведерников, настоятель храма Иоанна Воина (он сейчас на покое по здоровью),
который окончил консерваторию по двум факультетам: композиции и фортепиано. Матушка его также
окончила консерваторию по классу фортепиано. Его отец был редактором ЖМП 1, который первым стал
печатать о. Александра. С приходом владыки Питирима о. Александра печатать перестали.
Кружок пения собирался дома у о. Николая — там собиралась московская интеллигенция, был
Миша Аксенов, Валера Ушаков, очень многие наши прихожане. Учили гласы, обиход, было
потрясающее общение. После пения мы пили чай, общались, обсуждали современную жизнь.
Однажды о. Николай пригласил на беседу митрополита Антония (Блюма). Это был, конечно,
праздник. Я помню, мы были абсолютно дикие в духовной области, мы ничего не понимали, но мы как
бы чувствовали эту энергию святости, исходившую от владыки. Миша Аксенов задавал вопросы как
самый умный. Мы просто слушали и смотрели. Митрополит Антоний весь светился и говорил о живом
христианстве.
О. Николай — удивительно интеллигентный человек, умница. Но и к нему, тогда он служил в
Измайлово, мы ходили только на Рождество и на другие праздники — так тяжело было «въехать» в
старинное православное богослужение, если в детстве не было церковного воспитания.
И конечно, самым главным было то, что о. Александр организовал малые группы. Пир духовный
начался, потому что христианство стало реальной жизнью, реальным братством. Малые общины
сохранились до сих пор. Есть фотографии нашей молитвенной группы.
Некоторые люди еще при жизни о. Александра участвовали в них, потом группа делилась,
несколько человек уходили-приходили, но наша группа до сих пор живет, мы регулярно встречаемся в
1
Журнал Московской Патриархии.
этой молитвенной группе. Без таких общин, которые он организовал, вхождение в церковь было бы
очень трудным или даже невозможным.
Религиозных центров в Москве было мало. Была еще экуменическая община Сандра Риги 2,
который жил возле платформы «Маленковская». О нем всегда ходили легенды. У него был шифоньер
какой-то жуткий, чайник медный, который только в фильмах о войне показывают, стол с помойки, а
вместо столешницы чертежная доска. И больше ничего.
К нему приходили молодые христиане и христианки. Он жил в коммунальной квартире, и пришел
сосед, стал трогать стол: «Как же не падают девки, которые голыми танцуют на столе?» По его мнению,
была только одна причина, чтобы приходить — чтобы голыми танцевать на столе. Было очень смешно,
и мы очень смеялись. Сандр умел о Боге говорить совершенно парадоксально, в контексте нового
времени.
Встречи с такими людьми как о. Николай и Сандр, — это, конечно, были важные события.
Однажды я был у Сандра, когда у него были музыканты из Латвии. Они очень хвалились, что в
ресторане во время работы проповедуют Евангелие. Я с восторгом рассказал об этом о. Александру. Он
сказал: «Бесполезно. Пьяный проспится и все забудет».
Как-то летом в Новой деревне, на одной даче встречалась молитвенная группа. Пришел о.
Александр и начал говорить о том, что Бог ждет от нас, чтобы мы принесли плод. Вдруг он обратился к
Розе: «Ну хотя бы вот такой маленький апельсинчик». И он пальцем показал, какой это может быть
крошечный плод.
Еще помню один случай, когда о. Александр попросил меня купить мясо. А тогда в СССР это был,
наверное, самый дефицитный товар. И хотя я работал в оркестре в престижном ресторане гостиницы
«Россия», мне самому не удавалось для себя ничего достать из продуктов. Все обещали помочь, но
когда доходило до дела, все сразу отказывали. И вот я, безо всякой надежды, пошел к шеф-повару с
просьбой продать мясо (а там были смешные внутренние цены). К моему неописуемому удивлению,
она пошла к какому-то дальнему холодильнику, достала большой кусок вырезки, аккуратно завернула в
целлофан и продала мне по себестоимости. В связи с этим вспоминается случай с о. Серафимом
Битюговым3, который послал монахиню на загорский рынок, когда ему, в уже последние дни перед его
смертью, захотелось рыбы. Была война, голод и полное отсутствие продуктов на рынке. И сестра пошла
безо всякой надежды, исключительно из послушания, но, к своему удивлению, она там встретила
старика, который только ей, хотя было много желающих, продал рыбу. После, когда она описала
внешность старика, о. Серафим сказал: «Это был святой Спиридон, пришел мне с подарком с неба». А
это был день его памяти. У святых контакт с небожителями начинается уже здесь.
Как-то мы с о. Александром ехали на такси по МКАД на освящение моей квартиры, с нами ехали
Елена Семеновна и Нина Волгина. Отец Александр повернулся к Нине, сидящей на заднем сиденье, и
стал принимать ее исповедь. Он говорил какие-то необычные слова, использовал такие образы, что
Нина понимала, о чем он ее спрашивает, а я ничего не понимал. Он мог каким-то образом сказать так,
что человек как бы все рассказал, а окружающие, свидетели ничего не поняли. Как это у него
выходило? — Нина понимала, а я не понимал совершенно ничего.
Я удивлен бывал, что простые люди как-то чувствовали, что о. Александр — необыкновенный
человек, и вдруг начинали рассказывать ему о себе. Так шофер такси неожиданно стал рассказывать о.
Александру свою армейскую историю, как однажды, когда он приехал впервые в армию, всех
2
3
См. материал Н. Гарбер «Сандр. Всегда от-крытая дверь». «Дорога вместе», № 1/2008.
Духовник о. Александра и его матери, Елены Семеновны, в 1930-40-е годы.
новобранцев построили на плацу, и капитан спросил: «Кто здесь художники?» Двое-трое парней
решили «косить» под художников и думают: «Как же быть, рисовать мы не умеем, может, по клеточкам
как-нибудь?» Подходит капитан: «Ну вот, художники, вот вам лопаты, нарисуйте нам большие канавы
для тактических занятий, а остальные пойдут смотреть фильм». Это, видимо, так его задело, что он
хотел рассказать о. Александру свою историю, этим поделиться.
Они многое рассказали, повезли нас на кладбище и показали могилу о. Серафима. Там еще была
похоронена духовная дочь о. Серафима, которая нашла его гроб. После смерти о. Серафима, его гроб,
который был зарыт в подвале дома, где он скрывался, отвезли в КГБ, а потом выкинули. Она проходила
мимо, увидела гроб, сунула в него руку и наткнулась на парчу, (его похоронили в облачении), побежала,
рассказала сестрам, и монахини сразу его увезли и похоронили на кладбище.
Должен сказать, что о. Александр очень любил, когда люди снимали дачи в Новой Деревне. Не все
могли выдержать многочисленные молебны, акафисты, отпевания после службы. Надо было, чтобы
люди где-то попили чай, согрелись немножко и подождали, пока он освободится.
Сначала там снимала жилье Зоя Афанасьевна Масленникова, низкий ей поклон, это человек,
который посвятил всю жизнь отцу Александру. Она там жила, чтобы принимать людей, чтобы помогать
ему. Она была настолько бедной, что однажды ей совсем нечего было есть. Она пошла в поле и нашла
четыре замороженных свеклы, была так рада, сварила и съела. Или как-то в Новогоднюю ночь в 12
часов она, оставшись совсем одна, пошла бродить по деревенской улице и почувствовала, что в мире
разлита благодать, когда люди желают друг другу здоровья, счастья, радости в новом году. Эти
пожелания, эти мыслеформы меняют весь мир, весь космос меняют. Зоя Афанасьевна на свои
нищенские деньги купила полмешка кукурузной крупы. На ней исполнялось пророчество евангельское,
когда Иисус Христос двумя хлебами накормил 5 тысяч. Мы ели кашу из этой крупы, а она не кончалась.
Мы ходили к Зое Афанасьевне, не понимая, что это человек без денег, что надо ей помочь. Нам
казалось, что так и должно быть. Мне так стыдно сейчас за это, но нас так воспитали. Мы были
оторваны от реальности, от жизни семьи, жили беспризорниками.
Как-то произошел такой любопытный случай. Когда построили ново-ярославское шоссе в обход
Новой Деревни, стало очень плохо, было мало машин, невозможно было поймать машину для о.
Александра, а он после службы почти всегда ехал на требы в Москву. И вот стоишь, стоишь по 40
минут, голосуешь, машин почти нет, но только он выходит из ограды церкви, неожиданно тут же
появляется машина, и он уезжает в Москву. И так много-много раз было.
И когда о. Александр погиб, мне стало некуда вывозить детей на лето, но моя мать мне отдала
сарайчик на отцов-ской даче в Фирсановке, жутко холодный, спать там было нельзя, и я решил утеплить
его стекловатой, которую отдала одна прихожанка из Новой Деревни.
Я приехал за рулонами стекловаты и сообразил, что сегодня суббота, транспорта нет, уже темнеет
и что я не смогу поймать грузовик, а на легковой не увезешь. И тут я сказал: «Отец Александр, я тут
стоял много раз, Вам машину ловил, а теперь Вы мне машину поймайте, у Вас теперь есть такая
возможность». — И вдруг, приезжает крытый грузовик и везет мою стекловату. Откуда он взялся —
совершенно непонятно.
Надо сказать, что о. Александр о нас всех помнил как-то очень практически. Я хотел узнать про
своего святого Олега Брянского. Однажды я сижу, жду его в домике, вдруг выходит отец Александр и
выносит большую толстую книгу, дореволюционный журнал «Странник», где была огромная статья про
святого Олега Брянского. Он помнил про мое желание и дал мне эту статью.
Там я прочел, как брянские колдуны схватили маленького Олега и решили принести его в жертву
Перуну. Роман, его отец, поклялся, что если удастся отбить Олега, он посвятит его Богу. И Роману
удалось спасти сына. Они смогли пробраться по болотам в языческое капище, и в самый драматический
момент, когда жрецы уже занесли ритуальный нож для заклания Олега, дружинники смогли меткими
выстрелами из луков перебить жрецов и освободить мальчика. Олег Брянский, вместе со своим отцом
Романом, был свидетелем гибели своего дедушки Михаила Тверского, которого в Орде за отказ
отказаться от Христа пытали и содрали с него кожу. В конце жизни он ушел с княжения в монастырь.
Редчайший случай. Все можно бросить — и девушек, и вино, а власть никто не бросает. О. Александр
по этому поводу говорил: «Какой самый сильный инстинкт? Нет, не секс, а власть. Наши кремлевские
геронтократы еле-еле до туалета доходят, а за власть держатся мертвой хваткой».
О. Александр обладал фантастической способностью «не ныть». Интеллигенты без конца
страдают, приходишь — начинают все поливать грязью: все-все плохое, правительство, в церкви ничего
не разрешают. Действительно, любое правительство есть за что критиковать, и наша церковь была в
чудовищном состоянии.
О. Александр говорил, что мы не делаем даже того, что нам разрешают, например, создать хор.
Так поют, что хоть святых выноси. Никто нам не запрещает сделать хотя бы приличную роспись, чтобы
не было таких чудовищных «дедушек Саваофов». Мы даже не делаем то, что нам разрешено. Что не
кто-то, а мы сами косые, кривые, горбатые.
Был в нашем приходе врач, который потом стал священником, о. В., он любил приезжать к о.
Александру, но никогда его не слушался. Если о. Александр не благословлял что-то, то он ехал к старцу
в Лавру. Если тот ему не разрешал, то он шел ко второму, к третьему, пока не находил священника,
который все же разрешал В. поступить по его желанию.
Еще помню такой очень интересный случай. Бывают такие ситуации, когда мы молимся из
последних сил, ну, может, не до кровавого пота, но эта молитва нам запоминается на всю жизнь. Таких
моментов в жизни может быть один, может быть два. Мы собирались у Зои Афанасьевны. Там была еще
одна прихожанка, переводчица, которая умерла недавно. Мы молились, воспаряли. Вдруг звонит о.
Александр: «Я иду на допрос». Все, воспарения кончились. Изучение Библии кончилось. Мы начали
молиться своими словами, чужими словами, какими угодно, но я помню, что молитва была такой силы,
такого сосредоточения, как человек перед смертью молится. Помогли мы или не помогли своей
молитвой, наверное, помогли, но эту молитву я запомнил на всю жизнь. Было такое желание помочь о.
Александру, чтобы Господь оградил его от расправы. Пасквиль тогда был опубликован в газете «Труд»,
о. Александра готовили к посадке.
Дело в том, что мы все — советские люди, мы закомплексованы, и, конечно, считаем, что мы все
кривые, косые, горбатые. Тогда впервые за всю историю России вышла уникальная, редчайшая книга
«Письма Чаадаева». И вдруг я получаю эту книгу на 40-летие в подарок от о. Александра с надписью:
«Любимому Олегу». Я так удивился. Оказывается, меня могут любить, я достоин любви. Его любовь
нас как-то поднимала. Открытость всему миру была фантастическая.
А недавно я нашел открытку. Я обратился к о. Александру с дурацким вопросом, чтобы он
придумал название для моей рок-группы. Казалось бы, священник, зачем ему заниматься такой
ерундой?
Но он прислал мне открытку и придумал названия.
Дорогой Олег! Вот возможные названия для ансамбля:
Скворцы, Орфей, Ну погоди, Гусляры, Журавли, Садко.
Это пока все, что пришло в голову.
Ваш Александр.
Его утвержденность на добре, на позитиве, на солнце, на Боге была безгранична.
Я помню, в советское время, из-за столкновения нелепой коммунистической идеологии с жизнью
возникало много смешных ситуаций. Один человек приехал в наш храм и рассказал о. Александру, что
лектор по марксизму-ленинизму стал говорить, что воровство, пьянство, проституция — это пережитки
капитализма, а вот студент из Монголии спросил: «У нас в Монголии был феодализм, капитализма не
было, а воровство и пьянство есть. Какие же это тогда у нас пережитки?» Лектор не нашелся, что
сказать.
О. Александр: «Надо было ответить: "мифического капитализма"».
Однажды я увязался с ним пройтись. Там, в Новой Деревне, были лужи, грязь, кое-где положены
хилые доски и нужно было с доски на жердочку перепрыгивать. (Кстати, на дороге из Заветов была
большая незасыхающая лужа, и я взял за правило каждый раз, когда иду на службу, приносить один
камень, и за лето я эту лужу закрыл. Наверное, эта каменная дорога до сих пор осталась.) Так вот, мы с
о. Александром прыгали через лужи, и я спросил его: «А как же так, Елена Семеновна была такая
праведница, воспитала Вас, такой верующий человек, а так тяжело умирала». Он, ничуть не
смутившись, сказал: «Ну, знаешь, наш Спаситель тоже не очень комфортно умирал».
Я как-то стал спрашивать о его режиме. «Ты знаешь, я с утра стараюсь писать, потому что утром
творческая жилка лучше работает. А после обеда не работаю, убираюсь по дому».
Думаю, как же так? А потом понял, что о. Александр понимал, что жену надо отпустить, чтобы
она с ума не сошла в поселке с пьяными аборигенами, в четырех стенах. Она работала методистом в
Пушкино, где был филиал Химкинского института Лесного хозяйства. И о. Александр участвовал в
домашнем хозяйстве, он готовил, покупал еду. Возил белье всей семьи в рюкзаке в американскую
прачечную в Загорск. Заправлял, сушил, гладил, а пока машина работала, он читал, писал. Вся мужская
работа по дому была на нем. Он не роптал. Иногда мы ругаемся, что нам не хватает времени, а как же
он? Огромный дом, который все время надо было содержать в порядке.
Меня удивило вот что. Говорят, что православные священники проходят три стадии: 1 —
старообрядческая, когда они с утра до вечера протирают лампадки в алтаре, моют, иконы расписывают,
наводят благолепие, никого не видят; 2 — протестантская, когда они занимаются только общиной и
Словом Божьим, а церковь зарастает пылью; и третий период связан со всякими отклонениями —
алкоголь, еще что-то. Так вот, когда о. Александр служил в Алабино, он произвел грандиозный ремонт
в храме, проявляя при тотальном дефиците чудеса изобретательности, организовал роспись иконостаса,
провел тепло, сделал роскошные светильники, которые сам смастерил из чешского стекла, достал
списанные двери — из метро. Сделал картинку из храма. Только закончил реставрацию и его чуть не
посадили из-за плитки, которую какой-то негодяй-алкоголик воровал в музее. Был процесс, который
генеральный прокурор СССР Руденко лично вел. Господь разрушил этот процесс, и из-за того, что
сняли Хрущева, и борьба с религией стала неактуальна, от о. Александра отстали.
И вот после того, как о. Александр стал служить в Новой Деревне, роспись которого называли
«смерть эстетам», там он был вторым священником. А по уставу все храмовые работы лежат на
настоятеле, но все равно, при желании он мог организовать хотя бы роспись, но практически ничего не
сделал, а ведь у него половина прихожан были художники. Я вспомнил такую картинку. Вот о.
Александр идет по храму в Новой Деревне мимо свечного ящика, мимо старосты Ольги. Протекла
крыша, и прямо на Престол капает вода. Он только спросил: «Так раньше когда-нибудь было?» Она
отвечает: «Нет». И пошел. Все. То есть Господь, сделав о. Александра вторым священником, оградил
его от забот по ремонту храма, и он перестал вкладывать силы в камни, в крыши. А начал вкладывать в
людей, и это все осталось. Кто несет сейчас его имя — его ученики, а что осталось от трудов о.
Александра в храме Алабино? Наверное, ничего.
Окончание следует.