Ослица и вол рядом с яслями», кардинал Йозеф Ратцингер
реклама
ОСЛИЦА И ВОЛ РЯДОМ С ЯСЛЯМИ Автор: кардинал Йозеф Ратцингер. “Лицо Бога”, с.с. 19 – 25. Изд. “Sigueme”, Саламанка, 1983. Самый древний праздник христиан – не Рождество, а Пасха: только Воскресение Господне несло свет новой жизни, а также положило начало Церкви. Поэтому ещё Игнатий Антиохийский (+ после 117 г. от Р.Х.) называл христианами тех, кто “уже не соблюдают субботу, но празднуют День Господень” (1). Быть христианином означает жить жизнью пасхальной, начиная с Воскресения, которое празднуется еженедельно в пасхальное торжество воскресного дня. Первым, кто уверенно утверждал, что Иисус родился 25 декабря, был Ипполит Римский, который упомянул об этом в своём Комментарии к Книге Пророка Даниила, написанном приблизительно в 204 г. от Р. Х; исследователь, который трудился в Базилее (Basilea), Бо Райке (Bo Reicke). Основываясь на неоспоримых признаках, он полагал, что может доказать, что ещё Лука в своём Евангелии предположил, что именно 25 декабря – день рождения Иисуса: в те времена этот день был праздником освящения храма, установленным Иудой Маккавеем в 164 г. до Р. Х., и дата рождения Иисуса будет, таким образом, символом истинного света Божия, который разорвал тьму зимней ночи, и совершилось истинное освящение храма, пришествие Господа на эту землю (2). I Как бы то ни было, бесспорно то, что праздник Рождества впервые отмечался в IV в., когда праздновался римский праздник непобедимого Солнца, и рождение Христа представлялось победой истинного света. То, что в этом слиянии языческого праздника и христианского торжества присутствуют также древние элементы иудео–христианской традиции, стало очевидно благодаря исследованиям Бо Райке (Bo Reicke). Тем не менее, особое человеческое тепло, которое так нас волнует в празднике Рождества и которое даже в христианских сердцах заслоняет Пасху, впервые проявилось в Средневековье, и именно Франциск Ассизский был тем, кто, движимый глубокой любовью к Иисусу – Человеку, к Богу – с- нами, сделал эти чувства видимыми. Его первый биограф Тома из Челано рассказал нам во втором жизнеописании святого следующее: “Более, чем какой-либо другой праздник, отмечал он с неописуемой радостью Рождество. Он утверждал, что это – праздник праздников, ибо в этот день Бог стал маленьким ребёнком и питался молоком из груди Своей Матери, как все остальные дети. Франциск обнимал – с какой нежностью и благоговением! – изображения, представлявшие Младенца Иисуса и, исполненный любви и жалости, как детям, шептал им слова любви. Имя “Иисус” на его устах было сладким, как мёд” (3). Эти чувства вылились в знаменитое празднование Рождества в Греччо, на которое, возможно, вдохновили его посещение Святой Земли и ясли, которые он обнаружил в римском храме Санта Мария Маджоре; но то, что без сомнения повлияло на него более всего, - это желание быть к Нему как можно ближе, желание реальности происходившего. Побудило его также к этому желание сделать так, чтобы ощущалось присутствие Вифлеема, испытать непосредственно радость от рождения Младенца Иисуса и поделиться этой радостью со своими друзьями. Об этой ночи яслей Тома из Челано рассказал нам в своем первом Жизнеописании св. Франциска таким образом, что его рассказ вызывал волнение у всё большего числа людей, и, в то же время, способствовал развитию и распространению этого прекраснейшего рождественского обычая: сооружать “вертепы”, или “рождественские ясли”. Как мне кажется, заслуживает упоминания одно любопытное свидетельство об этой ночи. Окрестности Греччо были отданы в распоряжение бедняков из Ассизи знатным синьором по имени Джованни, о котором Тома из Челано рассказал, что он, несмотря на своё высокое происхождение, “не придавал никакого значения благородству крови, но более всего ценил благородство души, которого он стремился достигнуть”. Этим он завоевал любовь Франциска (4). Тома из Челано нам рассказал об этом Джованни, что в ту самую ночь он удостоился видения. Он увидел, что в яслях лежит без движения маленький ребёнок, который пробудился ото сна, когда к нему приблизился св. Франциск: “Это видение, рассказывает Челано, - соответствовало тому, что произошло на самом деле, ведь Младенец Иисус находился в то время спящим во многих сердцах, потому что они забыли о Нём. Но, благодаря Его слуге Франциску, воспоминание о Нём пробудилось, и Он был навечно запечатлён в их памяти” (5). В этом образном выражении он предельно точно отобразил новое измерение, данное Франциском христианскому празднику Рождества посредством своей веры, которая глубоко проникла в сердца и чувства людей: Бог открылся им в явлении Младенца Иисуса. Таким образом, Он действительно стал Эммануэлем – Богом-с-нами, с Которым нас не разлучит никакая преграда высоты или долготы: поскольку Он – ребёнок, то Он становится нам так близок, что мы можем запросто обращаться к Нему на “Ты”, и, если наши сердца становятся подобными сердцу ребёнка, мы можем общаться с Ним доверительно, как с теми, к которым мы обращаемся на “ты”. В Младенце Иисусе нам открывается больше, чем в чем-либо другом, беззащитность Божией любви: Бог явился безоружным, потому что намеревается не напасть извне, но одержать победу изнутри и изменить нас, начав изнутри - с наших сердец. Если что-то может разоружить и победить людей, их тщеславие, их властность, их склонность к насилию, а также их алчность, то это – слабость младенца. Бог избрал эту слабость, чтобы победить нас и чтобы заставить нас заглянуть внутрь собственных сердец. Но не будем при этом забывать, что самое почётное наименование Иисуса Христа – это “Сын”, Сын Божий; божественное достоинство показано нам посредством слова, явившего Иисуса как Младенца, который всегда может оставаться таковым. Его “быть-Младенцем” особым и уникальнейшим образом связано с Его божественностью, это божественность “Сына”. Это состояние младенчества – путь, которым мы можем прийти к Богу, к обожествлению. Исходя из этого, мы можем понять следующие слова: “… если… не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное” (Мф. 18, 3). Тот, кто не уразумел тайны Рождества, не понял и того, что является самым основным и решающим в христианской жизни: что означает быть христианином. Тот, кто не усвоил этого, не может войти в Царство Небесное. Именно об этом стремился напомнить христианскому миру своей эпохи и всех последующих времён Франциск (6). II В пещере в Греччо по указанию Франциска поместили в ту ночь вола и осла (7). Вот, что он рассказал об этом благородному Джованни: Захотелось мне напомнить о Младенце Иисусе, сделав это как можно ближе к реальности, как Он родился в Вифлееме, чтобы в этом изображении были отражены все страдания и неудобства, которые Он должен был испытать в младенчестве. Хотелось мне узреть собственными очами, каково было Ему лежать в яслях для скота и спать на соломе между волом и ослом (8). С тех самых пор вол и осёл стали частью рождественского вертепа. Но откуда же взялись именно эти животные? В новозаветном повествование о рождении Иисуса ни о чём подобном не рассказывается. Но более глубокое размышление на эту тему наталкивает нас на мысль, что этот факт имеет большое значение для всех рождественских традиций и, прежде всего, для рождественского и пасхального благочестия Церкви в литургии и, в то же само время, в народных обычаях. Вол и осёл – это не просто плод фантазии; вера Церкви сделала их символом единства Ветхого и Нового Заветов, они оказались причастными к рождественским событиям. В самом деле, в Ис.1, 3 конкретно сказано: “Вол знает владетеля своего, и осёл ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет”. Отцы Церкви видели в этих словах пророчество, которое указывает на новый Народ Божий, на Церковь иудеев и христиан (9). Всякие люди, как иудеи, так и язычники, и волы, и ослы находились в присутствии Бога, не подозревая этого. Но Дитя в яслях открыло им глаза, так, что они узнали голос своего Господина, глас Господень, как узнают его и сейчас. В средневековых представлениях о Рождестве отсутствовало резкое разграничение между миром людей и животных, причём это отсутствие отчуждённости доходило до такой степени, что обе скотинки имели почти человеческие лица, и они даже преклоняли колени и склонялись перед тайной Младенца, как если бы были способны понимать и поклонялись Ему. Однако, в этом была своя логика, поскольку оба животных были как бы пророческими символами, за которыми скрывалась тайна Церкви, наша тайна, потому что мы и есть волы и ослы перед лицом того, что вечно. Волы и ослы, чьи глаза открылись в благословенную ночь, так что мы узнали в ребёнке, лежащем в яслях, нашего Господа. III Но действительно ли мы узнали Его? Когда мы помещаем у входа в пещеру вола и осла, мы должны воскресить в нашей памяти слова Исайи, которые являются не только благой вестью – обещанием знания, к которому мы должны прийти, но также и осуждением нашей сегоднящней слепоты. Вол и осёл знают, а “Израиль не знает, народ Мой не разумеет”. Кто сегодня вол и осёл, кто “народ Мой”, кто “не разумеет”? О чём знают вол и осёл и чего не разумеет “народ Мой”? Для чего явлено нам неразумие, которое знает, и разум, который слеп? Чтобы найти ответы на эти вопросы, мы снова должны вернуться к Отцам Церкви, к первому Рождеству. Кем является тот, кто не знал? И кто тот кто знал? И почему хранил это в тайне? Итак, тем, кто не знал, был Ирод, который так же ничего не понял, когда ему сообщили о рождении Младенца. Он знал только жажду власти и удовлетворения своих амбиций, вследствие чего был обуреваем манией преследования, и поэтому находился в состоянии глубокой слепоты (Мф. 2, 3). Тем, кто не знал, был также “весь Иерусалим с ним” (там же). Теми, кто не знали, были люди в роскошных одеждах, важные особы (Мф. 11, 8). Не знали и господа всезнайки, те, кто разбирался в Библии, умелые толкователи Священного Писания, которые слово в слово знали и могли прочитать наизусть целые отрывки из Библии, и, тем не менее, не понимали в ней ни слова (см. Мф. 2). Те же, кто знал наравне с этой славной компанией – “волом и ослом”, - это были: пастухи, волхвы, Мария и Иосиф. Разве могло быть иначе? В хлеву, где Он появился на свет, не видно было людей знатных и утонченных, там у себя дома были вол и осёл. Но что же именно с ними произошло? Не потому ли мы находимся так далеко от этого хлева, что мы для него слишком утонченные и слишком умные? Не запутались ли мы, подобно всезнайкам – толкователям Библии, в доказательствах достоверности или недостоверности так, что наша слепота мешает нам увидеть Младенца, и мы уже не замечаем ничего из того, что с Ним связано? Не слишком ли долго мы пребываем в “Иерусалиме”, во дворце, замкнувшиеся в самих себе, в своей собственной славе, в своих маниях преследования, чтобы мы могли сразу услышать голос ангелов, прийти к яслям и начать поклоняться Младенцу-Богу? Итак, в эту ночь мы всматриваемся в “лица” вола и осла, которые будто бы безмолвно спрашивают нас: «Народ Мой, который не разумеет, разве не постигаешь ты голоса твоего Господа?» Когда мы расставляем в рождественских яслях фигурки, которые нам так хорошо знакомы, мы должны просить Бога, чтобы Он наделил наши сердца той простотой и кротостью, которые помогут нам открыть в Младенце Господа, как это случилось в Греччо во времена Франциска. Тогда с нами сможет произойти то, о чём нам рассказал Тома из Челано (почти буквально повторяя слова св. Луки относительно пастухов в ту первую благословенную ночь (Лк. 2, 20), о тех, которые принимали участие в праздновании в Греччо: все они вернулись к себе домой преисполненные радости (10). Примечания 1. Игнатий Антиохийский, Послание к Магнезийцам, 3, 1. 2. B. Reicke, “Jatresfeier und Zeitenwende im Judentam und Christent um der Antike: TThQ 150/ 3. II Celano, 151, 199. 4. I Cel., 30, 84. 5. I Cel., 30, 86. 6. См. Й. Ратцингер, “Dios de Jesucristo”, Salamanca, 1981. 7. В Испании и в странах нашей культуры говорят “вол и самка мула” или “вол и осёл”. Надо, в частности, иметь в виду аллюзии, встречающиеся в Библии, которые относятся не к “самке мула”, а к “ослу”, а также то, что будет сказано Монс. Альбино вслед за Иоанном Павлом I. 8. I Cel., 30, 84. 9. Й. Циглер (J. Ziegler). 10. I Cel., 30, 86.
