Его алмазы и изумруды

Степан Лобозеров
I
«…его алмазы и
изумруды»
МЕЛОДРАМА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ОТЕЦ.
МАТЬ.
ВАСИЛИЙ
- их сыновья
МИХАИЛ
АННА – сестра матери.
ОЛЬГА – невестка Анны.
1
Действие первое
Картина первая
Кухня деревенского дома. Отец и Василий за столом играют в
карты. Мать, убираясь, чем-то гремит за печкой.
ОТЕЦ (вскрывая карту). Двадцать. Ваши не пляшут.
ВАСИЛИЙ. Хитер ты, батя.
ОТЕЦ. Такие уж мы уродились, колхознички, в жизни дураки, зато
в карты везучие.
ВАСИЛИЙ. Тут не везение, здесь практика сказывается. Хоть
одним-то секретом поделись, передай по наследству.
ОТЕЦ (раздает карты). Секрет самый простой: чувствуй за собой
правду, и банк всегда твой будет.
ВАСИЛИЙ. И как же она выглядит, эта правда?
ОТЕЦ. А как двадцать одно, против нас не попрешь.
ВАСИЛИЙ. Ладно, тогда давай на банк.
ОТЕЦ. Рисковый. Гляди, как ни тусуй, а туза-то всего четыре в
колоде.
ВАСИЛИЙ. Ничего, при нужде и даму используем. Карту давай!
Али я не сын отца своего, боевого обозника!
МАТЬ (входит). Ишь, как им весело, гляди что плясать кинутся.
ВАСИЛИЙ.
Сидим, никому не мешаем, деньги делаем.
Еще
давай!
МАТЬ.
Не мешает он!
А я вот помешаю.
За карты думает
спрятаться.
ВАСИЛИЙ. Мать, на банк иду. Тут надо всей деревне замолкнуть
2
в почтительном ужасе, а ты под руку… А, давай еще!
МАТЬ.
Знаю я, где ты отыграться хочешь.
Во сколько вчера
пришел?
ВАСИЛИЙ (вскрывает карты). Ушел. Перебор.
Да, мам, это
уже действительно перебор: мужику сорок, а он отчитываться должен,
когда спать лег.
МАТЬ. Не виляй, знаешь, о чем говорю…
ОТЕЦ. Все, банк закрывается.
ВАСИЛИЙ. Но ты же не стучал еще?
ОТЕЦ.
Все.
А то обоим сейчас настучат по голове. (Отдает
матери деньги.) Опять ничего не вышло: сколько брали, столь и отдаем,
ни рубля не прибавилось.
МАТЬ. Ведь она же брата твоего жена…
ВАСИЛИЙ. Двоюродного.
МАТЬ. А двоюродный не брат тебе?
ВАСИЛИЙ. И что теперь, поговорить не имею права?
МАТЬ. Говори. Только при свидетелях. И не в кусточках под
месячком. Ты думаешь, что до людей не дойдет, не увидит никто?
ВАСИЛИЙ. Что видеть-то?
МАТЬ. Хоть бы и нечего, а разговоры пойдут.
ВАСИЛИЙ. Ладно, сейчас выдеру кол из забора и по всей улице ее
этим колом гонять буду.
Тогда, наверно, все соседи успокоятся,
довольными будут.
Входит Анна.
МАТЬ. Здравствуй, Анна! Проходи, садись.
ОТЕЦ. Как только Анну увижу, так самому куда-то бежать охота.
Пройдусь, что ж поделаешь… (Выходит.)
МАТЬ. Ну и как она там?
АННА. Мне что – женщина, да женщина.
МАТЬ. Да какая женщина, невестка это твоя, жена Колькина, тебе
3
сколько раз говорить-то?
АННА. А она говорит, что жена. Только так-то бывает разве?
Жена-то бывает, чтоб с мужиком, да с ребятишками, чтоб закричали тут,
да забегали. А это какая ж жена?
МАТЬ. Какая ни на есть, а жена. А ребятишек раз нет пока, где ж
она их возьмет? Как хоть с тобой-то, не фыркает, не начала еще?
АННА. Колбасы привезла и всякой всячины. Ешь, дескать. А мне
зачем, у меня свое имеется.
МАТЬ. Ну так гостинцы. Колька же и послал, наверно. Что ж тут
такого-то? Каждый день тебе говорю, а ты свое…
АННА. В избе прибралась, полы помыла. А мне что – живи, раз
приехала, хоть любая.
МАТЬ.
Да невестка это твоя, как тебе еще-то втолковать.
Кольки, видно, работа не отпускает, вот он и отправил ее.
У
Да и
познакомились чтоб хоть.
АННА. Пусть живет, мне что. Марька, что-то у меня с головой
совсем неладно становится. Ударит вот так, стану на одном месте и никак
сообразить не могу: то ли я на том свете, то ли на этом все еще. Какие-то
по улице бегают черные, кожаные, то ли черти, то ли уж просто люди
такие пошли. И в избе ночью только свет выключу, а они начинают
разговаривать.
МАТЬ. Кто?
АННА. Так видно, кто раньше в доме жили. Вроде б откуда-то
сверху говорят, слышу, а ничего понять не могу. Говорят-то уж совсем
как-то по-старинному.
МАТЬ. Так об чем говорят-то?
АННА. Сказываю же – понять не могу.
МАТЬ. Никто не говорит, выбрось из головы. Ветер, может, в
трубе, или просто так чудится, поживи-ка столько одна.
АННА. Не говорят, что ли? Тогда, ладно, тогда пойду.
4
МАТЬ. Да куда тебе бежать-то?
АННА. Сама не знаю. А вот пошто-то идти все охота куда-то.
МАТЬ. Ладно, иди. Да колбасу-то ее ешь, не бойся. Это Колька
тебе прислал.
АННА. Чего нам делить: у нее свои продукты, у меня свои, пусть
живет. (Уходит.)
МАТЬ. Совсем стала какая-то. Так станешь! Сначала без мужика
вырастила, а потом уж сколько годов совсем одна. Говорю ей: давай,
переходи к нам, да и живи, все ж не одной, сестра все ж таки. Не идет.
Колька, дескать, приедет с ребятишками, а дом заколоченный. А у того
этих ребятишек и в заводе не было.
ВАСИЛИЙ. Врачу не показывали?
МАТЬ. Какой тут врач… Колька приезжал, до тебя еще. Пил тут,
ходил, хоть и на машине ненашей какой-то. Зашел раз пьяный ко мне и
плакался. Пью я, говорит, тетка Марья, только потому, что жена на меня
глядеть не хочет и детей от меня не желает из-за того, что у меня
образования нет, только одна тюрьма. А я, говорит, от этого еще больше
пью. Дела, говорит, у меня швах, а у нее свой капитал, и она, говорит,
теперь богаче всех нас стала. Но, если только она от меня уйдет, говорит,
то все равно жить не буду: застрелюсь или повешусь. Все равно мне
потом не жить, говорит. Так вот теперь и подумай: тебе тут шуры-муры,
а разговоры пойдут, и брат за тебя в петлю полезет.
ВАСИЛИЙ. Да какие, к черту, шуры-муры!
МАТЬ. А меня, сынок, не обманешь. И как глазки заблестели
вижу, и все остальное.
ВАСИЛИЙ. И что мне теперь на улицу не выходить?
МАТЬ.
Выходи.
А только я тебе все сказала, знай.
Ладно,
поговорили, и хватит об этом. Ты б вот лучше о своей семье подумал.
ВАСИЛИЙ. Здесь уже все передумано и сделано. Мало, что ли,
разводятся?
5
МАТЬ. Так не просто же так разводятся, из-за чего-то. А у вас-то
что вышло?
ВАСИЛИЙ. Ма, ну зачем каждый день одно и то же? Сами же
говорили: жениться надо раз и на всю жизнь.
МАТЬ. И правильно говорили.
ВАСИЛИЙ. Ну и разводиться надо так же – раз и на всю жизнь.
МАТЬ. Так разводиться… Она-то хоть с квартирой осталась, а тыто что получил, ты-то теперь кто такой?
ВАСИЛИЙ. Я больше получил – свободу.
МАТЬ. Так что ж ты из-за этого столько учился, чтоб здесь теперь
на всю жизнь остаться.
ВАСИЛИЙ.
Там видно будет.
Осмотрюсь, очухаюсь, грибы
пособираю. А там… Ладно, пойду.
МАТЬ. К ней?
ВАСИЛИЙ. Ты же мне все сказала. Ну не прятаться же мне?
МАТЬ. А если б не сказала?
ВАСИЛИЙ. Если бы, кабы! Ничего у нас не было, можешь спать
спокойно.
МАТЬ. Так теперь-то, если знаешь, наверно, успокоишься. Да хоть
бы и не знал, хоть бы и у Кольки все хорошо было. А как же это можното: с братовой женой, с невесткой, выходит, собственной и… Это же в ум
не лезет.
ВАСИЛИЙ. Все, ушел.
Картина вторая
Справа чуть виднеется угол старой избы, полуразвалившаяся
изгородь. Скамейка, около нее несколько запущенных кустов черемухи.
На скамейке Ольга с книгой.
В ограду входит Отец и молча
6
останавливается.
ОЛЬГА. Здравствуйте!
ОТЕЦ. И ты здравствуй! Хорошая, видать книга?
ОЛЬГА. Читаю только в свободное время, на работе ни-ни, даже
не пью.
ОТЕЦ. Вишь оно как! То-то я гляжу, женщина из себя видная, без
вина веселая, да еще с книжкой. Дай, думаю, подойду, вдруг да родней
приходится. Николая, значит, жена будешь?
ОЛЬГА. Это как посмотреть. Может, я его жена, а может, и он
мой муж.
ОТЕЦ. Не даешь, значит, спуску мужикам?
ОЛЬГА. Вообще никому.
ОТЕЦ. Боевая. А свекровке тоже?
ОЛЬГА. Какой?
ОТЕЦ. Да Анна-то, Колькина мать, как ни крути, свекровкой тебе
приходится.
ОЛЬГА. Нет, с бабулей мы душа в душу, с первого взгляда.
ОТЕЦ. Тоже ладно. А зовешь ее как, так же?
ОЛЬГА. Как?
ОТЕЦ. Да Анну-то, бабкой зовешь?
ОЛЬГА. А как надо? Сколько ей лет? Что – тетей нужно?
ОТЕЦ. Не знаю. Раньше свекровку матушкой называли.
ОЛЬГА. Да? Это интересно. А вы ее родственник?
ОТЕЦ. Через два дома живем. Старуха моя сестрой ей приходится.
Кольке твоему, значит, теткой будет. Ну, а я, как ни крути, дядя, выходит.
Ждали, ждали, не заходишь, не хочешь, видать, родниться, пришлось
самому прийти.
ОЛЬГА. Я просто не знала, что так положено.
ОТЕЦ. Зайдешь, думали, с сыном познакомишься. Он у нас тоже,
считай, городской, все ж веселей вдвоем-то.
7
ОЛЬГА. У вас есть сын? И какой он?
ОТЕЦ. Для нас пока худого не делал, а как уж со стороны – у
людей надо спрашивать.
ОЛЬГА. А как его зовут?
ОТЕЦ.
Мы-то его Васькой называли.
А уж он потом сам в
Василия вырос.
ОЛЬГА.
Странно.
Василием зовут.
Я с одним уже познакомилась, и тоже
Подождите, и он тоже говорил, что через два дома
живет. Может быть, он и есть?
ОТЕЦ. А какой он из себя-то?
ОЛЬГА. Вежливый такой, обходительный, родителей все хвалил.
ОТЕЦ. А, ну если хвалил – значит он. Он у нас такой: сидит,
сидит, да похвалит возьмет. Встанет, походит, опять похвалит. Смотри
какой скрытный: нам ни слова. Ну и как он, со стороны? О чем говорилто, кроме того, что нас хвалил?
ОЛЬГА. Рассказывал. Какая здесь раньше вода была, чистая да
светлая, какая музыка играла. И еще лягушки квакали.
ОТЕЦ.
Ну, про лягуш-то само собой, это святое дело.
А про
Николая не спрашивал, он ведь ему братом приходится, двоюродным?
ОЛЬГА. Теперь, по-моему, и о родных не очень вспоминают.
ОТЕЦ. Это верно.
ОЛЬГА. А что у вас… по вашим законам нельзя с женой брата
разговаривать… вечером?
ОТЕЦ. А какие у нас законы? Как везде, особых не придумали.
Гляди ты, скрытный какой! Которую уж ночь под утро приходит, и все
молчком. А нам, и не спросишь, как раньше, - сам большой, свои дети
имеются. Да мы-то ладно, а вот как до жены дойдет, боялись – она у него
строгая. Зато теперь успокоимся: не где-то, а с женой брата был. Ну, а
раз с родней, тут и разговора нету.
ОЛЬГА.
Интересно, как у вас все по полочкам: свекровки,
8
невестки, сваты, зятья.
ОТЕЦ. А как же! Тут полная ясность требуется. А то запутаешься,
никакой суд не разберет.
ОЛЬГА. Да, до суда лучше вообще ничего не доводить, я тоже так
думаю. А Николай, когда в последний раз приезжал, вы его видели?
ОТЕЦ. Довелось.
ОЛЬГА. И как он здесь смотрелся… со стороны?
ОТЕЦ. Стекла в его машине какие-то темные, со стороны и не
разберешь.
ОЛЬГА. А я потом вблизи на него долго смотрела. Опухший –
глаз не видно, руки ложку держать не могут. И если бы только здесь.
Видите, с ходу жалуюсь, чем не родня?
ОТЕЦ. Поздно, выходит?
ОЛЬГА. Что?
ОТЕЦ. Да я и говорю. Анну-то поздно уже, выходит, матерью
привыкать звать?
ОЛЬГА. Как это? А! А что делать, посоветуйте?
ОТЕЦ. Причина, может, какая имеется?
ОЛЬГА. Ее всегда найти можно.
ОТЕЦ. Это верно. Ладно. Спасибо. Успокоила. А то не знали, с
кем он, мать и переживала. А раз с родней, может, и польза получится,
может, он с ним поговорит потом, образумит маленько. Да, а Николай
один-то не начнет опять? А то ведь, если у него такое дело, никак его
нельзя сейчас надолго одного оставлять нельзя.
ОЛЬГА. Некогда ему сейчас, работы много. Поэтому и меня сюда
отправил, чтоб не мешала.
ОТЕЦ. Ну, если работа, тогда другой разговор. А то наши-то бабы
ох как боятся таких оставлять. Вовремя не посмотри, не поддержи, и
загудел мужик. Ну, а если работы много…
В ограду входит Василий.
9
ВАСИЛИЙ (Отцу). А ты как здесь?
ОТЕЦ. В ворота зашел.
ВАСИЛИЙ. Зачем?
ОЛЬГА. Книга моя понравилась.
ОТЕЦ. Не так книжка, как сама женщина. Таких у нас еще не
бывало.
ВАСИЛИЙ. И что теперь?
ОТЕЦ. Так все равно домой идти надо, у меня-то жена не в городе.
Ладно, читайте. (Ольге.) А то заходи, старуха обрадуется.
ОЛЬГА. Если еще и сын ваш пригласит – обязательно.
Отец уходит.
ВАСИЛИЙ. Откуда он здесь?
ОЛЬГА. Интересные у вас старички водятся. Я его сразу узнала,
ты его копия. И какой умный, ты таким станешь к старости?
ВАСИЛИЙ. Что он тебе говорил?
ОЛЬГА. А что тебе мать сказала?
ВАСИЛИЙ. Ничего. Про Кольку рассказывала. Он что, сильно
пить начал?
ОЛЬГА. Все мы не без греха. Уезжаю я завтра, золотко.
ВАСИЛИЙ. Как завтра? Зачем? Да что он тебе сказал?
ОЛЬГА. Комплименты. Знаешь, а у меня первый раз так было:
кустики какие-то, скамейка, луна, от речки сыростью, и я на этой
скамейке – как в старых романах.
сегодня.
Чтоб
уж
совсем
Видишь, книжку даже захватила
походить
на
девушку
оттуда.
Платье вот, белое, жалко, не привезла. Скучать-то будешь? А я вот
– нет. Уж этим не страдаю. Знаешь, как я постановила раз и навсегда?
Все самое значительное в мире происходит там, где нахожусь я. Вот
здесь, сейчас, вообще не представляю, как это сидеть и ныть: ох, Москва,
ах, Париж, там все настоящее, а я бедная здесь чахну. Нет, уж, фигушки!
Что для меня самое ценное и интересное? Я сама. Значит там, где я
10
появляюсь – там и центр мироздания. Слишком много я в себя вложила,
золотко, чтоб относиться к себе по-другому. Заметил, что как только я
сюда выхожу, небеса сразу приподнимаются. Заметил?
ВАСИЛИЙ. Заметил. Только сейчас дошло. Что за все это время,
пока я здесь распинался, - ты о себе ни слова. Даже про Кольку от матери
узнал. Умудриться надо.
ОЛЬГА. А это тоже мой принцип. Пусть сначала перед тобой товар
разложат.
А ты посмотри, оцени, прикинь: надо тебе это или нет. И
только если увидишь, что товар стоящий… Так что тебе мать сказала?
ВАСИЛИЙ.
А с чего ты взяла, что она мне что-то говорить
должна?
ОЛЬГА. Потому что я женщина. И вижу, какой ты пришел.
ВАСИЛИЙ. А каким я должен быть с женой брата?
ОЛЬГА.
Обаятельным, несмотря ни на что.
Говорить только
правду и не отводить глаз. Взгляд всегда должен быть ясным, чистым и
открытым. Как у меня. Я вообще никогда никому не вру. Невыгодно:
запоминать потом надо, кому что сказал, голову забивать.
Поэтому я
всегда все говорю прямо, честно и смело. От этого и взгляд ясный, чистый
и открытый.
ВАСИЛИЙ. Да, со взглядами тебе повезло.
ОЛЬГА.
Жалко, мать твоя его не видела.
Тогда бы она сразу
переменила свое мнение.
ВАСИЛИЙ. С чего ты… Он что, сильно пить начал?
ОЛЬГА. Сильно.
ВАСИЛИЙ. А ты что? Как дальше-то?
ОЛЬГА. А как бывает? Дальше – больше. А вот кого сильнее
любить надо: себя вот такую, или все-таки деньги. Как посоветуешь?
ВАСИЛИЙ. Мужа.
ОЛЬГА. Да, мужа буду я любить. Может быть, больше себя. Но не
больше… И что это я сегодня такая говорливая? Ах да, я же уезжаю. И
11
хочется оставить о себе… Что тебе оставить-то, золотко? Может быть,
сердце? Все равно в работе оно мне ни к чему, знакомым не доверишь, от
мужа прячу – пропьет. Возьмешь мое здоровое, беспорочное сердце на
сохранение? Не бойся, не обожжешься. Оно работает четко, всегда в
одном ритме и никогда не перегревается. Возьмешь?
ВАСИЛИЙ.
Родители против будут.
С богатыми не водись,
говорят, и ничего от них не бери – все равно обманут.
ОЛЬГА. Да, у них все по полочкам. Но я думаю, договориться все
равно можно? А вот сам-то ты мне что скажешь, золотко?
ВАСИЛИЙ.
Откуда у тебя это: золотко, лапушка, пусенька-
мусенька?
ОЛЬГА.
А это профессиональное.
Забежишь к каким-нибудь
жлобам в их «офис» чуть ли не с сумочкой хозяйственной и защебечешь
вот этак.
Такая вся домашняя, мягкая, пушистая бабеночка.
Они и
размякнут: чего уж тут опасаться, тут только по головке погладить да
пожалеть, что в это дело влезла. А наколоть и вообще западло покажется.
И подмахнут они, сердечные, мою бумажоночку почти не глядя. Вот так
незаметно и в жизни стала ласковая да обходительная. Так берешь?
Василий молчит.
Ты вообще женщин-то любишь?
ВАСИЛИЙ. Они нежные. Но визгливые. С Колькой все серьезней,
он все может выкинуть.
ОЛЬГА. Успокойся. Завтра уеду и все проблемы увезу с собой.
Потому что… Если бы даже и ты, и я, все равно у нас ничего бы не
вышло.
Я б постоянно боялась:
вдруг узнаешь, ведь все когда-то
всплывет.
ВАСИЛИЙ. Чего боялась?
ОЛЬГА. Что узнаешь про какие-то моменты моего прошлого. А
еще в последний день, да так невесело! Слушай, лапушка, ты меня вообще
за женщину-то считаешь? Или так и уеду твоей сватьей, или кем там еще?
12
А ведь я и нежная, и не визгливая. Опять молчишь?
ВАСИЛИЙ. А что у тебя там в прошлом – пришила семерых?
ОЛЬГА. Это не в счет. Если еще и этому придавать значение, тогда
уж «вообще», я не знаю!
ВАСИЛИЙ. А что тогда? Ну, прошлое?
ОЛЬГА.
Вот мужицкая психология!
Перед ним живая, теплая,
покладистая женщина, а ему подавай какое-то давно мертвое прошлое.
Зачем? Тебе-то зачем? Завтра уеду, и все. Только я не хочу уехать просто
так. Понимаешь? Хорошо, вся распахнусь. Может быть, тогда посмелее
будешь. Так вот, я ж иняз закончила, работала в школе. А тут подули
эти… «ветры перемен».
Все зашевелились, ну и я головку подняла,
прислушалась. С умными людьми столкнулась, они и удивились: вроде не
дурочка, не уродина и «шпрехает» и «спикает», а учителка. Удивились и
посоветовали: в соседнем городе, говорят, есть гостиница для интуристов.
Валюты у них завались, а девать некуда. Так ты им помоги, говорят. И
работа не пыльная: ну сказку там перед сном почитать, на английском,
естественно, на морозы наши посочувствовать.
ВАСИЛИЙ. Врешь!
ОЛЬГА. И самое главное – в другом городе.
ВАСИЛИЙ. Врешь же все.
ОЛЬГА. Так что подсуетилась как раз вовремя, сам видишь. Не
горжусь, но и по ночам не рыдаю. А ты как думал, лапушка, как дела-то
устраиваются? Идешь, а на дороге зелененькие валяются?
ВАСИЛИЙ. А Николай?
ОЛЬГА. Его потом уже встретила. Как говорится – во всеоружии.
ВАСИЛИЙ. Но он знает?
ОЛЬГА. Зачем?
ВАСИЛИЙ. А мне? Мне-то за каким чертом рассказала?
ОЛЬГА. Но ты же сам спрашивал.
ВАСИЛИЙ. И как мне теперь с ним?
13
ОЛЬГА. Но ты его не так часто видишь.
ВАСИЛИЙ. А если увижу?
ОЛЬГА.
Да что ты из этого трагедь какую-то.
сегодня видишь, завтра – нет.
Тебе-то что –
И смотреть на меня так совсем не
обязательно. Всю жизнь в деревне учителкой лучше? Да и кому от этого
хуже?
Что, я убивала кого, грабила, травила?
Каждый, кто может,
выкручивается. У вас голова, на худой конец, сила, а нам? А тоже жить
хочется.
По потребностям.
Не бери в голову.
И с Николаем сами
разберемся, это наши проблемы.
ВАСИЛИЙ. Но он-то, неужели не видит, не чувствует?
ОЛЬГА. А что он должен чувствовать? Эх, золотко! Если бы ты…
Тогда не задавал бы глупых вопросов. Ты, думаешь, знал когда-нибудь
такую женщину?
Ошибаешься!
И рискуешь никогда не узнать, если
будешь таким букой.
ВАСИЛИЙ. Слушай, тебе слова не давал. Я ему расскажу. Не
хочу, чтобы мой брат, каким бы он ни был…
Подходит Анна.
АННА. Сидите? Правильно, поговори с ней, Василий, женщина
хорошая. И помыла все, и постирала – изба как новая. Моему б вот,
Кольке, такую, да еще с ребятишками. (Садится на скамейку.)
Все молчат.
Ты Кольку-то моего помнишь? Да будто маленького-то? Заберется,
бывало, за сеновал, и все кого-то там строит, строит, копает. И все тащил
туда:
железки всякие найдет, стекляшки.
Это куда ж будто все
подевалось-то? И людей, тех, никого не стало. Все будто так же, а их
никого – чудно! Вам-то, молодым, смех над старухой, а я ведь, правда,
ничего понять не могу. Жили, жили, а теперь какие-то другие живут, а с
теми как же? А ведь сколько, бывало, разговоров-то, смеху, а теперь и
ищи-свищи. К чему ж тогда все эти разговоры были? И Колька, все сидел,
кого-то строил, строил, а теперь и его нету. Ладно, пойду. (Уходит.)
14
ВАСИЛИЙ. Не знаю, как там повернется, но… Я тебе слова не
давал.
ОЛЬГА. И не давай. А вот вечером приходи.
ВАСИЛИЙ. Зачем?
ОЛЬГА. Что-то скажу.
ВАСИЛИЙ. Спасибо, ты уже сказала, с меня хватит.
ОЛЬГА. Это дневное: днем все – суета. А вот ночью, когда тишина
и чувствуешь вес каждого слова… Я тебе что-то скажу. Для меня –
главное. А может быть, и для тебя – тоже. Буду ждать.
Картина третья
Декорация первой картины. Мать, Михаил.
МАТЬ.
Так погоди, ты на чем приехал-то, автобус, вроде, не
пришел еще?
МИХАИЛ. С Петькой Федотовым. Мы ж с ним в одном классе
учились. Петруха живет, не жалуется.
МАТЬ. Еще бы ему жаловаться. И машина, и трактор свой какойто маленький, и чего только нет. Ну так и крутится зато от темна дотемна.
МИХАИЛ. Да, вот тебе и Петруха! Так где батя-то?
МАТЬ. Известно где – в бригаде, наверно. Соберутся, картежники,
и давай банковать. Так ты с дороги-то не жди их, я счас быстро соберу
что-нибудь.
МИХАИЛ.
Зачем мне быстро?
Я уж лучше подожду, а потом
медленно, с расстановкой, чтоб толк вышел. Погоди, а Василий-то не
уехал, где он?
МАТЬ. Куда он поедет? Ни в какую не хочет сходиться. А тут
еще… Да ладно. Счас я быстренько соберу чего-нибудь.
МИХАИЛ. Молодец, Васька, взял да и выпрягся. Жалко, покос
прошел. Не косить, так поворошить хотя бы, сена нанюхаться. Здоровьето ничего?
15
МАТЬ. Какое тут здоровье.
Входит Отец.
МИХАИЛ. О, главный банкир деревни! Здорово, батя!
ОТЕЦ. И я гляжу в окошко, что за туз объявился. Ну и как вы там?
МИХАИЛ. Главное, живые пока, остальное потом расскажу. Как та
заседание банка вашего?
МАТЬ.
Хотя бы какая милиция приехала да разогнала ихние
заседания. Получат пенсию, и давай там заседать сутками.
ОТЕЦ. Милиция… Тут повыше позаботились, меры приняли.
МАТЬ. Какие еще меры?
ОТЕЦ. Пенсию, говорят, до Нового года выдавать не будут.
МАТЬ. А мы тогда как же будем?
ОТЕЦ. А вот будем мы к тому времени или не будем – это еще
вопрос.
МАТЬ. Лучше бы не шлялся, не выходил никуда. А то каждый раз
принесет чего-нибудь из своей бригады, так потом хоть таблетки глотай.
ОТЕЦ. Я так инее был сегодня.
МАТЬ. А где ж был?
ОТЕЦ. Там. И ничего страшного: баба как баба.
МАТЬ. Кто?
ОТЕЦ. Кого ты боишься, невестка Анина.
МАТЬ. У них, что ль, был?
ОТЕЦ. Если столько разговоров, должен же я на нее глянуть хотя б.
МАТЬ. И об чем говорил?
ОТЕЦ. Так, поглядел, кашлянул даже. Пощупать вот, правда, не
решился.
МАТЬ. Так и верно, тебе теперь только… А она?
ОТЕЦ. Обниматься кинулась через весь двор. А потом споткнулась
да просто поздоровалась.
16
МАТЬ. А мы тогда как же будем?
ОТЕЦ. А вот будем мы к тому времени или не будем – это еще
вопрос.
МАТЬ. Лучше бы не шлялся, не выходил никуда. А то каждый раз
принесет чего-нибудь из своей бригады, так потом хоть таблетки глотай.
ОТЕЦ. Я так и не был сегодня.
МАТЬ. А где ж был?
ОТЕЦ. Там. И ничего страшного: баба как баба.
ОТЕЦ. Кого ты боишься, невестка Анина.
МАТЬ. У них, что ль, был?
ОТЕЦ. Если столько разговоров, должен же я на нее глянуть хотя б.
МАТЬ. И об чем говорил?
ОТЕЦ. Так, поглядел, кашлянул даже. Пощупать вот, правда, не
решился.
МАТЬ. Так и верно, тебе теперь только... А она?
ОТЕЦ. Обниматься кинулась через весь двор. А потом споткнулась
да просто поздоровалась.
МАТЬ. И все?
ОТЕЦ. А чего мне больше надо? В двадцать одно ей сыграть
предложил — мелких, говорит, не нахватала. Ну, а выпить предлагать — с
утра неудобно как-то.
МАТЬ. Да ну вас! Смех ему! Вот попомнишь еще, посмотришь, чем
все это кончится.
ОТЕЦ. Главное — кончится. А уж чем —поживем, увидим.
МИХАИЛ. Что-за дела-то?
17
МАТЬ. Баба Кольки Аниного приехала, ну и... Ладно, чего счас про
это. (Отцу.) Он-то снова там?
ОТЕЦ. Букварь принесла, читают.
МАТЬ. Букварь тебе! Вот он и выйдет потом, букварь. Ждать будем
иль садимся?
ОТЕЦ. А наполовину — присядем, а есть не будем.
МИХАИЛ. Правильно, батя, сначала выпьем. Я тут такой разговор
привез - на три бутылки.
МАТЬ. И все три привез, что ли?
МИХАИЛ. А чего я, мы полразговора без звука будем? А тебе вот
конфет, чтоб не ругалась. С ликером, говорят, бывают, но не знают какие.
МАТЬ. С каким еще ликером, это что ли?
МИХАИЛ. Не, эти с коньяком. Да не бойся, лежали, говорю, рядом,
когда покупал. Так что, садимся?
ОТЕЦ. Сесть-то не хитро, ты попробуй выйди.
МИХАИЛ. Мрачные у тебя шуточки, батя. Нет, до этого еще не
дошло. Ну, а ты, мам?
МАТЬ. Сяду. Вас накормлю да и сяду.
МИХАИЛ. Давай, давай, нас до утра кормить можно, а разговор
всех касается.
МАТЬ (присаживается). Ребятишки-то как?
МИХАИЛ. Сначала за встречу. Давай, батя!
ОТЕЦ. Раз просят.
Выпивают.
МИХАИЛ. Ребятишки, они на то и есть ребятишки, чтоб сегодня
18
одно им давай, завтра — другое. А тут завод совсем закрыли, Светкиной
получки только на проезд до работы хватает, но ничего, живем. Соберемся
вечером, этого, как его, Майклу Джексона послушаем — оно и отляжет.
Да я не про это сейчас, я про то, что мне один жук присоветовал. Еще по
одной?
ОТЕЦ. А может, его как-то в одну бутылку затолкать?
МИХАИЛ. Кого?
ОТЕЦ. Да разговор-то?
МИХАИЛ. Да уж как вы скажете, может и на одной заглохнуть.
Давайте, чтоб вы мне хорошо сказали.
Пьют.
ОТЕЦ. Всяко бывает, может, и без матюгов обойдемся.
МИХАИЛ.
Так вот, вроде б большой вырос, а все чудить
приходится. Опять же, Ваське хорошо, он в голову пошел, а я в шею. И как
оседлали эту шею, сами знаете. И не сбросишь — сам подсаживал. Так
вот, этот жук мне и подсказал. (Закуривает.)
МАТЬ. Фамилия, что ль, такая?
МИХАИЛ. Не, он сам жук. Чего ты, говорит, вокруг своего завода
крутишься, да который еще не работает. (Затягивается сигаретой.)
МАТЬ. Так, а как жук-то, если не фамилия?
МИХАИЛ. Ну, жук, жук, не понятно, что ли?
МАТЬ. Прозвище?
МИХАИЛ. Да почему прозвище? Он вообще жук, по натуре.
ОТЕЦ. Это который с пятнадцатью против двадцати и все равно в
выигрыше.
МАТЬ. Так бы и сказал. А то жук, да жук.
МИХАИЛ. Ну, мам! Я всю дорогу сочинял, готовился, а ты мне со
своим жуком все перебиваешь.
19
МАТЬ. Пошто же он мой-то, ты с ним курил.
МИХАИЛ. Да при чем здесь курил? Я разговор рассказываю, а ты...
Ладно, еще по одной, да с нового захода начну.
ОТЕЦ (отодвигает рюмку). Да нет, паря, тогда я конца твоего
разговора вообще не услышу.
МИХАИЛ. Ладно, у меня-то требухи побольше, пока ее всю
промочишь. Давайте, не кашляйте! (Пьет.) Ну и вот. Чего, говорит, ты
около этого завода, когда можно вот так вот жить, да еще вроде как на
руководящей должности. Ты, говорит, вон, один бревна ворочать можешь,
за полгода построишь, а если еще и помощника...
МАТЬ. А чего будто да строить-то?
МИХАИЛ. Об этом и разговор.
МАТЬ. Нынче строительство только начни. А чтоб закончить, и
последней одежонки не хватит.
МИХАИЛ. Закончить-то я закончу, а вот как начать. Ты, говорит,
езжай к своим старикам. Что там ваша деревня: сопки голые, лес далеко,
да и речку с похмелья переплюнешь... Забирай, говорит, их и дуй с ними
на Байкал. Там, говорит, худой домишко можно ни за что купить, а земли
вокруг каждого по двадцать соток.
МАТЬ. Нас на Байкал, а дом на Ваську, что ли? А как он корову
доить будет?
МИХАИЛ. Да ты послушай! Он мне даже показал, съездил я с
ним туда. Место - как в хребте: кругом лес, а рядом речка с харюзом. И
все растет: и вишня, и слива, и даже яблоки вот такие, снегу-то зимой под
два метра. А он мне и толкует: смотри, говорит, какое место. Насадишь
сад, в саду маленькие домики и – пуская квартирантов. Байкал рядом,
красота, рыба дешевая, чего им еще надо? Потом, говорит, еще домика
два-три прикупишь с участками. И тебе, говорит, и внукам твоим до
старости хватит. Там, говорит, скоро золотое дно будет. Это счас пока
20
еще не расчухали, можно купить, а потом…
МАТЬ. А мы-то там к чему будем, если квартиранты разные?
ОТЕЦ. Песни петь, сказки рассказывать.
МИХАИЛ. Так а на что возьму-то, с чего начать-то? Этот дом
продадим, а там купим.
Долгая пауза.
МАТЬ. Вот тебе и жук.
МИХАИЛ. Я сам сначала думаю: с чего это он ко мне, такой
добрый? Даже туда свозил, показал. А оказывается, у жены его здесь
родня какая-то, и она сюда маленькой ездила каждое лето.
Ну и
втемяшилось теперь, чтоб вроде как дача здесь, вроде б как вспоминать
как маленькой тут была. А ему что: против бабы не попрешь, да и деньги
видно, несчитанные. Вот он и хочет наш дом взять. Ей именно в этом
месте надо. Вот я и прибежал на суд и на расправу. (Пьет.)
Молчат.
ОТЕЦ. Что ж! Директор курорта – должность, конечно, серьезная.
Руководящая.
Но и ответственность не маленькая.
примеру, с теми же туалетами?
Как вот быть, к
Близко поставишь – что это за вид,
скажут, с мухами? А если подальше отнести, опять же, народ-то всякий
бывает: один добежит, а другой – и под кустиком. А третий, ничего
худого не думая, подышать пойдет в эти самые кустики, на цветочки
полюбоваться, да и утопчется.
А это ведь, пононешким временам,
подсудное дело. Я, скажет, тебе не за то деньги платил, чтоб собственный
ботинок нюхать около маленького домика, к — в суд. Вот и будут потом
на тебя пальцем показывать: хороший, мол, руководитель мог получиться,
а из-за чужого покоса разориться пришлось. Так вот, это дело надо крепко
обдумать. Тут, паря, с налета не возьмешь!
МАТЬ. Так и правда, скажет же: вот такие, дескать, яблоки!
МИХАИЛ. Да-а! Вроде б смеетесь, обижаете, а не брыкнешься —
свои. Родители. Ладно, будем и дальше. Майклу слушать.
21
МАТЬ. Мишка, да как же мы отсюда уедем-то, ты сам подумай.
Могилки, вон, на горе, считай, приготовленные рядом с родителями, а мы
куда-то стронемся.
МИХАИЛ. Да нет, я вообще. И что мы за народ такой? Да возьми
вон, грузин, армян, или евреев каких. Да они бы тут же собрались, по
шушукались по-своему, посоветовались, всю родню прошерстили до
седьмого колена, и через месяц на том месте дворец бы уже стоял. А мы
похохотали, да и дальше, довольные, что у нас каждую неделю заплатки
новые.
МАТЬ. Так что ж сделаешь, раз мы такие? Да и где мы чего
возьмем-то? Мы б в баню жить ушли, чтоб дом продать, опять же кому мы
нужны с такой к нему придачей?
МИХАИЛ. Да все, все, это я вообще говорил, не про вас же. Я-то
думал, вдруг— да? Байкал, все-таки красота. Ну, а раз не хочете, то и
разговору нет. Все, замяли. Так чего тут с Колькиной бабой-то? (Пьет,)
Тетку Анну, что ль, сживаете?
ОТЕЦ. Да это матери померещилось, что она на хоромы ее
"претендует". А у той к своего девать некуда.
МИХАИЛ. Да все-все... И как он: с тюрьмы, и сразу так
развернуться успел?
МАТЬ. Так нынче только оттуда- и...
Входит Василий.
ВАСИЛИЙ. Откуда? Михаил. Оттуда, где сеном не пахнет. Садись,
у меня еще больше полразговора осталось.
ВАСИЛИЙ. Сейчас я, мам... (Отводит Мать.) А больше он тебе
ничего не рассказывал?
МАТЬ. Кто?
ВАСИЛИЙ. Колька, приходил когда?
МАТЬ. Так я все рассказала, об чем еще-то надо?
ВАСИЛИЙ. Может, узнал чего и от этого запил?
22
МАТЬ. Чего узнал?
ВАСИЛИЙ. Ладно, потом.
Идут к столу.
МИХАИЛ. Да, Валентина твоя звонила. Просила...
ВАСИЛИЙ (перебивает). Она теперь не моя, все. Ну и как ты там?
МИХАИЛ. Хотел стариков грабануть, а батя обрез вытащил. Ну что,
давай? (Наливает.)
ВАСИЛИЙ. Не буду.
МИХАИЛ. Вообще что ли? Но ты даешь? То убежал, а теперь еще
лучше. Ладно, если только дом не куплю, тогда за новую революцию в
старых границах! (Пьет.)
МАТЬ. Ага, чтоб опять ночные деньги придумали!
ОТЕЦ. (Василию), Ну и как, дочитали книжку?
ВАСИЛИЙ. Все, батя, завтра уезжает, и никаких разговоров.
ОТЕЦ. На это даже и мы согласные.
МИХАИЛ. Да, про деньги-то. А что если у Кольки попробовать?
Все-таки росли вместе, да и брат же.
МАТЬ. Был он у нас. Тоже все наперекосяк у него. И пьет запоем.
Вот если только...
МИХАИЛ. Что?
МАТЬ. Опять же, как подступишься?
МИХАИЛ. Да ты говори толком.
МАТЬ. Они ведь теперь как живут-то: у него свой капитал, у нее
свой. Так он-то свой теперь спустил, видно, а она-то, говорит, наоборот,
теперь богаче их всех стала.
ОТЕЦ. Ей же, наверно, и просадил в двадцать одно по ночам.
МИХАИЛ. Ты извини, батя, тут уже не шуточки. Я этой земли все
равно добьюсь, а тут шанс имеется.
МАТЬ. Так это с ней надо, напрямую.
ВАСИЛИЙ. Ничего не надо.
23
МАТЬ. Пошто?
МИХАИЛ. Тоже не понял?
ВАСИЛИЙ.. Не надо, и все.
МАТЬ. Обманет, что ли?
ВАСИЛИЙ. Может, и обманет.
МИХАИЛ. Но я же не совсем уж такой дурачок, попробовать-то
можно?
ВАСИЛИЙ. Пробовать не надо.
МИХАИЛ. Но ты объясни хотя бы: почему не надо-то? Для менято это... К кому я еще пойду?
ВАСИЛИЙ. Только не к ней.
МИХАИЛ. А к кому, подскажи? Ну, к кому?
ВАСИЛИЙ. Я откуда знаю?
МИХАИЛ. Вишь оно как: ничего не знаю и знать не хочу, а туда не
ходи и никаких объяснений. И что мне теперь тоже семью бросать и сюда
— на батькины харчи, так что ли?
ВАСИЛИЙ. Моя семья — это мое дело. И с харчами тоже сами
разберемся.
МАТЬ. Ну вот, теперь еще вы начните, совсем браво будет.
МИХАИЛ. Но пусть объяснит хотя бы, не совсем уж мы дурачки
такие, что не поймем.
ВАСИЛИЙ. Не надо к ней ходить! И объяснять ничего не надо!
(Выходит.)
МИХАИЛ. Нет, но пусть он хотя бы... Мать. Ладно, Мишка.
Видишь, он сам не в себе какой-то. Без него сходишь тихо, да и спросишь.
Может, и даст чего, с этими, с процентами.
МИХАИЛ. Нет, но так тоже... (Смотрит, сколько осталось в
бутылке.) А ты говоришь, много привез. (Пьет.)
24
Картина четвертая
Декорация второй картины. Ночь. На скамейке Ольга и
Анна.
АННА. Какой-то год снег шибко уж большой шел. К
чему он шел, что после него было: то ли голод, то ли война —
ничего не помню. А вот как шел — помню.
Молчат.
Зимой-то, когда месяц вот этакий большой, совсем светло
бывает. Аж тень от забора на снегу, как днем.
ОЛЬГА. Песен-то теперь у вас не поют, одни собаки?
АННА. Собаки что! Раньше-то зимой в эту пору выйдешь
из избы, а над всей деревней у-у-у — волки с горы. И воют, и
воют, и не поймешь: то ли они кому-то грозятся, то ли уж вроде
как жалуются кому-то.
ОЛЬГА. Что вы все про холод, сейчас-то лето.
АННА. Лето, ну так: а потом все равно зима будет.
Подходит Василий, молча садится на скамейку.
Васька, ты-то помнишь, как раньше волки с горы выли?
ВАСИЛИЙ. Помню.
АННА. А теперь и их не стало. Даже и лягуш-то вроде не
слышно последнее время. А если вот так совсем-то никого не
станет: один снег, да месяц. И крикнуть некому. Неужто и так
будет когда-то? Ладно, лечь попробую. (Уходит.)
ОЛЬГА. Как я сегодня туда пойду? От нее каким-то
25
холодом несет, до дрожи. В первые дни не замечала, а сейчас...
Тоже замерз?
ВАСИЛИЙ. Что хотела сказать?
ОЛЬГА. Так сразу? А ведь это я сейчас должна выть от
обиды. Как ваши волки бывшие. Да если я посмотрю на человека,
две минуты с ним поговорю и уже знаю — кто он, и чего от него
ждать можно. А здесь неделю просидели, уж чуть-чуть-то должен
был... Ничего не понимаю, носороги какие-то. Ты что, с
проститутками никогда не сталкивался?
ВАСИЛИЙ. В мечтах, в основном.
ОЛЬГА. Это же твари, животные. Уж в чем, в чем меня
можно, но в этом!.. Да если хочешь знать, до Николая у меня
вообще…
Богатый
был
опыт!
«Профессионал»
один,
со
спортфака, две ночи мне посвятил! И спасибо ему: узнала, больше
потом не потягивало. А тот все думает... Дурак! А этот вообще
желтый билет выписал.
ВАСИЛИЙ. Ловко.
ОЛЬГА.
Скажи
спасибо,
что
у
меня
характер
отходчивый. .Вставай вот теперь на колени и говори: "Дорогая,
несравненная, так ты к тому же еще и не проститутка».
ВАСИЛИЙ. А за каким чертом… Зачем тогда?
ОЛЬГА. Похожу я на страстную?
ВАСИЛИЙ. Как из бани.
ОЛЬГА. Фи, мужик! О чем с тобой вообще говорить
можно?
ВАСИЛИЙ. Звать не надо было.
ОЛЬГА. А с кем я должна здесь? На безрыбье... Нет,
стервозность сюда не вписывается, извини, дорогой! Зато сразу
согрелась. Женщинам вообще, особенно не бедным, только этим и
26
приходится согреваться.
ВАСИЛИЙ. Да уж. Бедные богатые стервы.
ВАСИЛИЙ. Аза каким чертом... Зачем тогда?
ОЛЬГА. Ты сначала вбей, вбей себе в голову, что "не
виноватая я". А то смотрю, у тебя там что-то слишком уж медленно поворачивается. Значит, надо было. Я вообще просто так
ничего не делаю.
ВАСИЛИЙ. А с Николаем? Чему мне теперь верить?
ОЛЬГА. С Николаем все. Я ему давно говорила, а он
только смеялся, фартовым себя считал. Вот от чего северные, ну
там чукчи, эвенки вымирали? Не было иммунитета против водки.
А у нас - против денег. Отвыкли, потеряли. Много насмотрелась.
Как мотыльки на огонь. Или загрызают друг друга, как собаки
бешеные. А он только смеялся. И вот теперь эти бумажонки его
выжали и на помойку выбросили.
ВАСИЛИЙ. Ты тоже, говорят, не бедная?
ОЛЬГА. Не бедная. Но будь их еще в сто раз больше —
выдержала бы. Меня-то они теперь не раздавят.
ВАСИЛИЙ. Штангой занимаешься?
ОЛЬГА. Нет, дорогуша, книжки читаю. По школьной
программе. В школе-то, да и в институте "проходили", не до них
было. А теперь вот понадобилось. Потому что я должна все
передать им сама, без посредников.
ВАСИЛИЙ. Кому им?
ОЛЬГА. Неважно. Все, выгоняю из себя этот холод:
сейчас же лето, лето, лето! Я теплая! Я горячая! Я страстная. Ну и
как.
ОЛЬГА. Да. А ведь я в бараке выросла. Это не опишешь,
не расскажешь — самому пожить надо. Тем более мать рано
умерла, отец нашел другую. Веселую! Уже в школе приходилось
27
только на себя надеяться, а я еще в институт. Да не куда-нибудь, а
на иняз — три года поступала. Вот и представь — до мужиков
мне было? А он, дурак... А ты вообще! Что, похожу я? Хоть при
луне-то рассмотри.
ВАСИЛИЙ. А "туда" как попала?
ОЛЬГА. Случайно. А может — судьба. "Спикающих-то"
у нас наперечет. Раз попросили, два. Ну написать там, перевести.
А потом, когда оклемалась и сориентировалась, поняла, что могу
это делать и лучше, и умнее их. Под ихней же крышей. И вот
теперь у меня два раза в неделю вокал, два раза — танец, не говоря уже о прочих процедурах.
ВАСИЛИЙ. Салон будете открывать?
ОЛЬГА.
Нет, лапушка, у меня все серьезней. Между
прочим, уже больше года сплю по четыре-пять часов в сутки — и
ничего,
как
видишь:
честная
и
порядочная.
Научилась
расслабляться перед сном, как кошка. А главное — у меня есть...
Неважно, что у меня есть, но главное, что у меня есть главное.
Понял? Поэтому теперь-то я их не боюсь, будь их хоть тонны,
зелененьких. Теперь они не заставят меня им кланяться. Это они у
меня будут на побегушках. Лакеями, половыми, шестерками!
Подходит Михаил. Он сильно "навеселе ". Василия
демонстративно не замечает.
МИХАИЛ. А мне сказали, родня приехала, дай, думаю,
дойду.
ОЛЬГА. Здрасьте.
МИХАИЛ. С Колькой-то, с Николаем вашим, мы,
считай, вот тут и выросли, на этом самом месте. Все заборы кругом...
ВАСИЛИЙ. Облазили.
МИХАИЛ. Дай, думаю, дойду, баба все-таки.
28
ВАСИЛИЙ. Жена, в смысле. (Михаилу.) Даты не
бычься, делай как знаешь, а про разговор забудь.
МИХАИЛ. Точно? О, тогда... (Ольге.) Брат мой, родной,
доцентом был.
ОЛЬГА. Кликуха?
МИХАИЛ. Что? А, нет, настоящим. Он даже в Москве
на это учился. А потом в начальники попал. Года полтора отсидел.
ОЛЬГА. За что?
МИХАИЛ. Как?
ОЛЬГА. Сидел, говорю, за что?
МИХАИЛ. Он, что ли? Он вообще не сидел. А, или этото?.. Я сказал, в начальниках сидел полтора года. А так-то, не, не
сидел. Ему зачем, он и так там полтора года отсидел.
ОЛЬГА. Смотри, какой скромный: полтора года оттянул
— и ни слова.
МИХАИЛ. У, еще как сидел, у него даже приемная
была. Я раз зашел, так не пустили, тоже сидеть пришлось.
ОЛЬГА. За что?
МИХАИЛ. Как?
ОЛЬГА. Вы-то за что радели?
МИХАИЛ. Да вообще ни за что! Они-то там из-за дел
своих сидели, а я-то, брат, мне-то зачем, но все равно не пустили,
тоже сиди, говорят.
ОЛЬГА. Так он кем там был, писарем, что ли?
МИХАИЛ. Каким писарем, я ж говорю — приемная, на
всю область, считай,
ОЛЬГА. Батюшки! Тут и к районному не знаешь как
подступиться: может, у него с утра такса повысилась, а этот, аж
областного масштаба! И сидит, не шелохнется, не улыбнется,
29
будто так и надо. Во что значит настоящим-то деятель!
ВАСИЛИЙ. Бывший, девушка, бывший.
ОЛЬГА. Это не беда, главное, это теперь на всю жизнь
останется: и осанка, и основательность, и озабоченность
государственная.
ВАСИЛИЙ. Нуворишиха!
ОЛЬГА (Михаилу). Женщины-то перед ним таким млели,
небось?
МИХАИЛ. Ну... насчет женщин он... строгий был.
ОЛЬГА. Понятно. Посмотрит во так вот строгонастрого, они и падают. Надо же, такого человека — и выперли.
Нет, эта власть долго не продержится. Если уж она такими
людьми разбрасывается... (Михаилу.) Так за что же его выгналито?
МИХАИЛ. Кого, его-то? Да он сам по чистой статье.
Дурак, конечно, но сам.
ВАСИЛИЙ. Ладно, говори, зачем пришел.
МИХАИЛ. Так просить пришел. Хоть, вроде, и
неудобно у незнакомой почти, а куда денешься, приперло.
Конечно, если б Колька тут был, я б сначала у него спросил. Мы
ж с ним с детства все пополам, всем делились. А теперь он-то вот
успел отхватить, а я-то, считай, бобылем остался, ну и прямо у
вас просить приходится, если его нет.
ОЛЬГА. А у вас что здесь, родственникам нельзя
отказывать?
МИХАИЛ. Так если родня, конечно, надо какое-то
послабление. Ну не совсем, конечно, но с родственных, как говорится, позиций. Главное, приспичило — и все тут, а к кому
30
больше пойдешь?
ОЛЬГА. А у местных просить не пробовали?
МИХАИЛ. Да, дадут они! Честно говоря, к вам-то меня
родители направили.
ОЛЬГА. А я думала, брат посоветовал.
МИХАИЛ. Да он-то... сначала...
ВАСИЛИЙ. Сколько выпил? Весь свой разговор
докончил?
МИХАИЛ. Не, осталось. Вместе бы его прикончить, так
не знаю, как вы-то, это же не ликер. Погоди, а как зовут-то?
ОЛЬГА. Оля.
МИХАИЛ. Понятно. А я, Миха, брат вот его родной, а
Кольке вашему двоюродный. С Колькой мы раньше у-у — не
разольешь. Он вообще, молодец, успел развернуться — башка.
ВАСИЛИЙ. Кольку бесполезно, ты ее хвали.
МИХАИЛ. Естественно, одному-то чего сделаешь, тут
надо, чтобы и у бабы башка была.
ВАСИЛИЙ. На башку они не реагируют, ты с ног
начинай.
МИХАИЛ. Как? Зачем?
ВАСИЛИЙ. Скажи, что не такие уж они у нее кривые,
как кажется, она и размякнет. А ты ей тут же — на подпись.
Бумажку-то принес?
МИХАИЛ. Какую бумажку? Ты брось, мне тут не до
шуточек.
ОЛЬГА (Василию). Я всегда была белой вороной,
золотко, так что на меня это не распространяется. (Михаилу.)
Дело открывать собираешься?
МИХАИЛ. На Байкале, дом. И главное, скорей, говорят,
31
пока не расчухали.
ОЛЬГА. Кому надо, давно расчухали. У меня там тоже
домиков несколько. Дело стоящее.
МИХАИЛ. Да главное, я б и построил сам, маленькие-то
домики. Они вот просмеяли, а я-то видел уже — место самое то.
Вот только б начать.
ОЛЬГА. Начать помогу. Но только и ты меня пойми,
Миша. Я — женщина в перспективе одинокая, поэтому когда отдашь долг, с накруткой, естественно, пять лет будешь мне
отстегивать двадцать процентов от прибыли. Ну, а потом, когда
расширишься, — всего десять. Подходит?
МИХАИЛ. Конечно, если правда.
ОЛЬГА. Ты когда едешь?
МИХАИЛ. Завтра.
ОЛЬГА. Ну вот в дороге к обговорим все моменты:.
Лады?
МИХАИЛ. Но деньги-то купить — можно будет?
ОЛЬГА. Естественно. Продать сложнее.
МИХАИЛ. Что — и все? Там же пятнадцать миллионов
надо.
ОЛЬГА. Но тысяча-то у тебя уже есть, как я поняла.
МИХАИЛ. Чего?
ОЛЬГА. Рублей, не динаров же.
МИХАИЛ. Тысяча-то, конечно.
ОЛЬГА. О чем базар? Остальное добавим.
МИХАИЛ. Ничего не понял, так как мне считать-то?
ВАСИЛИЙ. Как в сберкассе, на машинке. А то запутает
она тебя с лимонами, и тысячу потом свою не найдешь.
МИХАИЛ. Смеетесь, что ли? Опять?
32
ВАСИЛИЙ. Да все, все, радуйся, что в
кабалу залез.
ОЛЬГА. Хозяин-барин.
МИХАИЛ. Но купить-то я могу дом-то?
ОЛЬГА. Завтра — нет. Послезавтра —
пожалуйста.
МИХАИЛ. А чего ж мне тогда еще надо?
ВАСИЛИЙ. Вот и беги быстрей, пересчитывай свою
тысячу.
МИХАИЛ. Нет, но все точно? Мне надо, чтоб как по
трезвянке было.
ВАСИЛИЙ. Все точно. А радоваться завтра будешь,
сегодня поздно уже.
МИХАИЛ. Тогда, если точняк, чего мне больше тут
делать. (Уходит так, как будто что-то уносит и очень боится, что
это что-то отберут.)
ВАСИЛИЙ. Это как у вас называется — наколола ты
его, или облагодетельствовала?
ОЛЬГА. По-родственному. А проценты — чтобы
избавить от чувства благодарности, еще товарищ Гобсек
советовал.
Слушай, а как ты в эти
"деятели" попал, умудрился?
ВАСИЛИЙ. Это уж я тебе как-нибудь... в письменном
виде.
ОЛЬГА. Нет, сейчас.
ВАСИЛИЙ. Зачем?
ОЛЬГА. Надо.
ВАСИЛИЙ. Да зачем?
ОЛЬГА. Мне надо знать о тебе все. А потом уже я буду
говорить, говорить, потом ты меня не остановишь.
33
ВАСИЛИЙ. Шибко умный был, вот и попал.
ОЛЬГА. Миленький, но мне это действительно надо.
ВАСИЛИЙ. Зачем? Что надо?
ОЛЬГА. Знать всю твою биографию. Как в этом раньше,
в райкоме. А то такой штрих, а ты скрываешь.
ВАСИЛИЙ. Чего мне скрывать? Дело, что ли, заводить
собираешься?
ОЛЬГА. Да, дело. Дело всей моей жизни. Так как?
ВАСИЛИЙ. Говорю же: умный был, в аспирантуре в
Москве учился, когда все это начиналось.
ОЛЬГА. И что?
ВАСИЛИЙ. Идо этого вопросов много было, а там еще
начитался, наслушался. Так что по возвращении аж дымился от
"святой" ненависти. Даже во сне, по-моему, одно слово хрипел —
долой! Вот и вынесло.
ОЛЬГА. А там?
ВАСИЛИЙ. А там что? Там тоже мозги требуются.
Причем, особые.
ОЛЬГА. И что, гнобить начали?
ВАСИЛИЙ. Они, что ли? Это вначале, когда еще не
разобрались, куда клонится, а потом... Чего ж им обижаться,
раньше и килограммами и — втихую, теперь вагонами — ив
открытую. И главное, им-то тогда ни слова бы не поверили. А
мне поверили. Так что помог хорошим людям. Жизнь прожита не
зря.
ОЛЬГА. И никакой благодарности?
ВАСИЛИЙ. Почему? Вступай, поделимся, соблюдай
только правила. Ну, а не хочешь соблюдать... Ничего, самым
умным теперь себя не считаю — уже хорошо.
34
ОЛЬГА. И что, и не зря. Иначе я бы так и просидела в
школе.
ВАСИЛИЙ. Сейчас лучше?
ОЛЬГА. Как посмотреть. В школе все равно призвание
надо. А мне нужны свои дети. Да и с тобой сейчас не сидели бы.
ВАСИЛИЙ. Встретились. Один — туда, другой —
оттуда.
ОЛЬГА. Зачем мне туда? У меня своя дорожка... И все
равно, ты что все эти три месяца здесь совсем один, даже и не
думал? Или все-таки сохранилась какая-нибудь первая любовь?
ВАСИЛИЙ. Почему не думал? Каждый день! Выйдешь
вот эдак, утречком по солнышку, ходишь, ходишь, думаешь, думаешь, оно и всплывает: а хорошо б, думаешь, сейчас балеринку
прикучить! А потом вспомнишь какую-нибудь революционерку,
да еще если современную — оно и отхлынет.
ОЛЬГА. Знаешь, как я бабников ненавижу? И тебя
испытывала. Мужик один, думаю, одичал, неужто у него не
побегут слюнки при виде бабенки такой покладистой? Небось,
думаю, про все свои родственные чувства забудет. Не забыл! Это
записать надо. А все-таки, что у тебя с женой?
ВАСИЛИЙ. Бывшей.
ОЛЬГА. Не знаю какой, но расскажи, дело требует.
ВАСИЛИЙ. Что рассказывать. Ранний брак — еще в
институте встретились. Жена как жена, нормальная учительница,
а потом... Когда меня вынесло, ну, в эти... "деятели", из нее вдруг
полезло: как же, она ж теперь к каждому кругу относится.
Срочные курсы переквалификации "в дамы" прошла. Ну, а где
дама, там и валет, как говорит батя: против правил не попрешь. А
мне
самая
веселая
роль
досталась:
"приезжает
муж
из
35
командировки". Все-таки талантливые вы создания: всю жизнь
можно прожить с круглой дурой и даже не заметить этого.
ОЛЬГА. Да уж, тут только посочувствовать. Мы-то это
замечаем сразу. И уж будьте уверены — умело пользуемся! И
луна такая деревенская! (Вверх.) Что ты нам скажешь, какой знак
подашь? (Василию.) А хочешь, я тебе спою? Не бойся, не
соблазняю, просто хочу понравиться, столько за уроки плачу,
что ли?
Я ехала домой, душа была полна
Неясным для меня, каким-то новым
счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.
Я ехала домой... Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона.
Далекий благовест заутреннего звона.
Пел в воздухе, как нежная струна.
Я ехала домой, я думала о вас,
Тревожно мысль моя и путалась, рваласъ...
Нет уж! У меня она никогда не рвется и не путается, я
знаю
чего
хочу.
Помнишь,
у
Толстого
цыгане
поют
"Невечернюю" — "Это не свобода, это воля!". Так вот, я тоже
хочу на волю. Пусть они тут остаются: со своими свободами!
Судейскими, а мне нужна воля, которую могут дать только эти
презренные бумажки. Потому-то я их и собираю. Знаешь, я об
этом никому не говорила, это только мое, такое мое, что в этом
теперь я вся. Я буду основательницей рода. У меня не было
семьи, но у меня будет больше — у меня будет род, на столетия,
со всеми ответвлениями и родословными. А я, его ос36
новательница, должна свить родовое гнездо, и не эти дурацкие
"коттеджи", у меня будет усадьба с садом, прудом, с библиотекой,
диванной, залом, в котором будет стоять белый рояль.
ВАСИЛИЙ. Совсем белый?
ОЛЬГА. Сейчас вес это пена, и ее сдует, а я —
женщина, я давно поняла, что нужны корни. И еще нужен свет,
нужен простор, нужен воздух и высокий, голубой купол неба,
весь, полностью, иначе это дерево быстро зачахнет. Но я долго не
знала, что делать. А потом, вдруг как будто приснилось,
пригрезилось: и дом, и сад, и мои дети--в нем. Потому и рояль
белый, что я так видела. А над ним большой портрет
основательницы рода.
ВАСИЛИЙ. И кем же ты меня туда приглашаешь:
садовником или конюхом?
ОЛЬГА. Кучер бы из тебя хорошим получился,
важный. Но... До этого я всегда видела только дом, сад, детей, а
кто там будет отец этих детей — как-то не думалось, не виделось,
да и не волно-вало, только не Николай, конечно. А вот увидела
тебя, посидела, послушала, испытала даже, проверила и теперь не
могу уже все это представить без тебя, понимаешь?
ВАСИЛИЙ. Понимать-то понимаю, только вот как я
там смотреться буду? Еще в детстве, на крик матери "Васька, иди
обедать" — из одного угла выбегал я, а из другого кот. А уж
теперь и совсем не вписываюсь: Влады, Стасы, а как быть
Ваське? Его-то как под "нового" обкорнаешь? Хуже чем Ваське,
сейчас, по-моему, только Ванькам приходится! А ты его в
родословную.
ОЛЬГА. Первый сын у меня обязательно будет
Васильком.
Из темноты выходит А н н а и молча смотрит на них.
37
Они ее не замечают.
ВАСИЛИЙ. Но ты же вся там, в своем саду, цвести
которому только назначено. А меня не отпускает прошлое. Мне
тоже и видится, и грезится, только все оттуда: солнце на заходе,
по улице стадо идет, бренчат подойники, и пыль в лучах
оранжевым переливается. Бежишь к речке, и воду эту после
дневной жары тело до последнего вздоха помнить будет. Потом
обжигаешься горячей картошкой с молоком, а сам уже прислушиваешься — у нас тогда духовой оркестр был. И вот первые
звезды, и по всему небу старинный вальс наплывом. Сначала
баритоны запоют, потом трубы подхватывают. Поперхнешься
последним глотком и — бежать... бежишь навстречу этим звукам
и... Где теперь этот мир, его алмазы и изумруды? Только сейчас
начал понимать: ведь я же тогда был безгрешен.
ОЛЬГА. Если мы будем вместе, мы создадим свой,
новый мир, который будет еще ярче ушедшего.
Слушают доносящиеся откуда-то из прошлого звуки
духового оркестра.
Действие второе
Картина пятая
Веранда дома. Утро. На кровати лохматый и в
глубокой задумчивости сидит Михаил. Входит Василий.
38
ВАСИЛИЙ. Ты посмотри, солнышко-то какое, Миха! А
знаешь ли ты, что такое солнце Аустерлица?
МИХАИЛ. Коньяк, что ли? Я их вообще не люблю.
ВАСИЛИЙ. Здесь не коньяк, Миша, здесь уже ананасы в
шампанском. Чего такой, не осталось, что ли?
МИХАИЛ. Голяк.
ВАСИЛИЙ.
А ты по амбарам помети, по сусекам
поскреби.
МИХАИЛ.
Не,
вчера
около
парника
последние
полбутылки вместе с огурцом прикончил. У меня насчет этого
память жестокая.
ВАСИЛИЙ. Все три, что ли?
МИХАИЛ. Одну мать спрятала, но в дорогу, не отдает.
Последнюю с огурцом, а вот до этого...
ВАСИЛИЙ. Что?
МИХАИЛ. Сон. Даже ты там был.
ВАСИЛИЙ. И что делал?
МИХАИЛ. А, это только во сне и бывает.
ВАСИЛИЙ. Так что бывает-то?
МИХАИЛ. Да во сне. Пришел, попросил я — на тебе,
дескать, пожалуйста.
ВАСИЛИЙ. Деньги, что ли?
МИХАИЛ. Ну да. Главное, говорю еще ей, мне же
миллионы надо, а она раз — тысячу, говорит, сумел сохранить,
бери сколько хочешь.
ВАСИЛИЙ. Кто она-то?
МИХАИЛ. Баба Колькина. Главное, в глаза ее не видел,
а тут как на картинке. Ты, говорит, не базарь, а беги в сберкассу и
пересчитывай свою тысячу на машинке. Приснится же! Одну
бумажку на машинке пересчитывать.
39
ВАСИЛИЙ. Да, если уж у тебя сны пошли напополам с
лимонами, плохо твое дело.
МИХАИЛ. Сам удивляюсь. Главное, к чему эта
машинка-то, может, правда, к деньгам?
ВАСИЛИЙ. Правда, Миша! Не сон это, а наша чудная
и удивительная действительность. Точно ты говоришь: такое
только во сне бывает. А после сна вот такое солнце встает!
МИХАИЛ. Чего "не сон"! Ты брось, и так голова болит.
ВАСИЛИЙ. И у меня болит, от избытка... кислорода.
Мешки-то приготовил?
МИХАИЛ. Зачем? Какие мешки?
ВАСИЛИЙ. Для денег, естественно. Говорю же тебе: не
сон это. Сегодня составите договор и, считай, что "почти
руководящая должность" у тебя в кармане.
МИХАИЛ.
Ты кончай свои шуточки! Мне и так
сейчас...
ВАСИЛИЙ. Ишь мы какие! Сказал бы: обокрали,
мигом бы поверил, без всяких снов, а тут еще и кочевряжемся.
МИХАИЛ. Погоди, я сам вот все сижу, думаю: когда с
огурцом допивал — не сон был, точно помню. А почему тогда
сон до этого? Он же уже после огурца должен быть, если с
огурцом точно помню? Опять же, к чему тогда эта машинка с
одной тысячей?
ВАСИЛИЙ. Машинка тебе уже потом, после огурца
приснилась, как символ твоего будущего. Все точно, Миха! Только ты его по частям усваивай. А то с такого похмелья, да такие
радости — на этом и государственные люди ломаются. Но
ничего, ты только представь, что тебя ожидает. Представь: вот
такой стол, почти руководящее кресло, а в нем ты. Не
шелохнешься,
не
улыбаешься,
на
лице
государственная
40
озабоченность.
МИХАИЛ. Погоди, она вчера во сне точно так же
говорила? А тогда ты откуда знаешь?
ВАСИЛИЙ. Правильно, по частям, а то сразу и
счастьем обожраться можно. Значит, ты в кресле, над тобой
золотая вывеска: "Директор курорта".
МИХАИЛ. Не, этого она не говорила.
ВАСИЛИЙ. При чем здесь она, сидеть-то ты будешь.
МИХАИЛ. А вот за что сидел, спрашивала, точно.
ВАСИЛИЙ. Ты в кресле, а там — очередь. Все на твой
курорт рвутся. Очередной заходит, а ты вот эдак карандашиком
по стеклышку — паузу выдерживаешь. Он мнется, а ты
выдерживаешь. А потом сразу, в упор: за кого голосовал? У того
м. глазки забегали, и как сказать, не придумает: вроде б частник, в
кресле садит, а морда не демократическая. А тебе и не надо за
кого, это прием такой, для паники. А уж дальше, когда его с толку
сбил, уже спокойнее, чуть ли не сочувственно: что, мол,
отдохнуть захотелось? Да, вот хотелось бы. А чего ж на
государственный не едешь? Там, говорят, и койки мягче, и харчи
слаще, и бабы пышнее. Тот аж скукрежится: да где ж на все это
взять-то, Михал Григорыч, вы единственная надежда и нам, и
детям нашим. Тогда ты вот эдак отваливаешься, но смотришь все
равно строго. Да уж! Там ласково, да где взять, однако! У меня
дешево, но сердито! И начинаешь инструктаж: по дорожке к
туалету только прямо. Шаг влево, шаг вправо — везде волчьи
капканы расставлены. Ну, а если к вишням или в малину кто
вздумает, там вообще противопехотные, и схему размещения
даже семья не знает.
МИХАИЛ. Точно! А батя смеялся, под суд, говорит,
попадешь. Да даже не обязательно ставить, но попугать-то можно.
41
ВАСИЛИЙ. А чего батя?
МИХАИЛ. А. Так это. Ты давай, давай, может, еще чего
присоветуешь.
ВАСИЛИЙ. Ну, а дальше ты совсем добрым станешь.
Можете, мол, кислород мой хоть двадцать раз подряд вдыхать, а
выдыхать всего один раз, так и быть уж, считать не буду. Ну, а
они, естественно, в ножки тебе, благодетелю.
МИХАИЛ. Шутишь, зачем мне в ножки?
ВАСИЛИЙ. Это ты сейчас так, а потом понадобится. Без
этого потом и лимоны кислыми покажутся. Да-а! Вот тебе и
Аустерлиц! (Передразнивает.) " Пять лет будешь двадцать
процентов отстегивать".
МИХАИЛ. О, вот это она говорила, точно! Да нет,
точно, не сон это. Теперь-то все вспомнил, точно. А не пошутила
она?
ВАСИЛИЙ. Сам думаю. Может вот так — богатый, и
человек, бывает такое?
МИХАИЛ.
А
чего
не
бывает?
У
соседа
вон,
четырехкомнатная, а на бутылку всегда займет. Не люди, что ли?
Насилий. Я тоже так думаю: и среди графьев водились. Что ты с
нами своими сбиваешь.
МИХАИЛ. Слушай, а может, отдаст, если попросить? В
честь такого-то дела. Василий. Что отдаст? Михаил. Мать,
бутылку: Если такое-то дело? Это, как я теперь, кто называюсьто?
ВАСИЛИЙ. Ты к матери не дергайся, не зли, мне это ни
к чему сейчас. Михаил. Так если такое дело? Василий. Успеешь,
теперь у тебя всегда будет "такое дело". Поверил? А я вот все еще
не могу. Слишком уж это было бы... Ты-то как смотришь... если я
с ней?
42
МИХАИЛ. Что?
ВАСИЛИЙ. Ну, если я... если мы с ней... Что, что, сам не
понимаешь? Михаил. Ничего не понимаю. Ты же сказал, точняк,
теперь опять по-другому, что ли?
ВАСИЛИЙ. Да что ты! Правда, попросить у матери?
Нет, нет, не надо. Ты что прикидываешься, или... Михаил. Это ты
тут опять свои шуточки начинаешь? Поймешь вас! Вчера кричали: все, точно! Сейчас сам пришел — радуйся по частям! А
теперь, куда клонишь?
ВАСИЛИЙ. Да что ты мне со своим огородом? Тебе
сказали? Сказали? Чего тебе еще надо?
МИХАИЛ. Так если сказали, зачем опять начинаешь?
ВАСИЛИЙ. Да не про это я тебе! Я тебе говорю... Как
тебе говорить-то такому?
МИХАИЛ. Какому?
ВАСИЛИЙ. Невинному!
МИХАИЛ. А что это я такого сделал?
ВАСИЛИЙ. Ну, с ней, с ней я хочу! Ну, жениться,
понимаешь!
МИХАИЛ. На ком? С Валькой совсем, значит? Твое
дело, смотри. Я б побоялся. Ну, а если ты совсем с ней не
хочешь... Женись, если нашел, если с Валькой не хочешь, а чего
на меня-то кричать из-за этого?
ВАСИЛИЙ. При чем тут Валька? Здесь главное, что я с
ней, с ней хочу, поэтому а спрашиваю тебя, как ты на это
смотришь?
МИХАИЛ. С кем, с ней-то? Я-то при тем, если я ее в
глаза не видел? Мне-то какое дело, на ком ты женишься.
ВАСИЛИЙ. Да на Ольге, на Ольге! В глаза он ее не
43
видел!
МИХАИЛ. На какой Ольге?
ВАСИЛИЙ. Ну, вчера, вчера у кого деньги просил?
МИХАИЛ. У кого? У бабы Колькиной.
ВАСИЛИЙ. Ну так вот с ней, с ней я хочу.
МИХАИЛ. Как с ней?
ВАСИЛИЙ. Что, как?
МИХАИЛ. С ней-то, как?
ВАСИЛИЙ. Ну что, что как?
МИХАИЛ. Ну так она же Колькина баба, как еще-то,
если по-серьезному?
ВАСИЛИЙ. Не будет она с ним жить. Чего смотришь?
Не я, не я здесь, до меня она еще решила уйти. Так что я здесь ни
при чем. У них еще до этого давно нелады, да и запивается,
слышал же? А я здесь вообще ни при чем, она уже сюда приехала
такая.
МИХАИЛ. Какая?
ВАСИЛИЙ. Богатая, чтоб тебе эти курорты купить. Еще
раз объясняю: я ни при чем, они уже до этого давно не живут.
МИХАИЛ. Как не живут? Да ты не психуй, такие
заявочки, сразу сообразишь, что ли? Ты-то старше, а мы-то с
Колькой, считай, выросли, все время с ним были.
ВАСИЛИЙ. Ну и что, старше?
МИХАИЛ. Ну ты-то не с нами, с другими бегал, а все с
ним.
ВАСИЛИЙ. Что, с ним?
МИХАИЛ. Что бегали. А ты теперь у него бабу уводишь.
Он может, и пьет из-за этого.
ВАСИЛИЙ. Тебе что, сто раз объяснять? Они уже давно
разошлись, а я ее только неделю назад в глаза увидел. Доходит?
44
МИХАИЛ. А чего же она тогда к тетке приехала, если
разошлись?
ВАСИЛИЙ. К какой тетке?
МИХАИЛ. К какой... К тетке Анне. Если с ним не живет,
так зачем она к тетке-то Анне приехала?
ВАСИЛИЙ.
Ну,
формально.
Формально
живет,
официально, а так уже давно ничего общего, мало что ли бывает?
МИХАИЛ. Квартиру что ли разменять не могут?
ВАСИЛИЙ. При чем здесь квартира?
МИХАИЛ. А мать как?
ВАСИЛИЙ. Какая мать?
МИХАИЛ. Какая... Наша, какая еще. Она-то что скажет?
ВАСИЛИЙ. Скажет... Если уж ты так глаза вылупил, то
она... думал, хоть слово скажешь, не одному чтобы.
МИХАИЛ. Я-то, как? Вместе выросли, а теперь
говорить?
ВАСИЛИЙ. Да что ты все: выросли, выросли, я тоже
вырос. Я бы вот с ней не сидел вчера, стала бы она с тобой разговаривать, если бы ты к ней с "выросли" подкатил?
МИХАИЛ. Ну и что теперь, отговаривать пойдешь?
ВАСИЛИЙ. Да пошел ты...
Мать входит.
МАТЬ. Выспались?
МИХАИЛ. Еще как! Что, видуха не та? Точно, мне ж
сегодня еще ехать надо. Сбегаю-ка я счас скупнусь. Пруд-то не
размыло еще?
МАТЬ. Кто его будет размывать?
МИХАИЛ. Тогда точно, сбегаю. После воды-то потом
морда сразу как на паспорте. Счас я, быстренько, чтоб уж...
(Убегает.)
45
МАТЬ. Чего это с ним?
ВАСИЛИЙ. Перепил.
МАТЬ. Знаю, что перепил, но не до такой же степени.
ВАСИЛИЙ. До какой?
МАТЬ. Сам не видишь, что ли? С утра — в речку,
опохмелиться, и не спрашивает...
ВАСИЛИЙ. Да, тут психиатра надо.
МАТЬ. Чего? Ты тоже какой-то... Что у вас тут?
ВАСИЛИЙ. Что... Встали, вот солнышко! А, про него,
что ли, спрашиваешь? Так он занял, деньга нашел, от этого и
вольтанулся, наверно. Все, хоть завтра бери!
МАТЬ. У ней, что ли?
ВАСИЛИЙ. Ау кого еще? Без всяких разговоров: бери,
пожалуйста! Это не каждая так.
МАТЬ. У ней их, может, девать некуда. Да денег-то.
ВАСИЛИЙ. Некуда! Миллионами, миллиардами
ворует, и все мало! Попробуй, попроси у такого хоть рубль, даст
он тебе? Вам все кажется... Ты знаешь, как она крутится?
МАТЬ. Ну и ладно, занял так занял. А ты-то сам чего
завертелся?
ВАСИЛИЙ. От радости. Что отдыхать теперь бесплатно
буду. Да мне теперь одно и остается — отдыхать круглый год.
Что вот я здесь зимой делать буду?
МАТЬ. Ну так... У меня же спрашивает! Я же сама тебе
каждый день об этом, а ты только отмахиваешься.
ВАСИЛИЙ. Теперь вот задумался. На вашей шее сидеть?
МАТЬ. При чем здесь шея наша? Сиди ты на кем хоть до
пенсии. Только ведь дело-то не в шее, а в тебе. Кому ты тут
нужон? И в школу не возьмут. Зачем, скажут, нам такие шибко
46
уж ученые? Раз, скажут, он такой выискался — пусть в город
бежит. У нас, скажут, школа маленькая, и такой шибко уж умный
там не поместится.
ВАСИЛИЙ. Все точно! И ходить не надо, сама все
ответила. Ну, а в городе для меня место тоже не приготовлено.
МАТЬ. Ну так все равно: или тут, или там найти, тем
более, всех знаешь там.
ВАСИЛИЙ. В том-то и вопрос. Нет! Нет там для меня
места. Уж лучше на лесоповал.
МАТЬ. Там нет, тут нет, а чего ж ты делать
собираешься?
ВАСИЛИЙ. А новую жизнь начну. Совсем новую.
МАТЬ. И где?
ВАСИЛИЙ. А есть такое место — и не в деревне, и не в
городе.
ОТЕЦ
(входит).
Это
откуда
раньше
срока
не
выпускают?
ВАСИЛИЙ. Да нет. Это поближе все-таки.
МАТЬ (Отцу). Слышал? Я, дескать, не баба, я и не
мужик, а свадьба лучше всех получается.
ВАСИЛИЙ. Ладно, давайте, чтоб уж разом. Люська
замужем, так что отец ей теперь не очень-то нужен. К Валентине
я не вернусь ни под каким видом. Искать кого-то в мои годы —
разве что по газетам. Да и то там, в основном, с жилплощадью
требуют. А с Николаем она уже точно жить не будет. И не из-за
меня, у них это давно. Да они и сейчас не живут уже. Вот и
давайте подумаем. А мне с ней... Сам не знаю, как получилось,
но... не она, не с ней... то мне уже больше никого не надо. Значит
— на всю оставшуюся жизнь. Вот и давайте решим!
Молчат.
47
МАТЬ. Это что же за баба за такая: и Колька кричит,
застрелюсь, если уйдет, и этот теперь жить без нее не соглашается.
ОТЕЦ. Баба умная, ничего не скажешь. И веселая —
прямо глядит.
МАТЬ. А нам потом как людям в глаза смотреть?
ОТЕЦ. Нам не глядеть, моргать придется.
ВАСИЛИЙ. Давайте сразу определимся, кого это
касается — ее и меня. И еще нас, нашей семьи. А люди здесь при
чем? Им-то до этого какое дело?
МАТЬ. Ну так а как, если никого-то не бояться, ни
Бога, ни людей, что ж тогда выйдет.
ВАСИЛИЙ. Я сам за себя отвечу, и перед Богом, там, и
перед людьми, если потребуется. А вы за нас не ответчики. Каждый сам должен.
ОТЕЦ. И много ты таких найдешь, кто за себя ответить
сумеет? Хотя бы в нашей деревне?
ВАСИЛИЙ. Ну и что?
МАТЬ. Вы-то ладно, выучились, слов всяких нахватали,
вы-то такие, ответите, от всего отвертитесь. Так ведь и Федька-то
Петушок на вас глядя тоже кричит, чтоб к нему и подходить не
могли, теперь, дескать, другое время, каждый сам по себе, и никто
мне не указ.
ВАСИЛИЙ. Мам, только не надо сюда разных
петушков приплетать. Мы о конкретном говорим, а если про всю
деревню начнем...
МАТЬ. А как разделишь-то, если одно за другое
цепляется. Девки, вон... стыд потеряли, вроде бы их дело, а от
этого
мужики
перевелись.
Как
ты
жизнь-то
разделишь,
разорвешь? С Галиной, вон. Петушка этого самого матерью, мы
48
еще вдевках ходили, а она как-то мне и говорит: "И не Бога, и
нелюдей не побоялась бы, если б только знала, чем его отравить
можно". Это до какой степени надо издеваться над человеком,
чтоб мать родного сына...
ВАСИЛИЙ. И значит, из-за этого Петушка я теперь на
всю жизнь должен...
МАТЬ. Да не про это я. Я хочу сказать, что когда
вместе-то, когда чего-нибудь сделать-то бывает перед людьми
стыдно, то это и выходит вроде бы как поддержка друг дружке. А
если всех-то распылить... Ну, пыль и получается.
ОТЕЦ. Не все пыль. И камни из нес торчать будут,
которым никого и ничего...
ВАСИЛИЙ. Подождите, вы вспомните, с чего мы
начали.
МАТЬ. Так ты говоришь, люди при чем, мы тебе и
сказали. Ты сделаешь, а другой поглядит, да и скажет: а я пошто
не могу, если он сделал? Конечно, всякий себе как лучше хочет.
Но так не через все же переступить-то можно ради этого.
ВАСИЛИЙ. Через что я переступаю?
МАТЬ. Васька, ты думаешь, у меня сердце не болит,
кровью не обливается, как погляжу на тебя такого. Знаю, вижу,
шибко тебе с ней охота, невмоготу, ну так все равно по-людски
же надо как-то.
ВАСИЛИЙ. Да что я не по-людски-то делаю? Я же
вам сто раз объяснял: не будь меня, все равно она с ним жить не
будет. Не будет, понимаете? Да они уже и не живут давно. Он
тут набегал, наорал, сопли распустил, брякнул чего по пьянке, а
мне теперь из-за этого...
МАТЬ. Васька, да что ж ты на него-то злишься? Кто в
чужую семью залез, он, что ли? Мало ли что она там тебе
49
наговорила, а у них ведь семья. Хорошая там или плохая, а все
равно семья. А ты у него же бабу уводишь, а он же еще виноват
перед тобой? Ты подумай только, чего говоришь-то, чего
делаешь. Ведь Анна-то не кто-нибудь, а сестра моя, нянькой
моей была.
ОТЕЦ.
Тут уж, если камнем себя почуял — не до
сестер, не до нянек. А до братьев тем более. Да еще каких-то там
двоюродных.
ВАСИЛИЙ. Если б так, я бы сейчас не стоял перед
вами, а сел бы сегодня в автобус и...
ОТЕЦ. Верно, поклониться нам тебе надо за это. В
ноги. Только вот наши-то нош не гнутся совсем. (Матери.) Или,
может, попробуем? Куда ты так торопишься? Погоди немного
хотя бы. Пусть она от него уйдет, он пусть застрелится, схоронят.
Тогда и Анна долго не протянет: или помрет, или совсем с ума
сойдет. И вот потом-то, когда все уляжется, успокоится, ты вроде
уж и совсем ни при чем будешь, потом и оправдываться почти не
надо. Все равно никто ничего не докажет.
ВАСИЛИЙ. Спасибо за совет, батя, я как-то об этом не
подумал.
ОТЕЦ. А ты подумай, время еще есть.
ВАСИЛИЙ. Это надо очень... очень хорошо к сыну
относиться, чтоб так умно посоветовать.
ОТЕЦ. Люди при чем… А может, у нас только это и
осталось. Богатства не нажили, так чтоб хоть худым словом
никто не мог помянуть после смерти. И то вроде как не зря
прожили.
А если на могилку-то потом пальцем будут
показывать: «Это те, чей сын жену у брата увел, а тот потом
повесился». Каково нам там лежать будет?
ВАСИЛИЙ.
Батя! Если б все это так, разве бы я
50
тогда... Да только нет давно этого, рассыпалось, действительно в
пыль превратилось, в туман. А вы не видите ничего через туман
этот, да и видеть не желаете. Да никому сейчас ни до кого дела
нет. Сами же говорите: мать сына травить собирается, брат брата
режет, сын — отца, м — ничего, привыкли, никто и внимания не
обращает. А тут будет кто-то разбираться: родственница — не
родственница, увел — не увел, да этим теперь и в школе не
удивишь. А вы из-за этого, что сами на правду, на реальность
смотреть не желаете, и у меня из-за этого последнее отбираете.
Это же раз в жизни бывает. И то не у всех. Ну, загнали меня в
угол, жизнь загнала, и вдруг… Даже в самые лучшие времена
случись такое – не поверил бы, должны же вы это понять. На
колени встать? Ну вот, встану. За все, за все я вам благодарен,
вы может быть, самые лучшие родители, но сделайте мне эту
последнюю милость, не добивайте меня!
ОТЕЦ. Эх, сынок, кто кого добивает. Люди-то теперь,
может, и правда — зря стараемся: через неделю и не худого никто
не вспомнит, и не хорошего. Да только кроме этого-то, думали,
двух сынов оставляем, на которых и оттуда поглядеть не стыдно
будет. А из них один рад перед любым хвостом вилять, только бы
кость бросили, а другой радуется, что все воруют вокруг, а
значит, и самому под шумок стянуть можно, в суете не заметят.
Делай, как знаешь. Сам же говоришь — ничего не видим, в тумане живем, а значит, и вам не советчики. Знаю все, вижу, и помог
бы до последнего. Да только думаешь: оттолкнул кого-то и сразу
счастливым станешь? Это уж скорей можно, если тебя оттолкнут.
А когда сам-то — не до счастья потом, вся жизнь на то и уйдет,
чтоб дальше толкаться да отпихиваться.
51
МАТЬ. Васька, сынок, на кусочки бы дала себя изрезать,
да только на чужой-то беде дом не построишь. И какая б теперь у
нас не началась другая жизнь, а от этого никуда не уйдете. Это
ведь Божий закон, не нами придуманный. И как же я могу тебя
благословить против закона этого?
Картина шестая
Михаил на скамейке сидит, ждет. Входит Ольга.
ОЛЬГА. Привет!
МИХАИЛ (вскакивает.)
Здравствуйте!
Я вчера
немного… Приехал вот, поговорили с батей, с матерью, ну и…
Узнать вот пришел.
ОЛЬГА. О чем?
МИХАИЛ. Да так, вообще. Мало ли что.
ОЛЬГА. Мало, Миша, это ты точно подметил, что ни
делаешь, а все мало.
(Подняв какой-то прутичек и не глядя на Михаила,
начинает ходить взад-вперед, занятая, кажется, только этим
прутиком и какими-то своими мыслями.)
МИХАИЛ. Васька-то мне сказал…
ОЛЬГА. Что?
МИХАИЛ. Что договорились, вроде.
52
ОЛЬГА. О чем?
МИХАИЛ.
Вообще, обо всем.
А сейчас он там со
стариками договаривается.
ОЛЬГА. О чем?
МИХАИЛ. Ну, про жизнь видно. Про это все. Ну, как
ему дальше. Его поймешь разве?
ОЛЬГА. Нет, Миша, так дело не пойдет.
МИХАИЛ. Погоди, а ты откуда… откуда вы знаете, что
меня Михаилом зовут.
ОЛЬГА. Здрасьте! Вчера не ты был, что ли? Или,
может, у него еще один брат
МИХАИЛ.
Не, какой "еще", один я. Я, конечно,
больше некому. Просто вчера я темного "того", а сегодня чуть не
искупнулся с утра, вот, видно, и не похожу. Я-то даже сейчас еще
подумал снова, что приснилось, ну если даже, как звать знаете...
Про это и пришел спросить.
ОЛЬГА.
Так
о
чем
он
там
с
родителями
договаривается?
МИХАИЛ. Мне-то неудобно как-то: чужие дела.
Вообще-то он мне сказал, но это, но это уже на его совести. А с
родителями тоже, наверно, про это говорит.
ОЛЬГА. А что на его совести?
МИХАИЛ. Я не так сказал. Его дело, в смысле. Мне-то
чего в это соваться. Ему и так сейчас старики все выскажут.
53
ОЛЬГА. Что выскажут?
МИХАИЛ. Все, что думают. Они-то уж ему скажут.
ОЛЬГА. Что скажут?
МИХАИЛ. Ну так...
ОЛЬГА. Что?
МИХАИЛ.А действительно, что они могут сказать-то?
Они свое прожили, а теперь все по-другому. Чего они теперь
решают-то?
ОЛЬГА. Значит, обо мне говорят?
МИХАИЛ.
Им, известно, про кого-то все равно
поговорить надо. Я вот тоже с утра думаю.
ОЛЬГА. О чем?
МИХАИЛ. Про это про все. Про свое, конечно. Про
"это"-то мне уже потом Васька сказал.
ОЛЬГА. И что он тебе сказал?
МИХАИЛ. Про это. Что он все по-серьезному хочет.
Собирается. Ну, собрался уж.
ОЛЬГА. А ты?
МИХАИЛ. А я что?
ОЛЬГА. Что ты ему ответил?
МИХАИЛ. Ну что... Давай, говорю... Только смотри.
ОЛЬГА. Куда?
МИХАИЛ. Как?
ОЛЬГА. Куда он смотреть-то должен?
МИХАИЛ. Ну так... Всюду. Смотря с какой стороны.
ОЛЬГА. Это хорошо, что ты ему так посоветовал...
Значит, вы с Николаем здесь и выросли, на этом самом месте?
МИХАИЛ. Да как сказать... У меня свой двор был,
вообще-то. Так, встречались иногда, беседовали. Даже до драки.
Но не так уж чтобы. У него свой двор, у меня свой. Чего мне тут
54
делать было, если часто?
ОЛЬГА. А как ты все-таки сам относишься к "этому"?
МИХАИЛ. А куда мне теперь денешься, если
договорились? Сами же пообещали, все, точно.
ОЛЬГА. А если бы не договорились?
МИХАИЛ. Как не договорились?
ОЛЬГА. Ну, а если бы я вчера отказала?
МИХАИЛ. А я-то тут при чем? Я и так все говорю, что
скажете!
ОЛЬГА. Но ты же брат.
МИХАИЛ. Ну и что? Я когда женился, у него
спрашивал, что ли? Вообще-то, конечно, если баба... Или там
жена, не захочет, силком ее не удержишь.
ОЛЬГА. И какой вывод?
МИХАИЛ. А зачем мне вывод? Раз вчера договорились
точно, то, как говорится, "договор дороже денег". А там уж сами
разбирайтесь и что хотите — делайте. А мне теперь без этого...
хоть под поезд.
ОЛЬГА. Отсюда же линия далеко.
МИХАИЛ. Доехать придется.
ОЛЬГА. А в чем я виновата? В чем?
МИХАИЛ. Ну так... Всяко бывает... На то она и... Даже
в кино показывают. А как же!
Подходит Анна.
АННА. Мишка, что ли?
МИХАИЛ. Я.
АННА. Так что же ты ко мне-то не зайдешь? Пойдем,
хоть расскажешь чего-нибудь.
МИХАИЛ. Да мне... Дело тут.
55
АННА. Правда, Мишка. Они же с Колькой тут, считай,
и выросли, вот на этом самом месте. С горы, бывало, придут, а
руки-то задубеют, аж палки в подмышках держать не могут, а
лыжи-то к катанкам вязками привязанные. Ну и до того все
закуржавеет, что и я руками-то никак не могу развязать.
Встанешь потом на колени, да зубами — им обоим и растягиваешь вязки-то эти. Помнишь, как я вам лыжи-то развязывала?
МИХАИЛ. Помню.
АННА. Ну так сядь, расскажи чего-нибудь. Увидала
тебя и будто бы снова все маленькие. Будто б проснулась да
поглядела на все вокруг.
МИХАИЛ.
Идти надо. К матери, мать там звала.
(Пошел.)
ОЛЬГА. А про свое не бойся: договор дороже денег.
АННА. Ты как Кольку-то там увидишь, вместе и
приезжайте. Вместе сюда и явитесь.
МИХАИЛ. Конечно. Пойду, мать там ждет. (Уходит.)
АННА. Правда, Мишка. И ничего не сказал. Молиться,
говорят, надо, а я все забыла. А ты, видно, чего-то думаешь. Я
раньше тоже думала, а теперь все куда-то разбегается в голове.
Подходит Василий.
Мишка, ведь приехал! Я сон-то этот только сегодня
видела, а он и приехал. Как вроде доказать, что не сгорел-то.
Пойду еще на него погляжу. (Уходит.)
ОЛЬГА. Тебе очень важно, что они сказали?
ВАСИЛИЙ. Это мои родители.
Молчат.
Так и не понял, зачем ты сюда приехала, одна?
ОЛЬГА. Сама не знаю. Просто прежде, чем...
56
окончательно, захотелось посмотреть, кто он, что он, откуда. А то
так вместе живешь, а не рассмотришь, ошибиться можно.
ВАСИЛИЙ. А как встретились? Вы же все-таки не
одного поля? Ольга. Отнесся он ко мне по-человечески, когда я к
ним только попала. А потом... Мне ужо к тридцати было, он —
веселый, красивый, добрый в общем-то, а что тогда знала, что
видела? Я просто отчитаться должна или оправдываться?
ВАСИЛИЙ. Может, и должна, не передо мной,
конечно.
ОЛЬГА. Как я понимаю, девушка получила полную
отставку? Но можно, наверно, и покороче как-то? Да повежливей.
ВАСИЛИЙ. Да, можно покороче. Что имеешь ты, и
что — я? У тебя прямая дорога, все размечено, уже и макет имеется. У меня? Плечами пожать, да руками развести. И никак я
понять не могу: зачем я тебе такой? С твоими-то возможностями,
с твоей... Сама же говоришь — все открыто, и вдруг... Из какойто полуживой деревушки, какого-то бобыля недобитого!
ОЛЬГА. У нас это называется — набивать цену.
Только это тоже уметь надо.
ВАСИЛИЙ. Научусь, какие мои годы. Умом здесь
вообще бесполезно — объяснять, проверять, испытывать. Здесь
что-то другое должно.
ОЛЬГА. Ты уж за себя говори. Я-то кроме того, что
"проверять", "испытывать", привыкла еще и действовать.
ВАСИЛИЙ. Ну да, бороться. За счастье, за место
под солнцем. Только с кем бороться-то, с братом? Подожди! То,
что я сейчас говорил: "Что ты имеешь, что — я" — это вес от ума,
это не главное. Главное другое — встретил женщину. И, не
задумываясь, пошел, побежал бы за ней, чтобы стать кучером,
57
конюхом, дворником — неважно, только чтобы видеть этот
взгляд, "ясный, чистый и открытый" хоть изредка. Но есть еще
самое главное: для того, чтобы иметь возможность хоть изредка
смотреть в эти глаза, я должен отобрать последнее у своего
ближнего. Я могу распоряжаться собой, но вогнать в гроб
стариков...
ОЛЬГА. Пойдем к ним вместе, они поймут.
ВАСИЛИЙ. Ты меня пойми. Ты думаешь, я не знаю,
не вижу, что будет потом? Когда я тысячи, миллион раз буду
вспоминать, как ты стояла рядом, и я мог к тебе даже
притронуться. Вспоминать и не верить: неужели это был не сон,
не видение, а какое-то время здесь действительно был центр
мироздания. Но это будут только воспоминания, а рядом не будет
уже никого. "Один снег да месяц, и крикнуть некому". И никуда
не убежишь, в "последний троллейбус" не прыгнешь, даже по
телефону не позвонишь. Все вижу, но здесь тот случай, когда
словами не отделаться, а надо, как говорит мать, переступить.
Или не переступить. И может быть, это и есть воля?
ОЛЬГА. Они поймут, должны понять, если пойдем
вместе.
ВАСИЛИЙ.
И
самое
страшное
—
я
должен
растоптать надежду, даже самую маленькую. Обязан. Иначе, сам
того не сознавая, буду смерти их ждать... Видишь, все понимаю, а
сделать с собой ничего не смогу.
Поэтому провожать тебя не
приду – не такой уж я сильный.
Картина седьмая.
Декорация первой картины. В доме Отец, Мать. Молчат.
МАТЬ. Знаешь, Гриша, чего мне сейчас на ум пришло?
58
Как-то бы нам так сделать, чтоб не мешать им. Мишке мешаем —
дом заняли. Ему б сейчас и крутиться, бегать не надо. Этот
продал, там купил, и никаких долгов. А Василию... Я ведь, правда,
боюсь: чтоб с собой не сделал. Ведь ни за что он от нее не
отступится, а если не выйдет, все может сделать, от него всего
дождешься. И опять же всему виной мы, а мне вот сейчас и
пришло на ум.
ОТЕЦ. Ум-то у нас с тобой теперь не шибко крепкий,
не много выдержит. Так что и приходить на него теперь поменьше должно.
МАТЬ. Так выдержит — не выдержит, а думать-то
надо. (Оглядывая дом.) Ведь не мы строили, батюшка еще, отец
твой, а глади, какой крепкий, ничего ему не делается. Анна вон,
дескать, разговаривают у ней, кто раньше жили. Как они заговорят, если они уже там давно. Чудно — людей уж и в помине
нету, а дома стоят. Одни надышат, нагонят тепло, потом на аж
место другие приходят. Заговорить-то не заговорят, а видно както дают знать нам оттуда: не делайте, мол, тёк, плохо будет.
Иной раз и захочешь, а не можешь. А вот видно, у кого перервется-то это, или уж подсказать некому... Так вот мне чего и
пришло на ум. Натопили б баню, белье взяли, а там напарились,
да и закрыли трубу. Никому ничего и в голову не придет —
угорели да угорели. Мало лк в банях угорают. И им тогда веля
— мешать некому. А вот оттуда-то мы б их и направляли, да от
худого отговаривали.
ОТЕЦ. Оттуда... Ты сначала здесь свое сделай. А то
собралась, раззявилась... Рассядется она там поудобней, да направлять будет, после обеда! Они у нас что, хуже всех? Чего ты
направлять-то собралась, сама-то в чем шибко разбираешься?
МАТЬ. Так вот я и говорю: ничего тут теперь не
59
поймешь: и что сделать, и как сказать — не знаешь. А оттуда-то
видней, наверно.
ОТЕЦ. А с чего ты взяла, что мы там будем? Святая
выискалась! А может, нам на первой же станции пересадка, да
прямиком туда. (Показывает куда-то вниз.) Много ты им оттуда
присоветуешь? Разве что углей посылочку раз в месяц разрешат
послать на отопление.
МАТЬ. А что делать тогда?
ОТЕЦ. Еще тоже понять надо... От всего оторвался, и
к последнему не дают притронуться.
Входит Михаил.
МИХАИЛ. Тоже невеселые. А Васька где? Разошлись,
видно. Нда, вот так оно и достается. И по стойке "смирно" стоять
пришлось, и от Кольки отказываться.
МАТЬ. Ну и договорился хоть?
МИХАИЛ. Сегодня обнадежит, а завтра снова танцуй.
Так что пока это все — досыта напляшешься.
МАТЬ. Мишка, сам-то подумай, куда ж мы...
МИХАИЛ. Да что ты? Упрек, что ль, какой, думаешь?
Да у меня и в мыслях нет. Ниче себе! Вырастили бугая, выкормили, а теперь еще и виноватая сидишь. За кого ты меня... Да я
сдуру тогда, Байкал, думаю, красота, может, правда там лучше
будет, а теперь... Да силком заставляйте — не возьму! Это я на
себя. А что сделаешь? И стоишь, и слушаешь.
МАТЬ. Так чего она говорила-то?
МИХАИЛ. В том-то и дело, что ничего. Ходит,
прутичком помахивает, а ты — стой. А что у нее на уме... Про
Василия, видно, думала, ждала, что вы ему скажете. По60
серьезному схлестнулись. А тут еще я под ногами путаюсь. А на
голодных да на раздетых, на них смотреть лучше? Ваське
хорошо, большая, не пропадет, а мои? Да и баба в чем виноватая?
Так что как он, не убежать, не выпрягешься.
Входит Анна.
АННА. Мишка, ты чего убежал-то так скоро? Я и
разглядеть не успела, а его уже нет.
ОТЕЦ (кивая на Анну). А вот если б не по делу, зашел
бы? Не виляй только.
МИХАИЛ. Не знаю. Пьяный, может, и вспомнил бы.
МАТЬ. Чего ж не вспомнил, конечно, вспомнил бы.
Садись, Анна.
АННА. Гляжу, а это Мишка, я...
МАТЬ
(перебивает). Да, Мишка, Мишка, куда он
денется, ты лучше про нее расскажи, чего она там собиралась,
нет?
АННА. Я гляжу, думаю, она с Васькой разговаривает,
а это Мишка. И побежал сразу.
МИХАИЛ.. Да тут другое, я б потом специально
зашел.
МАТЬ. Ну так собиралась она, нет?
МИХАИЛ.
Раз сказала, в автобусе договорим —
наверно, едет.
МАТЬ. Слава тебе. Господи! Может, и пронесет еще.
А он где, а с ней?
АННА. Васька-то постарше был, построже, а вот этито... Снег, бывало, так и залит, а они придут до того залепленные...
МАТЬ. Там, где ему еще быть?
АННА. Так и во сне-то, прилегла днем сегодня, а оно и
61
приснилось сразу. Как вроде, сижу наверху, не в избе, а совсем
так — как будто на туче на какой, вниз гляжу, все видно, а они
двое, вот такие еще маленькие копошатся, играют в углу своем,
за сеновалом. А из сеновала сначала дым, а потом огонь столбом,
а они не видят ничего, игрушки-то у них совсем какие-то чудные,
раньше таких и не видели: сами бегают и сами прыгают, да еще
всяко раскрашены. Я кричу и сама себя не слышу, машу — и
толку нет, а огонь вот-вот на стайку перекинется, тогда им из
этого закутка и ходу не будет. Я кричу, а игрушки бегают да
прыгают, бегают да прыгают, а эти на них смотрят, да так
хохочут, заливаются. А я спрыгнуть оттуда хочу и не могу.
МАТЬ. А потом что?
АННА. А потом гляжу, думаю, она с Васькой говорит,
а это Мишка. Тетку-то свою вспоминаешь хоть? Михаил.
Вспоминаю.
Анна.
Мишка
приехал.
Проснулась,
сердце
колотится, сгорели, думаю, а он — вот он.
МАТЬ. Она вот поедет сегодня, ты с ней и накажи:
пусть, мол, приезжает, сильно тоскует мать. Ждет, мол. А он и
приедет.
Молчат.
ОТЕЦ. Ишь, притихли, как все равно в окружении.
МАТЬ. Притихнешь тут. Если б он.;.
Стук в дверь. Все молчат. Входит Ольга.
ОЛЬГА.
Можно? Здравствуйте! (Отцу.) Помните,
приглашали? Вот, пришла.
Все молчат.
А вы говорили — обрадуются.
МИХАИЛ. Стул-то хоть...
Ставит стул, но Ольга не садится.
ОТЕЦ. Да зашла-то ты, навроде, парламентера. А кто
62
ж им радуется, от них ждут, чего скажут.
ОЛЬГА. О себе ничего не скажу.
МИХАИЛ. Мать, чаю-то хоть...
ОЛЬГА. Спасибо, я пила. А вот про сына вашего... Вы
прожили хоть и нелегкую жизнь, но вместе. И сами знаете, что
это значит — вдвоем. А сын ваш на полдороге один остался.
Один, когда впереди самое трудное. Не знаю, что вы ему сказали,
но знаю, что вы его мать. И не мне вам говорить, как хочется
матери счастья сыну, что она должна, обязана сделать для этого.
Ради счастья детей она имеет право на все, все ей простится. Но
оставить его одного, здесь... Выдержит ваше сердце каждую
минуту видеть его тоску, одиночество и... О худшем и думать
страшно. А я сделаю для него все. Счастлива буду сделать все,
что смогу. И как награда, как милость великая — лети оттого,
кого любишь.
АННА (вдруг). А Колька из-за того в тюрьму попал,
что безотцовщина. А мужика-то нету, а ребятеночка охота —
одной-то всю жизнь как? А его за это в тюрьму забрали.
МАТЬ.
Нам-то с тобой все будет: и награды, и
милости. Только вот ей-то что мы скажем, еще-то одной матери?
Что скажем сыну ее, который тоже, наверно, на счастье какое-то
надеялся?
ОЛЬГА. Я бы сказала, но поздно, некому говорить.
Ведь он сгорел, обуглился на медленном огне из этих бумажек.
АННА.
Слышь, Марька, что говорит? Сгорел! Не
успел выскочить, значит. А Мишка как же? Мишка-то ведь вот
он, тут. А зачем бы он один там оставался? Нет, не верьте ей! Он
ведь как бегал-то маленький, как побежит — только рубашонка
63
пузырем! Как же бы это он не выскочил? Нет, не верьте! Он
зимой даже, когда стужа такая была, да волки выли, и то не
замерз, а как же бы это он летом, да сгорел? Это Васька, видно,
им привез игрушки-то эти, он ведь постарше был. А тогда я б тут
зачем оставалась, меня-то бы зачем тут все еще держали? Это уж
когда совсем никого не будет, один снег останется... Да вы-то же
его помните, а как тогда можно? Нет, не верьте ей!
МАТЬ (Ольге). А ведь ты его у ней веселого да
здорового забрала. Теперь вот запалился, видать. Сколько же тебе
их потребуется, "перекладных", пока до своего доскачешь?
Картина восьмая
На авансцену выходит Михаил с сумкой. Мать.
МИХАИЛ. Да, приехал, как говорится, успокоил
родителей! Но ничего, мам, все будет нормально: батя-то у тебя
— стена, а за стеной не так дует все-таки. А мы там еще
покрутимся, еще и на "Мерседесе" к вам подкатим — курей
пугать.
МАТЬ. Один вон подъезжал уже.
МИХАИЛ. Чего равнять: у нас-то на "это дело" время
и не будет. Если на весь байкальский кислород дадут лицензию:
пока его весь распродашь! А там, глядишь, и воду скупим —
спять некогда будет, успевай, пока не прокисла. А вам открытку
пришлем: "Привет с Байкала!". Это будет значить, что синяки у
бабы уже сошли, живем дружно, чего и вам желаем. Ничего,
выкрутимся.
64
МАТЬ. Это где же Васька-то?
МИХАИЛ. Сама ж говорила: пошел куда-то.
МАТЬ. Так провожать-то ее все равно б должен
явиться.
Входит Отец.
ОТЕЦ. Все еще здесь, что ли? Я уж думал, давно
капканы там закупаешь, да настраиваешь.
МИХАИЛ. Успеем, батя, подготовим. Они у меня туда
строем ходить будут. А по ночам на посту стоять, чтоб вольные
ни одно яблочко не стрясли.
МАТЬ. И ее-то тоже не видно где-то. Может... Нет,
вон выходит, с сумками.
На другую сторону авансцены выходит Ольга, возится
со своей сумкой.
МИХАИЛ. Помочь, наверно, надо сумку-то дотащить,
баба все-таки.
МАТЬ. Своей-то много таскаешь?
ОТЕЦ. То своя, а тут — служба.
МИХАИЛ. Своим, своим служу, батя. А ты тут давай,
чтоб всегда двадцать одно, и ихние не плясали! Ну все, какнибудь всем выводком заявимся, так что изба ходуном пойдет. А
потом, чтоб отдохнуть от нас, на Байкал к нам приедете. Все,
побежал. (Быстро подходит к Ольге.) Собрались?
ОЛЬГА. С замком что-то, не закрывается.
МИХАИЛ.
Это мы мигом. (Берет сумку, возится с
замком.)
Ольга ждет, стараясь ни на кого не смотреть. К
старикам подходит Анна. Все молча смотрят на отъезжающих.
65
(Хлопаясъ с замком.) Василий куда-то по-девался. И дома нет, но
ничего, время еще имеется. Да я говорю, с замком-то вот, чтоб
наладить. Тут и автобус-то никогда вовремя не отходит. Во,
точно, бежит. А я пока у стариков попробую еще один кусок сала
выцыганить. (Возвращается к старикам.)
К Ольге подходит Василий.
ВАСИЛИЙ.
Вспомнил, что Николаю привет не
передал.
ОЛЬГА. Передам.
Молчат.
Вот, уезжаю.
ВАСИЛИЙ. Да. А я пока здесь буду. Здесь тоже…
грибов осенью! Днем собираешь, а потом всю ночь снятся. В
школу пойду. Секцию буду там вести, лыжную. Сам когда-то
бегал. Зимой здесь солнца – все заливает. Бежишь по лыжне, а
снег блестит, как…
ОЛЬГА. Как будто алмазы и изумруды раскиданы.
ВАСИЛИЙ. А ты откуда знаешь?
ОЛЬГА. По глазам твоим увидела.
ВАСИЛИЙ. Да, я тогда… Сильно уж преувеличил
все. Как это называется, гипербола? Нет, все нормально будет.
Еще в школе, помню, стишок как-то написал, на уроке
английского: «Падла буду (ай эм сорри) – никогда не пропаду!»
Так что… Да и ребятишки эти новые – интересно же: все только
начинается. Присоединюсь к ним, все заберу и, может быть, их
глазами увижу…
Главное ведь что – чтобы цены
стабилизировались.
ОЛЬГА. Помнишь, есть такая теория или фантастика:
кто-то машине времени улетел в прошлое и наступил там на
букашку какую-то. А когда возвратился в свое время, не узнал
66
его: так все из-за этой букашки изменилось. А вот, когда люди
уходят друг от друга, ну, так получается, от этого что-то в мире
меняется?
ВАСИЛИЙ. Тайна сия есть... Мне один чудик книг
выслал, раньше и не знал, что есть такие.
ОЛЬГА. О чем?
ВАСИЛИЙ. Не об этом мире.
ОЛЬГА. Не для меня, я вся в этом.
ВАСИЛИЙ. Смотри, как бы не сожгли хоромы твои
будущие.
ОЛЬГА. Я закон знаю: живи сам и дай жить другим. Еще
и охранять будут из ближней деревни. Видишь, какие мы
благоразумные: обсудили, взвесили, пришли к выводу — и
никаких сцен.
ВАСИЛИЙ. Да. Так, глядишь, и правда, европейцами
станем.
ОЛЬГА. Да и что было-то? Ну, сидели, ну, говорили...
ВАСИЛИЙ. Да хоть бы еще о путном о чем.
ОЛЬГА. Точно, об лягушках каких-то, о волках, которых
и нет давно. Я-то все это забуду, должна забыть. А ты — мужчина, ты — сильный, ты — помни. Насилий. И ты меня пойми:
кто-то ведь и с ними должен остаться, "униженными и
оскорбленными".
ОЛЬГА (отдавая ему маленький магнитофон). Только
вот это возьми. Это как раковина, но в той море шумит, а здесь
поет воля. И когда я пойду, включишь. А я должна идти. Если б
не это — осталась бы в вашей деревне, и никто бы меня отсюда не
выкорчевал. Но я должна. Пойду.
Ольга оборачивается к старикам, но ничего им не
говорит и только смотрит долгим взглядом. Потом кивает
67
Михаилу, тот быстро подходит, берет сумку, и они идут.
Михаил оборачивается и машет, Ольга не оглядывается. Василий
включает магнитофон, цыганский хор поет "Не вечернюю ", но
пленка быстро кончается. И тогда становится слышно, как
сверху звучит другая музыка.
ЗАНАВЕС
68