ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУШЕНИЕ БУДДЫ (рассказ индуиста)

1
ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУШЕНИЕ БУДДЫ
(рассказ индуиста)
Царица Майя умерла. Неожиданно и необъяснимо. Всего несколько днй
назад, в роскошном саду Люмбини, она с легкостью, без мук произвела на свет
необычного младенца, и не то ликованье, не то лихорадочное возбуждение
охватило дворец. И сейчас эта лихорадка усилилась. Одни говорили, что царица
не выдержала чрезмерной радости, которую возбудил в ней прекрасный облик
младенца, но могла ли радость убить эту цветущую, полную спокойной силы
женщину? Другие, более прозорливые, считали, что тут не обошлось без козней
зловредного Мары, который, имея какие-то, ему одному ведомые, виды на
юного царевича, исхитрился лишить его матери, чья теплая защита служила бы
ребенку надежным покровом.
Так или иначе, тревога и беспокойство, смутившие царя Суддходхану
при первом же взгляде на своего сверхъестественного сына, сейчас полностью
овладели им, почти не оставляя места тоске по молодой жене. Тем более, что
прелестная сестра Майи, Готами, конечно же, сможет заменить мальчику мать.
Сейчас надо было как можно скорее выяснить, что сулят царю и самому царству
эти странные знаки на теле младенца: полумесяц между бровей, перепончатые
пальцы, колеса на ступнях ног?..
Нет, для разрешения столь важной загадки не следует обращаться к
домашнему жрецу Маркандее (имя его предано забвению в буддистских
хрониках). Маркандея появился во дворце задолго до рождения Суддходханы,
но сохранял молодость и какую-то беспечность, которая не нравилась царю. В
совершенстве зная и аккуратно выполняя все необходимые обряды и ритуалы,
Маркандея, казалось, не придавал им решающего значения. Во всяком случае,
не в них черпал он свою молодость, силу и мудрость. И, хотя Суддходхана не
раз убеждался в том, что жрец в полной мере наделен этими дарами, он в
глубине души не доверял Маркандее, так как не понимал их происхождения.
Другие жрецы любили цитировать «Шатападха-брахману», которая, подменяя
древние Веды, провозглашала их земными богами. Более того, брахман,
владеющий магическим ритуалом, считался выше небесных богов и природных
стихий, бессильных перед этой магией. Гордые и величественные брахманы с
ниспадающими седыми бородами, пылающим взором и суровой речью никак не
походили на задумчивого Маркандею, послушного какому-то, одному ему
слышимому тихому Голосу, который он умел отличать от множества
назойливых звуков, наполняющих пространство между небом и землей.
Для Суддходханы не существовало иного бога, кроме человека,
снискавшего сверхъестественные способности упорным трудом. Небесные боги
не составляли исключения – они достигли состояния богов, пройдя в
человеческом воплощении суровый путь подвижничества. Это было логично и
справедливо, а Маркандея выпадал из этой логики. Раз царевич отмечен
необыкновенными знаками, рассуждал царь, то по-настоящему понять их смысл
сможет лишь великий мудрец. И царь отправился в лес к знаменитому риши
Асите.
Странный прием оказал Асита царю, почтительно сложившему перед
ним ладони. Не успел он взглянуть на младенца, как глаза его наполнились
слезами и глубокий вздох вырвался из груди. У Суддходханы перехватило
2
дыхание. Впрочем, риши быстро овладел собой, и поток речей, смысл которых
был противоположен первой невольной реакции, зазвучал в лесу. «Оставь
сомнения - сказал Асита царю, - Я не сдержал слез, потому что вспомнил про
свою старость и близость конца. Твой сын будет владеть всем миром, однако
покинет отчий кров и отречется от своего царства». «Эта мысль для меня
ужасна!» – воскликнул царь. Но риши, поднявшись вверх с помощью
магической силы, провозгасил: «Он достигнет полного просветления». Царь
хотел было уточнить, что это значит, но риши уже растворился в воздухе.
Беседа с Аситой не принесла успокоения. Как можно владеть миром, не
владея собственным царством, спрашивал себя Суддходхана. И где поселится
царевич, если уйдет из родного дома? Во всяком случае он не будет
странствующим аскетом, которых царь нередко встречал на дорогах и в лесных
чащах во время охоты. Кто угодно, но кшатрий так поступить не мог. Это
неслыханно. Царь не допустит этого. Он воспитает царевича достойным сыном
своей варны, чей долг - блеск и великолепие. Так было раз и навсегда
установлено еще в древних законах Ману. Да! Именно блеск и великолепие
должны окружать его царственного сына! Даже слуха о смерти, болезни и
старости не просочится во дворец. С этим безумным решением вернулся домой
Суддходхана.
Само собой разумеется, что такое решение повлекло за собой небывалые
последствия. Срочно заменялись все слуги, имевшие хоть какой-нибудь изъян,
будь то оспинки на лице или обычная седина, пробивающаяся на висках. Все,
начиная от водоноса, чьи глиняные, оплетенные соломой ведра заменили на
сверкающие бронзовые, и кончая поваром, должны были быть молоды,
здоровы, грациозны, веселы, изящно одеты и сиять белозубыми улыбками. Не
допускалась даже щербинка во рту. Так во дворце создавался параллельный
мир, опутанный сетью лжи.
Царевич, названный Сиддхартой, не знал другого мира, но иногда
безотчетный страх овладевал всем его существом. Недаром говорят, что страх
есть последствие лжи. Да и как было не бояться? Время от времени исчезали
привычные и любимые царевичем люди, и, хотя ему объясняли, что они уехали
по делам, мальчик по опыту знал, что они никогда не вернутся. Иногда он
замечал какие-то изменения во внешности близких. Тогда приезжали
молчаливые люди из далекого Египта, привозя с собой лари, полные странных
золотых предметов, не похожих на украшения, и то отец, то тетка, то иной член
семьи запирался с ними в дальних покоях дворца, а потом появлялся с
разглаженным, но каким-то неподвижным лицом, на которое царевичу было
тягостно смотреть.
Только вид домашнего жреца Маркандеи всегда был отраден Сиддхарте.
Когда он смотрел на мальчика, на его молодом, выразительном лице появлялась
добрая подбадривающая улыбка, вселявшая в него мир и спокойствие. Но, по
неизвестным причинам, Сиддхарте было строго-настрого запрещено
разговаривать с Маркандеей, а вскоре, как проболталась нянька, жрец ушел из
дворца. Когда это произошло, царевич был еще мал и вскоре забыл его,
возможно, не без «помощи» Мары.
Маркандея с самого начала решительно боролся с безумными затеями
царя. Но, как известно, легче вырвать зуб из пасти крокодила, чем переубедить
глупца, упорствующего в своем заблуждении. А ведь аргументы жреца были
безупречны, неотразимы! Как может кшатрий не знать о смерти, вопрошал он.
Кшатрий, чей долг – прежде всего - защита своих подданных, а уж потом –
3
блеск и великолепие?! Как может быть мужественым сердце, не закаленное
страданием? Дерево, цветущее в безветрии, нирване, не принесет плодов, точно
так же бесплодна душа, не ведающая борьбы. Но ничего не желал слушать
Суддходхана. Казалось, сам Мара присутствовал при их разговорах, отуманивая
мозг царя. Наконец, убедившись в безнадежности своих усилий, Маркандея,
ведомый божественным Голосом, покинул дворец, а с ним ушла истина.
Отныне здесь царствовал Мара.
Между тем, царевич рос и ему необходим был наставник. Совет
вельможных старцев, легко читавших в сердце Суддходханы, единодушно
выбрал на эту роль Вишвамитру. Рожденный кшатрием, Вишвамитра пожелал
стать брахманом и добился своего ценой сурового подвижничества. Гордый и
непреклонный, он не боялся спорить с богами, и даже сам Индра опасался его.
Вишвамитра принадлежал к новой породе брахманов, которые поклонялись не
Богу, а себе. Древние жертвоприношения, когда жрец с благоговеньем и
любовью слагал дары к стопам Бога, вознося Всевышнему рвущийся из самого
сердца гимн, сменились магическими ритуалами, которыми утверждалсь
человеческое своеволие и корысть. Место горячей, преисполненной глубокого
смысла молитвы, соединяющей человека с Богом, заняли мантры, где набор, с
виду бессмысленных, слогов создавал определенные вибрации, способные
временно перестроить пространство и время в угоду колдуну, которого, по
старой памяти, продолжали называть брахманом. Именно такого наставника
желал для своего сына ослепленный Суддходхана. Однако, к счастью занятия
юного царевича с новым гуру, были недолги.
Вишвамитра быстро разглядел, что стоит мальчику устремить на какуюлибо задачу свой умственный взор, как тайны науки раскрываются перед ним.
Сиддхарта без труда исчислял число капель воды в морской бездне и число
звезд на небе по сложнешим, запутанным формулам, предложенным гуру. Он с
легкостью писал отмеченные небесной печатью стихи на различных наречиях.
Тогда гуру, боясь уронить свой авторитет в глазах талантливого ребенка,
провозгласил, что тот не нуждается ни в книгах, ни в наставниках. Это была
ложь. Ведь на самые важные знания – о Боге, о жизни и смерти, о смысле
человеческой жизни – был наложен строжайший запрет. Впрочем, этих знаний
Вишвамитра все равно не смог бы дать Сиддхарте. Поэтому юный мудрец
остался более наивным, чем самый невежественный крестьянский ребенок. Этот
диссонанс смутно ощущался прозорливой душой царевича, заставляя его
замыкаться в себе и чуждаться обычных детских игр и шалостей. Однако долг
кшатрия обязывал его овладеть военной наукой. Но как объяснить человеку, не
знающему о существовании смерти, назначение лука и стрел? Вот тут-то и
пригодилось любимое Марой ученье о Вселенной, как о божественной игре,
«лиле». Грозное, смертоносное оружие кшатрия объявлялось игрушкой,
которой надо было, забавы ради, научиться хорошо играть. Сильному и
ловкому Сиддхарте это не доставило особого труда, и вскоре он превзошел
всех сверстников в военном искусстве.
Теперь нужно было женить царевича, чтобы окончательно привязать его
к дому. Суддходхана выбрал на роль невестки утонченную и нежную Ясодхару.
Познакомившись с Сиддхартой, девушка пришла в замешательство. Этот юный
красавец показался ей лишенным мужества. Если бы она поверила своему
вещему сердцу и отказала ему, то скольких бед и унижений удалось бы ей
избежать. Одиночество, позорное полу-вдовство, язвительные попреки в
неспособности удержать мужа – вот что ей предстояло. Но Мара вновь оказался
4
«на высоте». Были устроены состязания по всем видам военного искусства и
везде бесспорным лидером стал Сиддхарта. Несчастная Ясодхара решила, что
она ошибалась, и дала свое согласие на брак. В положенный срок у молодой
четы родился сын Рагула, и, казалось, ничто не омрачит их счастья. Но меч
судьбы был уже занесен над ними.
Царевич решил навестить свои любимые сады. Как обычно в таких
случаях, началась подготовка дороги, откуда убиралось все, что могло смутить
взор Сиддхарты, были ли то старые, хилые, недужные или просто исполненные
скорбей люди. Однако, когда царевич ехал в своей золотой колеснице по
разровненной, увлажненной и усыпанной цветами дороге, по обе стороны
которой колыхалась нарядная толпа, он вдруг увидел тяжело ковылявшего
дряхлого старца с тусклыми глазами. Вид старца принял сам Дэва, спустившись
с небес, иначе появление такой фигуры перед взором царевича было бы
невозможно. Ликованье, которое минуту назад ощущал царевич, сменилось
страхом и тревогой. «Что случилось с эти человеком?» – спросил он возницу.
Возница, неуклонно подчинявшийся дворцовой дисциплине, конечно,
промолчал бы, но сам Дэва заставил его объяснить царевичу, что старость –
удел всех людей, в том числе, и его, Сиддхарты. Волосы встали дыбом у
нечастного юноши, сердце его сжалось, и он, отказавшись от поездки, вернулся
домой, полный скорби.
Суддходхана, узнав о состоянии сына, понудил его снова отправиться на
прогулку. Но на сей раз Дэва явился ему в виде обезображенного болезнью
человека. И опять возница вынужден был рассказать царевичу о болезнях,
которым подвержены все живые существа.
В третий раз Дэва явился в виде покойника, и возница, понукаемый им,
объявил царевичу о неизбежности смерти.
Несчастный Сиддхарта! Приученный воспринимать жизнь как веселую
игру, он вдруг оказался на краю зияющей бездны. В нормальных условиях
человек с детства привыкает к мысли о болезни, старости и сметри и учится
жить и ценить жизнь, какова бы она ни была, преодолевая свои страхи и
разочарованья. Царевич же, благодаря безумию своего отца, был похож на
оранжерейный цветок, готовый зачахнуть от первого дуновенья ветра.
Суддходхана, видя, что с сыном творится что-то неладное (истинное
положение дел никто не решался ему объяснить, и ложь бумерангом вернулась
к нему), не придумал ничего лучшего, как наполнить дворец прелестными
танцовщицами, которым было поручено развлекать царевича и разжигать в нем
плотские страсти. Но скованный ужасом Сиддхарта отныне видел на всем
печать болезни, старости и смерти. И, когда Дэва навел на девушек
неожиданный сон, и они рухнули на пол в некрасивых позах, с открытими,
истекающими слюной, ртами, это было уже излишне. Всякая радость жизни уже
умерла в царевиче навеки.
О, Мара, ослепивший Суддходхану! Если бы не твои козни, каких высот
мог бы достичь великий дух, живший в царевиче Сиддхарте! Охраняемый
сильной, любящей матерью, царицей Майей, и наставляемый лишенным
гордыни, богобоязненным Маркандеей, какое жизнеутверждающее учение мог
бы он создать! И как оно было нужно тогда, когда старое жреческое сословие
все глубже затягивалось в тину колдовства и магии, обожествляя себя и забывая
о Боге-Творце, которого знали древние Веды.
Царевич, несмотря на охватившее его отчаяние, все же нашел в себе
силы продолжать жить, но был страшно надломлен. Погрязший во лжи дворец
5
стал ему противен. Он и раньше интуитивно тянулся вон из него с его
бессмысленным и разлагающим душу укладом. Теперь же, когда глаза его
раскрылись, вся прежняя жизнь предстала перед ним как сплошной обман, и
только прирожденное милосердие помогло ему избежать ненависти к тем, кто
был в нем повинен. Но оставаться здесь царевич уже не мог. Под покровом
ночи он покинул дворец, твердо решив найти некий благородный закон,
который защитил бы людей от старости, болезни и смерти. Иначе говоря, он
решился на неслыханное дело: защитить жизнь людей от самой жизни.
Молодой кшатрий, лишенный наставлений истинного брахмана, не имел
связи с Богом. Он рассчитывал только на себя и свои силы. Это предопределило
не только всю его дальнейшую судьбу, но и судьбы его многочисленных
последователей, которым суждено принадлежать разным эпохам и народам.
Итак, исполнилось предсказанье риши Аситы – Сиддхарта покинул
дворец и отказался от царства. Он попал в совершенно незнакомый ему мир.
Контраст с тем, к чему он привык, так потрясал молодого отшельника, что с
каждым часом в его измученном мозгу росла и укреплялась одна-единственная
мысль: жизнь есть страданье. Ни в чем: ни в красотах природы, ни в пении
птиц, ни в сияющих глазах детей, не находил он отрады.
Иногда он готов был увлечься веселой пестротой базаров, где щедрые
дары земли перемежались с искусными творениями человеческих рук, но вид
какого-нибудь нищего тут же повергал его в отчаяние. Он не хотел и не мог
признать, что нищий этот, беззаботно сидящий на ступенях роскошного дворца,
не просто смирился с выпавшей ему участью, но, пронизанный радостью жизни,
благодарно славил Бога в своей песне, которую он тут же сочинял, чтобы через
минуту забыть ее и начать новую. Царевич не понимал, что бедная женщина, с
любовью глядящая на своих чумазых ребятишек, счастлива, когда вечером ее
обнимает муж, вернувшийся с работы. Сковавший его еще во дворце и с тех пор
не отпускавший страх не позволял ему разглядеть в прекрасных творениях
гончаров, ювелиров, архитекторов, ткачей бьющую через край мощную
творческую силу, живущую в народе, к которому он сам принадлежал, но от
которого с детства отделила его стена воздвигнутого вокруг него обмана.
Приученный к изысканности форм, он не видел самого богатого и глубокого
содержания без красивой оболочки. Его чуткая душа легко прозревала
страданье, скрытое под покровом благополучия, но разлитую в мире
всеохватывающую и лишенную какой-либо логики радость и любовь к жизни
ему, пережившему страшный душевный кризис, уже не дано было ощутить.
Любое соприкосновение с действительностью вызывало лишь острую боль или
глухое раздражение. Он как-будто расплачивался за бескончную череду
иссушающих душу наслаждений, которыми так полна была его прежняя жизнь.
Но воспоминания о той жизни были особенно тягостны, так как он знал, что
возврата нет. Повязка спала с глаз, больше его не обмануть!
Он решил было, что самоистязание тела сможет отвлечь его от
невыносимых душевных мук, но это оказалось иллюзией. Сиддхарта, к
великому негодованию подвизавшихся вместе с ним и видевших в нем учителя
аскетов, решительно отказался от пути аскезы. Беседы с мудрецами тоже ни к
чему не привели. Мощный интеллект царевича мог без труда опрокинуть их, с
таким искусством, возвигнутые построения, но он, из состраданья, не стал
спорить с ними. К тому же пока ему нечего было предложить им взамен.
Так прошло шесть бесплодных, безотрадных лет, итогом которых было
безусловное и бескомпромисное жизнеотрицание.
6
Человеку, который хотя бы раз в жизни искренне молился Богу и
который, хотя бы на одно мгновенье, ощутил Его защиту и любовь, трудно
представить ту невыносимую пустыню одиночества, где обитала душа
Сиддхарты. Ни разу слова молитвы не сорвались с его уст. Существовал только
он и враждебный, бессмысленный, хотя и внушающий жалость, мир вокруг
него. На мир уповать было нечего, за шесть лет скитаний царевич убедился в
этом. Значит, надо обратиться к себе! И вот однажды, сжав в кулах свою
мощную волю, унаследованную от многих поколений предков, привыкших
повелевать, Сиддхарта, сел под дерево бодхи и обратил к себе властный приказ
не вставать отсюда, пока искомый закон не будет найден.
А Мара, его вечный спутник, ухмыляясь, примостился рядом. Он
издавна любил забавляться проявлениями человеческой воли, способной
напустить такого туману, какого не состряпать было и самому демону обмана.
Даже приходилось, не без сожаления, признать, что Творец уделил смертным
больше творческих сил, чем даже ему, древнему Маре. Впрочем, во всем есть
свои плюсы, думал демон, с интересом наблюдая за тем, кому скоро предстояло
стать Буддой. Для порядка, он решил подпустить Сиддхарте несколько
подыстасканных соблазнов, будучи уверенным, что это только подогреет
решимость отрекшегося от куда более соблазнительных вещей царевича. Так
оно и получилось. Сиддхарта едва обратил внимание и на искусных в любви
дочерей Мары, и на самого Мару, целящегося в него их лука, и на воинство
Мары, потрясающее алмазными палицами и сверкающими копьями, которые,
впрочем, не были пущены в ход. Твердый, сосредоточенный в размышлении
пребывал Сиддхарта под деревом бодхи, как если бы восседал на троне.
Мириады видений, сплетенных друг с другом в жесткие логические
цепи, соединяющие бесконечные рождения и смерти – все это показалось
Сиддхарте пустым, глупым и никчемным. Он думал, что если бы люди смогли
увидеть то, что сейчас проходило перед его напряженным взором, они тут же
отказались от бессмысленной круговерти, называемой жизнью. Вдруг в его
пылающем мозгу всплыли слова древнего гимна, слышанного им еще в детстве:
«Вначале нашло на него желанье, это было первым семенем мысли», - и острая
догадка пронзила все его существо. Желание, вот оно, ядовитое жало, которое,
проникая в сердца живых существ, заставляет их бескончно крутиться в колесе
перерождений. Вот он, источник привязанности к жизни, которая есть только
страдание и ничего больше. Значит, путь к свободе есть отрешение от желаний.
В горниле этой мысли все желания, которые еще оставались у Сиддхарты,
мгновенно испепелились, и его охватило блаженство освобождения. В то же
миг царевич из рода Шакьев перестал существовать, и в мир явился Будда,
пробужденный, а вернее говоря, отрешенный от жизни, дух. Он уже не был
человеком в полном смысле этого слова. Погрузившись в транс, он семь дней
наслаждался иллюзией освобождения, и то, что он понял, как «четыре
благородные истины», все яснее вырисовывалось в его сознании.
Но тут Мара вдруг испугался. А что если Будда не захочет делиться с
человечеством таким полезным открытием? Этого нельзя допустить. И демон
обмана стал делать вид, что внушает Будде недопустимость распространения
учения в мире, так как люди не в состоянии понять и оценить его, не говоря уж
о том, что они его просто недостойны. «Оставь при себе с таким трудом
добытую истину, и погрузись в долгожданную нирвану, ты заслужил ее», сладко пел Мара. Эти речи, как и рассчитывал демон, воззвали к глубоко
сидящему в истинном кшатрии долгу – защите своих подданных, и Будда, с
7
величайшим усилием спустился с высот, где он только что пребывал, и,
поддавшись искушению, взвалил на себя тяжелейшее бремя - избавить
человечество от того, что он считал пагубным заблуждением – от
привязанности к жизни. Он отправился в Сарнатх и произнес свою первую
проповедь.
Зная огромное обаяние личности Сиддхарты и его железную волю, Мара
не сомневался: учение не пропадет и не заглохнет. И, как это не раз бывало и
раньше, демон оказался прав.
Много лет спустя, Маркандея, как записано в «Матсья-пуране», вышел за
пределы нашего мира и встретился с самим Вишну, который поведал ему, что в
одном из своих воплощений он приходил в виде Будды, принесшего на землю
ложное ученье, чтобы, испытав благочестивых в истинной вере, отделить
праведных от грешников. При этих словах сердце Маркандеи сжалось, как
всегда сжималось в далекие времена в веселящемся, но безрадостном дворце,
когда он глядел на чудесного, зажатого в тиски обмана мальчика с глубоким
взглядом трагических глаз.
Сентябрь 2004 года.
(Первый рассказ из цикла «Размышления домохозяйки о религии»).