«ОН ЛЮБОВАЛСЯ ИХ БЕСПЕЧНОЙ ЖИЗНЬЮ…» Станислав МИХАЙЛОВ

Станислав МИХАЙЛОВ
«ОН ЛЮБОВАЛСЯ
ИХ БЕСПЕЧНОЙ ЖИЗНЬЮ…»
* * *
Лампа черная, пыльная,
Вертикаль жалюзи.
Снега линия синяя.
Семимильная жизнь.
На столешницу желтую
Тень немая легла,
За гремучей щеколдою
На снегах пепела.
Щегловитого пасынка
Посадив на мешок,
Бесприютного праздника
Отрезаем вершок.
Под хурмою и брынзою
Отцветают холста.
Над бесцветною прозою
Вечный уголь Христа.
Подмалевок — напраслина,
Перепутав цвета,
Разливается красная
На миру нищета.
Он пожаловал грешницу
Всепрощеньем своим.
Лист возлег на столешницу.
Свет раскрылся над ним.
* * *
Зине на год
Не верил в Бога, но надеялся,
Не прогневит мое незнание
Ночного озера и леса,
На утреннее узнавание
Надеялся, на все веселое
Надеялся, не понимая,
Что путь с околками и селами
И вся страна моя лесная —
Вот так растают, словно облако.
Вот так уйду навечно весь я.
По снегу молотому волоком
Без голоса и поднебесья.
Надеялся на ропот внутренний,
На опыт суетный и стыдный,
Но никого-то холод утренний
Не выдал, Коля, друг мой ситный,
Скажи — кого любить в отчаянье,
Неведомого звать в полуночи,
Намеренно не замечая
Поодали стоящей тучи.
Какого основоположника
Застать врасплох на повороте —
Хотя бы одного художника
Вернуть во цвет — к его работе.
Не помня ничего — надеялся,
Молясь разбитыми губами
На дальний свет с его холмами…
..............................
Туман сгустился и развеялся
Над лодками и погребами.
* * *
Опять приходила лошадь.
Ну, что я могу, опять
Поверх непосильной ноши
Стога из травы ваять?
Зачем она в ставни дышит,
Коняга, роняя ворс? —
Коняга обрыва выше
И ниже могильных слез.
Поверх нецензурной траты
Повянут друзей труды.
Пойми, за больное взятый,
Что стыд, он больней узды.
По оторопи, по взбрыку
Копыт и ходьбе ребёр
Судьбы корневую книгу
Господь на лугу простёр.
Лежать на лугу господнем
В объятьях его овса,
И сном нутряным исподним
Бежать и всего и вся…
Снопом дождевым воспрянуть,
Листая колосья ржи.
И солнце лизать, как рану,
И родину сторожить.
А после, на тихом взгорье,
И выше на крутояр,
В полночном спросить укоре —
Сурок, где твой савояр?
Мы были когда-то кони,
Когда-то мы были степь,
Но лето так долго тонет,
Что больше нельзя терпеть.
Лошажья настанет осень,
Травы укоротит прыть.
Мы трав дождевых не косим —
Их некуда хоронить.
* * *
Розы швырять проститутке в постель, шалости-шутки.
Гоголю денежек дать на шинель, шалости-шутки.
Шалости-шутки — иврит продувать, с легким нажимом.
Перышком школьным зверей щекотать, с легким нажимом.
С легким нажимом пуститься в шантаж, кровью пьянея.
Сдать свой талант в погребальный багаж, кровью пьянея…
Кровью пьянея, уже не трезветь больше чем на день.
Что в этом страшного жить-умереть — больше, чем на день.
Больше, чем на день отцы не сдадут русскую букву.
Спрячь на груди шевардинский редут, русскую букву.
Русскую букву послать булавой ворогу в темя,
Буйной головушкой знать не впервой ворогу в темя.
Ворогу в темя — приелся повтор — надо к началу.
Гоголь, проснись, итальянский фланёр, надо к началу.
* * *
Мне твои брови не нравятся — узкие, злые.
Пальцы холодные, волосы цвета лисицы.
Будь у меня две легавые или борзые,
Я бы не пил молока и не ел чечевицы.
Варваром жил, окружая кострами ночевье,
С варваром дрался и пил мировую по кругу.
Братьями стали б текущие в небо деревья,
Хлебом — танцующий уголь.
Платья твои я бы отдал цыганской ораве.
Родинки, кожу гусиную, татуировки
Выменял на чернокосую бабу без правил —
Дети чумазые будут от черноголовки.
И обучал бы их не в эпицентре культуры,
В кадровом центре доярок — ленивых отличниц.
Жили бы счастливо дочери — круглые дуры,
Дочери их бы, вестимо, учились на птичниц.
Серая, старая, серая степь дождевая.
Туча, ползущая грузно по краешку рая.
Черные куры и жизнь простая, как просо.
Черные кудри, чернее столетнего граба.
Только откуда у птички моей чернокосой
Правнучка вылезет, надо же — курочка-ряба?
Вот и не верь после этого в бабушку Вия,
Все мы в одной хлебопечке, одной тестомеске.
Брови не нравятся мне твои — узкие, злые,
Куры не нравятся, дактиль в слепом переплеске.
* * *
Елене Богдановой
В гримуборной зеркала простужены —
Морщатся, прищуриваются.
На холсте отечного лица
Сумеречные проступают ужасы.
Обморочным веером хватается
Леди Макбет за померкший свет.
Местный рубенс сочинил портрет —
Черно-бурою лисой похвастаться.
Танцевали роли и любовники.
Роли привставали на пуанты.
Приставали глупые поклонники.
Годы шли и требовали платы.
На актрисе старой, кто он? — женится?
Так ли сяк ли рюмочка в антракте.
Был, конечно, бледный мальчик Женя,
Перевоспитывал и проявлял характер.
Леди Макбет, больше не злодействуя,
Курит и покашливает сухо,
Но порода, сука лицедейская,
Мясо ест без запаха и звука.
Пьяная на пятом подозрении,
Пастижорша пудрит ей власа.
Тени обнимают голоса,
Эхо голосов целует тени.
МАКОВСКИЙ
Евгению Иорданскому
маковский ласкает хаос, целует космос,
папиросу прикуривает, попутно поминая хайдеггера.
собачья письменность заглядывается на людскую помесь.
холодно так, что не хватает характера
согреться сколько-то — на огни трактира:
господи прости, и простатит выводит.
маковский смотрит на обломки мира,
опорожнив пузырь, на холода выходит.
маковский смотрит на облака мира —
анатолий владимирович маковский, толя.
рукою правою обнимая мольера,
левою уильяма и лира его короля.
нина садур все про панночку,
а толя про петра степанова.
вот не стало михал михалыча, не поговорили,
мясников с поповым сидят на ступенечке.
всю новосибирскую поэзию уже зарыли,
а что осталось — так то маленечко.
что я могу вспомнить, сытый и постарелый,
о голодном его, ненасытном воображенье.
калевала-калевала, говорят карелы…
а маковский мне о блоковской жене.
люба менделеева де не дева…
нина грехова горбатая королева.
когда мы с ним разговаривали никакие,
он мне математику раскладывал, как карты,
поминутно поминая киев
и спартанцами убитых детей спарты.
жанна владимировна что-то говорит ивану,
и становится близким ее незваное.
надеюсь на молодых, как ни на кого не надеюсь,
это из тацита вытащил я цитату?
над нами небо, а над небом деус.
в тридевятом царстве встретимся, в тридесятом.
* * *
Было холодно, молодо, ясно.
Дети спали в господском снегу.
Хриплым голосом Абеля Ганса
Подзываю слугу.
Вас прадедушка в Англию выслал,
Не бавария, так кострома.
Сочиняю какие-то числа,
Пью винцо в синема…
И внезапную бонапартию,
Как простуду, тащу от реки,
Женераль, не лечите Россию
Мановеньем руки.
Вам чудские пожалятся немцы,
Чугунками по льдинам долбя —
Как птенца принесли в полотенце
Крест любя.
Все болтают пустые невестки,
Приживая детишек от слуг:
Княже Невский, поют, княже Невский,
Кременчуг погорел, Кременчуг.
Ежли новые станут тевтоны
Есть глазами отеческий дым —
Менделеев, вложившись в патроны,
Ломоносова пустит по ним.
* * *
Над Караканом облако восходит
Одной ему известною тропою,
И смотрит вниз на маленькую землю,
Как на ребенка в тесноте сосновой,
На девочку, уснувшую в лесу
Высоком.
Над Караканом облако восходит,
Как нянюшка в переднике холщовом
С прижатою к груди молочной кринкой,
С лазоревой сединкой в волосах,
И сосны вековые молодеют.
Смеются.
Над Караканом облако восходит,
В соседней деревушке колокольцы
Перекликают сонные подворья,
И воздух полыхает медом, мятой,
И вновь грибное созревает лето
Над Караканом.
* * *
Он любовался их беспечной жизнью…
М. Степаненко
Не перечитывай прочитанную книгу,
Особенно главу ее вторую,
В которой говорится о повторах,
О взвешенных поступках вслед поспешным,
Опавших листьев невозвратный шорох
Признав случившимся и неизбежным.
Не пересчитывай потери — их несметно.
В главе четвертой, третьей объясненье,
А пятая — сплошной слепой петит, —
Щекотка, холодок, расстройство слуха…
Как медленно, как долго снег летит,
Чтоб камень мягче стал и легче пуха.
..................................
Он любовался их беспечной жизнью,
Он расставлял их в шахматном порядке,
А после все порядки упразднял.
Слова, словечки, словеса — без спросу
Входили в дом, где дымный столб сиял
Во славу Баха, в обращенье к Босху.
Он любова…