Священная книга оборотня: антипутинский манифест или

Александр Антоновский
Священная книга оборотня: антипутинский манифест или
экзистенциальная притча?
Рецензия на книгу В. Пелевина «Священная книга оборотня». М. Эксмо, 2004, 384 стр.,
ISBN: 5-699-08445-2
Последний роман Виктора Пелевина, вышедший недавно в издательстве Эксмо
«Священная книга оборотня» уже получил самые разные, но удивительно неадекватные
отклики. Отсутствие сколько-нибудь прозрачных интерпретаций как замысла, так и
отдельных пассажей, не просто вызывают недоумение, они закрывают мировоззренческие
и онтологические предпосылки всей пелевинской мысли, которые собственно и имеет
смысл обсуждать – безотносительно к тем случайным формам незамысловатого сюжета
романа, которые выбрал автор для своего манифеста. Именно простота сюжета вуалирует
глубину, а зачастую – и известную «реакционность» авторских постулатов.
Для тех, кто не читал
Если коротко, сюжет таков: главная героиня романа – родившаяся две тысячи лет
назад в Китае лиса-оборотень по имени А Хули живет виртуальной проституцией,
порождая в сознании клиента иллюзию интимной близости. (В скобках заметим, что
иллюзорность близости и любви станет ведущим мотивом книги). Такая (парадирующая
платоническую любовь) продажа образов осуществляется при помощи хвоста, своего рода
транслирующей образы антенны, навевающей или скорее возвращающей клиентам их
самые смелые фантазии. Превратности жизни виртуальной проститутки сводят ее с
генералом ФСБ. Молодой генерал, статный красавиц, великолепный любовник и по
совместительству – волк-оборотень, представляет интеллектуально хотя и не очень
продвинутого, но временами довольно остроумного выразителя христианскопатриотических идей и риторики, живет, однако, по законам своей стаи, и, буквально,
доит дающую нефтяное молоко корову-Россию, убеждая ее такими поэтическими
словами:
«Слышишь пестрая корова! Я знаю, надо совсем потерять стыд, чтобы снова просить у тебя нефти. Я
и не прошу. Мы не заслужили. Я знаю, что ты про нас думаешь. Мол, сколько ни дашь, все равно
Хаврошечке не перепадет ни капли, а все сожрут эти кукисы-юкисы, юксы-пуксы и прочая саранча,
за которой не видно белого света. Ты права, пестрая корова, так оно и будет. Только знаешь что…
Мне ведь известно, кто ты такая. Ты – это все, кто жил здесь до нас. Родители, деды и прадеды, и
раньше, раньше, раньше … Ты – душа всех тех, кто умер с верой счастье, которое наступит в
будущем. И вот оно пришло. Будущее, в котором люди живут не ради чего-то, а ради самих себя. И
знаешь, каково нам глотать пахнувшие нефтью сашими и делать вид, что мы не замечаем, как тают
под ногами последние льдины? … Получается, на самом деле жила только ты, пестрая корова. У тебя
было ради кого жить, а у нас нет… У тебя были мы, а у нас нет никого, кроме самих себя. Но сейчас
тебе так же плохо, как и нам, потому что ты больше не можешь прорасти для своей Хаврошечки
яблоней. Ты можешь только дать позорным волкам нефти, чтобы кукис-юкос-юкси-пукс отстегнул
своему лойеру, лойер откинул бы шефу охраны, шеф охраны откатил парикмахеру, парикмахер
повару, повар шоферу, а шофер нанял твою Хаврошечку на час за полтораста баксов. И когда твоя
Хаврошечка отоспится после анального секса и отгонит всем своим мусорам и бандитам, вот тогда,
может быть, у ней хватит на яблоко, которым ты так хотела для нее стать, пестрая корова.»
(В.Пелевин. Священная книга оборотня. С. 252)
(Этот образ безропотной коровы-России, более неспособной прорасти яблоней для столь
же трогательной Крошечки-Хаврошечки можно причислить к наиболее мощным
изобретениям автора.) Встреча с лисой приводит к космически-неземной, но трагической
любви между обортнем-лисой и оборотнем-волком. Попытка лисы перевести любовь из
виртуальной в физическую (лисий поцелуй) «расколдовывает» волка-обортня,
превращающегося, правда, не в принца, а в черного пса, которого тотчас изгоняют из стаи.
Любовь между ним и лисой становится невозможной, поскольку причинное место
превращается в когтистую пятую лапу. Лиса, наконец, открывает ему свою тайну о том,
что она – вовсе не пятнадцатилетняя гейша, носительница древнейшей китайской
традиции, которая не содержит ничего (и это «ничего» - фундаментально), кроме
ожидаемого пришествия то ли сверх-оборотня, то ли пса-конца, фигурировавшего еще в
романе «Дженерейшен Пи». Оборотень-пес полагает, что он и есть «пес-полный-конец»,
возвращается на государственную службу и приходит всем (в особенности – Татарскому,
герою того же прошлого романа и надоедливым мухам). Лиса, правда, не без оснований
полагает, что именно она является сверхобортнем.
Интерпретация I, «пес-конец» и путинская революция.
Роман Пелевина, как всегда, перенасыщен образами и философскими аллюзиями.
Главный образ, лиса, от лица которой и ведется все повествование, образ – чрезвычайно
насыщенный, притягательный и романтический, правда (может быть, именно поэтому)
своим собственным лицом она как раз и не обладает. И не просто, потому что она –
оборотень. Единственное, на что она способна – это под своим именем транслировать
чужие взгляды. И видимо, не очень доверяя понятливости читателей, Пелевин дополняет
это рядом очевидных деталей, призванных подчеркнуть аллегорию:
хвост-антенна,
высылающий ожидаемые клиентами образы, виртуальная продажность, отсутствие
субстанциального содержания. Одним словом, лиса – это откровенная аллегория
массмедиа. Поэтически-красноречивая,
она способна лишь воспроизводить –
приукрашивая и усиливая – менталитет собеседника. Она, как верная представительница
обеих древнейших профессий, оказывается своего рода резервуаром – как в сексуальном
(вместо детородного органа у нее эластичный мешочек-симулякр), так и в ментальном
смысле. Сквозная у Пелевина тема пустоты, ничто, всплывает здесь в довольно
неожиданном – массмедийном контексте. Ментальная непорочность, или лучше сказать
всеядность идейного восприятия Лисы лишний раз подчеркивается внешней детскостью
образа. И уже можно не добавлять, что «детскость» и «чистота» – лишь средства
внушаемыми массмедиа иллюзии собственной непорочности, в сущности лишь
добавляющие эпила и атрактивности, столь ценящиеся клиентами в обеих этих сферах
древнейших услуг. В действительности же речь, конечно, идет о программном отсутствии
сколько-нибудь стабилизированных ценностей, или точнее будет сказать так: главная
транслируемая ценность – абсолютная пустота. Лиса – всего лишь передатчик, символ
массмедийной трансляции. Уже одно ее имя А Хули вызывает в сознании что-то вроде
синонимичного «а по фигу».
(Справедливо не ожидая от не слишком образованных российских журналистов
особой догадливости, Пелевин дал небольшую подсказку: «Все что я думаю о
журналистах, я выразил в этом романе». Правда и это им не помогло).
Неожиданно вспыхнувшая взаимная страсть к волку – «оборотню в погонах» должна была бы показаться вдумчивому читателю вполне логичной. Да и как по-другому
могла бы относится китаянка-лиса, вероятней всего воспитанная в конфуцианских
традициях, к наделенным государственной властью «волкам позорным»? Да и способны
ли российские массмедия не любить власть? Все транслируемые хвостом-антенной
образы, которые лиса посылает своим клиентам (ну, конечно же, нам зрителям и
читателям – адресатам массмедиа) естественно, иллюзорны, и как всякая массмедийная
(«трансцендентальная»?) иллюзия, и по самому своему понятию древнейшей профессии
должна соответственно оплачиваться (вспомним об эластичном мешочке вместо
детородного органа).
«У нас, лис, есть один серьезный недостаток. Если нам говорят что-нибудь запоминающееся,
мы почти всегда повторяем это в разговоре с другими … К сожалению, нам ум – такой же симулятор,
как кожаный мешок-уловитель у нас под хвостом. … Лисий ум просто теннисная ракетка,
позволяющая сколь угодно долго отбивать мячик разговора на любую тему. Мы возвращаем людям
взятые у них напрокат суждения …» (В.Пелевин. Священная книга оборотня. С. 159)
Волк,
очевидно,
выражает
властно-олигархическое
и,
определенно,
коррумпированное начало. Отношение между символизируемой волком властью и
виртуально-массмедийно-ценностно-проституированным началом в лице лисы поначалу
абсолютно безоблачны. Волк «любит» лису, лиса отвечает взаимностью. Власть любит
(имеет) массмедиа, массмедиа любят (имеют) власть. Ведь и сам любовный акт, – всего
лишь временное заполнение мешочка-симулякра под хвостом у лисы. В сущности, лиса
не имеет пола. Любовь обоих, как и сама их природа, возможна лишь виртуально:
подлинный оргазм достигается лишь сплетениям хвостами-антеннами (по Пелевину,
«хвостоблудие») и всегда сопровождается массмедийной визуализацией.
Идиллия союза волка и лисы (аллюзия ельцинского-олигархическего брака между
властью и прессой) непрочна как все великое. Но ее неизбежный крах означает и
высвобождение из-под власти стаи-семьи. Поцелуй принцессы расколдовывает принца, и
благодаря воздействию «старшей демонической сущности» (т.е. под воздействием
всеведующих, всесильных и всеприсущих массмедиа) дикое чудовище оборачивается
легко узнаваемой особой:
«Александр был неузнаваем … теперь на нем была не форма генерала, а темно-серый пиджак и
черная водолазка … глаза стали ближе друг к другу и выцвели. И еще изменилось их выражение – в них
появилось отчаяние, уравновешенное яростью, думаю только я бы смогла разложить на эти составные части
его внешне спокойный взгляд. Это был и он, и не он. Мне стало страшно» (В.Пелевин. Священная книга
оборотня. С. 283)
Тут нужно сказать, что семантика собачьей «доместикации» иногда вводит в
заблуждение. Здесь, скорее были бы уместны другие коннотации: песьи головы
опричников или иезуитские «псы господни». Стая-семья пытается уничтожить черного
пса, вгоняя в него серебряные пули, но и пес-«конец» задействует тайное оружие, а
именно – вертикаль власти, метафорически представленную Пелевиным в виде собачьего
детородного органа, в силу своего рода сверхъестественной мутации принявшего форму
пятой лапы. И в первую очередь «пес-конец» приходит, как и следовало ожидать,
Татарскому (собирательный образ медиа-магната и политтехнолога) и надоедливым
мухам (возможно, команде НТВ-ТВС). О том, что прежняя любовь к Лисе (массмедиа)
становится невозможной ясно без комментариев. Корову-Россию, правда, продолжают
доить прежние «оборотни-в-погонах», делая это еще более эффективно и интенсивно.
Приговором звучит лисье признание: «я думала ты остроглазый лев, а ты – слепая
собака».
Видимо, именно в силу прозрачности напрашивающейся морали и остался
нераспознанным дизайн пелевинского проекта. Итак, первый промежуточный и,
откровенно говоря, не очень оригинальный вывод из всей предложенной интерпретации
может звучать примерно так: пятая ли лапа властной вертикали, массмединая ли хвостантенна – все это средства «овладения» (в обоих смыслах слова) сознанием обывателя.
Впрочем, этот роман, безусловно, утверждает и невозможность подлинной связи
между властью (Александр) и прессой (Лиса). Собственно, отсюда проистекает метафора
хвоста как паллиативного средства любви. Настоящий мужской медиум любви в силу
произошедшей с ним трансформации используется отныне уже явно не по назначению.
«Пятая лапа» - это и есть та загадочная вертикаль власти, которой всех можно прижать к
ногтю (когти-то растут на причинном месте). Но вот «овладеть» прессой благодаря ей уже
не удается. Отсюда и второй напрашивающийся вывод: нынешняя власть – всего лишь
массмедийная креатура, ибо массмедиа – вот подлинный сверхоборотень, «высшая
сущность», своими смертельными поцелуями, превращающей львов в ручных шариковых.
Интерпретация II: «Священная книга оборотня» - философский
энигматический квест
И как всегда, – и в этом прелесть пелевинских семантик – поверхностность
скрывает глубину. Значение имени А Хули, возможно, следовало бы понимать в ее самом
прямом значении («не-рожденная», так сказать «а-хульная»). И это, на первой взгляд,
проистекает из самой концептуальной основы романа, ведь это имя как бы указывает на
отсутствие, а может и отрицание самой функциональности причинного места как
такового. Однако же подлинная семантика как раз и дает ключ к своим референциям: весь
секрет в английском «wholly», что значат: «целостно», «едино», в конечном счете бытийственно», а предшествующее «А» (роман собственно и начинается спекуляцией по
поводу необходимости этой вводной «А»), конечно же, указывает на свойственные
европейским мыслителям (от Гегеля до Хайдеггера и Сартра) попытки идентификации
бытия и ничто, которые ведь всегда концептуализировались как противоположности
всему насущному, наличному, заботе, пространственно-временной ситуативности – т.е.
всем неподлинным модусам существования.
Поначалу Волк-Александр предстает в образе ницшеанского аристократа «по ту
сторону добра и зла». Само его имя – красноречивое подтверждение такой интерпретации.
В этом-то и коренилось его величие. Лишь в таком экзистенциальном модусе свободы от
«других», от «man», от «народных нужд» и чаяний, в модусе безразличия к ресентименту
толпы судьба могла свести его с А Хули – воплощением бытия-ничто-традициимудрости. И по иронии судьбы именно «английский аристократ» объясняет Александру
ницшианский смысл этой сущности сверхоборотней: тот факт, что их «не занимают
пустяки…», что «они вообще не замечают миражей», что «у них вообще нет идеологии».
Но именно лисы охотятся на аристократов. Прежде Александр жил в свободной стае, но,
прикоснувшись к устам любимой – к началам воплощаемой ею мудрости, переродился.
Речь, здесь уже не о «псе» на страже
«религиозных», «традиционных» или
«государственных» ценностей – т.е. об опричнике или иезуите. Речь идет о чем-то
принципиально другом. Некогда Александр был самодостаточной личностью,
принадлежал самому себе, но благодаря этому лисьему «поцелую вечности» растворился
в другом ("это было он и не он" – пишет Пелевин), ведь в этом собственно и полагают
сущность любви, а по Пелевину, следует усматривать всего лишь символику собачьей
преданности. Подлинная любовь отныне становится невозможной. Пес – здесь символ
преданности Другому, плебсу, толпе, и эта хайдеггеровская забота влечет его все дальше
и дальше, в Ent-Fernung):
«В первые дни он много бегал по лесу … я опасалась, что из-за своих амбиций он может пометить
слишком большой кусок леса».
(Опасения А Хули, как видно, оказались ненапрасными и, видимо, и чрезмерные
амбиции все-таки привели к дипломатическому коллапсу в отношениях с Прибалтикой,
Молдавией, Украиной, Грузией, Киргизией и изоляции России).
Парадоксальность и трагизм романа в утверждаемом Пелевином тезисе, что всякое
использование власти как властной вертикали («пятой лапы») означает импотенцию,
«хвостоблудие», а «забота» о других на поверку оказывается шариковщиной. И пусть лиса
приоткрыла ему пустоту, ничто – подлинные, с точки зрения Пелевина, модусы
экзистенции, он остался или лучше сказать растворился в том, что Хайдеггер называл
man, остался в модусе заботы, не достигнув того, что во внутренней Монголии в одном из
прошлых романов обрели Чапаев, Петр Пустота и Анна. Справедливость ресентимента и
свобода духа вновь оказались несовместимыми, ведь именно тот, кто «заполняет пустоту
справедливостью» - полагает А Хули – тотчас «становится военным преступником».
Второе интерпретационное дно романа заставляет забыть и о Путине, и о других
возможных претендентах на занятие вакантной роли прототипа главного героя. Книга эта
– о невозможности любить власть и быть ею любимой, о философии – невоплотимой
любви к мудрости и невозможности познать истину, об иллюзорности явленного мира и
суете сует, о том как отчаяние и недостижимость цели превращает «волков» в
шариков(ых). Все пелевинские персонажи – это лишь безличные постсовременные
метафоры, соединяющие булгаковскою мистику с экзистенциалистким анархизмом.