Разновидности американского неореализма
реклама
Конышев В.Н Разновидности американского неореализма Среди научных концепций, существующих в области международных отношений (либерализм, глобализм, геополитика, постпозитивизм, конструктивизм), все более влиятельной в Америке и все более популярной в России становится неореализм. Исходя из этой концепции, доминирующим влиянием на международную политику оказывается не внутренняя политика государства и не субъективное поведение конкретных личностей, а объективная международная обстановка, система международных отношений в целом. С точки зрения неореализма, "структура международной политики характеризуется тремя основными свойствами: отсутствие верховной власти (анархичность); защита каждым государством своего суверенитета; неравномерное распределение силы между государствами". Обзор существующих классификаций и попытку собственной классификации предпринимает политолог-американист Валерий Конышев в своей статье, выходящей в последнем номере журнала "Космополис". Неореализм — одна из наиболее влиятельных парадигм теории международных отношений в США. После периода увлечения либеральными концепциями в России также наблюдается заметный рост интереса к этой теории. В политологической литературе под неореализмом в узком смысле слова обычно понимают теорию Кеннета Уолца [Конышев 2004], а в более широком — все его разновидности. В статье рассматривается один из возможных вариантов классификации неореализма, позволяющий учесть и своеобразие объединяемых этим термином концепций, и те начала, которые формируют из них единую парадигму. В настоящее время известно несколько вариантов классификации неореализма. Проблема состоит в том, что они не дают возможности получить достаточно ясную и полную картину. Как следствие, одну часть представителей неореализма можно отнести сразу к нескольким направлениям этой теории, другие же не вписываются ни в одно из них. Кроме того, сами неореалисты иногда либо меняют свое научное мировоззрение (к примеру, С. Краснер и С. Хоффман в своих ранних произведениях были ближе к реалистической традиции, но затем эволюционировали в сторону либерализма), либо заимствуют концепции из других парадигм — либерализма, глобализма, геополитики, постпозитивизма, конструктивизма. Для некоторых критиков это послужило основанием для утверждений, что современный неореализм деградирует, а его отдельные разновидности либо примкнули к другим теориям, либо носят эклектичный характер [Legro, Moravchik 1999]. Во всяком случае, продолжающаяся полемика вокруг неореализма делает актуальной тему данной статьи. В отечественной политологической литературе проблема классификации неореализма до сих пор затрагивалась мало. Чаще всего эта парадигма либо рассматривается в русле развития реалистической традиции в целом, либо утверждается, что основной фигурой является К. Уолц, а другие неореалисты лишь развивают его концепцию с некоторыми нюансами [Цыганков, Фельдман (ред.) 1995: 26–28; Цыганков (ред.) 1993: 24–27; Мельвиль 2002; Сафронова 2001; Маныкин (ред.) 2001]. Между тем своеобразие теоретических концепций позволяет говорить о нескольких крупных направлениях в развитии этого научного направления, а также о множестве частных теорий. Американские исследователи предлагают несколько вариантов классификации. В основу концепции Гидеона Роуза положена одна из тенденций развития неореализма. Автор справедливо указывает, что многие работы объединяет стремление преодолеть оторванность структурной теории Уолца от теории внешней политики. Первая призвана описывать политику лишь в одном из аспектов: как системные силы влияют на государства и тем самым воспроизводят определенные устойчивые отношения и взаимодействия между ними. Структурная теория объясняет условия возникновения глобальной войны и сотрудничества между государствами, тенденций формирования альянсов, но не говорит о том, как конкретное государство поведет себя в той или иной обстановке, какова его возможная стратегия и кого считать вероятным союзником. Значительная часть реальных международных процессов передается в поле зрения теории внешней политики, которая, с учетом внутри- и внешнеполитических факторов, должна ответить на эти вопросы. По Роузу, неореалисты, не согласные с таким разделением теории на части, в определенной мере возвращаются к традиции классического реализма. С одной стороны, они признают, что внешняя политика зависит от силы государства. С другой стороны, они утверждают, что распределение силы в международной системе влияет на государство лишь косвенно. Задача теории — показать, как трансформируется системное влияние на уровне атрибутов государства: на принятии политических решений, на умении государственного аппарата мобилизовать имеющиеся ресурсы. Поэтому и сужение основной функции государства в международной политике до проблемы безопасности выглядит неоправданным. Попытки соединить структурную теорию и теорию внешней политики получили название «неоклассический реализм» [Rose 1998: 146]. К неоклассическому направлению Роуз относит работы А. Фридберга, М. Леффлера, Ф. Закария, У. Уолфорта, Р. Швеллера, Т. Кристенсена [см.: Friedberg 1988; Leffler 1992; Zakaria 1998; Wohlforth 1993; Schweller 1998; Christensen 1996]. Соглашаясь с оценкой Роуза характерных черт в эволюции неореализма, все же следует отметить, что его концепция весьма спорна. Например, он относит к первой волне «неоклассиков» таких разных авторов как Р. Гилпин, П. Кеннеди и М. Мэндельбаум. Хотя Роуз не одинок в своем мнении [Lynn-Jones, Miller 1995: xii], более оправдана точка зрения, согласно которой пока еще не удалось убедительно показать отличительные черты неоклассического реализма [Taliaferro 2000: 128– 161]. Другой способ классификации предлагает М. Спиртас. Он считает, что нужно анализировать реализм в целом, а не только неореализм. Тогда парадигму можно разделить в соответствии с тем, какой из уровней анализа считать наиболее продуктивным для объяснения международной политики — системный или элементный. Ярким представителем первого является К. Уолц, второго — Г. Моргентау. Помимо этих двух основных направлений неореализм формирует некоторые гибридные формы [Spirtas 1999: 385–424]. Подобный критерий не может считаться достаточным, поскольку он также не позволяет выделить многообразие концептуальных и методологических подходов, существующих в рамках неореализма. На наш взгляд, можно рассматривать своего рода двухступенчатую иерархию данной парадигмы. К верхней следует отнести основные теории: структурный реализм, теорию гегемонистской стабильности, теорию циклов, историкосистемный и нелинейный анализ политики. Они представляют собой достаточно самостоятельные направления в эволюции политической теории неореализма. В то же время их объединяют такие положения как системное представление о международной политике, признание государства главным актором, конфликтность международной системы, принцип баланса сил. Правда, понятия «система» и «структура» имеют свою специфику у разных авторов. В этом отношении методологической основой для структурного реализма во многом послужил французский структурализм, для теории циклов и гегемонистской стабильности это структурно-функциональные принципы, для нелинейного анализа политики — теория 1 общих систем и специальные математические дисциплины. Историко-системное направление опирается на традиционные для гуманитарных наук и менее строгие представления о системности, но в целом разделяет идею цикличности развития и существования универсальных факторов, влияющих на политические процессы. Нижнюю ступень в предлагаемой иерархии образуют теории, которые носят более частный характер. Большинство из них развивают отдельные положения упомянутых основных направлений неореализма и не претендуют на полный охват международной политики. Основные направления неореализма Главный постулат структурного реализма К. Уолца [Waltz 1979] состоит в том, что международная политика государства зависит от изменений структурных свойств международной системы. Структурные свойства имеют долгосрочный, универсальный и в определенной мере предсказуемый характер. Анализ на этом уровне предполагает абстрагирование от параметров, определяющих внутреннюю политику государства, политический строй, а еще более — от свойств конкретных личностей. Структура создается реальной разнонаправленной политикой государств и выступает как набор отношений, или «ограничивающих условий», работающих как своеобразные механизмы отбора. Они не поддаются непосредственному наблюдению, но могут быть выведены с помощью дедуктивных суждений. Структура международной политики характеризуется тремя основными свойствами: отсутствие верховной власти (анархичность); защита каждым государством своего суверенитета; неравномерное распределение силы между государствами. Состояние международной системы зависит от распределения силы внутри нее, что и накладывает ограничения на политику отдельного государства. Наиболее стабильной считается биполярная структура, когда государствалидеры, обладающие примерно равной силой, вынуждены проводить политику взаимного сдерживания. Структурная теория ориентирована на понимание того, что воспроизводится в международной политике при различных условиях. Специфика событий является предметом уже другой науки — теории внешней политики государства. Лишь вместе они способны дать полное знание. Структура считается относительно стабильной во времени, если иметь в виду ее существенные свойства. В международной системе постоянно происходят изменения, но ни они, ни даже глобальные процессы не являются системными факторами, а вызывают лишь перераспределение силы. В какой-то момент времени изменения способны привести к трансформации всей структуры (ее основных свойств). Но этот механизм перехода количества в качество не рассматривается теорией Уолца, а структура берется как внеисторичная данность. Трансформация международной структуры потребует другой теории международной политики. Структурный реализм предполагает определенные упрощения при изучении политики и опору на дедуктивный анализ ее закономерностей. В противовес антиисторизму структурного реализма Уолца, теория циклов, основоположником которой является Дж. Моделски, разворачивает международную политику во времени [Modelski (ed.) 1987a; Modelski 1987b; Goldstein 1988; Rasler, Thompson 1994]. В качестве эмпирической основы теории были взяты количественные показатели развития государств Запада, начиная от эпохи Модерна («итальянских войн» 1494 г.). Цикличность, выявленная из эмпирических данных с помощью количественных методов, выступает и как объективный закон, и как инструмент познания, позволяющий делать прогноз развития международной системы. Опираясь на количественный анализ, Моделски показал, что в течение каждого такого цикла происходит концентрация силы в руках государства-лидера, а затем ее постепенное перераспределение. Согласно теории, лидерами всегда были великие морские державы, поэтому сила государства сводится к понятию морской силы (учитывается тоннаж, количество кораблей и пр.). Моделски определил, что каждый цикл длится приблизительно одно столетие, проходя несколько фаз развития, и завершается войнами за первенство между великими державами. Поскольку теория призвана показывать, на каком этапе развития находится международная система, она дает возможность увидеть в длинных циклах не только процесс, но и вызревание системных проблем ближайшего будущего. Фаза наибольшей стабильности международной системы связана с пиком политического и экономического могущества очередного гегемона. В итоге теория циклов не преодолела антиисторизм. Анализ свелся, по существу, к экстраполяции в будущее численных показателей развития государств. Сама идея длинных циклов не является универсальной, ведь известно всего пять циклов в истории человечества. Теория не смогла дать ответа, по какому закону от цикла к циклу меняется направление инновационной активности, создающей базу для экономического «прорыва» к гегемонии. Без этого прогноз не имеет смысла. Устарело представление о морской силе как важнейшей составляющей мощи государства. Не случайно прогнозы сторонников теории циклов не предугадали рывка в экономическом развитии Китая в 1990-е годы. Считалось также, что СССР, вопреки негативным тенденциям в экономике, сохранит весьма значительные позиции и скорее всего останется главным оппонентом США до 2000 г. В результате идейного кризиса к середине 1990-х годов теория циклов была преобразована в новое направление — эволюционную теорию. К нему примкнули практически все бывшие адепты теории циклов: У. Томпсон, Дж. Моделски, К. Рэслер, Д. Рапкин, В. Фалджер, С. Патрик, Х. Спрут, П. Хенсел, К. Мерфи, Б. Поллинз, Дж. Харт, Дж. Стерлинг-Фолкер и др. [см.: Thompson (ed.) 2001]. Эволюционная теория, не отвергая цикличности, делает особый акцент на учете различного рода изменений. Она заимствует достижения современной антропологии и биологии в изучении эволюции живых систем. Развитие мировой системы интерпретируется как непрерывный процесс. Постоянная эволюция считается нормой, а существование мировой системы уподобляется потоку. Эта теория опирается на постулаты о том, что развитие человека происходит как взаимодействие его биологической природы и культуры; человек имеет много общего с другими представителями животного мира (приматами) в организации общественных форм жизни. Циклы приобретают несколько иную трактовку: предполагается связь между длительностью исторического цикла (100 лет) и сменой трех общественных поколений (30 лет) [Thompson (ed.) 2001; Cederman 1997; Kahler 1999; Modelski 1996]. «Эволюционисты» отказываются от фиксированной иерархии субъектов политики и их атрибутов. Предполагается более свободный выбор единиц анализа, куда помимо государств могут входить фирмы, международные организации, идеологии, отдельные личности. В анализ включаются глобальные процессы, которым по существу придается статус самостоятельных факторов политики. В этой мировоззренческой гибкости сторонники эволюционной теории видят для себя возможность встать «выше» межпарадигмальных споров. В теории гегемонистской стабильности Р. Гилпин [Gilpin 1981; Gilpin 1987; концепция гегемонизма развивалась также в работах: Organski 1968; Kindleberger 1973; Krasner 1976; Mckeown 1983; Stein 1984; Mansfield 1992] выдвинул 2 альтернативу и одновременно дополнение теории Уолца, указав на статичность понятия структуры. Концепция Гилпина является вариантом теории длинных циклов с элементами структурного реализма и историзма. В ней также подчеркивается, что международная система существует в непрерывном развитии. В основе учения лежат обобщение экономических исследований о тенденциях развития великих империй и интерпретация на их основе природы изменений в мировой политике. Центральное место в теории занимает концепция экономического лидерства одного государства, определяющего развитие международной системы. Гилпин отмечает, что государственный интерес лидера не может быть статичным. К концу XX в. стал особенно важен контроль над международным разделением труда. Он превалирует над политическим доминированием или расширением территории. Тезис о влиянии международной структуры на государство сводится к частичному контролю гегемона. То есть Гилпин считает структурой международных отношений тот вид подчинения, который складывается в международной системе. В истории человечества выделяется три вида таких структур. Первая из них, гегемонистская, фактически преобладает в истории, так как все известные системы имели тенденцию развиваться в сторону гегемонии одного государства. Вторая форма, биполярная, соответствует периоду «холодной войны», она была относительно менее стабильной и недолговечной. Третья, многополярная структура существовала по закону баланса сил, но тоже относительно недолго. Аналогично теории циклов у Гилпина наиболее мирное состояние международной системы приходится на фазу наиболее устойчивого господства очередного гегемона. Господство обеспечивается прежде всего экономической мощью. Взлет и неизбежное падение очередного гегемона или империи является функцией накопления и последующего исчерпания экономических излишков. Теория Гилпина не носит ярко выраженного прикладного характера, как теория циклов. По его собственному признанию, она не претендует на научную строгость и значимость общей теории, подобно неореализму Уолца, а лишь предлагает другие рамки для рассуждений об упомянутых вопросах [Gilpin 1981: 2]. Появление историко-системного анализа политики [Kennedy 1987; Schraeder 1995; Gaddis 2001; Pelz 2001; Liska 1998] связано с тем, что неореализм привлек к себе внимание историков, изучающих международную политику, дипломатическую и военную историю. С неореализмом их сближает признание таких положений, как анархичность международной системы, решающая роль ведущих держав, конфликтность международной системы и закон баланса сил. Несмотря на несколько иную трактовку этих понятий, большинство ученых-историков считает, что, по крайней мере, для периода 1648–1945 гг. реалистическое направление остается наиболее адекватной из всех существующих теорий международных отношений. Внимание к неореализму в последнее десятилетие подогрели споры о том, насколько состоятельны аргументы этой парадигмы при объяснении такого масштабного явления, как окончание «холодной войны». Поскольку историческая наука также не дает одного ответа, возник вопрос: в какой мере здесь может быть полезен неореализм, претендующий на общую теорию политики? Именно в такого рода теории заинтересованы историки, склонные искать в истории объяснение, а не только отражение прошедших эпох. Историко-системное направление, ярким представителем которого является П. Кеннеди, развивалось на стыке истории и теории международных отношений. В этой связи Дж. Лиска выделил три важных этапа в развитии реалистической традиции: «бихевиористская революция», структурализм и постструктурализм. Связанные с поиском путей построения общей теории, они на деле оказались «тремя путями деградации». По убеждению Лиска, реальный выход, который избавил бы теорию от «застывания», отставания от динамики реальных процессов, состоит в привнесении в неореализм принципа историзма, позволяющего увидеть политический процесс как диалектическое взаимодействие власти/cилы с формальноюридическими и ценностно-культурными нормами [Liska 1998: 10–11]. Скептики не ожидают от общей теории политики высокой предсказательной силы. Однако считается, что она способна помочь исследователю переосмыслить уже найденные ответы. Сторонники историко-системных исследований стремятся работать с долгосрочными процессами и общими концепциями: роль гегемонии в истории; тенденции развития международной системы в условиях анархии; роль ядерных вооружений в современной политике; связь между войной как общим и конкретным явлением. Наибольшей популярностью среди них пользуются теория гегемонистской стабильности и теория циклов. Исследователи обращаются к связи между уровнем экономического развития и политической влиятельностью государства, но при этом избегают какого-либо детерминизма. Синтез методов истории и неореализма призван сохранять специфику исторических обобщений. Это проявляется в том, что выводимые тенденции носят ограниченный во времени и пространстве характер, не претендуя на универсальность. Причинные связи трактуются историками менее категорично, как условия, которые носят вероятностный характер. Границы между причинами и следствиями, зависимыми и независимыми переменными, не могут быть заданы жестко в силу закона всеобщей связи вещей и непрерывного развития. Историки склонны видеть в политике процесс, в котором обобщения неотделимы от комплекса событий; они не являются изолированными цепочками причинно-следственных связей. Именно это позволяет учесть, каким образом само течение времени влияет на события. Предпочтение отдается ретроспективным выводам, а не прогнозам. Модель прошлого строится как реконструкция, а не аналог. Само объяснение для историка означает главным образом прослеживание того, как процессы и события меняются во времени и пространстве. Некоторые представители историко-системного подхода не склонны жестко привязываться к той или иной парадигме теории международных отношений. Поэтому подобные работы могут оказаться близки не только неореализму, но и либерализму [Шлезингер 1992], либо идти по пути синтеза различных концепций и методов, пытаясь остаться «выше» споров между различными парадигмами [Gaddis 1993]. Отсюда же происходит довольно изрядная доля критики в адрес теории международных отношений как таковой. Концепция анализа политики как нелинейной системы появилась в результате взаимного интереса ученыхестественников и гуманитариев. В значительной мере она представляет собой «технократическую» точку зрения из-за прямого переноса в сферу изучения политики понятий, чуждых гуманитарной науке [Czervinski 1998; Kiel, Elliot (eds.) 1996; Saperstein 1996; Alberts, Czerwinski (eds.) 1997; Dockery, Woodcock (eds.) 1993; Snyder, Jervis (eds.) 1993]. Нелинейный анализ имеет особую направленность: показать на имитационной модели, когда и при каких обстоятельствах международная система находится на грани хаоса, чреватого потрясениями или глобальной войной. Для построения модели, представляющей собой максимально полный аналог действительности, используется сложный математический аппарат (теория сложных систем, теория хаоса, теория клеточных автоматов и др.) и суперкомпьютеры. В основе научного мировоззрения авторов данного направления лежит следующий постулат: весь окружающий мир находится в состоянии не всегда предсказуемых изменений. Это означает, что международная система при одних и тех 3 же исходных условиях может приходить в равновесие различными путями. Только случай определяет, какой из подобных сценариев будет реализован. Тот факт, что только одна из многих возможностей станет действительностью, придает системе (и ее модели) историческое измерение. Это своего рода «память» о прошлом, которая влияет на дальнейшую эволюцию системы. В нелинейном представлении о мире связь явлений не обязательно пропорциональна и однозначна; причины и следствия не всегда можно выразить явно и предсказать; система как целое не сводится к сумме частей и их функций. Нелинейность означает, что события нельзя предсказать с заданной достоверностью, но в то же время в определенных пределах поток событий обладает свойством самоорганизации. При этом пределы предсказуемости подвижны. Последнее делает неадекватным планирование и управление в обычном (линейном) понимании. Наиболее эффективная стратегия поведения в подобной системе — управлять на основе знаний о пределах ее устойчивости. Международная система периодически переходит из состояния относительной стабильности в хаос. Но если Уолц использует понятие «хаос» как принцип упорядочивания системы, то здесь речь идет о характере взаимодействий. Однако природа структуры Уолца, ограничивающая поведение государств и спонтанно возникающая из их разнонаправленных действий, близка к пониманию поведения государства в терминологии линейного анализа. Модель международной системы имитирует процессы движения различных ресурсов, которые перемещаются в результате взаимодействий между субъектами политики. Элементы, в число которых входит не только государство, и взаимодействия между ними образуют так называемые сети, которые появляются и исчезают, обеспечивая адаптацию системы к меняющимся условиям. Особую актуальность этому направлению придали неспособность политической науки объяснить неожиданные и драматические изменения в Восточной Европе и СССР, а также заметное нарастание хаоса в международных отношениях, проявившееся в перераспределении сфер влияния и возникновении множества новых источников конфликтов. Малые войны более не сдерживаются супердержавами. Поэтому, если нелинейный анализ будет освоен гуманитарными науками, ожидается существенный прогресс в их качественном развитии. Это направление также активно используется для разработки новой стратегии и тактики военных действий в условиях быстротечности современной войны, параллельного развертывания операций, отказа от жесткой иерархии управления боем. Правда, при всей привлекательности метода, сам по себе он не решает концептуальных проблем политической науки, так как во многом является технологией. В недавнем прошлом такой же бум наблюдался в связи с широким привлечением методов теории игр и бихевиоризма. Существует близкая разновидность системного анализа международной политики, которая опирается на понятия теории сложных систем и концептуально тяготеет к неолиберализму [Clemens 2001]. Она возникла в начале 1990-х годов как еще одна попытка охватить системным анализом усложнившиеся динамичные изменения, связанные с окончанием «холодной войны». Это направление обозначают термином complexity analysis, и его отличие от неореалистического варианта состоит лишь в том, что международная система считается упорядоченной тем или иным способом. С одной стороны, государство является иерархической структурой по отношению к своему обществу, а внешняя и внутренняя политика взаимосвязаны. С другой стороны, хаос международной политики отчасти упорядочен через международные нормы, транснациональные институты или картельные соглашения [Daugherty 1993; Frieden 1993]. Частные теории неореализма Многочисленные теории частного характера образуют нижнюю ступень в парадигме неореализма. Они не претендуют на законченную картину международной политики. Некоторые из авторов могут быть отнесены к достаточно условной «линии Уолца» [Mandelbaum 1988; Snyder 1997; Walt 1987; Posen 1984; Mearsheimer 2001; Krasner 1978; Krasner 1985; Ikenberry, Lake, Mastaduno (eds.) 1988; Betts (ed.) 1994]. Дело в том, что, с одной стороны, они отталкиваются от положений структурного реализма, а с другой, не всегда достаточно последовательны в соблюдении его канонов. Видимо, применительно к частным теориям в качестве отличительного признака лучше использовать проблемный критерий. В связи с особенностями трактовки концепции баланса сил выделяют «наступательный» (offensive) реализм (другие его названия — «агрессивный» или «пессимистический») [Mearsheimer 1990; Mearsheimer 1994; Labs 1997; Gilpin 1981; Zakaria 1998]. Его приверженцы делают акцент на стремлении государств максимально наращивать силу для обеспечения безопасности с учетом складывающегося баланса, полагая, что только активная политика в этом направлении дает гарантию выживания. Альтернативой считается «оборонительный» (defensive) реализм (другие названия — «оптимистический» или «постклассический») [Walt 1987; Hopf 1991; van Evera 1998; Jervis 1978]. Согласно этому направлению, международная система может создавать условия не только для конфликта, но и для сотрудничества, поэтому государство должно заботиться о достижении оптимальной силы [Jervis 1999: 48–50]. Другой вариант, представляющий собой гибрид структурного реализма и наступательно-оборонительной логики, получил название «условный» (contingency) реализм. Согласно этой концепции, соперничество и сотрудничество — это два взаимно дополнительных способа выживания государства. Понимание баланса сил лишь как соперничества представляется односторонним. Кроме того, не только распределение силы, но и намерения государств, которые проявляются в военной политике, значительно влияют на их стратегию [Glaser 1995]. В зависимости от того, считается ли баланс сил по-прежнему сердцевиной теории международной политики или нет, неореалистов условно делят на приверженцев «узкого» (specific) реализма (к ним относят наиболее последовательных сторонников Уолца и классических реалистов, начиная с Моргентау) и «широкого» (generalist) реализма [Gruber 2000; Powell 1999; Schweller 1998]. Представители последнего считают, что баланс сил перестал быть определяющим законом теории международной политики, поэтому не только распределение сил, но и другие факторы имеют значение. Например, государства для защиты общих интересов активно создают супранациональные институты, которые также влияют на политику. Следовательно, балансирование не обязательно является наиболее регулярной или предпочтительной политикой [Rosecrance 2001]. «Широкие» реалисты довольно близки к позициям неолиберальных институционалистов. Выделяют также сторонников баланса сил [Mearsheimer 1994; Waltz 1979] и баланса интересов [Walt 1987; Glaser 1995]. Здесь различие основано на том, что считается главным фактором международной политики. Первые подчеркивают важность вида полярности как показателя распределения силы и пренебрегают влиянием малых государств. Вторые обращаются к характеру и направленности внешних угроз государству и проявлению агрессивных намерений политических оппонентов, а также к мотивам поведения малых государств. Демонстрация великими державами неагрессивности политического курса создает условия для сотрудничества. 4 Сторонники относительного роста значимости экономических интересов государства и включения экономического и технологического аспекта в сферу безопасности в качестве главных, вытесняющих собственно военную составляющую, называют свою концепцию «меркантилистским» (merchantile) реализмом [Heginbotham, Samuels 1999]. Под влиянием конструктивизма некоторые исследователи говорят о «реализме идентичности» (identity realism), связывая образование анархичной международной системы как соревновательной среды с тем, что каждое государство обладают своей собственной идентичностью. Международная система рассматривается сквозь призму социологии и психологии поведения малой группы. Понятие идентичности в конечном счете вытесняет «национальные интересы» и «безопасность», что представляется весьма спорным моментом. Природа конфликтности видится сторонникам этого направления в том, насколько интенсивно происходит процесс изменения идентичности государств. При этом мера для скорости изменения идентичности не предлагается. Авторы концепции опираются на косвенные показатели, получаемые на основе анализа политической терминологии и речи. Например, в отношении современного Китая это степень вытеснения марксистской терминологии националистской; речевые проявления нетерпимости к маргинальным группам. Государства с близкой идентичностью сосуществуют более мирно, даже если сила между ними распределена неравномерно. Таким образом, распределение силы вместе с идентичностью определяют характер международной системы [Johnston 1999]. Эволюция неореализма связана также с возрастающим интересом к странам «третьего мира», который диктуется тем, что развивающиеся страны способны быстро перейти в состояние нестабильности и полного хаоса. В политических теориях малым странам традиционно уделялось минимальное внимание. Сегодня выдвигается идея создания «младшего» (subaltern) реализма [Ayoob 1998], который должен в рамках структурного реализма учесть специфику развивающихся государств, их роль в международной политике. В этом случае многие фундаментальные понятия требуют уточнения, так как порой превращаются в парадоксы. С точки зрения малых государств, анархия международной структуры оборачивается иерархией, которая регулируется великими державами; иерархия внешнего мира зачастую выступает регулятором внутренней политики; принцип рационального выбора, основанный на стереотипах западного мира, оказывается несостоятелен; государства не обладают признаками, на которые опирается неореализм (развитые эффективные институты власти, признанные границы, монополия на насилие). Категория силы не имеет столь большого значения, так как эти государства слишком слабы по сравнению со странами Запада. Изменения в их политике больше зависят от идей, чем от распределения силы. Дихотомия «война и мир» для идеологии стран «третьего мира» не так актуальна, поскольку они все время находятся в состоянии борьбы со своим окружением и с великими державами. Еще один вариант теории, называемый «периферийным» реализмом [Escude 1998], предлагает другой способ адаптации структурного реализма к проблематике «третьего мира». Основная проблема теории Уолца видится в недоработке уровня анализа, соответствующего государству. В этой связи предлагается различать великие державы, которые сами живут в условиях анархии, но устанавливают иерархию для остальных, и периферийные государства. Среди них, в свою очередь, находятся большинство покорных государств и «мятежники», стремящиеся жить по правилам анархии, подобно великим державам. Из-за нехватки ресурсов «мятежники» вынуждены жертвовать интересами своих граждан. Системно-структурный анализ не позволяет объяснить поведение периферийных государств, так как на них влияют в большей степени не общие, а специфические условия. Новая идея заключается в том, чтобы дополнить структурный реализм анализом внешних и внутренних факторов, влияющих на политику конкретного государства. Определяющая роль отводится уровню государства, а не структуры. Во главу угла внешней политики ставятся интересы национальной экономики, потому что без этого политическую власть ожидает крах. Таким образом, не просто власть, а власть плюс внутреннее благосостояние становятся основным мотивом международной политики периферийного государства. В общем, это соответствует идее Уолца о соединении системного анализа международной политики с теорией внешней политики государства, но приоритеты перевернуты. Кроме того, Уолц не считал возможным объединять эти две теории в одну. К отличительным чертам «периферийного» реализма следует отнести иное толкование анархии. Приверженцы этого направления предлагают рассматривать анархию как плод реальных обстоятельств, снимая, кстати, довольно неудобную для неореализма проблему сочетания противоречия интересов и возможности сотрудничества. В международных отношениях анархия существует наряду с иерархией, причем порядка в реальном мире больше, чем анархии. Согласно этой «перевернутой» логике отвергается и тезис об относительной независимости внешнеполитической сферы. Можно заметить, что и «периферийный», и «младший» реализм идут по пути преодоления антиисторизма структурного реализма Уолца. Но в целом, ни они, ни другие разновидности неореализма не дают ясного ответа на вопрос, что лежит в основании международной политики стран «третьего мира», кроме указаний на хаос и непредсказуемость. *** Несмотря на разнообразие подходов, которое демонстрируют представители общих и частных теорий, неореалистов объединяют положения, образующие стержень данной парадигмы, а именно: системное представление о международной политике; признание государства важнейшим актором; анархичный характер и конфликтность международной системы; концепция баланса сил. Своеобразие основных направлений неореализма (теории циклов, теории гегемонистской стабильности, историкосистемного анализа, нелинейного анализа политики) состоит в том, что они по-своему стремятся преодолеть антиисторизм Уолца, оторванность внутриполитических факторов от внешнеполитических, а также предлагают иную трактовку условий международной стабильности. В работах представителей этих направлений уделяется больше внимания связи между политикой и экономическим развитием в международном и национальном масштабах, что свидетельствует об определенной эволюции в сторону парадигмы глобализма. В духе неолиберализма политика сотрудничества все чаще трактуется не как исключение из правил, а как часть дихотомии «сотрудничество — обеспечение безопасности». Описывая эволюцию неореализма, можно отметить тенденцию к синтезу, которая прослеживается как по пути развития междисциплинарной методологии, так и по пути адаптации концепций других парадигм. Частные теории демонстрируют аналогичные тенденции. 5
