Гвардейский Таманский авиационный полк

Магид Александр Самойлович
Гвардейский Таманский авиационный полк
----------------------------------------------------------------------Проект "Военная литература": militera.lib.ru
Издание: Магид А. С. Гвардейский Таманский авиационный полк. — М.: ДОСААФ, 1960.
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Магид А. С. Гвардейский Таманский авиационный полк. — М.: ДОСААФ, 1960. — 288 с. / Издание
третье, дополненное и переработанное. Тираж 45 000 экз. Цена 7 руб. в переплете.
Аннотация издательства: Среди многих частей Советской Армии, прославивших свои боевые знамена
в битвах Великой Отечественной войны против фашистских захватчиков, был Гвардейский Таманский
авиационный ордена Красного Знамени и ордена Суворова III степени женский полк.
Рассказать читателю о боевом пути женщин-воинов единственного в войну женского авиационного
полка — задача этой книги. Не претендуя на создание детально разработанной истории полка или
беллетристического произведения о нем, автор стремился лишь правдиво отобразить наиболее памятные
события героических будней таманцев.
В основу книги положены официальные документы, дневники, письма, фотографии и воспоминания
ветеранов полка.
Третье издание книги дополнено подвигами, волнующими эпизодами и рассказами о героических делах
бывших летчиц полка, разысканных автором в различных уголках нашей необъятной страны, которые и
в мирном труде проявили себя достойными своего боевого прошлого.
Гвардейский Таманский авиационный полк
От издательства
Шла война народная
В дни учебы
Пришли в полк
Командир полка
Первые испытания
Полк прибыл на фронт
Над Тереком
Они стали гвардейцами
Боевые дни
Тамань остается позади
Девушки-«невидимки»
Цель — Крым
Самолет над Полесьем
На Запад
Последние удары
Где же вы теперь, друзья однополчане
Примечания
От издательства
Среди многих частей Советской Армии, прославивших свои боевые знамена в битвах Великой
Отечественной войны против фашистских захватчиков, был Гвардейский Таманский авиационный
ордена Красного Знамени и ордена Суворова III степени женский полк.
История этого полка необычна.
В Октябрьские дни 1941 года, когда Родина переживала трудное время, по инициативе Героя Советского
Союза Марины Михайловны Расковой начался добровольный набор женщин-патриоток в авиацию. В
числе других авиационных частей в результате этого набора был сформирован целиком из женщин полк,
который впоследствии стал Гвардейским Таманским.
Наряду с опытными летчицами, пришедшими из аэроклубов, летных школ Гражданского воздушного
флота, являвшимися основным костяком полка, ряды его пополнялись девушками — студентками и
работницами, имевшими небольшую летную практику в осоавиахимовских аэроклубах или же впервые
столкнувшимися с авиационным делом. С помощью своих старших товарищей эти девушки за короткое
время овладели летным мастерством.
С честью выдержав первые испытания войны, полк совершенствовался и закалялся в боях. Девушкиавиаторы мужественно переносили лишения и невзгоды тяжелой военной поры и трудности походной
жизни. Они теряли своих подруг, павших смертью храбрых в боях за Родину. Но кровь героев еще
крепче цементировала ряды полка. Во имя павших, продолжая их дело, девушки усиливали свои удары
по врагу. Полк сражался на различных участках фронта: в донских степях, у отрогов Кавказа, на Кубани,
под Новороссийском и Севастополем, в Белоруссии, в Польше и Германии — и всюду он успешно
выполнял задачи, поставленные перед ним командованием.
Легкие ночные бомбардировщики «По-2», на которых воевали летчицы, были грозой для фашистов. На
боевом счету полка сотни взорванных [4] вражеских складов с боеприпасами и военным имуществом,
много уничтоженных огневых точек, тысячи эффективных налетов на позиции неприятеля. Причинив
немалый урон фашистам, женский авиационный полк внес ценный вклад в великую победу
Коммунистической партии, советского народа и его Вооруженных Сил над фашизмом — смертельным
врагом нашей Родины и всего прогрессивного человечества.
Многие летчицы и штурманы совершили выдающиеся подвиги. Двадцати трем из них присвоено звание
Героя Советского Союза. Весь личный состав полка был награжден орденами и медалями. После
трудных боев на Кубани, в ходе которых полк проявил высокую слаженность и боевое мастерство, ему
было присвоено звание Гвардейского. За участие в освобождении Таманского полуострова он получил
наименование «Таманский».
За годы войны личный состав полка как бы слился в единую боевую семью, скрепленную духом
советского воинского товарищества. Выработались свои полковые традиции, способствовавшие
достойному выполнению патриотического долга женщинами-воинами. Храня верность этим традициям,
благородной фронтовой дружбе, ветераны полка, вернувшись к мирной жизни, к своим семьям, к труду и
учебе, после окончания войны ежегодно встречаются в столице нашей Родины — Москве.
Рассказать читателю о боевом пути женщин-воинов единственного в войну женского авиационного
полка{1} — задача этой книги. Не претендуя на создание детально разработанной истории полка или
беллетристического произведения о нем, автор стремился лишь правдиво отобразить наиболее памятные
события героических будней таманцев.
В основу книги положены официальные документы, дневники, письма, фотографии и воспоминания
ветеранов полка.
Третье издание книги дополнено подвигами, волнующими эпизодами и рассказами о героических делах
бывших летчиц полка, разысканных автором в различных уголках нашей необъятной страны, которые и
в мирном труде проявили себя достойными своего боевого прошлого. [5]
Шла война народная
1
Октябрь 1941 года...
Четвертый месяц на советской земле шла война. Это была сама» тяжелая из войн, когда-либо пережитых
нашей Родиной.
Двадцать второго июня 1941 года, вторгнувшись в Советский Союз, фашисты рассчитывали на скорую
победу. Они были уверены, что смогут наверняка «покончить» с СССР в полтора-два месяца и сумеют за
это короткое время дойти до Урала.
Но враги жестоко просчитались. Удар чудовищной силы, обрушенный фашизмом на СССР, не сломил
нашу армию, наш народ. С первых же дней войны советские воины мужественно и самоотверженно
бились за каждую пядь родной земли. В упорных и тяжелых оборонительных боях наши войска
наносили большой урон врагу. Планы «молниеносной войны», широко разрекламированные
гитлеровцами, срывались.
Но немецко-фашистские захватчики находились тогда в несравненно более выгодном положении, чем
наши Вооруженные Силы, обладали рядом серьезных преимуществ. Враг бросил против Советского
Союза многомиллионную армию, вооруженную до зубов. Фашисты имели превосходство в технике —
танках и авиации. Вот почему, несмотря на героическую борьбу советских воинов, фашистам удавалось
ценой огромных потерь продвигаться вперед. Гремели орудия на Украине и в Белоруссии. Враг угрожал
Ленинграду. Начались бои «а подступах к Москве.
Советский народ не дрогнул перед лицом смертельной опасности, нависшей над Отечеством.
Коммунистическая партия была организатором и вдохновителем борьбы советских людей против
фашистских захватчиков Партия послала на фронт лучших своих сынов. На руководящую работу в
войсках были направлены выдающиеся деятели партии и государства.
Советская страна мобилизовала все силы для борьбы против фашизма. Перестраивалось на военный лад
народное хозяйство. В тылу обучались [6] и создавались новые дивизии. В городах, которым угрожал
враг, организовывались части народного ополчения. Весь советский народ, полный веры в неминуемое
торжество своего правого и благородного дела, поднялся на священную войну против фашистов.
Верные заветам великого Ленина, миллионы советских людей грудью встали на защиту
социалистического Отечества.
2
...В эти суровые октябрьские дни 1941 года Жене Рудневой исполнилось двадцать лет.
Жила Женя с родителями в небольшом подмосковном городке Бабушкине. До войны она не знала
никаких забот и тревог. Сердечная, веселая, она пользовалась всеобщей любовью и в школе и в
университете. Трудолюбивая и настойчивая, с незаурядными способностями, она прекрасно училась.
Еще подростком Женя мечтала стать астрономом и живо представляла себе всю сложную работу у
телескопа обсерватории. Друзья давно называли ее ласково и шутливо «Наш звездочет». И она
действительно сделалась «звездочетом».
Отлично закончив среднюю школу, Женя поступила на механико-математический факультет
Московского университета, на астрономическое отделение. На втором курсе она уже самостоятельно
вела сложные астрономические наблюдения. Ее первая курсовая работа получила высокую оценку
кафедры.
Перед ней открывалась жизнь, полная радости. «Все идет своим чередом, — писала она в своем
дневнике. — Но буднями это назвать нельзя. Разве это будни, когда каждый день приносит новое,
прекрасное?..»
Чувствуя себя счастливой, Женя еще на заре своей юности понимала, кому она обязана этим. Ее любовь
к Советской Родине была естественна как дыхание. Снова и снова занося в свой дневник перечень
выдающихся побед, одерживаемых соотечественниками в труде и культуре, в искусстве и спорте, она
писала: «Какое это счастье чувствовать себя частью такого большого и грандиозного и вместе с тем
близкого и родного Союза!..»
Но успехи первого в мире социалистического государства не давали покоя империалистам.
Международная реакция на протяжении десятилетий преследовала нашу Родину злобой и ненавистью,
плела козни против советского народа. Она расчистила Гитлеру путь к власти и помогла германскому
фашизму создать мощную военную промышленность, сильную армию.
Советские люди всегда помнили о том, что империализм не желает расставаться со своими бредовыми
надеждами на порабощение нашего народа. [7]
Когда Женя Руднева, еще школьницей, думала об опасности, угрожающей Родине, мысли ее неизменно
обращались к благородному образу Павла Корчагина. «За что ценит людей Николай Островский? —
писала она в дневнике 18 января 1938 года. — Он ценит человека за мужество, за безграничную
выносливость, за этот тип человека, умеющего переносить страдания, не показывая их всем и каждому.
Я за этот образец революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим».
И когда за рубежом уже полыхало пламя второй мировой войны, разожженной фашистскими
агрессорами, семнадцатилетняя Евгения Руднева, посмотрев только что выпущенный кинофильм «Ленин
в Октябре», писала в дневнике:
«Я очень хорошо знаю: настанет час я я смогу умереть за дело моего народа так, как умирали они,
безвестные герои из этого чудного фильма!
Я хочу посвятить свою жизнь науке, и я это сделаю: все условия создала Советская власть, чтобы
каждый мог осуществить свою мечту, какой бы смелой она «и была. Но я комсомолка, и общее дело для
меня дороже, чем свое личное, именно так я и рассматриваю свою профессию, и если партия, рабочий
класс этого потребуют, я надолго забуду астрономию, сделаюсь бойцом, санитаром, противохимиком...»
3
Когда война внезапно обрушилась на советский народ, сотни девушек осаждали военкоматы и комитеты
комсомола, настаивая, умоляя, убеждая, чтобы их послали на фронт. Им говорили сначала одно: «Нет,
для нас хватит дела в тылу!» А студенток и совсем не хотели слушать.
Женя могла продолжать свое любимое дело. Больше того, в университете, в райкоме комсомола она
только и слышала, что в условиях войны нужно учиться особенно ревностно, что новые кадры
специалистов теперь, как никогда, дороги, важны, необходимы. И это, конечно, было так, она
соглашалась с этим, но сердце требовало другого. [8]
С каждым днем война нарастала, подходила ближе к столице. Начались налеты фашистской авиации на
Москву. По ночам студентки дежурили на крыше университетского здания, на этажах — у пожарных
шлангов, у ящиков с песком. Мало кому из гитлеровских асов удавалось прорваться сквозь
заградительный огонь советских зениток, защищавших небо столицы. Но кое-кто прорывался, и тогда
рвались фугасные бомбы, падали «а крыши зажигательные бомбы. На московских улицах, строгих и
малолюдных, все чаще стали появляться фронтовые автомашины, нередко с вмятинами и дырами от
осколков, мин, снарядов.
Студентки участвовали в строительстве оборонительных рубежей на дальних, а затем и ближних
подступах к столице, в ее пригородных районах.
Все говорило о том, что идут тяжелые бои, что борьба трудна, требует предельного напряжения сил...
Несмотря на превосходство врага в численности войск и боевой технике, советские воины наносили ему
чувствительные удары. Однако результаты сказались значительно позднее, когда в битву вступили
главные силы Советской Армии, которые в то время мобилизовались и вооружались. А пока что
огненный вал фронтов двигался в глубь нашей страны.
И каждая очередная сводка с фронтов отзывалась в душе девушки острой болью...
Эта боль звала к борьбе. После сводок с фронтов по радио передавал» песни гнева и мужества. Одна из
«их особенно волновала Женю:
Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!
С фашистской силой темною, с проклятою ордой!
Пусть ярость благородная вскипает, как волна.
Идет война народная, священная война!
— Понимаете, народная, священная! — говорила Женя друзьям. — А мы где? В тихой заводи, в
университетском инкубаторе! Нечего сказать — достойная позиция! [9]
Временные неудачи наших войск не приводили Женю в уныние. Она непоколебимо верила, твердо
знала, что никому и никогда не поставить на колени наш великий народ. На ее глазах Москва,
неузнаваемо преображаясь, становилась неприступной крепостью. Она чувствовала, понимала, что
советский народ под руководством Коммунистической партии только развертывает свои неисчислимые
силы, готовясь сокрушить и уничтожить врага, посягнувшего на свободу, независимость и честь Родины
Поэтому Женя, как и все советские люди, считала невозможным для себя оставаться в стороне от битвы,
решающей не только судьбу социалистического Отечества, но и судьбы всего мира.
В эти суровые октябрьские дни 1941 года Центральный Комитет ВЛКСМ объявил добровольный набор
комсомолок в армию.
Когда 10 октября Женя встретила у входа в университет Катю Рябову, свою сокурсницу, уже
обсудившую эту новость с другими студентками, черные глаза Кати сияли радостью.
— Завтра идем в ЦК — и на фронт! — звонко сказала она, обнимая Женю.
— А меня, как думаешь, возьмут? — с беспокойством в голосе спросила Женя.
Катя сразу поняла, что имела в виду Женя, откуда у нее эта неуверенность, сомнение. В извещении о
добровольном наборе подчеркивались два обязательных требования к девушкам, желающим идти в
армию: они должны иметь хорошие показатели в учебе и быть спортсменками. Кат» удовлетворяла
обоим этим требованиям. К тому же еще до войны она окончила пулеметную школу при Осоавиахиме.
Но Женя не увлекалась спортом.
Чем можно было утешить подругу? Только одним:
— А ты скажи, что спортсменка. Это ведь не обман — в армии научишься.
Женя так и решила сделать. Тут же позвонила Дусе Пасько, студентке четвертого курса, — они еще в
июле, подружившись во время совместной [10] работы в совхозе Дединовр на Оке, договорились, что
пойдут вместе на фронт.
И вот, встретившись у ворот университета, студентки направились в Центральный Комитет комсомола.
Они шли по улицам Москвы, вспоминали студенческую жизнь, которая уже казалась им далекой.
4
Когда Женя и Дуся подошли к зданию ЦК ВЛКСМ, они увидели у входа группу девушек. Подруги
удивленно переглянулись, — они думали, что будут первыми. Женя разочарованно протянула:
— Вот это сюрприз... — и тотчас же добавила от души: — Ну, конечно, мы с тобой, Дуся, не одни. Таких
девушек много. И это так хорошо!
Весть о призыве Центрального Комитета комсомола быстро распространилась среди молодежи столицы.
На заводах и фабриках, в институтах и учреждениях начался отбор комсомолок, желающих добровольно
пойти на фронт. Отбор был строгий, придирчивый, и многие девушки, опасаясь, что их кандидатуры
почему-либо отклонят, сами направлялись в ЦК ВЛКСМ.
Несмотря на ранний час, помещение комендатуры было переполнено. Стоял несмолкающий гул голосов.
Девушки настойчиво добивались пропуска в отдел кадров. Установилась очередь.
Женя и Дуся, очутившись в шумной толпе молодежи, очень скоро разобрались в обстановке. Они узнали,
что набор идет уже третий день, что каждую девушку опрашивают о состоянии здоровья, о положении
семьи, имеет ли она какую-нибудь военную специальность.
— Вот беда! — раздавался чей-то голос. — У меня ведь нет никакой военной специальности! Что же я
скажу?
Женя хорошо понимала такое волнение...
Но тут она услышала, что командование Вооруженных Сил по ходатайству ЦК комсомола приняло
решение о создании специального женского авиационного полка. Его формирование было поручено
Герою Советского Союза Марине Михайловне Расковой, прославленному штурману экипажа самолета
«Родина», совершившего в 1938 году знаменитый перелет из Москвы на Дальний Восток.
Узнав об этом, подруги повеселели. Как хорошо было бы попасть в этот полк, стать авиаторами! Здесь,
наверное, пригодится и их знание математики, астрономии. Но удастся ли? Ведь добровольцев так
много...
И действительно, в вестибюль входили все новые и новые девушки — из университета и институтов, с
фабрик, заводов, из учреждений, а то и просто школьницы, решившие на всякий случай попытать
счастья, с унынием предчувствуя, что им откажут.
Таня Масленникова, опасаясь, что с ней и говорить не станут, — ведь [11] ей было всего восемнадцать
лет, — захватила с собой в ЦК ВЛКСМ пачку документов. Тут были и характеристики комсомольского
комитета и фабкома, из которых явствовало, что Татьяна Николаевна Масленникова с честью носит
звание члена ВЛКСМ, является одной из передовых ткачих фабрики имени Фрунзе, и свидетельство об
окончании средней школы, и, на всякий случай, зачетная книжка вечернего текстильного техникума,
куда она поступила перед войной.
Коренастая, быстрая в движениях Маруся Логачева, подруга Тани по фабрике, держалась куда
увереннее, и на то у нее были основания.
С первых дней войны она решила пойти на фронт. Ей сказали: «Нельзя. Вы — помощник мастера, член
фабричного комитета комсомола, такие люди нужны и в тылу». Когда ей удалось, наконец, уговорить
секретаря партийного комитета фабрики, то запротестовал секретарь комсомольской организации: «Что
я стану делать, если у меня заберут весь актив? Нельзя оголять фабрику!» Секретарь партийной
организации согласился с ним, сказав Марусе, видя, как потускнели ее ясные умные глаза: «А ты не
огорчайся, пойдешь, в случае чего, на оборону Москвы».
Но в тот же день, когда она пришла в вечернюю смену, начальник цеха Климов, сам собиравшийся в
армию, несмотря на то, что его не хотели отпускать с фабрики, обрадовал ее: «Ну, Маруся, учил я тебя,
жаль отпускать, да вижу, как ты вся измаялась. Что же, собирайся в путь: я узнал, что ЦК ВЛКСМ
набирает комсомолок в авиационный полк. Ты — активная общественница, кандидат партии, тебя,
конечно, возьмут!»
Услышав, что дело идет об авиационном полку, Маруся побледнела, даже всхлипнула: «Не возьмут
меня...» Она помнила, как год назад комиссия отказалась принять ее в аэроклуб из-за того, что ее ноги
оказались на два сантиметра короче, чем требовалось соответствующими правилами. Но Климов тут же
успокоил ее, сказав, что победа в воздухе подготавливается [12] на земле, что есть много важных
авиационных специальностей, для которых вовсе не обязателен высокий рост.
На этот раз Марусю не задерживали. Чтобы отрезать все пути к отступлению, она тут же взяла расчет на
фабрике, решив стать медсестрой, если не попадет в авиационный полк.
С обходным листком в руках Маруся встретила в цехе Зину Вишневу. свою соседку по общежитию. Та,
взглянув на листок, сразу все поняла.
— Совести у тебя нет, — сказала Зина, и озорные глаза ее стали суровыми. — Тоже друг! Не могла мне
сказать.. Маруся почувствовала себя виноватой. И в самом деле, как она могла за быть о Зине!
Эта своенравная, энергичная девушка, комсомолка, не хотела оставаться в стороне, когда над Родиной
разразилась буря. Она дежурила в команде противовоздушной обороны, поступила на курсы медсестер,
готовясь пойти на фронт. Все, что ее интересовало и заботило до сих пор, отошло на задний план,
уступив место одному стремлению — воевать, своими руками защищать родной советский дом. После
разговора с Марусей Логачевой Зина, кончив работу, поспешила в фабричный комитет комсомола.
Секретарь комитета встретил ее угрюмо: в этот день его снова отказались зачислить в армию из-за
серьезного физического недостатка. В ответ на жалобу Зины он отрезал:
— Хватит с нас Логачевой! Не всем воевать, люди нужны и в тылу.
Зина сначала пыталась убедить его, потом — упросить, кусая губы, отворачиваясь, чтобы не видно было
слез обиды, выступивших на глазах А когда секретарь остался непоколебим, девушка стала кричать на
него Но и это не помогло. Тогда она, резко повернувшись, вышла, кинув с порога, что разговор еще не
окончен.
Ночью Зина вместе с Марусей собирала вещи, а утром опять пошла в комитет и спокойно сказала:
— Дай направление.
И секретарь молча протянул ей уже напечатанную и подписанную характеристику на члена ВЛКСМ,
ватерщицу фабрики имени Фрунзе Зинаиду Ивановну Вишневу. [13]
Схватив ее, Зина бросилась к двери и потом долго не могла простить себе, что не сказала «спасибо»
секретарю, не извинилась перед ним за грубость, допущенную накануне, не поняла, — а должна была
понять, — что ему просто больно, горько чувствовать себя не пригодным для фронта.
И вот три подруги, три молоденькие текстильщицы фабрики имени Фрунзе, явились в ЦК комсомола.
5
Познакомившись с этими девушками, Женя и Дуся обратили внимание на только что вошедшую группу
девушек. Они выделялись своей подчеркнутой уверенностью, независимостью, словно им уже сказали:
«Все в порядке, товарищи! Отправляйтесь в часть...» По-хозяйски раздвигая очередь, они направились во
внутренний коридор.
Дуся окликнула одну из них, самую молоденькую:
— Откуда вы?
Та бросила на ходу с явной снисходительностью, не поворачивая головы:
— Из МАИ.
Это была Наташа Меклин. В свои девятнадцать лет она уже не только горячо любила, но и неплохо знала
авиацию. Закончив школу, она стала студенткой Московского авиационного института, уже видя себя в
мечтах инженером-авиастроителем.
Три месяца Наташа вместе с другими студентками МАИ была на оборонительных рубежах. Вернувшись,
она узнала, что институт готовится к эвакуации. Наташа отказалась покинуть Москву.
— Раз в армию не берут, пойду в ополчение, — заявила она.
Но 11 октября ей стало известно о призыве ЦК ВЛКСМ, о формировании женского авиационного полка.
Эту весть принесла в институт Галя Докутович.
Галя родилась и выросла в Гомеле. Все, что она видела вокруг, вся собственная ее жизнь под ясным и
мирным советским небом говорили ей о том, что мир предназначен для счастья людей.
«Не знаю, почему именно нравится мне литература, — писала Галя в своем дневнике школьных лет. —
Очевидно, потому, что великую силу имеет она над человеческими умами и сердцами, учит человека
глубже всматриваться в жизнь, в окружающее, смелее и чище жить». Но ее интересовала не только
литература. Физика и история, биология и математика, музыка — до всего ей было дело и все ей легко
давалось.
Потом пришло увлечение спортом, и она стала лучшей гимнасткой школы, дважды завоевав второе
место на республиканских гимнастических соревнованиях. [14]
В девятом классе Галя увлекалась авиационным спортом. Она прыгала с парашютом, летала на самолете,
на планере. «Как было весело натягивать амортизатор, взлетать и, пролетев на истинно бреющем полете
десять метров, чувствовать себя героем!..»
И понятно, что, окончив в 1938 году школу, Галя поступила учиться в авиационный институт. Но
грянула война, и все ее интересы, стремления свелись к одному — на фронт!
Она, так же как и Наташа Меклин, собиралась в ополчение и тут узнала о добровольном наборе
комсомолок в армию. Чтобы действовать наверняка, Галя решилась запастись рекомендацией
комсомольской организации института. «Не отпустим! — отрезал секретарь. — Фронту нужны
самолеты, стране нужны авиастроители, изволь учиться». Это слышали затем и Наташа Меклин и другие
студентки. В тот день, 11 октября, Наташа случайно встретила Галю на улице.
— Куда спешишь? — удивилась она.
Галя вместо ответа протянула свою рекомендацию. Прочтя ее и сразу поняв в чем дело, Наташа молча
повернулась и со всех ног кинулась в институт.
По дороге в ЦК комсомола Галя зашла к своей землячке и подруге Полине Гельман. Рассказала ей о
своем решении попасть в авиационный полк.
— Я пойду с тобой, — сразу же сказала Полина.
Галя стала ее отговаривать.
Еще 1 января 1940 года, поздравляя подругу с Новым годом, Галя пожелала ей «много-много счастья, в
первую очередь вырасти на пятнадцать сантиметров, поступить в аэроклуб и успешно окончить летную
школу». Из-за маленького роста Полину не допустили тогда к полетам. За время, прошедшее с тех пор,
она, увы, не подросла. Да и физически она выглядела слабой.
Таковы были доводы Гали. Полина безоговорочно отвергла их. Когда Галя продолжала настаивать на
своем, она медленно произнесла:
— Ты что, с ума сошла? Или ты забыла двадцать первое августа? — И голубые глаза ее потемнели. [15]
Двадцать первого августа подруги узнали из сводки Совинформбюро, что их родной город, город
мирных советских людей, после ожесточенных боев захвачен гитлеровцами.
— Прекрати эти разговоры, я иду с тобой, — сказала Полина с необычной для нее резкостью и добавила
спокойно: — Я сейчас соберусь.
У входа в здание ЦК ВЛКСМ они столкнулись с Наташей Меклин и Другими девушками из
Московского авиационного института и все вместе пошли в отдел кадров.
6
Много лет прошло с тех пор, но не потускнели в памяти Григория Розанцева те дни, когда он возглавлял
в Центральном Комитете ВЛКСМ отбор добровольцев-комсомолок в женский авиационный полк. Когда
он беседовал с девушками, всем сердцем стремившимися защищать свою Родину, ему казалось, что
ожило в новой красе то героическое время, которое воспел Николай Островский на страницах книги
«Как закалялась сталь».
Перед ним проходили бесконечной чередой девичьи лица — сильные, нежные, суровые, капризные. В
глазах многих девушек он видел бездумную горячность подростка, еще не твердо продуманное решение,
а только порыв, но все они покоряли искренним пылом патриотических чувств. Во всем этом нужно
было разобраться.
Розанцев и другие товарищи, участвовавшие в работе комиссии, проверяли, насколько серьезно
стремление девушек пойти на фронт. Они нарочито нагромождали перед ними всякие страхи, во многом
обоснованные, подчеркивали самые тяжелые стороны войны.
— Вы сознаете, что можете погибнуть? Война есть война, победа невозможна без жертв, — услышала
Катя Доспанова, студентка медицинского института, приехавшая учиться из Казахстана.
— Я это знаю, — ответила она и, помедлив немного, добавила с укоризной: — Неужели вы не
понимаете, товарищи, что, когда решаются: судьбы Родины, нам ничего не страшно?
Накануне Доспанова вместе со своей сокурсницей Таней Сумароковой [16] оыла в райкоме комсомола.
Секретарь райкома даже возмутился, услышав от них — в который уж раз! — ту же просьбу. «Вы что
думаете, я сам не хочу на фронт? — закричал он, вскочив из-за стола. — Мне говорят: «Сиди на своем
месте!» И я вам это говорю. Кто же в тылу останется, если все активисты уйдут воевать!»
Но Катя и Таня решили во что бы то ни стало добиться своего, и в ЦК комсомола поняли их.
Розанцев много говорил девушкам о бытовых трудностях, связанных с фронтовой жизнью.
— Вот вы любите хорошо одеваться, — сказал он Саше Хорошиловой, студентке исторического
факультета Московского педагогического института имени Ленина, которая пришла в ЦК комсомола,
как на праздник, — в нарядном платье, легких туфельках на высоких каблуках. — В армии вам придется
надолго забыть об этом.
Девушка покраснела, прикусив губы. Розанцев продолжал:
— Придется спать на земле, порой некогда будет умыться.
— Ну что ж, — прервала его девушка, — ведь я комсомолка! — Саша могла бы добавить, что она давно
стремится на фронт — окончила школу медсестер, пыталась пойти в ополчение, ходила в военкомат.
Снова и снова, разными словами, разные девушки — работницы и студентки, служащие и вчерашние
школьницы — говорили одно и то же в ответ на предупреждения о тяжести, невзгодах и лишениях
фронтовой жизни.
— Все знаем, все обдумали. Мы идем на фронт, чтобы защищать Родину наравне с мужчинами, и, как
все, будем биться до полной победы над врагом!
К Розанцеву подошла Руфина Гашева, дочь сельского учителя с Урала.
— Где вы учитесь?
— На третьем курсе механико-математического факультета Московского университета.
— Третий курс — это уже много! Не правильнее ли для вас было [17] бы продолжать учиться? Кадры
нужны стране; обучение молодого поколения, а тем более научная работа, которая, может быть, вас ждет
впереди, — большое дело!
— Нет. Я хочу воевать. Я должна быть на фронте.
— А вы представляете себе, что значит воевать, что такое фронт?
— Да, представляю. Я училась в снайперской школе, знаю пулемет, умею хорошо стрелять.
— Но вы отдаете себе отчет в том, что могут быть очень тяжелые условия, что придется находиться под
огнем, рисковать здоровьем, жизнью, терпеть всякие лишения, иногда недоедать, недосыпать?..
— Я все это хороши знаю.
Что оставалось делать Розанцеву? Задать последний по очереди, но совсем не последний по значению
вопрос:
— А родители?
В ЦК комсомола тщательно выясняли семейные обстоятельства девушек, желающих пойти на фронт, и
если родители было против этого, если речь шла об единственных детях или предвиделись какие-либо
затруднения для семьи, им обычно советовали остаться на месте.
Девушки, получившие отказ, шли жаловаться к другим работникам ЦК комсомола, возмущаясь
несправедливостью. И если натиск заставлял работников ЦК согласиться с их доводами, они выходили
из кабинета с сияющими лицами и кричали подругам:
— Бегу за вещами!
Но впереди их ожидали новые препятствия — мандатная комиссия и встреча с врачами. Решающее слово
оставалось за представителями армии.
7
Сборный пункт женской авиационной части, создававшейся под руководством Марины Михайловны
Расковой, находился в одном из зданий Военно-воздушной академии, в древнем Петровском парке.
Многие девушки, получившие направление от ЦК комсомола, с тревогой входили в это старинное
здание. Они боялись, что военные люди, заседавшие [18] в этих армейских комиссиях, окажутся более
требовательными, чем товарищи из ЦК ВЛКСМ. Но они решили без боя не сдаваться.
Саша Акимова, девятнадцатилетняя студентка исторического факультета, бодро заявила мандатной
комиссии:
— Я давно хотела стать стрелком!
Пожилой офицер, сидевший за столом, поспешно начал поглаживать пышные усы, явно скрывая
непроизвольную мягкую улыбку. А сидевшая рядом красивая женщина в авиационной форме, — это
была Раскова, — дружелюбно осведомилась, как, собственно, Акимова представляет обязанности
стрелка в авиации.
Саша только накануне, в ЦК комсомола, узнала о существовании в авиации такой специальности и
думала, что стрелок или вооруженец — это тот, кто только стреляет с самолета...
Некоторые девушки, стремясь выдать себя за серьезных знатоков военной авиации, попадали впросак.
Одну из них спросили:
— Раз вы так хорошо знаете самолеты, скажите, пожалуйста, какими пулеметами они вооружены?
В ответ последовало:
— О, многими! Есть, например, такой замечательный авиационный пулемет «Як»...
— Пулемет «Як»? — изумленно переспросила Раскова и от души рассмеялась. — Это же название
самолета-истребителя.
В тех случаях, когда выяснялось, что военные знания девушки явно недостаточны, разговор затягивался.
Комиссия интересовалась, как девушка работала, училась, как представляет себе фронтовую жизнь,
чтобы правильно определить, сможет ли она стать умелым, стойким воином.
Узнав об успехах Жени Рудневой в математике и астрономии, Марина Раскова одобрительно сказала:
— Штурману это очень на руку.
У Марии Логачевой спросили, узнав, что она не имеет никакой военной специальности:
— Как же вы будете воевать? [19]
— Научусь.
— Но это нелегко.
— А хорошее никогда не бывает легким. Я работать умею, спросите на фабрике.
— Может, вам лучше вернуться на фабрику?
— Нет, я буду на фронте бить врага.
А студентка Руфина Гашева горячо произнесла:
— Я хочу защищать Родину тем оружием, которое мне дадут, и оправдаю высокое звание члена
ленинского комсомола.
Перед мандатной комиссией появилась Зина Вишнева.
— Почему вы хотите пойти в армию? — спросила у нее Раскова, ознакомившись с анкетой молодой
текстильщицы.
— Потому, что хочу защищать Родину и могу воевать не хуже мужчин.
— Но вы не знаете военного дела.
— Производства я тоже не знала, а теперь — не последняя в цехе!
— Имейте в виду: на войне не каждый день приходится совершать подвиги. Может случиться и так, что
изо дня в день придется охранять склады. Что тогда?
— Так всю войну я буду охранять, если прикажут.
Глаза Расковой потеплели.
— А как со здоровьем?
— Хорошо.
— А ноги не болят?
Она спросила об этом совершенно случайно, но сердце у Зины дрогнуло: ноги у нее действительно
побаливали. «Откуда только узнала?» — подумала она со страхом, но ничем не выдала себя.
— Что вы, у меня совершенно здоровые ноги, я так бегаю...
Это она заявила и врачам, когда проходила медицинскую комиссию.
В день, когда заседала медицинская комиссия, девушки были особенно бодры, подвижны и веселы и,
конечно, чувствовали себя особенно здоровыми.
Но надо же было случиться, что у студентки педагогического института Лиды Гогиной как раз накануне
медицинского осмотра заболело ухо, [20] да так, что она не могла услышать слов, сказанных врачом. Он
покачал головой.
— Но поймите, товарищи, это же случайно! — дрогнувшим голосом сказала Лида.
В это время дверь приоткрылась, и в комнату заглянули ее сокурсницы по институту Саша Акимова и
Саша Хорошилова, которые не могли бросить подругу в беде.
— Доктор, она абсолютно здорова! — категорические заявила одна из них.
— У нее ухо заболело только сегодня, — умоляюще добавила другая, — А так она хорошо слышит, мы
свидетели, мы с ней живем!
Врач, уже закончивший медицинское освидетельствование Лиды, улыбнувшись, написал против ее
фамилии на листе: «Здорова».
И это было бы совершенно верно по отношению к каждой из девушек, приходивших в те дни в
Петровский парк с мыслью о франте, о женском авиационном полку.
8
Формирование полка шло полным ходом. Марина Раскова вкладывала, в это дело всю свою
неистощимую энергию. Ее ближайшими помощницами были известная летчица, участница рекордного
перелета Севастополь — Архангельск Вера Ломако, летчица Тамара Казаринова, по политической части
— Евдокия Рачкевич, первая советская женщина, окончившая Военно-политическую академию, и
Зинаида Горман, имевшая значительный опыт партийно-политической работы.
Наряду с девушками, которые только со временем могли стать умелыми авиаторами, для полка
подбирали уже подготовленные кадры. То были летчицы аэроклубов и Гражданского воздушного флота.
Многие приходили сами, добиваясь личного приема у Расковой. Именно так попали в полк Женя
Жигуленко и Катя Тимченко.
В Тихорецке, где жила с детства Женя Жигуленко, соорудили на стадионе парашютную вышку. Каждый
день по дороге в школу, проходя мимо стадиона, Женя с завистью смотрела на юношей и девушек,
прыгавших [21] с парашютом. Когда она сказала матери, что тоже хочет прыгать, та замахала руками.
— И слышать не хочу, и думать не смей — разобьешься!..
Женя, в ту пору семиклассница, худенькая девушка с пышной золотистой косой, ничего не ответила,
лишь передернув плечами. Вскоре, накопил деньги, она пришла на стадион, купила билеты и несколько
раз подряд прыгнула с вышки. И хотя это давало лишь самое отдаленное представление о воздушной
стихии, судьба ее была решена.
Стремление молодежи в те годы стать авиаторами объяснялось бурным развитием советской авиации,
многочисленными подвигами летчиков, которые изумляли мир выдающимися для тех дней победами.
Весь мир узнал имена Каманина, Ляпидевского, Леваневского, Водопьянова, Слепнева, Молокова и
Доронина — первых Героев Советского Союза, участников героической эпопеи спасения челюскинцев.
Советский народ гордился историческими беспосадочными перелетами Чкалова, Байдукова, Белякова,
Громова, Данилина, Юмашева, которые впервые проложили путь из Москвы в Америку через Северный
полюс, слывший до того неприступным. Советские женщины также внесли свой вклад в сокровищницу
побед авиации страны социализма: экипаж самолета «Родина» в составе Гризодубовой, Осипенко и
Расковой совершил выдающийся по тем временам перелет из Москвы на Дальний Восток.
Естественно, что советская молодежь грезила тогда об авиации. А Женя Жигуленко, школьницакомсомолка из небольшого казачьего городка, затерявшегося в северокавказских степях, иного будущего
для себя и не представляла.
Чтобы быстрее осуществить свою мечту, она решила перейти из седьмого класса сразу в девятый.
Ничего не говоря дома, подругам, раскрыв тайну лишь учительнице, руководившей классом, Женя все
лето занималась с утра до вечера. Днем, прячась от жары, она забиралась с книгами, со свечкой в погреб,
а вечером читала, решала задачи, пока глаза не слипались от усталости. Осенью Женя с хорошими
оценками сдала все экзамены за восьмой класс. [22]
Став девятиклассницей, она заявила директору школы, что хочет поступить в аэроклуб.
— Нельзя, — ответил директор. — Ты занималась целое лето, а сейчас тебе тоже будет нелегко — с
аэроклубом придется подождать.
Но Женю не так легко было убедить. Перейдя в десятый класс, она тайком от преподавателей и
родителей, даже от подруг, подала заявление о приеме в Военно-воздушную академию имени
Жуковского. Оттуда пришел ответ: «Женщин в академию не принимают». Тогда она написала письмо
наркому обороны Клименту Ефремовичу Ворошилову. Из секретариата наркома сообщили: «Если вы
имеете особое желание учиться в Военно-воздушной академии имени Жуковского, то надо сначала
получить среднее авиационно-техническое образование, и тогда вопрос о принятии вас в академию будет
рассмотрен».
Женя узнала о существовании дирижаблестроительного института — был тогда такой в Москве.
Прочитав все, что было в библиотеке о дирижаблях и воздухоплавании, она сказала матери:
— Я поеду учиться в Москву, стану дирижаблестроителем.
Мать была против этого, ей не хотелось отпускать Женю.
— Не надо, — сказала она. — Подожди годок, время у тебя есть в запасе, а там станешь учиться гденибудь поблизости от дома, на авиации свет клином не сошелся.
Женя думала по-иному. Кое-как сколотив деньги на дорогу, она, ничего не сказав родным, даже не
простившись с ними, уехала в Москву. Школу она окончила отлично, и в институт ее приняли без
экзаменов.
Начались занятия, а деньги, привезенные из дому, быстро растаяли. Женя, не объясняя в чем дело,
попросила помощи в профкоме. Ей помогли, а потом стала получать стипендию.
Через некоторое время Женю во время занятий вызвали в приемную. Там ее ждала мать. Они
расцеловались, поплакали, дочь дала слово, что больше огорчать родных не будет, и мать, успокоенная,
уехала домой. [23]
В институте Женя подружилась с москвичкой Катей Тимченко. С 1940 года они вместе стали заниматься
в Центральном аэроклубе имени В. П. Чкалова.
В первой половине дня — аудитории и лаборатории, лекции, семинары, во второй половине — аэродром,
вечером — книги, расчеты, мысли о том, какие ошибки были допущены сегодня при полете... И время от
времени — прыжки с парашютом уже не с вышки, а с самолета. А попутно ходьба на лыжах, езда на
мотоцикле, участие в художественной самодеятельности.
В воскресенье 22 июня 1941 года к Жене вбежала возбужденная Катя и сдавленным голосом крикнула:
— Женя, война началась!
В первое мгновение Женя даже не поняла, что сказала подруга, так противоречила война всему тому, чем
она жила, что ее окружало: и солнечным зайчикам на стенах комнаты, и пестрому шелковому платью,
висевшему на спинке стула, и мыслям о каникулах, о море...
Потом, резко вскочив, выронив книгу, она воскликнула, глядя на подругу, которая принесла эту весть:
— Как это — война? Да быть не может!
...Вернувшись с оборонных работ, куда их посылал институт. Женя и Катя побывали в военкомате,
райкоме комсомола, аэроклубе, везде просились послать их на фронт. Но всюду им говорили:
— Продолжайте учиться. В армию женщин не берут.
— Возьмут!
Женя предложила отправиться в управление Военно-Воздушных Сил Красной Армии.
— Летчики мы, в конце концов, или нет? Напрасно, что ли, нас учили в аэроклубе?
Узнав через знакомых фамилию полковника, начальника одного из отделов управления, девушки
позвонили ему по телефону, и он, почувствовав по их тону, что они чуть не плачут, заказал пропуск.
Полковник был уже немолодой. Может быть, поэтому, вспоминая свою комсомольскую юность, он,
слушая Женю и Катю, так тепло смотрел на них своими проницательными серыми глазами. [24]
— Вот что, друзья, — сказал он затем, — я, к сожалению, ничем вам помочь не могу, но слышал, что
Марина Раскова формирует женскую авиационную часть. Обратитесь к ней, она бывает здесь.
— А она нас возьмет?
— Уж раз она набирает девушек, стало быть, и вы можете рассчитывать...
— Но где же мы ее найдем?
Полковник развел руками, давая помять, что ничем больше помочь не может.
Поблагодарив полковника, девушки вышли. Но когда полковник направился вслед за ними по своим
делам, он увидел в конце длинного коридора удалявшуюся женщину в военной форме.
— Товарищи, погодите! — окликнул он Женю и Катю. — Кажется, это Раскова, вам повезло. Желаю
успеха!
Девушки пустились вдогонку, но тут Раскова, по-видимому услышавшая слова полковника, повернулась
и пошла им навстречу. Женя и Катя, растерявшись, остановились.
— В чем дело, друзья? — спросила Марина Михайловна, подойдя [25] поближе. И так как ответа не
последовало, добавила дружелюбно: — Очевидно, вы летчицы?
— Мы окончили курсы... летали, прыгали с парашютом... учимся в институте, — наперебой заговорили
девушки.
— Значит, короче говоря, собрались воевать?
— Разумеется!
Задав еще несколько вопросов и записав в блокнот фамилии Жени и Кати, Раскова дала им адрес
сборного пункта.
— Приходите завтра, к концу дня, но засветло. Захватите документы, немного вещей, самых нужных,
теплых. И имейте в виду: со сборного пункта вы уже никуда не уйдете, будете на казарменном
положении.
— Значит, все в порядке? — спросила Женя, еще не веря сама себе.
— Будет в порядке, — ответила Раскова, и грудной ее голос прозвучал особенно сердечно. — До завтра!
В этот же вечер Марине Михайловне передали рапорт молодой летчицы — инструктора школы
первичного обучения в Ката-Кургане. Она просила, чтобы ее послали на фронт.
— Попова, Попова... Почему мне так знакома эта фамилия? — задумалась Раскова, но в памяти не
всплывал ни один эпизод, связанный с [26] неизвестной Поповой. — Может быть, она мне только
кажется знакомой, фамилия-то очень распространенная. Ну да все равно!
И среди записей текущих дел появилась еще одна: «Послать вызов Поповой в Ката-Кургак».
9
Под вечер Женя Жигуленко и Катя Тимченко вошли в большую комнату, заставленную рядами коек. За
окном виднелись пожелтевшие липы Петровского парка. Комната была пуста. «Неужели мы первые?» —
подумали они с гордостью.
Но это оказалось не так. Здесь уже расположились летчицы, пришедшие в рождавшийся полк из
Гражданского воздушного флота и аэроклубов. В этот момент они были во дворе на строевых занятиях и
скоро шумливой гурьбой вбежали в общежитие.
Познакомившись со своими будущими подругами, Женя и Катя внимательно приглядывались к ним, с
интересом прислушивались к их разговорам. Девушки обсуждали положение на фронте. [27]
Противник продолжал с боями продвигаться вперед. С этим было трудно примириться, но это ни у одной
из девушек не порождало уныния, а тем более — паники. Они верили в стойкость своей армии, знали,
чувствовали, что силы советского народа неодолимы. Жадно отыскивая в сводках Совинформбюро, на
страницах газет все, что так или иначе отражало нашу мощь, они горячо откликались на каждый факт,
свидетельствовавший о грозной для врага силе советского оружия, пока еще не проявившейся в полной
мере.
Девушки вспоминали имена Николая Гастелло и других героев, обессмертивших себя подвигами в
борьбе за Родину. А блестящая противовоздушная оборона Москвы — разве она не была
провозвестником наших грядущих побед!
Фашистское командование предполагало сломить дух Москвы массированными налетами авиации, легко
и просто удававшимися нацистам в Западной Европе. Но из сотен самолетов неприятеля, рвавшихся к
Москвы, пробивались одиночки, да и те в большинстве случаев не уходили от возмездия на обратном
пути.
— Скоро и мы пойдем в бой за советское небо, — сказал кто-то. — Интересно, на чем станем летать —
на штурмовиках, бомбардировщиках, истребителях или связистами на «У-2»?
Завязался спор о том, какой вид авиации лучше, интереснее. Женя Жигуленко не вытерпела.
— Для меня это пока что вопрос второстепенный, — отозвалась она с горечью. — Вам проще: вы уже
профессионалы, а мы еще только любители в летном деле.
— Терпение, терпение, — утешала Женя Крутова, опытный пилот. — Раз попали в летную часть, значит,
не сомневайтесь — станете боевыми авиаторами!
— Пока солнце взойдет, роса очи выест, — со вздохом сказала Катя Тимченко.
— О, нет! Таким, как вы, никак не выест...
Чем дальше, тем ближе становились Кате и Жене их новые подруги. [28]
Это были такие же, как они, советские девушки, только раньше породнившиеся с авиацией.
Была здесь Нина Распопова, выглядевшая куда моложе своих двадцати семи лет. Спокойная,
приветливая, с радушной улыбкой, очень красившей ее, она охотно рассказала «новеньким» о себе.
Нина родилась в дальневосточном краю. Отец ее работал на золотых приисках и немало покочевал, пока
не осел в одном из них, в небольшом поселке. Здесь Нина окончила семилетку, вступила в комсомол,
работала пионервожатой. Вскоре по комсомольской путевке она поступила в Благовещенский
горнопромышленный техникум, где готовились специалисты для золотодобывающей промышленности.
Сначала преподаватели недружелюбно косились на нее: «К чему, мол, девушке браться за мужское дело?
Не бывало еще такого, чтобы женщина командовала на приисках...» А потом примирились, видя, как
хорошо она училась.
Но Нине не пришлось добывать золото. «Хочешь стать летчиком? — опросили ее в Хабаровском
крайкоме комсомола и добавили: — Учти — дело оборонного значения, ты будешь у нас среди первых
девушек-авиаторов». Нина мгновенно представила себе синее небо, в котором, как ласточка, плывет
легкая, стремительная машина. А под ней — безбрежная тайга, где от прииска до прииска — день пути.
А кроме того, это нужно, важно. «Хочу!» — воскликнула Нина. Но когда позже обнаружилось, что ее
могут не взять в аэроклуб по молодости, она, не колеблясь, прибавила себе в анкете полтора года.
Она закончила Хабаровскую летную школу, потом школу планеристов В городе Спасске-на-Амуре, а в
Омском аэроклубе она стала первым в области летчиком-планеристом. После четырех лет
инструкторской работы ее направили для усовершенствования в Москву, в Центральный аэроклуб имени
В. П. Чкалова. Здесь она стала летчиком-инструктором и перед войной успешно обучала молодежь.
— Понятно, почему тебя одну из первых направили сюда, — со вздохом сказала Катя Тимченко. [29]
— Это верно. Но сколько еще мне придется учиться, чтобы стать настоящим военным летчиком...
— Да, — подхватила сидевшая рядом Ирина Себрова, — всем нам еще учиться и учиться.
Ирина сравнительно давно связала свою судьбу с авиацией. Дочь московского рабочего, она сначала
решила пойти по пути отца и, окончив школу фабрично-заводского обучения, стала слесарем,
одновременно занимаясь на вечернем отделении техникума. А вскоре небольшая фабрика, где работала
Себрова, командировала своих лучших комсомольцев в летную школу. Ирина ползла в их число и
быстро обнаружила блестящие летные способности. После первого ее самостоятельного полета
инструктор сказал: «Себровой я поставил бы не пятерку, а десятку...»
— Эта неосторожная похвала вскружила мне голову, — рассказывала она подругам в тот вечер, — и я
начала куралесить в воздухе. Но я скоро поняла, что это к добру не приведет, и стала вести себя
осмотрительно. Иначе не быть бы мне летчиком-инструктором, не обучать молодежь! А я уже обучила и
выпустила двадцать пять молодых пилотов...
— Значит, ты скоро станешь хорошим военным летчиком.
— Трудно сказать, еще не известно, на какой машине придется летать. Но трудностями ведь нас не
запугаешь, верно? Когда я пошла учиться на слесаря, меня стращали подруги: «Зачем ты избрала такую
специальность — это не женское дело!» А я доказала, что могу быть отличным слесарем, не хуже любого
мужчины. Потом в аэроклубе обучалась наравне с мужчинами. Значит, для нас, советских женщин, нет
невозможного! Если надо, будем работать по двадцать часов в сутки, чтобы стать хорошими военными
летчиками, и мы станем ими...
Пришедшие в полк в первые дни формирования женской авиационной части летчицы Таня Макарова,
Зоя Парфенова, Люба Ольховская, Надя Тропаревская тоже окончили школы летчиков при аэроклубах и
избрали авиацию своей профессией.
— Главное — не робейте, девочки, — сказала Таня Макарова Жене Жигуленко и Кате Тимченко и при
этом так смущенно улыбнулась, что [30] не понять было, к кому в большей мере обращены ее слова — к
«новеньким» ли, к себе ли самой?..
Тут в комнату вбежала Женя Крутова.
— Девушки, — крикнула она звонко, — наши сбили над Москвой еще шестнадцать фашистских
самолетов!
И опять пошла речь о том, что-война только начинается.
В эту ночь воздушную тревогу объявляли дважды, но ненадолго: ни один неприятельский самолет не
прорвался к Москве.
10
В следующие дни девушки приходили в общежитие большими группами — по двадцать-тридцать
человек.
Вместе явились студентки Московского университета Женя Руднева, Дуся Пасько, Катя Рябова, Руфина
Гашева, Полина Гельман, Аня Еленина, Леля Радчикова. Им навстречу вышла Ирина Ракобольская —
студентка четвертого курса физико-математического факультета МГУ. Увидев ее, девушки
обрадовались:
— Ты уже здесь!
— Вот молодец!
Ракобольскую знали все студентки, Она была членом бюро университетской комсомольской
организации, часто выступала на собраниях, вела большую общественную работу.
Ее забросали вопросами. Выяснилось, что Ирина была дежурной по факультету, когда пришла
телефонограмма из ЦК комсомола о добровольном наборе девушек в армию. Она приняла
телефонограмму, опросила всех желающих, сделала то, что от нее требовалось, а потом и сама пошла. Ее
зачислили сразу: отличница, активистка, физкультурница, была инструктором ГСО, прыгала с
парашютом.
— А с родителями как устроилась?
Для многих это был больной вопрос.
Саша Акимова до последней минуты не решилась рассказать обо всем дома — жалела мать. А когда
откладывать больше нельзя было и она [31] сказала маме, что уходит в армию, та схватилась за сердце:
«Как же так... Не посоветовалась, не подумала...» Саша не могла ничего ответить. Выручил отец. «Что
же, — сказал он глухо, поглаживая руку дочери, все еще казавшейся ему девочкой. — Война народная.
Раз все воюют, надо воевать...»
У Ирины Ракобольской матери не было в Москве — она эвакуировалась. Из родных в городе оставался
только дядюшка, преподаватель астрономии, лектор Московского планетария. Она пришла к нему с
вещами, с рюкзаком за спиной. «Куда это ты собралась?» — спросил дядя. — «Меня берут в армию». —
«Кем?» — «Преподавателем физики в военную школу», — тут же придумала Ирина. Дядя поворчал
немного и успокоился.
Только все устроились, разместились по койкам, как в комнату вошла взволнованная молодая женщина с
заплаканными глазами. Это была Раиса Маздрина, сотрудница Наркомата станкостроения, мать двоих
детей. Она решила оставить их в тылу, а самой добровольно пойти на фронт, где в то время уже сражался
ее муж. Девушки всего этого не знали и удивленно, даже несколько недоброжелательно, смотрели на
нее. Они молчаливо, несговариваясь, наложили запрет на слезы: всем было тяжело покидать дом,
родных, и все глубоко затаили свои чувства, не давали им воли.
Вот почему кто-то суховато спросил у Маздриной:
— Через ЦК ВЛКСМ прошла?
— Только сейчас оттуда.
— А почему глаза заплаканные, можно узнать?
— Можно, только дайте прийти в себя.
Успокоившись, она рассказала:
— В комиссии ЦК ВЛКСМ у меня из-за детей всю душу вымотали «Как же так, говорят, молодая мать и
решаешься идти на фронт, а детей на кого бросаешь?» — «Ничего, говорю, все оставляют. Я
комсомолка, хочу на фронт». После долгих объяснений, уговоров согласились наконец, и я поехала в
наркомат за расчетом. Узнали в чем в дело и позвали к наркому Александру Илларионовичу Ефремову.
Он — с тем же вопросом: «Как вы решаетесь оставить двоих детей? А как обеспечена ваша семья?» [32]
— «Дети останутся с моей матерью. Она понимает... Она согласна...»
Опустив голову, она вытерла глаза и, вздохнув, продолжала:
— Узнав подробности о моем семейном положении, товарищ Ефремов распорядился сохранить пока
мою зарплату для семьи. Распрощалась я со всеми, еду домой. Там никого нет. Беру вещи — теплый
свитер, перчатки, запираю комнату — и вниз по лестнице. А навстречу — сестра. Она была под
Смоленском, рыла окопы, ее отпустили. «Люба, говорю, я ухожу в армию». — Что ты, говорит, а ребята
как?» Я уже было успокоилась, а она меня снова расстроила. Объяснила я ей все. Она проводила меня до
ЦК комсомола, и здесь мы простились. А вы спрашиваете, почему заплаканная...
Девушки молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Да и что было говорить! Тяжело расставаться с
матерью, но матери расставаться с маленькими детьми еще тяжелее. Они это понимали и глубоко
сочувствовали молодой женщине, простившейся с детьми, чтобы стать бойцом.
11
Прошло несколько дней. Девушки быстро свыклись со своей жизнью на сборном пункте, и она уже стала
им надоедать.
— Больше всего на свете не люблю неопределенность! — говорила Женя Жигуленко вздыхая. И все ее
понимали, с ней соглашались.
Неопределенностью девушки считали то, что военные занятия у них еще не начались — самолетов не
было. Они жалели каждый потерянный, по их мнению, день. Но формирование части шло своим
чередом, и время ее вступления в строй постепенно приближалось.
Вечером 15 января был отдан приказ обмундировать личный состав. Всем выдали полный комплект
обмундирования: кирзовые сапоги, гимнастерку, брюки, белье, шинели. Началось переодевание.
Сцену переодевания девушки до сих пор вспоминают, как один из самых [33] веселых эпизодов своей
военной жизни. Сапоги были от 40-го до 43-го размера вместо нужных 36, 35-го, а то и 34-го номеров.
Их набивали ватой, бумагой и прозвали «котики», считая, что они похожи в них на сказочного кота в
сапогах. Шапки оказались настолько велики некоторым, что когда командовали «равнение направо»,
шапка со звездой порой оставалась на прежнем месте, равнялась только голова, которая свободно
поворачивалась под шапкой, как под куполом. А шинели и брюки были таких размеров, что в них могли
влезть сразу два таких бойца, как Маша Логачева или Саша Хорошилова...
Все это, однако, никого не расстраивало. Военная форма радовала, а то, что она не очень изящна, — не
беда, они ведь собираются воевать!
Обмениваясь шутками, посмеиваясь над самыми маленькими, худенькими подругами, которые утопали в
обмундировании, девушки быстро подогнали форму под свой рост. Подрезали полы и рукава многих
шинелей, укоротили брюки и гимнастерки, переставили пуговицы.
«Я стала совсем мальчиком, — писала Женя Руднева друзьям, — даже был такой случай: девчата из
нашей группы сидели в столовой, одна из них говорит: «Вон какой хорошенький мальчик стоит у
колонны. Ой, да ведь это Женя Руднева!»
Тем временем военная обстановка осложнялась. Фронт приближался к Москве. Все чаще и чаще над
городом завывали сирены, возвещая воздушную тревогу.
Наконец был получен приказ: 17 октября, на рассвете, прибыть на одну из станций Окружной железной
дороги, погрузиться в вагоны и отбыть в тыл для завершения формирования и боевой учебы.
Начались хлопотливые сборы. Быстро упаковали полковое имущество, сложили личные вещи в рюкзаки.
Семнадцатого октября, в предрассветной мгле, из ворот здания Военно-воздушной академии вышла
небольшая колонна. Издали казалось, что это идут немолодые ополченцы — так неровен был строй,
нечеток шаг. Только присмотревшись, можно было заметить жгуты кос, запрятанные под шапки
армейского образца, тонко очерченные девичьи лица. [34]
Вспоминая впоследствии эти дни летчица полка Ирина Каширина писала в своей «Поэме о полку»:
Ты помнишь, родная, октябрьские ночи,
Тревожные дни под Москвой,
Когда, не смыкая усталые очи,
Она сохраняла свой гордый покой?
Мы крепче в те дни полюбили столицу.
Она нам казалась прекрасней в сто крат.
Кругом дорогие, суровые лица,
И каждый москвич — словно друг или брат.
В тяжелое время мы с ней расставались,
Стреляли зенитки, ревел паровоз,
Священною местью сердца наполнялись.
И в наших глазах не увидели слез...
Нелегко в те дни было выбраться из Москвы. Поезд, в котором ехали девушки, прошел десяток
километров и остановился. Стоял долго, потом целый день петлял, кружил по путям Московского узла и
только к вечеру вышел на линию Рязанской железной дороги. [35]
До места назначения ехали девять суток. Состав подолгу задерживался на запасных путях, пропуская с
востока на запад воинские эшелоны. А с запада на восток бесконечной лентой тянулись эшелоны с
эвакуированным оборудованием заводов и фабрик. Мелькали платформы с огромными станинами,
разобранными мостовыми кранами, станками и другим заводским имуществом. В теплушках, из которых
валил дым от временных печурок, ехали рабочие и их семьи. Это было не виданное в истории войн
великое переселение людей и промышленной техники из угрожаемых районов в далекий тыл.
Каждый эшелон стремился проскочить вперед, их начальники до хрипоты спорили с железнодорожной
администрацией. Железнодорожники пропускали по очереди поезд за поездом. Так и двигались от
станции к станции, с частыми длительными остановками.
В вагоне, отведенном для командного состава, подолгу шли деловые разговоры. Марина Раскова и ее
помощницы, перебирая личные дела девушек, обсуждали, как лучше всего использовать знания,
способности, опыт каждой из них.
— Какие замечательные документы! — горячо сказала Евдокия Рачкевич, держа в руках пачку анкет и
биографий. — Читаешь их и словно перелистываешь историю нашей страны...
И в самом деле, биографии юных патриоток ярко отражали замечательный путь нашего народа. Все они
были детьми простых тружеников, скромных советских людей, которые лишь после Октябрьской
социалистической революции расправили плечи, вздохнули полной грудью.
Отец Жени Жигуленко был сапожным мастером. Родители Руфины Гашевой были сельскими учителями
в одном из глухих уголков Урала. Отец Полины Гельман, участник IX съезда партии, работал в подполье
в годы гражданской войны, был выдан провокатором белогвардейцам и зверски растерзан ими. Брат
Раисы Маздриной, дочери донбасского шахтера, командир Красной Гвардии, погиб на гражданской
войне.
Все эти девушки в мирное время радовали сердце своими успехами в труде и учебе, своей яркой, светлой
жизнью, устремленной вперед, а когда [36] пришла воина, удивляли своим патриотизмом, готовностью к
самопожертвованию.
Но сами девушки не задумывались над этим. Им все представлялось простым и несложным: Родина в
опасности, значит, надо ее защищать, не считаясь ни с чем.
В товарных вагонах с наскоро сколоченными нарами было шумно и весело. Под стук вагонных колес
пели песни, сыпались шутки, развертывалась причудливая вязь старых народных сказок, которых знала
так много Женя Руднева, а если и не знала, то тут же сочиняла их, перенося подруг в таинственный мир
благородных великанов и злых карликов, седобородых кудесников и отвратительных колдунов,
снабженных всеми отличительными приметами бесноватого фюрера.
Война давала себя знать уже во многом. Было не очень хорошо с питанием, но девушки не сетовали,
дружно делясь своими запасами, вывезенными из Москвы, а потом, когда они кончились, с аппетитом
пили чай «на чистых сухарях». На остановках все выскакивали из вагонов, чтобы размяться. По очереди
бегали за водой, за дровами для железных печурок, весело потрескивавших целые сутки. И как хорошо
спалось в пути под серыми шинелями, на нарах, устланных матрацами! Почти каждый день во все
вагоны заглядывала Марина Михайловна Раскова.
— Мы скоро приедем, — говорила она, — будем учиться, а потом воевать. Много испытаний ждет нас
впереди. Вы видите, что творятся вокруг. Огромная сила готовится в тылу, и мы станем частицей этой
силы. Вы понимаете, какая ответственность ложится на нас? Чтобы оправдать доверие Родины,
необходимо долго и упорно работать. Нам придется действовать рядом, наравне с кадровыми полками —
легкое ли это дело?
И, немного помедлив, спрашивала, обведя взором серьезные, разом повзрослевшие лица девушек:
— Как вы думаете, выдержим?
— Выдержим, выдержим да еще обгоним! — сыпалось со всех сторон.
Слушая ежедневные сводки с фронтов, которые читали по вагонам политработники, девушки снова и
снова с нетерпением думали: поскорей бы на фронт, в бой! [37]
В дни учебы
1
Утром 26 октября 1941 года эшелон прибыл в небольшой приволжский город. Девушки, высыпав на
перрон, с любопытством оглядывались.
— Становись!
Когда вытянулись в одну шеренгу, командир зачитал приказ № 1: всем коротко постричься.
Это было грустно: к косам привыкли с детства. Но приказ есть приказ. К тому же за девять дней пути
косы причинили немало хлопот, совсем лишних и докучливых.
С походной песней будущие пилоты направились в город. Шли окраинами, гулко стуча сапогами по
булыжной мостовой и радуясь о душе тому, как это здорово получается: совсем будто на параде.
Но до парадов было еще далеко. Об этом напомнил забавный случай, происшедший по дороге с вокзала.
Саша Хорошилова, меньше всех ростом, замыкала колонну, шагая с гордо поднятой головой. По пути
она увидела, что несколько военных, стоявших на тротуаре, с явной усмешкой наблюдали за шествием
девушек Саша еще выше вздернула голову, надув губы. И вдруг военные закричали вслед:
— Смотрите, смотрите, да это же Хорошилова идет! — и от души рассмеялись.
Подумав, что ее узнали институтские ребята, она оглянулась, чуть не отстав от колонны. Но лица
военных были незнакомы. Тем не менее, когда пришли к Дому Красной Армии, Саша торжественно
объявила:
— Здесь много студентов! Меня уже узнали... [38]
Девушки и обрадовались и удивились этому, а потом, засомневавшись, внимательно осмотрели Сашу —
и все стало ясно. Дело в том, что по воинским правилам положено ставить свои метки на предметах
личного снаряжения. Но вместо того чтобы написать инициалы и фамилию изнутри мелкими буквами,
Саша, как и многие другие девушки, старательно, огромными буквами вывела свою фамилию на
рюкзаке, на противогазе, на ремне, на котелке и всюду, где нужно и не нужно.
Пришли в парикмахерскую. Подбадривая друг друга шутками, девушки усаживались в кресла. Щелкали
ножницы, падали на пол косы. Из зеркал смотрели незнакомые, совсем мальчишеские лица.
— Вот теперь порядок, — одобрительно сказал старик-мастер, отряхивая салфетку. — Как есть
солдатики!
Вечером, устраиваясь спать в огромном спортивном зале, с рядами двухъярусных коек, они долго
делились впечатлениями. Все было ново, непривычно.
— Ну, поздравляю, девочки! — звонко провозгласила Женя Жигуленко. — Исходные позиции заняты,
переходим в наступление!
Все улыбнулись, хотя многим в этот момент совсем не было весело. Непривычная обстановка вселяла
чувство тревожного ожидания.
Вскоре был зачитан приказ о распределении личного состава по группам для боевой учебы. Групп было
четыре: летчиков, штурманов, механиков и вооруженцев.
В летную группу включили летчиков-инструкторов из аэроклубов и бывших пилотов Гражданского
воздушного флота.
В штурманскую группу зачислили девушек с законченным средним и неоконченным высшим
образованием. Это была особенно многочисленная группа, поскольку подготовленных штурмановженщин почти не было в стране. В нее вошли студентки МГУ Ирина Ракобольская, Аня Еленина, Катя
Рябова, Женя Руднева, Дуся Пасько, Руфина Гашева, Полина Гельман, Леля Радчикова, Вера Белик;
студентки Московского авиационного института Галя Докутович, Наташа Меклин, Рая Аронова;
студентки медицинского института Таня Сумарокова и Катя Доспанова. В эту же группу были включены
Женя Жигуленко и Катя Тимченко, а также две [39] девушки, окончившие летную школу со
штурманским уклоном, — Софья Бурзаева и Лариса Розанова.
Девушки, имевшие специальное техническое образование, зачислялись в группу авиамехаников. Все
остальные составили группу вооруженцев. Технический состав, в свою очередь, делился на подгруппы с
более узкой специализацией: специалистов по приборам, по электрооборудованию и вооружению.
Не все были довольны тем, куда их определили. Так, Саша Акимова, разобравшись в обстановке, пришла
к выводу, что нет ничего увлекательнее специальности штурмана. Но так как в Москве она заявила, что
хочет быть стрелком-вооруженцем, ее и зачислили в группу вооруженцев.
— Не огорчайся, — утешали подруги. — Захочешь — будешь и хорошим вооруженцем и штурманом.
Так и получилось впоследствии, а пока что живые, с огоньком глаза ее помрачнели.
Были взволнованы и другие девушки. Только сейчас, ознакомившись с планом боевой учебы, со своими
новыми задачами, они до конца ощутили всю их сложность и значительность.
Расписание занятий было такое: десять учебных часов в день — для всех, для штурманской группы —
еще один час на изучение телеграфной азбуки. «Много это или мало?» — размышляли девушки. И
решили: скорее мало, чем много.
В нормальных условиях, до войны, такой теоретический курс, который предстояло изучить им,
преподавался в военных авиационных училищах три года. А девушкам отводилось для него три месяца.
Но никто не выдавал своей тревоги, которая сказывалась лишь в случайно прорывавшихся словах,
жестах, а вскоре была полностью стерта самой жизнью.
Подбадривая девушек, Раскова постоянно говорила:
— Нам оказали большое доверие, разрешив создать единственную полностью женскую авиационную
часть в Красной Армии. Это доверие мы должны оправдать во что бы то ни стало.
Но предстояли большие трудности. Зима выдалась суровая. Снежные метели так замели аэродром, что
трудно было выводить самолеты на стартовые дорожки. Резкий ветер обжигал лицо, рукавицы нельзя
было снять: [40] пальцы коченели мгновенно. От стужи перехватывало дыхание, брови и ресницы
покрывались белой ледяной коркой.
Особенно тяжелы были ночные полеты. На полигоне зажигали костры — воображаемые вражеские
объекты, на них надо было сбрасывать бомбы. Это называлось «гасить фонари». Если удавалось
погасить всг «фонари», указанные в задании, летчицы были счастливы. И им это уда валось все чаще.
Опыт приходил медленно, но неуклонно.
2
Пять часов тридцать минут утра... На улице темно. Ни один дымок еще не вьется над трубами домов
города. Но в общежитии женской авиационной части уже начался день.
...Подъем! Дежурный, торжествуя.
Включает радио и свет.
И адъютант, уже ликуя,
Провозглашает громко: «Нет!
Никто уж спать теперь не должен!
Подъем, и никаких гвоздей!
А ну, вставайте и будите
Своих соседей поскорей!»...
Эти шутливые стихи, написанные Галей Докутович уже на фронте для художественной
самодеятельности полка, напоминали девушкам, как труд но было поначалу привыкать к воинскому
распорядку, преодолевать домашнюю привычку понежиться, подремать в постели.
Нелегко было в первые дни быстро одеваться, не теряя ни минуты Галина недаром включила далее в эти
стихи язвительную строку, касающуюся ее любимого друга:
...А ну, подтянем, Гельман, эй!.
Полина в первое время никак не могла укладываться в десять минут, отведенных для утреннего туалета,
не умела сноровисто и быстро надевать и снимать снаряжение. Старшине группы Гале Докутович было
предложено не спускать глаз с Гельман, контролировать ее с часами в руках Перед сном Галя заставляла
Полину по нескольку раз одеваться, пока, наконец, она стала это делать, как положено, не теряя ни
минуты напрасно.
После зарядки, до завтрака, будущие штурманы тренировались в телеграфной азбуке, упражнялись на
счетной линейке. Проработав час, отправлялись в столовую. А потом вместе с летчиками расходились по
классным комнатам, где ждали их лекции, семинары, тренировки. [41]
Женя Руднева говорила в шутку, что легче девушке попасть на Марс, чем овладеть штурманской наукой.
Но она знала, что придется водить самолеты в различных метеорологических условиях: при хорошей и
плохой видимости, под облаками и над ними, а то и в облаках, при попутном, встречном или боковом
ветре. Надо было изучить основы аэронавигации, научиться распознавать местность, ориентироваться в
полной темноте. От штурмана требовались серьезные, разносторонние знания. И девушки добивались их
настойчиво и целеустремленно.
Хотя официально учебный день ограничивался десятью часами, на самом деле они учились по
шестнадцати-семнадцати часов в сутки. Даже в столовой, поджидая обед, читали учебники, разбирали
задачи. Поздним вечером, до самого отбоя, сидели за книгами в штурманской комнате, прокладывали
маршруты на карте. Понимая, что самое опасное — пробелы в знаниях, девушки забрасывали
преподавателей десятками вопросов.
Нелегко было с теорией, еше труднее — с практическими навыками.
Двадцать второго декабря 1941 года Женя Руднева писала в дневнике: [42]
«Сижу на морзянке и огорчаюсь. Ничего у меня не клеится: с цифрами еще кое-как, а вот с буквами я
никак не справляюсь, мы принимаем по радио, сразу на слух. Сейчас мы разучили условные знаки
радиообмена, так я, наверное, всегда буду сообщать, что слышу плохо, не поняла и чтобы давали
медленнее. И интересно получилось: эти звуки я сразу усвоила. Ну да ладно, справлюсь».
Женя не писала друзьям о другой своей беде, также стоившей ей немало горьких дум и настойчивого
труда. Когда воинская жизнь вступила в свои права и началась строевая подготовка, Жене пришлось
немало пострадать.
Она не умела ходить в строю, то и дело путала шаг. «Если бы она не обращала внимания на это, —
вспоминают подруги, — то пошла бы правильно, а тут, когда вся в напряжении, изо всех сил старается,
чтобы лучше было, — получалось хуже: правая нога, правая рука...» Но Женя ничем не выдавала своих
переживаний, натянуто улыбалась, когда копировали ее манеру ходить. Урывая минуты от отдыха, она
начала сама тренироваться в строевой выучке, учиться шагать по-военному. И наконец пришел день,
когда все у нее стало получаться на плацу само собой.
Малые и большие трудности были у всех — у летчиков, у техников, у вооруженцев.
Обращаясь памятью к той поре, девушки пели на фронте:
...С какою охотой учиться мы стали,
По десять уроков и два строевой.
А в зимние ночи почти и не спали,
Их трудной учебе отдав боевой!..
3
Пока будущие штурманы овладевали теорией вождения самолета, летчики изучали теорию полета,
особенности полетов ночью, конструкции самолетов, их оборудование. Теоретические занятия в классах
по пяти-шести часов в день сочетались с практическими занятиями на аэродроме, на полигоне. С декабря
приступили к тренировочным полетам по кругу, по маршруту, на цель.
Хотя все девушки, зачисленные в группу летчиков, имели к тому времени уже некоторый опыт
пилотирования, учеба требовала от них немалого напряжения.
Преподаватели, инструкторы не допускали никаких скидок, добиваясь предельной отточенности каждого
приема, умения владеть машиной, знать и чувствовать ее почти так же, как превосходный спортсмен
знает и чувствует свое тело.
Возвращаясь с занятий, особенно после того, как учебные задачи усложнялись, [43] начинались ночные
полеты, тренировки в полетах вслепую, под колпаком, ориентируясь лишь по приборам, девушки шли
медленно, молча, усталые. Но это не тяготило их. Они летали — вот что главное! Дружелюбно, но все же
явно свысока подшучивали пилоты над штурманами, не отрывавшимися сначала от книг, карт, приборов,
называли их то алхимиками, то кабинетчиками.
— Ну как, хорошо живется в четырех стенах?
Штурманы отвечали с шутливой заносчивостью:
— Мозг на то и мозг, чтобы быть внутри. А руки — они всегда снаружи!
Летчики иронически усмехались:
— Поглядим еще, кто из нас мозг, а кто руки!
Одно только огорчало девушек: им дали маленькие, скромные самолеты «По-2», знакомые еще по
аэроклубам.
«По-2», или, как он назывался прежде, «У-2», был создан выдающимся советским авиационным
конструктором Николаем Николаевичем Поликарповым еще в 1927 году и вступил в эксплуатацию с
1928 года. За время, минувшее с тех пор,- советская авиационная промышленность выпустила много
разнообразных типов самолетов всевозможного назначения, совершенствовавшихся год от году. А
незатейливый «По-2» продолжал свою службу, завоевывая все большую популярность.
Предназначенный для учебных занятий в летных школах и аэроклубах, он нашел широкое применение в
народном хозяйстве, а в годы войны — и в боях.
«По-2» — самолет деревянной конструкции с перкалевой обшивкой, биплан с расчалками. Скорость его
невысока, грузоподъемность небольшая. Но зато он обладает легкостью и простотой управления, и,
главное, для посадки и взлета ему достаточно совсем небольшого клочка земли.
Командование учло это и разработало такие методы боевого использования «По-2», которые превратили
его в действенное, грозное оружие.
Через некоторое время на фронте девушки-авиаторы убедились в этом на личном опыте. И тогда они,
посмеиваясь, вспоминали свое былое разочарование, перестав завидовать тем, кто сражался на тяжелых
бомбардировщиках, [44] быстроходных штурмовиках и истребителях. А пока, снова и снова взлетая на
«По-2» с учебного аэродрома, совершенствуясь в умении владеть этой маленькой и скромной машиной,
они с завистью провожали взором быстрокрылые могучие самолеты новейших типов.
4
Зину Вишневу зачислили в группу вооруженцев. Авиации она совершенно не знала, самолеты видела
только летящими в небе, и учение давалось ей с большим трудом.
Когда начали изучать различные конструкции самолетов, отечественных и иностранных, Зина упала
духом. Сколько она ни готовилась к занятиям, ей все казалось, что машины ничем не отличаются друг от
Друг» и никогда не удастся запомнить, какая между ними разница.
На зачете после десяти занятий ей пришлось отвечать первой.
— Не знаю задачи, — откровенно сказала она. — Не могу отличить один самолет от другого...
Но когда стали отвечать другие девушки этой группы, то выяснилось, что они тоже мало что усвоили.
Зину и ее подруг вызвали к начальнику штаба. Поговорив с ними, он понял, что дело не в их
нерадивости, а только в молодости и отсутствии опыта. Отчитав девушек за то, что они молчали на
занятиях, не требуя повторения, разъяснений непонятного, начальник штаба сказал:
— Нужно вам напрячь все силы, а задачу решить. Знайте, что невозможного для советского человека не
должно быть.
И девушки пошли на штурм. По утрам, до завтрака, они спрашивали друг друга об особенностях
всевозможных самолетов. После обеда, вместо того чтобы отдыхать, как положено, шли в учебный
корпус, где за стеклом стояли макеты машин. Через несколько дней состоялся дополнительный урок, а
затем зачет. Зина сдала его на «отлично». Отличную оценку получили и ее подруги.
Долгое время Зина не могла различить на летном поле, где старт, где финиш. Когда она шла по летному
полю, то ей казалось, что всюду машут красными флагами, везде самолеты, попробуй отыщи тот,
который нужен! Случилось однажды, что весь день она ходила по аэродрому, но так и не нашла свой
самолет и не выполнила задание. И опять помогла настойчивость. Скоро Зина уже могла ходить по
летному полю, действуя точно, безошибочно.
Инженер по вооружению Надежда Александровна Стрелкова, прибывшая в полк в первые дни боевой
учебы, полюбила молодых вооруженцев Все быстрее и успешнее усваивали они свои ответственные
обязанности, не щадя ни времени, ни сил. [45]
Бывали, конечно, оплошности, неудачи. Когда вначале девушки тренировались в подвеске
тренировочных цементных бомб, они часто садились на них отдыхать. За это их критиковали на
собрании, высмеяли в стенной газете. Девушки запомнили урок.
С боевыми бомбами они обращались уже осторожно. Обучаясь подвешивать их в темноте, вооруженцы
старались не пускать в ход карманных фонариков, проверяя руками, правильно ли подвешена бомба,
крепко ли закрыт замок. Саша Хорошилова, чтобы не ошибиться, подвешивала бомбы голыми руками в
самые лютые морозы, только в редких случаях надевая перчатки. Она шутила:
— Руки у меня особые — холода не боятся!
В расположенных рядом авиационных частях также шла подготовка вооруженцев. Когда дело дошло до
последних зачетов, девушки показали более высокие знания, чем мужчины.
— Мы не хотели осрамиться, — вспоминает Зина Вишнева. — Мы рассуждали так: раз добились того,
что взяли нас в армию, стало быть, надо быть не только наравне с мужчинами, а перегнать их, работать
лучше, чем они!
Успешно овладевали новым делом Маша Логачева, Маша Марина, Лида Гогина, Лида Николаева, Таня
Масленникова, Надя Студилина. Гордясь своей специальностью, они говорили:
— На земле работать хорошо сможет не каждый — тут только смотри да смотри!
Но некоторые из них, все же вздыхая, смотрели, как самолеты взмывают в небо, мечтая о том, чтобы и
самим летать. И впоследствии многие добились этого.
5
Каждый день, чуть свет, техники уже были на аэродроме, у своего четвертого ангара. Быстро и аккуратно
они выводили самолеты на линейку. Начинался очередной трудовой день.
В тот год зима была суровая, с сорокаградусными морозами. С Волги дул резкий ветер, обжигая лицо,
леденя руки. А сколько технических неполадок, маленьких аварий случалось на первых порах из-за того,
что у девушек еще мало было знаний, навыков...
Только авиамеханик Таня Алексеева имела опыт обслуживания моторов, особенно важный в тяжелых
зимних условиях. Остальные представляли себе это лишь теоретически, а многие и теорию-то слабо
знали.
Днем работалось сравнительно легко. Солнечные лучи, правда, не грели, но от них как-то теплее
становилось на душе. Зато по ночам приходилось очень тяжко. Они были долгие, холодные, и когда
начались ночные полеты, авиамеханикам приходилось по четырнадцать-пятнадцать часов [46] быть на
старте. Чтобы как-нибудь согреться, они старались все врем и двигаться, бегали, прыгали на одном
месте, и, хотя под конец не помогало и это, никто не слышал от них и слова жалобы. Таню Алексееву,
Дусю Коротченко, Катю Бройко, Соню Лаврентьеву, Римму Прудникову, Тоню Вахрамееву, Веру
Дмитриенко, Галину Корсун, Сашу Османцеву, Раю Харитонову, Аллу Казанцеву, Зину Петрову, Галю
Беспалову и других механиков подруги всегда видели бодрыми. Они всегда были готовы подхватить
шутку, сердечным словом согреть подругу и работали неутомимо.
Как-то на аэродром прилетел самолет, не имевший полного комплекта электрооборудования.
Инженер по спецоборудованию Клавдия Алексеевна Илюшина воспользовалась этим, чтобы показать
своим питомцам на практике схему электрооборудования, которую они знали до того лишь по
учебникам. Натянули провода, поставили огни — сигнальный, боковой, хвостовой, пристроили фары. И
прибористы Оля Голубева, Вера Бондаренко и Полина Ульянова скоро научились самостоятельно
разбираться в электрооборудовании самолета.
Многие из девушек-прибористок впоследствии переквалифицировались [47] в механиков, штурманов.
Только Вера Бондаренко осталась верна своей специальности до конца войны. Однополчане до сих пор
вспоминают, как на любом аэродроме днем и ночью звенел ее тоненький голосок:
— А у вас с приборами все в порядке?
С приборами все было в порядке, потому что за ними следила заботливая и вездесущая Вера Бондаренко.
Большую работу проводила с летчицами, штурманами, авиамеханиками и вооруженцами скромная и
незаметная Тамара Гумилевская — начальник химической службы полка.
6
Пока шла учеба, прибывали все новые патриотки, стремившиеся в ряды женского авиационного полка.
Из Харькова приехала авиамеханик Галина Корсун. Трудный жизненный путь пришлось пройти этой
девушке из Полтавщины.
Галина родилась в 1921 году в семье каменщика. У ее отца был хороший голос. Он запомнился Галине
веселым, общительным человеком, влюбленным в русскую песню.
В 1928 году Галя окончила семилетку и решила стать педагогом. Успешно окончив трехмесячные
педагогические курсы, Галя поступила работать воспитателем в Мало-Даниловский детдом. Но работа
оказалась совсем не такой увлекательной, как ее представляла себе Галя, и она поняла, что
педагогическая деятельность не была ее призванием. «Дадим стране сто тысяч летчиков!», «Молодежь,
на самолеты!» — эти лозунги Осоавиахима можно было тогда услышать по радио, увидеть на плакатах и
в газетах. И Галина решила пойти в авиацию.
Здесь ей пришлось преодолеть много препятствий. Одна за другой следовали медицинские комиссии:
врачи признали Галину не годной для службы в авиации. Но она сумела убедить врачей и стала
курсантом Харьковского железнодорожного аэроклуба.
После окончания занятий в аэроклубе Галине предстояло поехать в Ленинград на курсы
усовершенствования. Однако на ее заявление из Ленинграда ответили, что ей необходимо обратиться в
Наркомат обороны. [48]
Галя приехала в Москву и через два дня добилась пропуска на прием к Клименту Ефремовичу
Ворошилову. Народный комиссар обороны встретил ее ласково и первым делом усадил в кресло. Узнав о
твердом желании Галины поступить на курсы усовершенствования летчиков, Ворошилов сказал:
— Да, нашей авиации нужны смелые люди с большой силой воли. С вашей настойчивостью вы сможете
быть хорошим специалистом...
Галя от волнения приподнялась с кресла.
— Но курсы — это мало, — продолжал Климент Ефремович. — Надо идти в институт. Стране нужны
квалифицированные специалисты. Поступайте в институт.
Окрыленная словами наркома, Галя поступила в Харьковский авиационным институт.
Великая Отечественная война прервала ее учебу. Галина решила идти на фронт. В штабе Приволжского
военного округа она получила назначение — выехать в распоряжение майора Расковой...
Надежда Попова, голубоглазая пышноволосая девушка, — дочь паровозного машиниста из донецкого
поселка Мушкетово. Она, так же как и многие девочки того времени, мечтала стать летчицей.
В 1937 году, когда Надя перешла в 10-й класс, на улицах поселка она увидела плакат Осоавиахима:
«Вступайте в аэроклубы!» И Надя решила, что этот призыв обращен и к ней.
Тайком от родителей она пошла в аэроклуб. Там она прошла врачебную комиссию. На всякий случай
прикинула себе в анкете два года, и ее приняли в число курсантов. Отец и мать не верили своим глазам,
когда 8 марта 1938 года прочли в газете «Сталинское племя», в заметке «Отличники летного дела», что
первой среди отличников — молодых пилотов является Надя Попова из горняцкого поселка Мушкетово.
Все было бы очень хорошо, если бы не молодость Нади. «Годами не вышла», — ответили в летной
школе, куда она подала заявление. Тогда Надя написала письмо Марине Расковой и Полине Осипенко и
при их содействии поступила в Херсонскую летную школу на штурманское отделение. [49] Через год
Надя вернулась в Донбасс с дипломом летчика-штурмана и стала обучать курсантов в том самом
аэроклубе, где получила первоначальное летное образование. Но началась война.
...У приземлившегося «По-2» собрались курсанты. Окружив инструктора, они внимательно слушали
разбор только что закончившихся учебных полетов.
В это время из репродуктора резко донеслось:
— Инструктора Попову к начальнику!
Полова недовольно поморщилась в сторону голоса: разбор еще не был закончен.
— Вы свободны, товарищи! — сказала она курсантам и побежала к зданию школы.
Начальник школы встретил ее стоя:
— Опять вы, Попова, посылали рапорт в Москву об откомандировании в действующую армию?
— А что, есть ответ?
— Слушайте, Попова. В Москве предоставили решать это дело мне, но [50] я вас не отпускаю. Я считаю,
что такой опытный инструктор, как вы, нужнее сейчас в школе. Я тоже хотел бы воевать с гитлеровцами,
но приказ есть приказ, и я сижу за несколько тысяч километров от фронта и...
— Простите, товарищ начальник школы! Но я думаю, что если бы вас отпустили, вы бы с большим
удовольствием...
— Я вас не отпускаю...
— Ну, знаете!..
— Что «знаете»? Повторяю: вы нужны здесь. А если в Москве думают иначе, если вы там нужнее, пусть
пришлют формальный вызов. А вам я запрещаю подавать рапорты куда бы то ни было. Идите!
Девушка пулей вылетела из комнаты. «Как? Столько времени ждала, надеялась!.. И даже запрещает
проситься на фронт. Как же, буду я здесь сидеть!» И через десять минут попутная машина остановилась
у городского почтового отделения, а в Москву ушло заказное письмо с новой просьбой Поповой.
Ответ пришел неожиданно быстро, И он был такого характера, что начальник школы разговаривал уже
иначе: это был настоящий вызов в Москву, подписанный начальником группы формирования Героем
Советского Союза М. М. Расковой.
— Слушайте, Попова, неужели вам плохо у нас? Что вы будете делать в Москве?
— На фронт пошлют.
— Ладно. Задерживать вас теперь я не имею права. Но прошу как комсомолку — выпустите свою
группу. Ведь осталась неделя всего.
Состоялся первый выпуск курсантов, обучавшихся под руководством Поповой. Из четырнадцати ее
учеников девять окончили курс с оценкой «отлично», остальные — «хорошо».
В приволжский город она прилетела из Средней Азии, куда эвакуировалась со своим аэроклубом и где
готовила новую группу будущих летчиков.
— Отлично, что приехала, — обрадовалась ей Раскова. — Куда хочешь? [51]
— В тот полк, который первым пойдет на фронт.
— Хорошо. Проходи комиссию.
В конце ноября 1941 года к Расковой приехала еще одна квалифицированная летчица — Серафима
Амосова.
Активная комсомолка, она одна из первых в своем родном городе Красноярске овладела профессией,
считавшейся неженской, стала токарем по металлу. В это время ею целиком овладело желание стать
пилотом. По настоятельной просьбе Амосовой комсомол направил ее в планерную школу, а затем в
Тамбовскую летную школу. Окончив школу с отличием, она вернулась в Западную Сибирь и как пилот
Гражданского воздушного флота водила самолеты на магистрали Москва — Иркутск.
Война застала ее в городе Янауле начальником учебной части летной школы. Получив телеграфный
вызов Расковой, Амосова немедленно собралась и на попутном самолете вылетела в Москву, не успев
даже привести в порядок домашние и служебные дела, лишь наскоро расцеловав ошеломленных родных.
[52]
Пришли в полк
1
В те же дни прибыла в полк Марина Чечнева — летчик-инструктор Центрального аэроклуба имени
Чкалова. Она родилась в селе Протасове, недалеко от города Малоархангельска. Отец ее, Павел
Кириллович, работал на заводе в Москве и в Протасове приезжал только в отпуск. В эти дни отец гулял с
дочерью в лесу, вечерами рассказывал ей о гражданской войне, рисовал, вырезал забавные игрушки.
В начальной школе Марина училась отлично, каждый год получала похвальные грамоты и премии.
Сделав уроки, Марина старалась помочь матери в ее домашних делах, а вечером занималась с
отстающими одноклассниками или выполняла пионерские поручения.
В 1935 году, когда Марине исполнилось двенадцать лет, отец взял ее в Москву, где она поступила в
школу. Ей все давалось легко; она одинаково любила и литературу, и историю, и математику, и физику.
В это время вся страна с тревогой следила за судьбой челюскинцев. Героический перелет летчиков
Громова, Чкалова, Белякова, Байдукова и других обсуждался на общешкольном сборе. Пионеры
восхищались мужеством летчиков. Им казалось, что эти люди — особенные, не такие, как все. Многие
школьники в этот день твердо решили, что они обязательно будут летчиками. В их числе была и Марина.
Она усердно стала посещать авиамодельный кружок, организованный в школе, и своими руками сделала
несколько удачных моделей.
В 1938 году школьники узнали о дальнем перелете Расковой, Осипенко и Гризодубовой. «Раз у нас есть
летчицы-герои, я тоже буду такой, как они», — решила Марина.
Осенью 1938 года невысокая, коротко подстриженная девушка вошла в кабинет начальника аэроклуба
Ленинградского района Москвы и несколько смущенно спросила: [53]
— К вам можно поступить... в летную школу?
— Можно, но пионеров мы не принимаем, — улыбаясь, ответил начальник.
Марина покраснела, машинально поправила свой красный пионерский галстук и обиженно сказала:
— Что вы! Да я уже два года в комсомоле, а красный галстук ношу потому, что я старший
пионервожатый в сто сорок четвертой школе Ленинградского района.
— А сколько вам лет?
— Скоро семнадцать.
— Вот видите, все равно не подходите. Мы принимаем только тех, кому уже исполнилось семнадцать
лет!
Марина знала об этом и заранее подготовилась к обороне, надумала целый ряд «смягчающих вину
обстоятельств».
Больше часа она убеждала начальника аэроклуба. Ее настойчивость и молодой задор подействовали: в
виде исключения она была принята на курсы пилотов.
Марине пришлось удлинить свой рабочий день: с утра она занималась в школе, затем готовила уроки,
помогала по хозяйству дома и вечером занималась в аэроклубе.
Вначале ей было нелегко. Такие дисциплины, как теория полета, аэродинамика, мотор, самолет,
усваивались с трудом, но Марине очень помогло то, что математику она знала неплохо.
Теоретическая подготовка курсантов была возложена на начальника учебно-летного дела Мартынова —
опытного летчика, педагога и методиста. Он добивался того, чтобы каждый курсант разбирался в
сложных вопросах теории, и, не считаясь со временем, с каждым занимался в отдельности. Поэтому
неуспевающих в аэроклубе не было.
Наступила пора экзаменов и в школе и в аэроклубе. В аэроклубе Марина сдала все экзамены на
«отлично» и получила право приступить к тренировочным полетам.
И вот в один из весенних дней курсанты выехали на станцию Набережную, где находился аэродром.
Здесь курсантов разбили по группам. Марина попала в группу инструктора-летчика Михаила Павловича
Дужнова.
Курсанты построились у самолета. Инструктор назначил Марину первой к полетам.
Ознакомительный полет заключался в том, чтобы научить курсантов разбираться в ориентирах,
расположенных в районе аэродрома, а также знакомиться с площадками для вынужденных посадок. Но
Марина с трудом заставила себя прислушаться к вопросам инструктора. Ей хотелось петь, кричать от
радости. Первый полет! Ведь он не забывается всю жизнь.
Начались обычные практические занятия на аэродроме. Каждое воскресенье [54] Марина спешила на
вокзал, чтобы успеть на занятия. Приближался день ее первого самостоятельного вылета, без
инструктора.
И этот день наконец наступил...
Было теплое раннее утро. Глаза курсантов блестели от возбуждения. Сначала Марина сделала пробный
вылет с командиром звена Мацневым. Она очень волновалась, так как Мацнев довольно часто в процессе
учебы в аэроклубе убеждал ее после десятилетки пойти в институт и стать инженером. «Будет
придираться и не допустит!» — со страхом думала Марина.
Совершив два полета по кругу, Мацнев приземлил самолет, вылез из кабины и отправился докладывать
командиру отряда.
Марина сидела в кабине ни жива ни мертва. Через несколько минут она увидела идущего к самолету
инструктора Дужнова. Он улыбнулся Марине, что-то сказал курсантам, которые немедленно подхватили
мешок с песком и направились с ним к самолету. Марина вздохнула с облегчением — самостоятельный
вылет разрешен.
— Ну как, Чечнева, справитесь? — спросил ее Дужнов.
— Справлюсь, Михаил Павлович.
— Ну так, ни пуха ни пера! Дать старт!
...В первые минуты Марине казалось, что инструктор рядом с ней, она даже обернулась, но кабина была
пуста. Чечнева выполнила маршрут по кругу, зашла на посадку и очень спокойно зарулила, хотя внутри
у нее все трепетало. К ней подошел Дужнов:
— Хорошо, Чечнева! Очень хорошо. Еще один полет.
В этот день Марина по-настоящему почувствовала себя счастливой. Исполнилась наконец ее мечта стать
летчиком.
После первого самостоятельного полета начались тренировки по программе, которую необходимо
пройти с тем, чтобы получить звание пилота.
Марина успешно выполняла все задания. Вначале она отрабатывала элементы полета по кругу, пилотаж
в зоне, затем виражи, перевороты, штопор, спираль, змейки, восьмерки, петли и т. д.
Начался учебный год в школе, до окончания которой оставался год. Марине пришлось засесть за
учебники, и прерывая занятий в аэроклубе.
Окончание средней школы у Марины совпало с днем окончания учебы в аэроклубе. После сдачи
комиссии летной практики Марине Чечневой было присвоено звание пилота.
Отец хотел, чтобы она пошла учиться в институт. Ему, рабочему, хотелось, чтобы его единственная дочь
имела высшее образование.
— Выбери для себя такой путь, чтобы никогда не жалела, чтобы была довольна своей профессией, чтобы
отдавала всю себя любимому делу, — сказал он Марине. — Но всегда учись и смотри в будущее.
Однако Марина сумела настоять на том, чтобы остаться летчицей. Молодая летчица давно мечтала
встретиться с Героем Советского [55] Союза Мариной Михайловной Расковой и поделиться с ней
своими мыслями, планами, попросить совета, где продолжать свое образование: в военной школе или в
школе Гражданского воздушного флота.
Марина узнала телефон Расковой и позвонила ей на квартиру. Это было в ноябре 1939 года.
С волнением она услышала спокойный голос Марины Михайловны. Раскова, узнав в чем дело, тут же
пригласила ее к себе домой. Марина бегом помчалась к дому, где жила Раскова, и, волнуясь, постучала в
дверь с медной табличкой.
«Марина Михайловна попросила меня пройти в свой кабинет, и между нами началась дружеская беседа,
— вспоминает Чечнева. — Передо мной сидела красивая женщина не в военном мундире, а в скромном
домашнем платье, внимательная и ласковая.
Я очень растерялась и стала бессвязно рассказывать о том, что учусь в аэроклубе, хочу летать, что
решила серьезно посвятить себя летному делу и прошу помочь, чтобы меня приняли в военную школу.
«Так вы хотите быть летчиком-истребителем, военным летчиком?» — опросила меня Раскова. «Да. Но
женщин ведь туда не принимают», — сказала я. «Продолжайте учиться в инструкторской группе, —
ответила мне Марина Михайловна. — Это тоже почетное дело».
Я рассталась с Мариной Михайловной счастливая, удовлетворенная ее душевной простотой и чуткостью.
Долгое время после этого я находилась под впечатлением этой встречи».
После окончания аэроклуба и средней школы Марина стала работать старшей пионервожатой 144-й
школы Ленинградского района Москвы. Одновременно с этой работой она продолжала учиться в группе
инструкторов-летчиков в аэроклубе и вскоре получила звание летчика-инструктора. Дужнов предложил
ей работать в аэроклубе в качестве общественного инструктора. Марина продолжала работать в
аэроклубе до июня 1941 года, когда ее наградили путевкой в ялтинский санаторий. [56]
Однако отдыхать Марине пришлось недолго. 22 июня началась война. Марина явилась в Ялтинский
горвоенкомат и попросила, чтобы ее немедленно отправили на фронт. Но у нее с собой не было никаких
документов, подтверждающих, что она летчик, и ей отказали. Тотчас же Марина выехала в Москву.
Нерадостной была столица: улицы и окна были затемнены, на шоссе стояли надолбы, на бульварах
установлены прожекторы и зенитные орудия.
Во время первого налета немецко-фашистской авиации на Москву 22 июля дом, в котором жила Марина,
был разрушен бомбой. Отец се в это время был на заводе. Когда он вернулся утром домой, то увидел
лишь дымившийся пепел.
Через три дня вместе с Центральным аэроклубом Марина покинула Москву, так как учебные полеты в
ней были запрещены. Занятия в аэроклубе теперь продолжались в девяносто километрах от Сталинграда.
Марине поручили группу курсантов, состоящую в основном из студентов.
В свободное от полетов время Марине вместе с остальными инструкторами приходилось тренироваться
по специальной программе, учиться летать на различных типах самолетов ночью и днем, выполнять
задания по высшему пилотажу и полетам по маршруту. Однако Марину не покидала мысль поскорее
отправиться на фронт.
В октябре Марина узнала о том, что Герой Советского Союза Раскова формирует женскую авиационную
часть, и отправила Марине Михайловне телеграмму с просьбой об откомандировании в ее распоряжение.
Вскоре был получен официальный вызов. Чечнева распростилась со своими сослуживцами и
отправилась на место формирования полка.
Молодой летчик-инструктор быстро добралась до приволжского города и заявила Расковой, что хотела
бы пойти в истребительную авиацию.
— Это мы потом посмотрим, — ответила Раскова. Уезжая на несколько дней, она наказала своим
помощникам: Чечневу не отпускать!
Как-то ночью Марина Чечнева неточно посадила машину, возвращаясь с полета по маршруту и проведя
посадку без прожектора.
— Не выйдет из меня ночного бомбардировщика.
Эти слова услышала находившаяся поблизости Раскова.
— Надо сделать так, чтобы вышел, товарищ Чечнева, — строго сказала она. И потом вдруг улыбнулась:
— Хочу увидеть после войны на твоей груди не меньше двух орденов.
2
Формирование части продолжалось. Специальноя комиссия во главе с Мариной Расковой выехала в
Саратов. Саратовская молодежь встретила весть о добровольном наборе комсомолок в армию с таким же
энтузиазмом, [57] как и молодежь Москвы. Девушки осаждали номер гостиницы, где разместилась
комиссия.
Седьмого января 1942 года к Марине Михайловне Расковой обратились сестры Мэри и Ида Жуковицкие
с просьбой зачислить их в полк. Мэри взяли сразу, а Иду не хотели принимать: у нее не было никакой
специальности. Но сестры чуть не плача умоляли взять их вместе, и сердце Расковой не выдержало —
Иду зачислили укладчицей парашютов.
...Окончив семилетку, а затем ФЗУ, Мэри поступила работать на Днепропетровский вагоноремонтный
завод. Как-то к ним на завод пришел начальник аэроклуба и прочитал прочувственную лекцию о
советской авиации.
И тут же многие молодые (рабочие изъявили желание заниматься в аэроклубе. В их числе была и Мэри.
Ее зачислили в группу мотористов. Это было в 1938 году.
Ида в это время работала телеграфисткой на железной дороге. В 1940 году ее призвали в ряды Красной
Армии, и она находилась в составе войсковой группы, освобождавшей Бессарабию.
Наступил 1941 год. Мэри наполнилось двадцать три года. Она уже начала подумывать о семье, о друге.
Но война нарушила все ее планы. В военкомате, куда она обратилась с просьбой отправить ее на фронт,
лаконично заявили, что девушек в армию не берут.
Завод, где работала Мэри, эвакуировали в Саратов. Туда пришлось поехать и Мэри, Осенью часть
рабочих завода направили на уборку полей близлежащих колхозов. Мэри назначили бригадиром.
Работать приходилось по колено в воде, в рваной обуви, жить в нетопленных избах, недоедать. Но никто
не жаловался. Каждый хорошо знал, что его труд необходим для победы над врагом.
Однажды цех, в котором работала Мэри, облетела новость: в Саратов приехала летчица Марина Раскова,
которая набирает девушек в женский авиационный полк. Мэри твердо решила, что должна во что бы то
ни стало поступить в этот полк. [58]
Взяв направление из комитета комсомола, она прибежала в военкомат, где принимали Марина Раскова и
Зинаида Горман. Через два дня Мэри уже была в полку.
Скоро наступил день, когда, вручая ей военный билет, Раскова произнесла те слова, которых так
добивалась Мэри:
— Вот, товарищ Алексеева, вам механик звена Жуковицкая.
Отсюда, из Саратова, пришли в полк Рая Аронова, студентка института сельскохозяйственного
машиностроения, и Ира Дрягина, студентка сельскохозяйственного института, Лида Целовальникова и
ее подруга Вера Маменко, только что окончившие десятилетку, Ольга Клюева и Лидия Маменко, Нина
Худякова и другие.
Новички тотчас же включились в учебу, обретая свое место в сложной, еще далеко не устоявшейся
жизни молодого полка.
3
В полку было много девушек, впервые оторвавшихся от родного гнезда. И, конечно, армейская жизнь, с
ее справедливой, разумной и непреложной суровостью, поначалу давалась им нелегко! Трудно было
свыкнуться после дома, материнской заботы с общежитием, койками в два яруса, с необходимостью
целиком подчинять свою жизнь твердому режиму, с военной формой, которую они надели еще в Москве,
и со многим другим.
Это проявлялось чаще в малом, чем в большом, но все же проявлялось.
С лукавой и немного смущенной улыбкой вспоминают теперь девушки свое необычное увлечение
пончиками в первую неделю военной жизни. Как только раздавался сигнал отбоя, от койки к койке, в
самые дальние углы общежития, передавались пышные пончики с повидлом, закупаемые днем одной из
девушек в буфете. Есть никому не хотелось — кормили здесь хорошо, все изрядно поправились за время
учебной жизни, но пончики тем не менее ели вовсю, посмеиваясь и обмениваясь вполголоса
впечатлениями. Дело было не в пончиках, а в том, чтобы не сразу заснуть после отбоя. [59]
С первых же дней учебы девушки быстро подружились. Марина Чечнева, например, была неразлучна с
Верой Тихомировой. Даже в казарме их кровати всегда стояли рядом, и долго за полночь, после трудной
и напряженной учебы, они горячо беседовали.
Обе они читали друг другу свои стихи, пели песни. С первых же дней они решили, что их дружба будет
крепкой и вечной и что они должны помогать друг другу в боевой работе, делить вместе радости и
неудачи.
А то случалось и такое, о чем писала в дневнике Галя Докутович 8 января 1942 года: «Вчера я про себя
тихонько подумала: пусть бы только на один день перенестись отсюда, опять надеть штатское платье,
туфли, побывать в театре».
Но это были мимолетные, случайные, не оставляющие следа мысли.
«Нет летать, так летать! А все остальное после войны придет», — написала Галя после этих строчек.
Уже тогда девушек полка отличала строгая требовательность к себе, резкая нетерпимость ко всему, что
могло им помешать достойно выполнить священный воинский долг. Стремясь во всем идти наравне с
воинами-мужчинами, обижаясь на малейшее снисхождение, скидку им как девушкам, на службе или в
быту, они в первое время даже нарочито чуждались, неприязненно сторонились своих товарищей по
оружию — мужчин.
Случайно две девушки из штурманской группы встретили в столовой знакомых им московских
студентов, прибывших служить в соседнюю авиационную часть, и прошлись с ними после обеда по
дороге в общежитие, весело вспоминая университетские времена. Но за такую зольность им досталось от
подруг! «Мы собрались, — рассказывает Ирина Ракобольская, — объявили, что они позорят звание
университета, кладут тень на всех наших девушек, на честь всего полка. Они плакали и говорили, что
этого больше не будет».
В то же время в самом главном, самом важном для солдата — служебной дисциплине — у некоторых из
них бывали осложнения. [60]
Молодые, еще неуравновешенные, они не сразу поняли, что воинская дисциплина неотделима от ее
формы, от определившихся за десятилетия порядков нашей воинской жизни. Командир в их глазах мало
чем отличался тогда от педагога, а правила воинского распорядка — от школьных, институтских правил.
«Обидно было, что нам приказывают, когда мы — вольные люди, привыкшие к просьбам, к советам, но
не приказам, — вспоминает Дуся Пасько. — Иной раз приказание казалось неоправданным,
несправедливым, хотелось возразить командиру, как возражали дома, вступить с ним в спор, как спарили
на комсомольских собраниях в школе, в университете».
А Маша Щелканова вспоминает: «Мы, люди, пришедшие с гражданской службы, считали соблюдение
внешней дисциплины ненужной формальностью. Мы были убеждены, что и без соблюдения буквы
устава честно и самоотверженно выполняем свой долг».
Впоследствии Маша Щелканова и ее подруги поняли свои ошибки и глубоко сожалели о них.
Но все это пришло потом, когда молодой коллектив переболел своими детскими болезнями, окреп и
закалился, проникнувшись до конца боевым воинским духом.
Огромную роль в его росте сыграла партийно-политическая работа.
4
Как ни загружены были молодые авиаторы боевой учебой, всегда находилось время для
политинформаций и коротких бесед на важнейшие политические темы. В приволжском городе девушки
жили интересами всей страны и прежде всего — фронта. Они горячо откликались на каждую новость с
фронта, черпая и в радости и в горести новые силы для упорной, самоотверженной боевой подготовки.
Четырнадцатого ноября 1941 года Женя Руднева писала в своем дневнике:
«...У меня все по-прежнему хорошо. Но злая я сейчас такая, какой вы меня еще никто не видели, — они,
проклятые гады, сбросили бомбу на университет, мой любимый университет. Мне хочется выучиться и
как можно скорее им отомстить за университет, за сожженное Пулково{2}, за все, за все!»
Тринадцатого декабря:
«...У нас сегодня чудное настроение — ночью радио принесло весть, что фашистам дали жару под
Москвой. Но уж когда я пойду на фронт, то я пойду на Гитлера не с голыми руками...» [61]
Семнадцатого декабря:
«...Сегодня у нас с утра радостное настроение: радио сообщило, что наши войска ваяли город Калинин. Я
по-прежнему учусь...»
Двадцатого декабря:
«...Как мы обрадовались, когда радио ночью сообщило о разгроме врага под Москвой...»
Разгром гитлеровских войск под Москвой и быстрое восстановление эвакуированных заводов и фабрик в
новых районах, массовый героизм на фронте и великий трудовой подъем в тылу, бой у разъезда
Дубосеково, непоколебимая стойкость героев-панфиловцев и бессмертный подвиг Зои Космодемьянской
— все это оставляло неизгладимый след в сердцах юных патриоток.
Политработники заботились о том, чтобы патриотические чувства девушек, их ненависть к врагу
претворялись в конкретные дела, служили повышению организованности и укреплению воинской
дисциплины. Об этом шла речь во время групповых бесед и при разговорах один на один. К этому
привлекали общее внимание партийные и комсомольские собрания.
Первые собрания... Все еще мало знали друг друга, во всех еще говорили навыки и представления
прежних дней, вынесенные из стен учебных заведений и фабрик, учреждений и школ, но в то же время
все были едины в основном, главном — стремлении защищать Родину. И поэтому девушки тотчас
находили общий язык, быстро, на ходу определяли, кто на что способен, и разношерстная масса на
глазах становилась коллективом.
Ядром коллектива была партийная организация, сначала совсем немногочисленная. Но уже самый факт
ее создания благотворно подействовал на всех: в ее решениях, призывах девушки слышали голос
Коммунистической партии.
Одновременно вступила в жизнь комсомольская организация. Ее собрания сразу стали горячими,
долгими: все привыкли выступать со своей комсомольской трибуны. [62]
Чем дальше, тем многограннее становилась партийно-политическая работа в части.
В группах начали выпускать стенные газеты, «боевые листки». Стенные газеты выходили раз в десять
дней. Они тщательно оформлялись, живо и ярко отражали жизнь, особенности каждой группы, их
сильные и слабые стороны. Метко и остроумно высмеивались всякие промахи в учебе, досадные мелочи
быта, вскрывались недочеты. Среди девушек нашлись способные поэты — Галя Докутович, Наташа
Меклин, Ира Каширина; фельетонисты — Рая Аронова и Полина Гельман; карикатуристы — Таня
Сумарокова, Надя Тропаревская, Маша Щелканова.
С каждым днем все благотворнее давало себя знать общественное мнение молодого, только что
сформировавшегося коллектива. По мере того как девушки лучше узнавали подруг и своих
руководителей, сплачивались в учебе, в партийной и комсомольской работе, в быту, они все больше
помогали друг другу и критикой, и советом, и примером, росло их чувство ответственности перед
товарищами, перед коллективом.
Во всем этом сказалась направляющая рука командиров и партийно-политических работников.
Евдокия Яковлевна Рачкевич, которую девушки между собой называли «мамочка», говорила с ними не
только о войне, об учебе, но и обо всем, что их интересовало, заботило. Стоило ей заметить, что ктонибудь загрустил, как она старалась узнать, нельзя ли чем помочь, и, если можно было, тотчас
принимала меры. Не раз она обращалась с письмами в различные тыловые учреждения и ведомства,
напоминая о том, что Советская власть требует заботы о семьях воинов. Девушки ценили это сердечное
внимание.
Комсорга Ольгу Фетисову девушки знали еще в Москве: работник ЦК комсомола, она была зачислена в
полк вместе с ними. Ольга много сделала, чтобы с первых же дней комсомольская жизнь била ключом.
В часть прибыли на партийно-политическую работу Мария Ивановна Рунт и Ксения Павловна
Карпунина. В жизненном пути Рунт и Карпуниной было нечто общее. Обе рано стали комсомольскими и
партийными работниками, и обе уже испытали муки и горе войны.
Уроженка Винницкой области, Карпунина не помнила своего отца. Рабочий сахарного завода,
боровшийся за Советскую власть в рядах легендарной Щорсовской дивизии, он погиб в 1920 году.
Окончив десятилетку, Ксения училась в педагогическом институте, а потом стала комсомольским
работником.
Война застигла ее в городе Гродно.
На рассвете 22 июня 1941 года Ксения проснулась от сильного взрыва, потрясшего стены дома.
Вскочила, подбежала к окну. В разных концах города вспыхивали пожары. «Фашистские бомбы!» —
мелькнула мысль, еще не облеченная в страшное слово «война». [63]
Весь день Карпунина работала в горсовете, организуя эвакуацию семей трудящихся из горящего города,
а ночью на грузовой машине с военной охраной выехала со срочным заданием в Москву — ей поручили
доставить в ЦК партии партийные документы. В районе Могилева машина попала под бомбежку. Ксения
была тяжело контужена, потеряла сознание. Очнувшись, она прежде всего спросила: «Где документы?»
Они были целы, и их доставили по назначению. Ее отправили в госпиталь. Спустя два месяца, прямо из
госпиталя, Карпунина прибыла в женский авиационный полк.
В это же время Мария Ивановна Рунт, уроженка Куйбышева, ехала и» города Лида на восток. Она
окончила Куйбышевский педагогический институт и затем преподавала в средней школе. В 1937 году ее
выбрали на руководящую комсомольскую работу. Война настигла Рунт в Западной Белоруссии в городе
Лида, куда она приехала на комсомольскую конференцию. Гитлеровцы начали бомбить город в 4 часа
утра 22 июня.
...По дорогам тянулись обозы. Шли женщины с детьми на руках, шли дети, цепляясь за юбки матерей,
шли одинокие старики, потерявшие своих близких. А самолеты с черной свастикой на крыльях —
паучьей эмблемой фашизма — со свистом и воем носились над дорогами, на бреющем полете стреляли
из пулемета по живым мишеням, сбрасывали свой смертоносный груз. И кругом — пожары, пожары,
пожары...
Рунт и Карпунина за одни сутки увидели столько человеческого горя, сколько не видели за всю жизнь.
Они вырвались из охваченной пламенем войны Белоруссии, унося в сердцах жгучую ненависть к
фашистским захватчикам.
...Наступил наконец день, которого с таким нетерпением ждал весь личный состав полка: был зачитан
приказ, в котором говорилось, что из небольшого формирования образовался самостоятельный женский
ночной легкобомбардировочный авиационный полк. Командиром полка была назначена Евдокия
Давыдовна Бершанская. [64]
Командир полка
1
Было летнее солнечное утро. Где-то высоко в небе слышалась звонкая песня жаворонку. За опушкой леса
уже показались соломенные крыши села Бурлацкого. По проселочной дороге шла босоногая девочкаподросток.
В ясном, без облачка, небе вдруг послышался рокот. Это было настолько необычно, что девочка
остановилась и стала всматриваться в бездонную синеву. Через минуту из-за вершин сосен показался
низко летящий самолет.
Пятнадцатилетняя школьница Дуся впервые увидела самолет. «Вот бы мне полетать!» — подумала она,
провожая взглядом удалявшийся самолет. «А может, и я когда-нибудь полечу?» — И с этими думами она
не заметила, как дошла до Бурлацкого, куда она обычно ходила по субботам к сестре, где та преподавала
в школе.
...Наступил канун праздника годовщины Октябрьской революции. Дуся с особым волнением узнала
новость: в праздник, 7 ноября, к ним в село должен прилететь настоящий самолет.
Седьмого ноября еще с утра было известно, что летчик прокатит на самолете несколько пионеров, и Дуся
уже видела себя в кабине самолета. Но ей не повезло. Мальчишки оттеснили девочек, когда старший
пионервожатый отбирал кандидатов на полет. В числе пионеров, совершивших полет над селом, был
брат Павел. Дуся с завистью потом слушала его бессвязный рассказ о полете и твердо решила по
окончании семилетки пойти в летную школу.
Но планы Дуси были нарушены. Райком комсомола предложил ей поехать учиться в педагогический
техникум. Не хотелось быть педагогом, но путевка, выданная райкомом, была для нее как бы
комсомольским поручением, и Дуся не могла его не выполнить. [65]
Прошел год. Молодая девушка училась без энтузиазма. А когда ей довелось попасть на практику после
первого курса в детский сад при Центральном Доме Красной Армии, она уже окончательно решила, что
не будет руководителем дошкольного учреждения.
Когда Дуся приехала домой на летние каникулы, то все заметили, что учеба в техникуме ей не по душе.
— Не нравится мне учиться на педагога, Паша, — сказала она брагу. — Плохой педагог из меня выйдет.
— А ты поступай к нам, в Осоавиахим, — предложил Павел. — Мы как раз женщин набираем.
Дуся тут же с радостью согласилась. Наступили беспокойные дни. Нужно было пройти через несколько
комиссий: мандатную, медицинскую, [66] по отбору летного состава. И наконец наступил желанный
день, когда плачущей от счастья Дусе вручили документ о зачислении ее в списки курсантов.
Вместе с братом Павлом ее направили в летную школу в Вольск.
В Вольске она узнала, что с ноября текущего года летная школа будет выпускать только механиков.
Павел согласился учиться на механика, а Дуся решила ехать в Сталинградскую военную школу, чтобы
учиться на летчика.
До начала учебы оставалось еще четыре месяца. Дусе необходимо было устроиться на временную
работу. Скрепя сердце она согласилась стать работницей на городской тарной базе. Денег не хватало,
однако домой она написала, что живет хорошо и ни в чем не нуждается.
В конце сентября к Дусе приехала сестра. Она ужаснулась, увидев ее исхудавшее лицо и ввалившиеся
глаза.
— Почему ты ничего не писала об этом? — спросила она.
Дуся ничего не ответила.
— Тебе не следует оставаться в этом городе. Пойди в крайком комсомола — там помогут.
В крайкоме ей сообщили, что в Батайске открывается летная школа, и она сразу же согласилась
поступить в нее. На запрос комитета комсомола ее документы прибыли из Сталинградской школы, и 6
октября 1931 года она уже была зачислена курсантом Батайской летной школы.
Время было трудное. Курсанты сами строили себе жилье, паек был не большой, не хватало топлива. Но
все эти невзгоды не разочаровывали курсантов. Их всех объединяла одна цель — стать летчиками.
С волнением пришла Дуся на первое занятие летной школы. Наглядных пособий не было, и инструктор
объяснял устройство авиационного мотора главным образом на доске и на пальцах...
Весной летная школа получила первые самолеты. Курсантов теперь нельзя было выгнать с летного поля.
Каждую свободную минуту они осматривали самолет «Р-Т» — одну из неуклюжих моделей того
времени.
Наконец наступил долгожданный день первого полета курсантов. Инструктор выбрал Дусю для полета
первой. Каждый летчик, налетавший сотни тысяч километров, всегда вспоминает свой первый полет с
волнением.
Дуся сделала над аэродромом три круга и удачно посадила машину Выстроили отряд. Инструктор
Приживуцкий — напарник Дуси по первому тренировочному полету — поздравил отряд с первым
летчиком и рекомендовал, чтобы курсанты поучились у нее правильной координации движений и
выдержке.
В конце года Дуся настолько хорошо овладела летным делом, что руководство школы предложило ей
стать инструктором. В ноябре 1932 года [67] ей пришлось принимать группу курсантов от своего
бывшего инструктора Заметив ее нерешительность, Приживуцкий крепко пожал ей руку и сказал:
— Ты никогда не боялась трудностей, не следует бояться их и теперь Принимай группу — все будет в
порядке.
Однажды, когда Дуся совершала тренировочный полет с курсантом-девушкой, самолет неожиданно
вошел в пике. И тут впервые она проявила то редкое самообладание летчика, которое дает ему
возможность не растеряться и мгновенно прийти к необходимому решению. Самолет был выведен Дусей
из пике на высоте всего пятидесяти метров. Посадка была совершена удачно.
Как оказалось впоследствии, она использовала правильный прием, чтобы спасти самолет, хотя об этом
ей ничего не говорили «а теоретических занятиях.
Прошло несколько лет. За это время Евдокия Давыдовна воспитала и выучила много хороших летчиков.
[68]
2
В 1936 году Евдокия Давыдовна вышла замуж. Однако она не оставила работу в летной школе и
продолжала отдавать любимому делу все свои силы.
Советское правительство высоко оценило деятельность Евдокии Бершанской. Был опубликован Указ
Верховного Совета СССР о награждении летчиков Гражданского воздушного флота. Среди
награжденных была и Е. Д. Бершанская. Ее вызвали в Москву для вручения высокой награды — ордена
«Знак Почета».
...С огромным волнением входила Евдокия Давыдовна в Московский Кремль. С волнением вспоминает
она, как ее вызвали к столу президиума и. Михаил Иванович Калинин лично вручил ей орден и пожал
руку.
В 1938 году отряд Батайской летной школы, инструктором которой была Евдокия Давыдовна, с
хорошими результатами выдержал государственный экзамен. Перед молодыми специалистами
открывалась светлая дорога в будущее. Отныне они должны были работать самостоятельно в тех местах,
куда получили направление.
Однажды к Евдокии Давыдовне подошел заместитель начальника Батайской летной школы по
политчасти Таранов.
— Евдокия Давыдовна, — сказал он, — ты уже прошла неплохой жизненный путь, была летчиком,
инструктором, командиром. Мы считаем, что тебе пора вступать в члены партии. Подумай об этом.
Через несколько дней он снова подошел к ней.
— Ну как? Не забыла нашу беседу? Что решила? — спросил он.
— Я решила, что могу вступить в члены партии, — ответила Бершанская, — только не знаю, смогу ли
оправдать доверие...
— Сможешь! — сказал Таранов. — Доверие ты оправдаешь. Я и командир школы дадим тебе
рекомендации. Подавай заявление.
В сентябре 1939 года Евдокия Бершанская получила партийный билет Ее назначили на новое место
работы — в отряд спецприменения, который дислоцировался в Краснодарском крае.
Прибыв в отряд, Бершанская была зачислена летчиком санитарной авиации. Началась будничная работа
советского летчика-транспортника. Часто, не считаясь с непогодой, нужно было срочно доставлять в
пункт назначения врача, медикаменты, перевозить больного в больницу. И эта работа была по душе
Бершанской.
Отряд спецприменения был расположен недалеко от станицы Пашковской. Жители этой станицы знали и
любили Бершанскую, ценили ре труд. Они выдвинули ее кандидатам в депутаты Краснодарского
городского Совета. Позднее ее избрали членом райисполкома и членом пленума Пашковского райкома
партии. [69]
Несмотря на то что к этому времени у Бершанской было уже двое детей, она по-прежнему работала
летчиком, не требуя по отношению к себе никаких привилегий и поблажек. Она деятельно участвовала в
обследованиях медицинских учреждений, детских садов, яслей, аккуратно и добросовестно выполняла
партийные поручения.
3
Начало Великой Отечественной войны застало Бершанскую на выполнении задания. Когда Советское
правительство сообщило о нападении фашистской Германии на Советский Союз, она пилотировала
самолет, в котором находился тяжело больной человек.
Как и все советские люди, Бершанская решила отдать все силы, чтобы обеспечить фронт всем
необходимым. Отряд спецприменения стал доставлять грузы и в прифронтовую полосу.
Седьмого октября 1941 года Бершанскую вызвали в Главное Азово-Черноморское управление ГВФ, где
она получила приказ прибыть в Москву, в распоряжение М. М. Расковой.
В Москве Евдокия Давыдовна узнала о том, что предполагается сформировать женский авиационный
полк. В Главном управлении ГВФ ей предложили поехать в школу спецслужбы, где находился отдел
формирования полка, и ждать дальнейших распоряжений.
Через месяц она получила вызов и 15 ноября прибыла в город, где формировался женский авиационный
полк.
После недолгих розысков Бершанская нашла Марину Михайловну Раскову. Крепко пожав руку
Бершанской, та с улыбкой спросила:
— Что же ты не дождалась меня в Москве? — и тут же, как бы оправдываясь, добавила: — Я была так
занята! Дело вот в чем. Мы формируем женский авиационный полк. Ты будешь штурманом
истребительного полка.
— Но я ведь никогда не была штурманом, — возразила Бершанская.
— Ничего, научишься! — убежденно возразила ей Раскова. — Нам всем приходится сейчас учиться на
ходу. Ну, а пока иди отдыхай. Работы будет много.
Работы у Бершанской теперь действительно было много. Ей приходилось изучать штурманское дело,
новую материальную часть, оружие. В один из таких хлопотных дней к ней подошла Раскова.
— Ну, Дусенька, — сказала она, — еду в Москву. Может, сюрприз гебе привезу...
Через несколько дней Бершанскую вызвали в штаб. Когда она вошла в кабинет Расковой, та вышла из-за
стола и чисто по-женски обняла ее:
— Поздравляю! Принимай командование полком! [70]
— Каким полком, товарищ майор?
— Бомбардировочным. Ночным.
— Где же этот полк? — озадаченно спросила Бершанская.
— Ну, положим, полка еще нет, — улыбаясь, ответила Марина Михайловна, — но он будет. И нам с
тобой его надо организовать.
Беседа между Расковой и Бершанской продолжалась долго. Как-то само собой, незаметно, Марина
Михайловна перевела разговор на другую тему. Рассказала о своих планах после войны Потом
предложила Бершанской:
— Дуся! Расскажи-ка подробнее о себе, о своем детстве.
— Трудное у меня было детство, — улыбаясь сказала Евдокия Давыдовна Бершанская. — И, тем не
менее, я не отказалась бы пережить его еще раз.. Самым тяжелым горем моего детства была смерть отца.
Отец был болен туберкулезом. Однажды я увидела, как горлом у него пошла кровь, я заплакала, а отец
успокаивал и говорил, что ничего страшного не случилось.
Как-то ночью отцу опять стало плохо. И в это время мама сказала нам. что недалеко появились белые и
мы должны отсюда уехать.
По пути в наше новое место жительства нас несколько раз останавливали разъезды белых, проверяли
документы. Какой-то офицер даже кричал на маму... Но все обошлось благополучно. Мы добрались до
Ново-Васильевки, и здесь отец мой умер.
Летом 1920 года моя мать снова вышла замуж. Теперь в семье нас было уже четверо: я, брат и двое детей
отчима. Отчим был хороший и добрый человек и заботился о нас так же, как и о своих родных детях.
В 1922 году, когда мне еще не было восьми лет, умерла моя мать. Нас взял к себе в Ставрополь мой дядя.
Его жена, Евдокия Филипповна, была в то время больна тифом и лежала в больнице. У дяди было
четверо детей, один из них грудной. Когда тетю отвезли в больницу, кормить маленького было нечем, и
он умер у меня на руках.
Дядя отдал нас в детдом. Несмотря на недоедание, в детдоме нам было хорошо. Здесь я и мой брат
пробыли до 1924 года. В детдоме нас приучили [71] к труду. Мы ходили в лес заготовлять топливо,
рвали крапиву для щей, носили хлеб из пекарни.
Иногда нам становилось грустно, особенно в те дни, когда к некоторым детям приходили родные. А к
нам ведь никто не приходил.
Но вот однажды приехал нас навестить дядя. Он подробно расспросил меня о жизни в детдоме, а потом
сказал: «Хочешь домой?»
Да, все-таки домой нам хотелось, и дядя нас забрал с собой. Тетя пришла в ужас, когда увидела меня:
моя голова была вся в струпьях. Дядя посадил меня в деревянное корыто и начал стричь, а затем сказал:
«Больше я детей от себя не отпущу».
Вскоре дядю перевели в село Благодарное на должность председателя райисполкома. С 1925 года я стала
нормально учиться. Вступила в пионерскую организацию. В то время быть пионером считалось делом
очень почетным. Мы активно участвовали во всех кампаниях того времени: собирали утильсырье,
металлолом, кости.
В день десятилетия комсомола меня приняли в члены ВЛКСМ. Нашей комсомольской организации
довелось принимать участие в распространении первых государственных займов. Кроме того, я работала
в школе ликбеза, где преподавала арифметику работницам и домохозяйкам.
Дядя старался нас приучить к труду, хотел, чтобы мы выросли крепкими и выносливыми. В летние
каникулы мы с братом большей частью были заняты на сельских работах. У дяди было и свое хозяйство
— лошадь, свинья, ведь нас было восемь душ.
Вот так я училась и работала. Кем я хотела быть в то время? Об этом я не задумывалась. В школе, когда
преподаватель спрашивал об этом, отвечала: «Педагогом», но, когда впервые увидела самолет, мне стало
ясно, что педагогом я уже не стану.
Приняв полк, Бершанская отдавала все свои знания и энергию подготовке летного состава. Под ее
руководством летчики отрабатывали технику пилотирования под колпаком (вслепую), полетов строем,
бреющего полета, а также полетов по маршруту и «а бомбометание. В помощь ей [72] дали двух
инструкторов из военной школы пилотов.
Все ночи Евдокия Давыдовна проводила на старте, руководя выпуском экипажей в полет.
Требовательная и заботливая, властная и сердечная, всегда спокойная, она быстро снискала доверие и
уважение девушек.
Полк был разделен на эскадрильи Командиром первой эскадрильи назначили Серафиму Амосову,
получившую звание лейтенанта. Ее заместителем стала младший лейтенант Дина Никулина, комиссаром
— старший политрук Ксения Карпунина. Во второй эскадрильи командиром стала лейтенант Любовь
Ольховская, ее заместителем — младший лейтенант Мария Смирнова комиссаром — старший политрук
Ирина Дрягина, молодая коммунистка, студентка из Саратова.
В полку в то время было еще немного коммунистов. На общем собрании было избрано партийное бюро
полка в составе Марии Рунт, Евдокии Бершанской, Ольги Фетисовой, летчицы Надежды Тропаревской и
инженера по спецоборудованию Клавдии Илюшиной.
Комсомольская организация объединяла весь остальной состав полка В ее бюро были избраны штурман
Женя Руднева, вооруженец Саша Хорошилова, летчицы Маша Смирнова и Нина Худякова и работник
штаба Рая Маздрина.
Каждая девушка получила должность, звание: летчики — младших лей тенантов, штурманы —
сержантов и старшин, вооруженцы — рядовых. С того времени девушки при исполнении служебных
обязанностей называли друг друга только по званиям, а не по именам. Это внесло много нового во
внутреннюю жизнь полка. Долго девушки не могли освоиться с тем. чтобы обращаться к подруге, с
которой спали рядом, которую называли Ира или Ириночка, официально: «товарищ старший политрук»
или «товарищ младший лейтенант».
В связи с новыми назначениями были и другие недоразумения Ракобольская, окончившая теоретический
курс в штурманской группе, хотела летать, а начальнику штаба летать на боевые задания не полагается
Когда она сказала об этом Расковой, то услышала решительный ответ: [73]
— Я штатских разговоров не люблю.
Пришлось подчиниться.
Но все эти временные недоразумения были ничем в сравнении с тем фактом, что они служат теперь в
боевой части, в полку!
С особой силой девушки почувствовали себя бойцами, когда принимали боевую присягу. Огромный
спортивный зал был расцвечен красными знаменами, плакатами, гирляндами зелени. Играл духовой
оркестр. Их достроили. Раздалась команда «смирно». Зал замер, и в торжественной тишине звонко и
чеканно разносились слова присяги, произносимые каждой девушкой отдельно:
— «...не щадя крови и самой жизни для полной победы над врагом...» Это был один из самых
запоминающихся моментов в их жизни. Девушки писали взволнованные письма родным и Друзьям.
«Какими словами рассказать вам о том чувстве, которое охватило меня, когда я произносила
торжественные слова присяги? — писала Рая Аронова в Саратов своим товарищам по институту. — С
этого момента я стала бойцом Красной Армии. Пройдет еще немного времени, и я получу звание
штурмана. С великим нетерпением жду я дня, когда поведу свою [74] боевую машину на запад.
Беспощадно будем мы бомбить проклятых фашистов, вторгшихся на нашу родную землю.
Майор Раскова сказала нам: «Учитесь упорно, используйте каждую минуту для учебы — экзамен будете
сдавать на поле боя». Товарищи, заверяю вас, что экзамен этот я выдержу с честью».
Торжество принятия присяги было ознаменовано вечером художествен ной самодеятельности. Лились
песни, дробью рассыпались пляски, запомнился всем литературный монтаж «Русские женщины»,
посвященный величию духа женщины нашей страны, начиная от жен декабристов и кончая героинями
Великой Отечественной войны. [75]
Первые испытания
1
...Начались практические занятия — полеты вместе со штурманами по кругу, на полигон на
бомбометание, по маршруту. Сначала днем, потом и ночью.
Первый вылет Штурманы ждали его с особенный волнением — ведь многие из них впервые садились в
самолет.
Был ясный морозный день. Солнце слепило глаза. Холод проникал под шинель. От стужи перехватывало
дыхание.
В воздух один за другим взмывали самолеты. Вот уже полетели Катя Рябова с Надей Поповой, Наташа
Меклин с Машей Смирновой, Женя Руднева с Женей Крутовой, Руфина Гашева с Ириной Себровой.
Очередь дошла до Дуси Пасько. Она летала с Любой Ольховской, голубоглазой девушкой с Украины,
которая только на днях узнала из газет, что фашисты сожгли родное село, где осталась ее мать.
Люба была уже в кабине. Она поддразнивала Дусю, стоящую у самолета в минутной нерешительности:
— Страшновато? А ты не бойся. Смелей, смелей!
— Ничего не страшно, — рассерженно ответила Дуся.
Ноги в меховых унтах плохо повиновались, но она влезла в самолет.
Загудел мотор, качнулись крылья, земля сначала побежала по сторонам, потом начала стремительно
катиться вниз. Но Дуся от волнения не почувствовала, не видела этого — все кругом слилось в ее глазах
в одно белое полотно.
Полетели в зону пилотажа. У Дуси закружилась голова. С отчаянием она почувствовала, как комок
подкатывает к горлу, подступает тошнота, которая отвадила ее от поездок на пароходе по морю, даже по
реке. Она напрягла все силы, до крови прокусив губу. [76]
— Что ты видишь? — спросила Люба. — Волгу видишь? Где наш аэродром?
Дуся кивнула головой. Она все видела, но не могла произнести ни слова. «А вот не поддамся, —
твердила она мысленно, — не поддамся, не поддамся!» И в памяти снова промелькнул прочитанный гдето рассказ о великом флотоводце, подверженном морской болезни.
Самолет развернулся и пошел на посадку. Дуся не смогла сама выйти из кабины. Ее вынесла на руках.
Подошла Раскова, спросила участливо и просто:
— Ну как? Будешь летать?
— Буду! — ответила Дуся и попыталась улыбнуться.
У некоторых других штурманов тоже в первом полете кружилась голова. И все они упорно превозмогали
физическую слабость, стараясь ничем ее не выдавать.
Хуже было со слабостью мастерства, которую скрыть невозможно. Но девушки упрямо возмещали
отсутствие опыта многочисленными тренировками, напряженной учебой в воздухе.
Порывистая Надежда Попова была недовольна своим штурманом, забывая, что если она пришла в часть
уже с большим опытом, то для Кати Рябовой все было внове. [77]
Ровное белое поле, на котором с трудом просматривались какие-то строения, тени, было для молодого
начинающего штурмана книгой на неизвестном языке. А летчик настойчиво требовал:
— Что ты видишь? Волгу видишь? Где наш аэродром? Каким курсом идем?
Штурман молчал, растерянно поглядывая вниз.
На языке Нади закипали обидные слова: «Как же так? Столько времени их учат, а вот в воздухе они
просто ноль!»
Обе остались недовольны первыми вылетами.
Галина Докутович писала в своем дневнике:
«6.I.1942 года.
Вчера у нас был хороший день. Началось с того, что утром не пошли на физзарядку, сидели дома,
изучали карту. После завтрака пришли сдавать район старшему лейтенанту. Почти половину группы она
отправила на аэродром. Первый раз в жизни поднялись в воздух Надя Колмогорцева, Катя Рябова и
много других. Катя отморозила щеку, но все вернулись с аэродрома радостные, возбужденные, весь
вечер рассказывали друг другу о своих полетах, о первых ощущениях в воздухе».
«8.I.1942 года.
...Уж сколько мы тут! А в воздух как штурман я поднялась впервые. Теперь я понимаю, как может
захватить штурманское дело! Немного полетаешь и ходишь как зачарованная, скорей хочется опять в
воздух. Как влюбленный, все равно! И не только «как», а действительно человек, влюбленный в небо.
Поскорее бы только, поскорее бы точно знать свое место. Поскорее бы знать, с кем летать будешь, с кем
работать, чтобы собрать экипаж в дружную семью.
Группа сейчас на занятиях... В классе сидят девять человек. Остальные на аэродроме летают. А небо
такое зовущее — голубое, солнечное, снег блестит. С высоты под самолетом тянутся извилины рек,
овраги, дороги...»
«5.II.1942 г.
...Здесь все по-прежнему. Не знаю, стоит ли вести записи. Летаем понемножку. Теперь летаем на
восстановление ориентировки. Очень интересно. Только, кажется, летать придется опять на «У-2».
С удовольствием и тревогой смотрю за Полиной{3}. С удовольствием потому, что вижу, как получается
что-то похожее на штурмана, а с тревогой слежу потому, что знаю — это не ее стихия, и боюсь, как бы
она в трудную минуту не оказалась беспомощной.
Чудные какие мы вчера в столовую пришли после ночных полетов! Лица красные, волосы лохматые,
глаза воспаленные. Пришли в час ночи прямо в комбинезонах, унтах. Сидим, едим, а Женя Жигуленко
[78] все клонит и клонит голову Вере Белик на плечо, глаза совсем закрываются. Мороз не особенно
сильный: днем было — 24°, у нас это считается тепло...»
«7.II.1942 г.
Полинка прилетела с вынужденной. Отморозила кусочек щеки, замерзла и проголодалась. У меня теперь
неприятность. Назначили адъютантом командира эскадрильи. Я думаю, что это значит — прощай,
полеты...»
«13.III.1942 г.
...Из каждого тяжелого положения должен быть найден правильный выход. Нельзя только опускать руки,
а надо делать все, что возможно, для отыскания этого выхода. А я вот не сумела добиться своего.
Моя мечта была летать. Больше всего ненавидела адъютантов! А теперь пришлось самой. Неужели я всетаки так никогда и не буду просто штурманом, не буду делать свое непосредственное любимое дело?
Летать днем и ночью, в самых трудных условиях погоды, заправлять машину горючим и бомбами и
опять летать!
Иные девушки считают, что я очень довольна своей работой. Как бы не так! Разве счастье в должностях
и званиях? А работа адъютанта явно не по мне, не по моим желаниям (ладно, пусть в армии с этим не
считаются), не по моим способностям, не по характеру...
...Я вчера писала маме, что наши дни, наша молодежь мне напоминают дни гражданской войны, славные
дни комсомола. Живешь и видишь, как много кругом тебя простых и хороших людей, как много
настоящих, скромных, незаметных героев, имен которых, может быть, никто никогда не узнает.
И когда я думаю о комсомольцах, у меня в глазах стоит Зоя Космодемьянская, высокая стройная
девушка с русыми волосами и загорелым* обветренным лицом...»
«31.III. 1942 г.
...По сигналу тревоги мы оделись и вышли на аэродром. Погода была ужасная: ураганный ветер
поднимал в воздух сугробы снега, залепляя глаза, нос; снег на лице таял, лицо становилось мокрым, от
пронизывающего ветра сразу жг покрывалось коркой льда. Ресницы моментально покрывались
ледяными сосульками; в пяти шагах уже ничего не было видно. И мы шли по аэродрому, навстречу
ветру, спешили на поле держать самолеты.
Что впереди нас, что сбоку, — мы не знали. Шли по компасу через снежные сугробы, ураган буквально
валил с ног. Но вышли точно на самолеты.
Часов пять стояли мы у машин, оберегая их от урагана. Когда отправились домой, ураган немного утих.
Полинке было трудно вчера. Мы шли очень быстро по сугробам, несмотря на ветер. Она очень устала.
Мне жаль ее! Не ее это дело! Авиация [79] — это прежде всего быстрота, точность во всем,
расторопность, умение сделать все своими руками, несмотря на холод, усталость. Это готовность в
любую минуту, даже ночью, из теплой постели встать и бежать в дождь, навстречу ветру. Эта трудная
жизнь не для нее. Я так считаю. Она же нет. Это упрямство ребенка, который не хочет видеть правды.
Уважаю Любу{4}: никакой ветер ей нипочем! Смеется себе — и все! Молодчина, настоящий командир.
А сегодня опять ярко светит солнце, ветер утих. Даже не верится, что вчера был такой ураган. В ангаре
дверь погнуло и сорвало...»
2
Шли дни, полные самозабвенного воинского труда, и постепенно молодой полк приобретал драгоценные
качества, необходимые для боя.
После занятий девушки забирались в красный уголок, где стояло пианино, и Лиля Тормосина тихонько
наигрывала что-нибудь. Или находили какое-нибудь место, чтобы поболтать. Часто, уже после отбоя,
Лиля Тормосина и Надя Попова залезали в одну постель, накрывались с головой одеялом и шептались,
поверяя друг другу секреты, делились самым сокровенным, как это умеют делать одни лишь
молоденькие девушки, мечтая о будущем, вспоминали дом, родных.
В один из таких вечеров Надя рассказала подруге, как стала летчицей.
— Однажды мы работали на огороде и увидели: в поле сел самолет. Мне тогда было семь лет. Все
мальчишки и девчонки побежали посмотреть на него. Оказывается, летчик заблудился и сел узнать, где
он находится. Мне самолет показался очень большим. Потом летчик улетел, но я успела подержаться за
крыло: какой он есть, самолет-то? И захотелось мне вот так же, как этот летчик, подняться в воздух.
Потом это как-то забылось. А вот в девятом классе мы ходили в аэроклуб на экскурсию, и я все это
вспомнила. И еще больше захотела летать. Осенью 1937 года я решила поступить в аэроклуб.
Иду на комиссию и трясусь: вдруг негодна?! Ну все-таки попала в аэроклуб. Дома ничего не говорила, —
отец хотел, чтобы я врачом была. А тут 8 марта в нашей газете статья обо мне: «Отличница летного
дела». Соседи эту статью показали папе и маме: «Ведь это ваша!» Ох, мне и попало. Отец говорит:
«Летчик — это не профессия!», а я ему: «Пойду в авиацию, хочу быть летчиком». А потом махнули на
меня рукой.
Надя помолчала, как бы вспоминая.
— Окончила аэроклуб и оставили меня там инструктором. А в военную школу не пустили: «Девушек не
берут!» Мне посоветовали в Москву ?хать, все равно, мол, здесь ничего не решат. [80]
Приезжаю в Москву и сразу же к Расковой. Выслушала она меня и говорит: «Я сейчас в отпуске и ничем
помочь не могу. А вы пойдите к Осипенко. Она инспектор и может написать рапорт». Пошла к
Осипенко. Просмотрев мое личное дело, Осипенко написала рапорт командующему.
В приемной командующего сидел летчик. Узнав в чем дело, он стал меня отговаривать: «Вы
молоденькая девушка, замуж вам надо. Зачем летать? Знаете, как это страшно!..." А потом командующий
Лактионов отговаривал. Все как сговорились! Но я упрямая, вся в отца. Вот так я и попала в Херсонскую
школу.
В тихий шепот подруг ворвался сигнал «Отбой».
— Эх, Надюша, хорошее время было! А теперь вот война, мы солдаты. Ты что после победы будешь
делать?
— Не знаю, еще не думала. Вот сначала побьем Гитлера, а там будет видно...
3
Чем дальше шло время, увереннее становился «летный почерк» пилотов и штурманов, тем более не
терпелось девушкам, томительнее становился каждый день.
— Когда же на фронт? — снова и снова спрашивали они.
И надо ли говорить, как все обрадовались, когда из Москвы прибыл приказ: женскому ночному
легкобомбардировочному полку готовиться к отправке на фронт; срок отправки — 1 апреля 1942 года.
Летчицы были довольны. Им казалось, что давно пора закончить учебную подготовку и перейти к
фронтовой работе. Но жизнь показала, что девушки ошибались, переоценивали свой опыт и знания.
Однажды был назначен обычный ночной тренировочный полет. Каждый командир звена получил особое
задание.
Полетела и Попова со своим звеном. Ночь была темная, все небо заволокла [81] высокая и густая
облачность. Справа и слева видны бортовые огни двух ведомых экипажей — Тормосиной и Себровой.
Время от времени через переговорную трубу слышался голос штурмана Кати Рябовой, докладывающей о
положении самолета. Подошли к цели. И вдруг Попова услышала:
— Заходим на цель. Бортовых огней ведомых не видно.
— Как не видно? — заволновалась летчица.
Она заложила глубокий вираж, огляделась. Действительно, ведомые исчезли. Что за наваждение! Может
быть, они уже вернулись? Но задание надо выполнять. Засекли расположение «фонарей» на полигоне и
легли на обратный курс.
Благополучно приземлившись на своем аэродроме, Попова доложила обстановку и вдруг услышала:
— Младший лейтенант Попова, где ваше звено?
— Думаю, что экипажи Тормосиной и Себровой потеряли ориентировку и заблудились, — спокойно
ответила Надежда.
— «Думаю». Нужно не думать, а знать. Вы командир и отвечаете за действия своих подчиненных в той
же степени, как и за свои.
Против этого трудно было возразить, но у молодого командира еще не было этого чувства, она
волновалась лишь за свою подругу Лилю Тормосину; [82] она еще не знала настолько свое звено, чтобы
отвечать за весь его состав.
В эту ночь не вернулись четыре экипажа, и все с волнением и нетерпением ожидали рассвета.
С первыми проблесками дня полетели на розыски. Маршруты были известны, и вскоре на снегу увидели
разбитые машины. Рядом с одной из них нашли Тормосину и ее штурмана Колмогорову. Машина
врезалась в землю, и экипаж погиб. В шестистах метрах находилась другая машина, но Себровой и
Гашевой не было. Их разыскали в сторожке на окраине города, живых и здоровых, получивших только
ушибы. Живы оказались и остальные.
Решением командования отправка на фронт была отсрочена. Всем было ясно, что необходимо
доучиваться, совершенствовать летное мастерство. Занятия возобновились по новой, значительно
расширенной программе.
«Ты представь, дорогая, — писала в эти дни Сима Амосова сестре, — сколько за эти месяцы
дополнительной учебы в самый разгар войны я могла бы уничтожить фашистов! Но мне говорят, что
владеть боевой машиной посложнее, чем водить гражданский самолет. В этом я и сама сейчас
убеждаюсь. Успокаивает меня только твердая уверенность, что наверстаю...» Наверстать на фронте
время, упущенное в тылу, — таково было в ту пору общее стремление. Но это время совсем не было
упущенным, прожитым зря.
«Семь месяцев учений не прошли для нас даром, — писала в дневнике Женя Руднева спустя год. — Мы
стали военными людьми. Новая черта появилась у каждой — сознание воинского долга, строгой
воинской дисциплины!»
А пока что зима на Волге продолжала свирепствовать. Снежные метели так замели аэродром, что трудно
было выводить самолеты на стартовые дорожки.
Самолеты стояли в открытом поле, прикрепленные к стопорам. Иногда поднималась такая вьюга, что
возникало опасение за целость и сохранность машин. Объявляли тревогу, и все спешили на аэродром,
преодолевая ярость и упорство стихии.
Эти трудные дни еще более сблизили личный состав полка. Летчики и штурманы ближе узнали техников
и вооруженцев, научились по достоинству ценить их труд.
За это время и командир полка Евдокия Давыдовна Бершанская хорошо изучила всех своих
подчиненных. Она высоко ценила многих летчиц, но лучшими, кроме Амосовой и Ольховской, уже
назначенных командирами эскадрильи, считала Дину Никулину, Надежду Попову, Марию Смирнову,
Ольгу Санфирову и Марину Чечневу. Каждая из них имела свои особенности, свой «летный почерк», но
они, кроме того, обладали еще и хорошими организаторскими способностями. [83]
Наступила весна. После ряда проверок командование признало, что полк уже достаточно оттренирован и
готов к вылету на фронт.
В составе полка были только одни женщины — от командира до обслуживающего персонала.
Марина Раскова и все командование верили в своих питомцев. На их глазах летчицы из аэроклубов и
Гражданского воздушного флота превратились в военных летчиков, студентки стали
квалифицированными штурманами, а девушки, не имевшие представления о боевой технике, —
авиамеханиками, вооруженцами.
Вскоре пришел приказ о вылете полка на фронт. Срок вылета был назначен на 23 мая.
Все пришло в движение. На аэродроме техники проверяли материальную часть. Штурманы засели за
изучение карты маршрута. Штабисты приводили в порядок документы. Для подготовки к приему полка
на место базирования были посланы Ракобольская, Карпунина и Фетисова. Они вылетели на
транспортном самолете.
Двадцать третьего мая 1942 года в ясный солнечный день летчики вырулили свои самолеты на
стартовую дорожку, расставили их по эскадрильям. Все были веселы, возбуждены, и от того особенно
бросалась в глаза цветущая молодость патриоток-авиаторов.
Над полем пронеслась команда: «Запускать моторы!»
Под прощальные приветствуя гарнизона первым поднялся в воздух самолет командира полка Евдокии
Бершанской со штурманом Мариной Расковой. Затем по порядку взлетали эскадрильи. Построились
девятками. Сделали большой круг над городом и легли на курс. [84]
Полк прибыл на фронт
1
В голубом безоблачном небе плыли самолеты. Маленькие и легкокрылые, похожие на птиц, они шли
одним косяком, разбившись по трое, звеньями, так четко поддерживая равнение, словно были связаны
друг с другом невидимыми нитями.
Под крыльями самолетов расстилалась бескрайняя приволжская степь, еще не тронутая палящим летним
зноем. Расцветали луга, прозрачный пар поднимался от распаханной тракторами земли. Трудно было
представить себе, что совсем недалеко, в каких-нибудь двухстах-трехстах километрах, бушует война.
«Скоро фронт...» — мелькало в мыслях то у одной, то у другой девушки. Им и раньше приходилось
летать строем и по маршруту, но то были учебные тренировочные полеты. Теперь они совершали свой
первый самостоятельный полет.
Через час сорок минут пошли на посадку у небольшого степного хутора, известного своей
кумысолечебницей. Сели на луг, усыпанный цветами.
Выскочив из самолетов, девушки рассыпались по лугу. Всплескивали руками, смеялись:
— Да это рай!
— Цветы! Какая прелесть!
Жене Жигуленко особенно повезло: ей первой бежавший навстречу хуторской парнишка поднес
большой букет душистой сирени. А вскоре у всех в руках были охапки цветов.
Расставив самолеты и накрыв моторы чехлами, девушки разбрелись по степи. Здесь был небольшой
промежуточный аэродром, на котором стояли самолеты разных типов. Вокруг них копошились летчики,
авиамеханики, обслуживающий персонал. [85]
Отдохнув, пообедав, вечером пошли в кино. Когда настала ночь, собравшись в кружок на лугу, тихо
запели:
Спят курганы темные, солнцем опаленные,
И туманы серые ходят чередой...
Ночевать девушкам пришлось в клубе на наскоро сколоченных трехэтажных нарах. «Ночью, —
вспоминает штурман Алла Казанцева, — все это громоздкое сооружение развалилось. От грохота все
проснулись. Сначала думали, что в дом угодила бомба».
Короткая майская ночь минула незаметно. На рассвете полк поднялся, чтобы продолжать свой путь.
Пролетев еще около полутораста километров, приземлились на аэродроме в районе Сталинграда. Здесь
было много самолетов. Одни поднимались в воздух, другие садились.
После обеда и заправки машин полетели к конечному пункту маршрута — станице Морозовской.
День был солнечный, но ветер, раньше чуть приметный, резко усилился. За Сталинградом
почувствовалось дыхание войны. С высоты были видны свежевырытые окопы, длинные
противотанковые рвы.
Штурманы нетерпеливо и чуть настороженно поглядывали на карту. Где же Морозовская? Время шло.
Очевидно, встречный ветер основательно затянул полет...
Внезапно воздух наполнился рокотом многих моторов. Навстречу пронеслись «ястребки», петляя и
кружась. Это наши истребители встречали женский полк, демонстрируя свое мастерство.
Вот и аэродром с посадочными знаками. Самолеты пошли на посадку. На аэродроме уже были
заготовлены трава, солома, ветки, целые деревья для маскировки машин.
Первый большой перелет закончился успешно. Марина Раскова и Евдокия Бершанская приказали всем
отдыхать, а сами вылетели к командующему воздушным соединением генералу Вершинину для доклада.
В штабе их встретили радушно. Командующий был в отъезде, просил подождать. Завязалась оживленная
беседа с работниками штаба. Они интересовались полком, уровнем его подготовки, готовностью
приступить к выполнению боевых заданий.
Раскова и Бершанская заверили, что полк представляет собой настоящую боевую единицу, что девушкиавиаторы от мужчин не отстанут.
— Очень приятно слышать, — улыбнулся генерал, но за этой вежливой улыбкой чувствовалось
некоторое сомнение.
Вскоре вернулся командующий армией генерал Вершинин. Усадип Раскову и Бершанскую в кресла, он
стал подробно расспрашивать, как прошел перелет с берегов Волги, как устроились, в каком состоянии
полк. Потом он захотел ознакомиться с документами, характеризующими персональную подготовку
летчиков, техников и вооруженцев. Бершанская развернула огромный рулон ватманской бумаги. [86]
— Да тут читать хватит на сутки, — невольно улыбнулся командующий и стал просматривать материал.
Потом он задал ряд вопросов. Летали ли летчицы в лучах прожекторов? Умеют ли они возить двух
человек в задней кабине? Умеют ли садиться без прожекторов и при ограниченном освещении? Летали
ли с полной нагрузкой?
В заключение командующий сказал, что полк войдет в дивизию полковника Попова. Он предупредил: в
дальнейшем, учитывая тактику неприятеля, полным составом не летать, разделиться на группы и
совершать перелеты на отведенный аэродром на рассвете или с наступлением сумерек.
Раскова поинтересовалась, какие в дивизии Попова полки: только ли легкобомбардировочные или
смешанные?
— Попов у нас «купец», — шутя ответил командующий. — он все берет, но ваш полк «По-2» пока будет
у него единственным.
В полку с нетерпением ждали возвращения своих командиров. Хотелось скорее узнать, куда пошлют, что
прикажут делать. [87]
Политработники Рачкевич, Рунт, Карпунина, Дрягина, Фетисова ознакомили личный состав с
оперативными сводками за последние дни. Наступление фашистских дивизий продолжалось. Шли
ожесточенные бои за Донбасс, продолжалась блокада Ленинграда. В центральных газетах были
помещены корреспонденции о героических действиях нашего флота на Севере, партизан в Белоруссии, в
Брянских лесах, на Украине, об усилении сопротивления в оккупированных гитлеровцами странах
Западной Европы.
Наде Поповой врезалось в сердце одно:
— Фашисты в Донбассе! Донбасс в огне!
Это ее родной край, лучше которого нет на свете. Здесь ее старики прожили без малого полвека, здесь ее
отец-железнодорожник десятки лет водил поезда. Здесь она впервые громко прочла в классе: «Ро-дина...», впервые увидела самолет, и это определило ее дальнейший жизненный путь. Что теперь делается в
Донбассе, в тихом поселке Мушкетово?
Гнев обжигал грудь. Скорее бы, скорее в бой!
2
К вечеру следующего дня весь полк в полном составе перебазировался на один из прифронтовых
аэродромов. Самолеты были расставлены в большом фруктовом саду под деревьями и тщательно
замаскированы.
Личный состав разместился в домиках местных жителей — белых украинских хатах, окруженных
садами. Правда, сады носили уже на себе следы войны: кое-где лежали поваленные деревья, сломанные
заборы, грядки в огородах были истоптаны. Но, войдя в домики, летчицы были удивлены и даже
несколько разочарованы. Разочарованы потому, что рушилось их представление о фронте: не землянки
были перед ними, а чистенькие комнаты с вымытыми полами и кровати со свежим бельем.
Столовая «развернулась» в саду, под деревьями. И здесь было так чисто, уютно, так весело бегали
солнечные блики по белым скатертям, что на миг почудилось, будто нет никакой войны, все тихо,
безоблачно...
На душе было и радостно и тревожно: утром предстояло первое знакомство с командиром дивизии
полковником Поповым. Надо было встать рано, одеться аккуратно, до блеска начистить сапоги,
подтянуться, держать себя молодцами. Разукрасив свои комнаты цветами и зеленью, девушки быстро
улеглись спать.
К назначенному часу весь личный состав полка выстроился на аэродроме у самолетов. Ждали прибытия
командира авиадивизии.
Полковник Попов появился в сопровождении Расковой и Бершанской. С людьми новой части,
поступившей в его подчинение, он предварительно ознакомился по документам. Теперь он держался так,
словно интересовался [88] только материальной частью. Лицо его было угрюмо. Он ничего не
спрашивал, не говорил, молча шагая от самолета к самолету, не глядя по сторонам.
«Может быть, он недоволен чем-нибудь? — думали девушки. — Чем же?..»
Но командир дивизии молчал.
Когда летчицы расходились с аэродрома, насмешливая и острая на язык Саша Акимова, пожав плечами,
продекламировала:
— «И на челе его высоком не отразилось ничего...»
Раскова и Бершанская также недоумевали. Хотя все было в порядке — и люди и самолеты, новые,
хорошие, командир дивизии, идя с аэродрома, молчал насупившись. И оттого, что он хмурился неведомо
почему, Расковой и Бершанской было не по себе.
Вспомнив шутку командующего о «купце» и желая разрядить атмосферу, Раскова спросила:
— Ну что же, товарищ полковник, берете?
Попов понял намек.
— Беру, — ответил он.
Все рассмеялись. Лед, казалось, был сломан. Перед отъездом командир дивизии сказал, что пришлет
специалистов с планом дополнительной тренировки летного состава для работы в условиях фронта, и,
прощаясь, обещал часто навещать полк.
— А все-таки он сомневается, — задумчиво сказала Раскова, когда полковник улетел на своем самолете.
— Не верит... Что же, это понятно. Что он увидел? Двадцатилетних девушек...
— Но мы-то с тобой знаем, Марина Михайловна, что это за девушки, — сказала Бершанская.
— Мы знаем. Но нужно, чтобы и наше командование узнало и поверило.
Помолчав, Марина Михайловна добавила:
— А ты заметила, что все наши были немного расстроены встречей?
— Да, и даже приуныли.
— Необходимо рассеять это настроение. Надо внушить, что в дивизии смотрят на наш полк, как на
серьезную, боевую единицу, что от нее ждут активных действий. Все у нас так стремились на фронт, и
теперь, когда мечта исполнилась, надо еще выше поднять боевой дух.
— Безусловно. Сегодня же соберем партийное и комсомольское бюро. Вызовем парторгов и комсоргов,
лучших агитаторов. Общих собраний, я думаю, сейчас созывать не будем, проведем индивидуальные и
групповые беседы, каждому объясним его задачу.
— Правильно. Свяжитесь с политотделом дивизии. [89]
...Два дня спустя девушки прощались с Мариной Расковой, получившей новое назначение. Когда она
появилась перед строем полка, все заметили, как необычно блестят ее глаза, как взволновано всегда
спокойное, ясное лицо.
— Дорогие друзья мои! — сказала Марина Михайловна. — Вот и настал час нашего расставания. Не
скрою, мне не хотелось бы с вами расставаться, но меня ждут другие обязанности. Вам, товарищи,
предстоят большие дела! Держите высоко знамя своего полка, докажите, что умеете защищать Родину
наравне с вашими братьями! Желаю вам удачи. Желаю, чтобы ваш полк стал гвардейским!
Горячие, задушевные слова Расковой глубоко тронули девушек.
В ответной речи командир полка капитан Бершанская заверила, что полк с честью выполнит все
поставленные перед ним задачи.
Образ Расковой навсегда остался в памяти девушек, как образ прекрасной, сильной духом русской
женщины, преисполненной достоинства и чести, пламенной советской патриотки, для которой в Родине
воплощено самое дорогое, светлое и любимое на свете.
И еще запомнили они ее слова: «Желаю, чтобы ваш полк скоро стал гвардейским...»
3
Ночной легкобомбардировочный полк под командованием Е. Д. Бершанской прибыл на фронт в трудное
время.
Отсутствие второго фронта в Европе позволило гитлеровцам предпринять летом 1942 года мощное
наступление против Советской Армии. После сокрушительного разгрома немецко-фашистских войск под
Москвой враг уже не имел возможности вести наступательные операции на всех направлениях, как было
летом и осенью 1941 года. На этот раз захватчики развернули наступление на узком участке фронта, на
юго-востоке, задумав обойти отсюда Москву и затем овладеть ею. Обеспечив себе подавляющее
превосходство в количестве войск, гитлеровцы рвались к Дону — последней водной преграде на пути к
Сталинграду и Кавказу.
Задача нашей армии в этот период состояла в том, чтобы как можно дольше задержать фашистские
войска, не дать им переправиться на левый берег Дона, обеспечить планомерный отход наших частей на
другие оборонительные рубежи, за которыми готовились новые резервы.
Ожесточенные бои шли в южной части Донецкого бассейна, на реке Миусе, на подступах к Таганрогу.
Фашистские дивизии устремились к переправе через Дону станиц Константиновская, Мелеховская,
Раздорская.
Здесь, над донскими степями, и предстояло действовать женскому авиационному полку. [90]
Необходимо было прежде всего тщательно изучить район действий. Летчицы и штурманы засели за
карты. Из штаба дивизии прибыли уже участвовавшие в боях на этом фронте офицеры. Под их
руководством начались тренировочные полеты. Летали по маршруту и днем и ночью. Приучались
распознавать с воздуха укрепленные пункты противника, его огневые точки. Совершенствовались в
искусстве бомбометания. Осваивали методы полета в свете прожекторов и приемы выхода «из
прожекторов», из-под зенитного обстрела.
Техники и вооруженцы также были заняты по горло. Самолеты, окрашенные в зеленый цвет, стояли
готовые к вылету в любой момент. Инженеры полка Озеркова, Стрелкова, Илюшина, старшие техники
Прудникова, Алексеева, Гогина, вооруженцы Марина, Вишнева, Логачева, Масленникова и весь
остальной технический персонал учились работать в фронтовых условиях быстро и точно.
Боевое настроение нарастало с каждые днем. Девушкам не терпелось обрушить на врага всю свою
ненависть. Им тем более не терпелось сразиться с врагом еще и потому, что они чувствовали по
поведению летчиков-мужчин, что те не совсем уверены в боеспособности необычного полка, смотрят на
них, как на девочек, которых при первом выстреле противника придется успокаивать, унимать, чуть ли
не вытирать им слезы. Прямо об этом никто, конечно, не говорил, но это сказывалось во многом, и
девушки стремились поскорее доказать на деле, что они ни в чем не уступают в бою мужчинам.
Полк напряженно готовился к боевым действиям. Партийная и комсомольская организации делали все,
чтобы укреплять боевой дух коллектива. Секретарь партбюро части Мария Рунт, секретарь бюро
ВЛКСМ Ольга Фетисова, комиссар Евдокия Рачкевич и комиссары эскадрилий, используя советы
работников политотдела дивизии, широко развернули агитационную и пропагандистскую работу. Приказ
Верховного Главнокомандования о защите Дона, положение на фронтах и в тылу, международная
обстановка — все это служило темами ежедневных бесед.
Вскоре состоялось первое на фронте полковое партийное собрание.
Задолго до назначенного времени коммунисты заполнили небольшую комнату рядом со штабом. На
собрание приехали командир дивизии, начальник политотдела, инструкторы. В комнате было так тесно,
что председательствующий стоял посередине, секретарь примостился с протоколом на подоконнике, а
выступающие говорили оттуда, где сидели.
И тем не менее собрание это запомнилось коммунистам своей особой торжественностью и
значительностью. Оно как бы дало им путевку в боевую жизнь.
Докладчик, начальник политотдела дивизии Велюханов, предупредил о неминуемых трудностях,
выразил уверенность, что коммунисты будут в [91] авангарде, что полк достойно выполнит
ответственные и почетные боевые задачи.
Речи выступающих были коротки.
Штурман эскадрильи Лариса Розанова заявила, что готова к выполнению любого боевого задания, что
горит желанием бить своими бомбами прямо в цель, беспощадно мстить врагу за горе солнечной
Украины, за родной Киев.
Ирина Дрягина, комиссар эскадрильи, сказала:
— Дороже Родины нет для нас ничего на свете. Мы с честью выполним свой долг перед Родиной, перед
народом!
В резолюции, принятой собранием, говорилось: «Партийное собрание требует от коммунистов и
комсомольцев своей самоотверженной работой добиться того, чтобы полк стал одним из лучших на
Южном фронте».
К этому стремились все девушки. Через несколько дней они получили возможность перейти от слов к
делу.
4
В июньскую ночь, безлунную и тихую, полк начал свою боевую работу.
На аэродроме темно. Мигают карманные фонарики. Самолеты — в боевой готовности. Бомбы
подвешены, замки проверены, приборы в порядке.
На командном пункте собрались командиры эскадрилий, их заместители, штурманы. Каждому экипажу
объяснено его задание. Командир полка Бершанская со штурманом Бурзаевой вылетела первой. За ней
— командир эскадрильи Амосова со штурманом Розановой.
Все, кто был в полку, собрались на старте. Пришел сюда и полковник Попов, пришли командиры из
штаба дивизии.
На командном пункте тревожно поглядывали на минутную стрелку. Истекало время, отпущенное на
выполнение задания. И вот знакомый гул мотора. Это вернулась Бершанская.
Она вышла из самолета, направилась к командиру дивизии, доложила. Девушки вереницей — за ней.
Конечно, это неудобно, так не полагается, но разве утерпишь, чтобы самой, своими ушами не услышать
первый в полку доклад о первом настоящем боевом полете!
Слушая, что говорила Бершанская командиру дивизии, как отвечала на его вопросы, девушки расцвели,
им хотелось кричать «ура».
— Вот это да!.. — прошептал кто-то с гордостью.
Первый боевой вылет прошел удачно. Бершанская пересекла линию фронта, попала в сетку
прожекторов, маневрируя, вышла на цель, сбросила бомбы, видела взрыв. Задание выполнено.
Полет Амосовой и Розановой проходил сложнее. Они точно рассчитали, [92] когда должны быть над
целью. Представляли себе, что тут обязательно раздастся грохот орудий, что их самолет встретят огнем.
Но странно... По расчету времени самолет должен быть над целью, а все спокойно.
— Давай вернемся на контрольный пункт, — предложила Розанова. — Сделаем еще один заход!
Времени до рассвета много.
Вернулись обратно и снова полетели к цели. Целью была шахта, где размещался штаб противника. Вот
эта шахта, вот изгиб дороги, железнодорожное полотно. И снова тишина внизу спутала все карты.
Решили сделать третий заход и только тогда сбросили бомбы — прямо над целью Раздался взрыв,
взметнулось пламя: начался пожар.
В следующую ночь на задания вылетело несколько экипажей, в том числе Нина Распопова с Женей
Рудневой. Прежде чем сесть в самолет, Женя вынула из планшета тетрадь, вырвала листок и написала:
«Хочу идти в бой коммунистом. Клянусь до последнего дыхания, до последней капли
крови громить фашистских оккупантов.
Е. Руднева»
Она сложила листок пополам, молча передала его Ольге Фетисовой и побежала к самолету.
Распопова и Руднева задание выполнили, но при возвращении не сразу опознали свой тщательно
замаскированный а затемненный аэродром. Им было это очень горько, но командир полка успокоил их:
— Боевое мастерство не дается скоро. Опыт, опыт — вот что вам нужно.
Женя Жигуленко была тогда начальником связи эскадрильи.
Перед вылетом она подала заявление о приеме в партию:
«Желаю идти на выполнение боевого задания коммунистом. Священное звание члена
партии клянусь оправдать с честью. Буду предана до конца делу Коммунистической
партии, буду защищать Родину, не щадя своих сил.
Е. Жигуленко»
Вручив заявление парторгу, она пошла к самолету. Теплый ветер веял ей прямо в лицо. Высоко в небе
мерцали звезды. Аэродром, окутанный ночной мглой, казался безлюдным. В тиши и темноте
вооруженцы еще раз проверяли, как подвешены бомбы.
Жене вдруг вспомнилась мать — ее голос, ее глаза, ее натруженные, морщинистые руки. Присев под
крылом самолета, она быстро написала при тусклом свете карманного фонарика:
«Мамочка! Сегодня у меня первый боевой вылет. Я приложу все силы, чтобы выполнить задание с
честью, выполнить так, чтобы принести пользу Родине. Но если что-нибудь случится, ты должна быть
стойкой, [93] должна помнить, что твоя дочь погибла за Родину. Я хочу, чтобы ты была мужественной...»
Летела Женя в ту ночь штурманом с летчицей Диной Никулиной. Задание они выполнили, но вернулись
несколько разочарованные: не встретили вражеского сопротивления.
А немного позже, выскакивая из кабины на примятую траву аэродрома, Женя подумала: «Зря я мамочку
напугала, — обыкновенный маршрутный полет...»
Одна за другой девушки проходили боевое крещение. В большинстве случаев полеты оказывались
легкими, врат мало давал знать о себе, чаще молчал. Но случалось и по-иному.
Самолет Иры Себровой и Кати Рябовой, вылетая в первый раз, попал под обстрел зениток. Он удачно
вышел из зоны огня и скрылся до того, как его начали вновь нащупывать прожекторы противника.
В следующую ночь Себрова летела с Руфиной Гашевой. Сделали три вылета. Возвращаясь в третий раз
на свой аэродром, произвели неудачную посадку — разбили прожектор, повредили самолет. Этот случай
послужил [94] темой разбора на собрании летного состава. Выяснилось, что Себрова и Гашева не видели
посадочных знаков, так как стартовые огни в целях маскировки горели очень слабо. По ошибке они
зашли на посадку с противоположного направления.
Командир полка Бершанская приказала разъединить экипаж, у которого эта неудача была второй, первая
— еще на Волге. В таких случаях теряется взаимное доверие между летчиком и штурманом, а без
доверия летать нельзя. К Себровой штурманом была назначена Наташа Меклин, а Гашева переведена на
самолет Лели Санфировой.
Узнав об этом, Ира опросила у Наташи, когда они были одни:
— Ты не боишься летать со мной? Я ведь неудачница.
Наташа сочувственно взглянула на подругу и ответила, обняв ее:
— Что за ерунда! Всякое бывает, на то и война.
...Вскоре девушки изведали неутихающую боль.
Однажды ночью не вернулись со своего первого боевого задания в командир эскадрильи Люба
Ольховская и штурман Вера Тарасова. Долго ждали их на аэродроме — и не дождались. Не хотелось
верить, что нет больше веселой, никогда не унывающей, сильной и смелой Любы. Не хотелось верить в
безвременную гибель доброй и скромной Веры Тарасовой.
Весь следующий день девушки жили надеждой, что вот-вот услышат рокот мотора и увидят самолет
Ольховской.
Бершанская и все ее подчиненные тяжело переживали эту потерю. Она едва сдерживалась, чтобы не
разрыдаться. Это заметил командир дивизии.
— Возьмите себя в руки, товарищ майор, — строго сказал он. — Нужно мужественно переносить горе.
Ведь если ваш полк каждый раз так будет переживать свои потери, это скажется на его боевых качествах.
Потери еще будут, а воевать надо.
Спустя год Ира Дрягина писала в литературном журнале эскадрильи:
«Никогда не изгладится из памяти образ Любы Ольховской, голубоглазой дочери Украины, моего
боевого командира... Мы говорим и будем говорить о ней, как о живущей среди нас, неутомимой,
горячей, зажигающей всех своим личным примером, своей большой ненавистью к врагу». Продолжал
жить в сердцах девушек и образ тихой бесстрашной Веры Тарасовой.
Командиром эскадрильи вместо Ольховской назначили младшего лейтенанта Никулину, штурманом
эскадрильи вместо Тарасовой — старшину Рудневу.
В этих назначениях сказалась большая наблюдательность командира полка, умение распознавать людей.
Хорошо зная индивидуальные особенности обеих девушек, Бершанская была уверена, что они будут
прекрасно дополнять друг друга. [95]
Полеты на боевые задания продолжались. Летали все новые экипажи. Пришел черед Дуси Пасько. Она
летела с летчицей Зоей Парфеновой.
В ту ночь на старте присутствовал командир дивизии полковник Попов. Он, видимо, хотел убедиться,
что гибель двух девушек не отразилась на боевом духе остальных, хотел поддержать их и сердечным
словом и советом старшего, опытного летчика.
Маленькая Дуся Пасько в комбинезоне выглядела еще меньше. И ей показалось, что полковник смотрит
на нее с некоторым недоверием: «Что, мол, взять с нее, если она под крылом самолета пешком ходит!..»
«Пусть [96] думает, — пронеслось в голове Дуси, — как будто дело в росте! Недаром народ говорит:
«Мал золотник, да дорог!»
И она уверенно влезла в кабину, нарочито резко отвернувшись от полковника.
Понял он в чем дело или нет, трудно сказать, но глаза его потеплели, и он долго смотрел вслед машине,
скоро растаявшей во мгле.
Самолет миновал линию фронта и точно вовремя вышел на цель. Увидев ее, Дуся сбросила бомбы. Враг
не отвечал. Где-то в стороне били зенитки, метались лучи прожекторов, да время от времени рвались
снаряды.
Когда экипаж благополучно воавратился на свой аэродром, Дуся подошла к Рачкевич:
— Почему в нас не стреляли, ведь мы попали в цель?
Девушки не знали, что командование дивизии их щадит, давая для первых вылетов незначительные цели,
может быть, даже неукрепленные. Это была проба сил, испытание на выдержку. Это была и школа боя,
начальный ее класс.
5
К июлю 1942 года противник занял Луганск, Лисичанск, Миллерово. Гитлеровцы наводили переправы
через Дон. Дым пожаров стлался по всему обширному району, от Азовского моря до приволжских
степей.
Авиаполку Бершанской пришлось покинуть свой первый прифронтовой аэродром и переместиться на
юго-восток.
Что может быть горше отступления? Не было ничего тягостнее и страшнее для советских воинов, чем
оставлять на разграбление врагу цветущие города и села, отдавать под его иго — пусть и на время —
бесконечно дорогих советских людей. Но законы войны жестоки. Чтобы победить завтра, надо было
отступать с боями сегодня, изматывая и подрывая силы врага.
Тяжело и мучительно было смотреть на пожары, на груды развалин. Но не было уныния, не было
отчаяния. Ничто не могло поколебать веры советских людей в победу. Воля к победе, святая ненависть и
жажда мести умножали их силы. И летчицы авиационного полка без отдыха и устали бомбили
наступающие колонны.
Вот страничка из дневника Марины Чечневой:
«15 августа 1942 г. Мы с Ольгой Клюевой вылетели на боевое задание и бомбили мотоколонну на дороге
по направлению к Константиновском. После бомбометания Ольга наблюдала сильные взрывы и
повторявшиеся вспышки огня. Мы были очень удовлетворены полетами в этот день — день моего
рождения. Ольга Клюева, возвращаясь с задания, [97] кричала в переговорный рупор "ура" и поздравляла
меня с днем рождения и удачным боевым вылетом, который мы провели в эту ночь».
«17 августа 1942 г. При выполнении боевого задания в лесу обнаружили огонь. Это, видимо, было
движение машин. Когда Ольга сбросила бомбы, наблюдались взрывы и сильные вспышки. Экипажи,
летевшие за нами, подтвердили, что это был склад с боеприпасами. Долго взрывались боеприпасы, на
которые были сброшены бомбы».
«30 августа 1942 г. Третий боевой вылет в эту ночь. Бомбили северо-восточнее станицы
Константиновской. После наблюдали чередующиеся разрывы с густым дымом, которые длились в
течение трех минут. Предполагалось, что взорвано было горючее».
В те дни техник Мэри Жуковицкая неожиданно встретилась со своим братом, от которого не имела
вестей с начала войны.
Однажды утром небольшая колонна танков, направлявшаяся к линии огня, остановилась около
временной полевой площадки полка. Пока заправлялись машины, танкисты вступили в разговор с
девушками. И вот молодой офицер, командир взвода танков, почему-то с грустью смотревший на
девушек в авиационных шлемах, сказал со вздохом:
— А моя сестренка до войны тоже хотела стать летчицей, училась в аэроклубе...
— Где же она сейчас?
— Кто знает! Город наш оккупирован, я сразу ушел на фронт...
— А как ее зовут?
— Мэри, Мэри Жуковицкая.
Тотчас, не говоря ни слова, девушки подхватили под руки офицера и вместе с ним побежали к
стоявшему неподалеку самолету. Под крылом его, на земле, спал после трудной боевой ночи весь экипаж
— пилот, штурман и авиамеханик Жуковицкая.
Борис сразу узнал сестру. Разбуженная, она в первую минуту не верила своим глазам.
— Я думала тебя уже нет... [98]
— Напрасно! Напрасно! Мы еще вернемся домой, в Днепропетровск. мы еще отпразднуем нашу победу!
Все радовались этой встрече. Девушки хотели подарить что-нибудь на память танкисту, но под рукой
ничего не было, кроме пачки папирос, которую и вручили ему торжественно.
А танки уже загудели моторами.
— До свидания, дорогие! — сказал танкист, направляясь к своей машине.
— До встречи после победы! — кричали вслед девушки.
Мужественно и стойко переносили однополчане все лишения и тяготы этого исключительно сурового
периода войны. Район действий полка менялся почти ежедневно. Непрестанно изменялись очертания
линии фронта, трудно было ориентироваться с воздуха, чтобы случайно не ударить вместо врага по
своим. А штаб дивизии с каждым днем давал полку все более ответственные задания. Боевая работа
требовала от всех огромного напряжения. Ночью самолеты непрерывно шли на бомбежку, днем летчицы
становились разведчиками, связистами, помогая командованию оперативно руководить войсками. Много
сил отнимали бесконечные перебазирования: то и дело после бессонной ночи днем самолеты перелетали
на другую базу, перевозя и технический состав и бомбы. [99]
Часто спать приходилось где попало: на земле, тут же на аэродроме, под крылом своего самолета, на
стогах сена или в сараях, один из которых, прежде служивший коровником, девушки прозвали
«Гостиница летающей коровы».
Порой не хватало продуктов — пищеблок бродил неведомо где. Правда, жители сел и деревень, где
останавливался полк, готовы были делиться последним с девушками. Горели дома, приближался враг, а
простые советские люди, окаменевшие от горя, хотя и верили, знали, что горькие дни минуют, ничего не
жалели для своих воинов. Но девушки от всего отказывались.
— Что же вы, доченьки, обижаете меня? — упрекала пожилая женщина из станицы Александровской
Иру Себрову и Наташу Меклин. — Не у чужих небось, у себя дома, кушайте, кушайте на здоровье!
Когда вам еще доведется-то сидеть за столом.
— Спасибо, — ответила Наташа, — но мы сыты, не хочется нам.
— И слушать не хочу, — твердила женщина, ставя на стол все, что было дома. — И разговора чтоб не
было!
— Да мы ведь уже ели, — сказала Ира, — право, ели, не нужно нам ничего. Вы для ребят своих
поберегите. [100]
— А вы что — не мои? — ответила женщина. И такая сила была в ее словах, что они навсегда
запомнились девушкам вместе с небогатой ее хатой, с черноглазыми детьми, все любопытствовавшими,
не встречался ли им, часом, их отец, солдат, и старший брат, артиллерист, по имени Федор...
Недолго задержались здесь девушки. День, другой, заполненный боевыми полетами, с коротким сном в
промежутках, и опять в горький, беспокойный путь.
6
Теперь девушки не только бомбили врага — они были и связистами, и разведчиками, а иногда и
транспортниками.
Экипажи Поповой — Рябовой, Чечневой — Клюевой, Пискаревой — Ароновой, Худяковой — Тимченко
по заданию командира полка часто летали днем на разведку. В летной книжке Нади Поповой таких
дневных полетов значится около двадцати.
Разведчики не раз попадали под обстрел на линии фронта, особенно в районе Луганска и Красного Луча.
Иногда за ними гнались фашистские истребители «Фокке-Вульф». Но летчицы удачно уходили из-под
обстрела, приземлялись на случайных площадках (Чечневой однажды пришлось сесть прямо на дорогу),
связывались с нашими наземными частями и узнавали обстановку.
Иногда приходилось делать по десяти посадок в один день. Экипажи благополучно возвращались, хотя и
с поврежденными машинами, и привозили ценные сведения.
Экипажи Смирновой — Сумароковой, Себровой — Меклин, Парфеновой — Пасько, Носаль — Гельман,
Санфировой — Гашевой. Макагон — Свистуновой, Макаровой — Белик из ночи в ночь бомбили
вражеские переправы на Дону и наносили удары по мотомеханизированным частям противника на
дорогах, сдерживая его натиск.
Дуся Пасько вспоминает, как в одном из десяти первых боевых вылетов ей с Парфеновой «повезло»: они
попали под огонь зенитной артиллерии. Им удалось сбросить бомбы на эту огневую точку противника и
заставить ее замолчать. Удачное попадание подтвердили потом летчики других полков, вылетавшие на
ту же цель.
А Кате Тимченко особенно запомнился боевой вылет, после которого командир полка сказал ей, прервав
ее рапорт о ходе полета:
— Дальше можете не докладывать. Мне все известно. Предыдущий экипаж сообщил, что вас сбили, что
он видел ваш самолет падающим в прожекторах... [101]
Катя летела с Ниной Худяковой. Они дошли до цели, оставалось сбросить бомбы, как вдруг вспыхнули
прожекторы, загремели зенитки. Девушки навели самолет на прожектор, сбросили бомбы, но другие
прожекторы не выпускали их из своих цепких щупальцев. Машина металась то вправо, то вверх, то вниз
и сорвалась в штопор, камнем ринулась к земле.
— Почувствовав это, — рассказала Катя, — я подумала, что ведь рано мне умирать. Я тревожилась, что
мы упадем не на своей территории, и тут же сказала себе: нет, я ни за что не разобьюсь, буду жить, бить
фашистов, и все это как-то мгновенно, молнией, пронеслось в голове...
Она помогла пилоту вывести машину в нормальный полет. Прожектеры [102] еще слепили и жгли глаза,
пули свистели вокруг, но Нина уверенно вела машину.
Вырвавшись из зоны прожекторных лучей, Катя взглянула на часы, самолет был в ловушке только
четыре с половиной минуты, а ей показалось — вечность.
Осмотрев машину на аэродроме, девушки увидели, что ее плоскость и фюзеляж изрешечены пулями.
— Это второе ваше рождение, — сказала авиамеханик Галя Беспалова.А сколько их было, таких дней
рождения, у каждой девушки! Мужества им всегда хватало, а вот мастерство нужно было еще оттачивать
в огне. Но постепенно накапливался боевой опыт, совершенствовалось боевое мастерство всех и
каждого.
Дина Никулина, возглавившая эскадрилью, где штурманом стала Женя Руднева, рассказывает о своей
боевой подруге:
«Как сейчас помню первые ее робкие полеты на задание. Но она настойчиво исправляла все свои
ошибки, на которые ей указывали, и уже последующие полеты с ней были куда лучше, она всегда
выводила на цель точно, никакие преграды на пути для нее не существовали.
С Женей стало как-то по-особому приятно и уверенно летать! Ни одного вопроса в воздухе ей задавать
больше не приходилось, она стала чувствовать самолет и понимать летчика всем своим существом».
А Женя писала в те дни друзьям в Москву:
«Что сказать о себе? Самое главное: фашистов тревожим на славу, расплачиваемся с врагом по совести...
Работаем мы хорошо. Это я не для того, чтобы хвалиться, зря говорить, а чтобы вы знали, что время
здесь зря не тратим. Сколько тонн бомбочек я фашистам уже на голову сбросила — как-нибудь потом
подсчитаем!..»
День и ночь, не зная усталости, техники, механики и вооруженцы работали у самолетов. Не было случая,
чтобы машины подводили в воздухе: девушки обеспечивали безотказное их действие в самых трудных
условиях, умудрялись на ходу исправлять такие повреждения, которые в мирное время надолго
выводили самолет из строя. «Золотые руки», — говорили о них.
Несмотря на сложность обстановки, порядок в полку становился образцовым: все делалось быстро,
точно, вовремя.
Чем труднее становилось им летать, сражаться, жить, тем лучше они начинали действовать, выше
поднималась их организованность, крепла дисциплина.
Командир полка Евдокия Бершанская, всегда спокойная, деловитая, не терявшая присутствия духа в
самых критических обстоятельствах, служила девушкам наглядным примером выдержки, стойкости.
Как командир полка, Бершанская много отдавала сил организационным [103] делам. Она старалась так
наладить работу на старте, чтобы обеспечить предельную четкость действий, отсутствие малейшей
суеты, нервозности. Уже в этот период она начала приучать весь личный состав полка к строгому
соблюдению правил рассредоточения самолетов и вспомогательных средств на аэродроме, разбивки
старта и т. п. Созданный тогда в части порядок остался почти неизменным в течение всей войны.
Бершанская всегда присутствовала на старте, давала задания и объясняла их значение командирам
эскадрилий. Она принимала участие в разборе допущенных ошибок, указывала, как их избежать в
дальнейшем.
Командиру полка самой довольно часто приходилось совершать боевые вылеты. Однажды Евдокия
Давыдовна вылетела на Моздок, где необходимо было нанести бомбовый удар по переправе. Она
выполнила задание в сложных метеорологических условиях и благополучно возвратилась на аэродром.
[104]
Весь полк жил полетами, борьбой с врагом. Каждый нелетный день считался потерянным. Всем хотелось
летать, и даже тем, кому это не полагалось.
Галю Докутович назначили адъютантом эскадрильи. Летать она не была обязана. Но ее неудержимо
тянуло в воздух, в бой. С разрешения командира полка ей иногда удавалось вылетать на бомбометание.
В дневнике, который вела тогда Галя, записано:
«...Летаю с Надей Поповой. Мне нравится. Она летает хорошо, спокойно и как-то легко. Вчера мы
подорвали что-то. Очевидно, боеприпасы. И поэтому я чувствовала себя именинницей».
«...Не стану переходить на личное. Оно слишком серо и безотрадно. Летать не приходится. В этом вся
причина того, что опускаются руки ко всему».
Вскоре Галя стала летать, как все, — без сна, без отдыха. Однажды, вернувшись с полета, она прилегла
отдохнуть на аэродроме — девушки отдыхали тогда лишь урывками. Шофер бензозаправщика,
торопившийся на старт, не заметил ее в высокой траве. Галя попала под автомашину.
У нее был поврежден позвоночник. Она пересиливала страшную боль. Никто не слышал ее стонов, не
видел слез, хотя она, конечно, плакала втихомолку, а вытерев глаза, успокаивала взволнованных подруг:
— Не огорчайтесь, я скоро поправлюсь..
Начальнику штаба она сказала:
— Дайте мне слово, что, когда я поправлюсь и вернусь в полк, вы не назначите меня адъютантом. Я буду
рядовым штурманом и буду всегда летать.
Она говорила это, лежа пластом, не имея сил повернуться, приподнять голову. На бескровном лице ее
жили только глаза, страстные и упрямые. Галю отправили в госпиталь, а оттуда эвакуировали в
Махачкалу.
7
После падения Ростова фашистские дивизии устремились на Северный Кавказ по главной
железнодорожной магистрали: Ростов — Тихорецкая — Кавказская — Армавир — Прохладный.
Они расчищали себе дорогу к кавказской нефти — к Грозному и Баку.
Гитлеровское командование наметило даже контрольный срок захвата Баку — 25 сентября 1942 года.
Задача всей авиации фронта, в том числе и женского полка, состояла теперь в том, чтобы всячески
тормозить продвижение противника, громя железнодорожные объекты и не давая вражеским
мотомеханизированным частям продвигаться по дорогам.
Эту задачу полк успешно выполнял на своем участке. Весь летный и технический состав работал
неутомимо, не считаясь с опасностями. [105]
Старший авиатехник эскадрильи Дуся Коротченко вспоминает, как однажды в сумерках она перелетала с
командиром эскадрильи Диной Никулиной с одной площадки на другую. Едва самолет поднялся в
воздух, как появился вражеский истребитель я стал пикировать на него. Никулина сбавила обороты
мотора, и самолет пошел вниз.
— Что ты делаешь! — закричала Дуся. — Здесь садиться нельзя, костей не соберем — воронки да
рытвины!
— А я не собиралась садиться, — спокойно ответила Никулина, — полетим над самой землей. — И
пошутила: — Следи за колесами, чтобы за что-нибудь не зацепиться!
Фашистский истребитель, убедившись в невозможности настичь тихоходную, но увертливую машину,
дал в воздух несколько пулеметных очередей и исчез. Бреющим полетом, едва не касаясь колесами
земли, Никулина привела самолет на новую площадку.
Так же благополучно завершилась и встреча Дуси Носаль с истребителем противника. По заданию
командира полка она вылетела днем для установления связи со штабом дивизии. Ее обнаружил
вражеский истребитель и погнался за ней. Умело маневрируя, Носаль на бреющем полете прошла над
улицей села, маневрируя по балкам и оврагам, ускользнула от врага и прилетела к месту назначения.
Но единоборство «По-2» с истребителями не всегда оканчивалось благополучно.
Однажды в Сальской степи Наде Поповой со штурманом из штаба дивизии пришлось на бреющем
полете уходить от истребителя. Вражеские пули подожгли ее самолет в воздухе. Надя успела
приземлиться и вместе со штурманом вылезти из машины. В этот момент налетело звено фашистских
истребителей и еще раз обстреляло все вокруг. Самолет взорвался.
Долго брели они по степи, пока не встретили своих: то были пехотинцы, торопливо рывшие окопы,
щели.
— Не туда курс держите, товарищи летчики, — сказал командир, молодой еще человек, с щетинистым
подбородком и воспаленными глазами, — К югу, к югу держите, там большак, машины. А у нас скоро
станет горячо!
И, увидев, как посуровели они, вдруг добавил, от души усмехнувшись:
— Ничего, пар, говорят, костей не ломит...
Простившись со штурманом, направившимся в штаб дивизии, Надя отыскивала свою часть, перебираясь
с одной попутной машины на другую.
На перекрестке в большом селе ее усадили в попутную санитарную машину. В кузове сидел раненый,
судя по комбинезону — летчик. Голова его была окутана марлей. Сквозь щели в повязке, закрывавшей
его лицо, сверкали карие озорные глаза да виднелся четко очерченный, твердый рот.
Машина тронулась. Летчик молча, с явным удовольствием рассматривал [106] синеглазую девушку в
комбинезоне, с пышными золотистыми кудрями, выбившимися из-под шлема. Наде стало почему-то
неловко, и она почувствовала, как лицо ее заалелось под загаром.
— Что, не узнаете? — сказала она с задором, пытаясь скрыть смущение.
— Отчего ж, — весело ответил летчик. — Кто не знает дочек Бершанской! Завидные, говорят, невесты.
Наде тоже стало весело.
— Невесты-то завидные, — кинула она в тон ему, — да женихов нет под стать!
— А чем я не жених?
Она рассмеялась:
— Да я-то ведь не хирург!
— А вы не торопитесь, мои раны до свадьбы заживут...
Потом заговорили серьезно — о боях, о том, как били и будут бить фашистов, о том, что Тихий Дон стал
грозным. Им казалось, что прошли минуты. Но прошел час. И из кабины уже настойчиво стучал
водитель:
— Э-эй, девушка! Выходите, ваш пункт...
Кивком попрощавшись с попутчиком, она бросилась к двери.
Когда Надя отыскала наконец свой полк, это было праздником для всех: опасались, что она погибла. Но
ее радость быстро прошла — ведь она осталась без самолета.
Что ей можно было делать? Помогать на аэродроме выпускать и принимать машины?
— Настроение у меня было ужасное, — вспоминает Надя. — Снова и снова ходила я к командиру полка,
говорила, что так нельзя, что летчик без самолета, как охотник без ружья, какой же я летчик!
Когда через две недели ей дали новый самолет, она стала летать без отдыха, без передышки, чтобы
наверстать упущенное. Вернется на аэродром, скажет механику: «Принеси что-нибудь пожевать», поест,
не выходя из кабины, пока самолет заправляют горючим, подвешивают бомбы, и опять в полет.
А раненый кареглазый летчик Семен Харламов не выходил из ее памяти. И сама не зная отчего, Надя
испытывала смутное беспокойство, думая о нем. Поправился ли он? Как воюет? Как его зовут?
8
Натиск фашистов не ослабевал.
Советская авиация, в том числе и полк Бершанской, продолжала непрерывно наносить врагу удары с
воздуха. Летали до тех пор, пока вражеские [107] танки не подходили к временно занятой под аэродром
площадке, а затем перебирались на другую площадку — и снова в полет, в бой.
Как-то полк расположился в шести километрах от станции Целина, у конного завода. Еще не успели
вернуться с задания самолеты, когда на аэродроме появился командир дивизии и приказал немедленно
улетать — станция Целина уже была занята гитлеровцами. Самолеты не могли всех увезти, а автомашин
не хватало. Группе вооруженцев и техников, а также секретарю парторганизации Рунт пришлось пройти
несколько десятков километров пешком.
С тех пор прошло много времени, но и сейчас бывшие однополчане полка Бершанской вспоминают о
лете 1942 года, как об одном из самых тяжелых периодов их боевой деятельности. Еще не закаленные в
боях, они выдержали громадное напряжение физических и моральных сил, зачастую не спали сутками и
совершали сотни боевых вылетов.
«Никто из нас не был уверен, что останется жив, но все горячо верили в победу», — вспоминает Дуся
Пасько.
Воспитанные Коммунистической партией, они всей душой были с ней в тяжелое для Родины время,
черпая все новую бодрость и энергию в мыслях о партии, в чувстве своего неразрывного единства с ее
сплоченными, непоколебимыми рядами, осененными знаменем великого Ленина. Именно в эти суровые
дни многие из них осуществили свое желание вступить в партию коммунистов.
В этот период число членов партийной организации полка выросло больше чем вдвое. Кандидатами в
члены партии были приняты: начальник штаба лейтенант Ирина Ракобольская, начальник отделения
штаба Анна Еленина, летчицы лейтенанты Серафима Амосова, Дина Никулина, младший лейтенант
Мария Смирнова, старшины Надежда Попова, Нина Распопова, Елена Санфирова, Евдокия Носаль;
штурманы Евгения Руднева, Екатерина Рябова, Евдокия Пасько, Евгения Жигуленко, Полина Гельман,
Наталья Меклин; авиатехники Татьяна Алексеева. Римма Прудникова, Евдокия Коротченко; вооруженцы
Мария Марина, Лидия Гогина. Александра Хорошилова. [108]
Саша Хорошилова, ставшая к тому времени отличным вооруженцем, была одной из самых активных
комсомолок в полку. Она давно хотела подать заявление о приеме в партию. Но ее останавливало одно
— происшествие с бомбой. Как-то на самолете, который она подготовила к вылету, заело замок и одна
бомба не упала. Экипажу пришлось вернуться на аэродром с бомбой. Хотя посадка произошла
благополучно, девушка тяжело переживала этот случай. И однажды она рассказала о нем Марии
Ивановне Рунт.
Секретарь партбюро, услышав, что Саша считает случай с бомбой несмываемым пятном на своей
совести, преграждающим ей путь в партию, поспешила успокоить ее, сказав, что дело обстоит совсем не
так, что она преувеличивает свою вину, что она достойна быть в рядах партии.
Поздней ночью на аэродроме, отправив самолет в последний боевой полет, Саша написала заявление:
«Прошу принять меня в партию...». Заседание партбюро, на котором оно обсуждалось, происходило в
районе хутора Веселого, там, где теперь плещутся волны огромного Веселовского водохранилища канала
Волга — Дон. Все дома здесь были тогда разрушены, и заседание происходило в пастушьем шалаше.
И когда Саша начала рассказывать свою биографию, неподалеку разорвалась бомба, потом загудели
фашистские самолеты — их знали уже по звуку. Секретарь скомандовала:
— В траншею!
Самолеты пролетели, все вернулись в шалаш. А через несколько минут — новая волна
бомбардировщиков. Опять пошли в укрытие. Так повторялось три раза, пока наконец Мария Ивановна не
бросила раздраженно, под гул вражеских самолетов:
— Ничто не может нарушить святого дела приема в партию! Останемся на месте, товарищи.
Продолжайте, товарищ Хорошилова!
И Саша, словно не слыша, как фашисты обстреливали аэродром с воздуха, продолжала повествование о
своей простой и ясной жизни девушки из-под Рязани, дочери крестьянина-бедняка, воспитанной в
пионерском отряде и комсомоле.
Потом началось обсуждение, как всегда, спокойное, обстоятельное. Были и добрые слова в ее адрес,
были и поучительные.
— Кто за то, чтобы принять товарища Хорошилову кандидатом в члены партии? — спросила Рунт, когда
обсуждение закончилось, и спустя мгновение торжественно произнесла: — Принята единогласно.
— Я вышла из шалаша такая счастливая, — вспоминает Саша, — что забыла о всякой опасности, а тут
как раз — новый налет бомбардировщиков, и Аня Еленина просто силой уволокла меня в траншею...
В одну из августовских ночей полк получил задание ударить по пункту Покровская, служившему базой
крупной группировки вражеских войск. [109]
Первым вылетел экипаж командира эскадрильи Амосовой, за ней — экипаж Тропаревской —
Свистуновой. В трех километрах севернее Покровской девушки обнаружили поезд, стоявший на путях.
Сбросили на него бомбовый груз. В результате были повреждены железнодорожное полотно и паровоз.
Вылетевший для контроля экипаж Носаль — Гельман, обнаружив на путях три вражеских эшелона,
четырьмя заходами с высоты шестисот метров сбросил на них бомбы. Возник большой пожар. По
пламени и густым клубам дыма видно было, что горят цистерны с горючим.
В эту боевую ночь гитлеровцам был нанесен большой ущерб, они потеряли много горючего, нужного
танкам, самолетам. Но еще важнее было то, что движение по железной дороге застопорилось на
значительном протяжении, сковывая работу вражеского тыла и действия войск врага на этом
направлении.
Вскоре, ночью 12 августа 1942 года, на полковом партийном собрании были подведены итоги боевой
работы полка. Мария Ивановна Рунт сделала большой доклад. Отдавая должное всему личному составу,
выдержавшему [110] тяжелое испытание в оборонительных боях, секретарь партбюро заявила:
— Самоотверженно, не зная устали, работали все — и летчики, и штурманы, и техники, и вооруженцы.
Материальная часть действовала безотказно. В чрезвычайно трудных условиях поврежденные самолеты
восстанавливались силами полка, ни один поврежденный самолет не был оставлен противнику. В то же
время наши действия дорого стоили фашистам...
Теперь, когда позади осталась Кубань, а впереди виднелся Терек, перед полком встали новые задачи.
«Ни шагу назад!» — таков был приказ Верховного Главнокомандования, и это требовало от женского
авиационного полка еще большей выдержки, стойкости и железной дисциплины. [111]
Над Тереком
1
После широких донских и Сальских степей, с их просторами и дальними горизонтами, полк перелетел в
заросшую кустарником долину Терека. к отрогам Кавказских гор.
Расположились в большой казачьей станице, утопавшей в зелени фруктовых садов. Воздух был напоен
запахами яблок, груш, слив. Самолеты, укрытые в тени деревьев, тоже казались какими-то
причудливыми плодами. Аэродромом стала треугольная площадка, обрамленная арыками Днем здесь
паслись коровы, козы. А когда смеркалось, на площадке появлялись самолеты. Их выруливали по
дощатым мосткам, перекинутым через арыки. Вначале это представлялось рискованным и
затруднительным, но девушки быстро научились успешно совершать этот, как они шутили,
«акробатически-стратегический маневр».
За живописность станицы и обилие в ней фруктов, за сердечность ее жителей, заботившихся о девушкахавиаторах, как о своих детях, в полку называли ее «блаженство рая». Но у этого «рая» была и другая
сторона — чрезвычайная сложность и трудность боевых полетов.
Линия фронта пересекала Сунженский и Терский горные хребты, покрытые снегом. В ущельях гор
свирепствовали ветры, то влажные, то пронизывающие. Погода была изменчива: вылетаешь — небо
ясное, голубое. а возвращаешься в густом тумане. И горы, и долины часто скрывались в белесой мгле.
Трудно было понять, откуда доносятся орудийные залпы, где дробно стучат пулеметы.
Выполняя приказ Родины — «Ни шагу назад!», наши воины насмерть встали на своих рубежах, нанося
врагу все более мощные удары.
Встретив сокрушительный отпор и почувствовав возросшую силу сопротивления Советской Армии,
гитлеровцы создали здесь сильно укрепленную [112] оборонительную линию Моздок — Ишерская —
Прохладный — Дигора — Ардон — Эльхотово.
Вся эта линия была насыщена зенитной артиллерией, прожекторами, авиацией. Фашистские истребители
с ревом и свистом носились над долинами. Особенно тщательно были укреплены переправы через Терек,
Ардон и другие горные реки.
В предгорьях Кавказа разыгрались ожесточенные бои. Задача нашей авиации состояла в том, чтобы
непрерывными ночными налетами, бомбовыми ударами не давать противнику продвигать подкрепления
к переправам, уничтожать его переправы и мосты, громить склады с боеприпасами и горючим,
изматывать войска неприятеля и таким образом поддерживать наши наземные части.
Это и делали на своем участке женщины-летчицы, в руках которых маленький «По-2» стал грозным
боевым оружием. Выражая чувства своих боевых подруг, Наташа Меклин писала осенью 1942 года:
...Все тихо, все покрыто мглой.
Но вслушайся — жужжанье раздается.
То прежде мирные машины рвутся в бой,
И сердце в их груди стучит и бьется!
Ночь. Тьма. Лишь яркий свет ракет
Порой то вспыхнет, то погаснет...
Мы завоюем радость, солнце, свет!
Мы вырвем у врага утраченное счастье!
С утра появились облака. Легкие и пухлые, они постепенно окутали все небо и к вечеру низко нависли
над аэродромом, прикрыв его, словно перевернутой чашей.
Враг решил воспользоваться не благоприятной для авиации погодой, чтобы перебросить свои войска
через Терек на одном из участков фронта. Но легкие «По-2», несмотря на непогоду, полетели в бой.
Уничтожить вражескую переправу — таков был приказ.
Когда самолет Амосовой — Розановой поднялся над облаками, уже взошла луна. Вокруг было так
светло, что у штурмана Лоры Розановой мелькнула мысль: «Хоть иголки собирай». А внизу, под
крыльями самолета, тянулась сплошная, бесконечная пелена туч.
Вскоре по расчету времени экипаж оказался над целью. Но напрасно Амосова искала хотя бы малейший
просвет в облаках — они были непроницаемы.
«Подождем!» — решили девушки. Самолет стал кружиться над крышей из туч. Неподалеку кружились
еще две машины, увидев очертания которых, девушки подумали: «Наши...»
Гул моторов донесся до врага. Фашисты включили прожекторы, заухали зенитки. Вспышки снарядов,
лучи прожекторов, грозившие гибелью [113] девушкам, сейчас обрадовали их: они помогли
ориентироваться, точно определить цель.
Бомбы полетели на переправу...
Когда самолеты повернули к аэродрому, им снова преградил путь облачный покров. Решили садиться
вслепую.
Потом оказалось, что на аэродроме непрерывно пускали в воздух ракеты, включили посадочный
прожектор, все время вращался приводной маяк. Но все это меркло в тумане, а затем и в снежных
хлопьях вдруг нагрянувшей метели.
Но самолеты, пробившись сквозь облака, благополучно совершили посадку. А утром наземные войска
сообщили, что переправа войск противника на этом участке сорвалась, мост уничтожен, гитлеровцы
понесли большой урон.
В следующую ночь предстояло нанести удар по другой переправе, у которой было замечено большое
скопление фашистских войск.
Экипаж Поповой — Рябовой, приближаясь к этой цели, попал в сплошную облачность. Ночь была
темной, ветреной, и это чрезвычайно затрудняло поиски «окна» или хотя бы «форточки» в тучах. Долго
летали девушки и, ничего не добившись, решили вернуться.
Когда, совершив посадку, Попова доложила обо всем этом командиру полка, Бершанская покачала
головой и тихо сказала:
— Такой летчик — и вернулась ни с чем!
Она знала, что разрушение этой переправы крайне важно, что нельзя позволить противнику накопить
силы на противоположном берегу Терека.
— Разрешите вылететь? — ответила Попова, вытянувшись в струнку и чувствуя, как кровь приливает к
лицу.
— Летите.
Сильный ветер бросал самолет из стороны в сторону, словно щепку. Девушки продолжали упрямо
пробиваться вперед, до боли в глазах напряженно вглядываясь вниз. А когда вышли из толщи облаков,
цели не было видно.
Снова вошли в тучи, чтобы найти другой просвет. И вдруг тучи расступились. Светила луна, мерцали
звезды, и только внизу расстилался [114] белоснежный облачный ковер. Самолет мчался к цели, и там,
где она должна была быть, в облачном ковре оказался просвет. Вот черная полоса реки, вот мост, по
нему движутся войска.
Засверкали в воздухе вспышки разрывов, заметались лучи прожекторов. Когда самолет быстро снизился
над целью, Катя Рябова сбросила бомбы. Взрыв — и одновременно с ним взметнулось пламя, вспыхнул
пожар. Очевидно, рвались боеприпасы врага.
Так же быстро отойдя от цели, над которой бушевал зенитный огонь, самолет поднялся вверх. Облака
под ним, озаренные пожаром, стали багровыми, точно и они вспыхнули. Теперь нужно было вернуться
на свой аэродром, а это не просто: долина узкая, если не точно рассчитать, где выйти из туч, можно
врезаться в горы.
Вышли как раз там, где следует, — расчет оказался точным.
Сели на аэродром. Надя Попова, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать, подошла к Бершанской
нарочито размеренным, строевым шагом.
— Товарищ майор, разрешите доложить, — сказала она откозыряв, — задание выполнено. Переправа
уничтожена.
Бершанской хотелось расцеловать девушек. Ока сказала:
— Объявляю благодарность экипажу.
Именно за эту чуткость, редкую человечность летчицы любили Бершанскую, как друга и старшего
товарища, и уважали, как командира. Она никогда не кричала на подчиненных, не подчеркивала свое
положение. Бершанская говорила тихо, но убедительно и умела всегда помочь в беде дружеским советом
или просто шутливым замечанием.
Через несколько дней в армейской газете «Крылья Советов» (редактор В. Поляков) была напечатана
корреспонденция «Меткий удар», рассказывающая об этом полете Поповой и Рябовой.
На Дону и на Кубани не было стабильной линии фронта, и враг не мог там сосредоточить свои средства
противовоздушной обороны. Кроме того, его прожекторы и зенитная артиллерия тогда еще не
приспособились к борьбе против «По-2». Поначалу фашисты относились с высокомерным
пренебрежением к маленькому фанерно-полотняному самолету, иронически называя его то «рус-фанер»,
то «кофейная мельница».
Но ко времени стабилизации фронта на Тереке гитлеровцы стали очень серьезно относиться к нашим
ночным бомбардировщикам, наносившим им весьма чувствительные удары. Противник научился ловить
"По-2" лучами прожекторов, более действенным сделался огонь неприятельских зенитных орудий. Свои
укрепленные пункты в Моздоке, Прохладном, Екатериноградской, Кизляре, Дигоре, Эльхотове фашисты
до предела насытили средствами противовоздушной обороны.
Чтобы подойти к цели, нашим бомбардировщикам приходилось теперь обходить укрепленные пункты,
маневрировать, заходить с тыла. В условиях горной местности это было очень сложно. Облачность,
густые туманы [115] мешали ориентироваться, малейшее отклонение от курса грозило опасностью
врезаться в горы.
С первых же боевых вылетов на Тереке командование полка и эскадрилий убедилось в том, что здесь
нельзя летать в одиночку — необходимо взаимодействие двух или даже нескольких экипажей, каждому
из которых надо ставить особую задачу. Командование полка стало посылать пары и звенья самолетов
специально на подавление зенитного огня и прожекторов противника.
Первые опыты такого взаимодействия Бершанская провела с экипажами Марины Чечневой и Надежды
Поповой. Им была дана задача — сбросить бомбы на переправу противника.
Чечнева вылетела первой и направляла свой удар против зениток противника и его прожекторов. А когда
вражеский огонь сосредоточивался на ее самолете, подходила Попова и бомбила переправу. Зенитки и
прожекторы набрасывались на этот самолет, а тем временем возвращалась Чечнева и довершала удар.
Это был один из многих вариантов взаимодействия. Постепенно все летчики и штурманы научились
взаимодействовать, вводить противника в заблуждение, точно наносить удары и в большинстве случаев
уходить невредимыми. Так прививались новые навыки, вырабатывалась взаимная выручка в бою.
Здесь, на Тереке, экипажи научились взаимодействовать не только между собой, но и с наземными
частями. Гвардейская стрелковая дивизия, занимавшая оборону в этом районе, хорошо почувствовала
помощь легких ночных бомбардировщиков. Пехотинцы с восторгом говорили о мастерстве и отваге
женщин-летчиц, сообщали в авиаполк о результатах бомбовых ударов, благодарили за боевую помощь.
Бывали случаи, когда самолеты «По-2» работали как корректировщики, непосредственно содействуя
артиллеристам.
Однажды Мария Смирнова и Татьяна Сумарокова, возвращаясь с бомбардировки, стали свидетелями
обстрела нашей артиллерией укрепленной точки противника. Заметив, что снаряды не долетают до цели,
они низко опустились над огневыми позициями артиллеристов, выключили мотор и крикнули:
— Бейте дальше, метров на сто!
Артиллеристы услышали их.
Продолжая наблюдение, девушки заметили, что теперь снаряды перелетают. Об этом они тем же
способом сообщили артиллеристам, и пушки стали бить в цель.
Но больше всего полк помогал наземным войскам тем, что бил по коммуникациям фашистов, мешая им
маневрировать войсками на этом участке и подбрасывать свежие силы, взрывал склады с боеприпасами и
горючим, уничтожал танки и пехоту гитлеровцев. [116]
Девушки научились наносить чувствительный урон и противовоздушной обороне неприятеля.
Наиболее трудно давались удары по Моздоку, в то время важному узлу вражеской обороны. Фашисты
сосредоточили здесь множество зенитных орудий, пулеметов, прожекторов.
Особенно опасным был один прожектор, установленный в центре города. Он мгновенно ловил самолет,
который спустя некоторое время попадал в щупальца нескольких прожекторов и подвергался сильному
обстрелу.
Полина Гельман, летавшая штурманом на самолете Дуси Носаль, рассказывала:
— В первый вылет мы приметили этот прожектор и решили обезвредить его. Вылетев во второй раз,
увидели, что он ловит один из наших самолетов. Мы вошли в луч прожектора и стали прицеливаться в
его зеркало. Одновременно с разрывами наших бомб прожектор потух, но тут же мы попали в скрещение
лучей нескольких прожекторов и под сильнейший обстрел. Дуся великолепно маневрировала, но все же
у меня мелькнула мысль: «Это конец, а так мало успела сделать!» [117]
Хотя мы встречались с зенитным огнем противника еще на Дону и за плечами у нас было уже около
сотни боевых вылетов, настоящее боевое крещение мы получили именно в этот раз.
Вернулись на аэродром с небольшими повреждениями, которые техники быстро исправили. А главное,
ни в эту ночь, ни в последующие особенно яркий прожектор больше не включался: мы его уничтожили.
Правда, позже нам указали на одну нашу ошибку: нам следовало заходить на цель не в луче прожектора,
а с обратной стороны. Мы подверглись бы гораздо меньшему риску, а результат был бы такой же.
В районе Моздока была переправа Павлодольская, игравшая большую роль в коммуникациях
противника. Эту переправу бомбили почти все экипажи женского авиационного полка.
После одного из налетав штаб наземной части сообщил: «Восхищаемся мужеством и храбростью ваших
летчиц, с удовольствием наблюдали за их полетом на Павлодольскую. Переправа разбита».
Это была большая удача: разбомбить переправу — дело очень трудное и в то же время крайне важное. А
за период боев на Тереке экипажи полка разбили не одну переправу.
Ира Каширина писала в своей «Поэме о полку», вспоминая ночь 1942 года:
...А сверху спокойно, и точно, и метко
Летят на них бомбы опять и опять.
А утром нам наша доносит разведка:
Фашисты устали потери считать.
И Терек седой удивлен не на шутку,
Такого он раньше в веках не видал.
Кто гадам вздохнуть не дает ни минутки?
Кто жару такого фашистам поддал?..
Женя Руднева писала своим друзьям: «Недавно наземные войска прислали свой отчет о нашей работе:
хвалят. А знаете, как приятно, что фашисты не имеют и минуты покоя, а главное, сколько они
недосчитывают танков, автомашин, складов. Скорее бы все они сгинули, не портили бы воздух на белом
свете!..»
И девушки делали для этого все, что могли.
Из одной части сообщили о забавном случае. Гитлеровцы целый день готовили себе баню в доме,
стоявшем на таком месте, где его, казалось бы, с воздуха достать невозможно. Они уже собирались
помыться, как налетели наши летчицы я прямым попаданием разнесли дом-баню в щепки. «Горячую
баню устроили девушки врагу!» — шутили пехотинцы, восторгаясь смелостью и меткостью
бомбометания.
По донесениям пахотных частей стало также известно о том, что летчицы разбомбили штаб
фельдмаршала фон-Клейста. [118]
Чем дальше, тем напряженнее и действеннее становилась боевая работа полка. Из сохранившихся
летных книжек его воинов видно, что в течение сентября — ноября 1942 года у них насчитывалось всего
несколько нелетных дней.
Это были дни, когда свирепствовали метели, шли проливные дожди, отсутствовала малейшая видимость.
В такую пору авиации в воздухе не было ни с нашей стороны, ни со стороны противника. Но за этими
редкими исключениями полк воевал, не считаясь с погодой.
Непогожие, нелетные ночи девушки называли «ночи-минимум», полушутя проклиная немилость небес в
своих боевых листках, в частушках полковых поэтов.
Но зато сколько призывных, добрых и гордых слов было обращено к так называемым «ночаммаксимум»!
В эти ночи полк работал с предельным напряжением сил, не теряя и минуты впустую. Для того чтобы
сократить расстояние до цели, девушки летали с «подскока» — так назывался запасной аэродром,
расположенный в непосредственной близости к линии фронта. Днем на «подскок» подвозили бомбы,
переезжали техники, механики, вооруженцы, под вечер сюда перебирались боевые экипажи с
самолетами.
Вооруженцы, механики и техники работали бригадами, чтобы обслуживать самолеты конвейером,
ограничивая время их стоянки считанными минутами. Работники штаба, в свою очередь, принимали
доклады экипажей, подходя к самолетам, чтобы людям не нужно было выходить из кабин.
А как торопились экипажи! Каждому хотелось скорее вылететь в новый боевой полет, нанести врагу еще
один удар. Нина Худякова уже в воздухе, только идя на посадку, нетерпеливо кричала: [119]
— Вооруженцы! — И ее звонкий голос был слышен на всем аэродроме.
Так делали многие.
Вооруженцы не любили этого. Им это казалось обидным. «Что мы сами не понимает, что ли?» — думали
они. И впрямь, девушки не жалели сил, чтобы быстрее снаряжать самолеты. Ведь каждую ночь им
приходилось подвешивать тонны бомб. Но они не замечали усталости. Маленькие их фигурки метались
по летному полю. В темноте то и дело звучало: «Мой летит!» Они узнавали по звуку мотора, по манере
планировать тот самолет, который обслуживали, подготовляли и выпускали в полет, и при его
приближении со всех ног бросались к месту посадки.
Нетерпеливый зов летчиц обижал их. Зоя Парфенова и Дуся Пасько учли это. Они садились со своей
машиной тихо, сидели спокойно, смирно, как бы давая тем самым понять, что совсем не беспокоятся,
вполне уверены — вооруженцы, техники, механики без понуканий отлично сделают свое дело.
И механики за какие-нибудь три-пять минут успевали осмотреть и заправить самолет, а вооруженцы
подвесить бомбы.
Бывали такие «ночи-максимум», когда отдельные экипажи делали по пяти-шести вылетов, а полк в
целом — до восьмидесяти вылетов с сумерек до рассвета, не считая перелетов с основного аэродрома на
запасной.
Каждый экипаж сбрасывал за ночь на головы фашистов от тысячи до тысячи двухсот килограммов бомб,
а в отдельных случаях и больше.
Некоторые экипажи загружали кабины самолетов ручными гранатами или небольшими бомбами,
которые штурман сбрасывал на вражеские автомашины, если они попадались на фронтовых дорогах.
При такой напряженной, полной опасности боевой работе, которую полк вел на Тереке, не могло
обойтись и без неудач.
Долгая осенняя ночь. Снова и снова прилетали экипажи, брали новый груз бомб и опять шли в ночное
небо, в бой.
Вот с полета вернулись Нина Распопова и Леля Радчикова. Они летали по треугольнику Моздок — село
Троицкое — Луговская.
— Задание выполнено! — доложила Распопова командиру полка.
— Теперь вы пойдете на Моздок, — приказала Бершанская.
— Одна?
— Нет, с вами пойдет Тропаревская и еще один экипаж.
Загудели моторы, поплыла вниз земля, промелькнула линия фронта. И вдруг, приближаясь к цели,
девушки увидели впереди самолет Санфировой — Гашевой. Он метался в сетке лучей. Его поймали
вражеские прожекторы. Санфирова резко снизилась. Лучи прожектора не выпускали ее самолета.
— Леля, — крикнула Распопова своему штурману, — идем на помощь! — и направила свой самолет на
прожектор. [120]
— Бросай!
Бомба упала, на земле появилось облачко взрыва. Но в это мгновение они очутились в луче прожектора,
и тотчас раздался удар по кабине.
Нина почувствовала, что ранена. Она потрогала ноги: кости целы, но что-то жжет.
— Нина, курс! — крикнула Леля. — Ты не ранена?
Нина не отвечала. А обстрел становился сильнее. Пули ударяли в кабину. Нина увидела, что из бака
льется бензин. Винт вращался все медленнее и вдруг совсем остановился.
— Леля, приготовь оружие! — крикнула Нина на всякий случай, направляя падающий самолет в Терек.
Она решила: лучше утонуть, чем живыми попасть к врагу, сдаться фашистам.
Леля подумала то же. Увидев, куда падает самолет, она сказала Нине:
— Если я плохо что делала, ты меня прости, — и добавила тише: — Я тоже ранена.
Нина сама не понимала, откуда у нее взялись силы в тот момент, чтобы резко повернуть падающую
машину, у которой, как потом выяснилось, были повреждены мотор и рули управления. Ей помог,
очевидно, случайный воздушный поток, подхвативший самолет. Так или иначе машина выровнялась, с
перебоями вновь заработал мотор. А тут впереди сверкнули лучи нашего прожектора, и Нина взяла курс
прямо на него.
Но мотор опять заглох, и самолет, перелетев через Терек, стал опускаться.
— Если сядем к фашистам, — застрелимся, — сказала Нина, выжимая из самолета последние капли
жизни.
— Сразу и ты и я, — ответила Леля.
Приборы не работали. Нина на глаз, чутьем определила высоту и планировала все ниже и ниже.
Коснувшись земли, самолет даже не дрогнул, а сразу застыл на месте.
Нина попробовала двинуть ногой, — она болит, плохо повинуется. Кругом темно и пусто. Девушки
оказались на нейтральной полосе. [121]
Неожиданно вспыхнули ракеты.
— Леля, нас ищут! Фашисты или наши?
Девушки не знали, что бойцы наших наземных частей видели, как падал самолет. Чтобы помочь
летчицам, они завязали перестрелку с гитлеровцами, и врагу было уже не до сбитой машины.
Когда ракеты погасли, Нина и Леля выбрались из самолета и залегли: в бурьян. Что дальше делать?
Бросить самолет? Жаль — ведь это их родная, любимая «пятерка».
Нина сказала:
— Иди, Леля, а я останусь.
— Ты с ума сошла, разве я тебя брошу?
Они осмотрели самолет. Снаряд прошел навылет, разорвало нижнюю часть бензобака и осколками
ранило обеих. Да, с машиной надо проститься.
Собравшись в путь, девушки сняли сапоги, полные крови. Им было очень больно, но о боли не говорили.
Взявшись за руки, пошли через бурьян и вскоре оказались на дороге.
В ночной мгле сверкали выстрелы — то спереди, то сзади. Девушки шли молча, тяжело переступая
кровоточащими ногами. И вдруг Леля, остановившись, воскликнула печально:
— Ниночка, а ведь я забыла в кабине шерстяные носки!
Нина в первую минуту не поняла, о чем она говорит, а поняв, засмеялась так, что сразу стало светло на
душе.
Как раз перед вылетом старушка-колхозница из станицы принесла Леле белые шерстяные носки и
сказала: «Еще бог весть, когда вы немцев побьете, а зима подходит, в горах холодно. Вот, доченька, тебе
эти носочки и пригодятся. Сама вязала».
И вот теперь, после жестокого боя, когда кругом смертельная опасность, раненая Леля горюет об этих
белых шерстяных носках.
Сначала она обиделась было на подругу за ее смех, а потом и сама начала смеяться. Но за носками Леля
все-таки сходила, забрала их.
Медленно побрели дальше. Нина впереди, Леля сзади. Обеим жалко друг друга до слез. Прошли через
какой-то мост. Теперь они знали, что находятся в Терской долине. Захотелось лечь, да нельзя: если
ляжешь, наверно, уже не поднимешься.
Вдали мигнул огонек. Чей — свой или вражеский? Обходить его уже нет сил. Девушки вынули
пистолеты, чтобы живыми не сдаться врагу. И вдруг оклик:
— Стой, кто идет?
— Свои!
После коротких переговоров выяснилось, что летчицы попали в расположение одной из наших пехотных
дивизий. Девушек ввели в палатку, уложили на койки. Поехали за врачом, перевязали раны. [122]
Теперь Нину и Лелю больше всего беспокоила судьба самолета: как его спасти? Но это было
невозможно. Высланные к месту посадки самокатчики уничтожили его.
Бойцы смотрели на раненых девушек восхищенно и жалостливо, трогательно опекали их. В этом месте
не было хорошей питьевой воды. Бойцы раздобыли несколько недозревших арбузов, выдавили сок и
дали девушкам напиться.
Девушек отправили в санбат. Там вынули из ран осколки, а потом посадили в машину, чтобы отвезти в
тыловой госпиталь. Пехотинцы устлали всю машину шинелями.
— Поправляйтесь, дочки! — кричали они вслед.
Но девушки решили ни за что не отправляться в тыл, а вернуться в свой полк.
Санитарка, догадавшись об этом по случайно подслушанной фразе, сказала, строго поджав губы:
— И думать не смейте! Вы что — приказ нарушать вздумали, разве жизнь вам не дорога?
Нина и Леля, покраснев, ничего не ответили. Но у контрольного пункта, на перекрестке дороги, когда
санитарка вышла из машины, они сбежали.
Вскоре появилась попутная машина, и они вернулись в свой полк.
Как им обрадовались! Обнимали, целовали, плакали. Выглядели девушки очень плохо, как будто за
несколько дней постарели на десяток лет. И потеря самолета тяжелым грузом лежала на сердце.
Бершанская их успокоила:
— Что думать о самолете — мы вам новый дадим, лишь бы сами были здоровы!
Девушек подлечили, дали им отдохнуть у местных жителей. Скоро от налетевшей бури не осталось и
следа.
2
Шел только четвертый месяц с того дня, когда полк начал свою боевую работу, но сколько волнующих
событий произошло за это короткое время! Позади остались первые вылеты и первые уроки войны,
суровые, жестокие, тяжелые бои на Дону, горькие дороги отступления.
Девушки часто думали о близких, о матерях и отцах, обо всем том теплом и светлом, что навсегда
связано с родимым домом, и в то же время полк стал уже для них домом, семьей, бесконечно близкой и
дорогой.
У них уже не было никаких тайн друг от друга. Письма от родных и друзей ходили по рукам, и каждая
воспринимали слова любви и привета, обращенные к подруге, словно они были адресованы и лично к
ней. Впрочем, [123] в некоторых случаях оно так и было в действительности. Мать Иры Дрягиной,
например, часто писала всем девушкам полка, восхищаясь их самоотверженностью и боевым
мастерством, и горячие, безыскусные ее письма перечитывались не раз и не два.
Девушки жили своеобразной коммуной, делясь всем — и чувствами, и мыслями, и подарками. Если ктонибудь заболевал, то на помощь спешили все, принося подругам букеты цветов, вкусные пироги с
фруктовой начинкой, которыми их закармливали колхозницы-казачки. И когда наступал чей-нибудь день
рождения, то «новорожденную» сердечно поздравляли и командир, и комиссар, и подруги, засыпая
всякими добрыми пожеланиями.
Это, понятно, не мешало девушкам спорить друг с другом, сурово отчитывать на комсомольском
собрании оплошавших, остроумно прохаживаться по адресу тех, кто заплутался в облаках, не найдя
своего аэродрома, или, увлекшись, переоценил результаты очередного боевого полета, или допустил
какой-нибудь служебный промах. В дополнение к стенгазетам и «боевым листкам», регулярно
выпускавшимся в эскадрильях, появился «Крокодил» с карикатурами, эпиграммами.
Катя Тимченко, вспоминая те дни, говорит:
— Все у нас умели понимать друг друга с полуслова. Все радовались [124] успеху каждой и огорчались
неудачами. У всех была одна радость и одно горе...
Полк жил дружной семьей. И, как во всякой большой семье, у каждой среди многих сестер была одна
особенно любимая. Дружба всего коллектива сливалась воедино с личной сердечной дружбой девушек,
скрепленной совместной боевой работой, вместе пережитыми испытаниями.
Не сразу подружились Надя Попова и Катя Рябова. Первое время они просто не ладили. Хотя Надя и
Катя — ровесницы, Надя пришла на фронт уже опытным пилотом, с почти двухлетним стажем, а Катя
только на фронте начинала свою авиационную жизнь. Естественно, что у нее бывали промахи.
Не мало горьких упреков и замечаний пришлось выслушать молодому штурману от своего командира.
Катя болезненно воспринимала это: и в школе и в институте она всегда была впереди.
Сгоряча она решила было просить командира полка перевести ее в другой экипаж. Но, подумав,
отказалась от этой мысли — не место самолюбию, когда решается судьба Родины!
Надя не знала о том, что Катя отказалась от своего намерения работать с другим пилотом. Для нее было
неожиданностью, когда в станице при объявлении приказа о распределении личного состава фамилии
Поповой и Рябовой вновь стояли рядом. Растроганная поступком Кати, она тут же, как только
прозвучало «вольно», подбежала к ней, обняла и расцеловала. С тех пор их боевое содружество стало
примерным.
Неразлучной парой были Таня Макарова и Вера Белик. Профессиональная летчица и студентка сразу
полюбили друг друга. Они были схожи характерами: обе жизнерадостные и сердечные, обе любили
задумчивые лирические песни и даже в воздухе пели дуэтом то по дороге к цели, то на обратном пути.
Помогая друг другу, они быстро росли в боях, действовали все увереннее и точнее.
Женя Жигуленко (в полку ее называли «Жигули»), своенравная и порывистая, очень подружилась с
вдумчивой, спокойной Полиной Макогон.
Полина с иронической улыбкой наблюдала, как Женя за минуту до полета срывала на аэродроме цветы,
бережно складывала их в кабину, как она тут же ловко жонглировала веткой в руках.
Всегда подтянутая, строгая, Полина выглядела старше своих лет. Только веселые искорки в серых умных
глазах выдавали ее молодость — ей шел двадцать первый год. В полк она пришла уже членом партии и
сразу показала себя требовательной, принципиальной коммунисткой. Но при всей внешней несхожести
их характеров они были одинаковы в главном, основном — в своих взглядах на жизнь. И они, как
сестры, во всем помогали друг другу.
Женя была штурманом, но ей этого казалось мало. Она хотела водить самолет. С кем бы она ни летала,
она просила летчицу уступить ей ручку [125] управления, хотя бы на обратном пути к аэродрому. И
Полина помогла ей овладеть искусством боевого полета.
Таня Сумарокова считала, что нет в полку лучшей летчицы, чем ее командир Маша Смирнова. А Маша,
в свою очередь, ценила своего молодого штурмана. Опытная летчица, Смирнова отлично владела
техникой пилотирования, одинаково спокойно, четко водила самолет и в облаках, и в тумане, и под
лучами прожекторов. Таня многому научилась у нее.
Тесная дружба связывала Руфину Гашеву и Дину Никулину. Дружески и сердечно относились друг к
другу и все остальные летчики и штурманы.
Эскадрильи настойчиво боролись за первенство в полку. Командиры и комиссары разных эскадрилий,
как и пилоты и штурманы, были друзьями. «Но дружба — дружбой, а служба — службой», — говорили
они. Каждая эскадрилья и каждый экипаж ревниво следили за успехами друг друга, прилагая все силы,
чтобы не только не отстать от боевых друзей, а, наоборот, идти впереди их. В результате выигрывал весь
полк.
Неофициальное, но реально существовавшее соревнование между эскадрильями и экипажами приводило
даже к некоторым конфликтам. [126]
Эскадрилья, которая вылетала первой, успевала сделать за ночь больше боевых вылетов. Естественно,
что все хотели быть первыми. А когда это не удавалось, бывали обиды. Некоторые даже ходили с
жалобами то к комиссару, то к секретарю партбюро, сетуя, что их-де обижают, не дают воевать во всю
силу, а они ли не заслужили этого?
Чтобы никому не было обидно, Бершанская так устанавливала очередность полетов, что все эскадрильи
и экипажи по очереди первыми начинали боевые полеты.
Дружным, спаянным коллективом стали авиатехники, механики, вооруженцы. Им приходилось очень
нелегко. Если летчицам и штурманам можно было спать днем, то для девушек, трудившихся на
аэродроме, и день был полон забот и трудов. Иной раз они сутками непрерывно работали на аэродроме.
Но как ни велика была усталость, как ни мешали ливни, ураганы, как ни бесновался враг, к ночи все
самолеты находились в полной боевой готовности.
Таня Алексеева, Зина Родина, Дуся Коротченко, Катя Бройко, Мэри Жуковицкая, Катя Меснячкина, Галя
Корсун, Маша Щелканова и другие механики и техники научились быстро исправлять все повреждения,
с которыми почти всегда возвращались машины на аэродром после боя. Благодаря [127] их заботе жизнь
моторов удлинялась на сто пятьдесят — двести часов сверх положенного по техническим нормам
мирного времени.
Авиамеханики вместе с вооруженцами и прибористами своим самоотверженным трудом закладывали
основу боевых успехов полка. Им об этом говорили на каждом шагу. Они это сами чувствовали. Но им
все казалось, что можно делать больше, лучше, а некоторые считали, что судьба их обидела, что они
также хотели бы летать, своими руками бить врага...
Так думала, например, Оля Голубева. К началу войны она окончила среднюю школу и добровольно
пришла в женский авиационный полк. Быстро освоив специальность мастера по электрооборудованию
самолетов, она решила стать штурманом и каждую свободную минуту старалась учиться, но первое
время она скрывала это даже от подруг, боясь, что ее высмеют за самонадеянность.
Когда фронт на Тереке стабилизировался и полк на продолжительное время обосновался в станице,
многие механики, техники, вооруженцы обращались к командиру полка с просьбой разрешить им
переквалифицироваться на штурманов, летчиков. Бершанская охотно пошла им навстречу: были
организованы курсы, где преподавали лучшие пилоты и штурманы части.
Вскоре Саша Акимова, Оля Голубева, Надя Студилина, Ася Пинчук, Люба Шевченко, Таня
Масленникова сделались штурманами, а Маша Никитина — летчицей.
3
Свободное время редко выпадало девушкам той осенью. Тем больше они дорожили им. То и дело,
поджидая на аэродроме, пока расступятся тучи, хоть на самую малость, чтобы появилась пусть самая
крохотная «форточка» в густой облачной пелене, летчицы, штурманы углублялись в книги.
Полк обзавелся собственной библиотекой. Она была невелика, всего несколько сот томов, но среди них
имелись «Как закалялась сталь», несколько томов Максима Горького, Пушкина, Некрасова, Маяковского
и ряд других всеми любимых произведений классиков и советских писателей Их перечитывали с
жадностью, воспринимая иначе, глубже и полнее, чем прежде, открывая в них все новые мысли, чувства,
перекликавшиеся с тем, что думалось и чувствовалось на войне.
Как никогда полюбились в то время девушкам стихи. Редко в каком дневнике, — а дневники были почти
у каждой, — не было стихотворения Константина Симонова «Жди меня», стихов Алексея Суркова,
Степана Щипачева и других советских поэтов. [128]
В ту пору в полку работал философский кружок, входящий в систему партийного просвещения. Его
старостой была Женя Руднева. Самые завзятые философы полка — Женя, Саша Акимова, Катя Рябова,
Полина Гельман — готовы были без конца разбирать теоретические вопросы. Начали они с обсуждения
проблем, разработанных в труде Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической
философии».
— На каждом занятии мы много спорили, — вспоминает Саша Акимова. — Иной раз все разругаемся и
улетаем разругавшись. А потом, выполнив боевые задания, собираемся в столовой и опять начинаем
спорить... И в то же время в скупые минуты отдыха они успевали хорошо повеселиться. То бежали
гурьбой купаться — осень выдалась на редкость теплая, то вдруг начинались танцы, и девушки носились
в лихой русской пляске, в стремительном, мелодичном гопаке. А песни лились бесконечно — и старые,
народные, и новые, рожденные войной.
Часто к кружку девушек, распевающих подле самолетов или в тени кудрявых яблонь, присоединялись
командир полка Бершанская и заместитель командира по летной и политической части Рачкевич, и
секретарь партбюро Рунт.
Но что бы ни делали девушки, мысли их незаметно возвращались к одному — к войне. Снова и снова
они вспоминали подробности минувших боев, говорили о боях предстоящих. И какие жаркие споры
вспыхивали порой тут же на лужайке, где, казалось, в воздухе еще дрожала мелодия народной песни
«Летят утки» или полюбившейся всем фронтовой песни «Давай закурим».
— Надо было заходить сбоку, с фланга, — убеждала одна.
— Чтобы с головой нырнуть в прожекторы, да? — возражала другая. — Ты же не была, обстановки не
знаешь!
— Ах, простите, моя дорогая, — летело в ответ, — я и забыла, что воюете вы одна, а мы только так,
кружева в небе плетем...
Одно время среди девушек кипели споры о прицельном бомбометании, [129] его методах, перспективах.
Они совместно разрабатывали всевозможные приспособления для более эффективного использования
прицелов, старались на основе своего опыта создать новые приемы прицельного бомбометания с «По-2».
А техников и вооруженцев волновали другие проблемы, ставшие перед ними в ходе повседневной
боевой работы. Имея в своей среде таких опытных, знающих свое дело командиров, как Озеркова,
Стрелкова, Алексеева, Илюшина, Коротченко и Гогина, они самостоятельно разрешали немало сложных
технических задач. Мысль их вновь и вновь возвращалась к тому, как ускорить и улучшить ремонт
самолетов в полевых условиях, продлить летную работу машин, безошибочно подвешивать бомбы в
полной темноте.
Вчерашние новички в авиации, они теперь уверенно, как профессионалы, разбирались и в вопросах ее
боевого применения, в проблемах ее техники.
К этому времени они уже называли себя «солдатской косточкой», глубоко прониклись воинским духом.
Это сказывалось во всем — и малом и большом.
Им стала привычной фронтовая одежда. «Сейчас я не жалею, что не взяла туфель, — писала Женя
Руднева в дневнике летом 1942 года. — Хожу я в тех же сапожках 41-го размера, что и раньше. Но за
восемь с половиной месяцев я уже так к ним привыкла, что не замечаю их тяжести. Тем более, что
весной мы надевали на меховые унты калоши — вот это была тяжесть! Однажды я в них пробегала (все
время, кроме ночи) двое суток, так что после этого сапоги показались мне балетными тапочками».
Они хорошо усвоили воинские порядки, до конца поняв их высокую разумность и обязательность.
Ира Каширина писала в те дни:
В семье нашей дружной есть строгий порядок,
Приказ командира — священный закон,
Хоть жизни ценою, а выполнить надо,
Как бы ни опасен, ни сложен был он.
Да и могло ли быть иначе, если строжайшая дисциплина и нерушимая организованность раскрылись
перед ними в боях как основа успеха, железный закон победы? Девушки стали гордиться
исполнительностью, умением четко отрапортовать командиру и быстро, точно выполнить любой приказ.
Они даже щеголяли этим, радуясь молчаливому одобрению в глазах Евдокии Бершанской. То, что
командир полка никогда ни на кого не повышала голоса, то, что требовательность ее была не отделима
от справедливости, девушки воспринимали, как дорогое, ко многому обязывающее доверие к себе со
стороны старшего товарища, несравненно более опытного, знающего, много перевидавшего и
пережившего. [130]
И самое главное — все они, закалившись в испытаниях, научились, не сгибаясь, переносить любые
невзгоды, сохранять присутствие духа в самый критический момент, уверенно и смело смотреть в лицо
любой опасности.
4
Солнце лишь клонилось к закату, а первый самолет уже покинул аэродром, направляясь на «подскок».
Предстоял довольно длинный и не совсем приятный путь: фашистские истребители до наступления
темноты носились в воздухе, подкарауливая маленькие «По-2». Правда, стоило подождать час, и
опасность нападения в воздухе миновала бы. Но тогда и боевые, вылеты начались бы на час позже. А с
этим девушки не хотели примириться.
И вот уже один самолет поднялся над лесом. Напротив штурмана колени в колени сидела прибористка
Вера Бондаренко. Обе они напряженно всматривались вдаль, чтобы заблаговременно увидеть опасность,
предупредить пилота.
Погода была неважная. Сильный встречный ветер бросал машину из стороны в сторону. Летчица
напрягала все силы, упорно борясь с воздушными потоками. На какое-то мгновение самолет застыл на
месте, потом его бросило книзу, потом — вверх.
В это время Вера заметила на горизонте крохотную точку, которая стремительно приближалась.
Она сказала об этом штурману. «Мессер», — определила та, узнав в набухающей точке гитлеровский
истребитель «Мессершмитт».
Сказали пилоту, она дала газ до предела. Но разве уйдешь на «По-2» от мощного, быстроходного
истребителя! И сесть некуда: слева и справа — горы, внизу — лес, в котором гитлеровцы.
«По-2» продолжал свой путь на запад. Лица девушек будто окаменели. Уже потом, когда все кончилось,
Вера почувствовала, что сжимает своей рукой руку подруги — штурмана.
Сбоку приближался «Мессершмитт». Еще минута — и он откроет [131] огонь. Но эта минута не
наступила: между «По-2» и «Мессершмиттом» вдруг вынырнул советский истребитель. «По-2» рванулся
в сторону. Сзади донесся треск пулеметов. Закипел воздушный бой.
Спустя полчаса, когда три девушки уже были на аэродроме, к ним подошел рослый летчик в шлеме,
сдвинутом на затылок.
— Так это вы воевали с «Мессером»? — спросил он улыбаясь. И, положив руку на плечо маленькой
Веры, ростом ему по грудь, сказал от души: — Ну и молодцы же вы, мои хорошие!
А на следующий день, как и в другие дни боевой работы, с этого «подскока» Вера и ее подруги снова, не
дожидаясь темноты, летели той же дорогой: разве можно упустить хоть минуту ночного времени!
Смертельная опасность угрожала девушкам не только в скрещении прожекторных лучей и разрывах
зенитных снарядов, — за ними охотились фашистские истребители, их аэродром старались выследить и
уничтожить фашистские бомбардировщики.
Но они продолжали выполнять свой долг спокойно, уверенно, не отступая перед опасностью, не
страшась ее, а смело идя ей навстречу. Они считали, что иначе и не может быть, так действовал бы на их
месте любой советский человек.
У некоторых девушек полка были свои причуды. То некоторые из них боялись мышей. А другим вдруг
становилось неуютно от собачьего лая в темноте, окутавшей улицы. Они могли вздрогнуть от раската
грома или при неожиданном блеске молнии. Но когда кругом гремели и сверкали разрывы снарядов,
самообладание ни на мгновение не изменяло ни одной из них. Девушек вовсе не пугало то, что в каждом
полете они смотрят в глаза смерти. И не потому, что они считали себя неуязвимыми, а потому, что дело,
за которое они сражались, было для них дороже всего на свете.
Штурман Валя Пустовойтенко, стяжавшая доброе имя в десятках сложных боевых полетов,
рассказывала:
— Когда теперь вспоминаешь военные годы, частенько спрашивают: а не страшно ли было летать?
Трудно ответит на этот вопрос. Конечно, когда попадаешь в лучи прожекторов и не знаешь, куда вести
самолет, так как потеряла и землю и небо; когда плоскости самолета превращаются в клочья тряпок, а в
полу кабины появляются дыры с рваными краями; когда до линии фронта остается много километров, а
мотор перестает работать или барахлит, — конечно, тогда становилось страшно... Но совсем ненадолго.
Ведь все в тебе устремлено к одному — победить! Ведь знаешь, что ты — советский человек,
комсомолка, что ты не одна, за тобой несметная сила, — такая злость поднимается, если враг тебя
царапнет, такое упрямство, что все нипочем!
И добавила, немного помедлив:
— Да, для страха просто не оставалось времени в воздухе, и по-настоящему он ощущался уже на земле,
после того, как все оставалось позади. [132] Когда сядешь, отрапортуешь да вдруг вспомнишь все, как
было, — иной раз так и хотелось уткнуться лицом в грудь Бершанской, в грудь подруги и дать волю
слезам, — хотелось, а через минуту становилось стыдно за это, а потом смешно, а потом весело, просто
весело на душе!
Умение владеть собой перед лицом смертельной опасности, переносить, не дрогнув, любые, самые
тяжелые испытания отличало всех девушек-авиаторов, сражавшихся в рядах женского авиационного
полка.
Женский авиационный полк продолжал пополняться все новыми специалистами.
Летом 1942 года в эскадрилью Марины Чечневой была зачислена Прасковья Прасолова. Она успешно
закончила Батайскую летную школу в 1939 году и около двух лет работала летчиком-инструктором в
Одесском аэроклубе.
Вскоре эскадрилья Марины Чечневой стала боевой. Когда решался вопрос, кого послать в первый боевой
вылет, выбор командира пал на Пашу Прасолову. Штурманом к ней назначили Катю Рябову.
Вот как описывает свой первый боевой вылет Прасолова:
«Целью боевого задания являлись военные объекты противника в Керчи. Не успели мы приблизиться к
цели, как наш самолет попал в пересечение лучей десятка прожекторов. Вокруг вдруг возникли облачка
разрывов зенитных снарядов. Катя Рябова мне говорит: «Строго держи курс и смотри только на
приборную доску». Сбросили бомбы удачно. Долго пытались скрыться от лучей прожекторов, и
благодаря выдержке Кати Рябовой это сделать удалось. Благополучно возвратились на аэродром. Когда я
подрулила к стоянке и вылезла из кабины, ко мне подбежала Марина Чечнева и зацеловала меня чуть не
до смерти. В эту ночь мы с Катей Рябовой совершили еще два боевых вылета».
5
Невысоко над землей сгрудились облака, и чем ближе к цели, тем плотнее они были. Яростный ветер
швырял самолет, сбивая скорость. И, самое главное, еще на подступах к железнодорожной станции
самолет Чечневой — Клюевой наткнулся на стену зенитного огня.
Зенитки палили непрерывно, так что багровые разрывы, молниеносно сменяя друг Друга, словно висели
в воздухе, не потухая.
«Кажется, прорваться было невозможно, — вспоминает штурман Оля Клюева. — Но в эту минуту была
только одна мысль: прорваться, во что бы то ни стало прорваться, разгромить эшелоны фашистов!
Я говорю Марине:
— Обойдем их с тыла!
Обошли — и опять попали в букет прожекторов, под зенитный огонь. [133]
Но враг опоздал на какие-то минуты. Мы уже прорвались к цели. Марина убирала газ, я дала команду
держать курс, буду целиться. Сбросила бомбы и смотрю — пламя! Стало быть, все в порядке, цель
накрыта. Взглянула на прибор — высота триста метров.
А фашистские зенитки просто захлебывались от ярости. Да все зря, пожар светил нам вслед, горели
цистерны, рвались боеприпасы... Когда прилетели на аэродром, я доложила командиру полка:
— Боевой приказ выполнен, возник большой пожар.
А товарищ майор, наша Евдокия Давыдовна Бершанская, выслушав рапорт, пожала мне руку:
— Поздравляю, еще раз поздравляю.
В этот день меня приняли в партию, и перед вылетом я сказала майору, что на такое великое доверие ко
мне отвечу самыми эффективными боевыми полетами».
Каждая девушка чувствовала на себе благотворное влияние, направляющую руку партийной
организации. Не было таких сторон жизни полка, таких вопросов боевой работы, которые оставались бы
вне поля зрения партийной организации. На ее собраниях обсуждалось все, от чего зависели успехи
боевых полетов, рост и совершенствование летчиц, штурманов, механиков, техников, вооруженцев. С
полковой партийной трибуны решительно и остро вскрывались малейшие недостатки, так или иначе
мешающие работе.
Мария Ивановна Рунт рассказывает, вспоминая фронтовую жизнь.
— Наши коммунисты шли на партсобрания и внутренне и внешне подтянутыми, как будто каждый
готовился к отчету о своей работе, учебе, поведении в быту, а беспартийные следовали примеру
коммунистов, выполнявших решения партийных собраний. Авторитет партийной организации был
непререкаем.
Чутко прислушивались девушки к голосу представителей партии в армии — политработников, которые
своим личным примером и заботливым отношением к людям неустанно развивали и закаляли в молодых
патриотках драгоценные качества героев, мастеров побед.
В политико-воспитательной работе среди девушек деятельно участвовали и старшие партийные
товарищи — работники политотдела дивизии. Ветеранам полка запомнились, например, многие беседы и
доклады бригадного комиссара, ныне генерал-майора Горбунова.
Ксения Карпунина вспоминает:
«Глядя на вас, вашу кипучую работу, становишься молодым. Хочется жить и жить! — так начал свой
первый доклад в нашем полку комиссар Горбунов. Просто и хорошо он рассказывал нам о жизни и
борьбе нашей армии и всего советского народа. Два часа мы затаив дыхание слушали своего комиссара, а
когда он кончил говорить, не хотели уходить.
Это было осенью 1942 года. С тех пор каждая из нас много раз встречалась [134] с Горбуновым и на
собрании и на старте, в простой обстановке общежития и на стоянках самолетов. И всегда после его
беседы как-то все становилось простым и понятным, хотелось его слушать и учиться, так же как он,
мыслить жить и бороться.
Мы любили комиссара за чуткое отношение к каждой из нас, за то, что он нас учил быть настоящими
людьми, настоящими коммунистами, уметь смотреть вперед.
В трудные дни боев на Северном Кавказе наш комиссар говорил нам, что недалек день, когда мы
двинемся вперед, и действительно этот день настал».
— Как в Сталинграде? — таков был их первый и неизменный вопрос к политработникам.
Вернувшись с боевых полетов, не чувствуя под собой ног от усталости, они не ложились спать, пока не
узнавали очередной сводки Совинформбюро о положении на фронтах и прежде всего в Сталинграде.
Это был тот период второй мировой войны, когда Сталинград приковывал к себе внимание всего
человечества. Для того чтобы обойти Москву с востока, отрезать ее от волжского и уральского тыла и
потом ударить по ней, как предполагало гитлеровское командование, нужно было прежде всего овладеть
важнейшим стратегическим пунктом на юге — Сталинградом. Фашисты рассчитывали, что им это легко
удастся. Упоенные своим численным превосходством в живой силе, авиации и танках, летом 1942 года
они даже установили точный срок взятия Сталинграда: 25 июля. Но защитники волжской твердыни
встали насмерть на своих боевых рубежах. Советское командование поставило задачу — в
оборонительных боях измотать силы неприятеля, перемолоть его ударные дивизии и боевую технику, а
затем перейти в решительное контрнаступление, сокрушить и разгромить вражеские силы в районе
Сталинграда. И задача эта была решена победоносно.
А в тот период, о котором идет речь, на подступах к Сталинграду и в районе самою города шли
ожесточенные бои. Сначала, затормозив продвижение гитлеровских войск на юге, а затем, остановив
врага, советские [135] воины наносили ему невосполнимый урон. Разрушенный город превратился в
поле невиданной битвы. Бои шли за каждую улицу, за каждый дом.
Вести из города-героя словно умножили силы девушек-авиаторов. Затаив дыхание они слушали рассказы
о том, как защищают Сталинград их товарищи по оружию, летчики самолетов «По-2». Зная, что для них
это особенно важно и интересно, комиссар Горбунов в своих беседах в полку особенно подробно
останавливался на действиях «По-2» в сталинградской обороне.
Легкие ночные бомбардировщики бомбили по ночам не только кварталы, занятые врагом, но и
отдельные дома, где засели фашисты. Некоторые из них умудрялись забрасывать гранаты в окна квартир
с фашистскими пулеметами.
«Вот у кого надо учиться, — думали девушки, узнавая об этом, — вот какого мастерства мы должны
добиться!»
И они еше настойчивее совершенствовались в летном деле, множили свои боевые успехи.
Осенью 1942 года в женский авиационный полк прибыла группа авиамехаников — Женя Павлова, Лена
Никитина, Лида Николаева, Валя Пустовойтенко и другие. Все они успешно закончили школу младших
авиаспециалистов, и их зачислили в полк вооруженцами.
Вечером в комнату к прибывшим пришли Зина Вишнева и Люба Ермакова.
— Ну, давайте знакомиться, — сказала Люба. — Мы ведь тоже вооруженцы, только более старые.
Девушки улыбнулись.
— А тяжело работать вооруженцами? — спросила Валя Пустовойтенко.
— Конечно нелегко, — ответила Зина Вишнева. — Работа тяжелая, не для девушек, но ответственная.
Иногда за ночь приходится подвешивать по две-три тонны бомб.
— Три тонны! — испуганно вскрикнула Женя Павлова. — Да это невозможно...
— Все возможно, дорогая, — строго сказала Люба. — И делать все [136] надо быстро и точно. Ведь это
бомбы, а не коробки с конфетами.
— Для нас самое главное — лишь бы погода была сухая, — вставила Зина Вишнева. — Вот когда дождь,
так всю ночь на коленях в грязи елозишь...
— Ну, хватит пугать! — оборвала ее Люба. — Не так страшен черт. Свыкнитесь, девушки!
6
Однажды ночью на аэродроме, после того как экипажи обеих эскадрилий, вернувшись из боевых
полетов, один за другим доложили, что задание выполнено, цели поражены, Бершанская полушутя
сказала командиру дивизии Попову:
— Ну как, товарищ генерал, довольны вы теперь нами?
Командир дивизии, к тому времени ставший генералом, развел руками:
— Вы беспощадны, товарищ майор! Кто старое вспомянет...
Да, ему действительно не хотелось теперь вспоминать, как он был огорчен прибытием в дивизию
женского полка, с каким чувством тревоги принял этот необычный полк под свое командование, в
глубине души никак не ожидая от него добра. А теперь полк — гордость дивизии, крепкая и боевая
единица, верная опора командования.
Конечно, это произошло не само собой. Сказалось и то, что штаб авиадивизии непрерывно руководил
боевой и учебной работой полка, направлял и контролировал ее, помогал исправлять недочеты.
Еще в период отступления представители дивизии появлялись в полку в самые критические моменты,
помогая организовать оборону от воздушных налетов противника, перебазироваться на новые площадки.
Работники штаба дивизии часто присутствовали на старте. Вот и сегодня командир дивизии прилетел
сюда, чтобы лично проверить ход выполнения важного боевого задания.
Но то же самое командование дивизии, ее штаб делали и по отношению к другим своим полкам, не
оказывая никаких преимуществ «хозяйству Бершанской [137] ». А «хозяйство» это особенно выделялось,
и чем дальше, тем больше, своей слаженностью, дружной боевой работой, быстрым ростом молодых
кадров, серьезными боевыми успехами.
По достоинству оценив заслуги полка, командование дивизии затребовало материалы для награждения
лучших представителей личного состава правительственными наградами.
В полковом штабе этот запрос вызвал немалое смущение, а кое-кому показался просто недоразумением.
И командир полка Бершанская, и работники штаба считали, что полк, как боевая единица, еще слишком
молод, что он еще мало сделал для того, чтобы его люди, даже лучшие, удостоились высоких
правительственных наград.
В дивизии, однако, были другого мнения. Там помнили, как самоотверженно дрался полк в тяжелый
период отступления, как стойко он перенес все невзгоды и лишения того периода, когда девушки не
боялись летать днем и ночью над объятыми пожарами станицами, атаковать вражеские зенитки и
переправы войск.
В штабе дивизии восторгались неутомимой боевой работой женского полка на Тереке. Из донесений
наземных частей знали, что ночные налеты экипажей полка Бершанской на укрепленную линию
противника от Дигоры до Моздока терроризируют фашистов, изматывают их, наносят им огромный
урон. В дивизии учитывали разбитые женскими экипажами переправы на Тереке, разбомбленные поезда,
взорванные склады с горючим и боеприпасами.
Спустя четыре месяца после прибытия полка на фронт генерал-майор. Попов считал его лучшим в своей
дивизии, а многих его воинов — достойными правительственных наград.
С большим волнением Е. Д. Бершанская подписала первые наградные документы. Вскоре пришел отчет
из штаба дивизии, что весь материал без замечаний отправлен по инстанции.
Тем временем назрело другое радостное событие.
Поздно вечером 11 сентября, когда Женя Руднева сидела в кабине самолета, поджидая улучшения
погоды, она вдруг услышала, как дежурная по старту громко объявила:
— Весь состав на КП!
Самолеты стояли далеко, и Женя, вылезая из кабины, крикнула подругам:
— Все на КП!
Тут прозвучало:
— Старшина Руднева, ко мне!
Подбегая, Женя отрапортовала дежурному:
— Старшина Руднева по вашему приказанию явилась.
— Товарищ старшина, поздравляю вас с присвоением звания младшего лейтенанта! [138]
Вскоре на лужайке, подле командного пункта, перед строем был зачитан приказ о присвоении новых
званий личному составу полка. Тут же при тусклом свете фонаря девушки старались надевать новые
знаки раличия.
На следующий день все, обращаясь друг к другу, обязательно называли новые воинские звания, первые
для большинства из них офицерские звания.
А спустя два дня, в ночь с 13 на 14 сентября, после двух вылетов полеты были внезапно прекращены.
Все недоумевали, так как погода стояла отличная, только летать да летать! Недоумение сменилось
радостью. Перед строем был зачитан приказ по фронту: многие девушки награждены орденами.
— На машины!
И тут же девушки с еще большим воодушевлением снова пошли в полет. В этот день все сделали по пяти
боевых вылетов.
Пятнадцатого сентября каждая из награжденных получила личное поздравительное письмо от
политотдела дивизии.
«...Восхищаемся и гордимся Вашей героической боевой работой, Вашей воинской доблестью, высоким
мастерством воздушного бойца, — говорилось в письме. — Тонны бомб, метко сбрасываемые Вами на
головы озверелых врагов нашей Родины, фашистов, несут разрушение и уничтожение в их ряды,
приближают день нашей окончательной победы.
Высокая правительственная награда пусть еще больше воодушевляет Вас на новые боевые подвиги, во
славу нашей Родины. Пусть фашистские бандиты еще и еще много раз убедятся, что рука женщиныбойца твердо и беспощадно громит врага, когда эту руку направляет горячее сердце советской
патриотки.
Желаем Вам сил, здоровья и еще больших успехов в Вашей славной боевой работе».
Двадцать седьмого сентября состоялось вручение орденов.
Весь день в полку готовились к этому большому празднику. Небольшой зал клуба украсили цветами и
коврами. Комиссар полка Евдокия Рачкевич беседовала с каждой девушкой, объясняла, как подходить к
вручающему награду, как себя держать, как отвечать на поздравление.
В назначенный час клуб был переполнен. На большом столе, покрытом красной скатертью,
поблескивали ордена и медали.
Правительственные награды в тот день получили: командир полка Бершанская, командиры эскадрилий
старший лейтенант Амосова и лейтенант Никулина, заместитель командира эскадрильи младший
лейтенант Смирнова; летчицы — командиры звеньев Макогон, Носаль, Парфенова, ТЬискарева, Чечнева;
штурманы Руднева, Белик, Гельман, Аронова, Пасько, Клюева и Розанова; из технического персонала —
инженер Стрелкова, [139] старшие авиатехники Алексеева и Коротченко, техники Калинкина, Титова,
вооруженцы Шерстнева, Бузина и Хорошилова.
— Служу Советскому Союзу! — горячо и радостно говорила каждая, получая орден.
Подруги окружали награжденных, поздравляли, подносили им цветы.
В тот день Женя Руднева писала в дневнике:
«Ну вот, наконец, дожила до большой радости: 1) мне 11.9 присвоили звание младшего лейтенанта и 2)
самое главное — 13.9 ровно 11 месяцев моего пребывания в армии и в этот день меня наградили орденом
Красной Звезды.
Для меня орден — не завершение работы, как это принято считать, а лишь стимул к дальнейшей упорной
борьбе. Теперь я буду летать еще лучше!..»
Вскоре боевые успехи Евгении Рудневой получили еще одну высокую оценку: она была назначена
штурманом полка. Одновременно Серафима Амосова стала заместителем командира полка по летной
части.
7
...Осень, идут дожди, все у нас грязные, мокрые, но ничего, работаем, как всегда, — скорее бы раздавить
фашистскую гадину!» — писала Женя Жигуленко подруге в октябре 1942 года.
И гут же в конверте небольшая заметка из армейской газеты, теперь уже пожелтевшая от времени.
Скромный заголовок: «Напряженная работа». Под ним — другой, пожирнее: «Рекордное число
самолето-вылетов». А текст гласит:
«С каждым днем усиливает свои удары по врагу подразделение, которым командует тов. Бершанская.
Каждую ночь непрерывно совершают свои боевые рейсы экипажи бомбардировщиков, неся смерть
немецко-фашистским оккупантам.
Девиз командира, девиз каждого летчика, штурмана, техника и оружейника — больше боевых вылетов!
Работать на полную боевую мощь!
В эту ночь подразделение совершило рекордное количество самолето-вылетов. Все экипажи сделали по
пяти боевых вылетов, а тов. Амосова — шесть вылетов. Во вражеском стане, который непрерывно
подвергался бомбежке ночников, возникло 15 крупных пожаров и много взрывов.
Особенно отличились в эту ночь экипажи Макогон, Жигуленко, Никулиной и другие, добившиеся
хороших результатов бомбометания».
Этой осенью часто густые туманы, спускавшиеся с Кавказского хребта, застилали долину. Но и в такие
туманные ночи полк находился на аэродроме в полной боевой готовности, экипажи сидели в самолетах,
бомбы были подвешены: а вдруг погода изменится, туман рассеется — что тогда? [140]
Поднимать полк по боевой тревоге? А это значит потерять тридцать минут драгоценного времени, — за
полчаса можно выпустить все экипажи на боевое задание! Бершанская умела ценить время, вести счет
минутам, и этим немало способствовала тому, что полк за ночь делал больше вылетов, чем соседние
полки.
В густом и сыром мраке девушки коротали часы под крыльями самолетов. За последние недели все так
привыкли жить на аэродроме, спать под плоскостями или в кабинах самолетов, что, оставшись однажды
ночевать дома, в постели, Зоя Парфенова жаловалась на утро подругам:
— Всю ночь не могла уснуть, не чувствовала под локтем борта самолета!
Туманной ночью штурман Нина Ульяненко и летчица Дуся Носаль, дежуря подле своей машины, вели
неторопливый, дружеский разговор. На днях, летая вместе, они подожгли вражеский склад с
боеприпасами, и мысли их нет-нет да возвращались к этому событию: как прорвались сквозь огонь, как
обманули прожектористов, как зарево пожара долго освещало небо за линией фронта, когда они улетели
от цели.
— Повезло нам тогда с тобой, Нина! — говорила Дуся. — Да и мне повезло, что я с тобой летаю.
Хорошая ты девушка, смелая, сердечная. Не думала я, что у вас на Севере есть такие... [141]
— Спасибо на добром слове. Но зачем обижать наш Север? — ответила Нина.
— Мне кажется, что все там неприветливое, холодное, мало солнца, цветов...
— Конечно, Удмуртия — это не твоя солнечная Украина, но и у нас немало своей прелести!
— Да в чем?
— Как это в чем? А наши дремучие леса, зеркальные озера, ясные-ясные, тихие-тихие. Вспоминаю наш
городок — огромный пруд, ночью похожий на озеро, речка за железнодорожным мостом, зеленые
лужайки, на которых впервые увидела самолет...
— А где ты летать училась?
— Да у нас же, в Воткинске, в аэроклубе.
— Так у вас и аэроклуб есть?
— Да где у нас в Советском Союзе нет аэроклубов! Вот Нина Распопова, она в тайге родилась, в тайге
выросла, а стала летчиком!
— Кто это меня поминает? — раздался в темноте голос Распопопой.
— Легка на помине! Иди сюда, Ниночка, подсаживайся. Где ты была?
— В кабине. Сидела вот, да и задумалась...
— О чем же?
— Да о том, как сильно в человеке чувство родины! Стоит мне остаться одной, в тишине, закрыть глаза,
и снова я в нашей дальневосточной тайге. И словно наяву слышу ее несмолкающий гул, вижу столетние
кедры, высокие лиственницы, густой бурелом, таежные речки с темной студеной водой...
— Хорошо, наверное, у вас на Дальнем Востоке! — от души воскликнула Дуся.
А Нина Ульяненко полюбопытствовала:
— После войны ты вернешься в тайгу?
— После войны!.. Да война только начинается, — вдохнув, ответила Нина Распопова. — Подумать
только, куда их, проклятых, занесло — до самых Кавказских гор. Теперь их надо разбить, погнать
обратно, освободить всю нашу советскую землю. Вот о чем теперь надо думать...
— И не только думать, — подхватила Дуся, — бить, бить их надо — так, чтобы и следа от них не
осталось!
И девушки, не сговариваясь, поднялись и, быстро ступая по вязкому, хлюпающему под ногами полю,
направились на КП, чтобы узнать, как с погодой, не предвидится ли просвета, скоро ли опять в бой.
В эти дни в Сталинграде 62-я армия под командованием генерала Чуйкова в напряженных боях
перемалывала вражеские полчища. Одновременно в районе Сталинграда сосредоточивались крупные
силы советских войск, ждавших только приказа о переходе в решительное наступление. Враг еще был
очень силен, но, сплоченные вокруг партии, миллионы [142] советских патриотов своей
самоотверженной борьбой против Фашистских захватчиков все больше приближали светлый час нашей
победы. С этими мыслями встречали девушки 25-ю годовщину Октябрьской революции. Утром 7 ноября
начальник штаба построила полк в длинном коридоре и только собралась зачитать перед строем
приказы, как вошли командующий Закавказским фронтом генерал армии Тюленев, генералы Вершинин,
Науменко, Попов.
После кратких выступлений генералов Науменко и Попова слово взял командующий фронтом. Он
поздравил полк с 25-летием Великой Октябрьской социалистической революции и сообщил, что под
Гизелем на Закавказском фронте началось наше наступление. Этого еще не было в сводках. Весть была
настолько радостной, что строй полка дрогнул, и девушки зааплодировали, совсем не по-военному.
Затем командующий медленно прошел вдоль строя, внимательно всматриваясь в обмундирование
девушек, особенно в сапоги — большие, неуклюжие, с сильно загнутыми кверху носками.
Обмундирование не понравилось ему. Но он ничего не сказал, тепло попрощался с полком, пожелал
новых успехов в боевой работе и уехал.
На следующий день был объявлен приказ командующего фронтом: десять старшин и сержантов,
авиатехников и авиамехаников награждались медалью «За отвагу», десятерым были подарены часы.
А через несколько дней в полк приехал портной, снял со всех мерки. Девушки узнали, что для них
готовят новую повседневную форму: синие шерстяные юбки и шерстяные коричневые гимнастерки.
Сапоги тоже будут новые, по мерке.
Но это было позже, а в этот день, 7 ноября, и без таких приятных новостей в полку было весело.
Подготовленный к Октябрьской годовщине первый смотр художественной самодеятельности полка
прошел с большим успехом. Валя Ступина и Рая Маздрина, работники штаба, спели «Давай закурим» и
другие фронтовые песенки. Техник по электрооборудованию Ольга Голубева мастерски [143] прочла
монолог Липочки из комедии Островского «Свои люди — сочтемся». Она и платье себе смастерила
театральное в стиле эпохи; врач Жуковская только за голову хваталась, узнав, сколько марли истребила
Оля. Лейтенант Дина Никулина и старшина Рая Аронова исполнили народные песни. Вооруженец Вера
Маменко лихо сплясала «Русскую». Была прочитана «Поэма о полку», написанная авиамехаником Ирой
Кашириной, исполнены народные пляски «Лявониха», «Калинка» и много других номеров.
Все удивлялись, когда это девушки успели подготовить концерт? Наступил декабрь. Четыре месяца боев
на Тереке измотали гитлеровские дивизии — они не продвинулись вперед ни на шаг. В то же время
советские войска Закавказского фронта окрепли, накопили силы, подготовились к переходу в
наступление. И женский полк все более приобретал боевой опыт.
С гордостью восприняли они и навсегда запомнили обращенные к ним на одном из полковых партийных
собраний слова генерала Вершинина: «Вы — самые красивые девушки в мире, потому что высшая
красота заключается в том простом душевном порыве, с которым вы ведете борьбу за счастье и свободу
нашей Родины".
И это было так. Конечно, летчицам приходилось нелегко, но трудности и опасности, преграждающие
путь к победе, не печалили, а закаляли их.
Двадцать третьего декабря 1942 года в полк прибыла авиамеханик Евгения Гламаздина. Этой несколько
суровой на вид девушке пришлось немало претерпеть, прежде чем стать летчицей.
«Когда гитлеровцы вероломно напали на нашу страну, — вспоминает Гламаздина, — мне было
девятнадцать лет. Поскольку я в 1939 году закончила курсы при аэроклубе, то считала, что меня должны
немедленно отправить на фронт летчицей. Но мне в военкомате города Орджоникидзе вежливо отказали
и предложили пока пойти работать на завод. «Когда потребуетесь, мы вас вызовем», — заявили мне там.
Я поступила работать на завод оборонного значения. [144]
И только в апреле 1942 года был, наконец, объявлен набор девушек в Советскую Армию. Вместе с
другими девушками-добровольцами меня направили в Махачкалу, где находилась школа по подготовке
военных связистов.
По окончании учебы в июле 1942 года нас распределили по полкам для прохождения дальнейшей
службы. Мне было предложено поехать в зенитно-артиллерийский полк. Перед отправкой к месту
назначения ко мне подошел командир батальона и сказал: «А ты, Гламаздина, не отчаивайся, что к
зенитчикам едешь. Война продлится долго, успеешь повоевать и летчиком».
Вскоре после прибытия в полк я тяжело заболела и была демобилизована из армии. Приехав после
демобилизации домой, я пошла работать медсестрой в полевой госпиталь. И вот, наконец, в декабре 1942
года мне сообщили, что меня откомандировывают в распоряжение 4-й воздушной армии для
прохождения дальнейшей службы по специальности. Помню, что я даже прыгала от радости. Так я
прибыла в полк».
В мае 1943 года Евгения Гламаздина после прохождения подготовки на штурмана совершила свой
первый боевой вылет с летчицей Люсей Клопковой.
В конце сентября этого же года Женю назначили штурманом звена и предложили летать с Надей
Поповой. В первые дни Женя побаивалась Попову, которая казалась ей чересчур требовательной и
недоступной. Однако первый же боевой вылет изменил ее мнение. Экипаж в составе Поповой —
Гламаздиной в этот день очень удачно потопил вражеский пароход, на котором эвакуировались немецкофашистские войска, и девушки весь обратный путь пели песни и радовались, как дети. Лед недоверия
был сломан. С этого дня они стали неразлучными подругами. [145]
Они стали гвардейцами
1
Пришла зима с буранами и стужей. Летать стало трудно, но маленькие «По-2» снова и снова появлялись
ночью над вражескими рубежами, нанося фашистам удар за ударом.
Казалось, в жизни полка ничего не изменилось. Желанное слово «наступление» еще не было громко
произнесено. Но горячее дыхание надвигающихся наступательных боев уже чувствовалось во многом.
В полк стали приезжать новые пилоты, штурманы, техники. Среди них была Магуба Сыртланова,
опытный пилот Гражданского воздушного флота; Клавдия Серебрякова, тихая девушка, окончившая
Херсонскую летную школу и затем работавшая в Тбилисском городском аэроклубе; летчицы Рая
Юшина, Катя Пискарева, штурманы Нина Реуцкач, Таня Костина и Мэри Авидзба, первая девушка
Абхазии, ставшая авиатором. В декабре в полку создали еще одну, третью по счету, эскадрилью. Ее
командиром назначили Полину Макогон, штурманом — Лиду Свистунову. И хотя все делали вид, что
образование новой эскадрильи ничего особенного не представляет, каждая видела в этом свидетельство
усиленной подготовки к наступлению, долгожданному наступлению, в котором женский авиационный
полк, наверное, сыграет свою роль.
А пока боевая работа шла своей обычной чередой, размеренно и напряженно.
В те дни Женя Руднева писала в дневнике:
«...После обеда — на аэродром и быстро в полет. В эту ночь не было ни облачка, и мы сделали семь
полетов. Бомбили с высоты 700 метров».
«...Вчера я совершила свой 270-й и самый неудачный за все время вылет: быть на 600 метров над
эшелоном и не попасть в него! Взяла четыре бомбы, вернулась, но уже не нашла его».
«...Дня три было хорошее настроение. 16-го, кажется, был выдающийся [146] полет: до Терского хребта
мы избрали 950 метров, а над самым хребтом облачность прижала до 700 метров, над Тереком — до 600
метров.
Я ориентировалась по луже за рекой. Впереди было худо, но сзади еще хуже: прожектора я в полете туда
ни разу не видела, куда нас сносило — решить было нельзя до Терека. За хребтом пошел дождь, потом
снег, побалтывало. Я боялась обледенения.
Мы чуть-чуть уклонились от маршрута вправо, но потом повернули и пересекли Стодеревский изгиб
точно по линии пути...»
«...Вчера, после полетов, решила отвечать на письма. Сделала треугольничек, написала адрес и
чувствую, что у меня глаза закрываются, так письма и не написала, заснула».
«...устаю я от таких полетов сильно. Но они приносят мне удовлетворение».
«...Что стало с людьми, что все выдуманные драмы и трагедии прежних лет перед бессмысленным
ужасом фашистского насилия! Какая ненависть кипит сейчас во мне!»
А в дневнике Марины Чечневой читаем: [147]
«В ночь с 8 на 9 декабря 1942 г. вместе с Олей Клюевой мы бомбили скопления мотомеханизированных
частей и живую силу противника в пункте Кривоносово и ст. Луковской. В результате наших
бомбометаний возникло три сильных взрыва и два очага пожаров, которые сопровождались сильными
вспышками и клубами дыма. Экипаж Нины Худяковой и Кати Тимченко подтвердил успех нашего
бомбометания после нашего прилета на аэродром».
В полк после лечения вернулась Галя Докутович. Внешне она выглядела здоровой. Но это было не
совсем так. Она еще нуждалась в продолжительном отдыхе. Ее выписали из госпиталя с условием, что
она поедет в полугодовой отпуск. Но она направилась прямо на фронт и скрыла удостоверение об
отпуске.
В полку Галю не хотели допускать к полетам, предлагали более спокойную работу.
Она возражала, напомнив начальнику штаба о данном ей перед отъездом обещании: «Будешь летать!»
— Тогда, товарищ Докутович, придется выполнить наше обещание.
И Галя снова стала летать.
2
К тому времени обстановка на фронте резко изменилась.
Грандиозная победа Советской Армии под Сталинградом определила и действия Закавказского фронта.
Двадцать пятого декабря войска фронта пробили первую брешь в оборонительной линии противника —
была взята Дигора, сильно укрепленный пункт, на который не раз обрушивали бомбовые удары экипажи
женского авиационного полка.
Второго января 1943 года началось развернутое наступление наших войск на Кавказе. Прорвав сильно
укрепленную оборону фашистов на Тереке в районе Орджоникидзе, советские дивизии лавиной
устремились вперед.
За первые несколько дней гитлеровские войска отошли больше чем на сто километров. Наши
наступающие части висели на плечах противника и продвигались вперед с такой быстротой, что
легкобомбардировочная авиация едва за ним поспевала. Женский полк вместе со всей авиадивизией
генерала Попова переезжал и перелетал с одной площадки на другую, и стоило задержаться на один-два
дня, как линия фронта отодвигалась на расстояние, превышающее радиус действия самолетов «По-2».
Зима на Северном Кавказе выдалась тяжелая. Густые туманы, снежные метели, низкая облачность
вставали преградой на пути летчиков. А на земле была невообразимая слякоть. Дороги, по которым
прошли отступающие [148] мотомехчасти, артиллерия и танки неприятеля, стали непроезжими. Машины
с командами, выезжавшими заранее для подготовки к приему самолетов, застревали в грязи. Команды
выскакивали из машин и на руках под «Дубинушку» вытаскивали их из трясины.
Нередко передовые, наземные команды полка прибывали на новые летные площадки одновременно с
головными отрядами пехотных частей, словно подгоняя их. Так было, например, под Георгиевском, куда
автомашина с техниками пришла тогда, когда на окраине города еще шел бой с отступающим
противником.
— Куда разогнались как бешеные! — остановил машину красноармейский патруль. — Не слышите, что
ли, как палят фашистские минометы? Не лезьте поперед батька в пекло!
Пришлось заночевать в открытом поле. Только на следующий день к вечеру команда добралась до
новой, заранее намеченной площадки.
Первая задержка из-за тяжелых условий погоды произошла в станице Солдато-Александровской, где
полк провел некоторое время в период отступления. Жители станицы помнили летчиц и встретили их,
как родных. Казачки бросились обнимать, целовать девушек.
— Живые, здоровые, родимые вы наши! А ведь немцы хвалились, что перебили всех вас. Чего только
они не брехали! Что вы, дескать, сброд, согнанный со всех концов страны, что вы-де «летающие
ведьмы», что вам, мол, вспрыскивают какой-то состав, который делает вас бесчувственными.
Все весело смеялись. А станичницы добавляли:
— Собака лает — ветер носит! Зато ваши гостинцы, которые слетали с неба, фашистам обошлись дорого,
ой, как дорого!
Наступая, девушки стали еще щедрее на такие «гостинцы». При малейшей возможности «По-2»
бомбардировали войска врага, его эшелоны, базы. Они летали не только ночью, но и днем, ведя разведку
для наземных войск.
Однако полку не везло: часто были сильные ветры, погода сковывала действия авиации.
Галя Докутович писала в своем дневнике:
«...Фашисты удирают, а мы их настигаем. Но погода, увы, заодно с ними. Все время туман, низкая
облачность, а здесь гористая местность, в «молоке» не налетаешь...
Вчера был один из самых забавных дней нашей походной жизни. С утра нас застал туман. Никак не
могли вылететь. Только к полудню полк поднялся и перелетел на другую площадку. Но оказалось, что
наша передовая группа наземников уже поехала дальше.
Мы собрались ночью работать, но опять, как всегда, к вечеру появилась облачность, погода самая
«аэродромная». Мы мерзли у своих машин. Я собралась уже совсем лететь и вовсю ругала Лиду
Свистунову за то, что карту мне дали уже в темноте. [149]
— Да, всегда у нас так: на охоту ехать — собак кормить!
Потом мы с Ниной Худяковой улеглись спать на крыльях. Холодно, а не встаем! Но все-таки решили
встать и пошли греться к лампе. Лампу разожгла Дуся Пасько неподалеку от «блондинки», так у нас
величают «9» за то, что она выкрашена голубой краской. Оказалось Дуся варила в котелке фасоль. Мы
приняли активное участие, я даже палец себе обожгла.
У Руфы{5} была соль, у меня — самое главное — ложка. А вместо воды здесь же бросали в котелок снег.
Когда фасоль сварилась, мы собрали около котелка всю эскадрилью и одной ложкой по очереди
вкруговую ели фасоль.
Погода была безнадежно плохой.
После команды «Отбой» нужно было километра два с половиной идти в станицу. Спали на соломе в
холодной хате. А сегодня с утра непроходимый туман. Снова на аэродроме. И опять нельзя летать!..»
В Солдато-Александровской Женя Руднева и Галя Докутович поселились в одной хате, а самолет
поставили прямо у ворот. «Как телегу», — смеялись девушки. [150]
Несколько дней все вокруг было окутано таким туманом, что протянутую руку и ту не разглядишь сразу.
О полетах пришлось забыть, принялись за учебу, расчеты, проверку теоретических знаний.
Женя была так занята последнее время, что не успела еще как следует поговорить с Галей. Как штурман
полка, она отвечала за действия всех штурманов, и если кто-нибудь терял ориентировку, бомбил
неточно, летел неуверенно, она чувствовала себя в ответе: значит, мало проверяла, плохо
инструктировала. А кроме того, нужно и самой летать, бомбить. Но уж зато в нелетные, непогожие дни
они наговорились вдосталь, обо всем!
Как-то вечером зашла между ними речь о том, что, собственно, было самым важным, интересным в
жизни полка за период боев на Тереке, когда Галя лежала в госпитале.
— Самое важное? — переспросила Женя, сощурив свои голубые глаза, опушенные густыми ресницами.
— Конечно, то, что все мы наголову выросли!
И пояснила:
— Дело не в том, что нас всех повысили в звании, что наш командир уже майор, Амосова — капитан, а
мы, вчерашние старшины и сержанты, стали офицерами. И не в орденах дело, как они ни радостны. Это,
Галя, только внешние приметы, пусть и важные, но внешние. А главное, девушки духом окрепли,
закалились, выросли — вот что замечательно!
— Помнишь, Галя, Волгу, город наш? — продолжала она. — Сколько еще там было непонимания,
ребячества, предрассудков среди девушек! А теперь их не узнать. И дисциплина какая, и тяга к учебе!
Никто не хочет стоять на месте. Мне житья не дают — учи да учи на штурмана. И Таня Масленникова, и
Лидочка Целовальникова, и многие другие хотят быть штурманами. И многие из штурманов при помощи
своих летчиков научились управлять самолетом. Женя Жигуленко, Нина Ульяненко, Наташа Меклин,
Рая Аронова — им осталось уже очень немного, чтобы стать настоящими летчиками.
— А ты?
— Я тоже умею управлять машиной, но главное для меня — штурманское дело. Оно ведь, знаешь, какое
— предела нет, совершенствуйся да совершенствуйся! Мы с ней хорошо сработались, с Диной
Никулиной. Летчик она замечательный, только учись у нее. Кажется, ни один экипаж так низко не летал
над целью, как мы с Диной.
И, нагнувшись к подруге, Женя с азартом стала рассказывать:
— Был с нами на Тереке такой случай. Мы вылетели бомбить переправу, но по пути к цели увидели под
крыльями железнодорожный состав противника и решили ударить по нему. Дина снизилась, насколько
было возможно. Я прицелилась и сбросила бомбы. Они попали в паровоз. Раздался оглушительный
взрыв. Представляешь себе нашу радость!
— Каждый из наших боевых экипажей, — продолжала она, — имеет [151] на своем счету от ста
пятидесяти до двухсот вылетов, и этим мы обязаны образцовому порядку, установленному Бершанской
на старте, и блестящей работе механиков, вооруженцев. Не успеешь доложить командиру о результатах
полета, как машина уже готова к новому вылету, горючее залито, бомбы подвешены. Молодцы наши
механики и вооруженцы: им ничего не надо говорить — сами все сделают! Однако довольно о нас.
Расскажи что-нибудь о тыле. Как ты там жила? С кем встречалась?
— Я тыла почти и не видела, — ответила Галя, — лежала в госпитале забинтованная, в гипсе, без
движения. Скучала и томилась. Завидовала вам. Писем почти не получала. Казалось, все меня забыли.
Читала сводки, как фашисты наступают, и с болью думала: когда же конец этому? Лечилась я книгами.
Вспоминала еще раз жизнь Павла Корчагина. И еще ближе она мне стала, еще дороже... С трудом
дождалась, когда меня отпустили. Теперь мечтаю только о полетах. Какое счастье, что мы перешли в
наступление. Теперь у нас одна дорога — вперед, на запад!
3
Воспользовавшись первым же прояснением в небе, полк перелетел из Солдато-Александровской в
станицу Александровскую. Враг продолжал откатываться под натиском наших войск, и линия фронта
опять отдалилась от аэродрома. Все же несколько экипажей успешно выполнили боевые задания,
разгромив арьергарды фашистских частей, затерявшихся в степных просторах.
В Александровской последний раз побывал в полку комиссар Горбунов, которого после ликвидации в
армии института комиссаров отзывали на Другую работу. В это время происходило собрание
партгруппы первой авиаэскадрильи, и девушки решили пригласить Горбунова на это собрание.
Обсуждался вопрос об авангардной роли коммунистов в период наступления и отчет о состоянии
партийной учебы в группе. В прениях выступали почти все члены партгруппы: Женя Руднева, Полина
Гельман, Галя Докутович, Наташа Меклин, Надя Попова, Ира Себрова. Говорили обстоятельно, горячо и
откровенно, не утаивая недостатков, слабых мест в учебе, в боевой работе.
Взяв потом слово, Горбунов сказал, что нельзя увлекаться первыми успехами наступления. Фашисты
сейчас отступают быстро, но это еще не означает, что они разбиты наголову. Врат хочет оторваться от
наших наседающих частей и закрепиться на новом рубеже. Наступление нельзя себе представлять, как
триумфальное шествие, — каждую пядь советской земли придется отвоевывать в ожесточенных боях.
Надо помнить об этом и готовиться к предстоящим трудностям. [152]
После собрания между девушками и комиссаром дивизии завязалась оживленная беседа. Горбунов
впервые рассказал, как неохотно принимали полк в дивизию, сколько было сомнений и как постепенно
отношение к полку менялось.
— Теперь вы — лучший полк в дивизии. — сказал он прощаясь. — Я уверен, что вы первые в дивизии
станете гвардейцами.
Интересны воспоминания генерал-майора авиации Горбунова о женском полку.
«Мое личное общение с полком было с июня 1942 года по март 1943 года.
Этот период был наиболее важным в истории женского авиаполка, когда приобретался и накапливался
большой опыт, боевая закалка, проверялись в боях силы и возможности.
Нужно признаться, что включение женского полка в состав нашей дивизии, да еще в условиях
чрезвычайно напряженной обстановки на фронте, было встречено командованием и политотделом
дивизии не очень благожелательно. Мало кто рассматривал этот полк как полноценную боевую единицу.
Возникли многие опасения: и то, что полк принесет большие неприятности и увеличение числа летных
происшествий, и что наличие в составе дивизии большого количества женщин может иметь
отрицательное значение в бытовых делах и т. п.
В известном смысле такой скептицизм имел некоторое основание — ведь это был первый опыт создания
и боевого применения женской авиационной части, да еще в составе соединения.
Первые дни боевой работы полка как будто бы и оправдывали этот скептицизм. Неуверенность в ночной
ориентировке некоторых экипажей, поимка самолета Себровой и особенно гибель экипажа Ольховской
вызвали у нас серьезную тревогу.
Нужно, однако, сказать, что наша тревога и сомнения не доходили до командования. Напротив, мы
всячески стремились ободрить личный состав, внушать ему веру в свои силы. И штаб, и политотдел
оказывали полку всяческую помощь в организации боевой работы и воспитании людей.
И полк быстро преодолел трудности, связанные с втягиванием в боевую работу, и в течение двух-трех
месяцев не только завоевал всеобщее признание как боевая единица, но стал одной из лучших частей
дивизии.
Особенно ярко проявились высокие боевые качества, героизм и самоотверженность людей женского
полка в боях на Тереке. Боевые дела полка уже знали во многих частях фронта. Полк хорошо знали
пехота и другие наземные войска, наконец, он стал хорошо «известен» и немцам.
В боевой истории авиации едва ли есть другой такой пример, когда бы часть, личный состав которой не
прошел почти никакой военной подготовки, сумела в такой короткий срок завоевать столь широкую
боевую славу. [153]
Причина боевых успехов полка кроется в его составе. В любой части наряду с людьми, добросовестно
выполняющими свой долг, встречаются отдельные бойцы, показывающие дурной пример и иногда
отрицательно влияющие на окружающих.
В полку Бершанской таких людей не было. Все — и летный и технический состав — самоотверженно
трудились, стремились, как можно лучше выполнить свою работу независимо от ее важности.
Были, конечно, и проступки и упущения, но они носили как бы случайный характер и встречали суровое
осуждение со стороны общественности. Личный состав был наредкость сплочен — в этом большая
заслуга партийной организации, комсомола и политаппарата, особенно Рачкевич, Рунт, Фетисовой.
Бодрость и жизнерадостность никогда не покидали полк. Вызывает удивление, что суровые лишения и
трудности нисколько не удручали людей, их как бы не замечали. Но самое главное, чем выделялся
женский авиационный полк, — это бесстрашием и героизмом. Это было настолько массовым явлением,
что в полку к этому привыкли, как к чему-то само собой разумеющемуся.
Хочу два слова сказать о командире полка Евдокии Давыдовне Бершанской. В ней удивительно
сочетались качества боевого командира, коммуниста-воспитателя и заботливость и отзывчивость
женщины. В значительной своей доле своими боевыми успехами полк обязан именно ей».
***
Три дня провел летный состав на аэродроме в Александровской в полной боевой готовности. Ждали
летной погоды. Было морозно. Холод проникал под шинели, под комбинезоны. Но никто не уходил, не
прятался в хатах: девушки спали в кабинах, под крыльями самолетов, с болью думая о том, что враг
ускользает, уходит из-под ударов...
В один из этих дней полк выстроили по эскадрильям у самолетов и объявили горестную весть: Марина
Михайловна Раскова погибла при исполнении служебных обязанностей.
Все обнажили головы, застыв в скорбном молчанки. Не стало Расковой, патриотки-героини, которую все
любили, у которой учились защищать Родину.
Еще острее стала ненависть к фашистам, повинным и в этой безвременной горькой утрате.
«Теперь мы будем мстить и за нее», — думали девушки. [154]
4
Восьмое февраля 1943 года — знаменательная дата в истории полка.
Полк стоял в этот день в станице Челбасской. Раннее утро, легкий морозец. Часть экипажей вернулась с
боевого вылета. Больше летать нельзя: волнами надвигался туман. Метеорологи предсказывали низкую
облачность.
Личный состав — у своих машин. Чтобы согреться, девушки прыгали, делали небольшие пробежки.
Неожиданно раздалась команда дежурной:
— Летный и технический состав, на командный пункт!
Начальник штаба выстраивал полк у помещения штаба дивизии. Здесь собрались и другие авиационные
полки, базировавшиеся на этом аэродроме.
Майор Бершанская, как всегда, спокойная и подтянутая, но девушки по ее глазам видели, что она чем-то
радостно взволнована.
— Равняйсь! Смирно! Слушайте телефонограмму из штаба соединения: «Приказ Верховного
Главнокомандования. Ночной легкобомбардировочный авиационный полк переименовывается в
Гвардейский ночных бомбардировщиков авиационный полк...»
На поздравления командира полк ответил троекратным «ура».
Прозвучала команда:
— Вольно! Разойдись!
Девушки бросились друг другу в объятия. Товарищи из других полков от души поздравляли их.
Какой это счастливый день! Отныне они — гвардейцы. А гвардия — передовой отряд всей Советской
Армии.
Заслужили ли они это? Очевидно, заслужили! Итоги боевой работы полка на Северном Кавказе были
серьезны: тысячи боевых вылетов, тысячи метких ударов по врагу, обеспеченных самоотверженной,
организованной, умелой боевой работой всего личного состава. [155]
Но кому многое дано, с того много и спрашивается. Звание гвардейцев надо с честью оправдать, надо
теперь работать еще лучше, еще смелее и яростнее бить врага — так думали все.
На следующий день вышел «боевой листок» с «Гвардейским маршем», написанным Натальей Меклин.
Он начинался так:
На фронте стать в ряды передовые
Была для нас задача нелегка.
Боритесь, девушки, подруги боевые,
За славу женского Гвардейского полка!
Вперед лети,
С огнем в груди,
Пусть знамя Гвардии алеет впереди.
Врага найди.
В цель попади.
Фашистским гадам от расплаты не уйти.
Никто из нас усталости не знает,
Мы бьем врага с заката до зари.
Гвардейцы-девушки в бою не подкачают.
Вперед, орлы, вперед, богатыри!
Словами своего «Гвардейского марша», сразу полюбившегося полку, девушки заявляли:
Врага найдем мы в буре и в тумане,
Нам нет преград на боевом пути!
Громи, круши его налетом ураганным,
Спеши от Гвардии «подарок» отвезти.
Несмотря на крайне неблагоприятную погоду, боевые полеты возобновились. Экипажи атаковали
вражеские переправы, били по фашистским аэродромам и артиллерийским позициям.
Экипажи Чечневой — Клюевой и Худяковой — Тимченко вместе обрушились на один из опорных
пунктов гитлеровцев. Сильный зенитный огонь не помешал им с честью, по-гвардейски, как они
говорили, выполнить боевую задачу: в результате бомбометания возникло четыре взрыва, были
уничтожены крупные запасы боеприпасов.
Уже весь фронт знал о девушках-гвардейцах, их мужестве и мастерстве. Встречаясь с кем-нибудь из них
на дорогах наступления, даже самые суровые солдаты не скупились на теплое слово, сердечную похвалу:
— Хорошо работаете, девушки, ничего не скажешь.
5
Наступила вторая половина февраля — период самой страшной распутицы на Кубани. Из Челбасской
полк перебазировался в Ново-Джерелиевскую, километрах в ста от Краснодара. Дороги здесь раскисли, и
подвоз [156] горючего, боеприпасов, продовольствия был крайне затруднен. Экипажи днем летали за
бомбами и бензином, а ночью — на боевые задания.
Трудно приходилось авиамеханикам и вооруженцам. Самолеты стояли на размокшем поле, колеса их
утопали в жирной земле, и девушкам то и дело приходилось вытаскивать машины на руках. А каких сил
стоила подвеска бомб, когда их то засасывала грязь, то они обледеневали в морозные ночи!
«Тяжело было нам поднимать стокилограммовые бомбы, — вспоминает Тоня Рудакова. — Даже
вчетвером тяжело было. Но мы этот вопрос решили. Как? Да очень просто! Бомбы прибывали в особой
таре, в ней мы и подтаскивали их к самолету. А потом каждая делала свое в темноте, на ощупь, и вот уже
слышно: «Готово!» У нас не было ни одного случая, чтобы бомба не взорвалась по нашей вине или упала
бы сама по себе».
Бомбы были промаслены, чтобы не ржавели взрыватели, и вооруженцы после окончания полетов с ног
до головы были в мазуте, в грязи.
Не лучше выглядели, возвращаясь с аэродрома, и авиамеханики. Но как бы усталость ни ломила тело,
девушки никогда не ложились спать, прежде чем не вымоются с головы до ног, не выстирают
комбинезоны.
Когда с наступлением темноты экипажи шли к своим самолетам, то и дело увязая в грязи, никто из
летчиков и штурманов не беспокоился о состоянии машин. Все знали: Зина Радина, Мэри Жуковицкая,
Галя Беспалова, Соня Лаврентьева, Вера Дмитриенко, Зина Петрова, Галя Корсун, Саша Османцева и
другие техники, механики, вооруженцы, как всегда, обеспечили безотказное действие боевой техники.
Пилотам и штурманам тоже приходилось нелегко ранней кубанской весной. Днем падал мокрый снег, а к
вечеру были заморозки. В унтах было тяжело, а промокшие сапоги в полете промерзали и ноги сильно
зябли.
Полеты продолжались. Первыми поднимались в воздух разведчики погоды.
Нина Ульяненко писала тогда в своем дневнике: «Сегодня я и Дуся [157] Носаль — разведчики погоды.
Необходимо просмотреть погоду в районе цели и по маршруту.
Прошли одну полосу густого снегопада, дальше просветлело. По расчетному времени под нами должна
быть цель, но ничего характерного не видно, все заволокло белой пеленой, и только где-то далеко, как
будто приподнятое чьей-то могучей силой, просматривается зарево пожарищ какими-то расплывчатыми
пятнами, которые постепенно уменьшаются и затем совсем исчезают.
Идем низко, в сплошном снегопаде. Вдруг замечаю, что скорость по прибору падает, вот уже 70—60
километров в час. Что такое?
— Дусенька, не надо уменьшать скорость, — говорю я.
Но машина держится нормально, значит забито снегом отверстие трубки Пито. Плоскости, стойки,
козырек — все покрылось тонким слоем льда. Вот-вот тяжелая машина перестанет слушаться рулей. Ее
можно облегчить, сбросив бомбы, но этого делать нельзя. Внизу, под ногами, каша земля, совсем
недавно освобожденная от фашистов, наши люди...
Дусе очень трудно по вариометру и компасу вести машину, сохранять пространственное положение
самолета. Только ее мастерство и умение чувствовать самолет спасает дело.
Уходим на северо-восток. Впереди, на земле, блеснула фара, какой-то запоздалый шофер спешил домой.
Сколько благодарностей было послано ему!
А вот выглянула помощница — звездочка.
Слева впереди — наш приводной маяк. Мы дома! Как всегда, разведчиков очень ждут. Все хотят знать,
что и как. Сегодня же ждали особенно, потому что в районе аэродрома слишком плохая погода и на
земле сильно волновались за нас.
После доклада командиру о результатах разведки нас заставили немедленно поужинать. Одни несут
хлеб, другие тарелки, и все стараются нас развеселить. Нервная дрожь на земле от чрезмерного
спокойствия в воздухе вскоре проходит, и вместе со всеми мы шутим и смеемся, как будто ничего и не
было».
А на следующий день, когда погода чуть улучшилась, самолеты пошли на боевую работу.
На этот раз отличились экипажи Ольги Санфировой, Веры Тихомировой, Нины Худяковой, Надежды
Поповой. Они нанесли серьезный урон отступающему врагу.
Экипаж Чечневой — Клюевой разгромил фашистскую автоколонну, двигавшуюся к переправе у пункта
«Красный Октябрь», а экипаж Макогон — Свистуновой ударил по самой переправе и взорвал ее. Другие
экипажи сбросили груз бомб на значительные скопления вражеских войск.
В начале марта полк перелетел на новый аэродром — в станицу Пашковскую, неподалеку от Краснодара.
[158]
Боевые дни
1
Когда самолет Иры Себровой опустился на землю, очищенную нашими войсками от фашистских
захватчиков, она посмотрела вокруг, а потом сказала своему штурману Наташе Меклин:
— Смотри, Наташа, — освобожденная земля!..
И хотя прежде Ира не слыхала об этой небольшой станице, куда прилетел полк с началом наступления,
все здесь представлялось необычайно милым, бесконечно дорогим ей.
Что же говорить о волнении Евдокии Бершанской, когда она со своим полком оказалась в станице
Пашковской, с которой было связано в ее жизни так много светлого.
Евдокия Давыдовна незадолго до войны работала в этом краю. Ее знали в Пашковской как командира
звена авиаотряда, уничтожавшего с воздуха вредителей на окрестных полях, помогавшего выращивать
богатые урожаи. Ее уважали и понимали как избранника народа, депутата Краснодарского городского
Совета, члена Пашковского райисполкома.
И вот она вернулась к своим избирателям, к своим друзьям во главе гвардейского авиационного полка.
Но до полной победы было еще далеко, на пути к ней еще оставались длительные, трудные и жестокие
испытания, и Бершанская хорошо понимала это.
Расположившись на большом, хорошо оборудованном аэродроме, полк немедля приступил к боевой
работе.
Условия ночных полетов в этот период сильно осложнились. Фронт временно стабилизировался.
Гитлеровские дивизии закрепились на новом рубеже, создав несколько сильно укрепленных
оборонительных линий, насыщенных средствами противовоздушной обороны. Особенно сильно [159]
была укреплена так называемая «Голубая линия», простиравшаяся от Новороссийска до берегов
Азовского моря. Здесь, в горах и ущельях, на возвышенностях и равнинах, окруженных болотами и
плавнями, засели отборные фашистские части, оградив себя огненной завесой. Гитлеровцы стали
применять новую тактику борьбы с налетами наших ночных бомбардировщиков: сочетание действий
прожекторов и истребителей. Трудно было бы на маленьких «По-2» маневрировать в таких условиях,
сбрасывать на цель бомбовый груз и уходить невредимыми.
Авиация противника совершала частые налеты на Краснодар и Другие населенные пункты, недавно
освобожденные Советской Армией. Метеорологические условия здесь были сложные: сильные
изменчивые ветры, нисходящие и восходящие воздушные потоки в горах и ущельях, лунные ночи, когда
противник легко мог разглядеть наши самолеты.
Чтобы освоиться в новой обстановке, нужна была тщательная тренировка всего летного состава, как
старого, уже испытанного в боях на Тереке, так и нового, прибывшего за последнее время. Эта работа
проводилась параллельно с выполнением боевых заданий.
Новых летчиков и штурманов, кроме Амосовой, тренировали Никулина, Смирнова, Попова, Руднева,
Чечнева, Розанова и другие «ветераны» полка. Все они летали бесстрашно и в изменившейся обстановке
находили способы обманывать противника, обходить опасные зоны, сбрасывать бомбы точно на цель и
уходить невредимыми из-под обстрела.
2
В одну из мартовских ночей штурман Рая Аронова с Катей Пискаревой вылетели в район станицы
Киевской, западнее Краснодара. Задание было — разбомбить перекресток дороги. Вот рассказ Раи об
этом полете:
«Мы подлетели к цели. Включили несколько прожекторов: мечутся, ищут нас. Начали бить зенитки —
наобум.
Ветер был, как назло, встречный. Мы шли над целью, и тут прожекторы поймали наш самолет, зенитки
стали бить точно. Кругом разрывы.
Обычно в таких случаях рекомендуется сбрасывать бомбы: если попадут в бомбу, то конец. Но я решила
не сбрасывать, мне хотелось ударить именно по той цели, на которую получила задание.
Смотрю — в самолете дырки, пробоины. Вдруг взрыв в одном крыле. Самолет накренился. Я думаю:
«Перебит лонжерон...»
И тут же я почувствовала острую боль в боку. Мне показалось, что пуля попала в наган, взорвались все
патроны. Боль была острая, обжигающая. Но я забыла о ней, думала об одном: точно выйти на цель.
И вышли. Тут и сбросили бомбы. [160]
Когда отбомбились, нам удалось выйти из-под обстрела. Летим домой.
Я сначала не хотела говорить летчице о ране, потом чувствую, что очень больно.
— Кажется, я ранена, — говорю Кате.
Она перепугалась:
— Крепись, держись!
Включила свет в кабине, смотрю — дырка в комбинезоне, рука вся в крови.
— Может быть, я легко ранена. Ты не поднимай шума! Перевяжут — и опять полетим. Если узнает
Бершанская, не пустит.
— Ладно, — отвечает Катя, оглянувшись, а глаза у нее грустные.
На аэродроме, когда я стала вылезать из кабины, почувствовала, что нет сил. Брюки, комбинезон полны
крови. Еле-еле вылезла с помощью девушек.
Рана оказалась глубокая — от снаряда, много осколков. Сделали операцию, извлекли осколки и
отправили меня в армейский госпиталь.
Рана заживала, но мне надоело лежать. Я пролежала полтора месяца, это было невыносимо. Все
уговаривала врачей, чтобы меня отпустили.
В это время Жигуленко, Ульяненко и другие начали переучиваться на летчиков. Мне тоже очень
хотелось стать летчиком, поэтому я рвалась в полк.
Вышла с незажившей раной, но скоро она совсем зажила, только шрам остался. И тогда я начала
тренироваться и стала летчиком».
3
Когда Наташа Меклин сказала Ире Себровой, что она хочет стать летчиком, Ира огорчилась.
— Зачем это? — сказала она. — Ты и как штурман приносишь много пользы, хорошо работаешь. А к
тому же, — добавила она немного нерешительно, — мы с тобой хорошо слетались, мне без тебя будет
хуже, да и тебе без меня.
Но Наташа упорно стояла на своем. Тогда Ира начала ее тренировать. Возвращаясь на аэродром с боевых
полетов, она давала управлять самолетом Наташе.
Накопив опыт, освежив и дополнив свои теоретические знания, Наташа вскоре успешно сдала зачеты и
начала сама водить самолет в бой. А Ира стала летать с другим штурманом, Галей Докутович, и между
ними, быстро установилась, по определению Иры, «полная договоренность».
После одной из боевых ночей Галя писала в своем дневнике: [161]
«...Сделали пять вылетов. Из них три были замечательными — два взрыва с клубами дыма и один
огненный взрыв с пожаром на всю ночь.
Мы летим, а я ей говорю:
— Ира, милая, у меня сегодня хорошее настроение. Ты только не торопи меня, и все будет в порядке!
Так и вышло.
Вчера в полетах все время думала о постороннем. Я стою перед жизнью огромной и сложной. Сколько
радостных чувств и огромного счастья в этом маленьком слове — жизнь!.. И это тогда, когда по
самолету стали бить зенитки...»
Вот другая запись в Галинам дневнике:
«...Вчера, как всегда, опять работали. Сделали шесть боевых вылетов.
В первый же полет подорвали склад горючего. Всю ночь был виден огромный пожар.
А девушки, чудачки, все поздравляли меня за такой удачный удар...»
В эти дни полк постигло тяжелое горе. Враг сопротивлялся ожесточенно, силы его были еще
значительны. И вот в одном из боевых вылетов фашистские зенитки подбили два самолета.
Смертью храбрых пали в бою командир эскадрильи Полина Макогон и ее штурман Лидия Свистунова.
Оборвалась жизнь летчицы Юлии Пашковой, а штурман Екатерина Доспанова была тяжело ранена.
Потеря любимых подруг острой болью отозвалась в сердцах.
Галя Докутович писала в те дни:
«Вчера похоронили Юлю Пашкову, 20-летнюю веселую Юльку, певунью и плясунью, смелого и умного
летчика...
Пройдет много лет, окончится война. И на месте трех могил люди построят красивый мраморный
памятник.
Это будет стройная девушка с задорно закинутой назад головой. Кругом будет много прекрасных цветов.
И матери скажут своим маленьким детям: «Здесь похоронены летчицы».
Дети с уважением и любопытством будут смотреть на красивую мраморную девушку и плести венки на
каменных ступенях памятника».
Утром на аэродроме в Пашковской — тишина. Высоко в голубом апрельском небе стайками летали наши
«ястребки». Теперь их время. Девушки-летчицы спали после боевой ночи.
Только авиамеханики трудились у самолетов. Многие машины вернулись с пробоинами в крыльях, с
тяжелыми и легкими повреждениями. Надо все осмотреть и, что можно, тут же исправить. Маша
Щелканова, Мэри Жуковицкая, Вера Дмитриенко, Аня Шерстнева, Зина Петрова, Тоня Вахрамеева, Катя
Титова, Галя Пилипенко работали быстро и ловко. Их опытный глаз не упускал ни одной мелочи. Им
помогали вооруженцы Маша Марина, Лида Гогина, Лида Николаева. Материальная [162] часть должна
действовать безукоризненно, безотказно, и девушки не жалели для этого ни времени, ни сил.
Спустя некоторое время у самолетов появилась заместитель командира эскадрильи по политчасти
Ксения Карпунина.
— Здравствуйте, товарищи! Тут среди вас должна быть новенькая, только на днях прибывшая из
Тбилиси, — Катя Бройко. Где она?
— Здесь, работает у машины номер пять.
— Позовите ее сюда.
Лида Николаева бросилась к стоявшей на краю поля машине и вскоре привела черноглазую девушку
выше среднего роста. Она на ходу вытирала руки паклей.
— Екатерина Бройко?
— Так точно, товарищ гвардии капитан!
— Я слышала, что вы хорошо рисуете.
— Хорошо ли — не знаю, а рисовать люблю.
— Так вот и порисуете вдоволь. Будете оформлять первомайский номер нашей стенной газеты.
Пойдемте со мной, я познакомлю вас с редактором.
По дороге в штаб Карпунина сказала Кате, что стенгазета «За Родину» всегда хорошо оформляется, а на
этот раз, к празднику, должна быть особенно нарядной.
— Постараюсь сделать все, что смогу, — ответила Катя и, воспользовавшись случаем, стала
расспрашивать обо всем, что было еще неизвестно ей о жизни полка. Карпунина охотно отвечала, и Катя
почувствовала, что хотя в полку дисциплина соблюдается строго, но отношения здесь очень простые,
товарищеские и далеки от холодной официальности.
Несмотря на ранний час, в штабе, занимавшем третий этаж полуразрушенного здания, работа была в
разгаре. Здесь были начальник штаба Ракобольская и ближайшие помощники Аня Еленина, Ася Шарова,
Нина Волкова, Рая Маздрина, Рая Орлова, Нина Сердюк, Нина Худякова. Стучала машинка —
заготовляли какие-то списки, оформляли документы вновь прибывших девушек, составляли очередные
приказы по полку. [163]
Катя жадно ловила обрывки разговоров — все для нее было ново и интересно.
— Юшину, — диктовала Рая Маздрина машинистке, — Олейник, Типикину. Дудину... Написала?
Хорошо. Это все новые летчицы. А теперь возьмемся за техников. Пиши: Пономаренко Галина, Радько
Александра...
За другим столом слышался голос Ракобольской:
— Надо заготовить два приказа, первый: «Возвратившаяся из санатория младший лейтенант Докутович
Галина Ивановна назначается штурманом звена», второй — о возвращении из санатория Дуси Носаль...
В комнату вошли Таня Сумарокова, Ира Каширина и Дуся Носаль. С Кашириной Катя познакомилась в
день ее приезда здесь же, в штабе, где Ира была дежурной. Ира ей очень пришлась по душе своей
скромностью и женственностью, не верилось даже, что эта красивая, нежная девушка — испытанный
боевой штурман. Теперь она познакомилась с Носаль и Сумароковой.
Таня Сумарокова оказалась редактором стенной газеты. Они ушли в другую комнату. Там на столе лежал
макет газеты, и девушки принялись за работу. В открытую дверь до них донесся голос Дуси Носаль:
— Я летаю сегодня с Иринкой.
4
Второй раз за ночь Дуся вела самолет в бой. Это был ее 354-й боевой вылет. В штурманской кабине
сидела Ира Каширина, бывший авиамеханик, а теперь штурман. Только недавно они начали летать
вместе. [164]
Мягко струился на землю обманчивый лунный свет. Казалось, покоем и тишиной дышит небо. Но время
от времени протягивались ввысь длинные щупальца прожекторных лучей, ярко вспыхивали разрывы
зенитных снарядов.
Самолет вышел на цель. Бомбы полетели вниз, а через несколько секунд в небо помчались светящиеся
полосы трассирующих пуль.
Носаль положила машину на обратный курс. Внезапно справа показался силуэт вражеского самолета и
на большой скорости промчался мимо.
Нисходящий воздушный поток прижал «По-2» к горам. Пришлось вернуться в район цели, чтобы
набрать высоту. На развороте снова появился самолет противника.
И вдруг в кабине Носаль словно разорвался огненный шар. На мгновение Каширина была ослеплена и
тут же почувствовала, что самолет теряет управление. Машинально сжала штурвал, выровняла машину.
И только тогда ощутила, что лицо ее забрызгано кровью, и увидела, что подруга склонила голову на
приборную доску.
— Дуся, Дуся! — воскликнула Ира, но ответа не было.
Может быть, она только ранена, может быть, удастся спасти ее... А с управлением не ладилось. Дуся
своим телом прижала ручку педали Пришлось оттянуть ее на сиденье один раз, второй...
На высоте неожиданно почувствовалась тряска мотора. Вот уже показалась линия фронта. Начался
зенитный обстрел. Повернуть бы в сторону. Но нет, надо идти только вперед, иначе можно опоздать.
При плохой видимости (в воздухе была густая дымка), не имея опыта пилотирования, девушка повела
самолет к своему аэродрому.
На посадке ноги летчицы еще туже зажали педали. Ирине трудно было справиться с машиной. Ведь
впервые в жизни ей пришлось совершить посадку ночью!
Самолет грузно коснулся земли и замер в стороне от старта. Когда Ирина выключила мотор, первое ее
движение было обращено к летчице, но Дуся уже не дышала.
Бершанская с тревогой следила за посадкой самолета.
«Что-то случилось», — думала она, — это не похоже на Дусю, не ее манера посадки...»
Бросились к самолету. Навстречу ей шла Каширина.
— Боевое задание выполнено, — сказала она так тихо, что Бершанская скорее почувствовала, чем
услышала ее слова.
В кабине лежало бездыханное тело Дуси. Смерть наступила мгновенно. То, что Ире показалось разрывом
огненного шара, было разрывом пушечного снаряда, пущенного с лету фашистом.
В глубокой печали хоронили девушки подругу. Ей отдали воинские почести. Над могилой прогремел
салют. [165]
«...У, проклятые фашисты! — писала в тот день Женя Руднева в своем дневнике. — Не-на-ви-жу!
Сколько светлых жизней оборвали вы своей грязной лапой!..»
Через некоторое время пришел приказ о посмертном присвоении Евдокии Носаль звания Героя
Советского Союза. Ирина Каширина была награждена орденом Красного Знамени.
После гибели Носаль ее самолет перешел к Ирине Себровой. На приборной доске Ирина увидела портрет
Грицко — мужа Дуси. На портрете были следы крови.
«А Грицко воюет сейчас где-нибудь на фронте и не знает, что Дуси уже нет в живых», — подумала
Себрова, и сердце ее сжалось от боли.
— Мы еще повоюем! — произнесла она вслух, выруливая машину на старт. — Наша кровь им даром не
пройдет!
5
Первое мая 1943 года.
Накануне в полку состоялось торжественное заседание на открытом воздухе. Всему личному составу
были вручены гвардейские значки, многие впервые получили офицерские звания, многие — ордена и
медали. Это радовало девушек: значит, они достойно выполняют долг перед Родиной, значит, крепко
бьют врага.
Сияло солнце. Сады на Кубани стояли в цвету. И кругом — цветы, цветы. Летчицы украсили ими свое
общежитие, кабины самолетов.
Одно омрачало праздник — тревога за Лелю Санфирову и Руфу Гашеву, которые в ночь на 1 Мая не
вернулись из боевого полета. Никто не хотел верить, что с ними стряслась беда, но мысль о них
волновала всех.
Эти отважные скромные девушки к тому времени имели на своем счету уже несколько сот боевых
вылетов. Санфирова до войны работала в аэрофлоте, окончила Батайскую школу ГВФ, искусно владела
техникой пилотирования. Гашева слыла одним из лучших штурманов полка.
Что же с ними приключилось? Где они теперь?
Как раз в день этого вылета обе девушки получили гвардейские значки, а Леля Санфирова — орден
Красного Знамени. Решили отметить радостное событие особенно крепкими и частыми ударами по
врагу.
«Летели уже в третий раз, — рассказывала потом Гашева. — Бомбили скопления автомашин противника.
До цели осталось немного.
Вот изгиб дороги. Здесь наша цель. Развернулись на боевой курс. Вдруг прямо в мотор ударил снаряд.
Мотор перестал работать. Цель под нами. Бросаю бомбы. Самолет дрогнул. Высота уменьшалась с
неимоверной быстротой. Позади — пожар от наших бомб, впереди — линия [166] фронта... Но вот уже
земля. Самолет падает на территорию, занятую врагом. Поднялась неистовая стрельба. Нас заметили.
Взяв планшеты, мы быстро выскочили из самолета, выстрелили в него из ракетницы, подожгли, а сами
отползли в сторону и добрались ползком до железнодорожной насыпи. Через каждые пятьдесят метров
— немецкие патрули. Временами они освещают дорогу ракетами.
Мы быстро переползли через дорогу. За ней — изрытое снарядами поле. Нельзя поднять голову — сразу
же автоматная очередь. Скоро рассвет, а укрытия нет.
И вдруг радость — заквакали лягушки. Значит, близко болото, а в прибрежных зарослях мы найдем, где
укрыться. Теперь мы были уверены, что доберемся до своих. Усталости не чувствовали. Только надо
было соблюдать крайнюю осторожность.
Хотели устроиться под густым кустом, но автоматная очередь с дерева заставила нас искать другое
пристанище. Нашли укромное местечко, затянули потуже ремни и сидим. Полный рассвет. Сегодня — 1
Мая.
Как хочется жить! Что там делают наши девушки? Вероятно, беспокоятся за нас...
Страшный шум потряс воздух — идут наши истребители. Сзади ударили зенитки. Рядом падают осколки
снарядов. Мы тесно прижались друг к другу. Наши самолеты беспрерывно бомбили и штурмовали
Прямо над нами завязался воздушный бой.
Но вот небо покрылось тучами. Моросил дождь. Холод пробирался под гимнастерку. Стало совсем тихо.
Стемнело, пора идти Обошли стороной зенитку. Над головой слышно знакомое стрекотание — мы
узнаем свои маленькие самолеты. Это летят на боевое задание наши подруги, и мы радуемся и гордимся
ими.
Просидели в кустах еще один день.
Второе мая — сегодня день рождения Лели. Что бы ей подарить? Роюсь в карманах брюк, нахожу
несколько семечек подсолнуха и даю ей.
В эту ночь нам пришлось пробираться через кучи сваленных деревьев, противотанковый ров и две
небольшие речушки.
На рассвете следующего дня мы вышли к передовым позициям наших частей. Нас очень радушно
встретили и помогли добраться до полка.
И вот мы снова среди своих, среди близких и родных подруг».
То, что произошло с Санфировой и Гашевой, было только эпизодом фронтовой жизни, никак не
отразившимся на их дальнейшей боевой работе. Они продолжали летать так же смело, так же настойчиво
и, когда в полете вспоминали о той ночи, думали: «А ведь бомбы мы все же сбросила на цель, причинив
фашистам немало бед».
Наступил тот период Великой Отечественной войны, когда гитлеровское командование после ряда
крупных поражений на советском фронте (год Сталинградом, на Кавказе, на Дону, у Великих Лук, под
[167] Ленинградом, под Ржевом и Вязьмой) бешено готовило новое летнее наступление на Центральном
фронте, в районе Курской дуги. Гитлеровцы намеревались срезать выступ, образовавшийся в результате
успешного наступления Советской Армии, глубоко вклинившийся в их расположение, окружить
советские войска, расположенные в этом выступе, и открыть себе прямую дорогу на Москву. В случае
успеха этой операции гитлеровское командование рассчитывало наверстать потерянное.
Силы врага были подорваны сталинградской катастрофой и крупными неудачами на других участках
советского фронта, инициатива из его рук была вырвана, но он еще обладал достаточными
возможностями для того, чтобы предпринять серьезное наступление в одном пункте и не отдавать без
ожесточенного сопротивления ни одного клочка захваченной территории.
Полк в это время находился в станице Ивановской, в нескольких десятках километров от «Голубой
линии».
Обширный плацдарм в районе Новороссийска и Таманского полуострова захватчики хотели сохранить
во что бы то ни стало. Он был им нужен не только для того, чтобы удерживать в своих руках Крым и
обеспечивать себе свободу действия на Черном море, — они лелеяли надежду в случае удачи на
Центральном фронте вторично двинуться на Северный Кавказ и прорваться к грозненской и бакинской
нефти.
Войска Северокавказского фронта подтачивали оборону противника, не давали ему покоя ни днем ни
ночью. В этих боях авиация играла выдающуюся роль. Днем действовали бомбардировщики и
истребители, ночью — легкие бомбардировщики, среди которых были и самолеты гвардейского
женского полка.
Галя Докутович написала в те дни стихотворение, особенно полюбившееся девушкам.
Грозными армадами идут бомбардировщики,
А над ними стайками вьются ястребки.
Дрогнет враг, попятится, в гости к нам не прошенный,
Побежит с разгневанной солнечной земли!
— «Разгневанная солнечная земля»... — повторяли девушки задумчиво. — Как это верно, точно сказано!
И снова легкокрылые «По-2» несли врагу гневное возмездие, падали бомбы, гремели взрывы на
«Голубой линии».
В станице Ивановской было большое летное поле, но порой на нем скапливалось так много самолетов,
что им становилось тесно, и тогда их разруливали по улицам и маскировали.
Здесь, на Кубани, в истребительных полках, сражались Герои Советского Союза братья Дмитрий и Борис
Глинки, Александр Покрышкин и многие другие доблестные пилоты. Девушки с восхищением
наблюдали воздушные бои наших истребителей. [168]
Боевые «ночи-максимум» чередовались с периодами затишья, когда по указанию командования полк в
целом не летал, а на боевую работу отправлялись лишь отдельные экипажи.
Свободные от полетов девушки собирались по вечерам на аэродроме Приходили летчики из соседних
полков, завязывались оживленные беседы, лились фронтовые песни. Но вот в песню врывался рокот
возвращающегося с задания самолета. Техники и вооруженцы, узнавая по расчету времени, по звуку
мотора свой самолет, бросались ему навстречу.
Нередко «По-2» возвращались на аэродром с пробоинами в плоскостях.
— Это где же вас так угораздило? — спрашивали техники.
— В районе Крымский. Зато и фашистам досталось!
— А вас где? — слышалось около другого самолета.
— В районе Варениковской. Ну и огонь был! Пять минут нас держали в прожекторах.
Самолеты откатывали в сторону. Авиамеханики тотчас брались за работу.
Вскоре для полка пришел праздничный день.
Получив накануне 1 Мая гвардейские значки, летчицы с нетерпением ждали следующего
знаменательного акта — вручения полку Гвардейского знамени. Оно состоялось 9 июня.
Все эскадрильи тщательно готовились к этому дню. Каждый экипаж, каждый член дружного боевого
коллектива стремился отметить его боевыми успехами. Несмотря на сильное противодействие
противника, яростный огонь зениток, экипажи всех эскадрилий нанесли новые мощные удары по
наиболее укрепленным пунктам «Голубой линии».
Летчица Магуба Сыртланова и ее штурман Ася Пинчук для того, чтобы бить фашистов наверняка, резко
снизились над целью. Когда раздался взрыв, самолет так подбросило взрывной волной, что Магуба на
какой-то момент упустила управление. Но зато и радовались же они удачному попаданию!
— Даже запели в воздухе, — вспоминает Магуба, — благо слушать было некому. Поем мы, прямо
сказать, неважно.
А Женя Руднева после одного из боевых вылетов в те дни писала Дине Никулиной:
Помнишь, когда переправу разбили,
Радость сдержать не хватало нам сил.
Ты и на ручку «совсем не давила»,
А ветер на крыльях домой уносил....
И вот наступило 9 июня. День выдался непогожий, с низко нависшими облаками, и это было более чем
кстати: нечего было опасаться, что фашистские бомбардировщики помешают празднику.
Наутро весь полк собрался на большом лугу и построился по эскадрильям. Раздалась команда «Смирно»
— приближались представители высшего командования. [169]
Командир полка майор Бершанская пошла навстречу и отдала рапорт. Командующий авиационным
соединением Константин Андреевич Вершинин приветствовал полк, на это последовало ответное
приветствие и громкое, дружное «ура».
Был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего о присвоении полку звания Гвардейского. Затем
член Военного Совета Веров, сняв чехол с древка, передал знамя командиру полка. Бершанская
развернула знамя и поцеловала его край. Девушки впились глазами в бархатное, обрамленное золотой
бахромой полотнище, с вышитым на нем портретом Владимира Ильича Ленина.
— Товарищи гвардейцы! Принимая Гвардейское знамя, дадим клятву, что высокое звание гвардейцев
оправдаем с честью в ожесточенных боях с врагом... Мы, советские женщины, пронесем Гвардейское
знамя через фронты Отечественной войны до окончательного разгрома врага! Будем преданно служить
Родине, защищать ее мужественно и умело, не щадя своих сил, крови и самой жизни! — прозвучала
взволнованная речь Бершанской.
Послышались слова клятвы, сотни голосов слились в один.
А потом знаменосцы Наталья Меклин, Ирина Каширина и Екатерина Титова пронесли знамя перед
строем. «Ура» долго гремело на лугу.
Затем полк приветствовали командующий и член Военного Совета, еще в городе на Волге
напутствовавший девушек на ратные подвиги, представители соседнего полка, боевые подруги из полка
«Петляковых».
Вечером все собрались в одном из просторных домов станицы Ивановской. Пели песни, провозглашали
тосты за Родину, за партию, за победу, за успехи женского гвардейского полка.
Хорошо запомнилось горячее выступление Тани Макаровой.
— Я — простая советская девушка, — сказала она взволнованно, — выросла в рядовой крестьянской
семье. Воспитал меня комсомол. Благодаря комсомольской организации я стала летчицей,
комсомольская организация направила меня в этот полк, и я смогла встать в ряды активных защитников
Родины. Наш полк — это моя гордость. Мы стали гвардейцами, и теперь я еще более горда. Что такое
гвардия? Это лучшее, что есть в армии! Гвардия, говорят, умирает, но не сдается. Да, мы тоже готовы
отдать жизнь за Родину! Но наша задача — не умирать, а жить и бороться за счастье и процветание
Родины. Под Гвардейским знаменем я буду бить врага еще сильнее и выполню свой долг до конца!
Правда этих слов Тани была ясна всем, кто знал, как она сражается. А знал это весь полк, и потому
аплодисменты после ее речи были такими звонкими, долгими, что девушка смутилась, покраснела и,
опустив свои голубые ясные глаза, явно не могла решить, как быть: то ли продолжать стоять, то ли сесть,
то ли снова говорить о том, что само собой рвется из сердца в такой радостный день, в кругу любимых
боевых подруг. [170]
6
Чем жил в ту пору полк, что его заботило, веселило и печалило — все это нашло отражение на страницах
литературного журнала, выпущенного в эскадрилье Дины Никулиной, или, как значится на обложке,
«Поздравление гвардии старшего лейтенанта Никулиной».
Редактором журнала была Галина Докутович, а создавался он усилиями всей эскадрильи: одни писали в
него, другие украшали рисунками, третьи переписывали, сброшюровывали, делали обложку, выпускали
четыре экземпляра. Журнал открывался статьей Евгении Рудневой «Боевой путь».
«Скоро год, как мы на фронте, — читаем в этой статье. — Всего только год, а как мы изменились, как
выросли!
...Мы стали военными людьми. Новая черта появилась у каждой — сознание воинского долга, строгой
воинской дисциплины.
...В первые дни, когда наш полк еще не начинал своей боевой работы, не только рядовые летчики, но
даже командование соединения недоверчиво относилось к нам, все еще сомневались в том, способны ли
мы воевать. Мы много раз слышали об этом. И скоро им пришлось убедиться в той высокой
коммунистической сознательности, в том огромном патриотическом подъеме, с которым мы принялись
громить врага. А это определяет боевой успех.
...Борьба с трудностями закалила нас. Посмотрите на любую из наших подруг. Вот Наташа Меклин,
скромная, спокойная девушка. По ее внешности можно подумать, что ремесло воина, такое суровое, ей
не по плечу. А ведь она боевой штурман, дважды орденоносец, без отрыва от боевой работы овладела
специальностью летчика...»
Статья заканчивалась так:
«Мы бьем гитлеровцев единой семьей бойцов Советской Армии, под знаменем единственного пока еще в
мире гвардейского женского полка. Мы деремся за его честь и славу, мы жестоко мстим за наших
погибших подруг.
Мы деремся за победу, за счастье, за будущее своего народа».
На следующей странице напечатана «Поэма о полку», написанная [171] Ириной Кашириной. Дальше на
двух страницах — «Гвардейский марш» Наташи Меклин и ее же стихотворение «У-2», посвященное
маленькому самолету, на котором сражался полк.
Затем шла проза: рассказ Гали Докутович «Письмо» Это неотосланное письмо девушки-авиатора другу,
который «похож на Овода, немножко на Павку Корчагина». Сквозь строки его явственно виден облик
замечательной девушки, сильной и духовно цельной, самоотверженно борющейся за свободу и счастье
народа.
Стихотворение Наташи Меклин «Ночью» рисует картину ночного полета над Кубанью:
...Рядом — цель, уже под нами
Видны ленты трасс цветных.
Шарят по небу лучами —
Не уйти теперь от них.
Вот нащупал где-то справа,
Вмиг включилось сразу пять.
Чуть левее переправы
Начал пулемет стрелять.
Пять секунд — и цель под нами!
Бомбы сброшены. Внизу,
Ослепляя зеркалами,
Медленно лучи ползут...
И, обращаясь к фашистам, автор говорит:
Бросьте вы напрасные порывы,
Мы ушли от вас и в этот раз!
Статья Иры Дрягиной, посвященная памяти Любы Ольховской и других девушек, павших в бою,
начинается так:
«Я вчера писала в письме матери, что наши дни, наша молодежь кажутся мне живыми страницами из
книги «Как закалялась сталь». Живешь и видишь, как много кругом тебя простых и хороших людей, как
много настоящих скромных героев!»
Читая дальше журнал, видим статью Жени Рудневой о дружбе.
«...Мы, добровольно пришедшие в армию по путевкам комсомола, счастливы от сознания, что каждая из
нас может оказать: «Я — боец за народное счастье». Каждый день, разумеется, об этом не думаешь.
Жизнь складывается из отдельных деталей, из мелочей и основного — боевой работы. И вот, если на
работе у тебя все в порядке, о мелочах забываешь, если свезешь фашистам хороший «подарочек» и у них
там получается приличный взрыв или пожар, то все пустяки — и непорядки в столовой и холод в
общежитии».
«...Я штурман, а Хорошилова техник по вооружению. На старте, дома при разборе полетов, на
партийном или комсомольском собрании мы всегда с ней ругаемся по поводу подвески бомб, об
отношении вооруженцев к работе, о том, кто виноват, когда зависают бомбы, — штурман или
вооруженцы. А вообще Саша — одна из моих лучших подруг в полку, мы с [172] удовольствием вместе
проводим время. Мы одинаково болеем за работу полка. В целом наши споры ведут к улучшению
работы».
И в заключение: «...больше всего в мире мы любим свою Родину и счастливы тем, что в состоянии ее
защищать, отдать ей жизнь, если понадобится, — затем и шли».
Журнал заканчивается юмористическим разделом.
В «Балладе о бравом штурмане» Наташа Меклин лукаво повествует о всевозможных незадачах и
огорчениях, постигающих в полете штурмана, который «давно обижен судьбой».
Сначала она теряет курс:
...Ветер злобно завывает,
Сносит нас, куда — не знаю...
Потом забывает время полета:
...Два часа уже проходит,
Штурман цели не находит...
Кончается все тем, что самолет, оставшись без горючего, делает вынужденную посадку:
...Из кабины быстро выбираюсь,
Вот досада — злюсь и чертыхаюсь, —
Мы сидим на самолете,
Негде стать — кругом болото!..
Последние страницы журнала отведены юмористическим «Фрескам о наших буднях», написанным Раей
Ароновой и Полиной Гельман. Здесь высмеиваются те, кто не прочь прихвастнуть, кто бьет мимо цели.
Выход «Литературного журнала» был большим событием в жизни полка. Все материалы жадно
прочитывались, а стихотворения девушки переписывали в свои записные книжки и дневники.
7
Командующий фронтом генерал Петров еще ни разу не был в женском авиационном полку. И надо же
было, чтобы он попал сюда неожиданно, при обстоятельствах, никак не лестных для полка.
Было раннее июньское утро. Боевая работа уже окончилась, летный состав направился отдыхать, и на КП
аэродрома остался только дежурный.
В это время генерал Петров, проезжая через станицу, обратил внимание на ее необычный вид: то там, то
здесь вдоль улицы и в садах между хатами виднелись самолеты. Генерал остановил автомобиль и
направился к самолетам.
Лишь у одного «По-2» возилось несколько девушек. Это были авиатехники, [173] которые спешили
закончить осмотр и ремонт машин до наступления жары. Увлекшись работой, они не заметили
подошедшего генерала. Он пошел дальше. Боевого охранения у самолетов не было. Генерал заглянул в
кабину одного из них, взял оттуда ракетницу, подошел к другой машине, захватил еще одну ракетницу и,
насупившись, быстро пошел на КП.
— Кто здесь находится?
— Дежурный по аэродрому гвардии младший лейтенант... (фамилии генерал не расслышал).
— Объявите тревогу!
Младший лейтенант направилась к аппарату.
— Стой! — окликнул генерал. — Разве так надо выполнять команду? Порядка не знаете. Бегом!
Дежурная бросилась бегом. Весь полк был поднят по тревоге. Первыми прибежали техники и
вооруженцы — они жили рядом с летным полем. Летный состав находился в станице, в двух километрах
от аэродрома. Летчицы поднялись с постелей, быстро оделись, захватили противогазы и пустились
бегом. Запыхавшись, они прибежали на аэродром, не зная, что случилось.
Тем временем авиатехники успели снять чехлы с моторов и подготовить самолеты к вылету. Экипажи
заняли свои места и полетели в зону ожидания. Тут они увидели сигнал-ракету: «Возвращаться на
аэродром!»
Генерал был крайне раздражен. Ему не понравилось в полку многое: и отсутствие боевого охранения у
самолетов, и плохой сбор по боевой тревоге, и недостаточная строевая выправка, и разнобой в одежде.
Он подошел к Рае Маздриной и туго затянул на ней поясной ремень.
— Вот какой должна быть заправка!
Заставил стрелять по мишеням. У девушек дрожали руки от волнения, и результаты стрельбы оказались
неважными. После этого генерал сам произвел несколько выстрелен, и все пули попали в цель.
— Вот как надо стрелять! — сказал он.
Генерал сделал ряд резких замечаний о состоянии полка, отметил много недочетов и дал короткий срок
на их исправление.
— Через месяц приеду проверить, — сказал он, сухо попрощался и уехал.
В первый момент летчицы были потрясены. Некоторые считали упреки командующего незаслуженными.
— Поднять нас с постелей после боевой ночи, требовать, чтобы мы были аккуратно одеты, — не
слишком ли это? — говорила одна.
— Да ведь мы еще и умыться не успели и пешком пробежали два километра по пыльной дороге! Не на
парад же нас вызвали...
Прошло несколько часов. Собрались по эскадрильям, стали спокойно обсуждать случившееся. И тут
раздались уже другие речи: [174]
— Надо признаться, что командующий прав. Уж если мы воины, да еще гвардейцы, так во всем должны
быть похожи на гвардейцев. Порядок должен быть образцовым. Надо подтянуться!
Галя Докутович записала в своем дневнике:
«...Какой стыд для нашего полка! А в основном хорошо. Хватит гладить нас по головке и называть
самыми красивыми девушками. Разбаловали!..»
Бершанская, ее начальник штаба и командир соседнего авиаполка майор Бочаров провели совещание.
Решили выработать совместный план учебных тревог, новый распорядок нелетных дней и общее
расписание занятий. В расписание включили ежедневные занятия по стрельбе и строевой подготовке.
Всему летному составу было приказано заново сдать зачеты по уставам Советской Армии. Общежитие
летного состава перевели ближе к аэродрому, запретили жить на частных квартирах.
На фронте к этому времени наступило затишье, боевых заданий полк не получал, и для занятий было
времени достаточно.
Этот период девушки прозвали «академическим». Различные конференции — тактические,
теоретические, штурманские — следовали одна задругой. Изучали аэронавигацию, стреляли на
полигоне. Летчики глубже осваивали теорию полетов, разбирая вновь и вновь взлет и посадку.
Штурманы часами просиживали за счетной линейкой и картами. Техники терпеливо изучали мотор,
самолет. И все вместе, в полковом масштабе, вели строевую подготовку.
Занимались девушки старательно, успешно сдавали зачеты. Вместе с этим успевали и купаться, и
загорать, и готовиться к спортивным состязаниям. С нетерпением ждали новых боевых заданий.
Через месяц после памятной встречи с командующим состоялся официальный инспекторский смотр
полка. В приказе, подводящем итоги смотра, можно было прочесть, что полк «...своим трудом и учебой
оправдал себя и с честью носит звание гвардейского».
8
В дни боев на Курской дуге противник усилил активность и на Закавказском фронте. Иной раз в тихую
июльскую ночь до аэродрома в Ивановской доносились глухие раскаты орудийной пальбы. Гитлеровцы
прощупывали наш передний край, наша артиллерия отвечала.
Временное затишье окончилось. Вся авиация, и в том числе ночная легкобомбардировочная, получила
задание нанести с воздуха удар по противнику на «Голубой линии» в районе Трудовая — НижнеБаканская — Гладковская — Крымская — Киевская. Снова начались «ночи-максимум». Число
действующих экипажей полка значительно увеличилось. Впервые [175] стали самостоятельно летать в
качестве летчиков Наташа Меклин, Женя Жигуленко, Нина Ульяненко, переучившиеся из штурманов.
На задание выпускали новых летчиков со старыми штурманами, новых штурманов — со старыми
летчиками.
Первые же июльские воздушные бои показали, что противник укрепил свой тыл еще большим
количествам прожекторов и зенитных батарей. На некоторых участках включалось до пятидесяти
прожекторов, враг открывал убийственный зенитный огонь.
«...Нас с Ирой Себровой обстреляли, — писала Женя Руднева в своем дневнике после одного из
июльских полетов. — Держало девять прожекторов в течение пяти минут, стреляли четыре зенитки и
мелькала черная пушка до тех пор, пока мы на своей территории не пересекли дорогу на Киевскую.
У Варениковской вражеский истребитель давал ракеты, а тут нас еще в Крымской свои прожекторы
схватили. Пришлось ракету дать.
Я тогда по-настоящему все осознала, когда мы только зарулили, я еще не успела вылезти из кабины, а
Ира выключить мотор, как подбегает Полинка{6} и отчаянным голосом спрашивает: «Кто прилетел?», а
Натка{7} уже стояла около Иры.
Я поцеловала сначала Иру, затем Полинку, и все пошли докладывать.
Мы были разведчиками, ходили парой на дорогу Молдаванская — Русское — Прохладный. В самое
пекло... Только пытались после бомбометание пойти туда, тут нас и схватили.
Стояла сплошная стена огня, из прожекторов мы ни на минуту не выходили. Ходить вправо или влево
было бесполезно. Ира маневрировала скоростью и высотой.
Когда она один раз круто пошла в пике, у Натки с Полиной и создалось впечатление, что мы падаем...
«...Вчера летали бомбить аэродром. Там «.миллион прожекторов». И Натке Меклин они снятся сегодня.
Проснулась и села на кровати. «Натка, ты что?»—«Понимаешь, не могу уснуть — все время прожекторы
снятся...»
Но снова и снова девушки шли в полет и, прорываясь сквозь огненные завесы, в слепящем свете
прожекторов били по врагу.
«...Сейчас, когда я стала сама водить самолет в бой, — писала Женя Жигуленко подруге, — я нахожу
полное удовлетворение в своей жизни. И смерти я не боюсь. В нашей, советской жизни так много
замечательного, величественного, хорошего и благородного, что, защищая ее, ничего не, жаль, даже
умереть! Если со мной что-нибудь случится, передай это письмо моим дорогим родным, чтобы они
знали, что, сражаясь, я думала: как прекрасна моя жизнь. [176]
Поэтому, к слову, у меня такая радостная мордашка на фото. А в действительности — еще радостнее...
И я совсем не устала, как ты думаешь, а, наоборот, закалилась, крепкая стала и духом, и телом!..»
А на страницах армейской газеты «Крылья Советов» то и дело появлялись заметки, подобные этой:
«Боевая ночь.
Напряженная боевая работа, которую ведут летчики-ночники из гвардейской Н-ской авиачасти,
свидетельствует о большом героизме и мастерстве гвардейцев. В течение ночи они непрерывно
находились над целью, нанося врагу мощные бомбовые удары.
Особенно отличились в этих налетах летчицы Никулина, Попова, Парфенова, Рыжкова, штурманы
Радчикова, Масленникова, Гламаздина, Прокофьева. Их экипажи сделали за ночь по девяти боевых
вылетов. Отлично обеспечивали напряженную работу летчиков механики коммунисты Рудакова,
Шерстнева, Платонова, Коробова и другие. Они быстро устраняли все возникающие дефекты или
неисправности, хорошо готовили самолеты.
Тут же славно поработали вооруженцы Вишнева, Логачева, Шептунова, Романова, Тучина. Каждая из
них подвесила своими руками сотни килограммов бомб.
До самого рассвета царило на аэродроме оживление. До самого рассвета появлялись над головой врага
легкие ночные бомбардировщики, сбрасывая смертельный груз на головы гитлеровцев».
9
В одну из «ночей-максимум» с задания не вернулся экипаж Никулиной — Радчиковой. Через два дня
было получено сообщение: командир экипажа и его штурман ранены, лежат в полевом госпитале.
Что же произошло с Диной Никулиной, опытной летчицей?
Она вывела самолет на цель, и в тот момент, когда бомбы были сброшены, цель поражена, со всех сторон
к самолету протянулись щупальца [177] прожекторов. Зенитные орудия и пулеметы тотчас открыли
ураганный огонь.
Маневрируя, Никулина старалась вывести самолет из зоны обстрела. Но гитлеровцы пристрелялись,
пулеметные очереди прочерчивали небо огненными линиями, рвались снаряды. Самолет стало
судорожно подбрасывать. Никулина почувствовала, что ей обожгло ногу. В это время яркая трасса
справа прошила нижнюю правую плоскость и на консоли показалось пламя.
— Товарищ командир, я ранена, — услышала Дина голос своего штурмана Лели Радчиковой.
— Ничего, не волнуйся, — успокоила ее Дина, умалчивая о своем ранении, чтобы поддержать дух своей
подруги.
Осколками снаряда пробило бензобак. Огонь охватил плоскость. От бензиновых паров стало тяжело
дышать.
— Почему пахнет бензином? — спросила Леля.
— Сиди, сиди! — пробормотала Никулина. — Скоро дома будем!
— Значит, отбились? — теряя сознание, еле слышно спросила Леля.
— Конечно отбились! Все в порядке.
Бензин вытекал, мотор давал сильные выхлопы, каждую секунду самолет мог вспыхнуть в воздухе. От
боли в ногах, от потери крови у летчицы в глазах стало темно, руки не слушались.
Превозмогая боль, Дина выводила самолет из-под обстрела. Резким скольжением ей удалось сбить
пламя. Несмотря на опасность взрыва, она не выключала мотор: каждый оборот винта нес спасение.
Под самолетом была территория противника. Садиться, отдаться в руки врага? Ни за что! Дина напрягла
последние усилия, перетягивая машину через линию фронта.
— Леля, Леля!
Но Леля не отвечала. Дина обернулась и увидела своего штурмана, безжизненно склонившего голову
набок.
Бензин все тек. Надо было садиться. Дина искала подходящую площадку. Внизу мелькнули фары
автомашины. Не теряя времени, Дина сделала круг и приземлилась у дороги. Подбежали бойцы, отнесли
девушек на руках в свою машину и отвезли в госпиталь. Там Лелю привели в чувство.
Когда осмотрели самолет, то в нем обнаружили свыше двухсот пробоин. В ту же ночь, в тот же район,
где сбили самолет Никулиной, вылетел экипаж Ульяненко — Пасько.
Для Нины Ульяненко это был первый боевой вылет, в котором она участвовала как летчик; до этого
Нина была штурманом и летным мастерством овладела недавно. Дуся Пасько, в то время уже штурман
эскадрильи, всегда участвовала в таких боевых крещениях. [178]
Когда они вылетели, из-за гор показалась лу«а. В серебристом ее свете ломаная линия зенитного огня,
мерцающая вдали, у цели, казалась похожей на праздничный фейерверк где-нибудь в парке культуры и
отдыха.
— Нина, набери побольше высоту.
Самолет поднялся на тысячу восемьсот метров. Вскоре стал отчетливо виден лесок, где укрывались
фашистские танки.
— Подходим к цели, — сказала Дуся.
И только сказала, как увидела, что внизу зажглись шесть прожекторов. Круглые жерла их сверкали, а
лучи массивными столбами уперлись в небо.
Дуся знала по опыту: если сказать летчику, что вспыхнули прожекторы, то он невольно станет смотреть
на них и может отклониться от курса. Поэтому она не предупредила о них Нину.
Вот — цель. Дуся сбросила бомбы, увидела взрывы внизу, в самом лесочке, там, где сгрудились танки, и
после этого сказала Нине:
— Включай свет в кабине. Прожекторы будут ловить.
Но было уже поздно: Нину ослепили лучи прожектора, и на какое-то мгновение она потеряла
ориентировку.
Машина дрогнула и крутой спиралью пошла вниз. Девушкам казалось, что стреляют и светят сверху, а
луна — внизу, под ними. Снаряды зениток разрывались так близко от них, что самолет содрогался и они
чувствовали запах дыма.
— Курс, курс... Высота, высота... — твердила Дуся.
Недолго думая, она схватилась за рычаги управления и стала пикировать. Видит — луна поднимается.
— Нина, лети на луну!
Но Нина сама уже сделала это. Она взглянула на приборы: высота восемьсот метров. Значит, самолет
падал по спирали тысячу метров.
Лучи прожекторов остались где-то сзади. Дуся перевела дыхание. Ей почему-то вспомнился свой первый
полет, когда все померкло в глазах и не было сил даже вылезти из кабины, и улыбнулась, почувствовав,
как запеклись губы.
Снаряды с пронзительным свистом продолжали нестись им вслед. Вдруг самолет вздрогнул, точно живое
существо. Дуся скорее почувствовала, чем увидела, что снаряд, пробив насквозь крыло машины, умчался
во мглу.
Она мгновенно обернулась: в нижней плоскости зияла громадная дыра, плоскость держалась лишь на
соединяющем узле. Тотчас Дуся осмотрела всю машину, насколько это было возможно в воздухе:
фюзеляж пробит во многих местах, болтались лохмотья.
И тут ее охватила тревога за подругу:
— Нина, ты ранена? [179]
— Нет, — ответила Нина. — Какой это пункт?
Дуся уже хорошо сориентировалась. Ее смущало одно: как добраться до аэродрома на таком израненном
самолете, дотянет ли он? Должен дотянуть!
И она сказала спокойно:
— Возьми левее на десять градусов. Круто самолет не разворачивай. Как-нибудь долетим, садиться
будем с прямой.
Так и долетели.
В воздухе в эту ночь были и Попова, и Смирнова, и Руднева, и Докутович. Все они подверглись большой
опасности. Машины были повреждены, но летчицы уцелели и благополучно вернулись на аэродром.
Многие из них видели, как загорелся самолет Никулиной, видели, каким мастерским маневром летчица
вышла из безвыходного, казалось, положения. Жене Рудневой в этот момент вспомнились слова
Некрасова о русской женщине:
В игре ее конный не словит.
В беде не сробеет — спасет.
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
10
В течение всего июля полк продолжал боевые действия с тем же предельным напряжением сил. Ни один
экипаж не мог избежать зенитного огня противника, его прожекторов. А во второй половине ночи
гитлеровцы стали выпускать истребителей против легких ночных бомбардировщиков.
Так, истребитель противника, пытаясь атаковать самолет летчицы Елизаветы Казберук снизу, попал в
лучи своих же прожекторов. Ослепленный, он подал сигнал ракетой, и прожекторы погасли. Это и нужно
было Лизе. Резко изменив курс, она вывела самолет из зоны огня. Гитлеровский ас остался ни с чем.
Однажды, когда экипаж самолета Санфировой — Беспаловой подходил к цели, их окружило сплошное
кольцо лучей прожекторов. Один из прожекторов в это мгновение оказался почти под самолетом.
— Ударим? — крикнула Галя.
— Ударим! — согласилась Леля.
Галя Беспалова сбросила бомбы. Прожектор погас. Но цепкие щупальца остальных прожекторов не
выпускали метавшийся из стороны в сторону самолет.
Послышался громкий треск, самолет заметно вздрогнул. Оказалось, что трасса пулеметной очереди
прошла через его правую плоскость. [180]
Леля заметила мелькнувший в прожекторном луче немецкий истребитель.
— Галя, смотри! Сейчас он сделает еще один заход. Надо удирать.
Леля ввела самолет в пике, и он стал быстро приближаться к земле. Противник, видимо, решил, что
самолет подбит, и выключил прожекторы.
На высоте не более двухсот метров летчицы вышли из инке и благополучно возвратились на аэродром.
Но не всегда бои завершались так благополучно.
Ночь на 1 августа была ясной, звездной.
Оперативная сводка Совинформбюро принесла в этот день радостные вести. Курская битва завершилась
полным разгромом врага, надежды гитлеровцев на реванш после Сталинграда окончательно рухнули.
Советские войска, перейдя в контрнаступление, победоносно двигались к Орлу и Белгороду.
Тем ожесточеннее сопротивлялись фашисты на других участках, в том числе и на «Голубой линии».
Воздушные бои той ночи были особенно жестокими. Отбиваясь от атак с воздуха, гитлеровцы напрягали
все силы. Зенитные пулеметы и пушки гремели не затихая, словно захлебываясь от ярости.
Женя Руднева с молодой летчицей Клавдией Серебряковой, прорвавшись сквозь стену прожекторных
лучей и огня, успешно выполнили задание. Возвращаясь, они вдруг увидели в воздухе пылающий
самолет, а потом вспышку от взрыва на земле.
— Наш!.. — молнией пронеслось в голове, и сердце сжалось. На аэродроме Женя узнала, что сгоревший
самолет вела ее первая летчица — Женя Крутова.
Один за другим экипажи возвращались из полета, и девушки все с большим волнением смотрели вдаль,
туда, где в небе полыхали зарницы артиллерийской канонады. Вернулись еще не все. [181]
Они ждали напрасно. Полк понес в эту ночь тяжкие потери.
Защищая Родину, мужественно сражаясь за свободу, честь и независимость советского народа, пали
смертью храбрых Галина Докутович, Ирина Каширина, Анна Высоцкая, Елена Сальникова, Александра
Рогова, Евгения Сухорукова.
Тяжело было всем. Не верилось, что не услышат, не увидят больше любимых подруг.
На кровати Иры Кашириной еще лежали три большие груши и два яблока: днем их принесла ей Катя
Бройко. Сашу Рогову ждало письмо из дому — ее дочке исполнилось три года. А Галя Докутович —
трудно было представить, что нет больше такой жизнерадостной девушки.
Уже потом, читая ее дневник, все узнали, что она не долечилась, что, сражаясь, она скрывала от всех
мучительные страдания, которые причиняла ей не зажившая до конца рана. На людях неизменно бодрая,
веселая, она лишь наедине сама с собой признавалась: «У меня болит там, внутри...», «Опиум перестал
действовать, опять поднимается боль...» И сама порой дивилась себе: «А вот ведь какая я! С тоской,
большой и тяжелой, могу петь, смеяться и шутить: никто, глядя со стороны, не проник бы в душу».
Она воевала неутомимо, ничего не страшась. Щедрая ее душа жаждала опасностей, «без скидки на
женскую бедность», как писала она в дневнике.
Когда Галя была в госпитале, к ней пришла первая любовь. Он был летчиком-истребителем. Снова и
снова вспоминала она долгие, горячие и немного путаные разговоры обо всем, которые вела с любимым,
— разговоры, в которых оба они не были откровенны до конца, считая, что, пока война, сердце должно
молчать. Но в неотосланном стихотворении своему любимому Галя сказала все. Вот оно:
Где же ты, друг мой? Опять ты далеко,
Сокол мой ясный. И вновь я одна.
В сердце невольно вползает тревога,
Жалит змеей ядовитой она.
Хочется знать и о чем ты мечтаешь,
Хочется слышать, как ты говоришь.
Видеть хотя бы, как ты пролетаешь
В небе широком. Но ты не летишь!
Если б могла я своею любовью
Скрыть твое сердце от пуль и огня!
Пусть моей кровью и жизни ценою,
Лишь бы ты счастлив был, гордость моя!..
И опять, опять она шла в боевые полеты, добиваясь их настойчиво, решительно. За короткое время после
возвращения из госпиталя она успела сделать свыше ста двадцати боевых вылетов.
Ирина Себрова была в Ессентуках, когда произошло несчастье с четырьмя [182] экипажами. Вернувшись
в полк и узнав о гибели подруг, она не находила места, не могла себе простить, что отдыхала в то время,
как девушки сражались, проливали кровь.
И прежде Ира рвалась в полеты, а тут ей совсем удержу не стало. Занималась заря, нужно было
маскировать самолеты, а она после четырех-пяти, а то и больше вылетов упрашивала командира полка:
— Разрешите слетаю еще раз!
В одну из августовских ночей экипаж получил задание вылететь на бомбардировку в тот район, где
погибла Галя Докутович, особенно близкая Себровой. Ни один полет еще не казался ей таким желанным,
как этот. И Женя Руднева, летевшая с нею штурманом, хорошо понимала Иру.
Вслед за самолетом Себровой — Рудневой к той же цели полетела машина Меклин — Лошмановой.
Сначала все шло отлично. Миновав заградительный огонь, Себрова быстро и точно вывела самолет на
цель. Это было скопление автомашин противника, фашистская моторизованная пехота. Полетели бомбы,
донеслись взрывы.
Но тут вспыхнули десять прожекторов. Самолет попал в сетку лучей, и фашистские зенитчики,
разъяренные тем, что опоздали, открыли неистовый огонь. Себрова стала маневрировать, делая резкие
повороты то вправо, то влево, а потом стремительно бросила самолет вниз.
Меклин, уже выполнившая задание и направлявшаяся обратным курсом, видела все это. Ей показалось,
что самолет Себровой подбит, падает. Так она и доложила командиру, вернувшись на аэродром.
Но Ирина с Женей недолго заставили подруг волноваться: они скоро прилетели, и на их машине, ко
всеобщему удивлению, не оказалось ни одной пробоины. [183]
Тамань остается позади
1
Стояли жаркие августовские дни. По радио донесся первый салют победы: столица от имени Родины
торжественно отмечала взятие нашими войсками Орла и Белгорода. Все в полку радовались успехам
советского оружия, поражениям ненавистного врага.
В это время на Северокавказском фронте вновь наступило затишье. Наши войска временно прекратили
натиск на вражеские рубежи. Но то было затишье перед новым наступлением: части фронта усиленно
готовились к прорыву «Голубой линии» в районе Новороссийска, к борьбе за полное освобождение
Таманского полуострова.
Девушкам, разумеется, никто прямо не говорил об этом. Но наметанным глазом фронтовиков они по
множеству признаков точно определили, что назревает наступление, и ожидали его с горячим
нетерпением.
А пока что жизнь полка двигалась размеренно, по так называемому академическому руслу: шла
политическая учеба, чаще созывались технические и теоретические конференции, кипели «схватки» на
спортивной площадке.
В один из таких совсем мирных дней все выехали в лесок, неподалеку от Ивановской. Здесь был
небольшой стадион, протекала речка. Когда девушки перед соревнованиями скинули форму, сняли
сапоги, оставшись в майках, трусиках, они прямо не узнавали друг друга. Все удивлялись, до чего же они
молодые, все превратились из офицеров-фронтовиков в шустрых, ловких девчат, казалось, не
изведавших еще ничего тяжкого в жизни.
— На старт! — весело прокатилось над лужайкой. [184]
По прыжкам в высоту и в длину первое место заняла Вера Маменко, по метанию гранаты первенство
разделили Катя Бройко и Маша Щелканова. В каждом виде спорта были установлены полковые рекорды.
Обнаружилось, что среди девушек есть и хорошие бегуны и пловцы.
Давно не выпадал им такой беззаботный, светлый день! На целых двенадцать часов были забыты
самолеты, бомбы, прожекторы, зенитки, не слышалось и слова о службе, о дежурствах...
— Словно перенеслись назад, в довоенную жизнь! — с восхищением сказала одна из девушек, с размаху
бросившись на траву, рядом с подругой.
А подруга ответила, не отводя взора от безмятежно покойного, ясного неба:
— Вернее — перенеслись вперед, в мир, который мы завоюем.
Возвращались домой уже в сумерках, с песнями. И еще долго в станице не умолкали звонкие девичьи
голоса.
— Знаешь, Женя, — сказала вдруг Полина Гельман Жене Рудневой, когда они подходили к дому, — я,
кажется, начинаю заболевать особой болезнью.
— Какой? — полюбопытствовала Женя.
— Мечтой о скором мире...
С того дня как погибла Галя Докутович, Полина почувствовала себя осиротевшей — она потеряла
лучшего друга, друга со школьной скамьи. Женя понимала ее тоску по Гале, знала, как ей тяжело, но все
же не могла не бросить на Полину удивленный взгляд.
Полина ответила на ее молчаливый вопрос:
— Меня, Женя, агитировать не надо, мне не надо объяснять, что наше наступление только началось, что
враг еще очень силен и так далее. Я все это понимаю, но... мечтать-то ведь никому не запрещено! Вот
мне и хочется, пусть в мечтах, подтолкнуть время, ускорить ход событий.
— Да, — задумчиво сказала Женя, — такая мечта живет, вероятно, у всех нас.
Помолчав немного, Полина спросила:
— А осталось ли у тебя что-нибудь от университетской жизни, от нашей тяги к науке, к знаниям?
— Я своей астрономии не забываю. Однако, когда мы с Катей Рябовой недавно попытались вспомнить
тригонометрию, оказалось, что все перезабыли. Пустые, пустые головы! Но дело сейчас не в этом, —
добавила Женя после небольшой паузы, — все это вернется, когда окончится война. Ты представляешь
себе, Полина, какие необъятные горизонты откроются перед нами после войны, после победы!
Мечта о светлом будущем жила в душе каждой девушки, помогала бороться, побеждать. [185]
Пятнадцатого августа 1943 года весь полк отмечал день рождения Марины Чечневой и Серафимы
Амосовой.
Рано утром прилетела с аэродрома-«подскока» командир полка Бершанская. Она собрала весь полк и
поздравила виновниц торжества с днем рождения. За завтраком девушки выпили по глотку вина.
Каждая яз них хотела что-то преподнести именинницам, дарили все, что могли подарить в условиях
войны.
2
В то лето в полку было много проводов и встреч.
Провожали уезжающих в отпуск, а потом их торжественно встречали. Уезжающих (особенно в Москву)
загружали письмами к родным и знакомым, разными поручениями: кому нужны туфли, кому нитки,
кому пуговицы, кому материал на юбку или на блузку...
Летчицы по очереди вылетали в Армавир. Там тогда находились полевые ремонтные мастерские, в
которых самолеты, отработавшие свой летный срок, капитально ремонтировались. Начальником
мастерской был Федор Степанович Бабуцкий. Опытный специалист, человек в летах, он с большим
уважением относился к женскому полку и старался использовать малейшую возможность, чтобы
ускорить ремонт «По-2». Иногда его бойцам приходилось для этого работать по две-три смены подряд.
Но зато Бабуцкий требовал, чтобы летчики, прилетавшие со своими поврежденными машинами, не
сидели сложа руки, не считали свой приезд в мастерские увеселительной прогулкой, а сами участвовали
в работе, помогали ремонтникам.
Ирина Себрова первой побывала в этих мастерских еще в то время, когда линия фронта проходила по
Тереку. Ремонт самолета Себровой производил мастер Александр Хоменко при ее личном участии.
Между летчицей и мастером завязалась большая дружба, связавшая их впоследствии на всю жизнь.
Через месяц Себрова прилетела в полк почти на новом самолете. Александр Хоменко по своей личной
инициативе восстановил и прекрасно отремонтировал еще один самолет «По-2», покрасив его в голубую
краску. Этот самолет, прозванный летчицами «ласточкой», был передан одному из лучших боевых
экипажей — Макаровой — Белик.
Летчицы стали частыми гостями в мастерских Бабуцкого. Прилетала туда и Надя Попова. Первым, кого
она там встретила, был летчик-истребитель Семен Харламов, тот самый раненый летчик, с которым ее
свел случай в санитарной машине на Дону год назад. [186]
Надя сразу узнала его по голосу, по глазам: лицо его тогда было перевязано, а теперь была забинтована
рука. И прежде чем они заговорили, Надя подумала с тревогой: «Невезучий он какой! Что ни встреча —
обязательно после беды...»
А Харламов уже говорил, не скрывая радости:
— Надя, это вы? — И, не дав ответить, добавил с тревогой: — Узнаете меня?
— Здравствуйте, узнаю, — ответила Надя, чуть улыбнувшись.
Как много почему-то хотела она рассказать этому плечистому молодцу. Но нельзя: ее ждут дела, все
кругом напоминает о фронте, о войне.
А Харламов продолжал:
— Да вы младший лейтенант! У вас орден!..
Надя перебила:
— А с вами что опять, в полете подбили? Как здоровье?
Харламов беззаботно махнул рукой:
— Были бы кости целы, а мясо нарастет! Вот отправили лечиться.
Тут же он подарил Наде на память свой шелковый шарф, фотографическую карточку, записал номер ее
полевой почты, взял с нее слово, что она будет отвечать на каждое письмо быстро, подробно.
Через некоторое время уже в полку, на аэродроме, когда Надя готовилась к боевому вылету, ее позвали к
дежурному: «Кто-то спрашивает [187] вас». Это был Харламов. Направляясь из госпиталя в свой полк,
он все же навестил Надю.
Говорили они недолго — Надю ждал боевой вылет, Харламова — попутная машина. На этот раз он был
немногословен, угрюм, и Надя даже пошутила, что ему, видно, невесело без ран. «Чем бы его угостить?»
— подумала она и, вспомнив об яблоке, которое обычно брала с собой в полет, полезла за ним в кабину.
Харламов сосредоточенно смотрел на ее самолет, легкую машину, казавшуюся крайне ненадежной,
хрупкой. Он внимательно следил за тем, как вооруженцы подвешивали бомбы к самолету.
Надя, чтобы отвлечь его, спросила, как-то само собой перейдя на «ты»:
— На каком ты летаешь?
— На «Як-1».
— Смотри, будь осторожен!..
— Я-то постараюсь, старайся и ты, — ответил он тихо. Когда самолет Нади взлетел и лег на курс,
Харламов долго смотрел ему вслед, пока он не слился со мглой, а потом, опустив голову, медленно
побрел к перекрестку, где уже нетерпеливо гудел попутный грузовик.
В августе 1943 года в полк прибыла Калерия Рыльская. Это была опытная летчица, которая еще до войны
служила в авиации. В 1942 году она была призвана в армию и служила в авиачасти, находившейся в
Монгольской Народной Республике.
3
К сентябрю 1943 года войска Северокавказского фронта закончили сосредоточение и подготовились к
прорыву «Голубой линии». Женский авиационный полк Бершанской к этому времени вышел из состава
дивизии генерал-майора Попова и перешел в другую дивизию — генерала Покоевого. Расставались с
большим сожалением. Генерал Попов гордился женским гвардейским полком, а летчицы были
признательны генералу за чуткость и заботу.
В связи с предстоящими боевыми действиями была образована еще одна авиаэскадрилья. Командиром ее
назначили Марину Чечневу, штурманом — Сашу Акимову.
Саша Акимова, в отличие от своей ровесницы Марины Чечневой, до войны была далека от авиации.
Когда воинский долг потребовал от нее овладеть специальностью вооруженца, она быстро сделала это,
став одним из лучших техников-вооруженцев полка. Решив затем, что принесет больше пользы на
самолете, в воздушных боях, она за короткий срок усвоила штурманское дело.
Новая эскадрилья стала центром подготовки кадров в полку, здесь сосредоточили [188] всю учебную
работу с молодыми летчиками и штурманами, прибывавшими из тыла.
Как правило, новички уже обладали специальными знаниями и даже некоторым опытом, многие из них
прошли серьезный курс обучения. Но ветераны полка, в том числе Чечнева и Акимова, превосходили их
в боевом мастерстве, в умении вести ночные полеты. И они настойчиво тренировали молодежь,
обогащали ее и знаниями и драгоценными боевыми навыками.
Самой лучшей школой для нового пополнения был пример девушек, первыми пришедших в полк и на
глазах выросших в зрелых воинов, мастеров бомбометания.
4
Дуся Пасько дежурила по аэродрому. На КП к ней подошел штурман Михаил Пляц из полка Бочарова.
Пляц тоже был дежурный. Разговорились. Дусе показалось, что товарищ по оружию относится к ней с
некоторым высокомерием. «С чего бы это? — подумала она. — Кажется, им кичиться перед нами
нечем».
— Вы давно на фронте? — спросила она.
— С самого начала войны.
— А сколько у вас вылетов?
— Много! — не без гордости ответил штурман.
— Сколько это «много»?
— Сто тридцать два! А у вас сколько?
— У меня триста.
— Не может быть!..
— Могу свою летную книжку показать.
— Я два года на фронте, а вы один год.
— Вот то-то! Я думаю, если сравнить число боевых вылетов у наших и у ваших летчиков, то
соотношение будет, по крайней мере, три к одному в нашу пользу...
Неизвестно, чем окончился бы этот спор, если бы к Дусе не подбежала Валя Пустовойтенко:
— Дуся, есть новость! Нас срочно переводят на новое место...
— Куда?
— Не знаю...
Валя Пустовойтенко принесла очень важное сообщение: начиналось наше решительное наступление на
Новороссийск, и в помощь наземным войскам и десанту морской пехоты направлялась ночная
легкобомбардировочная авиация, в том числе восемь экипажей женского гвардейского полка.
В число этих восьми были включены экипажи: Амосовой — Розановой, [189] Макаровой — Белик,
Поповой — Рябовой, Тихомировой — Лошмановой, Смирновой — Сумароковой, Жигуленко —
Голубевой, Парфеновой — Пасько и Санфировой — Гашевой.
Валя Пустовойтенко прибежала в общежитие и разбудила подруг. Ее засыпали вопросами: «Куда?
Зачем?» Она ничего не могла ответить определенно, но о главном все догадывались.
На рассвете подали две грузовые машины, девушки уложили свои вещевые мешки, уселись сверху и
двинулись в путь. С группой техников ехала заместитель командира полка по политчасти гвардии майор
Евдокия Яковлевна Рачкевич.
Двигались медленно и осторожно — линия фронта проходила очень близко. Проезжали мимо кубанских
станиц, носивших на себе следы недавних ожесточенных боев. Встречались хутора, от которых остались
одни обгорелые печи с трубами. То и дело виднелись окопы, в которых валялись части разбитых
пулеметов и винтовок, патронные и снарядные ящики; то там, то здесь чернели воронки от авиабомб.
Только к вечеру подъехали к станице, где был назначен ночлег.
С рассветом поднялись. Над рекой стоял густой туман. Ему радовались: дорога шла через перевал,
который простреливался вражеской артиллерией. На большой скорости проехали это опасное место и
спустились в долину. Туман рассеялся. Стало совсем светло. И тут, за крутым поворотом, девушки
увидели синеву залива, а за ним силуэт Новороссийска. Машины остановились.
Девушки напряженно, до боли в глазах всматривались в зыбкие очертания города. «Новороссийск. Он в
руках врага. И мы будем участвовать в его освобождении...»
Подошедшие бойцы рассказали, что группа наших моряков, высадившись на берег в районе
Новороссийской бухты, несмотря на все лишения и трудности, крепко держится на маленьком клочке
родной земли.
— Какие молодцы! — воскликнула Зина Петрова и тут же добавила: — Вот бы помочь им с воздуха —
как здорово было бы!
Водитель уже гудел, собирая свою команду, и машины снова тронулись в путь.
Наконец прибыли к месту назначения. До войны здесь находился дом отдыха моряков-черноморцев.
Выгрузились в небольшой дубовой рощице и тут по опознавательному знаку — белой вертикальной
линии на руле поворота — узнали свои самолеты. Чехлы с моторов были сняты. Экипажи, видимо,
только прилетели. Обе группы — летная и техническая, расставшиеся два дня назад, пошли осматривать
место новой стоянки.
В густом орешнике скрывались четыре большие землянки для летного состава морской авиационной
части. Моряки потеснились, уступив две землянки девушкам-гвардейцам.
С нескрываемым любопытством, дружелюбно и вместе с тем несколько [190] настороженно
приглядывались морские летчики к новым своим товарищам по оружию.
Конечно, они не раз уже слышали о женском авиационном полку. Но одно дело — слышать, а другое —
своими глазами видеть молодых пригожих девушек в аккуратных гимнастерках с гвардейскими
значками, с орденами и, главное, в авиационных шлемах, лихо сдвинутых на затылок.
За обедом моряки засыпали девушек вопросами о том, как они воюют, как живут: «Неужели все службы
выполняют только женщины?», «Правда ли, что в нашем полку нет ни одного мужчины?» Моряки
пытались припугнуть девушек. «К Новороссийску и подступиться нельзя! Кругом все простреливается
вражеской артиллерией».
— А вы подступались же?
— Так то мы. А вам куда, на ваших «этажерках»! Тут ворона полетит, так и ее подстрелят.
Летчицы улыбались:
— А мы не вороны; нас так легко не подстрелишь.
За столом не стали долго засиживаться — надо было готовить машины к первому вылету.
Техники и вооруженцы дружно принялись за работу, однако заметно волновались. На своих прежних
аэродромах они работали одни, без посторонних наблюдателей. Здесь же за ними все время внимательно
следили десятки глаз. Моряки то и дело подходили к машинам, заглядывали под крылья, в моторы,
пытались услужить, помочь. Но девушки отклоняли помощь — они в ней не нуждались.
Летчицы и штурманы тем временем занялись изучением района предстоящих действий, чертили на
картах маршруты. Потом вместе с техниками пошли знакомиться с состоянием самолетов.
Вечером, когда стемнело, из своих землянок группами стали выходить морские летчики. Они были в
белых, тщательно выутюженных костюмах, подтянутые, аккуратные. Был с ними гитарист — старший
лейтенант, веселый, бойкий малый. Подошли к летчицам. Уставшие после трудового дня девушки
сидели группами, перешептывались, посмеивались, искоса бросая любопытные взгляды в сторону
моряков.
— Ну как, наработались? Теперь и отдохнуть не грех. Нравится вам у нас?
И пошли разговоры, шутки, песни. А на следующий день началась боевая работа. С утра, взглянув на
небо, затянутое облаками, девушки говорили:
— Все пропало.
Серафима Амосова собрала весь летный состав и ознакомила с предстоящей боевой задачей.
— Не забудьте, товарищи, — сказала она, — что мы здесь представляем весь полк. Не ударьте лицом в
грязь! Работайте дружно, быстро. [191]
Амосова объявила «максимум» полетов и сделала заявку на такое количество бомб, что привела в
замешательство интендантов-моряков.
— Сколько же вылетов вы собираетесь сделать за ночь?
— В среднем по шести-семи на один экипаж.
— Этак вы нас совсем разорите, — улыбаясь, сказал интендант.
К первому вылету на аэродроме собралось много народу. Здесь были все экипажи морской авиации,
свободные от полетов, присутствовали старшие начальники.
Первым взлетел экипаж Амосовой — Розановой, затем Поповой — Рябовой, Смирновой —
Сумароковой, за ними остальные.
Потом в воздух пошли экипажи полка «По-2», возглавляемого Бочаровым. Не успел подняться
последний самолет с мужчинами-авиаторами. как на аэродром стали возвращаться отбомбившиеся
женские экипажи. Лишь они садились, вооруженцы с невиданной быстротой снаряжали самолеты новым
грузом бомб. Интервалы между вылетами занимали не более двух минут. Моряки дивились такой
работе: подобной ловкости, слаженности они от женщин не ожидали.
Полеты над Новороссийском и его окрестностями требовали большого искусства, отваги и выдержки.
Маршрут проходил с одной стороны над морем, с другой — над горами и ущельями. Воздушные течения
часто менялись. Приходилось все время менять высоту полета. Единственное, что утешало летчиц и
штурманов, — хорошие ориентиры: море и Новороссийск.
Шесть ночей подряд летали девушки в этом районе, сбросив на зенитные точки врага, на береговые его
укрепления десятки тысяч килограммов бомб. Экипажи делали по семи-восьми вылетов в ночь.
Трудно сказать, какой из экипажей работал лучше. — все восемь действовали безупречно. Моряки
узнавали самолеты девушек в полете и называли их «нашими».
— Вот наша «четверка» возвращается! — кричали они. — Это наша Маша! — Так прозвали самолет
Маши Смирновой, имевший хвостовой номер «4». [192]
Особенно памятной была ночь на 15 сентября — накануне взятия Новороссийска. В эту ночь наша
артиллерия перенесла огонь в глубину расположения врага, а авиация довершала ее работу ударом
сверху.
Гитлеровцы доживали последние часы в городе, но их зенитки продолжали бесноваться: враг пытался
уберечь от потерь остатки своих войск, вынужденных отступать. Девушки прорывались сквозь огненную
завесу.
Все восемь женских экипажей сделали по восьми-десяти вылетов каждый. Ко второй половине ночи весь
заготовленный запас бомб был израсходован. Тогда вооруженцы перетащили к себе лежавшие недалеко
трофейные немецкие бомбы.
Новороссийск был взят 16 сентября.
Советские войска смяли и разорвали «Голубую линию». Оставалось завершить операцию — очистить от
противника весь Таманский полуостров.
5
Пока восемь экипажей действовали под Новороссийском, основные силы полка Бершанской продолжали
наносить удары по врагу на Таманском полуострове. Линия фронта передвинулась к западу, и полк
перебазировался в станицу Маевскую. Сюда и возвратились экипажи из района Новороссийска.
Станица Маевская была почти безлюдна. Во время оккупации жители ушли в плавни, участвовали в
партизанской борьбе. Сейчас они постепенно возвращались.
Стояли знойные дни и прохладные ночи. Напряжение борьбы не спадало. Противник, отступая, цеплялся
за каждый кусок захваченной территории, оказывал упорное сопротивление.
Действия полка не прекращались ни на одну ночь. Теперь задача состояла в преследовании неприятеля, в
уничтожении его живой силы и техники на дорогах отступления. Экипажи долетали до азовского
побережья. Хотя уже было заметно, что противник эвакуирует свою тяжелую артиллерию и склады с
горючим и боеприпасами, он еще продолжал ожесточенно сопротивляться.
То там, то здесь самолеты попадали в сети прожекторных лучей, в зону яростного зенитного огня.
Нередко машины возвращались на аэродром со множеством пробоин. Но никто из девушек не пострадал,
а удары их по врагу все нарастали.
Вера Тихомирова коротко заносила в свой дневник:
«Вчера ночью бомбили скопление войск противника. Улетая, видела два очага пожара...» [193]
«Третий вылет нынешней ночи был особенно удачен. Бомбила скопление отступающих войск
гитлеровцев. Наблюдала два сильных взрыва — очевидно, бомбы попали в колонну автомашин, везших
боеприпасы...»
«Мне везет на фашистские боеприпасы: сегодня опять вызвала два сильных взрыва. На этот раз, видимо,
взорвались склады, которые гитлеровцы еще не успели разгрузить. Избавила их от этой заботы!..»
Вражеские машины всегда двигались с затемненными фарами — с воздуха очень трудно было их
заметить. Только иногда блеснет тоненькая полоска неяркого света и погаснет. Но этого было
достаточно: самолет снижался до двухсот метров и сбрасывал бомбы, гранаты. А если по дороге
двигалась колонна автомашин или танков, то это была лучшая находка для экипажа, — в такие минуты
девушки особенно жалели, что грузоподъемность «По-2» невелика, бомб маловато.
Появились и другие цели для бомбометания, неведомые прежде. Лариса Розанова к тому времени стала
уже опытным штурманом. Как и все ее подруги по фронту, она уже забыла волнение, с которым шла в
первые боевые полеты.
Это давно схлынувшее чувство по-новому вдруг ожило в Лоре, когда ее экипаж получил задание нанести
удар по аэродрому неприятеля. Она не тревожилась за успех полета — опасность не страшила ее.
Гордясь своим заданием, зная его ответственность, она особенно тщательно готовилась.
Техники даже обиделись за придирчивость, с какой она осматривала на этот раз самолет перед вылетом.
Все было, как всегда, в полном порядке.
И вот темной ночью Розанова с молодой летчицей, недавно прибывшей в полк, полетела в район, где
находился аэродром фашистских истребителей. Когда по расчету времени долетели к цели, ничто внизу
не выдавало аэродрома: он был тщательно замаскирован.
Розанова сбросила осветительную бомбу. Ее синеватый, резкий свет выхватил из тьмы контуры
вражеских самолетов, стоявших на земле. Они были укрыты маскировочными сетями, ветками зелени.
— Снижайся! — сказала Лариса летчице.
Самолет снизился до пятисот метров, и тотчас, с той молниеносной быстротой действий, которая
опережает ход мысли, она сбросила бомбы на аэродром, прямо туда, где стояли фашистские
истребители.
На земле взметнулось пламя. В этот момент заработали прожекторы, начали беспорядочно стрелять
зенитки. Но легкокрылая небольшая машина уже скрылась.
В эти дни едва не погиб экипаж Магубы Сыртлановой — Гали Беспаловой. Когда их самолет находился
над морем в восьми-десяти километрах от берега, он внезапно попал в нисходящий поток воздуха и стал
очень быстро терять высоту. Море неотвратимо приближалось. [194]
Инстинктивно Галя схватила рукой спасательную куртку, которая лежала на дне кабины, но тут же
выпустила ее. «Все равно не успеть! — подумала она. — Такая глупая смерть!»
— Магуба! — крикнула она вдруг подруге. — Разверни самолет к берегу. Хоть взглядом будем на земле!
...Прошло несколько секунд и — о чудо! — восходящий поток поднял самолет на высоту тысяча двести
метров.
— Ложимся на прежний курс! — крикнула Сыртланова, когда самолет набрал нужную высоту. Она
обернулась к Гале и постаралась улыбнуться, хотя в глазах ее все еще стоял ужас от пережитого.
Удар за ударом наносил полк по сильному опорному пункту неприятеля в станице Крымской. Однажды
ночью первой авиаэскадрилье было приказано атаковать с воздуха северную часть этого узла обороны
гитлеровцев. Магуба Сыртланова полетела туда с Полиной Гельман. Как всегда, их встретил зенитный
огонь. При свете осветительной бомбы они увидели длинные строения. Догадались, что это склады.
Зашли под углом, прицелились, сбросили бомбу. Из строения вырвалось пламя, характерное для
горючего. Пожар длился всю ночь.
Сильное сопротивление оказывали гитлеровцы в районе Курчанской. Но как только спускалась ночь,
советские солдаты слышали над собой знакомый шум моторов, а затем до них доносился глухой гул
взрывов в стане противника. Бойцы наземных частей знали, что это действует наша ночная
легкобомбардировочная авиация и в том числе женский гвардейский полк.
В адрес полка приходили десятки благодарственных писем из пехотных, артиллерийских и других
частей. Солдаты и офицеры от души благодарили девушек за боевую помощь, восторгались их
мужеством и воинским мастерством.
Однажды пришло письмо, сложенное треугольником. Неизвестный автор-пехотинец в стихотворной
форме обращался к летчицам:
Среди вас находится где-то —
Помогите ее отыскать —
В форму летную скромно одета
Одна девушка. Как ее звать?..
Далее автор просил летчицу:
Расскажи, как на дикие орды
Ты обрушила град бомбовой,
Как потом получила ты орден —
Знак отваги своей боевой.
Он предсказывал девушке-гвардейцу славный боевой путь:
Будешь в небе, как птица, парить,
Ни сомненья, ни страха не зная,
О тебе будем мы говорить:
«Это девушка наша родная». [195]
Песню новую я пропою...
Про твою боевую работу.
Только ты и в горячем бою
Не забудь про соседку — пехоту.
«Не забудем!» — отвечали девушки и подтверждали свои слова ударами по врагу, помогая пехоте.
В станице Маевской полк отметил своеобразный «юбилей» — первые пятьсот боевых вылетов
командира авиаэскадрильи Марии Смирновой.
Пятьсот боевых вылетов! Это означало, что Смирнова сбросила на врага не менее ста тысяч килограммов
смертоносного груза. А так как ее вылеты почти всегда были эффективны, то нетрудно представить себе,
какой громадный урон она причинила врагу.
По поводу «юбилея» Смирновой был выпущен специальный «боевой листок». Отважная летчица
получила много поздравлений от своих подруг. Партийное бюро полка заслушало ее информацию в
связи с пятисотым вылетом и приняло следующее решение:
«1. Партбюро отмечает отличную боевую работу тов. Смирновой и считает, что и в дальнейшем тов.
Смирнова будет так же честно, мужественно и самоотверженно выполнять боевые задания.
2. Поручить члену ВКП(б) тов. Смирновой провести беседу с молодыми летчиками с целью передачи
боевого опыта.
3. Послать письмо Калининскому горкому ВЛКСМ и матери тов. Смирновой об ее отличной боевой
работе».
А вскоре «пятисотницами» стали Ирина Себрова, Евгения Руднева, Серафима Амосова и многие другие
ветераны полка.
6
С линии фронта доносился тяжелый, перекатывающийся гул артиллерийской канонады. Это наша
артиллерия расчищала дорогу наступающим войскам. Борьба за изгнание фашистов с Таманского
полуострова вступила в свой решающий этап.
И девушки, чувствуя это, сражались, не зная усталости. Их боевая работа достигла наивысшего
напряжения. В одну из сентябрьских ночей с аэродрома в Маевской было сделано девяносто восемь
боевых вылетов — самое большое число вылетов за ночь в полку с начала его боевых действий.
Летчицам приходилось нелегко. Частые налеты авиации противника не позволяли включать стартовые
огни, и экипажи поднимались и садились под мигание ручных фонариков. Однажды на аэродроме в
момент запуска мотора загорелся самолет, под плоскостями которого были подвешены бомбы. В кабине
лежало несколько ракет. Они мгновенно вспыхнули. [196] Штурман Ольга Голубева едва успела
выскочить. Пламенем были опалены ее ресницы, брови и волосы, выбившиеся из-под шлема.
Огонь, охвативший самолет, грозил другим машинам, стоявшим вблизи, также подготовленным к старту.
Невзирая на опасность, девушки смело бросились к самолетам и растащили их по всему полю. Только
ценой огромного физического напряжения самолеты были спасены.
В начале сентября полк перелетал на новое место базирования — в станицу Курчанскую. Еще недавно
здесь проходила главная линия обороны противника. Все подходы к станице, тропинки, дома, даже
деревья гитлеровцы заминировали, а здание станичной школы взорвали. Мины замедленного действия
были обнаружены в разных местах. Для аэродрома, вернее, площадки для самолетов пришлось наспех
разминировать часть огорода, и только на этом маленьком клочке земли нашими минерами было
обезврежено свыше трех тысяч мин!
Погода в то время не благоприятствовала летчицам: сильные ветры поднимали тучи пыли, песок
проникал в нос, рот, скрипел на зубах.
В станице Курчанской едва удалось найти уцелевшую хату. В ней оборудовали столовую. Для жилья не
оказалось ни одного подходящего помещения. Девушки устроились под плоскостями самолетов.
Некоторые ухитрились соорудить здесь нечто вроде комнат, стенами которых служили чехлы от
моторов. Ира Себрова и Наташа Меклин в такую «спальню» провели даже электрическое освещение,
использовав для этого переносную лампочку и аккумулятор своего самолета. Самолеты привязали к
деревянным кольям. При сильных порывах ветра такое крепление было ненадежно, и стоило немалых
усилий удерживать машины, чтобы их не оторвало от стопоров.
Наступление наших войск развивалось успешно. Прорвав оборону неприятеля, советские воины быстро
продвигались вперед. Тамань была освобождена.
Московское радио передало:
«Войска Северокавказского фронта ударами с суши и высадкой десанта с моря в результате
многодневных упорных боев завершили разгром таманской группировки противника и сегодня, 9
октября, полностью очистили от немецких захватчиков Таманский полуостров...
В ознаменование одержанной победы соединениями и частями, отличившимися в боях за освобождение
Таманского полуострова, присвоить наименование «Таманских», «Темрюкских», «Анапских»,
«Кубанских».
Среди соединений и частей, перечисленных в приказе, значился и гвардейский ночной
легкобомбардировочный полк над командованием гвардии майора Бершанской. Отныне он стал
называться «Гвардейский Таманский». [197]
Полк получил приветственные телеграммы от командования. Многих девушек, отличившихся в боях за
Тамань, наградили орденами и медалями.
Долго гремело «ура». Все поздравляли друг друга. Над аэродромом появились самолеты соседнего полка
майора Бочарова. Летчики с бреющего полета сбросили девушкам-таманцам цветы.
После митинга все дружной, веселой семьей уселись за столы. Но ветер не хотел считаться с праздником
— и обед, и виноград, и вино были засыпаны песком.
Наконец ветер так разбушевался, что все бросились из-за стола на аэродром, к самолетам.
— Он не зря расшумелся, — шутили потом девушки. — Ветер — бдительный товарищ! Он просто хотел
предостеречь нас от самоуспокоенности. [198]
Девушки-«невидимки»
1
В предрассветном тумане полк перелетал на новую базу — ближе к фронту. Миновали Варевиковский и
Ахтанизовский лиманы, поля с неубранной пожелтевшей кукурузой, обугленные развалины станиц и
снизились у самого берега Азовского моря.
Рыбацкое селение Пересыпь встретило девушек холодным ветром и унылыми криками чаек. Море
шумело, и волны подкатывались к обрыву, изрезанному полуразрушенными окопами.
Пересыпь вся была разрушена. Единственный кирпичный дом был занят под штаб полка. Летчики и
штурманы разместились в нескольких рыбачьих домиках из ракушечника. Эти домики, давно
оставшиеся без хозяев, были замусорены, но девушки в первый же нелетный день быстро навели на них
блеск. Особенно отличилась вторая эскадрилья: на одной из стен ее неприглядного общежития Руфа
Гашева нарисовала огромную панораму — самолет сбрасывает бомбы, попадает точно в цель, на земле
— взрыв. А Галя Беспалова и Тоня Розова, вооружившись малярной кистью, раздобытой неведомо где,
белилами и цементом так разукрасили свой домик, что боевой листок изобразил их в дружеской
карикатуре чемпионами мойки и уборки.
Для вооруженцев и техников построили просторные землянки, где они устроились даже с некоторым
уютом. Нарами им служили оставленные по обеим сторонам землянок уступы, укрепленные кольями. К
кольям прибили доски, покрыли их толстым слоем соломы. На этих постелях после трудовых ночей
девушки сладко спали.
...Начались регулярные полеты на Керченский полуостров. Отважные летчицы научились обнаруживать
ночью с самолета небольшой клочок земли, на который нужно было сбросить боеприпасы и продукты.
[199]
И могли ли догадаться фашистские стервятники, пролетая над маленьким рыбачим поселком, что в нем
расположен целый полк, а недалеко, на самом краю берега, стоят боевые самолеты...
Под аэродром отвели узкую полосу морского берета за линией высоковольтных проводов,
протянувшихся от косы Чушка до Темрюка. Провода служили своеобразной маскировкой.
Стояла туманная и дождливая пора поздней осени. День и ночь свистел холодный ветер. Зная, что ветры
достигают здесь огромной силы, инженер полка Озеркова приняла меры к надежному креплению
самолетов. Их привязывали цепями к стопорам, накрепко ввинченным в землю.
По всем приготовлениям было видно, что полку придется оставаться здесь продолжительное время.
Враг находился на крымской земле. Все сухопутные выходы из Крыма были уже наглухо закрыты для
гитлеровцев. С севера наши войска подошли вплотную к Перекопскому перешейку. Гитлеровцы могли
эвакуироваться из Крыма только морем — в Румынию. Они крепко зацепились за Керченский
полуостров и подготовились к отчаянному сопротивлению.
Весь пролив фашисты могли освещать мощными прожекторами, расположенными группами по всему
побережью. Десятки зенитных батарей охраняли воздух. Пролив простреливался береговой артиллерией,
по его волнам шныряли вражеские катера.
Летчицы усиленно тренировались, готовясь к выполнению новых задач — нанесению ударов с воздуха
по береговой обороинтельной линии противника, уничтожению его укреплений, командных пунктов,
линий связи на Керченском полуострове.
В один из трех тренировочных полетов погибли летчица Тося Володина и ее штурман Аня Бондарева.
Остатки их самолета нашли в плавнях. И снова — сдержанные рыдания подруг, маленький могильный
холмик и деревянный треугольный обелиск с Красной Звездой, осыпанный полевыми цветами... [200]
Одновременно с боевой подготовкой шла и политическая подготовка при активном участии всех
коммунистов и комсомольцев. Ежедневно в эскадрильях проводились политбеседы по текущим
вопросам внутренней и международной жизни, девушки усердно занимались в кружках, готовились к
докладам.
Осенью 1943 года в женский авиационный полк прибыла вооруженец Аня Волосюк. За ее плечами уже
был солидный боевой опыт. В апреле 1942 года она вступила добровольно в ряды действующей армии.
Через два месяца она успешно закончила школу младших авиаспециалистов и была направлена с
группой девушек на фронт в штурмовой авиационный полк.
Аня Волосюк быстро сдружилась с новыми однополчанами, освоила все особенности их работы.
Однажды пасмурным утром инженер полка Озеркова собрала техников и вооруженцев на очередное
политзанятие. Расселись на бревнах, лежавших возле землянки. Едва только Озеркова успела ознакомить
своих слушателей с положением на фронтах, как неожиданно подъехал автомобиль. Из него вышел
генерал Петров, командовавший в то время Отдельной Приморской армией, созданной после ликвидации
Северокавказского фронта. Девушки встали.
— Почему сидите так спокойно? — спросил командующий. — В районе Фонтановской высадился
танковый десант противника, танки направляются к вам. Объявите тревогу!
Летчицы поняли, что генерал хочет лично проверить боевую подготовку полка перед новым этапом
борьбы.
Дежурная по аэродрому Люба Ермакова быстро выполнила приказ Не привычное в дневное время
движение закипело на аэродроме. Нагруженные летной амуницией, бежали к машинам летчицы и
штурманы, на ходу надевая шлемы и застегивая гимнастерки. Через несколько минут загудели моторы, и
над морским берегом закружились самолеты, распугивая чаек.
Стремление девушек не осрамиться перед командующим, старым боевым генералом, героем обороны
Одессы и Севастополя, было понятно. Особенно [201] старались те, кто помнил первое посещение полка
генералом Петровым в станице Ивановской.
После отбоя и общего построения командующий выразил полное удовлетворение сноровкой и
быстротой сбора по тревоге. Он одобрительно отозвался о боевой подготовке личного состава.
Генерал пристально всматривался в стоявшие перед ним шеренги женщин-гвардейцев.
— А вот обмундирование совсем никуда не годится! — сказал он. — Разве так должны выглядеть
гвардейцы?
Действительно, крайняя пестрота одежды девушек производила неприятное впечатление. Шинели были
разных цветов — серые, синие, хаки; головные уборы самые разнообразные — пилотки, береты, шапкиушанки; сапоги — у кого черные, у кого красные, кирзовые и хромовые — больших размеров.
— Вот что, — сказал генерал, обращаясь к командиру полка, — немедленно снарядите две машины на
центральный склад и отберите лучшее обмундирование. — И, обращаясь к своему адъютанту, добавил:
— Отпустите дополнительно, вне нормы, одну машину с продуктами.
Потом генерал проверил стрельбу офицерского состава из личного оружия. Для этого он отобрал
пятнадцать человек — летчиц, штурманов, техников. К всеобщему удивлению, все попали в цель.
— Сколько вам лет? — спросил генерал одну из девушек.
— Двадцать восемь, товарищ генерал.
— А вам? — обратился он к другой.
— Двадцать восемь, товарищ генерал.
— Наверно и вам двадцать восемь? — усмехнувшись, неуверенно произнес генерал, посмотрев на
третью.
— Так точно, товарищ генерал.
— Неужели так испугались, что всем по двадцать восемь стало? — смеясь, спросил он Бершанскую.
— Им в самом деле по двадцать восемь, — ответила та. — Это наши старшие товарищи.
— Хорошо бы организовать на вашем аэродроме соревнования в стрельбе. Потренируйтесь и покажите
мужчинам, как надо стрелять!
Генерал направился на кухню и снял пробу с обеда. Через адъютанта распорядился проверить, хорошо
ли повара чистят котлы.
Командующий армией остался доволен боевой выучкой летчиц.
Поблагодарив полк за честную службу, генерал уехал. На этот раз девушки были вполне довольны
встречей с командующим.
Большое удовлетворение испытывала инженер по вооружению Надежда Александровна Стрелкова —
друг коллектива вооруженцев и техников. [202] Справедливо считая, что вооруженцы, из которых
каждая перетаскивала в боевые ночи не менее чем по три тонны бомб, заслуживают усиленного питания
и вообще большего внимания к их бытовым нуждам, она настойчиво добивалась замены
красноармейского пайка для них техническим пайком.
Экспедицию на трех грузовиках на центральный склад армии возглавила Стрелкова. Вооруженцы
торжествовали.
— Будьте уверены, — говорили они, — Надежда Александровна сумеет отобрать самое лучшее! Уж ктокто, а мы, вооруженцы, в обиде не останемся.
2
Нет, кажется, осенью и зимой на всем земном шаре более не благоприятного места для полетов, чем
Таманский полуостров. Особенно тяжелые условия на береговой полосе, где в течение долгих месяцев —
дожди, туманы, слякоть, буйные порывистые ветры.
У местных старожилов — своя метеорология. Они говорят: если ветер дует целый день без перерыва, он
будет дуть шесть дней подряд. Эти народные приметы в большинстве случаев оправдывались.
В таких условиях летчицы, бывало, сутками сидели у моря и... ждали погоды. Для них это была не
поговорка, а печальная действительность. Самолеты выруливали на старт, экипажи занимали места в
кабинах, а дождь хлестал как из ведра. Облачность низкая, видимости никакой, над проливом небо и
вода сливались в серую муть, только было слышно, как бились волны о морской берег.
Но чуть только появлялся, а порой лишь предугадывался малейший просвет в облаках, самолеты один за
другим поднимались в боевой полет. Медленно набирая высоту, они летели к морю.
Там, за узкой косой была линия фронта. Фактически линии, конечно, не было, она терялась в волнах
пролива, соединяющего Азовское и Черное моря, но от этого незримая граница между двумя лагерями
ощущалась с особой силой.
Первые полеты через пролив были непривычны и, по правде говоря, страшноваты. Слева — море, справа
— море, под маленьким сухопутным самолетом — вода, а впереди — силуэты крымских гор, лес
прожекторов, вспышки зениток. Там засел враг. Но потом стали привыкать. Летать нужно было даже в
непогоду — надо было прикрывать с воздуха десантные операции нашей приморской армии.
Наши десантные части подплывали ночью к крымскому берегу на катерах и танкерах. Вражеские
прожекторы ловили их в свои лучи, артиллерия открывала огонь. В этот момент летчицы направляли
самолеты [203] на прожекторы и батареи противника. Когда самолет появлялся над целью, прожекторы
выключались. Этим пользовались десантники, чтобы проскочить к берегу.
Иногда экипажам давали совсем простую задачу — летать над вражеским побережьем — и все. Но в
этой несложной операции был большой смысл: гул моторов заглушал шум винта катера,
подкрадывавшегося к берегу.
Первого ноября Женя Руднева записала в своем дневнике:
«Пересыпь. Здесь мы с 20 октября. Сегодняшняя ночь войдет в историю — начало высадки десанта на
Крымском полуострове. С вечера сделали по одному вылету. Потом — перерыв на 5 часов. В 2.15
нанесли первый удар.
Летала я опять с Люсей{8} на 513 и 313. Словили нас прожекторы удивительной яркости. Люся так
пикировала, что у меня дух захватывало, и я прерывающимся голосом командовала в трубку. Вообще
переговор у нас скверный, но на этот раз она отлично слышала. Зенитки били близко, но безуспешно».
Десант высадился в районе Эльтигена. Был захвачен клочок Крымской земли — маленькая площадка на
скалистом берегу Керченского пролива. Гитлеровцы прижали наш десант к берегу и прилагали все
усилия, чтобы сбросить его в море. Но десантники зарылись в землю и не только удерживались на своем
крохотном плацдарме, но постепенно расширили его вглубь.
Положение на «малой земле» было крайне трудным. Подвоз боеприпасов и продовольствия можно было
организовать Главным образом на самолетах. Гвардейский Таманский легкобомбардировочный полк
получил от командования армии задание — помочь десантникам, сбросить им на «малую землю» мешки
с продовольствием и боеприпасами.
Это была сложная задача. Бомбы подвешиваются к самолету бомбодержателями, а как прикреплять
мешки, чтобы их легко было сбросить? Вооруженцы с честью решили эту задачу. Они подвешивали
стокилограммовые мешки под плоскостями. В мешках были мины, патроны, картофель, сухари, пресная
вода. Теперь оставалось самое трудно — так точно сбрасывать груз, чтобы он не попадал в руки врага.
Единственным ориентиром на этом клочке земли служило здание школы, а задача летчицам ставилась
так: «Сбросить мешки с левой (то есть южной) стороны школы». С правой стороны был противник.
Подход к цели был крайне затруднен: с одной стороны — крупнокалиберные вражеские пулеметы и
прожекторы, с другой — огневая завеса с катеров.
Что оставалось делать девушкам? [204]
— Стать «невидимками», — шутил» они.
А пока «проблема невидимости» еще не была решена, они спокойно, искусно, из ночи в ночь обходили
опасные зоны, заходили с тыла, на небольшой высоте выключали моторы, снижались до ста — ста
пятидесяти метров и сбрасывали мешки прямо в цель. Наши стрелки сигнализировали им миганием
карманного фонарика или вспышкой зажженной спички. Иногда, запоздав с сигналом, пехотинцы
слышали сверху женские голоса: «Алло! Полундра, лови картошку!» или «Куда сбросить мины?»
Это были голоса Нади Поповой, Кати Пискаревой и Веры Тихомировой, снижавшихся ниже, чем все.
Плацдарм в районе Эльтигена, постепенно расширяясь, простирался вдоль побережья до двух, а в
глубину до семи километров. Были отбиты у противника населенные пункты Жуковка, Опасная, Маяк.
При высадке десанта с моря в районе этих пунктов несколько наших кораблей были повреждены в бою
и, потеряв управление, легли в дрейф. На розыски судов было направлено несколько самолетов,
управляемых наиболее опытными летчицами — Надеждой Поповой, Марией Смирновой, Мариной
Чечневой, Ниной Худяковой, Ольгой Санфировой, Верой Тихомировой. Стоял сплошной туман. Летели
низко над самыми гребнями волн. С самолетов пускали ракеты, но они быстро гасли. Розыски
продолжались несколько дней. Самолеты возвращались на свой аэродром в сплошном тумане, сильно
обледенев. Заблудившиеся суда в конце концов были обнаружены.
Двадцать третьего октября 1943 года совершила свой первый боевой вылет с летчицей Люсей Клопковой
штурман Антонина Павлова. В женский авиационный полк она приехала из Саратовского
электромеханического техникума и была назначена механиком по электрооборудованию в первую
эскадрилью.
Сначала все было ново и непонятно для Тони. Впервые дни она даже с опаской подходила к самолету.
Прошло некоторое время. Повседневно общаясь с летчицами, Тоня не [205] только освоилась со своими
обязанностями, но и твердо решила стать штурманом. С ней начала заниматься Галя Докутович. Позднее
в полку организовали штурманскую группу, в которую включили и Тоню. Все штурманы полка охотно
делились своим опытом со слушателями. Девушек не смущало отсутствие учебников и наглядных
пособий. Таня Сумарокова, которая вела курс «Бомбометание», умела так доходчиво рассказать,
пользуясь палочками, линейками и всевозможными дощечками, о том, как проектируется цель, как
бомбить с попутным или встречным ветром, что будущие штурманы понимали ее с полуслова.
«В свой первый боевой вылет, — вспоминает Антонина Павлова, — мы должны были подавить
бомбовым ударом опорный пункт противника в одном из поселков на Керченском полуострове. На цель
заходили с Азовского моря. Я прицелилась, и смертоносный груз полетел вниз. Тут же вокруг нас
возникло кольцо немецких прожекторов. Начался сильный обстрел. С трудом нам удалось вырваться изпод обстрела и возвратиться на аэродром. Здесь встретила нас командир полка Бершанская. Обняв нас,
она сказала: «Очень тревожилась за вас, долго прожекторы вас держали. Ну да ничего, теперь вы уже
стреляные птицы!»
Позднее, во время выполнения одного боевого задания, Тоне пришлось впервые вести самолет.
Случилось это так. Однажды ей пришлось лететь с Таней Макаровой. Когда они выполнили задание и
вышли из-под обстрела, самолет вдруг стал набирать высоту.
— Что ты делаешь? Зачем мы лезем вверх? — спросила она Макарову.
— Возьми управление, — ответила та. — У меня осколком перебиты ноги.
Тоня повела самолет. Машина в ее неопытных руках то взмывала вверх, то устремлялась штопором вниз.
Наконец самолет выровнял свой полет: это Таня снова взяла в свои руки управление.
Так начался боевой путь Тони Павловой...
Несмотря на тяжелые метеорологические условия, наши летчицы сражались непрерывно, неустанно. По
ночам они обстреливали вражеские дороги, ведущие к пунктам, захваченным нашим десантом, бомбили
позиции фашистов.
Темной ветреной ночью вылетели на Керчь Марина Чечнева и Женя Руднева. Нал проливом самолет был
быстро пойман прожекторами. Фашисты открыли зенитный огонь.
— Давай уходить к проливу — не на сушу, а в море, — быстро сказала Женя. — Пусть думают, что у нас
что-то случилось.
Чечнева резко спикировала, симулируя падение самолета, затем снова набрала высоту и на
приглушенном моторе пошла на цель. Женя бросила осветительные бомбы. Ясно виднелось скопление
танков противника. Женя сбросила бомбы. В этот момент самолет снова попал в лучи прожектора, и
опять началась зенитная стрельба. [206]
Ветер дул в сторону вражеской территории. Пошли навстречу ветру, поспешно снижаясь. Над проливом
летели на высоте сто метров. Прожекторы вели самолет до самого края, а потом упустили. Без всяких
происшествий экипаж приземлился на своем аэродроме.
Удачно летали на Керчь экипажи Тихомировой — Гламаздиной, Смирновой — Сумароковой,
Парфеновой — Пасько, Прасоловой — Рябовой, Себровой — Целовальникорой, Ароновой — Волосюк.
Они, как правило, шли на цели в прожекторах под сильным зенитным обстрелом. Приходилось
подниматься на высоту до тысячи пятьсот метров. Нередко противник держал самолеты в лучах
прожекторов до самой косы Чушка. Умело маневрируя, экипажи все же достигали цели, сбрасывали
бомбы и невредимыми возвращались на свою территорию.
Забавный эпизод произошел однажды с экипажем Ароновой — Гельман.
«Мы возвращались с боевого задания, — вспоминает Рая Аронова. — Ночь была лунная, тихая. Цель и
этот раз была на значительном расстоянии от линии фронта. Вдруг я заметила, что справа от нас идут —
и довольно близко — еще два самолета, но с большей скоростью, чем мы. Я почему-то решила, что это
наши, и сказала об этом Полине.
А самолеты явно обгоняли нас. Я прибавила газу, чтобы не отстать и не упустить их из виду.
Неожиданно самолеты отвернулись, а внизу раздались взрывы бомб.
— Полина, — крикнула я своему штурману, — видишь, они бомбят нашу высоту сто шестьдесят четыре!
Значит, это не наши, а фрицы. А мы-то к ним пристраивались!..
— Жаль, — ответила Полина, — что раньше этого не поняли. А то можно было бы хоть из ракетницы по
ним стрельнуть. Вот бы испугались!
Когда мы по возвращении рассказали об этом подругам, они много смеялись и долго потом вспоминали,
как мы с фашистами «строем шли».
3
Двадцать шестую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции полк отпраздновал в
обстановке непрерывных тяжелых ночных боев.
Тем с большей радостью восприняли девушки славные итоги истекшего года, подведенные в докладе на
полковом собрании.
Это был год коренного перелома в ходе войны. В итоге наступательных операций наши войска
освободили почти две трети советской земли, захваченной врагом. Гитлеровцы были отброшены в
центре на пятьсот километров, а на юге почти на тысячу триста километров — от Владикавказа до
Херсона.
«Ведь это и наш путь! — с гордостью думали летчицы. — Мы прошли [207] вместе с войсками
Северокавказского фронта от Владикавказа до берегов Черного и Азовского морей».
Враг рассчитывал взять курс на затяжную войну, стал строить оборонительные рубежи и «валы»,
объявив во всеуслышание о неприступности своих новых позиций. Но Советская Армия и здесь
опрокинула расчеты фашистов, прорвала их рубежи и «валы» и, продолжая успешно наступать, не
давала им сроков для затяжки войны.
Гитлеровская Германия и ее вассалы двигались навстречу своей неотвратимой катастрофе. Война
вступила в ту стадию, когда дело шло о полном изгнании оккупантов с советской земли и ликвидации
фашистского «нового порядка» в Европе. Все шире, все упорнее, развертывалась борьба за полное
очищение от врага Украины и Белоруссии, Ленинградской и Калининской областей, за освобождение изпод фашистского ига Крыма, Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии, Карело-Финской Республики.
«Освободить Крым! — вот задача, которая сейчас непосредственно стоит перед нами», — говорил
докладчик, и девушки в едином порыве ответили ему дружными аплодисментами.
Вечером собрались в празднично убранной столовой летного состава. На праздник приехал генералполковник И. Е. Петров.
В столовой было тесно, обедали по эскадрильям. Пока одни занимали столы, другие на улице пели и
плясали.
В этот день многие девушки были награждены орденами и медалями, повышены в званиях. Очень
порадовали всех подарки — посылки, полученные из глубокого тыла: подворотнички, платочки, бумага
и конверты, пряники, табак, махорка. Конечно и табак, и махорка, а тем более четвертинки водки,
оказавшиеся в некоторых посылках, были девушкам совсем ни к чему, но они видели в этом любовь и
заботу народа о своих воинах, о них, девушках-авиаторах, и поэтому так бережно принимали из рук
командира сверточки из тыла. Во все посылки были вложены трогательные записочки с пожеланиями
бойцам от тружеников тыла успехов в боевой работе и скорейшей победы над врагом.
Праздник кончился, наступила очередная боевая ночь. Октябрьскую годовщину решено было
ознаменовать большим числом вылетов. Вечерний чай и ужин привезли на старт в термосах. Закусывали
тут же на ходу, в промежутках между полетами.
За шумом своих моторов не заметили, как со стороны моря вынырнул фашистский самолет «ФоккеВульф», развернулся над аэродромам и застрочил из пулемета. За ним — другой. В бой вступила
зенитная батарея, охранявшая аэродром. Один «Фокке-Вульф» был сбит и угодил в пролив. На
аэродроме же обошлось без жертв, и самолеты почти не пострадали.
— Среди нас есть кто-то счастливый, — говорила Алла Казанцева. — Не везет фашистам на наших
аэродромах! [208]
4
По мере расширения плацдарма на Керченском полуострове удары нашей авиации переносились в глубь
Крыма. Все коммуникации противника западнее Керчи, линии железной дороги Керчь — Владиславовка,
укрепленные пункты Катерлез, Тархан, Кезы, Багерово, Булганак, где были сосредоточены крупные
склады горючего и боеприпасов противника, каждую ночь подвергались бомбардировке с воздуха.
В сложной, часто меняющейся обстановке летчицы и штурманы действовали смело, настойчиво,
инициативно и наносили противнику чувствительный урон. Бомбы попадали в цель и небо озарялось
пламенем пожаров, в воздух взлетали склады боеприпасов, горючего. Бомбы обрушивались на
автоколонны, на скопления танков, на железнодорожные составы врага.
Однажды экипажу Жигуленкео — А. Поповой дали задание обнаружить аэродром противника и
насколько возможно дезорганизовать его действия. Девушки подлетели к указанному району. Враг
ничем не выдавал себя. На земле было темно и тихо. Но Женя Жигуленко, отличный штурман, ставшая
хорошим летчиком, еще издали, подлетая сюда, увидела, как во мгле робко мигают отдельные огоньки.
Наметанным глазом она тотчас определила очертания летного поля.
Между тем враг, слышавший, конечно, шум мотора «По-2», притаился, рассчитывая, что удастся
обмануть советских летчиков. Огоньки погасли. Все слилось в один непроницаемый покров. Но Женя
уже знала, где аэродром. Самолет был над целью, и бомбы метнулись наземь. Тотчас загремели взрывы,
вспыхнуло пламя. Бомбы попали в хранилище фашистских бомб, а там уже огонь подхватил горючее.
Одновременно со всех сторон засветили прожекторы. Самолет попал в сетку прожекторных лучей, и по
нему стали стрелять все зенитные орудия и пулеметы, какие только были здесь у фашистов.
Женя непрерывно маневрировала маленьким «По-2»: в сторону и тотчас вверх, потом в другую сторону
и сейчас же вниз и все ближе, ближе к морю. И тут, над проливом, вражеские прожекторы упустили
самолет. [209]
После двенадцатиминутного полета в сплошном огне экипаж благополучно вернулся на свой аэродром.
Девушки, прилетевшие раньше, бросились обнимать Женю Жигуленко и Сашу Попову.
— Мы все видели, — взволнованно говорили они. — Мы думали, что вас сбили!
Серьезному испытанию подверглась в те дни молодой штурман Оля Голубева. Ее самолет также попал в
сетку прожекторных лучей. Вокруг захлопали разрывы зенитных снарядов. Но Оля, ни на секунду не
потеряв самообладания, быстро, точно сообщала летчице курс, предупреждала, где рвутся снаряды, с
какой стороны ближе лучи прожекторов.
Временами взрывная волна подбрасывала машину вверх и кидала в сторону. Огненные трассы зенитных
пуль проносились совсем рядом. Но экипаж вел самолет к цели и, сумев выскользнуть из сетки
прожекторных лучей, сбросил бомбы прямо на склад боеприпасов врага.
На аэродроме техник Аня Павлова, осматривая самолет, обнаружила в нем восемь пробоин. Как и всегда,
машина была быстро отремонтирована и снова готова к бою.
Молодой механик Саша Османцева, прибывшая в полк, когда он стоял у Азовского моря, с трепетом
ждала первого боевого испытания. И вот оно наступило. Самолет, снаряженный ее руками, улетел в бой.
— С каким волнением ждала я возвращения своей машины, — вспоминает Османцева. — Два часа
показались мне вечностью. И вдруг я вижу, что моя машина идет на посадку. Я готова была кричать
«ура». Но" радость моя быстро прошла, когда я осмотрела самолет: сколько в нем было пробоин от пуль,
от осколков! У меня прямо дух занялся: разве хватит сил, думаю, быстро провернуть такое дело? Да тут
работы на неделю. А воевать как? Но только я приуныла, как подбежали ко мне другие механики и
помогли мне отремонтировать самолет за два часа. И опять моя машина полетела бить врага!
Так дружно и умело работали и воевали в полку все. [210]
5
С конца ноября погода еще более ухудшилась. Беспрерывные снегопады, дожди, туманы, низкая
облачность исключали возможность регулярных полетов. Наступило вынужденное затишье, в боевой
деятельности полка, длившееся около двух месяцев.
Этот период партийная и комсомольская организации широко использовали для разносторонней
политической учебы.
После строевых занятий, после проверки материальной части девушки с увлечением готовились к
докладам, собирались на теоретические конференции, на заседания философского кружка.
Если бывшие студентки многому научились у своих командиров-летчиц и сами сумели стать хорошими
летчицами, то и летчицы многому могли научиться у бывших студенток. В том и была внутренняя сила
полка, что в нем под руководством парторганизации все учились друг у друга, и это способствовало
общему совершенствованию и в военной, и в политической, и в культурной областях знаний.
Прекрасный пример в этом отношении подавала Евдокия Давыдовна Бершанская. Как настоящий
коммунист, она умела не только учить своих подчиненных, но и учиться у них. Летчицы и штурманы с
восхищением наблюдали, как упорно и настойчиво их командир работает над повышением своего
идейно-политического уровня, над обогащением знаний.
В бурном водовороте войны девушки особенно глубоко ощутили величие и силу марксистсколенинского учения, озаряющего пути всего общественного развития. Стремясь как можно лучше
овладеть этим могучим идейным оружием Коммунистической партии, они с увлечением просиживали
часами над трудами классиков марксизма, готовясь к теоретическим конференциям. Эти конференции
воспринимались в полку как большое общественное событие. На них собирались все свободные от
службы.
Первая теоретическая конференция была посвящена теме «О войнах справедливых и несправедливых».
Аня Еленина говорила об основах марксистско-ленинского учения о войне, Таня Сумарокова — о
наполеоновских войнах, Ася Шарова — о русско-японской войне 1905 года, Саша Попова — о первой
мировой войне, Саша Акимова — о борьбе русского народа против иноземных поработителей в
прошлом, Надя Попова — о гражданской войне и разгроме интервентов, Женя Руднева — о Великой
Отечественной войне против фашистских захватчиков. Каждое из этих выступлений, по сути дела, было
докладом, ярким и содержательным. И все они с новой силой напоминали девушкам, какая великая
освободительная миссия выпала на долю советского народа в битвах второй мировой войны, как высоко
и почетно звание советского воина, защитника социалистической Отчизны. [211]
А затем прошли теоретические конференции о моральном облике молодого коммуниста на фронте, о
жизни и деятельности выдающихся русских полководцев Александра Невского, Суворова, Кутузова. С
докладами выступали почти все летчики, штурманы, работники штаба, техники и вооруженцы —
ветераны полка.
Девушки живо и остро обсуждали доклады о мужестве я героизме советских людей, о патриотизме, о
ненависти к врагу, об участии женщин в войне.
— До сих пор еще мы слышим, что, мол, не все профессии для женщин доступны, в частности военная
профессия. Это неверно, — говорила Саша Акимова на одном из собраний. — Само существование
нашего полка служит наглядным опровержением этому. Приведу пример из нашей практики. Нам,
военным летчикам и штурманам, надо уметь прыгать с парашютом. Некоторые говорили, что-де
женщины будут бояться прыгать. Тогда мы в нашей эскадрильи решили прыгнуть первыми. День был
ветреный, прыгать очень не хотелось, но мы прыгали. Раз, другой — научились. Одна девушка не
решалась прыгнуть. Это нас очень огорчило. Сделали круг — не прыгает, пошли на второй. Мы
крикнули: «Люба, прыгай!» — и она прыгнула. Мы сделали первые прыжки, а за нами уже и остальные
девушки...
Заместитель командира полка по политчасти Е. Я. Рачкевич сделала доклад «О моральном облике
советского офицера». Этот доклад имел тем большее воспитательное значение, что был связан с
конкретным случаем нарушения дисциплины одной из девушек. Встретив суровое осуждение со стороны
подруг, всего коллектива, она перед всем полком признала свою вину.
По докладу Рачкевич выступило много девушек. Особенно запомнилось выступление Жени Рудневой.
— Я очень высоко ставлю звание командира Советской Армии, звание советского офицера, — говорила
она. — Командиру Советской Армии, армии, выполняющей в настоящее время историческую
освободительную миссию, присущи лучшие черты советского человека. Это должен быть человек новой,
социалистической культуры, он всегда готов беззаветно отстаивать дело Коммунистической партии,
великие идеи коммунизма. Даже если я после войны «е буду военной, школа офицерского коллектива
даст мне очень многое для всей жизни. Только нужно уметь взять от этой школы все возможное и даже в
мелочах помнить о достоинстве офицера.
Командиры эскадрилий, парторги и комсорги уделяли много внимания работе с молодыми членами
партии, с комсомолками. Проводились беседы по истории партии, истории СССР, о советском
патриотизме. Особенно подробно останавливались на исторических эпизодах, отражавших мужество и
патриотизм народов Советской страны. [212]
А в философском кружке беседовали о диалектике, об отношении наших революционных демократов
Белинского, Чернышевского, Добролюбова к гегельянству, о работах В. И. Ленина по философии.
Теоретические занятия шли параллельно с боевой подготовкой.
6
И, как всегда в жизни, события общественного значения, волнующие весь коллектив, переплетались с
событиями личной важности, оставляющими порой глубокий след в сердцах.
Да и что говорить — ведь подавляющему большинству закаленных, испытанных в боях летчиц,
штурманов и авиатехников полка едва перевалило за двадцать лет.
Женя Руднева улетела в Москву.
Через две недели Женя вернулась в полк более жизнерадостная, чем всегда. «Она словно светилась
изнутри», — вспоминают ее друзья. Встреча с родными и друзьями, сама столица, которую она покинула
в тяжелые дни и которая теперь жила полнокровной жизнью, — все это произвело на нее неизгладимое
впечатление.
Но была у Жени еще одна большая радость. Через день после своего возвращения из Москвы она вдруг
объявила Евдокии Яковлевне Рачкевич немного смущенно: «Ваша непослушная дочь влюбилась...».
Случилось это неожиданно и просто. Самолет, на котором Женя направлялась в Москву, сделал
вынужденную посадку на аэродроме под Орлом: летчику внушало серьезные опасения поведение
мотора. Когда приземлились, их окружили все, кто только был на летном поле. И тут к Жене обратился с
вопросом о том, что случилось, лейтенант-танкист.
Механики долго, почти полдня, ремонтировали мотор самолета, и так уже получилось, что все это время
с нею был танкист. Они почему-то сразу стали понимать друг друга с полуслова, им было интересно,
весело вместе, и, когда выяснилось, что Женя улетает раньше, юноша попросил ее московский адрес.
Танкист прилетел в Москву днем и к вечеру уже был у родных Жени. Ее не оказалось дома: она
выступала в университете, рассказывая студентам, как девушки защищают Родину. На следующий день
он пришел снова с билетами в театр, и все остальные дни Жениного отпуска они проводили вместе — то
в театре или в концертном зале, то у Жени дома, то бродили по улицам.
Танковый полк действовал примерно на одном направлении с полком Бершанской, и обратно на фронт
они могли ехать вместе. Но для этого Жене нужно было подождать несколько дней, пока танкист не
закончит [213] свои служебные дела в Москве. Женя, однако, не захотела опоздать из отпуска, выдумав
какое-нибудь благовидное оправдание, или просить об его продлении, и уехала одна.
С тех пор они не встречались, а то, что не договорили, будучи вместе, стало ясным для них из писем: они
решили никогда больше не расставаться после окончания войны.
И Женя, думая о будущем, писала тогда в своем фронтовом дневнике:
«...Если, расставаясь, встречи ищешь вновь,
Значит, ты пришла, моя любовь!..
Ты пришла!.. Готова ли я тебя встретить? Мне двадцать три года, уже много. А с каждым днем
оказывается, что в жизни еще много, очень много неизведанных сторон. Мне нужен целый человек, но
чтобы о« был «самый мой». Тогда и мир будет наш».
Теперь Женя не просто мечтала о счастье грядущих, мирных дней, — она знала, видела, каково будет это
счастье, и во имя его еще отважнее, настойчивее, решительнее билась с фашистами.
«...В который раз перечитала «Как закалялась сталь». Самое дорогое у человека — это жизнь, — писала
Женя в своем дневнике. — Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно
больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы,
умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за
освобождение человечества.
Раньше и не думала о конце этих слов: «И надо спешить жить! Жить — в самом высоком, в самом святом
смысле этого слова!..»
Друзья не переставали удивляться ее неисчерпаемой энергии, ее отваге. Не обязанная участвовать в
боевых полетах, она упорно рвалась к ним, выискивая всякие поводы для того, чтобы побольше летать,
самой бить врага.
— Пользуясь своим положением штурмана полка, — рассказывает Лора Розанова, — Женя часто
устраивала проверки штурманских знаний летного состава. Она, бывало, подходит к прилетающему
самолету, проверяет у экипажа карту маршрута, обстановку над целью, а затем с напускной скромностью
говорит: «А ну-ка, давайте слетаем с вами». Это означало, что штурман должен уступить ей место в
кабине, и она летит «проверять» летчика. После своего возвращения из Москвы, в один из летных
вечеров, она решила тем же путем «проверить» меня. Цель была у молочной фермы под Керчью, где
заметили большое скопление фашистских танков. Над целью пришлось ходить минут десять, выжидая
просвета в облаках. Но как обрадовалась Женя, когда, наконец, открылась «форточка»! Она хорошо
нацелилась и сбросила бомбы в самую гущу скопления танков. Вспыхнул большой пожар. Женя потом
говорила мне, что она чуть не подпрыгнула от радости... [214]
А после тяжелых боевых ночей — короткий отдых и снова за работу — партийную, комсомольскую,
педагогическую.
— Молодые «штурманята», как у нас называли новое пополнение штурманского состава, — вспоминает
Аня Волосюк, — восторженно относились к своему преподавателю Рудневой — так хорошо она им
объясняла все, рассказывала, так заботливо растила их.
И как бы ни трудно ей приходилось, никто не слышал от нее и намека на жалобу, никто не видел в ее
поведении и тени усталости. Если она и сетовала на что-нибудь, то только на то, что некогда читать в
жаркие, боевые дни, что забывается кое-что из университетских наук, что «этак можно и совсем
одичать...». Но тут же улыбалась:
— Зато когда после войны начнем штурмовать науку — небу станет жарко!.. [215]
Цель — Крым
1
Люся Клопкова, молодая летчица, вступившая в ряды полка на Тамани, и ее боевые подруги жили в
поселке Пересыпь в небольшом домике одной рыбачки. Муж ее погиб на фронте, а дочери работали в
местном рыболовецком колхозе, восстановленном после изгнания фашистов. Еще до рассвета она
провожала своих дочерей, отправлявшихся на рыбную ловлю в море, а немного погодя, когда занималась
заря, встречала своих новых дочерей-летчиц, возвращавшихся с боевой работы, и сердечно, с ласковой
материнской ворчливостью закармливала их жареной рыбой. И каждый раз, глядя на девушек,
побледневших, усталых, причитала:
— Когда ж этому конец-то будет? Дома-то небось как по вас тоскуют!
А девушки отвечали:
— Скоро, скоро. Вот придет весна — и пулей полетит фашист из Крыма!
Но зиме, казалось, конца не было: чуть повеет теплом — и вдруг опять подует холодный ветер и леденит
все кругом.
Особенно трудно было работать зимой техникам. Летали обычно с захода солнца до рассвета: в четыре
часа дня выруливали машины со стоянки и ровно в девять утра заруливали обратно. Оставалось семь
часов на то, чтобы осмотреть машины, отмыть с самолетов грязь, подготовить их к «очным полетам.
Времени для сна было очень мало. Систематическое недосыпание плохо сказывалось на здоровье. Тогда
было организовано бригадное обслуживание самолетов. Пока одна бригада работала, другая отдыхала.
Летчикам и штурманам было легче. После полетов они забирались в свои хаты, ходили друг к другу в
гости, а в нелетные дни даже устраивали товарищеские вечеринки, чаще всего посвященные чьему-либо
дню рождения. [216] Виновница торжества получала много поздравлений и в стихах и в прозе. Заранее
припасались подарки, — кто что мог. Иногда даже умудрялись печь пироги, хотя с дровами было очень
плохо.
Но зима и им опостылела сверх меры: воевали в полсилы!
Вот почему так загорелись глаза Люси Клопковой и ее подруг, когда их хозяйка, по обыкновению
усаживая «доченек» за стол ранним утром, торжественно объявила однажды:
— А зиме-то пришел конец. Видите, небо какое сегодня? Весной дышит...
С приходом весны советские войска в соответствии с планом командования усилили свой натиск на
врага на этом фронте.
А вскоре началось решительное наступление на Керчь.
В апрельские дни гул авиационных моторов не затихал над Керченским проливом.
Днем через пролив и обратно на большой высоте проносились наши тяжелые бомбардировщики и
истребители, а с наступлением сумерек и до рассвета работала ночная бомбардировочная авиация. Снова
настало время «ночей-максимум».
Полк наносил удары по укрепленным пунктам противника к западу и юго-западу от Керчи. Помимо
бомб, экипажи сбрасывали десятки тысяч листовок, убеждая фашистов прекратить сопротивление,
ставшее бессмысленным.
В одну из апрельских ночей к Люсе Клопковой, только что вернувшейся из полета, подошла Женя
Руднева.
— Давай полетим на Керчь, — сказала она. — Там сегодня лес прожекторов, сильный зенитный огонь, и
все наши экипажи работают по запасным целям, а мы с тобой ударим в лоб — хочешь?
— А что скажет майор? — нерешительно спросила Люся, имея в виду Бершанскую.
— Все будет в порядке, — ответила Женя. — Я как-никак штурман полка!
Люся обрадовалась:
— Раз так — летим!
«Над Керчью, действительно, небу было жарко, — вспоминает Люся. — Ныряя между лучами
прожекторов, мы подошли к цели. Женя сбросила бомбы.
Я удивилась, почему она молчит, не подает команды. Оглянулась — и мне стало страшно: Женя,
наполовину высунувшись из кабины, смотрела вниз, что наделали наши бомбы...
Тут нас стали искать фашистские прожекторы, но искали они значительно выше, а я, перекладывая
самолет с одного крена в другой, ныряла, как в гигантском лесу, между слепящими столбами света.
Когда нас стали обстреливать зенитки, действующие синхронно с прожекторами, [217] я увеличила
скорость и, отворачивая от трассы обстрела, значительно потеряла высоту.
Женя спокойно сказала мне:
— А высоту особенно-то терять нельзя!
Тут-то я только заметила, что действительно высота маловата.
Пошли вверх — и к морю».
В ту же апрельскую ночь Лариса Розанова с штурманом Лелей Радчиковой вылетела на цель «Голубая
балка». Сбросив бомбы на большое скопление гитлеровцев, самолет отошел от цели, но в этот миг
зенитный снаряд попал в мотор. Он замер, замолк... Надо садиться на освобожденной территории —
через пролив не дотянуть.
Розанова приказала штурману дать сигнал ракетой «Я свой», чтобы включили старт. Но старта не дали, а
самолет быстро снижался и вот уже покатился по земле вдоль окраины какой-то деревни, метрах в
десяти-пятнадцати от домов.
Кончился пробег, самолет остановился.
— Леля, где мы — у себя или у немцев?
— По всем данным, у себя, — отвечает Леля.
На всякий случай летчицы взяли планшеты, вывернули компас, выскочили из самолета и отбежали от
него метров на пятьдесят. Тут они услышали русскую речь, увидели бегущих навстречу бойцов. Экипаж
попал в расположение нашего инженерного батальона. На командном пункте батальона видели ракеты и
поняли, что нужна помощь.
Летчицы оставили у самолета двух часовых и пошли на командный пункт батальона. Доложили
командиру о случившемся. Последовало распоряжение: самолет бросить, а экипаж немедленно
переправить на Таманский берег.
Лора Розанова очень любила свой самолет. Она считала его самым легким и быстрым из всех самолетов
эскадрильи. Ей жаль было его бросать, тем более, что ремонт требовался небольшой.
Розанова решила спасти самолет. Она рассудила, что командир, отдавая приказ, прежде всего имел в
виду вывести экипаж из опасной зоны. Поэтому она отправила Радчикову в часть, а сама осталась у
машины.
Ремонтировать самолет можно было только ночью. Днем площадка, на которой он стоял,
простреливалась с позиции противника. Аварийная команда из четырех пехотинцев за две ночи
отремонтировала самолет, и Розанова вернулась в Пересыпь на своей машине.
В начале 1944 года, в один из дней относительного затишья, к Ане Волосюк подошла инженер полка
Стрелкова.
— Не хочешь ли ты учиться на штурмана? — спросила она.
— Я давно мечтаю об этом, но ведь не всегда мечты сбываются.
— Мы собираемся организовать своими силами подготовку штурманов из вооруженцев и техников.
Заниматься с тобой, Зиной Петровой и Тоней [218] Розовой будут наши опытные штурманы, в том числе
штурман полка Руднева. Так ты согласна?
— Я очень рада этому, — скромно ответила Волосюк.
В июле этого года Аня Волосток стала совершать свои первые боевые вылеты уже в качестве штурмана.
В это же время была организована еще одна группа обучающихся на штурманов. В нее вошли техники и
вооруженцы Нина Худякова, Оля Яковлева, Шура Попова, Паша Петкилева и Нина Бузина.
Паша Петкилева перед началом войны успела закончить только первый курс Саратовского авиационного
техникума. Это дало ей возможность поступить на завод авиационных моторов, откуда ее призвали в
действующую армию.
В воинской части Паша обучалась специальности вооруженна и вскоре была направлена в полк
Бершанской.
2
Весна уже вступила в свои права. Таманский берег заливало яркое солнце. Погода благоприятствовала
полетам. Радиус действий нашей авиации значительно расширился.
Вместе с другими авиационными частями полк наносил удары по железнодорожной линии Керчь —
Владиславовка. Несмотря на сильный заградительный огонь, полеты были удачными.
«Однажды ночью, — рассказывает Наталья Меклин, — я получила от командира полка задание вылететь
в район станции Багерово, к западу от Керчи, куда немцы усиленно подвозили подкрепления.
Невысокая облачность и светлая ночь позволили противнику без труда нащупать наш маленький
самолет, выделявшийся на фоне светлых облаков, как на экране. В этих условиях каждый экипаж по
своему усмотрению выбирал себе путь и способ, как добраться до цели.
Я летала со своим штурманом Ниной Реуцкой. Испытав в первом вылете, как тяжело пробираться к цели
напрямик, мы решили лететь в обход с севера. Пролетев некоторое время вдоль берега, мы свернули на
юг [219] прямо на цель, и этим сократили расстояние и время пребывания над территорией противника.
Оставалось только обмануть вражеские прожекторы и зенитки, защищавшие станцию Багерово. Но это
было трудно, так как высота облачности была лишь метров пятьсот, а зенитки стояли на высотах вокруг
станции. Я вела самолет в облаках, изредка выходя из них, чтобы штурман мог уточнить курс.
Так мы дошли до цели. Здесь нас стали искать прожекторы. Наугад застрочил зенитный пулемет. Под
нами была железнодорожная станция. На путях стояли немецкие эшелоны. Сбросили осветительную
бомбу — все стало видно как днем. В этот момент нас схватили четыре прожектора. Нина сбросила
бомбы на эшелон. Сильные взрывы внизу слились с грохотом зениток.
Я резко повернула самолет на север, к морю. Прожекторы держали нас крепко. Кругом рвались снаряды.
Маневрировать было очень трудно — высота ниже четырехсот метров. Пахло гарью, порохом разрывов,
при каждом взрыве самолет встряхивало.
Нина моя умолкла, — говорить бесполезно. Все мысли, вся воля напряжены и собраны в одно — выйти
как можно быстрее, быстрее. Зенитки остались позади, а прожекторы все еще держали нас, видно, ждали,
что самолет упадет в море. Над морем у меня высота сто метров. Наконец вышли.
— Ну как, Ниночка?
— Ничего! Смотри, здорово горит, — она показала в сторону нашей цели.
Здесь мы заметили, что левая плоскость просвечивает насквозь, перебит лонжерон, в гаргроте дыра.
Прилетели домой, доложили, пересели на запасную машину и снова полетели на Багерово».
В эти дни вражеская авиация довольно часто подвергала ожесточенным бомбардировкам аэродром
женского полка.
Однажды во время бомбежки загорелся на аэродроме самолет с подвешенными бомбами.
Несмотря на смертельную опасность, вооруженцы Зина Вишнева и Маша Федотова подползли к этому
самолету и осторожно оттащили в сторону бомбы. Остальные самолеты, находящиеся поблизости, были
спасены от неминуемого разрушения.
В такой трудной обстановке действовали и все остальные экипажи. Это были очень сложные и
рискованные боевые вылеты. Летчицы и штурманы показали в них свое возросшее мастерство, свою
выдержку и бесстрашие.
Но на войне не всегда удается уйти от опасности. И суровая действительность скоро напомнила о себе.
Ночь на 9 апреля была особенно напряженной. Полк непрерывно бомбардировал [220] вражеские
позиции. По неосвещенному аэродрому нетерпеливо расхаживали техники и вооруженцы, поджидая
свои машины, чтобы тотчас, не теряя ни минуты, снарядить их в новый рейс.
Женя Руднева, как всегда, инструктировала перед вылетом все экипажи, подольше останавливаясь у
самолетов молодых летчиц, недавно допущенных к боевым операциям. Среди «их было немало ее
учеников.
— Волнуются, — сказала она Бершанской. — По себе знаю, как трудны эти первые полеты, какой это
большой экзамен для каждого новичка! Она успокаивала молодежь и теплым словом, и шуткой, и
вдумчивым советом.
Около полуночи Женя решила сама пойти в бой, на этот раз с молодой летчицей Прокофьевой. Они
направились в район станции Булганак, хорошо знакомой Жене по предыдущим полетам.
В эти минуты заградительный огонь врага достиг наибольшей силы. Самолет Прокофьевой — Рудневой
попал в сетку прожекторных лучей, и весь огненный шквал обрушился на «его. Девушки, вылетевшие
вслед за ним, видели, как он загорелся в воздухе, как стал падать, объятый пламенем. За мгновение до
его удара о землю из самолета вылетели ракеты. Рвались ли они сами от сильного жара или это стреляла
Женя, прощаясь с подругами, — никогда и никто уже не узнает.
Руднева и Прокофьева погибли на глазах у друзей. И все же их боевые товарищи долго не хотели верить
этому. Они точно наяву видели Женю — ее светловолосую головку, большие вдумчивые глаза, мягкую
улыбку. Им все еще слышался ее спокойный, проникновенный голос, то чудесно рассказывавший сказки
Горького, то читавший баллады Жуковского, или просто согревавший душу горячим, безыскусным
разговором.
Девушкам вспоминались те дни, когда Женю назначили штурманом полка. Кое-кто опасался, что она не
справится с этой работой: слишком мягок характер, да и нет командирских навыков. Тревожились, что
она не сумеет быть достаточно требовательной к подчиненным. Все эти опасения не оправдались. Женя
оказалась превосходным руководителем, она умела твердо поддерживать дисциплину и прежде всего тем
уважением, которое внушала к себе окружающим.
Женя не стремилась стать штурманом полка. Ей не хотелось расставаться со своим любимым летчиком
Диной Никулиной. Она боялась, что ее засосет административная работа, отчетность, канцелярщина. Но
она сумела одолеть и эти трудности.
Ее последний, роковой вылет был шестьсот сорок пятым. Незадолго до него она, шутя, говорила, что
война кончится тогда, когда она сделает семьсот боевых вылетов...
Полк тяжело переживал свою утрату. Все поклялись отомстить за безвременную гибель Жени Рудневой.
[221]
3
Женя не дожила двух дней до прорыва фронта врага на Керченском полуострове. 11 апреля войска
Отдельной Приморской армии прорвали сильно укрепленную оборонительную полосу противника в
районе Керчи и двинулись на запад — на соединение с войсками 4-го Украинского фронта.
В ночь на 11 апреля Гвардейский Таманский полк произвел сто девяносто четыре вылета. Все экипажи в
общей сложности провели за эту ночь в воздухе свыше двухсот шестнадцати часов и сбросили на
противника около двадцати пяти тысяч килограммов бомб. Кроме того, было разбросано девятьсот
листовок на немецком и румынском языках.
Утро после прорыва Керченской оборонительной линии застало техников и вооруженцев на аэродроме за
обычной работой — осмотром и приведением в порядок самолетов после напряженной боевой ночи.
Из штаба прибежала техник Галя Корсун.
— Получен приказ: всему полку перелететь на крымскую землю!
Девушки бросились к землянкам, наскоро собрали вещи. Каждая летчица в этот день сделала по
нескольку полетав через пролив и перевезла тех, кто в первую очередь нужен был для возобновления
боевой деятельности в Крыму. Перевозили также бензин в бачках и бомбы.
Поднялись в воздух. Пошли бреющим полетом. Под крыльями в последний раз проплыла таманская
земля. Вот и коса Чушка. Теперь она безлюдна, волны Черного и Азовского морей спокойно плещутся у
ее берегов. Позади остались Жуковка, Маяк, Опасная.
Первая посадка — Чурбаш. Чистое поле. Холодно и сыро. Деревня вся выжжена. Отсюда до линия
фронта уже далеко. К вечеру перелетели в Карагез. Здесь заночевали под плоскостями самолетов.
Вылетевшие утром в разведку экипажи Поповой, Смирновой и Чечневой сообщили, что бои идут в
районе Бахчисарая, что фашисты отступают по всем дорогам Крыма и стягиваются к Севастополю.
Девушкам не терпелось нанести удар по отступающим вражеским колоннам, не дать гитлеровцам
возможности безнаказанно уйти. Правда и без легких бомбардировщиков крымское небо было насыщено
советской авиацией. Хозяевами воздуха здесь были наши «Лавочкины», «Петляковы» а «Яковлевы».
Девушкам не хотелось от них отставать. Но за дальностью расстояния до фронта в короткую весеннюю
ночь успевали слетать только по одному разу. А главное, не подошел еще транспорт бомб, не хватало
горючего.
По всем путям к фронту двигались войска Отдельной Приморской армии. Тянулись бесконечные обозы с
возвращавшимися на пепелища колхозниками, пылили по дорогам стада коров, овец, отбитых у
неприятеля. [222]
Радостно было видеть, как враг бежит, бросая не только награбленное добро, но и свою боевую технику,
оружие, боеприпасы.
Каждый экипаж хотел летать побольше, но выпускались в полет только наиболее опытные, да и между
ними установили очередность. Так продолжалось несколько дней, пока весь полк не сосредоточился в
одном месте — деревне Карловке под Симферополем.
4
Карловка расположена в долине, окруженной горами. Дома растянулись узкой полосой на несколько
километров. Кругом — сады. Здесь был партизанский район. Партизаны и партизанки, скрывавшиеся в
горах и. оттуда наносившие удары по врагу, теперь спускались в долину, возвращались домой.
Карловка встретила женский авиаполк торжественно и сердечно. Жители приносили в общежитие
корзины с едой. Чего только тут не было! Творог, колбаса, брынза, белые булки, куличи, печенье. Откуда
такое богатство? Оказалось, что за несколько дней до встречи с летчицами партизаны ударили по
отступающей фашистской колонне, разгромили ее и отбили обоз с продовольствием и скотом.
Встреча с карловскими партизанами превратилась в большой праздник.
Общему подъему настроения способствовал выход очередного номера, полкового «Крокодила». Это был
один из самых удачных номеров за все время. Основной темой номера послужил перелет с Таманского
берега в Крым. «Крокодильцы» полка, его поэты, карикатуристы — Руфина Гашева, Таня Сумарокова,
Наташа Меклин, Надя Тропаревская, Маша Щелканова — тонко подметили все забавные стороны этого
периода жизни полка и остроумно отразили их в ряде карикатур, шаржей, эпиграмм, фельетонов.
Стоял теплый весенний день. Техники, перебрасываясь шутками, навеянными полковым «Крокодилом»,
сняв свои тяжелые, пропитанные бензином и маслом куртки, принялись за осмотр машин.
Неожиданно донесся гул приближающегося самолета. «Наш идет», — подумали девушки и
приготовились приветствовать своих летчиков. Но это была ошибка. Когда самолет развернулся и
бреющим полетом пошел к аэродрому, все увидели на его хвосте черную свастику.
Фашистский налетчик выпустил очередь из крупнокалиберного пулемета. Один наш самолет загорелся,
другой был поврежден, три девушки ранены.
Одной из них была Галина Корсун. С тяжелым ранением бедра ее доставили в госпиталь. Когда она
очнулась, хирург заявил ей, что ногу необходимо ампутировать. Галина не согласилась. [223]
— Делайте со мной что хотите, но спасите ногу! — плача, умоляла она хирурга. — Мне еще нужно
воевать...
Хирург сделал сложную операцию и спас ей ногу.
Через несколько дней, во время налета немецко-фашистских стервятников, одна из бомб попала в
госпиталь. Галю сильно контузило в голову. В течение десяти дней она не приходила в сознание. Ее
ошибочно внесли в списки погибших и сообщили об ее гибели семье.
Но Галя выжила. Теперь все ее помыслы были направлены на то, чтобы быстрее выздороветь и
возвратиться в полк, к боевым подругам.
Едва поправившись, о,на сбежала из госпиталя, с попутной машиной добралась до ближайшего
аэродрома. Один из летчиков сжалился над ней и доставил ее в полк.
Однако слишком раннее «выздоровление» не пошло Гале впрок. Здоровье ее стало ухудшаться, и в
тяжелом состоянии ее отправили в санаторий в Ессентуки. После курса лечения в санатории
медицинская комиссия предложила Гале месячный отпуск. Но она отказалась и возвратилась в родной
полк.
О налете на аэродром в Карловке сообщили в штаб армии, откуда последовало распряжение немедленно
перелететь всем полком в Изюмовку. Пока велись переговоры, аэродром подвергся еще двум
фашистским налетам, из строя было выведено два самолета.
Когда все наши самолеты поднялись в воздух и взяли курс на Изюмовку, из-за отрогов гор показалось
девять «Фокке-Вульф». Но поздно — в воздухе уже были наши «Яки» и «Ла-5». Завязался воздушный
бой. Потеряв три «Фокка», фашисты повернули.
— Три «ФВ» за три «По-2»! — счет неплохой, — говорили девушки.
Полк разместился в Изюмовке, а боевые вылеты производились с аэродрома в Карловке, откуда было
ближе до линии фронта. Теперь этот аэродром охранялся зенитными батареями.
В эти дни появился Указ Президиума Верховного Совета о награждении полка орденом Красного
Знамени.
Мария Ивановна Рунт, первой узнавшая об этом, спешила на старт, чтобы сообщить подругам радостную
весть. В пути ей встретилась вооруженец Лида Николаева. Она приветствовала Рунт, как положено, а в
ответ услышала:
— Поздравляю!
— С чем?
— Наш полк награжден орденом Красного Знамени.
Девушка, забыв об уставах, бросилась целовать старшую подругу.
В течение всей ночи на старте то в одном, то в другом углу возникали летучие митинги, звенело «ура»:
это прилетевшие с задания экипажи узнавали о награждении. [224]
Вскоре распространилась еще одна новость: в связи с реорганизацией авиационных частей Отдельной
Приморской армии полк Бершанской вводился в состав другой авиационной дивизии, ранее
действовавшей под Сталинградом.
Встреча со сталинградскими товарищами по оружию и совместная, хотя и кратковременная, работа с
ними имела большое значение для таманцев.
Сталинградцы, летавшие на тех же «По-2», что и таманцы, отнеслись к девушкам-гвардейцам потоварищески, тепло и внимательно. Каждую ночь представители дивизии присутствовали на старте не в
качестве посторонних наблюдателей, имевших целью посмотреть, покритиковать и потом прислать «в
письменной форме» указания, а как старшие товарищи, готовые в любую минуту помочь, поделиться
своим богатым опытом.
Оказалось, что бомбовая нагрузка на самолет у сталинградцев была в среднем больше, чем у таманцев.
Как только это стало известно в полку, тотчас к самолетам Дины Никулиной я Нади Поповой был
подвешен дополнительный груз бомб. Они без затруднений взлетели и пошли на цель — бомбить
аэродром противника в районе Балаклавы. Постепенно все пилоты повысили бомбовую нагрузку своих
самолетов.
5
Наступили последние дни боев за освобождение Крыма.
Враг был прижат к морю. Оy цеплялся за каждый метр крымской земли, особенно за Севастополь.
Гитлеровцы пытались укрепить его так, чтобы сделать неприступным и с суши и с моря. Но тем яростнее
были атаки нашей пехоты, тем сокрушительнее огневой вал артиллерии, мощнее удары с воздуха.
Небо над Севастополем гремело от гула моторов. Огромные силы советской авиации участвовали в этой
битве. Ночью, чтобы не столкнуться в воздухе, наши самолеты шли к цели с зажженными
аэронавигационными огнями, отказались от светомаскировки.
Экипажи полка Бершанской вылетали в эти дни еще засветло и заканчивали боевую ночь с наступлением
полного рассвета. Вместе со всей легкобомбардировочной авиацией они блокировали вражеские
аэродромы, наносили удары по бухтам, куда заходили неприятельские транспортные корабли для
эвакуации людей и техники.
В одну из ночей экипаж Рукавицыной — Пустовойтенко атаковал фашистский аэродром на мысе
Херсонес. Подлетая к цели, девушки видели, как взлетали и садились вражеские самолеты,
курсировавшие между Крымом и Констанцей, эвакуируя гитлеровцев. Явная сумятица, царившая в стане
врага, развеселила девушек.
— Драпают! — иронически сказала Маша Рукавицына. [225]
А Валя Пустовойтенко бросила в ответ:
— Сейчас поддадим им жару, Машенька!
В это время на аэродроме начались взрывы — это бил врага вылетевший первым самолет Маши
Смирновой и Дуси Пасько.
Только он исчез, над целью появилась машина Рукавицыной — Пустовойтенко. С аэродрома открыли
зенитный огонь. Несколько снарядов разорвалось совсем близко от самолета. Но девушки успели
сбросить бомбы туда, куда нужно было, и лишь после этого «По-2» лег на обратный курс.
Когда аэродром остался позади, Валя, осмотревшись, увидела, что плоскости машины превратились в
клочья, а в полу кабины, у ее ног, зияет дыра.
Прилетев на аэродром, она доложила командиру полка о выполнении задачи и о ранах, нанесенных
самолету.
— Еще полетите сегодня? — спросила Бершанская.
— Конечно.
И девушки снова пошли в бой, на этот раз на запасном самолете. На мысе Херсонес у гитлеровцев было
три аэродрома. Их громили почти [226] все экипажи полка. Непосредственно на Севастополь
выпускались только наиболее опытные летчики.
Надя Попова говорила впоследствии: «Кто не летал на Севастополь, тот не представляет себе, каким
может быть заградительный огонь».
Дуся Пасько вспоминает, что «ничего страшнее полетов на Севастополь не было». Тем замечательнее,
что в боях за освобождение этого города полк не имел потерь.
Всего в боях за Севастополь полк сделал тысячу сто пятьдесят вылетов, в среднем по сто пятьдесят
вылетов за ночь, и с увеличенной бомбовой нагрузкой.
Девятого мая 1944 года над Севастополем взвилось красное знамя Советского Союза. Враг был сброшен
в море. В ту ночь майское небо над Севастополем озарилось ярким вспышками победного салюта.
Девушки наблюдали это феерическое зрелище с воздуха. Они продолжали свои атаки на мыс Херсонес, с
которого враг был сброшен через три дня после взятия Севастополя. Крым был освобожден навсегда.
Таманцы были счастливы, что они на своих маленьких самолетах участвовали в этом историческом
событии.
В приказе Верховного Главнокомандования выражалась благодарность авиационной дивизии, в составе
которой Таманский женский полк участвовал в освобождении Крыма. [227]
Самолет над Полесьем
1
Борьба за освобождение Крыма увенчалась полной победой советских войск. Враг был разгромлен.
И вот наступил тот памятный гвардейцам-таманцам майский день 1944 года, когда впервые за время
боев на крымской земле им объявили:
— Сегодня боевых вылетов не будет.
— Почему? — посыпалось со всех сторон.
— Они не нужны здесь больше: в Крыму остались только пленные гитлеровцы!
А спустя несколько дней пришел приказ перебазироваться на другой фронт. Летчики и штурманы
отправились в путь на самолетах, остальные — по железной дороге.
Перелет проходил над Украиной.
Как хорошо было лететь над освобожденной землей! Над головой — ясное, мирное небо. Можно
спокойно смотреть во все стороны, любоваться родными краями. Правда, еще видны тяжелые следы
войны — ни одного уцелевшего вокзала, разрушенные железнодорожные мосты, противотанковые рвы,
вдоль дорог еще валяются подбитые танки, орудия, обломки самолетов.
Но раны, нанесенные войной, уже залечивались, и девушкам радостно было убедиться в этом своими
глазами. Гам, где еще год-полгода назад витала смерть, гремели сражения, восстанавливались заводы, на
полях работали тракторы, с востока на запад тянулись товарные поезда с лесом, станками,
оборудованием, строительными материалами для возрождаемых, предприятий, городов, сел.
— Хорошо бы свернуть в Донбасс, — сказала Надя Попова своему штурману, когда самолет вылетел из
Днепропетровска, — хоть одним [228] глазком посмотреть на своих стариков, повидать, что делается в
Донбассе! Представляю себе, какая там кипит работа. Восстановить Донбасс после такого разорения —
какой героический труд!..
А когда через день самолеты поднялись с аэродрома под Брянском, у летчиц-москвичек возникло
горячее желание свернуть на денек в Москву, опуститься на одном из столичных аэродромов и войти в
город с песней:
Здравствуй, столица,
Здравствуй, Москва,
Здравствуй, московское небо...
Но нельзя, война продолжалась, фронт ждал. Повезло лишь Нине Худяковой. Когда самолеты полка
прилетели в Курск, Нина сказала своему штурману Тане Костиной:
— До чего обидно — рядом с домом и не повидаю своих!
— А где они у тебя?
— Да недалеко от Брянска, чуть правее по курсу, около Карачева.
Таня вынула карту, нашла Карачав и, прикинув в уме, сколько времени отнимет добавочный путь,
посоветовала подруге:
— Пойди к майору и отпросись, скажи, что если вылетим сейчас, не дожидаясь всех, то в Брянске
присоединимся к ним.
Бершанская разрешила полет, и Нина отправилась в родной край. Она знала уже из писем, что деревня
разорена, но все же была потрясена, увидев с воздуха вместо домов унылые черные пепелища. «Да где
же народ? — испугалась она. — Куда мои делись?» И, подумав об этом, тотчас успокоилась: внизу
появились люди, они бежали за самолетом, приветливо махали руками, зазывая в гости.
Нина, увидев среди них женщин, почему-то решила, что ее мать обязательно здесь, и, выключив газ,
крикнула вниз:
— Мама, я тут, я жива, я с тобой!
Самолет сел в поле, около землянок, где ютились жители деревни, сожженной захватчиками. Вот и мать.
Нежно обнимая Нину, она горько плакала. Нине не давали слова сказать, все обязательно хотели ее
обаять, расцеловать. Ласково встретили и Таню. А потом посыпались вопросы: как на фронте, скоро ли
конец Гитлеру, как живут девушки, действительно ли воюют или, может, летают только в тылу?..
Время шло, и Таня, взглянув на часы, ужаснулась: опоздали уже на десять минут!
Девушки быстро собрались в обратный путь.
— Что же ты, дочка, — только и сказала мать, — даже не поела дома.
А Нина ответила уже из кабины самолета:
— Мамочка, война еще!
Таманский полк перебрасывали на Белорусский фронт, где шли большие, упорные сражения.
Гитлеровцы крепко вцепились в белорусскую [229] землю — через нее проходила кратчайшая дорога к
границам Восточной Пруссии.
В полку было несколько уроженок Белоруссии: Полина Гельман, Зина Горман, Ася Пинчук, авиатехник
Кириленко. Трагические вести получила Зина Горман. Родители, не успевшие эвакуироваться, были
расстреляны гитлеровцами. Ее пятилетнего сына гестаповцы живьем закопали в землю. Все в полку
знали об этом страшном горе подруги.
Через несколько дней после вылета из Крыма все экипажи Гвардейского Таманского Краснознаменного
авиационного полка приземлились на небольшом аэродроме у белорусского городка Сеща.
2
Девушки выпрыгнули из самолетов на траву, огляделись. Странно — никаких признаков жилья... Хоть
бы сарай какой-нибудь — и того нет.
— Где же мы будем жить?
— Да так и будем жить под открытым небом, — ответила начальник штаба Ракобольская, прилетевшая
сюда на «Дугласе» еще накануне. — Впрочем, крыша у нас всегда есть — плоскости самолетов. Не
забудьте, мы — в Белоруссии. Фашистов отсюда только недавно выгнали. Все разрушено, сожжено.
Здесь и местным жителям жить негде. Обойдемся без домов. Только вот комары тут злющие.
— Уж, наверно, не злее, чем в Чалтыре, — сказала Вера Белик. Ей вспомнилось, как три года назад на
аэродроме в Чалтыре, под Ростовом, ее нещадно искусали комары. Она больше недели ходила с
опухшим лицом. «Двусторонний флюс!» — посмеивалась тогда Таня Макарова.
— А ты помнишь Чалтырь? — вступила в разговор Таня.
— Никогда не забуду. Не из-за комаров, а из-за черного дыма над Ростовом. Зловещий такой дым...
Жаль, что не удалось теперь пролететь над Ростовом. Как он сейчас выглядит?..
— Он уже отстраивается, — сказала Ракобольская. — Вот освободим Белоруссию, и здесь начнется такая
стройка, что небу жарко станет. Может быть, года через три на этом месте будет стоять гостиница, кто
знает?.. А теперь давайте устраиваться.
Из Сещи перебрались на другой аэродром, возле деревни Пустынки. Это название удивительно
соответствовало действительному положению — после хозяйничания захватчиков все кругом было
пустынно, безлюдно.
Так и получилось, что с первых дней своей боевой работы на белорусской земле и до последних ее дней,
за малым исключением, девушки жили то под плоскостями самолета, то под навесами из елок,
срубленных тут же, или в наскоро сделанных шалашах. [230]
На это, разумеется, никто не жаловался. Зато ходом своих дел многие были явно недовольны и не
скрывали этого: они рвались воевать, а им было приказано учиться.
Больше месяца полк был занят исключительно командирской учебой и тренировочными полетами.
После Кубани я Крыма, с их четкими и ясными ориентирами (горы, крупные селения, море), здесь, в
Белоруссии, ориентироваться на местности, особенно ночью, было очень трудно: плоская равнина, леса,
перелески, однообразные поля, маленькие полусгоревшие деревушки, похожие одна на другую как
близнецы.
Тренировочные полеты проводились не только ночью, но и днем. Вступали в строй новые летчики и
штурманы. Техники и инженеры проверили все самолеты, отремонтировали их, привели в полную
боевую готовность.
Партийная и комсомольская организации вели политическую подготовку к предстоящим крупным
операциям. Политические занятия, лекции и беседы об историческом прошлом Белоруссии, о важнейших
событиях международной жизни, об огромной восстановительной работе в освобожденных районах
проводились и в масштабе всего полка и отдельно по эскадрильям.
Полку иногда предоставляли день отдыха с тем, чтобы летчицы могли отоспаться. Но именно в этот день
в расположение полка приезжал самодеятельный оркестр 4-й Воздушной армии. И тогда вместо сна
начиналось веселье; приходили в гости летчики из соседнего подразделения, звучала музыка, кружились
пары, пели песни — задорные и лирические.
Вечером начинались задушевные разговоры, шепотом сообщались адреса. «Обязательно пиши! —
слышалось в темноте. — Я буду ждать!»
Завтра им снова смерть будет смотреть в глаза, завтра снова начнутся боевые будни. Но сегодня никто из
девушек не думал об этом.
3
В ночь на 23 июня 1944 года войска 2-го Белорусского фронта, форсировав реку Проню, прорвали
сильно укрепленную оборонительную линию противника и стремительно двинулись вперед по
направлению к Могилеву. Это было началом решительного наступления, закончившегося полным
разгромом сосредоточенных здесь гитлеровских армий, очищением всей Советской Белоруссии от
оккупантов и выходом советских войск к границам Польши.
В Белоруссии врагу был нанесен пятый удар — один из десяти мощных ударов, осуществленных
Советскими Вооруженными Силами в течение 1944 года. Удар нанесли одновременно армии четырех
фронтов: 1-го Белорусского — маршала Рокоссовского, 2-го Белорусского — генерала армии [231]
Захарова, 3-го Белорусского — генерала армии Черняховского и 1-го Прибалтийского — генерала армии
Баграмяна.
Темпы наступления были исключительно высокими.
За один месяц — с конца июня по конец июля — наши войска в непрерывных боях прошли на запад
несколько сот километров. Гитлеровским дивизиям, как быстро они ни отступали, не удалось оторваться
от советских наступающих частей. Под Могилевом, Бобруйском, Минском в окружение попали крупные
группировки противника. В «минском котле» очутились тридцать фашистских дивизий. Только
незначительной части окруженных удалось вырваться из стальных клещей и рассеяться по полям и
лесам. Их вылавливали партизаны и население.
Общая обстановка исторической битвы за Белоруссию наложила свой отпечаток и на действия женского
авиационного полка. Он с большим успехом выполнял задания командования фронта: наносил бомбовые
удары по переправам противника, уничтожал неприятельские части в пунктах их скопления,
патрулировал ночью на дорогах, не давая двигаться вражеским отступающим колоннам, вел разведку
укрывающихся в лесах разрозненных групп противника.
Все это, как всегда, было сопряжено с опасностью, требовало предельного напряжения сил: отступая,
враг продолжал сопротивляться, особенно в тылах, стреляли фашистские зенитки, нет-нет появлялись
гитлеровские истребители, гонявшиеся за «По-2», зная свое превосходство перед ним в вооружении и
скорости.
Боевая работа в Белоруссии принесла полку и свои специфические трудности. Линия фронта быстро
передвигалась к западу, и летчицам то и дело приходилось перебираться с одного аэродрома на другой.
За месяц полк переменил десять летных площадок. Девушки подшучивали: «Цыгане табором кочуют!..»
Привередничать некогда было, экипажи радовались любой летной площадке, лишь бы она была поближе
к линии фронта. Поле возле одного хутора, где несколько дней базировался полк, было таким неровным,
что самолеты при разбеге подбрасывало, как на волнах. Но полеты продолжались.
Нелегко приходилось девушкам в лесных чащах. Бывало, что и штаб размещался просто под ветвистым
деревом. В дождливые дни спали под накидками, голову мыли в болотах, в них же наскоро стирали.
Воду для питья привозили в бочках.
Кухню и столовую часто устраивали на открытом месте: вырывали яму, клали туда дрова — и печь была
готова.
Шалаши, сделанные из еловых веток, едва прикрывали от непогоды. Утром девушек часто будили
соловьиные трели. Они слушали их, стараясь не шелохнуться. Каждая думала о своем, и мысли были
далеко-далеко от шалаша... Смолкало пение соловья, и, утерев непрошеные слезы, девушки, вздохнув,
снова погружались в предутренний сон... [232]
«Лесной» образ жизни, отсутствие элементарных удобств нисколько не портили настроения. Все были
бодры, веселы, всегда готовы выполнить любое задание командования.
4
Перед первой боевой ночью полка в Белоруссии на старт прибыли командир дивизии полковник
Покоевой и работники штаба. Вынесли Гвардейское знамя. Состоялся короткий митинг. Командир полка
майор Бершанская призвала весь личный состав с честью пронести свое знамя через Белоруссию, бить
врага так же крепко, по-гвардейски, как били его на Тереке, на Кубани, на Таманском полуострове и в
Крыму.
Летчики и штурманы поклялись отомстить врагу за ограбленную, разоренную Белоруссию. Техники и
вооруженцы дали обещание работать так же самоотверженно, без устали, как они это делали на всем
своем боевом пути.
В ту ночь полк получил задание нанести бомбовый удар по большому скоплению противника в районе
деревни Перелоги. Самолеты вылетали по одному, с интервалами в две-три минуты.
Эта атака с воздуха способствовала быстрому прорыву укрепленной линии противника. В стане
фашистов возникли сильные пожары, взрывы гремели всю ночь — рвались боеприпасы.
В следующие ночи экипажи Чечневой — Рябовой, Смирновой — Пасько, Поповой — Голубевой,
Прасоловой — Розовой, Никитиной — Лучинкиной успешно бомбили переправы на Днепре, преграждая
путь врагу.
В районе одной из переправ экипажи Санфировой — Гашевой и Юшиной — Студилиной дважды были
атакованы фашистскими истребителями. Оба экипажа сумели уйти из-под удара.
А затем пошла полоса непрерывных перебазирований с площадки на площадку. Летный состав
перебирался быстро, но техники и вооруженцы. следовавшие на грузовиках, иногда задерживались в
пути.
Это было понятно. В те дни по дорогам Белоруссии, за плечами наступающих советских войск,
беспрерывной вереницей ехали машины, шли пешие, поднимая тучи пыли. Все двигались на Запад, к
Минску, догоняя передовые части.
Навстречу большими колоннами двигались пленные.
Когда перебазировались с площадки в Красном Бору, группа техников и вооруженцев решила
отправиться к месту новой стоянки пешком. Это было не совсем безопасно: из окружения пробирались
отдельные группы гитлеровцев, стреляли, пытались наводить панику. Но девушки чувствовали себя
спокойно — винтовки у них были. Они даже, трогаясь в путь, шутя назвали себя «красноборской
бродячей дивизией». [233]
Ночь провели в дороге, а на рассвете дошли до деревни Ясновка, где расположились самолеты.
Жаркое июльское утро. В лесу была слышна отдаленная стрельба. Поднявшись с мягкой густой травы,
девушки подбежали к речке, умылись, приготовились завтракать. В это время объявили приказ
командира полка немедленно перелететь на новую площадку у деревни Мир. Поспешность объяснялась
тем, что к Ясновке приближалась большая неприятельская колонна. Она, однако, свернула на другую
дорогу и тут, после короткой схватки, была взята в плен.
Между тем полк снялся с места. Только семь техников во главе с Галиной Пилипенко остались здесь,
чтобы отремонтировать самолет, поврежденный в бою.
Техники энергично принялись за работу. На третий день самолет был полностью отремонтирован.
Галя, напевая что-то вполголоса, в последний раз осматривала машину. И вдруг она услышала:
— Девочки, фашисты...
Сказано это было негромко, спокойно, хотя все знали — кругом ни единого советского человека, а
оружие — винтовка да несколько пистолетов.
Между тем по дороге приближалась довольно значительная группа гитлеровцев. Шли они вразброд.
Один из них нес палку с белой тряпкой на конце.
— Ладно, будем брать пленных, — сказала Пилипенко. — Но на всякий случай примем меры
предосторожности.
Когда гитлеровцы подошли метров на полтораста, Пилипенко приказала им остановиться и выслать
вперед только одного. Подошел переводчик и объяснил, что эта группа — остаток штаба генерала
Фалькнерса во главе с самим генералом.
Тотчас у фашистов отобрали оружие и в сопровождении девушки с винтовкой отправили в ближайшую
стрелковую часть.
Вот полк расположился на площадке у деревни Мир. Всю ночь девушки стояли на постах: недалеко от
аэродрома по дороге брели фашисты.
Наутро взяли группу пленных. Гитлеровцы, узнав, что попали в плен к женщинам, хватались за голову:
— Рус мадам, рус мадам!..
Чтобы подыскать новую подходящую площадку для аэродрома, заместитель командира полка Амосова
со штурманом Розановой полетели на разведку. Пролетая над полем, они заметили во ржи серую полосу.
Сначала не обратили на нее внимания, полетели дальше. Потом Амосова спохватилась:
— Лора, ты не видела серой полосы во ржи?
— Нет, да я и не смотрела. Давай вернемся, поглядим. [234]
Повернули назад. То же ржаное поле, а серой полосы нет, только рожь помята.
— Ясно, здесь где-то гитлеровцы.
Стали кружить над полем, стрелять из ракетницы. Прибежали наши пехотинцы и забрали большую
партию пленных.
Такие же случаи произошли с экипажами Никулиной — Рябовой, Тепикиной — Гашевой.
В районе станции Негорелое, юго-западнее Минска, откуда гитлеровцы уже были выгнаны, экипаж
Амосовой — Розановой неожиданно попал под обстрел. Откуда стреляют? Оглянувшись, увидели внизу
группу фашистов. Они стреляли по самолету из автоматов. Была пробита плоскость.
— Еще огрызаются, гады! — в сердцах бросила Амосова. — Как жаль, что нет у нас пулемета.
Вскоре на самолетах были установлены пулеметы.
5
В одну июльскую ночь 1944 года собиралась в полет Тоня Розова. Она пришла в полк год тому назад в
качестве вооруженца. Но ей хотелось летать. Командование пошло ей навстречу: Тоню зачислили в
группу по подготовке штурманов. Продолжая успешно выполнять обязанности вооруженца, она
настойчиво училась и сдала экзамены на «отлично». Теперь ей предстояло сдать экзамен уже на
практике, в воздухе.
— Признаться, — вспоминает она, — я боялась, что все забуду, что не справлюсь с ответственным
боевым заданием. Еще раз, наверное сотый, проверила свои расчеты, посмотрела маршрут. Обо всем
расспросила у командира экипажа, с которым летела, у Клавы Серебряковой. И Клава и все другие
девушки, которые были на аэродроме, успокаивали меня: «Да все будет в полном порядке. Ты не
сомневайся».
Наконец, после того как я проверила бомбы, Клава (но мы не называли друг друга по имени при
выполнении заданий, а только по званию) спрашивает: «Ну как, все готово, товарищ старшина? Как
самочувствие?» Отвечаю: «Все готово. Самочувствие отличное».
Мы взлетели, легли на курс. Вскоре я услышала голос командира: «Приближаемся к линии фронта.
Смотри вниз и внимательно!»
Но я уже сама знала об этом по расчету времени. На земле все было отчетливо видно: как идет
перестрелка наших и вражеских пулеметов, как вспыхнули ракеты, а вдали пламенели пожары.
Подлетели к цели. Нас ловили два прожектора, палили зенитки. Клава умело — она опытный, смелый
летчик — ушла из зоны огня.
Зашли еще раз на цель. Лучи прожекторов поймать нас не смогли. А мы уже были над целью. Сбросила
бомбы. [235]
Экипажи, которые летели вслед за нами, а потом и наземная разведка подтвердили, что попадание было
точным, цель поражена. Дала обратный курс. Как только перелетели линию огня, услышала голос
Клавы: «Поздравляю, все в порядке!»
А на земле мы крепко расцеловались.
Горячо поздравляли меня с боевым крещением и другие девушки, вернувшиеся из полетов.
...В этом полете не было ничего особенного, но он запомнился Тоне больше других, хотя впоследствии
ей приходилось летать и по четыре, по пять раз в ночь, нередко возвращаясь на машине со многими
пробоинами от осколков зенитных снарядов.
В эти горячие дни Женя Жигуленко случайно попала в автомобильную аварию и потеряла сознание.
Когда она очнулась, то сначала не поняла, что с ней, где она. Большая комната, залитая солнцем, мягкая
белоснежная постель — это был госпиталь.
Женя машинально ощупала себя руками: цела! А потом вспомнила, как все было, и почувствовала
горькую обиду: из-за такой чепухи в госпитальный покой!
Пришел врач.
— Отпустите меня, — сказала Женя, улыбаясь, несмотря на острую головную боль. — Я совсем здорова,
мне надо в полк, летать!
— Но-но, — сказал врач, грозя пальцем. — И думать не смейте! Покой и еще раз покой — вот что вам
нужно.
Врач подумал: «Шутит, девчонка», — и направился дальше.
А вскоре после того, как он ушел, Женя поднялась и, быстро сориентировавшись, зашагала на склад.
— Дайте мне, пожалуйста, мою одежду, — попросила она ласково у кладовщицы. — Почистить хочу —
завтра выписывают.
Кладовщица добродушно ухмыльнулась:
— Знаем вас, все вы такие, а мы отвечай! — и наотрез отказала.
Тогда Женя вышла из госпиталя в чем была. Шла попутная машина. Женя спросила у водителя:
— Вы разрешите мне подъехать? — и объяснила положение: — Я совершенно здоровый,
здравомыслящий человек, но врач уехал, не может выписать, а в полку меня ждут.
Водитель сказал:
— Я ничего не слышу, — и подмигнул: садись, дескать...
Женя уселась в кузов, накинула на себя брезент, лежавший тут же, и поехала. Приехала в деревню, где
стоял поли, а там подруги бросились к ней.
— Жигуленко сбежала! Какой молодец!
А ночью за ней приехали из госпиталя с приказом вернуться. Утром врачи, внимательно осмотрев ее и
сделав строгое внушение, объявили: [236]
— Хорошо, мы вас выпишем. Только дайте слово, что несколько дней отдохнете.
Слово она, конечно, дала. Но на следующий день Жигуленко снова начала боевую работу.
6
Большое село Новосады раскинулось вдоль Немана. По обеим сторонам широкой, заросшей травой
улицы тянулись сады. Эту улицу и пришлось использовать под аэродром. Самолеты стояли,
приткнувшись к палисадникам.
Техники и вооруженцы прибыли в Новосады с опозданием: на дороге пришлось переждать
растянувшуюся колонну пленных. Как только автомашины остановились в селе, девушки побежали к
реке купаться. Они увидели широкий Неман и за ним густой, темный лес.
Вдруг за околицей села неожиданно мелькнули серо-зеленые немецкие мундиры.
Вскоре, однако, тревога рассеялась: гитлеровцы шли сдаваться. К вечеру пленных накопилось человек
двадцать. Их заперли в сарай, поставил» охрану. Сдавшиеся рассказали, что в лесу за Неманом
скрывается большая группа гитлеровцев, оторвавшихся от своих частей, что они вооружены автоматами.
Может случиться, что они ночью нападут на деревню.
Значит, спать сегодня не придется. По приказу командира полка быстро привели все в боевую
готовность. Подготовили автоматы, пулеметы. Запрещено было громко разговаривать, давать без
особого разрешения световые сигналы.
Всю ночь экипажи дежурили у самолетов. Прислушивались ко всякому шороху. Тихо ходили часовые.
Все приготовились к обороне.
Когда рассвело, небольшая группа бойцов из батальона обслуживания, вооружившись автоматами и
гранатами, по приказу командира полка пошла на разведку. Спустя полчаса издалека донеслась
перестрелка.
Прибывший связной сообщил, что между нашими бойцами и бродячими гитлеровцами завязался бой.
Есть раненые, нужна помощь.
Бершанская приказала немедленно снарядить шесть самолетов. Подвесили бомбы. Только на самолете
Ароновой — Гельман к этому времени был установлен пулемет. Они и вылетели первыми, за ними
остальные, взяв направление к лесу, где шел бой.
С небольшого холма на окраине деревни было хорошо видно, как бомбы, отделившись от самолетов,
падали в гущу неприятеля. Ночные бомбардировщики превратились в дневных.
Сопротивление врага было сломлено, за день взяли около ста двадцати пленных. [237]
К вечеру полил дождь. Сверкали молнии, грохотал гром. Кто-то из девушек размышлял вслух:
— После жаркого дня гроза, конечно, очень приятна, если сидеть где-нибудь на веранде дачи.
Другая подхватила:
— Зачем обязательно на даче? Я люблю грозу и сидя дома, на тахте, чтобы радио напевало.
Все рассмеялись — так забавны показались эти рассуждения сейчас, когда они прятались от грозы, от
ливня под крыльями самолетов, укрывшись промасленными чехлами от моторов.
К тому же ужин запоздал: сырые дрова не горели, печь заливало.
— Что у нас сегодня на ужин? — спрашивали девушки.
— Суп с дождем, каша с дождем, чай с дождем!
А настроение все же было хорошее. Собрались вокруг веселой, никогда не унывающей летчицы Тани
Макаровой, запели:
Над аэродромом прокатился громом,
Грохотом знакомым самолет,
Это из-за тучи наш товарищ лучший
Боевой привет нам шлет!..
В это время в штабе, разместившемся в сарае, Ирина Ракобольская, Аня Еленина разбирали документы,
полученные из штаба дивизии, рассматривали на карте линию боевого соприкосновения и готовили
оперативные задания отдельным экипажам.
В другом углу сарая Мария Рунт совещалась с парторгами эскадрилий: необходимо в ближайшие дни
провести по эскадрильям беседы о бдительности.
Партийная организация полка сильно возросла со времени окончания Таманской операции. Теперь в
полку было уже около ста двадцати членов и кандидатов партии. Вместо погибшей Жени Рудневой в
состав партбюро была избрана Наташа Меклин. Женя Жигуленко стала парторгом эскадрильи.
Во время стоянки в Новосадах командование и партийная организация устроили встречу девушекгвардейцев с командирами и бойцами партизанских отрядов, вышедших из лесов и присоединившихся к
нашим регулярным войскам.
Эта встреча всем запомнилась. Партизаны рассказали о своей самоотверженной борьбе с врагом, о том,
как они громили фашистов в тылу, какой громадный ущерб они им причинили, не давая оккупантам ни
минуты покоя. Руководили смелой борьбой партизан подпольные горкомы и обкомы партии. Партизаны
рассказали также об ужасах немецкой оккупации, о зверских расправах фашистов с мирным населением.
— В Белоруссии вы не найдете ни одной семьи, в которой не было бы вдов, сирот, калек. Последнее
преступление фашисты совершили перед [238] самым приходом нашей армии: они угнали тысячи детей,
держат их в лагерях за колючей проволокой, мучают их. Советская Армия мстит за них. Многие наши
отряды уже влились в армию и будут сражаться в ее рядах, чтобы настигнуть палачей и воздать им по
заслугам, освободить от фашистского ига все народы.
Встреча с белорусскими партизанами еще раз раскрыла перед девушками благородство и величие
правого дела, которому они отдавали все свои силы и помыслы.
7
Война продолжалась. Чем больше приближались наши войска к вражеской территории, тем яростнее,
упорнее огрызался враг.
В одном из полетов была ранена в левую руку Лида Демешева. Рана не угрожала ее жизни, быстро
зажила, но боль в руке не проходила.
— Пилотировать самолет вам пока что не придется, — категорически объявил врач.
Это было большое горе для Лиды. Еще за несколько лет до войны, начав работать конструктором на
заводе в Саратове, Лида стала учиться в аэроклубе. Вскоре в заводской газете появилась ее заметка,
озаглавленная «Буду пилотом».
«Как-то в декабре прошлого года, — писала Демешева, — на комсомольское собрание пришел
инструктор аэроклуба. Он рассказал комсомольцам о растущей советской авиации, о необходимости
овладевать летными специальностями. С этого дня у меня появилось стремление сделаться пилотом. Я
поступила учиться в аэроклуб и успешно освоила весь курс.
С мая начались практические учения. Несколько полетов совершила под руководством инструктора. А
теперь самостоятельно управляю самолетом.
Окончив занятия в аэроклубе, я получу звание пилота. Меня это очень радует. Мы, молодежь, должны
готовить смелых, мужественных летчиков, которые сумели бы в любую минуту дать решительный отпор
агрессору, если он сунет свое свиное рыло в наш советский огород!..»
Когда грянула война, Демешева пошла добровольцем в армию. Учеба в аэроклубе пригодилась ей: она
участвовала в боях как летчик отдельной эскадрильи связи при крупном механизированном соединении.
Но ей хотелось попасть в ряды знаменитого женского авиационного полка, стать бомбардировщиком.
Летом 1944 года она была принята в этот полк.
А спустя несколько дней после прибытия Лиды в полк в одном из первых полетов рана вывела ее из
строя. Но она не пала духом, быстро освоила специальность штурмана и вскоре опять стала летать уже
как [239] штурман. Хотя раненая рука Демешевой болела, действовала плохо, она, скрывая это даже от
подруг, сражалась до конца войны.
8
Советская Армия, продолжая массовое изгнание немецко-фашистских захватчиков из Советского Союза,
решительно, в упорных боях очищала от врага белорусскую землю.
Вместе со всеми нашими частями продвигался вперед и Таманский Гвардейский авиационный полк.
Из следующих временных стоянок на территории Белоруссии особенно запомнилась девушкам
Новоельня — небольшой городок у одноименной железнодорожной станции. Станция подвергалась
систематическим бомбардировкам, поэтому были приняты особые меры для охраны самолетов.
Аэродром устроили в лесу.
Единственная в этих местах площадка, пригодная для полетов, была очень мала. Бершанская вместе с
командирами эскадрилий несколько раз обмерила ее вдоль и поперек, но площадка от этого, конечно, не
увеличилась.
Выхода, однако, не было и решили все-таки вести боевую работу отсюда, разумеется, с особыми
предосторожностями.
Бершанская, пригласив группу техников и вооруженцев, проинструктировала их: при выпуске самолетов
надо держать машины за плоскости до тех пор, пока обороты мотора не станут максимальными, и тогда,
по сигналу, разбегаться в стороны.
Так и стали делать. С замиранием сердца девушки следили за самолетом и облегченно вздыхали, когда
его колеса поднимались над вершинами деревьев.
Как-то утром, после боевой ночи, весь полк собрался на городской площади. Девушки пришли
подтянутые, аккуратно одетые, с белыми подворотничками, в начищенных до блеска сапогах, при
орденах и медалях. Начальник штаба построила полк и подала команду «Смирно». Знаменосцы пронесли
вдоль строя развевающееся гвардейское знамя с прикрепленным к нему орденом Красного Знамени.
Полк разучивал только что принятый правительством Государственный гимн Союза Советских
Социалистических Республик.
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь...
Вечером, после захода солнца, полк снова выстроился на площади. Теперь сюда стеклось почти все
население городка. Ребятишки забрались на верхушки деревьев. Прозвучала команда: [240]
— К исполнению Государственного гимна, полк, смирно!
Полились звуки гимна, и чем дальше, тем величественнее звучали они.
Ежевечернее, после поверки, исполнение всем полком Государственного гимна Советского Союза
воспринималось девушками как своеобразней клятва, как выражение их верности Родине и нерушимого
единства со всем советским народом.
«Нужно было видеть, — вспоминает Рая Аронова, — как население вначале с удивлением, а потом с
восторгом слушало наше пение. Пели мы вдохновенно...»
Из Новоельни полк перелетел на аэродром в Главаче. С этого аэродрома летчицы-гвардейцы помогли
нашим наземным войскам переправиться через реку Супросль. Территория Советской Белоруссии была
уже освобождена.
Несколько дней подряд экипажи полка наносили бомбовые удары по переправам и дорогам отступления
противника к востоку и западу от Белостока. Экипаж Никулиной — Рябовой прямым попаданием
фугасной авиабомбы повредил переправу. Блестящий по результатам полет в районе Белостока
совершили Зоя Парфенова и Ольга Голубева.
Получив задание разбомбить скопление вражеской техники, Ольга Голубева, как всегда, старательно
подготовилась к вылету. Самолет вела Зоя Парфенова — летчик опытный, смелый.
Линия фронта осталась позади. Казалось, на территории противника все спало мертвым сном. Нигде не
было видно даже маленького огонька Но Голубева тщательно всматривалась во мглу. Вот вспыхнул и
сразу потух слабый огонек. За ним — второй, третий, четвертый...
Зоя повела самолет на боевой курс. Ольга засекла место, где чаще всего мигали огоньки, и сбросила туда
весь бомбовый груз. Вспыхнул большой пожар. На другой день наземные части сообщили, что в этом
районе легкий ночной бомбардировщик взорвал склад с горючим.
Громя врага, войска фронта шли на освобождение Польши. [241]
На Запад
1
Польша... Новые места, новые люди. Еще год назад в это время полк находился на Кубани, а теперь он
вместе с армиями 1-го и 2-го Белорусских фронтов подходил к Висле. Уже была освобождена вся
Западная Украина. Еще южнее войска генерала Толбухина подходили к Кишиневу. Москва ежедневно по
три-четыре раза салютовала нашим победоносным войскам.
Польское население радостно встречало Советскую Армию.
В разоренные, полусожженные селения и города возвращались жители, угнанные фашистским
командованием в тыл при наступлении советских войск. Они возвращались со своим домашним скарбом,
гнали назад скот, отобранный у них гитлеровскими оккупантами, выкапывали зарытое в землю добро,
принимались за восстановление своего хозяйства, работала на полях, огородах и в садах.
Это было выражением полного доверия к Советской Армии как армии-освободительнице. Но фашисты
не хотели мириться с крахом своей тирании. Они продолжали ожесточенно сопротивляться.
Естественные рубежи на полях Польши были превращены гитлеровцами в укрепленные «валы»:
повсюду были долговременные укрепления, противотанковые рвы, минные поля, проволочные
заграждения. Наши наземные части прогрызали сильно укрепленную оборонительную линию
противника, шедшую по рубежам рек Вислы, Бобра, Буга и На рева. Ночные бомбардировщики из
дивизии Покоевого, в том числе и девушки-гвардейцы на «По-2», из ночи в ночь бомбили автотранспорт
противника, скопления его войск на переправах.
В одну из таких ночей экипажу Татьяны Макаровой и Веры Беляк посчастливилось первыми в полку
пересечь границы Германии и сбросить свой бомбовый груз над Восточной Пруссией. [242]
Еще на Тереке, летая однажды на Моздок, Вера Белик проложила маршрут до границы Восточной
Пруссии.
— Сколько километров? — спросила Таня Макарова.
— Если по прямой, то свыше двух тысяч, — ответила Вера.
— Да, немало, — вздохнула Таня. — Но ничего, надо потерпеть. Придет время — долетим и туда!
Макарова набрала высоту тысяча четыреста метров и оттуда с планирования пошла на цель. Белик
нажала на спусковой рычаг. Бомбы одна за другой обрушились на врага.
Никогда еще подруги, очень удачливые в боях, не были так счастливы, как в эту ночь: они били
фашистов на их земле.
Снева их самолет был готов к вылету. Таня Макарова и Вера Белик заняли свои места.
— Девчата, у кого есть закурить, может успею? — спросила Таня, обращаясь к девушкам.
— Возвращайся скорее, покуришь с особым удовольствием.
Таня покачала головой:
— Сильно бьют зенитки и прожекторов сегодня много, — тихо сказала она. — Где они их только
набрали. Видно, закурить мне уже не придется...
В это время замигал огонек карманного фонарика командира полка. Взревел мотор, и самолет Тани
Макаровой оторвался от земли...
В эту ночь вражеский зенитный огонь был особенно силен. Самолет Макаровой и Белик вместе с
десятью другими находился в воздухе за линией фронта в районе Остроленки.
Удачно отбомбившись, девушки возвращались на свой аэродром за новым грузом бомб. И здесь их
настиг вражеский истребитель.
Наши пехотинцы видели, что в самолет «По-2» попал снаряд. Самолет загорелся. Пехотинцы наблюдали,
как экипаж героически боролся с огнем, пытаясь сбить пламя, и как машина рухнула на нашей
территории.
Днем на поиски выехали секретарь парторганизации полка Мария Рунт и капитан Зинаида Горман. По
указанию пехотинцев они добрались до места падения самолета. Останки двух отважных летчиц были
доставлены на базу полка.
Образ этих замечательных героинь навсегда остался в сердцах их однополчан. «Таня и Вера были очень
похожи друг на друга, — вспоминает Марина Чечнева, — обе были светленькие, только глазами
отличались — у Веры зеленоватые, у Тани серые. С первых же дней они были неразлучными подругами.
Черты характера у них были совершенно противоположные, но они друг друга понимали с полуслова.
Таня была всегда весела, очень остроумна, хорошо пела песни, была хорошим товарищем, общительным,
ласковым. Этими же качествами обладала и Вера, но она была всегда молчалива. Когда Таня запевала ту
или [243] другую песню, она улыбалась, внимательно слушала и потом говорила: «Молодец, Танечка» —
и бросалась обнимать и целовать Таню».
Девушек-воинов, павших смертью храбрых, хоронили на аэродроме со всеми воинскими почестями. Вся
дивизия провожала их в последний путь.
Когда кончился траурный митинг, командира дивизии генерала Покоевого вызвали на командный пункт.
— Радиограмма из штаба, — доложил дежурный.
Расшифрованная радиограмма содержала срочную боевую задачу, не терпящую какого бы то ни было
промедления.
Генерал, поддавшись первому, привычному порыву, хотел было тотчас приказать об объявлении боевой
тревоги, но слова замерли у него на устах. «Как быть? — подумал он. — Без боевой тревоги задачи
вовремя не решить, а сможет ли полк Бершанской сейчас пойти в бой, прямо от свежей могилы?»
Резко повернувшись, он направился на аэродром. Только что. отгремел траурный салют. Девушкилетчицы, штурманы, техники, опустив головы, стояли вокруг небольшого могильного холмика,
покрытого венками.
Генерал, отозвав в сторону Бершанскую и Амосову, объяснил им обстановку, спросил:
— Как вы считаете, смогут ваши люди сейчас, в таком состоянии, пойти в бой?
— Конечно! — прозвучало в ответ решительно и твердо.
Тотчас генерал передал в штаб дивизии приказ: «Поднять все полки по тревоге с вылетом на боевое
задание».
Спустя считанные минуты самолеты поднялись.
Все экипажи полка достойно выполнили сложное боевое задание.
За отличную боевую работу командующий наземной армией объявил благодарность гвардейцамтаманцам.
Своими мощными, стремительными ударами по врагу полк в этот день помог наступающей пехоте
быстрее, ценой малой крови овладеть важными рубежами. [244]
После того как Покоевой сообщил Бершанской о благодарности командующего армией, он, немного
поколебавшись, сказал ей:
— А знаете, товарищ майор, положа руку на сердце, должен признаться, что за мной есть вина перед
вами и всем вашим коллективом!
— Вина? — удивилась Бершанская, — Какая?
— Когда я получил от командующего Воздушной армией приказ принять ночной бомбардировочный
полк в состав дивизии, я, признаться, всякими правдами и неправдами пытался избавиться от него. Я
думал, что женщины-летчицы не могут быть хорошими воинами, а в такой массе или, вернее, в таком
большом коллективе женщин не может быть хорошей, дружной семьи. Впоследствии я убедился, что
был сколочен дружный, замечательный коллектив.
Помню, что в конце мая 1944 года я прилетел из только что освобожденного нами города Кричева на
аэродром Сеща для первого знакомства с личным составом полка. После этого у меня хотя несколько
рассеялось неправильное мнение о личном составе этого полка, однако я считал, что все женщины не
могут быть мужественными защитниками своей Родины.
Мне казалось, что одиночки могут быть храбрыми, идущими на риск ради своего народа, но не в таком
большом коллективу, как целый полк. В июне 1944 года, когда полк был перебазирован на один из
аэродромов Белоруссии, с целью проверки боеготовности полка мной была объявлена тревога. Вот тогда
я увидел воочию, что здесь имеется определенная система организации и другие качества, необходимые
для боевой части.
Впоследствии я убедился, что при немедленном вылете независимо от обстановки. в которой все это
происходит, женский полк не только не отставал, но, наоборот, мобильнее вылетал на боевые задания по
сравнению с остальными мужскими полками. После проверки летного состава женского полка меня
удивило, что все без исключения летчицы отвечали свободно, последовательно, показали глубокие
теоретические знания по всем дисциплинам. При этом мне очень понравилось методически правильное
изложение мысли.
2
Сентябрь в том году выдался в Польше жаркий. Знойные дни чередовались с проливными дождями.
Несколько дней полк не имел боевых заданий. Летали только отдельные экипажи на разведку.
В полку занимались командирской учебой, физкультурой, играли в волейбол. В один из погожих дней
были назначены прыжки с парашютом для тех, кто еще ни разу не прыгал. [245]
Вот что записала в своем дневнике о первом прыжке с парашютом штурман Паша Петкилева:
« — Подъем! — громко крикнула дежурная по части. — Быстро собирайтесь — и на машину!
Собралась полная машина. Больше половины — «болельщики». У всех приподнятое настроение.
Прибыли на аэродром соседнего авиаполка. Летчики еще спали. Громкими песнями мы подняли их с
постелей. На аэродроме нас уже ждали инструктор, самолет и парашюты. Немного защемило сердце.
Смогу ли я прыгнуть?
Проверили пульс, оказался повышенным. Придется подождать, пока не придет в нормальное состояние.
Все идет хорошо. Несколько человек уже прыгнули. Говорят, совсем не страшно, наоборот, даже очень
приятно и интересно.
Впереди сидели Розова, сзади — я. Самолет пошел на планирование. Нехотя вылезла из кабины Розова с
блуждающей улыбкой на лице. Она невнятно произнесла мое имя, села на плоскость и с широко
открытыми глазами съехала вниз. Наконец очередь дошла и до меня.
«Прыгну, обязательно прыгну, как бы ни было страшно», — уговариваю я себя. Внизу все смотрят,
ожидают. Слышу команду летчика: «Прыгай!» Я повернулась к ней лицом и прыгнула.
Руки невольно потянулись к кольцу у вытяжного троса. Но вдруг вспомнила, что на мне парашютполуавтомат. Вот он уже и раскрылся Стало неудержимо весело. Я засмеялась и так громко, что даже
смутилась. До чего красиво кругом! Над головой — белый купол парашюта, внизу — безграничное
зеленое поле и маленькие фигурки людей, как-то смешно передвигающихся.
Спускалась очень медленно благодаря своему малому весу. Приземлилась хорошо, по всем правилам,
как учил инструктор. Навстречу бежали девушки, наперебой поздравляли с первым прыжком.
Захотелось прыгать еще и еще. Мне казалось даже мало обыкновенного прыжка, захотелось прыгнуть
затяжным, чтобы продлить удовольствие.
Какое это волнующее, захватывающее ощущение — свободное падение. Словами его не передать. Это
нужно испытать самому».
3
Относительное затишье, наступившее на участке фронта реки Нарев. было предвестником предстоящих
крупных событий. Великая армия-освободительница готовилась к штурму германской границы. В
течение длительного периода (сентябрь 1944 года — январь 1945 года) [246] оперативные сводки
Совинформбюро с этого участка фронта сообщали главным образом о боях местного значения. В ходе
этих боев наши войска отбивали у врага отдельные укрепленные пункты, села, хутора, захватывали
пленных, танки, орудия, пулеметы, расшатывали оборону гитлеровцев.
В боях местного значения участвовал и гвардейский женский полк. Действовал он в тот период
нерегулярно. Выдавались отдельные ночи и даже целые недели, когда полк наносил удары по врагу
всеми своими самолетами. Но случалось и так, что он неделями не воевал — и из-за плохой погоды и
потому, что не было заданий.
Полк базировался в небольшом местечке Далеке, заняв усадьбу бежавшего помещика. В свободные от
боевой работы дни производили тренировочные полеты, изучали карту района будущих военных
действий, проводились теоретические занятия и политическая подготовка. Это был, как говорят
ветераны полка, «последний академический период» в его жизни.
К этому времени полк значительно пополнился свежими силами. Старый кадровый состав летчиков и
штурманов, начавший свою боевую деятельность еще на Дону, теперь занимал командные должности.
Молодые летчики и штурманы, воспитанные на фронте, успешно приумножали боевую славу полка. В
штабном журнале подробно регистрировалась боевая работа полка, с конца лета 1944 года все чаще
мелькали имена новых летчиков — Серебряковой, Рыльской, Тепикиной, Юшиной, Олейник, Белкиной,
новых штурманов, переквалифицировавшихся из техников и вооруженцев, — Голубевой, Студилиной,
Яковлевой, Петкилевой, Пинчук, а также Лошмановой, Реуцкой и многих других, пришедших в полк уже
имея штурманскую подготовку.
Насколько выросли в боях вооруженцы, можно было судить по Зине Вишневой. Давно минули времена,
когда она впадала в отчаяние от того, что «ничего не знает». Теперь, спустя два года после прихода в
полк, она уже была старшим техником эскадрильи, мастером своего воинского дела. Старшим техником
стала Лида Гогина, которая пришла в полк студенткой педагогического института. [247]
Механики самолетав, как и вооруженцы, работали самоотверженно. Им нередко приходилось проводить
на аэродроме по двенадцати-тринадцати часов подряд, обслуживая за ночь от семи до десяти вылетов.
Наиболее опытные механики — Рудакова, Радина, Лядская, Калинкина, Евполова — управлялись
одновременно с двумя самолетами.
Летчицы и штурманы не скупились на похвалы своим верным боевым соратникам — техникам,
механикам и вооруженцам. Командование высоко ценило их боевые заслуги.
Первыми среди лучших и на аэродроме и в воздухе были коммунисты. Партийная организация
насчитывала к тому времени около ста пятидесяти коммунистов вместо двадцати в начале фронтовой
жизни полка.
Об успехах женского гвардейского авиационного полка его командир гвардии майор Бершанская
получила возможность рассказать всей стране с трибуны Четвертого антифашистского женского
митинга, состоявшегося в Москве, в августе 1944 года. На этом митинге полк был представлен также
гвардии капитаном Смирновой и гвардии старшим лейтенантом Гельман.
Когда на трибуну зала имени Чайковского поднялась стройная, высокая женщина в военной форме, с
орденами — Евдокия Давыдовна Бершанская, весь зал разразился бурными аплодисментами. Ярко и
красочно [248] рассказала она на митинге о боевых буднях полка. Она нарисовала картину боевой ночи.
Дождь, порывистый ветер. Черное небо прочерчивают огненные пунктиры трассирующих пуль. Из
мрака доносится отдаленный рокочущий гул боя. Туда, на помощь нашим наземным частям, один за
другим уходят легкие бомбардировщики с женскими экипажами...
— Наступление продолжается, — закончила Бершанская свою речь. — Впереди еще ряд напряженных
боевых ночей. Наша армия идет вперед, и вместе с ней наносят удары по врагу отваж,ные летчицы
женского ночного легкобомбардировочного полка. Вместе со всей армией он выполнит свой долг до
конца и дойдет до фашистского логова.
И снова ливень аплодисментов, приветственные возгласы в честь героинь-авиаторов.
В перерыве группа иностранных корреспондентов окружила Машу Смирнову, тоненькую розовощекую
девушку, на которой военная форма сидела как-то особенно изящно. И тут один из журналистов сказал
другому на английском языке, полагая, что его не поймут:
— Нацепили на девушку ордена и думают кого-нибудь обмануть.
Пришлось показать этому маловеру летную книжку Смирновой, чтобы он мог убедиться, что советская
девушка, награжденная орденами Красного Знамени, Красной Звезды и Александра Невского, совершила
около восьмисот боевых вылетов и сбросила на вражеские мотомеханизированные части около двухсот
тысяч килограммов бомб.
4
В дни затянувшегося «академического периода» в Далеке у девушек было больше, чем обычно,
свободного времени. И неожиданно началось всеобщее увлечение вышиванием.
Цветные нитки доставали всяческими способами: выписывали из Москвы, распарывали цветное
трикотажное белье, старые вязаные кофточки — и собирали нитки и клубки.
Вышивали преимущественно коврики, подушечки, салфетки, занавески. Доставали рисунки: букеты
цветов, незабудки, фиалки, маргаритки...
— Это была немножко смешная болезнь, но ею переболели почти все, — вспоминает Ирина
Ракобольская.
Вот что она писала родным из Далеке:
«Здесь значительно спокойнее, чем было северо-восточнее Минска, когда добивали, уничтожали
окруженную группировку фашистов, а они бегали по лесам, по ржи, выползали неожиданно из кустов с
поднятыми руками или с наведенными автоматами, обозленные, страшные...
Живем с Аней Елениной в палатке, спим на сене, дышим чистым воздухом. Уже созрели яблоки, брюква.
Чувствую себя хорошо, даже гимнастерку летнюю сама себе переделала... [249]
У меня к тебе очень важная просьба: прислать мне цветных ниток, а если бы могла, — сделать подарок
нашим женщинам и прислать побольше. Наши девушки за каждую ниточку душой болеют, каждую
тряпочку используют для вышивания. Сделаешь большое дело, и все будут очень благодарны...»
«...Пишу вам почаще, пока много свободного времени. Закончила вышивку незабудок. Начинаю букет из
васильков и ромашек.
Девушки организовали хор и пляски. Тащат меня на «просмотр» моих художественных способностей!
А сегодня после обеда у нас образовалась компания: я сижу за вышивкой незабудок, Бершанская — роз
крестом (впервые в жизни), Анька{9} вышивает маки, а Ольга{10} читает нам вслух. Ну прямо,
посиделки, а не кабинет!»
Когда в октябре, после затишья, возобновились ожесточенные бои в районе северо-западнее Варшавы,
полк с воодушевлением возобновил свою боевую работу. Время было непогожее, часто лили дожди,
иногда туманы застилали подходы к цели, но экипажи находились в воздухе по восьмидесяти часов в
сутки.
Об этих днях у многих летчиц остались незабываемые впечатления. «Сейчас можно признаться, —
вспоминает Калерия Рыльская, — что нам во время полетов над Варшавой иногда становилось до озноба
страшно. Ночью весь район близ Варшавы щетинился множеством прожекторов, словно чудовищный
еж. Внизу, в блеске яростных залпов «катюш», вызывающих сразу же большое количество очагов
пожара, непрерывно вспыхивали голубые и красные язычки разноцветных трасс пулеметных очередей.
Мы старались в такие ночи подойти к объекту очень тихо, «на цыпочках», с приглушенным мотором и,
сбросив на цель бомбовый груз, без оглядки уходили домой на предельных оборотах мотора».
Запомнилась еще одна октябрьская ночь, когда облака нависли так низко, что летать под их нижней
кромкой было невозможно. Лишь немногие экипажи — Никулиной — Поповой, Чечневой —
Смирновой, Себровой — Худяковой — отправились в полет, чтобы работать вслепую, бомбить из-за
облаков.
Самолеты один за другим уходили во мглу, набирали высоту, безопасную для бомбометания, и по
расчету времени сбрасывали на врага свой бомбовый груз. Это были трудные полеты. Каждый экипаж
сделал в ту ночь по три вылета, и все они, как показали данные разведки, дорого обошлись врагу.
Недаром летчицы-девушки прославились на фронте как мастера слепого вождения самолетов. [250]
5
Двадцать шестого октября 1944 года в полку получили Указ Президиума Верховного Совета СССР о
присвоении звания Героя Советского Союза Марии Смирновой, Евдокии Никулиной, Евдокии Пасько и
посмертно Евгении Рудневой.
До этого в рядах полка значился один Герой Советского Союза — Евдокия Носаль, получившая
посмертно высокое звание Героя. Теперь в полковых списках стало пять Героев Советского Союза.
Евдокия Андреевна Никулина и Мария Васильевна Смирнова пришли в полк рядовыми летчицами.
Закалившись в боях, они успешно возглавили эскадрильи.
В эскадрильи, которой командовала Никулина, были такие замечательные летчицы и штурманы, как
Евгения Руднева, Галина Докутович, Надежда Попова, Ирина Себрова, Наталья Меклин, Раиса Аронова
и другие. Все они уважали своего командира за мужество и опытность, любили за сердечность. Строгая и
требовательная на службе, она в часы досуга привлекала своей жизнерадостностью, радушием. Дина, как
звали ее подруги, была первой в спортивных соревнованиях и играх, в плясках и танцах.
Под руководством Никулиной эскадрилья сделала около шести тысяч вылетов и сбросила на врага
свыше восьмисот тысяч килограммов бомб разного калибра, разбросала во вражеском тылу более трех
миллионов листовок. Эскадрилья Никулиной уничтожила больше трех батальонов гитлеровской пехоты,
много сот прожекторов, автомашин, складов с оружием и горючим. На боевом счету самой Никулиной
— семьсот боевых вылетов. Их, конечно, было бы значительно больше, если бы ранение не вывело ее
временно из строя в разгар боев. Ни тяжелые метеорологические условия, ни зенитный огонь — ничто не
мешало ей наносить сильные удары по врагу.
Мария Васильевна Смирнова возглавляла замечательный коллектив другой авиаэскадрильи. Здесь
выросли такие опытные летчицы и штурманы, как Пасько, Худякова, Парфенова, Сыртланова,
Жигуленко, Распопова, Ульяненко. Все они впоследствии также удостились высокого звания Героя
Советского Союза.
В характере Марии Смирновой, в ее командирской манере было нечто общее с командирской манерой Е.
Д. Бершанской. Так же как и Бершанская, Смирнова была тверда, строга и требовательна и в то же время,
несмотря на свою молодость, неизменно спокойна, выдержана и тактична. Она никогда не вносила в
боевую работу нервозности. Все девушки помнили, как на Дону при быстрых перебазировках с
площадки на площадку Смирнова первой стала брать в свой маленький двухместный самолет по три, по
четыре пассажира. Она летала неутомимо и бесстрашно. К моменту [251] присвоения ей звания Героя
Советского Союза она сделала восемьсот пять ночных боевых вылетов, нанесла серьезный урон врагу.
И Никулина, и Смирнова были коммунистами, воспитывавшими подчиненных и личным примером и
убеждающим, страстным словом великой правды наших дел, коммунистической идеологии.
Из числа штурманов первой удостоилась высокого звания Героя Советского Союза Евдокия Борисовна
Пасько.
Бывшая студентка МГУ, гвардии старший лейтенант, штурман авиаэскадрильи, Евдокия Пасько к тому
времени сделала семьсот восемьдесят боевых вылетов и налетала на фронте тысячу сорок часов. Вместе
со своими командирами Зоей Парфеновой и Машей Смирновой она активно участвовала во всех боях,
которые вел полк, начиная с Дона и кончая освобождением польской территории.
«...В городе Липецке, куда меня послали учиться, я была на вечере летчиков в честь 27-й годовщины
Октября, — вспоминает Дуся. — После концерта начались танцы. Я хочу танцевать, а ко мне все
подходят и поздравляют.
Я думаю — поздравляют с праздником и говорю «спасибо».
Сначала от души говорю, а потом и сердиться стала: что такое, думаю, нарочно не хотят мне дать
потанцевать, все время отрывают?
Так и сказала одному из наших слушателей. А он только глаза широко раскрыл да головой покачал.
— Ну, знаете... А мы думали, что вы человек скромный!
— При чем здесь скромность? Разве с праздником нельзя поздравить минутой позже?
— Да вас же поздравляют со званием Героя!
Я не поверила, мне это казалось невероятным.
А наутро то, что мои товарищи узнали по радио, подтвердил свежий номер «Правды».
И не было у меня слов, чтобы выразить свою благодарность Родине, свою любовь к нашему полку,
который воспитал в огне всех нас...»
6
Полк готовился к празднованию 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
Этот великий праздник советского народа особенно был радостен в тот период. Десять сокрушительных
ударов, нанесенных Советскими Вооруженными Силами врагу в течение минувшего года, приблизили
полный крах фашистского режима. Миллионам людей, порабощенных гитлеровцами, наши воины уже
вернули свободу.
Надо ли удивляться, что Октябрьскую годовщину полковая семья встретила на этот раз особенно
торжественно. [252]
Старую помещичью усадьбу в Далеке разукрасили флагами, плакатами, зеленью. Подготовили
литературно-художественный монтаж на тему «Письмо с фронта». Главным действующим лицом в этом
монтаже был. почтальон.
Приход почтальона вносил большое оживление в будни полковой жизни. Писем ждали все — от родных,
подруг, знакомых. Приходили письма и от малознакомых и даже совсем незнакомых поклонников,
случайно увидевших в газете или журнале фотографию девушки-гвардейца, прочитавших заметку о ней.
А таких фотографий и заметок в армейской печати появлялось тогда много.
Эти особенности фронтовой жизни, всевозможные переживания, связанные с получением очередной
почты, и были разыграны в монтаже, подготовленном для праздничного вечера. Это было веселое
обозрение. По ходу действия в нем участвовал смешанный хор девушек и летчиков-мужчин,
приглашенных на праздник.
Сели за праздничные столы. Открылся бал, затянувшийся до поздней ночи. Смешанный хор исполнял
популярные песни. Потом начались танцы. Было весело, как никогда.
— Где мы будем в будущем году в это время, как ты думаешь? — спрашивали девушки друг друга.
— Уж, конечно, не на фронте, а дома. Но где бы мы ни были, душой будем вместе!
Через несколько дней после праздника Ирина Ракобольская писала своим родным:
«...Верим, что этот последний и решающий удар скоро вернет нас к себе домой. Вы не придумали еще
для меня специальности? Мне хоч«гся знать ваше мнение, а то вдруг сразу: «Идите, куда хотите»... и
растеряешься».
7
Лида Демешева проснулась во второй половине дня, как всегда после ночных полетов, и, раскрыв глаза,
ощутила, что произошло что-то необычайное, очень хорошее.
Не поняв сразу, откуда это ощущение, она оглянулась. В комнате было светлее, чем обычно, а оконные
стекла, казалось, сверкали.
— Девушки, снег, снег!.. — закричала Лида, рывком бросившись с постели к окну.
Мгновенно поднялась вся эскадрилья. Прижавшись лицом к оконным стеклам, девушки с жадным
любопытством, с ребячьей радостью и гомоном смотрели на первый снег.
Сами собой вырвались у Лиды памятные с детства строки Пушкина:
Зима. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь,
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь... [253]
И тотчас другая девушка как бы ответила на это со вздохом:
— А все-таки до чего ж стосковались мы по дому, по родной земле!.. И хотя на первый взгляд в таком
ответе было мало логики, все поняли: да, снег так обрадовал их именно потому, что от него веяло
дыханием родных краев — саратовских и московских, ставропольских и казахстанских...
Конечно, в народной Польше им многое было дорого, близко, их встречали, как сердечных друзей. Но
все тосковали по родному дому, и тоска эта делала их еще злее в бою — ведь путь домой лежал только
через полную и окончательную победу на Западе!
С первых декабрьских дней ноябрьское затишье на этом фронте сменилось активными боевыми
действиями.
Снова пошли «ночи-максимум», когда на аэродроме только и слышалось: «Бензозаправщика!»,
«Бомбы!» и время от времени: «Ужин!» — время от времени потому, что многие в боевом азарте
забывали поесть, считая, что с этим можно подождать.
Что ни ночь, на боевой счет девушек-авиаторов заносились новые удары по врагу, по его позициям и
укрепленным пунктам, коммуникациям и складам горючего, боеприпасов.
Двадцать третьего декабря 1944 года во время выполнения боевого задания едва не погибли летчица
Маша Рукавицына и штурман Тоня Розова. В эту ночь они должны были сбросить бомбовый груз на
военные объекты и предместья Варшавы. Вдруг отказал мотор самолета. Маше пришлось совершить
посадку, не успев сбросить бомбы, прямо на опушку, поросшую густым ельником. Это спасло обеих
летчиц от гибели.
Первой очнулась Тоня Розова. Из рассеченного лба капала кровь, с правой руки была содрана кожа. Мозг
ее внезапно ожгла мысль: «А как же бомбы?» Впереди нее в кабине зашевелилась Маша Рукавицына.
— Маша! — крикнула Тоня. — Соберись с силами, надо бежать. В любую секунду взорвутся бомбы!
— Не могу! — простонала Маша. — Мне бензобаком ноги придавило. Тогда Тоня, собравшись с силами,
освободилась от лямок парашюта и помогла Маше выбраться из кабины. Девушки отползли от самолета
на безопасное расстояние и сели отдохнуть.
Затем Тоня, уложив раненую Машу на парашют, отправилась по компасу на свой аэродром. Идти было
трудно. В темноте Тоня натыкалась на пни и бурелом. Часто падала, отдыхала и снова шла. Выпустила
несколько ракет, но их никто не заметил. Она изнемогала от жажды, но упорно двигалась вперед.
Только на рассвете она добралась до расположения своего полка. Услышала окрик часового «Стой! Кто
идет?» и потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, то первым делом спросила, где Маша. Ее успокоили, сказав, что уже
отправилась поисковая группа. Через час в госпиталь привезли и Машу Рукавицыну. [254]
Вылетая однажды декабрьской ночью, Валя Пустовойтенко и Люба Мищенко имели скромное задание
— сбрасывать осветительные бомбы на участке, где пехота шла в атаку. Но на всякий случай девушки
захватили с собой и фугасные бомбы.
Успешно выполнив задание, они углубились во вражескую зону. Курс — в район ближнего тыла
фашистских войск.
Валя напряженно всматривалась в ночную тьму, окутавшую землю. Где-то здесь, по расчету времени,
должны быть крупные войсковые склады. Внизу мигнул огонек, погас, мелькнул другой...
Она прицелилась и сбросила бомбы. Тотчас прогремел взрыв, к нему метнулось пламя. Зарница пожара
долго была видна девушкам, когда они. полетели к своим.
Наземные войска сообщили, что легкий ночной бомбардировщик взорвал вражеский склад с горючим. За
этот меткий удар с воздуха Валя Пустовойтенко была награждена орденом Славы III степени. Через
несколько дней ей присвоили звание младшего лейтенанта.
Ветераны полка радовались успехам молодежи, справедливо видя в этих успехах и выражение силы,
нерушимости славных полковых традиций.
Борьба продолжалась с неослабевающим напряжением. На важнейших участках фашисты сосредоточили
много зенитных орудий, прожекторов. В районе одного лишь укрепленного пункта врага, подле станции
Носельск, летчицы насчитали тридцать четыре зенитные установки.
Наши авиаторы, в том числе гвардейцы-таманцы, взаимодействуя друг с другом, выводили из строя
фашистские прожекторы и орудия: в то время, когда враг сосредоточивал огонь по первому
появившемуся самолету, другие, прилетевшие вслед за ним, атаковали зенитчиков. Методы боевого
взаимодействия экипажей, разработанные в женском авиационном полку, были одобрены
командованием и стали применяться всей дивизией.
8
В ночь на 13 декабря полет Ольги Санфировой и ее неизменного штурмана Руфины Гашеной завершился
трагически.
Самолет Санфировой — Гашевой успешно выполнил боевую задачу: бомбы легли прямо на цель.
Отлетая от Носельска, девушки услышали взрывы — значит, попали.
Экипаж вышел из лучей прожекторов и стал приближаться к линии фронта. Тут начался сильный
обстрел с земли. Зажигательный снаряд, попал в бензобак. Самолет загорелся, но Санфирова продолжала
«тянуть» его на свою территорию.
Они уже были за линией фронта, когда огонь охватил фюзеляж. Леля скомандовала: [255]
— Прыгать с парашютом!
Они вылезли на плоскость и на мгновение стали друг против друга.
Звезды скрылись за облаками. Внизу — беспросветная тьма, словно бездонный колодец. Багровые
клочья лучей от горящего самолета колыхались на кромке низко нависшей тучи.
Руфина прыгнула с боевым парашютом первый раз. Парашют раскрылся почти у самой земли. Было
мгновение, когда она считала себя погибшей.
Почувствовав под собой землю, она отстегнула парашют, быстро сняла очки, чтобы стекла не
отсвечивали, и поползла. Лели Санфировой не было. Ее, очевидно, отнесло ветром.
Обе девушки приземлились в нейтральной полосе, в восьмистах метрах одна от другой.
Руфина хотела определить, где восток, но как это сделать в абсолютной темноте, когда нельзя головы
поднять из-за стрельбы? Стала следить за прожекторами — она знала, как работают наши и как
вражеские прожекторы. Так определила направление и поползла дальше.
Ползла и все время натыкалась на что-то твердое, торчащее из земли. Мелькнула мысль, обдав ледяным
холодом: «Мины!» И это действительно были противотанковые мины.
Ей подвернулась под руку какая-то палка, она швырнула ее вперед и поползла за ней, еще раз швырнула
и поползла дальше.
Так добралась до колючей проволоки. Попробовала пробраться — трудно! «В комбинезоне не пролезть,
раздувает, как шар», — подумала она. Вдобавок при спуске с парашютом она потеряла унты.
Усилившаяся стрельба заставила ее теснее прижаться к земле.
Лежа, она смотрела в темноту. Вдруг услышала голоса, увидела группу людей, бегущих по направлению
к парашюту. Но кто они — наши или фашисты?
Когда услышала русскую речь, поднялась во весь рост. К ней подбежали минеры.
— Давай сюда, родная! — крикнул один из них хриплым от волнения голосом и, подхватив Руфину на
руки, перенес через проволоку. Потом снял с себя сапоги, надел на нее и повел на командный пункт.
Отсюда наши бойцы видели, как подбили самолет, как он падал, объятый пламенем, как раскрывались
парашюты...
Гашеву обступили, каждый старался ободрить ее ласковым словом. И вдруг кто-то тихо сказал:
— А ваша подруга на минах подорвалась...
Руфина оцепенела. Почти потерявшую ощущение жизни, ее отвели в землянку генерала, командира
дивизии. Там за ней стала ухаживать санитарка.
— Покушайте, успокойтесь, ложитесь спать, — уговаривала санитарка. [256]
Гашева отказалась от еды и питья. Чтобы заставить ее хоть немного подкрепиться, генерал, видя, что она
находится в состоянии психической травмы, сказал командным тоном:
— Приказываю пить!
Она глотнула и даже не почувствовала, что ей дали. В голове стучала одна мысль: «Леля, Леля, где она?»
Утром с КП послали разведчиков отыскать и вынести Лелю Санфирову. По всем данным,
приземлившись, она также услышала русскую речь, пошла навстречу нашим бойцам и тут-то наступила
на противотанковую мину. Взрыв нанес ей смертельные раны.
Когда боец с телом Лели на руках приблизился к окопам, все, кто были здесь, молча сняли шапки: без
слов было ясно, что жизнь ее оборвалась.
Ольгу Санфирову хоронили на советской земле, в городе Гродно. Сотни воинов и жителей города
склонили головы, прощаясь с мужественной патриоткой.
...Тем временем наступление наших войск развертывалось все шире.
Всем ветеранам полка особенно запомнилась одна декабрьская ночь 1944 года.
К этой ночи полк тщательно подготовился. Политработники и командиры эскадрилий лично беседовали
с каждой девушкой, разъясняли задачу. Решили не только сделать самое большое число вылетов, но и
брать как можно большую бомбовую нагрузку. Днем провели проверку: для взлета требовался большой
разбег, высота полета снижалась до восьмисот-шестисот метров. Чтобы облегчить вес, брали меньше
бензина, если расстояние до цели было невелико.
Экипажи Чечневой — Клюевой, Поповой — Гашевой. Никулиной — Рябовой сделали по восемнадцати
вылетов; Ароновой — Гельман, Серебряковой — Демешевой, Меклин — Реуцкой — по шестнадцати. По
двенадцати-тринадцати вылетов совершили экипажи Парфеновой и Жигуленко. Немногим отстали от
них и все остальные экипажи.
Девушки нанесли сокрушительный удар врагу: был подавлен огонь трех артиллерийских и одной
минометной батарей, вызвано десять взрывов большой силы, пожары в узлах обороны фашистов озарили
небо на большом пространстве.
Блестяще работали в ту ночь вооруженцы под руководством Надежды Александровны Стрелковой.
Недавно прибывшая в полк Глазкова писала в своем дневнике:
«Нам предстояло работать с запасного аэродрома. Быстро собрались, поехали, всю дорогу спешили,
чтобы не опоздать. Приехали как раз тогда, когда первый самолет пришел на посадку.
Прежде чем начать работу, разбились на тройки. Инженер Стрелкова дала последние указания, и мы
начали подвеску бомб. Здесь я впервые [257] узнала, что значит работать ночью. Работа происходила
исключительно организованно. Бомбы подвешивались быстро. Чувствовалась сработанность коллектива.
Девушки как будто и не спешили, но все спорилось в их руках. Я очень удивилась, когда так же быстро
подвешивались «сотки», хотя, казалось, вручную эти тяжелые бомбы таким хрупким девушкам поднять
не хватит сил.
Я старалась не отставать от своих новых подруг. Присматривалась к каждому их движению,
прислушивалась к их советам. Иногда, когда бомба почему-либо долго не подвешивалась, мне казалось,
что в этом виновата я, что это я неумело взяла бомбу, что это я торможу работу нашей тройки. Иногда
получалось и так, что я теряла свою тройку, так как хорошо еще девушек не знала. Они в этой ночной
темноте, в своих рабочих куртках и шапках, подвижные и веселые, были очень похожи друг на друга.
Они быстро переходили от одного самолета к другому. К концу ночи я стала привыкать и к девушкам, и
к своей новой работе.
Хотя бомб подвешивалось очень много, я в эту ночь не чувствовала усталости. Настроение было
приподнятое. Ведь сегодня я впервые сама участвую в боевой жизни прославленного полка! [258]
Стало как будто светлее, близок рассвет, но наши боевые экипажи не обращали на это внимания, — они
спешили, старались, как можно больше сделать вылетов. «Бомбы! Вооруженцы!» — слышали мы сразу
голоса с разных сторон. Работали еще быстрее, и самолеты один за другим уходили в предрассветную
мглу.
Уже совсем светло. Работа закончена. В воздухе гул моторов постепенно затихал. Услышала команду:
«Весь личный состав на КП!»
Собрались все — летчики, штурманы, механики, вооруженцы. За отличную и боевую работу им
объявили благодарность. Сделано 324 боевых вылета».
Зина Вишнева, ветеран полка, старший техник звена, вспоминает:
«В эту ночь все работали как никогда. Откуда только силы брались!
Несмотря на мороз, сбросили шинели, работали в куртках, усталости не чувствовали. «Сотки» казались
нам весом вдвое, а то и втрое меньше, не заметно для себя поднимали их быстро, все делали молча, от
самолета к самолету не ходили, а бежали, освобождавшиеся спешили на помощь другим, и самолеты
снаряжались менее чем в одну минуту.
В подвеске и снаряжении бомб не было обнаружено ни одного недостатка, все делалось точно и
аккуратно. Каждая девушка в эту ночь подвесила не меньше чем по три тонны бомб».
В числе бомб, сброшенных в эту ночь на врага, было немало трофейных, их накопилось очень много,
особенно после взятия Минска. Надо было их пустить в дело. Но наши взрыватели не подходили к
немецким бомбам. Стрелковой пришла мысль приспособить их. Техники-вооруженцы Гогина, Вишнева,
Логачева, Марина помогали решать эту задачу и затем стали со вкусом выводить мелом на
стабилизаторах «Бьем вас вашими же бомбами».
Вклад полка в великое дело освобождения Польши был весьма значителен. По нескольку сот боевых
вылетов полк сделал в районе Ломжи, Остроленки, Цеханува, Рожан, Носельска, превращенных
фашистами в мощные узлы обороны. На один Макув, где основательно укрепились гитлеровцы, было
произведено тысяча четыреста восемьдесят боевых вылетов. [259]
Последние удары
1
Подходил к концу 1944 год. И, как всегда, в последние декабрьские дни между полетами, учебными
занятиями, будничной фронтовой службой в полку началась незатейливая и милая сердцу
предновогодняя суета.
Стало уже традицией, что в ночь под Новый год оглашался приказ по полку, подводящий итоги
минувших боев. Лучшим, отличившимся в полетах, в трудной и благородной работе на аэродроме,
выражалась благодарность командования.
А сколько благодарностей и добрых пожеланий на будущее получала каждая девушка от своих подруг!
Все писали друг другу поздравления, порой в стихах, никто не оставался обойденным.
Как бы ни складывалась обстановка на фронте, выпускался специальный номер полкового «Крокодила»
с шуточными приветствиями. Тут были и стародавние гадания на новый лад, и эпиграммы, над которыми
дружно смеялись все, в том числе и их «жертвы». И, конечно, полковые «крокодильцы» во главе с Надей
Тропаревской всегда находили едкие слова для характеристики увядающих новогодних мечтаний
фашистов, ненависть к которым неразывно сочеталась у девушек с презрением.
Правда, нередко случалось так, что эти торжественные новогодние встречи проводились по фронтовому
календарю, то есть тогда, когда позволяла боевая обстановка.
В ночь под 1944 год Вера Тихомирова была в полете.
Стояла лютая стужа, в воздухе клубился туман, а вдобавок у цели оказалось столько прожекторов и
зениток, что Вера просто забыла о том, что приближается символический час смены годов. Она ничего
не видела, кроме цели, ни о чем более не думала, кроме одного — надо ударить по [260] скоплению
фашистских танков, ударить точно, сильно! Бомбы полетели на цель.
Машина, выскользнув из сети прожекторных лучей, легла на обратный курс. На душе у Веры стало легко
и весело.
Вдруг до нее донеслось:
— С Новым годом, Веруша!
Это сказала штурман Женя Гламаздина.
Штурман уже тянулась к ней с яблоком, ароматным и сочным, припасенным чуть ли не с осени.
В полете встретили этот Новый год и Лиза Казберук с Валей Пустовойтенко.
— Смотри, каким фейерверком нас встречают! — бросила Валя в переговорную трубку, когда они
подлетели к цели, над которой сверкали и гремели снаряды, метались прожекторные лучи.
— А мы им подбавим кое-что к этой иллюминации, — ответила Лиза.
И подбавили, да так, что все горело и ухало кругом до утра, — бомба попала в склад боеприпасов.
Но в первую ночь 1945 года летать нельзя было — все затянуло плотными, низко нависшими облаками.
Девушки шутили:
— Чудесное предзнаменование: год великих надежд, год нашей победы приходит в тишине!
Они хорошо приготовились принять его. Привезли несколько елок. Одну, побольше, установили в
столовой, остальные — по эскадрильям. Девушки стали наряжать их с таким увлечением, словно
вернулись к годам счастливого детства.
Все разговоры, все мысли были о том, что будет на другой день после войны.
— Ты представляешь себе, Ира, где будешь встречать тысяча девятьсот [261] сорок шестой год? —
спросила штурман Лида Целовальникова своего пилота Ирину Себрову.
— Трудно себе это представить, — ответила спокойная, рассудительная Ирина. — Тут, знаешь, фантазия
нужна...
— А я знаю. Ты выйдешь замуж за своего Сашу Хоменко, будете встречать Новый год в Москве и
вспоминать, как три года назад встретились в Хачмасе, в ремонтных мастерских.
— Так-то так... — сдержанно улыбнулась Ирина. — Но путь к этому ведет через Берлин. Вот когда
дойдем...
— Ну и дойдем, конечно! Теперь уже недалеко.
В помещении штаба полка тихо шел неторопливый разговор.
— Интересно знать, в каком платье ты будешь встречать Новый год в будущем году, какую прическу
сделаешь? — спросила Ирина Ракобольская своего ближайшего друга и помощника Аню Еленину.
— Уж, конечно, не в гимнастерке, — засмеялась Аня. — Не представляю себе только, что мы с тобой
расстанемся, что у нас не будет общей работы, общих забот...
— А это может случиться. Вдруг тебя демобилизуют, а меня оставят в армии. Прощай тогда
университет. Хоть бы в военную академию попасть...
В комнату вошли Саша Акимова и Катя Доспанова. После аварии на аэродроме в Славянской Катя не
смогла вернуться к штурманской работе, и ее перевели в штаб начальником связи.
— Вот двое, которые так ясно видят свое «завтра» после окончания войны, — сказала Ракобольская.
— Это вы о чем, все о будущем? — вступила в разговор Акимова. — Да, я вернусь в университет, это
решено. Авиацию, конечно, я люблю, а штурманское дело — в особенности, но военное дело не по мне.
Надеюсь, что кончу исторический факультет, а там видно будет.
— А ты, Катя?
— Я? Что тут спрашивать! Не быть же мне вечно связисткой! Надо будет закончить образование и
вернуться в свой Казахстан. Знаете, как выросла моя республика за годы войны. О, Казахстану сейчас
нужны люди, как никогда!
— Ты права, Катюша. А вот Маринка...
— Это ты о Чечневой? У нее тоже прямая дорога — в авиацию!
2
Война шла к концу.
1944 год завершился изгнанием гитлеровских войск из пределов Советского Союза. Наша
государственная граница, вероломно нарушенная [262] фашистами 22 июня 1941 года, была
восстановлена на всем протяжении от Черного до Баренцева моря. Закончив освобождение родной
земли, Советская Армия пошла на помощь другим народам, порабощенным фашизмом, перенесла
боевые действия на вражескую территорию.
Летом 1944 года правящие круги США и Англии, увидев, что Советская Армия может освободить
своими силами всю Европу, открыли наконец второй фронт на Западе, Но и после этого главные силы
гитлеровской армии продолжали оставаться на советско-германском фронте, в четыре раза превышали
количество дивизий, действовавших против англоамериканских войск. Несмотря на слабость врага на
Западе, войска США и Англии не только не могли одолеть его, но сами чуть было не потерпели
катастрофу. В декабре 1944 года фашисты перешли в наступление в районе Арденн, во Франции, нанеся
сокрушительное поражение американским и английским войскам, превосходящим их по численности и
вооружению. Советский Союз, как всегда, достойно выполняя свой союзнический долг, учитывая
тяжелое положение армий США и Англии, ускорил подготовлявшееся новое наступление наших
Вооруженных Сил.
Двенадцатого января 1945 года Советская Армия обрушила на врага небывалый по мощи удар на всем
фронте, от Балтики до Карпат.
Вместе со всей армией перешел в наступление и тот фронт, в состав войск которого входила Таманская
Гвардейская авиационная дивизия. Он штурмовал Восточную Пруссию.
В первый же день наши войска, форсировав водный рубеж, прорвали линию обороны и отбросили
фашистскую армию на пять-восемь километров к северо-западу. В прорыв двинулась лавина танков и
самоходных орудий. Противник, опираясь на свои долговременные оборонительные сооружения и
водные преграды, оказывал отчаянное сопротивление. Шли ожесточенные бои. С каждым днем линия
фронта отодвигалась к границам Восточной Пруссии.
Теперь женскому авиационному полку, отставшему из-за плохой погоды, надо было догнать ушедшую
далеко вперед пехоту. Полк перебрался из Далеке на новую площадку, севернее Млавы.
Перед вступлением в новую, завершающую полосу боев был созван общеполковой митинг. Знаменосцы
вынесли вперед Гвардейское знамя. Командир полка Бершанская, стоя у развернутого знамени, сказала:
— Мы с вами прошли путь от Терека до Вислы. Части Советской Армии освободили нашу Родину. На
своем пути мы видели разрушенные города и села, уничтоженные памятники культуры. Фашисты
принесли колоссальные бедствия нашей Родине, всему прогрессивному человечеству. Среди нас нет
человека, которому враг не причинил бы зла. Отдадим все силы на разгром врага! Необходимо, чтобы
каждая бомба попала в цель! Водрузим Знамя Победы над Берлином! [263]
Полк был хорошо подготовлен к завершающей кампании. Призыв «Вперед, на Берлин» означал
желанную победу, а за нею — мир. Снова началась полоса трудных, напряженных боевых ночей.
3
Путь полка лежал на северо-запад — к Данцигу и Гдыне. Летали так называемым «Данцигским
коридором» — исконными славянскими землями, захваченными фашистскими агрессорами. Наряду с
общими боевыми задачами полку ставились и специальные: он помогал нашим наземным частям,
удалявшимся от своих баз, быстрой доставкой боеприпасов и горючего, подвоз которых
автотранспортом был затруднен из-за глубокого снега и грязи. В этих случаях маленькие
бомбардировщики превращались в транспортные самолеты. Много летали и на разведку: часто
приходилось определять местонахождение наших передовых частей и скрытых частей противника.
Штаб дивизии предложил составить список летчиц, желающих летать днем. На «По-2» это было очень
опасно, но все экипажи, как один, заявили: «Будем летать днем, хотим летать, лишь бы приблизить час
победы!»
Замечательный дневной полет совершила Зоя Парфенова.
Одна, без штурмана, она направилась в тыл противника, чтобы доставить нашей части несколько ящиков
с боеприпасами. Самолет был обстрелян ружейно-пулеметным огнем. Парфенова, раненная в ногу, все
же вывела его из зоны обстрела.
Заметив, что гитлеровцы собираются зайти в тыл нашим артиллерийским позициям, она приземлилась у
позиций артиллеристов, сдала боеприпасы и предупредила об опасности. Артиллеристы наскоро сделали
ей перевязку. Она улетела и благополучно вернулась на свой аэродром. Только после рапорта о
выполнении задания Зоя отправилась в госпиталь.
Наташе Меклин также пришлось доставлять боеприпасы нашим войскам.
«Погода была унылая, — вспоминает Наташа, — то и дело низкие тучи проходили над аэродромом,
падал снег. Изредка прояснялось на короткое время.
На плоскости моего самолета вооруженцы привязали несколько ящиков с патронами, их надо было
сбросить в определенном месте, где на земле выложат условный знак.
В этом районе мы летали впервые — все было ново. Мой штурман Нина Реуцкая хорошо
ориентировалась. На небольшой высоте мы подлетели к месту назначения.
Условный знак был подан после того, как мы сделали круг. Снизились метров до тридцати. У костров
стояло несколько бойцов. Нина стала дергать [264] за веревку, чтобы сбросить ящики, но не тут-то было.
Ящики ни за что не сползали с плоскости. Мне пришлось заходить еще несколько раз, а Нине вылезти на
левое крыло, затем на правое и сталкивать ящики руками.
Когда мы, наконец, освободились от груза, пошел снег, низкая облачность плотно заволокла небо. С
трудом добрались до сваего аэродрома.
Много экипажей вернулось, не долетев до цели. Успела выполнить задание только Нина Распопова,
которая вылетела вскоре после нас».
4
Вторая половина февраля застала полк в городке Слупе.
На аэродроме в Слупе была непролазная грязь. Но летать надо было Командиру полка майору
Бершанской пришла удачная мысль: построить деревянный настил длиной в двести метров и шириной
метров тридцать и использовать его как взлетно-посадочную площадку. Так и сделали.
Самолеты стояли в грязи. По команде группа девушек на руках вытаскивала машину на помост. Потом
приносили ведра с бензином, заливали бак, подносили и подвешивали бомбы. Пока мотор не набирал
максимума оборотов, техники и вооруженцы держали самолет за плоскости, иначе он не сможет взлететь
с настила. Летчица Калория Рыльская писала в своем дневнике:
«Задача в эту ночь была — подавить огневые точки в районе города Нойенбурга, к которому подходили
наши наземные войска.
Мы склонились над картами, изучая район. Линия боевого соприкосновения близко подходила к городу
с севера и юга, а с востока от города нас отделяла широкая холодная Висла. За этим водным рубежом
располагался передний край обороны противника, который нам предостояло «обработать».
Ночь была темная. Облачность ниже 400 метров. Шел снег. Тяжело нагруженные машины с трудом
отрывались от помоста и шли на цель.
Город горел. На десятки километров было видно отраженное в облаках зарево.
С высоты 300—400 метров этот чужой город на прибрежном холме вставал явственно со всеми
деталями: тонким шпилем костела, темными коробками домов и прямыми улицами. Висла была мертва.
Справа, слева и впереди строчили голубыми трассами крупнокалиберные пулеметы, рвались бомбы. Это
работали наши подруги.
К исходу ночи на южной окраине Нойенбурга взвились белые ракеты — наши передовые части подошли
вплотную к городу. Мы уходили домой, встречая розовый рассвет. Днем Нойенбург был взят...» [265]
С деревянного настила в Слупе было произведено свыше пятисот вылетов.
В дальнейшем такие деревянные площадки делались шире и длиннее. Полк сделал с них около трех
тысяч боевых вылетов.
5
В день 27-й годовщины Советской Армии, 23 февраля 1945 года, был опубликован Указ Президиума
Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза девяти девушкам-гвардейцам.
Героями Советского Союза стали Надежда Попова, Руфина Гашева, Екатерина Рябова, Ирина Себрова,
Наталья Меклин, Евгения Жигуленко. Посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза Вере
Белик, Татьяне Макаровой, Ольге Санфировой.
«Правда» откликнулась на награждение девушек-авиаторов большой корреспонденцией, озаглавленной
«Девятка отважных».
Да, это были отважные, беззаветно преданные своему долгу советские девушки-патриотки. Все они
пришли в полк добровольно, по зову сердца. Они стали зрелыми воинами-коммунистами. Они
закалились в боях, смело смотрели в глаза смерти, и у каждой за плечами было семьсот-восемьсот
ночных боевых вылетов.
Командир полка Е. Д. Бершанская, любовно поздравляя девушек с высокой наградой, вспоминала боевой
путь каждой из них.
«Вот Руфина Гашева, — думала Бершанская. — Кажется, ни у одной девушки не было таких тяжелых
переживаний, какие выпали на ее долю. Нельзя сказать, чтобы ей сопутствовало «летное счастье».
Руфине — двадцать четыре года, но в ее волосах не мало серебряных прядей. Зато какая огромная
внутренняя сила светится в ее глазах!
А вот Ирина Себрова. Это скромный и доблестный труженик. Она заслужила высокое звание Героя
своим мужеством и мастерством, дисциплинированностью, выдержкой и умением вовремя оценить
обстановку и вовремя принять решение».
Бершанская знала, что не мало летчиц после аварии долго не могли приступить к полетам или летали с
крайним напряжением. Она вспоминала, как Себрова еще перед вылетом на фронт потерпела аварию.
После этого Бершанская внимательно следила за ней и иногда нарочно не выпускала в полет, чтобы дать
ей возможность отдохнуть. Но Ирина упорно рвалась в бой и по числу боевых вылетов обогнала своих
подруг.
Так думала о награжденных командир полка.
А как отнеслись сами награжденные девушки к высокой оценке правительством их боевой работы?
«У меня было такое чувство, как и при получении первого ордена, — [266] вспоминала Ирина Себрова,
— мне казалось, что я еще не заслужила такой награды, что я как будто недостойна Золотой Звезды.
Я знала, что нужно, стало быть, воевать еще лучше, еще крепче бить врага!»
В этих простых, искренних словах выразила Себрова мысли и чувства своих подруг. Они были
счастливы. Они принимали многочисленные поздравления и приветствия, приходившие из далекого
тыла, а по ночам продолжали летать, честно и добросовестно выполняя свою гвардейскую клятву.
6
Войска 2-го Белорусского фронта к концу февраля подошли почти вплотную к берегам Балтийского
моря. Настала пора и полку передвинуться дальше на северо-запад. Полк перелетел в прусский городок
Тухоля. В следующую же ночь после перебазировки на новый аэродром Ирина Себрова и Лариса
Розанова вылетели на боевое задание. Подойдя к цели, сбросили бомбы. Вспыхнуло большое пламя,
сопровождавшееся рядом мелких вспышек.
— Куда это мы попали? — спросила Ира своего штурмана.
— Похоже, что рвутся патроны, — ответила Розанова.
Следовавший за ними экипаж Тепикиной — Гламаздиной, заметив частые вспышки, решил сбросить
свой бомбовый груз на ту же цель. Небо снова озарилось еще большим количеством вспышек.
Потом наши наземные части сообщили, что ночью легким бомбардировщиком был взорван большой
вражеский склад патронов. [267]
...Полк готовился к празднованию Международного женского дня — 8 марта.
Зал городского театра преобразился. Вместо кресел в партере расставили праздничные столы с
угощением.
На празднование приехал командующий фронтом маршал К. К. Рокоссовский в сопровождении
нескольких генералов.
Маршал приступил к вручению правительственных наград.
Прежде всего он вручил Золотую Звезду и ордена Ленина шести новым Героям Советского Союза. Затем
началось вручение наград другим девушкам. Награжденных орденами и медалями было свыше
семидесяти человек. Они шли одна за другой, и подруги следили за ними затаив дыхание, любуясь и
гордясь.
Вот к столу подошла мастер по электроприборам Вера Бондаренко. Маршал нагнулся к ней, крепко
пожал руку и улыбнулся.
«Такая маленькая, а вся грудь в орденах!» — так была понята его улыбка, и по залу прошел легкий гул.
Радостной неожиданностью было вручение маршалом грамоты ЦК ВЛКСМ комсомольской организации
полка.
Комсорг полка Саша Хорошилова, получая грамоту, заверила командующего, что комсомольская
организация сумеет оправдать эту высокую награду.
Маршал нагнулся к Хорошиловой (она ростом была одной из самых маленьких в полку; меньше ее была
только Лида Целовальникова) и спросил:
— В чем нуждается ваша комсомольская организация? Чем командование фронтом может ей помочь?
— Благодарю вас, товарищ маршал, наша организация ни в чем не нуждается.
— А может быть, вы лично в чем-нибудь нуждаетесь? — опросил маршал улыбаясь.
Тут Хорошилова набралась храбрости и, подбадриваемая поощрительным взглядом Бершанской,
выпалила:
— Ко мне сегодня приехал в гости мой друг, а его не впускают в зал, он стоит на улице... Это капитан
танковых войск Архангельский.
— Так это очень легко поправить, — сказал Рокоссовский.
И не успела взволнованная Хорошилова оглянуться, как в зал вошел капитан Архангельский.
Капитан, проехавший в этот день триста километров и не ожидавший попасть в такую торжественную
обстановку, был крайне смущен. Командующий пригласил его занять место за праздничным столом
рядом с Хорошиловой. Это пришлось по душе всем.
От имени удостоенных звания Героя Советского Союза выступила Нина Ульяненко. [268]
— Получая эту высокую награду, — сказала она, — мы клянемся отдать все свои силы, а если
понадобится — и жизнь во имя Родины. Спасибо нашей партии и Советскому правительству за высокое
доверие!
Затем поднялся маршал Рокоссовский.
— Я слышал легенду о вашем полку, когда еще командовал 1-м Белорусским фронтом, — сказал он. —
Мне казалось это сказкой. Теперь я вижу, что это быль. Говорят, что вы не хотите принимать к себе в
полк мужчин. Это хорошо. Вы и сами дойдете до Берлина. Выпьем же за ваш девичий полк!
Командующий и сопровождавшие его лица оставались еще некоторое время в зале, беседовали с
девушками, разделяя их радость.
Праздник надолго запомнился полку. А на следующий день продолжались фронтовые будни.
7
Боевые действия гвардейцев-таманцев в последний период войны отличались большой напряженностью.
В марте на южном побережье Балтийского моря часто дуют влажные ветры, нависают туманы, падает
мокрый снег. Преобладает погода, считающаяся в мирное время нелетной. А летать было необходимо.
Враг еще сильно огрызался.
Особенно запомнилась девушкам одна вьюжная, снежная ночь, когда эскадрильи вели боевую работу в
районе Гдыни. Части 2-го Белорусского фронта уже заняли курорт Цопоты и ряд других пунктов на
Балтийском побережье, разъединили силы противника на две группы — гдынскую и данцигскую. Теперь
предстояло ликвидировать каждую из этих групп в отдельности.
Экипажи удачно отбомбились, когда сплошной снегопад застлал весь горизонт. Самолеты ветром стало
относить на восток. Одни вынуждены были приземлиться у линии железной дороги, в семнадцати
километрах от своего аэродрома, другие — на озерах, в районе которых еще могли остаться вражеские
войска, третьи залетели в Грауденцу.
На аэродроме — тревожное ожидание. Днем все экипажи вернулись. за исключением одного —
Серебряковой — Павловой. Были организованы поиски, не давшие никаких результатов. И только спустя
две недели след пропавших отыскался.
Что же случилось с пропавшим экипажем? Экипаж самолета в составе Клавдии Серебряковой —
Антонины Павловой попал под сильный пулеметный огонь. Клава была ранена. Девушки приняли
решение отойти на юго-восток, чтобы сесть на запасной аэродром в Мариенвердере. [269]
Шел густой снег. Земли видно не было. Горючего оставалось только на час полета.
— Будем садиться! — крикнула Клава.
Площадку для посадки выбрали недалеко от населенного пункта и дороги с тем, чтобы ночью выяснить
обстановку.
Тоня выпустила две осветительные ракеты. Последнее, что она увидела в ярком белом свете ракет, — это
приближающийся с огромной быстротой телеграфный столб с проводами...
С трех часов ночи до утра девушки пролежали под обломками машины. «Когда я пришла в сознание, —
вспоминает Антонина Павлова, — я увидела, что лежу в груде обломков самолета. Левая рука была в
крови, правой рукой я не могла даже пошевелить. Клавы в этой груде обломков не было видно. Вдруг я
услышала ее голос как будто из-под земли: «Тоня, ты можешь стрелять?» «Могу!» — ответила я.
«Выстрели обойму. Может, нас найдут. Оставь три патрона. Если придут немцы, застрелишь сначала
меня, а потом себя».
Выстрелив несколько раз из пистолета, я с огромным трудом вылезла на крыло и встала. Недалеко от
места аварии я увидела небольшой немецкий городок: сквозь туманную дымку виднелись остроконечные
красные черепичные крыши.
«Тоня! Идут к нам?» — услышала я снова голос Серебряковой. «Еще никого не видно», — ответила я.
«Как себя чувствуешь?» — «Нога болит».
...Долго ли я находилась в таком положении, не помню. Но наконец, к самолету подошли две немки с
детьми. Они некоторое время что-то обсуждали между собой. Потом набрались храбрости,
вскарабкались по обломкам к кабине и стали меня вытаскивать... Я потеряла сознание.
Очнулась я в госпитале. Врачи обнаружили у меня переломы руки и ноги, у Клавы — несколько
переломов на правой ноге».
Палата, куда поместили Серебрякову и Павлову, стала местом паломничества всех больных,
медицинских сестер, врачей. Все удивлялись, что девушки летают ночью, да еще при такой погоде, все
старались их приласкать, подбодрить сердечным словом, теплой шуткой.
За успешное выполнение боевого задания в тяжелых метеорологических условиях и за проявленные при
этом мужество и отвагу Серебрякова и Павлова были награждены орденами Красного Знамени.
В апреле, когда полк базировался на аэродроме Бухгольц, северо-западнее Берлина, был получен Указ
Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Суворова III степени.
Второго мая над германским рейхстагом взвилось наше красное Знамя Победы. Но экипажи Таманского
полка еще продолжали тогда боевую работу, летали с бомбами на Свинемюнде — немецкий порт на
Балтийском [271] море. Сюда Ирина Себрова сделала свой последний — тысячу восьмой — боевой
вылет, по числу вылетов опередив своих подруг.
Боевая жизнь полка закончилась 5 мая.
До Берлина он не долетел. А как все об этом мечтали!
Но все же нескольким экипажам удалось полетать над поверженной столицей «Третьей империи».
— Это было третьего мая, — вспоминает Наталья Меклин. — Мы с Ирой Себровой летели днем по
заданию. На обратном пути два наших маленьких ночных бомбардировщика пролетели над Берлином.
Огромный город простирался на многие километры. Всюду видны дымящиеся развалины. Покружились
над рейхстагом, пролетели над Бранденбургскими воротами вдоль заваленных обломками улиц, над
аэропортом...
Полк размещался в это время в небольшой деревушке Брунне, в благоустроенной усадьбе. Дни
проходили в разговорах о будущем, в ожидании конца войны.
Вечером 8 мая по установленному порядку состоялась вечерняя поверка, отбой. Многие рано улеглись
спать. В вестибюле помещичьего дома осталась дежурная по части старший техник эскадрильи Римма
Прудникова. Она первая услышала голос московского диктора, возвестившего о капитуляции
германской армии, о прекращении военных действий.
Мигом эта весть облетела всю усадьбу. Сон как рукой сняло. Все выбежали во двор, схватили винтовки и
пистолеты. Тихая деревушка огласилась пальбой: девушки стреляли в воздух, салютуя победе.
Долго в эту дочь не смолкали разговоры.
— Не придется тебе, Ира, продолжать вторую тысячу вылетов!
— Эх, хорошо бы пролететь над Берлином, посмотреть на Знамя Победы над рейхстагом!
— А я предпочла бы пролететь над Москвой. Представляешь себе: светомаскировку сняли, горят фонари,
ярко освещены окна и витрины, над Кремлем снова зажглись красные звезды, на улицах толпы народа,
встречи, приветствия... Ах, Москва, Москва!
— А у нас завтра опять общий подъем, потом зарядка, завтрак, потом...
— Это в порядке вещей — ведь мы еще пока полк.
Девушки постепенно умолкли. У каждой — свои мысли, свои заботы, свои мечты о завтрашнем дне.
День Победы был отмечен в полку торжественным митингом. Гремело «ура». Девушки в своих
выступлениях говорили о Коммунистической партии — организаторе и вдохновителе всех побед народа,
о великой освободительной миссии Советской Армии. Говорили они и о своем гвардейском полку, с
честью выполнившем свою задачу и со славой пронесшем свое боевое знамя.
Наконец-то можно было подумать и об отдыхе. Полк перевели в Альт-Резе — живописное курортное
местечко под Нойбранденбургом. с чудесным [272] озером, водной станцией, парком. Устраивали
спортивные соревнования, состязались в прыжках, беге, гранатометании, играли в волейбол, катались на
велосипедах.
В день трехлетия пребывания полка на фронте к летчицам в гости еще раз приехал маршал
Рокоссовский. Он не узнал девушек — они были в летних платьях, туфлях, загорели, отдохнули.
— Какая волейбольная команда считается у вас лучшей? — спросил маршал.
— Команда второй эскадрильи.
— Что ж, сыграем?
Образовались две команды: мужская — работники штаба командования фронтом во главе с маршалом —
и женская — волейболистки второй авиаэскадрильи. Партнеры оказались достойными друг друга.
В начале августа, когда Советская страна готовилась торжественно отпраздновать День Воздушного
флота СССР, около десятка экипажей женского гвардейского полка по приказу командования вылетели в
Москву для участия в первом послевоенном воздушном параде на Тушинском аэродроме. Летели они на
своих боевых самолетах.
В эти дни из штаба полка были затребованы материалы для награждения наиболее отличившихся. В
списке представленных к присвоению высокого звания Героя Советского Союза были летчицы Магуба
Сыртланова, Марина Чечнева, Нина Худякова, Зоя Парфенова, Нина Распопова, Нина Ульяненко, Раиса
Аронова, штурман полка Лариса Розанова и штурман Полина Гельман.
Эта девятка принадлежала к кадровому составу полка, к активным участникам всех его важнейших
боевых операций. За исключением Магубы Сыртлановой и Ларисы Розановой, пришедших в полк
членами партии, остальные начали войну комсомолками и уже на фронте, в боевой обстановке, были
приняты в ряды партии, достойно оправдав оказанное им доверие. К моменту окончания войны на счету
каждой из них было от семисот до восьмисот ночных боевых вылетов.
Помимо отличной боевой работы, эта девятка выделялась в полку и своим активным участием в
общественно-политической жизни коллектива, в воспитании молодых кадров.
Ходатайство командования о присвоении этим гвардейцам-таманцам звания Героя Советского Союза
было удовлетворено.
8
Одержав победу, выполнив великую освободительную миссию, Советская Армия постепенно
демобилизовывалась. Был получен приказ и о демобилизации женщин из армии. [273]
Наступили печальные и в то же время светлые дни расставания. Жалко было разлучаться с полком, как
раньше с родной школой, родным домом...
На следующий день открылось последнее в полку общее партийное собрание. Как оно было не похоже
на первое партийное собрание, состоявшееся в начале 1942 года! Тогда в полку было десять-двенадцать
членов партии, а теперь их стало более ста семидесяти. Тогда все кругом — и лица, и речи, и, казалось,
самый воздух — дышало тревогой за судьбы Отечества, было полно сурового напряжения. А теперь
солнце Победы расцветило мир праздничной радостью.
Последнее партийное собрание состоялось в исторический для полка день: ровно четыре года назад, 9
октября 1941 года, с согласия Верховного Командования Марина Раскова начала формирование женской
авиационной части. Собрание подвело итоги пройденного пути.
Мало кому известный полк ночных легких бомбардировщиков стал Гвардейским Краснознаменным
Таманским ордена Суворова III степени авиационным полком. Он сделал двадцать пять тысяч боевых
вылетов, сбросил на врага три миллиона килограммов бомб. Из рядов полка [274] вышли двадцать три
Героя Советского Союза, около двухсот человек были награждены орденами и медалями СССР.
— Наш полк выполнил поставленную перед ним задачу, — говорила на партийном собрании Рачкевич.
— Он доказал, что советская женщина в грозное для Родины время может мужественно, стойко и
самоотверженно, с оружием в руках защищать свою любимую Отчизну! Вступая в новый этап жизни,
каждый из нас горит желанием учиться и работать на благо и процветание нашей Родины.
***
И вот уложены вещи, получены демобилизационные документы.
— Что ж, дорогие друзья, мы так и расстанемся, чтобы потом случайно где-нибудь встретиться на путях
житейского моря? — сказала девушкам Евдокия Давыдовна Бершанская.
— Надо организовать ежегодные встречи однополчан, — предложила Оля Фетисова.
— Обязательно! Непременно! — понеслось со всех сторон.
— Где?
— В Москве, конечно, в сердце нашей Родины! Там будем встречаться, там будем отчитываться друг
перед другом, как в своей мирной жизни поддерживаем честь нашего гвардейского полка.
Решено! Все довольны этим решением: бывшие таманцы будут встречаться ежегодно в Москве, 2 мая и 8
ноября, в сквере у Большого театра. [275]
Где же вы теперь, друзья однополчане
1
Через неделю после Дня Победы полк, находясь в Альт-Резе, торжественно отпраздновал свадьбу одной
из девушек-воинов — летчицы Маши Тепикиной.
Дорогу в зал, где происходило торжество, устлали цветами. Звучали тосты, поздравления, лились песни.
«Вот и вышло так, как предсказывали наши друзья-бочаровцы, — думала Наташа Меклин на свадьбе
Маши. — Да и что тут неожиданного? Война ворвалась в нашу жизнь, как буря, и приостановила ее
течение. Буря пронеслась, и жизнь восстанавливается. Девушки честно выполнили свой долг перед
Родиной и заслужили свое личное счастье».
Вскоре вышли замуж Катя Пискарева, Лариса Розанова, Ира Себрова.
В большинстве случаев они скрепили навсегда узы фронтовой дружбы, завязавшейся в боях и
положившей начало глубокому, сильному чувству, наполнившему новым, радостным смыслам всю их
жизнь, как и жизнь их любимых.
— Да, наш полк значительно опустошил ряды вашего полка, товарищ майор, — с шутливой
серьезностью говорил на свадьбе Маши майор Бочаров, командир мужского полка легких ночных
бомбардировщиков, обращаясь к своему соседу по столу, а до этого — давнему соседу по фронту
Евдокии Давыдовне Бершанской.
Бершанская только повела плечами, пряча улыбку. А майор начал перечислять, загибая пальцы на руке:
— Мои Плятцы, Михаил и Леонид, увели двух ваших героинь — Гашеву и Аронову. Николай Житов
похитил у вас Раю Юшину. Мой Акимов полонил Зою Парфенову. Семиреченский забрал у вас
Худякову, Рощин — Бурзаеву...
Евдокия Давыдовна ответила на это: [276]
— Так-то оно так, да неизвестно, кто кого, собственно, полонил; кто под чье начало перешел...
Все дружно рассмеялись, а Евдокия Давыдовна добавила:
— Впрочем, никто из них не будет, я думаю, командовать: привыкли на фронте к боевому
взаимодействию на равных началах.
Следует отметить, что вскоре после расформирования полка, уже в Москве, негласное, но ощутимое
соревнование двух командиров полков завершилось свадьбой. Все горячо поздравили новобрачных —
Константина Дмитриевича Бочарова и Евдокию Давыдовну Бершанскую.
2
Катя Рябова еще на фронте встретилась с Григорием Сивковым — летчиком-штурмовиком. После
окончания войны они поженились.
Но через несколько дней им пришлось временно расстаться.
В Париж, на конгресс Демократического союза французских женщин, выезжала советская делегация. В
ее состав вошла и Рябова. А Сивков вылетел в свою часть.
Больше двух недель Рябова провела во Франции. Молодая женщина с Золотой Звездой на груди
выступала перед парижанами, рассказывая об участии советских женщин в Великой Отечественной
войне. Ее наперебой приглашали на заводы и фабрики, на заседания различных общественных
организаций.
Возвращаясь в Москву, Рябова пролетела над теми краями, где еще недавно гремели бои, где сражался и
ее полк. Мир и тишина царили на этих огромных пространствах. И прошлое лето в Белоруссии, и зима в
Польше, и весна на Одере казались далеким сном...
Вот она уже снова в Московском университете, на пятом курсе механико-математического факультета.
В 1946 году она снова ездила за границу в составе делегации советской молодежи, посетившей Рим по
приглашению Союза демократической молодежи Италии. Делегация побывала в тридцати пяти городах,
в том числе в Риме, Неаполе, Генуе, Турине, Милане, Падуе, Венеции, Болоньи, Флоренции. И всюду,
выступая «а многочисленных митингах, Рябова чувстовала себя представительницей своих боевых
подруг, советских девушек, показавших миру, как должны верные дочери народов бороться за их
свободу, честь и независимость, за счастливую, мирную жизнь всех честных людей «а земле.
Многое повидала Рябова за эти годы. Она была и в Корейской Народно-Демократической Республике и в
Болгарии. И каждый раз, когда трудящиеся узнавали, что означает Золотая Звезда на ее груди, они бурно
приветствовали гостью, всячески выражая свою любовь к бесстрашным [277] советским девушкамвоинам, свою безмерную признательность им. самоотверженно бившимся против фашизма.
Внося свой вклад в борьбу за мир во всем мире, Рябова деятельно участвовала и в повседневной
общественной жизни. Все это не помешало ей подготовить и защитить диссертацию и получить в 1951
году степень кандидата физико-математических наук.
Многие ветераны полка представляли девушек-патриоток на международных съездах и конференциях.
Когда в ноябре 1945 года посланцы демократических женских организаций всех стран собрались в
Париже на первый конгресс Международной демократической федерации женщин, всеобщее внимание
привлекла советская делегатка с разноцветными ленточками многочисленных боевых наград на груди.
Это была Евдокия Давыдовна Бершанская. Зарубежные подруги готовы были без конца слушать ее
рассказы о первом в мире женском авиационном полку.
В составе советских делегаций выезжали за границу и Руфина Гашева — в Англию, Болгарию и
Чехословакию, Евгения Жигуленко — в Италию и Югославию, Евдокия Пасько — в Швецию. [278]
3
Когда в марте 1945 Надежде Поповой торжественно (вручили Золотую Звезду Героя Советского Союза,
она еще не знала о том, что почти одновременно с ней такую же высокую награду получил летчикистребитель Семен Ильич Харламов. Это было под Данцигом, где Харламов сбил шестнадцатый
вражеский самолет.
Осенью того же года Харламов и Попова встретились в Москве, отпраздновали свадьбу, задуманную в
фронтавые годы, и вместе начали свое путешествие по родным местам.
Прежде всего они направились в Красный Кут, Саратовской области, — на родину Семена Ильича.
Отец Харламова, Илья Семенович, проработавший на железной дороге тридцать лет, и его мать,
Прасковья Ивановна, с радостью встретили сына, которого не видели долгие годы.
— Ну, полно плакать, мама, полно, — успокаивал он мать. — И провожали плакали и встречаете
плачете. Посмотрите лучше, кого я вам привез. Нравится дочь?
С гордостью смотрели отец и мать на Надежду — высокую, стройную, с копной русых волос, с
сияющими голубыми глазами.
— Смотрю я на вас и дивлюсь, — говорил отец. — У него Золотая Звезда, у нее такая же, у него вся
грудь в орденах и у нее тоже... И откуда ты ее взял такую?..
Он хотел, видимо, сказать красавицу, но смутился и добавил:
— Неужто в одном полку дрались?
А потом обратился к жене:
— Могла ты когда-нибудь подумать, жена, что у тебя будет такая невестка — воин, герой!
Наде и Семену хлопотливо жилось в эти дни: их звали на собрания, на митинги, в клубы и просто к
соседям, все хотели слышать их рассказы о боях за Родину. А молодые герои сами забрасывали
вопросами: как жил район во время войны, что дал фронту, как будет налаживать мирную жизнь?
Из Красного Кута они поехали в Донбасс, на родину Нади.
Донбасс встретил их горячим дыханием быстро восстанавливаемых домен и мартенов, грохотом
лебедок, гулом машин. На лесах строек гудели моторы, кружили стальные хоботы кранов, поднимая
штабели строительных материалов. Из Донбасса шли поезда с углем, химическими удобрениями,
стальными конструкциями. Всесоюзная кочегарка работала с полной нагрузкой, быстро залечивая раны,
нанесенные войной.
Вот и Мушкетово, скромный железнодорожный поселок, такой дорогой для Нади. [279]
Собрания, вечера, выезды на шахты и заводы, беседы со стариками и молодежью, выступления по радио.
Поповой преподнесли много адресов, подарков, каждый хотел пожать руку Героя.
Но молодые супруги не могли долго оставаться в Донбассе. У Семена Харламова кончался отпуск, надо
было возвращаться в свою часть, находившуюся за рубежом. Надя поехала с ним.
— Принято, конечно, чтобы истребители эскортировали бомбардировщиков, — говорит она, — но я
решила на этот раз отступить от правил...
4
Стоял знойный июльский день. Высоко в небе кружили маленькие самолеты. Марина Чечнева следила за
ними, машинально отмечая все неточности, ошибки в «воздушном почерке» молодых пилотов.
Она снова в Центральном аэроклубе имени В. П. Чкалова.
Сколько воды утекло с тех пор, как она впервые ступила на это летное поле! Война, непрерывная череда
боевых полетов, тяжелые жертвы, ожесточенная борьба с прожекторами, зенитками и удары, удары по
врагу. И вот — мир, тишина и спокойный полет в ясном голубом небе...
Марина Павловна ни на день не покидала авиацию. После окончания войны она три года служила в
одной воинской части вместе с мужем — летчиком-штурманом, летавшим на тяжелых
бомбардировщиках. Она тоже стала летать на них — трудно ли овладеть новым типом самолета
бывшему командиру эскадрильи Гвардейского Таманского авиационного полка!
Потом вернулась в Центральный аэроклуб.
«Как это было давно, — думала Чечнева, — сколько прожито и сколько пережито... Вот у меня уже дочь
есть... И вот я — на новой работе! Начинать сначала? Нет, это не должно быть началом, это будет
продолжением, и должно быть достойным продолжением...»
Самолеты стали садиться. Возбужденные, жизнерадостные девушки собрались в веселый кружок.
Марина Павловна подошла к ним.
— Отлично работаете, девушки! Будем знакомы, Марина Чечнева, летчик-инструктор аэроклуба.
Пять девушек-пилотов были довольны: они услышали похвалу из уст взыскательного ценителя —
боевого летчика, Героя Советского Союза.
Чечнева приступила к исполнению своих инструкторских обязанностей. Летала сама и обучала будущих
пилотов полетам на самолете «Як-18», работала много, с увлечением.
Началась подготовка к воздушному параду в Москве. На Чечневу возложили почетную обязанность —
возглавить на этом параде женскую пятерку мастеров высшего пилотажа. [280]
В пятерку вошли: ведущая Марина Чечнева, ведомые Анна Бодрягина, Антонина Блинова, Анна
Шмелькова и Мария Дриго. Эти четыре летчицы прошли прекрасную школу, став мастерами воздушного
спорта. Тренироваться с ними было и трудно и увлекательно. Марина Чечнева с головой ушла в эту
работу.
Бывали дни, когда в воздухе не все получалось складно и закрадывалось сомнение: все ли хорошо
выйдет на параде? Но Марина не давала подругам опускать руки. Привыкшая в дни тяжелых боев
выходить из самых затруднительных положений, она и тут была уверена, что все будет в порядке,
женская пятерка не подведет.
В день парада пять самолетов, пилотируемых спортсменками Центрального аэроклуба во главе с
Чечневой, подходили к Тушину. Придя ровно в назначенное время, они быстро сделали разворот на сто
восемьдесят градусов и последовательно, одну за другой, выполнили петли, спирали, перевороты через
крыло, «бочки». Все фигуры были сделаны отлично, словно машина кружила в воздухе чья-то одна
невидимая огромная рука..
За высокое мастерство пилотажа Чечнева была награждена орденом — это был седьмой орден.
Девушки ее пятерки также получили правительственные награды.
Вскоре после парада Марина Чечнева установила мировой рекорд скорости полета по замкнутому кругу
на спортивном самолете «Як-18».
В 1951 году она снова на параде в Тушине возглавила пятерку девушек — мастеров высшего пилотажа,
вызвав восхищение многочисленных зрителей. За участие в этом параде Чечнева получила грамоту от
Военного министерства СССР.
На традиционном параде 1955 года десяткам тысяч зрителей, заполнивших тушинское летное поле, еще
раз представилась возможность любоваться мастерством пилотов-женщин, возглавляемых Мариной
Чечневой.
Приблизившись к аэродрому, самолеты молниеносно сделали переворот и выполнили две петли
Нестерова и полупетлю. Они пошли в крутой вираж и замкнули круг. Но вот круг распрямился, и
головная машина, ведомая Чечневой, начала вращение вокруг своей продольной оси и, наконец, перешла
в спираль, постепенно снижаясь к земле.
...Авиацию все же пришлось оставить — здоровье расшаталось.
Уход из авиации Марина переживала болезненно. Восемнадцать лет она была связана с ней. Авиации она
отдала все молодые силы, волю, ум и, наконец, здоровье. Марина грустно говорила: «У меня не
укладывается в голове, что я не буду больше летать. Ведь авиации я отдала все лучшее. Сколько
пришлось испытать за восемнадцать лет моих полетов и успехов, и невзгод, и огорчений.
Я знаю, что без дела не останусь, но долго еще я буду страдать, что ушла от любимого дела». [281]
5
Когда в годы войны девушки-авиаторы говорили между собой о будущем, о том, что они станут делать
после победы над фашистами, Лида» Целовальникова твердила одно:
— Я буду инженером!
Придя в полк со школьной скамьи, она быстро стала примерным вооруженцем, а затем умелым,
отважным штурманом. На ее счету более пятьсот боевых вылетов.
— За чем же дело стало? — отвечали Лиде подруги. — Вот разобьем гитлеровцев и пойдешь в институт,
а там — на завод!
Так и произошло. Теперь инженер Лидия Целовальникова слывет на заводе в Саратове, где она работает,
знающим, способным специалистом. Катя Меснянкина, другой штурман Таманского Гвардейского
авиационного полка, тоже мечтала стать инженером. И желание ее сбылось: 24 января 1951 года
решением Государственной экзаменационной комиссии Индустриального института имени В. В.
Куйбышева ей была присвоена квалификация инженера-механика. В институте она познакомилась с
бывшим фронтовиком-артиллеристом, а тогда студентом Александром [282] Шиповым, они полюбили
друг друга и поженились. Теперь они оба работают на одном из машиностроительных предприятий
Сибири.
На производстве трудятся многие ветераны полка. Лидия Демешева вернулась к своей довоенной
профессии. Мария Щелканова возглавляет заводской отдел технического контроля. Много добрых слов
говорят на одном из саратовских заводов об инженере Ольге Клюевой, бывшем штурмане.
Вера Тихомирова продолжает летать — только уже не на тихоходных «По-2». Не раз она водила в
далекие зарубежные рейсы воздушные корабли, управляя ими так же уверенно и искусно, как некогда
маленькими ночными бомбардировщиками.
Рая Юшина, совершившая на фронте пятьсот тридцать три боевых вылета, стала после войны пилотом
аэрологического треста, пилотом-геологом.
Продолжают работать в авиации Магуба Сыртланова, Мария Тепикина, Екатерина Тимченко, Екатерина
Бройко, Вера Бондаренко, Людмила Горбачева, Ольга Фетисова. Калерия Рыльская и другие.
Из рядов полка вышло много педагогов. И надо ли говорить, как глубоко западают в сердца детей
горячие речи патриоток, любовь которых к Родине испытана и закалена в огне сражений!
Летчицу Клавдию Серебрякову конец войны застал в госпитале. В бою под Гдыней, на территории
Польши, она была тяжело ранена и вышла из госпиталя только в 1946 году, на костылях. Но Серебрякова
не пала духом.
Как ни трудно ей было продолжать образование, она успешно закончила педагогический институт, стала
преподавателем истории и Конституции СССР.
«Я — классный руководитель 9-го класса, — писала она недавно друзьям. — Скоро начинаются
экзамены, и я волнуюсь за своих ребят, хотя и уверена, что сдадут они хорошо...
Я люблю свою работу, люблю детей, с радостью работаю в школе.
Моя инвалидность не может помешать мне находиться в рядах активных строителей коммунистического
общества».
Успешно ведут педагогическую работу Антонина Розова, награжденная значком «Отличник народного
просвещения», Алла Казанцева, Раиса Орлова и другие ветераны полка, ставшие преподавателями.
Всюду, куда приехали после войны девушки-авиаторы, их встретили радушно и заботливо. Перед ними
широко открылись двери учебных заведений, предприятий и учреждений. Каждая из них обрела то место
в мирной жизни, к которому влекла ее душа.
И какому бы делу ни отдавали они теперь свои силы, знания, способности, все они продолжают активно
участвовать в общественной жизни, пользуясь всеобщим уважением как передовые, советские люди,
заслуженные перед Родиной и в боях и в труде. [283]
Александра Попова после демобилизации окончила Харьковский государственный университет и
работает старшим геологом. Прасковья Прасолова заведует отделом социального обеспечения в городе
Балаклея.
Одна из читательниц второго издания этой книги рассказывает в своем письме: «У нас на заводе
работает Ольга Клюева, воевавшая в Таманском Гвардейском авиационном полку. Мы, молодежь,
многому научились у этой молодой женщины с ленточками высоких боевых наград на груди. Партийная
организация цеха оказывает ей большое доверие, избирая ее секретарем партийной организации вот уже
несколько лет подряд. Оля — член завкома, член пленума райкома партии, она окончила вечерний
университет марксизма-ленинизма. Она умело сочетает партийную и производственную работу и
заслуженно пользуется уважением нашего большого коллектива».
Это можно сказать о многих бывших летчицах, штурманах, авиатехниках и вооруженцах. Некоторые из
них, например Надежда Попова, Ирина Себрова, достойно оправдали доверие избирателей в качестве
депутатов местных Советов, Нина Ульяненко — в качестве депутата Верховного Совета РСФСР.
По разным жизненным дорогам разошлись гвардейцы-таманцы после войны, в самых различных краях
создали они свои семейные очаги. Но где бы ни жили, в какой бы области мирного созидательного труда
ни работали, все они продолжают свято хранить традиции боевой дружбы, закаленные в горниле
суровых испытаний.
«Никогда не забуду наш дружный, спаянный коллектив, — пишет Герой Советского Союза Магуба
Сыртланова. — Детям своим и внукам расскажу о наших прекрасных девушках, о командире полка
Бершанской».
6
Дважды в год, 2 мая и 8 ноября, в сквере у Большого театра в Москве собираются между двенадцатью и
двумя часами дня десятки женщин.
Они приветствуют друг друга сердечно и шумно, оживленно говорят между собой, а потом, сбившись в
кружок, читают вслух письма от подруг, тут же договариваются об ответе им.
Это бывшие воины Гвардейского Таманского Краснознаменного ордена Суворова III степени
авиационного полка проводят свою очередную, ставшую традиционной встречу.
Вокруг шумит праздничная Москва. Нарядное убранство домов, мелодии любимых песен, несущихся из
репродукторов, веселые лица прохожих — все дышит миром, торжеством народа-победителя, народатитана, уверенно идущего к коммунизму. [284]
За это и боролись гвардейцы-таманцы. Во имя счастья своего великого советского народа они и шли в
бой, мужественно встречая любую опасность. Вот почему, встречаясь, они мало предаются
воспоминаниям, прежде всего говоря о том хорошем, светлом, что принес каждой из них нынешний день
жизни Родины, выросший из суровых и напряженных дней боев, самоотверженной и упорной борьбы.
— Можно поздравить? — спрашивает Евдокия Давыдовна Бершанская у Александры Акимовой.
— Можно! — звучит в ответ.
Во время предыдущей встречи Акимова готовилась к защите кандидатской диссертации, теперь она уже
защитила ее. Защитила диссертацию и Ирина Дрягина.
— Здравствуй, студентка! — говорит кто-то Руфине Гашевой.
Руфина улыбается.
— Увы, уже не студентка — молодость позади...
Окончив институт, она стала преподавателем военной академии.
Как трудны были первые студенченские годы после войны! Минутами казалось, что учеба просто не по
силам, что идти в ногу с юнцами, пришедшими прямо со школьной скамьи, никак не удастся. Но
девушки тотчас отгоняли такие мысли, занимались еще упорнее. И, как шутят они, «крепость науки
сдалась на милость победителей-таманцев».
Хотя большинство собравшихся встречалось недавно, полгода назад, вопросы сыплются градом: как
работа, как здоровье, как муж, дети?
В центре внимания — Евдокия Давыдовна Бершанская.
После окончания Великой Отечественной войны она демобилизовалась. Однако сидеть дома и нянчить
детей ей казалось невыносимым. Она стала принимать активное участие в работе Добровольного
общества содействия армии, авиации и флоту в качестве председателя районного комитета.
Чтобы быть поближе к самолетам, Евдокия Давыдовна жила поблизости аэродрома. «Как услышу гул
самолетных моторов, так слезы навертываются на глаза», — говорит она. — Действительно, как это ни
смешно, «о авиация стала неотъемлемой частью моего существа».
Евдокию Давыдовну выбрали секретарем партийной организации. Опытный руководитель, она и на этом
ответственном посту сумела завоевать любовь и уважение рядовых членов партии.
В 1950 году она окончила вечерний университет марксизма-ленинизма и переехала с семьей в
Красноярск. И здесь она не могла сидеть сложа руки: она стала вести кружок по изучению истории
партии.
Возвратившись в Москву, Евдокия Давыдовна снова стала работать в ДОСААФ, заместителем
председателя районного комитета.
В мае 1957 года она была избрана заместителем председателя авиационной секции Комитета ветеранов
Великой Отечественной войны. [285]
— Знаете, девушки, — говорит Евдокия Давыдовна, — командовать тремя ребятами, оказывается, не
легче, а порой и тяжелее, чем командовать полком!
— Что, с дисциплиной плохо? — шутит кто-то и советует: — А вы их на партбюро, на партбюро, пусть
Мария Ивановна растолкует им, что к чему.
Все смеются.
Мария Ивановна Рунт, бессменный секретарь полковой партийной организации, бывает не на всех
встречах — она живет в Куйбышеве. После демобилизации Мария Ивановна несколько лет преподавала
в средней школе и затем, окончив Академию общественных наук при ЦК КПСС, стала преподавать в
высшем учебном заведении.
— А как твои партийные дела? — спрашивает Таня Масленникова у своего бывшего командира Марии
Никитиной.
— Полный порядок! — отвечает Никитина обычной своей звонкой скороговоркой. — Я — член
партбюро парторганизации нашего поселкового Совета, занимаюсь детскими садами и яслями. И знаешь,
какие ребятишки у нас хорошие — настоящая картинка!
Посмеиваясь, она рассказывает, что теперь в совершенстве овладела крайне сложным «боевым
оружием».
— Каким?
— Швейной машинкой... Не смейся, это совсем не легко, даже после ночного бомбардировщика! Но зато
и семью свою обшиваю с головы до ног и помогаю подругам научиться шить, преподаю на курсах.
— А если понадобится летать?
В ответ звучит знакомое:
— Полный порядок!
Да, боевое оружие никто из них не забыл. И нет-нет вечерами, за семейным столом, у Маши Никитиной
завязываются горячие споры о различных методах применения «По-2». Хотя муж ее, Алексей Петрович
Чех, — офицер артиллерии, он стал за эти годы ярым патриотом маленькой машины, на которой
достойно воевала его жена.
Подходят все новые женщины. Глядя на них со стороны, трудно подумать, что это бывалые, закаленные
воины. Но вот распахнулось пальто — блеснула Золотая Звезда Героя Советского Союза и запестрели,
как радуга, ленточки многочисленных боевых наград. То пришли Герои Советского Союза Марина
Чечнева, Надежда Попова, Раиса Аронова, Ирина Себрова.
С Красной площади доносится мелодичный перезвон курантов. Больше сегодня никто, видимо, не
придет.
— Будем читать письма, друзья! — говорит Бершанская.
Женя Жигуленко, закончившая за эти годы Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. [286]
Многое изменилось за эти годы в жизни всех ветеранов полка. Саша Хорошилова, вышедшая замуж за
капитана Архангельского, после войны вернулась в Московский педагогический институт имени Ленина.
Окончив его, она начала преподавать политэкономию в одном из высших учебных заведений
Куйбышева. Но ни семья, ни дети не помешали ей сдать кандидатский минимум, подготовить и успешно
защитить диссертацию. Вооруженец и комсорг полка теперь кандидат экономических наук.
Дина Никулина с увлечением пишет подругам о партийно-политической работе, которой она отдает все
силы, получив соответствующее образование. Вкус к партийно-политической работе в массах,
приобретенный за фронтовые годы, определил и путь Маши Смирновой, Кати Доспановой, Дуси
Коротченко, Тани Тучиной: они также стали работниками партийных органов.
Пишут из Сухуми Мэри Авидзба, из Днепропетровска Мэри Жуковицкая, из Еревана и Тамбова, из
Новосибирска и других городов. Ни расстояние, ни время не в силах ослабить узы боевой дружбы
женщин-патриоток.
Как внимательно слушают однополчане приветственные письма своих подруг! Кажется, в эти минуты
перед ними встает весь путь полка.
Но, думая о прошлом, они всей душой устремлены к будущему, которое еще более возвеличит наше
Отечество, принесет новую радость в каждый советский дом.
С волнением слушают девушки заключительные строки письма Маши Щелкановой к очередной встрече
гвардейцев-таманцев:
«Пусть будут прокляты те негодяи-капиталисты, которые строят черные козни против нашей Родины,
замышляют прервать наш мирный, радостный труд, растоптать счастье наших детей!
На что только надеются поджигатели войны? Нет в мире такой силы, которая одолела бы нашу
советскую силу, великую мощь лагеря мира, демократии и социализма. Будущее — за коммунизмом. А
если империалисты осмелятся пуститься в кровавую авантюру, они сломают себе головы».
Прочитано последнее письмо. Встреча у Большого театра подходит к концу.
Отсюда все однополчане направляются в Центральный Дом Советской Армии, где состоится встреча
воинов Советской Армии и Военно-Морского Флота с ветеранами Таманского женского авиационного
полка.
Сюда прибыли однополчане со всех концов нашей необъятной Родины, не успевшие явиться к Большому
театру. Их более семидесяти человек.
Вот появляется Григорий Розанцев — тот самый, кто по поручению ЦК ВЛКСМ формировал этот полк.
Все девушки его сразу узнали, хотя он раздался вширь, и предательская [287] седина волос говорит, что с
тех пор уже прошло добрых восемнадцать лет.
Но вот вдруг раздались рукоплескания, шум: в гости к однополчанам приехал Константин Андреевич
Вершинин — бывший командующий воздушной армией, в составе которой действовал на фронте
женский полк. Все они окружили его, искорка радости светилась в глазах каждой однополчанки.
Сколько за эти годы было традиционных встреч, но Константина Андреевича на них не было. Сейчас
Вершинин — Главнокомандующий всеми воздушными силами страны, Главный маршал авиации.
Однако кто из однополчан к нему ни обращается, всегда получает помощь. Тут и хлопоты о жилищных
нуждах, об устройстве детей и т. д. И всегда эти письма попадают лично к нему, и он тотчас же им
помогает.
Вот стоит в стороне бывшая летчица полка, а ныне летчица ВВС Вера Тихомирова, смотрит и шепчет:
«Каким был, таким и остался. Каким? Хорошим».
Вместе с гостем все направляются в концертный зал, где предстоит самое трудное — «заседать». Но ведь
это необычное заседание.
Первой выступает Евдокия Давыдовна Бершанская, прославленный командир полка, и рассказывает о
боевом и жизненном пути полка.
У многих участниц слезы на глазах. Да, это все было. Отчего же слезы? Вспоминают своих погибших
боевых подруг. Ведь эти переживания сейчас всплывают в памяти.
Вслед за ней выступает бывший комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич. В полку ее за заботу
называли мамочкой.
При слове «Евдокия» у многих однополчан появляется улыбка. Они вспоминают, что в полку было
двадцать шесть Евдокий, и поэтому летчики мужского полка в шутку их называли «Дунькин полк».
На трибуну вышел Главный маршал авиации Константин Андреевич Вершинин.
— Рассказать все, — говорит он, — просто невозможно. Прежде всего должен признаться, что я тоже
был хотя и скрытым, но маловером. И когда была получена шифровка, что на «подмогу» нашей
воздушной армии летит женский полк, я слабо верил в эту «подмогу», но потом мое мнение изменилось.
Трудно рассказать о всех боевых подвигах девушек полка. Они нередко затмевали подвиги летчиков
мужских полков.
Вот здесь сидят молодые солдаты и матросы и слушают выступления однополчан. Для них эти рассказы
являются образцом, и я не сомневаюсь в том, что боевые подвиги женщин будут служить примером для
будущих поколений.
Вспоминаю, как сейчас, прибытие женского полка на аэродром в поселок «Труд горняка». Это тогда
были робкие девушки, и, разумеется, не [288] сравнить их действия уже в последующий период войны на
«Голубой линии». То уже были летчицы и штурманы с большим боевым опытом, наносившие фашистам
сокрушительные удары.
Надо сказать, что немцы их боялись, как черт ладана. Представьте себе, уже вечером, когда, казалось,
боевой день как будто закончился и уцелевшие фашисты решили отдохнуть и поспать, вдруг над ними,
жужжа, словно назойливые мухи, появляются самолеты «По-2», висят все время над блиндажами и
бросают бомбы, которые точно попадают в цель. Нет, не любили немцы этот женский полк...
Я сейчас многих из вас не узнаю. Вы уже повзрослели, тем не менее, я думаю, что мы еще встретимся с
вами в пятидесятую и шестидесятую годовщину Октября.
Перед началом заседания я узнал, что у вас появилось новое пополнение. У некоторых из вас даже двоетрое детей. Говорят, что детей хватает даже не на один, а на два-три полка. Это очень хорошо. Теперь
ваша задача — достойно воспитать это поколение с тем, чтобы они следовали по вашему славному пути
и были такими же, как и вы...
Главный маршал ушел, но еще долго однополчане вспоминали о нем в тот вечер, после чего разошлись
по своим домам, где предстояло провести последнюю ночь с однополчанами, приехавшими на встречу из
других городов.
Сколько еще будет разговоров и воспоминаний! Но эта ночь не будет последней.
Еще много, много раз однополчане будут собираться на традиционные встречи своего женского полка,
слава о котором не померкнет никогда.
Примечания
{1}Неправда — женских полков было три, и два стали гвардейскими. Забавно, что в тексте книги Магид
упоминает об истребительном полке. — OCR.
{2}Пулковская астрономическая обсерватория близ Ленинграда.
{3}Полина Гельман.
{4}Люба Ольховская.
{5}Руфина Гашева.
{6}П. Гельман
{7}Н. Меклин.
{8}Л. Клопкова.
{9}А. Еленина.
{10}О. Фетисова.