ЕВГЕНИЙ ЗВЯГИН ГОЛКОНДА (поэма) 1. Я вышел рано ― сумрачное небо Редеющий вдали восход астральный Выманивало из-за горизонта. Обочина шоссе, роса на листьях, Хруст гравия, пупырышки на коже Прохладных плеч, шуршащих о рубашку, Мякина тёплых ног и свежий запах, Идущий от полей, ― творили утро. (Заметь вдали пирамидальный тополь, Да мазанку фарфоровую в поле, Да мягкость очертаний ― и получишь Зверино-нежный абрис Украины). Итак, я шёл по утренней дороге, И мой брезгливый глаз специалиста Десятки соответствий отмечал, И, умиротворённый, тёк обратно, Туда, где рыжей кашицей мозгов Нетленная ― облеплена ― сокрыта Душа моя. Лукавый червячок, Белей мучного, гадостней грибного, Пытался к ней прорыться. Представлялось Всё это так: кирку знакомый точит, Зажав между колен. Тупое жало Подслеповато-белого металла Напильником дерёт, коряво дрочит, Постыдно содрогаясь. На манер Кривого члена ― рваное железо ― Замшелый феррум, полный садким соком. Спринцовкой протянув упругий рот Его жена нервически ревнует ― Трясёт гузном, щелястое лицо Сложив капризно ― задирает ноги, И звуками пытается привлечь Изменщика ― унылым воркованьем. ― Нишкни, жена! ― гнусаво молвил муж, ― Тебе придётся потерпеть немного, Заткни мошну. Назавтра ― жадный путь Расстелется ― и мы его протопчем. Там ― за бугром ― разостлана Голконда. Набьём скота и золота намоем На пажитях неведомой страны! Стоит весна. Я вышел рано утром Без цели, на прогулку. Дольный ветер Странноприимно обдавал интимом, Невидимую комнату творя Из воздуха. Вбить гвоздь, повесить шляпу, За нитку дёрнув, погасить торшер ― Таков был ряд моих ассоциаций, Но нити света прострочили небо, И я увидел Солнце. О, воспой, Богиня Гнев, Богиня Радость, ― Солнце! Когда камлает, дуя на ладонь, Покалывая ножичком запястье, Отщипывая кончики ноздрей, И созерцая их, ― шаман дрожащий; Когда, во время засухи, жена, Задрав сосцы, ободранная гневом Прямых лучей, потрескавшейся кожей Вбирает радостно ток светозарный, И умирает в сладостной истоме, Тогда ты возрождаешься. Заря Тем временем освоила полнеба, И мой холодный глаз заметил всё В её хрустально-протяжённом свете: Бледно-зелёный бархат тихих всходов, Мышонка среди них, эмаль дороги, Серебряно сверкавшей от росы И исходившим лёгким паром, хату, А рядом с ней ― декоративный дiд, В брыле и при усах, смолящий люльку. ― Здорово, дед! Не поднесёшь напиться? ―Здорово, хлопец. Пей. Воды не жалко. (Он не хотел казаться символичным Седой старик в потёртых белых кедах, Широких брюках, жёваной ковбойке, Глядел спокойно, вскользь, без суеты). ― Куда идёшь? ― Того, старик, не знаю. ― Ну, Бог с тобой. ― Спасибо. ― Проходи. Тем временем грибной, мучной, белесый, Зловещий червь в мозгу отверстье рыл. Всё это представлялось так: из щелей, Из жалких нор, прогрызенных в бетоне, Из глиняных трущоб и деревянных, ― Ползли, стекали вдоль холмов, роились Нагие существа. Они кричали Нестройно, хрипло, высоко, картаво, Надменно, жалко, тихо, вяло, хрипло: Гренландия! Фуфландия! Голконда! Тобаго! Трапезунд! Голконда! Там Набьём скота и злат-сребра намоем! Неслись. И каждый был вооружён: Старинные подсвечники, лопаты, Немецкие штыки, кривые сабли Забытых запорожцев; кто-то пёр, Пыхтя и отдуваясь, бюст Сократа, Тараня всех, восставших на пути. И впереди, сверкнув киркою гладкой, Марш-марш трубя гунявым ртом, кривляясь, Лягая в пах супругу на бегу, Знакомый нёсся, жуткий предводитель Жутчайшего из войск. Они неслись, Не замечая, что сырое мясо Их жалких тел ― вначале осторожно, Мельчайшими лоскутьями, потом Огромными ошмётками, кусками, ― Валится наземь. Скоро красной кашей, ― Зловонной, гнусной, глиняной, текучей, ― Стал устлан путь безумный, и когда Сбежали в поле, ― страшная колонна Колонною сырых костей была: Белесых, крупных, глухо дребезжащих... 2. Устройство мозга знают все: скорлупку У грецкого ореха расколоть, Не поломав, достать ядро, и там Четыре полушарья обнаружишь. Два ― тотчас под язык, а два ― к глазам. Вот полушарье мудрости ― оно Искривлено довольно симпатично. Вот мозжечок, друг пьяниц ― пропитай Его вином, и сам начнёшь шататься. Вот Творчество. Премилый бугорок: Слегка нажми ― и попадёшь в Некрополь Преславной Александро-Невской лавры: Искусственный ты создал каучук! Но что за диво? Только отнял палец ― Бугор проткнуло изнутри... Скорей! Подайте лупу! Вот ты где, червяк! Какой же ты премилый! Ну и хват! Усы! На щёчках ямки! Носик пипкой! Поведай, друже, как тебя зовут? ― Меня зовут Фантазья. ― Вот так штука! Фантазия... ― Фантазья, я сказал, ― Промолвил червячок нежданным басом. ― Я важный господин. Без моего На то рытья, на то соизволенья Ты был бы рыба с тухлыми очами, А не поэт, всезнайка и болтун! Фантазья ― всё! Ты, смертный, ты ― ничто! Я понял вас, молодчик. Рано утром Ступил я на дорогу. Дольный день Уже белел, как маков сок, когда Я вышел к речке. Тихая вода В текучих блёстках, гладкая, живая, Нежнейших ив стояла в окруженьи, Играя в тонких прорезях листвы, Опушена со всех сторон, нагая, Она подобна глазу средь ресниц, И взгляд его был тонок, длинен, томен, И я уснул, улегшись на траву. Что ты, Голконда? Где твой азимут? И что твои волы ― бренчат на лирах Своих рогов альпийских? Что сирень Твоих усадеб нежилых? Сияет Она по-прежнему в ночи? Что тени На белом камне мраморных купален ― Всё так же неустойчиво легки? А что твои бронзовики? Всё так же Средь душного немеющего полдня В невянущих купаются цветах? Да, ты всё та же. Жаль, что лишь во сне Я посетил тебя. Прощай и здравствуй. Но вдруг внезапный скрежет за холмом Послышался. Нестройный вопль и лязг. И враз, ― зелёный гребень опрокинув, Пылая глаз невыносимым светом, Вернее ― дыр на месте глаз, долину Заполнило чудовищное войско Уродливых скелетов. Впереди Знакомый нёсся, жадно доедая Остатки мяса на своей груди... ― Голландия! Фуфландия! Зловонье Заполнило окрестности. Цветы В суставах смрадных становились златом, И мрамор и сирень... Бронзовики С тяжёлым стуком падали на землю ― Тупые брошки. Было их, скелетов, Шестьсот шестьдесят шесть. Я не считал, И так меня тошнило. Проще ― сон Мне подсказал число, и каждый ― гнусен... Я вздрогнул и проснулся. День в расцвете. Щека сомлела. Сладко ныл хребет. Сухой листок смахнув с виска, я поднял Глаза и среди прорезей листвы Увидел склон зелёный Щековицы, И Хоревицы хор, и ту улыбку, Что Лыбедью зовётся, иль дорогой, Иль милосердной, ласковой сестрой. 2 ― 5 мая 1972 г., г. Киев.