УПРАВЛЕНИЕ И ПОРЯДОК -
реклама
Управление без правительства: порядок и изменения в мировой политике1 Управление, порядок и изменения в мировой политике2 Дж. Н. Розенау Перевод: Полулях Д.С. (студент II курса Кафедры российской политики факультета политологии МГУ им. М.В. Ломоносова). УПРАВЛЕНИЕ И ПОРЯДОК Предположить наличие управления без правительства значит представить функции, которые должны быть исполнены в любой жизнеспособной человеческой системе независимо от того, развила ли система организации и учреждения явно назначенные исполнять их или нет. Среди многих необходимых функций можно выделить, например, потребности, в соответствии с которыми любая система должна справляться с внешними вызовами, предотвращать конфликты между ее членами или группировками, которые могут привести к невосполнимому разрыву, приобретать ресурсы, необходимые для ее сохранения и благополучия, и формулировать цели и стратегии, направленные на их достижение. Вне зависимости от того, глобальная эта система или локальная, эти функциональные потребности всегда имеются в наличии, если система сохраняется нетронутой в течение времени. Мероприятия, направленные на службу функциональным потребностям системы видны в деятельности правительств, которые, как правило, либо развивают конституции чтобы внутренне регулировать свое поведение, либо подписывают договоры, чтобы направлять свои действия на международном уровне. Однако, в течение нынешнего периода быстрых и интенсивных глобальных изменений конституции национальных правительств и их договоры были подточены требованиями и большей связанностью этнических и других подгрупп, глобализацией экономики, появлением широкого социального движения, сокращением политические расстояния микроэлектронными технологиями, а также стремительным распространением глобальной взаимозависимости, которой способствовали валютные кризисы, загрязнение окружающей среды, терроризм, торговля наркотиками, СПИД, а также множество других транснациональных проблем, которыми переполнена глобальная повестка дня. Эти движущие силы централизации и децентрализации подточили конституции и договоры в том смысле, что они содействовали сдвигам в локусах власти (loci of authority). Правительства по-прежнему действуют и они все еще полновластны в некоторых отношениях, но, как отмечалось выше, часть их полномочий была передана субнациональным коллективам. Иными словами, некоторые управленческие функции в настоящее время реализуются через деятельность, которая не исходит от правительства. Какой же тогда способ подходит к разработке понятия управления, действующего в мировой политике? Это просто синоним международных институтов и режимов? Может ли управление быть эффективным в отсутствие центральной власти? В какой степени устойчивость глобального порядка зависит от наличия управления? Такие вопросы предполагают длительные рассуждения о природе правительства и о том, почему суверенные национальные системы являются настолько более благоприятными для правительственных операций, чем международные системы, которые не обладают Под ред. Дж.Н. Розенау и Эрнста-Отто Шемпиля (New York: Cambridge University Press, 1992). Первая глава данной работы. Глава представлена в сокращенном виде (без предисловия и послесловия, где речь идет о других главах). 1 2 1 суверенными полномочиями. И действительно, конец «холодной войны» и многие другие изменения, которые характеризуют эпоху, легко оправдывают такие рассуждения. Учитывая глубокие преобразования в характере и положении власти, легитимности и согласия, а также учитывая возникающие роли и структуры современного государства, транснациональные организации, общественные движения, общие рынки и политические партии, основа для широкого пересмотра правительства и управления в условиях все более взаимозависимого мира, является, безусловно, убедительной. Очевидно, однако, что сейчас не время для выполнения этой задачи. Здесь мы можем только обратить внимание на возможные понимания управления в возникнувшем международном контексте и на то, как это связано в существующем порядке и перспективах перемен.3 Как указано в заглавии этой книги, управление не является синонимом правительства. Оба предполагают целевое поведение, целеориентированную деятельность, системы правления; но правительство предполагает деятельность, поддержанную формальной властью, полицейской силой – чтобы обеспечить реализацию должным образом сформулированного политического курса, в то время как управление предполагает деятельность, подкреплённую общими целями, которые могут происходить от легальных и формально предписанных обязательств, а могут и не происходить, и которые не обязательно полагаются на полицейскую силу, чтобы преодолеть сопротивление и добиться лояльности. Управление, другими словами, является более широким явлением, чем правительство. Она охватывает правительственные институты, но также включает неформальные, неправительственные механизмы, посредством которых люди и организации в рамках своей сферы компетенции движутся вперёд, удовлетворяют потребности и осуществляют свои желания. Таким образом, управление является системой правления, которая настолько зависима от межсубъектных значений, насколько это официально санкционировано в конституциях и уставах. Говоря более решительно, управление представляет собой систему правления, которая работает только если она принимается большинством (или, по крайней мере, самым мощным из тех, кого оно затрагивает), в то время как правительства могут функционировать даже перед лицом широкого круга противников их курса. В этом смысле управление всегда эффективно в выполнении функций, необходимых для системной устойчивости, иначе оно бы не существовало, исходя из самой идеи управления (поскольку вместо ссылки на неэффективное управление, говорят об анархии и хаосе). Правительства, с другой стороны, могут быть весьма неэффективными, когда они рассматриваются как несуществующие (они рассматриваются просто как «слабые»). Таким образом, можно представить себе управление без правительства - регуляторные механизмы в определенной сфере деятельности, которые эффективно функционируют, даже не обладая официальной властью. Не стоит искусственно извлекать из этой цепи рассуждений вероятный сценарий, обозначенный как правительство без управления. Действительно, если кто-то исследует все глубоко разделенные страны, политика которых парализована и находится в застое, то он может легко сделать вывод о том, что мир заполнен больше чем несколькими официальными властями, которым недостает регулятивных механизмов для эффективного функционирования, то есть правительствами без управления. Можно даже утверждать, учитывая все вредные курсы, проводимые правительствами, что управление без правительства в некоторой степени является предпочтительней для правительств, которые способны к управлению. Как кратко и убедительно отметил один раздраженный аналитик, «Управление было узурпировано правительствами».4 3 Другое, более обширное и обоснованное исследование смысла концепта управления см. в Lawrence S. Filkenstein, "What is International Governance?", работа, представленная на Ежегодном Совещании Ассоциации международных исследований (Vancouver: March 21, 1991). 4 Rajhi Kothari "On Human Governance," Alternatives, 12 (1987), p. 277 2 Предполагать, что управление всегда эффективнее значит постулировать тесную связь между управлением и порядком. Можно даже сказать, что управление – это порядок плюс интенциальность. Глобальный порядок состоит из тех обычных механизмов (routinized arrangements), посредством которых мировая политика переходит от одного момента времени к другому. Некоторые механизмы имеют основополагающее значение (например, принцип разделения властей между ключевыми участниками, иерархические различия между ними, правила, ограничивающие их взаимодействия и те предпосылки, которые они разделяют о роли силы, дипломатии, сотрудничества и конфликтов), а некоторые из них вполне обычные (такие, как торговые, почтовые, и паспортные процедуры). Но независимо от того, являются ли они основополагающими или обычными, не все механизмы являются результатом самостоятельных сознательных усилий со стороны тех, кто их поддерживает. Некоторые из договоренностей, образуются, скорее, в результате агрегации индивидуальных решений, которые призваны служить ближайшим проблемам подсистемы, но которые аккумулируют их до общесистемных упорядоченных соглашений. Установление цен на рынках является примером саморегулируемой агрегации, которая способствует порядку: продавцы заинтересованы в получении максимальной выгоды за их товары, а покупатели стремятся заплатить минимальную сумму, но результатом их отдельных сделок, как правило, является стабильный и упорядоченный общесистемный рынок для товаров. Аналогично, отдельные члены «Международной амнистии» занимаются конкретными случаями незаконного заключения и пыток, но коллективная сумма их усилий вносит существенный вклад в этот аспект глобального порядка, в рамках которого сохраняются отдельные права человека. Или рассмотрим пример бегства восточных немцев на Запад осенью 1989 года: в качестве участников «холодной войны» они ранее согласились на запрещение перемещения через границу Восток-Запад, но это согласие разрушилось с решением каждой семьи бежать в Западную Германию, и в течение всего лишь нескольких недель совокупное влияние этих решений ускорило разрушение той системы управления и инициировало новую, которая все еще в процессе формирования. С другой стороны, некоторые из механизмов, лежащих в основе глобального порядка берут начало от действий, которые самоосознанно направлены на поддержание порядка. Большинство рынков создали правила и должностных лиц, занимающихся мониторингом и предотвращением недобросовестных методов; у «Международной амнистии» есть исполнительный комитет, который назначает задания отдельным лицам и выпускает периодические доклады об общих закономерностей в области прав человека; во время холодной войны у Восточной Германии были чиновники и законы, которые опирались на полицейскую силу, чтобы обеспечить продолжение этого консенсуса, который препятствовал эмиграции восточных германцев, также как и последующий распад этого консенсуса, который был приближен действиями западно-немецких, венгерских и других властей, которые пытались способствовать появлению нового порядка. И именно здесь, в этих аспектах порядка, наполненного интенциальностью, его тесные связи с управлением наиболее заметны. Хотя примеры помогают уточнить понятие управления и то, насколько оно обширнее понятия правительства, они, очевидно, не гарантируют прояснения понятийных неясностей. Различие между управлением и правительством и связи между управлением и порядком не самоочевидны. В некоторых языках (немецком, например) фактически нет легко опознаваемого слова, которое означает управление. Понятие интерсубъективных систем правления, не подкрепленных правовыми и конституционными полномочиями – это чересчур невероятный аспект политических процессов в культурах, которые используют эти языки, чтобы иметь принятую в расчет сходимость вокруг упрощенного, обозначаемого одним словом понятия. Но даже те языки, в которые входят такие обозначения, могут легко столкнуться с трудностями в использовании этого понятия. Множество различных (но не несовместимых) нюансов связано с использованием «управления» в английском языке. Как было указано выше, некоторые формулировки понимают управление в функциональном 3 плане, то есть, с точки зрения тех задач, которые должны быть выполнены для поддержания обычных механизмов сложившегося порядка и что может или не может быть выполнено со стороны правительств. Для других обозревателей управление связано со способностью регулировать механизмы для того, чтобы они остались обычными. Для третьих управление связано с ситуацией, когда власть осуществляется независимо от полномочий правительства. Некоторые различают управление как способ распределения ценностей, при этом определяя правительство как функционирование механизмов, посредством которых осуществляется распределение. В некоторых случаях управление отождествляется с появлением правилоподобных систем и устройств для разрешения проблем.5 Несмотря на различные оттенки смысла, придаваемые понятию, есть один аспект, с которым полностью согласны все последующие главы. Это то, что когда акцент на «управление без правительства» не подразумевает исключения национальных и субнациональных правительств из анализа, это действительно делает необходимым исследование, который предполагает отсутствие какой-либо всеобъемлющей правительственной власти на международном уровне. Иными словами, понятие управления без правительства особенно подводит к изучению мировой политики, поскольку централизованная власть явно отсутствуют в этой области человеческой деятельности даже несмотря на то, что это столь же очевидно, что небольшое количество порядка, обычных механизмов обычно присутствует в проведении глобальной жизни. Учитывая порядок, при котором отсутствует централизованная власть, обладающая возможностью навязывать решения на глобальном уровне, можно сказать, что главной задачей исследования является нащупать степень до которой функции, как правило связанные с управлением, выполняются в мировой политике без институтов правительства. Множество исследователей мировой политики склоняются к использованию термина «анархия» чтобы обозначать отсутствие централизованной власти в мировой политике. Для них анархия не имеет ни хорошей ни плохой коннотации. Она также не обязательно означает, что существующий глобальный порядок выделяется повсеместным беспорядком и смятением. Скорее, «анархия» используется просто как описательный термин для обозначения недостатка централизованной власти, которая стоит над национальными правительствами и имеет возможность, включая использование силы, если необходимо, управлять их поведением. Для некоторых аналитиков, однако, анархия обозначает недостаток сформированных правил, тенденцию для акторов идти своим отдельным путем, не считаясь с общими принципами, нормами, правилами и процедурами. Такое понимание представляется весьма спорным. Как выразился один наблюдатель, определяя власть, которая характерна для многих договоров, международных правовых прецедентов, а также международных организаций, “международная система (несмотря на отсутствие всеобъемлющего режима или мирового правительства) в нескольких шагах от анархии”.6 В общем, управление и порядок несомненно взаимосвязанные феномены. Так как международная деятельность создана чтобы регулировать соглашения, которые поддерживают мировые дела, управление очевидно формирует природу господствующего глобального порядка. Это не было бы так, однако, если бы модели построения порядка не способствовали бы управлению. Таким образом, порядок – это и предпосылка и следствие управления. Ни одно из них не предшествует другому, и каждое из них объясняет другое. Не может быть ни управления без порядка, ни порядка без управления. 5 Исследование, которое идентифицирует шестнадцать различных типов ситуаций, в которых управление функционирует в качестве системы правления, см. в James N. Rosenau "Governance Without Government: Systems of Rule in World Politics" (Los Angeles: Institute for Transnational Studies, University of Southern California, November 1987). Обширная критика этого очерка разработана в Richard K. Ashley "Imposing International Purpose: Notes on a Problematic of Governance," в Ernst-Otto Czempiel and James N. Rosenau, eds., Global Changes and Theoretical Challenges: Approaches to World Politics for the 1990s (Lexington, MA: Lexington Books, 1989), ch. 13. 6 Robert C. North, War, Piece, Survival: Global Politics and Conceptual Synthesis (Boulder, CO: Westview Press, 1990), p. 136. 4 УПРАВЛЕНИЕ, РЕЖИМЫ И ИНСТИТУТЫ Некоторые могут усомниться, отличается ли чем-либо вышеизложенное описание управления от понятия международных режимов, которые сейчас популярны в исследовании мировой политики. Как и управление, режимы зарождались как соглашения – «как неявные или явные принципы, нормы, правила и процедуры принятия решений, по поводу которых предполагается согласие»7 - для поддержания и регулирования вокруг деятельности поперек национальных границ. Как и управление, они охватывают правительственных и неправительственных акторов, которые соглашаются между собой, что сотрудничество во имя их общих интересов оправдывает принятие принципов, норм, правил и процедур, которые отличают и дают согласованность их режимам. В сущности, поэтому, так как они действуют в отсутствии каких-либо центральных сил, режимы можно без труда описать как формы управления без правительства. Они не являются, следовательно, эквивалентом того, что было определено здесь как управление, присущее глобальному порядку? Нет, не являются. Несмотря на похожесть двух понятий, они отнюдь не идентичны. У общепринятого определения особенностей режимов, указанного выше, есть дополнительная фраза, которая суммирует главное различие: принципы, нормы, правила и процедуры любого режима определяются как сходящиеся «в данной области международных отношений»8, или в том, что было названо «проблемной сферой». Как понимается в этом томе, с другой стороны, управление в глобальном порядке не ограничивается единственной сферой деятельности. Речь идет о соглашениях, которые преобладают в пустотах между режимами и, возможно более важно, о принципах, нормах, правилах, процедурах, которые начинают действовать, когда два или более режимов накладываются друг на друга, конфликтуют друг с другом или, иными словами, требуют механизмов, которые облегчают согласование между противоречивыми интересами. В случае «холодной войны», например, управление была связано согласно скорее режиму контроля над вооружениями, чем, скажем, вопросу свободного передвижения людей, с результатами, что советско-американские переговоры по контролю над вооружениями, в отличие от торговых, никогда не прерывались вопросами, относящимся к эмиграции евреев из СССР. Еще раз, коротко, управление, свойственное глобальному порядку – более широкое понятие. Как сказал один теоретик режимов, «Международные порядки – это широкие рамочные механизмы, управляющие действиями всех (или почти всех) членов международного сообщества по широкому кругу специфических вопросов», в то время как «международные режимы, наоборот, более специализированные договоренности, которые относятся к точно определенным действиям, ресурсам или географическим областям и часто включают только небольшое подмножество членов мирового сообщества. Таким образом, мы говорим о международных режимах охоты на китов, сохранения полярных медведей, использования электромагнитного спектра и человеческой деятельности в Антарктике.»9 Автор этой формулировки определяет управление, присущее международным порядкам и режимы как разные подкатегории международных институтов. Такой дополнительный понятийный слой, однако, представляется больше факультативным, чем необходимым. Институты означают наличие властных принципов, норм, правил и процедур, тем самым рискуя затенить неофициальные, невластные аспекты, которые столь необходимы для функционирования международных порядков и режимов. См., например, Stephen D. Krasner, ed., International Regimes (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1983). Там же, стр. 2 9 Oran R. Young, International Cooperation: Building Regimes for National Resources and the Enviroment (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1989), p. 13. 7 8 5 АНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК И НОРМАТИВНЫЙ ПОРЯДОК Движущие силы глобальных преобразований особенно ведут к уточнению различий между «порядком» как аналитическим понятием и «порядком» как нормативным предписанием. Поскольку изменения способствуют неуверенности, и чем более динамичны процессы изменений, тем более пространна неуверенность, так как люди начинают опасаться потерять стабильность, которая существовала до изменений, и бояться, что изменения могут привести к установлениям и условиям, удовлетворяющим меньше тех, что существовали ранее. Таким образом, движущие силы преобразований обязаны сфокусировать внимание вокруг целесообразности возникновения глобальных механизмов по отношению к тому, что они заменяют. Другими словами, нормативные проблемы вынуждены усиливаться, поскольку вопросы о глобальном порядке - о фундаментальных механизмах совладения с конфликтами и движения к целям - появляются на политической арене. Однако, безусловно, существует огромная разница между эмпирическим отслеживанием основных механизмов и анализом их возможных последствий, с одной стороны, и суждением о плюсах и минусах механизмов – с другой. Эмпирически различаемый порядок может нуждаться в суждениях и нормативный порядок может нуждаться в точном описании, и оба интеллектуальные занятия могут быть проникнуты трудностями так как линия, разделяющая их, может быть неясной и изменчивой. Тем не менее, эта линия имеет большое значение, и аналитики международных отношений должны постоянно помнить о том, когда они пересекают ее. Не чувствовать различия между нормативными суждениями и эмпирическими наблюдениями означает рисковать или помутнить надежный анализ предпочтенными результатами или смешать предпочтенные результаты с эмпирическими ошибочными рекомендациями. Пожалуй, никакая степень чувствительности не может предотвратить некоторую путаницу между этими линиями – так как наблюдение в некоторых отношениях является нормативным предприятием – но, несомненно, это факт, что путаница может быть сведена к минимуму, если мы будем неуклонно контролировать наше стремление позволить желанию быть источником наших мыслей или эмпирическим утверждениям быть источником наших суждений.10 Проблема разграничения эмпирического и нормативного порядка может быть хорошо проиллюстрирована вопросом о том, могут ли глобальные механизмы, созданные большой степенью беспорядка, считаться формой порядка. Если под «эмпирическим порядком» подразумеваются механизмы, посредством которых глобальные дела движутся во времени, то, очевидно, огромное количество различных механизмов может быть определено как формы порядка. История свидетельствует, например, года порядка-гегемонии, когда в мировой политике доминировала одна страна, эпохи баланса сил, в рамках которых страны объединялись в союзы, чтобы уравновешивать силы друг друга, десятилетия биполярного соперничества, во время которых две страны боролись за мировое лидерство и периоды полиархии, когда многие страны соперничали за влияние в мире. Действительно, один обозреватель выделил восемь возможных форм порядка, которые могут появиться в будущем.11 Независимо от его конкретной формы, любой глобальный порядок может быть размещен на континууме, который различает те, что основаны на сотрудничестве и согласованности на одной крайности и те, что поддерживаются конфликтами и Хорошим примером здесь является Проект Моделей Мирового Порядка (WOMP), который, по мнению некоторых аналитиков, преступил грань между эмпирическим и нормативным порядком. Стремясь продвинуть определенные нормативные представления о глобальном порядке, как утверждается, WOMP включает рассуждение от имени порядка (on behalf of order) в рационалистический, научный контекст, который подразумевает объективность, но оказывается в значительной степени оценочным. Для изучения (indication) подхода WOMP см. эссе в Saul H. Mendlovitz, ed., On the Creation of a Just World Order (New York: Free Press, 1975). 11 Bull, The Anarchical Society, pp. 248-56. 10 6 неупорядоченностью, т.е. – беспорядком – на другой. В этом случае большая часть двадцатого века, его горячие и холодные войны, идеологические противостояния, можно рассматривать как во всех отношениях международный порядок, как и относительно стабильные и мирные условия, которые преобладали во время Концерта Европы в девятнадцатом веке. Иными словами, можно понимать любой момент истории как международный порядок, каким бы нежелательным он ни был. Однако многих аналитиков не устраивает эта формулировка. Они связывают порядок с минимальными степенями стабильности и согласованности, так что периоды международной истории, отмеченные войной, эксплуатацией, а также множеством других вредных практик, рассматривались как механизмы беспорядка - как «хаос» или «энтропия», или что угодно, но не формы порядка. Для них порядок имеет положительное, нормативное значение, даже когда они признают что слишком большая стабильность и согласованность может выражать застойные механизмы, которые не допускают практически никакого прогресса. Различие между эмпирическим и нормативным порядками также проявляется всякий раз, когда при анализе основное внимание уделяется политическим вопросам, вопросам продвижения или препятствования новым глобальным механизмам. Те, кто связывает формы системного порядка с целями политики, обязательно работают с образами нормативных порядков. Они могут стараться рекомендовать действия, основанные только на эмпирически обоснованных оценках, но превратив оценки в рекомендации, они обязательно перемещаются в область норм, постановлений, которые построены или подкреплены с тем, чтобы помочь или помешать установлению конкретных ценностей. Быть обеспокоенным защитой или продвижением прав человека, например, означает стать втянутым в проблемы нормативного порядка, поскольку идет сосредоточение на способах, которыми господствующие глобальные механизмы воздействуют на людей и как их свобода слова, собраний и вероисповедания ограничена или может быть ограничена методами и институтами, посредством которых регулируется их жизнь. УРОВНИ ЭМПИРИЧЕСКОГО ПОРЯДКА В то время как нормативные измерения глобального порядка являются всеобъемлющими и неизбежными, тем не менее, возможно выбрать и отдельно проанализировать эмпирические измерения. Сознавая, что наблюдения могут едва уловимо скатиться в суждения, можно описать деятельность и предвидеть результаты, не прибегая к принятию или отклонению первых или к одобрению или сожалению о последних. Или, по крайней мере, можно быть скорее более, чем менее успешным при исключении или откладывании суждения. Подобно тому, как нормативный теоретик всякий раз готов характеризовать желательные и нежелательные качества, присущие деятельности, результатам или институтам, так и эмпирический теоретик всегда готов к тому, что деятельность, результат, или институт охватывает или предвещает, независимо от его желательности. Действительно, вполне можно утверждать что чем более нормативные оценки и рекомендации внедрены в твердые эмпирические суждения, тем более они вероятно, должны быть острыми и эффективными. Для целей политики быть осуществимыми так же как и эмоционально удовлетворительными значит, что они должны минимально контактировать с эмпирическими обстоятельствами, при которых предприняты любые усилия осуществить их. Оценка этих обстоятельств, вероятно, ускользнет от акторов, которые не останавливаются, чтобы различить эмпирические и нормативные порядки, которые они стремятся понять и затронуть. Но это не означает, что обнаружение и предвосхищение эмпирических измерений глобального порядка легко достигнуты. Отделение эмпирического от нормативного является только первым из нескольких важных шагов. Далее идет не менее трудная задача очертить эмпирические порядки на нескольких уровнях, понять чрезвычайную сложность 7 человеческих дел и отделить слои порядка, которые поддерживают его. Помимо нормативных соображений совершенно нет никакой последовательной группы мер, посредством которой глобальная политика переходит изо дня в день. Скорее модели, которые составляют порядок международного взаимодействия, географической области, или всей мировой политики, повторяются на разнообразных участках, с различной скоростью и в различных формах. Каждая модель формирует другие и формируется другими так, что вместе они составляют единое целое - порядок, который с различной степенью успеха справляется с вызовами, управляет изменениями и длится до тех пор, пока его основы не потеряют совместимость с потребностями, желаниями, способностями и обычаями людей. Из этого следует, что господствующий глобальный порядок, каким бы он ни был в различные периоды, состоит из более широкого разнообразия участков, темпов изменения и конфигураций структуры, чем любой международный порядок. Здесь глобальный порядок также называемый «мировой политикой» - понимается как всеобъемлющий, как охватывающий каждый регион, каждую страну, международное взаимодействие, социальное движение и частную организацию, которые осуществляют деятельность поперек национальных границ. Цели и сфера их деятельности могут быть ограничены конкретными вопросами, двойными проблемами или региональными спорами - по сути, несколькими мероприятиями, предпринятыми на мировой арене, призванными иметь международные последствия - но, как таковые, они, тем не менее, часть существующего мирового порядка. Таким образом, действия на разнообразных участках могут почти не быть связанными друг с другом и их последствия могут не выходить за пределы конкретных регионов или отношений, в которых они происходят; однако они - выражение существующего глобального порядка в том смысле, что сама узость сферы их применения является одним из механизмов, посредством которых мировая политика движется из одного момента истории в другой. Формулируя по-другому, центральной характеристикой господствующего мирового порядка является степень связанности или разобщенности между участниками системы, которая характеризует ее разнообразные соглашениями. В более ранние века, например, транспортно-коммуникационные технологии были такими, что изолировали различные компоненты глобальной системы друг от друга, в результате чего господствующий мировой порядок поддерживался сильно децентрализованными механизмами перемещения во времени. Европейская часть этих ранних порядков, конечно, доминировала, но ее доминирование не стало глобальным по своим масштабам до середины девятнадцатого века.12 Но то, что происходило в других частях мира до открытия Дальнего Востока для западных путей в середине 1800-х годов, безусловно, было частью мирового порядка, даже при том, что внимание политиков и историков было ориентировано в основном на Европу. Поскольку техника сокращает социальные и географические расстояния, то господствующий порядок, можно сказать, стал прогрессивно более централизованным, когда (with) последствия деятельности в одной части мира все шире распространяются на другие его части. Сегодня, с беспрецедентно динамичными транспортно-коммуникационными технологиями, с беспримерно актуальной проблемой третьего мира и с несравнимо радикальным процессом глобализации национальных экономик господствующий порядок, вероятно, предполагает большую связность, чем когда-либо раньше (даже не смотря на то, что до сих пор механизмы, которые поддерживают нынешний порядок, допускают бессвязные действия, которые ограничены в своих масштабах и влиянии). Таким образом, например, нынешний глобальный порядок включает в себя как исламский порядок, так и западный порядок, два компонента, которые функционируют бок о бок в непростых, холодных и наполненных разногласиями отношениях, которые характеризовались и как разделенные, несвязанные действия, и как скоординированные усилия, направленные на достижение согласия. Для убедительного рассмотрения роли Европы в глобальном порядке ранних веков, см. William H. McNeil, The Rise of the West: A History of the Human Community (Chicago: University of Chicago Press, 1963). 12 8 В двух словах, глобальный порядок понимается здесь как единая группа механизмов, даже несмотря на то, что они причинно не связаны в единый согласованный массив моделей. Органичное целое, которое составляет настоящий или будущий мировой порядок является органичным только в том смысле, что его различные акторы – все претенденты на одни и те же земные ресурсы, и всем им приходится справляться с одними и теми же условиями окружающей среды, которые могут быть вредными и загрязненными. Многочисленные модели, которые поддерживают глобальный порядок, могут пониматься как разворачивающиеся на трех основных уровнях деятельности: (1) на идейном или интерсубъективном уровне того, что люди смутно чувствуют, остро воспринимают или иначе понимают механизмы, посредством которых решаются дела; (2) на поведенческом или объективном уровне того, что люди, регулярно или обычном делают, зачастую неосознанно, чтобы поддерживать существующие глобальные механизмы, и (3) на совокупном или политическом уровне, где происходит управление и ориентированные на управление институты и режимы определяют и проводят курсы, свойственные идейным и поведенческим моделям. Первый уровень связан с психическими установками, системами убеждений, разделяемыми ценностями и любыми другими установочными или перцептивными сетками, через которые проходят события мировой политики, прежде чем вызвать действие или бездействие. Как таковой, идейный уровень наиболее ярко проявляется в текущих темах выступлений, редакционных статьей, книг и любых других средств массовой информации, благодаря которым те, кто участвует в международных отношениях, выражают свое понимание того, как мир упорядочен. За исключением трансформационных периодов, когда неопределенность насчет развивающихся структур мирового порядка высока, текущие темы, которые выражают порядок на идейном уровне, тяготеют к широкому распространению среди как союзников, так и противников, формируя межсубъектное согласие, которое замыкает всех заинтересованных в тех же предпосылках насчет характера основных механизмов по проведению глобальных дел. Только с этой точки зрения «холодная война» была не более чем группой общепринятых предположений о том, что США и Советский Союз оказались во враждебном, конкурентном и идеологическом противоборстве за власть и влияние. Второй уровень деятельности, который поддерживает любой глобальный порядок, состоит не из того, что субъекты думают или воспринимают, но из того, что они делают регулярно и шаблонно чтобы поведенчески выразить свои идейные понимания. Они угрожают, ведут переговоры, вооружаются, уступают или иным образом задействованы в целом ряде повторяющихся образов действий, настолько существенных, чтобы сформировать и укрепить существующие концепции основополагающего глобального порядка.13 В разгар холодной войны, например, неоднократные требования сверхдержав, чтобы их союзники поддерживали их политический курс, стал неотъемлемой частью существующего порядка (даже когда впоследствии растущее сопротивление этим требованиям было, в ретроспективе, четким сигналом того, что порядок начинает разваливаться). Третий уровень деятельности включает в себя более формальный и организованный аспект сложившегося порядка. Те институты и режимы, которые формируют различные акторы в системе - такие, как Бреттон-Вудс, Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ) и Организация Объединенных Наций – выступая в качестве средства достижения их идейных 13 Например, World Event/Interaction Category System (WEIS), аналитическая система для создания базы данных событий, состоит из 63 основных типов мер, которые государства могут предпринять в мировой политике. Первоначальный анализ WEIS 5550 событий дал небезынтересный набор повторяющихся моделей, описывающих степень конфликтности и сотрудничества, которые царили в глобальном масштабе в 1966 году. Ср. Charles A. McClelland and Gary D. Hoggard "Conflict Patterns in the Interactions among Nations," в James N. Rosenau, ed., International Politics and Foreign Policy: a Reader in Research and Theory (New York: Free Press, rev., edn., 1969), с. 711-24. 9 и поведенческих наклонностей, очевидно, являются составными элементами, которые формируют механизмы, с помощью которых развивается мировая политика. Следует подчеркнуть, что, какова бы ни была степень упорядоченности, которая характеризует глобальные дела в любой период истории, она является продуктом деятельности на всех трех уровнях. Это совершенно очевидно при анализе Европейского концерта во 2 главе, и это, возможно, выглядит даже более очевидным в период холодной войны: без чиновников и общественности, как на Востоке, так и на Западе, межсубъектно разделявшими ту предпосылку, что обе стороны были заперты в агрессивном соревновании с целью добиться преобладания друг над другом, холодная война, возможно, и не просуществовала бы больше четырех десятилетий. Не смогла бы она сохраниться и без упорядоченного поведения должностных лиц и общественности, которые формировали, вольно или невольно, основание агрессивной конкуренции. И, очевидно, соревнование не могло бы быть устойчивым без Организации Североатлантического договора (НАТО), Организации Варшавского договора, а также многих других институциональных механизмов, которые выражали и направляли идейное согласие и поведенческие алгоритмы людей по обеим сторонам так называемого «железного занавеса» (символа границ, налагаемых существующим порядком). Когда ход событий стал подрывать основания и модели на идейном, поведенческом и институциональном уровнях, однако, «холодная война» мгновенно затрещала по швам, а события на каждом уровне укрепляли перемены на двух других и тем самым ускоряли наступление конца этого периода и начала перехода в новую, постхолодновоенную эпоху современности. Напомним, что действия на всех трех уровнях являются необходимыми компонентами преобразований. Без растущего понимания восточными европейцами того, что их управление может не быть подконтрольно Советам, завершение «холодной войны» не состоялось бы. Не могла бы она истощиться и без новых моделей поведения, посредством которых люди требовали перемен, собираясь на городских площадях и наверху берлинской стены (символ устаревания границ «холодной войны»). Аналогично, приход постхолодновоенного порядка не мог бы произойти без политических инициатив ведущих держав и их альянсов, которые способствовали замене жестких основ агрессивного противостояния на менее структурированный поиск новых властных отношений. Для аналитиков, которые имеют возможность тщательно исследовать истоки глобального порядка, эта трехмерная формулировка может показаться недостаточной. Они могут утверждать, что она не проводит различия между источниками и практиками эмпирических порядков, добавив, что она также не уточняет, является ли глобальный порядок упорядоченной деятельностью мировой политики или результатами этой деятельности. Какие модели, они могут спросить, составляли глобальный порядок во времена «холодной войны»? Это была гонка вооружений, политика сдерживания, шпионские сети, борьба за влияние в странах третьего мира и риторика противоположных идеологий? Или это последствия этих мероприятий - Кубинский ракетный кризис, заведенные в тупик встречи на высшем уровне, закрытые границы, запрет на передачу технологий, осмотрительность неприятельской общественности и т.д.? Или это были глубокие поведенческие структуры подозрительности и враждебности, которые принудили как общественность, так и элиты участвовать в такой деятельностью и способствовать таким результатам? На том основании, что различные идейные источники, поведенческие модели и политические институты любого глобального порядка взаимодействуют – что каждый из них является источником, действием и результатом по отношению к двум другим, - не потребуется усилий, чтобы ответить на эти вопросы. Достаточно подчеркнуть, что каждое измерение является необходимым, но недостаточным условием сложившегося порядка. Только тем, кто занимается повествовательным отслеживанием его эволюции и упадка во времени необходимо уточнять временную последовательность причинно-следственных связей. Для людей занимающихся аналитическими, а не описательными проблемами, 1 0 достаточно сосредоточить внимание на интерактивном характере идейных, поведенческих и институциональных движущих сил и относиться к их временной очередности просто как к проблеме курицы и яйца, для которой не существует четкого решения. Это исключение конкретной причинной последовательности, однако, не должно быть истолковано как сведение к минимуму силы разнонаправленного взаимодействия между тремя группами движущих сил. Нельзя отрицать, например, большую степень инертности и операционных издержек, которые переносит порядок после того, как материальные условия изменят и окажут давление на идейные, поведенческие и институциональные преобразования. Но однажды движущие силы изменений настолько мощно испытывают на прочность идейные основы господствующего порядка, что приводят к изменению взглядов и ориентаций, поведенческие и институциональные измерения этого порядка, безусловно, будут ослаблены и, в конечном счете, уничтожены. Наоборот, если поведенческие и институциональные основы нового порядка имеют под собой движущие причины, несмотря на инерцию и старые привычки, идейные видения будут находиться под сильным давлением, направленным на подчинение. Короче говоря, мировая политика, как и любая другая область человеческой деятельности, отличается сильной склонностью подгонять убеждения к поведению и наоборот, и поэтому было бы ошибочно отождествлять интерактивный взгляд с отсутствием мощных причинных движущих сил. Именно потому, что разнонаправленность причинных потоков может быть слишком сильной, интерактивный взгляд представляется более предпочтительным, чем попытки зафиксировать их во временной последовательности. Снова «холодная война» будет показательна. По крайней мере, оглядываясь назад, можно легко понять, как шаблонное поведение, скажем, гонки вооружений продвигало институционализированные практики систем союзов и встреч на высшем уровне, как эти институциональные механизмы оказывали давление на интерсубъективные идейные консенсусы, как коллективные психические установки, отраженные в консенсусах, влияли на гонку вооружений и стимулировали организационные усилия по контролю над вооружениями, все из которых в дальнейшем подкрепляли системы мысли, которые отличали «холодную войну» от ее предшественника и преемника как форм глобального порядка. С интерактивной точки зрения, одним словом, глобальный порядок неделим. Это и идея и практика, и стимул и результат, и предпосылка и установление. Независимо от того, что способствует ожидаемым и упорядоченным путям которыми идут события - запутывание противников, переговоры с союзниками, всплывание вопросов, ослабление противоречий это составная часть порядка, который преобладает в мировой политике во время распознаваемого периода истории. Действительно, именно этот порядок делает период распознаваемым. Кроме того, любое из нескольких измерений глобального порядка, рассматривающееся в качестве интерактивной группы движущих сил, может служить в качестве точки входа для аналитиков, интересующихся оценкой жизнеспособности каждого конкретного порядка. Можно особенно интересоваться идейной почвой, на которой цветет порядок, но это не произойдет прежде, чем такой интерес приведет к испытанию и иллюстрации основных идей через поведение и институты, которые дают конкретное выражение порядку. Разумеется, аналитики не избавлены от специализации на тех или иных измерениях, но при этом они вряд ли смогут не заметить значимость другого измерения. Рассмотрение идейного, поведенческого и институционального измерений глобального порядка как интерактивных до степени, препятствующей рассмотрению причинных последовательностей, предлагает примечательную методологическую проблему. Такое понимание требует формирования гипотезы, которая систематически связывает независимые и зависимые переменные. Эта научная процедура отвлекает внимание от интерактивных движущих сил мирового порядка, предполагая, что определенные явления (независимые переменные), предшествуют во времени тем, на кого они систематически влияют (зависимые переменные). В то время как такое может иметь место в краткосрочном контексте, оно может не сохраниться в долговременной перспективе, которая охватывает интерактивную 1 1 природу переменных и которая таким образом трактует новые значения зависимых переменных как систематические стимулы к изменениям в подлинно независимых переменных. Иными словами, основными движущими силами любого глобального порядка, в сущности, являются как независимые, так и зависимые переменные в бесконечных процессах, посредством которых поддерживаются модели составляющие порядок. Имеются три возможных решения этой проблемы. Одно из них – это ограничение анализа до краткосрочных гипотез, которые сосредотачиваются на линейной, а не интерактивной связи. Аналитики могут, например, выдвинуть гипотезу о влиянии специфической идейной предпосылки на конкретные поведенческие модели, передавая последующим гипотезам вопрос о том, как последняя возвращается и влияет на первую. Второе решение состоит в том, чтобы сосредоточиться опытным путем на критических ситуациях, или «трудных» случаях как средствах продвижения теоретических точек зрения. Если предполагаемые ожидания выдержали испытание «трудным» случаем - сложным обстоятельством, которое включают в себя настолько много переменных, чтобы, казалось бы, бросить вызов испытанию - становится разумным заключить, что другие, более четкие, будет также объяснены. В нескольких главах этого издания в той или иной форме используются процедуры «трудного» случая для проверки теоретических положений, которые в них разбираются. Третье решение методологических проблем исследования глобальных порядков, и то, что может особенно подойти долговременной перспективе некоторых последующих глав, является тем самым воздержанием от научной процедуры выделения независимых и зависимых переменных, заменяющим ее методом, который поддерживает чувствительность к интерактивной сложности глобального порядка, неуклонно оценивая, как сдвиг в одной группе движущих сил может влиять на каждую из двух других групп и возвратиться как стимул к укреплению и дальнейшему переносу первоначальных изменений. Эта процедура, безусловно, нескладная и зависит от прискорбной ошибки (поскольку вероятность многократной причинной связи может поддержать безудержные, поспешные и, возможно, ошибочные атрибуты следствия), но альтернативы избежать расследования причин или ограничить его до краткосрочной последовательности, безусловно, еще менее уместны, если понимание характера мирового порядка должно быть расширено. ПОРЯДОК И ИЗМЕНЕНИЯ Если идейные, поведенческие и институциональные модели интерактивно поддерживают установленные глобальные порядки, что заставляет их меняться? Не достаточно просто ответить, что изменения этих структур порождают соответствующие преобразования существующего порядка. Мало того, что такой ответ является самоочевидным и тавтологическим, он также игнорирует ключевой вопрос о том, что лежит в основе изменений в идейных, поведенческих и институциональных движущих силах. Безусловно, если порядок на месте, эти движущие силы работают в качестве источников в том смысле, что они интерактивно подпитывают друг друга для поддержания порядка. Но, очевидно, есть еще более глубокие источники, которые либо предотвращают преобразование динамических моделей, либо способствуют их распаду и возникновению нового порядка. Вопросы о связи между изменением и порядком также не заканчиваются с выявлением более глубоких источников, которые лежат в основе идейных, поведенческих и институциональных моделей. Кто-то также захочет спросить, изменения отражают распад или же преобразование старого порядка? Являются ли преобразования настолько существенными, чтобы привести к новому порядку, или являются ли они настолько ограниченными, чтобы некоторые измерения старого порядка остались нетронутыми? Появление нового мирового порядка является системным изменением или изменением в рамках системы? Есть ли разница между изменениями в поведенческих моделях субъектов и 1 2 изменениями в распределении власти между ними? Есть ли вероятная существенная временная задержка между изменениями, скажем, в идейном измерении и теми, которые происходят на поведенческом и институциональном уровнях? Могут ли периоды напряженного и всеобъемлющего конфликта сохраняться в течение больших промежутков времени, или должны ли основы порядка разрушиться, если конфликт станет слишком напряженным и слишком глубоким? Является ли порядок таким циклическим явлением, когда периоды глубокого конфликта, питающие беспорядок и хаос, являются лишь переходными моментами в истории, за которыми вскоре последует учреждение новых, более упорядоченных механизмов? Могут ли новые мировые порядки быть созданы за счет политической воли и воображения или же их появление скорее результат динамических технологий, измененных социально-экономических условий и преобразованных психологических взглядов, которые находятся за пределами человеческого контроля? Конечно же, нет окончательных ответов на такие вопросы. Многое зависит от того, как порядок и изменения осмысляются.14 Чем более характер глобального порядка детально определен в границах, которые охватывают идейные, поведенческие и институциональные явления, тем больше вероятность того, что разграничение между рухнувшим порядком и появлением нового будет ограничиваться теми редкими случаями, когда преобразующие движущие силы рассматривается как выразители фундаментального распада, а не ограниченного преобразования, как системные, а не внутрисистемные изменения, как происходящие в течение больших промежутков времени, а не в одночасье, как слишком сложные, чтобы быть подчиненными политической воле одного поколения. Кроме того, несмотря на то, что порядок и изменения могут быть определены, каждый переход от старого к новому порядку может быть обусловлен различным сочетанием идейных, поведенческих и институциональных движущих сил, а также различным сочетанием базовых технологических, социально-экономических и психологических условий. Каждый глобальный порядок, другими словами, процветает или терпит неудачу в конкретном историческом контексте, который нельзя игнорировать, и который даже самая развернутая формулировка понятия порядка должна учитывать. Один из способов разработать предварительные понимания, если не ответы на поставленные вопросы – это поставить их в контекст разворачивающейся международной арены: почему послевоенному порядку, порядку холодной войны пришел конец? Да, было выявлено, что основные предпосылки агрессивной борьбы и идеологического соперничества являются скорее мысленными образами, а не объективной реальностью, и, по сути, они рухнули сразу же, как только Берлинская стена была разрушена и преступлена, но почему крах произошел в 1989 г., а не в 1979 г., в 1969 г. или в 1959 г.? Действительно, почему «холодная война» не дожила до 1999 года или не перешла в следующее столетие? Поставим вопрос по-другому, принимая, что события 1989 года были лишь окончательным, наиболее драматичным этапом в более длинном процессе системного краха: когда же начался конец Холодной Войны? С появлением «Солидарности» в Польше? С избранием Рональда Рейгана? После смерти Леонида Брежнева? С началом массового производства видеомагнитофонов и выводом на орбиту телевизионных спутников? Формулировка проблемы взаимосвязи между порядком и изменениями в этих терминах обращает внимание на исключительную важность материальных интересов и условий как экзогенных источников жизни и смерти глобальных порядков. Как уже было изложено в 14 Всесторонние попытки (for extensive efforts) осмыслить понятие изменений, см. в Robert Gilpin, War and Change in World Politics (Cambridge: Cambridge University Press, 1981); James N. Rosenau, "World Transformations: Notes for a Workshop on Change in the International System," Emerging issues, Occasional paper No. 1 (Cambridge, MA: American Academy of Arts and Sciences, November 1989); и John Gerard Ruggie, "Continuity and Transformation in the World Polity: Toward a Neorealist Synthesis," World Politics, 35 (January, 1983), pp. 261-85. Сборники статей по теме можно найти в Czempiel and Rosenau, eds., Global Changes and Theoretical Challenges; Ole R. Holsti, Randolph M. Siverson, Alexander I. George, eds., Change in the International System (Boulder, CO; Westview Press, 1980), and Barry Buzan and R. J. Barry Jones, eds., Changes and the Study of International Relations: The Evaded Dimension (New York: St. Martin's Press, 1981). 1 3 другом месте,15 существует большое разнообразие материальных условий, которые могут формировать правила, посредством которых управление без правительства является устойчивым и порядок тем самым сохраняется. Наоборот, преобразование материальных условий может способствовать расстройству, или, по крайней мере, реструктуризации, сложившегося порядка. Если, например, порядок покоится на расходящихся экономических различиях между его акторами, то давление в пользу изменений и нового порядка, вероятно, будет обширным и неустанным. Аналогичным образом, если распределение ресурсов между ключевыми акторами порядка должно, по одной из ряда причин, претерпеть существенные изменения, то соответствующие изменения в господствующих иерархических механизмах, скорее всего, произойдут так, что они останутся совместимыми с материальными основами порядка. В значительной степени это то, что произошло, когда «холодная война» подошла к концу. Хотя появление администраций Рейгана и Горбачева, несомненно, поспособствовало окончанию этого порядка, возможно, даже более фундаментальным было банкротство советской экономики и широкое осознание в коммунистическом мире того, что основания его идеологии были глубоко порочными. События достигли высшей точки в 1989 году, а не в предыдущие десятилетия, потому что все поняли, что стремление к несоответствию между идеологическими принципами и реальностью уровня жизни стало бесспорным. Одно из основных изменений, другими словами, включало материальные условия, на которых одна из сторон в холодной войне основывала свое соперничество. Протесты польских рабочих и полет восточных немцев различных профессий на Запад были отчасти реакцией на длительные политические репрессии, но не меньшее значение для их действий имела кульминация отчаяния по поводу их экономического положения и потеря надежды, что оно может улучшиться. Другое материальное условие, которое подверглось трансформации, подрывающей идейные, поведенческие и институциональные основы порядка «холодной войны», включало в себя аналитическую компетентность людей по обе стороны идеологической пропасти. С помощью расширения возможностей для получения образования и распространения видеомагнитофонов, глобального телевидения, компьютеров и многих других продуктов микроэлектронной революции, граждане по всему миру стали более умело объяснять сценарии макроэкономических, социальных и политических обстоятельств, в которых протекает их жизнь. Соответственно, они стали лучше понимать, как, когда и где они могли бы внести свой вклад в агрегацию требований, которые служили бы их интересам.16 Таким образом, не случайно порядок «холодной войны» закончился на площадях Восточной Европы и Советского Союза. Этот порядок был основан, в частности, на идейном предположении о том, что массы приняли необходимость жесткого соперничества сверхдержав, что они будут послушно вести себя в соответствии с поведенческими значениями этой психической установки и что они будут поддерживать или, по крайней мере, не будут отвергать, военные, экономические и политические институты, посредством которых велась «холодная война». Расширившаяся способность людей различать растущую неуместность этих механизмов во все более взаимозависимом мире изменили, таким образом, одно из основных материальных условий, уровень квалификации человека, из которого послевоенный порядок получил большую часть своей силы. Еще одним внешним интересом, достаточно изменившимся, чтобы ускорить процесс распада порядка «холодной войны» было появление общественных проблем, с которыми существующие механизмы плохо справлялись. Как уже отмечалось, движущие силы загрязнения окружающей среды, финансовых кризисов, терактов, СПИДа и торговли наркотиками провозгласили проблемы, которые нарушили границы соперничества между государствами и конкуренции великих держав, которые для того, чтобы произошли 15 Ср. Розенау, «Управление без правительства». Развитие этого тезиса см. в главе 10 ниже. Обширные данные, подтверждающие понятие квалификационной революции среди граждан можно найти в James N. Rosenau, Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Continuity (Princeton NJ: Princeton University Press, 1990), esp. ch. 13. 16 1 4 изменения требуют сотрудничества, а не борьбы, и которые таким образом усиливают потребность введения новых идейный, поведенческих и институциональных моделей, если не замены тех, посредством которых мировой порядок поддерживался в первые десятилетия после Второй мировой войны. Рассмотренная таким образом, авария на Чернобыльской АЭС в 1986 году становится символом начала, возможно даже, предпоследней стадии конца «холодной войны». СИСТЕМНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ И ВНУТРИСИСТЕМНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ Очертив глобальный порядок как обычные механизмы, посредством которых ведутся мировые дела и предложив объяснение как порядок ломается и заменяется другим, мы оставили открытым вопрос о том, основывается ли возникнувший, наследственный порядок на новых системных основах или же он вытекает из преобразования существующей системы. Последующие главы проливают свет на этот вопрос, но может быть полезным предвосхитить эти ответы, изложив ответ на предварительный вопрос: на каком основании возникающий порядок должен рассматриваться либо как полностью оригинальный, либо как измененная версия своего предшественника? Выражаясь более конкретно, должен ли конец «холодной войны» рассматриваться как системное изменение в сторону нового порядка, или же есть основания для рассмотрения этого развития как внутрисистемного изменения старого порядка? Многое зависит, конечно, от того, как характеристики глобальной системы воспринимаются и идентифицируются. Если они мыслятся в широком смысле, где подчеркивается продолжающаяся компетенция и доминирование государств с их анархической системой, которая предоставляет им суверенитет и равенство, то конец «холодной войны» и замена ее противостояния великих держав более дисперсной и менее милитаристской конкуренцией между многими государствами можно рассматривать как просто новую форму существующего порядка. Конечно, отношения перестроились, иерархии изменились и появились новые формы взаимодействия, но сохраняется все та же старая государственная система с теми же старыми схемами для ведения ее дел и управления ими. Изменения постбиполярного этапа, несомненно, глубоки и обширны, и их последствия, несомненно, будут ощущаться в течение многих десятилетий, но в этом смысле они, тем не менее, только внутрисистемные изменения. 17 Если, с другой стороны, упор делается на уменьшении компетенции государств, глобализации национальных экономик, разделении общества на этнические, религиозные, национальные, языковые и политические подгруппы, появление транснациональных проблем, которые способствуют созданию транснациональной власти, и большую готовность к объединению гражданского населения на площадях, то конец «холодной войны» и появившиеся механизмы по поддержанию глобальной жизнедеятельности, вероятно, следует рассматривать в качестве основ для совершенно нового порядка. Конечно, государства по-прежнему активны и важны, но их участие в процессах мировой политики, тем не менее, стало менее доминировать, что ведет к интерпретации, что основные системные изменения произошли.18 Есть ли четкие основания для поддержки одной из этих точек зрения? Нет, пока нет, или, по крайней мере, этот вопрос остается открытым. После краха Советской империи многие существующие глобальные механизмы только начали становиться, поэтому нельзя гарантировать ту или иную позицию. Повторимся, кроме того, что многое зависит от того, 17 Детально разработанное понимание, которое стоит на позициях постоянства государственной системы – суммированное как «заключение, что территориальная карта [мира государств] застыла в ее нынешнем виде раз и навсегда" (стр. 67) - и таким образом предусматривает только внутрисистемные изменения, см. в James Mayall, Nationalism and International Society (Cambridge: Cambridge University Press, 1990), особ. гл. 4 ("Nationalism and the International Order"). 18 Широкую презентацию этой точки зрения см. в Rosenau, Turbulence in World Politics, гл. 10. 1 5 как определяются ключевые понятия, а это позволяет, таким образом, различным аналитикам предлагать различные толкования того, как они согласуют ту или иную силу постхолодновоенной компетенции государств, силу транснациональных проблем, влияние подгрупповых движущих сил и изменение квалификации граждан. Тот факт, что в настоящее время в мировой политике очевиден размах трансформаций, по прежнему невнятно подчеркивает главную особенность процессов, посредством которых глобальный порядок подвергается системному или внутрисистемному изменению: а именно то, что оба вида изменений настолько существенны, что ни один из них не может быстро произойти. Последние стадии старого порядка могут обнаружиться так быстро, как это было при разрушении Берлинской стены и коммунистических режимов Восточной Европы, но процессы, посредством которых новые механизмы вступают в силу и становятся на свои места, гораздо более сбивчивые и нескладные. Почему? Потому что в довольно значительной степени идейные, поведенческие и институциональные основы коренятся в привычках - в стандартизированных, рутинных и повторяющихся способах реагирования на события - и привычки не всегда легко заменяются. Они могут легко развалиться при столкновении с безошибочным указанием на их бесполезность, но соединение новых шаблонов и установок необходимых для новых, незнакомых условий – это совсем другое дело. Нужно время для укрепления уверенности в изменениях, для выяснения возможностей и опасностей, связанных с изменениями, для выведения набора различных ответов, и, несомненно, для повторения предрасположенностей и действий, достаточного для того, чтобы они могли стать шаблонами. Кроме того, если существующий в мировой политике порядок действительно является «человеческой задумкой» (заимствуя фразу, которая использовалась для характеристики концерта Европы), и если его интерсубъективные основы должны сегодня иметь глобальный охват, то скорость, с которой возникает новый или реорганизованный порядок, неизбежно будет медленной. Концерт Европы был задуман всего несколькими людьми, тогда как в настоящее время новые «задумки» должны распространяться на миллионы и миллионы людей19, некоторые из которых, вероятно, отстают от других в быстроте, с которой они приходят к участию в межсубъектных основах новых глобальных структур. Одним словом, новый или восстановленный мировой порядок, рассматриваемый как процесс формирования привычки и консенсуса, может созревать в течение десятилетий. 19 В полемике начала 1990-х по поводу объединения Германии, например, министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе предлагал, чтобы этот вопрос решался на референдуме, в котором все народы Европы, и Восточной, и Западной, будут голосовать. Хотя это предложение не пошло дальше, наводят на размышления масштабы, в которых новый или реорганизованный глобальный порядок мог быть сформирован. 1 6
