Профессор В.В. Пугачев об исторических образах

Профессор В.В. Пугачев
об исторических образах
М.Б. Барклая Де Толли и М.И. Кутузова
Имя
талантливого
российского
учёного-историка
и
замечательного человека профессора Владимира Владимировича
Пугачёва (1923-1998) известно, пожалуй, только узкому кругу
специалистов. Его личная и научная судьба сложилась далеко не
лучшим образом. Написанные им кандидатская и докторская
диссертации могли бы стать капитальными монографиями,
вошедшими в широкий научный оборот. Но эти новаторские труды не
вписывались в господствующие конъюнктурные схемы и остались в
рукописи. Независимая гражданская позиция В.В. Пугачёва также
вызывала страх у начальства, в связи с чем он был вынужден часто
менять место работы. Поэтому научные труды учёного выходили в
малотиражных (главным образом, провинциальных) сборниках.
Ученик и последователь выдающихся историков и филологов В.В.
Мавродина, Г.А. Гуковского, Ю.Г. Оксмана, М.П. Алексеева, близкий
друг Ю.М. Лотмана, Пугачёв обладал широкой эрудицией,
позволявшей ему не замыкаться в рамках узкой тематики. Он
разрабатывал проблемы военной истории, декабристского движения,
общественного сознания, исторической психологии. Работая на стыке
истории и литературоведения, учёный внёс вклад в изучение жизни и
творчества А.Н. Радищева и А.С. Пушкина, Н.М. Карамзина и П.Я.
Чаадаева, Д.В. Давыдова и Л.Н. Толстого.
В предлагаемой работе делается попытка охарактеризовать
оригинальный творческий метод В.В. Пугачёва, рассматривавшего
исторический процесс как единое многофакторное явление, на
примере оценки им эволюции исторических образов русских
полководцев М.Б. Барклая де Толли и М.И. Кутузова в исторических
трудах, художественной литературе и общественном сознании.
Осмысление событий 1812 г. совпало для Пугачёва со временем
Великой Отечественной войны. Примером погружения в далёкую
эпоху для студента-историка стал роман Льва Толстого «Война и
мир». Не конъюнктурные соображения, а глубокая связь
современности с историческим прошлым народа лежала в основании
выбора молодым человеком предмета своего исследования.
1
Причины краха наполеоновского нашествия, как и разгрома
гитлеровской Германии, занимали исследовательскую мысль молодого
историка. Вслед за А.С. Пушкиным он повторял:
Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?
Пугачёв был уверен, что имя Барклая де Толли названо поэтом не
случайно. Пушкин, будучи знакомым с многими современниками
наполеоновской эпохи, был хорошо осведомлён о многочисленных
подспудных событиях того времени, он опирался не только на штампы
официальной историографии, но и на наблюдения непосредственных
очевидцев. Роль Барклая замалчивалась казённой печатью, но поэт
углядел в его полководческой деятельности один из факторов,
приведших к победе России. Многогранной деятельности М.Б.
Барклая де Толли на посту военного министра была посвящена
кандидатская диссертация В.В. Пугачёва, получившая название
«Подготовка России к Отечественной войне 1812 года».
Защита диссертации, состоявшаяся в 1948 г. в Ленинградском
университете, проходила в непростой обстановке. Незадолго перед
этим журнал «Большевик» опубликовал руководящее письмо И.В.
Сталина, которое на многие годы определило подход к оценке
деятелей 1812 г.: «Кутузов как полководец был бесспорно двумя
головами выше Барклая де Толли»1. После соответствующего указания
вождя
диссертацию
Пугачёва
вполне
могли
счесть
«космополитической», поскольку её содержание не укладывалось в
прокрустово ложе сталинского высказывания. Но учёный совет
Ленинградского университета, руководимый В.В. Мавродиным,
сохранял ещё высокий критерий научной добросовестности, и защита
диссертации прошла без наклеивания идеологических ярлыков.
Однако о публикации выводов Пугачёва долгое время не могло
быть и речи. Только в 1962 г. ему удалось выпустить в свет статью,
посвящённую барклаевскому плану войны с Наполеоном. Опираясь на
многочисленные источники, исследователь делал обоснованное
заключение: «Всей подготовкой к войне руководил М.Б. Барклай де
Толли. И хотя он несколько раз менял свои планы, основные
принципы их оставались незыблемыми – уклонение от генерального
1
Сталин И.В. Ответ полковнику Е.А. Разину // Большевик. 1947. №3.
2
сражения, затягивание войны»2. Однако выводы учёного как будто не
существовали для сторонников официальной историографии.
Монополист данной тематики, военный историк профессор П.А.
Жилин писал через двенадцать лет после выхода работы Пугачёва:
«По существу русское командование не имело чётко разработанного
плана ведения войны». В качестве основополагающего тезиса генералисторик приводил устаревшее и убедительно опровергнутое
Пугачёвым положение: «Достоверно только, что русская армия
вынуждена была в начале войны действовать по плану,
предложенному прусским генералом Фулем, ближайшим советником
царя по военным вопросам»3. Свою точку зрения Жилин не изменил и
после того, как стал членом-корреспондентом АН СССР4.
В советской историографии личность Барклая де Толли
практически обходилась молчанием. До конца 80-х годов о нём была
опубликована только одна небольшая брошюра5. В.В. Пугачёв не мог
мириться с таким положением и выступил с полемически заострённой
статьёй, в которой взял себе в союзники А.С. Пушкина6.
К анализу пушкинского «Полководца» Владимир Владимирович
приступил не только с позиции специалиста по 1812 году, но и в
качестве достаточно известного пушкиниста, чьи исследовательские
работы продолжали традиции изучения Пушкина, заложенные его
наставниками, в частности Ю.Г. Оксманом. Эта старая школа
отечественной пушкинистики подходила к осмыслению творчества
поэта не с узких литературоведческих позиций, а исходя из оценки
всего широкого историко-культурного контекста. Эти принципы
Пугачёв с успехом применил в своём конкретном исследовании,
показав, что «пушкинская оценка Барклая де Толли, его роли в 1812
году и сегодня остаётся самой справедливой из всех дававшихся и
даваемых этому крупному военному и государственному деятелю».
Пушкин в небольшом стихотворном произведении, по мнению
Пугачёва, одновременно создал поразительно точный портрет
исторического деятеля, дал образную характеристику его эпохи и
окружения в стиле, восходящем к высоким образцам Софокла и
Шекспира, отразил вечные темы рока и судьбы, одиночества человека
Пугачёв В.В. К вопросу о первоначальном плане войны 1812 г. // 1812 год: К стопятидесятилетию
Отечественной войны. М., 1962. С.46.
3
Жилин П.А. Гибель наполеоновской армии в России. М., 1974. С.98, 99.
4
Жилин П.А. Отечественная война 1812 года. М., 1988. С.98, 99.
5
Кочетков А.Н. М.Б. Барклай де Толли. М., 1970.
6
Пугачёв В.В. Пушкин и 1812 год: к истолкованию «Полководца» // Проблемы истории культуры, литературы,
социально-экономической мысли. Саратов, 1984.
2
3
перед стихийным ходом истории и в то же время облёк пафос
классического трагедийного сюжета в современные ему формы
романтического противопоставления героя и «черни». Содержательная
ёмкость стихотворения, задаваемый им высочайший нравственный
императив и удивительное богатство эстетических приёмов
превращают «Полководца» в один из лучших шедевров поэтического
гения.
Вместе с тем стихотворение является и удивительным по
точности и верности исторической правде памятником эпохи. Пушкин
выступает в качестве исследователя и толкователя реальных событий.
Профессор Пугачёв отмечает, что «как историк Пушкин сочетал
уважительное отношение к устным преданиям, фольклору с подлинно
научным отношением к документам, их истолкованию». В
стихотворении Пушкина содержится также и историографический
подтекст, скрытая полемика с трудами официальных историков,
которые «Барклая принижали, чтобы поднять Александра I,
представить его автором гениального плана заманивания Наполеона
вглубь страны. Именно царю приписывались барклаевские планы и их
осуществление, а сам полководец оказывался не больше, чем
исполнителем… Чтобы не заглушить дифирамбы в честь императора,
надо было говорить о Барклае не очень громко». Имевшаяся в
стихотворении Пушкина антитеза М.Б. Барклая де Толли и М.И.
Кутузова,
«лукаво
порицавшего»
своего
предшественника,
противостояла
именно
этой
официозной
историографии,
изображавшей Кутузова в качестве ближайшего сподвижника и
исполнителя воли Александра I, чьи указания представлялись истиной
в последней инстанции. «Слава М.И. Кутузова и П.И. Багратиона…
казалась царю менее опасной, чем прославление Барклая. Среди
полководцев ему отводилось второе или даже третье место… Так
создавалась традиция умеренных похвал Барклаю. А подчас и
критики, переходящей в брань. Традиция оказалась устойчивой. Она
не исчезла полностью и сегодня», - так определял В.В. Пугачёв и
смысл
«антибарклаевской»
тенденции
в
отечественной
историографии. Образ Кутузова в «Полководце» получил критическое
содержание, «думается потому, что за Кутузовым теперь стояла тень
Александра I. Через образ Кутузова Пушкин «подсвистывал»
умершему царю, который в официозной и официальной
историографии Отечественной войны 1812 года представал как
4
спаситель России»7. Эту свою позицию профессор Пугачёв постарался
всесторонне аргументировать в указанной статье. Тем больше было
его удивление, когда А.Г. Тартаковский в одной из своих книг
приписал
ему
честь
первооткрывателя
«антикутузовского»
содержания стихотворения «Полководец»8. Между тем, как было
сказано, Владимир Владимирович видел более фундаментальный
подтекст, чем простое противопоставление Барклая и Кутузова.
А.С. Пушкин вовсе не был примитивным начётчиком,
бросающимся из одной крайности в другую. Прославляя Барклая, он
не стремился принизить Кутузова. Недаром Пушкин взывал к
спасительной тени полководца в оде «Перед гробницею святой». Это
случилось во время польского восстания 1831 года, когда Россия
оказалась перед лицом враждебно настроенной Европы. Русофобские
настроения захлестнули иностранную печать. Пушкин откликнулся на
эти настроения политическими стихотворениями «Клеветникам
России» и «Бородинская годовщина». К этому же циклу принадлежала
и ода в честь М.И. Кутузова. Как отмечал В.В. Пугачёв, «Кутузов был
для Пушкина олицетворением, символом русских в 1812 году»9, к
памяти «спасителя Отечества» поэт взывал перед лицом вероятных
испытаний.
Сопоставлению Барклая и Кутузова профессор Пугачёв посвятил
также один из позднейших докладов. Опять-таки он не
противопоставлял двух полководцев, а показывал родство их
стратегических взглядов, отдавая преимущество Кутузову в том плане,
что последний, в отличие от Барклая, пользовался всенародной
поддержкой: «В основном барклаевский и кутузовский планы были
идентичны. И всё же между ними имелась существенная разница.
Барклай, преимущественно, ориентировался на сохранение армии, на
выигрыш времени для формирования нового войска. Кутузов же
гораздо большее значение придавал «дубине народной войны».
Барклай опирался на «земные» факторы. Кутузов, кроме того,
возможно, исходил из понятия судьбы, определявшейся Высшими
силами. Было и ещё одно обстоятельство. Кутузов психологически
очень близок И.А. Крылову, про которого Пушкин писал, что он,
конечно, очень народен, что у него русский дух. Хитрость наряду с
мудростью, реалистический подход к событиям во многом
Там же. С.159-168.
Тартаковский А.Г. Неразгаданный Барклай: Легенда и быль 1812 года. М., 1996. С.25, 30.
9
Пугачёв В.В. Пушкин и 1812 год. С.167.
7
8
5
способствовали доверию России к Кутузову. И он, и солдаты, и
крестьянские партизаны, и всё население – были «одной крови»»10.
Так же, как Пушкин создал создал самый ёмкий и проницательно
достоверный образ Барклая, точно так же, по мнению Пугачёва,
непревзойдённо отобразил сущность Кутузова Л.Н. Толстой. Великий
художник слова и мыслитель создал образ русского мудреца,
полководца-философа, не вмешивающегося в ход событий, а только
косвенно корректирующего их развитие. В «Войне и мире» Кутузов
выступает антиподом вечно суетного Наполеона, стремящегося
навязать Истории свою волю. Толстой видел в Кутузове выразителя
русского духа, народного героя в том смысле, что он олицетворяет
собой не сиюминутные настроения клокочущей людской массы, а
провидит глубинные интересы Отечества, помогает осуществлению
Судьбы.
До таких мировоззренческих высот профессиональное
«кутузововедение» не сумело подняться. П.А. Жилин, к примеру,
посвятил полководцу сотни страниц. Но при всём желании данного
историка возвысить своего героя, он выглядит у него мелким
человеком. «Кутузов, по Жилину, больше занят интендантскими
вопросами, чем обдумыванием войны»11. Убогость отечественных
трудов о М.И. Кутузове прекрасно продемонстрировал в своём
критическом обзоре Н.А. Троицкий12. Вместе с тем данный автор
ударился в противоположную крайность: вместо бездарного
восхваления Кутузова и замалчивания критических замечаний о нём
он акцентировал внимание на последних. Поэтому В.В. Пугачёв
усмотрел в работе Троицкого «зоиловскую» тенденциозность.
Одну из причин тотального непонимания Кутузова историками
Владимир Владимирович видел в рабском следовании узко
понимаемому «историческому источнику». Под этим понятием в
трудах историков, как правило, фигурируют исключительно
письменные свидетельства. Между тем в письменных документах
фиксируется только меньшая часть реальной информации, которая при
этом не столько отражается, сколько искажается, подчас сознательно
фальсифицируется. Письменный источник выпячивает определённую
часть реальности, скрывая одновременно гораздо больший её массив,
Пугачёв В.В. Барклай де Толли, Кутузов, «скифские войны» и прошлые аналоги // История. Общество.
Личность. Саратов, 1993. С.8-9.
11
Пугачев В.В., Динес В.А. Ю.М. Лотман о пушкинском понимании Барклая и Кутузова // Лотмановские чтения.
Саратов, 1998. С.4.
12
Троицкий Н.А. Фельдмаршал М.И. Кутузов: легенда и реальность. Саратов, 1998.
10
6
дезориентируя исследователя. Поэтому в трудах профессиональных
историков существует определённая однобокость. Истинный
художник способен выразить историческую действительность в
гораздо более объёмной форме. Чувствуя скрытые мотивы действий
людей, Толстой настолько проник в суть фактов, что в «Войне и
мире», по существу, мог создать ситуации, не имевшие места в
реальности, но такие, которые могли бы быть13.
Вслед за Л.Н. Толстым В.В. Пугачёв пытался заново
пересмотреть исторические свидетельства и проникнуть в тайну
феномена Кутузова. «Из всех, кто писал о Михаиле Илларионовиче, отмечал профессор, - больше всех доверяешь Пушкину и Толстому.
Это счастье, что они писали о 1812 годе, о Барклае и Кутузове. Они не
дали нам, историкам, совсем завраться»14. По мере сил Владимир
Владимирович в последние годы жизни пытался восстановить
реальные черты той обстановки, в которой жил и действовал Кутузов в
1812 году, стремился показать, что знал полководец о народе и как к
нему относился, а с другой стороны – как сам народ оценивал своего
предводителя, почему он ему безгранично доверял15.
В.В. Пугачёв старался выявить общеисторическую, так сказать,
метафизическую основу действий Кутузова в 1812 году. Диалектику
исторической ситуации профессор видел в противостоянии
революционных идей, исходивших из Франции с её лозунгом «мир
хижинам – война дворцам», но одновременно и с принципом всеобщей
унификации, и консервативного начала народной жизни, отстаивания
самобытности. Многие русские дворяне отвергали отступательную
стратегию командования, так как опасались новой пугачёвщины. Эти
«опасения были явно преувеличены, они не учитывали сложной
национальной и крестьянской психологии, диалектики, которую
гениально нарисовал в «Войне и мире» Лев Толстой в сцене
Богучаровского бунта». Привязанность к национальным традициям
оказалась гораздо прочнее надежд на дарование вольностей из рук
чужеземного завоевателя. «Для испанских и русских крестьян
национальная независимость была дороже освобождения от
крепостничества. Во всей Европе национальная свобода окажется
привлекательнее политической. И якобинцы, и Бонапарт мыслили
Пугачёв В.В. Проблемы исторической достоверности в романе Л. Толстого «Война и мир» // Тезисы докладов
на VIII Международном конгрессе славистов. Загреб-Любляна, 1978.
14
Пугачёв В.В., Динес В.А. Ю.М. Лотман о пушкинском понимании… С.19.
15
Пугачёв В.В. Чем отличался Кутузов от Барклая? // Постигая прошлое и настоящее. Саратов, 1997. С.123-127;
он же. Кутузов и Лористон («Война и мир» и реальность) // In Memoriam. Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб.,
1997.
13
7
предвзятыми категориями. Их противники во многом оказались
реалистичнее и прозорливее». Кутузов прекрасно понимал
психологию народа. Для него «было несомненным, что народ
воспримет вторжение французов как повторение вторжения татар».
Кутузов, по убеждению Пугачёва, считал Бородинское сражение
ненужным со стратегической точки зрения, но дал его, уступая
господствующим настроениям16. Гораздо более эффективной
фельдмаршал считал «малую войну», растаскивание наполеоновской
армии силами партизанских отрядов и ополчившихся крестьян.
Поэтому он не сдерживал, а поощрял развитие народного движения,
что давало ему огромную массовую поддержку.
Как отмечают авторы очерка о В.В. Пугачёве, «бесспорная
заслуга работ Владимира Владимировича о Кутузове в том, что он
занял позицию вне споров о полководческом таланте Кутузова.
Исследователь понял, что изучать Кутузова, опираясь лишь на его
распоряжения по армии и официальные отчёты невозможно. Он верно
оценил первостепенную значимость переписки Кутузова с женой, в
которой полководец раскрывался до конца. Полностью доверяя своей
жене, Кутузов, думается, в то же время стремился оправдать свои
действия в глазах потомков. Подход к исследованию Кутузова,
намеченный в работах Владимира Владимировича, представляется
исключительно плодотворным, и хотелось бы, чтобы он был
продолжен»17.
В.В. Пугачёв не успел осуществить свои замыслы. В частности,
он много размышлял о распространении мифологических образов
исторических деятелей в общественном сознании. Пытаясь понять
причину остракизма Барклая и восторгов при упоминании имени
Кутузова в 1812 году, он часто вспоминал обстановку 1941 года, когда
дотоле мало известные Г.К. Жуков и К.К. Рокоссовский стали
символами народных надежд. Народ, как известно, не ошибся, выбрав
своих героев. Оба они вошли в историю как выдающиеся полководцы
Второй мировой войны. Принципы народного мифотворчества,
выделения из сотен и тысяч военных и государственных деятелей
немногих знаковых имён ещё предстоит постигнуть.
Юрий Епанчин
Пугачёв В.В. Чем отличался Кутузов от Барклая? С.123-124.
Динес В.А., Парсамов В.С., Гаркавенко О.В. К 75-летию профессора Владимира Владимировича Пугачёва.
Саратов, 1998. С.28-29.
16
17
8