Как я оформлял свои первые изобретения Большинство людей

Как я оформлял свои первые изобретения
Большинство людей, которые не связаны с изобретательской деятельностью,
имеет весьма смутное представление о том, что это такое: изобретение, патент, запатентованная методика лечения и т.п.
Когда изобретается новый двигатель, самолет, автомобиль, ракета, то мы в большей степени интуитивно понимаем, что что-то тут есть на самом деле существенно более совершенное. И даже понимаем, что это "что-то" более совершенное касается технических деталей и т.п. Что же касается медицины, то тут все гораздо менее понятно
и более туманно.
Некоторые представители старшего поколения возможно еще помнят способ
скрепления костей при переломе, названный аппаратом Елизарова по фамилии его
автора. Несмотря на то, что свои первые патенты Елизаров оформил еще в 50-х годах,
все возможности его метода в травматологии, хирургии, ортопедии и просто патофизиологии далеко не исчерпаны и по сей день.
Многие слышали о силаче Дикуле, который после тяжелейшей травмы позвоночника поднялся сам вопреки мнению всех ведущих отечественных и зарубежных научных светил. И вылечил потом тысячи людей, которым уже никто и ничто не могло помочь. И поэтому на больных до этого, условно говоря, вешался ярлык "пожизненный и
неизлечимый инвалид". Самые квалифицированные и добросовестные, опытные и талантливые врачи только разводили руками, оправдывая себя тем, что "современная
медицина в данном случае бессильна". А Елизаров и Дикуль доказали, что самый тяжелый перелом - это не вычеркивание человека из активной профессиональной, личной и социальной жизни, а лишь временный этап нетрудоспособности. Заставляющий
человека серьезно и основательно пересмотреть свои взгляды и представления, принципы и убеждения психологического и духовного характера.
Сам Дикуль стал наперекор судьбе тяжелоатлетом. И легко манипулирует тяжестями такой величины, что его номера из разряда чисто спортивных легко переходят в
цирковые. Настолько значительно превосходят возможности Дикуля не только способности здорового неспортивного человека, но даже большинство профессиональных
спортсменов-тяжелоатлетов.
Эти люди творили почти чудеса, потому что весь мир, все самые известные и
крупные научные светила и величины Европы и Америки отказывались даже консультировать особо тяжелые виды травм или какой-либо врожденной или приобретенной
патологии. Каждый из них мог по отдельности то, чего не могли все остальные вместе
взятые. Причем, в самых сложных и тяжелых случаях. Вот что значит собственная запатентованная методика лечения.
Для того, чтобы не быть слишком абстрактным, расскажу о том, как лично у меня происходили разработки новых методик лечения психических нарушений и заболеваний. На первом этапе работы продолжительностью 5-10 лет идет накопление информации о том, как лечили твоих больных до тебя другие врачи: какие лекарства они
использовали, в каких дозах и схемах, сочетаниях и комбинациях. Насколько полный и
быстрый эффект давало это лечение у больных с различными симптомами и синдромами (кроме десяти ведущих синдромов есть и еще десятки их сочетаний), с разной
продолжительностью и тяжестью заболевания; у больных с разным возрастом начала
заболевания и возрастом для лечения на данный момент. При этом учитывался и пол
больного, его профессиональный и социальный статус, вес и рост, наличие сопутствующих заболеваний и нарушений в организме.
Проводится лечение больных традиционными способами лечения: таблетки, уколы, психотерапия и т.д. Спустя годы собирается вполне определенная статистика по
эффективности лечения конкретных симптомов теми или иными препаратами. И процент эффективности во многих случаях оказывается в пределах 20-40%. Особенно, если дело касается больных с юношеской шизофренией (как наиболее злокачественной)
или больных, заболевших в более старшем возрасте, но имеющих длительность заболевания более десяти лет.
И тогда в тебе начинает все сильнее и сильнее звучать чувство профессионального возмущения и недовольства такими результатами. Коллеги говорят, что не стоит
расстраиваться, потому что неудачи - это не результат профессиональной недобросовестности, а проявление ограниченности возможностей медицины на современном
этапе ее существования. Страдания же больных и их родных заставляют тебя искать
новые пути и способы лечения.
Мне в определенном смысле повезло с тем, что я попал в клинику корифея отечественной психиатрии, лауреата государственной премии СССР, профессора Григория
Яковлевича Авруцкого. Человека с безграничной любовью к науке и людям, мощным
интеллектом и нестандартным мышлением. Высочайший профессионализм сочетался
в нем с уникальной интуицией и научной прозорливостью. Многим своим сотрудникам
он подсказал наиболее интересные и результативные направления исследований. Не
был исключением в этом ряду и я. Несколько гипотез, высказанных Авруцким в начале
моих исследований, блестяще подтвердились в ходе анализа итоговой информации.
Рядом с Авруцким была пройдена прекрасная школа анализа и ведения больных, разработки новых научных подходов и решений.
Несомненным достоинством любого научного исследования является тщательно
продуманная методическая база: что делать, как, когда и с кем. Нужно было отработать критерии включения того или иного конкретного пациента в исследование. Как и
критерии его исключения. К сожалению, иногда возникают независящие от врача обстоятельства, которые в принципе делают невозможным участие конкретного больного
в том или ином исследовании. Например, у больного возникла аллергия, заставляющая
отменить применяемый препарат вообще. Или родные больного вдруг по непонятным
причинам настаивали на выведении больного из исследования.
Сложность исследований, да и обычной лечебно-диагностической работы в психиатрии заключается в том, что невозможно заранее даже примерно предсказать конкретный результат лечебного воздействия. Действия психиатра-профессионала, в отличие от обычного врача (даже находящегося на должности зав.отделения или главного врача), основываются не столько на формальных и стандартных схемах лечения,
сколько на своей личной интуиции. Поэтому в ряде случаев профессионал (не по образованию или стажу работы, а по состоянию ума) не может четко и однозначно объяснить то, почему больным с внешне одинаковым состоянием он назначил совершенно
разное лечение: одному по полтаблетки, другому - по одной таблетке, третьему - по две
таблетки. И одним больным в качестве основного был назначен один препарат, а другим - другой, третьим - два-три.
Психиатрия - это единственная область медицины, где величина дозировки лекарственного препарата является определяющей в плане курсовой эффективности.
Если терапевт назначит, например, ношпу пациенту не по одной таблетке, а по половине, то в ходе 2-4 недельного лечения эффект будет примерно такой же, как если бы
больной принимал по целой таблетке. А в психиатрии то, что хорошо помогает одному,
может совершенно не помогать другому и вредить третьему… И даже более того, замечательно подобранная дозировка к конкретному больному будет хорошо лечить его в
начале и середине курса, но вредить к концу.
Психическое состояние может изменяться в течение любой недели терапии, что
будет требовать от врача особой бдительности и внимательности, осторожности и добросовестности. Небольшая небрежность может привести к тому, что побочные эффекты терапии будут перекрывать основное терапевтическое его действие, нередко самостоятельно вызывая серьезные и сложные состояния, требующие длительного и интенсивного лечения для их устранения. Так, даже в амбулаторной терапии мама одной
больной по своему усмотрению, без согласования с лечащим врачом, отменила всего
лишь на два дня все лекарства, которые больная перед этим принимала непрерывно
пять лет (организм должен был за это время в достаточной степени адаптироваться к
препарату и остро не реагировать на изменения в лечении). Последствия этой отмены
пришлось интенсивно лечить более шести месяцев…
С методической точки зрения разработка новой методики лечения выглядит
примерно следующим образом. Первоначально изучается отечественная литература по
данной теме. Потом зарубежная (на иностранных языках). Это от 30 до 80 статей, которые нужно перевести, записать, проанализировать, логически и интуитивно понять
суть проблемы. Причем, как ее явную, чисто внешнюю сторону, так и скрытую (условно говоря, своего рода подводные рифы и глубинные течения). Берутся некоторые
стандартные методики лечения и начинается их различного рода модификации в сочетаниях и комбинациях. Например, не помогает больному препарат трифтазин в суточной дозе 30 мг (10-14 дней), ему назначается курс лечения в дозе 45 мг (10-14
дней). Проводится детальная фиксация результатов лечения с помощью специальных
тестов и оценочных шкал. Если эффекта нет, то доза увеличивается до 60 мг (10-14
дней) (если позволяет переносимость организма больного в плане побочных эффектов).
Следующее увеличение идет до 90 мг (10-14 дней).
Если положительного изменения нет, то к 30 мг трифтазина добавляется 15 мг
галоперидола на 10-20 дней, если улучшения нет даже самого символического, то при
этом доза галоперидола увеличивается до 30 мг на 10-20 дней. Потом доза может быть
увеличена до 45 мг на 10-20 дней. Вот и получается, что исследование с одним больным для установления эффективности предполагаемой методики может длиться от 3
до 5 месяцев. И может в результате оказаться, что даже 60 мг трифтазина вместе с
60 мг галоперидола воспринимаются организмом больного как обычная водопроводная вода. И тут очень важно понять истинную подоплеку конкретной ситуации: что
это на самом деле - индивидуальная особенность конкретного больного, которую нельзя переносить на других больных с аналогичной патологией или это все же одна из закономерностей течения шизофрении вообще. И на то, чтобы это понять уходят не месяцы, а годы (даже самый объемный и основательный анализ литературы может помочь выявить лишь некоторые общие тенденции ведения больных вообще, но ничего
не подсказать применительно к конкретному больному).
Потому что отсутствие эффекта у одних больных обусловлено привыканием их
организма к конкретному препарату (нередко и ко всей данной фармакологической
группе препаратов). И поэтому для достижения положительного эффекта нужно всего
лишь сменить основной препарат на представителя другой фармакологической группы. В другой группе больных (понятие "группа" формируется не до лечения, а после
получения определенного результата терапии) нужно лишь повысить дозировку. В третьей группе нужно дать сочетание двух препаратов похожего действия. В четвертой
группе больных к основному нужно добавить вспомогательный препарат. И опять же
именно в определенной дозировке… В пятой группе нужно применять только лишь
электросудорожную терапию.
Накопление практического опыта - это процесс долгий и постепенный и далеко
не всегда однозначно успешный. Потому что он может быть пассивным или активным,
с привлечением творческого мышления человека или без него, с участием интуиции
или без таковой. Иначе говоря, здесь встречаются два очень своеобразных и весьма
неоднозначных фактора: стереотипы профессионалов, имеющих стаж работы 20-40
лет, и индивидуальные особенности личности конкретного врача, в той или иной степени помогающие или препятствующие его профессиональному росту. И в каждой отдельной ситуации соотношение этих факторов между собой конкретно и неповторимо.
И поэтому порой даже наличие большого объема информации еще не означает
его реальную практическую или теоретическую ценность. А опора только на мнение
других специалистов означает утрату творческой сущности врача (если таковая еще
имела место изначально). Опора лишь на собственные мнения и суждения может привести в полнейший тупик даже самого умного и талантливого врача. А где золотая середина в каждой конкретной ситуации - этого никто не знает, потому что это в лучшем случае познается путем проб и ошибок. Именно поэтому в Польше за каждых двух
его больных, участвующих в научном исследовании, врачу дополнительно платят в
размере его месячного оклада. А у нас не платят вообще ничего…
Поэтому истинным профессионалом можно назвать лишь того, кто может интуитивно, опираясь на минимальную информацию о больном, сделать достаточно объективный прогноз относительно его лечения, который в последующем подтвердится на
практике на 70-80% (обычная вероятность 10-20 %).
Чувствительность организма каждого больного к тому или иному препарату индивидуальна. Это обусловлено степенью злокачественности болезненного процесса у
конкретного больного, набором симптомов и синдромов и их соотношением между собой, который может быть как стандартным, так и индивидуально-специфичным.
Участвует в процессе определения дозировки и такой параметр, как "органика" (частичная неполноценность головного мозга на физическом уровне на 20-70%): чем она
более выражена, тем меньшую дозу лекарств может выдержать организм больного без
осложнений. Но заранее определить эту степень врачу невозможно, потому что нет
четких и однозначных критериев ее диагностики. Есть только косвенные и вспомогательные методы по ее выявлению, которыми, к сожалению, пользуются далеко не все
врачи даже с большим профессиональным стажем работы. По степени чувствительности к
побочным эффектам лекарств психотропного профиля всех больных можно разделить
на несколько групп: 1. с низкой чувствительностью; 2. со средней чувствительностью;
3. с высокой чувствительностью. Аналогичная ситуация и в плане терапевтической
чувствительности: А. с низкой; В. со средней; С. с высокой.
Даже если мы проведем анализ только по этим двум параметрам, то получится
уже гораздо большее число групп больных: 1А, 1В, 1С, 2А, 2В, 2С, 3А, 3В, 3С - 9 групп,
каждая из которых требует своей тактики ведения болезни. Можно к этому добавить и
фактор органики, который может быть: а. малым; в. средним; с. выраженным. И тогда
число групп будет равно уже 27. И чтобы понять хотя бы некоторые особенности каждой из перечисленных групп больных нужно лично пролечить в каждой из них по 3040 человек. А число параметров, по которым можно условно разделять больных, как
это выяснилось в ходе выполнения диссертационного исследования, само превышает
число 40. Иначе говоря, число исследуемых групп больных может быть равно величине
3 в 40 степени. Это 81 в 10 степени или 6400 в 5 или 10 в 19 степени (что больше
числа всех людей на планете в миллиард раз). И это лишь для того, чтобы получить более или менее конкретные ориентиры для проведения качественного и результативного научного исследования, результаты которого могут составить предварительную базу
данных для подготовки изобретения. Решение вопроса о лечении конкретного больного, таким образом, представляет из себя уравнение с 40 неизвестными, или, как минимум, 30… Потому что эти факторы находятся между собой в самом различном соотношении, для получения хотя бы общего и схематического представления о котором
врачу необходимо постоянно наблюдать и лечить больного минимум пять лет. А больной вот он - уже в стационаре и этих 5 лет у врача нет и, скорее всего не будет, потому
что лечить нужно уже сейчас, а не через пять лет…
Не забудем, что и другие врачи, особенно более опытные и знающие также проводили многочисленные исследования по преодолению устойчивости организма к лекарствам. И поэтому придумать даже чисто теоретически что-то принципиально новое
очень трудно, если не сказать, что почти невозможно. Для подачи заявки на изобретения научный сотрудник или врач должен представить данные, что его предложенная
методика, как минимум, в полтора-два раза эффективнее всех на данный момент известных. И о ней не должно быть даже косвенного намека не только в отечественной,
но даже в зарубежной литературе. Оно должно быть действительно новым и незнакомым никому. Это уже когда патент оформлен, то о его сути и содержании может каждый желающий узнать из публикации в специальном реферативном журнале института патентоведения. Другой вопрос, что большинство наших врачей не только не читает
этот журнал, но даже и не знает о его существовании. А те, кто знает, не любят себя
утруждать. И в этом величайшая драма нашей государственной психиатрии амбулаторного и стационарного типа.
Когда я первый раз пришел к патентоведу нашего научно-исследовательского
института психиатрии с предложением оформить заявку на изобретение в виде моей
собственной методики лечения психически больных, то вместо живого и искреннего
участия к себе встретил высокомерно-пренебрежительное отношение. И это при условии, что я уже проработал в институте 2,5 года и имел должность не младшего научного сотрудника, как многие мои коллеги, да и я сам первоначально, а уже на одну
ступень выше - научного сотрудника. Следующее звание - старшего научного сотрудника, как правило, присваивали только тем, кто уже защитил кандидатскую диссертацию. У меня же защита диссертации стояла в планах заседаний Ученого Совета
только лишь спустя полгода. Но, тем не менее, дата уже была указана.
Собственно, ироническо-скептическое отношение к моей идее оформить изобретение в виде патента
я встретил в мягкой форме еще от своего профессора
Г.Я.Авруцкого. Потому что я, сообщая ему о своем намерении, уже в самой чисто
внешней словесной формулировке своей мысли допустил грубейшую ошибку профессионального и производственного этикета (я правда тогда этого момента просто не
знал, а просвещать меня никто не собирался, чтобы я, как и все учился на собственных ошибках). Я сказал профессору: "Я хочу подать заявку на изобретение". А нужно
было выразить свою мысль принципиально иначе: "Я хочу подать нашу с вами совместную заявку на изобретение". И вторая формулировка была гораздо правильнее и
точнее. Ибо еще в самом начале моей научно-исследовательской работы в отделе профессор высказал мне несколько своих идей-гипотез, которые в последующем я основательно проанализировал. И выводы из практической лечебной работы с научноисследовательским уклоном потом уже сформулировал в виде двух своих изобретений.
Мой же непосредственный начальник просто-напросто пытался поднять меня на
смех. Язвительности его не было предела. отчасти такая позиция имела под собой реальную логическую основу: никто за всю историю института никогда не оформлял
изобретений, не будучи при этом хотя бы кандидатом медицинских наук. Хотя неоднократные попытки, тем не менее предпринимались. Мой начальник сказал мне, что,
вроде как, страдаю манией величия. Ибо из 500 научных сотрудников института, проработавших 20-30 лет в НИИ, как минимум 450 не имели даже одного изобретения.
Причем не только личного, но даже коллективного (в соавторстве с другими). Следует
отметить, что за 15 лет работы и он сам не имел ни одного изобретения. Можно отчасти понять его весьма ущемленное самолюбие, если молодой (не по календарному возрасту, а по сроку работы в НИИ) сотрудник уже спустя два года пытается оформить
какие-то там изобретения.
Пытаясь меня переубедить, мой начальник использовал самые различные аргументы: "это не изобретение, а ерунда какая-то" или "это давно уже всем известно, поэтому ваша идея и изобретением-то служить е может и т.д. и т.п.
Скептицизм патентоведа был вызван не анализом моих данных, а предварительной гипотезой: "этого не может быть, потому что быть не может". Да и не было прежде
никогда. Позиция патентоведа была столь жесткой и принципиальной (если только это
слово приемлемо в данном случае), что я понял полную неэффективность своего первого визита к ней. И уже после того, как я успешно защитил свою диссертацию, где я с
безупречной (по мнению оппонентов) математической точностью были описаны мои
новейшие методики лечения шизофрении, их несомненное и значительное преимущество по сравнению со всеми остальными, общепринятыми, я вновь отправился к патентоведу.
Второй раз она была ко мне значительно более лояльной. Но дала понять, что она
настолько загружена своими делами, что ей просто-напросто нет времени заниматься
моими делами. Пришлось сделать ей несколько небольших подарков, чтобы наше общение обрело серьезный и практический характер. В мой третий визит она объяснила
мне процедуру предварительной подготовки документов для оформления заявки на
изобретение.
В последующем я еще больше десяти раз посещал патентоведа, прежде чем она
разобралась в сути моих методик, тщательно проанализировала их эффективность с
помощью клинического и математического анализа. И оформила официальные сопроводительные документы к самой первой заявке.
В заявке были указаны многие статистические данные из моей кандидатской
диссертации. Например, что по данной методике (лечение острых приступов шизофрении) было пролечено 25 больных. Результаты этого лечения сравнивались с итогами
в других и контрольных группах по 25 человек в каждой. В общей сложности в диссертационном исследовании участвовало более 600 больных. Особой изюминой моего
изобретения было то, что однократно вводилась большая доза лекарства, а побочных
эффектов при этом было гораздо меньше и они были менее выраженными, чем при
назначении стандартной схемы лечения. Можно отметить и существенно меньшую болезненность моей методики для пациентов: стандартная схема предполагала проведение трех внутримышечных инъекций ежедневно. Только за один месяц лечения их
набегало более 90. Обычный курс лечения составляет 2-4 месяца. А при моей методике
больному за месяц производилось только 4 инъекции - т.е. в 22 раза меньше. Местные
осложнения были более безобидными и возникали в 5-10 раз реже. Выздоровление
наступало при меньшей месячной дозе лекарств на 2-3 недели быстрее.
Однако не всегда все было так хорошо и однозначно. В наш отдел терапии психических заболеваний съезжались самые тяжелые больные со всего Советского Союза.
Иначе говоря, те, на ком все местные врачи и научные светила поставили большой и
жирный крест окончательно и бесповоротно. Один из проблемных моментов лечения
больных шизофренией с продолжительностью заболевания десять-пятнадцать лет заключался в том, что организм больных переставал реагировать на какие-либо лекарства вообще. В любых количествах и сочетаниях. Количество же психиатрических коек
в нашей стране таково, что на них одновременно можно разместить только 1% от числа больных шизофренией. Поэтому держать до бесконечности в стационаре больных,
не поддающихся лечению, даже чисто физической возможности нет. Конечно, существовали некоторые способы преодоления терапевтической резистентности (устойчивости к лекарствам): электросудорожная и инсулинокоматозная терапия.
В первом случае с помощью разряда электрического тока, выбранного врачом
напряжения и длительности, значительно замедлялась активность клеток головного
мозга в целом. Но это было необратимое изменение, в ряде случаев довольно-таки выраженное и касалось оно абсолютно всех центров мозга, отвечающих за управление
всеми функциями организма. При этом также происходила определенная встряска
всего организма, изменяющая чувствительность клеток головного мозга к психотропным препаратам, применяемым при лечении острых и затяжных приступов шизофрении.
Во втором случае с помощью больших доз инсулина больной на некоторое время
(20-30 минут) вводился в искусственное коматозное состояние. При недостаточно
внимательном отношении к больному со стороны врача или среднего медицинского
персонала (медсестер) в ряде случаев происходил вывод больного из комы с некоторым
запозданием. Что приводило к декортикации больного (выпадению всех высших психических функций, отличающих человека от животного). В лучшем случае, происходил
мощный гормональный сдвиг, приводящий к быстрому и значительному увеличению
веса больного (на 20-50 кг). Для молодых женщин это непростой момент.
Все другие методы и способы борьбы с нечувствительностью организма к лекарствам желаемого результата не давали. Это была большая проблема в психиатрии. Я
подобрал в нескольких отделениях больных, которых врачи уже не знали, чем лечить.
И стал проводить в максимально осторожной и щадящей форме свое исследование.
Выяснилось, что при определенной дозе и схеме назначения некоторых новых препаратов (новых для СССР, а для Европы и Америки они были известны с 1970 года) удается добиться не только некоторого, но и значительного улучшения у самых тяжелых и
первоначально безнадежных больных. При применении моей методики проблемность
пребывания этих больных, как в стационаре, так и в домашних условиях уменьшалась
буквально в несколько раз. Сколько миллионов нервных клеток у родных больного при
этом сохранялось…
Но нечувствительность больного ко всем известным ведущим препаратам выявлялась далеко не сразу. Ясность картины возникала, чаще всего, после нескольких месяцев лечения в конкретном лечебном учреждении (больнице, центре, НИИ и т.д.). Из
районной (городской) больницы больной спустя 2-3 месяца переводился в областную,
из нее через 3-4 месяца в республиканскую, откуда больной попадал в Москву или Ленинград через 3-4 месяца. И нередко 2-4 месяца, проведенных в столичных клиниках,
почти ничего нового, к сожалению, к состоянию больного не добавляли. А драгоценное
время, да и здоровье уходило все больше и невозвратнее.
Однажды к нам на клиническую койку отдела поступил мужчина средних лет,
которого более трех месяцев лечили в НЦПЗ (Центре Психического здоровья АМН РФ
на Каширке). Его консультировало более десяти кандидатов медицинских наук и пять
профессоров. В день больному делалось от 5 до 15 инъекций самых различных препаратов и без всякого эффекта. Жена больного уже просила назвать ей какое-нибудь импортное лекарство, которое она может привезти из-за границы, что может помочь ее
мужу. Но никакого конкретного препарата ей не было названо.
После поступления в наш отдел больного поручили вести мне. Применяя одну из
своих новых методик, я добился улучшения в его состоянии уже через две недели.
Приехала целая делегация из НЦПЗ, которая не поверила жене больного, что в НИИ
психиатрии молодой сотрудник так быстро и вроде бы легко (два укола) добился ощутимого улучшения. И лишь беседуя больше часа с больным вся делегация вынуждена
была с удивлением развести руками, повторяя один за другим слово "чудо". Никак
иначе они не смогли объяснить то, что они видели.
Другая моя методика с достоверностью в 90% позволяла в течение одной недели
и с помощью всего одной инъекции четко и однозначно выяснить вопрос о том, следует ли лечить конкретного больного лекарствами или необходимо использовать нелекарственные методы. Это экономило силы больного, его родных, врачей, персонала, деньги государства. Учитывая, что в стране таких больных более 100 тысяч человек. И с
каждым годом становится все больше, можно себе представить о каких гигантских
суммах может идти речь. Один месяц пребывания больного на койке стоит государству не менее десяти тысяч рублей (дневной стационар обходится в 8000). Перемножаем 100000 на 10000 и получаем 100.000.000 рублей. И это, как минимум, за один год.
Правда, в отличие от своих западных коллег, я со своих изобретений не имел и
не имею ни копейки. Да и врачей, особенно жаждующих узнать о моих методиках лечения, как ни странно, практически нет. Даже те, кто работал со мной на одной территории и даже в одном из трех отделений, не стали себя утруждать ознакомлением с
ними. Собственно, на совместные институтско-больничные научные конференции, не
говоря уже о защите диссертаций, из 140 больничных врачей приходило иногда всего
2-3 человека. Остальные не считали нужным.
Единственным соавтором моих изобретений я указал моего профессора
Г.Я.Авруцкого. И не только в тех патентах, которые я начал оформлять еще при его
жизни (3 штуки), но и во всех остальных, имеющихся да данный день. И во всех, которые, возможно, еще когда-то будут. Это дань моей памяти и уважения этому удивительному и замечательному человеку, прекрасному организатору и великолепному
начальнику, талантливому ученому, гигантской и неординарной личности, неутомимому энтузиасту отечественной науки, привившему истинное профессиональное достоинство десяткам своих учеников. О соавторстве я сказал не случайно, так как с этим
вопросом ситуация имеется весьма неоднозначная.
Мой коллега по результатам своих научных исследований написал статью в
научный журнал. Так впереди его фамилии стояло еще 17 тех, кто о его исследованиях
вообще никакого понятия никогда не имел.
Когда я обратился за поддержкой к человеку, ставшего на место профессора (после его трагической смерти), то он сказал мне, что я должен вписать в соавторы чуть
ли не весь наш отдел и в том числе тех людей, которые мне постоянно и всячески прямо и косвенно мешали и вредили. Подобное положение дел не устраивало меня в
принципе. В итоге ни мой непосредственный начальник, ни исполняющий обязанности профессора в моих соавторах не оказались.
Более того, я предлагал целую серию совместных исследований одному руководителю отдела в нашем институте с тем, чтобы его самого и его некоторых сотрудников в дальнейшем вписать в соавторы в свои статьи и патенты. Но он категорически
отказался. В итоге у него за 25 лет работы в НИИ имеется лишь одно изобретение, а
десять остались без его имени и отсутствуют в его научном багаже достижений.
Постепенно накапливался опыт проведения исследований и оформления их результатов в статьи и материал для заявки на изобретение. При этом важно было правильно выбрать не только практически актуальное направление исследования, но и
интуитивно почувствовать его наиболее результативную суть. Потому что в большинстве случаев желаемых результатов первоначально ни в одном исследовании получить
не удалось. Или статистически они были недостоверными по своим отличиям с традиционными методами лечения. На каждую удачу было 10-20 неудач. Поэтому мне пришлось подключать к исследованию много больных с других отделений. И договориться
об этом порой было очень непросто, ибо загруженность обычного больничного врача и
так была очень большой. Анализ неудач давал тоже ценную информацию.
Эффективность и практическая полезность моих методик в последующем была
доказана самой жизнью. Хотя и до этого на институтских конференциях ведущие
профессора выражали мне большую благодарность за ценную и интересную информацию, что я им рассказал и показал на примере конкретных больных, пролеченных по
моим методикам.
Каждая методика требовала от меня предельной осторожности, потому что мне
хотелось, чтобы мои исследования никак не отразились отрицательно на состоянии
больных и физически и психически. Приходилось чаще всего или перестраховываться
на 200% или хотя бы по возможности подстраховываться от возможных осложнений и
тяжелых побочных эффектов. И я могу со спокойной совестью сказать, что ни одному
больному не был причинен какой-либо прямой или косвенный вред. Хотя выводить
больного из середины исследования - это всегда момент болезненный для доктора и его
работы. Это время, силы и нервы, потраченные напрасно. А такие вещи всегда неприятны и обидны.
Единственным утешением для меня было то, что еще и до этого меня жизнь приучила, что даже небольшие достижения давались мне только после долгой и напряженной работы. И поэтому рассчитывать на легкий и быстрый успех мне не приходилось.
После первой принятой заявки отношение патентоведа ко мне принципиально
изменилось хотя бы чисто внешне. И несмотря на то, что уже имеется больше 20 патентов, полученных мною, у меня есть еще задумки, как минимум еще на 20. Проблема заключается в том, что нет чисто физически достаточного времени для проведения
исследований на должном научном и практическом уровне. Да и помощников толковых и добросовестных пока не удается найти. Вот и остается только мечтать о собственной лаборатории и группе сотрудников-единомышленников. И копить данные о
результатах лечения своих больных.