Искусство Андрея Есионова Александр Якимович Андрей

Искусство Андрея Есионова
Александр Якимович
Андрей Есионов, живописец и график, портретист и акварелист, в
московском контексте занимает особое место. Он среди нас существует
наособицу. Он словно прибыл с какой-то иной родины, той самой patrie
imaginaire, которую поминал Марсель Пруст.
В житейском плане дело обстоит просто и прозаично. Есионов переселился
в Москву четверть века тому назад, прибыв к нам из Ташкента. Там
действовала в советские времена мощная художественная школа, а качество и
свобода обучения в Ташкентском институте были для Советского Союза
редким явлением. То ли наследие замечательных российских переселенцев,
вроде Александра Волкова, играло свою роль, то ли само присутствие в
Средней Азии выдающихся образцов новейшего русского искусства создавало
особую атмосферу. Мы видим некоторых представителей ташкентской школы
сегодня в Москве, и они отличаются особым складом характера,
самостоятельностью поведения и цепкой способностью выживания.
Нечто подобное можно сказать об Андрее Есионове. Его никто в московском
чреве не вынашивал, никогда не обласкивал, не пекся о его выставках и
положении в творческих союзах. Он выставлялся в 2013 году в Академии
художеств, но странным образом узнал не много об этом обширном недружном
сообществе известных, малоизвестных, талантливых и всяких прочих мастеров
разных искусств. Он знает несколько имен московских художников, а некоторых
уважает и ценит; но его представления об их делах и судьбах, их биографиях и
связанных с ними преданиях и легендах совершенно рудиментарны. Возможно,
его не очень-то интересуют эти местные кадры и наша московская
художественная реальность (она же социальная мифология). Он готов нас
понаблюдать своим цепким взглядом и что-нибудь перенять, ибо он умеет
учиться и впитывать информацию. Но он делает это с некоторой
отстраненностью. Он очень и очень сам по себе. Он укрепился в нашей
московской почве, но, вероятно, корнями своими прикасается к другим пластам
мировой художественной культуры.
Случай Есионова загадочен и требует специального изучения. Разве
художники появляются из ниоткуда, разве могут существовать в изоляции? Они
обычно варятся в своем кругу (пусть даже и узком), они преподают в вузах и
училищах, они встречаются с прессой и являются на презентации и
обсуждения. Они дружат и враждуют, соперничают между собою, женятся на
своих и выходят замуж в своем кругу и по мере сил воспроизводят популяцию.
Они все разные, но московскую специфику всегда видно. Есионов никогда не
был одним из нас. Можно уверенно сказать, что он никогда не был нашим
человеком на все сто процентов.
Не будем заострять эту мысль или слишком подчеркивать ее. На самом
деле всякий большой мегаполис, являющийся крупным и объединительным
художественным узлом, содержит в своем активе немало разного рода
«одиноких волков» и своеобразных фигур, которые не связаны тесными
связями с «гением места». Но важно понять с самого начала, что наш мастер
занимает своеобразную позицию по отношению к большим проблемам русской
истории, русской культурной традиции. Он ей не чужой и нам не посторонний.
Но способен рассматривать наши проблемы извне. А это дает свои результаты.
В своих работах последних пяти лет он заявил о себе как о художнике,
который обитает в Москве и успешно пишет виды столицы и портреты ее
выдающихся граждан. Каким был художник Есионов до тех пор, науке
неизвестно. В московской мастерской сохранились две или три картины
студенческих ташкентских лет. Это свежие и крепкие, солнечные и азартные
ученические работы о жизни глубинной Азии. А после того молодой художник
примерно два десятка лет не писал картин вообще, а занимался совсем иными
делами. Это были те самые годы, когда профессора делались таксистами,
гуманитарии уходили в бизнес, а художники переживали не менее неописуемые
превращения. Не все из этих песчинок, унесенных ветром перестройки,
позднее возвращались к занятиям, для которых они были предназначены и к
которым подготовлены. Есионов вернулся к живописи и графике двадцать лет
спустя. И тем более удивителен и необычен оказался его поздний московский
дебют после 2010 года.
Есионов хочет очень многого. Он ставит себе несколько задач, каждая
из которых могла бы составить жизненный план крупного мастера живописи. Он
хочет делать живопись и графику во всем диапазоне, который был исторически
выработан в этих видах искусства и до сих пор сохраняет актуальность. И хочет
формулировать в больших картинах крупнейшие и фундаментальные
проблемы нашего бытия. Но не с помощью наивного иллюстрирования, а
средствами настоящей живописи, в которой есть и сложное пространство, и
пластика форм, и цвет.
Андрей Есионов пишет большеформатные философско-религиозные
композиции, как «Сотворение мира», «Тайная вечеря», «Ренессанс»
и «Апокалипсис».
Исследователь
найдет
там
множество
привязок
и к академической школе, и к символизму XIX века, и к знаменитым шедеврам
ренессансных мастеров. Уверенно и сильно пишет Есионов. Без натуги
работает открытым мазком. Опираясь на свой опыт акварелиста, пишет
плоскостями и прозрачными заливками. Но и контура не боится, и мелкие
детали отделывает, когда ему это нужно, и полностью отказывается
от мелочной разделки форм, если сочтет это необходимым.
Уверенно и сильно. Он легко и как будто играючи переходит в область
новомодного постмодернизма и сочиняет иронические «театрализованные»
композиции, например на тему Бородинской битвы. Там вполне узнаваемые
исторические личности шагают по гигантской шахматной доске, разыгрывая
самую роковую партию в истории досовременной России. Причем на этой доске
изображена реальная шахматная позиция, одна из самых драматичных
и опасных в мирном деле великой игры.
За этими большими полотнами стоит одна большая сверхидея. На сцене
мироздания действуют разные персонажи и явления, они рождаются на свет,
возникают и погибают, они ищут Истину и сражаются за свои идеи. Но они сами
по себе ничего не значат. Даже прекрасная Ева, просыпаясь для жизни в
прекрасном мире чистых вод и величавых гор в картине «Сотворение мира»,
подчинена воле Демиурга. Рука Бога тут, рядом. Без этой руки никому и ничему
не быть. Творец создает эту действительность, и он же прекращает ее
существование.
Великолепный, холодный и прекрасный мир создается и разрушается, и
ничего не поделаешь. Историк западной мысли заподозрит в философии
Есионова отголоски величественной и равнодушной Вселенной Паскаля –
математика, мыслителя и теолога. Или, быть может, наш мастер где-то
почерпнул дух восточного фатализма, веющий и в Ветхом Завете, и в Коране, и
в Упанишадах? Большие многофигурные композиции Есионова говорят о
неумолимых силах мироздания. Четыре всадника Апокалипсиса приближаются
к нам словно на гребне грозного и прекрасного цунами, подобного гигантскому
аквамарину. Руки же Демиурга справа и слева взрезают огромными ножницами
твердь земную, словно обрезая свиток жизни. Этой жизни больше не будет.
Апокалипсис, или Откровение Иоанна – книга грозная, но обнадеживающая,
ибо там сказано, что наше земное обиталище обречено и будет уничтожено в
свое время, но далее настанет новая жизнь, будет новая земля и новое небо. В
философии Есионова не очень-то много места для этой надежды, этого
светлого обещания. Творение, описанное в Книге Бытия, было прекрасно, как
прекрасны Ева и Адам. Но что-то пошло не так. Иисус Христос в картине
«Тайная вечеря» собирает в одной точке все энергии Спасения, чтобы
поправить дело. Пересотворить мироздание Он не собирается, но Ему надо
просветить его, насытить светом – и словно отзываясь на волю Спасителя,
свет разгорается новой звездой перед Ним. Он очень хотел спасти людей,
погрязших в нечестии. Христиане верят в то, что Ему это удалось. Но скептиков
в этом вопросе всегда было много – от средневековых еретиков до
просвещенных масонов.
«Тайная вечеря» – пожалуй, наиболее светлое и обнадеживающее
произведение из больших многофигурных композиций мастера. Исторические
картины, однако же, решительно беспощадны. В «Бородинской битве» никто не
владеет ситуацией – ни маленький энергичный Наполеон, ни его противник,
долговязый и щеголеватый император Александр. Они шагнут на те клетки,
которые им заданы по ходу неумолимой формулы. Развитие партии
предрешено. Западная цивилизация, со своим Просвещением, своей
Революцией и своей Конституцией, пойдет своим путем. Россия сделает свои
ходы. Не она сама их придумывает. Законы всемирной исторической логики
обусловят и русский размах, и просвещенный деспотизм, единственно
обуздывающий вольную волю. Время придет, и жизнь пойдет вразнос в вихрях
очередного русского бунта. Время настанет – и придется подчиниться
верховной власти, жалуясь на ее отвратительные «руки брадобрея». Такая
судьба.
Исторические картины Есионова посвящены фатальной судьбе, которая
правит нашим русским миром. Не правители, не герои, не полководцы и
не гении определяют наши пути. Они выполняют какие-то сигналы, приходящие
откуда-то. (Хорошо, если свыше.) Потому и есть основания говорить, что
Есионов сформулировал свою собственную философию истории в своих
немногих исторических картинах. Пришел со стороны и сказал особо важные
для нас вещи, которые наше сегодняшнее искусство не удосужилось или не
сумело сказать.
Личная биография мастера соответствует некоторым мифологическим и
сказочным сюжетам. Хорошо обученный художественному ремеслу,
он двадцать лет не брал в руки кисть, не подходил к листу бумаги. Не рисовал
и не писал вообще. Такое долгое воздержание, как говорит мифология, дает
особые способности и силы и обеспечивает мощь богатырскую и ясновидение
мудрецов. Выйдя из своей аскезы, художник пытается сладить с такими
смыслами, которые всегда были важны для крупнейших живописцев,
писателей, музыкантов России.
Русская судьба. Вот на какую проблему замахнулся Андрей Есионов.
Великая, сверкающая небесами в алмазах судьба, она же и страшная,
беспощадная, дающая нации временами сверхчеловеческие энергии. А подчас
доводящая до маразма, бреда и разложения умственного и душевного.
Бородинское поле князя Андрея Болконского и городок Глупов расположены,
как известно из нашей литературы, совсем рядом друг с другом в нашей
воображаемой культурной географии.
Не случайно мастер Есионов взялся в 2014 году за картину, которую он
назвал «Майдан». Эта историческая аллегория, как и другие философские
работы художника, далека от повествовательности. Она жестко и лапидарно
изображает человека с раскрытой черепной коробкой, ожидающего
вразумления. Сейчас эта опустошенная голова получит идеи, смыслы и правду
извне. Герой нашего времени ждет вразумления от трех гигантских апельсинов,
явленных ему то ли во сне, то ли наяву. Завораживающее сверкание этих масс
оранжевого цвета столь интенсивно, столь гипнотично, что не приходится
удивляться тому, что человек в сером (или просто серый человек) пришел в
экстаз и готов принять благую весть от оранжевого откровения.
Напомню забывчивому читателю, что Есионов – не идеологический
художник, а мастер живописи, причастный к сложной исторической философии.
И его картина, разумеется, шире по смыслу, нежели дешевое и плоское
сожаление о безумствах и нелепостях пресловутых украинских революций. Это
еще и картина о русской судьбе. Фантастические три апельсина, от которых не
оторвать глаз, обозначают не только «помаранчевые» психозы наших
славянских собратьев, но и наши собственные фантазии. Тут налицо наш
общий постсоветский бред о манящих радостях и плодах, которые нам
достанутся обязательно, только руку протяни. Да еще голову свою освободи от
мозгов и открой тем, кто туда свои слова вложит. Идеологов много, и все
готовы нас вразумить и осчастливить. И пойдет кругами среди нас любовь к
трем апельсинам, и будет лихо и в Киеве, и в Москве.
Проблему русской истории и русской судьбы маэстро поставил жестко,
глобально и строго. Без декламаций нового национализма, без партийной
тупоголовости. Без нервической дрожи либерал-космополитов. Можно было бы
сказать, мастер сработал вещь с какой-то почти пушкинской ясностью и
лапидарной контурностью очертаний. В том-то и загадка. Как это у него
получилось – вот так появиться на нашей московской сцене и неожиданно
заговорить языком философского искусства, рассматривая нашу историю
немного извне, но без иллюзий понимая ее внутренние приводные механизмы?
Отсюда «кантовский» вопрос: как возможен художник Есионов? Когданибудь исследователи попытаются ответить на него. Для убедительного ответа
нужно подождать еще, пока художник не разовьет далее свою линию
философско-религиозных и историко-философских композиций. Они пока что
немногочисленны. Должны появиться новые. Но параллельно со своими
большими многофигурными работами мастер писал и пишет еще много чего.
Среди прочего, он еще и автор обширной серии портретов. Есионов изучал и
запечатлевал определенную группу людей – тех, кого мы по старой
и ошибочной привычке называем «творческой интеллигенцией».
Такого типа портреты не пишутся уже примерно века с семнадцатого.
Подобно некоторым старым мастерам, Есионов превращает портрет
в сценографическую постановку с аллегорическими атрибутами. Его персонажи
– это люди искусства, литературы, мысли. Они – представители успешной
творческой плеяды современной России, признанные обществом и оставившие
свой след в искусствах, общественной жизни и науках. Они – цвет, ум и совесть
страны в наше трудное, не богатое умом-совестью время. И они играют на
сцене мира-театра, окруженные занятными атрибутами, пойманные в
характерных (иногда до гротеска) позах, пребывающие в измерении своих
фантазий и снов наяву.
Михаил Сергеевич Горбечёв, уже пожилой, погрузневший и погрустневший,
помещен в ледяном ландшафте, среди кристаллов льда и причудливых
«айсбергов». Подобно андерсеновскому персонажу из сказки «Снежная
королева», отставной генсек и первоединственный президент СССР пытается
то ли сложить, то ли разобрать надпись на ледяной корке, покрывшей планету
Земля. Наступило новое оледенение. Как мы помним, у Андерсена молодой
Кай пытался сложить из кусочков льда слово «Вечность». У него ничего не
получалось, ибо злое волшебство страны льдов отнимает у людей способность
понимать и говорить человеческие слова. Перед Горбачёвым возникает
надпись «who is who,» то есть «кто есть кто». Пойми, кто может. Ясно хотя бы
то, что речь идет о судьбе мыслящего человека, который пытался изменить
мир и принести людям свободу, а принеслось откуда-то ледяное дыхание и
безнадежное молчание, и теперь не узнаешь, кого как понимать в этом мире
сверхнизких температур. Крепкая мужская фигура врастает в лед, и холодом
веет от этой строгой, внутренне трагической сцены.
С каждым персонажем есионовских портретов связаны какие-нибудь
посторонние истории, боковые сюжеты, а то и анекдоты или изобразительные
парадоксы. Атрибуты и мотивы читаются и понимаются без задержки.
Иронической симпатией старого друга отдает портрет замечательного
кинематографиста Владимира Наумова. Тут налицо не холодная причуда
ледяного царства, как в мире Горбачёва, а занятная и озорная, почти
мальчишеская фантазия. Худощавый и седовласый Наумов на минутку присел
перед нами, но его живое лицо и подвижная фигура полны беспокойства,
словно ему не терпится вскочить и побежать куда-нибудь, чтобы придумать
и замутить какое-нибудь занятное, театральное, киношное действо. Дабы нам
не сомневаться в характере этого беспокойного и очаровательного человека,
ему дан в сопровождение усталый пожилой Пегас, который напоминал бы коня
Росинанта, служившего Дон Кихоту, если бы не пара раскидистых крыльев на
спине поэтического скакуна. Такая лошадка как раз впору беспокойному чудаку
Наумову.
Аллегорические атрибуты в портретах Есионова постоянно шутливы и
граничат с шутовской карнавальной культурой. Он изображает людей, ему либо
лично близких, либо интересных и для него как-нибудь особо существенных.
Своего рода антиподом художника Наумова является в галерее портретов
художник Зураб Церетели. Тоже беспокойная творческая личность, тоже
озорной и открытый характер, да только темперамент другой. Весомая, мощная
фигура и победительно улыбающаяся физиономия этого неудержимого
сангвиника и всемирного деятеля искусств сопровождаются еще одним
мифологическим животным, но это уже не классический Пегас, а
замечательный тяжеловесный буйвол с огромными рогами и с крыльями на
спине. Ежели этот увесистый носитель вдохновения вскочит на ноги да
помчится, то будет большой грохот и великое смятение. Одним словом, вот
уж Церетели как он есть.
Характер персонажа, его темперамент, род деятельности и специфика
таланта находят выражение в разнообразных атрибутах, жестах и мотивах –
иногда вполне условных и ожидаемых, иногда сногсшибательно острых и
парадоксальных. Космонавт и художник Алексей Леонов получает в свои
мускулистые руки пару звезд или комет, которые положены ему по его
военному званию. Он есть персонаж звездный не только потому, что
прославился своим странствием за пределы земного тяготения и стал
генералом. Он «звезды с неба хватает», как гласит русское выражение, ибо
еще и картины пишет, а таких творческих и удивительных людей особо
замечает и привечает портретист Есионов.
Вполне ожидаемая постановка осуществляется в портрете шахматиста
Анатолия Карпова. Фигура роденовского «Мыслителя» и песочные часы прямо
связаны с натурой, призванием и родом деятельности этого внешне обычного,
но особо одаренного мастера великой игры. Почему появляется золотая рыбка
в портрете дизайнера и стилиста Вячеслава Зайцева, тоже нетрудно
догадаться. Сказка о волшебной перемене судьбы и мифология гламура как
нельзя более соответствуют этому причудливому персонажу нашей культурной
жизни.
Таир Салахов, обновитель советской живописи полвека тому назад
и сегодняшний водитель и наставник растерянной творческой общественности,
превращается в созерцателя и мудрого человека, выходящего на берег
таинственного океана (может быть, вселенского) и приветствуемого небывало
огромными чайками, вольными птицами морских просторов.
Замечательные и прочно укорененные в московской почве люди,
настоящие выразители «гения места» проходят перед нами в портретах кисти
Есионова. Эльдар Рязанов, ироничный и тонкий маэстро советского и
российского кино. Владимир Войнович, острый сатирик и парадоксалист
независимой литературы. И другие. Портретная галерея Есионова обозначает
важный смысловой пласт в его искусстве. Портретные работы дают свой
ответ на мучительные проблемы русской судьбы, сформулированные в
больших философских композициях мастера. Вселенная прекрасна и
равнодушна, история неумолима и неуправляема. Остается положиться на
тот свет надежды, который разгорается в «Тайной вечере». И нельзя не
гордиться теми достойными современниками, которые составляют
портретную галерею нашего мастера. В ней – и трагический Горбачёв, и
лукавый Наумов, и созерцатель-мудрец Салахов, и неугомонный Церетели, и
простодушный мечтатель Леонов, и другие образцы разных и хороших
человеческих пород.
Суровый и проницательный мыслитель, олимпийски отстраненный
наблюдатель дел человеческих и мастер лапидарной, классической
живописной техники – это одно лицо Есионова. Свидетель человеческой
доброкачественности и создатель портретов лучших людей страны – другое
лицо. Но этого мало. Имеется еще и третье лицо – лирический репортер
обыденной жизни и наблюдатель уличных сцен. Акварелист Есионов как будто
играючи справляется не только с видами Москвы, где он постоянно живет
более двадцати лет. В последние годы он активно писал свои хроникальные
акварели на улицах Рима и Иерусалима, Мадрида и Парижа.
Он эту работу делает с упоением, в большом количестве и к тому же в самой
требовательной технике – в натурной акварели, которая пишется in situ и
требует разве что небольших доделок позднее, без натуры. Есионову
принадлежат многие десятки выдающихся по качеству акварелей в жанре
путевых впечатлений. Он улавливает игры света и тени на стенах вечного Рима
и привольного Парижа, всматривается в толпу людей и в отдельные типы
жителей Израиля, ловит моменты жизни разных городов, разных культур. И это
все внимательно и зорко, с налету, и с блестящим пониманием архитектурных
стилей, климатической специфики и человеческого поведения. У Есионова
парижский клошар, переданный несколькими цветовыми пятнами, ведет себя
именно как бойкий и говорливый парижанин, а московский пришибленный
бомжик – существо совсем иной породы, сколь блаженной, столь и неопрятной.
Художник обладает феноменальной зрительной памятью. В его
тренированном глазу остаются движения и повадки разных типов людей,
разных возрастов и характеров. Мокрая мостовая в Мадриде не такая, как
политая дождями дорога в Берлине. Морское тепло благословенного Кипра не
такое, как сухой жар Палестины или Самарии. Все это хорошо видно
по большим акварельным «картинам».
В большой масляной живописи Есионов рационален, интеллектуален,
логичен – при всей неистовости упорного и сильного характера.
В хроникальных акварелях он становится каким-то ненасытным пантеистом
и языческим поклонником живой материи. Дает себе волю, словно услышав
блаженный глас «Ныне отпущаеши». Отложим философию и исторические
проблемы в сторонку. Упоительна игра света и тени на фасадах барочных
храмов, на морском песке, на средиземноморской волне, на стеклах
автомобилей. Обыденная жизнь людей и их массовых обиталищ – вот что
окрашено в акварелях радостью и наслаждением.
Оказывается, можно и высокие материи умно трактовать, и жизнь
ежедневную, неожиданную и путаную жадно наблюдать и нежно любить.
Художник может. В одиноком волке, в страннике по жизни тоже живет наивный
поклонник солнца и дождя, зеленых деревьев и морской гальки, девичьей
походки и пенсионерского роздыха на парковой скамейке, обшарпанных стен и
золотых куполов Москвы. Смотреть – не насмотреться. Хороши акварели.
Может быть, художник показывает нам, как быть у себя дома и в нашей
столице, и в Средиземноморье, и среди беззаботных прохожих южного города,
и в усердной дождливой Германии? Может быть, на горизонте его искусства
намечается новая философия русской судьбы. Вдруг она не столь сурова к
нам, как это нам часто казалось в прошлом и сейчас опять кажется?