Ольга Титова Ольга из шестого дома февраль_2015

Ольга Титова, литературный лицей
Юлька из шестого дома…
В последний день каникул мы сидели с подругой в старой беседке. Я
наговаривала сказки, а подружка с улыбкой записывала эти слова,
похожие на бред сумасшедшего, изредка щурясь на заходящее солнце.
Такие моменты были особенно дороги, ведь мы уже давно ничего не
делали вместе: не пели общих песен, не читали “наших” книг, и уже год
как не писали совместных стихов. Я широко улыбалась, как это могут
лишь большеротые клоуны, и растягивала строчку за строчкой. Мы
вместе старались вложить в эти строки как можно больше тепла, чтобы в
городе я их перечитывала, придя домой злая и уставшая, и вспоминала
о тех летних днях и вечерах, когда земля млела под солнечными лучами,
а люди, знакомые тебе с детства, рассказывали друзьям: “А вот
помнишь Юльку из шестого дома? Да, с косичками которая. Вот
непутёвая была. То упадёт с качели, то поцапается с кем. Уехала ведь,
ага. В городе теперь живёт, учится”. Я буду гладить эти серые листочки с
общими шутками, рисунками на скорую руку и верить в то, что моя
Палестина ждёт меня.
— Юльк, за тобой отец, — в двери показалась мама подруги.
И я вскочила так, словно я девятилетний ребёнок, не пришедший домой
до шести. Мысленно поругав себя за это и гордо выпрямившись, я
пошла к воротам, где меня ждал папа. И словно растеряла всё своё
бесстрашие и независимость, вся сжалась, будто нашкодивший котёнок.
Отец, старый, уже почти и седой, хмуро кивает маме подруги и хватает
меня за ухо:
— Ну-ка пойдём домой. У тебя ещё чемоданы не собраны, а ты сидишь
тут языком треплешь, глиста.
Сказать, что мой папа был остёр в своих выражениях, не сказать ничего.
Он мог шутя смертельно обидеть и поддеть самые потаённые страхи и
секреты. И меня, небольшую и худую, с торчащими ключицами и
острыми костями, всегда жутко оскорбляли его обзывательства. И
сейчас я шипела и извивалась в его руках, пытаясь высвободить ухо, как
десять лет назад, а он тащил меня домой. Как маленькую девочку. “Ну
ничего! — думала я. — “Завтра уеду в город, и пусть ждёт меня целый
год. И я ещё подумаю, возвращаться ли вообще”.
Притащив меня домой, отец ослабил хватку и вдруг неожиданно подул
на горячее ухо. Я обмерла, и большими глазами посмотрела на него. Он
как-то растерял свою грозность и злость и выглядел беспомощным и
несчастным:
— Юлька, ну ты чего так? Мне уже надоело кипятить для тебя чай.
Пятый раз.
Отец всегда был неуклюж в своих ласках и порывах. Если медведь
может задушить в своих объятьях, то отец выглядел смешно, когда
пытался играть идеального папочку. У него больше получались
стихийные телячьи нежности и очень домашние сюрпризы. Он не мог
мне читать сказки перед сном, но с лихвой восполнял это анекдотами.
Раньше, когда я была маленькой, ему было легче со мной. Сейчас на
него смотрела взрослая девушка со своими мыслями, уже не
смеющаяся над сальными шуточками. И мне казалось, что отец не знает,
как общаться со мной.
Мы не жили вместе с того момента, как родители развелись. Мне тогда
было одиннадцать, и я почти не приходила к отцу. А если и приходила,
то он садился в кресло, а я вставала рядом и начинала ругаться. Я
обвиняла его во всех наших бедах и несчастьях, в том, что не люблю,
когда меня называют по имени-отчеству, а отец слушал и чистил мне
апельсины. Я злилась, кричала на него, съедала апельсин и уходила,
громко хлопнув дверью. Лишь когда я поняла, что мама с папой не могут
жить вместе по моему велению, я стала относиться спокойнее к отцу и
даже начала его навещать по выходным. Но только что-то всё равно
казалось не тем, каким-то неправильным.
С этими мыслями я села на диван, а отец принёс мои любимые вафли и
чай. Горячий напиток словно разогрел нас, и через минуту мы уже о чёмто говорили. Отец обещал помогать мне, он говорил, что всё будет
хорошо, а я кивала. Но не верила же.
Мы должны были друг другу. Должны были просить прощения и обещать
друг другу не допускать прежних ошибок, но я понимала, что никто
ничего не собирается исправлять, и все слова не более чем лишние
звуки. Отец врал, и знал, что врёт. Я понятия не имела — себя он так
пытается утешить, или меня, но ложь хорошо чувствовалась.
Я должна была ему искренностью и любовью, должна была научиться
верить его словам, а не сидеть с кислой миной. Мы оба были виноваты и
осознавали свою вину, но не торопились исправлять, глядя на себя и
свои мысли как сторонние зрители.
Через полчаса мне надоел наш разговор, и я пошла спать.
Отец всегда был неуклюж в своём смущении и провожал меня до
спальни взглядом трепетной лани. Казалось, что сейчас он подберёт
нужные слова и скажет то, что я так долго ждала, и даже сделает шаг
вперёд…
— Ты не замёрзнёшь на втором э? Я могу одеяло принести.
Я облизываю сухие губы, поворачиваюсь, отрицательно мотаю головой и
поднимаюсь на чердак.
Каникулы уже закончились, а я так и не смогла сказать ничего важного.
Завтра в десять часов утра мой автобус, и я уеду в город, не зная, когда
смогу вернуться сюда. Утром, когда я буду спать, отец встанет рано, ещё
до восхода солнца, сходит в круглосуточный магазин и купит мне
апельсины. Он пройдёт мимо ранних бабушек не поздоровавшись, и они,
обидевшись, нарочито громко заведут подобный разговор:
— А вот помнишь Юльку из шестого дома?
— Какая?
— Да с косичками которая.
— Вот непутёвая была. То упадёт с качели, то поцапается с кем.
— Уехала ведь, ага. В городе теперь живёт, учится.
— Ба, а как же её батя? Один ведь теперь остался?
— Да кого это волнует? Кому нужен-то этот идиот? Семью бросил.
Девочка сама по себе была, мать работала.
Отец на них обернётся и, обозвав беззубыми старыми кошёлками,
пойдёт домой. Он с ними ещё разобрался бы, но меня надо успеть
застать до того, как уеду. Старушки от возмущения пооткрывают рты и,
продемонстрировав свои трухлявые зубные пеньки, будут ещё долго
голосить, вспоминая, как мы их обижали и не уважали всё это время.