Партизаны Заполярья

В сраженьях с фашизмом я был партизан.
Какой же я дед? Я солдат-ветеран!
Так выпьем, ребята! Налейте стакан!
Какой же я дед? Я солдат-ветеран!
Платон Воронько. Песня ветерана
Встречая поезд, в котором на свой слет в Мурманск приехали бывшие
партизаны, в вокзальном шуме и гаме я услышал негромкий возглас:
—
А наш командир-то здесь?
Голос был до боли знакомым и родным. По перрону, держа друг друга
под руку, шли Коля Ефимовский и Роман Булычев.
—
Здесь я, Роман Алексеевич! Здесь!
И я бросился к ним навстречу... Мы не виделись много лет.
Я заметил: Булычев совсем не видит, его затуманенные слезами
глаза незряче смотрели на меня.
Ефимовский, скрипя протезами, тяжело опираясь на трость, скрывает
боль, радостно улыбается.
Иней войны и пережитых лет посеребрил головы бывших партизан...
Вот тогда-то, поздней осенью 1967 года, у костра на реке Анноме и
повели партизаны разговор о том, что надо бы о наших походах
.рассказать людям, особенно молодым мурманчанам. А спустя несколько
лет вышла в свет книжка «Костры партизанские». Это был сборник
воспоминаний бывших партизан Заполярья. Ее тираж в 30 тысяч
экземпляров разошелся так быстро, что через год книжка исчезла с
прилавков-магазинов и киосков...
Странная штука — человеческая память: Вот иногда кажется, что все
было недавно, но скольких уже нет в живых... А они ведь заслужили,
чтобы о них поведали живущим..
В солнечные июльские дни 1972 года краеведческий музей
Мурманска стал местом волнующих встреч. Ветераны съезжались, чтобы
отметить 30-летие создания отрядов «Советский Мурман» и «Большевик
Заполярья».Во время этой встречи на меня дружно «насели» и товарищи, и
все, кто считал себя вправе настоятельно посоветовать мне сесть за книгу
о партизанах Заполярья. Было над чем призадуматься. -Идут годы,
проходят десятилетия, все дальше и дальше во времени уходят от нас
события минувшей войны против фашизма. Действия партизан Заполярья
были лишь маленькой искрой в пламени всенародной партизанской борьбы
нашего народа.Раздумья, нахлынувшие воспоминания рождали силу и
уверенность. Я начал работу над книгой.Рассказать о своих боевых
товарищах — все бывшие партизаны наших отрядов считали не только
своим долгом. Кто-кто, а они-то знали цену жизни, любви и братской
партизанской дружбы. Поэтому моя просьба в чем- то помочь находила
самый горячий отклик у всех, к кому я обращался. Свои воспоминания
прислали бывший фельдшер отряда «Советский Мурман» Екатерина Алексеевна
Сергиевская
(Филонова),
бывшие
партизанки
Валентина
Николаевна Дерябина,' Анна Григорьевна Тельминова (Кожина), Нина
Михайловна Копылова (Конецкая), бывшие командиры взводов Иван
Николаевич Чеканов, Степан Степанович КочерЪв, Анатолий Леонидович
Казаринов, бывший минер-подрывник Владимир Иванович Гаврилов,
бывший разведчик Анатолий Геннадьевич Голубев, Николай Сергеевич
Ефимовский. А Владимир Андреевич Клюшев, бывший разведчик отряда
«Советский
Мурман»,
передавая
мне
свою
дипломную
работу
«Партизанское движение в Заполярье», сказал:
— Если что-нибудь пригодится из этих двух папок, буду очень рад.
Книга должна быть. Прочитав высланную мной рукопись книги, без задержки прислали свои, обстоятельные замечания, исправления и добрые
пожелания бывший комиссар отряда Александр Васильевич Селезнев,
бывший начальник штаба Павел Константинович Семенов, сменивший его
Владимир Иванович Спрыгин, бывший политрук отряда «Советский
Мурман» Петр Александрович Евсеев. Большую лепту в создание книги
внесли работники парт архива Мурманского обкома КПСС Антонина Павловна Дмитриева и Римма Константиновна Соколова. Когда мы с Петром
Александровичем Евсеевым, принимавшим самое активное участие в
создании книги, приходили в парт архив уточнить ту или иную дату, фамилию или маршрут похода, мы всегда находили квалифицированную помощь
и консультацию.
В этой повести все подлинно: фамилии и имена ее героев, даты и
маршруты походов, .результаты операций. Каждому из нас, принимавшим,
участие в создании книги, очень хотелось, чтобы читатель почувствовал
запах дыма костра, услышал грохот боя и тяжелое дыхание идущих в гору
партизан... Хотелось,, сохраняя верность павшим, показать атмосферу
дружбы и товарищества. И писать правду, и только правду.
Многое в наших походах и. боевых операциях сейчас кажется просто.
Да не прост был к этому путь...
ГЛАВА I
НАЧАЛО ВОЙНЫ.
ОРГАНИЗАЦИЯ ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА
Июнь 1941 г. — июль 1942 г.
Из зарослей густого хвойного леса, перескакивая через камни, с
шумом и говором выбегает к Белому морю река Умба. '
У самого берега на крёпких сосновых кольях раскинулись вешала —
сушатся сети. Чуть в стороне — избушка рыбаков, тоня. А еще выше, куда
я ехал,— дома поселка. Лошадь неторопливо шагала по каменистой;
неровной тропе. И я и лошадь порядком устали. Еще утром мы отправились
с лесопункта и только к самому вечеру добрались до здания райкома
партии и райисполкома.
Я спешился, закинул поводья на спину лошади и, подталкивая ее в
сторону конюшни, произнес: «Ступай, ступай, Мотылек, ты здесь дорогу
знаешь...»
Навстречу мне шли Караваева — заведующая отделом пропаганды
райкома партии и Шумилов — заведующий районо.
Здравствуй, Катюша! Алеша, здравствуй! Откуда так поздно
шествуете?
—
Лагерь ходили смотреть. Утром туда выезжают пионеры.
—
А я вот проехал левым берегом. Завтра поведу туда
комсомольцев. Хотим провести военную игру. С форсированием водного
рубежа. Местность — лучше не придумаешь.
—
Ты что-то уж больно увлекаешься военными играми да
походами, Сергеич, неодобрительно заметила Караваева.
—
А зав. военным отделом чем, по-твоему, должен увлекаться?..
Пропаганда военных знаний...
В то время я с женой и сыном жил в маленьком домике, почти на
краю поселка. И было мне — двадцать пять лет...
- Рано утром я вышел на крыльцо и удивился какой-' то тревоге,
охватившей поселок. Вот от здания почты к начальнику радиоузла Георгию
Андреевичу Королеву, что жил в доме напротив, побежала дежурная.
Входная дверь двухэтажного здания райкома и райисполкома, несмотря на
ранний час, распахнута. Через узкий пролив Малой Пирь губы видна
группа людей около здания МРС.
Войдя в дом, я включил репродуктор...
Война!..
.
Крикнул жене: «Тоня, собери рюкзак!»
Через, несколько минут я входил в кабинет первого секретаря
райкома партии Михаила Философовича Милютина. Еще молодой (до этого
он был секретарем Мурманского обкома комсомола), светловолосый,
невысокого роста, сидел он за столом, держа в руках телефонную
трубку,— ему вызывали Мурманск. Вскоре в кабинет, стуча сапогами,
вошел второй секретарь райкома Владимир Иванович Зверев, а затем тихо,
как-то незаметно появились секретарь райкома по кадрам Андрей
МошникоЬ, заведующий райзо Василий Клещев, секретарь райисполкома
Николай Чунин.
Запыхавшись, стирая дот с лица, вошел директор лесокомбината
Баранкевич, сел за длинный стол. Начальник милиции Семенов сразу от
двери, вместо приветствия, доложил:
—
Проверили- Все в порядке, Михаил Философович, охрана
усилена.
Зазвонил телефон. Секретарь обкома партии Иван Иванович Федоров
что-то говорил Милютину. Тот отвечал:
—
Понял вас. Ясно. Будем действовать.
Положив трубку, Милютин встал:
Товарищи! Сегодня гитлеровская Германия вероломно напала на
нашу Родину. Бомбили наши города. Будем надеяться, что Красная Армия,
весь наш народ с честью отстоят священные рубежи и, разобьют врага. Мы
не должны с вами забывать: раз враг посмел сунуть свиное рыло в
советский огород, он будет разбит могучим ударом и малой кровью на его
же, собственной территории...
—
Слушали молча. Думали о своем! И, наверное, все об одном: как там
на границе?
Каждый из присутствующих получил четкое конкретное задание.
В районе не было военкомата, поэтому мобилизация и отправка
мобилизованных в Кандалакшу легла на плечи военно-учетных столов и
военного отдела райкома партии.
Сутками я не покидал седла, объезжал' лесопункты, организуя
отправку мобилизованных в поселок. А поселок в эти дни походил на
растревоженный муравейник. К причалу лесозавода подводами, верхом, а
больше пешком, для погрузки на пароходы прибывали мобилизованные
лесорубы и рыбаки. Почти каждого провожали родственники — отцы,
матери, жены, дети; вокруг пристани и штабелей досок стоял неумолчный
гул голосов.
Трижды коротко, по-медвежьи, рявкнул гудок парохода «Державин».
Провожающие бросились обнимать и целовать тех, кто уезжал на войну.
Заголосили женщины. Заревели ребятишки. Мужчины отрывали сжатые на
шее руки плачущих жен и,, неловко семеня, спешили на палубу.
Подняли трап. Забурлила, заплескалась вода. «Державин»,
накренившись на правый борт, медленно отвалил от пристани и, все
убыстряя ход, пошел в сторону открытого моря., ,
Подул ветерок, стало свежо. Открылся и вскоре остался за кормой
Воль остров. Ребята молча стояли на корме. На островке с покосившимися
крестами, что открылся в устье реки Умбы, блеснула крыша часовни.
Когда-то здесь хоронили рыбаков. Сейчас над ним летала одинокая чайка.
3 июля я слушал речь И. В. Сталина. Он говорил о войне, о наших
задачах, о наших испытаниях и о том, что надо делать каждому. Речь, как
всегда, была короткой и предельно ясной, каждое слово имело огромный
смысл, вселяло веру в победу. И в то же время не скрывала огромной
опасности, нависшей над страной.
По указанию областного комитета партии в поселке был сформирован
истребительный отряд. Я был назначен его командиром. Отряд состоял из
коммунистов и комсомольцев. Его бойцы днем работали, а ночью нес : ли
дежурство, охраняя поселок.
Радио, газеты сообщали о поражениях Красной Армии, о
возникновении все новых направлений, об оставлении нашей армией
крупных промышленных городов. Доходили сведения и о том, что нелегкая
обстановка складывается на Кандалакшском и Мурманском направлениях.
А это было уже рядом.
В первых числах августа 1941 года из Пильской губы, что в десяти —
пятнадцати километрах к западу от поселка, позвонил один из рабочих
смолокурни и сообщил в райком, партии, что к нему в дом пришел немец.
Короткое совещание в райкоме партии — и принимается решение:
часть истребительного отряда на рыболовном боте направить в Пильскую
губу для выяснения обстановки. По телефону и связи по цепочке быстро
собираемся прямо в райкоме. Разбиваю группу на три пятерки, назначаю в
каждой пятерке командира.
Но как действовать в подобных случаях, никто не знал толком.
Вот и Пильская губа. Быстро выскакиваем на берег и направляемся к
стоящему неподалеку от берега домику. Часть ребят оставляем для охраны
бота. Гурьбой вваливаемся в дом и видим такую картину. Посреди избы
стоит высокий худощавый белобрысый немецкий офицер. Тонкие сжатые
губы и острый, удлиненный подбородок. Он с презрением и любопытством
осмотрел большими белесыми глазами нашу пеструю, кое-как вооруженную команду. Коверкая слова, произнес:
— Русс, капут! Хайль Гитлер!
«Ну и гад»,— подумал я.
Нам стало не по себе. Ведь многим ребятам и девушкам война
представлялась красивой и романтичной: герои умирают обязательно на
глазах друзей, со словами любви и преданности Родине. Да и враг-то
многим из нас рисовался туманно, нужно было увидеть настоящего,
живого. И вот он стоит перед нами, живой враг, фашист, с криво
улыбающимися узкими губами, с нагловатыми, навыкате глазами.
В его фигуре, манере держаться не чувствовалось ни страха, ни
растерянности — ничего, кроме любопытства.
С нами был преподаватель немецкого языка Виктор Федорович Шмик.
С его помощью мы узнали, что где-то неподалеку сделал вынужденную
посадку немецкий самолет «Юнкерс-88». Обо всем этом докладываю
секретарю райкома партии Милютину. Вскоре в Пильскую тубу подходит
еще один бот — «Сорочанин» с группой в пятнадцать — двадцать человек
во главе с Милютиным. Берем с собой немца и идем к месту посадки самолета.
Короткое полярное лето шло на убыль. Стояла теплая ясная погода, и
ничто не говорило о войне. Фигура идущего среди нас долговязого
немецкого офицера казалась нелепой.
Впереди открылось большое болото с островком леса посередине, и
мы увидели распластанный на земле самолет. На опушке леса появился
еще один немец.
Я подал своей группе команду: «Ложись!» Кто знает, сколько
фашистов и как они поведут себя. Вместе с Милютиным решаем: отряд
пока останется на месте, а я с двумя-тремя бойцами пойду в обход к
самолету. Так и сделали.
Когда мы подошли к самолету, четверо немцев, сидевших и
лежавших у костра, без. сопротивления дали себя обыскать. Нагнувшись к
костру, чтобы прикурить, я совсем близко увидел лицо одного из
лежавших — с болезненной желтизной, обрюзгшее, небритое. Поверх
пухлых синеватых мешков — бесцветные, невыразительные глаза. Но
больше всего, меня тогда поразил какой- то странный, чужой запах,
исходящий от немцев и даже от самолета, похожего на коршуна с
перебитыми крыльями. Я невольно отшатнулся. Меня охватило чувство
гадливости, которое иногда вызывает змея или болотная жаба.
Милютин взял одного немца; сказав, что завтра пришлет за нами
самолет, двинулся с группой в обратный путь.
Шумилов, Клещев, Семенов и я остались с тремя пленными у
самолета до утра.
Ночь тянулась невообразимо медленно. Мы сидели у костра,
смотрели на самоуверенных, сытых, здоровенных летчиков, иногда
повторяющих: «Русс, капут!», и тяжелые думы одолевали меня и моих
товарищей. Откуда у них столько наглости и презрения к нам? Какая сила
бросила их на нашу землю?..
Вскоре меня вызвали к секретарю обкома партии Максиму Ивановичу
Старостину. Невысокого роста, плотный, с приветливым, но строгим
выражением лица, в форме полковника, он взял с лежащей на столе папки
мое заявление с просьбой отправить на фронт и сказал:
—
В эти дни от нас требуются не слова, не заверения в
преданности партии, Родине, народу, а дисциплина, выдержка и умение
подчинить всего себя воле партии.
Максима Ивановича любили за умение разговаривать с людьми
искренне, доходчиво, порой резко, но без начальствующего высокомерия.
Так говорит человек, больше других понимающий жизнь.
Короткая беседа закончилась тем, что Максим Иванович предложил
мне вернуться в Умбу и заняться мирным делом — строить базы для
партизанских отрядов и подпольных комитетов.
Окрыленный таким серьезным поручением, я возвратился в Умбу. В
короткое время мы создали три базы. Это были рубленые, тщательно
замаскированные
землянки
для
хранения
продовольствия
и
обмундирования. Чтобы проверить маскировку землянок, на одну из баз
приехали М. Ф. Милютин и второй' секретарь райкома В. И. Зверев. Когда
они верхом на лошадях подъехали к берегу озера, Иван Дмитриевич
Шумилов и Александр Ильич Кузнецов ходили со спиннингами, а я ""
чистил рыбу.
Милютин улыбнулся, поздоровался:
Ну, как, рыбаки, ухой угостите?
А вот найдете землянки — будет уха, даже тройная!
Несколько часов они ходили, ездили верхом по лесу в поисках
землянок, но так нечего и не нашли. Мы, конечно, были рады этому, но
все-таки свежей, наваристой тройной ухой гостей попотчевали.
Осенью 1941 года обком партии организовал краткосрочные курсы
военной подготовки командного состава партизанских отрядов.
Занятия проходили в Мурманске, в Первом комсомольском городке.
Вызвали на курсы и меня. Там впервые я познакомился с Сергеем
Демьяновичем Куроедовым, будущим командиром партизанского отряда
«Советский
Мурман».
Подружился
с
Александром
Васильевичем
Селезневым — своим будущим комиссаром.
Вернувшись в Умбу, я с еще большей энергией взялся за военное
обучение населения и особенно молодежи.
Вскоре меня снова вызвали в обком партии.
Максим
Иванович
Старостин
сообщил,
что
мне
поручают
командование партизанским отрядом. Я никогда не забуду, с каким
знанием людей рассказывал он мне, будущему командиру, как надо
заботиться о бойцах отряда, поддерживать их в тяжелую минуту.
Стоя у окна, он говорил:
—
У партизан любого отряда или группы должен быть, прежде
всего толковый командир. Его деловые командирские качества определяются ,не столько' силой власти, данной" ему, знанием дела, опытом
и выдержкой. Для победы без потерь, а вернее — с наименьшими
потерями, от командира нужно многое, в том числе и умение, предвидеть
или вовремя разгадать замысел врага. Расплата за любое опрометчивое,
поспешное решение — жизни партизан, а то и гибель всего отряда.
Поэтому никогда не забывай об ответственности, которую берешь на себя,
принимая то или иное решение. Эта ответственность не лишает командира
права риска, а, наоборот, предполагает риск и дерзость, без этого
партизанские действия немыслимы.
Максим Иванович помолчал и, протягивая мне пачку папирос,
продолжал:
—
И помни: что бы ты ни переживал, в какой бы ситуации ни
оказался, что бы ни случилось — ты всегда должен оставаться для бойцов
образцом выдержки* справедливости, самоотверженности. В отряде
должна царить атмосфера дружбы, взаимоуважения и взаимовыручка.
—
По зову партийных организаций в партизанские отряды шли
добровольцы — прежде всего коммунисты и комсомольцы.
В конце июня — начале июля 1942 года в Мурманске началось
формирование двух партизанских отрядов: «Советский Мурман» (командир
отряда — Сергей Демьянович Куроедов, комиссар — Виктор Николаевич
Васильев) и «Большевик Заполярья», Командиром которого был назначен
я, а комиссаром — Александр Васильевич Селезнев. Он был человек
отзывчивый и добрый, отличный товарищ.
Начальником штаба был назначен Павел Константинович Семенов. До
этого работал в Кировске — начальником торного участка. Плотный,
коренастый шатен. На его загорелом лице выделялись густые выгоревшие
брови и внимательные, отливающие синевой глаза. Его шаг был широк,
легок и пружинист. В лесу он чувствовал себя как в собственной квартире.
К тому же отличался храбростью и выдержкой. В отряде его звали «Лось»
— за неутомимость и умение вывести отряд- на цель за сотни километров
от базы. Природа не обидела его ни силой, ни сметкой, ни душевной
добротой.
В наш отряд пришли терские лесорубы и рыбаки, кировские горняки,
Мончегорские
металлурги,
кандалакшские
машиностроители
и
энергетики...
В составе отряда были тридцать один коммунист, Двадцать три члена
ВЛКСМ, двенадцать беспартийных. От шестнадцати до двадцати четырех
лет — 25 человек, от двадцати пяти до тридцати — 24 человека, от тридцати до сорока — 14 человек, старше сорока — 3 человека.
...Передо мной пожелтевшая от времени тетрадь в сером
коленкоровом переплете — список личного состава партизанского отряда
«Большевик Заполярья».
Смотрю — и возникает такое далекое и вечно, близкое и дорогое
сердцу... .
Второй по алфавиту Володя Астахов, 1925 года рождения.
Шестнадцать лет, комсомолец, слесарь Кандалакшского механического
завода. Невысокого роста, худенький, шустрый паренек. Валя Дерябина,
комсомолка с этого же завода. Русоволосая, сероглазая, тоненькая
девушка. Ей тоже шестнадцать. Шура Артемьева, фельдшер. На вид ей
нельзя дать и семнадцати. Щуплая, с ямочками на щеках. Пришла к нам из
комсомольской организации Кировска. Аксенов Виктор, 1927 года
рождения; Богданов Борис, 1927 года рождения; Бызов Юрий —
шестнадцати лет. Все они хотели казаться старше своего возраста. А рядом
с ними их поседевшие отцы, старающиеся казаться помоложе. Вот Павел
Корнеевич Кяльмин, старый коммунист, ему пятьдесят два года, активный
участник гражданской войны— в те далекие годы он партизанил в
Кандалакшском районе. Зиновий Ильич Бородкин, 1898 года рождения.
Порфирий Артемьевйч Ротатый, сорокатрехлетний терский, рыбак,
коммунист. Нельзя было не улыбаться, слушая его замысловатую, полную
юмора, украинскую речь. Мои старые знакомые по Умбе: Кожина Анна,
Попов Алексей Еремеевич, Заборский Геннадий, Романов Василий...
Хорошо, когда рядом старые друзья.
Для успешной борьбы с врагом необходимо было обучить личный
состав отряда военным навыкам, минно-подрывному делу, топографии и
обращению е личным оружием. Учебу проводили неподалеку от города, в
тундре, с ночевками у костра.
> 4
Еще мы проходили «курсы поведения под обстрелом и бомбежкой»:
Мурманск в то время сильно бомбили. Налеты были внезапными и
массированными, с пикированием немецких «юнкерсов» на нефтебазу,
неподалеку от которой нас расквартировали.
Партизаны тушили пожары, откапывали в заваленных щелях и под
обломками зданий жителей города. Вот самый первый приказ по отряду от
16 июля 1942 года:
«За активное участие в ликвидации очагов пожара в поселке Роста г.
Мурманска 12 июля 1942 года, возникших в результате бомбежки
вражескими самолетами, бойцам Семенову П. К., Мошкину И. В.,
Дериколенко И. И. объявить благодарность».
—
августа 1942 года. Все занятия отложены. С утра брились,
прихорашивались, приводили в порядок обмундирование. Готовились к
приему присяги. Текст, присяги был обсужден и одобрен всем личным составом.
Выстраиваем отряды. Раздается команда: «Смирно! Равнение на
середину!» К строю партизан подходят приехавшие к нам член Военного
совета армии и Северного флота — первый секретарь обкома партии М. И.
Старостин, представитель штаба партизанского движения Карельского
фронта майор' Г. И. Бетковский, секретари обкомами горкома комсомола.
Они здороваются с партизанами. Начинается прием присяги. Звучат
священные слова партизанской клятвы.
' Дрожит от волнения голос комиссара отряда Селезнева, начальника
штаба Семенова:
—
...За сожженные города и села, за смерть детей наших, за
пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу
жестоко...
—
...Беспощадно'' и неустанно, — рак бы ставит точку Павлин
Власихин,, мастер лесосплава Зашейковского леспромхоза.
Звонко звучат голоса комсомольцев Голубева из Мурманска,
Кузнецова из Умбы:
—
Я клянусь всеми средствами помогать Красной Армии
уничтожать бешеных гитлеровских псов, не щадя крови и своей жизни.
Присягу принимают командиры взводов — бывшие пограничники
Иван Сычков, Степан Кочеров, Григорий Колтаков, Иван Чеканов:
—
Я клянусь, что скорее умру в жестоком бою с врагом, чем отдам
себя, свою семью и весь великий, советский народ в рабство коварного
фашизма.
...Окончена торжественная церемония!
Стою перед строем отряда. Все присмирели, особенно молодые.
Много раз мне приходилось выступать перед людьми на
комсомольских и партийных собраниях^ на политзанятиях и совещаниях —
и всегда вроде находились нужные слова. А сейчас слов не было... Я
собрался с духом и хриплым от волнения голосом начал:
—
Дорогие мои друзья! Сегодня ночью мы уходим из родного
города, уходим, оставляя его полуразрушенным и горящим от
беспрерывных бомбежек. Но придет час — и мы вернемся, вернемся с
победой. Может быть, не все, но вернемся!
Я посмотрел на суровые лица друзей, вдруг, ставшие мне такими
близкими, й понял, что больше ничего говорить не надо.
Расходимся, чтобы собраться, написать письма — пока еще с
Большой земли.
Уложены в рюкзаки: боеприпасы и продовольствие.
августа ночью оба отряда выступили к месту постоянной
партизанской базы. Митингов с речами не устраивали, всем все было и без
того ясно, и понятно.
Пахло гарью и дымом... Тихо, безлюдно. В предместьях Колы рыбакиколхозники, в большинстве женщины и старики, пользуясь отливом,
ставили сети на обсохшее дно залива. Солнце было уже высоко, когда мы
подошли к кедру, что рос на полпути от Колы до Мурмашей.
Расположились вокруг кедра на большой привал. Наша «медицина» в
лице Артемьевой и Драгуновой интересуется, не натер ли кто ноги и плечи.
Политруки
взводов
Татарских,
Трошин
затевают
беседы,
политинформации. И вот тогда кому-то пришла идея: пусть это место будет
местом прощания и встречи с Большой землей. Мысль пришлась всем по
душе.
— Ну что ж, други, давайте поклонимся до пояса нашей родной
земле. Может, в последний раз стоим на ней. Но она не забудет нас,
матушка Россия!— и Сергей Демьянович Куроедов подает общую команду:
— Смирно!
Даем прощальный салют 'из автоматов и винтовок и трогаемся
дальше. Оглядываемся назад: там около дороги стоит кедр и тихонько
машет нам на прощание вечнозелеными ветвями.
Вот с тех пор, уходили ли мы в поход или возвращались, обязательно
останавливались у кедра, приветствуя его ружейным салютом...
Ночевали в Мурмашах. На другой день чуть свет двинулись дальше:
сначала по Туломе до Падуна на мотоботе, потом пешком до Рестикента.
Многих из нас поразили развалины Рестикента. Мы уже знали, что здесь
.побывал враг, но пограничники 82-го полка вышибли его отсюда. Когда-то
в Рестикенте насчитывалось больше двух десятков домов. Весело глядя с
пригорка, стояли они двумя рядами на берегу Нотозера. Сейчас мы видели
обгорелые каркасы каких-то строений, груды развалин. Во всем поселке
.осталось лишь два полу сгоревших сарая. Около одного из них мы и
присели перекурить.
На базу пограничников нас сопровождал полковник погранвойск
Молочников. Он сообщил, что сюда часто наведываются вражеские
группы, совсем недавно одна дошла почти до Падуна. Поэтому на отдых мы
расположились со всеми, мерами охраны и предосторожности.
Но все обошлось хорошо. Ночь прошла спокойно. Преодолев
нелегкий путь берегом Лотты, мы, переправившись на лодках через реку,
вступили на высоту 137,2. Отныне здесь будет наша основная база —
впоследствии высоту назовут «Партизанской».
Прибыл командир 82-го погранполка подполковник Николаев. Его
полк занимал оборону на другом берегу— на высоте «Ударной». Вместе с
ним Куроедов и я обошли всю высоту. Он подсказал нам, как лучше
расположить землянки, где сделать КП отрядов. До выхода в тыл
противника оставалось четыре дня.
Делаем разбивку землянок.
Заготавливаем сухостойный лес, которого на высоте предостаточно.
Готовимся к первому боевому выходу,
Прежде чем начать рассказ о боевых походах, хочу сразу
подчеркнуть, что боевая деятельность заполярных партизан имела свои
особенности.
В отличие от партизан Брянщины, Белоруссии и Украины мы ходили
на боевые операции в глубокий тыл, порой за. триста — триста пятьдесят
километров от своей базы, на север Финляндии, преодолевая каждый раз
линию обороны противника, представляющую цепь хорошо укрепленных,
связанных между собой пикетов и опорных пунктов, расположенных вдоль
нашей государственной границы.
Вторая особенность в том, что действовали мы на территории
государства, которое находилось в состоянии войны с нами, и поэтому
население его было враждебно настроено к партизанам.
Главным объектом наших боевых операций была автострада Петсамо
— Рованиеми, по которой шло снабжение немецких войск. Взрывая мосты,
организуя засады на пути автоколонн и оленьих обозов, уничтожая мелкие
гарнизоны, разрушая линии связи, мы должны были «парализовать» эту
основную коммуникацию противника.
На Север простиралась бескрайняя тундра, изрезанная сотнями
бурливых рек, тысячами озер и болот с зарослями полярного березняка.
К югу — сплошная цепь скалистых гор, с половины лишенных всякой
растительности. И на всем этом бескрайнем пространстве — ни одного
населенного пункта, на сотни километров —- бездорожье.
Тяжелее всего приходилось зимой. С ноября и до конца апреля, даже
в мае, лежал снег. Морозы иногда достигали тридцати тридцати пяти
градусов. На реках и озерах — сплошные наледи. Лыжи проваливались,
валенки намокали, и все это тут же обмерзало, идти становилось совсем
невмоготу. Погода менялась по нескольку раз в сутки. "
Сложнее всего были проблемы продовольственного снабжения и
эвакуации раненых. Поход нередко, длился месяц, а то и больше. Каждому
партизану надо было взять е собой триста — четыреста патронов, четыре
— шесть ручных гранат, полтора — два килограмма тола, термитные шары,
мины... Брали шестьдесят ржаных сухарей (из расчета полтора сухаря на
день), шпик, соль, гороховый суп-пюре, концентрат каши. Поэтому вес
рюкзака достигал сорока — пятидесяти килограммов
Такая ноша
затрудняла движение, изматывала силы. Нехватка продуктов нередко
приводила к истощению людей, иногда — даже к срыву боевых операций...
Но если с, голодом как-то можно было бороться, то проблему
эвакуации раненых мы, по существу, так и не смогли решить. Попытались
использовать для этой цели оленей безуспешно. И если летом ослабевшие
от голода партизаны, меняясь через каждые полсотни метров, могли еще
тянуть десятки километров на плечах самодельные носилки с ранеными, то
зимой раненого укладывали на волокуши, сделанные на скорую руку из,
его лыж. Долго ли он мог пролежать при морозе двадцать — тридцать
градусов, укрытый одной плащ-палаткой?! Поэтому тяжелое ранение в
походе часто означало гибель, особенно зимой.
ГЛАВА II
ПЕРВЫЙ ПОХОД
Август — сентябрь 1942 г.
Он остался в моей памяти во всех деталях, первый поход в тыл врага.
Наверное, потому, что был первым.
22 августа утром, уложив рюкзаки, с комиссаром Селезневым и
начальником штаба Семеновым еще раз, изучаем приказ № 10 от 31/VII
1942 года начальника штаба партизанского движения при Военном совете
Карельского фронта комбрига Вершинина. Этим приказом опрёделен район
действия отряда. Он был огромен — больше тысячи .квадратных
километров.
Павел Константинович Семенов разворачивает три метра карты,
качает головой:
—
До нашей границы идти просто, — карта поднята, и все ясно.
Вот дальше... только схема... белый лист бумаги с координатной сеткой.
На моем экземпляре карты ставим конечную точку маршрута и
условными знаками наносим обстановку противника. Уточняем место
перехода государственной границы. Обмениваемся мнениями по поводу
поставленных приказом боевых задач. .
После обеда — построение. С комиссаром проверяем укладку
рюкзаков, исправность оружия. Рюкзаки выглядят более чем внушительно.
Недаром их окрестили «чувалами». Рядом со щуплыми Володей Астаховым
и Колей Кузнецовым она кажутся огромными. На левом фланге стоит Иван
Михайлович Михайлов, чуваш по национальности, коммунист. Он серьезен
и подобран. Спрашиваю:
—
Как же ты понесешь такой мешок, Иван Михайлович?
—А хлеб сам себя носит, товарищ командир, с хлебушком. и патроны
легче.
Ставлю задачу на марш:
—
Выйти в район бывшей погранзаставы номер восемь. Там
уточним место перехода государственной границы. Порядок следования —
колонной по одному. Направляющим идет разведвзвод, за ним взвод
Колтакова, дальше ячейка управления. Замыкает колонну на марте взвод
Кочерова. Условные сигналы; один короткий (вист — «стой», два длинных
— «вперед». Привалы на отдых и перекур только по моей команде. Теперь
нашим языком должны стать условные сигналы и знаки.
Последние рукопожатия с оставшимися на базе.
И отряд гуськом, длинной цепочкой, двинулся на запад.
С линии боевого охранения до линии государственной границы нас
сопровождают пограничники из бывалых разведчиков группы Путина.
Первая ночевка на берегу озера Юмос. За день мы прошли немногим более
двадцати километров. Сказалось отсутствие опыта: у одного порвались
лямки, другой натер плечи. Разрешили развести «бездымные» костры,
сварить суп-пюре. Вот у хорошо замаскированного костерка сидят два
друга-лесоруба Цветков и Власихин, тихонько разговаривают:
—
Мне непонятно, Павлин,— обращается Цветков
Власихину,— почему говорят, что война с Германией
для нас неожиданна? Отец не раз говаривал, что если и придется нам
воевать, так только с немцами. Это 1акой народец, что испокон веков на
нашу землю зарится.
—
Немцы-— это понятно. Земли у них своей мало, вот они все
время и пытаются чужую захватить. А ты мне, Афанасий Кузьмич, скажи,
чего финнам надо?
У них-то земли на всех хватает. Они-то почему с немцами
связались?...
К исходу третьих суток подошли к восьмой заставе, сожженной
дотла. Видны были лишь следы жестоких боев.
Обнажив головы, слушаем рассказ пограничников обоях: весной
этого года.
Особенно взволновал всех партизан рассказ о героической гибели в
неравном бою пограничников заставы старшего лейтенанта Халатина и
политрука Голубева на высоте «Круглой». Пять суток сорок четыре
пограничника этой заставы отражали яростные атаки нескольких сот
фашистских егерей с артиллерией и минометами. Застава вся погибла,
последним взорвал себя вместе со станковым пулеметом Михаил Бабиков.
Один только . пограничник чудом остался жив. Его, тяжело раненного,
враги не заметили среди убитых.
От восьмой заставы до высоты «Круглой почти сорок километров, и
ее очертания терялись в далекой голубой дымке. Но. во время рассказа
головы всех были повернуты туда — на север.
В молчании, опустив непокрытые головы, стоят партизаны.
Отряд располагается на большой привал, а я вместе с Семеновым и
командиром группы пограничников скрытно поднимаюсь на северные
скаты Лавна-тундры.
Вот она, священная черта в виде пограничной тропинки, бегущей по
вершинам гор, низинам и болотам,— государственная граница нашей
Родины. На вершине Лавна-тундры из груды камней сложен окопчик с бойницами— наблюдательный пункт. Отсюда как на ладони просматривалась
вся долина реки Лотты.
Перед нами, далеко внизу, в лучах заходящего солнца поблескивает
длинное узкое озеро. Пограничник уточняет:
—
Не одно озеро, а цепь рзер. Между ними есть проходы, но они
заминированы, поэтому надо быть очень осторожными.
Смотрю в бинокль: далеко-далеко, насколько хватает глаз,
простирается удивительно красивая долина, покрытая, темными пятнами
хвойного леса, голубыми разной формы озерами, затянутая прозрачной
синеватой дымкой, тихая и мирная. Ни звука, ни дымка — вроде и нет
войны.
Возвращаемся к отряду. Здесь тоже тихо.
Штаб отряда расположился под густой разлапистой елью. Вполголоса
делимся своими наблюдениями с комиссаром. Бесшумно, скрадывая шаг,
Подходит младший лейтенант пограничник Иван Сычков:
—
Товарищ командир, разрешите присесть?
—
Не успел он сесть, как из-за его спины вырастает фигура
стройного и подтянутого- Григория Колтакова. Комиссар, улыбаясь,
говорит: Раз пришли сами, так уж зовите и остальных. .
—
А нас и звать не надо, мы туточки, — прямо' за спиной
комиссара, как из-под - земли* вырастают улыбающиеся Иван Чеканов и
Степан Кочеров.
Рассказываем о результатах наблюдений. Сплошная полоса озер,
близость крупного гарнизона шюцкоровцев, численностью до 1200
человек, и неизвестность расположения пикетов наводят на мысль: а не
пройти ли нам в тыл северными скатами горного хребта? Это будет дольше
на день, но зато больше шансов остаться незамеченными. Докуриваем
самокрутки и ложимся спать.
Когда мы подходили к границе, вечер опустился на землю, открыв
темно-синее небо с редкими облаками. Со стороны Суоми в просветы меж
деревьев блестело большое фигурное озеро Вуэннияур. Холодная
сероватая хмарь плыла по скату перевала, застилая пограничную просеку.
Переход линии границы, разделяющей нашу землю и землю
противника, — волнующий и самый ответственный момент для каждого из,
нас. Там, за этой просекой, неизвестность, тысячи опасностей...
Первым линию границы перешагнул Чеканов. Именно перешагнул,
высоко поднимая ноги. За ним цепочкой, оглядываясь по сторонам,
зашагал его взвод разведчиков. Как только последний из них скрылся по
ту сторону просеки, двинулся весь отряд. Шли, не слыша собственных
шагов, словно, ступали на горячее железо. Инстинктивно жались друг к
другу, стремясь в близости обрести уверенность и спокойствие.
Уже на «той» земле отряд рассредоточился и пошел рассыпным
строем — порядком, который ( обеспечивал нам круговую оборону на
марше. Мы двигались северными скатами горного хребта Ионн-Ньюогоайв,
его вершина была обозначена отметкой «714 метров». Справа, согласно
информации пограничников, на берегу озера Вуэннияур расположился
вражеский пикет. От него шла дозорная тропа, которую мы пересекли.
Шли без привала уже второй час, и за все это время никто не
произнес ни звука. Шутка ли, шли по чужой земле, старались идти
осторожно, и все равно каждый шорох казался недопустимо громким.
Сделали первый короткий привал — и сразу в уши ворвался шум леса,
щебет птиц.
Перейдя незамеченными линию пикетов, уже далеко от границы, в
районе реки Колланйоки расположились на большой привал, с отдыхом и
сном. 30 августа, когда отряд двинулся дальше, при проверке личного
состава выяснилось: исчез боец Вархатаннен.
Занимаем круговую оборону. Опрос личного состава взвода, где был
Вархатаннен, показал, что он ушел сам, ушел, по-видимому, когда отряд
снимался с привала, потому что перед этим его многие видели. Посылаем
сразу несколько групп в круговой поиск. Одна из них,- потратив несколько
часов, обнаружила на берегу реки свежие рледы. Они вели в сторону
Лотты, к противнику Мы с комиссаром подрастерялись: слишком
неожиданно и необъяснимо было исчезновение бойца. Неужели он
перешел на сторону врага? Если так, то он может указать и численность
отряда, и наше место. И мы приняли решение отойти на свою территорию,
два-три дня понаблюдать за противником. Сообщили по рации в Беломорск
в штаб партизанского движения Карельского фронта об исчезновении и
нашем решении.
В течение суток вышли на северо-восточный скат Нюрм-тундры, в
район девятой заставы. Организовали разведку и наблюдение.
Но на этом наши беды не кончились. Одна из групп, направленных на
разведку, вернулась без бойца Петра Дорофеевича Фильчакина, бывшего
секретаря парторганизации железнодорожной станции Апатиты. Искали
его два дня, а когда нашли, выяснилось, что, возвращаясь из разведки,
Петр Дорофеевич, зная, что группа находится на своей территории
неподалеку от места расположения отряда, по отстал.
Стал догонять своих товарищей, а. тут обмотка размоталась, присел...
вскочил и бегом... Показалось, что не туда, следов нет. Кинулся влево —
неладно, вправо — вроде места знакомые. Кричать нельзя. Кричащего, как
поющего петуха, враг прикончит. Вот и забегал наш Дорофеевич по лесу в
поисках отряда. А отряд — несколькими группами кружил, в поисках его.
Эта история подтвердила наше предположение, что многие бойцы
совершенно не умеют ориентироваться в незнакомой лесистой местности.
Тем более — здесь, где лес совсем не похож на мурманский мелкий березняк. Поэтому мы твердо договорились: отстал и заблудился — с места не
уходи, замаскируйся и жди. Отряду легче найти одного человека, чем
одному человеку отряд.
Договорились и об условных сигналах для опознавания друг друга.
Один длинный свист — «Стой! Кто ты?». Два в ответ — «Я свой!». Только
после этого запрос голосом. Пароль — «Умба», отзыв — «Кандалакша».
Кроме того, во взводах, отделениях все партизаны были разбиты по парам.
И друг без друга каждая пара — никуда. Забегая вперед, должен сказать,
что все это стало потом непреложным законом партизанской жизни во
время похода. Поэтому за двадцать семь месяцев партизанской жизни у
нас больше не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь Заблудился,
отстал или совсем потерялся...
Ночь
выдалась
холодной.
На
фоне
темно-синего
неба
вырисовывались угрюмые силуэты гор. С севера ползли лохматые тучи.
Вышли очень рано. Границу пересекли по северным скатам горы Роутвар.
Чтобы не оставлять следов на ягеле, шли рассыпным строем. Только миновали предполагаемую линию пикетов, как начался дождь.
Головная разведгруппа доложила: на берегу озера Паю-Сойгъяур, к
которому мы подходили, — небольшой домик, баня, барак и несколько
землянок. Людей нет. Вблизи проходит линия связи.
Располагаемся неподалеку на большой привал.
Ночь подкралась незаметно: сначала потемнел лес, хотя небо
оставалось еще светлым. Потом и оно поблекло, и меж мохнатых еловых и
сосновых веток показались первые звезды.
Подстелив плащ-палатки, тесно прижавшись друг к другу, мы
улеглись спать.
На другой день выдалась безветренная ясная погода. К полудню
южнее горы Усваар показался самолет. Он летел на высоте двухсот —
трехсот метров и, снижаясь, скрылся за лесом. Через Некоторое время еще
один, потом еще... и, еще... — четыре самолета в течение часа. Что бы это
значило? Аэродром? Посадочная площадка?... Или посадка на озеро? Но
там не было озера, во всяком случае его не было на карте.
Разведданные ориентировали нас на возможность строительства
дороги в этом районе. А может, это не дорога?
На все вопросы ответить должны были мы сами. В воображении уже
мерещился доселе никому неизвестный вражеский, аэродром влесу.
Решение принято. Берем курс на гору Усваар, идем густым молодым,
лесом. Сосновые ветви задевают за одежду — шумят, царапают лицо.
Чтобы уберечь глаза, приходится все время жмуриться. Под ногами
шуршат шишки. Кто-то шепчет: «Эх, хороша растопка для самовара!».
Обоняние обострилось, ноздри по-собачьи втягивают воздух, но пахнет
только смолой и прелой хвоей.
В лесу видимость очень ограничена. Стараемся идти медленно,
осторожно: партизаны обязаны уметь ходить легко, аккуратно и бесшумно.
У нас это не всегда получается. Кто-то зацепился за торчащий из-подо мха
корень и растянулся, гремя снаряжением и чертыхаясь. Кирилл Будлик,
задев ручным пулеметом за ветви дерева, производит невероятный шум.
Впереди отряда идет разведка, которая то и дело докладывает:
—
Хорошо слышу шум идущего сзади отряда, он мешает чтонибудь услышать впереди.
Чем ближе подходим к Лотте, тем больше троп со следами недавно
прошедших людей и оленей. Вдали послышался шум воды на перекатах
реки. И тут разведка докладывает:
—
Впереди линия связи, а за ней грунтовая дорога и множество
троп.
Останавливаю
отряд,
а
сам
иду
посмотреть
обстановку.
Действительно, правым берегом реки проложена дорогу и параллельно ей
— тропы, со свежими следами людей и оленей. Отличное место для
засады: на восток болото, на запад уклон. Располагаем отряд в двустороннюю засаду. Задача: откуда бы ни появился противник— захватываем
«языка», остальных уничтожаем и отходим'. Сычков предлагает порвать
связь:
—
На разрыв придут связисты, мы их тут и сцапаем.
—
Не забывай, Сычков, что здесь крупный гарнизон опытных
пограничников,—егерей Пеннонена, — говорит Семенов. — просто так, на
обрыв связи, они вряд ли побегут.
.
v
—
Да и не исключено, что они знают, что мы на их территории,
только* не знают — где, — добавляет комиссар.
Скрытно и быстро размещаем отряд в засаду: разведвзвод.
Чеканова—
к западу по дороге, к востоку перед болотом — взвод
Колтакова. Штаб и взвод Кочерова — в центре.
При обнаружении противника с любой стороны его пропускают на
Кочерова, а затем уже открывают огонь.
Проверяем маскировку. Все замирают. Только говор реки доносится
издалека да где-то дробно стучит дятел;
Уже рассвело, когда связной от Чеканова доложил, что по дороге
прямо на нас движется крупный обоз. Шюцкоровцы навьючили на оленей
оружие, продовольствие, боеприпасы; охрана обоза многочисленна — по
всей вероятности из местного пограничного батальона, знающая местность,
готовая в любую минуту вступить в бой.
Первым обоз заметил Николай Кузнецов, он дал знак приготовиться...
Мы затаили дыхание. Важно было пропустить как можно больше
шюцкоровцев и оленей вперед — на нас. Вдруг словно гром среди ясного
неба, прозвучал одиночный выстрел. Это случайно, от нервного возбуждения, нажал курок Марк Рябошапко. После этого выстрела все смешалось в
сплошном треске очередей. Фашисты, скрываясь в прибрежных кустах,
открыли шквальный автоматный огонь.
Тут-то и показал себя самый юный партизан Коля Кузнецов. Он
увидел замешкавшегося у оленей финна проводника и бросился, к нему.
Из кустов у реки дали очередь из автомата, потом заговорил ручной
пулемет. Коля впервые в жизни услышал, как тонко и нудно свистят пули,
но его охватило чувство мальчишеской восторженной уверенности в своей
неуязвимости, и он бежал на врага. Коля опередил командира отделения
Игумнова и бойца Иордана; вдруг что-то ударило его в плечо, он упал на
землю, пытаясь закрыть голову руками. Но левая рука не поднималась.
Коле казалось, что сейчас стреляют в него и только в него. На выручку
бросился его напарник по связке Виктор Мяконьких. Увидев друга, Коля
вскочил, но тут же упал. Витя с Игумновым подхватили его и утащили в
заросли леса, подальше от дороги.
.
Где ползком, а где, согнувшись, ко мне подполз Владимир Астахов.
—
Товарищ командир, Кузнецова ранило, все плечо разворотило.
Шура сорвалась с места и, прячась за кустарником, бежит за
Астаховым.
Коля лежал на правом боку, с левого обильно текла кровь: ребята
успели разорвать его гимнастерку и обнажить руку.
Растерянная, со страхом и болью глядела Шура на побледневшее
лицо Коли, пытаясь зажать рваную рану на плече. Руки ее, все в крови,
сначала никак не могли; наложить бинт. Дрожащим от сострадания
голосом Шура уговаривала:
—
Коленька, потерпи, хороший, потерпи... Я сейчас, я сейчас.
Это был первый раненый в ее жизни. Наконец Шура справилась, с
волнением я сделала перевязку.
Бой закончился так же внезапно, как и начался, Шювдоровцы,
отстреливаясь, оставив троих убитых солдат, скрылись за рекой, зная, что
в нескольких километрах расположен крупный гарнизон и там могли
слышать стрельбу.
Проверяем личный состав, осматриваем место боя. Ранен Коля
Кузнецов, убит Иордан. Забираем оленей, часть брошенного врагом
продовольствия и уходим в сторону гор.
На небольшой, густо заросшей молодым сосняком высотке делаем
привал с ночевкой. Пока комиссар толкует с политруками, обхожу взводы.
Ведь это первый для нас бой.. Слышу неподалеку за толстой сосной , с украинским акцентом голос Порфирия Артемьевича Ротатого :
Послухай, Павлин, давай закурим, чего ждать. Я в этой бисовой
пальбе да суматохе, черти б ее взяли, весь табак рассыпал, пока патроны
по карманам шукал.
—
Так ведь команда ж была не курить, — отвечает Павлин
Власикин ровесник Ротатого, рамщик из Зашейка.— Маскировка же.
Яка там маскировка, когда лес кругом, ни одна собака нас не
бачить...
Подхожу к говорившим. Разрешаю курить со «светомаскировкой».
—
От це добре, — закуривая и кашляя в рукав, говорит Ротатый,—
зараз веселей стало, а то из-за проклятых фрицев курить разучишься.
Спрашиваю о самочувствии, о настроении.
—
Павлин сэбэ гарно чувствует, товарищ Командир, вин почти уси
патроны пожег по тим фрицам. Теперь налегке шибче ходить будет.
—
А ты разве не стрелял, Ротатый?
—
Ни, трошки попалил, раз команда була. Только фрицы шибче
зайцев, по кустам поховались, куда ж було палить? А оленей жалко...
Информация политруков и беседы с людьми показали, что
настроение неплохое. Усиливаем охрану и наблюдение и ложимся
поочередно, спать. 4 * ,
За ночь осень сменилась зимой. Это произошло так внезапно, что
молодые осинки й березки, растущие в близком соседстве с елками, стояли
в нерешительности —- сбрасывать .на снег желто-красные листья или подождать. Нам снег на руку: он замел следы.
/Подсчитываем оставшиеся боеприпасы, Продовольствие. Шура
докладывает: Коле Кузнецову стало хуже, поднялась температура. Кроме
того, появилось пять человек больных. Да и патронов маловато, в - спешке
и горячке боя некоторые «не пожалели огонька», здорово постреляли.
Принимаем решение: раненого Кузнецова и больных с частью
здоровых бойцов под командованием Романа Алексеевича Булычева
отправить на базу, забрав у них часть боеприпасов и продовольствия.
Сухари и остатки супа-пюре отдают с душой. А вот патроны — никто не
хочет. Ворчат. Это хорошо. Мы начинаем понимать, что самое главное для
нас — патроны, 15 сентября прощаемся с группой Булычева, даем наказ: к
нашему возвращению построить на базе землянки. Двадцать пять человек
остаются в тылу врага.
Чтобы пополнить запасы продовольствия, забиваем оставшихся в
живых оленей. На другой день держим путь опять на север, к реке Лотте.
Снег стаял. Движения противника за целый день обнаружено не
было, если не считать нескольких выстрелов, видимо сигнальных, в
стороне пикетов. Мы предположили, что это какая-то группа натолкнулась
на следы Булычева. Обстановка складывалась, по нашему мнению,
благоприятная. Зная, что сейчас уже поднята тревога в стане врага и а ас
ищут, мы решили использовать это для разведки и установления
месторасположения вражеских пикетов и их численности.
Несколько дней ведем разведку в треугольнике озер - Уомаайв, ПаюСойгъяур и реки Лотты в поисках неведомого аэродрома: Ребята начали
—
осваиваться; легче и без шума ходят, ладно устраиваются на ночлег, не теряются, не отстают. Делаем засады, но безрезультатно, никакого движения
по тропам и проселкам нет.
Но вот в середине дня разведчики услышали со стороны реки звон
колокольчиков. Предположив, что это пасутся олени, они впятером
направились на звук. На одной из троп наткнулись на три группы вьючных
оленей, которых вели три солдата. Решили захватить солдат живыми. "Но
те первыми открыли огонь. В завязавшейся перестрелке все трое были
убиты. Вскоре на шум подошло до полусотни карателей. Учитывая, что отряд слишком измучен, а противник превосходит нас по численности,
решили отойти без боя.
Все чаще и чаще — дожди, холодный северный ветер. Идти трудно.
Сыро, холодно. Вот уже месяц как мы вышли со своей высоты в тыл врага.
У многих порвалась обувь, одежда на некоторых висит клочьями. Движемся к базе долиной Лотты через цепь озер Клайпк- несъяур. День
кончается. Сумерки. Идем гуськом, с небольшим разрывом, усилив
головной дозор Семеновым и Сычковым. На нашем пути то и дело
попадаются болота, сырые ельники вперемежку с густым березняком. Лес
скрывает колонну местами мы идем словно по узкому темному коридору.
Близость вражеской линии охранения насторожила партизан,
заставила приглушить голоса. Боясь позвякивания или стука, каждый
крепко прижимал к себе оружие. Ни шороха, ни кашля. Нечаянно
споткнувшийся боец шепотом ругался и тут же занимал свое место в колонне, еще плотнее принимая к груди оружие.
Отряд остановился, по цепи передают: «Командира вперед».
Подхожу к Семенову, впереди с юга на север тянется просека, на ней —
завал. За ним, судя по всему,— минное поле. Разминировать, делать
проходы мы еще не умели, да и было совсем темно. Посылаем разведку
искать обход. Завал должен кончиться в начале озера. Пройти можно
только там. Минируем свой след. Занимаем оборону. Нервы напряжены до
предела, а тут еще наступила ночь, наползает густая осенняя темень,
накрапывает холодный дождь. Зубы самопроизвольно начинают стучать.
Вернулась разведка: на северном берегу озера Вуэннияур завал кончается.
Но пройти можно только вброд. Около берега неглубоко, дальше —
неизвестно. Когда Сычков, вышел на берёг озера, на острове был слышен
неясный шум и дважды мелькнул свет, затем всё стихло.
Ну что ж, брод так брод. Все равно промокли. Другого выхода нет,
надо спешить.
Вот и озеро. Сычков с головным дозорам бредет недалеко от берега,
палкой прощупывая дно. Вода доходит почти до пояса. Дно каменистое, не
вязкое. Пройдя завал, Сычков выходит на берег, дважды крякает уткой:
можно идти. Минируем берег и свой след и заходим в холодную воду. На
глубоком месте комиссар поддерживает Шуру; она, вцепившись в его
рюкзак буквально висит, ноги не достают дна.
Не успели выйти на берег, как с острова взвилась осветительная
ракета, и тут же в нашу сторону полоснула пулеметная очередь.
Пригнувшись, разбрызгивая воду, спешим на спасительный берег, а следом
несутся пулеметные и автоматные очереди. По воде неприятно защелкали
пули. Сычков и его разведчики открывают ответный огонь, давая
возможность нам выбраться из озера. Выскакиваю и даю команду:
«Прекратить огонь!»
Скоро все стихло. Как мы ни прислушивались, ничего не было
слышно, кроме привычного шума по-осеннему мокрого леса да плеска
воды около берега. Эта перепалка подхлестнула всех, пошли быстрее.
Ведь недалеко была наша граница, а там можно отдохнуть... А пока идем
мокрым болотом, спотыкаясь и проваливаясь меж кочек. Слава богу,
темно... Жидкая грязь хлюпает в сапогах. Каждый шаг дается с трудом.
Наконец кончилось болото, начался каменистый подъем в гору.
Делаем привал. Многие тут же валятся с ног. Подходит с хвоста колонны
комиссар, в изнеможении опускается прямо на землю, хрипит:
— Отстающих нет. Но люди устали, командир.
Да я и сам чувствую: организм перестаёт повиноваться и требует
отдышка — гляжу на светящуюся стрелку компаса и ничего не вижу;
слушаю, что говорит, подошедший Семеновой не слышу; Стараюсь понять
смысл сказанного и не понимаю,— ужасное состояние...
Непривычный для слуха звук выводит меня из оцепенения — это
стучат зубы озябших, насквозь мокрых; лежащих на сырой, холодной
земле людей. А кто-то уже со всхлипом всхрапывает....Скорей вперед.
Комиссар остается в хвосте колонны. Сейчас он подбадривает
плетущихся мимо бойцов:
—
Держитесь, ребята! Скоро граница, там отдохнем!
Вот и наша земля. Сбрасываем рюкзаки, громко разговариваем,
закуриваем...
Тот же лес, те же горы. Но — наши. И это удесятеряет силы. Такое
чувство мы испытывали каждый раз, когда возвращались из глубокого
тыла противника....
25 сентября около четырех часов вечера изнуренные, обросшие и
похудевшие до неузнаваемости мы подходили к своей базе. Разговору
только о еде. Каждый вспоминал вслух, когда и что он ел. Хотя от
разговоров о вкусной еде в желудке не становилось сытней, а все ж
легче... Каждый думал о супе-пюре, да таком, чтобы ложка стояла...
Вот и база. Нас обнимают, помогают снять рюкзаки, ведут к
оборудованной в шалаше кухне. Шура настаивает, чтобы всем дали только
половину того, что нам . приготовили. Мы получаем чай, по целому
ржаному сухарю и по половинке «разводящего» негустого супа - пюре.
Едва успев пообедать, просим поторопиться с ужином.
«Боевые сто грамм», увеличенные по этому поводу в полтора раза,
подняли и без того хорошее настроение. Устроили нам и примитивную
баню, с бочками горячей , воды, в шалаше покрытом плащ-палатками.
Да, это не баня...
После бани надо ложиться спать на кучу веток и хвои, положенных
на землю. Сверху по плащ-палатке барабанит дождь, с боков поддувает
ветер.
Утром, только проснувшись, мы говорим с комиссаром о скорейшем
окончании строительства землянок. Зарываться в землю, готовиться к
зимним холодам!
Разобравшись с Делами, пошли к соседям — в отряд «Советский
Мурман». Сергей Демьянович Куроедов и Виктор Николаевич Васильев
заняты строительством базы; Они гостеприимно и радушно угощают чаем с
брусникой. Обсуждаем необходимость совместного строительства для двух
наших отрядов настоящей бани. Ее решено ставить на берегу Чарвосозера,
в том месте, где вытекает Лотта.
Бригаду «банстроя» возглавил Сергей Степанович Трошин— политрук
разведвзвода. До войны он работал гидротехником судоремонтного завода.
Вечером собираемся вместе. Сергей Демьянович и Виктор
Николаевич рассказывают нам о своем первом походе.
Они удачно вышли на дорогу, уничтожили легковой автомобиль с
двумя офицерами и шофером; взорвали мост, телефонно-телеграфную
линию и электролинию высокого напряжения. Здорово! Ведь эта линия
обеспечивала работу порта Линахамари и никелевого завода. Мы
рассказываем им о нашем походе наших неудачах.
Беседа затянулась. На войне люди скоро узнают друг друга, а вслед
за этим приходит фронтовая дружба. Так и мы с первого дня
почувствовали взаимную симпатию друг к другу. Мне нравился Виктор
Николаевич Васильев. Он часто шутил, подтрунивал над Демьянычем, как
он называл Куроедова. С серьезным лицом советовал:
—
Командирам надо отрастить усы, а комиссарам— бороды.
—
А почему усы? — наивно спросил я.
— Большой ребенок ты, Саща. Мужчина без усов — как петух без
гребня, а вы с Демьянычем петухи, правда, еще не оперившиеся... Ну, а
нам,
комиссарам,—
разглагольствовал
Виктор
Николаевич,—
для
солидности к лицу больше борода.
Мы от души смеялись...
Донеслись звуки гармошки и песня. Пели около нашей «кухни», где
горел костер. Аккомпанируя на гармошке, командир взвода «Советского
Мурмана» Толя Казаринов красивым и сильным голосом запевал, а остальные подтягивали. Пели «Ревела буря», потом «Три танкиста»,
«Катюшу». Девчата слишком заинтересованно смотрели на Толю. И лишь
Шура Артемьева не сводила горящих темных глаз с Викто-ра Толстоброва,
симпатичного, милого и скромного связного Сергея Демьяновича. (Виктор,
стоя рядом с гармонистом, тоже смотрел на Шуру.)
А Толя, даже не глядя в ту сторону, где стояла Паня Шороховa,
слушал ее голос, низкий и мягкий.
Паня то и дело поправляла прядь рыжих волос, горевших как медь в
свете костра, прятала озябшие руки под мышки...
Шла хмурая осень 1942 года. Солнце почти не показывалось. Ветер
срывал пожелтевшие листья с берез, разносил их по сторонам. Румянились
в разноцветье осинки, темнели сосны и ёлочки. Над головою, закрывая
небо, пласталась темно серая туча.
Мы с Куроедовым и Васильевым отправлялись в Мурманск, а затем в
Беломорск, куда были вызваны с докладом о результатах первого похода.
В Мурманске нас разместили в доме междурейсового отдыха моряков
тралового флота.
Поздним вечером, умытые и побритые, мы направились в обком
партии на прием к М. И. Старостину.
Кроме Максима Ивановича Старостина в кабинете находился
председатель облисполкома Борис Григорьевич Лыткин. Он был почти на
голову выше Максима Ивановича. Прямо посаженная красивая голова его
была покрыта слегка вьющимися каштановыми с проседью волосами. В
отличие от М. И. Старостина, одетого в военную форму, Б. Г. Лыткин был в
темно-сером костюме и коричневых ботинках. Слушая, он наклонял голову
набок и дружелюбно улыбался, как бы поддерживая говорящего.
Кратко, По-военному, я начал Доклад о походе.
—
Э, погоди, погоди, не торопись. Ты нам по порядку да
поподробнее расскажи.
—
Да и на карте покажи,— вставил Борис Григорьевич.
Вскоре установилась непринужденная атмосфера, мы без смущения
рассказывали, отвечали на многочисленные вопросы. Когда мы с
комиссаром рассказали о жалобах некоторых партизан на трудности
нашего быта, Максим Иванович сказал:
—
Война — это кровь, грязь, людские страдания. Поймите и
научите остальных понимать и переносить все это. — Угощая нас
«Северной Пальмирой», он продолжал:— Вы получили .и впредь будете
получать хороших людей, но среди них будут и смелые, и робкие,
боязливые. Не трусы, нет. Но вот командир и комиссар обязаны всех их
сделать отважными.
Нас очень волновали, даже пугали, неудачи первого похода, и мы
рассказали о своих сомнениях. Особенно расстраивался комиссар; Он был
слишком честен, чтобы сваливать на кого-либо промахи или ошибки.
Рассказали мы и о том, что начальник оперативной группы штаба
партизанского движения Карельского фронта майор Бетковский при
разборе похода на базе, как нам показалось, предвзято и необъективно
отнесся к оценке наших действий в походе.
Молчавший до этого Борис Григорьевич сказал:
—
После боя все стараются быть умниками. Но нельзя забывать о
том, что в горячке боя не сразу примешь правильное решение. Поэтому,
вам надо самим хорошо проанализировать все свои действия и в следующем походе стараться без лишнего волнения и боязни принимать такие
решения, в результате которых ваши действия наносили бы наибольший
урон врагу. Судя по вашим рассказам, враги вас боятся больше, чем вы их.
Вот это вы помните.
Уходили, довольные. Ни одна наша просьба не была оставлена без
внимания.
На другой день мы уже сидели в - вагоне поезда и впервые ехали в
Беломорск, в штаб партизанского движения Карельского фронта. За
окнами мелькал обнаженный, кажущийся безжизненным, лес, лишь коегде алели гроздья уцелевшей рябины,
—
Много рябины — к суровой зиме. Есть такая примета, — заметил
Виктор Николаевич.
—
Скоро Лоухи. Там всегда немцы бомбят Проходящие поезда.
Действуют точно по расписанию, сказал Селезнев. — Давайте пообедаем.
Тем более — у меня к обеду кое-что есть. В Кандалакше ребята
подбросили.
Чем ближе подъезжали к Беломорску — тогда это была станция
Сорокская, — тем тревожнее становилось на душе. Ругать нас вроде бы не
за что, правда и хвалить тоже, а вот волнение не проходило.
Беломорск особого впечатления не произвел.
Серый, с серыми
деревянными, в своем большинстве ветхими, домами, с большим
количеством мостов, деревянными тротуарами. Было много грязи, шел
дождь,
В сопровождении майора Бетковского вошли в кабинет начальника
штаба. Навстречу нам поднялся генерал- майор Вершинин, высокий,
подтянутый, с густыми темными волосами
с «живыми глазами. Они
смотрели строго и прямо, по ним можно было почти безошибочно угадать
— их обладателе если что задумает, обязательно сделает. Генерал одобрил
результаты первого похода.
...Возвращаясь в Мурманск, я заехал на два дня в Мончегорск
повидать мать и жену с сыном, куда они переехали из Умбы к моей сестре
Дусе и брату Михаилу. Телеграммы в то время было давать бессмысленно.
Вбегаю на второй этаж. Стучу. Дверь открыла Тоня. Увидела меня и с
криком: «Саша приехал» — бросилась, ко мне, повиснув на моих руках. Из
комнаты выкатился мой первенец, Вовка, «мужчина» в возрасте пяти лет
от роду, с висевшей через плечо кобурой пистолета. - Ахая, и охая,
вытирая краешком головного Платка, мокрые глаза, целует меня добрая
седая мама.
Вот и мой дом... Умытый , ухоженный, сижу в кругу семьи. Уютно,
тихо, тепло. Сын, сидя на моих коленях и сжав ручонками настоящий
пистолет, расширенными от восторга - глазами смотрит то на меня, то на
бабушку.
А я, счастливый, не могу оторвать глаз от жёны. Она то и дело тоже
смотрит на нас с сыном, но ее проворные руки де забывают хозяйничать на
столе— стелить скатерть, раскладывать карелки, расставлять рюмки.
—
Сынок, а как кормят-то вас на фронте? — спрашивает мать.
—
На базе паек хороший, хватает, а вот в походе маловато, всего
ведь не унесешь.
—
А скажи, сынок, винтовки-то у каждого есть? — почему-то
шепотом допытывается мать. Она в первую мировую войну была на фронте
сестрой милосердия и знает, что в то время не хватало оружия. Чтобы
успокоить маму, я, подмигнув жене, почти серьезно говорю:
—
Винтовки мы не берем. Они тяжелы и неудобны. Воюем мы
автоматами. Оружия, патронов, и гранат — всего хватает.
А вот у нас раньше-то, в пятнадцатом году, винтовок не хватало.
Батька-то твой, царство ему небесное, в артиллерии служил, так неделями
пустые пушки таскали, снарядов не было.
—
Сейчас, мама, другая обстановка. Начало поступать новое
вооружение.
— Значит, скоро Гитлера погонят наши ?
—
Да, скоро, — уверенно отвечаю я.
—
Эх, была бы моя воля — всех бы немцев в эту зиму заморозила.
Я уж у господа бога морозную зиму прошу.
—
Да что ты, мать, ведь мороз-то и по нам ударит.
—- Ничего, наши-то ребятушки привычные, выдюжат, а вот это-то
окаянное племя пусть бы померзло. Их, как тараканов из избы, из Россиито вымораживать надо.
Я полгода не был дома, и эти отпущенные мне на свидание с семьей
два дня прошли как два часа. Пора уезжать. Тоня не выдержала,
заплакала.
—
Что с тобой? Не надо, родная, — пытаюсь успокоить ее, а у
самого горло перехватило.
Провожать она меня не пошла.
Возвращение на базу было знакомым. Налегке шли быстро. База,
несмотря на маскировку, напоминала строительную площадку. Из шести
начатых землянок — три почти полностью закончены' Хорошую землянку с
закутком для командира и политрука сделали бойцы взвода Колтакова.
Тепло и сухо в землянки взвода Кочерова. Ребята благоустраивали нары.
Пахло смолой и свежей хвоей.
Когда пришли в землянку к разведчикам, мы с комиссаром были
приятно поражены. Вместительная, рубленая с довольно-таки высоким
бревенчатым потолком, зарытая в землю — чудесная землянка!
Амбразуры на северной стороне застеклены, а на южной — сделано
два окна. Сухо, тепло.
—
Вот здесь и будем все отрядные мероприятия проводить, —
улыбаясь, говорит комиссар.
Зашли в девичью землянку. Она небольшая, но уютная, а самое
главное — теплая. В углу на скамье сидит Нина Конецкая. На грубо
сколоченном столике бумага, в руках карандаш. Нина судя по
нахмуренным бровям и прикушенной нижней губе, колдовала над письмом
домой. Чтобы не мешать, быстро выходим.
Идем к сe6e на КП. Это небольшая землянка на три койки в центре
нашего, лагеря. Дощатый стол, скамейка из куска доски на двух
чурбачках да небольшая полочка для «литературы» Пока мы осматривали
лагерь, связной Алеша Попов так расшуровал печку, что в землянке стало
жарко.
А вечером все, кто был свободен от караульной службы, собрались у
разведчиков. Мы с комиссаром рассказали о результатах нашей поездки.
Без записи в протокол все единодушно решили: быстрей заканчивать
устройство партизанского быта и все внимание;— боевой учебе,
подготовке к зимнему походу.
Предстояло не только подобрать и просмотреть лыжи, но и
«обкатать» лыжников. Притом с полной боевой партизанской выкладкой.
Когда все деловые разговоры были закончены — как уже повелось,
затянули песню... Русская песня — она вела каждого присутствующего по
его прошлой жизни и будущим опасным партизанским тропам. От этих
песен в землянке становилось грустно и радостно.
Я сидел у самой печурки, смотрел на друзей- товарищей — вот она,
моя фронтовая семья.
„ЛЕДОВЫЙ ПОХОД"
Декабрь 1942 г. — январь 1943 г.
Вскоре после Ноябрьских праздников к нам Пришло пополнение. Мы
с комиссаром встретили его около штабной землянки. От группы новичков,
тесно жавшихся друг, к другу, отделился мужчина чуть повыше среднего
роста, полнолицый, с большим осурым носом. Военным шагом подошел ко
мнё и, поблескивая твердым взглядом серых глаз, сверкая белыми
крупными зубами, вытянувшись по команде «Смирно!», делая ударение на
«о», доложил:
— Товарищ командир отряда, вверенная мне группа бойцов в
количестве двенадцати человек по указанию 'обкома партии прибыла в
ваше распоряжение. Докладывает Ефимовский.
Он так крепко стоял на ногах, будто его вдавили в землю. Несмотря
на холодную осеннюю погоду, Ефимовский был без шапки. Почти круглая
голова на короткой толстой шее, темно русые с мышиным оттенком густые
волосы, стоящие торчком.
Я подошел к нему, подал руку, он приветливо, с подчеркнутым
радушием крепко пожал ее.
Приглашаю прибывших в штабную землянку, знакомимся.
—
Ефимовски Николай Сергеевич, 31 год, коммунист, служил в
погранвойсках.
Павел Константинович Семенов записывает, куда определить.
—
В разведчики,— говорит комиссар.— Я его хорошо знаю.
Тут же назначаю Ефимовского командиром отделения в разведку. Он
доволен.
Передо мной плотного телосложения, белобрысый, со светлыми
глазами мужчина.
—
Бородкин Осмо Павлович,— с финским акцентом, не торопясь,
говорит он. — Тридцать лет, грамотный, беспартийный, карел.
— Смагин Савва Васильевич, из Териберки я, товарищ командир — с
явной радостью докладывает следующий.
Вскакиваю из-за стола, обнимаю Савву. Мы с ним давно не виделись,
а он, стесняясь, держался за спинами товарищей. О нем я знал все.
В разведку,—кивнул я Павлу Константиновичу.
—
Булычев Пётр Кузьмич, сорок с гаком, член партии, лесоруб,—
басит Булычев. Высокого роста, с широкой могучей грудью, с плечами в
добрую сажень и добродушным выражением широкого, с крупными
чертами лица, он с достоинством смотрел на меня.
Очередь дошла до Мошникова Матвея. К нам приблизился маленького
роста, тоненький даже, в фуфайке, тщедушный паренек.
—
Сколько ж тебе лет, сынок? — просил его комиссар.
—
Уже давно семнадцать, а маленький потому, что саами мы, —как
бы оправдываясь, заговорил Матвей.— Зато стреляю хорошо, на лыжах
хожу шибко-шибко,— сверкая темными глазенками, скороговоркой
выпалил он. Чувствовалось, паренек очень хочет быть партизаном и
боится, что не примут. А когда услыхал, что зачислили в разведчики,
радостно заулыбался.
Пополнение хорошее. Большинство прибывших было из Кандалакши,
поэтому первую беседу с ними провел комиссар. Он их всех знал.
—
Партизан — это не только физически крепкий, волевой человек.
Он должен быть метким стрелком, умеющим поражать врага одним
выстрелом и с любой позиций. Используя местность, уметь, оставаясь
невидимым для врага, скрытно приблизиться к нему и смело, внезапно
напасть и уничтожить.
Костистые сухие плечи комиссара поднялись, продолговатое лицо
сделалось решительным и твердым.
Партизаны действуют при любой погоде. Чем хуже погода, тем лучше
для нас. Он оглядел внимательно слушающих его новичков и уже тихим
голосом закончил:— У партизан взаимовыручка, Искренность, честность
ценятся наравне, с мужеством.
Поздравив с зачислением в партизаны, отправляю всех по землянкам
в сопровождении командиров взводов.
Закончилась приготовления к зимнему походу. Были подогнаны,
просмолены и смазаны лыжи. Получено зимнее обмундирование.
13 декабря в отряд прибыл майор Бетковский. Он привез приказ
штаба партизанского движения Карельского фронта. Остановился он в,
землянке Сергея Демьяновича. Вскоре к нему были приглашены я,
комиссар и начальник штаба отряда.
Землянка Куроедова маленькая, теплая, уютная. Когда мы вошли,
майор Бетковский сидел за Самодельным столиком. Высокий, сухопарый, с
вьющимися густыми волосами, с живыми карими хитроватыми глазами,
всегда настороженно следившими за присутствующими, он мне показался
необщительным, даже сердитым. Лицо его было красным от мороза и от
выпитого с дороги крепкого чая. При нашем появлении он встал, сухо
поздоровался. Обменявшись приветствиями с Куроедовым и Васильевым,
мы сели к столу.
Заговорил Бетковский:
Мне поручил начальник штаба партизанского движения фронта
генерал-майор Вершинин довести до вашего сведения следующий
приказ.— Его голос рокотал, выражая торжественность минуты и
подчеркивая важность поручения,— Приказ от 5 декабря 1942 года,—
начал читать Бетковский. Читал он с выражением, с интонациями. Хмурил
брови, когда речь шла о необходимости перейти за линию пикетов и о
разведке никелевого комбината...— Командиром сводного соединения
отряда назначен Куроедов Сергей Демьянович, комиссаром — Васильев
Виктор Николаевич, заместителем командира— Смирнов Александр
Сергеевич.— Он сделал паузу, поглядел на нас и продолжал:—
Начальником штаба сводного соединения — Семенов Павел Константинович.— Дав возможность нам осмыслить сказанное, тем же голосом
закончил: — На подготовку, разъяснение задачи командному и личному
составу даю три дня. Выход назначаю 17 декабря.
Он сел, отпил из кружки несколько глотков уже остывшего чая. \
—
А теперь давайте кое-что уточним и уясним...
Когда мы вышли из землянки Куроедова, над заснеженной высотой
опустилась ночь. Мороз обжигал лицо, забирался за воротник. В нёбе
мерцали звезды. Под ногами хрустел, как сухой валежник, снег. Молча
разошлись по землянкам.
Утром, собрав командный состав отряда, я довел до сведения
основное содержание приказа. Коротко оно заключалось в следующем:
силами двух отрядов под общим командованием С. Д Куроедова скрытно
пройти в район Сальмиярви и нанести внезапный удар по зенитным
батареям и аэродрому противника, расположенному в этом районе южнее
Никеля. Одновременно специальная разведывательная группа должна
проникнуть в район никелевого завода и произвести разведку
дислоцирующихся в этом районе войск противника и установить наличие
воинских подразделений в самом поселке.
Детально обсудили все, что еще необходимо сделать до выхода в
поход.
А после обеда в землянке штаба открылось партийное собрание.
Комиссар рассказал коммунистам о степени готовности к походу, о
задачах, стоящих перед отрядом, о роли и месте коммунистов в
предстоящем походе. Он еще раз напомнил:
—
У коммуниста должно быть одно неоспоримое преимущество —
быть всегда там, где труднее всего. Умирать первым, отходить
последним.— Эти слова были сказаны буднично и просто, без всякого
пафоса. Говорил он тихо, вдумчиво, часто покашливая, поправляя прядь
белесых от природы волос, сползавшую на высокий с залысинами лоб. На
комиссара смотрели внимательно.
Первым слово взял Утицын:
Я по опыту финской войны знаю, что в предстоящей операции от
каждого из нас потребуются самоотверженные и стремительные действия.
А это не так-то просто сделать в условиях глубокого тыла, да еще на
лыжах. У нас далеко не все хорошо владеют лыжами. Вот это надо учесть
—
командованию
отряда
при
формировании
штурмовых
или
разведывательных групп. Тут надо брать хороших лыжников. А то
неумелое владение лыжами, медлительность — а еще хуже нерешительность—одного могут стоить жизни другому, а то и многим. Нам,коммунистам, при трудных сложных ситуациях надо самим бросаться
вперед, He ожидая команды. Я свой долг коммуниста выполню.
Поднялся командир отделения Ростачев:
—
Как бы мы хорошо все ни продумали, а условия похода
обязательно внесут свои поправки в наши планы и разработки. И к этому
должны быть готовы не только командиры, но и все коммунисты. Ведй мы
должны в первую очередь показать, что способны решать любые задачи.
Поэтому самое тяжелое и опасное в походе надо брать на себя и не
теряться ни при каких обстоятельствах. Мое отделение поставленную
задачу выполнит.
После Ростачева слова попросил политрук Трошин. Он оглядел
присутствующих н, остановившись на стенгазете отряда «Большевик
Заполярья», которая висела на стенё землянки, заговорил: . '
— В названии нашего отряда глубокий смысл — «Большевик
Заполярья». Я это понимаю так, что на нас, большевиков отряда, надеется
областной комитет партии как на силу, способную наносить беспощадные
удары по врагу. Этого требует от нас и Центральный Коми-, тет нашей
партии. Мы призваны вести за собой беспартийных. этим должны
заниматься все коммунисты, а не только политруки. Свое личное участие я
вижу в том, чтобы поддержать товарища в тяжелую минуту и быть впереди.
Желающих выступить было немного. Не вставая с места, Порфирий
Артемьевич Ротатый произнес, как всегда, немногословную речь:
—
Я тоже думаю так, що, потрибно, комиссар дуже гарно казав.
Хиба мы не знаёмо, що нам робыть? Сыла потребна та сноровка и ни щось
другое. И усе это есть. А ненависть к этим нимцям, трясця их душу, дышать
не дае. Надо наискорейше выходить.
16 декабря оба отряда выстроились в полной боевой готовности. Мы
вместе с Сергеем Демьяновичем проверили крепление лыж, оружие
снаряжение. Виктор Николаевич Васильев произнес речь:
—
Поход предстоит дальний, тяжелый. Надо беречь лыжи,
маскхалаты и обувь. Сейчас не лето.
— Глядя на пасущихся неподалеку оленей и стоящие с, грузом меди
каментов «кережи», он продолжал:— На оленей не надейтесь. Только на
себя и взаимовыручку,
Рано утром 17лдекабря, соблюдая максимум тишины, двумя
колоннами Отряды вышли в первый зимний поход. Предрассветная
морозная мгла окутывала нашу высоту.
С каждым шагом мы уходили все дальше и дальше от родной базы.
Наш путь лежал сперва по льду реки Анномы. Но вот речка, вильнув, ушла
в сторону, и мы вошли в густой хвойный лес. Снег здесь был рыхлый и
глубокий. Лыжи проваливались, идти стало тяжело. Приходилось торить
лыжню все время сменяя друг друга- Самые выносливые и физически
крепкие партизаны — Незговоров, Зайцевовский — и те не выдерживали
больше четверти часа в роли направляющих. Поэтому на другой же день
мы Пошли одной лыжней. А так как нас было сто десять человек да еще
«кережи» с оленями,— в глубоком и рыхлом снегу оставалась торная
дорога.
Мы шутили на привале, что, мол, немцы, обнаружив с самолета нашу
«лыжню», поднимут панику, подумав, что советская дивизия обходит их с
правого фланга.
Настроение было боевое,, поэтому первые переходы делали
длинными, а привалы — короткими.
На третий день я со своим отрядом шел замыкающим; Стоя сбоку
лыжни и наблюдая за бойцами, я вдруг увидел, что по глубокой, хорошо
утоптанной лыжне идет с лыжами на плече Порфирий Артемьевич Ротатый.
—
Стой! Порфирий, в чем дело? Сломались лыжи или ноги натер?
—
Та будь воны прокляти, це лыжи, трясця их в душу,— снимая с
плеча лыжи и становясь на. них, ругался Ротатый.
Зная, что он плохо ходит на лыжах, я хотел его оставить на базе, но
командир взвода доложил, что за это время он настойчиво тренировался и
может идти. «Не рекорды же ему ставить»,— добавил он.
Да и сам Ротатый так настойчиво просился, что отказать ему было
просто невозможно. Сейчас на него было смешно и жалко смотреть. Лыжи
набегали одна на другую, и он с трудом удерживался, чтобы не упасть
носом в снег. Но зато старался изо всех сил, даже пытался шутить.
—
Ось, поберегись, бисова душа, бо подавлю,— подражая кучеру,
кричал он идущему впереди бойцу
Ему охотно уступали лыжню, провожая смехом и шутками.
...Лес стал заметно редеть, а затем перешел в низкорослый березняк
с частыми озерами и болотами. Идти стало легче: снег уплотнен ветром
погода морозная, ясная. Иногда виднелись – контуры Кучин-тундры К ней
мы подошли утром 21 декабря.
Перед тем как подняться на южные скаты, надо было пересечь
довольно-таки широкое болото. Поэтому пока Семенов с группой
разведчиков переходили его, отряд вынужден был ждать сигнала с того
берега. Сергей Демьянович дал команду на привал. Подтянулись наши
тылы. Их возглавлял Матвей Мошников.
Он шел впереди оленей с веревкой через плечо и буквально волочил
их за собой. Бедные животные, проваливаясь в снегу, отощав за эти дни от
бескормицы, решительно не хотели идти и, как только отряд замедлял
движение, тут же ложились. Поднять их с каждым разом становилось все
труднее.
Вот и сейчас олени легли. Матвей, сам уставший не меньше их,
дрожащим голосом, с глазами, полными слез, на своем родном языке
уговаривал их подняться. Никогда не унывающий Роман Булычев
вкрадчиво советовал:
—
А ты, Матвей, их махорочкой, махорочкой угости, А лучше
табачком, он вкуснее.
Матвею было не до шуток.
Рухнули наши надежды и расчеты на олений транспорт. Олени стали
обузой.
Наблюдатели с берега озёра доложили, что получен сигнал от
Семенова, можно продолжать путь.
На южном скате Кучин-тундры расположились - на большой привал.
Сергей Демьянович дает команду: «Развести костры». Но проходит
десять минут, полчаса, Кругом дым, а огня нигде не видать, кроме
штабного костра Павла Константиновича да костра опытных терских лесорубов.
Не простое это дело — в глубоком снегу, из низкорослой, изогнутой,
насквозь промерзшей, твердой как железо, тонкой березки развести
костер. Многие в этот день вспомнили Дерсу Узала, который всегда носил в
своем узелке смолье для растопок — еловые или сосновые щепочки, густо
пропитанные смолой. Такая растопочка быстро вспыхивала даже в
дождливую погоду и долго горела, разжигая сырые березовые дрова.
Пришлось учить помогать. Строгаем тонкие березовые щепочки,
прячем их за пазуху, потом используем как разжигу. Или ищем кустики,
можжевельника. Наш «заполярный кипарис» обладает чудесным свойством
быстро и жарко разгораться. Вот во - взводах запылали неяркие костры,
люди стали готовить горячую пищу, сушить одежду. Я вызвал Ротатого:
—
Порфирий, может, тебе лучше останься здесь, с радистами?
Бережно держа лыжи под мышкой, стараясь ничем не показать
усталости, он ответил:
—
Никак не можно мине остаться, товарищ командир. Я уже
освоил де чертовы ходули.
Сложной и ненадежной была наша радиосвязь с Большой землей:
станции: маломощные. Поэтому на Кучин-тундре пришлось оставить
промежуточную радиостанцию «Северок» с радистом Николаем Кислицыным. Рискованно, но иного выхода не было. Несколько человек,
укрывшись в снежной яме, замаскированной хилыми березовыми ветками,
должны были безвылазно сидеть, обеспечивая промежуточную связь
отрядов со штабом. Выходить из ямы им разрешалось только ночью, да и
то недалекое по крайней нужде.
Наступили самые короткие дни. Не дни, а сплошные сумерки.
Недаром говорят; декабрь — полночь года. В декабре у нас на Мурмане
всякое бывает: и морозы, и оттепели, и хлопкие северные ветры, и тишь, и
безветрие в чистые звенящие морозные ночи, удивительно красивые в
лесу в полнолунье или во время буйства се: верного сияния, когда
звездное небо озаряется пурпуром, золотом, малахитом.
Вместе с Сергеем Демьяновичем сформировали разведгруппу —17
человек; задача ее — Выйти к поселку Никель. Старшим был назначен мой
заместитель по разведке Иван Владимирович Сычков, младший лейтенант.
Он к нам пришел с 5-й заставы, долгое время был старшиной. Сычков знал
почти Bсе системы револьверов и винтовок, отлично стрелял из любого
оружия:, свободно читал карты,, превосходно ориентировался на местно-
сти. Годы службы на границе научили его все замечать, оставаясь
незамеченным. Из обширной информации он умел выбирать детали,
которые помогали ему сделать нужные выводы и обобщения.
В помощь Сычкову были выделены командиры отделений Игумнов и
Воронько. В состав группы вошли молодые, выносливые лыжники и смелые
партизаны-разведчики. В стороне от места расположения отрядов собрали
их в тесный кружок. Сергей Демьянович, объяснив задачу, напутствует:
—
Задача, хлопцы, сложная, трудная. В поселке никто не был и о
нем ничего не известно.
Помолчав, он добавляет:
—
Не забывайте: волка ноги кормят, а партизана — смелость,
внезапность, быстрота и взаимовыручка. Берегите друг друга.
—
Но помните и другое: смелости без ума — невелика сума,—
вставляет Виктор Николаевич.
Выкуриваем по последней самокрутке... Крепкие рукопожатия на
прощание, и разведгруппа уходит на северо-запад. Спустя полчаса
снимаемся и мы.
Погода резко изменилась, Потеплело. Все нёбо заволокли серые
тучи. Поднялся ветер, повалил густой снег, началась, метель. Снег
забивался под капюшон маскхалата, слепил глаза, сек лицо.
Наше продвижение замедлилось. Мы шли почти ничего не видя,
рискуя набрести либо на пикет, либо на опорный пункт. Снежные заряды с
небольшими перерывами продолжались два дня. Затем ударил мороз стало
тихо. Маскхалаты превратились в ледяные панцири.
Идя с разведгруппой впереди колонны, я услышал совсем неподалеку
шум моторов и лай собак. Тут же доложил об этом Куроедову. Получив
сообщение, Сергей Демьянович подошел ко мне.
Сейчас ночь была тихой и морозной. Выпал небольшой снег. Утром
подул ветер, встряхивая деревья и наметая сугробы на опушке
низкорослого леса и в конце болота. Это было хорошо, ветер уничтожал
наши следы.
23 декабря весь сводный отряд ночевал на юго-западном скате горы
Рушоайв, а 24-го сделали большой привал у подножия Порьиташ.
Ночевали без костров: почти рядом проходила линия пикетов, здесь
немцы охраняли левый фланг своих подразделений. Впереди чистое поле
— не то озеро, не то болото. Идем вперед на звук и отчетливо слышим гул
моторов самолетов.
Все произошло так быстро, что мы даже не успели вернуться на
опушку леса. Самолеты сбросили осветительные ракеты. Совсем близко
ударила зенитная батарея, в небо уперлись синие лучи прожекторов. Они,
как гигантские сабли, то скрещивались, то опять расходились в разные
стороны. Стало светло, как днем. Мы лежали в снегу, коченея от мороза.
—
Давай, Демьяныч, по глоточку для сугрева,— предложил я,
снимая с ремня фляжку со спиртом.
—
С наступающим Новым годом, Сергеич,— простуженным голосом
проговорил Сергей Демьянович, поднося фляжку к губам. Глотнув и
закусив сухим снегом, он передал ее мне, предупредил: «Осторожно, к
губам прилипает».
Вскоре бомбежка прекратилась. Стало ясно, что до аэродрома не
больше двух-трех километров. А мы лежали у дальнего края летного поля.
Засекли три зенитные батареи. Одна из них была совсем неподалеку.
Посоветовавшись со мной, Куроедов принял решение: обойти южную
оконечность озера Шуониявр и подобрать место для привала.
В северном конце поросшего сосняком длинного увала, тянущегося
далеко на юг, остановились. Не разводя костров, решили перекусить и
отдохнуть.
Совсем близко слышны были голоса, вспыхивали кое-где огоньки, и
тогда вырисовывались контуры землянок. Сместившись несколько к
востоку, отряд занял круговую оборону, выдвинув в стороны охранение.
Решили до начала рассвета продолжить наблюдение.
Наступила тишина. Люди дремали, тесно прижавшись друг к другу.
Вдруг невдалеке блеснуло пламя костра, раздался треск сучьев. Командир
взвода Колтаков, полагая, что это кто-то из партизан, нарушив приказ,
развел костер, направился на «огонек», крикнул: «Немедленно погасите
огонь!». В ответ — автоматная очередь...
Оказалось, что по соседству с нами устроила привал группа немцев,
видимо, пришедшая либо со стороны аэродрома, либо от Сальмиярви.
Завязался бой!
Взводы Колтакова и Колычева находились рядом. Оба пограничника
были до отчаянности смелыми командирами. Под стать им были и
политруки Владимир Татарских, пришедший в отряд из совхоза «Индустрия», и Петр Евсеев — бывший редактор польской районной газеты. Этим
взводам Куроедов и дал приказ атаковать фашистов. Открыв огонь,
колтаковцы слева, а «колычевцы» справа с криком бросились на карателей. Хватаясь за грудь, выронил автомат Володя Татарских, кто- то
упал еще…
«Вперед!» — закричал Евсеев. Партизаны рванулись к потухающим
немецким кострам. В течение нескольких минут
все было кончено. Мы с Куроедовым подошли к столпившимся на
месте недавнего боя партизанам. Они осматривали убитых, забирая
оружие, вытряхивая содержимое рюкзаков. Шура перевязывала Татарских.
Пуля попала под левый сосок, вышла под мышкой, не задев кости. Наши
Потери — двое убитых, двое раненых.
Противник оставил на сопке половину личного состава. Уцелевшие
фашисты отошли за болото в сторону Поросъярви.
Все стихло. Только изредка взлетали немецкие осветительные и
сигнальные ракеты, медленно падая в снег. Слепящий свет на минуту
озарял все вокруг.
Короткое совещание с комиссаром — и Сергей Демьянович принимает
решение:
— Внезапность нападения на аэродром потеряна. Охрана его сейчас
уже усилена. Да и на пути к аэродрому, вот прямо над болотом, засели
остатки только что разгромленной нами группы. Сейчас немцы предпримут
все меры, чтобы не дать нам уйти.
Он проводил взглядом догорающую в воздухе красную ракету.
Нам надо постараться уйти и не дать себя окружить.
Путь держим прямо на восток, через совершенно открытое, огромное
болото. Оставляем на время небольшое прикрытие. Расчет прост: пока
темно и пока немцы очухаются, уйдем подальше открытым местом.
Перед самым рассветом, миновав очередное болото, вытянутое с
севера на юг, мы вошли в небольшой березняк. В это время появился
немецкий самолет-разведчик «фокке-вульф».— «рама», как его в те
времена называли на фронте. Он дал ракету над местом нашего расположения, и тут же сзади в небо взлетели еще две ракеты. Назревал бой,
предельно невыгодный, как говорил Павел Константинович, и опасный для
нас: впереди вражеская линия охранения, сзади — идут каратели. А
ребята уже измотаны, да к тому же у нас есть раненые.
Оставляем небольшое прикрытие и двигаемся вперед, держа курс на
высоту 366 — Рушоайв.
Подул ветер. С севера поползли тучи. Но ветер не низовой — значит
быть пурге. А днем, к нашему счастью, поднялась, метель, да такая, какая
бывает только у нас, в Заполярье. Ветер буквально сбивал с ног. Снежные
заряды слепили глаза. Белая пелена поглотила наш отряд, землю, небо,
горы, леса.
Ураганный ветер бросал охапками снега сверху, с боков, поднимал
целые снежные тучи с земли и все это обрушивал на людей, с трудом
передвигающих ноги. Партизаны шагали в снежном хаосе, не различая
ничего вокруг. Заиндевевшие капюшоны маскхалатов сползали на лица,
затрудняя дыхание.
Кругом клокотала взбесившаяся белая мгла. И в этой мгле было наше
спасение. Мы изменили маршрут, взяли направление на Кучцн-тундру. К
вечеру пурга поутихла, хотя и продолжал дуть резкий северо-восточный
ветер. Стал крепчать мороз. Подъем, вызванный недавним боем и
преследованием карателей, прошел. Люди еле брели, появились
отстающие.
Перед самой линией охранения со стороны Никеля опять появилась
«рама». Отряд успел втянуться в березняк, залег. А группа прикрытия во
главе с Борисом Зайцевым осталась на чистом, без единого кустика, болоте
и продолжала движение. Прятаться было некуда. Самолет сделал над ними
круг. Судя по всему, он принял партизан за своих, дал красную ракету и,
покачивая крыльями, улетел на север.
Переходим очередное озеро. На его льду под снегом, оказалась вода
это беда. Лыжи сразу намокли, их скользящая поверхность покрылась
бугристой коркой льда и снега Идти на таких лыжах совершенно невозможно. Их тут же, на . берегу, скребли ножами, проклиная все на свете. К
несчастью, ветер стих, на небе появились первые звезды. А впереди
виднелась гряда, поросшая смешанным лесом. Чтобы как-то подбодрить в
конец измотанных людей, Сергей Демьянович передал по цепи команду:
Впереди на сопке привал с кострами, разведчикам шире шаг —
подобрать место для привала.
На выбранной высотке было много сушняка. Замаскировав ветками
костерки, заминировав возможные подходы противника, мы решили здесь
встретить Новый - год.
В лесу было тихо и тревожно. Зимний день короток, он давно
кончился, приближалась полночь. Где-то на севере слышалась отдаленная
стрельба. Невольно мысли возвращались к Сычкову. Уж больно оживленно
стало в том районе.
Мороз, крепчал. Обледенелое ветви деревьев, под которыми мы
расположились, звенели, словно стеклянные. Тучи умчались, вдалеке мы
увидели очертания Кучин-тундры, а севернее — гору Порьиташ.
Когда стрелки часов сомкнулись на цифре 12, глухо звякнули
кружки. Мы поздравили друг друга с Новым годом.
Но отдых был кратковременным. Команда «Воздух!» слишком
запоздала, она прозвучала, когда самолет был уже над головой. Костров
потушить не успели. Самолет развернулся и сбросил две небольшие
фугаски.
Обиднее: всего было, что самолет-то оказался свой. К нашему
счастью, он довольно-таки точно сбросил бомбы, они упали неподалеку от
костров, от которых партизаны успели убежать. Лишь два человека
получили незначительные осколочные ранения.
Такой была ночь под Новый, 1943 год. Она осталась незабываемой на
всю жизнь для тех, кто остался в живых. Под утро термометр показывал—
37°.
Дальнейший наш выход на Кучин-тундру был мучительным. Нас
бомбили и обстреливали из пулеметов немецкие самолеты. На «хвосте» все
время висели каратели, от которых то и дело приходилось отбиваться.
Кроме раненых появились обмороженные. К физическому истощению
и обморожению добавилась апатия, безразличие ко всему. Даже на
коротких привалах некоторые партизаны валились с лыжни ложились в
снег и тут же засыпали, не в силах встать даже тогда, когда их будили.
На одном из переходов замыкающий колонну политрук Евсеев
доложил: с партизаном Мочалиным творится неладное. Он стоит на лыжне
и уверяет, что у него целый мешок хлеба. Уложенный товарищами на
волокушу из лыж, Мочалин через пару часов умер. Такая же участь
постигла еще одного партизана.
И Куроедов, и все мы понимали: единственное спасение — любыми
усилиями достичь базы хотя бы Кучин- тундры, где есть рация. Та, что
была с нами, давным-давно вышла из строя.
Мы тянули из последних сил...
С неимоверными трудностями к концу дня 2 января отряд вышел на
Кучин-тундру. Все эти Дни нас очень тревожила судьба группы Сычкова,
Мы ведь о ней ничего не знали. А вряд ли что изматывает нервы, сильнее,
чем неизвестность. И вот первый, кого я увидел на Кучин-тундре, когда
подошел к еле дымившемуся костру был Иван Сычков.
—
Он сидел в окружении партизан. Мы готовы были к тому, что
разведчики тоже понесли потери, и, подойдя к Сычкову, пытливо
вглядывались в его обожженное ветром и морозом лицо.
—
Вернулся?.. Ребята целы?
—
Нет, командир... Все кроме вот нас троих полегли.— Сычков
устало махнул рукой в сторону границы.
—
Рассказывай, младший, лейтенант,—в изнеможении опускаясь в
снег, проговорил посиневшими от холода губами Куроедов.
Мы долго сидели молча, не замечая ни мороза, ни падающего на лица
снега. Нам все не верилось, что так могло случиться. Мы долго беседовали
с Сычковым и, уточняя детали боя, постепенно разобрались во всем. И по
мере того как вникали во все подробности боя, росло наше уважение к
Сычкову. Может быть, в иных случаях я поступил бы по-другому, но
бесспорно — Сычков сделал все, что мог. А случилось вот что. До
Безымянного озера разведчики дошли без приключений. Вдруг на лед
озера сел небольшой самолет. Из кабин вышел немец, встал на лыжи и
пошёл прямо к. притаившейся в прибрежных кустах группе Сычкова.
Самолет тут же улетел.
Когда немец подошел вплотную к партизанам, Воронько и Ковалев
поднялись и, направив на немца автомат, скомандовали:
—
Хенде хох!
Идущий так растерялся, что не оказал никакого сопротивления.
Немец был налегке. Он с тоской и надеждой глядел на север, в сторону
темневших поблизости сопок. Что-либо сказать не захотел. Да и немецкого
языка никто не знал. До Никеля был один переход, Сычков решил
пленного взять с собой.
28 декабря, с рассветом, оставив пять человек и пленного у
подножия горы Ламповара, он поднялся на сопку. Внизу был поселок. То,
что увидел Сычков, превзошло все его ожидания, поразило. Целые улицы с
десятками трехэтажных каменных зданий. Вдоль берега озера несколько
улиц деревянных финских домов. Несмотря на ранний час,- в поселке по
улицам и меж домов сновали солдаты и офицеры. От цехов завода вверх
на гору и вниз к озеру то и дело двигались грузовые машины. Изредка
проходили и легковые. Рассматривая в бинокль поселок, Сычков
обнаружил лагерь пленных, с проволочными заграждениями, вышками с
часовыми и прожекторами по краям.
Завод, судя по всему, не работал, но с его территории возили руду.
Сычков смотрел и думал: «Из информации обо всем, что увидел, штаб
сумеет выбрать то, что необходимо».
Ковалев толкнул в бок Сычкова, рукой показал вправо. В нескольких
десятках метров от них была видна вышка, на ней — часовой с автоматом.
В другой стороне, чуть подальше этой,— вторая, и на ней тоже моячил
часовой...
Разведчики замерли. Вот часовой повернулся в их сторону и с
криком, поспешно стал снимать с шеи автомат.
Сычков дал короткую очередь, часовой мешком повис на перилах
вышки.
Южным скатом горы Ламповара разведчики выскочили на свою
лыжню, соединились с остальными и, прихватив с собой пленного, решили
по своей же лыжне убраться восвояси.
В долине речки Шуонийоки они были обстреляны ружейнопулеметным огнем. В бинокль Сычков обнаружил на скатах высот
прикрытые маскировочными сетками орудия, видимо зенитные, и
землянки.
Повалил густой снег. Видимость с каждой минутой становилась хуже.
«Эх, еще бы ветерок,— подумалось Сычкову,— метель замела б следы».
После обстрела пленный стал «тянуть волынку». То у него
соскакивала лыжа, то он падал, демонстрируя усталость.
Пройдя северную оконечность озера Хутоярви, сделали привал.
Достали по сухарю, приступили к обеду.
Сычков попробовал еще раз допросить пленного, но скудный запас
немецких слов не позволил ему что-нибудь выяснить, да и немец сразу же
лег в снег, заскулил.
Не успели разведчики даже сидя подремать, как в районе
Петсамойоки в небо взвились сперва белая, а затем красная ракеты.
—
Поднимай, Андрей, ребят,— приказал Сычков Ковалеву,— и в
путь, быстро!
—
Игумнов, Потлатенко, Макаров — замыкающие. Заминировать
лыжню! Головными — Белкин, Керов и Утицын, — последовала команда, и
разведчики сквозь метель, особенно бушующую на болотах, все убыстряя
шаг, пошли на юго-запад, по своей лыжне.
Сычков больше всего боялся засады. Но другого выхода у него не
было. В целик прокладывать лыжню не было сил, да и каратели сразу же
догнали, бы группу.
Ощущение близкого боя заставило ребят забыть об усталости. Они
все шли и шли. Начался уже подъем на южный скат горы Порьитащ,
поросший смешанным лесом. Здесь было тише. Присели отдохнуть, молча
погрызли сухарей, заедая их снегом. Игумнов пошел минировать лыжню.
Вернувшись, сказал Сычкову:
—
Сколько мин по лыжне поставили — и ни одна не сработала.
Либо немцы идут в целик, сбоку нашей лыжни, либо совсем не идут...
Вторые сутки на ногах. Тяжело.
Я понимаю, но останавливаться нам нельзя, ребята. Навяжут бой —
тогда не уйти. А нас ждут. Кроме нас, никто в поселке не был, других так
близко теперь не подпустят, а мы ведь многое видели,— обращаясь ко
всем, сказал Сычков. При этом, он обратил внимание, что пленный немец
внимательно прислушивался к разговору.
Тише,— откидывая капюшон, шепотом сказал Макаров.
Прислушались... Вроде шорох скользящих по снегу лыж. Пленный
попытался встать, но Миша Белкин ткнул его автоматом в спину.
Вдруг совсем близко ударила в небо ракета, и разведчики сквозь
редкий лес увидели, как через болото шли две цепочки немцев, двигаясь
по обе стороны лыжни.
—
К бою!— успел крикнуть Сычков.
Партизаны ударили из автоматов. Пленный вскочил и во весь голос
закричал:
— .Их бин оберлейтенант Вайсман! Партизанен зинд хир, нур зибцен.
Зи зинд мюде унд хунгрих. (Я офицер Вайсман! Партизаны здесь, их всего
17. Они усталые и голодные.)
—
У, гад заговорил!— Сычков разрядил в немца пистолет.
Каратели (что это были именно они - Сычков понял по важе),
безостановочно стреляя, с криком охватывали: полукольцом партизан.
—
Беречь патроны!.. Бить прицельно!— скомандовал Сычков.
До этого он все время волновался, ожидая, что немцы вот-вот
догонят их. Чувствовал, что без боя не уйти. А когда бой начался, Сычков
успокоился. Да и немцев было не так уж много, а поглядывая на ребят, он
видел, Что страха ни у кого не было. Его внимание на минуту привлекла
фигура Стебликова. Тот лежал, скрючившись, за толстой сосной позади
всех, не видимый для немцев, но и сам ничего не видевший. И почему-то
Сычков вспомнил его выступление на отрядном собрании. Слова
Стебликова были пустыми, лишенными веса.
«Зря я его взял»,— подумал Сычков.
Он не заметил, когда наступил рассвет. Лишь увидев, как несколько
фашистов, пригибаясь, обходили их опушкой леса справа, поднимаясь на
скат высоты, понял, что уже утро. Карателей заметил и Игумнов. Не
ожидая команды Сычкова, он приподнялся из-за сугроба, встал на лыжи и,
не разгибаясь, пошел наперерез немцам, преграждая им путь. Но вдруг
споткнулся, упал. К нему
тут же, разгребая снег, подполз Андрей Ковалев. Он выполнял
функции связного Сычкова. Вернувшись, доложил: «Игумнов ранен в ногу,
чуть повыше колена. Стрелять может,—И больше ничего не успел сказать.
Ведя бешеный автоматный огонь, каратели шли на высоту.
Несмотря на ранение, Игумнов, короткими прицельными очередями
заставил залечь немцев, пытавшихся их обойти. Наблюдая за бойцами
своего отделения Макаровым и Потлатенко, которые были невдалеке, он
крикнул:
- Спокойно, мальчики! Берегите патроны!
Не хотелось, чтобы они знали о ранении. Но по тому, как его все
время поддерживал огнем Макаров, он понял: «Знают... видели, как упал».
Много крови он потерял, пока в горячке боя, не снимая валенка, а лишь
разрезав ножом ватные брюки, пытался кое-как перевязать рану.
Временами кружилась голова. Когда немцы подходили слишком близко, он
бросал перевязку и бил прицельными очередями. Боль судорогой сводила
все тело...
Короткие, хлесткие автоматные очереди Саши Утицына валили
фашистов на изрытый снег.
Давай, гад, давай, ползи ближе, чего залег?!— кричит он.
Утицын подпускает карателей ближе, обрушивает на них огонь
автомата. Вот поднявшийся с гранатой в руке фашист, вздрогнул, выронил
гранату, ткнулся головой в снег. Раздался взрыв. «Отвоевался, гад!»
...Попытка приблизиться к партизанам захлебнулась. Уцелевшие
враги, прячась за деревьями и камнями, поползли назад.
Володя Строганов, лежащий в нескольких метрах выше по скату от
Воронько, видел, как его командир отделения, словно на стрельбище,
лежал на животе раскинув ноги, и спокойно, не торопясь, прицельно бил
очередями в два-три патрона. Чтобы обмануть фашистов, Воронько бросил
рюкзак влево от себя.
«Хитрый Командир»,— подумал Володя и успокоился. Скрываясь за
деревьями, к нему подбирался фашист. Володя затаил дыхание,
прицелился, спустил курок. Немец свалился, потом заверещал, пополз
обратно.
На какое-то мгновение шум боя утих. Сычков послал Ковалева
узнать, как обстоят дела у бойцов отделения Игумнова: ведь главный удар
карателей был на них,
—
Немножко задело левую руку. Помоги, Андрей, перевязать,—
сказал Ковалеву Ситов.
Когда он подполз к Потлатенко, тот был уже убит. Пуля попала в
бровь. Ковалев увидел» небольшое отверстие от пули — маленькую
темную дырочку, из которой по лицу еще сочилась кровь...
Чуть повыше, за большим серым валуном, лежал Петя Макаров.
—
Все в порядке, Андрей, держимся!— крикнул ему Макаров. Он
что-то кричал еще, но Ковалев уже не слышал: около десятка карателей
устремились на высоту.
Ковалев вскочил и, согнувшись, побежал к Сычкову...
Пуля ударила так сильно, что он сразу споткнулся, потом
выпрямился, качнулся назад, раскинул широко руки и упал замертво
навзничь.
Макаров хотел броситься к нему, но пули густо, веером ложились
рядом в снег. Он глянул вниз по скату горы и увидел: впереди всех
торопливо, подминая под себя снег, в чисто-белом маскировочном костюме
пробирался низенький, круглый немец. Правой рукой он придерживал
висевший на шее автомат, левой энергично взмахивал, зовя остальных за
собой.
«Ну, Петр, теперь ты один на этом фланге, держись!»— подумал
Макаров. Он прицелился, нажал спусковой крючок. Раздалась короткая
очередь, фашист ткнулся головой в снег. Чуть правее, напротив, пыхтя и
сопя, с откинутым назад капюшоном лез здоровенный, двухметрового
роста, детина. В обеих руках он держал по гранате с длинными
деревянными рукоятками.
Макаров прицелился торопливо, ударил очередью. Немец согнулся,
схватился руками за живот, гранаты упали в снег, но взрыва не
—
последовало. Боясь, что фашист может подняться, Макаров еще раз
выстрелил в спину, торчащую над снегом.
Когда в него самого попала пуля, он не почувствовал, он это понял
по горячей крови, стекающей откуда- то с шеи ему на грудь, да по
солоноватому привкусу во рту. Макаров не заметил и того, что каратели,
прикрываясь редким огнем, стали отползать от высотки на болото. Боли не
было. Ему стало легко и тепло. Он больше не поднялся...
Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Сычков
приподнял голову: по ту сторону болота каратели тащили раненых,
положив их на лыжи; убитые, темными буграми выделялись на чистом
снегу, лежали у кромки леса перед высотой. Сычков сейчас вспомнил, как
он иногда слышал гул самолетов и отдаленную стрельбу. Стрельба
слышалась отчетливо, и он, напрягая слух, слушал этот отголосок боя. В
той стороне —отряд...
Он свистом подозвал к себе Воронько.
—
Кто еще ранен, кроме Игумнова?— спросил он,
—
Строганов и Ситов, но оба могут двигаться.
—
Так вот: быстро уложить Игумнова на лыжи и скорее вперед.
Надо успеть уйти на Рушоайв— а там близко до Кучин-тундры... Действуй,
Воронько!
Стало совсем тихо. Оглядываясь вокруг себя, начали подниматься
бойцы. Сычков подошел к Новинскому, лежавшему слева от их лыжни, и
приказал выдвинуться на опушку леса, к болоту, и вести наблюдение. О
приближении фашистов дать знать условленным свистом или огнем.
Зарыли в снег убитых Ковалева, Потлатенко, Макарова. Собрали
остатки сухарей из их рюкзаков, поделили между собой патроны и
гранаты, впряглись в носилки с раненым в ногу Игумновым и медленно
пошли на восток по еле заметной, заметенной снегом, своей лыжне.
Игумнов видел, что партизаны тащат волокушу с ним из последних
сил. Пересекли болото, в изнеможении присели отдохнуть. Игумнов не
думал ни об отдыхе, ни о раненой ноге. Боль охватила поясницу, стала
невыносимой.
Он подозвал Сычкова:
—
Вот что, младший лейтенант, меня не дотянуть.
А и дотащите, так бесполезно — ноги уже отморожены... не выживу
я... Сделайте мне окоп, дайте побольше патронов и ухбдите! Я задержу...
Сычков не дал ему договорить, перекинул через плечо веревку:
—
Надо, ребята, спешить.—И, качаясь, тяжело пошел вверх, на
скат сопки.
Игумнов дважды после этого пытался уговорить Сычкова оставить
его.
Но Сычков слушать не стал:
—
Коммунисты товарищей в беде не бросают.
И прекратите разговоры об этом.
Строганов засыпал на ходу. Хотелось упасть, хоть минутку полежать
на спине. Он присел на какой-то камень, занесённый снегом. Знобило, как
в лихорадке. Он не мог понять, что так Трясет: высокая температура или
нервное возбуждение, вызванное ранением и потерей друзей. Передохнув,
он с -трудом встал и пошел дальше.
Уже поднимаясь на южный скат горы Рушоайв, Сычков услышал
сзади дробный стук автомата Новинского, который шел замыкающим.
«Значит, догнали»,— подумал он и жестко скомандовал:
—
Ситову и Строганову — в гору, вон до тех камней, занимать
оборону!— Раненые Ситов и Строганов еле передвигали ноги.— Белкину —
помочь Новинскому остановить преследователей, отходить сюда. Здесь
будем биться! Все вместе!
Белкин скатился под гору и, не доходя до опушки леса, на самом ее
краю увидел за небольшой ёлочкой лежащего Новинского.
—
Валерка,— негромко окликнул Белкин.
Новинский не шевельнулся: убит. Глянув туда, откуда только что
стреляли немцы, Белкин увидел, как несколько фашистов поднялись по ту
сторону небольшого болота, поросшего мелким березняком, и, быстро
перебирая палками, направились к нему.
На войне человек, верный своему долгу, не думает о том, что ждет
его каждую следующую минуту. Белкину удалось, укрывшись за
наметенным, сугробом доползти до леса и прикрыть огнем уходящих в гору
товарищей. Выбиваясь из последних сил, партизаны тащили Игумнова к
куче крупных валунов, беспорядочно нагроможденных на скате горы.
Немцы залегли в редком лесу на краю болота. Белкин дал по ним
несколько коротких очередей. Лежа на боку, надел лыжи, потом быстро
встал и, пригибаясь, пошел, к своим. Оставалось совсем немножко, когда
сразу и сзади и слева ударили пулеметы. Он остановился, затем упал...
Бой гремел по всему скату горы. Партизаны, заняв круговую оборону,
с отчаянностью обреченных отбивались от наседавших карателей.
Незаметно наступила ночь. Но над ними было светло. Фашисты все
время освещали место боя ракетами. Когда Сычков, расположив бойцов в
оборону, глянул на часы, было без десяти минут двенадцать ночи.
Один за другим гибли боевые друзья.
Утицын оказался в самом центре фашистской атаки. Тщательно
замаскировавшись, он автоматным огнем продолжал сдерживать карателей
и тогда, когда замолчал автомат Борзова. Свистели пули, заставляя глубже
вжиматься в снег.
Совершенно неожиданно стало тихо. Но лишь на миг.
Гитлеровцы с криком ринулись в атаку... Они были уже близко,
когда привстав на колено, Утицын одну за другой бросил под ноги бегущим
две гранаты, а затем ударил из автомата. Все окуталось пороховым дымом.
Каратели, беспорядочно отстреливаясь, поползли обратно. Саша привалился спиной к камню, поднес ко рту озябшие пальцы, потом правой рукой с
трудом расстегнул пуговицы рубашки под фуфайкой. Ему казалось — он не
озяб, хотя тело его и дрожало.
В темноте Утицын пытался рассмотреть обмороженные, вконец усталые, почерневшие лица друзей. Но видел только их темные силуэты,
слившиеся с обледенелыми камнями. Он не столько видел, сколько по
движениям рук понял, что лежащий неподалеку Болишин окоченевшими
пальцами пытается скрутить цигарку...
Фашисты снова двинулись на высоту.
«Дзинь!»— тонко пропела пуля, ударившись о край камня, за
которым лежал Утицын; «Фьюить!»—шлепнулась в снег вторая, совсем
рядом. И вдруг пули зацокали по камню. Враги под прикрытием пулемета
подползли совсем близко.
Утицын вынул чеку, продолжая держать в руке гранату, отпустил
рычаг... Секунда — и, приподнявшись на левом локте, он швырнул ее в
промелькнувшие впереди темные тени врагов и тут же, сраженный
пулеметной очередью, спустился обратно в снежный окоп.
Каратели патронов не жалели. Они знали, что на высотке, в камнях
осталось несколько человек, которые вот уже двое суток ведут бой без
пищи, без сна, экономя каждый патрон, и никто не просит пощады...
Неслышно, выронив из рук автомат, замер сраженный Болишин.
Ситов стрелял, положив, автомат на рюкзак. Когда попала вторая
пуля, он не почувствовал. Не почувствовал ни боли, ни того, что рукав
фуфайки намок от крови и не замерзал.
«Вот и конец...» Ситов пополз туда, где лежали убитые его друзья
Саша Утицын и Саша Борзый.
Он добрался до груды голых камней. Немцы ползли в очередную
атаку, прямо на него... Ситов, собрав все силы, открыл огонь... И навсегда
остался лежать в снегу.
Керову разрывная пуля попала в бок. По всему животу, вместе с
обжигающей болью и жаром, расползался леденящий холод.
Керов понял, что навсегда останется здесь, в этих сопках и болотах,
поднялся во весь рост и, держась левой рукой за живот, без .лыж, пошел
на врагов. В правой он держал гранату с выдернутым кольцом. Немцы
смотрели на Керова. А он, проваливаясь в снегу, продолжал идти.
По нему начали беспорядочно стрелять. Но он все шел — прямо на
них.
Каратели открыли бешеный огонь. Керов, падая, выпустил из руки
гранату. Раздался глухой взрыв.
Когда погибли Ситов и Керов, Строганов, раненный теперь уже и в
бедро, остался на правом фланге один. Затишье показалось ему зловещим.
Почему немцы притихли именно сейчас? Строганов огляделся.
Вот, ткнувшись в снег лицом, скорчившись, лежит Слава Болишин.
Чуть впереди его, подвернув под себя руки,— его дружок Миша Керов.
Свесив голову набок, закоченел Саша Борзый.
Пошел снег. Строганов смотрел на летящие хлопья. Падающий с
темного неба снег мучительно напоминал ему совсем недалекое детство.
Шевелиться он уже не мог, да и желания не было. Он только еще глубже
втянул голову в плечи.
Смерть взяла его в свои холодные..объятия.
Под утро к фашистам подошло подкрепление, и они, хватив для
храбрости, снова полезли на склон высоты, без лыж, не стреляя, решив,
очевидно, закончить и так уже затянувшийся бой, который обошелся им
слишком дорого...
Один миг может отбросить человека назад, к паскудному скотскому
состоянию, когда животный страх берет верх над всеми остальными
чувствами.
Мишу Керова этот бой поднял на небывалую высоту, Стебликова —
бросил в пропасть.
И Сычков и Воронько от неожиданности растерялись, когда вдруг
Стебликов бросил автомат, поднял руки и пошел к немцам.
— Назад! Назад! — закричал Сычков, но Стебликов с каждым шагом
все больше удалялся от них, потом побежал, подняв руки над головой.
—
Трус! Предатель! — задыхаясь, кричал Сычков и торопливо
искал руками запасную обойму.
Воронько схватил брошенный Стебликовым автомат, почти не целясь,
ударил длинной очередью.
Игумнов не знал, сколько времени пролежал в забытьи или во сне.
Он приподнял голову. Свет падающей ракеты ударил ему в глаза, голова
закружилась, и некоторое время он ничего не различал вокруг себя.
Укрытый плащ-палаткой, присыпанный снегом, он лежал на ветках
хвои, постеленных на лыжи, и глядел из-за камней в прогалины между
деревьями, откуда могли появиться враги. По тому, что в лесу светало, понял: скоро утро. Попробовал подняться. Движение отозвалось дикой
болью, в глазах поплыли разноцветные круги, но он все-таки приподнялся
на локте и увидел Сычкова. Тот лежал, прижавшись к валуну, занесенному
наполовину снегом, и озябшими руками набивал патронами обойму
автомата.
Игумнов позвал его к себе.
—
Слушай, Иван,— скорее захрипел, чем заговорил Игумнов,
когда Сычков на четвереньках подполз к нему.— Есть последний шанс. За
нами крутой обрыв — и сразу речушка, немцев там мало, уходите. Должен
же кто-то предупредить отряд и сообщить о нашей гибели. Я задержу...
Сколько смогу... Все равно меня надолго не хватит...
Он говорил невнятно. Но Сычков понял все.
—
Давай простимся, Ваня,— прошептал Игумнов...
—
Прощай, Петро!— И Сычков неловко прижался губами к
холодной, жесткой и колючей щеке Игумнова.
—
Потом Сычков вернулся к Воронько. Они зарядили еще один
автомат, собрали три гранаты и положили все это рядом с Игумновым.
—
Ползком, скрытно подобрались к самому краю обрыва. Сычков,
Воронько, Митяев и Маничев, встав на лыжи, без единого выстрела, молча,
друг за другом ринулись по обрывистому спуску. Они скатились на
речушку, перемахнули ее и скрылись в прибрежных кустах, когда,
опомнившись, каратели открыли огонь. Не успел скрыться в березняке
Маничев, замешкался на подъеме...
Так же молча, сменяя друг, друга, Сычков и его друзья
преодолели неширокое болото, вскарабкались на какую-то высоту и
остановились, чтобы перевести дыхание. Несмотря на мороз, им было
жарко. С высоты, где остался полуживой Игумнов, доносились автоматные
очереди, злое тявканье пулемета. Бой продолжался...
—
Они, вытянув щей, не дыша, слушали... Глухо ухнула граната,
вторая... И все стихло...
—
После того как Игумнов выпустил почти всю обойму, он так
обессилел, что не заметил, как впал в забытье. Когда в глазах
прояснилось, стрельбы слышно не было.
—
Он знал, что теперь здесь один и кроме него некому помочь
уйти Сычкову.
—
Немцы, открыв яростный огонь, полезли на высоту. Игумнов с
трупом повернул автомат, ударил длинной очередью влево от себя, где
немцы шли открыто, считая, видимо, что на высоте никого нет. Затем
перенес огонь вправо.
—
Кончились патроны. Он ощупью сосчитал гранаты, их было три.
Выдернув зубами кольца, одну за другой бросил две гранаты через себя
назад. Он не знал, что там делается, и ничего не видел, но чувствовал, что
враги ползут к нему с тыла. Осталась одна граната...
—
Из последних сил немеющей рукой он сжал ее, зубами вырвал
кольцо...
—
Большое сердце делает человека красивым. Таким был
коммунист Петр Игумнов.
—
Я вижу их всех перед собой, славных разведчиков...
—
Спустя несколько часов после того, как основные силы отряда
достигли Кучин-тундры, перед Сергеем Демьяновичем выросла мощная
фигура Бориса Зайцева, политрука разведвзвода отряда «Советский
Мурман».
—
Пришли последние,— устало доложил он.
Проверили состояние личного состава, одновременно организовали
оборону нашей «временной базы». С трудом, но все-таки развели костры.
Раненых и обмороженных устроили поближе к огню. Вскоре Сергею Демьяновичу доложили, что четыре человека при смерти, а у пятидесяти шести
— обморожения различной степени, некоторые не могут двигаться.
Каждый
час
пребывания
на
Кучин-тундре
давал
новых
обмороженных.
Надо было скорей, кому-то дойти до погранполка, попросить помощи.
—Разрешите мне с двумя добровольцами отправиться на базу, —
обратился Семенов к Куроедову.
—
Добро,—
проговорил
Сергей
Демьянович.
Спокойный,
подтянутый даже в своем изрядно потрепанном маскхалате, он выглядел
по-настоящему военным человеком.
Семенов взял Алешу Попова — моего связного, исключительно
выносливого, исполнительного и храброго партизана, умеющего хорошо
—
ориентироваться на местности, и Геннадия Заборского, тоже отличного
лыжника.
Приближалась ночь. Медлить было нельзя. Семенов с двумя
партизанами сразу же двинулись кратчайшим путем через озеро,
открытыми болотами, где было меньше снега. Шли всю ночь. Чтобы не
уснуть, отдыхали стоя. Выйдя на реку Анному и убедившись, что на ее
покрытом снегом льду нет следов, развели костер. Выпили по кружке
горячего кипятку, двинулись дальше.
Уже утром, на подходе к базе, Семенов уперся в минированный
завал. Обходить далеко. Идти через свое же минное поле? Выручали лоси.
Они вышли из соснового перелеска и двигались черёз болото. Впереди —
могучая белоногая лосиха, позади— рослый лосенок. Вот они достигли
минного поля,- не останавливаясь, пошли через него к темнеющим
зарослям, скрылись в них.
—
Снимай лыжи, — скомандовал Семенов и сам впереди всех,
ступая точно по следам лосей, осторожно перешагивая через
запорошенные снегом, лежащие поперек следа деревья, двинулся через
минное поле. За ним точно след в след — Попов и Заборский.
Вскоре они были на базе.
На Кучин-тундре в это время положение еще больше усугубилось.
Мороз крепчал. За ночь обмороженных прибавилось. А тут еще появилась
«рама». Значит, надо ждать «гостей». Чтобы не морозить людей, было
принято решение: раненые и обмороженные остаются, а здоровые и все,
кто может самостоятельно идти на лыжах, форсированным маршем во
главе с Куроедовым идут на базу.
Расчет был прост: мы сохраним от обморожения тех, кто уйдет, а взяв
у них остатки продуктов, как-то поддержим больных, пока Куроедов не
организует помощь.
Александр Васильевич Селезнев и я оставались на Кучин-тундре с
больными и ранеными.
Было еще светло, когда группа Сергея Демьяновича выстроилась на
лыжне. В это время ко мне подошел Ефимовский:
—
Товарищ командир, разрешите остаться, Я совершенно здоров,
но могу пригодиться здесь,глядя себе под ноги, проговорил он.
Я поглядел на комиссара.
—
Оставь его, командир,— кивнул головой комиссар, — пусть
будет вместо Попова.
Никогда не забуду этих трагических суток на Кучин- тундре. В снегу
сделали кое-какие окопы. Заняли круговую оборону, хотя стрелять могли
далеко не все: обморожены руки. Костры из полярной березки больше
чадили, чем горели. Их поддерживали главным образом около лежачих
больных и раненых.
Зимний день короток. Сгущаются сумерки. Скоро ночь. Прозябшие до
костей, сидим с комиссаром в снежной яме, в дыму тлеющего костра, около
которого колдует неутомимый Ефимовский, и, громко стуча зубами,
дрожим.
—
Если бы не умел дрожать — давно замерз бы, — пробует шутить
комиссар.
Ночью стало еще холоднее, ноги коченели. Забывшись коротким,
тревожным сном, я по привычке, приобретенной еще в финскую кампанию,
и во сне все время шевелил пальцами ног.
Когда проснулся, почти прямо над головой проносились, извиваясь и
все время меняя окраску, разноцветные занавеси северного сияния. Иней
куржак покрыл ветви деревьев.
Растолкал дрожащего с каким-то подвыванием во сне комиссара.
За одну кружку крепкого горячего чая полжизни не жалко, —
содрогаясь всем телом и зябко поводя плечами, прохрипел он.
Лицо его почернело, осунулось еще больше. Глаза провалились.
Синие, опухшие от мороза и ветра губы дрожали.
—
Николай, попробуй согреть кипяточку,—обратился он к
дремавшему у дымящегося костра Ефимовскому. А сам, согнувшись,
медленно "побрел к раненым и обмороженным которые лежали за снежным
укрытием. Подходя к этой «санчасти», комиссар услышал голос Ротатого.
Шевеля тлеющие березовые ветки в костре, он, толкая в бок Романа
Булычева, сердито roворил:
—
Вот бисова душа, шо ты скулишь, як побите щеня? Сидай до
костра, мабудь чуточки согреешься.
Увидев комиссара, Ротатый вскочил:
—
Тю, а я тебе не прийзнав, бо ты дюже тихонько подкравсь.
Лежащий под плащ-палаткой, укрытый со всех сторон снегом,
мётался в бреду Рязанов.
—
Мабудь сьогодни помре. Усю ничь маялся, констатировал
Ротатый.
Комиссар подошел к Рязанову, наклонился к самому его лицу. Глаза
Рязанова были открыты. Он умирал.
—
Ты пришла, я ждал тебя, родная моя,— прошептал он...
Когда опасность кажется позади, то даже на морозе измотанные
вконец люди засыпают. Но стоит на войне только забыть об опасности —
она тут как тут.
Вот и сейчас из-за гребня высоты беззвучно появилась «рама».
Сделав круг и выпустив серию ракет в направлении наших дымящихся
костров, самолет улетел. Значит, опять жди «гостей».
На лыжне, по которой мы пришли, дополнительно ставлю
«спаренный» пост из двух человек. Один с обмороженными ногами — он
мог стрелять. У другого обморожены руки, но он мог ходить.
Договариваемся, что при появлении немцев они кричат «Ура!», один —
стреляет. Всем делать то же самое: кто может—ведет огонь, остальные
кричат «Ура!».
Три десятка партизан, измученных голодом и холодом, с
обмороженными руками и ногами, с кровоточащими ранами, готовились
принять, может быть, последний в своей жизни бой.
Даже сейчас при воспоминании об этом становится не по себе. Диву
даешься — что это были за люди? Откуда они только черпали столько сил?
Утром, когда совсем рассвело, находящийся в боевом охранении
Чеканов увидел на скате торы разведывательную группу немцев. Он решил
не подпускать их близко. Подозвав Романа Булычева с его неизменной ABC
— автоматической винтовкой и Кирилла Будника с ручным пулеметом, он,
показывая глазами на немцев, спросил:
—
Видите?
—
Видим, — прошептали оба.
—
Устанавливай, Кирилл, здесь пулемет, а ты Булычев, ложись
здесь. Как только немцы дойдут воон до того бугра, оба враз открывайте
огонь. Смагин! К командиру отряда, доложишь обстановку. Быстро!
Я услышал стрельбу раньше, чем до меня успел добраться Смагин.
Оставив комиссара у костров и крикнув: «Всем к бою!», бегу на
головной пост, откуда доносятся неистовый стук «гитары» Будника и
короткие, злые,- лающие очереди Булычева.
Немцы, встреченные пулеметным огнем, залегли, потом поспешно
повернули обратно, таща за собой двух раненых.
—
Бачь, бачь, командир, забигали нимци! Бачь, зараз воны
тикають!— с нескрываемым воодушевлением указывает мне Ротатый. —
Оце гарно, трясця твою душу! Оце так, Роман Лексеич, в самую точку!
Чеканов был доволен таким оборотом дела. Его кряжистая фигура,
обмороженное лицо с резкими чертами, с зорким прищуром темных, с
покрасневшими белками глаз вселяли уверенность. Столько было в нем
спокойствия, выдержки, присущих разведчикам и пограничникам! Даже то,
что он редко ругался, успокаивающе действовало на людей. Вот и сейчас,
стоя за камнем, он хлопал себя по плечам крест-накрест руками, стараясь
согреться. Люди повеселели. Беда всегда приходит внезапно.
Тише, — откидывая капюшон и прислушиваясь, Проговорил Булычев,
— по-моему, самолет...
Я взглянул на просвет между облаками — ничего. Но тут же услышал
знакомое металлически вибрирующее гудение.
—
Воздух! — закричал я и тут же подумал: «А что это даст?»
Мы были беззащитны, даже спрятаться некуда.
Из-за сопок вывалился «фокке-вульф», за ним второй...
Раздался свист. На какую то долю секунды я замер на месте, потом
упал в снег, стараясь втиснуться в него до самой земли.
Сквозь грохот рвущихся бомб я услыхал дробный, отчетливый стук
пулемета. Он был совсем рядом, мне даже сперва показалось, что это над
самой головой. Затем самолеты снова взревели, опять раздался свист,
затем — взрыв и визг осколков. На этот раз я почувствовал, как вся земля
вздрогнула и колыхнулась, словно стряхивая со своей спины мусор войны.
И вдруг наступила тишина. И я услышал эту наступившую тишину,
услышал так же отчетливо, как до этого слышал стрельбу пулемета.
Самолеты улетели. Поднявшись, я сел в снег. В нос ударил резкий
вонючий запах, который всегда появляется в воздухе и стелется по земле
после бомбежки. Снег вокруг потемнел, И тут я увидел Будника. Он
пристроил своего «Дегтярева» на низкорослую березку, задрав его ствол
кверху, диск был полупустым...
—
Здорово ты ему подсыпал, — вставая и отряхиваясь, проговорил
Булычев.
—
Смотри, Иван, в оба, сейчас каратели придут в себя, а может, и
подмогу получили — и опять пойдут, близко не подпускай, — сказал я
Леканову и пошел к кострам.
Бомбы упали на скат горы выше нас. Двое было ранено—им делали
перевязки.
Кругом валялись комья мерзлой земли, пробитые пулями,
оцарапанные и перебитые осколками березки, снег почернел от дыма
костров и взрывов бомб. Там, где лежали раненые, виднелись пятна заледеневшей крови да кое-где торчали брошенные лыжные палки.
Бомбежка, ощущение возможного боя заставило многих забыть об
усталости и немощах. Все, кроме тех, кто не мог встать, были на ногах,
стряхивали снег с оружия, лязгали затворами, заряжали гранаты.
Советуюсь с комиссаром, что делать.
«Немцы все ушли, они ждут подкрепления. На скорую помощь нам
рассчитывать нечего. Куроедов еще не успел добраться до базы. А
Семенов... если и добрался, то пока наладят оленей, кережи...»— таков
был ход наших мыслей.
Решили: пойдем сами.
Спешно чиним, приводим в порядок лыжные волокуши, укладываем
на них тяжелораненых, освобождаем от ноши тех, кто совершенно ослаб.
Нагружаемся сами, нагружаем тех, кто еще может что-то нести. И по лыжне, проторенной группой Куроедова, медленно двигаемся вперед, к себе на
базу! Вместе с нами шли наши боли и страдания.
...Увешанный автоматами, с огромным, туго набитым рюкзаком,
подбадривая кандалакшских друзей, идет Ефимовский.
Чеканова, Булычева и Будника оставляем в заслоне: пока не минуем
широкое голое болото, примыкающее к озеру, они будут прикрывать нас.
Не задерживайтесь!—напутствует, их комиссар.
Взвалив «сидор» на плечи, иду в голову колонны. Комиссар замыкает
шествие.
За два часа мы прошли довольно-таки большое расстояние. Теперь
нас отделяло от немцев уже двухкилометровое промерзшее болото. Идти
по нему в погоню каратели, конечно, не решатся, местность открытая, да и
потом неизвестно, сколько нас, партизан. Если судить по кострам и следам
на Кучин-тундре... Весь скат горы изрыт и утоптан, а через болото — не
тропка, а дорога...
Отряд шел уже березняком; когда нас догнал Чеканов с прикрытием.
Слушая его, я смотрел на идущую мимо меня «колонну». Из последних сил
тянут лыжные волокуши Саша Незговоров, Петр Кузьмич Лапин, Сергей
Трошин... Идущему замыкающим комиссару хуже всех. Еще совсем недавно
он мог вздремнуть на ходу. А сейчас, напрягая всю волю, он идет шатаясь,
еле передвигая лыжи,
Были и такие, кто пытался спрятаться под елку или упасть в сугроб,
чтобы больше не подниматься. И чем дальше мы уходили от Кучин-тундры,
тем больше людей охватывало усталое безразличие.
Как только останавливались, многие тут же стоя засыпали, опершись
грудью на воткнутые в снег палки,— ни разговоров, ни звука, только
болезненное тяжелое дыхание с хрипом.
«Надо дойти до леса, там можно развести костры»,— думаю я. А у
самого совсем слипаются глаза, Так хочется упасть и заснуть.
«Закроешь глаза, заснешь — упадешь и не встанешь. А что подумают
бойцы?»— размышляю почти вслух, чтобы нё уснуть.
И когда, усталость совсем валила с ног, вспоминал, дом, семью и в
первую очередь мать.
Девятнадцатый день люди шли голой тундрой да заснеженным лесом,
одичав от голода и стужи. Переходы становились все короче, привалы —
чаще. Ребята, почерневшие, обтрепанные, еле-еле плелись, засыпая на
ходу. Даже разведчики Ефимовский—выносливый, здоровый как буйвол, и
Анатолий Голубев — молодой неутомимый лыжник,— даже они стали
сдавать.
Особенно жалко было раненых и обмороженных — они спотыкались,
некоторые замерзали.
Вот около волокуши стоит на коленях командир отделения Ростачев.
Он не верит, что молодой боец его отделения умирает. Смерть
представлялась ему мгновенной и внезапной, как обрыв в пропасть. А это
медленное замерзание в полном сознании непонятно, тем более что боец
говорит, правда очень тихим голосом, медленно и вяло.
Его похоронили здесь же в снегу, под густой разлапистой елью. Ктото ножом сделал засечку на ее стволе. Ростачев вынул огрызок карандаша
и написал: «Ефремов. 5. I. 43 г.».
Я дал команду развести костры. Как можно больше костров! Пусть
немцы или финны думают, что нас много!
Организовав минимальную охрану лагеря, стали топить снег и с
жадностью пить горячую воду, заварив ее сырой «пакколои» — наплывами
на березе. Те, кто думает, что на морозе согревает спирт или водка,
глубоко ошибаются. Это только сначала, когда выпьешь, кажется тепло, а
через некоторое время зябнешь пуще прежнего. А вот кипяток, да еще
заваренный «пакколой»,
это просто блаженство! Он не только согревает — он наполняет
бодростью.
В центре немногочисленного лагеря полыхал костер, освещая все
вокруг. Немножко поодаль наши Лесорубы успёли сделать для больных
«нодью». Я слышал голос Незговорова:
—
Лыжи ставить дальше от огня!
Разгребли рыхлый снег до земли, орудуя лыжами, как лопатами.
Предварительно затесав два сухих березовых бревна, положили их одно на
другое, не отваливая щепу, подожгли сосновое смолье. Тепло от «нодьи»
идет в обе стороны. Бревна горят медленно, такого яркого огня, как при
костре, нет, зато не надо все время подкладывать. Параллельно бревнам
натягиваем плащ палатки —это экран. Такой экран отражает теплые живительные лучи. Здесь на ветках хвои мы устроили больных. Все, что
можно было собрать из продуктов, отдали для них. Заварили суп-пюре и,
«пакколу».
Больные почувствовали, как с каждой проглоченной ложкой супу и
глотком горячего кипятку к ним возвращается частица утраченных сил,
приободрились, воспрянули духом. Вокруг них хлопотала чудом
державшаяся на ногах, вся почерневшая и осунувшаяся до неузнаваемости
Шура Артемьева. Ей помогали все, кто мог. Особенно усердствовал добряк
Ефимовский. Тут же устроился и Роман Булычев. Сейчас они сидели рядом,
обтрепанные, похожие друг на друга, с темными, изможденными,
заросшими лицами, воспаленными глазами, и пытались шутить.
—
А я, Николай, думал, что ты успеешь баню на базе истопить,
мне уж тебя будет не догнать,— отхлебывая из кружки кипяток,
благодушно, с хрипотцой бубнил Булычев.—- А ты ходить" разучился,
ползешь как вошь по мокрому животу.
—
Торопиться надо только на похороны, иначе можешь
покойничка не увидеть, Роман Алексеевич. А насчет баньки — думаю на
тебе водички повозить, да вот никак не могу сообразить, как это сделать.
Больно уж видок у тебя усталый, — отшучивался Ефимовский.
Но это благодушное настроение было нарушено партизаном
Мозановым. Подойдя к костру, у которого мы сидели, он, прицеливаясь в
огонь лыжной палкой, сказал:
—
Вот возьму и выколю тебе глаз.
Мы напоили его кипятком — кое-как успокоили. Шура пыталась
оказать какую-то помощь. Но он не переставая все время что-то бормотал.
Под утро он умер. Похоронили мы его под той же елкой, под которой
вечером хоронили Ефремова.
Это была последняя ночь в зимнем лесу. Серая мгла покрыла небо.
Тихо кружась, падают в костер и тают невесомые снежинки. Опушенные
серебристым инеем, застыли сосны и ели. Спит зимний лес.
Тревожно, с болью и мужами спят партизаны... Меж мохнатых и
тяжелых от снега веток мерцает Полярная звезда. Я задремал, прижался к
комиссару и, стуча зубами, уснул. Проснулся от пронизывающего все тело
холода.
Утром, подкрепившись кипяточком, мы вновь двинулись в путь.
Заминка. Распахнув маскхалат, весь красный, с капельками пота на
лице, передо мной на лыжах стоит Саша Незговоров. Он тяжело,
прерывисто дышит, руки и ноги дрожат. Лицо искажено гримасой боли.
Смотрю вопросительно на Шуру.
—
Что с ним?
—
У него температура тридцать девять, товарищ командир. Думаю,
воспаление легких,— неуверенно говорит Шура. .
На дворе тридцать градусов мороза, а Саша идет, обвешанный
оружием, с температурой тридцать девять.
Шли не люди— страшные привидения, взлохмаченные тени людей.
Не всё, конечно, дошли, но подавляющее большинство дошло. Тот,
кто остался жив, пусть вспомнит, как это было в тот «ледовый поход»
зимой 1942/43 года. Тогда не хватало сил у живых, чтобы хоронить
мертвых в земле, их хоронили в снегу.
Нас встретили пограничники 82*го погранполка. Встретили как
родных. Затащили в землянки напоили горячим чаем, угостили водкой,
дали немножко поесть, и только потом мы поплелись на свою высоту.
Раненых и обмороженных разместили в санчасти пограничников. Они же
взяли на себя заботу об оказании им первой медпомощи.
Перед самым выходом от пограничников ввалился Ротатый. На него
было больно и смешно смотреть.
Оборванный, в прожженном маскхалате, с почерневшим, упрямым и
суровым лицом, изнемогая от усталости, он не проговорил, а, скорее
прокричал:
—
Товарищ командир, побачь — прийшов, сам дрийшов, а позади
це хлопци идуть. — На большее его не хватило. Он улыбнулся. Грузно сел
на подставленную кем-то табуретку и прохрипел:— Пить.
Я подошел к нему, взял за голову и поцеловал в распухшие и
потрескавшиеся на морозе губы.
—
Спасибо, Порфирий Артемьевич. — И вышел из землянки
пограничников. До своей землянки я уже добрел без лыж. Свалился на
кровать, не успев даже раздеться. Как с меня сняли фуфайку, валенки —
не знаю. Я спал глубоким сном.
Уже был день, когда меня и комиссара разбудил Алеша Попов, Хотя в
землянке было жарко натоплено, нас лихорадило, губы обметало. Поэтому,
прихватив с собой Ефимовского, мы двинулись в свою баню.
Баня стояла на берегу Чарвосозера. Это было приземистое, крепкое
сооружение. Стены, рубленные «в охряпку» из толстых, свинцового цвета,
сухостойных сосен. Пол настлан из бревен, расколотых пополам. Из таких
же плах сделан потолок да еще сверху застлан мхом и присыпан речным
песком, чтобы лучше сохранял жар. Полок настлан из отесанные плах, из
них же сделаны скамьи в парной, в предбаннике. В углу —огромная груда
речного камня, это печка В середине ловко вставлена бочка для горячей
воды. Камни накалялись докрасна. В противоположном углу бочка с
холодной водой.
По ту сторону озера, от самого уреза воды и до подножия высоты
«Ударной», были расположены хозяйственные постройки, тыловые службы
82-го погранполка. А дальше по скатам сопки занимали оборону подразделения полка. От наших землянок до бани тянулась узкая протоптанная в
снегу тропа.
Раздевались в холодном, неотапливаемом предбаннике. Здесь пахло
старыми вениками, свежей хвоей и сухим прелым мхом. Под ногами
приятно шуршала, щекоча голые подошвы, пахучая еловая хвоя.
Быстро раздевшись и положив одежду на стоящие вдоль стен
скамейки, вваливаемся в баню. Ефимовский сразу же взобрался на
широкий полок. На полке могли уместиться свободно трое. Внизу шесть —
восемь человек.
Поэтому, пока трое парились, остальные сидели на лавках,
Ефимовский взял из ведра березовый веник, разлегся и, перестав дышать,
медленно, как бы пробуя, провел веником по своему мускулистому живому.
—
Жару хватит? — спросил он Мишу, Беликова, вздрагивая от
нетерпения,— Ну так поддавай!
Беликов плеснул из самодельного черпака на раскаленные камни.
Они затрещали, в низкий бревенчатый потолок ударил пар и, густо окутав
полок; туманом разлился по бане.
Запах распаренных березовых листьев, сливаясь со смоляным духом
сосновых бревен, молодил душу. Я полез на полок и уселся рядом с
кряхтевшим от удовольствия Ефимовским. Комиссар с Поповым остались
сидеть ниже.
—
Подбавь, маненько, на двоих,— попросил я вдруг охрипшим
голосом.
—
Дайка я, — проговорил Ефимовский. Он соскочил с полка, взял
черпак у Беликова, присел на полу возле ведра с горячей водой и
принялся плескать на камни воду черпак за черпаком. Раскаленные камни
лопались, пар и горячий воздух дошел до лавки, куда от нестерпимой
жары лег, закрыв голову руками и веником, комиссар, а Попов выскочил в
предбанник. Беликов и Ефимовский стоя нещадно хлестали меня в два
веника. Листья летели в разные стороны, усеяли пол и лавки, шипели на
каменке. Я крутился, подставляя спину, бока, грудьОт жары, от хлестких ударов захватывало дух, спина и грудь стали
багровыми. После этого меня еще надраили почти до крови горячими
намыленными вениками.
Стекла вся грязь, накопленная в походе,
темными потоками. Наконец я сполз на пол, шатаясь и охая вышел в
предбанник, плюхнулся на скамейку.
Земным раем мне показалась жарко натопленная наша партизанская
баня, ни с чем не сравнимым— то блаженство, которое мы испытывали
сейчас, после двадцатисуточного пребывания на морозе. Тело легко и свободно дышит; как будто тяжелый груз сброшен с плеч.
После третьего захода, распаренный до цвета спелой рябины, я
вышел в предбанник и увидел уже одетого комиссара.
—
Хватит, черти, упаритесь совсем, оставьте другим,— проговорил
он.
—
Мы оделись и пошли в землянку. Навстречу нам, держа под
мышкой белье и веники, шли партизаны.
—
С легким паром, товарищ командир! Как парок? Нам-то
хватит?— предвкушая предстоящее удовольствие от бани, ребята весело
балагурили.
—
Выпив банку брусничного настоя, полкружки водки, я молча
подошел к кровати, накрылся с головой полушубком и мгновенно уснул;
Прошло несколько дней. Подвели итоги нашего похода.
—
Только по отряду «Большевик Заполярья» погибло в бою .10
человек, замерзло 2, госпитализирован 31. Из 59 вышедших в поход
вернулось здоровыми, если не считать незначительных обморожений
пальцев рук и ног,— 16.
—
За время похода было убито свыше 70 фашистов. Но ведь мы
нарушили отдых всего правого фланга немцев. Никель перестал быть
глубоким тылом. Там тоже стало неспокойно.
—
Все
это
было
предметом
обсуждения
на
партийнокомсомольском собрании. .
—
После собрания сидим в землянке разведвзвода. В печурке
жарко, потрескивают сухие сосновые поленья. На столе стоит самая
настоящая семилинейная керосиновая лампа. Вокруг печки образовался
тесный кружок.
—
Кто-то взял гармошку... «Степь да степь кругом, путь далек
лежит, в той степи глухой замерзал ямщик...»
—
Вполголоса пели ребята и девчата. Многие считают, что поют,
когда весело, Но сейчас смутно было на душе у каждого, вот и пели. И както легче становилось.
—
Пели тягучие старинные песни хриплыми, простуженными
голосами, выводя слова, думали...
—
Сидя у печурки и глядя на блики света, плещущие на неровном
полу землянки, думал и я...
—
Накинув на плечи полушубок, я вышел из землянки. На улице
было тихо, безветренно. Чистотой и покоем веяло от земли, покрытой
подсиненным снежным покрывалом.
—
Дышится глубоко... За озером чернеет гора Вулвара...
Люди выглядят усталыми, измученными. У каждого руки либо ноги
забинтованы. На скулах и щеках Сычкова, Андреева, Будника черные
пятна от обморожений. У Лукьянова, Ростачева на шее нарывы. Другие
сидят боком, пряча спину от случайных, прикосновений из-за чирьев на
пояснице. Есть ли прок в этих жертвах, в том, что снежными могилами
партизан отмечен весь путь до Никеля и обратно?..
Где и в чем боевой результат нашей операции, чтоб молено было
людям сказать, что все это не напрасно? Но разве можно было сделать чтото иначе, лучше?..
На войне через все надо пройти. Через горечь и муки потерь, что
безысходной тоской наполняют душу; через ненависть, что обжигает
крутым кипятком; через кровь и страдания, надежды и сомнения,— через
всю эту страшную суть войны, чтобы в полной мере познать прелесть вот
этого чистого морозного воздуха, которым я сейчас, дышу, радость отдыха
в тепле, вкус ржаного хлеба.
—
ЗИМНИЕ ОПЕРАЦИИ
1943 г.
Первые дни после «ледового похода» его участники отдыхали,
парились в бане, набирались сил. Как только окрепли, приступили к
напряженной учебе. Была поставлена задача: повысить физическую
подготовку и закалку каждого бойца, овладеть техникой ходьбы на лыжах
и мастерством владения боя с лыж, научиться нести прицельную и меткую
стрельбу из автомата короткими очередями.
Помимо занятий, которые в отряде проводились по разработанному
нами
расписанию,
надо
было
починить
изрядно
потрепанное
обмундирование, обувь, вещмешки. Особенно много хлопот причиняла
починка ватных брюк и телогреек. Многие ребята для удобства «сидения
на снегу» на брюки нашили оленьи шкурки, шерстью наружу. Из таких же
Шкурок были сделаны наколенники. Снег легко стряхивался, и брюки не
намокали.
Легкие обморожения пальцев ног и рук, полученные в предыдущем
походе, заживали крайне медленно. Лечение их было в наших условиях
делом тяжелым.
18 января 1943 года Советское Информбюро сообщало:
«В начале января партизанские отряды «Большевик Заполярья» и
«Советский Мурман» вели бой с крупными карательными отрядами немцев
и белофиннов. Все попытки карателей окружить и уничтожить партизан
провалились. Советские патриоты истребили 38 и ранили несколько
десятков фашистов». (Потери карателей были указаны без учета
результатов разведгруппы Сычкова.— А. С.)
Это сообщение подняло настроение всего личного состава отряда.
Энергично готовились партизаны к новому походу; Заново смолили и
смазывали лыжи, переделывали крепления.
На носки валенок нашивали! «кеньки»— кожаные носки с финских
«пьекс» или просто треугольники войлока, вырезанные из старых
голенищ. Во время боя это позволяло быстро, не нагибаясь, освободиться
от лыж.
На базе время летит быстро. Незаметно кончился январь, наступил
февраль. Часто шел снег. Ветер метался по нашей высоте, поднимая
снежные тучи, кружа их с протяжным прерывистым воем. К утру землянки
заносило снегом.
В первых числах февраля был получен приказ от 24 января 1943
года:
«Сводной группой партизанских отрядов «Советский Мурман» и
«Большевик Заполярья» в количестве 33 человек под командованием
Смирнова выйти в тыл противника в район боевых действий озеро
Вуэннияур — река Яурийоки на ближние коммуникации и разведать
расположения пикетов противника, его контрольные лыжни, зимники,
характер движения по ним. Организуя засады, уничтожать группы
противника, его транспорт, вооружение и средства связи».
Район боевых действий был нам знаком.
Мы отобрали уже неоднократно участвовавших в боевых операциях
партизан обоих отрядов. Из отряда «Советский Мурман»— две группы;
одна (8 человек) под командованием Колычева, другая (6 человек) под
командованием Казаринова — и группа в 19 человек из отряда
«Большевик Заполярья». Во главе этой группы были командиры взводов
Чеканов и Колтаков.17 февраля — как всегда, рано утром — сводная группа вышла на
задание. Маршрут проходил через озеро Юмас, долину реки Туельм и
дальше — через государственную границу в район боевых действий.
Погода была мягкая, частые, продолжительные оттепели и мокрый
снег затрудняли движение. Когда мы были уже в долине реки Туельм, я
собрал командиров групп:
—
Двухчасовой привал. Можно развести костры, только без дыма.
Колычев со своей группой — в разведку. Дойти до границы, организовать
наблюдение, ждать нашего подхода.
Пока я разговаривал с командирами, Ефимовский, не теряя времени,
развел костер. Делал он это с поразительной ловкостью. Сперва собирал
мох, паутиной свисающий с разлапистых ветвей старых елей. Затем ломал
сухие ветки, зажимая их рукавицей, чтобы - погасить треск, разгребал
лыжей снег до земли, укладывал ветки и мох горкой и поджигал. Такой
костер мгновенно вспыхивал и горел совершенно без дыма.
Чтобы не тратить времени на таяние снега, воду брали в Туельмреке. Во многих местах на перекатах она не замерзала. Вкусно запахло
дымком и гороховым супом пюре.
После привала ребята повеселели.
—
Пюре-то можно, пожалуй, и здесь оставить, привязать на сучок,
костров теперь долго не будет. Как, товарищ комиссар? — как всегда с
серьезным выражением лица говорил Ефимовский комиссару.
—
Ничего, прижмет — водичкой разведем, а то и так погрызем,
нам не впервой, — отвечал тот.
—
Чеканова к командиру! — передали от группы к группе.
— Слушаю, товарищ командир! — появился Чеканов.
—
Пойдешь в головном дозоре, связь зрительная, сменишь
Колычева. — И я дважды протяжно свистнул, что означало на языке
партизан: «Вперед!».
Мы шли вверх по течению левым берегом реки. Погода стояла
теплая, снег мягкий. Хотя подъем был не таким уж большим, но на лыжах,
которые то и дело скользили назад, с рюкзаком за плечами весом в добрых
35—40 килограммов, с автоматом на шее — он с каждым шагом казался
круче.
Не успели отойти и километра от места привала, как до моего слуха
дошел легкий условный свист: «Стой! Внимание!»
Партизаны остановились; замерли, опершись на лыжные палки. Ни
звука кругом. Лишь прерывистое дыхание. Я невольно вспомнил «ледовый
поход». Как изменились ребята! Окрепли физически, да и боевая
подготовка крепче. Куда выше стала дисциплина на марше. Уже
закаленные воины. Семенов улыбнулся, как будто угадав мои мысли. От
головы колонны, слегка шурша лыжами, подошел Колычев.
—
Товарищ командир! Впереди обнаружена свежая, хорошо
проторенная лыжня, идет со стороны границы в наш тыл. Лыжня узкая.
Наверное, прошло несколько десятков финнов. Чеканов со своей группой
ведет наблюдение.
Комиссар насторожился. Семенов вопросительно смотрит на меня:
—
Да, интересно, куда же это они направлялись?.. Не будем
гадать, увидим — разберемся.
Пройдя еще с километр, выходим на финскую лыжню. Уточняем
координаты: 8416-2. Тщательный осмотр дал возможность установить, что
лыжню проложил, по всей видимости, на рассвете отряд финнов в
количестве 50—60 человек.
—
Сычкову с группой Чеканова следовать по лыжне в тыл финнов,
установить, откуда они вышли, уточнить количество лыжников,
продолжительность переходов. Казаринову произвести разведку лыжни в
сторону ее следования, установить расстояние между малыми причалами,
направление, количество лыжников. При встрече с противником — сковать
огнем! Выполняйте!.. Семенову со всеми остальными занять круговую
оборону и вести наблюдение!.
Поздним вечером вернулся из разведки Сычков. Он доложил, что
финны вышли с пикета «Кууши» в составе 50—55 человек;
среднесуточный переход—13—15 километров; финны сильно нагружены,
малые» привалы делали через каждые полтора — два километра, отдыхали
не сходя с лыжни, поставив рюкзаки на лыжи. Вот по этим-то вмятинам на
снегу и была установлена численность группы..
Почти в полночь вернулся Казаринов. Доложил:
—
Следуя по лыжне противника до координат 8218-1, установил
место привала финнов на обед. Численность 50—60 человек. Привал без
костров. Малые привалы через два — два с половиной километра, Общее
направление на юго-восток.
Сопоставляю разведданные Сычкова и Казаринова. Вероятно, группа
пошла на Ннванкюль... А там наши пограничники.
Даю радиограмму: «22.2.03. Бетковскому, Николаеву. 20.2 прошла
группа
противника
50—60
человек
направлении
Ниванкюля,
прорабатываю лыжню. Радируйте маршрут возвращения. Смирнов».
Целый день отряд шел лыжней финнов, и чем дальше в наш тыл, тем
тревожнее становилось у меня на душе.
Финны тщательнейшим образом маскировали свои следы.
На одном из ночных привалов мы обнаружили продовольствие и
боеприпасы, зарытые в снег. Значит, они тяжело нагружены потому, что
идут далеко, а эти запасы оставили на обратный путь. Но куда все-таки
они идут? С какой целью? Развернули карту-пятикилометровку, нанесли на
нее их лыжню — мы с Семеновым ахнули: финны держали курс через
Сальные тундры прямо на Мончегорск.
Выходит, никель за Никель, товарищ командир!— глядя на
карту и хмуря брови, проговорил Семенов.
— А что — все возможно. Видимо, решили попробовать достичь
Мончегорска! Оставили продукты, патроны, но не оставили взрывчатку —
значит диверсия!
—
Но почему до сих пор их не обнаружили пограничники? —
озабоченно проговорил Сычков.
Мы шли медленно. Было ясно, что если последует приказ
перехватить финнов, то лучше всего встречать их на их же территории,
неподалеку от пикетов, где они будут чувствовать себя в безопасности.
И я поймал себя на мысли, что вот так, же и мы, как только перейдём
границу и учуем родную землю под ногами, теряем чувство
настороженности и бдительности, боковые наблюдатели смотрят под ноги,
а головной дозор — тот больше на небо.
Утром получили радиограмму от Бетковского: «Организовать засаду
на лыжне, уничтожить группу финнов при ее возвращении».
Ну что очень хорошо!
Организовали засаду. А на другой день радиограммой Бетковский и
Николаев скорректировали место засады: точно на лыжне противника
восточнее озера Явр, в координатах 7676-1. Кроме того, в тылу засады мы
проложили контрольную лыжню от озера до реки Кацким. Это давало
возможность контролировать территорию "протяженностью почти 10километров. На высоте
в координате 8076-5 установили НП — наблюдательный пост, с
которого весь световой день с помощью бинокля велось наблюдение за
долиной реки.
Наконец-то была получена радостная весточка: «Группа обнаружена.
Ее возвращение предполагается тем же маршрутом. Возможны отклонения
5—7 км в стороны. Ведите наблюдение. Бетковский, Николаев».
—
Давай, комиссар, поднимай дух, надо ребятам сообщить, что
финны обнаружены в нашем тылу.
Комиссар, надев лыжи, пошел по группам.
Мы с Семеновым и Ефимовским идем на НП. Семенов — отличнейший
охотник, любит природу, поэтому иногда останавливается, любуясь зимним
лесом.
Я его понимаю. Присаживаюсь на поваленную бурей сосну,
закуриваю трубку... Передо мной — объятый зимним сном, величавый
сосновый бор. Кажется, все вымерло и вымерзло, так тихо кругом. Но это
безмолвие—обманчиво. Лес живет своей жизнью, и ему нет никакого дела
до войны.
Вот под сосной разбросаны шишки, некоторые из них кто-то
расшелушил, чешуйки далеко разнесло во все стороны.
Вот вдалеке — стук дятла, как очередь игрушечного автомата.
С сожалением, нехотя поднимаюсь, прячу трубку в карман. Идем
дальше.
—
В зарослях ручья вспугнули парочку рябчиков. А вот их следы —
четкие, ровные крестики отчетливо видны, на снегу. Заросли по берегам
рек и ручьев — их любимое место. Поднимаюсь- в гору: на самой опушке
леса, в невысоком березняке в снегу видны полузаметные лунки. Их
довольно-таки много. Павел Константинович Семенов, шедший впереди
меня, молча указывает на них лыжной палкой. Это косачи. Черные
красавцы с лирообразным хвостом, чтобы спастись qt сильного мороза и
спокойно провести ночь, бросаются вниз с дерева, грудью пробивают снег
и зарываются в него с головой. Их заметает снегом — тепло, уютно и
безопасно.
При виде всей этой мирной картины Ефимовский причмокивает
языком, вся его фигура выражает волнение и охотничий азарт. Для него —
это открытая книга, которую с детства научил его читать отец.
На НП поднялись поочередно. В течение целого часа внимательно
осматривали долину реки Кацким.
Вернувшись, собираю командиров взводов:
:— Вот что, хлопцы! Сколько нам здесь сидеть — неизвестно. Но раз
финны обнаружены, их погонят обратно. Появятся они обязательно
внезапно, неожиданно. Поэтому каждую минуту надо быть готовыми к бою.
—
Только бы перехватить их, тут-то мы им зададим,— вставляет
Толя Казаринов.
—
На легкий бой не рассчитывайте Нас всего тридцать три, а их
около шестидесяти, почти вдвое больше. Учтите; это первоклассные
лыжники, они умеют драться. Растолкуйте бойцам: все должны быть
готовы к бою каждую минуту. Не исключена рукопашная. Проверьте
оружие, ножи. Самое главное — действовать дружно и решительно. Не
давайте людям расслабиться.
Командиры разошлись.
В очередной сеанс радиосвязи получили еще одну радиограмму:
«Вам поддержку вышел взвод Николаева. Ожидайте прибытия около
21-00 27.2. Действуйте совместно. Бетковский».
Настроение — самое что ни на есть приподнятое: когда сам черт не
страшен. Но вот проходит день, другой. Сидим в засаде, ожидая появления
врага. Тяжело это — догонять и ждать, особенно если ждешь бой с неизвестным противником.
С утра все небо заволокло серыми тучами. Уже двое суток нет
горячей пищи, костры запрещены. Чувствуем: финны где-то близко.
Было еще светло, когда я выслал группу Чеканова по контрольной
лыжне на север, а Сычкова с группой Ка-заринова — на юг. Комиссар с
группой Колычева и Колтакова оставался в засаде прямо на лыжне
финнов. КП находился в ста метрах в тылу засады, охраняя ее от
возможного подхода финнов со стороны пикета, это не исключалось.
Артемьева
и
Драгунова,
укрывшись
плащ-палатками,
тесно
прижавшись друг к другу, дремали. Ефимовский с радистом Борисовым
неподалеку
слушали,
наблюдали.
Мы
с
Семеновым
вполголоса
разговаривали:
Дерзкую операцию задумали финны. Как хорошо, что мы
обнаружили их. Как-то мончегорцы пережили эти дни?— рассуждает Павел
Константинович.
— Бетковский радировал: наверху знают, меры приняты, лишь бы
мимо нас не проскочили.
В это время, как тень, подкатил Авилов, он располагался западнее
нас.
—
Товарищ комиссар, там,— он махнул рукой,— слышал шум,
будто лыжные палки стукнули.
Семенов вместе с Авиловым, Павловым и Борисовым устремились к
месту, откуда был слышен шум. Вернувшись вскоре, Семенов доложил:
—
Западнее, примерно в 600—700 метрах, прошли в сторону
границы финны. Засада оказалась в стороне. Финны идут в целик.
Даю команду: сбор всех групп. Пришёл комиссар.
—
Финны прошли в километре от засады, будем преследовать.
Может, удастся перехватить либо догнать на привале,— комиссар зло
сплевывает.
—
Правильно, комиссар, догнать, финнов шансов мало, но
попробовать перехватить следует — Я оборачиваюсь к Семенову: —
Слушай, начштаба, забирай весь состав засады и иди на перехват,
прямиком в сторону границы, наперерез. Попытайся упредить и сковать
огнем. Я буду с оставшимися преследовать по лыжне. На сборы десять
минут.
Пока мы с Семеновым намечали маршрут перехвата, со стороны
Яврозера подошел взвод пограничников под командованием Морозова.
Пятнадцать человек сразу отдали Семенову.
Семенов ушел.
Вторая группа —18 партизан и 15 пограничников — вступила на
лыжню финнов.
Мы быстро шли вперед и вперед. Пот каплями стекал со лба,
смешиваясь с таявшим на разгоряченном лице снегом. Рюкзаки сковывали
движение. Кое-кто отстал. Не страшно, замыкающим идет отделение пограничников. Лишь бы догнать уходящую группу финнов.
Чувствую, что рубаха стала мокрой ох пота, он струйками стекает по
спине.
—
Шире шаг, еще шире, догнать шюцкоровцев!— кричу впереди
идущим.
Погоня длилась всю ночь.
Семенов дважды выходил на перехват, но не успевал. Финны шли без
привалов, минируя лыжню. Стало ясно: погоня бесполезна. И я дал
команду прекратить ее. Собрались все вместе. Спустились с гор в лес. Партизаны и пограничники подавленно молчат.
—
Большой привал. Можно, развести костры, привести себя в
порядок, отдыхать...
Разворачиваю рацию, передаю Бетковскому:
—
«Противник 2.3. в 17-30 прошел стороной засады. Преследование
успеха не имело. Жду указаний».
И тут же получил две радиограммы:
«Противник приближается в вашем направлении, преследуемый
тремя взводами, приготовьтесь к встрече».
«Противник подходит на Яврозеро, выйдет старую лыжню. Ведите
круговую разведку. Соединились ли с Морозовым? В район Яврозера
вышел Семенов».
Поздненько. Но получение этих радиограмм и днем раньше ничего бы
не изменило.
—
Вот так же пытались, наверное, зажать и нас под Никелем,—
говорю комиссару.
—
Ну что ж, Сычкова они и зажали,— отвечает тот.
Я понял горький упрек комиссара.
БОЙ С ГАРНИЗОНОМ ПИКЕТА „КУУШИ"
НА ОЗЕРЕ ВУЭННИЯУР
Март 1943 г.
Пополнившись продуктами в западном конце Нот озера на временной
базе в Ниванкюле, группа в том же составе: 18 человек из отряда
«Большевик Заполярья» и 15 —из отряда «Советский Мурман»,— выполняя
приказ от 24/1 1943 года, 15 марта еще затемно вышла в тыл противника
на ближние коммуникации. Цель: разведка и организация засад на
лыжных 'трассах между пикетами финского батальона Пеннонена.
Дул холодный северо-восточный ветер, на открытых болотах и
лесных вырубках кружила поземка. Днем на солнечных скатах гор уже
здорово пригревало, появились проталины. А в лесу толстым слоем лежал
снег; он лишь немного осел, но ранним утром, пока еще первые проблески
солнца не успели проникнуть сквозь густые сосновые заросли, можно было
заметить на снежном насте таинственные знаки. Это черные, с синим
отливом, глухари, распустив крылья, прошлись по снегу, выбирая
токовища. Скоро и сюда придет весна.
По утреннему заморозку шли легко, лыжи скользили отлично, правда
шум от нашего продвижения был слышен далеко. С наступлением дня
солнце поднималось все выше и выше, в лесу становилось теплей, идти —
трудней. Да и отдохнули ребята плохо. Одно название—«временная база».
Это тот же лес на берегу Нот озер а, куда нам пограничники подвезли
продукты. Спали у костров, накидав на снег еловые ветки. Пробовали,
правда, делать шалаши из хвойных ветвей, но в них без костра было
холодно, а с костром — дымно...
В полдень в редком сосновом лесу остановились на дневку.
Наевшись гороховой похлебки и напившись, чаю, укладываемся
спать. Там, где только что горел костер, разбрасываем головешки,
притаптываем угли, настилаем хвойные ветки и ложимся на них.
Закрываемся плащ- палатками, а поверх их устраиваем хвойное покрывало
из разлапистых еловых веток, присыпаем края снегом. Плотно
прижимаемся друг к другу и засыпаем под этим двойным одеялом...
Через несколько дней, выйдя в район боевых действий, организовали
засаду на лыжнях между озерами Вуэннияур и Клапкпесъяур.
Одновременно группы Чеканова (четыре человека) и Колычева (пять
человек) под командованием Сычкова вели разведку южнее озера
Вуэнниуяр на Яурийокн.
Наша засада была явно безрезультатной, она только изматывала
силы. Люди мерзли, часами неподвижно сидя в снегу в ожидании
противника, а по лыжне никто не двигался.
Разведка Чеканова и Колычева помогла нам установить: финны в
результате действий на их коммуникациях разведгрупп 82-го погранполка
и наших партизанских отрядов изменили схему движения, стали осторожнее, и теперь их дозоры и патрули ходят в целик, а не по лыжне, да к
тому же крайне редко. Убедившись, что наши засады ни на лыжнях, ни на
зимниках ничего не дадут, мы с комиссаром и начальником штаба решили
попробовать уничтожить пикет на озере Вуэннияур.
20 марта подошли к пикету. Он был расположен на небольшой
высоте на южном берегу озера, неподалеку от воды. С северо-запада и
юго-востока территория пикета была окружена сплошным, густо
заминированным завалом: беспорядочно наваленные деревья с торчащими
в разные стороны сучьями. К сучьям, веткам и стволам деревьев были
привязаны пустые консервные банки; кое-где мы обнаружили сигнальные
ракеты. Но как мы ни старались — ни характер построек, ни количество
гарнизона, ни тем более его вооружение установить нам не удалось. Через
заминированные завалы ночью доносился запах дыма, иногда еле
слышимый скрип дверей.
Обложив пикет со всех трех сторон, решили понаблюдать. С
восточной стороны, в конце завала, у самого берега озёра, устроились в
засаду пять человек во главе с Казариновым, а с запада — тоже на берегу
озера — расположился, Сычков с группами Чеканова и Колычева. Они
имели задачу — уничтожить противника, если он выйдет к озеру с пикета
или пойдет со стороны озера по зимнику.
Вели наблюдение, ждали. На небе зажглись первые звезды. Застыл,
притаился лес. Сумерки быстро сгущались. Наступила ночь. Из пикета за
все это время никто не вышел.
На рассвете хрустел наст, в полдень повалил густой снег.
Я приказал Сычкову с группой Чеканова и Колычева попытаться
проникнуть в расположение пикета со стороны озера. Мы их поддержим
огнем через минные завалы.
Все началось с того, что Лукьянов, зарываясь в снег, как крот в
землю, сумел незамеченным подползти совсем близко к парному посту,
замаскировавшемуся между двумя, по всей видимости воткнутыми в снег,
елками недалеко от прохода на территорию пикета.
Лукьянов, затаив дыхание, ждал, когда по его следу подползет Роман
Булычев, До часовых было несколько метров совершенно открытой
местности.
«Успею пробежать, обоих уложу — и не пикнут»,— подумал он,
глазами указывая Булычеву на елки, за которыми стояли, о чем-то
разговаривая, два солдата.
Оставив на месте лыжи, они вскочили и молча бросились к часовым.
Тот, который стоял вполоборота, увидел бегущих партизан, вскрикнул
бросился вдоль вырытой траншеи к видневшемуся вдалеке дзоту; второй
повернулся, не целясь выстрелил из карабина в Лукьянова и тут же рухнул
в снег, сраженный автоматной очередью Булычева.
Услыхав стрельбу, Чеканов и Колычев со своими людьми устремились
по следу Лукьянова к проходу на пикет.
Но не успели они ворваться в расположение гарнизона, как из одного
из дзотов ударил пулемёт, финны открыли ружейно-пулеметный огонь.
Партизаны били по дзотам — их тут было три, совершенно
занесенных снегом и незаметных даже с близкого расстояния,- Сейчас они
через черные провалы амбразур изрыгали огонь. К одному из этих дзотов,
стоявшему несколько в стороне от остальных, ближе к берегу, полз
Лукьянов.
Он ужом вполз на крышу "стреляющего по завалу дзота и увидел
торчащую над ней чуть-чуть дымящуюся трубу. Не поднимая головы,
Лукьянов достал из кармана гранату, выдернул кольцо, бросил ее в трубу.
Раздался глухой взрыв. Дзот вздрогнул. Лукьянов бросил туда же вторую
гранату.
Пулемет замолчал. Чеканов в три прыжка достиг замолчавшего дзота,
увидел, как неподалеку от него из открытой в земле ячейки по
партизанам, что находились с восточной стороны завалов, три шюцкоровца
открыли огонь из миномета. Двух Чеканов уложил автоматной очередью.
Третий по ходу сообщения пытался скрыться в соседнем дзоте. Чеканов
бросил гранату, шюцкоровец упал.
Справа от Чеканова вела бой группа Колычева. Против нее было до
десятка щюцкоровцев, успевших выскочить из дзота после первых же
выстрелов.
Они залегли в окопе и вели беспрерывный огонь. Колычев наповал
уложил финна, который пытался поднять свою группу в атаку против
партизан, укрывшихся в снегy и за поленницей.
Мужиков, Зайцев, Воронько и Куделин, ведя ураганный огонь, с
криками, в развевающихся маскировочных костюмах, сами бросились на
финнов. Те побежали под защиту дзотов, четверо остались лежать, а трое
уползли, оставляя на снегу кровавые следы. Оба дзота повели сильный
огонь по партизанам.
В лоб дзоты взять сейчас было невозможно. Кроме того, к финнам
вот-вот могло подойти подкрепление. Я дал команду отходить.
Отход мы прикрыли дружным огнем автоматов групп Маклакова и
Казаринова. Имитируя попытку преодолеть завал, партизаны бросали
гранаты, беспрерывно стреляя по пикету.
Группу Ростачева я еще в начале боя выдвинул по финской лыжне на
юг, в сторону Яурийоки, откуда могла подойти помощь пикету.
Собрав всех «до кучи» и отойдя по своей лыжне километров на пять,
подводим итоги операции: убито одиннадцать щюцкоровцев и ранено трое.
Комиссар в свой дневник записывает:
«Чеканов — 3 солдата (минометный расчет),
Булычев Р. — 1 человек (часовой),
Лукьянов — 1 человек (пулеметчик),
Колычев—1 солдат.
Воронько — 1 солдат,
Шарапов — 1 солдат,
Мужиков—1 солдат,
Зайцев — 1 солдат».
Я спрашиваю:
—
А зачем ты в скобках пишешь — минометчик, пулеметчик,
часовой? Разве не все равно, кого уничтожить—
автоматчика или
пулеметчика?
Комиссар смотрит на меня с явным удивлением, отвечает почему-то
сердито:
—
Да ты что, командир? Конечно, не все равно. Убить часового
или пулеметчика в бою — это значительно трудней, сложней да и важнее,
чем простого солдата.
—
А по-моему, чем больше, тем лучше. Бить надо всех,—
миролюбиво говорит Семенов.
—
А как же, товарищ командир, со мной быть? Комиссар мне ни
одного гада не засчитал, что были в дзоте?— спрашивает Лукьянов.
—
А ты знаешь, сколько там было?
—
Нет, конечно. Я сквозь трубу не видел.
—
Вот то-то и оно, что не видел. Стрелял из амбразуры пулемет,
он после взрыва замолчал, значит на твоем счету пулеметчик, и тут
претензии напрасны,— заканчиваю я.
—
А ты, Иван, в следующий раз сперва посчитай, а потом бей,— с
ухмылкой вставляет Булычев.
—
Ничего, мужики, не только побили, а главное — сами согрелись
да и пикетчиков попугали,— улыбается Толя Казаринов. — А что, я
серьезно, товарищ командир! В этих засадах я до того промерз, что теперь
неделю надо в бане отогреваться.
—
Ну что ж, друзья, итоги подведены, на хвосте, к счастью, пока
еще никого нет, вот и давайте прямо через в-о-о-н ту горушку домой, на
базу,— указывая рукой на Нюрм-тундру, говорю я.
— Группа Казаринова идет головной.
И мы, свернув с нашей лыжни и заминировав место привала, пошли.
РАЗГРОМ ОФИЦЕРСКОГО ДОМА ОТДЫХА
Июнь — июль 1943 г.
После тяжелых зимних походов нашим отрядам был предоставлен
отдых. Да и время было самое «глухое», когда в Заполярье ни на лыжах,
ни пешком не пройти.
Снег в. горах, ущельях еще лежит многометровым слоем, озера еще
покрыты льдом, а речки давно уже шумят на перекатах, со звоном неся
прозрачные воды на север, к Баренцеву морю.
Отдых в нашем понимании — это, живя в землянках на партизанской
высоте, весь день, а иногда и ночью, заниматься учебой, как говорится, до
седьмого пота. Тем более, что в марте мы получили пополнение — двадцать человек.
Все это были новички, не обстрелянные, не подготовленные к
будущим походам.
Мы учли горький урок зимних операций и готовились серьезно,
настойчиво. Учились стрелять, вели разведку, памятуя, что партизан
должен все видеть, все слышать, оставаясь сам невидимым и неслышимым,
бесшумно снимать часовых, для чего в каждом взводе были отобраны
самые меткие стрелки. Они учились поражать цель с. помощью
«Брамита»— прибора для бесшумной стрельбы.
Часто устраивали форсированные марши с полной выкладкой.
Во всех взводах изучали приказ И. В. Сталина.
В этом первомайском приказе были подведены итоги военных
действий. В нем говорилось:
«...Политика
гитлеровского
командования
взять
реванш
за
Сталинград провалилась, врагу не удалось вернуть себе утраченную
стратегическую
инициативу
и
перейти
к
третьему
этапу
контрнаступления...».
Пока мы с комиссаром ездили отчитываться о результатах зимних и
весенних операций в Мурманске
Беломорск, оставшиеся на базе П. К. Семенов и С. С. Трошин,
исполняющий обязанности комиссара, провели партийное собрание,
организовали в штабной землянке ежедневное прослушивание сводок
Совинформбюро, на карте европейской части СССР отмечали флажками линию фронта.
На совещании в Беломорске был обобщен опыт партизанской войны
за зимний период и разработан план боевых операций в тылу врага на
лето и осень 1943 года.
27 мая мы вернулись на базу. Нас с комиссаром встречали с
радостью: мы привозили с собой письма, новости и боеприпасы.
Вместе с нами на высоту прибыл начальник оперативной группы
штаба партизанского движения Карельского фронта Георгий Иванович
Бетковский.
На следующий день я собрал совещание командного состава отряда.
В присутствии Бетковского познакомил командиров и политруков взводов с
приказом штаба партизанского движения от 27 мая 1943 года. Прочитав
разведданные о противнике на нашем участке, я продолжал:
«Приказываю командиру отряда Смирнову с отрядом в количестве 53
человек выступить 20 июня 1943 года по маршруту Лотта — Нюрм-тундра
— Куолбоайв и дальше в район Ивало- Лаанилан-Хуллиасема с задачей:
—
Разведать дом отдыха офицерского состава, его охрану в
местечке Лаанила, по получении разведданных напасть и уничтожить.
—
Взорвать мосты в районе 9216, 8614.
—
Устройством засад на шоссе Петсамо — Рованиеми уничтожать
транспорт
и
живую
силу
противника,
линии
связи
и
линии
электропередачи».
Слушали молча, морщили лбы. Так далеко в тыл врага мы еще не
ходили.
Товарищ командир- задает вопрос Чеканов, — примерно какое
расстояние нам предстоит пройти?
Отвечает Георгий Иванович:
Пойдете километров за триста — триста пятьдесят в один конец,
поэтому отбирайте и готовьте наиболее физически крепких людей.
Обратите внимание на обувь — она должна быть достаточно прочной,— на
запас продовольствия и боеприпасов.
Поднимается со скамейки, как всегда подтянутый, стройный, алтаец
командир взвода Гриша Колтаков:
А как быть с теми, кому пошел, уже пятый десяток?
Кого ты имеешь в виду?— в свою очередь спрашивает комиссар.
Ротатого, Булычева Петра, Власихина.
Эти не подведут,— отвечаю я Колтакову,—побольше бы таких
стариков. Они выдержат. Готовьте к походу всех бойцов, кроме тех, кто
вернулся из госпиталя и еще не совсем поправился. Особое внимание
обратите на новичков.
В отряде было 79 человек, но лишь чуть больше половины из них
могли принять участие в боевой операции. Остальные пока не оправились
от ран, обморожений. Поэтому нас с комиссаром очень беспокоило физическое состояние личного состава отряда. Мы-то с ним знали, куда и
сколько километров нам предстоит «топать».
Еще в Беломорске в оперативном отделе штаба партизанского
движения нам сообщили, что, по данным фронтовой разведки, глубоко в
тылу, где-то севернее Ивало, фашисты устроили дом отдыха офицерского
состава.
И добавили: было бы хорошо, если б партизаны добрались до
«курортников».
Там я и комиссар заявили, что нам по плечу эта операция.
...Но ведь половина из тех, с кем предстояло идти на операцию,—
необстрелянные новички... А сколько километров придется исколесить в
поисках этого дома отдыха!
После совещания для отряда начались напряженные дни — готовили
обувь, одежду вещевые мешки- рюкзаки...
С очередным пополнением из Кандалакши к нам прибыл Александр
Степанович Куйкичев— закройщик кандалакшской артели «Северянин».
Скромный, трудолюбивый, он не чурался никакой работы. Руки у
Куйкичева поистине были золотые: глядишь, из рваной одежонки чудную
Гимнастерку или брюки слепит да еще с двойными наколенниками, а сзади
«в порядке укрепления тыла» поставит заплату повышенной прочности.
Всем он был нужен позарез.
В
помощь Куйкичеву были выделены наши девчата, под его
руководством они с подъема до отбоя шили, штопали, перешивали...
Устроившись на круглых сосновых чурбаках, тихо, разговаривая меж
собой, проворно орудовали иглой семнадцатилетняя комсомолка с
Кандалакшского механического завода белокурая Валя Дерябина и
темноволосая совсем еще юная Аня Кузнецова с Мурманского рыбокомбината.
А рядом с «пошивочной» в наскоро сделанном шалаше, укрытом
старыми плащ-палатками, была организована сапожная мастерская. Здесь
весело и ладно стучали молотками наши ветераны — Порфирий
Артемьевич Ротатый и его закадычные друзья Павлин Федосеевич
Власихин и Афанасий Кузьмич Цветков. Там, где был Ротатый, всегда
царили шутки. Сдобренные житейской мудростью.
Невысокий, коренастый, с еще густыми каштановыми волосами на
круглой голове, с живыми глазами, он производил впечатление человека
доброго ,и отзывчивого, Таким Ротатый и был...
Во всех землянках, шалашах готовились к походу.
В один из дней провели открытое партийное собрание. О
предстоящей операции и роли коммунистов говорил комиссар: отряду
предстоит разгромить крупный гарнизон; успех операции зависит от
внезапности нападения, смелости и решительности каждого бойца. Выступления коммунистов были конкретными, немногословными. И когда ктонибудь из любителей красного словца призывал «биться до последнего
дыхания», его прерывали:
— Ладно, в походе покажешь, чего стоишь, a нас
агитировать
нечего!
Возложив контроль за подготовкой к походу на начальника штаба
Семенова, я с комиссаром занялся подбором людей.
Каждого, чье состояние вызывало хоть какое-нибудь сомнение,
подвергали тщательному медицинскому осмотру.
У нас в отряде, в отличие от воинских формирований, не было сухой
официальной подчиненности в обращении друг к другу. В тяжелейших
условиях партизанских боев и походов, когда ожесточается душа, появляется потребность обращаться друг к другу мягче, по имени-отчеству.
Семенова
при
обращении
большинство
называло
«товарищ
начштаба», Шура Артемьева звала его только «Павел Константинович», а
младшего лейтенанта Сычкова — «Иван Владимирович». Правда, меня все
называли «товарищ командир», а Селезнева Александра Васильевича
«товарищ комиссар». Даже будучи друзьями, мы с ним тоже обращались
друг к другу — «товарищ командир», «товарищ комиссар», реже —по
имени.
Но командиров взводов политруков, да и многих бойцов, я звал
просто по имени либо по фамилии. Тех же, кто был значительно старше
меня, я называл по имени - отчеству. Так уж повелось у нас с первого
похода. Партизаны знали не только друг друга, но и своих командиров,
политруков еще по мирному времени.
Эта, на первый взгляд, незначительная деталь на самом деле имела
огромное значение. Простота и задушевность порождали сознание
слитности друг с другом, готовность всегда прийти на помощь.
С каждым, кто шел в поход, мы беседовали в отдельности.
В землянку входит Василий Кириллович Деревдов, мастер Умбского
лесокомбината, коммунист. Вот уже несколько дней у него держится
высокая температура. О «причине заболевания без обиняков говорит, что
простыл на рыбалке— долго простоял в холодной воде, через день-два
все пройдет, никакой температуры не будет, да и сейчас ее нет, наверное
у Щуры градусник врет.
Видя, что командир нахмурился, он меняет тон:
—
Я вас прошу, за ради бога, возьмите меня в поход. Ведь вы же
знаете, товарищ командир, что для меня пройти за день полсотни
километров не составит большого труда. Хаживал и больше.
— Ну ладно, хорошо, Василий Кириллович, собирайся,— говорю я.
Он неумело поворачивается через правое плечо, а потом уже в
дверях весело говорит:
—
Есть собираться!
Ефимовский приглашает Васю Злобина — это мой
одногодок, слесарь комбината «Североникель». Чуть выше среднего
роста, с крепкими плечами, мускулистой грудью, узкой талией,
перетянутой офицерским ремнем, он олицетворяет силу и здоровье. Но с
приходом в землянку на лице Злобина появляется выражение недоумения
и тревоги.
—
По вашему приказанию прибыл,— докладывает он.
—
Вот что, Василий, ты служил в армии, хватка у тебя есть.
Чеканов, просит тебя во взвод разведки.
Глаза Злобина весело заблестели, с лица всю тревогу как ветром
сдуло, а на щеках даже выступили красные пятна.
—
Доверие оправдаю,- товарищ командир. — Он подумал и уже
тихо, но проникновенно сказал: —Не подведу!
Утром перед строем отряда начальник штаба зачитал приказ, назвав
по фамильно тех, кто пойдет в поход.
Начались сборы. По всей базе, куда ни глянь, разостланы плащпалатки, на них грудами — сухари, патроны, гранаты, консервы.
Один взвод получал продукты, другой в это время боеприпасы,
взрывчатку, топоры, пилы. До вечера надо было все уложить в рюкзаки,
проверить, чтобы ничто не брякало, не терло плечи, не давило спину.
Отдавая всевозможные распоряжения, следя за их выполнением,
вникая во все детали сбора отряда, я и не заметил, как солнце скатилось
за верхушки сосен. Сумеречно стало под деревьями.
Больше всех суетились остающиеся на базе. Они ходили от землянки
к землянке, от одного к другому бойцу, стараясь помочь уходившим завтра
в поход. Предлагали свои ножи, зажигалки, плащ-палатки.
Вечером собрались на прощание в землянке Сергея Демьяновича
Куроедова. Александр Александрович Федунов, его помощник по
материально-техническому обеспечению, угощал нас щедро, но всем было
совсем не весело, хотя Георгий Иванович Бетковский и пытался внести,
как он выражался, свои «граммы веселья».
Отряд Курбедова идет на шоссе Петсамо — Рование- ми, севернее
Наутси, ближе к фронту: задача разгромить гарнизон Питкаярви..
Поговорили о предстоящих трудностях. Бетковский дал высокую
оценку готовности личного состава отрядов к походу. На прощание
пожелал нам успехов. Обнялись, расцеловались.
—
Ну, бывай жив, Демьяныч,— говорю Куроедову, крепко
пожимаю руку.
—
Желаю успеха, Сергеич!
И мы расстались. Было тревожно на душе. По пути зашли в землянку
к Семенову «и Сычкову. Они сидели при свете керосиновой лампы, за
столом над развернутой, трехметровой длины, картой района наших
боевых действий и пытались подсчитать, сколько же времени потребуется,
чтобы дойти до цели. Посоветовав не мудрить, а ложиться спать, мы с
комиссаром пошли в свою землянку.
Ефимовский кипятил чай. Около стены, как в строю, стояли набитые
до отказа три рюкзака. Мой был просторный, с металлическими дужками и
широкими мягкими лямками из лосиной кожи, вместительный и очень
удобный. Он и сейчас казался
не громоздким, аккуратным, хотя
Ефимовский набил его тоже под завязку. А вот его личный «чувал» —
необъятный брезентовый мешок,- сшитый с помощью Куйкичева, был
таким, что в него без особого труда можно было упрятать Шуру Артемьеву.
Попробовав, я еле-еле его поднял. Но ворошить не стал. Я знал
Ефимовского. Ведь он опять будет делиться своими запасами с любым, кто
ослабнет от недоедания или ранения, возьмет себе на довольствие того,
кто в хрячке боя позабудет про свой мешок, потеряет его.
Ефимовский пришел к нам зрелым коммунистом, представляя, какие
трудности могут его ожидать и как он себя поведет. Он не раз говорил мне,
да и комиссару, что его личный вклад в общее дело отряда, по всей видимости, будет очень скромен, да его, мол, никто и не заметит. Но я-то
знал, что тысячи и тысячи вот таких «незаметных» с каждым днём,
приближают желанную победу.
—
Садитесь чай пить, можно послаще, сегодня внакладку, а с
завтрашнего дня вприглядку,— вытирая пот со лба, улыбается
Ефимовский, ставит на стол кружки.
Николай Сергеевич Ефимовский хорошо чувствует и понимает
настроение и переживания товарищей, умеет разогнать мрачные думы. Его
речь, сочная, с вологодским выговором, пересыпанная поговорками,
всегда ко времени и кстати.
Вот и сейчас он, расставив кружки, выложил припасенного,
невесть; откуда взятого, соленого сига, достал из-под- своих широких нар
бутылку с водкой, разлил по кружкам.
—
Не надо, Николай, спать пора, завтра рано вставать,— говорит
комиссар, тяжело опускаясь на койку.
—
А не торопитесь ложиться спать-то,— продолжая раскладывать
закуску на столе, миролюбиво говорит Ефимовский.
И мы с комиссаром садимся за стол.
—
Разрешите, товарищ комиссар, мне сегодня тост произнести?
Как-никак, а здесь сегодня старший я и по годам, и по хлопотам. Так-то
вот, товарищ комиссар. И прошу я вас, дорогие мои друзья-товарищи,
выпить за тех наших людей, которые сегодня сеют хлеб, куют оружие. Им
не легче. А мы свой долг выполним. За нашу победу!
Втянув нас в разговор и чаепитие, Ефимовский вскоре ушел спать.
Мы сидели с комиссаром вдвоем и после соленого сига отпивались крепким
чаем. За весь прошедший день мы успели лишь на ходу обменяться несколькими фразами. И сейчас, в тиши землянки, хотелось вслух подумать,
высказать свои сомнения друг Другу.
—
Знаешь, комиссар, я вот восстанавливаю в памяти наши
операции, и выходит, что делаем мы что-то не так. Может быть, тому
причина — мало военных знаний, да и опыта немного.
—
Брось эти думки, командир... Разве даром хлеб ты ел в мирное
время? Да и эту войну видел не издали,
—
Э,— продолжал я,— операция, которая предстоит, потребует не
только смелости, но и, может быть, чуточку бесшабашности.
—
Рисковать, командир, надо, а вот бесшабашность, по-моему, в
нашем деле ни к чему.
—
Все будет зависеть от того, как нам удастся пройти линию
охранения,— меняя направление разговора, продолжаю я.— Надо, чтобы
на пикетах нас не обнаружили, да и у дороги чтобы ни одна собака не
гавкнула. Маскировку следов, скрытность и бесшумность продвижения на
марше — это бери на себя, комиссар. Сразу же настраивай и политруков.
Не скрою, мне иногда казалось: а вдруг я чего-то недодумываю, а то
и вовсе не так делаю. В трудной обстановке партизанской войны ошибка
командира могла привести к трагическим непоправимым последствиям.
Поэтому разговор с комиссаром немного успокоил меня.
Уже лежа на солдатской кровати, я думал:
«Для нас с комиссаром завтра начнется длинная, в сотни километров,
партизанская тропа, и по ней мы опять проедем вместе, как два настоящих
товарища по оружию...»
Лето 1943 года на Севере выдалось теплым, а в районе действия
нашего отряда — почти жарким...
Было около десяти часов вечера, а из-за острых верхушек елей и
кудлатых сосен на высоте «Ударной» все еще светило яркое солнце. Его
длинные и острые, как пики, лучи протянулись на этот берег, и вода у
поросшего лесом берега стала медно-красной. Потом солнце вышло из-за
высоты и поплыло по небу, как по голубому огромному озеру.
Пятьдесят два партизана молча, гуськом, сгибаясь под тяжестью
рюкзаков, шли вдоль берега рек. Лотта плескалась совсем рядом,
подмывая корни деревьев, наклонившихся над водой. Вокруг было тихо и
светло, База осталась позади. Вернулись и провожающиё нас
через
боевое охранение пограничники.
» Новички вроде держатся молодцами. Больше всех поражает Вася
Деревцов. Можно подумать, что у него за плечами мешок с сеном,— так
легко и споро он вышагивает, отгоняя веткой, березы комаров. Они,
комары и слепни, тучами постоянно висели над нашей колонной. Мазались
всем: ружейным маслом, настоем махорки, табака, одеколоном — ничто не
помогало.
Ротатому комары досаждают больше, чем тяжесть рюкзака и нервная,
еле заметная меж кочек лесная тропа. Он мазал лицо, шеф, руки
зловонной смесью, которую собственноручно сварил на базе из остатков
лыжной мази, рыбьего жира, древесной смолы, настоя иван-чая на
скипидаре. Но волшебная мазь не срабатывала — Ротатый шел,
облепленный тучами комаров, мошек и бог знает какой еще крылатой
нечистью, неистово ругался, плевался, махал руками:
—
Хай пропаде пропадом та зла сыла, що выробляе цю нечисть!..
Ось бисова життя, трясця твою душу, щоб ты сказывся, с целой тучей
сразывся, та хиба цю нечисть переможешь!
Под утро у меня заболели колени, от тяжести рюкзака заломило
грудь и спину. Иду машинально, тяжело ступая. Впереди сквозь заросли
березняка засверкало Юмасозеро.
Протяжно свищу — «стой!». Услыхав сигнал, бойцы тут же тяжело
хлопаются, на землю.
—
Передать по цепи: привал с ночлегом! Семенову и Сычкову
подобрать место для ночлега!
Расположились на берегу озера. Наскоро перекусив и постелив на
каждых троих одну плащ-палатку, укрывшись еще двумя, главным образом
от комаров, улеглись спать. А они все равно ухитрялись пролезть и
противно
пищали. Правда, в отряде были «счастливчики», которых
комары «облетали стороной». Ефимовского, например не трогали ни
комары, ни мошки; высунув голову из-под плащ-палатки, он крепко спал
под «комариные напевы».
Прошагав всю ночь, утром следующего дня подошли к бывшей
погранзаставе. Здесь оставили запас продуктов на двое суток, отдохнули.
А к вечеру — опять в путь.
22 июня ранним утром подошли к подножию Нюрм-тундры. Дальше —
граница, линия охранения, чужая земля, по которой надо будет идти
быстро и скрытно. Сделали большой привал. Неподалеку, в небольшой до-
лине, находилось красивейшее озеро Туельмъявр с вытекающей из него
речной. В прозрачной, как слеза, воде обитало великое множество
лариуса, гольца и красавицы форели. Азарт рыбной ловли захватил всех
свободных от дозорной службы партизан. Клевало великолепно. Такого
клева и такой рыбалки я не помню с тех пор, как уехал из Териберки.
Вместе с Ефимовским я прошел к истоку речушки и стал за большой
камень, о который с легкими брызгами ударялась вода, с мягким шумом
вливаясь в маленькое плесо. Быстро смастерив удочку, я забросил черную
с красной спинкой самодельную мушку с крючком в бурлящий поток выше
камня, за которым мы стояли. Хариус схватил сразу. Едва мушка успела
коснуться поверхности воды, как она взбурлила, леска натянулась
струной, сырое рябиновое/удилище согнулось в дугу, хариус, блеснув в
воздухе, забился у меня под ногами.
Через несколько минут я вытащил второго, третьего... Через час-два
десятка три крупных, граммов по шестьсот, хариусов и. несколько штук
форелей лежало на траве у штабной елки.
Улов был хороший в каждом взводе, Надо было еще обеспечить
рыбой радистов, да и нашу медицину, что мы и сделали.
—
Ефимовский с Шурой Артемьевой и комиссаром набрали сухого
хворосту,- сверху положили сосновые ветки, зажгли костер. Отобрав
несколько форелей и крупных хариусов, я стал варить уху, а Ефимовский
остальную рыбу готовил «про запас». Сидя на камешке у ручья, он
разрезал каждую тушку хариуса по спинке от головы до хвоста, затем,
распластав, . выбрасывал внутренности промывал, втирал соль. Потом,
положив рыб на спинки, придавливал плоским камнем. Завернув
оставшихся хариусов и форелей в широкие листья травы он зарыл их в
золу и присыпал углями.
Вскоре по долине разнесся ароматный запах ухи и печеного хариуса.
Ребята блаженствовали: горячая свежая - пища— что может быть лучше
после утомительного перехода впроголодь?
А кто из северян не любит ухи или печеного на костре хариуса?
Когда вытащишь рыбу из золы и очистишь от обуглившихся листьев, на
тебя пахнет аппетитнейшим
духом... Желтоватое мясо, покрытое янтарным жирком, необычайно
вкусно, сочно. Когда ешь такого хариуса — ничего не видишь, ничего не
слышишь...
Спустя несколько часов отряд спал, лишь, не дремали часовые да
дежурный по отряду.
К вечеру пошел дождь. Это было нам на руку. Впереди, за линией
границы, по нашему маршруту было много ягельников, а ягель в сырую
погоду становится мягким, неломким. Он сгибается, прижимаясь к земле,
но как только освободится из-под ноги, тут же выпрямляется, не оставляя
следа. Во время дождя и комаров меньше, они прячутся под листьями
травы и деревьев.
Позади остался перевал с пограничной тропой, бегущей с севера на
юг. Ее переступали молча, но каждый невольно оглядывался назад,
особенно новички.
Когда проходили линию финских пикетов, дождь прекратился, над
горизонтом поднималось солнце. Пучки золотистых лучей освещали стволы
деревьев, оставляя солнечные блики на коре и листьях. Лес тихо, полетнему трепетал. От земли, покрытой ажурном ковром серебристо-белого
ягеля, поднимались клочки тумана.
Совсем забывалось, что это земля чужая, Вражеская...
Только через пятнадцать часов форсированного марша мы сделали
большой привал. Расположив отряд в оборону, принимаю решение:
командиру группы Алексею Яковлевичу Ростачеву (он — бывший
пограничник, коммунист) с группой в восемь человек через шесть часов
после нашего ухода с привала выступить в район Пйю-Сойгъяур, дальше —
в район Вуэннияур; сделать засаду на линии охранения между пикетами
«Томми»— юго-западный скат горы Паасвар, «Баахтера» —
северовосточнее озера Клапкнесъяур; уничтожить патруль на тропе и через
бывшую погранзаставу выходить на свою базу
Политруком группы назначаю Александра Степановича Куйкичева,
показавшего себя стойким, выдержанным коммунистом. Фельдшером
группы идет Фрида Филипповна Коробицина, молодая женщина,
коммунистка. В группу включены Голубев, Шляхтов, Орлов, Кожевников,
Кузьмин и Карнеев.
Задача группы: демаскируясь, отвлекая внимание противника на
себя, дать отряду возможность уйти подальше от линии пикетов
необнаруженным.
Решение было неожиданным и для комиссара, и для начальника
штаба. Но они оба поддержали его.
— Это хорошо, товарищ командир,— проговорил Семенов,— наш след
финны все равно найдут, проработают его, наткнутся на Ростачева...
Выпроводят его за границу и успокоятся... Снимут тревогу. А нам надо за
это время подальше уйти.
Так и сделали. Двигались ночью, колонной по одному. Связь
сигналами. При переходе троп или дорог шли нашим партизанским строемроссыпью, не оставляя следов.
На подходах к шоссе в лесу и на болотах появились завалы, а вокруг
хуторов — заборы из бревен с амбразурами для стрельбы. Прошлым летом
этого не было...
Нас обступил молчаливый чужой лес. Ни звука, ни птицы, ни
шелеста, даже шаги не слышны на белом мягком ягеле. В этой тишине
всегда чего-то ожидаешь, и от этого ожидания в ушах звенит. Наконец
остановились, слышу шум — будто тихий перекат реки. Но тут вдруг из-под
ног с криком вылетает куропатка. Руки невольно хватаются за автомат.
Близость объекта боевых действий усиливает напряжение. Не прошло и
девяти минут, как прямо из-под ног идущего впереди Шумилова со
страшным шумом и треском вылетает глухарь. Иван громко чертыхается...
На "него сердито шипит Чеканов. И не понять — не то он отчитывает
Шумилова, не то проклинает не вовремя взлетевшего глухаря.
Наконец, поднимаемся на высоту. От головного дозора поступает
сигнал:
— Командира — в голову колонны!
Вот и шоссе. Оно сверкает белой лентой на крутом подъеме. Ветер
доносит до нас далекий шум моторов. Справа, километрах в четырех —
пяти, на косогоре, виднеется вторая светлая лента дороги, идущая прямо
на восток, на крутую круглую лесную высоту.
В бинокль хорошо видны Мачты на ней. Там дорога кончалась. Эту
высоту, с низкими серыми строениями и множеством мачт с антеннами, мы
наблюдали два дня тому назад. В Беломорске, в нашем штабе, ее окрестили «Аппендицит».
Даю команду «большой привал» и организую разведку всего района
шоссе. Первая группа разведчиков, где старшим — Чеканов, выходит 29
июня в 20.30. С ней идет начальник штаба Семенов. Группа должна
обнаружить мост, изучить подходы к нему, характер движения на дороге,
подобрать место засады; кроме того, разведать поселок Лаанила к северу
от моста.
1 июля в 8.30 утра выслал вторую группу разведки под
командованием Сычкова. Этой группе дано задание установить место
пребывания дома отдыха, подходы к нему, численность гарнизона, а также
разведать населенный пункт Польякайнен.
В полдень 2 июля группы Семенова и Сычкова вернулись из
разведки; Мост — в координатах 9216-9 длиной 18 метров, сваи —
деревянные, концевые опоры — бетонные.
По дороге в обоих
направлениях проходит до двухсот автомашин в сутки. Машины, как
правило, крытые, идут небольшими колоннами. Севернее моста —
населенный пункт, казарма на, шестьдесят — восемьдесят человек.
Двухэтажный крашеный дом с мезонином, до десятка небольших темнокрасного цвета домиков склады, метеостанция. Солдаты — в форме
финской армии. Из домов появлялись люди в пижамах больничного типа и
в легких, светлых костюмах. Двухэтажный дом несколько раз покидали
мужчины в офицерских мундирах летчиков, моряков. Играли в шахматы,
пили вино, купались. В поселок приходили автомашины с продуктами,
автобус и легковая автомашина. Приезжали три человека, два из них—в
офицерской форме. Все они вскоре уехали на север. В двухстах метрах от
моста — склад горючего и песчаный карьер.
Ну что ж, все правильно, разведданные штаба подтвердились.
Я, комиссар, Семенов и Сычков обмениваемся мнениями. Выслушав,
каждого, принимаю решение: всем отрядом громить поселок, в котором
разместились гарнизон и дом отдыха.
Сычков вносит предложение - отложить операцию еще на сутки,
уточнить количество солдат в казарме и численность гарнизона.
Но времени на это у нас нет.
—
Будем уточнять и считать в ходе операции,— отвечаю Сычкову.
Комиссар одобрительно крякает.
—
Не будем терять времени, мы не обнаружены, надо этот фактор
скорей использовать, —спокойно поддерживает Семенов.
— План операции таков. Кочеров с группой в пять человек выходит
на шоссе в полутора километрах севернее поселка, организует засаду и
прикрывает действия отряда с севера. Семенов с четырьмя бойцами —
Поповым, Пикаловым, Андреевым, Кротовым — выходит на автостраду
южнее поселка, взрывает мост, линию связи и прикрывает действия отряда
с юга, со стороны Рованиеми. Колтаков и Роман Алексеевич Булычев с
группой в девять человек уничтожают казармы.
— Товарищ командир, для казармы людей маловато, — говорит
Колтаков.
Я знаю, чего он хочет: чтобы в его группу дали Будника с ручным
пулеметом.
—
У тебя, Гриша, два Булычевых, Ротатый и Цветков, действуй
решительнее. Пополнение получишь на базе,— отвечаю Колтакову.
Я любил этого стройного, красивого и лихого парня, верил в него.
—
Трошин с пулеметчиком Будником, Бызовым - и Кузнецовым, не
задерживаясь, одним броском достигают западной окраины поселка,
взрывают расположенные там склады, поджигают конюшни и, самое
главное, закрывают пути отхода немцам и финнам к лесу, что вплотную
примыкает к поселку с запада. Чтобы ни одна душа в тот лес не ушла,
Сергей!— повторяю я Трошину.— Чеканов с Шумиловым, Лукьяновым,
Злобиным, Янкевичем и Анатолием Голубевым возьмут на себя
двухэтажный дом с мезонином. Его не только надо уничтожить со всем, что
там нашло приют, но и обязательно взять пленного.
—
Будет выполнено!— тихо, очень твердо произносит Чеканов.
—
Сычков с четырьмя бойцами уничтожает одноэтажные домикикоттеджи, расположенные к югу от центральной улицы, в том числе и
казино или столовую, черт ее знает, и руководит группами в ходе боя в
самом поселке. Комиссар с гремя бойцами уничтожает гараж и три
коттеджа к северу от центра поселка. Начало операции в 4.00. Сигнал к
отходу — две красные ракеты. Выход групп на исходные рубежи в 3.00.
Кстати, завтра или послезавтра у финнов праздник — янов день, вот и
нагрянем в гости.
Уточняем отдельные детали, и командиры групп идут по взводам —
приказ должен быть доведен до каждого партизана. Собираем весь тол,
противотанковые гранаты, их у нас всего шесть штук. Львиную долю тола
взял Семенов, несколько килограммов берет Трошин для подрыва склада.
У Романа Булычева оказывается две противотанковых гранаты. Оставляю
их ему для казармы.
Комиссар неслышно переходит от одной группы к другой. Бот присел
на кочку и о чем-то тихо толкует с нашим парторгом Иваном Дмитриевичем
Шумиловым. Потом подошел к Мите Беликову и Саше Кротову.
В 3.00 отряд вышел на исходный рубеж— небольшую высотку с
восточной стороны поселка, поросшую густым смешанным лесом.
Скрытно поднялись на высоту. Поселок лежал в долине по левому
берегу реки, окруженный со всех сторон лесом. Он казался каким-то
игрушечным. Было по ночному прохладно, тихо. Над головой сияло
глубокой синевой безоблачное небо, обещая жаркий день. Донесся шум
моторов автомашин, прогудело — и снова все затихло. Лишь изредка
фыркает лошадь.
Время тянулось мучительно медленно.
Давно уже ушли Семенов и Кочеров.
-Мы придвинулись к поселку вплотную. Через дорогу - видны
островерхие дома. По-прежнему удивительно тихо, только слышны плеск и
шорох речного течения да стук собственного сердца.
Решительная минута приближалась.
«Кто рискует, того беда минует»,— вспомнилась услышанная когдато поговорка.
Пора начинать...
При входе в поселок была площадка, похожая на обнесенную
перилами крытую веранду. Перед ней на скамейке, поставив сбоку
карабин, сидел часовой. По тому, как он «клевал» носом, было видно, что
он спал. Чеканов взглядом показал Лукьянову на часового. Тот,
согнувшись, неслышно перебежал дорогу, по-кошачьи подкрался к
часовому. Приклад карабина просвистел в воздухе. Часовой на миг
привстал, потом колени его подогнулись, он ударился о толстую стойку
перил и замер в неестественной позе. Ни стона, ни крика...
—
Кажется, пора, — сказал Чеканрв, увидев привставшего с
поднятым в руке карабином Лукьянова, — Все в порядке. Можно начинать!
Но что это?.. Послышался шум работающего мотора, с севера шла
грузовая автомашина с брезентовым тентом.
Ведь там Кочеров, почему он ее пропустил?
Раздумывать было некогда. Сычков дал команду лежащему рядом с
ним Янкевичу:
—
«Брамит» — быстро!
Машина поравнялась с Виктором Янкевичем. Шофер смотрел через
боковое стекло. Он, видимо, заметил партизан, потому что внезапно
выпрямился, но в это время раздался легкий щелчок затвора, прибор для
бесшумной стрельбы, — «Брамит»— заглушил звук выстрела, голова
шофера дернулась, он выпустил баранку из рук, стал сползать куда-то в
кабину. Машина свернула в кювет, фыркнула раза, два, заглохла.
Я махнул рукой Сычкову.
—
Вперед!— скомандовал Сычков. Партизаны побежали —каждая
труппа по направлению к «своему» объекту.
Держа в руках ручной пулемет, еле успевает за Трошиным Кирилл
Будник.
Проскочив мимо первых одноэтажных домиков, группа Чеканова,
развернувшись по фронту, подбежала к крашеному в темно-вишневый цвет
двухэтажному дому с верандой. Он стоял в самом конце поселка,
неподалеку от небольшого озера.
Быстро поднимаюсь на высоту, здесь мой КП. Оставшимся со мной
радистам и фельдшеру вполголоса командуй:
-— Ефимовскому и Павлову выдвинуться к подножию высоты и вести
наблюдение за «Аппендицитом». Щура и Борисов, глаз с рюкзаков не
спускать.— Я кивнул в сторону оставленных партизанами рюкзаков.
Чеканов открыл дверь на веранду. Лукьянов и Шумилов через
застекленную веранду вбежали" на первый этаж дома. На второй этаж
вела широкая лестница, покрытая ковром. По середине дома во всю его
длину шел коридор, пол его тоже застелен ковровой дорожкой. Справа и
слева по коридору — двери в спальные комнаты.
Шумилов взялся за ручку двери справа, тихонько потянул на себя,
она свободно открылась...
—
Не закрываются!
Они вошли. В комнате, окна которой выходили к лесу, было уютно,
чисто. У стены стояла кровать. Комната была проходной. На кровати лежал
полураздетый немец. Глаза его были плотно закрыты. Он даже не
шевельнулся. Дверь в другую комнату была закрыта. На столе — несколько винных бутылок — пустых и полных, фляжка, консервные банки.
Лукьянов мгновенно сгреб фляжку и сунул ее в карман, не забыл
прихватить и банку консервов. Шумилов шагнул к кровати, заглянул в
лицо лежащего, сунул руку, под подушку, но там ничего не было пистолет лежал на столе.
В это время начали боевые действия остальные группы. Послышались
мощный, хотя и глухой, взрыв гранаты, автоматные очереди, где-то
зазвенели стекла. Полуголый Немец проснулся, вскочил с постели и
бросился за пистолетом. Но он не успел до него дотянуться. Удар
прикладом по голове свалил его на пол. Чтоб не производить шума,
Лукьянов воткнул немцу под ребра лежащий тут же кортик и двинулся за
Шумиловым, который, распахнув дверь, вошел в другую комнату. Быстрым
взглядом разведчика, Лукьянов успел разглядеть морской мундир со
знаками различия старшего офицера, почему-то висевший рядом со
шкафом. Но и не забыл мимоходом сунуть за пазуху пистолет да еще одну
банку консервов.
Заскочив с автоматами наперевес во вторую комнату, они увидели
безмятежно спавшего на широкой роскошной кровати крупного белесого
немолодого немца. Шумилов подошел к спящему, толкнул его в плечо.
Немец открыл глаза, бессмысленным, пьяным взглядом, как определил
многоопытный Лукьянов, посмотрел на них, повернулся на другой бок и
прикрылся простыней.
Такого Лукьянов выдержать не мог. Кругом уже гремел бой. Он
подскочил к немцу и со злостью сорвал с него простыню, ткнул кулаком в
бок:
—
Вставай!
Немец сел на кровати, увидел Лукьянова, обросшего черной бородой,
страшного, гневного. Глаза его расширились, лицо залила смертельная
бледность. Крикнув Шумилову: «Будем брать», Лукьянов ткнул автоматом
в бок немца. Тот проворно вскочил. В окне зазвенели разбитые стекла —
Вася Злобин бросил снаружи термитный шар. С шипением, ярко пылая,
шар упал на диван, тот сразу загорелся.
«Хорошо, хоть не гранату», — подумал Шумилов.
«Хенде хох! Пошли!» — Лукьянов кивком головы показал немцу на
дверь.
Дойдя до двери и увидев лежащего на полу распростертого офицера,
пленный уперся головой в притолоку, ухватился руками за края дверного
проема, затем резко повернулся и с силой вцепился в ствол автомата Лукьянова. Лукьянов рванул автомат на себя, лишь намушник остался в руках
немца. С рук пленного, потекла кровь; издав какой-то нутряной
протяжный стон, он с ревом бросился на Лукьянова. Автоматная очередь в
упор остановила прыжок.
Только сейчас Шумилов увидел рядом с упавшим немцем раскрытый
чемодан. Быстро вытряхнул содержимое на пол: чего только здесь не
было! Набор каких-то пузырьков и склянок, щеток, солидный запас
«мужских принадлежностей», множество порнографических фотографий,
лежащих вперемешку с семейными снимками; тут же — Железный крест и
еще какой-то замысловатый, не то значок, не то орден, бумаги.
Наверху ухнул взрыв, в коридоре послышалась стрельба, комнату
заволокло дымом, пылью. Шумилов и Лукьянов выскочили в коридор
первого этажа.
Здесь творилось что-то невероятное.
Хлопали двери, разбуженные взрывами и стрельбой гитлеровцы
выбегали в мундирах и в белье, метались по коридору, ничего не
соображающие; перепуганные до смерти. Что-то громко крича, они
стреляли из пистолетов, сталкивались друг с другом, в дикой панике
бежали к выходной двери, и — тут их встречал огонь с лестничной
площадки: Чеканов, Лукьянов и Шумилов косили всех, кто пытался
выскочить. Некоторые в одном белье с пистолетами в руках прыгали из
окон. Толя Голубев, тоненький сероглазый паренек, обычно молчаливый и
стеснительный, с раскрасневшимся лицом бил по ним короткими
очередями. Из открытой двери комнаты несколько офицеров начали
пистолетную стрельбу. Лукьянов бросил туда гранату, все стихло.
Всем на улицу!— крикнул Чеканов и сам, бросая термитные шашки,
выскочил на веранду. — Второй этаж сгорит и так, лишь бы первый хорошо
разгорелся!— Чеканов кидал на ходу короткие приказания, успевал через
окна и распахнутые двери веранды взглянуть на своих бойцов — как они
держатся, не нужна ли им его помощь.— Кончай, Шумилов!
А Иван Дмитриевич, стреляя в мечущихся по коридору немцев,
бросал в открытые двери комнат гранаты.
Когда они выбежали на улицу, из всех окон первого этажа и ,
некоторых второго уже валил густой дым. Откуда-то сверху хлопнул
выстрел, другой, третий... В ответ на каждый Вася Злобин давал
автоматную очередь, затем бросал гранату. Слышался удар, рамы вместе с
разбитыми стеклами летели на землю.
— Ван Дмитрич, немцы в мансарде, веревку спускают,— глотая в
спешке слова, крикнул Толя Голубев.
—
Прикрой, Толя, меня! — Шумилов, нагнувшись, побежал под
окнами горящего дома .к другому его концу.
Голубев ударил очередью по окнам мансарды — брызнули, зазвенев,
стекла. Он нажал еще на спусковой крючок —автомат молчал... Голубев
стал торопливо отстегивать с ремня запасной диск. Подняв на секунду голову, он с ужасом увидел, что от домиков, расположенных в. центре
поселка, прямо на него во весь мах мчится огромнейший немец. Нижняя
рубаха на нем раздувалась по ветру, рыжие волосы были всклокочены,
голые ноги высоко мелькали над землей.
«Сомнет...» — подумал Голубев и, вобрав голову в плечи, хотел
отскочить, но ноги словно приросли к земле, во рту стало сухо и горько.
Вдруг, не добежав до него каких-нибудь пяти метров, немец неловко
подпрыгнул и ткнулся головой в цветочную клумбу.
Голубец огляделся: Будйик бил из пулемета, наглухо закрывая отход
немцам к лёсу. Голубев ладонью вытер вдруг вспотевший лоб...
Группа Колтакова раньше всех достигла казармы, как и
предусматривал план операции. Непредусмотренная заминка случилась у
самого, входа в казарму. Уже шагнувшего к двери Булычева схватил за
руку Ротатый, горячий и возбужденный:
—
Слухай до мэне, Роман Ляксеич, дай я попереди пиду, зроблю
так, щоб ни едина глотка не зпикнула, будь ласка!
Булычев молча, решительно отстранил Ротатого, рванув на себя
дверь.
Справа от него стояла пирамида с оружием. На железных в два яруса
койках безмятежно спали солдаты.
У Романа аж дух захватило:
—
Спите?! А ну — встать! — И длинной очередью он полоснул по
вскочившим С коек, обалдевшим от крика солдатам. Снаружи в окна
полетели гранаты, ударили враз полдесятка автоматов. Огромное
помещение наполнили дымом выстрелы, истошные крики, предсмертный
хрип.
Не переставая стрелять, Булычев выскочил в распахнутую дверь.
—
Бей их, Порфирий!— давая место у двери Ротатому, он быстро
вынул противотанковую гранату и уже спокойно" крикнул:—Теперь,
Порфирий, скорей на улицу! Всем— отойти от окон!
—
О це гарно, трясця твою душу!— что есть мочи заорал Ротатый.
— Хлопци, тикай от хаты, ось Роман бомбу буде бросать!
Булычев, держа гранату в опущенной руке, не размахиваясь,
швырнул ее в помещение. Уже падая на землю, он услышал мощный
взрыв, из окон полыхнуло пламя. Крыша вздыбилась, с треском ломая
потолки, осела. Как только улеглась пыль, в окна полетели термитные
шары, зажигательные шашки...
Несколько человек успели выскочить через дальнее окно и во всю
прыть устремились к спасительному лесу. Петр Кузьмич Булычев и
Афанасий Кузьмич Цветков открыли по ним огонь из автоматических
винтовок — и лес не спас никого...
—
Гранаты в окна! Добивай нечисть!— Хмельной от возбуждения и
успеха, кричал Колтаков. Его фигура мелькала то здесь, то там. Подбежал
к Тухканнену: тот всматривался в окна двухэтажной пристройки у торца
казармы.
—
Что там?
—
Там, наверное, кухня, товарищ командир!
—
А вот я сейчас узнаю! — Колтаков выхватил из
кармана
гранату, выдернул зубами кольцо и аккуратно метнул ее в разбитое окно
второго этажа. Раздался звонкий, грохочущий взрыв. — А и правда —
кухня! Видишь — тарелки заговорили, — крикнул Колтаков.
Услыхав о существовании кухни, Порфирий Артемьевич тотчас же
подался туда. Когда он добрался, в пристройку уже успел проникнуть Митя
Беликов. Он торопливо выбрасывал через окно какие-то коробли. Падая,
ори разваливались: на землю сыпались консервные банки, мелкоколотый
сахар в кульках..
—
Хлопец, ты добре пошукай, бо там мабуть сало, а то смалец
есть!— Ротатый торопливо рассовывал банки по карманам, а сахар прятал
за пазуху под гимнастерку. Увидев подбежавшего из-за угла Колтакова, он
на минуту распрямился: Бачь, командир, яка для нас питания, мабудь мени
допоможете?
—
Я тебе помогу! Я тебе помогу... — Колтаков грудью напирал на
Ротатого, не переставая поминать недобрым словом и его самого, и его
ближайших родственников...
Беликов шустро выскочил через окно, как ни в чем не бывало
доложил:
—
Две термитные шашки заложил, загорелось.
Подтверждая его, слова, из окон повалил дым.
В это время с чердака казармы скорее свалился, чем сполз,
гитлеровец. Он привстал и трясущейся рукой поднял пистолет... Ротатый
успел выстрелить раньше. Колтаков
стоявший спиной к "казарме,
оглянулся, потом сказал Ротатому:
—
Ладно, бери пистолет — и марш к Булычеву.
Там, где действовали Сычков и комиссар, горели постройки. Как
сухой валежник, пылала конюшня. С крыш легких щитовых домиков,
грохоча, летела черепица, рушились стены, обнажая внутренность
комнат...
Потом, заглушая все: стрекот автоматов, разрывы гранат, треск
пожара, стук черепицы, крики, вопли, — заглушая все, громыхнул мощный
взрыв. Качнулась земля, южнёе поселка уперся в небо столб дыма.
Чуть спустя — еще один взрыв.
Трощин подорвал склад боеприпасов.
Заминировав в трех местах мост и расположив партизан в засаду,,
Павел Константинович Семенов потер лицо тыльной стороной ладони,
поудобнее лег на плоский камень, огляделся. На востоке над горизонтом
оставалась широкая светлая полоса, но над головой небо помутнело.
Настоянный с вечера на хвое и багульнике воздух слегка колыхнулся:
отгоняя тучи надоедливых комаров, пошевелились чуть-чуть кусты на
берегу реки...
«Может, это перед дождем? Или посвежеет наконец- то?» — подумал
с надеждой Семенов.
Положив отяжелевшую голову на камень, он задремал. Но ненадолго.
Где-то не очень далёко с юга донеслось урчание моторов. Спустя немного
времени на крутой спуск дороги, идущей с горы к мосту, выкатили три
больших автобуса.
—
Вот это да! — прошептал Алексей Попов и глянул на Семенова.
Тот сжал в руке шнур, идущий под мост к зарядам тола с минными
взрывателями мгновенного действия, глянул на часы; 4.10...
Первый автобус выскочил из-за поворота, помчался под уклон. В это
время в поселке раздался глухой взрыв гранаты, началась беспорядочная
стрельба...
Передний автобус влетел на мост. Семенов с ожесточением дернул
шнур. Багровое пламя рванулось из-под опор. Мост, смертельно раненный,
вздрогнул, приподнялся и, надломившись, ’тяжело рухнул в воду, увлекая
за собой перевернутый автобус.
Ударная волна вместе с грохотом взрыва докатилась до стоящего на
коленях Семенова, опрокинула его на бок, ударила о что-то твердое.
Второй автобус не смог затормозить — вильнув задом, он влетел в
грохочущий огненный провал.
Кузов его поднялся торчком, и партизанам было видно, как через
разбитые стекла пытались вылезти уцелевшие немцы. Полетели гранаты.
Пикалов, встав на колено, почти в упор бил из автомата...
Потирая бок, Семенов поднял голову; прямо на него ползли четверо.
У одного в руке блеснул пистолет. Семенов дал четыре коротких очереди...
Третий автобус затормозил, сдал назад, спешно разворачивался. Из
открытых окон забили . из автоматов. Андреев и Кротов, ближе всех
находившиеся к автобусу, длинными очередями повели ответный огонь.
Наконец -автобус все-таки развернулся и скрылся за поворотом.
Попову и Пикалову осмотреть место взрыва! Андреев, наблюдай за
дорогой! Кротов, выдвинись в сторону леса: как бы из этого автобуса к нам
в тыл не зашли,— громко, стоя во весь рост, отдавал приказания Семенов.
О задаче своей группы он сейчас не думал. Знал: пока не будет сигнала к
отходу, к поселку он не подпустит, никого, чего бы это ни стоило.
Волновало другое: «Как там в поселке?» Больше всего тревожила казарма:
«Если солдаты успеют выскочить из нее, не избежать беды, побьют ребят».
—
Павел
Константинович,
живых
никого
нет,—
скорее
рассказывал, чем докладывал вернувшийся от моста Алеша Попов. —
Среди убитых — много и военных... Все перепуталось, а близко не
подойти, больно жарко горит. Мы насчитали в офицерских мундирах
тридцать семь. Может, больше.
Хорошо, Алексей, дуй к Кротову... Смотреть в оба! При подходе
немцев открывай огонь без доклада, Близко не подпускайте. Я с
Пикаловым буду здесь. — Он посмотрел в сторону поселка. Стрельбу и
взрывы гранат дополняло зарево пожара.
—
Товарищ командир! Товарищ командир! С севера машины, —
закричала Шура Артемьева.
Подняв бинокль, я глянул на дорогу... В километре от горевшего
поселка одна за другой останавливались автомашины, с них спешно
соскакивали солдаты и обочиной дороги направлялись в нашу сторону.
Я дал одну за другой две красные ракеты — сигнал к отходу. Вскоре
над головой прошелестела первая мина, разорвалась далеко позади нас в
лесу.
—
Товарищ командир, с «Аппендицита», к дороге вышли четыре
крытые машины, — доложил Ефимовский.
—
Хорошо, Николай, давай рюкзаки!
Первым прибыл Чеканов, вслед за ним — запыхавшиеся, покрытые
копотью комиссар и Сычков со своими ребятами.
—
Ну, командир, кажется, дали прикурить фашистам,— дополняет
на ходу комиссара Сычков.
Каждый, кто возвращался, быстро брал свой рюкзак. Последней
пришла группа Семенова. Проверили людей. Все в сборе, потерь нет.
—
Павел Константинович, с юга немцев нет?— спрашиваю
Сёменова.
—
Пока нет.
Он понял, что меня беспокоит. В двенадцати километрах южнее
разгромленного поселка — гарнизон шюцкоровпев. Эти не отвяжутся, если
станут догонять.
—Тогда бери Чеканова и иди прямо на восток, даже чуть на северовосток. Сычков со взводом Кочеро- ва — замыкающие. Следов не
маскировать.
Мины все чаще рвутся поблизости от нас.
Мы уходили прямо на восток почти прежним
маршрутом. Шли
колонной по одному, довольно-таки плотно, оставляя хорошо заметный
след. Я посмотрел на часы: 4.55. С начала боя прошло всего пятьдесят
пять минут. Из-за них, этих пятидесяти пяти минут, Мы шли сюда так
долго. Шли, чтобы отомстить за муки, за смерть наших ребят, оставленных
в заснежённых сопках под Никелем и Кучин-тундрой,
Мы отомстили...
Неожиданно я вспомнил того офицера-летчика, приземлившегося в
начале войны возле Умбы, увидел его ухмылку...
Когда мы уже были довольно-таки далеко от поселка раздался глухой
взрыв. И даже отсюда мы уви-дели зарево; взлетел на воздух склад
горючего — на прощанье мы заложили термитную шашку с ампулой на
время взрыва..
Мы уходили. И сейчас, как и раньше, я хотел хотя бы приблизительно
предугадать возможные действия карателей. А что за нами в погоню
—
бросятся именно каратели, сомневаться не приходилось. «Дом отдыха» нам
немцы не простят.
Перешли безымянную речушку, сделали первый короткий привал.
Позади три, а то и все четыре километра.
— Передать по колонне — начштаба к командиру. Всем проверить
оружие, набить диски. Командирам взводов доложить о наличии
боеприпасов.
Я знал, что такая команда отгонит всякую дремоту.
Подошел Семенов. Приглашаю комиссара и Сычкова:
Немцы, что подъехали на машинах, далеко в лес не пойдут, им
до вечера хватит дел в поселке. А вот другие организуют настоящую охоту
за нами. На линии пикетов и границы перекроют все проходу. Поэтому пока надо запутать следы и уйти подальше. Предлагаю: повернуть и идти
прямо на юг, в сторону Магалло.
Семенов одобрительно кивает:
А я иду и думаю: неладно может кончиться. А так если — чем
опаснее, тем безопаснее. Вон как, оказывается, бывает.
Идем еще немного вперед — и все вдруг рассыпанным строем
поворачиваем на юг, возвращаемся к речушке, входим в нее, долго
подымаемся вверх по течению, потом берегом — и, стараясь не оставлять
следов, быстро движемся прямо на юг. Пусть попробуют догнать. У нас
дорога одна — у них много.
Пройдя часа три, поднимаемся на сопку. Насколько хватает глаз —
болото. На север оно тянется в сторону долины Лотты, на запад— видимо,
до самого шоссе. За болотом — мощным горным массивом синие
спасительные горы. Густой хвойный лес поднимается по хребту на
несколько сот метров, выше — кустарник. В горах мы почти неуловимы.
Хотя идти через болото— риск большой, но другой путь стократ опаснее.
Патроны на исходе, да и гранат почти не осталось.
—
Ну что, хлопцы, перемахнем болотце?— весело обращаюсь к
партизанам, которые глядят на это чертово болотище явно неприязненно.
—
А что, и перемахнем! В болоте нам нечего бояться смерти, здесь
ведь водятся только черти, а мы все — вы уж извините— сами на них
похожи,— басит Роман Булычев.
—
Побойся, Роман, всевышнего, не говори в болоте про чертей
лишнего,— замечает Ефимовский.
Улыбаются одни, внимательны другие. Но нет ни уныния, ни «тоски
во взоре».
—
Вот и хорошо Взвод Чеканова вперед замыкающий— Колтаков.
Вон на ту сопку, Павел Константинович,— указываю я на высокую с голой
верхушкой гору.
Первым к болоту подходит Чеканов, в руках у него, как и у всех
наших разведчиков, длинная палка.
—
Будем вязнуть в этой грязи, может и тонуть, но пройти надо,—
сказал Чеканов своим бойцам, и они двинулись по пузырящейся под
ногами гнилой зыби. Вслед за разведчиками пошли и мы- все остальные —
россыпью, на расстоянии вытянутых В стороны рук, чтобы в случае чего
помочь друг другу и не оставить после себя черной тропы.
Сделав первый шаг, я тут же проваливаюсь. Опираясь на палку и
руку Ефимовского, становлюсь на кочку, иду вместе со всеми. Сапоги с
каждым шагом — все тяжелее, брюки намокают. Хлюпает вода, чавкает
темно- коричневая грязь. Впереди меня идет Семенов, споро идет, не
глядя на компас, безошибочно выбирая кочки и не проваливаясь, хотя его
вес вместе с рюкзаком весьма внушителен. Следом за Семеновым — Алеша
Попов, его связной. Точь-в-точь — лось, а сзади лосенок. Никто не
оглядывается. Все притихли,- словом не обмолвятся. В этой гнетущей
тишине что только не лезет в голову, но все сводится к одному — скорее
бы выбраться из этого вонючего комариного ада, встать на твердь, снять
сапоги и вытянуться на сухой ласковой траве...
Эти «крамольные» мысли прервал донесшийся откуда-то неясный гул
все ближе, ближе — и уже ясно слышно прерывистое подвывание
самолета.
У меня похолодело в груди:
—
Этого только не хватало...
Похоже нас ищет, — говорит комиссар, чуть-чуть бледнея.
Правее от нас был небольшой островок: высокие кочки, поросшие
карликовой березкой, темный стволик которой редко бывает толще
пальца, а маленькие с круглыми зубчиками листочки — со шляпку гвоздя.
Тут же стояло несколько полу засохших сосенок.
—
Всем направо, к соснам быстрей!— крикнул я.
Партизаны — кто бегом, кто прыгая с кочки на кочку, кто ползком —
устремились к сосенкам...
По пояс проваливается между кочками Ротатый. Его подхватывают
под мышки, ругают на чем свет стоит, он жалобно оправдывается:
—
Що можно зробыты, як вона не держить.
Наконец все на островке.
— Лежать, не шевелиться, пока не будет команды. Лицо, руки,
светлое — спрятать. Замаскироваться.
Люди притаились меж высоких кочек и березок, забросав себя илом.
Самолет внезапно выплыл из-за леса и пошел над краем болота, как раз
над тем берегом, откуда мы шли. Затем вернулся и пошел на нас. Мы замерли, Это был хорошо знакомый «фокке-вульф» — «рама». Мотор ревел
как раз над нашими головами. Казалось, вот-вот раздастся пулеметная
очередь или свист бомбы. Никто не шевелился, никто не поднял головы
даже после того, как самолет пролетел островок. «Значит, не обнаружили»
— очень хотелось так думать.
Но «рама» долетела до края болота, пошла над склонами гор и опять
— низко-низко над болотом, но теперь уже над тем берегом, куда мы шли.
Затем улетела в сторону Лотты, вернулась. И так — в течение двух или
трех часов. Все эти часы мы лежали в мокрой гнили, не шевелясь. Это
было куда страшнее любого боя.
Комары тучами вились над партизанами. От этих ничтожно
маленьких^ по размеру, но неистребимых по количеству кровопийц не
было никакого спасения. Они залезали под рубаху, впивались в кончики
ушей, оставляя после себя нестерпимый зуд и отеки под глазами.
Наконец гул самолета затих.
Я поднял голову, с трудом открыл отяжелевшие веки. Рядом со мной
лежал i радист Борисов. Лицо ёго распухло, один глаз совершенно не открывался, другой смотрел через щелочку меж опухших век.
Надо вперед!
И опять побрели люди — срываясь с кочек утопая по колено в грязи,
выбираясь, снова увязая,—фантастические горбатые болотные существа,
машинально, почти автоматически ступающие с кочки на кочку...
Мы вышли из этого
кошмарного болота. Но
какое там — «вытянуться на мягкой траве»!! Время, время! Короткий
Привал — и, даже не обсохнув, полезли в гору.
Мы поднимались вдоль ручейка, когда я услышал свист Павла
Константинович Семенова. Все замерли на месте. Прошел в голову
’колонны — Семенов показал глазами на землю. На сером влажном песке
четко, как нарисованные,— следы, удивительно похожие на отпечатки
босых ног. Только длинные когтистые пальцы да узкая пятка выдавали
хозяина леса.
—
Только что прошел, — прошептал Семенов,— Еще тут гденибудь, близко.
—
Тсс!— зашептал Ефимовский и уставился в чащу леса. Потом
вытянул руку в направлении густого ельника.— В-о-о-н он... медведушка...
Это хорошо,— заговорил Семенов после того, как, полюбовавшись на
нас, медведь убрался восвояси.— Это хорошо. Раз мишка свободно здесь
гуляет, значит, здесь никого нет.
Поднявшись до первых серых каменных глыб, сделали большой
привал.
Пока радисты разворачивают рацию, в изнеможении лежу на спине, с
каким-то необъяснимо теплым чувством, почти с нежностью, думаю:
«Проделать такой переход через сопки, болото, подняться в горы — и
все это сразу же после, боя... И никто не хныкал, не ныл, не жаловался.
Вот и сейчас, с мокрыми, в кровь, сбитыми ногами, покрасневшими,
переутомленными глазами, зная, что впереди еще сотни километров,—
идут на посты, чистят оружие, шутят...»
Установили связь с Большой землей. Борисов, не снимая наушников,
держа правую руку на ключе, говорит мне:
—
Запрашивают объяснение, почему два' дня не выходили на
связь. Для нас есть радиограмма.
— Сперва передавай нашу.
Он стучит ключом, затем слушает, удовлетворенно кивает головой,
берет радиограмму из рук Павлова, передает:
«Беломорск Вершинину.
Копия Мурманск Старостину.
Действуя двумя группами, 4 июля провел операцию.
В координатах 8216-9 взорван мост длиной 18 метров. В координатах
9216-2 разгромлен гарнизон, сожжен дом отдыха. Убито 155 человек, в том
числе офицеров 58, уничтожено складов 2, автобусов с людьми 2, грузовая
машина 1. Сожжены здание офицерского дома отдыха, казарма,
метеостанция, гараж, семь других сооружений. От противника оторвался.
Потерь не имею. Нахожусь в координатах 7424-2. Смирнов».
Борисов повторяет отдельные цифры и переходит на прием. А мы
своим «командным пунктом» устраиваемся ужинать — по времени, на
самом деле — завтракать: со вчерашнего дня мы ничего не ели.
Ефимовский развязал рюкзак, достал сухари, отрезал по кусочку сала,
положил на разостланную под елкой плащ-палатку — и все это солидно,
основательно. Шура Артемьева, глядя на Ефимовского, улыбается
уголками губ. Она только что присела к «столу». А до этого смазывала
ожоги рук,
не замеченные в горячке боя, перевязывала стертые ноги,
протирала, смочив спиртом бинт, опухшие от комариных укусов лица.
Неподалеку сидя кружком, жевали сухари, запивая их водой, братья
Булычевы, Цветков, Ротатый. Роман Булычев, тихо рокоча, продолжал
разговор, начало которого я не слышал:
—
Ох и набрался же я страху, когда вошел в казарму! Глянул, а
там солдат — как тараканов, а казарма длинная, что там в конце — я так и
не видел. Теперь- то и сам черт не страшен.
—. Нет, Роман Алексеевич, я вот к опасности никак не могу
привыкнуть. Вроде бы и не боюсь, а в начале боя как-то не по себе, потом,
правда, ничего,— Это Цветков.
—
Мине сдается — дюже богато разного барахла у том поселке
було. Обувку можно було знайты,— глядя на свои развалившиеся ботинки,
проговорил Ротатый.
—
А чего ж ты никого не раздел?— спрашивает, ухмыляясь,
Цветков.
—
А хйба кого було там роздиваты, колы воны сигалы с окон не
тильки без обувки, а даже и без штанив,— переключившись на трофейную
банку консервов, ответил Ротатый.
Подкрался ветер, пробежал по верхушкам деревьев, лес вздохнул,
зашумел. Стало свежо. Сейчас я впервые видел Павла Константиновича
Семенова таким слово
охотливым, Доставая сухари из рюкзака, он вполголоса, не скрывая
удовлетворения, рассказывал Сычкову подробности операции.,.
Хотелось поделиться своими впечатлениями и Сычкову:
—
А я захожу в крайний дом, дверь закрыта, заглянул в открытое
окно, а там никого, пусто, вроде бы канцелярия, Я надавил ампулу, шашка
загорелась, швырнул ее в окно махнул Мошникову — и к следующему
дому.
А в это время у Колтакова как рванет... Мой Матвей ажно присел с
гранатой в руке. «Бросай,— кричу я,— гранату в окошко, чего рот
открыл?». Он, конечно, ее туда. А в это время дверь соседнего дома
распахнулась,
и оттуда с пистолетом в руке немец. Бах, бах в меня, я только-только
успел дать очередь... Вот пистолетик успел прихватить, а в дом не
заходил.— Сычков достал из кармана новенький вороненый «Вальтер»,
подал его Семенову:— Подумал: чего туда пихаться, нарвешься на
встречную очередь. Открыл дверь, швырнул гранату.
—
Павел Константинович, наливайте свеженькой,— говорит Алеша
Попов, подавая полный котелок прозрачной ручьевой воды.
К нашему бивуаку вразвалку подходит Лукьяну». На его заросшем
черной бородой лице выделяется приплюснутый нос, большой рот с
красными влажными толстыми губами и белыми зубами полуоткрыт.
Плотный, с непостижимой физической силой, он как-то нежно держал в
одной руке пузатую с яркой красочной этикеткой бутылку с янтарной
прозрачной жидкостью, а железными пальцами другой руки сжимал
плоскую банку консервов.
—
Не знаю, командир, будешь ругать здесь или потерпишь до
базы, но вот хочу трофеями поделиться. Как прихватил второпях — сам не
помню... Возьмите. Сегодня можно и выпить.—Он протянул мне бутылку и
банку.
.
— Спасибо, Иван. Как много ты этого добра-то второпях прихватил?
Спрашиваю его.
—
Нет, две бутылки я да одну Шумилов. Некогда было, работа
выдалась слишком горячая!— Он показал в улыбке крупные белые зубы и
пошел в свой взвод.
Подошел радист Павлов, передал мне сразу две радиограммы;
«Ваше преследование брошено двадцать карательных отрядов общей
численностью свыше батальона. Приказ командующего фронтом:
немедленно выходите на свою базу. Вершинин»,
«Поздравляю
успешной
операцией.
Выражаю
надежду
благополучный выход на свою базу. Вершинин».
Прочитав, я подал радиограммы комиссару.
—
Николай, позови Семенова и Сычкова!
Ефимовский громко щелкнул языком, потом посемафорил руками
Попову. Семенов и Сычков взяли свои пожитки и направились к нам:
—
Звал, товарищ командир?— опускаясь на камень рядом со мной,
спрашивает Семенов.
Комиссар передает ему радиограмму.
—
Ого, откуда же в Беломорске знают, сколько карателей выслано
в погоню?! удивляется Семенов.
На то и штаб, чтоб все знать. Фронтовая разведслужба!— сморщив и
без того низкий лоб, говорит Сычков, читая взятую у Семенова
радиограмму.
—
Надо ознакомить всех с радиограммами, чтобы не забывали о
бдительности, а то некоторым уже «сам черт не страшен»,— вспомнил я
Булычева — Ладно, после ужина познакомим... А сейчас давайте выпьем.—
Ударом кулака в донышко открываю бутылку. Каждый по очереди нюхает
коньяк, разглядывает содержимое на свет.
—
Немного цветом смахивает на нашу «Шереметовскую» с
перцем,— подводит итог Ефимовский и, передавая бутылку Шуре
Артемьевой, нарочито серьезно продолжает:—Пусть Шура попробует,
товарищ командир, может, это лекарство какое?
Все заулыбались. Шура передает бутылку мне. Разливаем по
кружкам.
—
Давайте, друзья, за нашу победу. И за то, чтобы нам всем дойти
до родной земли!
Расположившись треугольником со штабом в центре, мы приняли
меры для обороны в случае внезапного нападения. После ужина все
свободные от дежурства и постов спали.
Первые два часа дежурили Колтаков и я. Колтаков проверял
дежурных J30 взводам — их было по одному в каждом взводе — и следил,
чтобы через каждый час сменяли часовых.
Наступила ночь. Пятнадцатая ночь, как отряд вышел с базы.
Утром Сычков доложил: на озеро севернее и северо-восточнее
предполагаемого нашего маршрута садились самолеты. Вместе с ним и
Ефимовским, где ползком, где согнувшись и прячась за камни,
поднимаемся почти на вершину одного из отрогов хребта.
Вооружившись биноклями, досматриваем местность. Далеко за
горизонт, уходя в небо, прямо на восток протянулся горный хребет
Куолбоайв. Темно-коричневые склоны ближайшей од нас горы поросли
серебристо-белым мхом, ее крутые верхние обрывы, покрытые густой
ржавчиной глубоких промоин и трещин, были безмолвны, безжизненны. Я
перевел бинокль туда, где высоко лежал вечный снег. Холодное
безмолвие. А внизу расстилалась изумительно красивая долина Лотты...
Ни дыма, ни звука, ни мелькающей тени. Тихо — и тревожно.
Мы уже подходили к месту расположения отряда, когда услышали
нарастающий гул самолета. Замерли укрывшись под елками в развалинах
камней. Вынырнув из-за гор, самолет резво пошел на снижение. Видны были даже паучьи лапы свастики. Рев заполнил все пространство меж гор.
Когда самолет удалился за болото, Сычков, вылезая из-под елки,
проговорил:
—
А ведь наверняка нас ищет, по всей долине шныряет, даже в
горы заглянул.
Собираем с комиссаром весь наш командно-политический состав,
приглашаем секретаря партбюро Шумилова и секретаря комсомольской
организации Андреева.
—
Мы оторвались от противника — это верно. Но он нас ищет
сейчас повсюду, ночью самолеты садились на озеро слева, справа, прямо
по нашему курсу. Видимо, они выбрасывали мелкие группы с рациями. На
преследование, судя по радиограмме, брошено двадцать групп и отрядов
карателей, свыше батальона. А у нас с вами по два диска патронов на
автомат да по полторы гранаты на человека. И самое страшное —
кончаются продукты. Нас ищут по всей долине, но особенно впереди, ближе к границе. Поэтому не будем спешить им навстречу. Весь день будем
здесь. Но никакого движения. Посты парные. И быть готовыми к любой
неожиданности. Главное— не дать себя обнаружить. До нашей базы почти
триста километров — всё еще впереди. Хорошо растолкуйте это бойцам...
Сычков с камней ведет наблюдение: Мы с Семеновым намечаем
маршрут предстоящего ночного марша. Чтобы окончательно сбить
противника со следа, Павел Константинович предлагает пересечь горный
хребет, спуститься в долину Яурийоки и по ней выйти на бывшую десятую
погранзаставу.
Там легче будет идти, да и костерки можно будет развести,— говорит
в заключение Семенов.
На том и порешили.
Днем, обходя взводы, я заглянул к группе партизан, Колтакова,
которые сидели под густой разлапистой елью и тихо о чем-то беседовали.
Освобождая место рядом с собой, Порфирий Артемьевич Ротатый спросил:
—
Яки новыны, товарищ командир, останни висти слухав? Нет,
Порфирий Артемьевич, батареи бережем. Да и со штабом связь держим
всего раз в сутки. Ну, а вы как себя чувствуете?
—
А ничего... хлопцы почують, а Афанасий Кузьмич усе жинкины
спидныци во сне бачить... Дюже богато живем— целый день одну воду
пьем!
—
Мудришь, Артемыч, это на тебя не похоже. Ты, говорят, при
разгроме казарм в их столовую наведался?—
И то верно. Что було — то було. Тильки мий командир,
Грицко,— он оглянулся, нет ли поблизости Кол- такова, — усю операцию
мини испортив. Я тильки добираюсь до этой едальни, успев якись-то жир в
карманы пона- ховать, а вин як зыкне на мене. А тут, щоб вин сказывся,
тот фриц, або хвиняк сигане з оконца и ну було с пистоля хотев пулять.
Так после того бою мий Грицко так шуганув мене виттиля, — он торопливо
сунул руку в карман брюк. — А пистоля чуточки, на дьте побачьте.
—
Что ж, «Вальтер» — пистолет хороший, носи себе на здоровье.
Поздним вечером без единого звука мы снялись с привала и пошли
вверх по краю мрачного ущелья, со дна которого тянуло сыростью,
холодом. Там, прыгая с камня на , камень, обдавая брызгами стены
ущелья, бежал ручей.
Ходить по горам — значит не только далеко видеть вокруг. В горах
никогда не знаешь, что тебя ожидает за грудой камней или гребнем...
Мы идем северными скатами хребта, опушкой темного леса,
прикрывающего нас со стороны долины, не выделяясь на фоне светлоголубого неба. Здесь меньше комаров. Беспорядочные нагромождения
камней, скалы дают возможность укрыться от самолетов-разведчиков. А
они летают уж слишком часто и слишком низко.
Шли всю ночь. Под утро, преодолев перевал, спустились на южные
скаты гор в долину реки Яурийоки.
Сделали привал с дневкой. Тщательно проверили наличие продуктов
у каждого бойца. Результаты не радовали. В отделениях Загарина и Гречко
продуктов оставалось всего лишь на два-три дня. У Мошникова, Бызова и
Лукьянова совсем не было сухарей. Гречко и Голубев Толя съели «НЗ». А
тут еще Бызов уснул на посту. Есть отчего расстроиться.
Подошел комиссар:
Чего нахохлился, командир? Приказ выполнен без потерь. Новичков
обстреляли. А что продукты ребята съели, так ведь они молодые, голод не
тетка. Дотянут.— Он присел рядом на кочку. ТЫ говоришь, приказ
выполнен. А так ли? «Языка» нам взять не удалось. Документов
серьезных нет. А что на «Аппендиците»— разве мы знаем?
—
Как что? Чеканов же ясно доложил: либо метеостанция, либо
пост ВНОС*.
•— Вот именно — либо, либо... А зачем тогда там доты и дзоты?
Зачем просеку с завалом кругом сделали, проволочное заграждение? А
бетонная дорога — что, это тоже для поста ВНОС? Я собственными глазами
видел, как четыре машины с солдатами вышли к горящему поселку с этой
«метеостанции». Не знаем мы этого объекта вот что я тебе скажу,
комиссар.
—
Может быть, туда налегке небольшую группу послать в
разведку с десятой заставы, продукты у нас там будут,— как бы
размышляя вслух, говорит комиссар.
—
Я думаю, сейчас туда посылать ребят нельзя. Кругом каратели.
А вот поближе, на Лотту, на коммуникации Пеннонена и «пикетов»... —
пожалуй, следует подумать.
—
Вот и подумай, только сперва давай поедим, да и поспать
надо,— проговорил комиссар. Потом добавила— А насчет продуктов .и
дисциплинки, — думаю, вечером, если нас никто раньше не побеспокоит,
проведем накоротке партийное собрание, кстати и заявления в партию
разберем. Все будет хорошо!— он легонько пожал мне руку.
Вечером, перед самым выходом, состоялось партийное собрание. Кто
сидел на камнях и кочках, кто лежал на земле, кто стоял., опираясь спиной
о ствол сосны. От комаров отбивались березовыми ветками. Выставили
кругом дозоры. И все же было тревожно, каждый, слушая информацию
комиссара, прислушивался к любому шороху, звуку.
Двоих партизан сегодня принимали в партию.
Злобин
Василий
Александрович,
1916
года
рождения;
до
партизанского отряда работал слесарем на комбинате «Североникель».
Заявление Злобина читает Иван Дмитриевич Шумилов: «Прошу
принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Обязуюсь клятву партизана
выполнить и бить фашистскую нечисть до тех пор, пока ни одного из них
не останется на нашей земле. Если же я погибну в предстоящем бою,
прошу считать меня коммунистом — партизан Василий ЗЛобин».
Прочитав заявление, Шумилов передает его комиссару и продолжает:
—
От себя лично скажу: смелый боец — Вася Злобин. Сам видел
его в бою... А как он бросал гранаты!..
Единогласно приняли в партию ч Александра Михайловича Кротова,
1914 года рождения, электрика с Кандалакшского механического завода. О
нем говорил Иван Михайлович Михайлов, на редкость скромный и
дисциплинированный партизан:
—
В этой операции я был вместе с Кротовым. После того как мы
заняли первые' два дома, комиссар с Васей Пестовым остались добивать
фрицев в третьем доме, а мы с Кротовым двинулись к гаражу, Я только
подбежал к двери и открыл ее, а меня кто-то как вдарит по голове... И я
упал. Очнулся, когда меня Кротов тащил от горящего гаража. Значит,
Кротов один и гараж запалил, и того гада убил, кто меня по голове
съездил...
— Мы ценим человека по его поступкам и боевым делам. Если он
отважно сражался, ему место в партии,— говорит комиссар.— Кротов в
этой операции уничтожил девять фашистов л право быть в партии
заслужил, рискуя жизнью. Он действовал хладнокровно, быстро и смело...
Закончилось собрание.Отряд привычным для нас рассыпанным
строем начинает спуск в долину.
Солнце медленно катилось к юго-западу, потом скрылось за
вершинами Коулбоайв и Каусепйя. Через час- другой оно должно было
вновь подняться из-за Нюрм- или Лавна-,тундры, на северо-востоке от нас.
Во все стороны, куда ни глянь,— густой сосновый бор. Под ногами—
кудрявый серебристо-малахитовый ягельный ковер. Ни жилья, ни
охотничьих избушек, ни одной лопарской вежи. На сотни километров
вокруг только горы, лес, вода, мох.
Третий час ночи. Сычков с Семеновым ушли вперед — подбирать
место для большого привала. Мы сидим, как шли, — в походном порядке,
ждем сигнала.
—
Какая красотища кругом, какой воздух! Курорт!— говорит
комиссар, — Тут бы не воевать, отдыхать.
Сколько кубометров первосортной древесины пропадает! Здесь не
меньше семидесяти, а то и все восемьдесят кубиков на гектар только
деловой, не считая подтоварника. А ведь речка рядом, сплавляй прямо в
Ноту,— рассуждает Роман Булычев,
—
Роман Алексеевич любую лесную красоту всегда на кубометры
меряет,— замечает Шура Артемьева.,
—
Вот-вот,— вставляет Ефимовский,— сегодня ночью, когда
проходили бурелом, он ворчал: «Триста, а то и четыреста фесметров с
гектара, не меньше, отличных дров». Раз Роман Алексеевич начал
кубометры в фесметры переводить— значит, скоро войне конец.
Иду в голову колонны. Во взводе Колтакова прямо передо мной на
кочке, обхватив живот руками и согнувшись в три погибели, сидел Юра
Бызов и тихо стонал. Лицо его осунулось, посерело. Над Юрой, сняв,
рюкзак, стоял Ротатый и вполголоса отчитывал:
—
И чим тильки ты, хлопец, думаешь, головой або задом? Хиба ж
я тоби не гутарил, що воны погани та ще сыри? Так мабуть ты кого
слухаешь? Вот зараз тоби у жнвоти и свербыть и кыдае то туды, то сюды,
не успеваешь штаны натягнуть, як опять надо скидовать. На, возьми
сухарик, трошки пожуй — полегчае!— он подал Бызову половину ржаного
сухаря. Тот взял его, как-то нехотя стал жевать.
Увидев меня, Ротатый "улыбнулся, кивнув в сторону Бызова,
проговорил:
—
Свий тыл надо закрытым держать, пока . сами у хвинском тылу
ховаемось.
Семенов с Сычковым подобрали для привала небольшую высотку.
Следуя за ними, ребята походя брали попадавшиеся на каждом шагу
отличные грибы, набивали ими карманы. Вареные грибы, да еще с
гороховым супом пюре,— это же мечта. Такое варево, приправленное
иногда брусникой, у нас называли «партизанской солянкой».
Через час в каждом отделении горели бездымные костерки из сухих
сосновых веток, и по лесу вместе с запахом дыма распространился аромат
вареных и жареных грибов, разваривающегося гороха.
—
Сквозь ветер то и дело прорывался неясный шум реки. Наконец
меж сосен показался синий просвет — это речцое плесо. Выходим на берег
— пара белых лебедей поднимается с середины плёса, а из-под самого берега, гогоча и шумно хлопая крыльями, полдесятка серых гусей.
Ефимовский с хрипотцой в голосе говорит: Вот это гуменнички так
гуменнички... Шарахнуть
бза.
Идем вниз по течению, в сторону шумящего порога в надежде найти
брод. Плесо неожиданно кончилось, реку сжали каменистые сопки. Падая
широкими прозрачными лентами на. камни, она, звеня и воя, швыряла на
скалистые берега белую пену, пробиваясь между гор.
Мы двинулись вниз по течению, пересекая бесчисленные, пахнущие
хвоей, ручьи. Наконец вышли к широкому разливу. Здесь было
относительно неглубоко. Заняв оборону на месте переправы, посылаю
вброд разведчиков: Чеканова, Лукьянова, Голубева,
Они входят в ледяную, бешено мчащуюся под уклон воду.
Придерживая правой рукой висящий на шее автомат, а левой опираясь на
длинную палку, первым идет Лукьянов. Вслед за ним, чуть повыше, по
грудь в бурлящей вокруг него воде, по-детски охая и ухая, бредет Толя
Голубев. Вода ему уже по самые плечи. Течение сносит его к идущему
ниже по течению Чеканову, и, схватившись за своего командира, Толя
говорит:
—
Глубоко!
Выбравшись на берёг, разведчики занимают оборону. Чеканов дает
сигнал? «Можно переправляться».
Оставив в обороне на берету взвод Колтакова, начали переправу.
Комиссар, подхватив на руки Шуру Артемьеву, ринулся в воду.
. Мы уже вылезли на берег, поросший смешанным лесом и
кустарником, как на том берегу, враз, как по команде, ударили два
автоматами тут же с высоты, которую мы недавно проходили, застучал еще
один — финский автомат, и еще, и еще... Взвизгнули, впиваясь в стволы
деревьев первые пули
—К бою! - подал я команду.— Сычкову с разведчиками продвинуться
в глубь леса и занять оборону! Колтакову с Будником на берег, прикрыть
переправу Крича что-то, стреляя перед собой, финны стали спускаться к
берегу. Судя по плотности огня и крикам, их было много. Будник открыл
огонь по высоте, заставив врагов залечь,
Оставшиеся в тыловом прикрытии, неразлучные Ротатый и Цветков,
отстреливаясь от карателей, отошли к реке, бросились в воду. Будник и
Колтаков перенесли весь огонь на тот берег, прикрывая переправу
Ротатого и Цветкова. А они где вброд, а где и вплавь под огнем
переправились через реку. Как только они выбрались на берег и,
согнувшись, шмыгнули в кусты, я дал команду прекратить огонь и
продолжать движение, теперь уже от реки. Затем подошел к Цветкову:
—
Одни финны или и немцы? Сколько их?
Одни финны, товарищ командир, шапки финские, короткие куртки.
Мы их заметили еще далеко шли с нашей стороны, от границы. Их было
много. Одни пошли на высоту цепочкой, а когда пересекли наш след,
десятка два повернули к нам. Мы с Порфирием подпустили их поближе и
ударили. Трое тут же в землю ткнулись, остальные попадали, ну, а мы не
мешкая — сюда, к вам.
Сзади Цветкова, шумно дыша и вполголоса чертыхаясь, шел Ротатый.
—
Порфирий, что добавишь?
—
А що я добавлю? Лежу у секрета, а мэпэ Афанасий толк у бок,
каже бачь, бо там хвины идуть. Бачу... Воны... Идуть... Добре, соби думаю,
хай идуть. Бачим, Афанасий мовчить,-и я мовчу, а воны все блыже та
блыже.., А тоди враз и вдарили. Тильки я зараз вдарив по тим, що узади
ишлы, хай соби думають, що тут дюже богато партизан. А потом як
закрычу: заходь, кажу, им у тыл. А сам тикать у речку. О це так и було. А
зараз побачь, шо з моим тютюном сталось, — он полез в карман и вытащил
коричневую табачную слякоть. Одежда сырая, ботинки размокли, одни
подошвы остались.
—
А шустро ты речку перемахнул, Порфирий Артемыч,— говорит
комиссар.
—
А що було робыть? Хиба вы не знаете, що вин як очухается,
зараз начнет палить. Ни, тут, каже, богу молись, а до берега гребысь.
На первом же перекуре, пока ребята переобуваются, собираю
командиров взводов.
—
Мы обнаружены, но это уже не страшно, хотя нас постараются и
не выпустить. Финны с немцами действуют против нас сообща. Но
недалеко наша граница. Поэтому, пока у нас нет раненых, надо как можно
быстрее идти прямо к девятой заставе. Она сейчас ближе чем десятая. Там
можно будет и драться.
С каждым шагом мы все ближе приближались к нашей
государственной границе. Вдали уже показались голые верхушки Нюрм и
Лавна-тундры. Идем на подъем, нога то ,и дело соскальзывает с камней,
поросших ягелем. Вот и перевал остался позади. И вдруг — голос
Чеканова:
—
Ура, граница! Товарищ командир, граница!
Мы с Семеновым знали, что вот-вот будет граница. Однако крик
Чеканова был настолько неожиданным, вопиюще громким, что я даже
присел. Нарушен строжайший приказ: соблюдать тишину! Но не ругаться
же. Все эти дни и недели я был вместе с ними, моими товарищами и
друзьями, голодал, мучился, сомневался, радовался, грустил, стрелял с
ними. И вместе с ними сейчас радовался — бурно, по-мальчишески.
Торопясь и задыхаясь, карабкаюсь последние метры— и вот
пограничная просека.
Родная наша земля!
Забыв, об охранений, о преследующих нас карателях, мы стоим на
пограничной тропе. По эту сторону границы— такие же горы, лес, озера.
Но нет! Они могут быть такими на фотографиях. Над головой — наше
небо. Оно здесь чище, голубее; лес — зеленее, гуще; горы —красивей;
озера —синее, дороже, милее.
.
Шура Артемьева, присев, нежно гладит кустик полярной березки.
На перевал поднимается комиссар — он шел замыкающим.
Останавливается, всей грудью вдыхает запах смолистых наших сосен и
елей, нашей земли.
Долго стоим, зачарованные.
Наконец, даю команду: «Снять рюкзаки! Можно оправиться!» И все
потянулись обратно за границу, на вражью землю. Только Шура Артемьева
да Аня Драгунова пошли в наш лес, впервые за много дней без охраны.
Девятая застава, куда мы пришли, была сожжена финнами еще в
1941 году. Целыми остались два блиндажа да линия окопов в
человеческий рост, что опоясывала всю заставу. Здесь мы готовы были
принять любой бой. Со стороны границы заставу закрывал перевал; лишь с
юго-востока, с нашего тыла, вплотную примыкал густой еловый лес.
Выставив посты со стороны этого леса и организовав наблюдения за
линией границы со старого оборудованного пограничниками НП, мы
расположились на отдых с кострами, с горячей пищей. Мы оставляли здесь
двухдневный запас продуктов, да с базы доставили еще на пять дней.
Люди повеселели. Правда, солонина производила неприятное впечатление
—скользкая, зеленая по цвету, да еще густо пахнущая керосином и еще
бог знает чем, но мы обвязывали ее бечевками, заворачивали в тряпки и
опускали в протекающую рядом с заставой речку на промывку.
Расположившись под разлапистой елью на опушке леса, расстелив на
коленях карту, обсуждаем с Семеновым детали его выхода в тыл к финнам.
—
Судя по всему, немцы с линии пикетов ушли, решив, что мы
давно уже на базе. А финны, с которыми мы встретились на Яурийоки, помоему, возвращались с засады. Они сидели где-нибудь на подходах к
десятой заставе и ждали нас, но не дождались,— рассуждает вслух Павел
Константинович, глядя на карту.
Может быть, и так. За эти дни немцы, видимо, финнов здорово
загоняли. Сами, они расположились вдоль Лотты да меж озер, а финнов
видишь, куда загнали. Поэтому финны и преследовали нас нехотя — сами
были вымотаны. Главное, конечно, что они понесли потери на Яурийоки,—
вот что их остановило. Да и сколько нас — они не знали. А о делах наших
им, конечно, рассказали...
—
Я думаю, мне следует перейти Колланйоки в районе
Колланъяур. Там должен быть либо пикет, либо опорный пункт. И
обязательно — дорога или тропы. Попробую разведать. Удастся — возьму
«языка». Для этого мне надо человек десять, желательно разведчиков.
—
Вот и хорошо. С планом и я и комиссар согласились. Главное —
это «язык». А насчет людей — комиссар предлагает отобрать
добровольцев, люди устали, пообносились. Как ты на это смотришь?
—
А чего ж, добровольцы так добровольцы. И комиссару будет что
написать о моральном духе.— Семенов добродушно улыбнулся.
Командирам взводов был дан час на отбор добровольцев. Не скрою,
час этот мне показался длинным. Раскуривая — уже в который раз!—
трубку, я в сердцах ругал всю эту затею. Комиссар спокойно смотрел на,
меня, улыбался.
Волновался и ругался я зря — желающими были почти все, в том
числе и девушки — Шура и Аня. Не могли идти Ротатый, оставшийся почти
босым (а взять на него ботинки было не с кого), Петр Булычев (он
вывихнул ногу) и Митя Беликов (он был болен: во время перестрелки на
Яурийоки пуля задела левую руку повыше локтя; сперва был небольшой
синяк да чуть-чуть порвана кожа, а сейчас рука опухла до самого плеча) .
Даю команду Сычкову построить отряд на опушке леса. Комиссар,
широко улыбаясь, совсем по-доброму смотрит на меня.
Отряд построен. Необычность всего происходящего вывела Сычкова
из себя, поэтому он как-то нерешительно командует: «Смирно! Равнение
на середину!»
Не ожидая доклада, подхожу к строю. На некоторых — грязные
лохмотья вместо гимнастерок. Сквозь дыры видны истощенные, но крепкие
плечи. Обожженные солнцем, обветренные всеми ветрами, покусанные
комарами, лица серьезны, спокойны. Вот они, мои друзья партизаны.
Сейчас мне казалось, что я их всех давным давно знаю до последней
жилочки. И меня они знают.
—
Дорогие друзья!— обращаюсь я к ним, голос охрип от
нахлынувших чувств.— Поздравляю вас с благополучным возвращением на
Большую землю. За проведенную успешно 'операцию всем объявляю
благодарность!
В ответ — нестройно, но зато громко:
—
Служим Советскому Союзу!
—
На операцию с начальником штаба отберем десять человек.
Поприоденем их, приобуем, —Строй заулыбался, каждый глядел себе под
ноги. У некоторых из рваных ботинок торчали голые пальцы.— Разойдись!
—
Спустя два часа Семенов, Попов, Чеканов, Трошин, Шумилов,.
Янкевич, Кузнецов, Голубев, Загарин и Бызов уходили через перевал
опять во вражеский тыл. Убедившись, что Семенов благополучно миновал
линию охранения, мы знакомой тропой двинулись на базу.
До озера Саппельявр, где думали сделать большой привал,
оставалось совсем недалеко, как вдруг впереди раздался взрыв, поднялся
столб дыма и сухого торфа.
—
Колтаков, развернуть взвод к бою!— скомандовал я и пошел к
месту взрыва. На тропе, опрокинувшись навзничь, лежал в луже крови
Миша Андреев. Ему почти до колена оторвало правую ногу. Партизаны в
нерешительности стояли неподалеку; они знали, что финны ставят
несколько мин кругом. Шура Артемьева, прикрывая лицо платком, подошла
к Мише, присела на корточки.
—
Помогите поднять!— властно проговорила она.— Подходите же
скорее, не бойтесь! —осторожно, стараясь не причинить лишней боли
раненому, она взяла двумя руками изуродованную ногу Андреева, тихо
подняла ее и положила себе на колени. Кровь обильно текла на руки, на
колени, но Шура не обращала на это внимания - дайте кто-нибудь нож.
Режьте,— показала она на ботинок, болтавшийся на разорванной штанине.
Подошедшая Аня Драгу нова, бледнея, взяла ботинок, перерезала
штанину, бросила его в сторону.
—
Аня,— жгут!— командовала Шура.— Возьми у меня в сумке
пакеты и йод.
Когда наложили жгут, сделали перевязку, раненый перестал стонать.
Шура подняла голову и все увидели, что ее лицо иссечено мелкими
осколками, почернело от впившихся крупинок пороха и от мелких
осколков мины. Она разорвала индивидуальный пакет, вытерла кровь у
себя на лице, затем — на руках.
Сделав носилки и положив на них Андреева, мы шли к Саппельявру,
куда я по радио вызвал самолет. Мы торопились — Мише Андрееву с
каждой минутой становилось все хуже.,.
—
Шура, Шурочка, где ты? Почему я тебя не вижу?— еле шевеля
пересохшими губами, шептал он.
—
Я здесь, Миша,— она низко наклонилась над ним...
Шура сидела над умирающим, расстроенная, подавленная. Мишино
лицо заливала восковая желтизна, нос заострился, уже ничего не
видевшие глаза потускнели. Затем он глубоко вздохнул, вытянулся и умер.
И Шура увидела, что умер совсем еще мальчик. Она с тоской и болью
взяла его руки, сложила их на груди. Хотелось плакать, но слез не было...
Мишу Андреева, мы похоронили меж двух больших сосен на берегу
озера Саппельявр.
Дали прощальный салют. Сделали заметку на стволе сосны и
написали простым карандашом:
«Миша - Андреев партизан отряда «Большевик Заполярья»
14 июля 1943 года»
«Мы вернемся за тобой, Миша»,— дописал Шумилов.
Подул холодный ветер, по лесу пробежал шум, по небу низко плыли
серые облака.
—
Шура, если не будет самолета, до базы дойдешь?— спрашиваю
я.
Она подняла забинтованную голову, но ответить не успела, Где то
совсем близко загудел самолет.
—
Зажечь костры!
Вспыхнули три кучи хвороста. Соскользнур с верхушек сосен, как с
горки, прямо на озеро пошел самолет. Летчик сбросил обороты мотора.
Фонтан воды взметнулся из-под днища самолета, к берегу побежали небольшие волны.
Проскользив несколько десятков метров, «шаврушка» осела и, чихая
мотором, медленно поплыла к берегу. В открытой кабине, приподнявшись,
стоял невысокого роста летчик —наш старый знакомый Георгий Нарбут. Я
хорошо знал Георгия и его жену Анну Люканову, тоже пилота.
Подрулив свой темно-зеленый Ш-2, Нарбут остановился у самого
берега. Винт медленно вращался, мотор издавал хлопающие звуки.
—
Грузите скорей,— пожимая руки и угощая нас папиросами,
торопил Нарбут.
Помогаем Шуре сесть в самолет. Eе лицо, отекло, глаза заплыли и не
открываются. Взяв ее под руки, бредем по воде, усаживаем на сиденье
рядом с Нарбутом. Он вынимает откуда-то из-за сиденья банку сгущенного
молока, передает мне.
Молча жму ему руку.
Разворачиваем Самолет. Взревел мотор, раскалывая лесную тишину
озера. .Самолет, оставляя пенистый след, побежал от берега, оторвался от
воды, взмыл вверх и, не набирая высоты, скрылся за лесом.
Мы еще стояли на берегу, вслушиваясь в затихающий шум, как с
опушки леса донесся четкий крик: «Воздух!» Мы с недоумением
переглянулись. «Это же наш самолет, он только что улетел», —подумали
многие, поэтому продолжали стоять, прислушиваясь. Рев мотора усилился,
все увидели: со стороны Кучин тундры прямо на озеро, на дымящиеся еще
костры, шли два «мессер- шмитта».
Мы бросились к лесу, стараясь как можно дальше уйти от берега.
«Ту-ту-ту»,— затутукали крупнокалиберные пулеметы «мессеров». Сделав
по два. захода, самолеты ушли в направлении Луостари.
«Слава богу, не за Нарбутом»,— подумалось мне.
На первом же привале нас догнал Семенов. Доложил:
Форсировав вброд Колланйоки, там, где и намечали, увидели на
берегу домик. Сделали засаду. Но никого не было. Зашли в домик. В
комнатах ни души. Койки заправлены, посуда на печке, разборные лодкибайдарки—значит, люди бывают. Дом мы сожгли. Ночью на берегу речки,
недалеко от озера, обнаружили две землянки —«пикет». Вот его
координаты,— Семенов, показал мне флажок на карте,— Возвратившись на
правый берег Колланиоки, развели костры. Я с Поповым поднялся на
высоту и вдруг услышал голоса немцев.
Может, финны ? перебил я рассказ Семенова..
—
Нет, нет, именно немцы,— убежденно продолжал Семенов.— Мы
уже приготовились к бою. Но затем голоса стали удаляться.Мы с Поповым
прошли в ту сторону, откуда только что слышали голоса. -Увидели настоящую тропу—значит, немцев было примерно взвод.
«Неужто нас еще ищут? — подумал я.— Ну что ж, пусть ищут!»
Оставив разведчиков отдохнуть, а вместе с ними комиссара и тех, кто
не мог быстро идти, я с группой в семнадцать человек форсированным
маршем двинулся на базу. До нее оставалось чуть больше пяти километров, когда кто-то из партизан, шедших в головном дозоре, нашел коробку
из-под немецких сигарет. Она была почти сухой, хотя совсем недавно
прошел дождь.
Мы насторожились. Выдвинули вперед наблюдателей.
—
Товарищ командир! Смотрите вон туда,— показал Кочеров.Я поднял бинокль. На высоте за болотом виден был человек.
Сомнений не могло быть — это засада.
Враг прошел почти к самой нашей базе, полагая легко расправиться с
измотанными людьми. Развертываемся полукольцом, открываем дружный
огонь по высоте, расходуя последние боеприпасы.
—
За мной!— во всю мочь закричал Гриша Колтаков.— Бей их!
Он поднялся во весь рост побежал по камням, перепрыгивая через
кусты. За ним с криком «Ура ринулась вся группа. Спотыкаясь, проклиная
все и вся, издавая- такие словесные выверты, которым мог бы позавидовать любой старый боцман, в развевающихся рваных гимнастерках
бежали мы на высоту. И было удивительно—
откуда взялись только
энергия и сила у измученных тяжелейшим переходом людей.
Наш удар был так стремителен, что засада, имея численное
превосходство, бежала с высоты, бросив рюкзаки с продуктами и
боеприпасами, плащ-палатки и другое снаряжение. «Смотались налегке,
чтобы не догнали», как потом говорили отрядные острословы. В одном
рюкзаке было несколько газет и два или три журнала с цветными
иллюстрациями. Вот из этой «печатной ин-. формации» мы узнали, что
«сталинские бандиты» уничтожили свыше ста пятидесяти человек.
Все возбуждены, радуемся, что никто не ранен. От души смеемся над
Ротатым. Он так спешил в атаку, что впопыхах потерял рваный ботинок и
на высоту ворвался обутым на одну ногу. А сейчас возился с трофейным
рюкзаком: «шукав, щось воно там таке».
Присев рядом с ним на камень, я подал ему журнал, в котором была
напечатана карта. На ней вся Украина была заштрихована как территория
Германий.
Ротатый долго рассматривал эту карту.
Можно, я ее сховаю, мабудь встрину кого из немцев, так я того нимця
ткну в мою ридну Украйну и кажу: «На, выкуси!»?—и он выразительно
показал свой желтый от табака, с поломанным ногтем большой палец
правой руки, торчащий сейчас между указательным и безымянный.
—
Короткий перекур — трофейные сигареты!— и через несколько часов
мы дома, на высоте «Партизанской». Здесь нас ждали жарко натопленная
баня, Чисто выстиранное белье, гороховый суп-пюре —«чтобы ложка стояла»—и отдых в уютных землянках.
На другой день вернулись остальные во главе с комиссаром и
Семеновым. Пока все в сборе, я торжественно зачитываю радиограмму,
присланную обкомом партии;
«В день первой годовщины партизанского отряда областной комитет
ВКП(б) шлет всему личному составу отряда пламенный большевистский
привет! Желаем вам, новых боевых успехов в борьбе с немецкими оккупантами!
Секретари обкома: С т а р о с т и н , Ф е д о р о в , Б у д ц е в ,
Смирнов, Филимонов, Прокофьев, Сергеев».
Все дружно кричат «Ура!».
Вскоре после нашего возвращения со своим отрядом на базу вышел
Сергей Демьянович Куроедов. Мы бежим встречать друзей. Крепкие
объятия, рукопожатия, торопливый обмен информацией.
Вид у ребят из «Советского Мурмана» такой же, какой был у нас при
возвращении. На многих в клочья разорваны гимнастерки, торчат голые
пальцы из ботинок. Осунувшиеся, заросшие, улыбающиеся лица.
Вечером Куроедов, Васильев, Селезнев и я впервые за тридцать дней
сидели в чистой землянке за столом и ели из самых настоящих мисок
горячий настоящий суп с олениной. А на столе лежали ломти нарезанного
хлеба— ржаного, мягкого, душистого и каждый, прежде чем откусить,
сперва вдыхал хлебный дух...
Сергей Демьянович закурил, задумался, потом начал рассказывать:
—
На шоссе Петсамо — Рованиеми вышли без особых
приключений. Разбившись на группы, устраивали засады, уничтожали
автомашины, живую силу противника. Одна группа действовала на линии
пикетов, нападая на подвижные наряды финнов, отвлекая их внимание на
себя, давая нам возможность действовать у дороги.
Затем Сергей Демьянович рассказал, что партизаны Крохин и Калуга
задержали трех человек, которые заявили, что бежали из немецкого
лагеря. Их отправили к нашим пограничникам. Позже командир
погранполка подполковник Николаев сообщил Куроедову, что все трое
оказались немецкими лазутчиками.
—
Демьяныч, ты лучше расскажи, как Щткаярви разгромили,— это
Виктор Николаевич, комиссар «Советского Мурмана», вмешивается в
разговор.
А чего рассказывать? Подошли к гарнизону, провели разведку. На
рассвете, сняв часовых, ринулись на гарнизон. Группа под командованием
Колычева сумела взорвать мост. Но самое яркое зрелище — это взрыв опор
высоковольтной линии электропередачи. Ох и фейерверк!—Сергей
Демьянович взял новую папиросу.
—
Демьяныч слишком кратко рассказывает,— вступил в разговор
Виктор Николаевич.— Во время разгрома гарнизона Питкаярви некоторые
так в раж вошли, что забыли обо всем. Когда группа Казаринова штурмовала один из домов, Сенько подбежал почти вплотную и шарахнул в окно
противотанковую гранату. Ударившись об оконный переплет, граната тут
же взорвалась. Домишко, конечно, развалился, похоронив под обломками
его обитателей, но одной стеной придавило и самого Сенько. Хорошо, что
рядом были Казаринов и Соколов. Они его вытащили из-под обломков, а
потом унесли в лес.
—
От преследования мы оторвались,— продолжает Сергей
Демьянович,— прошли километров двадцать, южнее Никеля сделали
привал с кострами. А утром на берегу озера, буквально в шестистах метрах
от нас, расположились каратели. Решили дать им бой. Быстрехонько
выделил группу под командованием Федора Маклакова. Зайдя с тыла, с
той стороны, откуда пришли финны, группа их атаковала. Больше сорока
карателей было убито. Кроме того, уничтожили еще и их рацию... Погиб
Федя Маклаков,— в голосе Сергея Демьяновича — горечь,— Ралены
Авилов, Головин, Калуга. Тут нам пришлось туго. Знаете сами, как
выносить раненых от преследователей.
— Нас во многом выручала группа Никифорова,— добавляет Виктор
Николаевич.— Мы ее специально послали на линию пикетов, она там
завязала бой и отвлекла внимание карателей. А мы тем временем основными силами отряда вышли на базу и вынесли раненых. Правда, по пути
на базу нас еще бомбили и обстреливали самолеты. Но, к счастью, никто
не пострадал.
Через несколько дней приехал Георгий Иванович Бетковский.
Сначала разобрали наши операции с командным составом, затем на
партийном собрании и, наконец, со всем личным составом.
Оба отряда спешно ГОТОВИЛИСЬ к новым рейдам в тыл врага...
РАЗГРОМ ГАРНИЗОНА МАГАЛЛО
6 — 30 августа Ю43 г.
Приказание
от 31 /VII 1943 г.
Начальник штаба партизанского движения член Военного совета
Карельского фронта генерал-майор Вершинин приказал:
1. Боевой приказ от 27 мая 1943 года, в основном, считать в силе.
2. С отрядом в 50 человек 3/VIII 1943 г. выступить со своей базы
Лотто — г. Нюрм-тундра и далее в район шоссейной дороги между
пунктами Лаанила и Вуотсо с задачей:
—
устройством засад на дороге уничтожать автомашины, живую
силу и технику противника;
—
разведать и взорвать наиболее мощный мост на дороге Петсамо
— Рованиеми, между пунктами Лаанила — Вуотсо;
—
захватить «языка» и доставить на базу.
Связь по рации два раза в сутки.
Начальник оперативной группы
подполковник Б е т к о в с к и й
6 августа 1943 года в 19.00 отряд в составе пятидесяти трех человек
вышел в свой седьмой поход. Мы взяли два ручных пулемета, по четыре
штуки на человека ручных гранат; многие брали и по шесть. Автоматы— и
наши ППШ и немецкие,— карабины, термитные шары и шашки,
противотанковые гранаты — вооружились, что называется, до зубов.
На четвертые сутки рано утром отряд благополучно вышел на северовосточные склоны горы Убоайв,
Меж в два-Зри обхвата елей шелестел • ветер, Из ущелья струился,глухо журча, ручей, местами теряясь под деревьями. Место для большого
привала было отличное. Да и надо было проверить, удалось ли нам незамеченными пройти линию охранения. Мы ее проходили поблизости от
пикета, и финны могли обнаружить наш след...
Расположив взводы с расчетом на круговую оборону, и заминировав
подходы со стороны пикетов, устраиваемся на отдых.
Ночь прошла спокойно.
Днем хлынул дождь.
Мы сидели под густыми еловыми ветвями, как в шалаше.
Над самой вершиной горы сверкнула молния, ударил громовой
раскат. Звук был такой, будто там, на . самом верху, гора рухнула,
развалилась огромными глыбами, покатилась вниз. Такой гром у нас в
Заполярье мы слышали впервые.
Этот ливень как нельзя был кстати, он начисто смывал все наши
следы, если они и были ненароком оставлены.
—
К вечеру ветер стих, тучи ушли на юго-восток, в горы. Небо
стало чистым и бездонным.
Нас под елкой трое: комиссар, я и Ефимовский. Нет с нами Шуры
Артемьевой. Сейчас она в госпитале. И мы почти каждый день ее
вспоминаем.
Вместо Шуры в походе — военфельдшер Фрида Коробицина, но она
идет вместе со штабом, там, где Семенов и Сычков.
—
Послушай, комиссар!— разворачивая карту, говорю я.— Вот
смотри сюда... Севернее Лаанилан-Тулли - асема — мост и южнее, через
реку Кокслаутаннен — тоже мост. Судя по речкам, мосты большие в районе
Корваннен сразу три моста в радиусе десяти километров. Давай-ка мы в
район Лаанилан-Туллиасема направим группу человек пятнадцать —
двадцать под командованием Сычкова, а сами спустимся поюжнее. Как
твое мнение?
Комиссар молчит, внимательно изучая карту.
—
Идея хорошая, — не отрываясь от карты, говорит он,— шансы
выполнить задачу удваиваются.
—
Да и карателей с толку собьем, Сычков подойдет раньше нас,
ударит по дороге, его бросятся преследовать, а в это время южнее ударим
мы. Это обязательно вызовет какую-то растерянность и у немцев, и у
финнов. Севернее на дороге будет орудовать Куроедов —это тоже на руку
и Сычкову, и нам.
Хорошо, командир, не возражаю. Давай действуй. Только скажи
мне, эта идея у тебя еще на базе была?
—
Нет я полагал, что если нас обнаружат на линии пикетов, то
Сычков с группой даст карателям бой, отвлечет их на себя и вернется на
базу. А мы тем временем уйдем к шоссе. Сейчас я уверен, что мы не
обнаружены.
—
Пожалуй, ты прав. Ливень нас выручил.
—
Николай, позови Семенова и Сычкова,— трогаю дремлющего
Ефимовского.
Он поднимается, раздвигает огромные нижние ветви елки —
обрушивается целый поток воды.
—
Хорошо! И умываться не надо,—вылезая из-под елки, говорит
Ефимовский.
Вскоре под нашу елку влезают; Семенов и Сычков. У Сычкова
помятое от сна лицо. Семёнов, как всегда, бодр и сосредоточен.
Выкладываю им свою задумку.
—
Очень
хорошо.
Меньше
людей
—
меньше
следов,
маневреннее,— наклоняясь к карте, говорит Павел Константинович.
—
Ну, а что думает Иван Владимирович?— обращаюсь к Сычкову.
—
Я думаю — сколько людей мне. взять и кого,— спокойно
отвечает Сычков.
—
Кого бы ты, Иван, хотел взять политруком группы?—
спрашивает комиссар.
—
Трошина,— не задумавшись отвечает Сычков.
Я гляжу на комиссара.
—
Хорошо, пусть идет Трошин. Вместе с, ним пусть забирает и
Шумилова.
—
К Шумилову надо дать Лукьянова. Этих двух Иванов после дома
отдыха теперь водой не разольешь,— поддерживаю я комиссара.
—
Тогда уж, товарищ командир, отдайте мне все отделение
Лукьянова. У него ведь И остались-то Голубев, Янкевич да Злобин,—
просит Сычков.
Забирай и этих,— соглашаюсь я.— Кроме того, возьмешь взвод
Кочерова. Ребята у него все обстрелянные, крепкие, решительные.
Подрывниками используй Кострова и Бызова. Выход завтра в 18.00. После
твоего ухода мы будем здесь еще сутки. Подождем, пока ты уйдешь за
долину Паю-Сойгяур. Основная задача твоей группы — взрыв моста,
засада на разгром автоколонны, захват «языка». Береги людей, Иван, Ни в
коем случае не ввязывайся в бой с преследователями. Учти, к началу боя
их может быть двадцать ,тридцать, а через два часа — полсотни и больше.
Ты это знаешь по зимнему походу на Никель. Поэтому любой ценой сразу
после операции старайся оторваться. Выходи через десятую заставу. Какие
есть вопросы?
—
Сколько мне дадите тогда?— спрашивает Сычков.
—
Павел Константинович, тола дайте по три восьмисотграммовых
шашки на человека.— И советую Сычкову: — Если будет мало, используй
мины.
На этом наш разговор закончился. Комиссар вместе с Сычковым
пошел к разведчикам.
—
Павел Константинович, всех, кто идет в группе Сычкова,
освободи от секретов и постов и размести их в центре, рядом со штабом.
Пусть ребята хорошенько отдохнут,— говорю я Семенову.
—
Баше решение передавать Бетковскому? Через десять минут
время связи;
—
Сегодня не надо. Передадим завтра, когда Сычков уйдет, а
сейчас передай: веду наблюдение.
Семенов вылезает из-под елки и неслышно уходит. У него
поразительная способность вылезать из таких зарослей, не делая ни
малейшего шума.
На другой день Сычков ушел. На прощание мы крепко пожали друг
другу, руки. Лукьянов, прощаясь со мной, вынул из кармана брюк
«Вальтер», хитро щуря свои медвежьи глазки, предложил:
—
Махнем, командир, не глядя, на память, у меня и обойма
запасная есть,— и он торопливо достал из нагрудного кармана пестро
залатанной гимнастерки обойму.
Я снял с ремня свой «Парабеллум»:
—
На, забирай!
Лукьянов тут же повесил себе на живот «Парабеллум», протянул мне
руку и с чувством сказал:
—
Спасибо, командируя тебе взамен другой принесу, вместе с
офицерским ремнем.
Я обеими руками сжал его сильную руку, и он бегом догнал
уходивших партизан. Вот мелькнул замыкающий Володя Татарских, и
группа растворилась в темном, все еще сыром после дождя лесу.
Еще через день, 12 августа, снимаемся с места и мы...
Отряд уже десятый день шел на запад. За походы по лесам и горам в
человеке появляется что-то звериное: обоняние становится настолько
острым, что дым костра чуешь за километры; на марше ловко, совсем позвериному перескакиваешь с кочки на кочку, с камня на камень, в то же
время успеваешь смотреть на сухие сучки под ногами -— не наступить бы.
И во рту — всегда привкус хвои и запах сосновой коры и болота...
Легкий свист с головы колонны — все замерли на месте. И тут же
неслышно растаяли: кто скрылся, прижавшись к стволу дерева, кто присел
меж двух камней... Иду в голову колонны, к Семенову. Впереди хорошо,
проторенные тропы, со свежими - следами немецких грубых ботинок и
финских мягких кожаных пьекс. Невдалеке слышны голоса и лай собак.
Вместе с Чекановым, Загар иным и Ефимовским поднимаемся на
высоту 315. Семенов, остается с отрядом.
Вершина
покрыта
мелким
кустарником
и
можжевельником.
Выползаем на западный скат. Отсюда в бинокль хорошо видна просека,
—
которая тянется параллельно шоссе. По болотам — наполовину сделанные
завалы. Кое-где — дым костров.
Да, к дороге сейчас незамеченными подойти трудно.
Перевожу бинокль на юго-восток, на дорогу, идущую от Вуотсо на
Корваннен. В месте впадения Луйройоки в Ревойоки очень хорошо виден
поселок. Это Магалло.
С севера подступы к нему защищены огромным болотом.
Южнее поселка река Луйройоки течет с отрогов хребта. Ее берега
поросли невысокими, но густыми зарослями березняка и ивы.
«Значит, с юга можно подойти, если форсировать одно болото...»
С закатом солнца я вернулся к отряду. И туда и обратно головным
дозорным у нас был Ефимовский. Как И Семенов, он обладал удивительной
интуитивной способностью ориентироваться в лесу. Вот и сейчас — уже
были сумерки, а он шел не глядя на компас, по приметам, которые видел
один он, почти след в след тем же путем, каким двигались к высоте 315.
За время моего отсутствия с севера на юг по обнаруженной нами
тропе прошел патруль— девять человек; во второй тропе, в ста метрах
западнее, почти в это же время —другая группа — двенадцать человек с
собакой.
—
Да!— почесывая давно не бритые, заросшие щеки, протянул
Семенов.— Незамеченными нам к дороге подойти не дадут.
—
А уж если обнаружат, то и подавно к дороге не допустят,—
закончил комиссар.
Оба смотрели на меня, а я молчал. Что я им мог сказать? Сейчас, вот
сию минуту, у меня не было никакого предложения. Я, как и они, думал. С
той лишь разницей, что у меня зрело решение напасть на Магалло. Порой
мне казалось, что в данной ситуации это, пожалуй, самое верное решение.
Порой — эта мысль меня пугала. Ведь ни я, ни кто другой ничего не знаем
об этом гарнизоне. А что там был гарнизон, я не сомневался. Поселок
расположен на отрезке дороги, идущей от шоссе в сторону нашей границы.
Сложны и подходы к Магалло. Кругом рыщут поисковые группы,
шоссе патрулируется... Я развернул карту, сказал:
—
Смотрите сюда, — И добавил, помолчав:— Давайте махнем на
Магалло.
Надо сказать, что у меня еще не было сколько-нибудь четкого или
детального, плана. Пока мой расчет был прост.
—
Поселок небольшой, гарнизон немногочисленный, ночью
наверняка спит по домам, надеясь на часовых. Если сумеем подойти
незамеченными — с ходу разгромим гарнизон. Если обнаружат при самом
подходе — ну и что ж, все равно ворвемся в поселок. Организованного
сопротивления нам оказать не успеют. Шумнем погромче...
Комиссар и начальник штаба помолчали, подумали.
—
А, пожалуй, это самое разумное,— начал Семенов.— Мы
привлечем все внимание к себе и дадим возможность Сычкову подойти к
шоссе и взорвать мост. Правда, в Магалло, скорей всего, будут финны,а
это хуже.
Внезапно нападем, побьем и финнов,— парировал я.
—
А что думает комиссар?
—
А я думаю, что у ребят сейчас настроение такое, что с ними
можно идти хоть куда. И давайте не будем терять времени.
К ночи мы остановились на высотке перед самым болотом. С нее
далеко вокруг просматривалась вся местность. Кое-где в низинах, и
особенно по речному руслу, тянущемуся через болото, стлался туман.
Сразу же, взяв с собой Чеканова и Попова, Семенов ушел в разведку
к Магалло. Ему до утра надо было узнать, хотя бы приблизительно,
численность и состав гарнизона, подходы, расположение домов и других
построек. Утром, когда уже начинало вставать солнце, Семенов вернулся —
весь мокрый, в болотной грязи. За ним, еле волоча ноги, шли Чеканов и
Попов.
—
Все в норме, товарищ командир,— тихо проговорил Чеканов.
Семенов тяжело опустился рядом со мной, снял с плеч рюкзак, выпил
несколько глотков холодной воды из кружки, которую ему подал
Ефимовский, доложил:
—
Подходы для Нас только с юга,- берегом Луйройоки. Перед этим
надо пройти болото, оно километра два-три, хоть и сырое, но не очень
топкое, Я кое-где на. обратном пути вешки воткнул. В поселке две группы
строений. Одна с юга, там три больших жилых дома, скотный двор,
конюшня и навес с сельхозмашинами; еще там же не то рига, не то
сеновал. В северной части большой жилой дом и тоже хозяйственные
постройки. Слышал визг свиней, пение петухов. По ту сторону речки—т
казарма, видимо пикет. Там же пристань, и около нее катер, две больших
лодки и полдесятка поменьше. Солдаты одеты в серые суконные костюмы,
такого же цвета шапки с большим козырьком — судя по всему, финны.—
Он поглядел на меня, затем на комиссара, как бы подтверждая
правдивость своего предположения, и продолжал:— Неподалеку от
казармы длинный барак, в нем живут какие-то люди, но не солдаты. Ночью
несколько человек выходило — и все мужчины. Там, где Луйройоки
впадает в плесо, причал. Но лодок из-под крутого берега нам было не
выдать. Видели, как из дальних домов три солдата с винтовками шли на
берег, а им навстречу шли двое немцев с автоматами и одна женщина. Эта
троица приехала на автомашине, потому что мы слыхали, как с той
стороны казармы по дороге подошла машина. Они зашли в дом, который
нам был виден в северной части поселка. Ставни во всех домах закрыты.
Часовой только у казармы. И с юга и с востока сразу за лесом огороды,
обнесены изгородью из длинных жердей, положенных наклонно одна к
одной, пролезть можно свободно.
—
А сколько же может быть солдат?— спрашиваю я.
— В поселке немного, десятка полтора, а вот в казарме... может,
двадцать, а может, и пятьдесят. Нам установить не удалось.
—
А какие переходы есть через речку?
—
Речка болотистая, глубокая, течение медленное, ни мостка,
ничего нет. Видимо, переправляются только на лодках.
—
Хорошо, Павел Константинович, ложись отдыхай.
Весь день, не спуская биноклей, мы вели непрерывное наблюдение
за поселком. Подошел еще один катер и у причала на этой стороне поселка
высадил десятка два солдат, затем подошел к казарме, что-то выгрузил и
ушел обратно. Днем с севера раза два проходи ли патрульные группы. Гдето восточнее нас долго стрекотал «Костыль»— разведывательный
немецкий самолет.
Надо было уснуть, но не спалось ни мне, ни комиссару.
Патрулирование дороги. Высадка солдат в Магалло... Мы сидели с
комиссаром у валуна, обросшего плотным серебристым мохом, и тихо
разговаривали.
—
Мне сдается, командир, Что Сычков либо провел операцию,
форсированно подойдя к дороге раньше нас, либо его обнаружили на
подходе и сейчас ищут...
—
Все может, быть. В любом случае сегодня ночью надо ударить
по поселку.
'— Как ты думаешь громить поселок?— спрашивает комиссар.
—
Так же примерно, как дом отдыха. Только здесь придется
навалиться на него еще дружней. Здесь ведь не отдыхают...
—
А конкретно?— не унимался комиссар.
—
А конкретно так: Булычевым Роману и Петру — большой дом в
северной части поселка. Задача: взять пленного — и все. Чеканов с
Загариным и Цветковым будут их прикрывать и уничтожат все постройки.
Комиссар молчал.
—
Основной удар по жилым домам наносит взвод Колтакова. Эту
группу возглавит Семенов. Он ее и поведет к домам.
—
Сколько же у Семенова будет людей?— спрашивает комиссар.
—
Пятнадцать — семнадцать — взвод Колтакова да Семенов с
Поповым. Ну, а нам с тобой придется взять на себя казарму.
—
Каковы же силы группы которая возьмет на себя казарму?—
опять спрашивает комиссар.
Два ручных пулемета — Будника и Гречко. К каждому пулеметчику по
два автоматчика. Эту группу возглавишь ты... И ни один солдат не должен
прорваться к поселку или уйти из него. Ясно?
—
Все будет хорошо, командир!— он ободряюще улыбнулся.
—
Ну, а я с радистами да медициной буду за твоей свиной.
Ефимовский и: Рощин будут прикрывать нас с тыла, Вот и весь план,—
закончил я свои мысли.
—
План хороший, если финны не внесут свои коррективы,— начал
говорить комиссар,— А как ты думаешь, если нам оставить два-три
человека по эту сторону болота, чтобы не попасть в засаду при
возвращении?
—
Чтобы устроить нам здесь засаду, надо знать, что мы именно в
этом месте выйдем из болота. А этого я сам не знаю. Кроме того, у нас с
тобой тридцать шесть человек, вместе с радистами и девушками. Нет,
дробить силы не будем.
—
Вы бы поспали, хотя бы по очереди, а то скоро выходить, и
когда удастся поспать — кто его знает,— посоветовал Ефимовский.
Солнце еще не совсем спряталось за верхушки гор, а партизаны тихо
спускались в сумрачную чащу хвойного леса, росшего у подножия высоты.
Потрескивали под ногами перегнившие сучья; еле слышно шуршал мох;
ветки, задев за одежду или оружие, с тихим посвистом шипели. Команды
передавались по цепи либо условным легким птичьим свистом, либо
шепотом.
Прислушиваясь к звукам движения отряда, изредка сверяя
направление со стрелкой компаса, впереди отряда шел Семенов с
разведчиками. Комиссар, как всегда, был замыкающим.
Когда мы вышли на опушку леса, глазам открылась необъятная
впадина, зажатая синеющими вокруг нее горами. Озерками блестела вода,
кое-где чернели островки кустарника да редких чахлых болотных сосенок.
Там, где болото пересекалось кустарником, была речушка, впадающая в
Луйройоки. Только здесь и можно было подойти к поселку незамеченными.
—
Может, на брюхе, по-пластунски?— пошутил Роман Алексеевич
Булычев.
—
Хиба ж це пластуны?---указывая глазами на погрустневших
ребят, заговорил Ротатый.— Воны у перших лужах пузыри зачнуть пущать.
Вот дивчата наши— воны поплывуть, воны ползать привычны.
Все заулыбались.
Отряд, маскируя себя ветками берез, взятыми из леса, втянулся в
болото и пошел... С каждым шагом приближался спасительный кустарник.
Вылезая последним из болота, вытирая пот и кровь с лица, комиссар
улыбнулся:
—
Ну, как прогулка?
Все еще раз поглядели на болото.
—
Запоминайте дорогу обратно,— тихонько сказал Семенов...
Уже рассветало, когда группы поползли на исходные позиции для
решающего броска. Время атаки — 4.00.
Правее казармы, за длинным бараком в густом сосновом бору,
укрылось несколько уютных домиков... До чего же всегда трудны минуты
перед боем, когда остаешься наедине с собой! «Не поторопился бы
Булычев. Слишком он стал самоуверен... Наверняка зарвется-таки
неуемный Кблтаков...»,— мелькали тревожные, мысли.
В страшном напряжении я ждал начала...
Предутреннюю тишину, а вместе с ней и все мои мысли и чувства
разорвали выстрелы.
В кустах заклубился густой пороховой дым. Сразу ' глухо грохнуло
полдесятка ручных гранат. Послышались крики, вопли, ругань.
Я не сводил глаз с казармы...
На том берегу одна за другой взлетели в небо две зеленые ракеты.
Из казармы к катеру бежали солдаты.
...Семенов, глядя на часы, впереди всех полз к крайнему дому. Чуть
левее — Попов и Кузнецов. Справа от него было отделение Ростачева, а
—
еще правее с группой партизан также огородами где-то полз Колтаков.
Семенов торопился: надо, чтобы Булычев первым ворвался в дом. Залаяли
сразу две Собаки. Одна из них бросилась к группе Семенова, другая
забрехала на фланге Колтакова. Медлить было нельзя.
—
Вперед!— крикнул, поднимаясь, Павел Константинович/и тут же
он услыхал звонкий голос Колтакова: «Вперед!».
Партизаны взметнулись, подброшенные командой с земли, бросились
вперед. Брызнуло, падая со звоном, разбитое стекло, в дома полетели
гранаты, термитные шары. Из среднего дома финны повели дружный пулеметный огонь. Побежавший было, к дому Шляхтов упал, выронив автомат.
Ростачев и Собачкин открыли огонь из автоматов по окнам, и только тут
Семенов заметил,
что финны стреляли из амбразур, сделанных ниже подоконников.
Мазурин, гранату!
Тчегг понял без дальнейших пояснений. Забежав со стороны уже
горевшего первого дома, он швырнул гранату в окно. На какой-то миг
стрельба прекратилась.
Ростачев воспользовался этим, поднялся, метнул противотанковую
гранату. Дом, осев на одну сторону, загорелся.
Со стороны реки послышалась стрельба. В 'поселке стало светло как
днем. Одна за другой взлетали красные ракеты.
Попов бросил через небольшое оконце в длинное помещение
скотного двора два термитных шара.
Потом бросил еще шар в полуоткрытую дверь конюшни. Приперев
ворота обрезком бревна, он побежал к горевшим складам, где маячила
фигура начальника штаба. Семенова больше всего беспокоила казарма. Он
видел, как оттуда к этому берегу отошел катер. Но вот длинной очередью
ударил ручной пулемет Будника.
«Хорошо»,— подумал Семенов.
Северная часть поселка горела, там грохотала, не затихая, ружейная
и автоматная стрельба. Ухнул один, а за ним второй взрыв
противотанковых гранат. Еще яростнее застрекотали автоматы.
—
Ростачев с отделением — на помощь Чеканову!— крикнул
Семенов.
—
Есть,— совсем спокойно сказал Ростачев и, взяв трех человек,
бегом направился в северную часть поселка.
...Когда Чеканов вместе с Булычевым подошли к изгороди, почти
вплотную примыкавшей к лесу, они увидели не один, а пять домов.
Самый большой из них стоял несколько на Отшибе, ближе, к реке.
Правее домов и ближе к лесу было полдюжины хозяйственных построек.
Из них доносилось хрюканье и сонное кудахтанье кур.
—
Андреич, пока я «языка» беру, прихвати парочку кур,— совсем
несерьезно прошептал Булычев.
—
Смотри, как бы самих не ощипали, кивая на дома, ответил
Чеканов — Бери, Роман, своего братуху и ползи вон к тому, большому.
Прикрывать тебя будет Цветков, а я с Загариным возьму на себя все
остальное.
Цветкова оставь себе, мы вдвоем сладим.
—- Не спорь, Роман, главное — бери «языка» и сразу на КП. Уходи
опушкой леса,
Булычев кивнул брату, пополз к дому. До начала атаки оставалось
еще минут десять. И в это время откуда-то из-за дома с неистовым лаем к
ним бросилась собачонка. Роман и Петр Булычевы поднялись, побежали к
дому. Они уже были на крыльце, как дверь распахнулась и на пороге
показался мужчина в сером френчу, в сапогах, с вйнтовкой в правой руке.
Роман-, не раздумывая, ткнул ему своим пудовым кулаком «под
дых», финн, ойкнул, согнулся, выпустил из рук винтовку.
Подхватив падающего, Роман рывком бросил его в объятия брата.
—
Держи, Петро, волоки его к лесу.
Ногой отбросив в сторону винтовку, он рванул дверь на себя. Она
легко распахнулась — прямо на него метнулось что-то светлое и
взлохмаченное. Роман взвыл от боли. Женщина, повиснув на одной руке,
зубами впилась ему в другую, стараясь дотянуться до висевшего на ремне
ножа. Он с силой оторвал ее от себя. Она закричала.
—
Держи, Цветков!- крикнул Роман и тут же отскочил в сторону.
Дверь снова распахнулась, оттуда ударила автоматная очередь.
Булычев выдернул кольцо с гранаты Ф-1, тихонько метнул ее в темный
дверной проем и дал длинную очередь по двум немцам, бросившимся на
него из дома. Раздался взрыв, Внутри здания послышалась ругань. Кто-то
ударами приклада вышибал ставни, пытаясь вылезти в окно. Стреляя по
всем углам, Булычев перешагнул через порог, бросил один за другим два
термитных шара. Затем, пригибаясь, он отбежал от крыльца, достал
противотанковую гранату, размахнулся, бросил ее в распахнутую настежь
дверь коридора, тут же упал, после оглушительного взрыва вскочил на
ноги, бросил вторую гранату в основание оседающего столба дыма и пыли,
снова упал и снова поднялся после взрыва, стряхнул с себя обломки досок,
разный мусор и поспешил к лесу. Уже на опушке догнал Цветкова и Петра.
— С уловом, рыбаки! А, и. эта кошка здесь?— увидев немку,
прохрипел он.— А ну стой! — Он достал нож, пленные вжали головы в
плечи, лица их стали белыми;
подошел к. дрожащему финну, приподнял левой рукой френч, а
правой ловко.обрезал обе половины пояса брюк «месте с пуговицами.
Цветков фыркнул, сдерживая смех — Пошли!
Увидев Булычева на крыльце, Чеканов с Загариным бросились к
домам.
—
Саша, бери два справа, а я остальное!— крикнул Чеканов.
Из одного дома грохнул винтовочный выстрел, пуля, взвизгнула
совсем рядом. Чеканов метнулся за угол. Ставни были закрыты.
«Куда бы бросить гранату?»— лихорадочно думал он. Выход ему
подсказал своими действиями Загарин. Того тоже встретил винтовочный
огонь. Загарин спрятался за углом курятника, достал противотанковую гранату, бросил её под стенку дома.
Как только громыхнул взрыв и послышался треск рушившихся стен,
он тут же метнулся меж двух построек к Чеканову.
.Взвизгивающие свиньи за стеной свинарника смолкли.
Загарин увидел, как Чеканов один за другим бросил два термитных
шара в огромный проем . разрушенной стены.
—
Андреич, сюда!
Чеканов в два-три прыжка был рядом.
—
Зажигай!— Загарин бросил термитный шар. В ярком свете
загоревшегося шара по обе стороны прохода он увидел десятки свиных
рылJ На всякий случай дал автоматную очередь в Глубь свинарника и,
пригибаясь, метнулся к кустарнику. Три дома горели. Из четвертого вели
огонь в две винтовки и изредка стреляло охотничье ружье. «Теперь к нему
не подойти»,— подумал Загарин. Чеканов, отстреливаясь, уходил через
огороды к лесу. Загарин, прячась за горящими постройками, догнал его.
То в одном, то в другом месте вставали столбы огня. Горели дома,
какие-то сараи, постройки. Пламя лизало дощатые стены и крышу
сеновала. В хаосе дыма и огня кричали люди, ржали кони, истошно
мычали коровы, визжали свиньи. Вдоль берега неслось: «Саатана перкале!»
Как только катер скрылся под крутым правым берегом, оттуда сразу
же застучал пулемет. Стучали, впиваясь в стволы деревьев, пули. Солдаты,
- прячась в складках местности, цепью двинулись в нашу сторону, пытаясь
отрезать поселок от леса. Будник и Гречко дружно ударили по ним из
своих пулеметов.
Ко мне совсем неслышно, тяжело дыша, подошел Роман Булычев,
толкая впереди себя пленных.
—
В северном поселке не один, а пять домов, командир!
—
— Хорошо, Роман, двигай к болоту.
Слева от реки застрочили автоматы. Оттуда же полоснула пулеметная
очередь. Над головами зажужжали пули.
Пора уходить.
Поднялся ветер, раздувая и без того бушующее пламя. Пришел
Деревцов, кисть его левой руки была прострелена.
—
Товарищ командир, комиссар передает, что финны хотят нас
отрезать от болота.
Я в бинокль глянул на тот берег: на катер и лодки, торопливо
грузились вооруженные люди.
—
Ефимовский!
—
Слушаю!
—
Передай комиссару — без моей команды пулеметы не снимать!
—
Есть! — и Ефимовский, согнувшись, побежал в сторону зло
стреляющих наших пулеметов.
Подошел со своей группой Семенов.
—
Где Чеканов?— спросил я.
Идет в хвосте. Надо быстрей сниматься, командир, успеть
раньше финнов перескочить болото, а то как бы они нас по речке не
прижали.
—
Хорошо. Взять рюкзаки! Чеканов со своими людьми прикрывает
отход! Комиссар — с ним. Давай, нач- штаба, с Колтаковым бегом вперед.
Возьмете с Петром Булычевым пленного.
Семенов не мешкая кинулся вперед.
—
Немку пусть сопровождают Цветков и Роман Булычев
И мы стали уходить лесной тропой к излучине реки, к болоту.
После яркого света в поселке—в лесу казалось темно. Рядом со мной
в туманной, дымной полумгле слева и справа бежали партизаны —
оборванные, с почерневшими лицами.
Позади нас все еще трещало й горело. Высоко над лесом, клубясь,
вырос огромный столб черного дыма—- огонь подобрался к цистерне с
горючим...
Вскоре меня догнал Николай Кузнецов:
— Товарищ командир, Булычев просил передать, что немка села и
идти не хочет кусается, визжит, плюется на всех.
Передай Булычеву — пусть заставит- идти. И заткнет ей глотку.
—
Есть! — И Кузнецов побежал к Булычеву.
Вот и конец тропе. Река здесь круто поворачивала на юго-запад,
уходила в глубь болота.
«Значит, успели,— с Облегчением подумал я,—и катер нам не
страшен».
Я знал, что, если дать людям присесть, спадет- нервное напряжение
и мы потом застрянем в болоте. Это понимали и Семенов, и комиссар, да и
многие партизаны. Поэтому я передал по цепи:
—
Семенову и Колтакову — как можно быстрей форсировать
болото! Иначе нас зажмут! Где зажмут — я, честно говоря, и сам не знал. Но все-таки казалось,
что главная опасность сзади.
Пока партизаны втягивались длйнной цепочкой в болото, ко мне
подошел комиссар.
—
Что делать с оружием, командир? Ребята сполна нахватали, а
теперь еле тащат.
—
Пусть выбросят в речку... Что пленная, замолчала?
—
Замолчала,— процедил сквозь зубы комиссар.
—
Ну и ладно. Пусть Чеканов с одним пулеметом на. краю болота
«подежурит», пока мы не уйдем метров на
восемьсот. На этом расстоянии пусть и следует за нами. А в конце
болота подтянется Поближе.
Когда мы вышли на каменистый грунт ската сопки, поросшей густым
сосняком, было уже совсем светло.
—
Павел Константинович, короткий привал, подождем Чеканова...
Проверить боеприпасы, набить диски — и в горы!
—
Подхожу к пленному, он вздрагивает, пристально смотрит на мою
чуть-чуть дымящуюся трубку.
«Наверное, курить хочет»,— решил я и, свернув козью ножку, подаю
пленному. Но он не смог закурить: руки дрожали, штаны сползли, зубы то
и дело выбивали мелкую, дрожь. Я подвел Бородкина, нашего
переводчика.
Осмо Павлович, скажи ему, чтобы он успокоился, и спроси, кто он?
Когда Бородкин все это перевел пленному, тот вроде бы стал меньше
дрожать. Назвал себя, сказал, что мобилизован, послан на охрану
заготовителей сена и молока для? немецкой армии.
Спрашиваю, сколько солдат в поселке.
—
Солдат раньше было двадцать да вчера прибыло тридцать.
Сегодня должны были приехать еще двадцать— с пикета, он в пятнадцати
километрах на юго-восток.
—
А сколько заготовителей сёна и кто они?— через Бородкина
спрашиваю я.
—
Их двадцать четыре, финны, тоже мобилизованные, но им
платят деньги за работу.
—
Есть ли у них оружие?
—
Да, они вооружены винтовками, есть- и охотничьи ружья.
Подошел Чеканов, доложил, что берег реки и спуск в болото он
заминировал и. нарочно протянул нитку по земле— пусть думают, что
кругом заминировано.
—
А одну мину специально поставил так, чтобы видно было.
—
Хорошо, Иван, пойдешь замыкающим, смотреть в оба!
Уже третий час безостановочно — выше, выше. Ноги становились все
тяжелей, все чаще скользили по ягелю.
У некоторых временами кружилась голова, подступала тошнота.
Только в 10 утра на границе почти голой вершины горы и густого
елового леса, тянувшегося по ее северо-западному скату до самого
подножия, сделали привал.
Расселины меж скал и нагромождения каменных глыб хорошо
маскировали партизан и давали возможность хоть немного отдохнуть.
Развернули рацию:
«Беломорск, В ершинину
Мурманск, С т а р о с т и н у
Нахожусь в координатах 6068. 19.8.43 в 4 утра провел операцию.
Сожжено 5 домов, коровник, конюшня, 2 склада, свинарник, другие
постройки, сельхозмашины, склад ГСМ. Убито 15 солдат. Взято в плен 2
человека... Захвачено оружие, газеты, журналы. От противника оторвался.
Смирнов».
Только-только развязали рюкзаки, как в небе загудело, и тут же.
выплыл «фокке-вульф». Все замерли в расщелинах и в камнях.
Булычев, выпучив глаза, грозно смотрел на пленного, направив на
него дуло автомата. .Но тот так и не пошевелился. Он даже не посмотрел
вверх. Самолет пересек болото и скрылся.
— Залетали,голубчики,— приговорил Ефимовский.— Поздновато
хватились!— Он еще что-то хотел сказать, но так и остался с открытым
ртом, потому что в это время опять послышался гул самолета. С севера изза леса вылетел «костыль». Он летел прямо на дым, который, то тянулся
столбом вверх, то, сдуваемый и прижатый к земле ветром, стлался над
руслом реки. Самолет сделал несколько кругов и тоже улетел.
—
Фотографирует на память,— весело скалится Булычев.
—
Вин тоби на память зараз фото выйшлет,— вторит ему Ротатый.
—
Прекратить разговоры! Всем отдыхать! Павел Константинович,
проверь расстановку часовых, менять через час. На отдых пять часов. В
15.00 снимаемся,— распорядился я и подошел к пленному.
Продолжили допрос:
—
Знаете ли вы, к кому попали в плен?
—
Знаю... К партизанам.
—
Почему именно к партизанам?
—
Нам говорили, что здесь могут появиться партизаны. Поэтому и
приехали солдаты.
—
Чем же мы похожи на партизан?
—
Только партизаны так далеко к нам заходят, жгут дома, машины
и быстро уходят.
—
Могут ли нас догнать преследователи, финские или немецкие
солдаты?
—
Немцы так далеко не пойдут; А финны не догонят. Этими
болотами у нас никто не ходит. Есть лесная дорога сюда в горы, но она
идет далеко в обход болот.
—
Скажи ему, Осмо Павлович: если нас догонят каратели—все
равно кто,—мы вынуждены будем его пристрелить. Пусть говорит правду.
Потолковав с пленным, Бородкин переводит:
Я говорю правду. И погони не боюсь. Догонять некому, местные
солдаты либо убиты, либо ранены, а другие не скоро приедут.
—
У кого работали до мобилизации?
—
Сено косил у крестьянина в деревне Магалло. Работал по
найму.
—
Что знаете о передвижении солдат в этом районе? Какие здесь
есть части?
Пленный долго что-то говорил Бородкину, тот перевел:
—
Когда я приехал из деревни — в середине августа, мне один
старик, из местных жителей, рассказывал, что среди солдат идет разговор:
на днях; должны прибыть пятьсот солдат для охраны дороги от партизан.
Должны прибыть с южного участка, С какого направления и какие части—
не знаю.
—
Ну ладно, пока хватит,—говорю я Бородкину. Ложитесь все
отдыхать.
Мне было ясно, что местные жители прекрасно осведомлены о
партизанах. Они не только слышали, как взрывались машины на дорогах,
но и видели, как гибли гарнизоны; взлетали на воздух мосты. Далекие
тылы становились фронтом.
Я. устраиваюсь рядом с комиссаром.
—
Где-то сейчас Сычков?
Помогли мы ему или помешали?—
укрываясь палаткой, говорит он.
...Чувство самосохранения делает сон чутким и тревожным, слух —
острым, обоняние — собачьим. Я проспал три часа —целых три часа за
последние сутки. В нашем «лагере»— мертвая тишина. Поглядел на часы
— половина третьего... Сегодня надо дойти до основного горного хребта.
Даю команду Ефимовскому:
—
Поднять отряд! Тридцать минут на сборы — и... вперед.
И вот опять мы идем в горы, с каждым шагом все ближе к голым
кручам. Людей шатает от голода и усталости.
...Солнце давным-давно скрылось за лесом. Преодолев последний
подъем, мы вышли на основной горный массив. Куда ни бросишь взгляд —
везде тишина, словно со дня сотворения мира здесь не ступала нога чело?
века. Здесь, почти на километровой высоте, на скалистых уступах, цепко
держась стелющимися по скалам корнями за каждую расщелину, стоят
кривые сосенки, чахлые кусты можжевельника и тощие полярные березки
с узловатыми ветвями.
Глядя на всю эту первозданную красоту, начинаешь понимать,
почему финны так хорошо ориентируются в лесу, неслышно, но споро и
быстро ходят. Они —под стать своему краю.
Место для большого привала отличное. Огромные каменные глыбы
закрыты со всех сторон. Можно разжечь костерки.
Занималось утро. Небо становилось светлей. Здесь, в горах, воздух
был свеж и прозрачен....
...Когда Сычков подошел со своей группой к дороге, он установил,
что шоссе патрулируется, а мост через реку Кокслаутаннен охраняется.
Надо было, организовав наблюдение, выяснить порядок патрулирования, очередность и сменяемость часовых на мосту, что он и сделал.
' На другой день вдоль дороги с небольшим разрывом пролетели два
самолета-разведчика. Рано утром 19 августа одна за другой на юг прошли
несколько машин с солдатами, потом в течение всего дня — ни одного патруля... Сычков понял — отряд вышел на дорогу южнее, и гитлеровцы
бросились туда.
Он подсел к Трошину. Пригласили Шумилова и Кочерова. Сычков
предложил:
—
Сегодня же утром срочно выходить на дорогу.
Все единодушно поддержали его предложение.
— Наш выход собьет с толку карателей, а может, и со следа отряда,—
резюмировал Трошин.— Иван Владимирович, дайте мне Kостровa и Бызова
— и я взорву мост.
—
Согласен, политрук. Давайте сделаем так. Ты,
Иван
Дмитриевич, возьмешь своих разведчиков и сядешь в засаду южнее моста.
Кочеров со своими хлопцами— невдалеке. Татарских с Раменским и
Тухканен будут охранять рюкзаки и прикроют наш тыл. Выступаем через
час. Весь тол передать Трошину.
Вот и шоссе.
К пяти часам' утра группа расположилась в засаду к югу от поселка
Лаанилан-Туллиасема. Часового на мосту почему-то не было, и Трошин с
Костровым и Бызовым, не теряя ни минуты, ящерицами юркнули к опорам.
Трошина смущала тридцатиметровая длина моста: тола было маловато —
немногим больше тридцати килограммов.
Они заминировали концевые железобетонные опоры, присоединив
концы взрывателей к одной леске. Сейчас Трошин лежал в песчаной
выемке крутого берега реки, намотав на указательный палец эту тонкую
шелковую леску. Неподалеку, не видимые «и с дороги, ни с того берега, —
с автоматами на изготовку Костров и Бызов. Шумилов с разведчиками
расположились в засаде поблизости от песчаного карьера. К югу от него,
за толстым стволом сосны, устроились Лукьянов и Янкевич.
Сычков только-только успел расположить в засаде группу Кочерова,
как с юга послышался шум автомашин. Нагнувшись, Сычков по кювету
побежал к группе 'Шумилова. Залег рядом с Пикаловым. Прислушался...
Шума не было. Глянул назад в сторону леса: там за небольшим болотцем
под охраной Татарских были рюкзаки партизан.
Место для засады оказалось не совсем удачное, но подбирать другое
было некогда.
Сычков ободряюще дотронулся до плеча Пикалова и, согнувшись,
пошел к своему месту в центре.
Время в засаде тянется медленно. И на душе всегда тревожно.
Сычков вспомнил свою пограничную заставу и бой 26 июня 1941 года по
дороге на Титовку. Группа пограничников под его командованием — он
был заместителем начальника заставы — огнем встретила густые цепи
пьяных гитлеровцев. Потом всплыли картины «ледового похода», когда он
одного за другим хоронил своих разведчиков в снегу.
Сычков еще раз поглядел на партизан: «Должно быть, каждый из них
сейчас вот так же волнуется».
Послышался шум, и на шоссе показалась колонна крытых Серыми
тентами машин, в которых, держа карабины и автоматы меж колен, сидели
плотными рядами солдаты. Прошли первые две автомашины. В кузове
третьей были смонтированы два спаренных зенитных пулемета.
Сычков не отрываясь смотрел, как первая, а за ней вторая машины
входили на мост... Наконец, на мосту все три. Грохнул взрыв. Машины,
резко затормозив, сбились в кучу. Сычков увидел, как, вскочив, Лукьянов
одну за другой бросил две противотанковые гранаты. Загремели взрывы,
автоматные очереди слились в сплошной дробный гул.
Размахнувшись, бросил гранату Пикалов.
Костров и Бызов одновременно кидают гранаты в столкнувшиеся две
машины, остановившиеся перед самым взорванным мостом.
Выпрыгивающие с автомашин гитлеровцы тут же замертво валятся
под колеса, а те, что уцелели, прячутся в противоположный кювет и
открывают огонь. Все горит, превращаясь в бесформенные груды металла.
Колонна была большой. Горело уже до десятка автомобилей, а к
стуку автоматов и треску ружей то и дело примешивался рев прибывающих
с юга машин. Солдаты высаживались, стреляя, спешили к месту боя.
«Видимо, перебазировалась целая воинская часть»,— подумал
Сычков. Сзади него, неподалеку от Татарских, разорвалась первая мина.
Бой разгорался. С той стороны .реки- подошли три автомашины с
солдатами и открыли огонь по труппе Трошина. Теперь уже чаще стучали
фашистские автоматы. Глянув в сторону взорванного моста, Сычков увидел, как Костров, поддерживая Бызова, направляется к лесу. «Ранен,
мелькнуло в голове.— Пока не поздно, надо уходить». Сычков поднял
ракетницу, выстрелил сдвоенной красной ракетой. Партизаны, пригибаясь
к земле, прикрывая друг друга огнем, отходили к лесу. Шумилов, убегая,
оглянулся и увидел, что фашисты перебегают дорогу. Он упал и не
добежав до конца болота, открыл по ним огонь... Автомат, дав короткую
«очередь, замолчал— патроны кончились.
Шумилов еще раз оглянулся: Злобин, встав за сосну, бьет по
гитлеровцам. Он в три прыжка оказался рядом.
—
Спасибо, друг, выручил.
—
Пикалов, прикрой нас!— крикнул Кочеров и с тремя бойцами
бросился к опушке леса...
Солдаты, подхлестываемые; командами, начали наседать. Пикалов,
не оглядываясь назад, бил короткими прицельными очередями по
фашистам, не давая им подняться. Со стороны леса, сливаясь в сплошной
грохот, ударили сразу полдесятка партизанских автоматов. Огонь
гитлеровцев ослаб. Пикалов метнулся в сторону леса, к своим... Ногут же,
сраженный наповал, без единого- звука ткнулся головой в куст
багульника. Слетевшая с головы пилотка открыла окровавленный
затылок...
Раненых было двое — Бызов и Костров.
—
Могут ли сами идти?— с тревогой спросил Сычков.
—
Могут!— ответил Трошин и, положив автомат на камень, открыл
стрельбу: на дороге показались фашисты.
—
Тогда пошли, да побыстрей!— скомандовал Сычков;
Они перебежали открытое Длинное болото, залегли. Немцы было
сунулись сюда, но партизаны дружно, по команде «Огонь!» ударили из.
всех автоматов...
На шестые сутки Сычков подошел к девятой заставе. Люди еле-ёлё
тащились: голод, беспрерывное движение, холод, дожди. Переходы
становились короче, а привалы — чаще. Глядя на обтрепавшихся, в рваной
обуви, своих товарищей, Сычков после очередного привала молча вставал
и шел направляющим, в головном дозоре. Так же молча политрук Трошин
шел замыкающим, повесив на себя мешок Бызова и Кострова, оставив у
них только автоматы.
Даже выносливый Лукьянов — и тот начал сдавать. Особенно
ослабли раненые.
Но вот последний подъем на перевал. Ура! Граница!..
...На третий день нашего пути дул холодный северный ветер. Тучи
затянули все небо.
Погода была явно не летная, но где-то — не то за облаками, не то за
вершинами гор — то и дело слышался мотор самолета. «Что вообще могло
заставить летать их здесь, над горными кручами, да еще в такую погоду?..
Похоже, что они не только нас ищут, а и Сычков где-то неподалеку», —думал я.
Теперь мы уже шли днем. Ночи становились темными, и можно было
сломать шею в горной расщелине.
Останавливаюсь, пропуская отряд. Мимо проходят все тридцать
шесть человек. До чего же они тощие, кожа да кости! С палкой в руке,
тяжело припадая на одну ногу, идет Гриша Колтаков: растяжение
голеностопного сустава. Сзади, тоже опираясь на палки, бредут Собачкин
и Романов: у них, по заключению нашей отрядной медицины, отнялись
пальцы ног» Оборванные, голодные, с обросшими землистыми лицами. Но глаза
блестят скрытой силой, улыбки — добрые, приветливые;
Позади осталось Яврозеро. Лесной тропой мы двигались к Нотозеру.
Вот и Ниванкюль. Тут можно разжечь костры, наловить рыбы…
Не зная, когда за нами придет катер, мы решили сделать шалаши.
— Тут! Ось тут и будемо учинять хату,— снимая рюкзак, подобревшим
голосом проговорил Ротатый, показывая место пленному.
.
26 августа 1944 года поздно вечером за нами пришел катер, 28
августа — мы были на своей базе.
Сычков не появлялся, и это сильно тревожило всех. Не было слышно
веселых, озорных шуток даже в бане. Но вот 31 августа, когда мы с
комиссаром и начальником штаба обдумывали отчет об операции, в
землянку с крикам ворвался Ефимовский:
—
Сычков вернулся!.. Ура! Ура!
—Ура! — партизаны бежали навстречу Сычкову и его товарищам,
измученным, но счастливо улыбающимся.
Мы крепко обнялись с Сйчковым.
—
Коротко, Иван. Детали потом!
' — Все хорошо, товарищ командир: убито 98 солдат, уничтожено до
десятка автомашин; взорвали железобетонный мост длиной 30 метров,
высоковольтную линию электропередачи. Наши потери: убит Пикалов.
Бызов и Костров ранены, но дошли сами. На поле боя остались две
поврежденные винтовки и два рюкзака. Нельзя было взять! — Он глянул
мне в г^аза и продолжал:—«Языка» взять-не сумели, колонна была
слишком большой, и на всех машинах солдаты. Еле ноги унесли. Хорошо,
что успели уйти в горы...
—
Ладно, Иван, отдыхай, мойся и высыпайся, потом подробнее
поговорим!
С возвращением на базу группы Сычкова все кругом преобразилось.
Послышались шутки, смех. Где-то запиликала гармошка.
Кто-то протяжно, весело кричал:
— Супу хочу, Женя, супу-пюру-у!
СОВЕЩАНИЕ
КОМАНДИРОВ
И
КОМИССАРОВ
ПАРТНЗАНСКИХ
ОТРЯДОВ. БОМБЕЖКА БАЗЫ НА ВЫСОТЕ „ПАРТИЗАНСКОЙ»
Сентябрь 1943 г.
9 сентября 1943 года мы вместе с С. Д. Куроедовым, В. Н.
Васильевым и А. В. Селезневым были в Беломорске.
Город встретил нас моросящим холодным дождем. Мы шли по его
грязным улицам, мимо закопченных мрачных домов, отовсюду дул ветер.
Он бросался под ноги, запихивал за пазуху и за ворот гимнастерки холод,
сырость.
Втягивая головы в плечи, сутулясь, мы торопились со станции к
штабу партизанского движения Карельского фронта, который был
расположен в деревянном, тоже до черноты прокопченном доме. Ночевали
в длинном одноэтажном бараке. До войны это ^ было, по-видимому, какоето общежитие. К вечеру в одной большой комнате нас, командиров и
комиссаров, собралось человек шестнадцать...
Утром 10 сентября в красном уголке началось совещание. Открыл его
член Военного совета Карельского фронта начальник штаба партизанского
движения генерал-майор С. Я. Вершинин.
Многих командиров и комиссаров отрядов я знал по майскому
совещанию, на котором был обобщен опыт партизанской войны за зиму
1942/43 года и разработан план боевых операций в тылу противника на
лето и осень 1943 года.
Во вступительном слове генерал-майор Вершинин говорил о боевых
действиях партизанских отрядов. Смелые удары их по гарнизонам и
коммуникациям противника заставили финское и немецкое командование
усилить охрану флангов своих войск, тыловых гарнизонов и особенно
коммуникаций и мостов. Потом генерал познакомил присутствующих с
планом боевых действий отрядов на зиму 1943/44 года.
После перерыва было предоставлено слово командиру отряда
«Красный партизан» Фаддею Федоровичу Журиху. Не торопясь, к столу
подошел человек высокого роста, худощавый, чуть-чуть сутуловатый, в
темной гимнастерке, подпоясанный широким офицерским ремнем, с
пистолетом в кобуре. Он пригладил светло-каштановые волосы,
внимательно оглядел присутствующих и без вступления сразу начал
рассказывать, как его отряд, насчитывающий семьдесят девять человек,
разделившись на две группы, в ночь на 4 июля разгромил на территории
Финляндии два гарнизона противника—в Миллах- Виенвара и в поселке
Хюрю. Я слушал, не сводя глаз с Фаддея Федоровича. Уж очень похожи
были и по замыслу, и по исполнению наши операции. Когда Журих
закончил и пошел от стола в зал, я так был захвачен его рассказом, что не
слышал, как генерал пригласил Данилу Алексеевича Подоплекина.
И только когда раздалось знакомое покашливание, я увидел его.
Грудь Подоплекина уже в ту пору украшали два ордена Красного
Знамени.
Его отряд «Полярник», рассказывал Данила Алексеевич, действовал
небольшими группами — по двадцать пять — тридцать человек: в то время
как одна группа взрывала мост на шоссейной дороге через реку
Тенниёйоки, другая громила гарнизон на разъезде железной дороги
Кандалакша—Куолаярви. Партизаны этой группы истребили 40 солдат и
офицеров, сожгли 2 склада с боеприпасами, 2 казармы и 27;
железнодорожных вагонов.
Потери партизан были Незначительны — один убит и один ранен.
А третья группа, опять-таки в эту же ночь, взорвала только что
построенный мост длиной 70 метров, пустила под откос железнодорожный
эшелон с боеприпасами и истребила 78 вражеских солдат и офицеров.
Я слушал затаив дыхание: «До чего же здорово». Я был рад за
Данилу Подоплекина. Мы уже успели познакомиться, когда ехали в
Беломорск. Его отряд дислоцировался на неких слюдо-разработках, на
Кандалакшском направлении, по соседству с нами.
Генерал предоставил слово мне.
Я был самым молодым из всех присутствующих на совещании
командиров не только по возрасту, но и по стажу и опыту партизанской
борьбы...
Заикаясь, робко начал я свою речь, почему-то думая, что меня сейчас
кто-нибудь из матерых командиров перебьет вопросом или репликой. Я
боялся поднять глаза, а когда, наконец, глянул в зал, увидел
внимательные,
Заинтересованные,
доброжелательные
лица
присутствующих. Стало легко.
Подводя итоги летним операциям партизан Карельского фронта,
Сергей Яковлевич Вершинин сказал, что боевые действия всех 18
партизанских отрядов общей численностью свыше 1600 человек нанесли
значительный урон противнику.
За лето 1943 года партизаны истребили и взяли в плен 1357 солдат и
82 офицера.
—
58 «наших» офицеров, — толкнув меня в бок, шепнул комиссар.
Разгромлено 12 вражеских гарнизонов, уничтожено 37 казарм. Ведя
«рельсовую войну», народные мстители совершили пять крушений
воинских поездов, взорвали три железнодорожных моста...
—
А вот тут толика и моей работы,—улыбаясь, тихонько сказал
Данила Подоплекин.
—
Положим, не только твоя толика, но и моя, — также улыбаясь,
заметил сидевший рядом командир отряда «Большевик» Георгий
Артамойович Калашников. Его отряд базировался вместе с отрядом
Подоплекина на Кандалакшском направлении.
В заключение генерал рассказал нам, что усилившийся размах
боевых действий партизан вызвал большую тревогу вражеского,
командования. Об этом свидетельствовали и материалы, и письма,
захваченные партизанами. Там так прямо и было записано:
«Партизаны — не обычные фронтовики. Это хорошо обученные,
отборные люди, а по их действиям можно предполагать, что каждое
задание строго проработано перед его выполнением. Например,
документов у убитых не найдено ни разу. Особенно нужно отметить
хорошую подготовку в преодолении препятствий, применение к местности
и умение избегать быть обстрелянными даже в том случае, если они
обнаружены и по ним открыт огонь
Действия чаще всего дерзки. Офицеры находятся почти всегда
впереди. Если отряд обнаружен, он начинает быстро оттягиваться назад,
чтобы не попасть в плен и не дать противнику ценных сведений».
Полны тревоги были и письма солдат. Так, старший сержант Л. 8
июля 1943 года писал жене:
«У нас теперь очень беспокойные дни, так как русские все время
партизанят. Скоро предстоит отпуск, но в такие дни не хочется ехать. Ведь
там, в тылу, можно скорее попасть в руки русских»,
Комиссар что-то спешно записывал себе В блокнот. Я вопросительно
поглядел на него.
—
Надо об этих письмах ребятам на базе рассказать,— тихо
ответил он.
А генерал тем временем продолжал:
—
Солдат 5 июля писал своей матери:
«Теперь все время находимся в походах. Не дают нам покоя эти
партизаны... Хотя бы мне остаться в живых и попасть домой, но, наверное,
домой попаду только в «демисезонном пальто» (т. е. в гробу)».
Зачитав несколько документов, генерал еще раз сказал о конкретных
задачах, стоящих перед отрядами на осень 1943 года и зиму 1943/44 года.
Обращалось Особое внимание на сбор разведывательных данных о
продвижении войск противника, его оборонительных сооружениях.
—
Видимо, и наш фронт готовится к наступлению,—
.прокомментировал заключительные слова генерала Подоплекин.
Поздно вечером закончилось совещание. А на другой день мне был
вручен боевой приказ, согласно которому уже 28 сентября 1943 года
отряду надлежало выступить в тыл врага. В полдень, тепло простившись с
командирами карельских отрядов, мы отправились на вокзал, чтобы
выехать в Мурманск...
Сейчас, стоя на перроне, я вспомнил письмо сестры Дуси, у которой
жила моя семья. Сестра писала:
«Ты знаешь, дорогой братец, у нас сейчас на всех предприятиях
города, а также и в домах, царит атмосфера Дружбы, спаянности и
взаимного уважения.
Твоя жена и сынишка здоровы. Скучают по тебе и ждут. Мама тоже
здорова. Хорошая она у нас, добрая, сердечная, хотя и ворчунья о всех
нас очень беспокоится. Чтобы как-то помочь фронту, она почти ежедневно
ходит в госпиталь и целый день
проводит с ранеными. Она очень гордится, что еесын защищает
Родину, и об этом часто рассказывает в госпитале.
Пиши хоть немножко и о себе, и о Коле Ефимовском — то, что можно,
конечно. Мы поймем...»
На станции Сорокская, где поезд стоял полчаса, мы увидели около
соседнего с нами вагона двух военных моряков — капитана 2 ранга и
капитана 3 ранга.
—
Это же Стариков, командир подводной лодки, — заметив мою
заинтересованность, сказав подошедший Сергей Демьянович Куроедов,— а
вот кто второй, не знаю. Но ничего, сейчас узнаем. Пойдем, я тебя познакомлю.
Моряки, прогуливаясь, шли вдоль вагонов в нашу сторону: Когда мы
встретились, Сергей Демьянович остановился протягивая руку кавторангу,
заговорил дружелюбно, как со старым знакомым;
—
Здравая желаю, Валентин Георгиевич! Вы меня не помните?
Куроедов!
—
Как же, как же, помню, здравствуйте! По-моему, Сергей
Демьянович?
—
Точно так,— проговорил Куроедов.—Знакомьтесь, это Смирнов
Александр Сергеевич, командир отряда «Большевик Заполярья».
—
Стариков Валентин, — моряк, мягко улыбаясь, протянул мне
руку. — Слыхал о ваших партизанских походах, рад .познакомиться. А это
мой товарищ по службе, Табенкин.
—
Яков, — проговорил т о т . О ч е н ь рад, очень рад.
—
Я тоже.
В то время походы вражеским берегам экипажа подводной лодки под
командованием Старикова были известны далеко за пределами области. В
тылу и на фронте люди знали, что многие вражеские корабли нашли свою
могилу на дне Баренцева моря от торпед этого героического экипажа.
Поэтому я действительно был рад счастливому случаю и смотрел на
Старикова с нескрываемым любопытством и обожанием.
Дежурный по станции подошел к висевшему у стены вокзала
колоколу, .трижды дернул за кусок болтающейся веревки.
—
Заходите к нам, Валентин, и вы, Яша, мы в соседнем вагоне, —
пригласил я.
Спасибо, заходите и вы к нам, будем рады,— Стариков,
повернувшись, пошел к своему вагону.
Я вскочил на подножку. Паровоз хрипло и протяжно загудел, вагон
дёрнулся, вздрогнул, медленно пошел...
Когда мы 20 сентября вернулись из Беломорска на нашу высоту,
вместо уютной, обжитой землянки увидели расчищенную воронку от
авиабомбы. Рядом валялись остов металлической койки и куски железной
печки — все, что осталось от землянки и от нашего имущества.
Больше всего мне было жаль своих дневников и оружия. В землянке
оставались не только наши автоматы, но и прекрасное охотничье ружье
«Франкота», малокалиберный охотничий карабин с оптикой, пистолет,—
все это безвозвратно погибло.
—
Ефимовский, подойдя к воронке, как всегда, вытер вспотевший лоб,
молча достал из рюкзака топор, поплевал на руки...
—
Ну что ж, товарищ командир! Начнем сначала. Нет, фрицы, нас
вам до скончания века не разбомбить!
А произошло вот что.
День 14 сентября на нашей базе начался как обычно. После подъема
Молодежь бежала к речке, сбрасывала рубашки и, фыркая и ухая,
плескалась в студеной воде. Кто постарше—степенно умывался под
самодельным умывальником либо в прозрачной лужице родничка, которых
на нашей высоте было несчётное множество.
Погода на редкость была хорошая. Из-за видневшейся вдалеке
Вулвары, будто застланное дымом, поднималось солнце. Вся высота сперва
как бы покраснела, а потом зазолотилась, заискрилась на камнях и
лужицах воды. От реки и озера, розовея, поднимался туман.
Группа партизан, предводительствуемая Тимофеем Крамсковым, из
Отряда «Советский Мурман», подталкивая друг друга, громко смеясь,
направилась в баню.
Давно уже были сняты ночные патрули, и лишь у «большого камня»,
что был выше землянок, маячила фигура дозорного. Вот оттуда-то и
донеслось громкое, тревожное: «Воздух! Воздух!»
Сколько-нибудь ощутимого действия сигнал этот не произвел. К
полетам разведывательных самолетов привыкли. Но вот из-за сопки
появилась низко летящая «рама». Из землянок торопливо начали выбегать
люди с винтовками и карабинами, на ходу лязгая затворами.
Колтаков — в этот день он был дежурным по отряду— скомандовал:
—
Всем в лес, укрыться! Будник — с пулеметом к «большому
камню»!—И сам направился к штабной землянке. Оттуда вышли Семенов и
Сычков.
«Рама» летела не очень высоко, захлопал одиночные винтовочные
выстрелы. Самолет, разворачиваясь, начал заходить на новый круг,
ложась на правое крыло. Теперь уже дружно открыли ружейный огонь со
стороны землянок отряда «Советский Мурман», застучал пулемет Будника.
Закончив разворот над нашим лагерем, самолет выровнялся, и от
него отделилось две бомбы. Когда затих грохот разрывов, партизаны
услышали мощный рев моторов: со стороны Мурманска на высоту шло
восемнадцать «юнкерсов».
Партизаны бросились подальше в лес, укрылись между большими
камнями, разбросанными , по всей высоте. Самолеты с резким воем и
свистом пикировали, строча пулеметами. Потом заухали взрывы. С треском
лопались вековые деревья,поднятые взрывами камни градом сыпались на
землю. Кто-то громко закричал. Испуганно заржали кони. Почти всегда
неподвижные, тут они проявили
удивительную резвость и вскачь
разбежались по всей высоте.
Услыхав ружейную стрельбу и гул первого самолета, Крамсков
высунул голову из-за двери предбанника и тут же захлопнул ее.
—
Ну, что там?— спросил его Воронов.
А, ничего. «Рама» летает, а ребята палят по ней,— ответил он,
наливая в таз теплой воды.
Но когда один за другим грохнули два взрыва, парильщики
выскочили в предбанник... Наскоро одевшись, Крамсков и Воронов
ринулись к болотистому берегу озера. Удар взрывной волны швырнул
Крамскова прямо в озеро. Перевернувшись в воздухе, он упал в воду, стал
погружаться, коснулся спиной каменистого дна. Подняв над водой голову,
увидел берег, кружащиеся, над высотой самолеты. Сознание вернулось.
«Отмель»,— подумал Крамсков и, встав на четвереньки, заспешил к
берегу, скользя и спотыкаясь на камнях. Добравшись до берега, он, не
вылезая из воды, держась за сук ивы, пролежал до конца бомбежки.
Сбросив бомбовой груз, самолеты ушли. Наступила напряженная
тишина.
«Отбой тревоги!.. Отбои воздушной тревоги!..» — по-’ слышалось
сразу в нескольких местах. Отряхиваясь от песка и хвои, партизаны
спешили к землянкам, с трудом перелезая через поваленные деревья.
Первое, что сразу все заметили, — огромную дымящуюся воронку на месте
командирской земляйки — КП, как ее называли в отряде.
—
Хорошо, что командир с комиссаром отсутствуют,— глядя на
Семёнова, сказал Сычков.— Разнесло бы их вместе с землянкой. Они ведь
тоже, как и мы с тобой, обычно никуда не уходили из землянки во время
воздушной тревоги.
—
Колтаков! Проверить личный состав, осмотреть территорию и
доложить. А я схожу к соседям, узнаю, что там у них, — распорядился
Семенов и пошел в сторону отряда Куроедова.
Первое, что он увидел там,— разрушенная прямым попаданием
столовая. Неподалеку от штабной землянки, где сейчас Семёнова встретил
начальник
штаба
отряда
Власов,
ему’
показали*
двухсотпятидесятикилограммовую неразорвавшуюся авиабомбу. Дежурный
по отряду доложил Власову, что из личного состава нет Крамскова и
Воронова. Подошедшие партизаны первого взвода рассказали, что
Крамсков и Воронов остались в бане допариваться, а они, одевшись к
началу бомбежки, успели убежать в лес.
Несколько человек во главе с командиром взвода Анатолием
Казариновым побежали к бане. Она была целехонька. Заглянули вовнутрь
— никого. В предбаннике на скамейке лежало нижнее белье. Стали искать
поблизости, заглядывая под поваленные ели, вывороченные взрывами
камни и пни. И тут Паня Шорохова увидела на краю воронки, наполовину
уже залитой водой, торчащие из грязи сапоги.
—
Идите скорей сюда! Он здесь! — позвала она.
Подбежавшие партизаны быстро разбросали землю,
вытащили из воронки Воронова. Он был еще жив, хотя и без
сознания. Обе руки и нога были перебить осколками, сильно кровоточили.
Его перенесли в землянку, обмыли, сделали перевязку. После уколов
Воронов очнулся. В груди у него было Обнаружено несколько осколочных
ранений. Вскоре Воронов скончался.
—
Крамскова первым увидел Казаринов, бросился к нему, раздвигая
прибрежные кусты, схватил за плечи, вытащил на берег.
—
Тише, тише, Толик, бо спина дюже болит, —: прошептал
посиневшими дрожащими губами Крамсков.
—
Тимоша, ты не ранен?— нагнувшись к самому лицу, спросил
Казаринов.
—
Ни, помоги, Толя, мине до бани добраться, бо дюже поостыв в
той проклятой воде,— дрожа всем телом, пролепетал Крамсков.
Подоспевшие партизаны подняли Крамскова, взяли под руки, к он,
еле передвигая ноги, зашагал к бане.
—
Чертов фриц, не дав попариться, купаться заставил,— пробовал
шутить он и вдруг, выпрямившись, как будто вспомнив ЧТО-ТО очень
важное, с тревогой в голосе спросил:— А Воронов? Воронов где? Он же
следом за мной бежал?
—
Нашли, Тимофей, Воронова, ранен он,— ответил Казаринов.
Крамскова отогрели и веником, и спиртом, увели в землянку: ему был
прописан постельный режим.
В нашем отряде потерь не было, если не считать полдесятка легких
осколочных ранений, нескольких ушибов от падающих Камней да царапин.
Семенов собрал командный состав, поставил задачу:
Улучшить маскировку лагеря. Собрать все разбросанные
взрывами бомб, заготовленные на зиму березовые веники, которые,
соответственно уложенные в стороне от лагеря, имитировали землянки.
(На них-то фашисты и обрушили свой удар.)
Определить укрытия для каждого взвода и организовать в
случае
необходимости
ружейно-пулеметный
огонь
по
самолетам
бронебойно-зажигательными патронами.
Заготовить лес, для строительства КП,
До поздней ночи партизаны маскировали землянки, закрепляли
расшатанные кровли, подсыпали на них землю, вставляли выбитые стекла.
Разговаривали мало, каждый думал об одном: «Кто мог так точно сообщить
немцам расположение наших отрядов? Кто?»
Следующий день начался, как и предыдущий. Только люди успели
позавтракать, как раздался крик наблюдателя:
—
В-о-з-д-у-х!
Теперь уже партизаны выбегали из землянок, прихватив оружие, и
спешили в укрытие, заготовленное личным составом каждого взвода еще с
вечера.
Воздух опять задрожал от рева Множества самолетов. Впереди строя
«юнкерсов» снова летел, «фокке- вульф», та же самая «рама». Десятки
стволов нацелились по самолету, но... он миновал нашу высоту и пошел на
«Ударную». Вслед за ним 17 летевших «юнкерсов» один за другим
пикировали на расположение 82-го пограничного полка, в точности
повторяя вчерашнюю карусель.
После отбоя тревоги партизаны похоронили Воронова...
ПАРТИЗАНСКАЯ СВАДЬБА
Декабрь 1943 г.
На мерзлую землю валил снег. Деревья на скатах нашей высоты
запушило, и они стояли, не смея шевельнуться под тяжестью белых
покрывал. После обеда налетел порыв ветра, поднял снег сперва с
деревьев, а затем и с земли и понес его на землянки, заметая двери и
окна, Похожие на амбразуры.
Мы с комиссаром сидели и обсуждали пока еще начерно написанное
им полит донесение. Открылась дверь, морозный воздух белыми клубами
покатился от порога
к столу, но, наткнувшись на пышущую жаром
железную печурку, сник, испарился.
— Разрешите войти, товарищ командир?
Плотно закрывая за собой дверь, вошел в землянку. Григорий
Колтаков.
Рядом, чуть-чуть сзади, как бы прячась за ёго спину, стояла
раскрасневшаяся с мороза Аня Драгунова, санитарка отряда.
—
Проходите, садитесь. Слушаю вас, — озадаченный совместным
приходом Колтакова и Драгуновой, приглашаю их к столу.
—
Постой, мы ненадолго,— смутившись, говорит Колтаков и
вопросительно смотрит то на меня, то на комиссара.
—
Выкладывай, раз пришел,— ободряюще говорит комиссарМы с Анютой любим друг друга и решили пожениться, товарищ
командир, так вот просим разрешения.— На мгновение он смутился. — И
еще просим узаконить Наш брак, если это, конечно, возможно,— совсем
уже не в своей манере, а волнуясь и заикаясь, проговорил Кол- j таков и
через плечо глянул на Аню. Опустив глаза, вся вспыхнув, теребя полу
фуфайки, Аня молчала.
Пока я, опешив от столь неожиданной просьбы, приходил в себя,
комиссар предложил молодым раздеться, усадил их к столу.
Аня Драгунова пришла в отряд 13 июля 1942 года. Пятью днями
позже прибыл к нам Гриша Колтаков. Все эти полтора года они были
неразлучны. Он — командир, взвода. Она—санитарка в этом взводе. Они
пройми бок о бок свыше трех тысяч километров по тылам врага, деля голод
и холод, горе утрат и радость побед. И сейчас они сидели рядом. ,
Удивительно добрая, со скромной гладкой прической,
.с выразительными, широко открытыми темно-серыми доверчивыми
глазами, Аня смущалась. По ее лицу то и дело пробегал румянец. Крупные
белые руки лежали на круглых коленях крепких ног, на широких плечах
ладно сидела тщательно отутюженная, не раз стиранная гимнастерка,
обтягивая ее Высокую грудь и подчеркивая тонкую талию, перехваченную
ремнем. Она была той русской красавицей, на которую «заглядеться бы
каждый , не прочь».
Под стать ей был и Гриша Колтаков. По-юношески стройный, помужски сильный, решительный и смелый, " он был душой и мозгом своего
взвода. Многие бойцы были вдвое старше своего командира, но и они
уважали его. Уважали и любили. Да и было за что... Я вспомнил
декабрьский поход прошлого года.
Осунувшийся, почерневший на лютом морозе, Колтаков брал рюкзаки
и оружие у обмороженных, вдохновлял ослабевших... В этот же «ледовый
поход» рядом с Гришей неотступно была Аня. Она шла, сгибаясь под
тяжестью груза, взятого у раненых.
-Вперед они шли и в своих чувствах. Сперва подружились, потом
полюбили друг друга. Мужали и взрослели они сами, мужало и взрослело
их чувство. И это было чудесно.
Я сказал:
—
Ну что ж, друзья мои, это очень хорошо, что вы решили связать
ваши судьбы. Только вот как же мы все это оформим? Отпустить в Колу я
сейчас не могу, да и регистрировать вас там никто не будет, у вас ведь и
документов-то никаких нет.
— А зачем и Колу, товарищ командир? Мы здесь у себя во взводе
свадьбу справим, а вы нам справку дадите, что мы поженились, вот и
все,— проговорил уже без всякого волнения Колтаков.
—
Есть, командир, идея!—хлопнув себя по лбу, воскликнул
комиссар.— Свадьбу справим всем отрядом, а вот насчет справки... Дело
не в справке, конечно,— в раздумье он на минуту замолчал.
—А вы их приказом ожените, раз уж они не могут потерпеть до конца
войны,—вставил свое словечко до этого молча сидевший на койке
Ефимовский.
—
А что, комиссар, это, пожалуй, идея. Женитьбу оформим
приказом, свадьбу отпразднуем всем отрядом,— еще не зная, надо ли это
делать, проговорил я.
—
Правильно! Конечно, приказом, это будет покрепче загса.
«Приказываю женить Колтакова на Драгуновой» — здорово, черт побери!—
И комиссар удовлетворенно рассмеялся. Заулыбались и жених с невестой.
—
Давай, Николай, по случаю состоявшегося сватовства накрывай
стол. Впервые такое событие в отряде...
—
Это и хорошо, что впервые, не дай бог — зачастят,, воевать
некогда будет. Свадьбы справлять да приказы писать,— не то в шутку, не
то всерьез проговорил Ефимовский.
—
Что-то у нас Аня-то молчит, надо бы, и согласие невесты
спросить, как ты думаешь комиссар?— я обращался больше, к Драгуновой,
чем к комиссару.
—
Если бы я не была согласна, я бы не пошла к вам,— глядя в
пол, ответила она.
—
Аня, ведь у тебя мать в Мурманске, ты с ней-то
посоветовалась?— спросил комиссар.
— Мама эвакуирована в Пензенскую область, я ей писала, и она
ответила, что согласна.
—
А ты, Колтаков, поставил хоть в известность своих родителей?
Да, конечно, товарищ комиссар, вот у меня и письмо с собой.
Батя с фронта вернулся, ранен был тяжело, в колхозе сейчас заправляет.
Пишут, что благословляют, только бы дожил я до победы.
—
Вы не удивляйтесь,— мы с командиром обмозговываем, как
лучше сделать, а поэтому и знать все хотим. В любви участвуют двое, а вот
когда возникает третья» новая! жизнь, здесь уже налицо общественный
интерес.
А у вас тоже, поди, скоренько появится новая жизнь.
—
Что вы, товарищ комиссар,— снова застеснявшись, тихо
проговорила Аня — Мы с Гришей до конца войны в отряде будем, если,
конечно, не убьют.
Ефимовский разложил на столе немудреную закуску, положил
фляжку, уселся рядом с Колтаковым, заулыбался:
—
С женишком хоть рядом посидеть, а то сам-то забывать стал
свою свадьбу, и Настя чего-то не часто снится.
.
Комиссар налил в кружки.
—
Многие от женитьбы и семейной жизни ждут только счастья да
праздников, забывая, что будней-то в нашей жизни больше. Желая вам
счастья, Гриша и Аня, я хочу, чтобы будни не омрачили вашей любви. За
ваше счастье!
Договорились, что свадьбу отпразднуем 31 декабря — под Новый,
1944 год. Главным распорядителем и организатором свадебного и
новогоднего празднества был предложен Роман Алексеевич Булычев. Мне с
комиссаром
отводилась
роль
посаженых
родителей.
Приглашаем
начальника штаба Павла Константиновича Семенова и Романа Алексеевича
Булычева. Последний не на шутку озадачен:
—- Ведь надо и помимо нормы что-то дать.
До Нового года оставалась неделя. Семенов с Ефимовским взялись
обеспечить к столу либо лося, либо оленя. Булычев, покряхтев, согласился
«изыскать» дополнительно по 100 граммов. На том и порешили.
Свадьбу ждали с нетерпением, как ждут большой праздник. Каждый
хотел быть в числе приглашенных. Накануне началась деятельная
подготовка: чистили и латали одежду, брили бороды — у кого они росли,
стригли друг друга тупыми ножницами «под польку» и «под горшок».
Девушки обряжали невесту, что-то мастерили из марли. Со стороны
отрядной кухни тянуло вкусным запахом варившегося в банном котле
студня из лосиных ног и головы.
Дверь землянки второго взвода то и дело открывалась, и оттуда
вырывался приторно-тошнотворный запах спирта и парафина. Там, в
«колтаковском закутке», как звали отгороженный угол командира взвода,
производился «жми дави». Делалось это просто. Из металлической банки
ложкой выскребали на тряпку смесь парафина и спирта и начинали
выкручивать живительную влагу, оставляя парафин сухим. Так вот и
делали «партизанский коньяк»— в двадцать четыре оборота, выдавливая
через тряпку спирт и разбавляя его' брусничным соком.
—
В день свадьбы утро было холодное и морозное, ветер уныло свистел
в оголенных ветвях Деревьев, колючая поземка обжигала лицо. К обеду
мороз спал, пошел снег.
Все, кто был свободен от караулов и секретов, шли в землянку к
разведчикам. В дверях стоял с полотенцем, через плечо Иван Чеканов и
приглашал заходить. В землянке на месте временно разобранных нар были
установлены столы, оставлено было и место для танцев. Когда народу
собралось много, шафер Чеканов (как это и полагается, с полотенцем
через плечо) с поклоном, широким жестом руки пригласил дорогих гостей
к столу.
Мы с комиссаром в качестве посаженых родителей ждем жениха с
невестой. А вот и они: открывается дверь, в окружении молодежи входят
разодетые, торжественные Гриша и Аня. Рядом с Гришей шествует его
дружок, командир, первого взвода Степан Кочеров. Аню сопровождает
Шура Артемьева.
Жених и невеста поклонились земным поклоном сперва посаженым
родителям, затем всем гостям. Чеканов подвел нас к столу.
—
Дорогие товарищи, друзья! Мы собрались на не обычное
торжество, на первую в нашем отряде партизанскую свадьбу. Гриша
Колтаков чей голос вы не раз слышали в самой гуще боя, не знавший
страха в бою и усталости в походе, и наша санитарка Аня Драгунова,
которая очертя голову всегда шла или ползла туда, где слышался стон
раненого, чтобы разделить с ним жизнь и смерть,— решили соединить свои
руки и сердца, чтобы вместе идти по жизни. У нас нет загса, но я полагаю,
что приказ, скрепленный партизанской печатью и нашим единодушным
одобрением, будет достаточным основанием, чтобы загс после победы
оформил их бракосочетание. Слово для зачтения приказа имеет начальник
штаба Павел Константинович Семенов.
Встал Семенов, внимательно всех .оглядел, начал читать:
«ПРИКАЗ
Высота 137,2
30 декабря 1943 года
Принимая во внимание взаимную любовь и желание Колтакова Г. М.
и Драгуновой А, Е. вступить в брак и учитывая согласие их. родителей,
бракосочетание санитарки Драгуновой Анны Емельяновны и командира
взвода Колтакова Григория Митрофановича—благословляем.
Приказываю:
—
Считать с 31 декабря 1943 года Колтакова Г. М. и Драгунову А.
Е. мужем и женой. Приказ после войны предъявить в загс как документ для
регистрации брака.
—
Замкомандира по.МТО Булычеву Р. А. по случаю свадьбы
выдать личному составу по 100 граммов спирта- и приготовить
праздничный ужин.
—
Поздравляем командира взвода Колтакова Г. М. и санитарку
Драгунову Д. Е. с законным браком и желаем им много лет счастья,
твердости и мужества в бою с ненавистным врагом.
Командир п/о «Большевик Заполярья»
Смирнов.
Комиссар п/о С е л е з н е в .
Высота 137,2 «Партизанская»,
30 декабря 1943 года».
Все присутствующие горячими аплодисментами одобряют приказ...
Как и везде на свадьбах, сперва робко, а потом смелее раздаются
крики:
—- Горько! Горько!
А когда молодожены целуются, кто-то под поцелуй выкрикивает:
«Жениху и невесте быть сто лет вместе!» Людской шум, подогретый
первыми «чарками» спирта, выпитыми за молодых, за их здоровье,
нарастал с каждым часом.
Наши радисты устроили сюрприз. Взяли у пограничников динамик,
установили его в землянке—и вот в разгар свадебного веселья, в качестве
подарка, включили радио. Знакомый голос Диктора сообщал об освобождении наших городов.
А когда стрелки часов сошлись на цифре 12, все присутствующие
встали из-за столов, поздравляя новобрачных и друг друга: «За победу! За
нашу Родину!»
Пошли минуты нового, 1944 года.
А утром на построении отряда был зачитан новогодний приказ № 12
от 1 января 1944 года. 3 нем подводились итоги боевых действий отряда за
1943 год, ставились задачу на 1944 год: Заканчивался приказ словами:
«Слава народным мстителям — передовым людям нашей Родины! Вечная
память погибшим в боях за честь, свободу и независимость нашей Родины
партизанам: Андрееву, Пикалову, Игумнову, Ковалеву, Потлатенко, Кожину, Новинскому, Ситову, Маничеву, Утицы ну, Макарову, Рязанову!»
Партизаны замерли в строю, даже пар от дыхания людей на
морозном, воздухе застыл легким облачком над строем.
ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКОВ
Июль — август 1944 г.
В самом начале июля подполковник Бетковский вручил нам боевой
приказ, согласно которому наш отряд в составе пятидесяти пяти человек
22 июля выступает в поход.
Мы изучили приказ с командным составом, обсудили задачи на
партийном и комсомольском собраниях, составили список участников
предстоящего похода.
Вместо выбывшего в распоряжение обкома Павла Константиновича
Семенова и Владимира Ивановича Спрыгина начальником штаба был
назначен Иван Владимирович Сычков, моим заместителем по разведке —
Иван Андрианович Петухов из числа ленинградских партизан, прибывших
на пополнение.
В составе разведвзвода под командованием Чеканова и политрука
Шумилова к походу готовились обстрелянные, закаленные ветераны:
Лукьянов, Злобин, Голубев, Янкевич, Гречко, Зигарин, Кузнецов,
Мяконьких, Митяев, Попов, Деревцов, Беликов и переводчица Мотя Афанасьева. Взвод КолТакова был сформирован из двадцати человек. В его
составе былк также ветераны отряда: Татарских, Булычев, Будник,
Ротатый... Командир взвода Кочеров возглавил группу в составе восьми
человек: политрук Орлов, бойцы Шляхтов, Ихолайнен, Рощин, Собачкин,
Кузьмин, Кротов.
Перед нами была поставлена задача: выйти на основную магистраль
в район Лаанила, Вуотсо, Корваннен
и, устраивая засады, уничтожать живую силу, технику и транспорт
противника.
...На восьмые сутки отряд подошел к шоссе Рованиеми — Петсамо в
районе Наутси—Ивало. Здесь оно охранялось тщательным' образом.
Завалы и просеки с сигнальными ракетами-сюрпризами и—как установила
разведка — патруль. Он проходит вдоль дороги в отдалении одного-двух
километров через два-три часа. Правда,
патруль немногочислен
уничтожить его для нас большого труда не составляло. Но где-то недалеко
был гарнизон, откуда, патрульные, налегке выходили в дозор. Кроме того,
уничтожив патрульных, мы обнаружим себя, и тогда основная задача —
взрыв моста и разгром вражеской колонны — может сорваться, ибо
каратели пойдут по нашему следу до тех пор, пока не выпроводят нас за
границу, либо навяжут бой, наделают нам раненых, постараются окружить
и уничтожить,
А по шоссе, как бы дразня нас, двигались колонны автомашин. Мы
это слышали, особенно когда было тихо или ветер тянул со стороны шоссе.
Нет-нет, любой ценой надо выйти на шоссе необнаруженными!
Из состава отряда выделяю диверсионную группу Кочерова, даю ему
подрывника-минера Рощина. Задача группы: выйти на шоссе южнее
Наутси, взорвать мост, взять «языка». Мы, чтобы отвлечь на себя
внимание карателей, начнем действия раньше.
Проводив Кочерова, мы скрытно сменили свое месторасположение.
Сейчас мы находились в 10—12 километрах от большого озера. На карте
пунктиром к нему со стороны Ивало — Вуотсо была указана проселочная
дорога, а на юго-западном берегу — рыбацкие избы. Северо-восточный
берег, если верить карте, был необитаем.
Что, если рискнуть пройти самым берегом озера и все-таки выйти к
шоссе?.. Патруль, видимо, доходит до озера, покурит и уходит обратно. Вот
в это время и можно самым урезом, а то и просто по воде, не оставляя следов, проскочить к шоссе. Это предложение поддержали и Трошин, и
Сычков.
Отряд повернул на юг. В полдень сделали большой привал на берегу
неспешно бегущего ручейка. Место было ровное, кругом шумел сосновый
бор, лишь вдоль ручейка кое-где росли тонкие, ажурные березки. Их
молочно-белые стволы делали лес светлей, приветливей.
—
Береза — не угроза, где стоит, там и шумит,— проговорил
Ефимовский, снимая рюкзак.
До озера было недалеко. К вечеру уходил в разведку Чеканов.
—
Задача, Иван, такая:; скрытно выйти на берег озера, разведать
— нельзя ли самым берегом озера пройти к дороге. Сперва хорошо
понаблюдать, нет ли рыбаков. Ни в какой бой не ввязываться!
Все ясно, товарищ командир! Разрешите взять с собой четырех
человек: Лукьянова, Янкевича, Кузнецова и Мяконьких? Ребята отличные,
ходят как тени.
—
Не возражаю, действуй!
Вскоре отправилась в разведку и группа Сычкова: Шумилов, Злобин
и Голубев. Они пошли в сторону дороги —найти в этом районе дозорную
тропу, установить характер завалов, периодичность движений и
численность патруля.
На душе у меня было тревожно. Труден путь по незнакомым местам,
но трижды труднее—по чужой земле... Пройдено более .двухсот
пятидесяти километров, объект рядом, а вот как к нему подойти? Один
неверный шаг, случайная встреча — и все насмарку... Но, кроме «озерного», другого варианта выхода на шоссе пока ни у кого не было.
Возвратился Сычков. Дозорная тррпа в километре от нас. По ее
восточную сторону местами на рогульках из веток и сучков в 10—15
сантиметрах от земли протянута тонкая проволока от телефонного,
кабелька, ее концы соединены с сигнальными ракетами или с чекой
гранат, привязанных к дереву.
—
Хитро сделано,— пояснил Сычков. И добавил:— Хорошо, что у
Голубева глаз острый, разглядел проволоку. Час тому назад на юг прошел
.патруль — одиннадцать человек. Все без рюкзаков. У семи автоматы, у остальных — винтовки. Похоже, что возвращались, потому что шли без
настороженности, с разговором.
В это время сквозь шум сосен со стороны озёра донеслись
автоматные очереди.
—
Неужели Чеканов ввязался? — кусая губы, проговорил
комиссар.
— Николай, обойди взводы, передай: приготовиться к бою! Усилить
наблюдение!
Ефимовский тут же метнулся к лежащим в круговой обороне
партизанам.
—
Сычков, возьми оставшихся здесь разведчиков и выдвигайся
навстречу Чеканову.
...День близился к концу, но июльское солнце еще ярко светило, с
болота тянуло опьяняющим ароматом едва видимых отсюда душистых
белых соцветий багульника.
Николай Кузнецов настороженно шел в головном дозоре, легко
ступая по земле, устланной ковром отцветающей черники и голубики.
Разведчики держались поближе к болоту, чтобы не оставлять следов.
Впереди меж уходящих в небо сосен поблескивало озеро.
-В некотором, отдалении, чуть-чуть, правее Кузнецова, так же легко
ступая, шел его друг и напарник по разведке Виктор Мяконьких.
Николай остановился, к. чему-то прислушиваясь, поднял руку над
головой. Мяконьких сразу же продублировал условный сигнал: «Прошу
командира вперед».
Чекайов. неслышно подошел к Николаю. Лукьянов и Янкевич
остались в отдалении, слившись со стволами сосен.
—
Может, я ослышался, но мне показалось, что прямо со стороны
озера донесся какой-то металлический звук и вроде дымком пахнуло,—
тихо прошептал Николай.
—
Послушаем,— еле уловимым движением губ ответил Чеканов.
Он, не отходя с места, поворачивал голову то влево, то вправо... Стоявшие
на прежнем месте Лукьянов и Янкевич все это время не шелохнулись.
Кругом было тихо.
—
Смотреть надо в оба, не исключено, что на озере
живут
рыбаки. Двигайся не торопясь, почаще слушай,
Коля.— И кивком головы Чеканов дал команду двигаться.
Николай еще осторожнее продвигался вперед, прячась за деревьями
и кустами. Озеро было совсем близко. Оставалось перейти небольшую'
полянку с островками розового иван-чая. Перед полянкой он постоял, послушал. Дойдя почти до ее середины, оглянулся. Из леса выходил
Мяконьких...
И в это время ударили автоматы...
«Это не „Суоми”», — уже падая, отметил Николай. Он тут же открыл
огонь. Справа, захлебываясь, застрочил автомат Мяконьких.
«Надо вернуться к лесу»,— решил Николай и попробовал, не
отрываясь от земли,- ползти назад. Резкая боль в ноге заставила его
вскрикнуть. Он схватился, за ногу повыше колена, рука была в крови...
«Ранен в ногу... Когда же это?» И тут он увидел, что по ту сторону
поляны до самого болота полукругом в лучах заходящего солнца
поблескивали каски.
«Немцы! Щюцкоровцев в касках я что-то не встречал... Да,
несомненно, немцы. И много, очень много.
Разведчики, чтобы дать возможность Кузнецову отойти в лес,
открыли дружный огонь.
Николай оглянулся, к нему полз Мяконьких. «Куда он, убьют же!»—
мелькнула мысль, и, превозмогая боль, кусая до крови губы, Кузнецов
пополз к нему навстречу. Тупо ударило в бедро...
Они встретились в десяти метрах от спасительного леса.
—
Коля, ты ранен?
—
Да, в ногу. И в бедро...
—
Иван, помоги!— крикнул Мяконьких.
Лукьянов ужом ринулся к ребятам. Они подхватили
Николая под руки: «Терпи, Коля»,— и, прижимаясь к земле, потянули
его к опушке.
В это время немцы поднялись и с улюлюканьем ринулись на
разведчиков...
Давай,
гады,
давай!—встав
на
колено,
Лукьянов
с
остервенением бил длинной очередью.
Ткнувшись головой в землю, упал один, подпрыгнул и тут же рухнул
другой. Лукьянов встал, бросил гранату, потом еще. Чуть правее то же
сделал Чеканов. Каратели залегли, опять открыли стрельбу.
Сзади наступающих послышались крики, команды и ударил миномет.
—
Командир, нас обходят .слева,— доложил Янкевич.
—
Вижу! Николай, идти можешь?
—
Нет, не смогу, командира
—
Я его унесу,— Лукьянов сменил диск в автомате, подполз к
Николаю, попытался поднять его.
—
Не трогай меня!— теряя на миг сознание, взмолился Кузнецов.
—
Не трогай его, Иван. Я ему успел жгут наложить, не переставая
стрелять, сказал Мяконьких.
Кольцо вокруг них могло вот-вот замкнуться. Кузнецову было
непонятно: почему медлит Чеканов? И тогда, беря в руки автомат, он
крикнул Чеканову:
—
Отходите! Скорее! Я вас прикрою!
'Чеканов медлил... Ясно, сейчас окружат, сомнут, а затем по следу
ударят по отряду. Но Николай!..
—
Да скорее уходите!..
Все - уходите! — теперь уже закричал, еще больше бледнея,
Кузнецов.
—
Скорей, ребята! Я— с ним!— И Мяконьких одним рывком
бросился к Николаю.
Тот заскрипел зубами:
—
Уходи, Витя... Я один...
—
Десятка полтора карателей поднялись и, стреляя на ходу,
ринулись за уходившими в глубь леса разведчиками.
—
Дадим им жару, Коля!— азартно крикнул Мяконьких. И стал
бить длинными очередями.
Немцы опять залегли, поползли назад, таща за собой раненых.
Николай оглянулся. В просвете меж деревьев мелькнул и скрылся за
бугром Лукьянов — он узнал его по мощной широкой фигуре.
«Значит, успели»,— с облегчением подумал Николай.
Недалеко от них в небо, шипя, взлетела ракета. Стрельба
прекратилась.
Каратели, окружив оставшихся партизан, решили взять их живыми.
Молчали и разведчики. Они понимали, что чем дольше задержат немцев,
тем больше шансов у Чеканова предупредить отряд.
Мяконьких подтащил за лямку поближе рюкзак, развязал его, вынул
оттуда две гранаты, мешочек с запасными патронами.
—
Достань, Вйтя, и мне.
—
Русс, здавайс!— закричали каратели.
А ты подходи да возьми! Узнаешь, как брать комсомольцев! помальчишески, звонко крикнул в ответ Мяконьких. Теперь он торопливо
—
хватал рядом лежащие камни, сучья деревьев и укладывал их сбоку
Кузнецова, стараясь сделать Подобие окопа.— Ты, Коля, смотри за
поляной, а я — за лесом, а то оттуда подойдут
Немцы, действительно, пошли именно оттуда. Мяконьких, тщательно
прицелившись и выждав, когда передний выскочил из-за дерева, ударил
короткой очередью, уложил двоих: «Вот так-то!» Крича и ругаясь,
каратели поднялись и, сжимая кольцо, перебежками двинулись на них.
Кузнецов и Мяконьких стреляли безостановочно.
—
Коля, у меня все патроны!- крикнул Мяконьких.
Тот судорожно продолжал нажимать на спуск, но
его автомат тоже замолчал.
—
Витя, подай мне гранату! Не эту, противотанковую. Подпустим
ближе,— прошептал он обескровленными губами.
—
Угу!— мотнул головой Мяконьких, вынимая чеку из гранаты Ф-1
и подвигаясь вплотную к другу.
Каратели, почти не прячась, двинулись к месту, где залегли
разведчики, с каждым шагом сжимая кольцо. Когда они были почти рядом,
Мяконьких, чуть привстав, бросил гранату в медленно идущих из леса
немцев. Несколько человек рухнуло на землю.
' Теперь у них осталась одна граната — противотанковая. Враги со
всех сторон плотным кольцом шли на истекающих кровью партизан.
Увидели двух юных разведчиков, лежавших плотно прижавшись друг к
другу, загалдели, бросились к ним. И тогда рванул чеку Николай...
Вместе с грохотом взрыва оборвалась короткая, чистая и ясная,, как
утренняя заря, жизнь Вити Мяконьких — семнадцатилетнего комсомольца
из совхоза «Индустрия»— и Николая Кузнецова.
Кучка гитлеровцев, оставшихся в живых, с бешенством колола
штыками изуродованные взрывом, бездыханные тела партизан...
Передо мной стоял запыхавшийся, побледневший Чеканов. Он долго
молчал, потом, обернувшись в сторону озера, с глухой болью сказал:
—
Коля Кузнецов и Витя Мяконьких из разведки не вернулись,
товарищ командир... Мы напоролись на засаду. Прикрывая наш отход,
ребята погибли. Карателей много, не меньше сотни. Идут по нашим следам.
На озере база карателей, судя по всему"— они ждали нас.
Стало тихо-тихо.
Как и все мои товарищи, я подумал о Мяконьких, о Кузнецове.
Я хорошо знал семью Коли Кузнецова, дружил с его отцом —
Александром Ильичом. И сейчас у меня вдруг заныли ноги, заболело в
груди. Как я скажу Александру Ильичу и Екатерине Николаевне о гибели
их единственного сына? Эта мысль на какое-то время парализовала мою
волю. Меня, никто не тревожил. Все молчали и ждали.
Потом подошел комиссар и, как всегда тихо, спросил:
—
Что будем делать, командир?
—
Все будет хорошо, комиссар. Мы еще отомстим,— ко мне
вернулась привычная злость.— Сычков! С разведвзводом вперед, азимут
60. Два часа будешь идти не останавливаясь. С отрядом связь зрительная.
Колтаков! (Подошел всегда невозмутимый Колтаков.) Пойдешь, Гриша, со
своим взводом замыкающим. Держи наготове Будника с пулеметом. О
появлении противника по следу доложить немедленно. В удобных местах
след заминируешь. Комиссар будет с твоим взводом,— я глянул на
комиссара, он согласно кивнул головой.— Оставьте кое-что на месте
привала, создайте картину поспешного бегства.
Комиссар вопросительно поглядел на меня.
—
Будем думать на ходу, а на привале обсудим,— ответил я.
И отряд двинулся на восток.
Этот марш-бросок продолжался безостановочно в течение двух часов.
Пока карателей не было. Но что они появятся — никто не сомневался.
Чтобы противник, бросившись за нами, убедился в том, что -мы ушли на
свою территорию, принимаем решение: небольшой группе, человек в
восемь — десять, уйти на базу, имитируя выход всего отряда. Для этого
Роман Алексеевич Булычев и политрук Татарских через двадцать минут
после, привала поведут группу тем же азимутом, оставляя след за весь
отряд. «Следить» будут до высоты 725. А дальше уйдут в горы. А чтобы
каратели все-таки видели следы, будут спускаться ночью с гор и в долине
Лотты разжигать по три, — четыре костра. Потом — снова в горы:
Три костра через день,— повторил я.— Не доходя линии пикетов
свернете в долину Яурийоки и выйдете на девятую либо десятую заставу.
На границе отсалютуйте. Пусть каратели думают, что партизаны ушли.
Комиссар и Сычков одобрительно смотрели на меня.
—
Чеканов и Колтаков, возьмите у всех, кто. пойдет с Булычевым,
взрывчатку. Роман Алексеевич, дашь Чеканову часть патронов и все
противотанковые гранаты. Отряд выступает вслед за Булычевым. Обойдите
всех, кто болен, отправьте с Булычевым. Командирам взводов — дать по
два человека Булычеву.
Через полчаса трогаемся в путь, а у первого ручья прощаемся с
группой Романа Булычева. С ним ушли двенадцать человек, в том числе
его брат Петр, Цветков, Ротатый. Нас осталось тридцать два.
Пройдя с километр вниз по течению каменистым руслом ручья, мы
выбрались на берег и рассыпным строем азимутом 285 двинулись к, шоссе.
Под утро вышли на реку Кокслаутаннен. Остановились на большой
привал. Для многих место знакомое: в августе прошлого года группа
Сычкова взорвала мост через эту реку. Изнуренные переходом, партизаны
молчали. Особенно плохо выглядели новички.
Комиссар подошел к ним:
—
Устали? Ничего — это только первые триста километров тяжело.
(Ребята, ничего не поняв, вытаращили глаза.) А другие триста, что назад
идти будем,— уже легче. Рюкзаки будут пустые, шагай да шагай, да еще
немножко подгонять будут, на рысь перейдем.
Все заулыбались.
—
Шутки шутками, а сейчас, пока разведчики подходы к дороге
ищут, надо отдохнуть,, подкрепиться, а потом такую баню фашистам
устроим, что жарко будет., Спросите наших «стариков», ойи-то уж это
знают,— поддерживаю комиссара.
Сычков, вернувшись из разведки, доложил:
Мост охраняется часовым. На левом берегу около моста две больших
полуземлянки-полубарака. На подступах к мосту окопы, колючая
проволока в один ряд, перед проволокой мины. В одном бараке живут
солдаты, другой Пустует. По эту сторону дороги дзот, тоже пустой.
Часовые сменяются на мосту через два часа. Пока я наблюдал, часовой
дважды побывал в землянке, Солдаты ходят к речке за водой и умываться,
ходят без оружия. Машины следуют колонной с головным и тыловым
охранением, которое идет в отрыве от колонны метров на двести — триста.
«Мост расположен вблизи гарнизона Лаанилан-Тул- лиасема. Его
охрана размещена в землянке, в непосредственной близости от моста.
Значит, из второй землянки ушли преследовать нас,—думал я, слушая
Сычкова.— Да и патруль прошел за шесть часов всего один раз и ушел в
гарнизон. Поэтому и пустуют дзоты. Чувствуется размагниченность и в
охране моста и подступов к шоссе».
Нам всем очень хотелось верить, что враг бросился за группой
Булычева — Татарских.
—
Ловушка, да не слишком замысловата— говорит комиссар.
—
Волк — хитрый зверь, а попадает на простую приманку, —
отвечаю я.
—
Незаметно с этой, восточной, стороны к мосту и близко не
подойти. Все вырублено и расчищено, а с запада кустарник не тронут,—
продолжает разговор ходивший вместе с Сычковым в разведку Трошин.—
Можно вдвоем пересечь дорогу, подальше от моста, пройти той стороной к
берегу и, подкараулив, когда часовой отвлечется либо уйдет с моста,
вплавь, используя течение, добраться до моста и заложить заряды. Мост
ничем не отличается от старого, а старый-то я сам взрывал; когда все
будет готово, я крякну!— Он замолчал, глядя на меня.
Предложение было принято. Бесстрашный, уравновешенный Трошин,
инструктор минно-подрывного дела лейтенант Гаврилов и неутомимый,
обладающий тонким слухом и острым зрением разведчик Янкевич, уложив
в *мешки тол, выждав удобный момент, перебежали на ту сторону шоссе.
Теперь надо только ждать. Потянулись минуты... часы... Вокруг было
тихо. Палило солнце, свирепствовали комары. Я, комиссар и Сычков
формируем засаду, уточняем места расположения групп, их задачи.
Чеканов, Шумилов, Лукьянов, Гблубев, Злобин, Загарин, Деревцов и
Беликов— в центре засады. Они наносит первый и основной удар по
колонне.
С севера Колтаков с группой в десять человек блокируют землянки и
прикрывают возвращение подрывников. Сычков, Мошников, Митяев и
Попов прикрывают действия Чеканова с юга. Комиссар с радистами Борисовым и Рощиным — нас с тыла. Я с Ефимовским и Артемьевой— на КП, в
центре засады.
...Подрывники, скрытые зарослями, вышли к самому берегу реки.
Сняв сапоги, Трошин и Гаврилов не спускали глаз с медленно
шагавшего часового... С юга подошли автомашины. Перейдя мост, они
остановились напротив землянки. К ним вышли несколько солдат. Из
задней машины, громко хлопнув Дверцей, выпрыгнул шофер. К нему
подошел часовой с моста, и, о чем-то оживленно разговаривая, они
направились в сторону землянки.
П о р а ! — к и в н у л головой Трошин, и они, опустившись в воду,
двинулись Вниз по течению с мешками тола, укрытыми травой и зелеными
ветками. Вот и густая, прохладная, спасительная тень от нависшего над
головой моста.
Профессия партизанского подрывника, так же как и профессия
разведчика,— самая рискованная, она требует точности действий,
предельной осторожности, ловкости, быстроты...
Подрывники и не заметили, как резко изменилась погода. Это часто
бывает, на Севере. Туча закрыла солнце. Ослепительная молния,
прочертив зигзаг над мостом, с оглушительным грохотом расколола небо.
Грянул гром, по деревянному настилу моста забарабанил дождь.
Послышались шаги убегающего в землянку часового.
Заложив заряды под правобережные опоры и вставив в отверстия
толовых шашек взрыватели, Трошин тихонько крякнул дважды по утиному.
Янкевич сквозь шум дождя услыхал это «кря». Слышал этот условный
сигнал и выдвинутый почти к самому проволочному заграждению,
замаскировавшийся за кучей; хвороста и сучьев Митя Беликов/ Он-то и
продублировал сигнал Трошина.
Получив сигнал, что мост готов к взрыву, я дал команду занять места
в засаде. Место для засады было не совсем удобное: низина, шоссе хорошо
просматривалось лишь на север — в сторону моста, а на юг — только до
поворота. Лес вдоль шоссе был вырублен и сучья сожжены. Лишь кое-где
кочки, поросшие багульником и голубичником вперемешку с кустиками
полярной березки. Этим и воспользовались партизаны. В нашей практике
это была первая засада дневная, вернее на исходе дня.
'Каратели, идя по следу группы Булычева, стягивали группы и
команды, перекрывали проходы между озерами в надежде уничтожить нас,
а мы находились в ста метрах от землянок с фашистами.
Через десять минут партизаны были в засаде. ,Не успела занять
своего места группа Сычкова как. послышался шум, а, затем из-за
поворота выскочила крытая серым тентом автомашина. Это было совсем
неожиданно. Одиночные машины на шоссе были редкостью. Ее решили не
трогать. Она промчалась на мост, скрылась вдали.
Спустя несколько минут, теперь уже с севера, из-за моста,
послышался нарастающий гул моторов.
—
Дизеля,— шепнул мне Ефимовский.
Машин было больше десятка. Вот первые достигли моста, прошли
его, поравнялись с группой Чеканова. Он крикнул: «Огонь!»
Ударили шесть автоматов. Одна из машин перевернулась поперек
дороги, другая с ходу налетела на первую. Загрохотали, взрывы гранат.
Размалеванный под зебру мощный грузовик, крутнув задом, пихнулся в
кювет, задрав кверху груженный какими-то металлическими траками
кузов. Кабина загорелась; сраженный автоматной очередью, из кабины
вывалился убитый шофер. Идущая следом крытая машина резко
затормозила, ударилась в загоревшийся грузовик.
Лукьянов вскочил, пробежал несколько шагов. вперед, бросил
противотанковую гранату в беспорядочное скопление машин — гулкий
взрыв, в воздух полетели части разбитых взрывом кабин, детали моторов,
несколько автомобилей вспыхнуло.
—
Это вам за Колю Кузнецова! За Виктора!— стреляя, Лукьянов с
криком шел на машины. Лицо искажено ненавистью, глаза блестели.
Остановить его сейчас ничто не могло.
Выскочив на полотно дороги, он в упор бил короткими очередями по
бегущим и ползущим гитлеровцам и все твердил:
—
Это вам, гады, за моих друзей! Я вас, гадов, как крыс,
уничтожу!
Пули, шипя и свистя, летели над его головой, шапку сбило с головы,
распахнутая гимнастерка порвана, грудь в крови... Он шел навстречу
выстрелам, крикам и бил, бил короткими и длинными очередями, и никому
не было пощады.
—
Шумилов, помоги Лукьянову!— скомандовал Чеканов. Тот
ринулся на дорогу, догнал Лукьянова, схватил за плечо:
— Назад, Иван! Приказ командира!— и, падая в кювет, увлек за
собой Лукьянова.
Стрельба стала стихать. Немцы, которым удалось уйти в лес, бежали
без оглядки.
—
Прекратить огонь!— редким голосом дал команду Чеканов.
Машины полыхали, как факелы.
...Подрывники вылезали на берег, царапая руки, лицо ветками
кустарника. Мокрые от дождя лица сияли...
Гаврилов держал сейчас судьбу моста в левой руке, обернув тонкую
парашютную нить, выкрашенную в зеленый цвет, вокруг указательного
пальца.
—
Виктор, к командиру! Доложи, что все готово,— шепотом
приказал Трошин.
Янкевич шмыгнул, прячась между кустами, в лес. Но он не прошел и
двух десятков шагов, как, перекрывая шум затихающего дождя, на дороге
раздался дружный треск автоматов. Один за другим грохнули гранаты.
Янкевич присел, по привычке огляделся. Там, где был мост, пылал огонь.
Трошин с Гавриловым видели проскочившую с юга одиночную
автомашину и ждали: вот-вот загремят
выстрелы. Ведь за первой
машиной, как правило, должна следовать колонна... Но засада молчала. И
тут они увидели приближающуюся к мосту колонну грузовиков. Но теперь
они шли с севера, со стороны, поселка Лаанилан- Туллиасема.
Гаврилов вопросительно поглядел на Трошина, как бы спрашивая:
«Рвать.?». — «Нет!»— мотнул головой тот.
Первые машины уже грохотали по настилу моста.
«Одна, две,
три»,— лихорадочно считал Трошин. Перед мостом оставалась одна,
последняя... И в это время на дороге загремели автоматы...
—
Рви, Володя,— уже не таясь, крикнул Трошин, от прилива крови
стало жарко.
Последний грузовик был уже на середине моста. Гаврилов, подобрав
шнур, легко рванул его на себя. Поддавшись одним концом «на дыбки»,
ломая опоры и балки, мост рухнул в воду, увлекая за собой грузовик.
Янкевич все еще сидел, когда к нему подбежали Трошин и Гаврилов.
«К дороге, ребята!» И они двинулись навстречу бою.
...Когда мост рухнул и перед засадой Колтакова оказалось только две
машины, он крикнул: «Огонь!», разряжая свой автомат и досадуя, что
остальные успели проскочить мимо его группы к Чеканову.
Ударили автоматы Михаила Щляхтова и Анатолия Голубева. Как бы
опробуя пулемет, полоснул очередью по кабине последнего грузовика
Кирилл Будник. Уцелевшие немцы в замешательстве выпрыгивали из
машин на дорогу, пытались бежать в лес, по ту сторону дороги, но и там
падали под выстрелами группы Трошина.
—
Гранаты!— скомандовал Колтаков и первым бросил гранату в
кузов одной из машин.
Она тут же вспыхнула, и черно-бурые клубы дыма, шлейфами
потянулись над дорогой. .
Услыхав звуки стрельбы ППШ, Колтаков дал команду: «Прекратить
огонь! Там наши!». Стрельба стихла, на дорогу выскочил Янкевич,
закричал:
—
Это я, ребята!
За ним показались мокрые, грязные, улыбающиеся Трошиц и
Гаврилов.
Вдоль дороги с северной стороны реки от взорванного моста застучал
пулемет, солдаты побежали к окопам и к дзоту, но путь им преграждал
огонь пулемета Будника. Было похоже, что Кирилл Хотел как можно скорее
расстрелять весь запас патронов,— с такой неистовостью он бил
длиннющими очередями по тому берегу реки. Я поднял бинокль и поглядел
в сторону гарнизона Лаанилан-Туллиасема. Оттуда одна за другой в нашу
сторону мчались машины с солдатами.
...Мы уходили прямо на восток. Патрульная тропа осталась позади.
Там вдали дымил в развалинах мост, полыхал на дороге костер.
Вконец измученные переходом, мы вышли на десятую погранзаставу,
расположенную на берегу Яврозера. Было удивительно даже ветеранам,
как это можно, не маскируясь, жечь костры, варить грибы, громко разговаривать, лежать на согретом июльским солнцем песке, В окружении
молодых партизан, первый раз участвующих в походе, сидел похудевший,
с заострившимся носом, обросший бородой какого-то неопределенного
цвета, комиссар и неторопливо говорил:
—
Вот кончится война, пройдут годы, вам сейчас по семнадцать —
восемнадцать лет, а будет по тридцать, а то и по сорок, и будете вы
рассказывать на комсомольских собраниях или на пионерских сборах о
наших партизанских походах. Так вот не забудьте сказать, что коммунист
Коля Кузнецов и комсомолец Витя Мяконьких жили интересами и духом
нашего тяжелейшего, но, героического времени.
Он поднял голову и взглянул в серьезные похудевшие мальчишеские
лица:
—
Они ведь знали, что идут на верную смерть. Знали, что никогда
не увидят своих родных, близких и подругой, конечно, не думали, что их
подвиг будет жить в памяти нашего народа. Они просто помогли отряду
выполнить задачу и многих из нас с вами спасли от гибели...
...Кочеров, получив приказ, отделился от отряда, перевалил на
другую сторону горы Кивипя и спустился со своей группой в ущелье, еще
полное прошлогоднего снега. В конце ущелья из-под снега бежал звонкий
ручей, по его берегам зеленела трава, чуть поодаль цвела брусника.
Легким свистом остановил группу, усадил всех перед собой:
—
Вот что, ребята, мы теперь одни, нас мало... От нас сейчас
вдвойне требуется выдержка и дисциплина.— Он внимательно вглядывался
в лица бойцов; на него глядели добрые, какие-то Мирные и в то же время
мужественные лица.— В общем, я хочу, чтобы вы знали: нам сейчас можно
рассчитывать только на самих себя.— Он замолчал.
—
А ты, командир, за нас не беспокойся, не подведем,— сказал
Кузьмин.
—
Вот и хорошо. Тогда вперед! Шляхтов направляющим.
И группа бесшумно пошла на запад.
В первую разведку на шоссе Кочеров ходил со Шляхтовым, оставив
остальных в трехстах метрах от дороги. Моста на этом участке дороги не
было, да и место для засады было неудобное. Поэтому, вернувшись под
утро из разведки, он отвел труппу подальше и устроил дневной привал.
Отдохнув, к исходу дня вышли к поселку Польякайнен.
Проведя разведку, Кочеров установил, что все дома в поселке
совершенно пусты, жителей никого нет. Вдоль дороги идет телеграфнотелефонная линия связи в двенадцать проводов. В полусотне метров от
дороги — высоковольтная линия электропередачи. Через реку, протекающую поблизости от поселка, перекинут деревянный мост. Длина—
пятнадцать метров, .высота—два с половиной. Середина опирается на
рубленую деревянную опору-бык. Мост никем не охраняется.
Кочеров решил устроить засаду.
Рощин и Кротов, заложив весь заряд тола под центральную опору
моста, протянули леску к кустарнику, росшему по берегу реки,
замаскировались. Неподалеку от них между двумя валунами залег
политрук группы Орлов. Он должен был взорвать линию телеграфно-телефонной связи и прикрыть отход группы.
У дороги залегли Шляхтов, Кузьмин, Собачкин, Ихолайнен. Их задача
— разгромить автоколонну. Чуть позади расположился и сам Кочеров.
Отсюда он хорошо видел мост и шоссе, идущее через поселок.
Порывы ветра раскачивали деревья, шелестела листва.
На дороге было светло, и тихо. Но вот с севера послышался
нарастающий гул машин. Кочеров машинально глянул на часы 3 часа 35
минут. К мосту приближались два крытых грузовика, за ними плавно и
бесшумно катилась искусно расписанная маскировочными узорами
легковая машина.
Кочеров дал сигнал Рощину начинать. Через мост, не снижая
скорости, проскочила первая,потом вторая; когда на мост въехала
легковая — грохнул взрыв. Она перевернулась вверх колесами, рухнула в
реку. Рощин бросил ей вслед противотанковую гранату.
Застучали автоматы, под колеса и в кузова машин полетели гранаты.
Гитлеровцы выскакивали из машин и с перепугу бежали навстречу своей
гибели — прямо под огонь партизан.
С севера подошли еще четыре грузовика, точно такие же, как и
первые два. По-видимому, это была одна колонна. Они остановились в ста
— ста пятидесяти метрах от моста. Спешно выскакивали солдаты и с ходу
открывали огонь вдоль дороги, по партизанской засаде.
«Шнелль!.. Шнелль!- слышались крики из-за моста;— Форвертс!
Форвертс!»
Кочеров в два прыжка перебежал к Рощину и Кротову, и они втроем
перенесли огонь на солдат, которые сосредоточивались на том берегу
реки.
Но что это?.. С юга дробно ударил немецкий пулемет. Кротов,
обхватив голову руками, ткнулся лицом в землю, застонал.
—
Саша, ты ранен?—спросил.Рощин.
—
Не знаю, чем-то больно по голове стукнуло.
—
Товарищ командир, с юга подошли четыре грузовика и
высадили солдат,— доложил Шляхтов.
—
Кротов, идти сможешь?— спросил Кочеров глядя на бледное,
обескровленное лицо Кротова.
—
Смогу!
—
Пора и ноги уносить. Кузьмин, помоги Кротову, перевяжем в
лесу! Миша, уходите,— Кочеров махнул рукой Шляхтову.
Партизаны по одному, прячась в кустах и складках местности,
отходили в лес. Стрелял сейчас только Орлов. Но вот и он смолк.
Раздался взрыв: догоняя своих, Орлов взорвал линию связи.
Выйдя на северный скат горы Полоня, сделали привал. Сменили
повязку Кротову.
— Рощин, заминируй, на всякий случай,, след!— дал команду
Кочеров.— Ты, Михаил Васильевич, будешь все время с Кротовым, от него
ни на шаг,— обращаясь к Кузьмину, продолжал он.—Петр Григорьевич,
будешь замыкающим на все время похода.
—
Есть замыкающим!— ответил Орлов.
До войны Орлов работал в Мончегорске. Был он на редкость скуп на
слова. Свое назначение политруком диверсионной группы воспринял, как
и всегда, молча. В походе молча помогал ребятам и самое тяжелое брал на
себя. И сейчас роль замыкающего он понимал так: «Если каратели
догонят, костьми лечь, а ребят заслонить!». В его кармане всегда лежала
«про запас» граната Ф-1, а в рюкзаке «на всякий случай» припрятана противотанковая. О ней никто не знал. Еще на базе, завернув в запасную
портянку, он ее бережно уложил на дно рюкзака.
И группа двинулась в путь. Пока действовало возбуждение,
вызванное боем и удачной операцией, шли быстро. Лишь улыбка при
взгляде друг на друга выдавала желание поговорить.
Но через несколько часов безостановочного и сравнительно быстрого
хода дали себя знать усталость и голод. Бойцы все чаще спотыкались, да и
Кочеров сам чувствовал, как его клонит ко сну... Он выбрал густой сосновый молодняк и, расположив всех по кругу, приказал:
—
Спать! Всем спать! Я и Рощин на посту. Через два часа нас
сменят Орлов и Ихолайнен, затем Шляхтов и Собачкин.
Людей было мало, можно было на посту держать по одному человеку.
Но Кочеров понимал: вторые сутки без сна, усталость предельная, один
человек даже не заметит, как заснет. А вдвоем — надежнее...
—
Товарищ командир, ты меня забыл?—глядя вопросительно,
проговорил Кузьмин.
—
Нет, Михаил Васильевич, не забыл. Ты присматривай и помогай
Кротову. А сейчас отдыхай.
Многих бойцов своего взвода Кочеров уважительно звал по имениотчеству и не только потому, что они были почти вдвое старше его,— нет,
он искренне уважал иХ как своих старших товарищей, советовался с ними.
В его взводе царила атмосфера дружбы, взаимного уважения и готовности
прийти на помощь друг другу.
После десятичасового отдыха Кочеров повел свою группу берегом
Лотты. У группы осталась еще задача: взять «языка» из дома отдыха.
Местность была знакомая справа возвышалась высота «Аппендицит». На
ней, по сравнению с прошлым годом, прибавилось радиомачт, появились
какие-то постройки и непонятные вышки.
Ночь была тихая и теплая. На небе — ни облачка. Лишь на северозападе, в «гнилом углу», у самого горизонта росла темная полоска.
Вдруг с «Аппендицита» одна за другой взлетели две красные ракеты.
Группа замерла. Кочеров поднял бинокль, стал внимательно рассматривать
высоту: «Неужели обнаружили?» Но никакого движения не было видно.
Только однажды что-то блеснуло на вышке.
—
Давайте отойдем вон на ту высотку и подождем,— предложил
Шляхтов.
Кочеров поглядел в сторону высотки, поросшей густым березняком.
—
Пошли, -- кивнул головой, v первым зашагал в ту сторону.
Два часа они лежали, выжидая. Кругом был лес. Стояла чуткая,
настороженная тишина. Восемь пар глаз напряженно всматривались в
пространство между стволами деревьев и кустарников, вслушиваясь.
Николо,
. Кочеров уже решил, что можно, пожалуй, двинуться дальше, и
поднял бинокль, чтобы еще раз оглядеть лес по ту сторону небольшого
болота, по своему следу, — и увидел карателей... Они шли развернутым
строем в пяти метрах друг от друга с автоматами и карабинами на
изготовку. Шли прямо на него... На какую-то долю секунды он даже
растерялся.
Но это было одно мгновение... Жестом подозвав всех к себе, он
полушепотом, спокойно, сказал:
—
Каратели идут на нас, их человек двадцать. Боя принимать не
будем. Отойдем. Все мины отдать Рощину, он заминирует высоту и наш
след —тиха и быстро.
Через полчаса, когда партизаны были уже далеко, они услышали
взрыв в районе оставленной высоты.
—
А ведь нас могли там и окружить,— вытирая мокрое лицо
пилоткой, проговорил Собачкин.
—
А мы в походе всегда окружены, — ответил Кузьмин. — И
сейчас кругом нас только враги, а до своих... Сколько до своих-то,
товарищ командир?
—
Километров двести пятьдесят, а то и все триста. Не будем
засиживаться, пошли!
Когда все встали, поправляя лямки опустевших рюкзаков, Кочеров
сказал:
—
Обратный путь тяжелый. Нас мало. Все мы устали. Вот поэтому
нельзя отставать. Особенно быть внимательными в густом лесу, в этой
чащобе чуть зазеваешься, потеряешь из виду впереди идущего — и все,
пиши пропало. Давайте постараемся сегодня подальше уйти. Каратели
теперь не успокоятся...
...Скудных запасов сухарей и пшенного концентрата Могло хватить
на два-три дня. А тут еще совсем «расклеился» Кротов, Головная боль не
проходила. У него взяли мешок, автомат, он шел «налегке». Шел, держась
все время за голову, лицо было бледно-желтым, лоб покрыт капельками
пота; затылок опух, от порыжевших в кровавой ржавчине бинтов исходил
неприятный, запах. А впереди сотни километров пути...
И они, эти сотни километров, были пройдены»
ЗАСАДА НА ШОССЕ
Осень 1944 г.
Весь путь от базы и до шоссейной дороги на участке Наутси — Ивало
отряд прошел 'без сколько-нибудь серьезных осложнений. Мы уже здорово
поднаторели в умении незамеченными проходить линию финских пикетов,
хотя на ней с каждым разом увеличивалось количество «сюрпризов» и
сигнальных ракет, хитроумно расставленных на нашем пути.
Зато финны заметно сдали. Они отлично несли службу, охраняя
немецкие тылы и фланги, в начале войны, а сейчас, в конце лета 1944
года, здорово поубавили в старании. Им, видимо, порядком надоела
служба интересам фюрера, да и чуяли они приближение разгрома
гитлеровских войск и здесь, на Мурманском направлении...
Шюцкоровцев мы били их Собственным оружием — внезапностью
передвижения, умением точно ориентироваться на местности. К этому и
многому другому мы добавили упорство и горячее стремление как можно
скорей разгромить ненавистного врага.
...Двести пятьдесят километров остались позади. Перед самой
дорогой, в трех — четырех километрах, сделали большой привал.
Погода была холодной и пасмурной. И не удивительно— сентябрь
давал себя знать. С утра в воздухе даже кружились снежинки. Деревья
стояли мокрые, нахохлившиеся. Но поднималось повыше солнце, и лес
светлел. Ночью с высоты, где расположился отряд, были видны узкие
полоски света от фар автомобилей, колонной двигающихся по шоссе.
Вернувшийся с разведки Чеканов доложил, что мост ночью охраняется,
хотя и находится вблизи гарнизона. Его охрана размещена в самом
гарнизоне.
Все идущие на север машины останавливаются перед гарнизоном, где
есть шлагбаум с контрольным пунктом. Двое солдат идут на мост,
осматривают его, затем пропускают через мост автомашины и возвращаются к шлагбауму на КП. Иногда днем вдоль дороги проходит патруль.
Бывает, что впереди колонны на некотором отдалении двигается
бронетранспортер или открытая "машина с солдатами. Одиночных машин
совсем нет. На север машины идут чаще с солдатами.
—
Иван Николаевич, а ты не «наследил» у дороги?— спросил
комиссар. — Днем патруль с собакой может обнаружить нас на дороге,
поднимет тревогу.
—
Нет, товарищ комиссар. А потом — патруль, ходит
«телефонкой», по тропе, а мы ее переходили по речке, водой. Да и к мосту
близко мы подходить не стали. Сколько надо тола для его взрыва —
Гаврилов и так определил.
К вечеру опять пошел мелкий холодный дождь. Наперегонки плыли
набухшие облака. В лесу опять стало сыро и сумрачно. Пожелтевшие
листья осыпались с деревьев и ложились на землю, прилипая друг к другуВместе с отлетающими листьями падали мелкие круглые семена.
Партизаны не вылезали из-под елок, где было суше и теплее.
—
Погодка-то самая наша, этой ночью надо выходить на дорогу, —
говорю я комиссару.
—
А не растеряем в темноте людей, командир?
—
Будем идти поплотнее, не потеряем. Не новички.
Уже стало смеркаться, когда я собрал командиров
взводов.
Гаврилов, Трошин, Рощин, Старков и Лукьянов взрывают мост,
пропустив предварительно колонну автомашин; Чеканов с шестью бойцами
располагается южнее центральной группы, пропускает колонну и уничтожает все, что окажется на дороге в момент действия центральной
группы, в случае необходимости прикрывает взрывников. Колтаков с
группой в десять человек— в центре засады, прямо за кюветом дороги, на
левом берегу ручья. Они первыми наносят удар по автоколонне, откуда бы
она ни шла. Ефимовский,- Беликов, Мирошниченко и Деревцов составляют
группу
захвата
«языка».
Располагаться
севернее
Колтакова,
в
непосредственной близости. После захвата «языка»— выходить из боя.
—
Кочеров с группой в семь человек прикрывает засаду с севера,
поддерживает группу захвата и прикрывает отход отряда.
Мой КП сразу же за группой Колтакова. Начало операции: первой
начинает группа захвата. Она открывает огонь, и это будет сигналом для
всех, в том числе и для взрыва моста. Выход из боя — две красные ракеты.
Чтобы не «клюнуть» на ракеты противника, который тоже иногда дает
красные ракеты, я повторю сигнал отхода через одну-две минуты.
Если кто ненароком отстанет, то первый сбор вот здесь — на этой
высоте. Задерживаться долго не будем. Второй сбор десятая застава.
Выступаем через час. Вопросы?
Сколько я могу взять тола во взводах?— спрашивает Гаврилов.
Командирам взводов — весь тол отдать подрывникам!
Выслушав указание о порядке следования и выхода на шоссе,
командиры расходятся по взводам.
Вскоре ко мне подошли Гаврилов и Трошин.
Мы решили, товарищ командир, мост рвать опять «на удочку»,
дайте нам свою леску с катушкой. До кустов от моста далековато, моей
лески может не хватить, особенно — если в темноте запутается, — говорит
Гаврилов.
Метод взрыва мостов «на удочку» нами был многократно опробован.
Он заключался в том, что под опоры моста закладывался заряд тола, сюда
же в общий заряд закладывалась двухсотграммовая толовая шашка от противопехотной мины с упрощенным взрывателем натяжного действия, а к
чеке взрывателя привязывалась леска; она тщательно маскировалась и
протягивалась в сторону от моста к сидевшему в засаде партизану. Когда
автомашины въезжали на мост, подрывник рывком лески выдергивал чеку.
Я достал из рюкзака катушку с леской, подаренную мне начальником
штаба отряда Владимиром Ивановичем Спрыгиным, и подал Гаврилову.
—
Самое главное — не обнаружить себя и пропустить машины, а
потом взрывать мост, — напутствую еще раз Гаврилова и Трошина.
—
Не беспокойтесь, товарищ командир. У меня и у Лукьянова есть
по противотанковой гранате, в случае чего — взорвем мост гранатами. С
боем, но все равно взорвем, — спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, ответил Трошин.— Не впервой!
Вместе с комиссаром обходим взводы. Все улажено, подогнано.
Ребята ждут команды. Настроение, как всегда перед боем: уж скорей бы.
Спускаемся- с высоты, цепочкой идем к шоссе. По просеке,
тянущейся вдоль шоссе с севера на юг, вьется тропинка, переплетенная
тугими узловатыми корнями деревьев: кое-где валяются кучи сухих
сучьев, в темноте они кажутся колючей проволокой.
Мы заминировали тропу.
Гаврилов с подрывниками повернули на юг, скрылись в темноте.
Перед самой дорогой, берегом небольшого ручья рос густой ельник, его
темная хвоя скрыла нас.
Откуда-то налетел резкий ветер, лес заскрипел, среди наступающей
тьмы и шума ни увидеть, ни услышать нас уже было невозможно. Особенно
это на руку было подрывникам. Заняв места в засаде, партизаны лежали у
дороги за деревьями, пнями, кустами, поеживаясь от сырости и холода, и
считали минуты...
Шел второй час, а машин не было. Ветер утих, пошел мелкий дождь.
Похоже, что начало светать;
—Машины— тихо передается по засаде.
Мне не видно, но я знаю, что сейчас головы всех повернулись на юг,
откуда послышался отдаленный шум. Колонна приближалась. Натужно
взревел мотор переднего грузовика. Из-за поворота, что был неподалеку
от засады, сверкая длинной цепочкой затемненных фар, шла колонна.
На какой-то миг мне даже показалось, что она остановилась и
машины стоят с зажженными фарами. Я со страхом пригляделся: нет,
движутся, это ровные интервалы между машинами создали такое
впечатление...
Казалось, грузовикам не будет конца.
В свете фар проскочила расписанная маскировочными узорами
легковая машина.
«Почему молчит засада? Нужно начинать!»
Отвечая на мой вопрос, громыхнул взрыв, за ним другой, третий,
затрещали автоматы.Когда первый грузовик поравнялся с Ефимовским, он встал во весь
рост и точно метнул противотанковую гранату под передние колеса.
Грузовик, прокатившись по инерции несколько десятков метров,
накренился набок, обволакиваясь черным дымом, Партизаны из группы
захвата бросились к нему. Первым подбежал Ефимовский. Он рванул дверцу, выволок из кабины шофера и, схватив его в охапку, потащил к лесу.
А в это время шквальный огонь партизан обрушился на колонну.
Бой разгорался по всей линий засады и особенно на левом фланге у
Чеканова. Туда,, согнувшись, побежал комиссар.
Над дорогой и лесом, клубясь и закручиваясь, поднимался черный
дым.
Резко потянуло тошнотворным запахом гари и бензина.
Взвились одна за другой две зеленые ракеты, а через короткий
промежуток — еще две.
С небольшой высоты по ту сторону дороги полоснула длинная
пулеметная очередь. Над нашими головами зажужжали пули.
Раздался взрыв — взлетел на воздух мост.
Гаврилов вместе с политруком Трошиным вели свою группу
параллельно дороге вдоль тропы. Когда до моста оставалось метров
пятьдесят, остановились, присев в прибрежных кустах. Дальше место было
голое.
Слева из-за моста время от времени доносились какие-то стуки,
иногда неясный говор и шум работающих автомобильных моторов. Впереди
поблескивало накатанное шоссе, взбегающее на мост. Рядом по
каменистому руслу журчала речушка.
Охраны на мосту не было видно, но совсем близко находился
шлагбаум и КПП с небольшим гарнизоном.
Гаврилов и его помощник Рощин взяли мешки с толом и самым
берегом реки поползли к мосту. Трошин, Старков и Лукьянов остались в
кустах, чтобы прикрыть их.
Не сделав и десятка метров, Гаврилов и Рощин увидели, как со
стороны шлагбаума к мосту, разговаривая, подошли три солдата, перешли
по нему на левый берег.
Один из них спустился к воде, заглянул под мост, затем поднялся к
стоящим у перил двум другим, что-то сказал. Они закурили, постояли
несколько минут, вглядываясь в сторону молчаливого темного леса, и,
поправив карабины за плечами, двинулись обратно.
Гаврилов только сейчас понял: это же Проверка, сейчас пойдет
колонна, надо спешить.
И они, обдирая локти и колени о камни, поползли вперед.
Вот и мост. Здесь можно осмотреться. Достав взрывчатку из
рюкзаков, подрывники аккуратно заложили ее под несущие прогоны моста.
К их счастью, мост был невысокий.
Заложив заряды и вставив взрыватель в отверстие запальной толовой
шашки, Гаврилов начал аккуратно привязывать к чеке взрывателя конец
лески. В это время донесся шум моторов.
«Бежать?!.. Поздно, заметят... Надо ждать».
Появилась неприятная дрожь в коленях и руках. Гаврилов сел,
плотно прижавшись спиной к холодной бетонной опоре моста. Рощин стоял
рядом, крепко сжав в руках автомат. С контрольно-пропускного пункта от
шлагбаума прямо на мост шла колонна автомашин.
Мост вздрогнул, по нему загрохотала первая, вторая, третья—
считали подрывники машины... И вдруг — скрип тормозов, машина
остановилась прямо на мосту.
«Немцы заметили засаду? Но почему не стреляют?»
Хлопнула дверца, кто-то вышел, громко ругаясь и сморкаясь.
Застучали каблуки по настилу моста, раздался смех, громкий говор...
Гаврилов почувствовал, как на спине, меж лопаток, появились
капельки пота. Он скосил глаза на Рощина: тот стоял, опершись спиной на
опору моста, губу плотно сжаты.
Гаврилов подобрал руками свободно свисающую леску, она
натянулась...
Но моторы взревели, тяжело набирая скорость, колонна двинулась в
сторону засады отряда.
Рощин только тут увидел натянутую леску и Гаврилова, с каким-то
необычным блеском глаз смотрящего на него.
А по мосту одна за другой грохотали машины. Их уже не считали.
Когда прошла последняя, Гаврилов отдал леску Рощину и сказал:
—
Иди берегом к Трошину и разматывай, а я подержу на всякий
случай. Здесь — маскировать не надо.
Рощин успел пройти половину пути, как раздались взрывы гранат,
автоматные очереди, дробь пулемета...
—
Наши дают фрицам прикурить, слышите?— сказал Трошин.
—
Рвать?— беря леску из рук Рощина, спросил догнавший его
Гаврилов.
—
Подожди, сейчас от шлагбаума ринутся на помощь, тогда и
рванем.
И действительно, через несколько минут солдат десять побежали к
мосту. Потом разделились на две группы и залегли на правом берегу реки.
— Рви!— проговорил Трошин.— Они мост пришли охранять.
Гаврилов потихоньку стал натягивать на себя леску. И вот, молнией
озарив все вокруг, полыхнул столб огня и дыма, потом раздался взрыв.
Партизаны прижались к земле: сверху посыпались обломки моста.
Трое солдат ринулись бегом к КПП. Лукьянов, Трошин и Старков
открыли по ним огонь.
Один из бегущих, споткнувшись, упал. Двое других, перепрыгнув
через кювет, скрылись в лесу.
...Когда Ефимовский перетащил взятого им шофера грузовика через
кювет, к нему подбежал Деревцов.
—
Давай, Коля, помогу.
—
Бери, Вася, его за ноги,— держа пленного под мышки,
проговорил тяжело дышавший Ефимовский.
И они потащили пленного к лесу. Когда до КП оставалось несколько
метров, Ефимовский попробовал поставить немца на ноги:
—
Давай, давай, фриц, становись на ноги, не придуривайся. В
сорок первом кричал небось: «Рус капут», а тут в штаны, наложил...
Но пленный не вставал. Тогда они с Деревцовым волоком дотащили
немца.
—
Товарищ командир, задание выполнил, «язык» взят,— бодрым
голосом отрапортовал Ефимовский.
Он нагнулся, встряхнул Пленного:
Ишь, чертов фриц, перепугался, аж на ногах не, стоит. Да стой же,
тебе говорю!
В небо взлетела зеленая ракета, я глянул на пленного и отшатнулся.
Его голова была изуродована взрывом, он был мертв.
—
Ты кого притащил?— спросил я Ефимовского.
Он поднял и опустил стукнувшуюся о землю мертвую голову
гитлеровца и кинулся к дороге.
—
Куда? Ложись! — скомандовал я.
—
Разрешите, товарищ командир, я другого возьму!
—
Поздно, Николай. Выверни у него карманы, может, документы
какие есть, и дуй к Чеканову.
Сунув мне пачку бумаг, Ефимовский, перебегая от дерева к дереву,
заспешил к группе Чеканова, где стрельба была особенно интенсивной.
От Колтакова ко мне прибыл Ротатый, запыхавшийся, расстроенный,
перепачканный землей и кровью. В руках он держал два немецких
автомата.
Что с тобой, Порфирий Артемьевич?
—
Колтаков приказав передать, шо фрицы, каже, с тылу Чеканова
обходють.
—
А почему кровь на лице? Ранен?
—
Ни, та пуля у камень як вдарить пид самым носом, вот вид цеи
каменюки и посекле лицо трошки.
Он вытер рукавом кровь и, повернувшись, хотел идти к себе во
взвод.
—
Не ходи, Порфирий Артемьевич, выдвинись немножко вниз по
ручью и наблюдай с юга. Оттуда должны подрывники подойти. Сейчас
отходить будем.
—
Шоб вин издох, той Гитлер, таку его мать,— ругаясь на чем свет
стоит, Ротатый взял свой рюкзак и скрылся.
А на шоссе гремел бой. Трещали выстрелы, рвались гранаты. Горела
цистерна с бензином, ухнула машина с боеприпасами.
Колонна почти вся была разгромлена, но немцы с задних машин,
опомнившись, начали организованное сопротивление. Я дал две красные
ракеты — сигнал к отходу; перезарядив ракетницу, повторил сигнал.
Группы начали отход. Я очень волновался за подрывников. Но вскоре
подошли и они. Гаврилов стал докладывать.
—
Слышал,
подробности
потом
расскажете.
Трошин
с
Лукьяновым— в головной дозор! — скомандовал я.
/В свете наступившего утра мы 'уходили форсированным маршем,
стараясь оторваться от противника, а потом уже «замести» следы. За
нашими спинами на шоссе слышались взрывы, пламя озаряло верхушки
деревьев.
Легко взобрались на лесистую сопку, заняли круговую оборону. Надо
было проверить, все ли здесь, не отстал ли кто, нет ли раненых. Да и
диски следовало набить патронами, достать последние гранаты из тощих
рюкзаков. .
Ребята вполголоса делились впечатлениями о бое, шутили. Вдруг ктото с притворной тревогой в голосе спросил:
—
Коля, а где же твой «язык»?
В, ответ со смехом заговорили:
—
Он «языка» без языка взял.
—
Язык-то у него был, да от взрыва гранаты немец со страху его
проглотил, ну и... подавился.
Партизаны, зажимая рты, захохотали. Было слишком опасно шумом
выдавать себя, фашисты могли организовать погоню по «горячим следам».
Но я ничего не стал говорить, мне и самому было смешно.
Только Ефимовский был грустным. Кто-то из ребят стал в «красках»
расписывать, как Ефимовский брал «языка». Остальные, перебивая друг
друга, дополняли.
Ефимовский был любимцем отряда. Даже новички знали: Николай
делился последним сухарем с ослабевшим от голода товарищем, брал на
себя в походе обязанности «бессменного» часового штаба.
—
Не горюй, Николай, возьмешь еще «языка». Только ты уж не
перестарайся. В крайнем случае, ноги перебей, а голову оставь целой,—
дружелюбно сказал комиссар. '
—
Личный состав весь в сборе, потерь нет, диски набиты. Гранат
осталось по одной на брата и лишь у некоторых «стариков» по две.
Противотанковых нет, мин всего шесть штук,— доложил Сычков.
—
А как с патронами?—с тревогой спросил комиссар.
—
По два диска зарядили, а больше нет.
Я взял Сычкова за плечи и, повернув на восток, сказал:
—
Видишь гору с отметкой 725? Бери взвод Чеканова, становись в
голову колонны и держи прямо на эту высоту. Азимут 45. К вечеру, Иван,
мы должны дойти до гор. Идти только рассыпным строем, следов не оставлять. Взвод Колтакова — замыкающим.
Мы снялись с привала и пошли. Впереди были тяжелейшие и
опаснейшие сотни километров.
Уже двадцать вторые сутки мы шли по горам, лесам и болотам,
запутывая и маскируя свои следы, стараясь избежать засады, не
ввязываться в бой с карателями или, что еще хуже, — с шюцкоровцами.
Наконец, мы — на нашей, уже обжитой за эти годы десятой заставе.
Комиссар, подставляя кружку под носик еще фыркающего, только что
снятого с костра чайника, заметил:
—
Когда-нибудь наши «сидоры» в музей повесят,
Он отхлебнул горячего кипятку, откусил кусочек сухарной ржаной
корочки и, держа ее во рту, как конфетку, продолжал:— А пока...
подтягивай ремень потуже, чтобы штаны не потерять; с отощавшей
задницы, и... топать, топать до базы, а до нее, как и до победы, надо
дойти.
—: Конечно, комиссар, теперь мы умнее стали, дойдем и до победы. А
ты веди дневник, записывай все. Это очень пригодится после войны,—
вставил я.
— При условии, если останемся живы,— вступил в разговор Сычков.
— Независимо от этого, Иван, дневник-то останется. А он нужен
будет не только для тех, кто останется жив после войны, а еще больше для
будущего поколения, чтобы оно знало, какой ценой нам давалась
победа,— закончил разговор комиссар.
На двадцать шестые сутки, вконец выбившись из сил, похудевшие и
обросшие, мы вышли на нашу базу. Послышались радостные голоса
встречающих, заботливые руки потянулись навстречу.
А когда мы повзводно помылись и попарились в нашей баньке—
словно заново родились. Сбросив с себя вместе с пропотевшим и
полуистлевшим от пота и соли бельем по пуду грязи, мы шагали вверх по
тропинке к обильному столу.
Там лежали ломти мягкого хлеба, в алюминиевых мисках и кастрюлях
отварная, горячая, соленая треска — такая пахучая, что дух захватывало,
и конечно— отварная оленина на курках бересты и перед каждым
кружка... Тут уж все повеселели, ровно и не было изнурительного похода.
ПРОЩАНИЕ
Октябрь 1944 г.
23 сентября 1944 года мы вышли на свою базу Падун. А через
несколько дней получили радиограмму генерал- майора Вершинина:
отряды должны прибыть в Петрозаводск. Начались спешные сборы.
Чистились, приводили в порядок обувь, одежду. Все не нужное нам теперь
имущество, медикаменты и излишки боеприпасов сдали пограничникам.
Прощальное построение в Падуне. Даем салют базе и на моторных
ботах направляемся в Мурманск.
4 октября оба отряда погрузились в отведенные специально для нас
пассажирские вагоны, что по тем временам было большой роскошью.
Сперва выгрузились в Сегеже, а затем, 8ч октября, вместе со всеми
карельскими отрядами вступили в освобожденную столицу республики —
Петрозаводск.
На центральной площади города состоялась незабываемая встреча
партизан с трудящимися Петрозаводска. 18 партизанских отрядов один за
другим в ровном строю, плотными колоннами, под звуки духового сводного
оркестра маршем прошли перед правительственной трибуной, на которой
стояли,
приветствуя
участников
партизанского
парада,
члены
правительства и ЦК партии Карело-Финской республики во главе с первым
секретарем ЦК
Г. Н. Куприяновым и председателем Президиума
Верховного Совета республики О. В. Куусиненом и командование
Карельского фронта во главе с командующим фронтом генералполковником В. А. Фроловым и начальником штаба партизанского
движения фронта, генерал-майором С. Я. Вершининым.
Тепло, сердечно приветствовали жители столицы Карелии народных
мстителей...
Закончились Торжества в Петрозаводске. Отряды были направлены
на переформирование в Сегежу.
Наступило время прошания с боевыми друзьями.
С. Д. Куроедова, А. М. Малышева, меня и еще нескольких человек
Мурманский обком партии отозвал в свое распоряжение. Вое остальные
идут в действующую армию. Последний раз Иван Владимирович Сычков
выстраивает отряд. Принимаю его рапорт. С дрожью в голосе подаю
команду:
—
Все, кто начал свой боевой путь в Росте в июле 1942 года,—
шаг вперед!
Артемьева А. П., Булычев Р. А., Голубев А. Г., Колтаков Г. М.,
Кочеров С. С., Чеканов И. Н., Лукьянов И. Н., Митяев И. П., Михайлов И.
М., Мошкин И. В., Попов А. Е., Сычков И. В., Татарских В. Ф., Трошин С. С.,
Цветков А. К... Вперед вышли пятнадцать ветеранов, те, кто был в отряде с
первого дня его организации и до дня расформирования. Из этих
ветеранов Сычков, Голубев, Лукьянов, Чеканов были участниками всех
тринадцати походов. А Артемьева, Колтаков, Трошин — участвовали в
двенадцати.
Позади оставался путь длиною в 27 месяцев, протяженностью почти в
6 тысяч километров — по бескрайним болотам л скалистым перевалам.
Пронизывающие ветры, проливные дожди, жгучие морозы.
Пересиливая нахлынувшие чувства, крепко жму руки на прощание.
Говорю:
—
Спасибо вам, дорогие мои боевые друзья, за верную службу и
боевую партизанскую дружбу!
Я хотел пожелать им скорой победы, возвращения в наш край, но,
спазма сжала горло. С трудом прохрипел: «До свидания, дорогие мои!» —
повернулся и, вытирая вдруг Нахлынувшие слезы, пошел в сторону
железнодорожного вокзала...
Меня провожали Коля Ефимовский, Гриша Колтаков, Шура
Артемьева, Толя Голубев и Сергей Трошин.
Мы, долго шли молча. День выдался холодный, пасмурный. Со
стороны железной дороги, что была вдалеке за болотом, тянуло зябкой
прохладой.
Кончился поселок, дорога стала опускаться в сырую болотистую
низину, через которую были проложены деревянные мостки для
пешеходов. Подул холодный ветер. От скрипа мостков под ногами и свиста
ветра в голых ветвях одиноких деревьев на сердце становилось муторно и
неспокойно.
—
Дальше меня провожать не надо. Вот-вот пойдет дождь, а
мокнуть вам ни к чему. Давайте прощаться. — Я нагнулся, обнял Шуру
Артемьеву, поцеловал.—Береги себя, Шура. И за ребятами приглядывай.
Затем крепко обнялись с остальными.
—
А теперь идите,— и я дважды тихо свистнул...
Ребята улыбнулись...
Из-за железнодорожного поселка наползла туча, словно в тоске,
завыл и засвистел ветер, пошел холодный осенний дождь.
Не замечая дождя и стекающих по лицу капель, мы с Ефимовским
шли молча по скрипучим мосткам к железнодорожной станции.
Через полчаса, дымя папиросами, мы с Сергеем Демьяновичем стояли
в тамбуре вагона и смотрели на уплывающую от нас станцию с одинокой и
грустной фигурой моего дорогого друга Коли Ефимовского.
В Мурманске секретарь обкома партии по кадрам Сергей
Александрович Смирнов, поздравив меня с возвращением на Большую
землю, сразу приступил к разговору о предстоящей работе.
—
Днями наши войска освободят Печенгу от немцев. Поддержание
соответствующего порядка, учет трофейного имущества,— все это возьмет
на себя армия. Нам, гражданским властям, надо взять на учет все
оставшееся гражданское
население, промышленное
оборудование,
сельскохозяйственный инвентарь, оленей и так далее.
Он подошел к висевшей в кабинете карте Кольского полуострова,
минуту помолчал, что-то разглядывая, и продолжал:
—
Мы решили послать тебя, Александр Сергеевич, в Печенгу в
качестве уполномоченного обкома и облисполкома. В твою задачу и будет
входить: установив контакт и правильные взаимоотношения с военными
властями, хотя бы в самом скромном объеме организовать и на первых
порах осуществлять гражданскую власть.
Огорошенный внезапностью предложения, я молчал.
—
Командировочное удостоверение получишь в финхозотделе.
Когда выезжать, тебе скажут...
Через несколько дней ранним утром обкомовский «виллис»,
объезжая разбитые немецкие орудия, брошенные машины и повозку
буксуя в осенней грязи, поднялся на очередной горный перевал.
Отсюда, с голой каменистой высоты, далеко-далеко просматривалась
вся местность. Кое-где по долине реки стлался дым. В скупом свете
короткого полярного дня видны были Печенга и Печенгский залив.
Чем ближе мы подъезжали к Печенге, тем теснее становилось на
дороге. Длинной, нескончаемой колонной на запад шла и ехала пехота,
шла артиллерия, шли обозы. А в сером небе, обгоняя рваные облака, то и
дело с ровным гудением плыли звеньями, а то и целыми эскадрильями
наши самолеты. Далеко впереди слышен был раскатистый гул
артиллерийской канонады.
Прифронтовые березки, осыпая последние желтые листья, дрожали
от осенней стужи.
Вскоре мы въехали в Печенгу. Она почему-то считалась городом, но
ничего городского здесь не было. Пустынная улица с одноэтажными
домами вдоль основной дороги, идущей в порт Линахамари, да несколько
улочек, протянувшихся по берегу залива.
Мы подъехали к перекрестку в центре Печенги. Неподалеку виднелся
двухэтажный
дом,
светло-зеленый,
с
белыми
наличниками.
В
сопровождении коменданта, стройного, подтянутого, с выправкой
кадрового офицера, подполковника, мы пешком направились к этому дому.
В просторном дворе — гараж, баня, какие-то еще хозяйственные
постройки. В доме было так, будто хозяева только-только на минуту
выйти... Аккуратно заправленные постели, на полках шкафов стояла
чистая посуда...
—
Если вас устраивает, занимайте помещение,— проговорил
подполковник.
Поблагодарив, я вышел, достал из рюкзака свернутый красный флаг,
привязал его к канатику стоящей рядом с домом мачты, снял шапку и
потянул за шнур. Флаг, развеваясь на ветру, медленно поплыл кверху. Вот
он достиг вершины мачты, остановился...
Короткие осенние дни сменялись длинными полярными ночами. Все
дальше и дальше на запад уходили наступающие советские войска.
Печенгская земля полностью была очищена от фашистской нечисти. На
местах наиболее ожесточенных боев, на братских могилах павших воинов
возводили временные, пока еще деревянные, обелиски.
Мы с Борисом Зайцевым, бывшим Командиром разведвзвода отряда
«Советский Мурман», который тоже был направлен в Печенгу, решили
сходить туда, где погибли разведчики из группы Сычкова.
...Надев на плечи свои старые партизанские рюкзаки, с автоматами
на шее, в сопровождении двух пограничников с собакой и миноискателем,
дорогами и .тропами, проложенными немцами в. тылу своего переднего
края, долиной реки Титовки мы споро шагали на юг.
Тропы и фронтовые дороги все больше загибали на восток, поэтому
мы свернули в целик, и взяли курс на горы.- К полудню следующего дня
мы вышли в координат 7208.
Сбросив рюкзаки, молча огляделись. Где-то здесь, рядом, наши
разведчики приняли первый бой. Вдруг в стороне залаял Буян. Схватив
оружие, пограничники устремились к собаке, мы поспешили за ними.
У самого подножия горы из-под заплесневелых прошлогодних
листьев и сучьев проглядывал рукав выгоревшей куртки...
—
Наша!— хрипло сказал Зайцев.
—
Давай вытащим, надо убедиться, что это наши,— предложил я и
взялся за рукав.
Стоп!— кричит пограничник.—Подождите. Надо проверить, не
заминировано ли.
Кто тут будет покойников минировать! Да и бой- то был почти два
года назад.— Зайцев нагнулся и не боязливо, а бережно и осторожно,
разгребая руками листья и перегной, потащил куртку на себя.
От прелых маслянистых листьев шел приторный запах тлена. На
внутренней стороне воротника куртки четко карандашом было написано:
«Потлатенко».
Под толстым слоем лесного перегноя было три полуистлевших трупа.
Сняв шапки, мы долго стояли в скорбном молчании, еще и еще раз
переживали неудачу «ледового похода». И не было нашей вины, а все
равно тяжело.
Они и сейчас лежали, будто прижавшись друг к другу,— Василий
Потлатенко, Андрей Ковалев и Петр Макаров, совсем молодые, такие
отважные ребята.
Мы с Борисом поставили веху, сделали затески на деревьях.
В рапорте Сычкова записано:
«Наскоро зарыв в снег и прикрыв ветками убитых Ковалева,
Макарова и Потлатенко, группа, имея раненого Игумнова, Строганова и
Ситова, отошла в координат 7210, где на южном скате г. Рушоайв и
приняла второй бой». .
Взяв азимут 115, зорко озираясь, осматривая каждый куст, каждую
впадину, развернутым строем, как в боевом походе, мы пошли на южный
скат Рушоайв.
И тут же наткнулись на сломанные лыжные, волокуши. Они валялись
за большим плоским камнем, в небольшой котловинке, на них еще видны
были обрывки веревок и солдатских ремней. Неподалеку лежал труп;
ватные брюки и куртка в какой-то мере сохранили его от полного
нетления. А кругом, как во время боя, — мертвые, но не сдавшиеся, не
побежденные — Петр Игумнов, Александр Утицын, Вячеслав Болишин,
Михаил Керов, Владимир Строганов, Александр Борзый, Сергей Ситов,
Василий Маничев, Михаил Белкин, Валерий Новинский.
Вот оттуда, снизу, на горсточку партизан с криком ринулись в атаку
гитлеровцы...
Утицын вынул чеку и, приподнявшись на левом локте, отпустил
рычаг, швырнул гранату и, сраженный пулеметной очередью, навечно лег
в снежный окоп...
Навстречу карателям поднялся Керов и, держась левой рукой за
живот, без лыж, проваливаясь в снег, пошел на врагов. Правой рукой он
сжимал гранату с выдернутым кольцом.
В шуме и шорохе осеннего леса я слышал, как ползут со всех сторон
враги, окружая партизан... А дальше все было ясно и просто...
Мы с Борисом вытерли глаза, собрали останки друзей, бережно
уложили в одном месте, около сломанной волокуши. Нарубили еловых
ветвей и укрыли этот печальный холм.
Молча, обнажив головы, постояли, дали трехкратный салют и,
оглядываясь на белевшие в сгущающейся темноте затески на деревьях,
двинулись в обратный путь...
Сколько тяжелых дней осталось позади... Но тяжелее этого— не
было.