Н.Ю.Савин, Savin Nikita, ЛЕГИТИМНОСТЬ ВЛАСТИ В РОССИИ В УСЛОВИЯХ
реклама
Н.Ю.Савин, лаборатория политических исследований НИУ ВШЭ тел.: +7-965-305-63-78; e-mail: nusavin@gmail.com Savin Nikita, HSE, Laboratory for political studies ЛЕГИТИМНОСТЬ ВЛАСТИ В РОССИИ В УСЛОВИЯХ СОЦИЕТАЛЬНОЙ ИНВОЛЮЦИИ Аннотация В работе проблематизируется вопрос о легитимных основаниях устойчивости власти в России. В качестве теоретического фундамента используются: 1. концепция общества социетальной инволюции, предложенная М. Буравым в рамках нового научного направления – социологии публичной сферы, 2. тезис о том, что при отсутствии механизмов публичного валидирования властных решений, политическая власть функционирует в условиях латентного кризиса легитимности. Тезис опирается на критику Ю. Хабермасом веберовского концепта легитимности. На основании приведённой в тексте работы аргументации делается вывод о том, что устойчивость политической власти в России в условиях социетальной инволюции базируется не на легитимных основаниях, а на непубличных неформальных практиках. Ключевые слова: нормативный институционализм, легитимность, публичная сфера, неформальные практики Abstract In this work we put a question about a legitimate base of the Russian authority's stability. The work is based on two theoretical conceptions: 1. the conception of societal involution, which was offered by M. Burawoy within the scope of a new school of social theory – public sociology; 2. a thesis that in the 1 absence of a public validation mechanisms of authority's decisions authorities function in conditions of latent legitimacy crisis. The thesis has been taken from Habermasian's criticism on Weberian's concept of a legitimacy. By the argumentation given in the present work we make a conclusion that under conditions of societal involution Russian authorities stability is based not on legitimate foundations, but on informal practices. Key words: normative institutionalism, legitimacy, public sphere, informal practices Легитимность – сущностная черта, отличающая политическую власть от иных типов власти. Создание механизмов поддержания собственной легитимности – одна из основных задач государства. Особенно актуальной задача собственной легитимации становится в условиях переходного периода, когда государство является единственным агентом, способным к разработке и реализации плана трансформации общества. Потребности в публичной легитимации политической власти в России возникли в начала 1990-х годов. В условиях перехода посредством разрыва правовой преемственности, жёсткая писаная конституция была способом упорядочения социальных отношений [Медушевский, 2005, с. 280]. Но конституция так и не стала социальным артефактом, продуцирующим и воспроизводящим социетальность. посредством Несмотря на конституционализма многократно гражданскую декларируемую и подтверждаемую практикой приверженность власти букве конституции, реализация установленных правил осуществлялась скорее в контексте целей власти, но не наоборот [Саква, 2010, с. 12]. Власть не сумела подчинить себя конституции, подрывая тем самым дух конституционализма [там же, с. 14]. Незначимость конституции косвенно проявляется в незнании её содержания и истории принятия подавляющим большинством граждан: опрос ВЦИОМ, проведённый в 2005 году, выявил низкий уровень знаний граждан о Конституции РФ [Что мы знаем о российской конституции?]. 2 В отсутствие значимости формальных механизмов политической инклюзии, предусмотренных Конституцией, сохраняется и формально реализуется предусмотренный легитимации политической законом власти: механизм выборы. демократической Данное противоречие актуализирует вопрос о легитимных основаниях устойчивости политической власти в России. Легитимность как категория научного анализа общества Понятие легитимности как категории научного анализа общества было впервые предложено М. Вебером в работах «Хозяйство и общество» и «Основные понятия социологии». Вебер определил легитимность в контексте своей теории социального действия для понимающего научного анализа общества. Метод понимающей социологии заключается в понимании закономерностей и регулярностей в общественной жизни посредством сведения к целерациональным каузальным связям [Вебер, 1990, с. 495]. Социологическое понимание легитимности, согласно М. Веберу, возможно через фиксацию определения господства в качестве легитимного собственными гражданами. По Веберу, порядок легитимен, когда он обладает престижем, устанавливает нерушимые требования и образцы поведения [Вебер, 1996, с. 455-491]. Частным случаем социального порядка является порядок политический – господство. В рамках социологической конкретизации господства, Вебер определил его как шанс найти повиновение приказу внутри установленной группы людей в отношении определённых приказаний. При этом отличительной чертой господства является следование управляемым приказу по единственной причине факта наличия приказа. Действенность этой установки проявляется в том, что нормативность содержания может быть 3 проблематизирована, может не пользоваться поддержкой, но не может являться непосредственным мотивом к действию; мотивация действия может измениться лишь с проблематизацией притязания фактичности приказа на значимость. Вебер отличал господство от контрактных отношений, построенных на нормах частного права, утверждая, что господство никогда не удовлетворяется целерациональными и ценностно-рациональными мотивами действия: господство всегда притязает на легитимность и старается укрепить веру в собственную легитимность. Отсюда, проводимая внутри отношений господства политика всегда имплицитно содержит нормативное обоснование собственной легитимности. Но разделение веры в легитимность как элемента социальных отношений господства, и самой легитимности как его (господства) описательной характеристики не позволяет сконструировать чистый тип научного наблюдения на предмет легитимности господства: наблюдательсоциолог делает выводы о легитимности, наблюдая отношения господства, в которых фигурирует вера в легитимность. В парадигмальных рамках социологии Вебера данное противоречие принято разрешать через сведение легитимности к вере в легитимность [Grafstein, 1981, p. 52]. На наш взгляд, подобное решение не может быть состоятельным: интернализация категории легитимности из описательной характеристики, которой оперирует социолог, в субъективную веру приводит к онтологизации изначальной методологической установки о рациональности [Хабермас, 2009]. Легитимность как специфическое основание устойчивости политического порядка предполагает наличие выявляемых оснований этой веры. Но вера в легитимность не обязательно предполагает саму себя в качестве установки к действию: вера в легитимность власти может сочетаться с отсутствием веры в легитимность политического порядка, что невозможно ввиду предполагаемой рациональности агента. Разведение веры в легитимность порядка и веры в легитимность власти не может до конца 4 разрешить проблемы: гражданское взаимодействие с властью происходит через порядок; таким образом, вера в легитимность власти редуцируется до поддержки. Действенность власти, отличающая коммуникативных кодов, проявляется в её от всех других редукции комплексности посредством действия, а не переживания [Луман, 2001, с. 34]. Отсюда – легитимность власти не может быть зафиксирована через фиксацию веры. Сведение легитимности к вере в легитимность противоречит также логике самого М. Вебера, который обращал внимание на действительность легитимности, которая не имеет смысла в качестве идеальной категории. Методологической переработке веберовское понимание легитимности было подвергнуто в ранних работах Ю. Хабермаса через критику категории социального действия [Хабермас, 2008]. Рассматривая социальное действие с позиций установки агентов на взаимопонимание, Хабермас фокусирует внимание на имманентности кризиса легитимности либеральной демократии позднего капитализма, ввиду институционализации целерационального действия в праве и экономике [Хабермас, 2010; Хабермас, 2011]. Хабермас предложил решение проблемы выявления эмпирического референта легитимности. Расширив веберовскую методологическую установку, Хабермас отказывается от индивида как непричинного основания каузальности, заменив его интерсубъективным пространством. Такое основание Хабермас конструирует посредством онтологизации рациональности в языке как средстве коммуникации: языковая этика опирается на базовые нормы разумной речи, которым мы, будучи вовлечёнными в процесс речи, всегда должны подчиняться [Хабермас, 2010, с. 182]. Понятие коммуникативной рациональности характеризует значимость для участников коммуникации ориентации на идеальную речевую ситуацию в повседневной коммуникативной практике и является дискурсивной основой для коммуникативного действия – действия, целью которого является достижение взаимопонимания рациональными средствами. В противоположность коммуникативной рациональности, стратегическая 5 (инструментальная) рациональность имеет целью оказание влияния при заданных преференциях [Medina, 2005, p. 6]. Но инструментальная рациональность коммуникативно-рациональный может социетальный опираться консенсус на о целерациональном поведении в определённых условиях. Примером такого консенсуса может быть целерациональное поведение экономических агентов в пределах экономической подсистемы. Консенсус не тождественен единодушию по конкретному вопросу: эссенциально язык и коммуникация полифоничны и разность мнений есть условие нормального функционирования языка. Институциональная теория легитимности Коммуникативная рациональность агентов воспроизводится в условиях институтов. В качестве рабочей дефиниции института мы используем предложенное в рамках нормативного институционализма Дж. Марчем и Й. Ольсеном определение института как относительно устойчивой конфигурации правил и организованных практик, воплощённую в структурах значимости и средств, отвечающую преференциям и ожиданиям индивидов, устойчивую к их смене и изменению внешних условий [March, Olsen, 2008, p. 3]. Нормативное понимание института было предложено в рамках критики Дж. Марчем и Й. Ольсеном теории рационального выбора. По их мнению, распространение теории рационального выбора, предполагающей аксиоматическую методологическую установку о поведении, в политической науке привело к смещённости результатов научных исследований, ставшей результатом методологической редукции. Исследования, проводимые в рамках теории рационального выбора, по мнению Дж. Марча и Й. Ольсена, 6 имеют недостатком крайний контекстуализм и минимализацию внешней валидности [Peters, 2005, p. 25]. Недостатки могут быть преодолены через интегративное понимание политики, в рамках которого преференции участников политического действия изменяются в ходе участия в институциональных практиках [Ibid, p. 27]. Предложенное Дж. Марчем и Й. Ольсеном понимание института позволяет описать индивидуальное поведение через категорию правильности. Посредством этой категории Дж. Марч и Й. Ольсен выводят отличительную черту института от всех иных видов практик: действительная значимость логики правильности превалирует над действительной значимостью целерациональной логики результата [Ibid, p. 30]. Логика правильности производит специфическую для легитимности мотивацию агента к следованию принятому властью решению по единственной причине факта его принятия. Существуют различные взгляды на институциональную структуру, воспроизводящую эту мотивацию. Ш. Бенхабиб предлагает мыслить легитимность как результат свободного и неограниченного обсуждения всех вопросов общей значимости [Dryzek, 2001, p. 651]. Требование обязательности всеобщего участия есть нормативное условие политики, понимаемой в республиканской традиции. Аналитическим недостатком политического республиканской дискурса до традиции является нормативной этическое модели сужение инклюзивного гражданского диалога [Хабермас, 2001, с. 390], выводящее за пределы действительной субъективной значимости широкий пласт решений, формат принятия которых не отвечает императивам этики дискурса. Исключёнными оказываются, например, всякого рода компромиссы. Основой эмпирической валидности теории делиберативной демократии является учёт многообразия форм коммуникации, позволяющих сочетать диалогическое и инструментальное понимание политики на основе институционализации форм коммуникации [там же, с. 391]. Демократическая процедура может произвести легитимное решение, если она отвечает следующим требованиям: 7 1. публичность и транспарентность процесса обсуждения 2. инклюзивность и равные возможности для участия 3. признание нормативных притязаний на действительную значимость принятого решения, свободного от индивидуальных преференций [Habermas, 2006, p. 413]. Демократическая процедура, продуцирующая легитимность решения, не может существовать в качестве автономной подсистемы вне более широкого институционального контекста повседневных коммуникативных практик, конституирующего агента политической делиберации, для которого принятое посредством действительно легитимности процедуры описанной значимым. через не Отсюда формальные будет процедуры – решение определение характеристики чувствительно к становится рациональной организации делиберативной или критике коммунитаризма. Д. Дризек предложил в качестве критерия легитимности степень соответствия результата процедуры принятия решения констелляции различных дискурсов в публичной сфере при условии, что сама конфигурация подвержена рассредоточенному и компетентному контролю. Д. Коэн предложил в качестве критерия легитимности возможность свободного и рационального соглашения среди равных [Dryzek, 2001, p. 651-652]. На наш взгляд, два вышеприведённых критерия демократической легитимности дополняют друг друга: эмпирическая фиксация возможности в качестве предмета анализа, таким образом, базируется на структурных основаниях этой возможности. Россия 1991 – н.в.: общество социетальной инволюции Конец парадигмы транзита обусловливает поиск новых способов описания результатов трансформационных процессов в России. 8 Неспособность парадигмы объяснить случаи результатов трансформаций, отличные от идеальных типов демократии и авторитарных режимов обусловило актуальность разработки новых нехолистических концепций [Carothers, 2002]. Предпринимаются попытки объяснить результаты политической трансформации уже разработанными концепциями. На наш взгляд, подобные попытки не представляются продуктивными ввиду методологической телеологичности разработки классических концептов для исследования авторитарных режимов: авторы концептов акцентировали своё внимание на спецификах, отличающих эти режимы от идеальных типов соревновательной демократии и тоталитарного режима [Linz, 2000, p. 159]. Возможности использования таких концептов сегодня ограничены немногими странами Африки и Азии (например, КНДР). В большинстве случаев классические концепты становятся нечувствительными к спецификам различных типов недемократических режимов сегодня. Профессор Викторианского университета в Веллингтоне П. Брукер (Paul Brooker) выделяет три основных теоретико-методологических подхода к исследованию недемократических режимов: тоталитарно-авторитарный, военно-однопартийный, персоналистский. При этом П. Брукер отмечает, что предлагаемые подходы в чистом виде не позволяют проблематизировать причинность устойчивости политического режима, понимаемой как легитимность власти [Brooker, 2000]. В последние десятилетия наблюдается тенденция на персонализацию недемократического правления. Преимущество персоналистского подхода для анализа политического режима заключаются в том, что иные формы недемократических режимов рано или поздно вырождаются в персоналистское правление [Ibid]. Определение России как персоналистского типа правления, на наш взгляд, ограничивает исследователя заданным вопросом, кто правит, не позволяя рассмотреть социологические основания политического режима. 9 Критика парадигмы транзита обусловила отказ от формулировки холистических теорий в пользу теорий среднего уровня, объясняющих переходные периоды в рамках отдельно взятого кейса. Концепция социетальной инволюции была предложена профессором Калифорнийского университета в Беркли М. Буравым (Michael Burawoy) для описания трансформационных процессов в России. Свой подход М. Буравой обозначил как одну из возможных альтернатив неолиберальной теории транзита, положенной в основу прогностики результатов политических и экономических трансформаций в конце 1980-х – начале 1990-х годов XX века [Bonker, Muller, et al., 2002, p. 5]. Социетальная инволюция понимается как специфический устойчивый результат трансформационных институционализации обернулись процессов политики масштабной в посредством деполитизацией России. Попытки конституционализма общества. Деполитизация проявляется, в частности, в потере гражданами интереса к системной политике, отсутствии действительной значимости форм политической инклюзии. Деполитизация стала одним из проявлений приватизма. Уход в частное пространство проявляется в ограничении коммуникативных практик кругом ближайших родственников и коллег, доместикации досуговой активности [Каширских, 2012]. Следствием приватизма стало «замыкание общества в самом себе» и обособление политической подсистемы [Burawoy, 2001]. Выводы М. Буравого опираются на оригинальную исследовательскую методику, заключающуюся в попытке использование теоретических концептов, разработанных К. Поланьи, для анализа российского кейса. М. Буравой сравнивает два кейса трансформаций: трансформационные процессы в Великобритании, описанные К. Поланьи, и трансформационные процессы в России 1990-х годах. Основными причинами инволюции, по мнению М. Буравого, являются переход к меркантилистской форме хозяйствования, обусловившей отсутствие полноценной коммодификации 10 фиктивных товаров. Несмотря на декларируемый уход государства из экономики, доля государственного участия в экономической жизни оставалась значительной в пореформенный период. Отсутствие полноценной коммодификации, сохранившееся государственное участие в экономике не привели к консолидации общества. Отсутствие консолидированного общества при меркантилистской форме хозяйствования обусловило захват государства, партикуляризацию его деятельности. Преимущества предложенного М. Буравым подхода видится нам в следующем: 1. К. Поланьи отказывается от концепции экономического детерминизма, присущей неолиберальной парадигме. Критика концепции экономического детерминизма в рамках экономической социологии продемонстрировала неочевидность аксиоматики, лежащей в основе этого подхода. 2. Парадигмальные ограничения теории К. Поланьи, положенной М. Буравым в основу своей концепции, позволяют избегать телеологии и универсальности модели транзита, которая имела место в рамках парадигмы транзита. 3. Концепция М. Буравого фокусирует внимание на структурном аспекте результата трансформации общества, не предполагая при этом ригидного структурализма. Такой подход представляется особенно удобным для исследования проблем легитимности ввиду методологической необходимости сочетания индивидуального и структурного уровней анализа. 4. М. Буравой фокусирует внимание на процессе конституирования публичной сферы в контексте трансформации общества, являющимся ключевым для институциональной легитимации политической власти. Легитимность в условиях деинституционализации 11 Под «замыканием общества в самом себе» М. Буравой понимает отсутствие генерализованных форм публичной коммуникации как механизма упорядочивания социального мира. По уровню рутинизации публичной активности граждан Россия занимает одно из последних мест в мире [Урбан, 2009, с. 176], косвенным подтверждением тезиса М. Буравого также является бюрократизация вопросов, касающихся коллективного блага, подменяющая самоорганизацию невозможности основанной граждан. Сказанное публичной на активности взаимопонимании. коммуникативной не практики с означает габитусно Но Другим, в принципиальной разных отсутствие такая граждан, рутинной коммуникация носит ситуативный и предметный характер. Частным случаем предметного взаимопонимания является относительно устойчивая во времени негативная идентичность. Но образ врага не может взаимодействиях: интернализацию быть долгосрочен рутинные публичные практик коммуникации в рутинных повседневных взаимодействия с Другим, предполагают выраженную в возможности генерации предметной публичной сферы независимо от контекстуальных условий [Benhabib, 1992]; образ врага генерирует симулякр интерсубъективности, усиливающий партикуляризм в коммуникации, ввиду субъективной претензии на универсальность. Другим следствием приватизма, по мнению М. Буравого, является обособление политической подсистемы, понимаемое им как отсутствие обоюдной значимости механизмов влияния на целеполагание и актуализации обсуждения. Демократические практики в России не являются институтами. Согласно сформулированным Дж. Марчем и Й. Ольсеном критериям, институт должен быть чувствительным к смене индивидов, внешних условий и быть воплощённым в структурах значимости. Под институтами демократии мы пониманием консенсусное в рамках дискуссии о демократии участия их видение как свободной прессы и неограниченной политической конкуренции. 12 Практически вся медиа аудитория охватывается и ограничена тремя главными центральными телеканалами. Большинство граждан не читают газет и не слушают радио. Общепризнанным является несоответствие центральных телеканалов в России общественно-значимым функциям медиа: эксклюзивность и телеологичность контента приводят к тому, что телевидение не воспроизводит публичную сферу, а значит, не выполняет роль медиатора между управляемыми и управляющими [Каширских, 2012]. Возможность генерации «непубличных публичных сфер» в виде околовластных экспертных и общественных советов с целью валидизации принимаемого решения посредством дискуссии ограничена. Микропубличная сфера не может эффективно существовать вне более широкого контекста социетальной публичной сферы: несмотря на возможную коммуникативную рациональность в пределах совещательного органа, участники дискуссии будут репрезентировать лишь собственное партикулярное видение проблемы [Hendriks, 2006]. Вынесенное в пределах совета рекомендация будет, таким образом, валидирована лишь в пределах экспертов. Ввиду невозможности редукции тематической и содержательной комплексности политических вопросов, совещательные органы не могут обеспечить нормативную валидность вопросов общественной значимости. Эксклюзивность пространства системной политики при деформированной публичной сфере не обеспечивает устойчивых механизмов канализирования конфликта, вызванного столкновением преференций. Отсюда – большинство политических решений сопровождаются сменой предмета проблематизации: неразрешённость конфликта, обнаруженная неспособность власти реализовать общественно-значимые функции целеполагания и целедостижения разрушает среду власти, вскрывает её каузальный характер [Филиппов, 2008]. Вскрытие каузальности власти производит мотивацию к следованию её решению по причине возможности наложения санкций. Такая мотивация обнаруживает нелегитимный характер власти. 13 Неформальные практики как механизм реализации властных решений и противодействия им В отсутствие институтов редукция комплексности происходит за счёт партикулярной целерациональности. Партикулярная редукция в условиях приватизма приводит к генерации неформальных практик, формирующих определённые преференции у групп. Концепция неформальных практик для анализа функционирования российского общества была предложена А. Леденёвой. А. Леденёва определяет неформальные практики как нарушающую порядок функционирования формальных институтов деятельность, в рамках которой личные связи и непрофессиональные цели превалируют над формальными правилами [Ledeneva, 2006, p. 3-4]. Практики не являются институтами в упомянутом выше смысле ввиду превалирования логики результата над логикой правильности. Показательным примером практики является описанная Л. Маккарти мотивация к действию сотрудников правоохранительных органов в России: в ситуации неопределённости, вызванной постоянным изменением законодательства, сотрудники полиции в большей степени руководствуются своими партикулярными представлениями о правильном и неправильном при работе со случаями работорговли; собственной партикулярной прагматикой руководствуются также судебные инстанции [McCarthy, 2010]. Помимо редукции частого способствует обновления также законодательства, широта дискреционных партикулярной полномочий чиновников. Проведённое специалистами Транспэрэнси Интернэшнл кейсстади закона о полиции выявило шестнадцать неясных формулировок в тексте закона, привносящих в правоприменение партикулярное прочтение 14 закона соответствующим государственным служащим [Заключение по закону «О полиции»]. Политика (policy), формируемая партикулярным целеполаганием, не редуцированная социетальностью и направленная на изменение других практик, вызывает реакцию через вырабатывание практик противодействия решению. С. Грин назвал это качество «агрессивной неподвижностью» российского общества: большинство граждан России имеют априорную негативную установку по отношению к решению, изменяющему привычную обыденную практику [Грин, 2011]. Результатом динамичности попыток изменения практик и практика выработки практик противодействия приводит к уменьшению значимости политического решения для граждан. Низкая значимость решений деформирует среду власти, которая в описанных условиях не имеет устойчивого в динамике решений шанса встретить повиновение приказу внутри порядка, ввиду отсутствия порядка: политическое действие не производится на основе чётко осознаваемых максим и не может притязать на нормативную валидность по факту решения. Замыкание в негенерализованных властных практиках ведёт к деформации отношений власти на социетальном уровне. Дефицит коммуникации, понимаемый как отсутствие обратной связи, при дефиците понимания приводит к ограничению властного потенциала, ситуативности власти, дегенерации её кода [Луман, 2001, с. 167]. *** В ходе работы было продемонстрировано отсутствие специфически политических оснований устойчивости власти в России. В условиях деполитизации общества, отсутствия институтов как механизмов редукции комплексности вопросов общественной значимости мотивом для следования властному решению является целерациональная калькуляция частных интересов. 15 Дегенерализованные властные практики не могут быть основанием легитимности политической власти. Деятельность власти является результатом партикулярного целеполагания политика и партикулярного целедостижения политической подсистемы. В такой системе не воспроизводится специфическая для легитимности мотивация к подчинению. В условиях нелегитимности мотивация к следованию решению носит неполитический характер. Отсюда – устойчивость власти в России в условиях социетальной инволюции становится производной от сложившихся групповых партикулярных преференций. Результаты работы актуализируют тематику эволюции практик до институтов. Несоответствие «духа закона» практикам правоприменения может быть преодолено посредством внесения изменений в нормы права через их приближение к правовым реалиям или через постепенную эволюцию практик до легальных норм [Медушевский, 2005, с. 302]. Придание практикам легального статуса, по мнению ряда экспертов, может стать решением проблемы недейственности норм права [Кордонский]. Перуанский экономист Э. де Сото видел в практиках теневой экономики позитивные механизмы редукции комплексности, необходимые для выживания нелегальных мигрантов в условиях эксклюзивности и нетранспарентности права и меркантилистской экономики [Де Сото]. По мнению Де Сото, интеграция легального и нелегального секторов экономики через институционализацию возможна посредством упрощения законодательства, децентрализации и дерегулирования. Но достижение поставленных задач может быть осуществлено только при наличии механизмов публичного валидирования законопроектов [там же]. Перспективными направлениями продолжения исследований, на наш взгляд, является анализ возможностей децентрализации, сопровождающейся институционализацией, а также механизмов производства социетальности из негативной идентичности. 16 Список использованной литературы 1. Benhabib S. (1992). Models of Public Space: Hannah Arendt, the Liberal Tradition, and Jurgen Habermas. In: C. Calhoun (Ed.). Habermas and the Public Sphere. Cambridge, Massachusetts, and London, England: The MIT Press, 1992. 2. Bonker F., Muller K., Pickel A. Postcommunist Transformation and the Social Science: Cross-disciplinary Approaches. Rowman & Littlefield Publishers, Inc., 2002. 3. Brooker P. Non-Democratic Regimes: Theory, Government and Politics, Houndmills: Macmillan, 2000. 4. Burawoy M. (2001). «Transition without Transformation: Russia's Involutionary Road to Capitalism». East European Politics and Societies, Vol. 15, №2, pp. 269-290. 5. Carothers T. (2002). «The End of the Transition Paradigm». Journal of Democracy, Vol. 13, Num. 1, pp. 5-21. 6. Dryzek J. (2001). «Legitimacy and Economy in Deliberative Democracy». Political Theory, Vol. 29, №5, pp. 651-669. 7. Grafstein R. (1981). «The Legitimacy of Political Institutions». Polity, Vol. 14, №1, pp. 51-69. 8. Habermas J. (2006). «Political Communication in Media Society: Does Democracy Still Enjoy an Epistemic Dimension? The Impact of Normative Theory on Empirical Research». Communication Theory, №16, 411-426 pp. 9. Hendriks C. (2006). «Integrated Deliberation: Reconciling Civil Society’s Dual Role in Deliberative Democracy». Political Studies, Vol. 54, pp. 486508. 10.Ledeneva A. How Russia Really Works: The Informal Practices That Shaped Post-Soviet Politics and Business. Cornell University Press, 2006. 17 11.Linz J. Totalitarian and Authoritarian Regimes, London: Lynne Rienner Publishers Inc, 2000. 12.March G., Olsen J. (2008). Elaborating the «New Institutionalism». In: B. Rockman (Ed.). The Oxford Handbook of Political Institutions. Oxford: Oxford University Press, 2008. 13.McCarthy L. (2010). «Beyond Corruption: An Assessment of Russian Law Enforcement's Fight Against Human Trafficking». Demokratizatsiya, №18.1, pp. 5 14.Medina J. Language: Key Concepts of Philosophy. London, New York: Continuum, 2005. 15.Peters B. G. Institutional Theory in Political Science: 2nd Edition. Continuum, 2005. 16.Вебер М. Избранные произведения. Пер. с нем./Сост. под общ. ред. Ю.Н. Давыдова. – М.: Прогресс, 1990. – 808 с. 17.Вебер М. Основные социологические понятия // Западно-европейская социология ХIX-начала ХХ веков / Под ред. В.И. Добренькова. – М.: Международный Университет Бизнеса и Управления, 1996. – С. 455491. 18.Грин С. Природа неподвижности российского общества // Pro et contra. – 2011. – Т. 15. - №1-2. – С. 6-19. 19.Де Сото Э. Иной Путь // Московский либертариум: [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.libertarium.ru/way_08 20.Заключение по закону «О полиции»: [Электрон. ресурс]. // Transparency International. – Режим доступа: http://transparency.org.ru/docman/ekspertizy/korruptciogennost-v-zakone-opolitcii/download 21.Каширских О. Н. Публичная сфера и легитимность персоналистской системы власти в России // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. – 2012. Т. 112. №2. С. 63-72. 18 22.Кордонский С. Административные рынки СССР и России // НИУ ВШЭ: [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.hse.ru/data/550/136/1240/%D0%90%D0%B4%D0%BC%D0% B8%D0%BD%D0%B8%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D1%82%D 0%B8%D0%B2%D0%BD%D1%8B%D0%B5%20%D1%80%D1%8B%D0 %BD%D0%BA%D0%B8%20%D0%A1%D0%A1%D0%A1%D0%A0%20 %D0%B8%20%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B8.p df 23.Луман Н. Власть / Пер. с нем. А. Ю. Антоновского. – М.: Праксис, 2001. – 256 с. 24.Медушевский А. Н. Теория конституционных циклов. – М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005. – 574 с. 25.Саква Р. Дуалистическое государство в России: параконституционализм и параполитика.// Полис, 2010. № 1. С.8-26. 26.Урбан М. Формы гражданского общества: политика и социальные отношения в России // Прогнозис. – 2009. - №17. – С. 176-195. 27.Филиппов А. Ф. Власть как средство и среда: два рассуждения на тему К. Шмитта // Синий Диван, 2008. № 12. 28.Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории / Пер. с нем. – СПб.: Наука, 2001. – 417 с. 29.Хабермас Ю. Проблема легитимации позднего капитализма / Пер. с нем. Л. В. Воропай. – М.: Праксис, 2010. – 264 с. 30.Хабермас Ю. Проблематика понимания смысла в социальных науках // Социологическое обозрение, 2008. Т. 7. №3. С. 3-33. 31.Хабермас Ю. Рационализация права и диагноз современности // Социологическое обозрение, 2011. Т. 10. №3. С. 131-154. 32.Хабермас Ю. Теория рационализации Макса Вебера // Социологическое обозрение, 2009. Т. 8. №3. С. 37-60. 19 33.Что мы знаем о российской конституции? // ВЦИОМ [Электрон. ресурс]. – Электрон. дан. – 2005. – 9 окт. – Режим доступа: http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=2093 20
