Материал опубликован в книге "История отечественной и

Материал опубликован в книге "История отечественной и мировой психологической
мысли: Постигая прошлое, понимать настоящее, предвидеть будущее: Материалы
международной конференции по истории психологии «IV московские встречи», 26—29
июня 2006 г." / Отв. ред. А.Л. Журавлев, В.А. Кольцова, Ю.Н. Олейник. М.: Издательство
«Институт психологии РАН», 2006. С. 447 – 452.
Д.А. Агапов
НАРРАТИВНЫЙ ДИСКУРС КАК МЕТОД ИСТОРИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Согласно Д. Брунеру, наука о психике служит примером раздвоения между
гуманитарной фразеологией и естественнонаучным стандартом, т.е. существование в двух
познавательных режимах приводит к двум способам познания: один –
«парадигматический, или логико-сциентистский, пытается осуществить идеал
формальной математической системы описания и объяснения»; второй – «нарративный»
способ познания наделяет мир смыслами (Bruner, 1986, с. 13). При этом нарративное
познание
требует не правды, а правдоподобия и обеспечивается воображением,
наполняющим окружающий мир образами фантазии. Подробно методология
непарадигмальной науки Д. Брунера и место нарратива в психологическом знании
раскрывается в книге В.А. Шкуратова «Историческая психология» (Шкуратов, 1997).
Шкуратов подчеркивает, что «в рассказе задействованы модели многократного описания
мира в аспекте интенциональности. Но нарративная история – это не модель; это –
ситуативные установления (instation) модели. Нарративный способ познания, столь же
универсальный, как парадигматический, наделяет мир смыслами и требует не правды, а
правдоподобия» (там же, с. 167).
Нарратив движется в иной нормативной плоскости, чем логическая мысль, которая
выбирает между ложью и правдой, но, тем не менее, его задача – обеспечить смысловую
преемственность
человеческой
жизни.
«Функция
повествования
находить
интенциональное состояние, которое смягчает или, по крайней мере, делает понятной
отклонение от канонической культурной схемы» (Bruner, 1990, с. 50). Пространство
нарратива как правило создается постоянным сопоставлением индивидуальных случаев, о
которых повествуется, с нормативными культурными состояниями. «Понять, что такое
культурная нормативность в повествовании непросто, поскольку наша деонтология
привязана к логическим разделениям истинного – ложного, реального – нереального,
существующего – несуществующего <…> Случай – сам по себе явление уникальное и
отклоняющееся, а повествование – всегда о происшествиях (случаях). Модель
повествования и ее отклоняющаяся иллюстрация создаются в нарративе на ходу. То, что
объединяет персонажи внешне, есть сюжетная рамка – норма, а внутри их культурное
сознание» (там же, с. 163).
Одно из назначений нарратива – это редукция конфликта. Брунер видит в
нарративе универсальное
стремление
человека к воплощению, т.е. нарратив как
повествовательный текст объединяется с ролевым сценарием, что позволяет включить в
нарратологию теорию ролей. Брунер сопоставляет две фундаментальные метафоры:
«человек – текст» и «человек –роль» как социальные модели жизненного пути. Известно
сколько коллизий происходит из-за столкновения жестко предписанного ролевого
поведения и спонтанной игры, т.е. противоречий письменного и дописьменного сознаний.
Брунер этого как бы не замечает, так как для него «незаметная подмена текстологических
измерений (не преодолимых для классического гуманитария, запертого в своей «книжной
крепости») схемами ролевой теории означает возврат к экспериментально-эмпирической
практике неклассического гуманитария – психолога» (цит. по: Шкуратов, 1997, с. 164).
Гуманитарные науки самоопределяются в своей направленности на формирование
личности, находящегося в потоке жизни, представляют собой компромисс между
процессом самовыражения и его опосредованием, поэтому отличаются насыщенностью
смыслами, нарративной формой и адресностью.
Для того чтобы обосновать переход от герменевтики как методологической
основы психологических исследований художественного текста к нарративнодискурсивному методу, необходимо выявить отличия этих методов.
Г.Г. Шпет связывает принципы герменевтики с трактовкой слова как наиболее
универсального выражения действительности в историческом самосознании. Он исходит
из того, что природа понимания социальна, поскольку всякое сообщение предполагает
реальную коммуникацию. В то же время содержанием сообщаемого является не
психологическое представление индивида, а предметное значение тех знаков, которые
выступают социально-культурными средствами выражения и сообщения. Отсюда
становится ясным, что «теория знака со своей материальной стороны и есть ничто иное,
как теория социального предмета» (Шпет, 1989, с. 230). Раскрытие природы понимания,
таким образом, связано с выявлением перехода от знака к значению и смыслу.
Проблема интерпретации решается у Шпета посредством раскрытия дуализма
однозначного и многозначного истолкования текста. Он решительно защищает принцип
однозначного толкования, ибо слово как находящееся в определенном контексте «должно
иметь не только значение, как знак, но должно еще прикрывать собою самое ratio, как
смысл» (там же). В работе Г.Г. Шпета «Герменевтика и её проблемы» философские задачи
гуманитарных наук раскрываются
как задачи общечеловеческие. По Шпету,
герменевтика – это учение об истолковании, которое строится на основе социальных
актов понимания и взаимопонимания.
Согласно Х.Г. Гадамеру, понимание внерационально, немеханично, целостно:
«…понимая, что говорит искусство, человек недвусмысленно встречается с самим собой
<…> Язык искусства обращен к интимному самопониманию всех и каждого» (Гадамер,
1991, с. 263).
Цель интерпретации Гадамер усматривает не в «воспроизведении», а в
«произведении» смысла, или иначе, свою основную задачу философская герменевтика
видит не в реконструкции замысла, а в конструкции смысла, таким образом, по Гадамеру,
подлинное понимание является не только репродуктивным, но и всегда продуктивным
процессом. Оно требует учета исторической дистанции между интерпретатором и
текстом, всех исторических обстоятельств, непосредственно или опосредствованно их
связывающих: «сущность исторического духа заключается не в восстановлении
прошедшего, а в мыслящем опосредовании с современной жизнью» (там же, 1991, с. 329).
Нарратив следует рассматривать как модель экспериментального освоения мира; это
всегда раскрытие взаимоотношения между рассказом и жизнью, выявление специфически
нарративных способов осмысления мира, а дискурс – это специфический способ, или
правило организации речевой деятельности (письменный или устный), таким образом,
нарративно-дискурсивный анализ – это метод, позволяющий рассмотреть нарратив как
специфический способ дискурсивного моделирования реальности.
В работе И.В. Саморуковой «О понятии “дискурс” в теории художественного
высказывания» дается определение дискурса: «Дискурс – это язык в том виде, в каком он
используется говорящим субъектом» (Саморукова, 2001, с. 98). Автор выделяет три
основных направления исследования дискурса: 1) социолингвистические исследования,
сосредоточивающие внимание на том, как члены социума используют язык,
превращающийся при этом в дискурс (социолект); 2) прагматические исследования
(Ч. Моррис; Ч. Пирс; Дж. Остин), рассматривающие дискурс как эстериоризированную
«речь», поступок, «речевой акт» (субъект высказывания в этой теории – это
осведомленный в логике и риторике «хозяин» своих слов и источник смысла); 3) анализ
дискурса (АД) и автоматический анализ дискурса (АДД) (М. Бахтин; Ж. Лакан; Ф. де
Соссюр; М. Фуко и др.). По мнению представителей последней школы, субъект дискурса
не только не является его «хозяином» и источником смысла, но сам оказывается
формируемым дискурсом и расщепленным в пространстве сложных отношений языка и
интердискурса (там же). Дискурс в классическом структурализме представлен виде
системы «личных» и «неличных» знаков. Он являлся последним уровнем, доступным для
структурного анализа. Саморукова цитирует Р. Барта: «И действительно, смысл в
повествование может внести только тот мир, который им пользуется: по ту сторону
повествовательного (он же дискурсивный) уровня начинается мир, иначе говор, другие
системы (социальные, экономические, идеологические), единицами которых служат уже
не только одни рассказы, но и элементы, принадлежащие иной субстанции (исторические
факты, социальные детерминации, типы поведения и т.п.)» (цит. по: Саморукова, 2001, с.
101).
В
нарратологии
(теории
повествования)
нарративный
уровень
противопоставляется дискурсивному как высший; дискурс художественного текста
определяется здесь как подчиненный эстетической коммуникации и включающий в себя
«дискурс нарратора» (говорящего) и «дискурс акторов» (персонажей), а «история»
предстает как мир рассказываемый и мир цитируемый. «Иными словами, “история” как
бы вырастала из дискурсов и принадлежала уже не к области речи, а к области сознания»
(там же). В.И. Тюпа объясняет «”эстетический дискурс” как актуализацию личностью
своей целостности, которая достигается тем, что этот дискурс предлагает не новую
ментальность (героическую, трагическую, идиллическую и т.п.), а новый язык для ее
актуализации» (там же, с. 102). Полемизируя с ним, Саморукова разъясняет: «В
целостности субъекта высказывания, в словесном искусстве реализуются отношения
“неслиянности
–
нераздельности”
дискурсивного
(готового,
“взятого”
из
неотрефлектированных в высказывании речевых практик, дискурсов) субъекта и
индивидуального творческого неповторимого Я» (там же, с. 103).
В своем понимании дискурса Саморукова ближе к концепции М. Фуко: «Это
контролируемый властью механизм порождения речи, формирующий значения и
представления о реальности и тем самым полагающий ее» (там же).
И.В. Саморукова предлагает схему, позволяющую наглядно представить природу
художественного в артефактах словесного искусства: «Архетип (древнейшая модель,
нарратив) – дискурс (речевой жанр) – метанарратив (ведущий, глобальный дискурс) –
художественное высказывание как деятельность – художественное высказывание как
произведение» (Саморукова, 2002, с. 100).
При рассмотрении обсуждаемой проблемы нельзя обойти литературнотеоретические взгляды Р. Барта. Он пишет: «Будучи названа, любая реальность
превращается в знак этой реальности, в условную этикетку, под которую подходят все
явления данного рода: номинация не “выражает”, а как бы “изображает” свой предмет
<…> “Исторический” смысл произведения есть результат его интенциональности:
интенция как бы напрягает текст изнутри, создает его устойчивую смысловую структуру,
закрепляемую в системе персонажей, паррадигматике и синтагматике сюжета и т. п.
Понять исторический смысл произведения, значит, вжиться в эту структуру, увидеть мир
глазами произведения, заговорить на его языке, подчинить себя заложенному в нем
чувству жизни» (Барт, 1989, с. 33). Задачей исторической науки, как считает Барт,
является реконструкция исторических смыслов литературы, своего рода воскрешение
забытых языков, на которых написаны произведения ушедших эпох. Барт развивает очень
важную мысль: «Между тем, наряду с устойчивым историческим смыслом, произведение
несет в себе множество подвижных, изменчивых “трансисторических” смыслов, которые
подлежат уже не реконструкции, а производству со стороны читателей <…>
Произведение исторично, но в то же время анахронично, ибо, порвав историческую
пуповину, немедленно начинает бесконечное путешествие сквозь историю; оно
“символично”, ибо никакая история не способна исчерпать его бесконечной смысловой
полноты» (там же, с. 34).
Бартовское понятие «произведение» в целом соответствует фено-тексту (различные
типы дискурса, любые словесные произведения, по Кристовой), а текст – «гено-тексту»
(не структурированная смысловая множественность). Таким образом, текст – это
пространство, не поддающееся ни классификации, ни стратификации, не знающее
нарративной структуры, пространство без центра и без дна, без конца и начала. Барт
пишет: «Позволяя произведению увлечь себя, мы совершенно бессознательно усваиваем и
всю его тонику, а вместе с ней и тот “порядок культуры”, манифестацией которого
является это произведение…» (там же, с. 42).
В научной литературе проводится различение исторического нарратива и
неисторического текста. Эту тему затронул А. Эткинд в статье «Новый историзм. Русская
версия» (Эткинд, 2001). Он выдвинул оригинальную идею о том, что историческое и
художественное (литературное) повествование, или текст, отличаются друг от друга
только тем, что в одном есть сноски, а в другом – нет. Он пишет: «Историческую прозу
можно представить как сочинение историка, очищенное от кавычек и ссылок. Процесс
этот вторичен: ссылки сначала на подготовительном этапе были, <…> но потом писатель
от них избавился» (там же, с. 22). Автор предлагает любое литературное произведение
рассматривать в контексте той исторической ситуации, в которой оно было создано,
утверждает, что исторический и художественный текст не значим вне дискурса, и текст,
включенный в дискурс, «оказывается субъектом истории» (там же, с. 17). И далее
делается вывод, что архивное пространство культуры выстраивается из актов чтения,
поэтому все дело кроется в интерпретации того, что представляется важным в тексте, а не
в знании, что известно в тексте, а что – нет. Эткинд исходит из того, что текст творит
историю, т. е. является
ее «медиатором». Концепция А. Эткинда подробно
рассматривается С.В. Соловьевой в работе «Индивидуальная форма историчности».
Интересны также доводы американских психологов Б. Слугоского и Дж. Гинзбурга
(Ильин, 2001). Из приводимых ими примеров видно, как художественные фикции
связываются с социально обусловленными и культурно-идеологическими установками.
Исследователи уравнивают объяснительную речь литературных персонажей с
высказыванием реальных людей.
По мнению П. Рикера (1985)
наше представление об историческом времени
зависит от тех нарративных структур, которые мы налагаем на наш опыт.
«…Вымышленный рассказ – в плане самого искусства композиции – несет в себе более
богатую информацию о времени, чем рассказ исторический» [цит. по: Ильин, 2001, с.
144).
Историк Х. Уайт (1978) утверждает, что историки, рассказывая о прошлом, до
известной степени заняты нахождением сюжета, который смог бы упорядочить
описываемые ими события в осмысленной связной последовательности.
Психологические исследования дискурса отечественными психологами посвящены
общим вопросам организации дискурса, методическим подходам к его изучению,
экспериментальным и научно-практическим разработкам, касающимся дискурса СМИ и
речи в непосредственном общении. В этом плане примечательна работа С.И. Сметаниной
«Медиа-текст в системе культуры. (Динамические процессы в языке и стиле
журналистики конца ХХ века)» (Сметанина, 2002), в которой автор исследует явление
деконструкции в газетно-публицистическом стиле, постмодернистской ситуации в медиатекстах, а также рассказывает о технике постмодернистского письма в текстах массовой
коммуникации.
Анализу дискурса СМИ посвящена работа В.А. Цепцова «Композитный тренинг
символьно-конструктивной деятельности: эмоциональная насыщенность информационного
сообщения в СМИ» (Цепцов, 2002). Автор выделяет два плана исследования: первый дает
представление о практической реализации символьно-конструктивной деятельности в
ходе композитного тренинга, второй связан с определением символьно-конструктивного
действия в рамках текста СМИ.
Эти исследования непосредственно пересекаются с теоретическими разработками и
практическими рекомендациями современных психологов, представителей так
называемого «социологического конструктивизма», которые для обоснования своей
теории личности, обращаются к концепции текстуальности мышления, постулируя
принципы самоорганизации сознания человека и специфики его личностного
самополагания
по
законам
художественного
текста.
Усилия
социальных
конструктивистов направлены на изучение дискурсивного конструирования реальности,
раскрытие процессов, посредством которых люди конструируют мир и самих себя с
помощью языка. Исследователи надеются, что разъяснение общепринятых допущений
может помочь людям освободиться от принимаемого ими на веру. Они пытаются понять,
как люди приходят к описанию их психической жизни теми способами, какими они это
делают, и реализуют их таким образом, что эти конструкции обретают реальность не
только для них самих, но и для других. Представители психологии социального
конструктивизма К. Дж. Джерджен и Р. Харри в своих работах анализируют движение
социального конструктивизма в современной психологии, раскрывают методологию этого
направления и формулируют
рекомендации для социально-психологического
исследования (Социальная психология…, 1995).
Из зарубежных психологов можно также отметить Джонатана Поттера, который
использует дискурс-анализ как метод исследования естественно-протекающей речи.
Пример нарративно-дискурсивного анализа дан в работе Н.Н. Козловой
«Прагматические аспекты выражения в наивном письме». Она пишет: «Исследуя
нарратив, можно задаться целью прорваться к подлинной реальности, которая стоит за
текстом <…> По тексту мы можем реконструировать когнитивно-нормативные схемы и,
естественно, картографию повседневной жизни» (Козлова, 2001). Автор замечает, что
нарративный анализ тридцатилетней давности был классическим в том смысле, что
исследователей интересовало, в первую очередь, то, о чем повествовал рассказчик, и
оговаривается, что постнеклассические подходы такой анализ не отменяют, но
современный исследователь должен обращать внимание, главным образом, на то, как
сделано повествование, пытаться понять и объяснить, как производятся и воспроизводятся
социальные представления, а значит, сама социальная реальность. Он должен понять,
какова конструкция повествования, какие в нем можно обнаружить социальные
классификации, метафоры и клише, рассматривать повествование как социальную
конструкцию. Именно в таком подходе и состоит главное отличие нарративнодискурсивного метода от метода герменевтики.
Литература
1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика / Пер. с фр. М., 1989.
2. Гадамер Х.Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.
3. Ильин И.П. Постмодернизм: Словарь терминов. М., 2001.
4. Козлова Н.Н. Прагматические аспекты выражения // Смысл и выражения:
контраверзы современного гуманитарного знания / Сб. статей и выступлений. Самара,
2001. С. 193 – 205.
5. Саморукова И.В. О понятии «дискурс» в теории художественного высказывания
// Вестник самарского государственного университета. Самара, 2001. С. 97 – 111.
6. Саморукова И.В. Дискурс – художественное высказывание – литературное
произведение: типология структуры эстетической деятельности. Самара, 2002.
7. Сметанина С.И. Медиа-текст в системе культуры (динамические процессы в
языке и стиле журналистики конца ХХ века). СПб., 2002.
8. Социальная психология: саморефлексия маргинальности / Хрестоматия. М.,
1995.
9. Цепцов В.А. Композитный тренинг символьно-конструктивной деятельности:
эмоциональная насыщенность информационного сообщения в СМИ // Психологические
исследования дискурса / Сб. научн. трудов. М., 2002.
10. Шкуратов В.А. Историческая психология. М., 1997.
11. Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы // Контекст, 1989. М., 1989. С. 249 –
270.
12. Эткинд А. Новый историзм, русская версия // Новое литературное обозрение. №
47. 2001. С. 22 – 33.
13. Bruner J. Actual Minds, Possiblee Worlds. Cambridge (Mass); London, 1986.
14. Bruner J. Acts of Meaning. Cambridge (Mass); London, 1990.