БЛИЗКИЙ ЦАРЬ
реклама
СТАРЫЙ КИРИБЕЙ БЛИЗКИЙ ЦАРЬ Историческая быль I. “Суд бо без милости не сотворившему милости: и хвалится милость на суде”. Iак. 2, 13. В воздухе чувствовалась весна. Начинало греть солнце. Ветер был совсем не тот, что прежде. С пригорков торопливо сбегали ручейки. Во всю необъятную ширь благоухала земля. Иван Григорьевич приказал остановить лошадей и прощальным взором окинул еще видневшуюся усадьбу. Приведет ли еще Господь вернуться в родное гнездо? Хорошо знал Иван Григорьевич, какая беда грозит ему и всей его семье, коли не удастся отстоять их имение в Сенате. Имение это лет двадцать пять назад купил он у старого Палицкого. Хороший человек был, большой барин! Не хватало у Ивана Григорьевича для уплаты десяти тысяч, так ни слова не сказал Палицкий, сразу скостил цену. — Что ты, Бог с тобой, какая там купчая! — обиделся старик Палицкий, когда Иван Григорьевич заикнулся было, что не мешает-де, для порядку оформить покупку. — Мое слово, — сказал — крепче всякой купчей. Владей себе на здоровье... Неловко было Ивану Григорьевичу настаивать. Сам, слава Богу, воспитан был в барских обычаях. В доброе старое время, полагаясь на дворянскую честь и слово, помещики часто обходились без купчих крепостей. Вот и вышла из-за купчей беда. Сын Палицкого совсем не в отца вышел. Болтается где-то заграницей, сам ни до чего не доходит, все на управляющею свалил. А главным приказчиком был у старика Палицкого — Сенька Ерш. Сенька по душе пришелся старому барину за свою лихость и смекалку, за то и был из псарей возвеличен. Сенька, конечно, зевать не стал, на чем свет обкрадывал барина. Мужики о том и пикнуть не смели, лютому зверю дал бы Ерш сто очков вперед. Как близкий сосед, Оровцов прознал про подвиги Сеньки и открыл Палицкому глаза. Короток был барский суд. Отодрали Сеньку на конюшне, а потом послали в дальнюю деревню. Спустя несколько лет все же простил барин Сеньку и снова приказчиком поставил. Смирный стал Сенька, но по смерти старого Палицкого развернулся во всю. Молодой Палицкий был за тридевять земель, а дома — своя рука владыка. Из Сеньки превратился он в Семена Игнатьевича, из Ерша стал писаться Ершовым. Шапку пред ним ломали уже не одни крестьяне, бывали у него в гостях и уездные власти. Говорили, будто стал он во многих тысячах, выкупиться собирается, в гильдию выйти метит. Настало для Ершова время свести старые счеты и с Оровцовым. Знал он, что у Ивана Григорьевича нет купчей на имение и на том построил план. По букве закона владельцем земли Оровцова оставался молодой Палицкий. Послал Ершов заграницу молодому барину письмо, в котором Оровцов описывался самыми черными красками. По своей доброте, мол, Палицкий-отец представил своему приживальщику имение — в пользование, а тот завладел им на правах собственности. Пришел ответ. Ершову давались полномочия “немедля принять против оного Оровцова наистрожайшие меры закона”. Дальше все пошло как по маслу. К обсуждению дела Ершов привлек заседателя уездного суда, коему — чтобы правая не ведала, что делает левая — вручил “за совет и помощь”, сколько следовало. Тот и сам согласился, и про других судейских напомнил. На сей предмет последовала новая пачка ассигнаций. Ахнул весь уезд, узнав об иске Палицкого к Оровцову “в видах возвращения многие годы беззаконнейше ухищенного достояния”. Ведь все помещики знали подноготную этого дела. Что греха таить: не на высоте был наш старый суд. Недаром говорилось: “С сильным не борись, с богатым не судись”. “Бесспорной ясности дела ради”, уездный суд даже не опросил указанных Оровцовым свидетелей и решил иск в пользу Палицкого. 1 Буква закона была соблюдена, и нельзя было ни к чему придраться. Но формальной правде принесена была в жертву правда настоящая. “Комар носу не подточит!” — захлебывался от восторга Ершов. Оровцов перенес дело в верхний земский суд, но и там Ершов сумел уже “подготовить почву”. Казенная гражданская палата оставила кассационную жалобу без последствий, но Иван Григорьевич не сдавался и обжаловал решение в Сенат. И вот уже долгие месяцы, как о деле его ничего не было слышно. Невмоготу стало Оровцову дожидаться. Собрал он последние крохи, занял толику денег у соседа и пустился в путь-дорогу: хлопотать в далекой столице о своем деле. II. “Но ежели ваш друг во дни разлуки слезной, Хоть однажды мог подать совет полезной, Спокойствие души вдовицы возвратить, Наследье сироты от хищных защитить, Спасти невинного, то все позабывает”. “Друзьям”, И. П. Дмитриев. Хозяйка постоялого двора “для особ благородного сословия и именитых торговых гостей” Татьяна Егоровна Микулина, попросту Микулишна, как все ее прозывали – была на редкость хорошая и добрая женщина. Во всем у нее был настоящий домострой. По смерти мужа вела большой хозяйство. Она все знала — куда, к кому и как обращаться, и была своего рода “Весь Петербург”, как и прочие владельцы постоялых дворов того времени. Зато никто не мог так тряхнуть воспоминаниями о старине, как Микулишна. К шестому десятку ведь скоро подойдет; жизнь была какая богатая, перевидала сколько на своем веку, каких людей знала! Начнет рассказывать — хоть летопись пиши. В Иване Григорьевиче Микулишна приняла сердечное участие и сразу завоевала его полное доверие. Понял он, почему именно у нее советовали ему остановиться. Микулишна снабдила его точными справками, и на следующий день Иван Григорьевич уже отправился в Судебный Департамент Правительствующего Сената узнавать про свое дело. Великолепие и торжественность обстановки в Сенате произвели на него сильное впечатление. Пришлось ждать конца заседания, прежде чем к нему вышел в расстегнутом мундире с золотым шитьем 1 помощник оберсекретаря и любезно осведомился, чем он может быть полезен. Иван Григорьевич понял, что здесь бедный и богатый не значат уже ничего, и зерцало закона находит свое отражение в совести человеческой. Тотчас была затребована справка, и помощник обер-секретаря сказал Оровцову, что, к сожалению, на днях кассационная жалоба оставлена без последствий, так как Сенат не усмотрел в судопроизводстве никаких правонарушений. — Что-ж мне теперь делать? — мучительно вырвалось у бедного Ивана Григорьевича. Расстроенный вид его видимо внушал участие, и помощник обер-секретаря посоветовал ему подать прошение на Высочайшее Имя. — До Бога высоко, до Царя далеко! — вне себя воскликнул Иван Григорьевич, и не заметил даже, как беседовавший с ним помощник обер-секретаря, с легким полупоклоном, величественно отплыл от него по красному ковру в стеклянные двери... По площади шел Иван Григорьевич, ничего не соображая. Грозный окрик: “Па-ди!” вдруг раздался над его ухом. В последний момент только кучер с трудом сдержал вороных рысаков, чтобы не переехать Оровцова. “Перехало б – и конец!” — пронеслась грешная мысль у Ивана Григорьевича. Наконец он вернулся на постоялый двор. Ласково глянули в душу большие серые глаза Микулишны – и как-то отлегло сразу, когда он услышал ее певучий говор. Выслушала она о его несчастьи и сказала : — Не убивайтесь так, сударь. Иной раз кажется, что вот пришла последняя минута, и нет никуда выхода. А на сам-деле тут-то и приходит Свыше помощь. Думаешь: конец пришел, ан глядь – началом спасения оказывается. Вот я Вам расскажу... Чать слыхали Вы про Ивана Ивановича Дмитриева? Сановник был знаменитый и от Государя весьма отличен был. Муж мой состоял при нем камердинером. Я тоже его крепостная. Сами мы Симбирские, Сызранского уезда будем. Родовое имение господ Дмитриевых Богородским звалось. Как я подросла, меня в Москву отправили, замуж по-хорошему вышла. А вольную получили мы с мужем по смерти барина в тридцать седьмом году. Никого покойный не забыл, кто был при нем — всех наградил по заслуге. Такой уж добрый был При заседаниях в Сенате обязательная форма одежды — мундир. По традиции же, еще с Петровских времен, мундир в Сенате был всегда расстегнут, и застегивался лишь в присутствии Государя Императора. 1 2 барин. Из Москвы мы переехали сюда, открыли постоялый двор — опять же на деньги, что благодетель нам оставил. С Божьей помощью дело пошло хорошо. Вон на дворе дети играют — вишь, внуков дождалась... Эх, будь годов пятнадцать назад — вот бы кто Вам помог; челом бы самому Царю ударил, ежели б што! Был он знатный вельможа, имел от Царя важный сан, уж не помню какой, что заслуг, отличий — не пересчитать! Правда Божия для него была — все, сам он в молодости чуть не пострадал по злобе людской, кабы Император Павел Петрович не вник. На счастье ему все вышло, но, сам испытав, умел он и людей понимать в несчастьи, а с неправдою всемерно боролся. Раз говорит ему Император Александр Павлович: “А ну, поезжай, Иван Иванович, в губернии Рязанскую да Костромскую. До ведома Нашего дошло, что нарушается там доверие Наше Царское, судьи дары против невинных берут, обижают вдов и сирот. Подтяни их там всех, как следует. Вот тебе и перстень на то с Нашей Царской руки... Грозой прокатился барин наш, многих под суд закатал, иных в Сибирь сослали, штоб другим неповадно было... А то, бывало, — жалует Царь, да не милует псарь, а за псарем была сила... Ну, совсем, как с милостью Вашей... — А что это за случай был с покойным барином Вашим, Микулишна? — С кончиной блаженныя памяти Матушки Екатерины Алексеевны, кончилась его служба воинская. Из Семеновского полку абшид с чином полковника взял. Лет сорок ему было, не больше. Государю новому представиться должен был, за милость и чин благодарить. Вдруг о первом дне Рождества Христова приезжает за барином большой чин какой-то, вроде будто под арест, да в самый Дворец везет. Смотрит — все господа офицеры его полка тут же. А в стороне от прочих, под стражей полицейской тоже, друг евонный тоже однополчанин; Лихачев — фамилии его была. Ничего себе был, только языком больно длинный... Вдруг двери настежь, и входит Государь Император Павел Петрович. Темнее ночи, огорчен чем-то очень. Здоровается с господами офицерами, а апосля к Лихачеву подходит и долго в упор его испытует. Оробев от взора Царского, Лихачев на колени опустился: что-то сказал! Ни слова не молвив, и к барину нашему Император подходит. А тот в очи Царские в упор глядит, за собою никакой вины не знает... — Дмитриев! — возговорил Император Павел Петрович. — Сознавайся! Вместях с Лихачевым ты злоупотребляешь на Нашу жизнь. О сем намедни получил Я неизвестное предварение... А надо сказать Вам, что всякий человек благородного или простого сословия мог положить в ящик у Дворца на Царское Имя прошение или жалобу какую. Все доходило до рук Царских, ключ от ящика этот Император Павел Петрович навсегда при Себе держать изволил. Мне както в окно во Дворце показывали, где этот ящик находился. Желтого цвету был... — Своего любимого генерал-адъютанта Император Павел Петрович даже в чистую отставку уволил по жалобе такой. Почтового смотрителя, вишь, избил генерал-адъютант этот за то, что лошадей во время не подал. А смотритель тот чудо-богатырь Суворовский был, Измаил штурмом брал. Из кабинета Царского вышел генерал-адъютант шатаючись, в слезах весь, без Имени Царского на эполетах. Правильный был Царь, все равны Ему были. Ну вот: столь тяжкое обвинение от самого Царя услышав, барин наш, субординацию всякую забыв, на залу всю воскликнул: “Неправда! Клевета эта подлая! Как Офицер и Дворянин, за честь Государя моего готов я положить мою душу всечасно. Моя жизнь принадлежит Вашему Величеству, честь же моя — токмо мне. Если Ваше Величество верит больше неизвестному доносу, чем мне, Своему Офицеру, я могу только собственной кровью смыть сие оскорбление”... Замерли все. Только по лицу Императора Павла Петровича улыбка проблеснула. Обратился Он тут к господам Офицерам Семеновским: “Ручаетесь ли вы за них?”, на что те, как один, воскликнули: “Ручаемся!” — Оба вы свободны, судари мои — милостиво обратился Император к барину и Лихачеву. А тебя, Дмитриев, Я не забуду, камень большой снял ты с Моей души... Полгода не прошло, как барин вызван был на коронацию и царскими милостями осыпан... А свидетелем случаю тому и Цесаревич Александр Павлович был, Император будущий. Возлюбил с того дня Он барина нашего, на страже правосудия Своего апосля поставил... Вот оно што Господь делает, как несчастье в счастье претворяет. Так и Ваша правда сказаться должна... Никого не чтил так барин, как Императора Павла Петровича... Муж мой сказывал, что утро каждое и на ночь за упокой Его молитву с поклонами земными творил. А как в Санкт-Петербург бывало приедет — прежде всего в Петропавловский Собор спешил, поклониться гробнице Павла Петровича, значит. На колени станет, а у самого слезы градом текут. Вывала и я у гробницы. Как горе какое, так и иду — сейчас же утешение приходит. Да не я одна, многие люди на поклонение Останкам Его Царственным ходят. Уж испытали: кого ни спросишь — все 3 прошения исполняются. Особливо, как ежели дело какое судебное, кто сильными да богатыми притеснен и правды добиться не может... Видно, высоко стоит в Очах Божиих в Царствии Небесном. Вишь, в святом углу Золотая Грамота с подписью Его висит. После барина покойного на память вымолила... Вы прочтите только, сударь, получше, как Император Павел Петрович народ Свой любил... Под образами, в дубовой раме, висел знаменитый Указ Императора Павла Первого, данный 5-го апреля 1797 года в День Светлой Пасхи Христовой и Его Священного Коронования на Царство Российское... — “Божией Милостью, Мы Павел Первый, Император и Самодержец Всероссийский, и проч., и проч. и проч. Объявляем всем Нашим верноподданным: Закон Божий, в десятисловии Нам преподанный, научает нас седьмой день посвящать Ему; почему в день настоящий, торжество Веры Православной, и в который Мы удостоилися восприять священное миропомазание и Царское на Прародительском Престоле Нашем венчание, почитаем долгом Нашим пред Творцом, всех благ Подателем, подтвердить во всей Империи Нашей о точном и непременном сего закона исполнении, повелевая всем и каждому наблюдать, дабы никто и ни под каким видом не держал в воскресные дни принуждать крестьян к работам, тем более, что для сельских издельев остающиеся в недели шесть дней, по равному числу оных вообще распределяемые, как для крестьян собственно, так и для работы в пользу помещиков следуемых, при добром распоряжении достаточны будут на удовлетворение всяким хозяйственным надобностям. Дан в Москве в день Святыя Пасхи. 5-ое апреля 1797 года. На подлинном подписано Собственною Его Императорского Величества рукою тако: ПАВЕЛ. Место печати. Печатан в Москве в Сенате апреля дня 1797”. До сего времени, под влиянием старика Палицкого, Иван Григорьевич считал Императора Павла Первого за жестокого, к тому же еще не совсем нормального, тирана на Русском Троне. А теперь он чувствовал, как в душе его происходила крутая перемена и Император Павел Петрович представлялся ему в ореоле заботливого Отца Русского Народа. А голос Микулишны, журча ласковым ручейком, врачевал наболевшую рану, будил веру в еще возможное чудо: — И если даже в Сенате отказали, духом не падайте. На Высочайшее Имя коли-ежели и подадите, так до Царских рук и не дойдет, пожалуй. До Бога высоко, до Царя далеко. А вот до Императора Павла Петровича близко. Послушайте, сударь, меня старую: ступайте завтра утром помолитесь у Его гробницы о Вашем горе — Он Вам, поможет... Царь этот наш! Народный... Близкий Царь! III. “...Он видит — в лентах и звездах, Вином и злобой упоенны, Идут убийцы потаенны, На лицах дерзость, в сердце страх. Молчит неверный часовой, Опущен молча мост подземной, Врата отверсты в тьме ночной, Рукой предательства наемной”. “Вольность”, А. С. Пушкин. Чем дальше шел от Лиговки к Неве Иван Григорьевич, тем больше по пути встречалось ему простого народа. Никак не мог он понять, куда все они стремятся. Внимание его особенно привлекла большая группа ходоков-крестьян, шедших видимо издалека. Лица их были торжественны, несли отпечаток важного поручения. К старому, богатырского роста крестьянину, шедшему видимо за старшего, обратился Иван Григорьевич, откуда они и зачем прибыли, не знает ли он, куда это идет народ. С укоризной покачал крестьянин бородой: — Аль, барин, не знаешь — день седни какой? Одиннадцатое марта, ведь. Полвека ноне исполнилось со дня мученической кончины благодетеля нашего — Батюшки Павла Петровича. Куды-ж и идти-ть народу-то, как не на гробницу Его праведную — поклонение с молитвой воздать... Мурашки пробежали по спине Ивана Григорьевича. Кто-то свыше влил его, одинокого, в народный поток, и вот текут они все к заветной гробнице умученного и оклеветанного темными силами Императора Павла Первого. И именно в пятидесятилетнюю годовщину Его преждевременной кончины!... — Тамбовские мы сами — продолжал крестьянин. – Господ Давыдовых... Всему миру известно, как за правду нашу Павел Петрович 4 вступился и Милость Свою Царскую явил. С тех пор уж Печальником своим Его мы признали. Мальчишкой еще был я тогда, как злодейство с Ним учинили. Золотую Грамоту, слышь, народу дать хотел, штоб, значит, был Царь и народ, и промеж них никого не было б. Да и как было Батюшке Павлу Петровичу в уме Своем вельмож лукавых жаловать. Распустились больно: што ни царствование, то крестное лобзание преступают да действо супротив Власти Престольной злоумышляют. Что уж греха таить — самого Родителя Евонного порешили. Бают в народе, будто и Павлу Петровичу умысел на Родительницу Его, блаженные памяти Матушку Екатерину Алексеевну предложили, да Он отверг2 и за то фармазонами тайным ядом отравлен был3. Только чудом Божиим при жизни остался. Фармазоны — известное дело, они ведь Богородицу не чтут, Святую Троицу не исповедуют, чернобогу в собраниях своих поклоняются. Опять же они в двадцать пятом году на бунт подбили темноту солдатскую... Вот они-то самые и Павла Петровича смертию лютой извели, што не желал народ православный в обиду дать. Прав был Батюшка к царедворцам Своим — никто ж как они и злодейство с Ним учинили. Знать светла была голова Царская, што на вес золота ее иноземцы оценили, не один мелльон уплатили Иудам Предателям 4. И корабль англицкий — народ ихний Павел Петрович под ноги Свои покорить быдто задумал — у Невы ждал, штоб Иуд забрать, не удайся их проклятое дело... А камердинеры Царевы, не в пример-то вельможам обласканным, Присягу сдержали крепко, со элодеями в бой неравный вступили, кровь свою пролили. Те были сословия благородного, а эти низкого; только верность да благородство лишь в них и сказалися... Дядя Поликарп, ен самый, што в Двенадцатом году ногу свою потерял и крест получил, всю нам потом правду открыл, как ото дело было. После убийства энтого собрали полки гвардейские, штобы присягу новую Свидетельство графа Ф. В. Растопчина. Раздражительность Императора Павла Первого происходила отнюдь не от природного характера Его, а была следствием попытки отравления Его ядом в бытность Наследником Престола. Лишь с большим трудом Он был спасен ЛейбМедиком Фрейгангом. Свидетельство Князя П. П. Лопухина. Также см.: Шильдер “Император Павел I”, стр. 580-582. 4 “Лопухин, сестра которого была замужем за сыном Ольги Александровны Жеребцовой, утвердительно говорит, что Жеребцова получила из Англии, уже после кончины Павла, два миллиона рублей для раздачи заговорщикам, но присвоила их себе”. Е. С. Шумигорский, “Император Павел I”, стр. 199. 2 3 принести, а полки отказываются, не верят в смерть Царскую, тело Его требуют. Народ ревмя-ревет, а господа разные тошно с ума посходили, убийству Помазанника Божия радуются. Приезжал в полк ихний один из душегубов главных и кричал солдатам: “Радуйтееъ, братцы, тиран умер”, а те, как один, в ответ: “Для нас Он — не тиран, а Отец родной!” Тот так и заткнулся, хлебало сразу закрыл. Едва на штыки не подняли! 5 Взыскал Господь Кровь Праведную. По хорошему никто из злодеев дни свои не кончил. Главный-то, граф самый, что удар Ему первый причинил, апосля ума лишился и видения страшные видал, кровь ему все чудилась, пока в своей пене зловонной не сдох. В народе молва идет, што казнь вечная им еще до Страшного Суда уготована. Вот оно што!... Понял тут Иван Григорьевич, что это в гласе народном глас Божий беспощадно осуждает великий грех измены и цареубийства... — ...Громом кончина Его по всему народу православному ударила, нам же тяжелее всего пришлось... Дело прошлое. Еще в девяносто девятом году было. Продал нас, крепостных-то своих, помещик Давыдов другим помещикам, Хвощинскому и Мартынову, на вывоз штобы, без земли и пожитков наших. На новые места, значит, а добро наше все помещику доставалось. С убогих нас разжиться хотел. Какие на селе рев да плач поднялись, и рассказать невозможно. Детей розно от родителев попродавали, ну словом — татарское табе раззорение. Только собрали мы мир, да порешили до последнего стоять, а беззаконного веления господского не исполнять и села не оставлять. Что было потом! Помещик команду воинскую для усмирения затребовал. Приезжал на тройке сам начальник губернии, самый главный; Литвинов — фамилия его была. Грозно так к сходу обратился: “Что, бунтовать вздумали?” Сход без шапок стоит. “Никак нет”, — отвечает. — “Ты, Ваше Превосходительство, сделай Божескую милость, разберись во всем сам, бунту никакого нетути. Нешто не ведаешь Грамоту Царскую, штоб крестьян без земли не продавать. Сами ж эту Грамоту от тебя слыхали. 6 На том стоим крепко. Пущай Батюшка Сам решит судьбу нашу горькую. Не бунтовщики мы, а люди смирные, присяге Царевой верные, 7 за што ж нам такой раззор? Не казни нас ,а отпиши все Самому Амператору Павлу Петровичу. Пущай Он знает, как утесняют крестьян Его, да Грамоты Царской не сполняют... См. “Записки Генерала Н. А. Саблукова о временах Павла I и о кончине этого Государя”, “Записки” Августа Коцебу и др. свидетельства. 6 Именной Указ Императора Павла Петровича от 16-го февраля 1797 г. 7 По Восшествии на Престол Император Павел Петрович впервые повелел привести к присяге Себе крестьян. До того за них присягали помещики. 5 5 Видим, начальник губернии думу думает, а сход пред ним на коленях, что дети вкруг отца, жмется. Все слезами обливаются, правды с милостью просят. — Встаньте! — говорит. — Коли-ежели требуете Суда Царского — ин быть по вашему. До Воли же государевой никто вас не тронет. Только сидите смирно, бунтовать не смейте. А то, мол, смотрите!... Сел на тройку и уехал. А потом и Воля Царская вышла. Литвинову, начальнику губернии, Батюшка Павел Петрович письмо прислал, благодарит его за службу Себе верную, а помещикам этим от Лица Своего Царского гнев и опалу пересказать велел за учиненные нам через сие намерение расстройку и угнетение. Нас же на прежнем месте при всех достатках оставить наказывал.8 — Что-ж, поди, лютовал с вами помещик-то ваш?— спросил Иван Григорьевич. — Сколько сраму-то ему было... — То-то и нет! Душа в душу апосля с ним жили. Сам не свой сперва был, все по дому метался. А потом сходу крестьянскому собраться велел. Выходит к нам в слезах весь. “Простите меня, братцы!” — говорит. Ну мы в ответ, конешно: “Бог простит!” По-хорошему так энто вышло. Тут он в столицу собрался, прощение Царское испрашивать. Выходит к нему Император Павел Петрович и спрашивает: “Ну что, поладил с твоими крестьянами? Что они тебе сказали?” — Они мне сказали, Ваше Императорское Величество: “Бог простит!” — Против Бога Я никогда не иду — отвечает Батюшка-Царь. — Езжай себе с Богом, да впредь помни, что крестьяне Наши тоже по Образу и Подобию Божию созданы. Тебе же токмо Божиим Промыслом о них попечение вверено, подобно как Нам Вся Держава Российская. Ты ответственен за них предо Мною, а Я пред Богом ответственен и за них, и за тебя и за все Государство Российское... С той беседы Царской, помещик наш, ну, ангелом небесным сделался. А как Павла Петровича порешили злодеи лютые, смотреть жалко было — Собственноручный Рескрипт Императора Павла Петровича на имя Тамбовского губернатора: “Получа рапорт Ваш сего месяца сентября 5 числа касательно крестьян, полковником Давыдовым проданных на вывоз помещикам Хвощинскому и Мартынову, повелеваю Вам оставя крестьян сих на прежнем их месте, сделать от Лица Моего оным помещикам наистрожайший выговор за учиненные ими крестьянам через сие намерение расстройку и угнетение. Вам же изъявляю Мое благоволение за донесение Ваше, сопряженное с человеколюбием и добрым порядком, всегда сходственным с волею Моею”. 8 так убивался. Все по Нем панихиды служил. Так-то сердцем и разумом Царским Павел Петрович совесть христианскую пробуждать умел... Да што там... Нешто мы одни, што-ли? Вишь там — староверы нижегородские идут. По пути с нами повстречались. Тоже к могилке Евонной праведной приехали. Церкви ихние с иконами разрешить велел, а за старую веру не преследовать больше. 9 Иван Григорьевич увидал вдруг, как шедшие впереди старообрядцы, поравнявшись с Инженерным — бывшим Михайловским — Замком, как по команде, все перекрестились и сделали по земному поклону. — Ишь она, любовь наша народная — умилился тамбовский ходок. — А мы што ж: хужей будем, што ли? Во Царствии Твоем помяни, Господи, душу убиенного Раба Твоего Благочестивейшего Осударя Анператора Павла Петровича.... Со зловещим карканием, с крыши Инженерного Замка вдруг сорвалось воронье. Точно тени цареубийц. прикованные к месту злодеяния, потревожены были этой молитвой народной. А на фронтоне Замка четко выделялся девиз-откровение умученного от темных сил Самодержца Всероссийского: — Дому Твоему подобает святыня Господня в долготу дней... IV. “...Но вечным сном пока я сплю, Моя любовь не умирает, И ею, братья, вас молю, Император Павел Петрович по отношению к старообрядцам оказал редкую веротерпимость. В начале 1798 года Им разрешено было в самых недрах старообрядчества Нижегородской губернии — иметь свои церкви и при них священнослужителей. Такое великодушие вызвало в старообрядчестве движение к воссоединению с Православной Церковью. В 1800 году Митрополит Платон составил правила единоверия, а вслед за тем Указом от 27 октября 1800 г. старообрядцам разрешено было строить свои церкви. После злодеяния 11 марта 1801 года старообрядцы, — как свидетельствует генерал Н. А. Саблуков, — пользовались всяким случаем, чтобы выразить свое сочувствие удрученной горем Вдовствующей Супруге Императора Павла Петровича — Государыне Императрице Марии Федоровне. В знак соболезнования, со всех концов России Государыне в огромном количестве присылались образа с соответствующими надписями из Священного Писании. На одном из них была знаменательная надпись: “Благополучно ли, Замврий, убийца Государя своего?” (IV Кн. Царств, Гл. 13, ст. 81), приводившая и бешенство участников цареубийства. 9 6 Да каждый к Господу взывает: Господь! В тот день, когда труба Вострубит мира преставленье — Прими усопшего раба В Твои блаженные селенья”. “Иоанн Дамаскин”, граф А. К. Толстой. Через всю ширь Невы протянулся огромный Троицкий мост. Иван Григорьевич невольно залюбовался представившимся ему видом. Царственная Нева пробуждалась от зимнего сна. Виднелись серые громады кораблей. Куда ни кинь — мосты, гранитные набережные, дворцы, гигантские здания. Среди свинцово-темных туч высоко взлетел к небу золотой шпиль Петропавловской крепости. Как красиво вырисовывается этот строгий силуэт, как подстать он пышной Неве. То ли это ожившая картина, то ли сбывшаяся наяву вещая сказка... Медленно подвигался многолюдный лоток. Шел и стар и млад. Около него шли тамбовские ходоки, нижегородские староверы, брела с клюкой, согнувшись в три погибели, ветхая-преветхая старуха. Там вдали, на Петербургской стороне, по деревянному мосту через Иоанновские и Петровские ворота, людской поток лился уже в самую крепость. Внезапно грянуло и раскатилось могучее “Ура!”, разом снялись с голов шапки... — Царь! — не то помыслил, не то почувствовал Иван Григорьевич. Мимо плавно пронеслись придворные экипажи. На первом был вензель с Императорской короной. Дородный кучер — грудь вся в медалях, рядом на козлах — бородатый красавец-казак. Оровцову показалось, будто на него упал Царский взор. Низко склонился Иван Григорьевич, а когда поднял голову — было поздно чтолибо увидать, кроме двуглавого орла на золотой каске вдали, рядом с Царем — наверное, Царицы и блестящей свиты в других экипажах. — Взглянул — што рублем подарил! — услышал возле себя Иван Григорьевич. С восторгом уверял каждый, что именно на него смотрел Царь!... “Иоанновские ворота 1740” — прочел Оровцов наверху крепостных ворот. Между первыми и вторыми воротами — ограды и небольшие башенки. Водный ров.10 Через ров — подъемный мост. — “Петровские” — гласила надпись на воротах внутренней крепости. Высоко поднятый полукруглый фронтон, под ним “Бог-Саваоф в 10 Рвы существовали еще и в восьмидесятых годах прошлого столетия. облаках”, пониже “Симон Волхв, низвергаемый Петром-Апостолом,”. Подворотный проезд был очень глубок — толстенные, видно, были стены. По пути к Собору по сторонам — два низких домика. Слева — старенький прошлого столетия, справа — новый артиллерийский цейхгауз. За гарнизонным домом на площади — гауптвахта. Отсюда в колокол вызывался караул. Напротив, у стен Собора, кладбище комендантов. Коменданты Петропавловской крепости, назначавшиеся из старейших генералов Российской армии, погребались у стен Собора — Усыпальницы Русских Венценосцев. Верные коменданты и после смерти берегли загробный покой своих Императоров. Высоко в небо вознесся золотой шпиль-игла. Над шпилем Ангел с Крестом — оградой и защитой Царствующего града. Но вот куранты на колокольне торжественно и протяжно заиграли “Коль славен”. Каждые четверть часа играли куранты “Господи помилуй”; “Коль славен наш Господь в Сионе'' — каждый час, и два раза в сутки, в полдень и полночь — “Боже, Царя храни”. Было девять часов утра. В Соборе начиналось богослужение. Как слышно было, служить будет приехавший Московский Митрополит Филарет. С трудом протискался Иван Григорьевич в храм. У свечного ящика тамбовский ходок гулким шопотом заказывал на гроб Павла Петровича “самую что ни есть большую свечу. И с золотом!” Показывал наглядно, широко разведя руками, какою именно должна быть свеча. — От всего миру Тамбовскова. На то и присланы. Уважь уж, присмотри, штоб вся без остатку сгорела... На правой стороне у западных дверей возвышалось Царское место, обитое малиновым бархатом и осененное балдахином под Императорской короной. Под балдахином на щите был вышит Государственный герб. Царское место сегодня стояло пустым. Император Николай Павлович сегодня молился со своим народом у гробницы Своего Державного Отца. По правой и левой стороне, против образов Апостола Петра и Апостола Павла, стояли рядами Императорские гробницы, обнесенные золотыми решетками. Первая гробница, пред Апостолом Павлом была особо украшена живыми растениями, цветами, и от множества свечей пылала неопалимой купиной. Среди моря огней пламенно горела 7 золоченная пудовая свеча Тамбовских ходоков. У самой гробницы был Царь, Члены Императорской Фамилии, свита. Добраться туда было немыслимо. Иван Григорьевич решил дождаться, пока все выйдут, а там и выплакать пред Павлом Петровичем свое великое горе. У Императорских гробниц рождался и царил молитвенный восторг, дивным током струясь по Святыне Истории Российской. От СамодержцаЦаря до последнего простолюдина, было во храме едино стадо и Един Пастырь. В изголовьи каждой из гробниц был Образ, всюду светились лампады. Образ Первоверховного Апостола Павла был написан в точную меру Императора Павла Петровича при рождении — одиннадцать с половиной вершков в длину и три с четвертью в ширину. Также и Образ Первоверховного Апостола Петра, пред которым был погребен Петр Великий, представлял подобную же меру — вышина одиннадцать, ширина три вершка... Ряд Царственных могил по северную сторону начинается гробницей Императора Павла Петровича, как бы знаменуя начало нового века в истории России... Как много говорят Русскому сердцу эти Царские гробницы, сколько при виде их встает благодарных воспоминаний! У Соборных стен — повсюду трофеи: победного Русского оружия: знамена, штандарты, морские флаги, ключи от завоеванных крепостей, бунчуки, булавы, щиты, бердыши — добытые Русской кровью от шведов, турок, поляков, французов. Оживали тут Полтава, Гангут, Чесма, Очаков, Измаил, Париж, Наварин, Варшава. Осеняя вечный покой Самодержцев Всероссийских, трофеи свидетельствовали о Русской славе в долготу их дней. Морем света заливали паникадила весь Собор. Точно ангельский сонм, пел незримый хор. Митрополит Филарет богослужебствовал так, как мог только он один. И тамбовские ходоки, и нижегородские староверы, и сам Иван Григорьевич, все богомольцы до единого — чувствовали себя подобно послам Князя Владимира в Цареградской Святой Софии: не знаем, мол — на земле мы или на небе... Не только богослужение, но и великолепие Собора произвело на Ивана Григорьевича глубокое впечатление. Чуден был иконостас, едва ли не единственный в России по своей редкой резьбе. Точно кружево тонкое. Над Престолом во всю ширину и высоту Царских Врат блистала золотом великолепная сень, поддерживаемая четырьмя витыми колоннами. Наверху сени позлащенное изображение Христа Спасителя на Престоле, окруженного сияньем и ангелами. Иван Григорьевич молился и не замечал, что каждый раз, когда на заупокойной литургии поминали имя Императора Павла Петровича, не только он сам, но и все множество людей метало земные поклоны, а кругом несся многоголосый шопот: “Упокой, Господи!... У-по-ко-ой!”... Иван Григорьевич весь ушел в молитву, прося убиенного Императора Павла Петровича не вменить ему в вину того, что “яже неведением” так недавно он считал Его жестоким, безрассудным тираном... За всю священную службу так и не встали с колен тамбовские ходоки. Двуперстием истово осеняли себя нижегородские староверы. На иных глазах стояли слезы. Точно Император Павел Петрович был изведен злодейской рукой не пятьдесят лет назад, а этой ночью, точно народ пришел к Его открытому гробу отдать последнее лобзание. V. ''Сорок два года живу Я на свете: Бог поддерживал Меня. И теперь, может быть, даст Мне силу и разум нести тяжкое бремя, Им на Меня возложенное. Возложим все упование на Его благость”. (Слова Наследника Цесаревича Павла Петровича Ф. В. Ростопчину пред восшествием на Престол 7 ноября 1796 г.). Литургия кончилась, должна была начаться панихида. В отблеске аскетического величия, в золотой митре с Крестом,11 из открытых на все створы Царских Врат медленно вышел Митрополит Филарет. —”Исполла эти деспота!”... Приняв от помощника жезл и осенив себя крестным знамением, Митрополит произнес: — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Благоговейно закрестился Собор, и как-то весь подался вперед... И обратясь в направлении гробницы Павла Петровича, начал Владыка святительское поучение: Первоначально крест на митре имел только Митрополит Киевский — в память Крещения Руси. Потом уже крест на митру был пожалован Митрополитам Петербургскому и Московскому. 11 8 — Боговозлюбленный и Боголюбивейший Царь! Паства моя возлюбленная! Рече Господь: “Ниже вжигают светильника и поставляют его под спудом, но на свещнице и светит всем, иже в храмине (Ев. Матф. гл. 5, ст. 15). Все мы собрались здесь для молитвы об упокоении души в Бозе почивающего Благочестивейшего Государя Императора и Самодержца Всероссийского Павла Петровича, Августейшего Родителя Богом нам данного Государя Императора. Ныне истекает пятьдесят лет со скорбного дня Его праведной кончины. Господь привел и меня в сие Святилище Истории принести здесь пред Престолом Всевышнего Безкровную Жертву... — “Свет возсия Праведнику и правым сердцем веселие” — говорит Псалмопевец. (Пс. 96, ст. 11). Воистину справедливо свидетельство сие! И зря любовь народную к сему зде почивающему Монарху, со слезами великими у гробницы Его возжегшей свещи своя, с тем же Святым Псалмопевцем во умилении воскликнуть радуюсь: “Яко предварил еси Его благословением благостным, положил еси на главе Его от камени честна”. (Пс. 20, ст. 4). — Славу и велелепие возложивши на Него. Яко даси Ему благословение в век века, возвеселиши Его радостию с Лицем Твоим''... (Пс. 20, ст. 6 и 7). От самых юных лет избрал Господь Раба Своего Благочестивейшего Императора Павла Петровича, зря правду и милость Его, благостыню сердца неизреченную. Любя и испытуя Его, послал Господь болезнь Ему в самые ранние годы, от коей восставил ко славе Своей, да знаменуется пред лицем всех людей Промысел Божий. Рече тогда сей Царственный Отрок Благочестивейшей Родительнице Своей Государыне Императрице Екатерине Алексеевне желание Свое, да созиждется в Первопрестольной столице Государства Российского больница для убогих и сирых людей. И с радостию велией исполни Державная Матерь Его хотение возлюбленного Отроча Своего и созда в древнем стольном граде больницу, Павловскою в честь добротолюбия Его нареченную, в память сего златницу повелев изготовить: “Свобождаяся сам от болезни, о больных промышляет”12... От юности Своея до кончины безвременные был близок ко Господу сей Боголюбивейший Царь. Господь особо приемлет детские молитвы, видит слезы младенцев и присещает на них свет Лица Своего, творя тайная въяве. Лелея Отроча млада и в страсе. Божием утверждая, — такожде зде в Бозе почивающая, — Государыня Императрица Елисавета Петровна предаде в наследие Императору Павлу Петровичу лучшая от сокровищницы души Своея — Свою веру глубокую. Близкий же ко Господу, Благочестивейший и благороднейший Император Всероссийский Павел Первый стал близок и сердцу Православного народа Русского, ибо светила в очах Его Правда и Милость Божия. На страже Государства Российского встать готовясь, рек сей праведный Монарх: “Желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое”13... — “Верховная власть вверяется Государю для единого блага подданных. Государь, подобие Бога, преемник на земле высшей Его власти, не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства Своего иначе, как постановя в Государстве Своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить Сам, не перестав быть достойным Государем” — так помышлял о Долге Своем благодетельный Миропомазанник Божий. 14 — “И было сердце Царево в руце Божией” (Пр. гл. 21, ст. 1). Все были равны в очах Государя сего, знаменитый вельможа ли, убогий и простолюдин. И нес народ Русский к Нему печали своя, и утолял Он их щедро, оттирал слезу сирот и вдов, заботился о хлебе насущном для нищего. Для зла и неправды же был грозен, карал строго, кто шел против Правды Царя Небесного и Законов, на благо всего Русского народа Им особливо данных. На раменах Своих Державных нес Он крест великого Служения Своего, правя Божией Милостию Отечеством нашим. На Нем, и на всех Российских Миропомазанниках Божиих, Православная Церковь сосредотачивала особую любовь Свою, как “Возлюбленной Отрасли Давида” и “Женихе Церковном”. И токмо опочивальня видела всю скорбь и молитвы Его о народе, Ему Божиим Промыслом вверенном, и се, как Служитель Бога Живого, свидетельствую вам, что иные места, где свершал Он молитвенный подвиг Свой, положительно истерты от долгого бдения и поклонов земных15... — “От Господа стопы человеку исправляются” говорит Священное Писание (Пс. 36, ст. 23). Жизнь всех человеков находится в руцех Божиих. Бог дает человеку жизнь. Он же посылает и смерть. Иногда сподобает и добропобедного венца мученического для Царствия Небесного во веки. Он же дает человеку премудрость погублять и Из письма Наследника Цесаревича Павла Петровича в 1776 г. Из того же письма Наследника Цесаревича Павла Петровича. 15 Записки генерала Н. А. Саблукова, стр. 7. 13 14 12 “Русский биографический словарь”, С.-Петербург. 1902. 9 отвергать разум разумных и премудрость лживых мудрецов. В продолжении всего нашего житейского поприща Господь ведет нас путями, только Ему единому ведомыми. Да воистину! Велий Господь и велия крепость Его, и разума Его несть числа, нет возможности постигнуть тайны Божии. Всевышний Царь Царей, владея царствами и племенами, дарует над ними господство ему же хощет (Дан. 5, 21) возносит избранного от среды подобных Ему по Образу и Подобию, требует от всякой души человеческой повиновения властям предержащим, коим дается “сила и держава” от Господа (Прем. 6, 3) для спокойствия и благоденствия народов. Един есть Господь и Законоположник, едина власть, едино Богоначалие над всем. “Всех почитайте, братство любите, Бога бойтеся, Царя чтите” — глаголет Святый Первоцерковный Апостол Петр (I Посл. Петра 2, 17). Отсюда проистекает учреждение между людьми законного начала и власти. А потому наш возлюбленный Монарх есть Избранник Божий, Свыше данный Святой Богоносной Руси, как особый дар Божий для благоденствия Русского народа. Денно и нощно, непрестанно мы должны благодарить Бога, что нашему земному Повелителю, Государю Императору Им дана Самодержавная неограниченная власть как Помазаннику и Избраннику Своему, дабы в таком многомиллионном государстве, как наше, во всем управляла бы Единая Воля, был бы во всем строй и порядок, ибо многоначалие и разноволие разрушает все. По слову Святого Апостола — “Тайна бо уже деется беззакония точию Держай ныне дондеже от среды будет” (II Посл. Фес. 2, 7). Сей “Держай” и есть наш Благочестивейший Миропомазанный Царь. И до тех пор не страшна Святой Руси никакая беда, дондеже Православный Царь и Православный народ будут воедино, и Русские люди будут видеть в лике Царя Своего Отца, а Царь в них Своих Богоданных детей, как Блаженные Памяти Государь Император Павел Петрович, память кончины которого совершаем и к чьей Гробнице притекли благоговейно воздать наше поклонение... — “Свидения Твоя уверишася зело. Дому Твоему подобает Святыня Господня в долготу дний”(Пс. 92, ст. 5)... Да пребудет неугасима вера народа Русского в Бозе почивающего Императора, то предстательство Его за него пред Престолом Господа Славы, кое много может16. Поборствуя Правде и Милости при жизни, и ныне во блаженных селениях Он предстоит за нас пред Царем всех Царей с усердным дерзновением... В 1915-16 г.г. причтом Петропавловского Собора издано отдельной книгой описание сотен чудес у Гробницы Императора Павла Петровича. 16 Да сохранит Господь наш, Им избранный и благословенный Царский Род до скончания века, на страх врагам, во славу Божию и во славу благоверноподданного народа Русского. Скажем и вечную благодарную память Всем Царственным Хозяевам Земли Свято-Русской, Коих Останки покоятся под сводами сего храма. И, возжегши светильники сердец наших, помолимся о упокоении души Раба Божия Благочестивейшего Государя Императора Павла Петровича. Аминь. — Хорошо сказал Владыка Митрополит! Так и есть, так и Я чувствую именно! — услышала ближайшая Свита слова Императора Николая Павловича. В Царской руке, и в Соборе у каждого, любовно затеплилась скромная свечечка... VI. “Если Я буду Императором хоть на один час, то покажу, что был того достоин”. (Слова Императора Николая Первого утром 14-го декабря 1825 г. собранным пред Ним начальникам Гвардейских частей). Гробница Императора Павла еще вся была окутана фимиамом, еще горели свечи. Длинною чередой пройдя, чтобы поклониться гробнице Павла Петровича, народ постепенно расходился. — Слава Тебе, Господи! Сподобил нас поклониться Павлу Петровичу”... Прошли староверы. Прошли и тамбовские ходоки. Умиленно старшой из них, — тот самый, что говорил с Иван Григорьевичем, молвил, погладив свою бороду: — Проповедь-то какую Первосвященник сказал, на то и Преждеосвященство самое! Во какой был Батюшка наш Павел Петрович! Все перескажем дома до точности... “Государь Император и Самодержец Всероссийский Павел Первый родился в 1754 году 20 сентября, вступил на престол 1796 года ноября 6го. Великим магистром Державного ордена Св. Иоанна Иерусалимского 1798 года декабря 18. Скончался 1801 года марта с 11 на 12-е, погребен того же месяца 23-го числа” — прочел Иван Григорьевич. — Вот где лежит Он, близкий Царь, Державный Рыцарь, душу положивый за народ Свой, сраженный темною силой на страже Богом 10 Ему вверенной России! Венценосный Поборник Правды, Недруг зла, Мученик на Троне, загробный Печальник сирот и вдов, убогих и обидимых! Теперь он наедине, как на духу, с близким Царем! Никто не мешает излить убиенному Императору Павлу Петровичу свою мольбу о Правде, Милости и Чудесной Помощи! Благоговейно припал Иван Григорьевич к слегка теплой от огня бесчисленных свеч, будто живой надгробной плите. Трепетно мерцала близкая лампада, точно душа умученного за Правду Венценосного Раба Божия Павла. В Соборе не было почти никого, кроме нескольких офицеров, осматривавших победные трофеи Российского оружия. Среди них — высокий статный генерал в белом колете Конной гвардии, и другой, много моложе — в голубом мундире Атаманского полка. Рассматривая у гробницы Петра Великого турецкий флаг — трофей бессмертной Чесмы, офицеры обратили внимание на Ивана Григорьевича, недвижно стоя на коленях припавшего к могильной плите Императора Павла Первого. Генерал-конногвардеец, отделившись от спутников, тихо направился к гробнице Павла Петровича. Чуть поодаль за Ним подошел офицератаманец, а за тем — генерал с вензелями на эполетах и аксельбантами. Весь уйдя в молитву, Иван Григорьевич совершенно не заметил приблизившегося генерала и исступленно шептал: — Батюшка, Павел Петрович! Прости мне окаянному! Считал я Тебя, Государь, по чужому наговору, тираном и безумным... Теперь знаю, как любил Ты нас, народ Свой. Верую, Государь, даже за гробом, нет у Тебя просящему отказа! Царь Правды и Милости, всем обидимым Близкий Царь! Спаси, Батюшка, помоги! Кроме Тебя, Государь, нет у меня Заступника... Вдруг кто-то тронул его за плечо и сказал: “Встань!” – да таково властно, что он сразу поднялся и — оторопел!... Величествен и прекрасен был стоявший пред ним генерал. Голубые глаза Его пристально смотрели в самую душу. — Что у тебя такое? — спросил Он, и это “ты” прозвучало так понятно. — Вот пришел поклониться... — растерянно указал Иван Григорьевич на гробницу Императора Павла Первого. — Ты о чем-то просил? — О деле моем судебном... Отказали везде... — Несчастные Русские Цари! Даже почившим не даете вы покоя вашими кляузами. Изволь рассказать подробно... Бедный Иван Григорьевич смутился окончательно. Невнятно лепетал и понес о своем деле такую околесицу, что совсем сбился... — Что с тобой? Ничего не поймешь даже! Иван Григорьевич коснулся рукой надгробной плиты Павла Петровича, и с отчаянием помыслил: “Помоги, Батюшка!” И вдруг — сам себя не узнал — как по писаному полилась плавная исповедь. Сам баснописец Дмитриев не мог бы выразить лучше... — Саша! — обратился к атаманцу величественный Генерал. — Подойди ближе. Я хочу, чтоб Ты послушал. То, что, быть может, еще не удастся Мне, придется довершить Тебе... Рассказ Ивана Григорьевича был многословен. Не забыты были даже Микулишна, Дмитриев, тамбовские ходоки, нижегородские староверы... — Вот и выходит — закончил Оровцов, — жалует Царь, да не милует псарь, а за тем сила... — А знаешь ли, каково бывает псарям, если о том проведает Царь?— слегка усмехнувшись, спросил Генерал. — Подал ли ты уже на Высочайшее Имя? — Куда там! Сами знаете: до Бога высоко, до Царя далеко... — Гораздо ближе, чем ты думаешь!... — К Нему близко, — показал Генерал на гробницу Павла Петровича, — ко Мне не дальше... Раз уж пришел к Близкому Царю — в накладе не останешься... — Эдя! — позвал Он генерала с вензелями на плечах. 17 Распорядись, чтоб дело его из Сената было доставлено Мне. Я хочу ознакомиться Лично. Представь также Мне тамбовских ходоков и нижегородских староверов. Чтоб не ушли только. Скажи, что зову к Себе в гости. И Микулишну также... А Микулишне еще — Мой Портрет, чтобы Я ей был близок, как и Отец... Иван Григорьевич стоял сам не свой. Только тут он понял, что Генерал-конногвардеец — Сам Государь Император Николай Павлович, а офицер-атаманец — Наследник Цесаревич Александр Николаевич. — Тебе в Петербурге делать больше нечего, — обратился Он к Ивану Григорьевичу. Спокойно езжай домой, Я все беру в Свои руки. Озаботься, Эдя, чтоб ему хватило на дорогу... Министр Императорского Двора Генерал-Адъютант граф В. Ф. Адлерберг. Император Николай Павлович дружественно звал его не иначе, как “Эдя”. 17 11 Ни жив, ни мертв смотрел Иван Григорьевич на Государя18... Собственноручная резолюция Императора Николая Павловича по делу о иске Палицкого к Оровцову гласила: — “Отменить все решения от уездного суда до Сената включительно. Оных членов присутствия уездного суда самих предать суду, как судей неправедных, немилостивых и мздоимных. Дело передать на новое рассмотрение, вменив судьям от Моего Имени в долг службы Правду и Милость. О последующем донести Мне особо. Палицкому сделать должно внушение, дабы псари его были на своем месте. НИКОЛАЙ”. Царская Воля, как всегда, сочеталась с Законом, Правдой и Милостью. От Держанного Отца к Державному Сыну по преемству перешло право близости Царя к народу и народа к Царю... — “Не нам, не нам, а Имени Твоему!”. 19 Эта книга напечатана в мае 1950 года, в типографии "Dоггеgо", Освободителя Генерала Сан Мартина, Buenos Аires, Dorrego 1102. Оцифровка выполнена православным братством царя-искупителя Николая Второго. Случай в Петропавловском Соборе описан по устному рассказу о том очевидца события — одного из Флигель-Адъютантов Императора Александра Второго, впоследствии видного Генерала-от-Кавалерии. 19 Пс. 115, ст. 1. Личный девиз Самодержца Всероссийского Павла Первого. 18 12
